Круско С. : другие произведения.

Вынос 1 м

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  
  
  1.
  
  Автобус двигается медленно. 'Скотовоз'. Большой, старый, грохочущий. На поворотах оставляет тяжелую задницу на месте, пока передние колеса совершают плавную дугу.
  Я сижу на самой камчатке. Всегда сажусь сзади. Впереди - места для пассажиров с детьми и пожилых инвалидов. Я не пожилой инвалид. И не ребенок. К тому же, сзади хорошо виден весь салон, а, значит, в случае чего, есть возможность маневра. Короче, я всегда сажусь сзади.
  Автобус почти пустой. Несколько бабок с авоськами и ведрами, пара совсем молодых пацанов и мужик лет сорока в надвинутой на глаза кепке. Мужик спит. Пацаны, похоже, первокурсники, негромко переговариваются. Бабки гремят ведрами и смотрят из окна на дачное поле, буйно расцвеченное заборами и крышами до горизонта.
  Поскотинские дачи. От слова 'поскотина' - пастбище для скота. По городу уже давно бродят слухи, что где-то на этих дачах облюбовали себе 'Клуб Знакомств' городские пидарасы, и название 'Поскотинские' теперь приобрело дополнительный смысл. Я на всякий случай внимательно прищуриваюсь - не мелькнет ли где голубое.
  Сентябрь, первые дни. Небо еще совсем летнее. Светлое, высокое, с тонкими белыми прожилками. Но вечерами уже холодает, воздух становится особенно прозрачным, и каждому ясно - все, лето кончается, скоро придет совсем другое время.
  - Слышь, молодой, - мужик внимательно смотрел мне в глаза из-под козырька кепки.
  Колючий, бывалый взгляд крохотных глазок, широкое лицо. На носу лопнувшие капилляры. Он сидел ко мне лицом, спиной к водителю. Студенты тут же притихли. Мужик медленно, устало моргнул.
  - Окно открой, тебе поближе...
  Я достойно подождал минуту-другую. Типа, подумал. Потом встал и открыл окно прямо над его головой.
  - Спасибо, молодой, - растянул он. Долго посмотрел на меня и, закрыв глаза, опять откинулся на спинку сидения.
  Теперь уже я пристально смотрел на него. Как двигаются желваки под кожей, как штанина задралась, обнажила почти безволосую, противно бледную икру и приспущенный черный носок. Я смотрел на него, кажется, с предельной ненавистью.
  Он облизнулся и поджал губы.
  Развалился. Хозяин жизни, герой микрорайона. Вот такие пролетарии и знают в чем все дело. В чем смысл и радость, и любовь и надежда. В водке, пельменях и ебле, конечно. И ничего больше не надо. Ну, может, еще покурить перед смертью.
  Скоро я устал его ненавидеть и переключился на студентов. Те, не выдержав моего свирепого взгляда, опять замолчали и уставились в окно. Я тоже отвернулся.
  
  Я еду на работу.
  Сегодня мой первый рабочий день. Первая рабочая ночь. Теперь, два, а то и три раза в неделю, с восьми вечера до восьми утра - я буду работать ночным сторожем частного предприятия 'Двери'.
  Вышло так. Я случайно узнал, что дядька моего приятеля, директор этих самых 'Дверей', ищет сторожа. Приятель сказал: ты же ищешь работу, ну вот, пожалуйста.
  Я действительно искал работу. Какую-нибудь простую, неквалифицированную, чтобы ответственности поменьше, а денег хоть сколько-нибудь. В этом я ничем не отличаюсь от урода, который сопит напротив. И он, и я, и все - должны работать. День за днем или ночь за ночью. Шаг за шагом, идти по этой тупой, проторенной дороге.
  Работать я не люблю. Просто терпеть не могу. Даже голова греется, когда думаю о том, что это необходимо, что по-другому никак не получится прожить. С другой стороны, работа сторожа - это не совсем работа. Так, присутствие. Но и праздником ее не назовешь. Никакую работу не назовешь праздником.
  'Я никогда не буду работать', как говорил Артюр Рембо. А чем кончил? Правильно, самой адской работой. Торговлей оружием и рабами. Гангреной и ранней смертью.
  Молодой человек среднего роста, в черных китайских джинсах и старой, выцветшей футболке. Поверх футболки - куртка якобы военного образца. Волосы длиннее обычного, темные. Иногда вьются, когда чистые. Чистые - нечасто. Малость евроглазый, но это по недоразумению, в Сибири евреев немного, климат не тот. Носатый, но опять же не в ту сторону. Нос до сих пор не сломан. Исчерпывающая характеристика?
  Сохранить нос прямым, кстати, большое достижение. В детстве я, конечно, участвовал в каких-то драках. И, если честно, получал чаще, чем давал. Но мой нос никогда меня не подводил. Я прекрасно помню, что многим в этом смысле повезло меньше. У одного после удара осталась очаровательная римская горбинка, у другого вместо носа образовалась лопата, круто, почти от самого основания уходящая вниз. Не могу вспомнить ни одного школьного приятеля, у которого не было бы этих проблем с носом. Я же свой прямой, греческий профиль сохранил. Мистика, не иначе.
  Вот он я, в автобусе номер 'семь'. Я - молодой, и, конечно, не дурак. Я - может быть, наивный и почти во всем сомневающийся. Я - наверное, неплохой человек, с претензией на оригинальность. Я - нуждающийся в деньгах. Ну и во всем остальном, конечно. Ну да, это совсем не оригинально. Я - знающий, что творю. Я. Исчерпывающая характеристика?
  
  На выпивку, книжки и мелкие приключения зарабатывать мне удавалось. Тем или иным способом, не суть. Дипломированный учитель вместо того, чтобы гонять школяров по истории этого и прочих миров, обычно дул пиво в парке имени Ленина, много читал, много смотрел, много слушал, и обо всем этом бесконечно говорил. С самыми разными людьми. Праздная жизнь в ожидании чего-то большего.
  После смерти бабушки мне досталась квартира, и это пока самая большая удача в моей жизни. Возможность оставаться одному - это, я считаю, роскошь. От лишних людей бабушка меня спасла, но от необходимости работать отмазаться не получилось. 'Надо же чем-то заниматься', сказал как-то один приятель. Он имел в виду, что просто так жить - скучно, я же понимал эту фразу буквально. Не хочется, но надо.
  С другой стороны, все это не могло быть такой уж серьезной проблемой. Сдохнуть с голоду в наше время практически невозможно. Все-таки конец двадцатого века. Нет, ну если совсем уж захочется, можно, конечно, постараться. И добиться своего. Но все равно нелегко. Человеку так мало надо, чтобы выжить. Намного меньше, чем принято считать. Мне всегда вспоминается эпизод из фильма 'Франческо' с Микки Рурком. Святой Франциск делит между голодными спутниками маленькую краюшку и те, довольные, засыпают. Всегда найдется кто-то, кто принесет немного картошки, яиц и пива. Франческо Ассизский меня не оставит.
  Я не проверял эту догадку на практике и время от времени все же работал. Однажды мешал бетон на стройке коттеджа какого-то буратины из правительства, потом был грузчиком, как-то даже охранял огромную цистерну спирта. Пару месяцев, ночь через две. Сторожить спирт было хорошо...
  - А ты, молодой, куда едешь? - отвлек меня все тот же голос. Автобус качнулся на повороте, мужик прижался плечом к стеклу. Он опять смотрел из-под кепки совершенно ясными глазами, будто и не спал все это время. Может, и не спал, притворялся.
  - На работу, - буркнул я неразборчиво. Но он расслышал.
  - На рабо-о-ту... Все с работы, а ты - на работу? Деловой, - мужик неприятно рассмеялся, но тут же закашлялся.
  - Сам ты деловой.
  - Чего говоришь? - он уже смотрел с интересом. Может, педрила?
  - Ничего, - я встал.
  - Ты зачем пристал к ребенку, - заголосили бабки хором, - взрослый бугай, едешь и едь себе спокойно....
  Автобус резко затормозил, и я, не добравшись до места одну остановку, спрыгнул на пыльную обочину. Пешком пройдусь, погода хорошая. Нормально.
  Сзади грохнули двери, я оглянулся. Мужик, выставив челюсть вперед, дыхнул на стекло и черкнул пальцем косой крестик. Я показал ему фак. Придурок, наверное, даже не знает, что означает поднятый вверх средний палец.
  
  Я давно не был за городом. Когда, вот так оказываешься один на пустой дороге - немного страшновато. В городе на каждом шагу люди, хоть и надоели, но все же.
  Посматривая по сторонам, я двинулся вперед и сам себя успокаивал. Ничего, что новое место работы находится рядом с психдиспансером. Ничего, что это у черта на куличках. Всего-то переночевать. Потом привыкну, за уши не оттащишь. Спирт, конечно, было охранять веселее. Да и напарник там был хороший.
  
  В огромном сарае, на полу стояли ряды двадцатилитровых канистр. Пустых, приготовленных для следующего торгового дня. И в каждой канистре, на самом донышке плескалось какое-то незначительно малое количество спирта. Его-то мы с напарником и сливали в банку, разбавляли водой один к трем... Это была отличная водка. Иногда выходило больше литра. Засиживались до утра с разговорами, и хотя спали мало, всего несколько часов, никакого похмелья не было и в помине. Здоровье было - похмелья не было. Огромная цистерна спирта. Огромные возможности.
  До сих пор помню, встаешь утром, выходишь на улицу.... Вокруг сарая - высокое крыльцо из широких, волнующихся досок, с тремя-четырьмя лесенками. Я, когда выходил на это крыльцо, солнечным весенним утром, чувствовал себя настоящим ковбоем из вестерна: ноги колесом, обветренные щеки, самурайское презрение к смерти. Так и ходили с напарником на пару по этому крыльцу, широко расставив ноги, будто яйца мешают нормально ступать. Хозяева спирта. Почти хозяева жизни.
  
  Я шагал по узкой, но внятной тропинке между деревьев. Промышленная зона, до города несколько километров. Я вдруг почувствовал себя очень легко и хорошо. Ни с того, ни с сего, просто так. Чистый воздух, зеленая трава, приятная прогулка. Вроде как, посвистывая, идешь на пикник. Я перебросил через плечо хилый пакет с двумя помидорами, китайской лапшей, хлебом и книжкой. Прошел мимо высокого забора с колючей проволокой по верху. Прислушался - в дурдоме было тихо.
  Миновал мостик через дрену, и двое рыбаков в одинаковых, вытянутых на коленках трико, привстав с корточек, посмотрели на меня совсем не ласково. Плевать. У одного из них на голове была треуголка, свернутая из газеты. Я чуть не помахал им приветственно, так развеселился.
  Наконец вышел на неширокую асфальтовую дорожку, которая, кажется, и должна была привести меня на место. На повороте стоял небольшой полосатый столбик, похожий на пограничный. На столбике - указатель-табличка 'Двери'. Все правильно.
  Через пять минут я уперся в железные ворота, в одной из секций которых была любезно приоткрыта калитка. Я вошел и сразу направился в огромный ангар, точно следуя инструкции, полученной по телефону.
  База хорошая. Сразу мне понравилась. Ангар, состоящий из нескольких боксов. Перед ним - большой, растрескавшийся плац. Слева - узкоколейка, окончательно заросшая травой. Справа - куча металлолома, тут же порванные покрышки, переломанные деревянные сооружения. Бардак полный.
  Мне нравится бардак. Всегда нравился. Хаотичное расположение предметов в пространстве. То, что можно долго разглядывать, присматриваться, разбираться. Но не для того, чтобы разобраться, разгадать. Никогда не любил головоломки, все эти кубикирубика, кроссворды, ребусы. Они же, в итоге, получаются самыми упорядоченными вещами в мире, надо только присмотреться. Да и не люблю я долго разбираться.... Я давно заметил: порядок всегда настораживает: 'что-то тут не так, как-то все слишком гладко, пахнет обманом'. Беспорядок, наоборот, успокаивает: 'все нормально, все, как всегда'. У меня дома так.
  Но ночевать сегодня я буду не дома.
  
  2.
  
  - Меня зовут Олег Михайлович, это про тебя мне Саня рассказывал? - в лоб начал невысокий, худой мужик с усами, как у актера Филатова. Похоже, у него язва. Мой дядька такой же худой, только без усов. Зато с язвой в полжелудка.
  - Да, это я.
  - Ну что? Давай, значит, знакомиться, - он протянул руку, быстро пожал мою ладонь и тут же прыгнул в кресло, за широкий стол. Какой-то нервный, подумал я. Или близость психушки сказывается.
  - Сергей.
  - Вот что, Серега. Тут работы немного. Начать и кончить, - он рассмеялся, но сам себя оборвал, постучав карандашом по столу, - нужно только смотреть в оба. Ты сторожил раньше?
  - Да, как-то охранял базу со спиртом... - нехотя протянул я, - недолго.
  - Со спиртом? - подмигнул он.
  - Угу.
  - Ладно, пойдем, покажу территорию.
  
  
  - Вот, смотри, - он быстро шагал вперед, я старался не отставать, - прожектор, его надо включить в первую очередь. Сразу будет видна вся дорожка от ангара до ворот. Перед служебной дверью тоже должен гореть фонарь, это как знак проезжающим мимо ментам. Горит, значит, все нормалек, понял?
  - А что, менты часто проезжают?
  - Теперь смотри, - не слушая меня, Филатов подошел к высоким воротам бокса, - эти ворота должны быть всегда закрыты, они под сигнализацией. Входить можно только через служебные двери.
  - А если сигнализация сработает? Чисто случайно? - спросил я.
  - Ничего страшного, она местная, - он посмотрел на меня внимательно, - отключишь ее и все. Проверил окна и двери, и опять ложись-дрыхни.
  - А если... того... ну, помощь потребуется, не дай бог...
  - Телефон на столе, звони 02. Но, я думаю, до этого не дойдет, - он опять подмигнул, - денег на базе нет, разве что кто-то готовые двери вывезти захочет. Но это вряд ли. Ты же вроде спирт охранял? Вот это серьезно. А здесь так... Дрова....
  - Да я на всякий случай спросил...- я собрался с духом, - А это... денег сколько дадите?
  - А что, Саня тебе не сказал? - нахмурился Филатов.
  - Он сказал, чтобы я сам это решил.
  - Ладно, не обижу, для начала давай договоримся на 150, хорошо?
  - Ну, нормально.
  - Если нормально, иди, цех посмотри. Скоро уже заканчиваем.
  
  В цеху несколько рабочих ходили вокруг очередной двери. Она стояла посередине помещения и блестела лаком, темно-коричневая, с никелированными петлями, богатая и красивая. Пахло свежими опилками и стружкой, тут же пробивалась острая вонь красок, растворителей и ацетонов. Запахи не смешивались, их можно было выделить без особого труда.
  Если усатый шеф сказал правду, и денег он здесь не хранит, значит, нет необходимости в серьезной охране. Не нужна серьезная охрана, значит, подразумевается, что не будет серьезных проблем. Стало быть, все эти мои опасения - ерунда, просто надо, чтобы кто-нибудь сидел здесь по ночам. На всякий случай. Чтобы дети не забегали, коровы деревенские не забредали, помнится, сказал Саня. Какие дети ночью в трех километрах от города, подумал я? Какие коровы?
  В начале девятого мужики начали умываться, складывать инструмент и молча расходиться. Шеф уехал еще раньше. Я проводил последнего рабочего к внешним воротам.
  - Так это ты - сторож новый, что ли? - спросил он, перешагивая через высокий порог.
  - Ну, - ответил я, - а что до меня еще кто-то работал?
  - Да работал здесь один дурилка, - он похлопал себя по ляжкам, как будто отряхивая несуществующую пыль, - Саша называется.
  - Племянник шефа, что ли?
  - Да не-е-е.... Племянника-то я знаю. Другой....
  - Ну и что? Почему ушел-то?
  - Сбежал, - мужик внимательно посмотрел, усмехнулся, шершаво пожал мне руку и зашагал по асфальту.
  
  3.
  
  Я запер ворота на замок. Проверил, работает ли задвижка на калитке, закрыл и ее. Уже стемнело, пора было включать прожектор. Я обошел плац перед ангаром по периметру. В трещинах бетона пробивалась трава. Я остановился, прислушался. Ни ветра, ни городского шума. И душно. Ночью, наверняка, пробросит дождем.
  Непривычно ощущать себя хозяином такой большой территории. Я зашел дальше, посмотрел на старинные рельсы узкоколейки, забрался на сваленные грудой бревна, глянул через забор, на соседнюю базу - никакой разницы, все как здесь. Тот же промышленный бардак, те же заросли подсыхающей и усеянной комарами конопли.
  Я покурил, глядя на темнеющее небо, и пошел устраиваться на ночлег.
  Теперь в цехе было тихо. Гулко отдавались мои шаги, стало прохладно и неуютно. И сколько я себя не успокаивал, расслабиться не получалось.
  Я прошелся туда-сюда, осматриваясь. Где-то под крышей чирикнула птица, я поднял глаза. На столбе висела табличка, на которой готическим шрифтом было написано: 'Edes des seine'. Как я раньше ее не заметил? Каждому свое. Ворота Бухенвальда. Тут же в голове заиграла музыка - какая-то там симфония Шостаковича, кажется, девятая. Та самая, которая звучала в 'Обыкновенном Фашизме'.
  Я опять вышел на улицу, включил прожектор и фонарь перед входом, посмотрел на дорогу за воротами. Ни звука, ни движения. Ни ментов, ни людей. Вот же жопа мира.
  Усатый шеф, наверное, уже поужинал. Что-то диетическое, с его-то язвой. Смотрит телевизор из удобного кресла. Каждому своё. Усатому шефу - шефово, тебе, Швед - Шведово.
  Я закрыл ворота ангара. На внутренней их стороне отчетливо значилось: 'In God We Trust!'. Полиглоты, блядь.
  
  Легко считать себя храбрым парнем, когда рядом есть кто-то, кому можно показать свою отвагу. Как в детстве, перед Новым годом, когда без страха влезал на высоченную елку, стоящую на центральной площади - вешать гирлянды. Потому что осторожные одноклассники, и, главное - одноклассницы, стояли рядом. Сейчас храбриться было не перед кем. Я уже начинал оглядываться на шорохи, слишком внимательно, до рези в глазах, всматриваться в темные углы.
  Стыдно, Швед. Взрослый человек, бреешься.
  Каморка, где я должен был расположиться, находилась перед кабинетом, в котором меня расспрашивал усатый шеф. Предбанник два на три метра. Узкая лежанка, вместо одеяла - кисло пахнущая, новая телогрейка. Стол, заваленный старыми журналами, прямо над столом - рубильник сигнализации. Дверь в кабинет простенькая, туалетная. Кажется, толкни плечом и вылетит.
  Я повернул ручку, сигнализация спокойно загудела. Но легче от этого не стало. Я выглянул в зарешеченное окно и увидел только отражение своего лица. Окончательно стемнело. Если сейчас кто-то смотрит на меня с той стороны, ему хорошо - я как на ладони. Я задернул шторы. От греха.
  
  Журналы оказались 'Наукой и религией' за 93 год. Ими, наверное, пользовались в качестве салфеток, но очень скоро я подобрал целых семь номеров по порядку. Это было важно, в журнале оказалась повесть какого-то летчика, 'Иллюзии'. Я разобрал свой пакет, перекусил. Еще раз, осторожно раздвинув шторы, посмотрел сквозь решетку на плац. Потом закурил сигарету и устроился на лежанке с журналами. А там, глядишь, и усну.
  Прежде чем приступить к 'Иллюзиям', я просмотрел содержание одного из номеров и наткнулся на исследование, посвященное старинной алхимической формуле - 'Квадрату Сатор'. В статье утверждалось, что этот квадрат при правильном использовании мог буквально творить чудеса. Как переводится заклинание 'SATOR-AREPO-TENET-OPERA-ROTAS' исследователи не знали - догадок было великое множество. Что-то там про пахаря со странным именем Арепо, про колесо. Но меня заворожил сам вид этого квадрата:
  
  
  S A T O R
  
  A R E P O
  
  T E N E T
  
  O P E R A
  
  R O T A S
  
  Я рассмотрел его со всех сторон. 'SATOR-AREPO-TENET-OPERA-ROTAS' - слова звучали правильно, как молитва. К тому же слово 'ТЕНЕТ' образовывало крест. Потом я попробовал произнести вслух буквы диагонального креста. Ведь если это магический квадрат, то случайных сочетаний букв быть просто не должно. 'СРНРС-РПНПР' - хотя и похоже на аббревиатуру политической партии, но фонетически напоминало фразу, угрожающе произнесенную наоборот. Только вот обратно она читалась точно так же. Как будто пахнуло средневековой серой. Или ладаном, я не был уверен, что смогу отличить эти запахи друг от друга.
  В общем, полезная штука. Хотя бы потому, что единожды написанное заклинание обладало многократно увеличенной силой, так как читалось во все стороны квадрата одинаково правильно. Один раз написал, как будто несколько раз повторил. Один раз произнес и - словно стену вокруг себя построил. Я повторил квадрат про себя еще раз и открыл 'Иллюзии'.
  
  То ли журнал меня увлек, то ли просто устал, но я почти перестал беспокоиться. Не надо смотреть в окно, не надо напрягать зрение, на тебя действует только то, что ты непосредственно воспринимаешь. Того, что за пределами чувств - просто не существует. Значит, чего бояться?
  В ответ моим мыслям за окном послышался какой-то шум. Я не сразу его заметил, он нарастал постепенно. Блин, я забыл, здесь же еще и аэропорт недалеко! Гул взлетающего самолета все усиливался. В тишине, которая до этого была почти абсолютной, турбины визжали, как стадо свиней на бойне. Я отложил журнал, встал и выглянул в окно. Казалось, самолет невидимо взлетает прямо с плаца перед ангаром. Стекло дрожало, я стиснул зубы. Если сжать челюсти посильнее, можно заглушить что угодно, в ушах как будто образуется вибрирующий фильтр, который не пропускает лишнего шума.
  Это продолжалось недолго. Раз! И - моя сигнализация не выдержала. Щелчок. Новое дребезжание быстро перекрыло самолетный рев. Я почти оглох. Маленькая каморка тряслась как барокамера при подготовке будущих космонавтов. Никогда не хотел стать космонавтом....
  Я дотянулся до рубильника и повернул его вниз. Все стихло. Самолет взлетел, сигнализация отключилась, тишина опять накрыла мою базу, как будто и не было ничего. Я сидел, оглушенный и пораженный, беспомощный, как котенок, только что сброшенный со стола на пол.
  Шеф говорил, что если электрическая цепь нарушена (если кто-то ее нарушил), то вновь сигнализацию я включить не смогу. Но, похоже, все было нормально. Я повернул рубильник, по каморке растеклось знакомое гудение, я даже не пошел проверять, закрыты ли двери.
  Но читать я уже не мог. Желтый свет лампочки под потолком только подчеркивал ограниченность комнаты, я сидел как будто в воронке между нашими и немцами. В воронке, в которой уже ничего неожиданного не может произойти. Сидел и думал: бомба два раза в одну воронку не падает, ничего плохого не случится.... 'Edes des seine'. Уроки немецкого. Репортер Шрайбикус. А, может, долбанет и во второй раз, 'судьба слишком жестока, чтобы слать предупреждения'. Слишком жестока. Сатор, арепо....
  И вдруг мне опять стало все равно, как пройдет эта ночь. Квадрат Сатор помог или еще что, не знаю. Но сразу стало ясно: ерунда, ничего со мной не случится. Ничего не может случиться. Я под защитой. Непонятно чего или кого. Но я защищен. Надежно и крепко.
  Ничего. Не может. Случиться.
  
  4.
  
  Кто бы сказал мне, сколько часов прошло? Или минут? Похоже, я задремал. Даже снилось что-то. Какие-то невыразимо счастливые люди в лодках, озеро под отвесной скалой.... Я сел, лежанка скрипнула. Потер глаза, зевнул, посмотрел в окно.
  И тишина взорвалась.
  Сначала сухо щелкнуло стекло, и тут же опять завизжала сигнализация. Я вскочил и увидел разбитую форточку. Цепь разомкнулась - датчики висели на проводах. Снаружи тянуло прохладным воздухом.
  Я повернул рычаг. Тишина. Только свежий ветер. Темно, до утра еще далеко.
  От гула самолетов форточки не разбиваются. По крайней мере, не у меня на базе. Проверено. Или это ветер? Нужно было идти проверять двери. Я немного отупел после сна, и потому как-то не думая, на автомате, быстро вышел из комнаты в цех.
  На одном из верстаков лежала маленькая кувалда. Я попробовал ее на вес. Нормально, в случае чего можно череп проломить очень даже легко. Перебросив кувалду в другую руку, понюхал ладонь. Пахло железом. Или кровью. Я всегда удивлялся, что эти запахи похожи. И еще так пахнет мокрая половая тряпка. О чем я думаю?
  Открыв главные ворота, и осторожно выглянув наружу, я вышел на плац. Ночная прохлада немного взбодрила. Всматриваясь в темноту, я двинулся в обход здания.
  Все было тихо. Свет прожектора выхватывал из темноты мелко дрожащие листья. У меня, оказывается, затекла левая нога. И противный кислый вкус во рту. Сколько я проспал?
  Я прошел до угла и, помахивая для уверенности кувалдой, направился к служебной двери. И тут же замер на месте.
  Служебная дверь под фонарем приоткрывалась и с силой захлопывалась опять, как будто под порывами сильного ветра. Ветра не было. Я не мог двинуться с места, это было чересчур дико. Там где стоял я - воздух был спокоен. Там, где открывалась и закрывалась дверь - словно бушевал ураган.
  И вообще-то, на этой двери был замок, я сам его проверял.
  Я присмотрелся, и сразу отчетливо почувствовал, как волосы приподнимаются над черепом. В проеме этой ненормальной двери, на уровне метра от земли, я увидел морду. Морда появлялась и скрывалась опять, как будто повиновалась тому же странному ветру. Морда смотрела на меня, и я не знал что делать: бежать, бросив дурацкую кувалду, или бежать, бросив дурацкую кувалду в эту морду.
  Я не побежал. Неожиданно для себя самого, преодолевая дрожь в ногах и жар от ужаса в макушке, я хрипло закричал:
  - Эй! Стоять! Чего надо?
  Мой громкий голос одиноко раскатился по базе. Слабо, неубедительно. Морда поднялась еще на метр над землей и двинулась ко мне. Все, хана.... Я немного попятился. Голова сейчас расплавится, подумал я сквозь навернувшиеся слезы.
  
  По крайней мере, это был человек. В черном комбинезоне и маске-морде, которая так меня испугала. Очертания глаз и носа оказались обведенными белой краской. Может, даже фосфором, как у Собаки Баскервилей - моего детского кошмара, избавиться от которого не помогал даже добрый голос Холмса-Карлсона.
  Я отступил на пару шагов назад и грозно взмахнул кувалдой. Человек в ответ молча указал на меня чем-то, похожим на жезл и знаком дал понять - на землю. Обрез, понял я и подумал, что на пыльный асфальт ложиться в чистой одежде не хочется. Я отбросил кувалду в сторону и осторожно лег на живот.
  - Может, я пойду?... - слабым голосом сказал я, когда он склонился надо мной, - до города далеко, пока я доберусь, времени много уйдет....
  Человек молча обыскал меня и толкнул в плечо:
  - Вставай.
  Голос у него был сиплый, тихий, но твердый. Или это из-под маски он таким показался? Очень яркий голос, не сразу забудешь. Да что там 'не сразу', никогда, блядь, не забуду....
  Он завел меня в ангар, через главные ворота. Спиной я чувствовал острое дуло. Мы пришли в мою каморку:
  - Лицом вниз!
  - Слышь, может, отпустишь?... - опять слабо попросил я и брякнулся на лежанку, головой к двери в директорский кабинет, - пока я добегу....
  Не отвечая, он оборвал телефонный провод и больно скрутил мне руки за спиной. Телефон беспомощно звякнул об пол.
  - Будешь лежать спокойно, утром придут и спасут тебя, понял? - в сиплом голосе появилось что-то похожее на улыбку. Я сразу немного расслабился, и он, почувствовав это, тут же повысил голос, - Тихо будь!
  Я лежал тихо, что мне оставалось делать. Судя по звукам, он направился в цех, погремел там инструментами и очень быстро вернулся. Похоже, точно знал, где что лежит.
  Я слышал, как он вернулся к моей лежанке. Немного постоял. Я напрягся. Что у него на уме? Лица его я не видел, даже цвет глаз под этой мордой не заметил. Ни за что не опознаю. Значит, убивать меня вроде незачем. Ему же кровь тоже не нужна. На психа не похож. Может, так, попугать хочет? Или все-таки....
  Мои мысли прервал удар топором, казалось, сантиметрах в десяти от моей головы. Блядь! Он рубил дверь в кабинет шефа. Откуда он знает, что это - кабинет шефа? Откуда он вообще взялся? На меня летели щепки от разлетающегося косяка. Десять сантиметров ниже и - все, он мне скальп срежет! Я зажмурился и полуоглохший твердил про себя свой квадрат:
  - Сатор-арепо-тенет-опера-ротас, сатор-арепо-тенет-опера-ротас! Блядь, только не промажь, только не промажь.... Сатор-арепо!
  Наконец он закончил, с одного удара выбил дверь, и тут же в кабинете взревела пила-болгарка. Я узнал ее по звуку, чудо-изобретение. Пилит все, что угодно, от стали до ребер. Только бы до ребер не дошло.
  Я вспомнил, что сейф в кабинете начальника внушительным мне не показался. Значит, разберется быстро. И действительно, не прошло и пяти минут, как шум пилы смолк, и он встал надо мной. У меня опять начала греться макушка. О чем он сейчас думает? Оставить меня здесь? Или, может, топором? Я замер. Лежал, уткнувшись носом в кислую фуфайку и старался не дышать. Прошло какое-то время. И еще какое-то....
  - Ты живой? - тихо просипел он, - до утра потерпишь?
  - Сильно связал.... До утра руки отвалятся, - задыхаясь, ответил я. Я наглел, но я не ошибся, именно так и нужно было действовать. К тому же ладоней я уже действительно почти не чувствовал, а до утра, наверное, еще часа четыре.
  Он подумал с полминуты, потом чем-то (ножом, наверное, холодея, подумал я) разрезал провод, вытащил у меня из штанов ремень и уже им опять туго связал мне онемевшие запястья. Потом еще раз зашел в кабинет шефа, чем-то там погремел и, быстро прошагал мимо меня. Остановился. И ушел совсем.
  
  Вернулась тишина. Я лежал лицом вниз и слушал: ветер тихо шептал в разбитую форточку, на соседней базе наконец-то залаяла собака, но быстро смолкла. Сверчок трещал далеко и негромко.
  Я лежал, не шевелясь, наверное, минут двадцать. Хрен с ним, пусть уйдет подальше, главное, чтобы не вернулся. Потом я кое-как сел, подвигал руками, узел твердого ремня тут же ослаб.
  Нужно было срочно звонить в милицию, усатому шефу, его племяннику Сане, всем, кто может в такой ситуации помочь. Еще не хватало, чтобы меня обвинили в соучастии.
  Однако прежде чем подключить телефон, я пошел к сейфу. Вдруг мой сипатый посетитель забыл что-нибудь? Вдруг, обронил денег, или.... Мало ли что может оказаться в кабинете у директора фирмы.
  Ничего там не было. Только развороченная дверь сейфа, запах жженого метала и пачка дурацких квитанций на полу. Ну и, конечно, он не забыл оставить как можно больший беспорядок, типа, искал долго. Нездешний, типа.
  
  
  5.
  
  Я соединил обрывки телефонного провода, подумал, кому позвонить, потом набрал номер Фила.
  Фил - мой лучший друг, человек, который всегда придет на помощь, если вдруг случится что-то серьезное. Сейчас как раз было серьезное, к тому же это ведь он тогда поговорил с племянником усатого шефа обо мне. На том конце ответил заспанный голос.
  
  - Алё....
  - Фил, извини.... Тут такое дело.... Короче, ограбили меня, - признаваться в этом было неудобно.
  - Чего? Ограбили?
  - Да. Ограбили.... Со мной все нормально, но надо как-то сообщить Сане, или дядьке его.... Я не знаю, кому звонить-то?
  - Швед, ты живой там? - Фил, наконец, проснулся.
  - Да все нормально.... Позвонить только не знаю кому.
  - Звони в милицию, я сам сообщу и Сане и дядьке. Сиди там, жди, я скоро приеду!
  - Да ладно, чего ехать-то.... Позвони просто. А в милицию как? Это....
  - Ноль два звони! И поскорее, а то повесят на тебя всякого, не разгребешься!
  - Ладно, понял....
  - Я сейчас приеду.
  - Давай.
  
  Я набрал 02. Рассказал, как и что, назвал фамилию-имя-отчество, все, как положено. Дежурный сказал, что скоро приедет бригада.
  После разговора я опять разорвал телефонный шнур. Нечего тут названивать, теперь-то что.... Пройдя по залитому светом ангару, вышел на улицу. Темно. Кажется, стало еще холоднее. Я застегнул куртку на все пуговицы и поднял воротник. Закурил и пошел в кусты отлить.
  Сволочная ночь, иначе и назвать не могу. Сейчас наедут менты, начнутся расспросы-вопросы. А мне бы лучше сейчас пива, да домой, в теплую квартиру. Выпить и уснуть, как под землю провалиться, и ничего не видеть. И голоса этого, сиплого, противного не помнить. Потому что поддался ему, даже не пытаясь сопротивляться. Мог бы, наверняка мог садануть его этой кувалдой по башке. Явно не обрез это был у него, на понт меня взял, урод. Не помнить.... Не помнить ничего. Ни базы этой с коноплей, ни комаров. Ни науки. Ни религии. Ни квадрата Сатор.
  Неожиданно я подумал, что мне могут просто не поверить. И реакция на эту мысль была такой же внезапной: я сжал пальцы в кулак и с силой ударил себя по левой челюсти. И тут же пожалел. Дурак, мало того, что синяк так быстро не появится - теперь еще и голова разболелась. Я сел на табурет у стены. Табурет оказался сломанным, поехал вбок под моей тяжестью. Я встал и обессилено привалился спиной к стене.
  В тишине резко скрипнула калитка. Я вздрогнул. И тут же сквозь луч прожектора пробежал знакомый силуэт. Маска, чуть сутулые плечи. Вернулся, блядина!
  - Эй, стой! - я заорал автоматически.
  Он только прибавил скорости. Я побежал вдогонку и увидел, как он скрылся в воротах бокса. Забыл что-то, точно. Я - за ним. Только перескочил через порог, пришлось остановиться, потому что свет в ангаре погас.
  Не успел я привыкнуть к новой, еще более густой темноте, как что-то тяжелое свалилась на меня сверху. Я упал на колени, пощупал голову рукой - мокро. Поднял глаза и увидел в проеме двери черную тень, она четко выделялась на фоне ночного неба. Тень шагнула через порог, я отрубился.
  
  
  6.
  
  - Швед, - голос был знакомым, но я никак не мог его вспомнить, - Швед, вставай!
  Кто-то, ухватив под мышки, тащил меня куда-то. Череп болел страшно, казалось, что если я срочно не лягу на что-нибудь мягкое, голова просто распадется на части, как аккуратно разрезанный апельсин.
  - Чего, блядь? - я пытался говорить сердито, - кто ты? Чего надо, блядь?
  - Швед, это я... я тебя нашел, - запыхавшись, сказал голос. Как это я сразу не сообразил. Конечно, Фил. Помощь подоспела. Слава богу.
  
  Я сидел на той же лежанке, прислонившись спиной к холодной, кирпичной стене, под головой - что-то мягкое, как и мечтал. Напротив, на табуретке, Фил пытался скрутить провод телефона.
  - Да брось ты, нашел, с чем возится, - сказал я ему, но он не послушал.
  - Ты что, с ним дрался? - спросил он, не поднимая головы.
  - Да нет, просто он чем-то сверху меня....
  - А с лицом что? - он посмотрел на меня.
  - Это я сам. Решил, что для ментов отмазка хоть будет.
  - Ну, ты даешь, - Фил покачал головой и со звоном поставил аппарат на стол.
  
  Подъехала машина, в предутренней тишине было отчетливо слышно, как люди на ходу переговариваются. Я пошел к ним навстречу. Они остановились: невысокий, коренастый, в кепке и желтой кожаной куртке следователь; шеф Филатов с красными глазами, в рубашке, небрежно заправленной в потертые джинсы; еще какие-то менты. Фил отошел в сторону.
  - Ну, рассказывай, герой, как все было? - спросил меня следователь. Он уже осмотрел кабинет шефа и теперь вернулся в мою каморку. Держа руки в карманах куртки, следователь вертел головой туда-сюда, оглядывался, присматривался.
  Я рассказал, как и что, описал приметы нападавшего. Хотя какие там приметы - маска и голос. Голос, говорю, запоминающийся, я такой из сотни узнаю.
  - Узнаешь, да? - недоверчиво переспросил мент и опять завертел головой, как заведенный, - ну-ну....
  - Надо - узнаю, не надо - я пошел! - разозлился я, голова тут же отозвалась болезненным гулом.
  - Ладно, не психуй, лучше скажи, ты не слышал мотора машины, или еще чего? Может, мотоцикл? Постарайся вспомнить, не пешком же он из города пришел?
  - Да откуда я знаю? Пришел - не пришел, приехал - не приехал, оставили без оружия, блядь, понятное дело! - я посмотрел на шефа. Тот отвел глаза, а следователь прикрикнул:
  - Ты давай не ори, а то, вон, психушка рядом, я тебя живо оформлю! Не надо было вообще из ангара выходить! Правильно, Олег? Он тебя на понт взял, а ты и вылез, как суслик из норки! Или ты с ним знаком? Может, вы в паре?
  В голове что-то отчетливо щелкнуло. Опер присел на мою лежанку. Шеф закурил сигарету.
  - Ага, а потом ударил сам себя поленом по челюсти, чтобы правдоподобнее было, и вас вызвал? - спокойно сказал я, потирая рукой ноющую скулу, - Никакого мотоцикла не помню, я охранял, как мог. И, надеюсь, на зарплате это не отразится.
  - Ты же всего одну ночь отработал, какая зарплата? - удивился шеф.
  - Ну, или моральную компенсацию. Я тут чуть не обосрался, охраняя эти ваши... двери.
  - Ты давай не борзей, молодой, - отчетливо, с угрозой произнес опер, - и... давай-ка, не болтай об этом деле, понял?
  
  Когда шеф предложил подбросить до города, я отказался. Не хватало мне еще одного допроса. Мы с Филом пошли пешком.
  - Чего они тебя грузили? - спросил Фил, - вешают на тебя что ли?
  - Да, ерунда, хер они чего повесят, - я сплюнул под ноги, - на понт берут. Уроды.
  
  До города оказалось совсем недалеко.
  
  7.
  
  По дороге мы в основном молчали. Фил прихрамывал, думая о чем-то своем. У него что-то с ногой, сколько его знаю, всегда хромает. Мне даже казалось, что он малость комплексует по этому поводу, но я не расспрашивал. Я думал о том, что надо бы пива купить, прийти домой, залечь в ванну, спокойно поразмыслить обо всем. Все равно ведь вызовут не сегодня-завтра. Надо знать, что говорить.
  Мы шагали по асфальту, машин не было, солнце поднималось над домами. Какое утро, думал я. Это же надо, так все было неплохо. Хорошо все было. И, на тебе! Можно сказать, обосрали всю осень.
  
  - Ты не говори никому про это все, ладно? - попросил я Фила.
  - Как скажешь, - отозвался он.
  - И это... займешь мне тысяч десять-пятнадцать, до завтра? А я все-таки постараюсь вы... вытребовать моральную компенсацию.... Отдам.
  - Не вопрос, - он залез в задний карман джинсов и протянул мне двадцать косых, - вечером что будешь делать?
  - Не знаю еще. Все, давай. Увидимся. Спасибо, что приехал. Я бы один, наверное, не справился.
  - Да ерунда, звони.
  Он повернул налево, я пошел прямо, через парк. Солнце приятно грело затылок. Я потрогал макушку. Корка запекшейся в волосах крови. Где-то сейчас мой сипатый? Наверно, сидит, пьет пиво, пересчитывает добычу? Шеф шептал ментам, вроде, не меньше двухсот миллионов в сейфе было. Я подошел к ларьку у остановки. Окошко было открыто.
  - Тук-тук.
  У меня было настроение усталого героя фильма, который идет домой, где его никто не ждет. Такая благородная грусть. Или так: одинокий воин взобрался на утес и глядит на простирающуюся под ним утреннюю долину. Проиграл битву, но остался цел....
  Внутри ларька - ни звука.
  - Тук-тук! Люди, не дайте погибнуть!
  - Ты знаешь, сколько времени? - недовольный женский голос раздался откуда-то из глубины ящиков с пивом, - ни днем, ни ночью от вас покоя нет.
  - Хватит спать! Ты посмотри, какое солнце, сосиски можно жарить!
  - Ну и жарь, мне-то какое дело? - в окошке появилось опухшее лицо. От утреннего света лицо сморщилось, но один глаз все же чуть приоткрылся, - Швед, ты что ли?
  - Мне, пожалуйста... шесть бутылок 'Оригинального', пакет пельменей и две пачки 'Пэлл Мэлла'. Галя, алле! - ее глаза опять медленно распахнулись, - сосредоточься, это все должно стоить девять шестьсот. Э, не-не, пиво из холодильника давай.
  - Да поняла я. Все равно он не работает. Ты что, дома не ночевал? И плюха такая свежая, - Галя улыбнулась, зуба все еще не было.
  - Ты когда зуб вставишь? - я протянул в окошко десятку.
  - Отвали, - она широко зевнула, - Сдачи не надо? - дождалась, пока я помотаю головой, - Ну тогда пока. Вечером заходи, в покер сыграем.
  Галя жила в этом ларьке, уже полгода. Лет сорока, приехала из Кызыла. Хотя русская, вроде. Говорили, еле вырвалась, тувинцы там совсем охерели, резали людей прямо на улицах. Меня Галя за это время выучила хорошо: что я пью, что курю, кто я такой вообще. На вечерний покер к ней собиралась веселая, но незлая гоп-компания из ближайших дворов. Однажды я тоже зашел. Но не играл, выпил пива и ушел. Я вообще-то в карты не играю, только наблюдать люблю. В детстве наигрался.
  
  По соседству жил Петрович, инвалид войны, он коллекционировал карточные колоды. Тумбочка у кровати была забита ими под завязку. Со мной, пятилетним, Петрович всегда говорил серьезно, честно, как с взрослым. Когда я заходил, а заходил я каждый день, он открывал свою тумбочку, выбирал колоду, и мы начинали играть. В дурака, как я помню. Он не вставал с коляски, и все считали его сумасшедшим. Я совершенно не помню, о чем мы говорили, но он был моим лучшим другом. На день рождения всегда дарил мне очередную колоду карт. В конце концов, я, наверняка, получил бы всю тумбочку, но однажды Петрович умер. Мне сказали, что во сне. Помню, мне его смерть показалась совершенно естественной. И то, что во сне, совсем не важно. Он же воевал, а на войне погибают. Вот он и погиб. Военные люди всегда погибают, даже когда умирают во сне.
  Мама удивилась, как я спокойно вел себя на похоронах. А я жалел, что не пришли солдаты, которые бы, встав в шеренгу, выстрелили в небо, в память о погибшем герое. Когда ложился спать, я думал, что, наверное, и я могу вот так взять и умереть, пока сплю. Тогда я, лежа, вытягивался по стойке смирно. Правую руку прижимал к груди, а левую, согнув в локте - клал на подушку, как будто держу автомат. Так что утром, когда меня окоченевшего нашли бы, и, конечно, вложили в руки автомат ППШ - я выглядел бы настоящим героем. Ведь потом, когда окоченеешь - попробуй, прими нужное положение.
  
  Лифт сломался еще на прошлой неделе. В подъезде было тихо, только в одной квартире, на третьем этаже, надрывалось радио: 'Сегодня по области ожидается погода без осадков....'. Я подошел к своей двери. Не без труда добыл из кармана ключ, который успел закатиться за рваную подкладку, осторожно поставил пакет с покупками на пол и стал ковыряться в замочной скважине. У меня такая дверь, что не каждый вор разберется, как она открывается. Никакой сипатый не разберется.
  Отдельная квартира, когда хочешь - приходишь, когда хочешь - уходишь. Красота. Не так давно, по большой пьянке, одни бандиты предлагали мне обменять ее на комнату в общаге. Плюс денег вагон. Я отказался. Общаги мне никогда не нравились, все эти драки в коридорах, блядство на теннисных столах. Опять же, бабушка. Бабушка бы не одобрила.
  Наконец, дверь поддалась, я вошел и сразу направился в ванную. Посмотрел в зеркало - на челюсти небольшой красный след. Нет, синяка точно не будет, пощадил я себя, удар пришелся вскользь. Напрасный труд, напрасная боль. Я сунул одно пиво в раковину, включил холодную воду. Остальные бутылки загрузил в холодильник. Потом вернулся в комнату, сел в кресло и закурил. Так. Что мы имеем?
  Я, конечно, зря вышел на улицу. С другой стороны, как еще я мог поступить? Ждать, пока он начнет осаду? Я защищался. Для того чтобы придумать стратегию поведения, у меня просто не было времени. Они наверняка будут проверять версию моего соучастия, и здесь я ничего не смогу поделать. Но это только поначалу, не совсем же они идиоты. Просто повесить на меня ограбление им, вроде бы ни к чему, особой любви между шефом и опером я тоже не заметил. Просто знакомые. К тому же опер похож на человека с принципами. Значит, будут раз за разом вызывать на опознания. Блядь, зря я сказал, что смогу узнать голос. Опять же опознание голоса вряд ли признают достаточным для обвинения. Где-то я слышал, что аудио-доказательства не принимаются судом. Или что-то путаю?
  Есть еще одна версия. Может быть, шеф просто решил откатить налоги себе в карман, или зарплату задержать на месяц-другой. Под видом ограбления. С другой стороны, зачем ему такой геморрой? Но все равно - версия.
  Я сходил в ванную. Пиво остыло. Я вернулся в комнату и опять закурил.
  
  8.
  
  Наверное, ближе к обеду затрещал телефон. Я повернулся на диване, нашарил и снял трубку. Телефон стоял на полу, недалеко, и, с трубкой в руках, я опять лег.
  - Вам надо в понедельник, в тринадцать часов быть в кабинете двести восемь. Фамилия следователя - Ивашов, - голос показался мне знакомым, но не настолько, чтобы узнать сразу, - Все понятно? Или повестку прислать?
  - Не надо... повестки. Приду....
  Я положил трубку на грудь и широко зевнул. Вот и началось в деревне утро. Неожиданно я вспомнил сон, который успел увидеть. Мне снилось, как в самом центре горящего циркового круга висела полосатая жопа тигра. Хвост болтался из стороны в сторону, вяло, как игрушечный. Задние лапы беспомощно обвисли. Круг полыхал, хвост болтался, но жопа не исчезала. Тигр прыгнул, но - не получилось. Застрял. Причем, огонь его, похоже, не беспокоил, хвост болтался, словно от удовольствия. Тигр просто завис в воздухе. Стоп-кадр. Я вспомнил, что во сне это казалось безумно смешным. Наяву я даже не улыбнулся. Я встал, почистил зубы и открыл последнюю, самую холодную, бутылку пива. Заглянул в морозилку. Нет, на пельмени меня сейчас не хватит.
  Кажется, вспомнил: вокруг тигра озадаченно ходил дрессировщик в красном цилиндре, таких же штанах и камзоле. Он чесал в затылке кнутом, заглядывал тигру под хвост и сокрушенно качал головой. Стало чуть веселее.
  Я включил радио и, сидя на диване, допил удивительно вкусное пиво. Иногда так бывает. Ни с того, ни с сего - просто изумительный вкус. Солнце сквозь щель в темных шторах направленно било мне в правое плечо. 'Санни, естудэй май лайф вос филлд виз рэйн!'.
  - Прекрасное утро, друзья! - надрывался ди-джей, - тем более, суббота!
  - Это точно. Суббота, - ответил я и, прикурив сигарету, стал натягивать джинсы.
  
  Дождя так и не было, пыль над тротуаром поднималась от каждого шага. Как всегда, недалеко от перекрестка Златозубый уже поставил желтую корову с пивом. Он сидел под навесом в своем грязном фартуке, маленький, черный от загара мужичок. Всегда щетина на худых скулах и полный рот неровных золотых зубов. Рядом, в белой тойоте сидела его супруга - раза в два больше мужа, толстая баба в дурацких, солнечных очках. Она беспрерывно щелкала семечки и слушала кассеты Розенбаума. Наверное, мужчина ее мечты. На кого, на кого, а на Розенбаума Златозубый похож не был. Несмотря даже на тот факт, что всего за одно лето он на нашем перекрестке заработал на тойоту. Еще две недели назад машины не было, а теперь у мужика от гордости даже зубы как будто немного выпрямились.
  - Здорово, Златозубый, - подошел я к корове.
  - Здорово, здорово, - ответил он и важно поправил черный, целлофановый навес.
  - Проходи мимо, халявщик, - пробубнила жена в машине и прибавила звук. Над Джелалабадом солнце опять пахло тюльпанами.
  - А чего это жена у тебя сегодня сидит? Контролирует? - специально громче сказал я.
  - Ты пиво будешь покупать? Если нет - проходи давай, - беззлобно ответил Златозубый и ярко улыбнулся.
  Он частенько наливал мне в кредит, но теперь, при жене, был вынужден соблюдать дистанцию.
  - Ладно, давай, - сказал я, - вечером, может, зайду.
  Суббота и никаких планов. Впрочем, день начинался неплохо, даже несмотря на ночные нервы. Но о них я предпочел не вспоминать. Сказано в понедельник, значит в понедельник. А сейчас отсутствие планов даже обнадеживало - как часто что-то веселое случается именно тогда, когда и мыслей не было веселиться. Надо было срочно кого-нибудь встретить.
  
  9.
  
  - А он ему говорит: 'Следующий раз будешь мороженное кушать - штаны снимай'! Прикинь?
  Общий хохот вывел меня из задумчивости. Да уж, блядь, смешно до колик.... Этот анекдот я слышал еще весной.
  - Прикинь, 'штаны снимай'!
  За столом нас сидело четверо, и заканчивалась третья бутылка. Водка, конечно, оказалась паленой. Обычный спирт с водой. Хорошо еще, что не метиловый. Подыхали бы уже все четверо, хором.
  - А вот еще анекдот. Петька с Анкой, значит, в бане.... - начал Андрюха.
  - Я пойду на балкон, проветрюсь немного, - сказал Слава.
  - Я с тобой, - я тоже поднялся с места.
  Под хохот мы вышли на балкон.
  Я все-таки встретил кого надо. Андрюха - осветитель в местном кукольном театре, это его квартира. Простой и надежный парень с широким, добродушным лицом. С таким лицом в компании можно и просто водки попить и Новый год встретить. Иногда, когда Новый год получался слишком часто, Андрюха, конечно, напрягал, но в целом - свой. Ну не умеет человек делать паузы, что с него взять? Чувак (потому что очень любил фильм 'Большой Лебовски'), худой, как жердь, прыщавый молчун, всегда улыбается. Хитро так, хотя я знал, что хитрости в нем нет и в помине. Говорит редко, но метко, постоянно сыплет цитатами из 'Лебовского'. Слава, здоровенный, коротконогий метис с узкими глазами и круглым, взрослым животом. На широком смуглом лице до сих пор никак не растет щетина - сын какого-то профсоюзного босса. Квартиру этого босса недавно обокрали. Папа обратился к бандитам, не в милицию же идти. Бандиты помогли, все вещи вернулись на следующий же день. Кроме денег, разумеется. Теперь была папина очередь бандитам помогать. Может, организует им профсоюз.
  - Я слышал, тебя ограбили? - спросил Слава.
  - Не-е-е, - качая головой, протянул я, - ты путаешь, это тебя ограбили!
  - Меня-то понятно. Ну не хочешь, не говори, - он отвернулся.
  - Давай-ка, лучше повисим немного, - предложил я, - а то голова шумит.
  - Давай.
  Мы, путаясь в бельевых веревках, перелезли через край балкона и повисли на вытянутых руках. Не помню, кто придумал эту забаву, но висели мы так частенько. Сначала опасались, что прохожие вызовут ментов. Но потом поняли: прохожие вверх не смотрят.
  Вечер удивительно прозрачный. Девятый этаж. Внизу еще людный Бродвей. Говорят, в каждом городе центральная улица называется 'Бродвеем'.
  Мышцы быстро начали неметь, но мы знали, что вылезти назад сможем без вопросов.
  - Эй, ну давайте, прыгайте! - две девушки тремя этажами ниже смеясь, таращились на нас.
  Мы висели. Отличное ощущение. Для того чтобы прыгнуть даже не надо смелости, просто разжимай пальцы, и пошел.
  - Ну что, хорош? - кряхтя, спросил Слава.
  - Давай еще немного, - ответил я. Мне проще - я легче.
  Мы повисели еще немного. Потом не без труда подтянулись и, запыхавшись, выползли обратно на балкон. Отряхнули джинсы от сухой краски, Слава достал сигареты. Закурили.
  - Девчонки! - отдышавшись, закричал Слава, перегнувшись через перила, - давайте к нам, квартира двести восемнадцать!
  - Да ну их, - попытался я его остановить, - лишний геморрой.
  - Девчонки! - надрывался он, - приходите, мы вас научим....
  Я не дал ему договорить, обхватил за поясницу и затащил в квартиру. Запутавшись в шторах, мы рухнули на пол.
  - Эй, вы чем там занимаетесь? - спросил Чувак.
  - Да вот, хотел девок позвать, да Швед не дает! - хохотал Слава.
  - Не дает?! Это агрессия! Агрессия не пройдет! Чувак против!
  - Наливай, а то уйду, - вечерний воздух и балконная физкультура заметно меня протрезвили.
  
  - Нет, ты не понял, Швед, - заплетаясь языком, тер мне Слава, - в квартире не было почти ничего. Это просто наезд такой, понял? Типа, не только работяг зажиточных можно бомбить, мол, и до начальников доберемся!
  - Да понял я, понял....
  - Не-е-т, нихуя ты не понял!
  Какое мне дело до проблем его папика? Своих хватает....
  Пьянка, судя по всему, подходила к концу. Никто не смеялся. Чувак уже целый час блевал в туалете. Может, уснул там же. Андрюха пытался найти в кассетах что-то новое, такое, чего, как он утверждал, мы еще не слышали. Я оттолкнул нависшего надо мной, как люстра, Славу и опять вышел на балкон. Темнота вокруг, только фонари внизу. И я в круге света от окна. Знакомо. Меня видят, я их - нет. Сипатый козел, где ты ходишь?
  Я посмотрел вниз на желтые фонари. Сплюнул и перелез на ту сторону.
  Когда висишь ночью на балконе девятого этажа, кажется, что ты наконец-то действительно управляешь своей жизнью. Чего проще - расслабил пальцы и все. Или наоборот, подтянулся и вылез. Я думал о том, что, наверное, что-то, как в сказке, бережет меня от беды. Сутки назад я мог погибнуть просто так. За какие-то чужие двери. Топором на десять сантиметров ниже и мой скальп сейчас бы исследовали криминалисты. Потяжелее удар, Фил опоздал, и - мои мозги на полу цеха. Чего проще-то. Человек такой слабый. Тюкнули случайно, посмотрели - труп. Поскользнулся, упал, очнулся - гипс. Хорошо еще, если гипс, гипс - не саван. Надо за людьми как за детьми малыми. За детьми малыми....
  Когда я очнулся от размышлений, пальцы онемели настолько, что я их уже совсем не чувствовал. Как еще висел, непонятно. Я, вытянув шею, посмотрел вверх. Балконная дверь закрыта. Видно, кто-то выходил в подъезд. И сквозняк закрыл мою дверь. Там же пьяные все.... Упаду, никто и не заметит.
  Кричать бесполезно - музыка орет, 'Чайф', 'Оранжевое настрое-е-е-е-е-нье'. Я понял, что самостоятельно не выберусь. Попытался подтянуться, и хватка пальцев тут же ослабла. Я застонал и изо всех сил уцепился за край балкона. Пальцы уже не слушались. Онемели. Провисеть какое-то время смогу, это точно, а вот подтянуться - вряд ли.... Я опять посмотрел на видимый краешек двери. Ну, давай, выйди кто-нибудь.... Или форточку закройте. Ветер, я чувствовал, с моей стороны. Тут же распахнется! Дверь не шелохнулась.
  Мне показалось, что я заметил, как в комнате кто-то ходит - по верхнему краю штор проскочила тень. Хорошо, что не спят еще. Надо только немного потерпеть. Сейчас кто-нибудь захочет покурить на свежем воздухе. Я, не отрываясь, смотрел на дверь. Вот она немного поддалась внутрь, сантиметр, второй.... Третий.... И опять быстро закрылась.
  Вот и все. 'Юноша, работавший сторожем ограбленной накануне фирмы, не выдержал психологического напряжения и в состоянии аффекта выбросился с балкона девятого этажа'. Или: 'Пьянка закончилась трагически. Один человек погиб, остальные трое ничего не помнят'. Я опять попробовал подтянуться. Пальцы разжались еще немного. Все, не вылезу.... Печально, блядь. И тут, громко, ясно прозвучал голос Славы.
  - Идем-ка, что я тебе покажу!
  - Да не, чего я там не видела? - визгливый голос девушки.
  - Пойдем, пойдем....
  Они вышли на балкон.
  - Ой, - екнула девушка, - там пальцы!
  - Слава.... - прохрипел я.
  - О, Швед, а мы думали, ты домой ушел, ищем тебя, ищем! Девчонки пришли, про тебя спрашивают, а ты тут висишь.... Вот смотри, Наденька, как отдыхают настоящие мужчины!
  - Быстрее, Слава.... - блядь, еще минута, и точно сорвусь.
  - Давай-ка, вылезай!
  - Не могу.... Руки занемели совсем....
  Он, наконец, схватил меня за предплечья, уперся ногами и одним движением наполовину вытащил меня наверх. Чуть не упал и рассмеялся.
  - Ну, балкон посмотрели! Пойдем, выпьем немного, а потом я тебе ванную покажу.
  Девушка посмотрела вниз, потом на меня и они ушли в комнату. Я нашел в цветочном ящике бычок подлиннее и закурил. Сердце билось, как у зайца. Руки тряслись и не чувствовали огня сигареты. Я посмотрел вниз, но плюнуть не решился. Те же фонари, те же деревья.... Другие.
  Я обернулся. Балконная дверь смотрела на меня тусклым стеклом, за ним двигались тени. На глаза тут же навернулись слезы. Надо выпить.
  
  Отодвинув в сторону штору, я прошел в комнату. Компания как будто получила второе дыхание.
  - А вот и герой! Швед, ты войдешь в легенду, я знаю! - Слава был пьян по второму кругу.
  Девушки чувствовали себя как дома. Особенно та, которая видела, как я беспомощно висел на балконе. Я сел в ближайшее кресло. Андюха тут же налил мне водки.
  - Ты живой еще, курилка? - спросил я его.
  - Нормально, Швед, - он улыбнулся, - давай-ка выпьем... за молчание небес! И за...
  - И за то, чтоб я воскрес, - закончил я и опрокинул стопку в рот. Следом - холодный, скользкий пельмень.
  Водка тут же попросилась обратно, но я усилием воли заставил ее задержаться на полпути. Теперь надо подождать несколько минут, пока уляжется, потом можно продолжать. Я откинулся на спинку кресла и осмотрел поляну.
  Все предсказуемо. Чувак лежал на диване. Там же сидела вторая девушка. Она гладила Чувака по голове и что-то шептала на ухо. Чувак ее не слушал, храпел так, что волосы у девушки взлетали от плеча прямо вверх. Слава на время покинул поле боя. Экскурсия в разгаре. Похоже, они уже осматривали спальню.
  
  Я на какое-то время выключился. Перед глазами стоял мой ночной грабитель, он снял маску и оказался Славой. Мерзко улыбаясь и что-то говоря, Слава медленно приближался. Как безумный адвокат из 'Страха и Ненависти в Лас-Вегасе', только без ножа. Я тряхнул головой и очнулся.
  - Что, брат, западаешь? - сказал Андрюха и пошел в спальню. Вместо него напротив сел Слава. Он заметно протрезвел и тут же сам налил себе полную стопку. Выпил, поморщился и выдохнул:
  - Да, у девки проблемы....
  - Проблемы?
  - Да ей коня надо, чтобы кончить. Бывает такая штука - 'бешенство матки', слыхал? Сейчас вон Андрюха старается, но вряд ли.... Потом твоя очередь, Швед.
  - Я не конь.
  
  Ребята хорошие. Нормальные. Вот только слабые какие-то. Как и все вокруг. Они могут разбить морду всякому, отобрать у мента дубинку, продавать оружие бандитам, пить до рассвета и заниматься еще тысячей мужественных дел. Но не могут удержаться от мерзости, отойти в сторону, когда рядом, совсем уж отчетливо, запахло таким... Уродством. Как будто не чувствуют этого запаха - сладкого и разъедающего. Словно это - тоже признак такой мужественной бесчувственности и отваги.
  Я сильнее. И по-родственному пытаюсь понять их слабость. Но это только потому, что они мои друзья. Другим не прощу. И я думаю, что я справедлив в этом. Я не требую от людей больше, чем сам могу вынести. А если я могу не упасть, почему они не могут? А они не могут. И это - слабость. Самая настоящая.
  Вышел красный, потный, угрюмый Андрюха, следом из спальни появилась девка. Только сейчас я ее рассмотрел. Крупная фигура, стрижка каре, круглое лицо, черные, ярко, почти по-китайски подведенные глаза. И халатик. Он едва прикрывал отсутствие трусов. Она весело улыбалась.
  - Водки выпьешь, Надька? - спросил Слава.
  - Давай, - рассмеялась она и села на стул, лицом ко мне, уставилась в глаза. Потом, чуть подумав, медленно расставила ноги так, чтобы всем, а, прежде всего, мне, были видны мокрые волосы на лобке.
  - Иди трусы одень! - злость кинулась во мне вверх.
  - Какой ты сердитый, герой, я тогда на балконе не заметила, - опять рассмеявшись, протянула она, но позы не изменила. Хозяйка вечера. Спокойное Бешенство Матки. Она добавила для всех, размашисто, по-деревенски: - эх, люблю я сердитых мальчиков!...
  - Ладно, Швед, чего ты... - Слава пытался говорить с набитым ртом и сразу закашлялся.
  - Трусы одень, сука! - прошипел я и схватил, лежащий рядом с тарелкой нож. Маленький, самоделка. Я вытянул руку, и тонкое лезвие оказалось у ее горла, - ты не поняла что ли, тварь?!
  
  Улыбка на лице замерла, и страх в глазах погасил ее окончательно. Я глянул на Андрюху и Славу, они молча уткнулись в свои тарелки. Сзади негромко ойкнула вторая девушка, 'Ой-ё-ё-ё!' - хором подхватил магнитофон.
  У меня в голове четко пульсировал часовой механизм. Тягучие удары ритмично глушили музыку, я был готов на все.
  Она сидела, подавшись всем туловищем назад, и по-прежнему смотрела мне в глаза, боясь двинуть головой. Нож у ее горла. Глаза в глаза, она, кажется, уже смирилась. Я стиснул зубы и хрипло дышал. Тяжелый ритм в голове, наконец, поглотил все остальные звуки.
  И я окунулся в тишину.
  - Какие же вы все уроды, - тихо, скорее всего, даже про себя сказал я и, бросив нож на стол, пошел к входной двери.
  - Чего это он? Надька, ты не дала ему, что ли? - послышался за спиной пьяный голос Славы.
  
  
  
  10.
  
  Когда утром открываешь глаза, похмелья еще нет. Вокруг пустота, тихая и оглушающая. Тихая настолько, что когда почесываешь голову волосы трещат как сучья в костре. Оглушающая, как ночь в деревне, когда даже собаки уже уснули. Пустота внутри, и пустота вокруг. Сухое, пустынное пространство. Идешь в ванную, нет, сначала на кухню, открываешь кран с холодной водой, жадно и долго пьешь, наклонившись над раковиной. Все прелести некипяченой воды - все эти инфузории, стафилококки, хлорные добавки, борющиеся с ними, вся эта гадость льется в пустой желудок как благодать Господня.
  Потом приходится закурить. После второй затяжки пространство начинает сгущаться, концентрироваться, сначала медленно, потом все быстрее, быстрее, и, наконец, обрушивается. Раз. И все. Дрожащая боль. Как будто болит все и в то же время ничего не болит, но терпеть почти невозможно. Все подергивается прахом, все заканчивается, прекращается, распадается. Еще немного. Еще совсем чуть-чуть и мир закончится, прекратится, рухнет к чертям собачьим.
  Доброе утро, господин Бодун.
  Стоять трудно, лучше присесть. Лучше присесть на стульчак унитаза, мало ли что. И не забыть спустить трусы. Мало ли что.
  Есть много вещей, которые надо сделать непременно. Например, поменьше курить. Или не ложиться на левый бок, потому что там сердце, и лучше на него не давить. Также надо знать, что стоит потерпеть эту боль несколько часов, а потом уснуть или просто задремать, тогда будет легче. Но уснуть снова тоже сложно, пальцы рук и ног немеют, очень страшно немеют, надо постоянно их разминать. Кажется, если уснешь - они онемеют навсегда, и ты будешь лежать парализованный, никому не нужный.
  А лучше всего выпить холодного, обжигающе резкого пива. Разливного, из трехлитровой банки. Долго пить, отгоняя дыханием из носа пену и рассматривая сквозь толщу жидкости и фабричное клеймо на дне - солнечные блики....
  Конечно, сейчас часов семь, а Златозубый открывается в девять и эти два часа надо выстоять, просто выстоять, как наши под Сталинградом.
  Можно залезть в горячую ванну. Вода должна быть очень горячей, такой, чтобы кожа горела. Но и тут надо помнить о сердце. Оно этого не любит. Но если выдержит, то полегчает непременно.
  Когда ванна, наконец, заполнилась, я выключил воду и осторожно, неуверенно, разинув рот и мгновенно вспотев, забрался в дымящуюся глубину. Медленно, привыкая к жару, сел. Дышать трудно. Ничего, сейчас пойдет. Осторожно поджимая колени, поехал на заду вперед, скрывая под водой грудь, до самого подбородка. Жуть, как тяжело, будто не вода это вовсе, а кипящее железо. Сердце бухает у самого горла. Так, теперь надо окунуться с головой.
  Я вынырнул, убрал с глаз мокрые волосы и сразу почувствовал облегчение. Голова тут же замерзла и прояснилась, по ногам, разгоняя немоту, побежали сладкие мурашки. Я полежал еще немного и вылез.
  Ну вот, уже половина девятого. Можно выходить за спасением.
  Я пошумел пакетами под раковиной, проигнорировал полное ведро с мусором, нашел банку, еще через пять очень долгих минут, наконец, отыскал и крышку. Вышел во двор.
  Что за осень. Солнце и радость, несмотря на то, что все внутри дрожит и плачет. После вчерашнего у меня никогда не болит голова. Как у того дятла. Зато все остальные симптомы в полном порядке. Да хер с ними, с симптомами, конца света сегодня не будет. Точно. Если Златозубый не опоздает.
  Я забыл причесаться и зубы тоже не чистил. Попытался хоть как-то пригладить волосы. Да ладно, не все ли равно.
  Воскресенье. Рано. Во дворе никого. Тем лучше, не встречу соседей. Стыдно. Я думаю, пьяницы - самые совестливые люди на свете. По большому счету, пьяница - идеал человека. Кажется, Федор Михалыч говорил, что это самое главное - чувствовать свою вину за каждую мерзость, что происходит в мире. Это очищает душу, возвышает нас над животными, мучает, но и дает понимание. Мне не нравится этот стыд, но ничего не поделаешь, это особая химия похмелья. Только Златозубый мне нужен. Он поможет, только он. Златозубый почтальон.
  Джинсы светились каким-то совершенно небывалым оттенком голубого, такого цвета я, кажется, никогда не встречал. Настоящее волшебство. Я шел и любовался собственными штанами, ну не идиот ли? Чуть не проскочил нужный поворот.
  Он был на месте. В том же замусоленном фартуке. Большой карман на пузе, куда он обычно складывал деньги, был пуст, лежал плоско и грустно.
  - Здорово, я первый что ли? - я подал ему банку.
  - Ага, пока первый, - он не сомневался в удачном дне. Мне бы его уверенность.
  - С газом все нормально? - забеспокоился я, увидев тонкую струйку, - мне бы газку побольше, слышь?
  - Не бойся, хорошее.
  - Давай быстрее! Выдохнется же, пока ты телишься!
  Я терпеливо дождался, пока Златозубый ложкой снял всю пену, долил до краев и поставил полную, лучащуюся банку на столик рядом с бочкой. И тут терпение мое лопнуло. Я осторожно взял банку двумя руками и....
  В нос ударил газ, зубы заломило от холода, горло горело, слезы брызнули из прикрытых глаз. Это было долго, очень долго, наверное, уже наступил вечер, когда я остановился. Жизнь вышла и вошла в меня опять, кожа разгладилась, дыхание очистилось, я шумно выдохнул и вновь стал юн и красив и талантлив и счастлив.
  Я вытер рукавом пену с верхней губы, слезы, улыбнулся Златозубому и устало сказал:
  - Вот таким примерно макаром, Златозубый....
  - Погуляли вчера? - засверкал он в ответ. Золотое сияние окружило нас.
  - Неважно это теперь, - сказал я и, плотно щелкнув крышкой, понес банку с холодным янтарем домой.
  
  11.
  
  'Санни, естудэй май лайф...'. Радио опять подгоняло мою жизнь. Я сидел на пороге балкона и смотрел в чистое сентябрьское небо. Будто ждал, что сейчас высунется бог, и, отодвинув голубую завесу, улыбнется мне кривыми золотыми зубами. Он и так улыбался, я был уверен, вот только показываться не спешил. Ну и ладно, я не в обиде. Восхитительное похмелье, удачное утро, я жив. Что может быть лучше?
  Под ковриком я заметил желтоватую сигарету: закатилась, намокла и подсохла. Я полез в карман джинсов за зажигалкой.
  Люди потихоньку просыпались. Открывались окна, хлопали двери, гудели машины. Город поднимался навстречу новому дню. Хорошее начало. Хорошего дня.
  Воскресные люди никуда не торопятся. Они, не спеша, завтракают, включают телевизор, выходят покурить на балкон. Не зная, что я здесь. Я, как ночной сторож, встав засветло, встречаю их этим утром. Они даже не знают, что это я охранял их предутренний, самый сладкий сон. Я - сторож.
  
  
  
  
  
  
  12.
  
  Утром в понедельник я сидел в узком коридоре на втором этаже отдела внутренних дел и пытался отчистить с пальцев черную краску. Как только я зашел, дежурный направил меня в кабинет, где снимают отпечатки пальцев. Что за краска, я не понял, но на обычные чернила не похоже. И, главное, не оттирается совершенно. Неужели нельзя придумать что-нибудь не такое устойчивое?
  Прошло, наверное, минут пятнадцать, прежде чем открылась дверь, и пожилая тетка с сигаретой в руке кивнула мне:
  - Заходи.
  Я зашел. Кабинет как кабинет. Физическая карта мира на стене. Стол в бумагах. Портреты Софии Ротару и Ельцина. Грязное окно.
   Тетка нервно затушила в пепельнице окурок и села за стол. Лет сорок пять, наверное. Брови как у Брежнева, джинсы с высокой талией, словно на утке, и зеленая, чересчур яркая для ментуры кофточка.
  - Так. Ну что, юноша бледный с взором горящим? Ты по делу об ограблении? - она надела очки и посмотрела поверх них.
  - Да, на базе, около психушки.
  - Меня зовут Ольга Сергеевна. Я занимаюсь этим делом. Ну и чего? Вспомнил что-нибудь?
  - Что я вспомню? Я уже рассказал все, что знал....
  - Понятно. Ладно, давай теперь по новой рассказывай.
  - А где Ивашов? - спросил я.
  - Я - Ивашова, - поморщилась тетка, - рассказывай, рассказывай.
  Я рассказал по новой. Она помечала что-то в блокноте, хмурила густые свои брови и посматривала на меня поверх очков.
  - Ладно, понятно. Пальчики с тебя сняли? Теперь вот что. У нас тут понятых надо, на опознание. Поможешь?
  - Ну, если надо... - без энтузиазма сказал я.
  - Надо. В том-то и дело. Пошли со мной.
  Мы пошли по коридору, спустились во двор ментовки. Там меня с какой-то женщиной и еще одним мужиком посадили в уазик. Потом вывели трех в наручниках. Мы видели их через лобовое стекло. Того, который встал справа я узнал сразу. Работяга из автобуса. Вот ты где выплыл, чудила....
  Ольга Сергеевна с переднего сидения повернулась к нам и спросила:
  - Ну что, тезка, узнаешь урода?
  - Вон тот, справа, - женщина указала пальцем на автобусного мужика.
  - Все слышали? - грозно сказала следователь, - давайте, подписывайте протокол.
  - А чего он сделал-то? - спросил я.
  - Убийца, - коротко и спокойно ответила Ольга Сергеевна, - душегуб, по-старому.
   Женщина захныкала. Мы с мужиком подписали, где надо было. Я еще раз посмотрел в лобовое стекло: двое неузнанных ушли, автобусный мужик остался стоять на месте. Открылась железная дверь в стене, появившийся оттуда мент призывно махнул мужику рукой.
  - Все что ли? Я свободен? - спросил я, когда мы вылезли из уазика.
  - Лети, голубь, - весело ответила она, - свободен пока. Если что - вызовем, не сомневайся.
  - Да я и не сомневаюсь.
  
  
  
  
  13.
  
  Вечером я встретился с Филом. Он, как всегда, угощал. Мы взяли по три бутылки 'Оригинального' и присели на скамейку в углу парка. Хотя трава и листья на деревьях еще и не думали желтеть, опять отчетливо пахло осенью. Как будто утром, во сне, ты чувствуешь: 'Вот сейчас прозвенит будильник', хотя понятия не имеешь, который час. Что-то подсказывает: дальше будет то-то и то-то, потом - это. Чтобы совсем уж не растеряться. И будильник действительно звенит, а осень, в самом деле, наступает. В мокром воздухе пахло горелым, как всегда в сентябре. Холодное и ясное время.
  - Что ты надумал с этим ограблением? - спросил Фил.
  - Чего думать? Вроде тихо пока. Следователь - баба, тоже не торопит события. Само как-нибудь разгребется.
  - Ну и хорошо.
  - Да ничего хорошего. Надо с армией что-то думать, - я пнул пустую сигаретную пачку, - скоро начнут прессовать.
  После института мне лежала прямая дорога в армию, которую я ненавидел так, как редко кто ненавидит то, чего, по сути, совсем не знает. У меня были кое-какие мысли по этому поводу, но ничего конкретного я еще не решил. На здоровье я не жаловался, полезных знакомств не имел. Надо было что-то предпринимать. Не успеешь оглянуться, как посадят в паровоз, поставят в сапоги, и вперед - на защиту рубежей.
  Войны я не боялся. Не в войне было дело. Дело было в принципе. Но и целый год жизни терять не хотелось. В общем, армия не для меня, и точка.
  - Ты-то что надумал? - спросил я.
  - С армией? В школу пойду, уже договорился. Всего пять километров, а уже считается деревня....
  Деревенским педагогом полагалась отсрочка, это я знал:
  - И как договорился?
  - Да как.... Крышу им надо чинить к зиме, а денег нет. Вот я им материалов и предложил. Шифер, брус, гвозди. Они и рады, - нехотя сказал Фил.
   Я знал, что он делает это без удовольствия. Пользоваться трудностями других в своих интересах он не любил. Конечно, наивно с его стороны. Но он все еще думал, что надо как-то по справедливости. Даже голосовать всегда ходил - 'Голосуй или проиграешь!', 'Да, Да, Нет, Да', или как там у них.... А теперь вот - отмазывается от армии. С другой стороны, у него, какой-никакой, а бизнес. И оставлять его на целый год, значит попросту потерять. Но до 27 лет, неделя за неделей, ездить на уроки, принимать экзамены, ставить отметки.... Нет, это не для меня.
  - А я решил по наркологии. Вот пару уроков возьму и вперед, на медкомиссию, - как-то чересчур оптимистично сказал я.
  - Уроков?
  - Ага, буду учиться себя калечить. - Я вкратце рассказал свой план.
  - Ну-ну, - Фил помолчал, - Ты знаешь, дядька Сани пропал.
  - Усатый? Олег Михайлович, фирма 'Двери', что ли? - оживился я.
  - Ага, мужики Сане рассказывали: зашли к нему в кабинет, беспорядок, бумаги разбросаны. А сам - исчез. Прикинь? Милиция теперь не только его деньги, а его самого найти не может.
  - Да, накрылась моя компенсация за моральный ущерб, - я плюнул на землю и открыл еще одну бутылку, - Ты меня извини, но я не смогу быстро деньги отдать. Сколько я тебе там в куче должен?
  - Забудь. Отдашь, когда сможешь.
  Фил - настоящий друг. Одиночка, как и я. Знает, что люди друг другу надоедают быстро. Поэтому никогда не навязывает свое общество. С ним хорошо посидеть вот таким вечером.
  
  - Помнишь, - сказал Фил, - в институте? Не так давно ведь?... Не было же такого. Разочарования, что ли? Как-то все странно сейчас стало....
  - Не люблю я вспоминать, - ответил я, - было и прошло. Скоро совсем все забуду. Я и школу не помню. Тут попытался как-то вспомнить фамилии одноклассников, голову сломал. Так и не смог. Это по Кастанеде, вроде. Отказ от памяти. Освобождение. Вот ведь, сто лет назад читал, а, видать, зацепило.
  - Так и бывает. Что-нибудь прочитаешь, посмотришь, послушаешь, потом, вроде, забыл. А оно ведь никуда не исчезает. Все остается с тобой. Так идеи и работают. Залазят куда-то внутрь и сидят там. А человек, даже не думая почему, делает все в соответствии с ними.
  - Все, Фил, что-то мне совсем херово, пойдем-ка домой, а? - мы встали, звякнули бутылками в урну, и зашагали по домам.
  
  
  14.
  
  Про наркологию я не шутил. Так как никаких явных болячек у меня не было, я решил - надо их придумать. Размышлял так: какой дурак согласится добровольно получить клеймо наркомана? Это же потом ни на работу нормальную не возьмут, никуда. Значит, нарколог в комиссии изначально верит в то, что видит. Вены не в порядке - значит наркоман, все просто. Ну а показать нужные вены я уж как-нибудь сумею.
  Леха, еще один институтский приятель, работал грузчиком в аптеке. Он достал для меня несколько упаковок шприцев, и иглы к ним, в немерянном количестве.
  Когда-то мы с ним славно покуривали ганджубас, заливали его коньяком, смотрели под это дело 'Прирожденных убийц' и чувствовали себя на одной дороге со всеми великими поэтами и безумцами. Тогда все так удачно сочеталось: 'план' - с коньяком, менты - с бандитами, книги - с жизнью, кино - с мечтой.
  Я даже помню момент, когда понял, что дальше нам с Лехой не по пути. Он как-то слишком сильно полюбил это дело. Я покуривал, а он курил. Я уходил домой, а он продолжал. В магазине, который охранял по ночам - или звал бандитов из номеров сверху, где те играли в русскую рулетку, или заводил свой Плэйстэйшн с мотоциклетными гонками. И все время под газом.
  Кто-то идет прямо, а кто-то сворачивает. Я свернул.
  Теперь Леха двигался уже полтора года, и почему его взяли работать в аптеку - большой, блатной вопрос. После того, как человек садится на систему, говорить с ним не о чем. Если сам, конечно, не торчишь. Но случайно встретив его, я обрадовался. Вот кто расскажет, как должны выглядеть вены наркомана, и покажет тоже. Я купил пива и забил с Лехой стрелу у себя дома.
  Идея была такая: надо ежедневно делать по уколу в каждую руку. Конечно, фиктивные уколы. Даже шприцы не нужны. Просто колоть иглами и все. Когда выступала кровь, какое-то ее количество сразу уходило под кожу. Это самое главное - кровь под кожей. Ну, и важно делать это регулярно, каждый день.
  Первый укол оказался самым неприятным. Я постарался представить, что просто нахожусь на приеме у врача, у меня берут обычный анализ. Игла проткнула кожу, кровь тут же ринулась наружу. Я зажал прокол заранее приготовленной ваткой и держал, пока кровотечение не остановилось. Посмотрел. Кровь запеклась маленьким черным комком.
  - Не, так не пойдет, - сказал Леха, - надо чтобы под кожу.
  Пришлось расковырять отверстие и повторить процедуру еще раз.
  - Давай, я тебя по натуре вмажу, вторяками, - сказал Леха, сидя в моем красном кресле и наматывая жгут повыше локтя, - Они же слабые а то все это как-то искусственно.
  Я не хотел по натуре. Мне хватило наглядного примера. Я смотрел, как он варит ханку, в ложке с гидрой, выпаривает, собирает ваткой отстой. Потом перетягивает руку, долго работает кистью, потому что вен уже почти нет. Облизываясь, вводит иглу, пускает немного крови в шприц, медленно, напряженно давит на поршень большим пальцем, и, наконец, откидывается на спинку кресла. Противно было за всем этим наблюдать. Почесывается, Винсент Вега, блядь....
  К неприятным ощущениям я быстро привык и уже через неделю был обладателем шикарных торчковых колодцев на локтевых впадинах. Синюшных, даже исчерна-фиолетовых. Любой нарколог возбудится.
  
  Леха зачастил ко мне. Конечно, это тебе не по подъездам да туалетам, все-таки в квартире, под телевизор, какой-никакой комфорт. Можно посидеть в тепле, покурить, пива выпить. Но скоро мне надоело смотреть на его облизывающуюся морду, расслабленное тело, огромные зрачки. Ни поговорить, ни посмеяться. Сиди и смотри, как его прет. В очередной раз я его просто не пустил.
  - Да ты чего, Швед, как гостей принимаешь? - он стоял в дверях.
  - Все, хорош, надоело мне твое представление.
  - Но мне же надо, ты чего, не рубишь? - он начинал злиться. А это зря. Все. Теперь уже точно не пущу.
  - А мне не надо! Давай, вали, - и я, даже не подав ему на прощание руки, закрыл дверь.
  Это меня бесит больше всего. Когда ни с того, ни с сего, люди начинают наглеть. Да пошел ты на хуй, друг!
  
  
  15.
  
  Потом пришла повестка. 'Явиться тогда-то и тогда-то на медицинское освидетельствование в такой-то кабинет'. Я уже устал от этих иголок и повестке обрадовался.
  Накануне выпил четыре литра пива под 'Мертвеца' по телевизору. Джонни Депп бродил по осеннему лесу привидением, которое забыло, кто оно, и где находится. И только когда он увидел застреленного олененка, и лег рядом, и деревья начали кружиться в его глазах, я понял, чего он ищет. Я докурил и лег.
  Наутро проверил руки. Колодцы выглядели страшно. Похмелье дополняло образ наркомана бледно-синими кругами под глазами, из которых, казалось, вот-вот потекут слезы.
  В автобусе я смотрел на заплеванный пол, и изредка на проплывающие здания. Прижался лбом к холодному, запотевшему стеклу. Поташнивало. Народу в салон набилось как сельди в консервную банку. И я тут - главная селедка. Рыба на дне лодки, рот открываю, а дышать не получается.
  Пока автобус стоял на очередной остановке, и в двери прессовалась еще одна порция работяг, нас обогнал такой же утрамбованный троллейбус. Сзади, рядом с номером у него было написано: 'Вынос - 1 м.'. При повороте жопу выносит, понял я. Будьте осторожны, те, кто идет следом.
  Запахи пота, менструации, перегара, плавное покачивание автобуса. Чья-то сумка на поворотах давит прямо в живот. Надо пробираться поближе к выходу....
  Резкий позыв заставил меня надуть щеки. Выступили слезы, но я сдержался, загнав рвоту вниз.
  - Что, плохо? - тихо спросила тетка, стоявшая рядом, и тут же закричала, - скажите водителю, пусть остановит! Тут человеку плохо!
  Автобус, накренившись, круто поворачивал налево. А если перевернется? Вот было бы хорошо. Я уткнулся носом в собственное плечо.
  - Скажите, твою мать, чтобы остановил, - заорала тетка и с ненавистью посмотрела на меня. Я в ответ снова надул щеки, - Остановите, блядь, пока он все тут не заблевал!
  Двери открылись и, я, пытаясь хоть как-то улыбаться людям, с подозрением смотревшим на мое серое лицо, спрыгнул прямо в лужу. Успел отбежать за дерево и согнулся пополам. Сразу запахло кислым.
  Рвота всегда работает сама на себя. Вкус желчи вызывал приступ за приступом, я долго сокращался всем телом, как каракатица какая-то. Потом вытер рот ладонью, отплевался, смахнул слезы и, оглядываясь по сторонам, потопал пешком. Свежий воздух постепенно привел меня в чувство. 'Вынос - 1 м.'. Вот так и меня выносит из колеи, с каждым разом все дальше и дальше. И уже не '1 м.', а два, три, пять.... Вынос тела, понимаешь.
  
  Вот и военкомат. На вахте у меня взяли повестку и отправили в дальний кабинет, у которого уже толпились будущие воины. Голые по пояс, сутулые, с впалыми животами, низкорослые. Защитники родины.
  - Кто последний, пацаны? - спросил я.
  - Я, - несвеже дохнул на меня чернявый молодец, ростом мне по плечо. Гнилые зубы, глупые, коричневые глаза.
  - За тобой буду, значит.
  И пошел я с голым торсом по врачам. Хирург, венеролог, стоматолог, еще кто-то пропустили без вопросов. Я выглядел явно выигрышнее всех остальных, хотя и пытался напустить на себя нездоровый вид - сутулился больше обычного, покашливал. Без успеха. Понятное дело, я и постарше буду. Я подошел к окулисту. Окулист сам сидел в очках, сапожник без сапог. Отодвинув мне веки, он долго рассматривал содержимое глазниц, потом выпрямился:
  - Так, молодой человек, пройдемте-ка за мной.
  Я поплелся за ним в крохотную, темную комнатку. Он прикрыл дверь, и в полной темноте зажег маленький, яркий фонарик. Посветил мне им в глаза, посмотрел внимательно. Мы вернулись к его столу. Он подписал обходной лист:
  - Негоден. Следующий.
  - Что вы сказали, простите, - охерел я, - что значит негоден?
  - Периферическая дистрофия сетчатки, - уткнувшись в свои бумаги, пробубнил доктор, - попросту говоря - куриная слепота, - Он опять поднял голову, - Не-го-ден!
  Когда он это сказал, я разозлился. Я же, блядь, выработал целую систему откоса. Я был готов к тому, что мне могут не поверить, и думал стратегически. Я сочинил целую легенду. Доказательство от противного. Главным пунктом в этой легенде было мое страстное желание служить. Лучше бы на дальней и, может быть, опасной границе. Чтобы, значит, вырваться из тлетворного круга друзей-торчков. Ведь излечение от пагубной привычки возможно только в том случае, если нет соблазна. А здоровые ряды защитников отечества, в отдаленной от очагов культуры местности, помогут мне преодолеть преступную страсть.
  Так хитроумно я хотел заставить поверить военкома и прочих начальников в то, что я не пропащий окончательно человек. А самое главное, дать им понять, что я действительно наркоман. Чтобы они и захотели мне помочь поехать в армию, и, одновременно, не могли этого сделать. Они просто обязаны были на это купиться. И, как люди, дававшие присягу верности, пойти по пути долга, а не по тропинке сочувствия. Да, хотя бы из вредности не пустить меня в армию.
   И тут окулист всю мою легенду херит на корню. Всю мою работу он свел на нет одним словом. Убедившись, что врач стопроцентно уверен в своем диагнозе, я все-таки решил идти до конца.
  Нарколог был последним и отчаянно скучал. Он равнодушно просматривал личные дела призывников, делал свои, никому непонятные, заметки, и, даже не глядя в лицо, отпускал молодых людей дальше. 'Покажите вены' - все, что его интересовало. То, что нужно.
  - Покажите вены, - от частого повторения фраза уже должна была потерять всякий смысл. Я показал, вывернув свои колодцы, чтобы ему было удобнее смотреть. Он сразу оживился и ткнул пальцем в левый, наиболее удачный:
  - Что это?
  - Ударился. Помогал отцу крышу ремонтировать, шифер соскользнул.... - неубедительно и отрепетировано промямлил я.
  - Понятно, - усмехнулся он, - давно уже крыши ремонтируешь?
  - Полгода где-то, - понял я.
  Он сделал знак двум солдатам, подпирающим косяк двери. Они подошли.
  - Одевайся, поехали, - сказал один из них.
  Мы вышли на улицу и сели в новенький, зеленый уазик. Я - посередине, конвоиры - по бокам.
  - Куда едем-то? - спросил я, притворившись испуганным.
  - В наркологию, куда же еще, - хмуро сказал один из солдат.
  - Заедем ко мне домой, хоть бритву возьму, зубную щетку, - сказал я.
  - Ага, щас. Может еще к цыганам, за ляпкой сбегать, ты только скажи, - рассмеялся второй.
  - Пацаны, вы чего, в натуре? У меня даже сигарет нету. Остановите хоть у ларька. Меня же закроют там!
  Ноль внимания. Едем. Маршрут знакомый, седьмой номер. Мимо психушки, мимо моей ограбленной базы. Уазик подкатил к длинному, одноэтажному бараку. Вокруг - ни домов, ни магазинов, ничего. Пустырь. Рядом большая свалка.
  - Приехали, выходи.
  Вывеска гласила: 'Наркологический Диспансер'. Да, приехали.
  
  16.
  
  Внутри здание оказалось очень даже ничего. Крашеные в свежие тона стены, ковровые дорожки, приятные девушки-санитарки. Никто меня не обыскивал, так что приготовленный заранее башик плана остался при мне. Когда будет необходимость, раскурюсь в туалете, никто и не заметит подвоха. Точнее, сделаю все, чтобы наоборот - заметили. Вот только сигарет не осталось совсем.
  Один из сопровождающих остался в машине. Со вторым мы долго ждали главврача. Время от времени по коридору, шаркая, топали пациенты-алкаши. Наконец дверь одного из кабинетов открылась, и к нам вышел мужик с сединой в волосах, по виду - еврей. Аккуратно постриженная бородка, умные глаза, очень чистые, сильные пальцы. Такие пальцы обычно бывают у самовлюбленных и брезгливых ко всему миру людей. Он неприязненно взглянул на моего конвоира. Меня же, как будто и вовсе не заметил.
  - Это что, ко мне?
  - Да, принимайте, вот бумаги на него, - сказал солдат и, ободряюще хлопнув меня по плечу, вышел.
  Когда я расписался, где надо, главврач проводил меня в палату. Четыре аккуратно заправленные кровати, можно занимать любую. Камера-одиночка.
  - Один ты остался, всех остальных наркоманов уже вылечили, - пошутил он.
  - У меня сигарет нет, можно здесь где-нибудь купить?
  - Нет, город далеко, здесь ни магазинов, ни ларьков. Только столовая.
  - Стало быть, кормить будут.... И надолго вы меня задерживаете?
  - Дня на два, на три. Посмотрим. Все перемещения, кроме похода в столовую запрещены, - он сказал это совсем не приказным тоном, - Столовая за углом.
  - Ясно.
  - Кстати, сейчас как раз время обеда, можешь сходить, я позвоню насчет тебя.
  - Спасибо.
  Он ушел. Я прилег на скрипучую койку и стал размышлять. Что-то слишком он ко мне дружелюбен, доктор этот. Не похож я на наркомана, что поделать.... К тому же высшее образование. Опытный эскулап, видит насквозь. Все очень просто. Два-три дня. Ну да, конечно. Хочет проследить, будет ли меня кумарить. Ладно, рано бить тревогу, все только начинается, поживем-увидим. Я встал и пошел в столовую.
  За столом рядом со мной оказался псих. На меня он даже не взглянул. Пялился в одну точку, часто промахивался ложкой мимо рта и сучил ногами, как ребенок. Псих-алкоголик. Это уже слишком. А вдруг у него ножик в матрасе припрятан, подкрадется ночью, полоснет по горлу.
  Жить надо так, чтобы постоянно помнить о смерти. 'Memento Mori', как говорили древние римляне, вкатывая к пирующим гостям телегу с покойником. Только постоянная память о смерти делает каждое мгновение ослепительно настоящим.
  Невозможно, я пробовал. Чуть, в натуре, не окочурился. Помню, сижу за столом, наливают мне очередную рюмку, а я все думаю, что вот, может, через минуту умру. Думал, думал.... Минуты становились все длиннее и длиннее.... Так и повалился на стол. Все удивились: 'Что же ты так? Только сели. Слаб ты стал, брат'.
  Нельзя все время помнить об этом. И искушенные римляне пировали в обществе мертвеца только потому, что все остальное уже не возбуждало, отупели, свиньи, от постоянных наслаждений. Да и мертвец, наверняка, уже не вдохновлял, я уверен.
  Может, если этот псих, из столовой, меня прирежет, и - пускай, всем же лучше будет? Нет? Вот о ком надо помнить. Хорошо воображать смерть, сидя за столом с оливье под рукой. Ты здесь попробуй. Вот оно, рядом совсем, сидит и ножками сучит.
  Я не притронулся к жидким щам, выпил компот и стрельнул папиросу у стоящего на крыльце повара. Давно я не курил папиросы. Надо привыкать, не на курорте.
  А вот если бы тот окулист в военкомате не разглядел мою спасительную куриную болезнь, что тогда? Если не получится обмануть еврея-главврача? Я ведь думал над этим. Придется инсценировать суицид. Сама попытка, вне зависимости от серьезности намерений, автоматически прописывает в личном деле диагноз: 'Маниакально-депрессивный психоз'. А с этим точно в армию не берут. Да и никуда, в общем, не берут.... Пожизненный белый билет. Кому хочется отвечать за повесившегося в туалете бойца? А если он не себя порешит, а половину взвода из автомата?
  
  - И телевизора у вас нет? - спросил я у молоденькой медсестры, которая сидела у входа.
  - Есть, только не работает, - она не улыбнулась в ответ.
  - Понятно.
  Я вернулся в палату, лег и попытался уснуть. Только задремал, но, что-то почувствовав, резко открыл глаза. Надо мной висела небритая рожа ярко-красного цвета. Я чуть не заорал. Как он сумел так незаметно подкрасться?
  - Слышь, браток.... У тебя деньги есть? - просипела рожа.
  - Чего? - я резко поднялся. Толстый мужик в полосатой пижаме, даже не толстый, а безобразно распухший.
  - Деньги, говорю. - сипел он, - тут спиртик продают недалеко, можно бы сбегать.
  - Да пошел ты!
  Он попятился, будто совсем не ожидал такого поворота. Потом чему-то улыбнулся и повернул к двери. Эта улыбка испугала меня еще больше, чем тот псих в столовой. Такая деревянная гримаса, кажется, что сейчас кожа со щек слезет и мокрыми блинами упадет на пол. А под ней окажется водянистая гниль. Я наблюдал, пока за ним не закрылась дверь. Потом вытер рукавом пот со лба и сел.
   Меня все еще трясло, когда в палате появился главврач. Он подошел ко мне и бросил на кровать пачку сигарет. 'Родопи'. Внимательно посмотрел. Проверяет.
  - Спасибо, - отвернулся я.
  - Через полчаса зайди ко мне в кабинет.
  - Хорошо.
  
  17.
  
  - Ну как? - спросил главврач, - смотрю, дела не очень-то хорошо?
  - Да, - ответил я, - неважно.
  Я изо всех сил пытался делать вид, что мне очень плохо. Натер глаза, чтобы казались воспаленными, потихоньку тряс руками, вообще старался побольше немотивированно двигаться.
  - Ну, так это можно поправить, - он достал из сейфа, видимо, заранее приготовленный шприц, - давай, уколись, сразу полегчает.
  - Я уже говорил, - как бы сомневаясь, сказал я, - я завязал. Вот только перекумарю.... Мне бы в армию, подальше отсюда. И колоться я больше не хочу.
  - Хорошо, - главврач спрятал шприц и тут же достал другой, - это глюкоза, вреда от нее никакого. Давай, уколись, я хоть посмотрю, как это делает настоящий профессионал.
  Я понимал, что если сейчас не вмажусь, пусть и глюкозой, на его глазах, он быстро отправит меня обратно в военкомат. Оставалась, конечно, надежда на окулиста, но.... Я же не торчал никогда. Видеть, конечно, видел, но самому.... Ладно бы в мясо, но в вену.... Облажаться можно, и тогда все насмарку. Лучше уж гнуть свое, до конца.
  - Нет, - после огромной паузы ответил я, - не буду. Держаться, так держаться. Чего вены по пустякам тревожить.
  - Смотри, как знаешь, - спокойно сказал он и убрал шприц обратно в сейф, - тогда иди в палату. Спокойной ночи.
  
  В жизни не чувствовал себя так херово. Это же азы психологии. Конечно. Помести человека в незнакомую обстановку, желательно, с опасной атмосферой, и все - расколется. В тюрьме заставляют раздеваться догола, в школе вызывают к доске перед всем классом. Что остается делать? Только обосраться. Без выбора.
  К тому же, наверное, я заранее был настроен на провал. Какой из меня наркоман.... Так, очередная попытка задурить всем голову. Я же подсознательно помнил - окулист сказал, что я по любому в выигрыше. Значит, все, что здесь происходит - просто игра. Серьезно на выигрыш я и не рассчитывал. Интересно, понял ли это доктор? Вроде, неглупый мужик.
  
  Утром я проснулся без энтузиазма. Я вообще редко просыпаюсь с энтузиазмом. Тем более, в месте, откуда нельзя уйти. Будь место трижды распрекрасным, но если нельзя уйти - это беда. Вот ведь ситуация. Двери открыты, беги - не хочу. Нельзя.
  Никаких иллюзий. Можно голову себе сломать, хоть в прямом, хоть переносном смысле, никому дела нет. Тюрьма - это самое страшное. Когда нельзя уйти. Знали, бляди, кода придумывали всю эту систему наказаний. Это страшнее побоев, которые рано или поздно кончаются. Да что там, страшнее смерти, которая раз и все. Произошла. А тут, понимаешь, сиди. И думай.
  Сходил в столовую. Психа не было. Может, ему мамка прислала пирожков, и давиться жидким картофельным пюре ему больше не надо. Хотя мне вот нравится жидкое пюре. Мама всегда делала на молоке, на топленом масле, такое жирное, густое. А я люблю, чтобы пожиже, чтобы на воде, чтобы с каким-то явным воровством, чтобы - сквозь вилку. Вот это настоящее пюре. В смысле, ненастоящее. Тем и нравится. Такое всегда дают в привокзальных столовках, такое всегда приятно видеть, даже когда сидишь в гостях, у знакомого, хорошего человека.
  
  Пюре жидкое, как вся ее жизнь. Потому что нет денег. На тупой работе задерживают зарплату, да еще брат-алкаш с карефанами вымел холодильник дочиста. А это несчастное пюре кажется еще вкуснее, чем обычно. Глотаешь его и знаешь, что наутро им еще позавтракает маленький мальчик, которому пора в садик. Ему там опять дадут какую-нибудь дрянь на обед, и он вспомнит это мамино пюре.
  Оно жидкое, потому что из последней картошки. Завтра надо идти на рынок, и опять нужны деньги. А у нее грудь болит, по телевизору говорили, что может быть рак, и тогда все, пиздец, не будет больше ничего, вот только бы пацана успеть поднять. А может и не рак, просто от недотраха, мужика-то в доме нет.... Да и не было никогда, похоже.
  И вот я сижу и жру это несчастное, дымящееся пюре. А ей неудобно. Нечем угостить. Дорогого гостя. 'Хочешь чаю?'. И за мужика сойти не могу, пьяный. Зачем пришел, кто звал? Так, на огонек, по старой памяти. И ничего не принес. Только полбутылки пива, с запахом свежей рвоты из горлышка. Полбутылки пива за все, что получил. За пюре. За тепло. За все.
  
  И теперь я сижу с алкашами на краю света. И не могу самого элементарного. Не могу уйти. Хуже тюрьмы - только оказаться в гробу, под землей, дышать последним воздухом и чувствовать, что еще живой.
  Он же понял, что я ненастоящий, что же он держит меня до сих пор? Раз не наркоман, давайте, выпускайте меня, я домой поеду. А потом, если надо, хоть куда. В армию, так в армию, на границу, так на границу. Лишь бы не сидеть в этих стенах.
  Ненавижу стены. Люблю поле. Осенью. Урожай уже убрали, и оно спокойное, лежит под ногами, хоть бы хны ему. А ты бредешь потихоньку, пыль прыгает на сапоги. Воздух и простор подсказывают - жить тебе вечно, жить и не тужить. Вот только дойдешь до первого огонька в ночи, послушаешь рассказ хозяина, или другого какого бродяги. Сам расскажешь, как шел, как спасся, как смог не оглянуться. И все. Спасен. И дальше можно жить, будто что святое услышал. И не боишься. И никто больше не укорит, не ударит, не попросит продолжить. Потому что нечем продолжать.
  Потому что незачем. В жизни не видел более странной судьбы. Если это судьба, конечно.
  
  18.
  
  В курилке собралось человек двенадцать. И все смолили 'Астру', один я фильтровано дышал еврейским 'Родопи'. Серые, небритые лица, спортивные костюмы. Возраст - от сорока и выше. Я присел с краю скамьи.
  - Ты солдат, наверное? - спросил сухой дедок, из-за лямки майки выглянул татуированный Ленин. Картинка расплылась от возраста, и Ленин стал похож на циркового урода с увеличенными надбровными дугами и раскосыми глазами, - ботинки у тебя какие.... Хорошие.
  - Нет, деда, не солдат.
  Ботинки эти я купил на рынке, и никакие они не солдатские, просто мода сейчас такая, 'милитари'. Но деда путать не стал.
  - А что, телевизор не показывает, что ли? - сказал я громко, встал и подошел к зарешеченному окну.
  Выяснилось: то ли провод отошел, то ли с антенной какие-то проблемы. Пустяки. Просто людям здесь не до телевизора, и их можно понять. Другие проблемы у них, посерьезнее. Да и режим предусматривал отбой в десять вечера. А до десяти что смотреть? Сериалы да реклама, ничего интересного.
  - Вон, Колька починит, если договоришься с главврачом, - равнодушно сказал худой мужик с золотой фиксой во рту.
  - Сможешь? - спросил я у худого парня лет двадцати пяти. Тоже лечится. Молодой да ранний.
  - Смогу.
  - Сегодня фильм хороший, по первой программе, - я знал, что в районе полуночи обязательно покажут какое-нибудь неплохое европейское кино, - если договорюсь, посмотрите со мной?
  - Давай, - ответил за всех фиксатый, - чего не посмотреть, забыли уже, как этот телевизор выглядит.
  Я сходил к главврачу, договорился о том, что Колька починит телевизор и что нам надо сегодня, в виде исключения, организовать для пациентов поздний киносеанс. Он удивился странной инициативе алкашей, еще больше удивился мне в качестве парламентария, и, наверное, только из-за этого разрешение дал.
  Колька справился. Уже через час телевизор заработал. А в одиннадцать в комнате отдыха собрались все, кто мог передвигаться. Лежачие остались со своими капельницами и кошмарами. Даже главврач заглянул, но, несмотря на его улыбки, алкаши при нем чувствовали себя неуютно, и он быстро ушел.
  Фильм назывался 'Валентино'. В главной роли Рудольф Нуриев. Валентино у него получился пластмассовым, разве что танцевал хорошо. Такой несчастный 'анфан террибль', который не знает, как защитить свой талант от жестокого мира. Танцы и еще раз танцы, а потом все остальное. Плохой фильм. Мои алкаши смотрели, не дыша. Осторожно скрипели стульями, старались не зевать.
  Я осторожно за ними подглядывал. И вдруг, неожиданно, мне стало стыдно за Нуриева, за режиссера, за главврача, за всю эту дурацкую идею. За себя. Я изо всех сил ждал конца фильма.
  Когда пошли титры, алкаши, кряхтя, встали и направились в курилку. Я выключил телевизор и вышел за ними. Тоже мне ' Полет над гнездом кукушки'.... Что я здесь делаю? Какой-то дурацкий фокус, игра, которая все никак не закончится.
  - Да, хороший фильм, - задумчиво сказал фиксатый.
  - Ага, - поддержал его еще один, с большой, как будто пластиковой шишкой на лбу.
  - Пойдем, парень, выпьешь с нами? - тихо и хрипло спросил мужик с маленькими, неподвижными глазками на оплывшем лице. Все в нем говорило о серьезной болезни - и слоновья неповоротливость, и серая кожа, и тяжелое дыхание.
  Фиксатый, Колька, больной и я, оставив остальных докуривать, пошли в дальнюю палату. Фиксатый достал из-под подушки наполовину пустую бутылку и протянул мне.
  - Давай.
  - А закусить есть чем? - спросил я, понюхав, - спирт, что ли?
  - Закусить? - тихо рассмеялись они, - может тебе еще и пивка принести?
  Я глотнул, занюхав рукавом. Передал бутылку дальше. Они осторожно, медленно выпивали по несколько грамм. Чуть-чуть, для вкуса, будто в пустыне пили последнюю оставшуюся воду. Я представил, с каким трудом эти люди сдерживались, чтобы не замахнуть все залпом, пусть даже и не хватит остальным. Мой глоток оказался самым большим.
  - Ты же наркоман? - прохрипел больной, - главврач говорил, вроде....
  - Ну, типа того, - уклончиво ответил я.
  - Не люблю наркоманов, они как крысы. За дозу мамку родную задушат. Ты не похож.
  - Да я недавно, так, по дурости. Вот в армию схожу, вернусь, на работу устроюсь, - завел я привычную песню. Они тут же потеряли интерес. Поразительное чутье на ложь, я не раз замечал это в сильно пьющих людях.
  - Ладно, мужики, давайте спать, - сказал фиксатый, и мы встали.
  Уже выходя из палаты, я заметил на одной из кроватей укутанное с головой тело. Дыхания слышно не было. Я вопросительно оглянулся на мужиков.
  - Помер Андрей Николаевич, - просто и печально сказал больной, - прямо перед фильмом твоим. Главврач сказал, завтра вынесут, сейчас уже нет никого.
  
  На следующий день меня отпустили. Я вышел в первый снег и зашагал к автобусной остановке. Понятно, что ничего хорошего обо мне главврач в военкомат не напишет. Ну и хер с ним. Неплохой мужик, все равно. А пациенты у него какие.... Просто соль земли. Настоящая, соленая, то ли от крови, то ли от пота.
  Осень закончилась. Она не принесла мне ничего такого, что я хотел бы сберечь навсегда. Жизнь продолжалась. Несмотря на незаконченную историю ограбления фирмы 'Двери', несмотря на до сих пор неопределенную ситуацию с армией. Все устроится как-нибудь, как устраивалось уже много раз.
  
  19.
  
  День за днем, незаметно, время шло. Так бывает, вроде ничего не меняется, но идет какое-то постоянное, не до конца понятное, движение. Спасибо и на том.
  Денег по-прежнему не хватало - я работал то тут, то там. Сторожить больше не мог, называл это аллергией на ночные дежурства, поэтому пошел в грузчики. На склад одного из табачных барыг раз в неделю приходила фура из Красноярска, набитая огромными пачками сигарет - тяжелыми коробками, разрисованными под пачки. Я их таскал в склад, а в остальные дни - формировал заказы для барыг рангом пониже. Зарплата наличными - каждый день. Сумма небольшая, но на пропитание и пиво хватало. Плюс сигареты в полцены.
  Склад располагался на территории бывшей базы 'Облсельпрома' и там вечно паслись местные грузчики. Они работали здесь всю жизнь и крепко держались за свою работу. За исключением тех дней, когда напивались, дрались и материли начальство. Эти базы никогда, даже в самые тугие времена, не пустовали. Поэтому грузчики нужны были постоянно, не на этой базе, так на той. Они, как переходящее знамя, всю жизнь кочевали по хлебным местам. И воровали. Всегда. Они четко усвоили: с базы надо обязательно что-то принести домой. Это и воровством-то не называлось. Так, особенность профессии.
  Все они жили неподалеку, в поселке, рядом с промышленной зоной и в городе бывали нечасто. Да им и незачем было ездить в город. Продукты они носили с работы, спиртом торговали в любой подворотне - все под рукой. Шанхай. Эти окраинные районы всегда так называются: Шанхай, Ханой, Бангкок....
  Трое мужиков в грязных фуфайках. Они несколько дней подряд напрашивались мне помогать. В расчете на дармовое курево, конечно. Однажды даже позвали меня в свою каморку на обед. Артель грузчиков желала познакомиться с новичком. По такому случаю достали бутылку настоящей водки (с водочного склада) и гирлянду сарделек (с мясокомбината по соседству). Выпили, закусили. Разговор клеился слабо.
  - А ты сам-то откуда?
  - Да, здесь неподалеку есть деревня, там у меня бабушка живет, - не знаю зачем, соврал я.
  Они рассказывали неинтересные истории, например, как кто-то - чей-то брат, сват, кум - устроился на молочный комбинат, и теперь обеспечивает всех родственников сметаной и творогом. Да еще и на продажу остается. Как сыр в масле. По всем понятиям.
  Один из них, Коля - приземистый мужик с хитрыми, прищуренными глазами - все молчал, только быстро посматривал на меня, да пожевывал непременный окурок. Маленькая спортивная шапочка на бритой голове, длинные, как у обезьяны, руки. Он притягивал внимание, хотя абсолютно к этому не стремился. Бывают такие люди, к ним тянет без причины.
  Потом я узнал, что Коля отсидел двадцать пять лет за двойное убийство. Застал жену у соседа за интересным занятием. Спокойно пошел домой, быстро выпил бутылку водки, взял двустволку, и разрядил в любовников оба ствола. Жена оказалась беременной. Как это он, не знал что ли? Убийство получилось тройным.
  Он выглядел как человек, которого стоит опасаться. Чувствовалось, что внутри у Коли стоит незыблемо свой собственный закон, в соответствии с которым он дышит. Такой человек способен на все, что угодно. И никогда не узнаешь, что именно он сделает в следующий момент.
  Разговаривал он в высшей степени лукаво - запутаешься, гадая, когда он говорит серьезно, а когда шутит. А он в это время смотрит на тебя и видит каждую твою мысль.
  До этой встречи слово 'лукавый' мне казалось жутким анахронизмом. Но здесь оно - самое точное слово. Коля всегда цепко держал нить беседы и точно знал, что ему надо от собеседника. Мог прикинуться таким заискивающим дурачком, крестьянская внешность в этом ему только помогала. А мог, наоборот, быстро и тупо ударить в морду, да так, что вопросов не возникнет. Я видел один раз, как он врезал коллеге, я так и не понял, за что. Но тот, судя по всему, знал, и не возмущался, хотя два дня проходил с черной глазницей.
  Коля прищуривался, когда что-то говорил, но прищур этот не был злым, он как бы говорил: все нормально, братан, я открыт. Я открыт всем ударам, я тебе доверяю, доверяй и ты мне. Такая мнимая открытость - прекрасная защита. Мне кажется, я его понял: можно, да иногда даже нужно, пропустить первый удар, но потом надо ответить. И ответить так, чтобы запомнилось навсегда.
  Сколько себя помню, я всегда завидовал таким людям, их независимости, их сосредоточенности на своих планах. Эти люди раскиданы по жизни, тут и там, нужно только внимательнее посмотреть, их можно заметить. И научиться у них тому, чему ни в одной школе, ни в одном институте не учат. Тому самому методу: как жить.
  Мне было очень приятно, когда Коля отозвал меня в сторонку и предложил поучаствовать в одном деле. Значит, он увидел во мне что-то. И решил довериться.
  
  Был в их Шанхае комиссионный магазин. Больших ценностей там не водилось, но какие-то деньги могли оказаться. Коля был твердо уверен: лавэ там будет, не стоит и волноваться. Он объяснил, что сторожа при магазине нет, только дурная собака, которая не дает спать всей округе. Собаку он брал на себя. Моя же роль состояла в том, чтобы смотреть по сторонам, пока он будет внутри. Постоять на стреме. Чести немного, но отказать ему я не смог. Когда тебе доверяет что-то важное такой человек, отказаться невозможно. Хотя, конечно, это мальчишество чистой воды. Я уверен, Коля и эту мою мысль читал ясно.
  Мы встретились на пустыре за гаражами, минутах в пяти ходьбы от места. Он появился, когда я уже решил, что все отменяется. Бесшумно выступил из темноты, в серой телогрейке, кирзовых сапогах на коротких, кривых ногах. Молча подошел, осмотрелся по сторонам и повел за собой. Я шел и думал, почему же он подошел именно ко мне? Что такого особенного он во мне увидел? Много думаешь о себе, Швед.
  Собака залаяла издалека. Я вздрогнул от резкого звука, Коля даже не замедлил шаг. Она его знала. Когда мы подошли ближе, и собака смогла принюхаться, она замолчала. Потом завиляла хвостом и подбежала к нам, грохоча длинной цепью.
  Коля показал ей заранее припасенный беляш, а потом, когда собака склонилась над угощением, резко, снизу вверх, всем телом, ударил кулаком по голове. Кастет. Череп отчетливо и противно хрустнул. Она даже не взвизгнула. Я отвернулся - на пустой улице только ветер гулял.
  Холодно. Настоящая зима, хотя еще и ноябрь не наступил. Двухэтажные бараки с темными, поблескивающими стеклами стояли, как мертвые свидетели. Недалеко стукала калитка, ритмично и одиноко. Коля быстро подобрал ключ, или отмычку, я не видел. Дверь открылась легко.
  В магазине чего только не было. Такие магазинчики, лавки есть в любом районе города. Сюда сносят любое барахло, имеющее хоть какую-то ценность, от велосипедных колес до сломанных утюгов. Хлам. Я зашел вместе с Колей, несмотря на договоренность. Свет мы не включали, обошлись фонариком.
  - Блядь, вчера же еще стояли два видика, - с досадой сказал он.
  - Может в кассе есть что-нибудь? - спросил я, хотя он уже и так вовсю шуровал за стойкой продавца.
  - Хуйня какая-то, всего двести тысяч.... Все, пошли!
  - Погоди, - я заметил в углу черный, пластмассовый чемодан, - Коля, чемодан! Вот где они деньги хранят!
  - Все, забирай его с собой, пошли-пошли, - поторопил Коля.
  - Тяжелый....
  Я с трудом поднял чемодан и тут же задел им тяжелую бетонную трубу, которая, как оказалось, ненадежно стояла у стены. Я успел сделать шаг, и труба упала на плечо. Под тяжестью, а самое главное, от неожиданности, я с криком упал на колени. Труба с грохотом обрушилась рядом. Метра два с половиной, толстая.
  - Что ж ты орешь, дурилка, - Коля помог мне встать, потом осмотрел трубу, - да, если бы ты вот тут стоял, и она тебе по голове попала.... Повезло тебе. Вставай.
  Плечо саднило, я с трудом поднялся на ноги. Тяжелый чемодан оттягивал руку, я кое-как выбрался на улицу. Коля мне не помогал. Он получил деньги, а чемодан - это была моя затея.
  И мы ушли. Я с чемоданом, он - с двумя сотнями. Кое-как прикрыли взломанную дверь. Я осторожно, стараясь не смотреть, обошел труп собаки.
  Когда, наконец, добрались до безопасных гаражей, я положил чемодан на землю и осторожно открыл. В лунном свете засверкала металлическими деталями пишущая машинка. Я клацнул по клавишам и посмотрел на Колю снизу вверх. Рядом с его темной головой висела полная луна.
  - Твоя доля, браток, будешь рассказы фантастические писать, - сказал он, сплюнув в сторону, - давай, до завтра.
  
  Назавтра я приехал на работу и увидел, что мой склад закрыт. И никто ничего толком не объяснил. 'Пропал хозяин, вот и закрыто'. Как пропал, куда пропал? Я пошел искать грузчиков, Колю, но они тоже куда-то исчезли. Я потоптался еще полчаса, никого не дождался и уехал.
  Так я больше никогда и не встретил ни барыгу-сигаретника, ни Колю. Да и в районе под названием Шанхай я больше никогда не бывал.
  
  20.
  
  Странно, но я не чувствовал войны. Она была под носом, лилась в комнату из телевизора, бросалась в глаза со страниц газет. Женщины постарше ревели как по команде, в девять вечера, когда начинались новости. Войну обсуждали в любой компании, в автобусе, на улице. И не важно, что войной ЭТО никто не называл, все только позже поняли, что речь действительно шла о войне. Но волнение вокруг этой темы было общим. А я, хоть убей, не чувствовал, что происходит нечто серьезное, страшное.
  Так было, когда мать, услышав по радио сообщение о смещении Горбачева, пять лет назад, вдруг тяжело села на пол. 'Ну, вот и все.... Хорошо, что отец партбилет не сдал'. Она вышла из партии как раз накануне путча. А я тогда не понял, чего так переживать-то? Ну, сбросили одного, придет другой, как это на нас-то отразится? Сейчас было то же самое. Шла война, а я не понимал - что это? И как это ко мне относится? Наверное, никак. Я же не лезу к вам, и вы ко мне не лезьте. У вас - война, у меня - еще что-то. У каждого свои дела.
  
  21.
  
  Как-то после обеда я вышел из бара 'Гондурас', там барменом работал приятель, который иногда мог угостить рюмкой-другой. Обедал я как раз ими, рюмками.
  Я вышел на морозную улицу, забыв засегнуть куртку. Это особое состояние, когда выходишь на мороз после пары рюмок водки. Кажется, что люди, которые спешат по улицам, идут не просто по своим делам, а следуют стройными рядами в общее светлое будущее. И только я иду не с ними, но радуюсь, будто я - один из них. Странное ощущение. Так я, счастливый и приподнятый всей душой, встретил в тот день Рыхлого.
  Точно соответствуя прозвищу, Рыхлый был толстым и неопрятным типом. Он всегда подавал ладонь мягкой лодочкой и отвечал на рукопожатие слабо и нехотя. Таких всегда в детстве дразнят жиртрестами, и вся дальнейшая жизнь у них зависит от того, насколько они смогут себя полюбить. У Рыхлого полюбить себя получилось, и чувствовал он себя неплохо.
  Сначала мы пили в общаге у деревенских девок, те жарили нам картошку и хохотали, только палец покажи. В какой-то момент Рыхлый решил показать не только палец. Залез без штанов на подоконник. А внизу, под окнами проходил какой-то мент. Рыхлый громко запел: 'Если что-то кое-где у нас порой...'. Мент втянул голову в плечи и быстро юркнул за угол. Он был маленький и забитый, мне было его жалко. И стыдно за Рыхлого. Но девки смеялись.
  Потом мы долго шли под снегом, хватаясь за столбы, и Рыхлый всякий раз орал 'Это мой столб!', пародируя московскую городскую рекламу, которую почему-то показывали по телевизору на всю страну. Под столбами мы долго смотрели вверх, в бездну спокойно падающего снега, и сами падали на спину. Снег сыпал бесконечно, и мы жмурились мокрыми лицами, как котята на солнце.
  Мы пришли к Паше, у которого как раз родилась дочь, и он обмывал это дело уже второй день. Паша пропустил нас в комнату, и тут же свалился спать. Мы с Рыхлым, бесконечно перематывая, смотрели по видику клип 'Донт Ю Край Тунайт'. И когда Слэш доигрывал соло и бросал гитару вверх, пили за его здоровье. В результате напились окончательно.
  Бросив Рыхлого, я направился к знакомой девушке, но так как давно там не бывал, застал у нее постороннего молодого человека. Они сидели и молчали, пока я свирепо вращал глазами. Через полчаса непонимания, оскорбившись на весь мир, ушел. В прихожей непослушными пальцами долго шнуровал ботинки. Тянул время, но проводить меня так никто и не вышел.
  
  Очнулся я от резкого, сдвоенного пучка света, бившего прямо в глаза. Это были автомобильные фары. Оказалось, я сидел прямо на дороге, а разбудили меня милицейские жигули. Из жигулей вышли бравые парни в форме, человек восемь, не меньше, и мы дружно, все вместе, поехали в вытрезвитель. Если бы не они, я, наверное, замерз бы на той дороге. Или погиб под колесами. В благодарность я замерзшими губами, как мог, спел для них 'Наша служба и опасна и трудна', тут же получил локтем в живот и ненадолго успокоился.
  В вытрезвителе мне предложили пройти по ровно нарисованной на полу белой линии, измерили давление. Я знал, для чего это делается. Если бы я оказался гипертоником, меня бы мигом отпустили. Еще подохну с утреннего бодуна. Я, как мог, напрягал ноги, пока женщина в халате качала свою грушу. Кто-то говорил, что правильным напряжением ног можно поднять давление. У меня никогда не получалось, не получилось и на этот раз. Сто двадцать на восемьдесят - хоть в космонавты. Никогда не хотел стать космонавтом.
  Меня раздели до трусов, и, пока женщина в халате стыдливо отворачивалась, проверили карманы на предмет наличности. В конце концов, я оказался на кушетке, укрытый влажной простыней. Казалось бы, все. Спи, отдыхай, трезвей. Какое там.
  В палате я порамсил с каким-то мужиком. Ударил кулаком, но промазал и разбил пальцы в кровь. Орал, что забыл дома свой верный пистолет, иначе перестрелял бы уродов, всех до единого. Оружия в городе было много, работяги мне верили и тихо сносили все мои безобразия. А может, просто настолько страдали, что не было сил ответить.
  Мне же совершенно не хотелось спать. В частности, я требовал, чтобы меня немедленно перевели в палату напротив, где я заметил стройную, потасканную брюнетку с фингалом под глазом. Чтобы уроды не размножались, мальчиков селили отдельно, девочек - отдельно. Я широко расправлял плечи, громко напевал по-английски: 'I`am - the spy. In the house of love' и гордо поворачивался греческим профилем. В итоге ментам это надоело, и они отвели меня на 'кресло'. Английский у меня хромает, сам знаю.
  Импровизированная дыба, отдаленно похожая на стоматологическое кресло служила воспитательным целям. Когда ты садился, руки и ноги перетягивались крепкими ремнями так, чтобы суставы были максимально вывернуты. Человека в таком положении очень удобно бить в солнечное сплетение.
  Я комментировал происходящее с точки зрения Декларации о правах человека. В ответ получил хороший удар. Задохнувшись, уже не мог говорить, а потом сразу наступила такая страшная боль в суставах, что я взвыл буквально через полторы минуты испытания. А вот говорят, Сандрик в прошлом году уснул в этом кресле. Герой.
  Вернувшись в палату, я в последний раз разбудил мужиков и попросил у них прощения. Потом уснул. И снов не видел.
  
  
  22.
  
  Утром нас выводили небольшими группами в коридор, возвращали одежду и вталкивали в так называемый 'отстойник' - большое помещение с высоченным потолком. Пытались толкнуть в спину как можно сильнее. Старались, чтобы человек непременно упал на грязный пол. На спор что ли? В 'отстойнике' не было ни скамеек, ни стульев, поэтому все сидели на полу, прижавшись спиной к мерзлым стенам. Серые, трясущиеся люди, ни одного запоминающегося лица, каждый занят своей болезнью.
  В одном углу стояло ведро с водой, в другом - ведро с парашей. Здесь попил, как скотина в хлеву, пошел в другой угол - поблевал. Сервис, блядь. Курить разрешалось, но сигарет ни у кого не было. Выйти из отстойника могли только те, за кого внесут денежный штраф. Мне звонить было никому. Фил уже пару раз меня вытаскивал, стыдно. Перед другими - стыдно тем более.
  Нас было не меньше полусотни, но уже через пару часов большинство сумело вырваться. Очередному счастливчику давали деньги, спрятанные от ментов в трусах, и он, купив в ближайшем ларьке пару пачек самых дешевых сигарет, забрасывал их нам через маленькое окошко под самым потолком. Сигареты распределялись справедливо, даже я не был обделен, несмотря на буйное поведение накануне.
  Так я и сидел, потягивая вонючую 'Приму', в надежде, что ментам надоест нас держать - тех, за кого некому было заплатить. Рядом сидел мужик в спортивных штанах, опустив голову на колени. А когда поднял глаза на лязг открывающейся двери, я его узнал. Это был Фиксатый из наркологии.
  - Здорово, бродяга! - громко сказал я, все, кто остался в 'отстойнике' повернулись на мой голос. Здесь все разговаривали в полголоса.
  - Чего орешь, не на стадионе, - он посмотрел на меня мутными глазами, - Здорово....
  
  Вообще-то странно, что я встретил его здесь. Бомжи в наркологии не лежат, там за все платить надо, а значит, у него есть состоятельные родственники. Представить, что за него никому внести штраф, было трудно.
  - Ты как тут оказался?
  - Так же как и ты, - глухо сказал он, - выпил и оказался.
  - А чего никто за тобой не приходит? - спросил я. Детский сад, штаны на лямках.
  - А никто не знает, что я здесь.
  - Так позвони, - удивился я. Если бы мне было кому позвонить, не сидел бы здесь ни одной лишней минуты.
  - Хватит, отзвонился. Дай покурить.
  Я замолчал и протянул ему недокуренную сигарету. Через полчаса он немного разговорился. А еще через час, с предупреждением, что если не возьмемся за ум, следующий раз поедем в КПЗ на пятнадцать суток - нас отпустили. Я в который раз дал себе слово, что если встречу в городе кого-нибудь из здешних ментов, убью без вопросов.
  
   Семья Фиксатого - дочка с мужем - постоянно отправляли его в наркологию. Хотя пил он немного, по общим меркам, в других семьях такое обычно терпят. А они - чуть что - вызывали машину и.... И он ушел из дома. Как ребенок, убежал на улицу. Жил в кочегарке, с другими, такими же бомжами. Для бродяги кочегарка зимой - спасение. Тепло, менты не заберут, помыться можно. А иногда и подзаработать, если повезет. Машину там помыть кому. А дочка, наверное, и рада, что загульный папочка исчез из поля зрения.
  
  - А как забрали? Сидел бы в кочегарке своей.
  - У тебя деньги есть? - не ответил Фиксатый.
  - Нет. Откуда?
  Мы стояли у самого крыльца вытрезвителя, дрожа от холода. Вышел молодой, улыбающийся сержант. Новая смена, вчера его вроде не было. В распахнутом бушлате, розовощекий, хорошо позавтракавший.
  - Ну что, бродяги, назад хотите?
  - Да пошел ты.... - сплюнул Фиксатый.
  - Ты поговори мне еще!
  - Ладно, похмеляться все равно надо, - отвернулся от него Фиксатый, - пошли со мной.
  
  И мы пошли. Погода оказалась, как по заказу, замечательной - яркое солнце, блестящий снег, зимняя свежесть. На ходу я быстро согрелся. Похмелье отступало. У Фиксатого дела явно были хуже, сказывался возраст. Он мелко тряс головой, поеживался и глухо кашлял при каждом шаге. Частный сектор одноэтажных, деревянных домов с дымящими трубами скоро остался позади, и мы вышли к пустырю, на котором стояла небольшая котельная. Чисто подметенная дорожка у входа, железная дверь с почему-то ярко-розовой ручкой.
  Внутри ровно гудели печи, пахло пеплом и углем. Три человека сидели за столом в маленькой прокуренной каморке и играли в карты.
  - Здорово, бродяги! - громко сказал Фиксатый, присаживаясь на свободный стул. Я остался стоять.
  - Чего орешь, не на стадионе, - улыбнулся один, приземистый, рябой мужик в ушанке и грязной фуфайке. Двое других подняли глаза от карт и ничего не сказали.
  - Миша, мы только что из трезвяка, может, найдется поправиться чем? - путаясь в словах, спросил Фиксатый.
  - А это кто с тобой? - опять улыбнулся Миша.
  - Как тебя? - обернулся ко мне Фиксатый.
  - Швед, - сказал, подумав, я.
  - Швед? - повторил молодой, с чумазым лицом парень, - иностранец что ль?
  - Нет, русский, - ответил я, - просто Швед.
  
  Чумазый парень Антоха сбегал за бутылкой. Миша, который оказался здесь хозяином, то есть кочегаром, достал откуда-то соленые огурцы и головку лука. Выпили, закурили. Поговорили о Ельцине, о войне. Эти темы обсуждались всеми, и все приходили к одним и тем же результатам. Ельцин традиционно оказывался мудаком, а про войну никто ничего толком не знал, поэтому разговор тихо сполз к личным темам. Я рассказал, как меня ограбили. Фиксатый, перевирая половину фактов, видно уже не в первый раз, поведал о нашем ночном киносеансе в наркологии.
  Миша работал в этой кочегарке уже почти пятнадцать лет, жил неподалеку, имел жену и двоих детей-школьников. Постоянно улыбался, и я подумал, что он немного не в себе. Но оказалось, что у него особое строение челюсти, Миша не мог не улыбаться. Как этот, не помню, из романа Гюго. Антоха и еще один - бомжи, кажется, откуда-то с Урала. Антоха, на вид мой ровесник, но с интеллектом подростка, без конца читал газеты с брачными объявлениями. Он мечтал познакомиться с женщиной, жениться, и осесть в этом городе. Остальные над ним смеялись, и понятно почему, найти для такого парня невесту было непросто. Второй, Лексей, с суровым, худым лицом, все больше молчал, много курил и внимательно, без симпатии, разглядывал меня с ног до головы.
  - Чего ты на него пялишься, Лексей? - спросил, улыбаясь, Миша.
  - Да ничего, - тихо ответил Лексей и отвернулся, - показалось.
  - Креститься надо, если показалось! - смело и пьяно сказал я.
  - Ты, парень, думай, что говоришь, - спокойно и веско сказал Лексей.
  Все замолчали. А я сразу почувствовал себя лишним.
  - Ладно, - поднялся, - пойду я.
  - Эй, как там тебя... слышь? - быстро заговорил улыбчивый Миша, - Иностранец, давай еще выпьем. Антоха, наливай!
  Но я уже натягивал куртку. Пожав всем руку, и твердо отказавшись выпить на посошок, вышел на свежий воздух. На улице было темно. Такой прекрасный, рождественский вечер. Небольшой снежок кружил в безветренном воздухе, автобусы, переполненные вечерними людьми, тихо шли по своим маршрутам. А я шагал домой. Ни одной мысли в голове, ни жалости к себе, ничего. Я просто устал.
  
  
  23.
  
  Спустя две недели, в магазине, я встретил Антоху.
  Мне нужно было купить лампочку. Я откладывал эту покупку уже несколько дней, но дальше жить без света на кухне было невозможно. Идешь на кухню, выворачиваешь лампу в ванной, идешь в ванную - наоборот. Полжизни проходит под потолком.
  Я пересчитал всю свою наличность, почистил ботинки, выбрал самый большой магазин в центре. Так бывает, даже покупка копеечной лампочки превращается в приключение, которое можно планировать на пару дней вперед. Такая пошла жизнь. Подробная, состоящая из мелочей.
  - Здорово, бродяга, - заулыбался Антоха. Он выглядел хорошо. Умытое лицо, старая, но чисто выстиранная рубашка под растрескавшейся дерматиновой курткой.
  - Здорово, как сам?
  - Свадьба у меня, - сразу похвастался он, - придешь?
  - Свадьба? - не поверил я, - а куда приходить?
  - В котельную, мы там до сих пор и живем. Правда, Миша последний раз осерчал, выгнал нас, но потом отошел.... Нормально живем. Завтра приходи, вечером.
  
  На свадьбу я нес подарок. Несколько лет назад у меня дома появился хороший чемодан. Девушка переехала жить, но - не сложилось. Чемодан небольшой, однако, если правильно укладывать, можно все мое барахло сложить. Конечно, Антохе теперь чемодан вроде и ни к чему. Женатый человек, как-никак, не резъездишься. Но я знал, что бродяги бывшими не бывают. Да и неизвестно, сколько проживет его любовь. В любом случае, дарить больше было нечего.
  
  Я докурил у двери с розовой ручкой и вошел.
  - О, Швед, - обрадовался уже пьяный Фиксатый.
  - Привет, - я поздоровался с каждым за руку. За столом сидело человек восемь. Все уважительно меня поприветствовали. Лексея не было.
  Невеста сидела справа от нарядного Антохи. Женщина лет сорока. Плотно сжатые губы и маленькие черные глазки. Слишком короткие, словно после болезни, крашеные волосы. Она улыбалась, и эта улыбка по-старушечьи остро подчеркивала скулы. Со мной она поздоровалась робко, как с уважаемым, но пока незнакомым приятелем мужа. Антоха смотрел на меня с пьяным обожанием. Представляю, что они тут про меня наговорили....
  - Вот вам подарок, - я поднял с пола чемодан, - может, поедете в свадебное путешествие.
  За столом заржали. И жених с невестой громче всех. Я, смутившись, поставил подарок на место и сел напротив молодых. Закуски почти не было, только бутылки появлялись одна за другой. Поэтому и напились все быстро.
  - А теперь я предлагаю выпить... за родителей, - улыбаясь, сказал Миша.
  - Ха, ну ты даешь, хозяин, - засмеялся кто-то, - за родителей пьют третью рюмку, а мы уже....
  - А у меня нет родителей, - чуть не заплакал Антоха. Невеста трогательно погладила его по голове.
  Водка кончилась, и все собрались к ларьку. В одиночку идти опасно, уже была глубокая ночь, в этом районе - особенно глубокая. У ларька могли дежурить отмороженные подростки, поджидать расслабленных покупателей. Удар по голове чем-нибудь тяжелым и все. Бывали случаи. Я идти отказался. К тому моменту я уже два раза проблевался чистой водкой и еле сидел за столом. Невеста тоже осталась, что-то там мудрила с посудой. Я из последних сил улыбнулся ей и прилег на освободившейся скамье, подсунув под голову чью-то телогрейку. И, кажется, задремал. Всего на пять минут, но успел увидеть вот что.
  
  Я опять стоял в кабинете усатого шефа на ограбленной базе. Разбросанные бумаги на полу, криво стоящий стол. И сейф, развороченный болгаркой. И приоткрытая дверь в углу.... Стоп. Эту дверь я раньше не видел. Я присмотрелся: обычная дверь, чуть ниже, чем все стандартные двери. Я подошел поближе. Ручки не было - ровная, гладкая поверхность из темного дерева. Я прислушался и ничего не услышал. Потом зачем-то принюхался. И опять - ничего. Просунул пальцы в щель и потянул дверь на себя. Она шла тяжело и была очень холодной, будто с обратной стороны заиндевело железо. Пальцы сразу заныли. Я вытащил руку и подышал на ладонь - пальцы влажные, там, похоже мороз. Взялся двумя руками. И открыл эту дверь.
  
  Было морозно и темно. Впереди лежала белая, широкая улица с высокими сугробами и редкими фонарями на обочинах. Я шагал, вытянув левую руку вверх, и чувствовал, как мороз пощипывает кончик носа. Хотелось спать. Откуда-то сверху послышалось покашливание, я задрал голову и увидел рядом большой, высокий, темный силуэт. Папа. Я улыбнулся, и деревянные от мороза щеки заныли. Сзади послышалось громкое фырканье. Мы остановились, папа подхватил меня на руки. Мимо медленно прошла лошадь, выдувая из ноздрей клубы пара. Она тащила низкие сани, в которых на боку полулежал человек. Сани скрипели, елозя по колее, человек курил папиросу и улыбался. Он кивнул папе и натянул вожжи, лошадь остановилась. Мы подошли ближе.
  - Ну что, шкет, в садик идешь? Садись, подвезу.
  Папа посадил меня на сено и устроился рядом.
  - Иди ближе, - сказал мне человек, - не бойся!
  Я подполз вперед, туда, где поднимающиеся борта саней не позволили бы выпасть в снег.
  - Но-о-о, - громко сказал человек. Но лошадь не сдвинулась с места. Она подняла хвост и на дорогу посыпались дымящиеся конские яблоки. Я вопросительно оглянулся на папу и.... И в этот момент меня будто схватили за шиворот и потащили-потащили.... Снег вихрем закрутился перед глазами, я зажмурился и закричал. В ответ за спиной громко и пронзительно завопило что-то жуткое. Настолько жуткое, что горячие слезы тут же брызнули у меня из глаз.
  
  Я сидел в кабинете усатого шефа с мокрым лицом и пустой головой. Дверь теперь была закрыта, и никаких доказательств только что произошедшего со мной - не осталось.
  
  Я вышел на улицу и прошелся по плацу перед ангаром. Ветер тихо шелестел листвой, луч прожектора освещал дорожку к воротам. Как только я посмотрел в ту сторону, через эти трехметровые ворота с бесшумной легкостью перемахнула черная тень. Мир замер, базу затопила страшная тишина. Между воротами и мной было не меньше пятидесяти метров. Темная фигура, не касаясь земли, огромными прыжками неслась ко мне. Время замедлилось, это расстояние она могла преодолеть за полминуты, но мне показалось, что я стою неподвижно уже не меньше получаса. Тень приближалась. Небольшого роста, ее можно было принять за ребенка в отцовском пальто. Передвигалась она слишком быстро, рваными, высокими скачками, как компьютерное изображение из старого фильма про призраков. Я стоял, как вкопанный.
  Наконец, тень прыгнула на меня. Кажется, в этот момент я смог рассмотреть что-то похожее на лицо. Очень бледное, свирепое женское лицо с черными, как угольки, глазами. Я пригнулся и зажмурился, а когда открыл глаза, ничего не увидел. Видимо, она перепрыгнула через меня. Я резко обернулся и услышал тихий, но отчетливый звук, доносящийся из ближайших кустов. Будто женщина тихо выла, пытаясь подражать собаке. Звук этот был настолько страшен, что я, как спринтер, моментально выскочил в калитку и побежал прочь.
  Я долго бежал по мягкой земле, потом по мокрому лесу. Вой то появлялся, то пропадал, он слышался то слева, то справа, то оказывался впереди. Тогда я резко поворачивал и еще прибавлял скорости. Под ногами внезапно пошло железнодорожное полотно. По шпалам бежать было сложно, я никак не мог поймать нужный ритм прыжков, и раз за разом запинался и чуть не падал. Потом рельсы начали медленно уходить под землю, а я все бежал, утопая сначала по колено, потом по пояс, потом по горло в вязкой трясине. Скоро земля скрыла меня целиком, грязная, болотная жижа заполнила рот, я оглянулся из последних сил и увидел, что тень разрослась. Будто натянули огромную черную простыню и вот-вот меня ею задушат. Я хотел закричать, но не смог.
  
  И открыл глаза. Невеста сидела у меня в изголовье и угрюмо изучала мое лицо. Совершенно трезвые, черные глаза расширились, губы сжались в тонкую линию, вся напряглась, как змея перед прыжком. Даже помолодела лет на двадцать. Я испугался, и она тут же, словно увидев мой испуг, отвела взгляд. Я лежал, она сидела. Я попытался сесть, но не смог, тело меня не слушалось.
  'Сатор-Арепо-Тенет-Опера-Ротас', - пронеслось в голове. И будто услышав эти слова, невеста опять уставилась мне в глаза. Спина мгновенно похолодела.
  - Так это ты - сторож? Двери охранял?- я впервые услышал ее голос, и он мне не понравился. Шероховатый, как еще говорят, надтреснутый. Недобрый.
  - Да, фирма называлась 'Двери'....
  - Какая разница, как она называлась? Я тебя не об этом спрашиваю.
  - А о чем? - я не понимал.
  - Ты заходил в комнату?
  - Нет, я же связанный лежал.
  - Не врешь? - она наклонилась совсем близко, темные глаза били насквозь, я даже различил какой-то слабый, странный запах, исходивший от нее, - у тебя очень мало силы, запомни. Не суйся. Пропадешь.
  Она протянула руку и, не отводя взгляда, грубо пощупала меня между ног. Я тут же ощутил эрекцию, посмотрел на ее руку, но руки уже не было. Невеста сидела в двух метрах, напротив, за столом и мягко улыбалась. Послышались голоса, в каморку вернулись люди.
  
  Я случайно попал сюда. Конечно, пью слишком много, живу, как во сне, такой наблюдатель-ленивец, которому наплевать на все, и на себя в том числе. Лишь бы впечатления радовали. Жизнь вокруг словно идет совершенно другой дорогой, я в ней - не получился, никуда не попал. Даже в молоко. Все это сложно.
  Почему получается так, а не иначе - никто не знает. В моих силах только проживать мгновение за мгновением, по возможности, безболезненно. Но без боли не получается.... Люди, с которыми я оказался в этой кочегарке на краю города, были именно теми, кого я достоин. И юродивый Антоха, который сейчас женится на ведьме, и Фиксатый, на всех парах летящий к смерти. И, конечно, Лексей. Он тоже, наконец, появился, такой же задумчивый и настороженный, как в первую нашу с ним встречу.
  Молодые отправились в душевую, на первую брачную ночь. Душевая в кочегарке - самое жаркое место, не хочешь, разденешься. В двери вместо замка была дыра, и гости тут же стали занимать очередь на бесплатное развлечение. Я не выдержал и пошел в котельную. Рядом с котлами остро пахло золой, шумел огонь, на грязном полу метались красные блики. Я стоял и долго наблюдал за ними, ни о чем не думая.
  - Домой бы тебе надо, - раздался спокойный голос Лексея за спиной.
  - Чего? - не понял я.
  - Домой иди, не место тебе здесь, - в его голосе не было раздражения, только мягкая уверенность.
  - А где мне место?
  - Не знаю. Но не здесь, точно.
  Мы помолчали, наблюдая за отблесками пламени.
  - Ты же другой, неужели не видишь? - он посмотрел на меня, - Мы все здесь - пропащие, конченные. А ты... тебе жить надо. К людям иди.
  - А вы - не люди что ли?
  - В общем, ты меня понял. Двери эти....
  В голове тут же мелькнул сон, который я только что видел. О темном, морозном утре, лошади, об эпизоде из моего забытого детства.
  - Что это за двери такие? - прервал я его. - Ну, фирма называется, и что? Я же не знал, что это какие-то важные двери.
  - А если бы знал, была бы совсем другая история, Швед, - улыбнулся он, - Что это за имя у тебя такое?
  Я немного расслабился, впервые после начала разговора. Сплюнул на пол и закурил.
  - Да погоняло, приросло непонятно как, сам удивляюсь.
  - А ты не удивляйся, - опять серьезно сказал он, - много будешь удивляться, скорее помрешь. Ты с невестой говорил?
  - Ага, странная она какая-то.
  - Странная? - он повернул ко мне лицо с ясными, светлыми глазами, - Когда тебя грабили на той базе, она там, рядом была. Без нее ты пропал бы там. Понял?
  
  
  24.
  
  Через несколько дней я встретил Лексея на улице. Он брел совершенно пьяный, ничего не видя вокруг, с разбитой в кровь головой. Светлые глаза смотрели мимо. Он спотыкался, но молча продолжал свой путь. Я хотел ему помочь, отвезти в котельную, но он, не узнав меня, вырвался, упал на утоптанный снег. Встал и, шатаясь, пошел дальше. Я проводил его взглядом и зашагал свой дорогой.
  
  Очередное утро. Я вышел на улицу. Морозно. Белый туман молоком плавал в воздухе, клубы пара изо рта тут же покрывали ресницы льдом. Когда он таял, это было похоже на слезы. Снег громко хрустел под моими ботинками, я быстро замерз и зашел в ближайший магазин согреться.
  Я рассеяно бродил мимо витрин, пока охранник с кроссвордом в руках не начал пристально следить за моими передвижениями. Пришлось опять выйти на мороз. Терпеть не могу такого явного внимания. Когда человек надевает форму, военную ли, милицейскую, даже форму простого охранника, у него будто вырастают крылья. Крылья власти. С этого момента он не просто человек, теперь - он призван, он - особенный. Такой человек может просто так остановить тебя на улице, пошарить по карманам, задать миллион вопросов. Мало того, он может подбросить тебе в карман ляпку чернушки или башик плана, отвезти в отдел, разбить лицо, посадить до выяснения обстоятельств. По большому счету, их власть даже больше власти президента, да что там президента.... Где тот президент? С ними ведь встречаешься каждый день. Менты, охранники, даже бабка на вахте в общежитии - все они одним миром мазаны... Помазаны, блядь.
  
  Нельзя сказать, что я только и думал обо всей этой мистике, невесте, Лексее. Я просто плыл, не задумываясь. Впрочем, я уже давно так жил. Время от времени происходили какие-то странные события, но я не связывал их между собой. Это было похоже на ступор. Я вставал утром, слушал радио. 'Дом стоит, свет горит, из окна видна даль' - самая морозная и успокаивающая песня Цоя постоянно преследовала меня. Потом шел погулять, встречался с какими-то людьми, о чем-то беседовал. Находилась работа - работал, предлагали выпить - пил. Все очень просто. Ступор.
  Когда ты не занят работой с утра до вечера, когда чувствуешь ответственность только за себя, к этому ступору прибавляется странная чувствительность. Противоречие, конечно, но так бывает. То здесь, то там мелькали лица, которые казались смутно знакомыми, слышались голоса, отчетливые и громкие - они говорили всего одну или несколько фраз, но сразу заставляли вспомнить все, что было связано с последними событиями. Прошлое выглядывало на поверхность, как камни из подтаявшего весеннего снега. Когда же весна-то уже...
  
  Я лежал у холодной стены, рядом тихо дышала девушка. За окном шел снег. Я лежал в темноте и смотрел в потолок. В детстве у меня был навязчивый страх, из тех, которые оставляют послевкусие на всю жизнь. Я верил, что в стене, между кирпичей живет злая старуха, ведьма с крючковатыми пальцами и седыми лохмами. Она была и маленькая и большая одновременно, лучше я не могу объяснить, ни тогда, ни сейчас. Она просачивалась между рядами кирпичей и всегда ждала, когда я усну. Чтобы наброситься в самый неожиданный момент.
  Она никогда не набрасывалась. Но я думал, что это она специально медлит, в ожидании, когда я перестану в нее верить, расслаблюсь, и тогда... Она была в каждом доме, где мне приходилось ночевать, в каждой кирпичной кладке. Я никогда не ложился слишком близко к стене.
  Я лежал и думал о том, что все неправильно. Все идет наперекосяк, рушится и не восстанавливается. Рвется и не клеится. Кажется, что развивается, но ничем не кончается. И тут прозвучал голос. Близко, у самого уха. Но отчетливо и громко. Женский, знакомый голос сказал: 'Молчи'. Я дернулся, повернул голову к окну, но там только беззвучно падал снег. Ничего не изменилось. Девушка все так же ровно дышала. Я тихо поднялся и стал одеваться.
  - Куда ты? - теплым голосом спросила она, - подожди, я чай поставлю....
  - Не надо, я пойду, не провожай. Тебе еще два часа можно поспать, - ответил я, выходя из комнаты.
  Я на цыпочках пробрался мимо спящего мальчика в следующей комнате и, тихо прикрыв дверь, вышел. На лестнице тускло светила единственная лампочка, было тихо, люди еще спали. Я медленно сошел по ступенькам к дверям подъезда. Они скрипнули и ударили за спиной. Пахнуло морозом, да так, что я на минуту задохнулся. Постоял, привыкая к густому снегу. Потом поднял капюшон и, опустив голову, как монах-францисканец, побрел сквозь снег.
  Это не снег, это - звезды, души забытых героев. Я для последнего создан, ты - для начала времен. Души забытых героев падают кашей сырою. Мокрой, блестящей игрою я - заворожен. Души забытых героев падают к нам на свиданье. И никогда не устанут. И никогда не устанут. Господи, не туши наш фонарь...
  
  25.
  
  Как я оказался на том пустыре, не помню. Недалеко отсюда, когда-то, пять-шесть лет назад я снимал крохотную времянку у одной бабушки. Бабушка взяла деньги вперед за три месяца, а времянка оказалась совершенно непригодной для жилья. Скоро я сбежал в благоустроенную квартиру, но пустырь этот всегда мне нравился. Он полностью оправдывал слово 'пустырь', я никогда не видел, чтобы кто-нибудь прогуливался по этой тропинке, или просто проходил мимо. Пустое, никчемное место.
  Но сегодня все на пустыре будто наполнилось смыслом. Он ожил, зашевелился, стал каким-то... нужным. Так бывает, внезапно становится понятно: это место специально готовилось к тому, чтобы ты его посетил.
  Я прошелся туда-сюда по слабо протоптанной в снегу тропинке, посмотрел на замерзшую дрену, покурил. Как будто ждал кого-то? Да, я выпил сегодня еще до обеда, и хорошенько выпил. Я неточно помню...
  Наконец, я решил, что пора уходить, и направился к пригорку, на котором был виден край огромного массива гаражей. За гаражами начиналась оживленная улица.
  Он, кажется, стоял посередине пустыря. Стоял, хотя еще минуту назад его здесь не было. Снег не таял, но солнце грело добросовестно. Отличный день, мороз и солнце. Он стоял с чуть опушенной головой, будто что-то высматривал в снегу.
  Я пошел. Он не двинулся с места, чтобы пропустить меня. Я попытался его обойти, взял немного правее. Но отклониться от тропинки оказалось сложно - пустырь весь был в оврагах и ямах. Поэтому мне пришлось приблизиться к нему до расстояния удара. До расстояния прикосновения. Издалека ничего странного в нем я не заметил - обычный чудак, дышит свежим воздухом. Да и приблизившись, ничего особенного я не увидел. Великоватая куртка, лыжная шапка до бровей, плотно обернутая длинным шарфом шея. Лицо я не помню совершенно. Вообще все остальное случилось как во сне, в тумане. Я не был готов, я просто шагал по тропинке. Обычный день, может, чуть глубже, чем обычно. Такой... глубокий день.
  И тут он резко обернулся и положил правую руку мне на плечо. Словно я - рыцарь, а он сейчас начнет возвещать начало наступления на Иерусалим. Я замер. Глаза, конечно, страшные. Вот это я запомнил навсегда. Светлые, неподвижные, в глубине зрачка - темный, волчий кружок. Как десятка на мишени.
  Он что-то говорил-говорил знакомым голосом. Кажется, несколько раз повторял какую-то фразу. То ли успокаивал, то ли объяснял. То ли молился.
  
  Очнулся я уже дома, на балконе. Наступил вечер. Я курил, кутаясь в куртку, выдувал клубы дыма с паром, и смотрел вниз, на девушку с детской коляской. Ребенок в ней все никак не унимался, и мама, или кто там она ему, постоянно наклонялась к коляске и что-то тихо бормотала, уговаривала. Ребенок выслушивал и опять принимался кричать.
  Я запрокинул голову и посмотрел на первую выступившую звезду, и мир вдруг поплыл. Я на мгновение закрыл глаза - крик ребенка исчез, и все пропало вместе с ним. И тут же горячей макушкой я понял, что вот так оно и начинается. Новое, взрослое время. 'Время Убийц'. Артюра это тоже настигло. Просто тогда взрослели раньше.
  К каждому в определенный момент приходит этот человек в лыжной шапке, с каждым говорит, на каждое плечо кладет руку. Только мало кто помнит эту встречу. Кто-то пьян был, кто-то не захотел напрягать память, кто-то отмахнулся, подумал, что повстречал сумасшедшего.
  С балконного козырька сорвался и пролетел мимо моего лица большой ком снега. Я почувствовал его холодное движение и открыл глаза.
  Двор внизу, темнеющее небо сверху, запах жареной картошки из соседской кухни. Битый 'москвич' у подъезда. Слепая бабка с третьего этажа присела на корточки у стены, тихо раскачивается, поет свои странные песни. Окна хрущевок по периметру. Все прежнее. Такое же, как всегда.
  Другое.
  И ребенок в коляске, надрывается по мне прежнему, уходящему. Кричи, малыш, кричи. Тебя слышат.
  
  2002 г.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"