Абдрахматов Канатбек Ермекович. Цена

Большая черная птица, сделав разведывательный круг, села рядом. Ее ядрено-желтый клюв матово поблескивал на восходящем солнце, а внимательный черный глаз смотрел безбоязненно, словно птица знала наверняка - конец скоро. Она не стала делать лишних движений, а по-хозяйски направилась прямо к лежащему на песке человеку. Она не обратила никакого внимания на слабые движения руки и подрагивания головы, словно добивать умирающих человеков было главным занятием в ее птичьей жизни. Правда, она довольно суетливо уворачивалась от слишком больших волн, нагоняемых сильной речной струей, которые пытались ухватить ее за крепкие когтистые ноги, что указывало на некоторое отсутствие полной уверенности. Подойдя к человеку, она замерла на несколько мгновений, наклонив набок большую голову, словно оценивая степень умираемости, а затем решительно клюнула человека в череп. Тот застонал и открыл глаза. Птица удивилась и на всякий случай отпрыгнула в сторону. Обнаружив, что она переоценила свои аналитические возможности, птица походила еще неподалеку, словно и прилетала затем, чтобы погулять по песку и, наконец, разочарованно улетела. Человек остался умирать дальше.

Глава 1.

Если бы Омору пять лет назад сказали, что он будет торговать сахаром, он бы рассмеялся тому человеку в лицо. Но, сегодня он сидел на мешке сахара в темной каморке, притулившейся во дворе одного из домов, по улице маршала Конева, которая выходила прямо на Ошский базар и подсчитывал дневную выручку. Раздав утром тонну сахара под реализацию, к вечеру он собирал деньги и теперь сидел, пересчитывая потрепанные банкноты и с тоской думал о будущей пьянке. Пить не хотелось, но так уж повелось - то тебя угостят, то ты угостишь. И так каждый день.

Омор был кандидатом геолого-минералогических наук. В своей узкой специализации - единственным на всю Центральную Азию. Но денег, которые ему платило родное Правительство, катастрофически не хватало, да и не могло хватить, даже если кушать только хлеб. Поэтому, когда друзья предложили подзаработать на перепродаже сахара, он согласился. Схема была простой: берешь оптом - продаешь в розницу. Разницу между оптовой ценой и ценой розничной кладешь в карман. Конечно, никто сам не продавал сахар. Его чаще отдавали на реализацию. При этом реализаторы с каждого мешка ссыпали через трубочку (чтобы не нарушить фабричную стежку!) 3, а то и 5 килограммов, а потом "толкали" этот мешок как стопроцентно пятидесятикилограмовый. Если удавалось, то при расчете опытные реализаторы "ломали" купюры, т.е. ловко сгибали на тыльную сторону пальцев часть денег, а остальные деньги отдавали обратно, утверждая, что в пачке не хватало. В словесной перепалке никто не замечал, что в суете один из тех же торговцев незаметно забирал деньги из руки обманщика. Пенсионер, который перед походом на базар сто раз пересчитывал свои кровные, здесь в базарной толчее и криках терялся и, часто уступал наглому напору и доплачивал, а потом нес домой неполный мешок. Редко кому удавалось вернуть свои деньги назад. Некоторые бывшие советские люди так и не научились требовать и ругаться, предпочитая тихо переживать обиду дома, клянясь больше не ходить в "это место", а те, которые все же набирались сил и возвращались, не находили продавцов.

Среди тех, которые брали сахар оптом, можно было встретить бывших кандидатов наук и аспирантов, заведующих отделами в конструкторских бюро и проектных институтах, музыкантов и учителей и прочих других бывших "белых воротничков". Эти люди, некогда составлявшие так называемую интеллигенцию, которая так и осталась прослойкой, а не классом, спешно принимали новые правила молодого капитализма, который, как и все молодое, был быстр и беспринципен. Лозунг "Один за всех и все за одного", который отцы-коммунисты годами тщетно вбивали в головы простаков, набивая при этом собственный карман, сменил другой лозунг - "Каждый сам за себя". Люди торопливо толкались локтями, спеша по головам менее успешных к вершинам денежных гор. Новый класс предпринимателей создавался из бывших комсомольских и партийных работников, сменивших строгий костюм функционера сначала на китайский спортивный костюм "Адидас", а потом на малиновый пиджак "нового кыргыза".

Те, кто брал сахар на реализацию, были в большинстве своем молодыми людьми из провинции, чаще всего со средним образованием. Бывшие трактористы и токари, слесари и пастухи, плохо понимая, что же все таки происходит, научились, однако, простому базарному правилу: "Обмани ближнего, а то ближний приблизится и обманет тебя " и тоже, повинуясь больше инстинкту, а не осознанному желанию, стремились выплыть из моря нищеты, захлестываюшего маленький "островок демократии". Древнейшая нация окунулась в бедность. Кыргызы стали бедными не потому, что они, якобы, от природы ленивы или неспособны к определенным видам деятельности, например к токарному делу, или торговле. Их "опустили" в бедность новые отцы нации. В нищету были опущены целые классы и слои растерянного общества, разные по национальному, профессиональному и прочим признакам. С одной стороны, те, кто к труду уже или еще не способен - пенсионеры, инвалиды, беспризорные дети, одинокие и многодетные матери, с другой -- работники госбюджета, невостребованные современным кыргызским этносом, обслуживающим в основном кучку нуворишей и экономику других стран.

Вечером, когда остатки непроданного сахара и выручка возвращались хозяину, кто-нибудь приносил пару-тройку бутылок водки (иногда и самопального коньяка) и под нескончаемые разговоры - по какой цене взял и по какой продал, кто-кого-как обманул - начиналась попойка, которая не всегда заканчивалась мирно. Приезжие оставались ночевать в глинобитных "нумерах", которых вокруг Ошского базара было несметное количество, а местные, в большинстве своем проживающие в Ак-Орго или Джале, втискивались в "Тарзики" и через час уже ложились спать в таких же неухоженных хижинах.

К вечеру некоторые из подогретых спиртным торговцев, кто украдкой, а кто и открыто, шли к "пятачку" на пересечении улицы Московской и Некрасова, где накрашенные девицы предлагали свои незатейливые услуги. Парни, шальные от возможности заплатить за "любовь", неуклюже приценивались к проституткам, потея от желания "попробовать русскую". А потом, через три дня, смущенно толкаясь, все стояли у дверей доморощенного врача в одном из тех же прибазарных домишек, для того, чтобы получить свой укол и купить горсть таблеток, которые якобы за один день избавляют от "стыдной болезни".

Дверь в каморку отворилась с железным лязгом и, пригнувшись, в каморку вошел напарник Омора, Аалы. Это он пару месяцев назад, позвал Омора торговать. Он же за один вечер обучил Омора всем базарным премудростям и заплатил за Омора необходимую сумму. Уже на следующий день Омор, смущаясь и переживая из-за своей честности, начал торговать. Все оказалось просто.

-- Ну что, братан, как навар сегодня?- спросил Аалы.

-- Пойдет! - ответил Омор. Он уже знал, что назвать сумму, которая сегодня "перепала" от продажи, здесь считается признаком дурного тона.

-- Калыс принес долг? - спросил Аалы, усаживаясь напротив Омора на мешок.

-- Нет еще! - коротко ответил Омор. Калыс, молодой парень из Бешкунгея, взяв вчера под реализацию пять мешков сахара, не вернул выручку.

-- На "счетчик" будешь сажать?- Аалы вытащил из кармана пачку "Полета" и закурил.

-- Подожду еще. Может, что случилось. Так-то, он парень честный - сказал Омор, почему-то чувствуя вину.

-- Надо наказывать! Если будешь прощать, завтра все не принесут выручку, на голову сядут! - голос Аалы был жесток.

Он был здесь старожилом и продавал сахар уже пару лет. Все местные милиционеры и налоговики знали его, и, если нужно было "развести", лучше него никто не мог сделать это. Это был невысокого роста мужчина лет 35, с правильными чертами лица. Черные усы вносили некоторый диссонанс, но в целом не портили приятного впечатления. Черная турецкая кожаная куртка сидела на нем не без базарного шика, а такая же черная кепка деловито прижимала правое ухо. Большие турецкие брюки, смахивающие на шаровары, свисали на крепкие коричневые ботинки и скрывали некоторую дугообразность коротких ног. Когда-то он был аспирантом Института Биологии Академии наук.

-- Если ты не хочешь, Омуке, мы сами все сделаем. Надо наказывать! - Алым воткнул недокуренную сигарету в пол и встал. Омор посмотрел на окурок и тоже встал. Наказывать не хотелось.

Они вышли из двора и направились в сторону базара. Место, где торговали сахаром, располагалось чуть ниже пересечения улицы имени маршала Конева и Чуйского проспекта. С той и другой стороны улицы прямо на земле лежали белые китайские мешки с сахаром. Возле мешков толпились продавцы. Вечерело. К сахарному толчку подтягивались тачкисты, т. е. владельцы или арендаторы "тачек" - громоздких тележек на четырех колесах, на которых за день перевозилось несколько десятков тонн всевозможного груза. Наиболее нетерпеливые продавцы уже грузили свой товар и тачки с грохотом направлялись в улочки, где почти все дворы арендовались предприимчивыми "сахарными королями".

-- Калыса не видел, братишка? - Алым подошел к одному из продавцов.

-- Сегодня его, кажется, не было - продавец, который брал сахар на реализацию у Алыма, подобострастно улыбнулся

-- Кажется, или точно не было?- Алым хмуро посмотрел на прыщавое лицо продавца.

-- Нет, я его не видел. Может, Сагын видел?- перевел стрелки на соседа прыщавый.

-- Я ничего не видел. Только что подошел - вильнул глазами сосед

-- Он пошел в кафе с Курманом! - небольшого роста русский пацан, который целый день крутился возле продавцов с надеждой на "шабашку", стоял рядом и смотрел преданно и безбоязненно.

-- В какое кафе? - Алым повернул голову.

-- В "Гульназ"! - получив 1 сом, пацан растворился в базарной шумихе.

Калыс сидел со своим напарником Курманом и пил водку. Это был стройный кудрявый парень с красивым смуглым лицом и длинными ногами. Вообще он был мало похож на кыргыза. Если бы не привычный для торговцев с Ошского базара вид, его можно было бы принять за таджика, забредшего на базар, повинуясь зову предков. Из-под куртки виднелась чистая белая рубашка. Его друг Курман напротив, был типичным кыргызом - плотный, небольшого роста с плоским лицом и приплюснутым носом, он больше был похож на деревенского пастуха, чем на торговца. Увидев входящих Омора и Алыма, Калыс побледнел и встал. Курман тоже вскочил и, изгибаясь для рукопожатия, направился к вошедшим.

- Ассалом аллейкум, аксакалы! - ладони Курмана были потны и пахли растительным маслом. Калыс подошел следом и молча протянул руку для приветствия, но без подобострастия.

- Присаживайтесь к столу, пожалуйста - вильнул к столу Курман и

повелительно крикнул в сторону кухни - Офисант! Еще стаканы!

Омор и Алым сели за стол, застеленный грязной клеенкой. Калыс молча сел напротив. Официантка, смущаясь от презрения, принесла плохо вымытые стаканы. Курман, пытаясь за болтовней скрыть волнение и понимание ситуации, разлил водку и сказал:

-- Давайте аксакалы, за здоровье! - Все выпили и молча ткнули щербатые вилки в салат.

-- Братухан, когда деньги? - Алым взглянул на Калыса.

-- Байке, я принесу деньги через два дня. Если можно, подождите - Калыс глядел в пол.

-- Ты же не мальчик! Знаешь, что так не бывает. Через два дня! Что это такое, братанэску! Через два дня ты принесешь уже не два с половиной куска, а три.

-- Э-э! Зачем так грузить, байке! У человека уважительная причина - у него жена болеет, немного заплатил за лекарства. С кем не бывает! Он заработает и принесет. Отвечаю! Чо вы, байкеши! - Курман дурашливо улыбнулся и посмотрел на Алыма.

-- Ты за себя отвечай, братанбай! Ты здесь человек новый и батон мне на уши не кроши! Законов не знаешь!? Он взял чужой товар под реализацию! Не умеешь торговать - не бери! Я что, буду неделю ждать, когда он продаст сахар? Время уходит - мои бабки теряют цену! Кто возвратит мне потерю, Акаев что ли? Так что Калыс - три штуки через два дня! - Алым встал. Омор встал следом. Поднялись и кочкорцы.

-- Я законы знаю! Но можно же два дня без "груза"! Я верну деньги, но не грузите, байке! - в голосе Калыса не слышалось просьбы. Напротив, жесткие нотки угрозы звякнули об стакан и утонули в недопитой водке.

-- Эй, братанбек! Когда ты брал у Омора сахар, вы как договаривались? Ты что молчишь, Омор? - Алым повернулся к Омору.

-- Ты, Калыс, неправ. Мы с тобой договаривались - расчет каждый день вечером. Мешок взял - за мешок отдал. Что не продал- вернул. Ты взял 5 мешков - по 410 за мешок - с тебя 2050. Ты не принес деньги и не вернул сахар! Закон знаешь - не вернул долг - сядешь на счетчик! Вернешь деньги через два дня - 2250, через 3 дня - три штуки, через 4 - 3500. Не вернешь - полбазара тебя искать будет и кто найдет- возьмет половину долга. Но деньги все равно вернешь! Чем раньше - тем лучше для тебя! - Омор говорил медленно, его голос звучал глухо и оттого весомо. На самом деле, Омору не хотелось "сажать на счетчик" этого парня, но нотки угрозы, прозвучавшие в голосе кочкорца, разозлили его.

-- Э-э, бырат! Я сказал, верну деньги. Чо ты, в натуре! Не сдохнешь, если не получишь вовремя свои копейки...! - быстрый кулак Алыма прервал речь Калыса. Тот упал спиной на стол и стаканы рассыпались по полу с призывным звоном. Курман стал разворачиваться для удара, но нога Омора стремительно выпрямилась с характерным щелчком, коснулась колена сбоку и кочкорец, охнув, присел. Следующий удар опрокинул его на пол. Легко согнув ногу, Омор красиво поставил ее впереди себя на носок.

-- Борзый! Завтра утром принесешь 3 штуки! Если нет - ты покойник! - Железный голос Алыма потонул в крике хозяйки кафе. Бросив на стол двадцатку за разбитые стаканы, Омор с другом вышли на вечернюю улицу. Последние торговцы грузили белые мешки на тачки и улица быстро пустела. На проспекте Чуй зажигались редкие фонари.

-- Домой поедешь? - голос Алыма был спокоен и дружелюбен.

-- Может, вмажем по одной?- сказал Омор мрачно. Его взволновала происшедшая сцена. Хотелось как-то развеять возникшее чувство вины.

-- Пошли.

Друзья прошли к Ошскому базару и вошли в одно из кафе, которые словно ракушки облепили базар со всех сторон. За столиками, покрытыми потертыми скатертями, сидело несколько человек. Одни из них были торговцы, обмывающие удачный день. Другие, заскочили на минутку, чтобы выпить свои сто граммов разведенного спирта. Омор и Алым сели в углу. Разбитная девица в грязно-белом фартуке, одетом прямо на мохнатую кофту, махнув для порядка над столом дырявой тряпкой, спросила:

-- Что будем есть?

-- А что у вас есть?- спросил Алым, оглядывая девицу влажным взглядом.

-- Манты, лагман, бифштекс, пельмени - сказала скучно девица, глядя в сторону.

- Два лагмана и бутылку водки - сказал, посмотрев на молчащего

Омора, Алым. Девица ушла.

-- Ты что, брателло, жалеешь Калыса? - Алым достал сигареты.

-- Да нет. Может, ему, и правда срочно деньги нужны были - сказал противоречиво Омор.

-- Э-э, Омуке! Когда у тебя сома не было, чтобы на работу ехать, тебя кто-нибудь пожалел? Этих шакалов надо держать крепкой рукой. Если дашь слабину, они тебя затопчут. Ты что думаешь, если бы ты Калысу должен был бы, он бы тебя пожалел? Как бы не так! Вместе с гортанью бы вырвал деньги! И еще бы загрузил! Ты меня слушай, братадзэ! Я в таких передрягах бывал, не дай Бог кому-нибудь еще! Но всегда выходил целым! - Алым закурил и выпустил вверх тонкую струю дыма. Неожиданно быстро вернулась официантка и принесла две щербатые тарелки с лагманом, лепешку на такой же треснутой тарелочке и бутылку водки. Два мутных стакана она вытащила из кармана фартука и, не протирая, поставила рядом с Омором.

-- Слушай, Алым! Ты же аспирантом был! Когда ты успел это все повидать? Говоришь, как прожженный зэк! - Омор выловил волосинку из лагмана и начал открывать бутылку. Быстро разлив по полстакана, он аккуратно закрыл ее самопальной пробкой с надписью "Бишкекский ликеро-водочный завод" и понюхал налитую жидкость. Запах разбавленного спирта ударил ему в нос.

-- Самопал - сказал Омор и поднял стакан.

-- Да-а, сейчас все самопал! Да и жизнь наша тоже самопал! - Алым горько усмехнулся.

-- Давай, Алыке, за здоровье твоих детей! - сказал Омор. Друзья выпили.

-- Как зэк, говоришь? Да-а, братанаускас, тут потрешься, еще не так заговоришь! - Алым отхлебнул огненно-красного бульона.

-- Я когда начал торговать, здесь сахарный король был, его Садык звали. Он был ошский. В день Садык отдавал "под реал" полКамаза сахара. Прикинь, сколько он имел за день! Так вот, один раз я взял у него 10 мешков. Тогда торговля ничо шла, в день 5-10 мешков запросто "толкнуть" можно было. Сижу, торгую. А тут, смотрю, жена идет. Подошла, говорит, деньги давай, дочери надо к школе одежду покупать. Ну, я дурак и отдал деньги из заначки. Она ушла, а через полчаса два мужика из налоговой инспекции подкатили. Им отстегнул. Потом участковый подошел. Тоже пустой не ушел. А в конце какой-то хрен на Камазе разворачивался и на мешки наехал. Три мешка раздавил! Пока я с ним разбирался, кто-то еще два моих мешка утащил. Ну, короче, остался я в пролете. Вечером Садык приехал на своей "Мазде", а у меня денег нет. Он улыбнулся, говорит, ну ничо, завтра вернешь. Ну, на завтра я взял еще 15 мешков. Два продал. Короче, через неделю, я работал на него бесплатно и чем дальше работал, тем больше должен был. А потом, ночью ко мне приехали пять "быков" и Жигули мои старые забрали плюс пять моих баранов. А потом я поехал домой на Иссык-Куль и еще пять баранов привез. Видак продал, пальто жены продал. Еле-еле долг вернул. Хорошо еще не покалечили, потому что Садык мне вроде как друган был! А то мог бы долг мой кому-нибудь продать и все тогда, хана. До сих пор бы на дядю работал. А потом Садык пропал. То ли в Ош уехал, то ли лежит где-нибудь неопознанный! Так что, долг нельзя прощать! За долг надо наказывать!

-- А что теперь с Калысом будем делать? - Омор налил по второй.

-- Он закон знает. Если сегодня не принесет тебе домой деньги, завтра я сам им займусь. Не переживай, братаншвили! - Они чокнулись и выпили.

Через пару часов, Омор вдребезги пьяный, стучался в дверь добротного, не огороженного забором дома, где он жил. Рыжая собака, по кличке "Чапа", радостно бегала вокруг и норовила лизнуть хозяина в лицо. Жена, открыв дверь, тихо скользнула в боковую комнату. Омор, слегка раздевшись, тяжело упал на продавленный диван и забылся беспокойным сном начинающего алкоголика.

Назавтра он пришел на базар позже, чем обычно. "Сахарники" уже вынесли свой нехитрый товар на дорогу и стояли, "кучкуясь" и обсуждая вчерашние новости. Омор подошел к одной из компаний. Торговцы приветливо поздоровались. Они знали, что этот немолодой уже мужчина - кандидат наук и им было приятно, что он не кичится своим званием, а, так же как и они, простые деревенские парни, "ломается" с мешками и в дождь и солнце на базаре. Им было даже как-то неудобно перед этим человеком, как будто бы они, а не жизнь, выбросили его на обочину.

-- Что, байке, голова болит? - спросил участливо, один из торговцев.

-- Да, дали немного вчера. Блин, дозу же не знаем свою. Надо же обязательно до конца! Вот и сегодня во рту - кака, головка - вава! - Омор вымученно улыбнулся.

-- Ну, мы это быстро исправим! Ништяк! - Один из парней нагнулся и достал из-за мешков початую бутылку. Омор не успел отказаться. Выпив полстакана водки, он почувствовал себя лучше. Несколько позывов к рвоте быстро прошли и, через десять минут он уже развлекал неприхотливых парней историями из своей придумано-бурной сексуальной жизни.

-- А-а, я забыл! Вас Алым-байке искал! - вспомнил вдруг один из парней.

Алым сидел в той же каморке и курил. Омор, уже изрядно похмеленный, вошел и сразу же уселся на мешок.

-- Похмеляться будешь? - спросил безнадежно Алым, взглянув на

друга.

-- Давай! - сказал Омор. Выпив, Алым сказал:

-- Калыса сегодня нет. Я позвоню Адилету - пусть возьмется!

-- Давай - снова сказал Омор.

В этот день торговли не было. Напохмелявшись, Омор уже к обеду был готов. Его пахнущее спиртом тело Алым привез на такси домой и, постучавшись в дверь, оставил на крыльце. Чапа бестолково бегала вокруг хозяина, пытаясь лизнуть пьяное лицо. Жена Омора, выглянув на стук, увидела только бесчувственного мужа, сидящего, прислонившись к дверному косяку и вытянув нескладные ноги. Тягучая пьяная слюна медленно стекала из уголка безвольного рта на пыльные брюки с непонятными разводами. Белая кирпичная крошка путалась в грязных волосах, украшая и без того седую голову. От Омора остро пахло мочой и перегаром. Втянув его в дом, она ожесточенно выругалась, но, повинуясь безотчетному долгу, брезгливо раздела и уложила в постель. Еще один день прошел.

Глава 2.

Баратахун Муслимов был авторитетным уйгуром. На рынке "Сабина" его знали все. Местные, бишкекские уйгуры знали его как отпрыска древнего рода, чьи деды и прадеды еще несколько столетий назад управляли крупным подразделением, который составлял основу объединения уйгурских родов Бо-Хай. Родители Баратахуна или Бори, как его все звали, жили раньше в одном из приземистых домишек, которые лепились вдоль р. Аламедин. Затем эти домишки снесли и на их месте построили микрорайон "Токольдош-3". Муслимовы получили трехкомнатную квартиру и вскоре один за другим умерли, оставив сыну уважение родственников и сбережения, о которых никто никогда не подозревал.

Уйгуры, приехавшие из Китая, знали его как главаря банды, которая занималась рэкетом на этом, возникшем совсем недавно, базаре. Все, и местные и пришлые уйгуры платили дань этому тонколицему парню, вкрадчивая речь которого внушала ужас даже видавшим виды мужчинам. Предприниматели, желающие заняться текстильным бизнесом, после пожара на турбазе перебирающиеся на "Сабину", первым делом шли "отмечаться" к Боре, который обычно сидел или в своем черном Мерседесе, на автостоянке с западной стороны рынка или же играл в "дарчке" в одном из помещений внутри крытого павильона. Длинные вьющиеся черные волосы обрамляли слегка прыщавое лицо этого бандита и придавали ему богемный вид. Если бы не узкие жестокие глаза цвета Турфанской степи, его можно было бы принять за студента-переростка. Но, никогда не смеющиеся глаза убийцы, выдавали его. Обликом Боря был в мать, но характер и жестокость он унаследовал от отца. Его отец, Мухитдин Муслимов, для непосвященных был приемщиком стеклянной посуды. Однако, о том, какие дела делались в дощатом сарайчике, где Мухитдин пропадал день-деньской, знали только самые отъявленные бандиты из "Токольдоша" да несколько высоких чинов из городского Управления уголовного розыска. Молодой Муслимов до поры до времени вел обычный для молодежи того времени образ жизни. Учился не шатко - не валко в средней школе # 25, ходил на танцы в парк имени Панфилова, благодаря отцу имел определенное влияние на местную шпану, но особыми качествами не выделялся. Топил кошек в мутной воде Аламединки, плакал над индийскими фильмами и неумело ухаживал за девочками из уйгурских семей. Надышавшись запахом молодых девичих тел, мучительно онанировал в хлипком туалете на краю огорода и мечтал жениться на красавице Назгуль из соседнего двора.

Впервые особые черты характера Баратахуна стали проявляться после развала Советского Союза. Зажиточные люди перестали стесняться своих денег.

Уйгуры занялись своим исконным делом - базарным и ресторанным бизнесом - и толпы роскошных иномарок толкались по вечерам у многочисленных ресторанов и кафе, где умелые повара готовили пищу на всевозможный вкус. В Бишкек из Китая стали привозить целые вагоны китайского текстиля, которым в основном торговали китайские уйгуры и сами китайцы. Но уйгуры, благодаря тесным родственным связям в Кыргызстане, постепенно вытеснили ненавистных им китайцев с турбазы, которая была основным перевалочным и торговым пунктом в Бишкеке, а затем и с оптового рынка "Дордой".

Благодаря своим двоюродным братьям, один из которых "держал шишку" в Пржевальске, а другой быстро разбогател на торговле материей и теперь имел несколько контейнеров на рынке, Баратахун успешно занялся было торговлей, но не прижился. Стоять целый день в жару и в холод около контейнера ради 300-400$ он посчитал зазорным для сына Мухитдина Муслимова.

Авторитет его отца и дружба с местной шпаной сделали Баратахуна довольно известной личностью. Окончательно он укрепился и получил свою кличку после пожара на бывшей турбазе, преобразованной под оптовый рынок. Причиной пожара до сих пор считается короткое замыкание в одном из контейнеров. Однако, некоторые старые следователи, знающие волчьи законы торгового мира, считали, что потенциальная угроза процветанию турбазы возникла уже с началом строительства рынка "Сабина". Учитывая, что основным местом компактного проживания уйгуров в Бишкеке был известный городской район под названием "Токольдош", где и началось строительство нового рынка, а также то, что мелкие бизнесмены из Китая, наводнившие Бишкек дешевым китайским текстилем были в основном китайцы и уйгуры, которые, кроме торговой конкуренции, еще и испытывали друг к другу еще и национальную неприязнь, можно было предсказать возможное развитие событий. Однако, внешние признаки трагедии до поры до времени особо не проявлялись, поэтому милицейские патрули без особого напряжения стригли купоны с послушных торговцев на турбазе и считали свою службу выполненой.

Пожар начался сразу в нескольких местах. Торговцы, большинство из которых жили там же, в контейнерах, первыми увидевшие пламя, утверждали, что они видели человека с канистрой, который бежал от контейнеров к выходу из турбазы. Увидев людей, человек резко повернул в сторону здания администрации рынка и исчез. Впрочем, торговцам было не до преследования. Они спешно спасали свои рулоны с материей и тщетно отпихивались от добровольных помощников, таскающих рулоны далеко за пределы турбазы и прячущих их в укромных местах. Милиционеры, вместо того, чтобы попытаться прекратить мародерство, сами хватали рулоны и пихали их в служебные машины. Пожар потушили, а через несколько дней цена на материю резко упала, потому что в городе появилось множество людей, предлагающих ее почти бесплатно. От этих людей еще пахло дымом.

Было возбуждено уголовное дело, но, торговцы, которые якобы видели кого-то с канистрой, изменили свои показания, а некоторые из них не смогли продлить свои визы и навсегда покинули Республику. Первый следователь, который вел уголовное дело о пожаре на турбазе и догадался попросить людей, видевших предполагаемого поджигателя, описать его и сделал его фоторобот, был внезапно переведен с повышением в Пржевальск, а через неделю после утверждения в новой должности погиб в автокатастрофе на дороге Пржевальск-Тюп. Фоторобот никто, кроме погибшего следователя не видел, а версия о коротком замыкании удовлетворила всех. Неудовлетворенные потеряли товар, надежду на его возмещение, а некоторые и въездные визы. Дело закрыли за отсутствием состава преступления.

Когда первые бизнесмены, потерявшие товар на турбазе, но не потерявшие надежды разбогатеть, стали появляться на "Сабине", они уже знали к кому надо обращаться для "отметки". Однако мало кто знал, что Боря сам ежемесячно "отмечается" у хозяина "Сабины", который в свою очередь прекрасно знал, что этот бандит грабит торговцев на его базаре. Сам хозяин тоже "отмечался" у самого Сынка. Неизбежная для капитализма пора заглатывания мелкой рыбешки еще не наступила и до поры до времени, рэкетиры уживались с более крупными официальными ворами.

Однажды, напротив казино "Монте-Карло" в тот момент, когда Боря, проигравший несколько сотен долларов и оттого злой, садился в машину, из проезжавшей машины вылетела граната и упала прямо в раскрытую дверь. Мгновенно сообразивший бандит толкнул водителя вперед на гранату, а сам упал вбок. Но граната почему-то не разорвалась. Видно, какой-то злой ангел хранил этого человека на этом свете.

В другой раз, Боря сам споткнулся о растяжку, один конец которой был привязан к тополю на краю автостоянки, а другой - к чеке гранаты, привязанной к поддону "Мерседеса". Если бы в этот день ему не вздумалось подойти к машине с другой стороны, то пришлось бы ему предстать перед Всевышним. Никогда не занимавшийся спортом, Боря успел отпрыгнуть в сторону и лечь в лоток, полный грязной воды. Взрыв разнес машину, никого из людей не задев. Через день Боря приехал на рынок на другом ослепительно черном "Мерседесе-500". Но ставить его у края стоянки он перестал, а парковал машину прямо у павильона. Один из его людей постоянно находился теперь возле машины, а другой был всегда рядом с ним.

Люди поговаривали, что в борьбе за сферы влияния на "крае" конкуренты из местных кыргызских группировок пытались убить Борю, однако другие, умудренные, говорили о мести со стороны погорельцев. Как бы то ни было, после пожара Баратахун стал Борей и получил "Сабину" на кормление.

В тот день Боря, как всегда, припарковал машину у павильона. Настроение было прекрасное. Предстояло встретиться с несколькими бизнесменами, которые приобрели киоски в крытом павильоне и теперь желали показать свою лояльность. Такие дни Боре нравились. Он, быстро оглядевшись, прошел внутрь павильона и, пройдя несколько киосков, спустился в подвальное помещение, которое также использовалось для торговли. В одном из киосков, в котором для вида торговали пуговицами, его уже ждали. Три грузных уйгура и миловидная женщина, в которых он без труда узнал принесших дары, беспокойно стояли у стеклянной витрины. Боря вошел внутрь и сел на круглый табурет. Вслед за ним вошел Назым, его телохранитель, который, впрочем, был и удачливым бизнесменом, и встал у двери.

- Зови! - Боря открыл бутылку минеральной воды и, оттопырив мизинец, налил воду в одноразовый стакан.

-- Ассалом Алейкум! - вошедший, несмотря на то, что чуть ли не в три раза был старше Бори, двумя руками пожал протянутую руку.

-- Рассказывайте, брат!- Боря вскользь посмотрел на вошедшего.

-- Кожаными куртками буду торговать! - Бизнесмен смотрел Боре в грудь, хотя был на голову выше.

-- Где брал куртки? - спросил Боря.

-- В Урумчи, на Ваханском базаре! - торговец не поднимал головы.

-- У Карима?- спросил Боря.

-- У Карима! - ответил торговец.

-- Цену знаешь?- спросил Боря.

-- Знаю! - ответил бизнесмен.

-- Плати и торгуй! Каждый месяц, 10 числа будешь здесь отмечаться! - Торговец вышел.

С остальными мужчинами тоже не было проблем. Они покорно платили деньги и быстро выходили, удивляясь, что приходится "отмечаться" перед таким прыщом. Вошла женщина.

-- Здравствуйте, сынок! Мне сказали, что надо сюда подойти - сказала женщина. Ее голову покрывал цветастый платок, узлом завязанный на затылке, а насурмленные брови выдавали провинциалку.

-- Чем будете торговать?- Боря не любил беседовать с женщинами.

-- Ой, да не я буду торговать! Дочка будет! Сходи, говорит, заплати за место. Но ведь я уже заплатила базаркому! А вам я за что должна заплатить? Дочка говорит, за охрану! Так ведь павильон закрывается на ночь, а мы свой киоск тоже на замок закрываем и охранять будут снаружи. Мне базарком сказал. А вам тогда за что? - женщина беспокойно посмотрела на змеиный прищур Бориных глаз.

-- За воздух, уважаемая! - Боря смотрел с презрением.

-- Как за воздух?- оторопело отступила назад женщина.

-- Так, за воздух. Чтобы вы спокойно дышали и спокойно торговали, мы будем обеспечивать вам вашу личную охрану. А то могут подойти, стекло разбить или вашей дочке лицо порезать нечаянно. Народ сейчас какой пошел, вы же знаете! Совсем стыда у людей не стало! - Голос Бори струился по полу и змеей вползал в живот женщины.

-- Сынок, айланайын, ты меня не пугай. Наши с тобой предки из Китая приехали, чтобы здесь нормальную жизнь обрести. А теперь, что получается. Там нас китайцы притесняли, а здесь, теперь, что же..., получается...., свои же! - Женщина приготовилась плакать.

-- Вы можете не платить. Мы вас не будем охранять, но отвечать ни за что не будем! Это просто, женщина. Вы не платите - мы не охраняем! А дочка у вас красивая? - вдруг спросил Боря и его степные глаза зловеще пахнули зноем.

-- Куда платить? - Деньги, вытащенные откуда-то из бездонных недр женской одежды, пахли лифчиком. Женщина вышла.

Боря собрал деньги и не считая, сунул их в карман. Назым беспристрастно смотрел на пуговицы.

-- Ну что, поедем, отдохнем? Сегодня банный день, не забыл? - Боря толкнул телохранителя в плечо, что означало высшую степень хорошего настроения и вышел. Назым вышел за ним. По дороге Боря посетил еще несколько торговых точек, которые принадлежали лично ему, проверил, как идет торговля. В одном из таких киосков, ему сказали, что какой-то Бахрам просил его позвонить на "сотку". Выйдя из павильона, Боря набрал известный ему номер.

-- Бахрам, салам! Что случилось?- Боря привычно оценил обстановку на автостоянке. Выслушав ответ, он нажал

кнопку на сотке и направился к машине. Стоящий рядом с машиной коренастый парень открыл дверь и, через несколько секунд "Мерседес" выехал с территории рынка. Парень высморкался пальцем и пошел торговать материей.

Глава 3.

Омор проснулся от страха. Ему приснилось, что он умирает. Какая-то темная сила сдавливала горло и он удушливо кричал, стараясь выпростаться из-под толстого цветастого одеяла. Собственно, он проснулся от крика. В окно, утепленное снаружи целлофановой пленкой, мутно втекал свет, но определить - сколько времени - было невозможно. Большие настенные часы, подаренные родственниками на день рождения жены, давно остановились. Омор привстал, оперевшись на локоть и пошарил правой рукой около постели. Не найдя привычной банки с водой, он остервенело крикнул:" Асель!". Никто не ответил. Пытаясь справиться с позывами рвоты, которые волнами терзали пустой желудок, Омор одел слегка вычищенные брюки и вышел в коридор. Толкнув дверь в комнату, в которой обычно обитала жена, которая отказывалась спать с ним, когда он приходил пьяный, он вопросительно сказал: "Асель?", но никого не было. Видимо, жена ушла на работу. Омор пошарил в карманах, но денег не нашел. Через 15 минут, Омор подходил к одному из киосков, которые во множестве толпились при вьезде в Ак-Орго. Маленькое окошечко было открыто. Заглянув в киоск, Омор увидел парня, сидевшего на топчане и тоскливо ковырявшего в зубах какой-то щепкой.

-- Салам алейкум! - сказал Омор, содрогнувшись от унизительных

ноток, предательски прозвучавших в голосе.

-- Салам - равнодушно ответил парень.

-- Слушай, брат. Тут такая история... Налей сто грамм, а я тебе вечером деньги принесу, как домой буду идти с базара. Я на Ошском торгую.

-- Денег нет - сто грамм нет! - отрезал непримиримо парень, не глядя в опухшее лицо Омора.

-- Ты, да у меня бабки есть, только я вчера немного перепил и жена видно, деньги выгребла, пока я спал. Я на базар смотаюсь и привезу тебе. Голова болит с похмелья... - просительно сказал Омор. Приступы рвоты исказили его лицо, но он сдержался.

-- Ну, дай, а..? Ну, что тебе стоит? Всего сто грамм. Я же тебе всегда отдаю! - Какая-то сила заставляла Омора просить и он, корежась от унижения, стоял у киоска.

-- Ты уже заколебал, байке! Каждый раз просишь! - продавец со злостью швырнул щепку на пол и встал.

-- Ну, я же тебе отдаю! - Радостное предчувствие сжало желудок.

-- Ну, если бы не отдавал, я бы тебе вообще не дал! - Продавец достал початую бутылку разведенного спирта и налил в мутный пластмассовый стакан.

-- На, бля! И больше никогда не проси! Стыдно же, такой вроде солидный байке, а как последний...! - парень сунул стакан в окошечко.

-- Спасибо! - Подержав немного в руке мягкий стакан, в котором колебалась спасительная жидкость, Омор, выпил спирт долгими глотками. Жидкость обожгла желудок и тот, мучительно сжавшись, попытался вытолкнуть ее обратно. Усилием воли Омор сдержал порывы рвоты и, наконец, желудок смирился. Омор повеселел.

Еще через полчаса он входил в знакомую каморку на Ошском базаре.

-- Салам, Омуке! - Алым был как всегда свеж и бодр. Омору всегда нравилась эта способность друга никогда не перепивать.

-- Салам, Алыке! - Омор сел на колченогую табуретку прямо около двери. Все пространство каморки было забито мешками с сахаром. Еще вчера сахара не было.

-- Я тебе взял 25 мешков и уплатил. Ты мне должен 10250 и я взял их из общих денег! - Алым посмотрел на мятое лицо Омора.

-- Хоп!- сказал Омор и посмотрел в окошечко, затянутое пыльной паутиной.

-- Адилет сказал, что деньги он с Калыса выбьет и, как положено, возьмет половину - сказал Алым.

-- Ништяк! - сказал Омор и поморщился.

-- Под реал будешь давать? - спросил Алым.

-- Буду! - сказал Омор.

Подошедшие парни быстро разбирали мешки, а во дворе уже сидели двое умельцев и через трубочки ссыпали сахар в ведро. Из десяти мешков получался дополнительный мешок сахара, который тут же зашивался почти фабричной стежкой.

Через полчаса, раздав весь сахар под реализацию, Омор с Алымом стояли неподалеку от перекрестка, в сторонке от гущи торгового люда и наблюдали, как идет торговля. Время от времени к ним подходили торговцы, советовались с Алымом, слушали истории, которые в великом множестве умел придумывать Омор, и снова отходили для того, чтобы облапошить очередного покупателя.

Плохо помытый человек ходил среди продавцов сахара и совал им в руки какую-то брошюрку, отпечатанную на серой бумаге. Подошел он и к друзьям, которые с любопытством смотрели на миссионера. Изможденное изнурительным анонизмом лицо обрамляла редкая бороденка, но в глазах горел священный свет веры.

- Мусульмане! Уверовали ли вы в Аллаха милостивого и

милосердного? И знаете ли вы, что те, которые не уверовали и

считают ложью знамения, они - обитатели огня, они в нем вечно

пребывают! - Бороденка надменно дернулась и тяжелый запах

плохо переваренной пищи повис в воздухе.

- Иди отсюда, святой человек! - сказал брезгливо Омор.

- Постой, постой! Что ты его гонишь? Пусть рассказывает, все

равно делать нечего! - Алым придержал Омора за руку и

благожелательно посмотрел на дервиша.

- Ладно! Пусть только справку покажет! - Омор смягчился.

- Какую справку! - Святоша и Алым спросили одновременно.

- Как - какую?! Справку о том, что пророк Мухаммед или кто там,

уполномочил этого оборвыша донести до нас слова истины и веры!

Почему я, человек с высшим образованием, должен верить этому

дурно пахнущему человеку! Такой рот, которого никогда не

касалась зубная щетка, не может произносить слова Святого

Корана, а если все же произносит, то тогда сама истина - Чистая и

Непорочная - становится дурно пахнущей, как вчерашний лагман!

Пусть справку покажет! Справка есть? - Омор протянул руку с

намерением схватить подошедшего за руку, но тот с неожиданным

проворством отскочил, ощерившись, словно собака и быстро

засеменил прочь, что-то бормоча себе под гнусавый нос.

- Зря ты его, Омуке! Пусть бы нам здесь сказки порассказывал. Хоть

скуку развеяли бы. А теперь он всем своим братьям по вере

рассказывать будет, что на Ошском базаре с него какой-то

сумасшедший справку требовал! Ха-ха-ха! - Друзья посмеялись.

Примерно в половине второго, когда Омор с Алымом, пообедав подозрительными самсами, стояли умиротворенные, ковыряя спичинками в зубах, к месту, где торговали сахаром, подъехал джип "Тойота-Ландкруизер". Из машины вылез невысокого роста мужчина в длинном черном кожаном плаще и такой черной шляпе с широкими полями. Несмотря на дорогой наряд, он выглядел как дешевый рэкетир. Впрочем, он и был известным на сахарном базаре "выбивателем долгов". Несколько торговцев, завидев знакомую машину, юркнули в ближайшие дворы. Другие, которые никому не были должны, почтительно подошли поздороваться. Омор с Алымом, поспешно вытерев руки, тоже поспешили к известному человеку.

-- Ассалом Алейкум, Адил! - Алым протянул обе руки для рукопожатия. Омор тоже сунул руку, чтобы пожать вялую ладонь.

-- Салам, джигиты! Как идет торговля? - сказал Адил.

-- Потихоньку! - ответил Алым за всех.

-- Почем сегодня брали сахар? - спросил Адил, выждав пока торговцы, выказав уважение, не отошли по своим делам и остались только Алым и Омор.

-- По 380 - ответил Алым.

-- Да ты чо, в натуре? Откуда? Каиндинский завод? У "Перидот-Анштальта" покупали? Э-э, там же "зять кыргызского народа" руку на "бабках" держит! - Адил проявил осведомленность в делах торговли, хотя и Омор и Алым знали, что этот любезный и знающий человек никогда в жизни не продал ни мешка сахара. Но Адил знал, что перейти напрямую к делу считается признаком дурного тона. Выслушав привычные стенания о дороговизне товара и плохой "проходимости" Адил, наконец, перешел к делу.

-- Так, мужики. Сегодня Калыс принесет бабки. Я свою долю взял. Базар жок!

-- О-о, рахмат, Адил! - Алым преувеличенно радостно пожал руку рэкетира. Омор снова промолчал.

-- Ну, эти бабки - это мелочь. Крупное дело катит. Кароче! Если желаете, могу взять в долю! - Адил самодовольно посмотрел на Омора, словно пытаясь показать свою "крутость" перед этим интеллигентом.

-- Что за дело? Сахар? - Алым подтянулся и, наклонив голову, заглянул в глаза Адилу.

-- Нет! Сахар - это тоже мелочь. Спирт! Прикинь! - Адил снисходительно посмотрел на бизнесменов.

-- О-о! Спирт! - Алым понизил голос и посмотрел на Омора. Тот не обрадовался.

-- Это, Адилет! Ты же знаешь, что на это дело большие люди лапу наложили. Ввяжешься, а потом под ментами будешь вертеться, как вошь на гребешке. Сахар что, взял - продал, деньги в карман. Тару не надо, тебе на Камазе привезли, сколько тебе надо и все. А со спиртом возиться - надо ехать на станцию, сливать с цистерны, искать реализаторов, и еще с ментами разводить. Стоит ли начинать? - Алым задумался.

-- Ха, Алым! У меня все схвачено! Отвечаю! Тех барыг, которые держат спирт, я знаю. А это другие люди. С самого верха. Прикинь! Спирт карабалтинский. Там они, кароче, зерно у населения покупают по 80 баксов за тонну, а в бухгалтерии проводят по 150 баксов. При этом, кароче, за счет экономии тарят больше зерна и гонят больше спирта. Так что спирта там неучтенного - море! Прикинь! Здесь новое дело начинается. Мухи не сидели! Мой тезка решил весь спирт к рукам прибрать. Там, конечно, всякий мусор под ногами будет, "конкуренсия" называется. Но, это не наше дело. Они там наверху сами между собой "разведут", кто сильнее. Да чо там, кто против Семьи пойдет? А мы маленькие люди! Пару - тройку цистерн пихнем и свалим. А если дело выгорит - можно и развернуться! Бля-аа, лимон поднять можно будет! - Адил воодушевился, но по прежнему смотрел на молчащего Омора.

-- Ты как, Омуке? - Алым наконец тоже посмотрел на друга.

-- Я пас!- коротко ответил Омор.

-- А чо так?- Адил подозрительно посмотрел на Омора.

-- Я на базаре всего месяц. Бабок крупных у меня нет. И опыта нет! - Омор смотрел мимо.

-- Э-э, тут опыт-мопыт не надо! Надо только пацанов организовать да точек напихать по городу! - Адилет снова воодушевился.

-- Не-е, я пас! - Омор замолчал.

-- Ну, смотри! Потом пожалеешь, но уже поздно будет. Да тебя никто и не зовет! В этом деле посторонних не надо! - Адил повернулся к Алыму.

-- Ну, что?

-- Подумать надо, Адил - Алым задумался.

-- Ну, смотри! - Адил повернулся, чтобы уйти.

-- Постой! Сколько надо наличкой? - спросил Алым.

-- Ничего не надо. Возьми с собой три-четыре парня, чтобы помогли цистерну откатить на разгрузку. Машины для перевозки у меня есть. Возьмешь под реал, сколько хочешь. Как и где продашь - твое дело.

-- Ладно. Когда начинать?- Алым застегнул куртку.

-- Завтра. Подъедешь на Пишпек к 6 часам утра - Адил попрощался, сел в машину и уехал.

-- Ты что, братанбек! Не хочешь в таком деле поучаствовать! Можно крупные бабки поднять! - Алым с огорчением посмотрел на друга.

-- Слушай. Ты сам знаешь, что этот бизнес крупные люди из силовых структур контролируют. И посторонних там нет. А тут Адил Коргонбаев решил лапу наложить на это дело. Там, знаешь, какая разбираловка будет! Зять Президента и бывшие партийные боссы между собой право на такой "кусок" будут делить. Ну, зятек за счет тестя вылезет да еще своих братков подтянет. Там та-а-кой передел будет! А кто такой этот Адилет? Мелочь. Долги выбивать с базарных теток он может! И то - не сам, а быков бритолобых за бабки нанимает! Где ты видел, чтобы Адил бизнесом занимался, Он, вообще, по части зад какому - нибудь байке полизать. А тут вдруг - спирт, цистерны! Что-то тут не чисто! Я бы на твоем месте подумал бы хорошенько! - Омор замолчал.

-- Да-а, вообще-то ты прав. Но хорошие бабки поднять можно за два-три дня! Мы за эти деньги здесь месяц будем горбатиться! - Алым задумался.

-- Ну, смотри сам. Вообще от того, кто лижет кому-то зад, лучше держаться подальше - Омор отстранился от проходящего мимо бомжа.

-- Почему? - машинально спросил Алым, думая о чем-то другом.

-- Ну, представь себе, как у него изо рта пахнет! - сказал Омор. Друзья рассмеялись.

-- Слушай, Омор! Тут Бакыт на новоселье зовет. Пойдешь? - Алым

посмотрел на друга.

- Да знаю я, эти новоселья! Опять водки нажремся и про сахар

будем весь вечер говорить! - Омор махнул рукой.

- Не-ет, брат! Надо сходить! Мы с тобой самые старшие по

возрасту! Нас из уважения зовут. Нехорошо, если не пойдем.

Надо уважить молодых. Слова нужные сказать, компанию

поддержать. А то скажут, что мы их за ровню не считаем, брезгуем. Надо пойти! Все- таки они у нас сахар берут под реал. Мы вроде как одна команда. Надо поддерживать друг друга. Ты, Омуке, совсем русаком стал! Кыргыз, он родственниками и обычаями силен. Друг за друга надо держаться!- Алым назидательно посмотрел на Омора. "Ладно" - махнул тот рукой.

Больше разговоров на эту тему не возникало. День прошел как обычно. Ближе к концу дня, когда друзья уже собрались было в каморку принимать выручку, к ним подошел Калыс. На него было страшно смотреть. Синее от побоев лицо и перебинтованная голова сделали его неузнаваемым. Вдобавок он хромал на одну ногу. Калыс молча сунул деньги Омору и, не поднимая головы, понуро пошел прочь. "Сахарники" участливо смотрели на Калыса, который еще вчера был одним из них. Теперь никто на базаре не дал бы за него и килограмма сахара. Путь на сахарный рынок Калысу был закрыт.

Вечером, заскочив в магазин и купив на скорую руку какую-то фигуру лошади для подарка, друзья поехали на новоселье. Когда они, наконец разыскали нужный адрес на окраине новостройки "Босого" и вошли в окруженный дувалом глинобитный домик, застолье было уже в самом разгаре. В небольшой комнатке, освещенной одинокой желтой лампочкой, сидело несколько молодых людей. Некоторые из них были с женами и подругами. Хозяин дома, Бакыт, прыщаво сидевший у самого порога, вскочил и обрадованно приветствовал дорогих гостей. Присутствующие тоже вскочили с мест и стали протискиваться к выходу, стремясь пожать руку аксакалам. Наконец, усадив друзей на самые почетные места, и налив им штрафную стопку, гости, уже порядком захмелевшие, дали слово Алыму, как самому старшему и опытному.

- Дорогой Бакыт! Пусть твой дом всегда будет полон гостей и дастаркон в твоем доме будет всегда расстелен и полон, как сегодня. Пусть в этом доме звучат голоса детей и его не покинет счастье! - Алым поднял стакан и залпом выпил.

- О-о, Алым - байке, спасибо за такие слова! Как будто золотая слюна разбрызгалась на этот дасторкон! Вот что значит высшее образование! Рахмат, байке! Ну, давайте, поддержите Алыма - байке! Кто не выпьет, значит, не уважает этот дом и Алыма - байке! Все, до дна! За такие слова и ацетон выпить не жалко! Давайте, все! - хозяин дома радостно засуетился и, быстро выпив сам, стал следить за тем, чтобы все гости выпили. Молодые женщины жеманились и пили маленькими глотками, то и дело ставя стаканы на дасторкон, растеленный прямо на полу. Но неумолимый хозяин, заставлял их пить снова и снова, пока стакан не опустевал. Одна из женщин была беременной. Бакыт, у которого жена тоже была на восьмом месяце, не стал уговаривать эту молодуху, которую явно мутило уже от вида самой водки. Но, сидящая рядом молодая женщина с круглыми коленями, выпиравшими чуть ли не на половину дасторкона и уже выпившая под напором хозяина, сказала:

- Да выпей, не умрешь! Все мы рожали, что ж ты первая, что ли! Ничего не будет! Ребенок здоровее будет! Токсикоза не будет! Ребенку тоже витамины нужны! Давай, пей! Что ты, лучше нас, что ли! - она толкала беременную под бок до тех пор, пока та, брезгливо морщась и преодолевая порывы к рвоте, не выпила свой стакан до конца.

- А еще жеманилась! Видите, пьет как лошадь и ничего! А то - "бе-ре-мен-ная"! Что ты, Манаса, что ли рожать будешь! Сидишь с нами - так и пей как мы, не порть компанию! - захмелевшая молодуха, елозя коленями, набрала из тазика салата и попыталась затолкать его рот соседке. Беременной стало плохо, и она, прикрывая лицо рукой, поспешно выскочила в соседнюю комнату. Проводив будущую мать сочувственными взглядами, компания вскоре забыла про нее и прерванный разговор быстро вошел в привычное русло.

-Так. Друзья. Давайте нальем еще по одной. У нас тут уважаемый человек сидит, Омор-байке! Кандидат геологических наук. Вот некоторые из вас таблицу умножения толком не знают, а он кандидат! Не каждый день вы сидите в компании с кандидатом наук. Омор-байке! Скажите тост! Только по кыргызски, пожалуйста! - Хозяин посмотрел на Омора с преувеличенным вниманием, следя одним глазом, чтобы не пролить водку, потому, что одновременно он пытался долить в некоторые не совсем полные стаканы.

- Бакыт! Если бы ты был один, тебе бы хватило железной койки в общежитие. Но у тебя есть жена, которая готовится родить тебе сына и для нее ты построил этот дом! Для нее и для своего будущего сына! Пусть в твоем доме всегда будет счастье и пусть твой сын построит себе другой дом - большой и светлый. И пусть в том доме найдется место и тебе (на старости) и твоим внукам! За тебя дорогой и за счастье в твоем доме! - Омор выпил, не закусывая.

- О-о! Вот, что значит кандидат! Какой тост! Давайте-ка, выпьем все до дна! Не оставляйте свое счастье на дне своего стакана! Если оставите, значит - не будет ваше счастье полным! До дна! Давайте, давайте! Какие-же вы джигиты, если выпить как следует не можете! Ай, Сарыбай! Давай пей! Ну, выпей, дорогой! Не выпьешь, за ворот рубашки вылью твою водку! Ты чо, братан, брезгуешь! Пей, давай! У Турганбая на свадьбе пил как все, а меня на новоселье не можешь? Чем это я хуже Турганбая? Или тебе закуска не нравится? Может тебе люляки-баб подать? Особенно, баб! Ха-ха-ха! Вот молодец! Вот это я понимаю! Это по-нашему! А то - как не родной! Пейте гости дорогие! Не переживайте, водки много! - хозяин опьянел окончательно. Его жена, совсем еще молоденькая женщина, испуганно смотрела на осатанело пьющих гостей. Еще недавняя десятикласница, почти насильно выданная замуж и привезенная молодым мужем из далекого ошского села, она плохо понимала пьяную речь гостей и тихо молила Аллаха, чтобы они все быстрей ушли. Но гости не могли уйти просто так. Они обязательно дождутся бешбармака. А мясо только что положили в казан, взятый взаймы у соседей. Вода еще даже не закипела. Значит, еще часа четыре надо терпеть присутствие этих пьяных людей, никого из которых она никогда в жизни не видела. Она никогда не видела, что люди могут так много пить. Более того, вид женщин, запросто сидящих вместе с мужчинами и так же много пьющих, ее просто шокировал. Она старалась держаться в маленькой каморке, которая служила им и кухней и столовой и кладовкой и прихожей одновременно. Но ее черед тоже пришел. Один из гостей поднял тост за здоровье хозяйки и ей пришлось войти в комнату, где сидели гости. Ей налили стакан и сунули, как дурочке, в руки. Она, смущаясь и стыдясь своего огромного живота, стояла перед гостями в простеньком китайском платье и молила Бога лишь об одном: чтобы он дал ей силы выпить эту противную водку и не потерять лицо перед этими пьяными людьми. Муж, на которого она взглянула, как бы прося помощи, смотрел на нее бессмысленными глазами и говорил ей, хихикая: "Пей, Айнурка! Не обижай гостей!" И она выпила, захлебнувшись запахом алкоголя. Плохо разбавленный спирт легко вошел в юное тело и, ее еще не родившийся сын, почувствовал странный толчок и мутная волна медленно окутала жидкость, в которой он лежал. Ребенок зашевелился, задвигал ножками, пытаясь найти чистое пространство, но через минуту успокоился, уже став алкоголиком.

Через пару часов, в комнату внесли недоваренное мясо. Опрокинутые стаканы и недопитые бутылки толпились на залитой скатерти, перемежаясь с салатом, который кто-то уже один раз ел. Хозяин, несмотря на то, что был вдребезги пьян, пытался руководить застольем, но его уже некому было слушать. Пьяные гости лежали вповалку, кто прямо на дасторконе, а кто - привалившись к стенке. Жена хозяина, инстиктивно обхватив свой живот, неловко скрючившись, спала, прислонившись к холодной стене, в передней комнатке, среди пахнущих потом туфлей и на ее лице застыла удивленная улыбка.

Глава 4.

Боря толкнул дверь сауны и вошел в пахнущий влагой зал. Полный уйгур, обмотанный белым широким полотенцем, встал с кожаного дивана и пошел навстречу. Слова приветствия застревали у него в широких усах, которые подковой обрамляли полные губы и спускались на безвольный подбородок. Белое тело, покрытое черными волосами, колыхалось в такт походке. Однако толстяк держался снисходительно. Бахрам (а это был он) был старше Бори на целых 6 лет и приходился Боре родственником.

-- Салам алейкум, дорогой племянник! - Бахрам протянул полные руки Боре. Рукопожатие, несмотря на полноту, было крепким.

-- Салам алейкум, Бахрам-аке! - Боря выглядел искренним. Однако,

Бахраму удалось ухватить только кончики холодных пальцев.

-- Как семья? Как родственники поживают? Как поживают братья?

Как поживает прекрасная Назгуль, еще не отдалась тебе, красавчик? - Бахрам был радушен.

-- Ты пришел вовремя. Сауна как раз нагрелась. Раздевайся, попаримся - Бахрам знал, что Боря не любил париться, и приходил в сауну совсем не для этого.

-- Раздеться-то я разденусь, но париться не буду. Ты же знаешь, я не парюсь. Девочек уже заказал?- Боря скинул кожаную куртку и сел на диван, чтобы расшнуровать ботинки.

-- Конечно, дорогой. Я знаю твои вкусы - только азиатки и только худые! - Бахрам засмеялся тонким визгливым смехом.

-- Ладно. Что за дело у тебя ко мне? Давай это решим по-быстрому, пока девки не подошли. Потом некогда будет! - Худое желтое тело Бори было разительно контрастным по сравнению с розовым пухлым телом Бахрама.

-- Э-э, дорогой! Это дело так быстро не решишь. Давай с бабами разберемся, а потом сядем плотно и поговорим. Это серьезное дело! - Бахрам посерьезнел.

-- Да какое у тебя может быть дело. Делишки! - Боря ощерился.

-- Когда узнаешь, не так запоешь, дорогой! - Бахрам налил минеральной воды в длинный узкий стакан и залпом выпил.

-- Ладно. Ты не паришься, а я пойду, еще посижу в тепле - Бахрам

скинул полотенце и пошел в парилку. Боря, скинув последние одежды, погладил себя по бокам, словно женщина, и подошел к большому зеркалу, висевшему на стене. Из зеркала на него глядел довольно молодой еще человек приятной наружности. Узкие плечи, длинные руки, костлявый таз и такие же костлявые ноги держали на себе худое лицо, обрамленное длинными волосами. Глаза, как будто случайно брошенные кем-то в это лицо, тонко глядели на Борю и были непримиримы. Им не нравился человек, смотрящийся в зеркало. Впрочем, и Боре не нравился человек из зеркала. Боря потрогал длинный член, безвольно свисающий между ног и ухмыльнулся. Человек из зеркала тоже обрадовался. Член понравился им обоим.

-- Мальчики! - кто-то постучался в дверь, ведущую наружу.

-- Девочки приехали. Будете смотреть? - женщина в белом халате вошла в комнату.

-- Давай!- Боря обвязался простыней и сел на диван. Вошли несколько русских девиц разного возраста. Боря выбрал себе пухленькую проститутку с невинными глазками и пошел за Бахрамом.

-- О-о! Какие красотки к нам пожаловали! - Бахрам, весь красный и потный и ничем не прикрытый, вошел в комнату, где толпились проститутки.

-- Ты какую взял? Самую классную, наверное, выбрал, пока я парился! - Бахрам обвел взглядом девиц и наконец ткнул толстым пальцем на одну из них. Остальные, скрыв вздох, вышли.

Через пару часов, когда проститутки ушли, получив плату за услуги, Бахрам уселся на диван, который еще хранил запах женского тела и сказал:

-- Боря! Давай присаживайся. Удовольствие мы получили. Надо и о

деле поговорить - Бахрам, опоясанный мохнатым полотенцем, повернулся к Боре. Тот, уже одетый в синего цвета рубашку и брюки, последний раз взглянул на себя в зеркало и сел напротив Бахрама.

-- Слушай! Я знаю, что ты парень четкий. И дело на базаре ведешь

правильно. Но, стричь базарную шушеру - это мелочь! Мы знаем, что ты способен и большое дело. Так, чтобы раз взял и на всю жизнь.

-- Ты, что, банк предлагаешь грабануть? - Боря изобразил улыбку,

но глаза не дрогнули.

-- Зачем банк? Что ты думаешь, в банке много денег лежит? Да все

деньги, которые туда дураки несут, уже давно поделены, а в банках воздух гоняют туда-сюда. Погоди, еще увидишь как толпы "лохов" будут с красными тряпками стоять у Белого Дома и требовать свои деньги обратно. А их уже не будет. На них уже домишки куплены на Канарах. Банк - это херня. Такие же деньги можно взять без риска и у своих! - Бахрам посмотрел на Борю.

-- Да ты что! Какие деньги у базарных людишек? Ну, тысяча - другая баксов! Да и та в поясе замотана, а пояс они даже в бане не снимают. - Боря махнул рукой.

-- Да ладно, тысяча - другая! Сам знаешь, что у "жиряков" крупные деньги крутятся. Только как их взять, да и всё сразу? А вот я и предлагаю тебе дело на миллион! - Бахрам откинулся на спинку дивана и почесал жирную ногу.

-- Ну-у, миллион! Кто же тебе скажет, что у него миллион есть? Любой пень бедняком будет прикидываться, пока с него кожу не начнешь сдирать. И в этом случае он самый жирный кусок, который на дне туалета лежит, в трехлитровой банке, никогда не выдаст! - Боря жестко посмотрел на ногу Бахрама.

-- Слушай. Ты меня знаешь много лет! Я фуфло гнать своим не буду. Если я говорю - миллион, значит миллион! А может и три! - Бахрам убрал ногу и встал.

-- Говори дело! - Боря успокоился и напрягся.

-- Дело такое. Один раз в несколько недель, а иногда и месяцев, толпа "жиряков" едет в Китай товар заказывать. Иногда едут на поезде, через "Дружбу", иногда через Хоргос, а иногда и через Торугарт. Если точно узнать, когда и кто повезет деньги, можно большой кусок снять! - Бахрам стоял прямо против сидящего Бори.

-- Да-а! Но, как узнать, кто повезет? Каждый раз другие едут! - Боря посмотрел на кончик ботинка.

-- А ты попробуй поменять время, когда деньги с базара снимаешь. В один месяц в одно время, в другой - в другое! - Бахрам снова сел рядом с Борей.

-- Ну и что это даст? - Боря недоуменно посмотрел на родственника.

-- А то! Они обычно стараются вложить деньги в товар или откладывают потихоньку на будущее. Из отложенных стараются не брать. Но в товар вкладывает каждый крупный делец. Если засечь, когда товар начнет кончаться у некоторых купцов и проследить, с кем они вечером начнут кучковаться, то можно вычислить примерно время, когда начнут собираться за товаром и кто поедет. Старый не поедет - пошлет молодого, желательно родственника. А если еще деньги за место вовремя не будет отдавать, занимать начнет или попросит отсрочить, значит, уже отдал деньги за новый товар. Если узнать, кто из них собирается поехать и когда, то точно можно вычислить - на чем поедут и как поедут: толпой или по одному. А я еще спрошу Ваханского Карима в Китае, кто чаще всего приезжает за товаром.

-- А если их много поедет? И через Казахстан? - Боря выглядел задумчивым.

-- Надо точно узнать, когда и как! В Казахстане у меня свои люди есть. А как бабки снять, придумаем. Что тебе, впервой что ли?- Бахрам шутливо толкнул толстым локтем Борю. Тот задумчиво сбивал пылинки с рукава.

-- Ну, что? Как думаешь?- Бахрам снова толкнул Борю.

-- Подумать надо! - Боря встал.

-- Думай! Завтра жду звонка до 12. Если не позвонишь - значит не в доле! Я найду других людей - Бахрам тоже встал.

-- Хоп! - сказал Боря, надел куртку и вышел. Бахрам потянул за веревочку звонка, висевшую прямо над диваном и заказал еще девочек.

Глава5
Когда Алым не пришел на Ошский базар после памятного новоселья, Омор не стал беспокоиться. Конечно, Алым занялся новым делом и теперь у него нет времени. Но друг не пришел и на следующий день. Обеспокоившись на третий день и, сгорая от любопытства Омор решил проведать друга, который, по-видимому, действительно напал на "золотую жилу", раз ни разу не пришел на Ошский. Омор поручил присмотреть за своими мешками с сахаром соседям и отправился прямо к Алыму домой. Тот, как и Омор, жил в Ак-Орго. Ворота большого двухэтажного дома были наглухо закрыты. Однако, когда Омор постучал кулаком в железные ворота, занавеска на первом этаже едва заметно колыхнулась, через минуту лязгнул массивный засов и старшая дочь Алыма приветливо улыбнувшись, пригласила гостя в дом. Жена Алыма, Мира была одноклассницей жены Омора, Асель. Мира Омора не очень любила за его постоянное пьянство и была уверена, что Омор спаивает ее мужа. Она подозрительно посмотрела на гостя, незаметно для него втянув воздух тонкими ноздрями (Омор был трезв!) и пригласила Омора на кухню.

-- Спасибо, Мира - Омор отщипнул кусочек хлеба - Алыке дома? -

-- Какой там, дома! С этим спиртом совсем свихнулся. И днем и ночью на базаре пропадает. Уже два дня дома не ночевал. А ты его разве не видел? - Мира подозрительно посмотрела на Омора.

-- Да нет. Мы-то вместе с ним. Но сегодня он за товаром пошел. А мы с ним договорились в 3 часа встретиться. Я его ждал, ждал, а потом подумал - он домой пошел. Решил его здесь поймать. А его оказывается, нету. Он, что деньги взял из общих? - Омор взглянул на Миру.

-- Лежат ваши деньги среди одеял, никто их не трогал! - Мира ожесточенно месила тесто. Маленькие смуглые руки погружались в упругую белую массу и тесто громко чавкало, испуская запах дрожжей.

-- Ладно, пойду снова на базар. Может, он подошел - сказал Омор

-- Чай попей - сказал Мира, продолжая месить.

-- Нет, спасибо, пойду - сказал Омор, вышел из дома и задумался.

Если Алым уже два дня не ночует дома, значит, он на хороший куш нарвался. Но, он не пришел на Ошский и не взял из "общака" свои деньги. Заниматься спиртом без денег невозможно, даже если Адил отдал ему товар "под реал". Все равно, за машины надо заплатить, грузчикам надо заплатить, да еще мало ли расходов бывает. Что-то беспокоило Омора. Он подошел к стоянке, где скучало несколько частников и сел в подержанную "Мазду". Через несколько минут он уже подъезжал в одной из "ям" на улице Тимура Фрунзе, где торговали спиртом. Но продавец, спивающегося вида кыргыз, сидящий в ларьке с вывеской "Воробьев" ничего вразумительного ответить не смог и Омор поехал дальше. Посетив несколько мест, где торговали спиртом, Омор наконец подъехал к неприметному дому по улице Каширской, что пересекает Рабочий городок с северо-востока на юго-запад. Пьяный мужик, лежащий в палисаднике, ясно указывал на то, что здесь торгуют спиртом. Омор толкнул расхлябанную калитку и вошел во двор, заставленный синими пластмассовыми бочками из -под спирта. Дверь в низенький сарайчик была приоткрыта и оттуда доносились мужские голоса. Омор постучал в дверцу и спросил:

-- Есть тут кто?- Голоса смолкли и послышался какой-то шорох.

-- А кого тебе надо? - Из сарайчика вышел плотный кыргыз среднего роста в вязаной шапочке, одетой на бритую голову. За ним вышли еще двое мужчин. Все, как водится, были одеты в турецкие кожаные куртки и широкие турецкие штаны.

-- Я Алыма ищу! - Омор посмотрел плотному в глаза. Когда последний из выходящих прикрывал дверь в сарайчик, Омор краем глаза уловил контуры тела, лежащего на полу. Холодный пот струйкой скользнул по позвоночнику. Плотный колюче осмотрел пришельца и спросил:

-- Какого Алыма? - Один из парней подошел к воротам, выглянул на улицу, а затем плотно прикрыл их. Потом он подошел к плотному и что-то сказал ему на ухо.

-- Алым, он из Ак-Орго. Мне сказали, что он где-то здесь спиртом торгует - Омор усилием воли сдержал дрожь в голосе.

-- Зачем тебе Алым? Ты кто ему будешь?- Плотный расстегнул куртку и достал сигареты.

-- Он мне бабки должен за товар - Омор тоже достал сигареты. Хотя Омор не курил, но он знал, что процесс доставания сигарет и прикуривания дает некоторое преимущество в некоторых обстоятельствах.

-- За спирт, что ли? - Плотный потянулся прикурить. Прикурив, он глубоко затянулся и выпустил длинную струю дыма вверх. "Уверен"- подумал Омор и сказал;

-- Нет. За сахар. Еще позавчера обещал отдать, а сам свалил куда-то. На Ошском сказали, что спиртом занялся. Вот я поехал искать - сказал Омор.

-- А эту "точку" откуда знаешь? - Плотный выкурил сигарету в несколько затяжек.

-- Так ее весь Рабочий знает! Вон у ворот мужик какой-то лежит - Омор улыбнулся, хотя эта улыбка досталась ему с великим трудом.

-- Бля! Я говорил, уберите этого "бухарика " подальше. Вы что, в натуре, русского языка не понимаете! - Плотный зло посмотрел на мужчин и сказал:

-- Алыма здесь нет. Вообще в Рабочем никто по имени Алым спиртом не торгует. Смотри на ГЭС-2, там тоже "ям" до фига - Плотный двинулся к воротам, давая понять, что разговор закончился.

-- А можно пару литров спирта взять? - Омор полез в карман.

-- Спирт кончился! Мы закрываем - Плотный посмотрел на Омора.

-- Ну, хоп! - Омор вышел на улицу и с радостью увидел, что таксист все еще ждет его.

-- А где здесь есть еще? - Омор взглянул на номер дома.

-- Там, дальше, возле речки! - Плотный прикрыл ворота и Омор тихо выдохнул переполнявшую его дрожь.

-- Ну что, шеф? Поедем дальше или здесь останешься?- Таксиcт вопросительно посмотрел на Омора.

-- Поедем - Омор сел в машину. Водитель завел машину и двинулся. Через два квартала, Омор попросил его повернуть направо и остановиться. Расплатившись, Омор вылез из машины. Такси уехало.

В наступавших сумерках улица просматривалась неясно. Через некоторое время притаившийся Омор, увидел как к дому, который он только что покинул, подъехала машина и трое мужчин сели в нее. Когда машина уехала, Омор вошел во двор и толкнул дверь сарайчика. Тело какого-то мужчины лежало на полу. Омор наклонился и почувствовал запах крови. Еще не веря в случившееся, Омор повернул бездыханное тело и, скорее догадался, чем узнал, что это Алым. Большое бурое пятно уже свернувшейся крови просматривалось даже в темноте. Едва сдержав порывы рвоты, Омор вышел во двор. Первым его желанием было позвонить в милицию. Но, подумав, Омор вышел на улицу и быстро пошел по направлению к центру Рабочего Городка. Взяв такси, он сказал водителю: "На Ошский!" Через несколько минут Омор уже был на базаре. Один из соседей, которым он поручил свой сахар, сказал, что он уже сдал мешки в камеру хранения - ( "Братан, ой-мля-а, уже темно, где ты ходишь, я чо, за тебя должен твои мешки таскать! "). Через некоторое время Омор сидел в одном из многочисленных кафе на базаре и обдумывал ситуацию за стаканом водки.

Ситуация была никудышной. По-видимому, Алым взял в аренду одну из точек в Рабочем Городке и стал там торговать спиртом. А впрочем, может, и не торговал. Не стал бы Алым сам продавать. Вероятно, он привозил спирт на точки и отдавал его на реализацию, а через некоторое время "снимал кассу". Что произошло в сарайчике, можно было только догадываться. Ясно одно - произошел серьезный разговор между теми мужиками и Алымом. На что-то Алым не согласился и его убили. Следов борьбы в сарайчике не было видно, хотя было довольно темно. Бутылки, стоящие на полу и пустые бочки из-под спирта стояли в порядке. Не стали бы эти бандюки порядок наводить, после того как убили Алыма. Значит, пришли, поговорили и нож в живот всадили. Да-а, Алыке. Ты же собирался долго жить, брат! Как теперь, без тебя! А вообще, все там будем! Другого пути нет. Только родился и закричал "ма-а!" на руках у акушерки и уже начался отсчет. И каждая секунда, проходящая мимо значит - одной секундой меньше осталось до смерти. Вообще сама по себе жизнь - это ожидание смерти. В чем разница между смертником, ожидающим приведения приговора в исполнение и нормальным человеком? В длительности ожидания и в степени неопределенности. Оба не знают - когда? Но только смертник знает, что скоро, а нормальный человек - что когда-нибудь. Почему мы не любим ждать? Потому что, когда ждешь, то начинаешь чувствовать течение времени. А это очень тягостно - чувствовать его медленный уход.

Ну ладно, в любом случае надо звонить в милицию. Омор залпом допил водку и вышел на улицу. Ближайший телефон-автомат находился на остановке с восточной стороны Ошского базара. Рядом с автоматом лежал хорошо одетый мужчина с приспущенными штанами. Результат неоконченного акта дефекации укоризненно торчал между рыхлых ягодиц.

Набрав номер Ленинского райотдела милиции, который Омор знал наизусть и брезгливо отвернувшись от лежащего, он сказал: "По улице Каширской в доме номер 17 - убийство!" и положил трубку. Затем он взял такси и поехал домой. Молчаливая жена удивленно посмотрела на осунувшееся лицо Омора и подала ужин. Хлебнув для вида супа, Омор сказал "Спасибо", чем еще раз удивил жену и лег спать. Через некоторое время в его дом вошли милиционеры и увезли его в отдел. Утро Омор встретил в приемнике-распределителе, среди пьяниц и мелких хулиганов.

Глава 6.

Боря долго не думал. Что тут думать, когда такое дело наклевывается. Бахрам "фуфло" предлагать не станет. Раз он взялся за это дело, значит - все продумал. Правда, Боря даже и не предполагал, как можно забрать деньги у нескольких мужиков, которые сколотили свой капитал, таская туда - сюда тюки с материей и за несколько сомов могли сами кого угодно на тот свет отправить, но и тут он решил довериться родственнику.

На следуюший день ровно без 5 минут 12 часов он позвонил Бахраму и сказал: "Я в доле". Через час они сидели в ресторане "Гульчехра" и обсуждали план, который предложил Бахрам.

Главным и, видимо, самым трудным было узнать время отъезда и вид транспорта, которым предприниматели собираются воспользоваться при пересечении границы. Ясно, что это будет легальный способ. Но торговцы могли воспользоваться самолетом (если они собрались в Урумчи) или же автобусом. Последним можно было добраться до китайского города Аксу, который находился в двух часах езды от границы, и где в последнее время начал функционировать богатый базар. Значит, нужно было узнать вначале, где обычно купцы покупают товар. Это было нетрудно сделать и Боря обещал узнать это уже через пару дней. Труднее было узнать время, когда предприниматели поедут за товаром. Но, если установить слежку за наиболее крупными торговцами и узнать время поступления новой партии товара и проследить за движением товара, то эта задача тоже выглядела выполнимой. Но вопрос, который все время вертелся на языке у Бори, не давал ему покоя. Выждав, пока Бахрам насытится и начнет пить свой любимый зеленый чай, Боря спросил, взглянув тому в глаза

-- Слушай! Ну, предположим, мы узнали, когда они поедут за товаром и куда. Пусть это будет Урумчи и они полетят самолетом. Пусть это будет пять человек! Как ты собираешься бабки с них содрать? Это же не лохи какие-нибудь!

-- Э! Это просто! Если узнаем, что деньги у них и они собираются, например, завтра выезжать, то грабанем их прямо на квартире. Они все заначки из нор повытаскивают и считать будут. А мы их прямо тепленькими и возьмем.

-- Ты что думаешь, они прямо будут тебе сидеть и за дасторхоном бабки пересчитывать? Да у некоторых из них и стволы есть. Бабки они просто так не отдадут. Каждый из них каждый доллар откладывал, недоедал, недопивал, что бы еще больше навариться и больше нового товара взять. А ты тут, на тебе, впрыгнул и давайте бабки на стол! Так что ли? Ты каких-то дешевых боевиков насмотрелся, братуха! - Боря насмешливо посмотрел на толстяка.

-- Конечно! На квартире брать рискованно. Но зачем на квартире? Это я так, для примера сказал. Они же в аэропорт поедут. А туда ехать полчаса. Причем рано поедут, рейс на Урумчи в половине третьего ночи. А по дороге можно грузовиком на них наехать. Или на светофоре, когда они тормознутся, рядом с ними остановиться, двери быстро открыть и сумку из рук! Ствол в башку сунул, чтобы не рыпались и вперед!- Бахрам воодушевился. Боевики он действительно любил.

-- А если начнут сопротивляться? - Боря задумчиво разглядывал официантку, которая кокетливо подрагивая ягодицами, проходила мимо. Черного цвета атласные турецкие шаровары, модные когда-то среди обитательниц гаремов, мерно колыхались в такт походке и обещающе обволакивали удобные ножки. Такая "гаремная" мода была теперь популярна у женского населения независимого Кыргызстана. Белая фирменная кофточка комковато топорщилась впереди, выказывая советский лифчик.

-- Пару раз пальнешь в колесо и все! Отдадут как миленькие! Отвечаю! - Бахрам тоже посмотрел на ягодицы.

-- Что-то слишком легко получается у тебя. Они-то, наверное, парней возьмут для охраны и не каких-нибудь лохов, а из обученных. Вон у Акрама, который обменку держит на базаре, калкановец работает. Башкой пять кирпичей ломает! - Боря смотрел, как официантка, отдав заказ на кухню, встала у железной фигурной оградки и стала смотреть в зал. На его пристальный взгляд она ответила дежурной улыбкой.

-- Так мы же тоже не одни поедем. У меня есть пара-тройка братков! Они за меня кого угодно "уроют"! - Бахрам посмотрел на Борю. Тот молча чертил какие-то узоры на белой скатерти. Вялая осенняя муха неправильно рассчитала посадочные параметры и упала прямо в тарелку с недоеденным лагманом. Боря сумрачно посмотрел на муху и придавил ее вилкой. Потом, он поднял голову и громко крикнул: - Девушка! - Официантка вздрогнула и поспешно направилась к ним.

-- Это чо такое, девушка! Я чо, сюда мух приехал кушать? А? Чо ета за херня? Ну-ка, позови хозяина! Быстро! - Бахрам смотрел на разбушевавшегося Борю и туманно улыбался. Он знал, что это любимое развлечение базарного рэкетира. Через несколько секунд из двери, ведущей в кухню, появился немолодой узбек среднего роста и торопливо направился к столу, за которым сидели недовольные. Приближаясь, мужчина приложил обе руки к груди и так, слегка наклонившись в полупоклоне, подошел к столу.

-- Чо такое, байке? Смотри сюда! У тебя мухи в лагмане плавают! Ты, на улице зима, а здесь мухи, как на курорте, посетителям в рот залетают. Чо такое, в натуре! И чо я, за такое обслуживание и за такую "хавку", бабки должен платить? - Боря говорил медленно, с нажимом. Его голос, только что резко прозвеневший, стал глухим и гнусавым, голова угрожающе наклонилась, а злые колючие глаза буравили тюбетейку на голове склоненного человека.

-- Извините! Мы недоглядели! Это наша вина! Мы сейчас же подадим вам новое блюдо! - Хозяин ресторана кланялся, не поднимая головы.

-- Како новое блюдо? Кто знает, сколько мух мы уже с братом здесь съели? Ты что, хочешь от нас тарелкой лагмана отделаться? Ты отвечаешь, что там вместо мяса не мухи пожарены? - Боря привстал. Хозяин отступил от стола, не переставая кланяться.

-- Мы вам вернем деньги! Простите нас! Я накажу повара! - Хозяин

полез в карман и вынул купюру в тысячу сомов.

-- Прошу вас! Не обижайтесь на нас. Произошло недоразумение! -

Голос хозяина был приниженным. Боря взял деньги и сказал - Если я расскажу, что у тебя в ресторане уважаемых людей мухами кормят, ты здесь и неделю не будешь работать. Тем более, что к тебе в ресторан авторитетные люди ходят. Мух никто не хочет кушать, даже если и водкой их запивать! - Боря, а затем Бахрам встали из-за стола и направились к выходу. Хозяин засеменил за ними. Недовольные гости уехали. Хозяин выпрямился и выматерившись по-русски, прошел в ресторан. Из кухни вышел сын хозяина, высокий красивый парень.

-- Папа! Зачем Вы перед всякими унижаетесь! Надо было нас позвать, мы бы здесь им по башке надавали. Стыдно смотреть как Вы перед каждым, кто себя крутым мнит, кланяятесь! - Парень с жалостью посмотрел на отца.

-- Э-э сынок! Ты еще молодой! Запомни! Если хочешь хорошо жить, научись кланяться! Тем более таким людям! - Хозяин ресторана вынул из кармана часы и открыл крышку. Мелодичный золотой звон гулко поплыл по пустому ресторану.

-- Да что там, пап! Это какие-то базарные "мырки". Думают, что если пару-другую сотен долларов заработали, то могут над нами издеваться, потому что мы их обслуживаем. Пусть на базаре манты из кошек едят, если не понимают хорошего обращения! - голос молодого гневно звучал, отдаваясь в зеркалах. При этом он искоса посматривал на эти зеркала и любовался своим отражением и храбростью.

-- Э-э, сынок! Если будешь так думать, всю жизнь будешь бедным! Что из того, что я им поклонился! Поясница у меня не сломалась. Зато они довольными отсюда ушли. А эти люди, сынок, не простые. Тот, с длинными волосами - это сын Мухитдина Муслимова! После разговора с этим Мухитдином, в Токольдоше многие люди пропадали. Говорили, что они в Узбекистан уехали или, якобы, в деревню. А на самом деле - кто в с собственном огороде закопан, а чьи-то кости в Кузнечной крепости потом нашли. Когда молодой был, за одно слово мог человека зарезать. И в тюрьме ни дня не сидел. У него в милиции все схвачено, везде свои люди были. Так этот парень, он от своего отца все связи перенял, не только злобу. Если они нас "загрузят", как ты любишь говорить, то, считай, пропали. И денег на твою учебу в Славянском нет и ничего нет! Ты что, думаешь, я не знаю, что он эту муху придумал? Знаю! Так лучше я деньги ему отдам за несуществующую муху, чем он потом на меня такой налог за воздух наложит, что впору будет уезжать из этого района, а может и из города...! Проходите гости дорогие! - Хозяин кинулся навстречу посетителям. Хозяйский сын, еще раз взглянув на себя в зеркало, остался недоволен отцовской философией. Он гордо поднял голову и отправился на кухню, где уже целый год по вечерам резал морковь на плов.

Глава 7.

Следователь уголовного розыска Ленинского райотдела милиции старший лейтенант Абды Каралаев попал на эту должность случайно. Раньше он был обыкновенным старшиной патрульно-постовой службы и заочно учился в Высшей школе милиции. Ничем особенным от других таких же пэпэсников не отличался. Если выдавалась возможность - обчищал интеллигентных пъяниц, задержанных под предлогом нарушения общественного порядка, избегал крупных драк, когда кто-нибудь вызывал милицию и жил с женой и ребенком на втором этаже четырехэтажного общежития среди таких же злых от бедности милиционеров. Когда Абды, наконец, благодаря усилиям двоюродного дяди, который работал в одной из прокуратур города, окончил школу милиции, ему присвоили звание лейтенанта и оставили работать оперуполномоченным в отделе по делам несовершенолетних в том же райотделе. Вначале он загрустил, так как ему показалось, что в таком отделе заработать на жизнь будет трудно. Однако, попав в отдел, и познакомившись с сотрудниками, Абды быстро освоился. Подростки дрались, курили анашу, а некоторые из них уже и кололись. И не всегда это были дети из неблагополучных семей. Согласно правилам, подростков, которые хоть раз попадали в милицию или хотя бы в поле зрения оперов, брали на учет в комиссию по делам несовершеннолетних. В целом, в этом нет ничего предосудительного. Ну, мало кто был чистеньким в таком возрасте. Почти все нормальные парни дерутся - кто за власть в классе, кто просто так, для самоутверждения. Из большинства этих парней выросли добропорядочные граждане, которые сейчас и составляют половину жителей Республики. Например, в США целое поколение выросло на легких наркотиках, марихуане и плевательского отношения к родителям - поколение битников, хиппи и других, кто не желал принимать ценности капиталистического мира. Америка от этого не развалилась. А теперь эти люди носят в нагрудном кармане фотографию семьи и проповедуют здоровый образ жизни.

Но, так как попасть в милицию и быть принятым на учет в комиссии по делам несовершеннолетних, в нашей стране считается плохим делом, то почти каждый родитель такого подростка считает нужным и находит возможность "отмазать" своего сына или дочь от такой поворота событий. За деньги, конечно. Например, за участие в драке, без нанесения увечий - 50 баксов, то же самое, но с нанесением легких повреждений - 100 долларов. Родители, дети которых поцарапали лицо другому ребенку, вместе с милиционерами ездят в судебно-медицинскую экспертизу, что находится в здании Медицинской Академии и за снижение степени повреждений платят еще 2-3 тысячи сомов врачам. И тогда из "тяжких" получаются "менее тяжкие". За полученные деньги сотрудники отдела не доводят дела до рассмотрения их на комиссии и не заводят специальной папки для постановки на учет. Есть свои методы и такса за невозбуждение уголовного дела или за неотправку в колонию для несовершенолетних и др. Понятно, поэтому, что такие колонии полны детей, чьи родители не смогли заплатить. За это дети их презирают и заочно ненавидят мир, в котором царит несправедливость. Выйдя из колонии, они уже знают, что за деньги можно купить все, и самое главное - свободу. 70-80% таких детей через некоторое время возвращаются снова в колонию или что хуже, в тюрьму.

Работа была не пыльной и денежной. Абды не сидел в засадах и не гонялся за преступниками на раздолбанных Уазиках. Он разводил детские скандалы, ходил по школам и потихоньку копил на квартиру. Пара-тройка плотно присевших на иглу наркоманов из богатых семей имелась почти у каждого участкового, который время от времени якобы ловил этих несчастных и под угрозой тюрьмы за определенную сумму вновь отпускал, с тем, чтобы родители "набрали жиру". Сроки покупки трехкомнатной квартиры быстро приближались

Однажды, Каралаева вызвали к начальству и предъявили ему приказ о переводе его в уголовный розыск, в отдел убийств. Прокурорский дядя помнил о родственниках и помогал, как мог. Но новость Абды не обрадовала. Перспектива ловить бандитов его не прельщала. Однако приказ есть приказ и он, сдав дела в комиссии новому оперуполномоченному, уже на следующий день сидел на втором этаже райотдела, в кабинете, где уже разместились еще три таких же следователей. Не успел Абды понять особенности новой работы, как ему принесли пачку незавершенных уголовных дел и велели закончить их к концу квартала. Оставалось две недели. Абды совсем загрустил.

Пока он сидел и пытался вникнуть в суть одного из уголовных дел, в кабинет вошел новый начальник, майор Сутенов.

-- А-а! Новый следак! Как дела? Осваиваешься? Хорошо! Пистолет

получил? Как, нет? Давай быстренько оформляй! Сегодня поедешь на операцию по поимке опасного преступника. О готовности доложишь! - выпалив все это, майор стремительно

вышел. За эту его способность выпаливать приказания и страсть к оружию, сотрудники прозвали его "Тапанча". Абды совсем притух. Однако делать нечего. Он получил оружие и в этот же день отличился при поимке беглого заключенного, который отлеживался в одной из квартир на Пишпеке. Когда в ответ на требование сдаться, окруженный со всех сторон беглый зэк, открыл огонь из обреза, а потом попытался выпрыгнуть в окно, несчастный Абды оказался у него на пути. Учитывая его неопытность, его поставили на самом безопасном месте - прямо под окном туалетной комнаты. Никто не мог предположить, что преступник сумеет протиснуться в такое маленькое окошко. Когда раздался шорох, а потом распахнулось окошко на втором этаже, он даже не понял, что произошло. Машинально вскинув руку с пистолетом, он крикнул: "Стой!" и зэк упал ему прямо на голову. В короткой схватке, в которой два испуганных человека бились - один за свободу, а другой за зарплату - победил более упитанный и тренированный закон. После этого Абды несколько дней ходил с фингалом под правым глазом, но это был хороший фингал. Его наградили денежной премией ( которую тут же забрал начальник) и объявили благодарность по отделу. Его фамилию упомянули на коллегии и Абды начала нравиться его новая стезя. Когда, через несколько дней после этого, в кабинет вошел сотрудник и объявил, что надо ехать "на труп", Абды все еще находился в эйфории от своего случайного успеха.

Оперативная группа прибыла на место преступления с большим опозданием. Дежурная машина то и дело ломалась по дороге, и старшина-водитель со страшными проклятиями ремонтировал ее подручными средствами. Через некоторое время машина заводилась и проезжала еще несколько кварталов. Когда группа приехала на место, там уже стояла толпа местных жителей, каким-то образом узнавших об убийстве. То, что это было убийство, никто не сомневался. Об этом все уже узнали от Коли Лысого, местного безработного, который целыми днями шатался по точкам, где торговали спиртным и, несмотря на абсолютное отсутствие денег, умудрялся к вечеру набраться под завязку. Впрочем, ему много не надо было. Коля заскочил было в знакомую "точку" попросить грамулечку на "опохмел души" и наткнулся на лежащее тело. Правда, Коля не рассказал никому, что он, несмотря на наличие трупа, умудрился все-таки налить себе в пластмассовую бутылку спирта и спрятать эту бутылку в укромном месте. В милицию он звонить не стал, а направился прямиком к участковому, благо тот жил неподалеку. Понятно, что всем знакомым, которые встречались по дороге, Лысый рассказывал про труп. Поэтому, когда Коля, вместе с участковым подошел к "яме", здесь уже стояло несколько зевак, из тех, которые обычно собираются на всякие происшествия, несмотря на то, что живут на другом конце города. Участковый попросил людей отойти от места преступления, а сам заглянул в сарайчик. Потом вышел на улицу и, воспользовавшись телефоном одного из местных жителей, позвонил в милицию и стал дожидаться опергруппу.

Приехавшие оперативники осмотрели место происшествия, но ничего примечательного не нашли. Один из оперативников признал в убитом известного на Ошском базаре торговца сахаром Алыма Сопукеева. В связи с наступившей темнотой, осмотр быстро завершили и опросили местных жителей. Участковый доложил, что хозяйка дома, Надежда Быстрова, уехала на поиски работы и, возможно, места для переезда в Россию, а дом сдала какому-то парню-киргизу. Тот никаких противоправных действий не совершал, но как оказалось, превратил дом в "точку" по торговле спиртом, который привозили в больших пластмассовых синих бочках. Конечно, участковый знал, что здесь день-деньской "ошиваются " местные алкаши, но иногда приезжают и богатые покупатели, которые увозят спирт в канистрах или даже покупают бочками. Но участковый тоже человек и зарплата у него не ахти. Поэтому он закрывал глаза на нарушение некоторых правил торговли. Кто привозил спирт и где брали этот спирт, он не знал. Один из соседей заметил, что в последнее время здесь произошли какие-то изменения, потому что раньше спирт привозили на большом синем Камазе, а последние два дня сюда приезжал УАЗ-452. На этом УАЗе привозили спирт, которым распоряжался усатый киргизенок небольшого роста, в черной кожаной куртке и кепке. В убитом свидетель признал этого парня. Таким образом, убитый был хозяином спирта, а продавец спирта исчез. Действительно, все опрошенные завсегдатаи "ямы' как один утверждали, что спиртом торговал не тот парень, которого нашли убитым на полу в сараюшке.

Надавив на участкового, оперативники узнали, что он закрывал глаза на торговлю спиртом потому, что его неоднократные попытки закрыть ее пресекались сверху. Вначале ему намекнули, что какие-то влиятельные люди держат под контролем торговлю этим спиртом. Затем, когда он, несмотря на намеки, все же попытался закрыть точку, его вызвали в Отдел внутренних дел и прямым текстом указали, чтобы он не лез не в свое дело. С тех пор он обходил эту и несколько других точек, хотя они были рассадником всяких уголовных приключений. Кто конкретно его вызывал, участковый отказался назвать, сославшись на то, что у него дети и что он дорожит своей работой.

В тот же вечер оперативники "пробили" некоторые связи Сопукеева. Они быстро узнали, что постоянным компаньоном по бизнесу в последнее время был Омор Тенизбаев, который проживает где-то в Ак-Орго. Однако, последние два- три дня Алым на базаре не появлялся, а вместо него распоряжался Омор. Один из торговцев припомнил ссору Алыма с Калысом и драку. Прорабатывая несколько версий, оперативники быстро установили адрес Омора и сочли нужным временно его задержать. Того нашли дома и привезли в отдел.

Поиски Калыса оказались безуспешными. Тот не ночевал дома и вообще куда-то исчез. Начинался новый день.

Глава 8.

Когда следователь уголовного розыска Абды Каралаев наконец вызвал Омора на допрос, было уже около 10 утра. Измотанный бессонной ночью и соседством пьяных сокамерников Омор не без радости покинул "обезъянник". Пройдя под конвоем в кабинет номер 13 на втором этаже Ленинского отдела внутрених дел и, войдя в тесную комнатку, он увидел молодого парня в гражданской одежде, который гордо восседал за столом, стоящим в углу комнаты. Отпустив конвоира, Абды первым делом вытащил сигарету и закурил. Потом, некоторое время сидел молча, наблюдая, как сизый дым колечками поднимался к потолку. Наконец, приняв какое-то решение, воткнул недокуренную сигарету в коробку из-под конфет, служащую пепельницей, вытащил бланк протокола о задержании и спросил сурово:

-- Фамилия, имя, отчество?

Через два часа взмыленный Омор, дав подписку о невыезде, покинул "гостеприимный" Отдел. Он, конечно, не рассказал следователю, что был на месте преступления и раньше других увидел труп. Он не стал рассказывать также и о людях, которых он видел на месте преступления, справедливо рассудив, что это не прибавит ему спокойствия. Следователя в основном интересовали их с Алымом сахарные дела на Ошском базаре: где брали сахар, почем продавали, у кого брали, не было ли у Алыма врагов и т.д. Омор честно рассказал о происшествии с Калысом, о Адиле-рэкетире и о спирте. Скрывать такое было бесполезным - слишком много людей знало об этом. Алиби у Омора было - он все эти дни был на базаре и все могли подтвердить это. Омор также не стал скрывать, что после работы он искал Алыма дома, а затем сидел в кафе "Асхат" на Ошском базаре и пил водку. Это могли подтвердить жена Алыма, официантка и несколько "сахарников"- продавцов, которые действительно его видели. Небольшую нестыковку по времени Абды не заметил по неопытности, но и здесь Омор мог сказать, что еще походил по базару или еще где, прежде чем принял решение выпить. Впрочем, никакой выгоды от смерти Алыма Омору не было. Наоборот, со смертью друга Омор лишался покровительства и опыта Алыма. Присвоить общие деньги Омор не смог бы, так как они хранились дома у Алыма. Рассудив, что гораздо больше поводов для убийства сахарного торговца было у Калыса или у тех, кому Алым давал сахар под реализацию следователь стал разрабатывать другие версии. Кроме того, отчетливо требовалось узнать, как провел свои последние дни Алым, а эти дни он провел не на базаре, а торгуя спиртом. Значит, надо было искать Адила и разрабатывать эту нить. Абды отпустил Омора и стал думать, какие выгоды ему лично сулит "раскрутка" спиртовых махинаций.

Омор пешком направился на Ошский, благо, что базар находился рядом. Подойдя к сахарникам, он увидел, что парни, которые раньше брали у него сахар на реализацию, уже торгуют. Люди Алыма тоже сидели стояли у мешков с сахаром. Конечно, торговцы не стали дожидаться, когда Омор или Алым откроют свою каморку на улице Конева, а взяли сахар у других оптовиков. Делать было нечего, и, пожурив парней за "предательство", Омор подумал-подумал и поехал в Институт сейсмологии, в котором он когда-то работал заведующим лабораторией сейсмотектоники.

Здание Института находилось на самом краю города. Проект, по которому строилось здание, был стандартным. Поэтому Институт был похож на школу, которая одиноко стояла рядом с автомобильной заправкой на краю 12 микрорайона. Поднявшись на второй этаж, Омор прошел по коридору к кабинету N 44 и постучал. Кто-то сказал удивленно "Да-а!" и Омор вошел в комнату, которую отлично помнил еще со времен своего аспирантства. Большая комната была разделена шкафами на две неравных части. Наискосок от двери стояло два стола, за одним из которых сидел мужчина маленького роста и разгадывал кроссворд. Седой мужчина сидел спиной к двери и что-то сосредоточенно рассматривал. В другой половине виднелась спина еще одного сотрудника. Подняв взгляд на вошедшего, любитель кроссвордов расплылся в улыбке

-- О-o, кто к нам пришел! Омор, ты где пропадаешь! - Он вышел из за стола и подал руку ладошкой вверх. Это был Тулеген или просто Тюля, которого Омор знал лет двадцать.

-- Ну, как вы тут поживаете? - Омор тепло посмотрел на подходящих для рукопожатия Николаича и Кемеля Нурманбетова, которого весь геологический мир знал как "Байке". Все эти люди были его бывшими сотрудниками, с которыми он проработал не один сезон в поле, делил последний кусок хлеба и последний глоток воды в маршрутах.

-- Как дела, дорогой! - Байке тепло обнял Омора. Николаич, взяв Омора за руку, долго толкал того в плечо, выказывая крайнюю степень расположения.

-- Да, торгуем помаленьку - сказал Омор, наконец освободившись из объятий. Через некоторое время в лабораторию

сейсмотектоники стали подтягиваться другие сотрудники, которые знали Омора, когда он еще работал в Институте. На накрытом столе громоздились бутылки и закуска. Омор, уже раскрасневшийся и изрядно выпивший, рассказывал всякие байки из своей торговой жизни, а научные работники, радостные от встречи и обильного угощения, громко смеялись и, в свою очередь рассказывали о том, что у них случилось нового за время отсутствия Омора. Затем стали вспоминать разные смешные случаи, которые происходили с ними во время экспедиций, постепенно перешли на лошадей и, наконец, когда появился соответствующий градус сближения, стали говорить о женщинах. За это время Тюля несколько раз сбегал за новой порцией спиртного, благо, что Омор денег не жалел. В самом конце рабочего дня, когда уборщицы стали шуметь в коридоре, все поднялись и направились в кафе, что расположено рядом с Институтом, чтобы еще "добавить". Наконец, те, кто еще остался, вконец пьяные разошлись по домам, сожалея, что такой парень, как Омор бросил науку и стал торговать сахаром на базаре. Конечно, все понимали, что каждый из них тоже уже давно бы ушел куда-нибудь, где платят получше, но одни были слишком стары, чтобы менять образ жизни, а другие слишком ленивы, чтобы начать постигать что-то новое. Одни жалели Омора, другие завидовали ему. Кто-то из бывших сослуживцев посадил Омора на такси и, заплатив, назвал адрес. Таксист доехал до Ак-Орго, выпотрошил карманы совершенно пьяного Омора, а потом просто выпнул его у чьих-то ворот и уехал. Через полчаса, отлежавшись в пыли, Омор встал, держась за забор и побрел наугад по разбитой пыльной дороге. Абсолютно невменяемое сознание, тем не менее, привело его к знакомому дому, но сил дойти до двери у Омора уже не было и он привалился у угольной кучи. Затем, подталкиваемый радостным псом, завалился набок и уснул. Собака устроилась рядом и ее блохастое тело грело пьяного человека всю ночь.

В действительности Омор жалел о том, что бросил науку. Он был достаточно известным ученым, успешно постигал премудрости новейшей тектоники, участвовал в международных совещаниях. Однако нищенская зарплата и отсутствие всякой перспективы заставили его заняться сахарным бизнесом. Его зарплата в Институте составляла 1300 сомов (около 30 долларов), при этом 300 сомов из этих денег государство платило ему как надбавку за ученую степень кандидата наук. Вообще, мало кто идет в науку для того, чтобы получать хорошую зарплату. Во всем мире ученые не являются преуспевающей и высокооплачиваемой категорией наемных работников. Однако есть среди человеческих потребностей, кроме физиологических (вода, пища, секс и др.), потребности в безопасности и уверенности в будущем и потребности принадлежать какой-то общности, также и потребность в самореализации и потребность в уважении и признании. Многие идут в науку для того, чтобы почувствовать свою значимость, получить признание специалистов. Это ведь очень важно для некоторых людей - получить признание своих заслуг! Наука как нельзя лучше подходит для того, чтобы оставить свое имя в истории, открыв какой-нибудь закон природы или написав классическую монографию. Кроме того, казалось бы, именно в науке можно достичь вершин не только в плане именно научных достижений, а в плане и административного роста. Ведь именно успешные ученые должны были бы быть в числе академиков. И люди, которые занимаются наукой и знают цену достижений, должны были бы уважать других именно за эти достижения, а не за деньги или степень приближенности. Однако, кыргызская наука была устроена совсем иным образом. Средний возраст член-корреспондентов и академиков составлял 65-70 лет. Среди членов Академии не было ни одного человека моложе 50 лет, получившим свое звание за заслуги в науке, а не за близость к власть предержащим. Заслуженные "ученые", за свою жизнь не написавшие самостоятельно ни одной научной статьи, плотно прикрывали своими широкими задами всякий путь наверх. Царил трайбализм, подхалимство, звания покупались и продавались. Кому стать академиком - решали Президент Республики и Президент Академии, а не сообщество ученых. Наука мельчала, сворачивалась в кокон пустых проблем, нищала. Но это уже никого не интересовало. Президент Республики под рукоплескания дряхлеющих академиков награждал их новыми званиями и повышал им надбавки за это, а масса ученых, которые собственно и составляли Академию, нищала и разбредалась по базарам, торгуя и побираясь. В Институтах не было денег на научные командировки и покупку научных журналов, нечем было заплатить за тепло зимой и за телефонные переговоры. Пустые лаборатории, оснащенные дедовскими приборами, одиноко доживали свой век, ветшая и доходя до ручки.

Но в то же время, люди платили Американскому Библиографическому Институту $399-499 и получали помпезные титулы, типа "Выдающийся инженер 20 века" или "Человек года" и невероятно этим гордились, не понимая, что это цена больного тщеславия. Иногда к таким титулам полагалась, за отдельную плату, медаль, которая украшала кабинеты новоявленных академиков Нью-Йоркской или какой другой Академии наук. Сами Академии возникали как пузыри на болоте. Академия водохозяйственных наук, Инженерная Академия, Академия образования и Международная Академия гидрогеологов, не работающих по специальности (МАГНиРС)- это только те названия, которые пришли на ум. Академиями и Институтами руководили люди, ни разу в своей жизни не посетившие ни одной научной конференции. Директора судорожно душили таланты, чтобы скрыть свою некомпетентность. Огромный вал научного "мусора" захлестнул науку. Диссертации защищались пачками. Рестораны не успевали проводить банкеты, не хватало бумаги для дипломов. Докторами наук становились люди, никогда не видевшие компьютера. Новоиспеченные кандидаты-географы не знали, где находится север, а кандидаты-геологи не умели пользоваться горным компасом. Более того, многочисленные кандидаты-медики думали, что "белая горячка" это повышенная температура, а не результат пьянства. Огромный пустой барабан, под названием наука, катился в никуда, погромыхивая в праздничные дни.

Невозможность самореализации и являлась главным тормозом и препятствием перед молодыми людьми, желающими посвятить себя, несмотря ни на что, науке. Между тем, не нашлось ни одного дряхлого директора научного Института, который бы добровольно отдал бразды правления более молодому и перспективному. Никто не желал лишаться эфемерных почестей и надбавки в 50-100 долларов. Однако, все как один кричали, что наука стареет и необходимо принимать меры. Дежурные слова звучали пронзительней и убедительней, но ни один не сделал ни шага. Так и шло: наука хирела, покрывалась коростой и умирала, как римский император Сулла, от собственных вшей.

Глава 9

Через два дня Бахрам позвонил Боре и сказал, что чаще всего в Урумчи за товаром приезжает Турсен Хамидов, торгующий материей во втором ряду, контейнер N 15. Но, как сказал Ваханский Карим, сейчас все уйгуры стали ездить в Аксу. Цена на товары там почти такая же, как в Урумчи, но путь ближе и всегда можно нанять Камаз для груза из кыргызских "поливных", которых на базаре много. Боря знал Турсена. Этот молодой уйгур, несмотря на то, что исправно "отмечался", обладал определенным авторитетом среди торговцев и мог постоять за себя. Однажды между ним и Борей произошла небольшая стычка, которую быстро замяли земляки Турсена. Но злопамятный Боря порадовался, когда услышал, что именно этот торговец может поехать за товаром и, кто знает, может, их еще сведет судьба на узкой дорожке. Через своих людей на базаре Боря узнал, что в последний раз товар на рынок привозили две недели назад и, что этот товар уже кончается. Оставалось ждать. Со второго этажа крытого рынка контейнер Турсена был виден как на ладони. Боря поставил здесь одного из самых смышленных своих парней и велел ему проследить, кто чаще всего приходит к Турсену из торговцев, как долго они беседуют, куда и как ходят обедать - вместе или отдельно. Конечно, Боря мог узнать это от одного из своих знакомых на базаре, но расспросы могли вызвать подозрение. Кроме того, Борю на базаре не любили и сторонились, что было естественно. Через неделю Боря получил уже достаточно информации, чтобы определить круг знакомств Турсена и его близких людей. Как и предполагалось, в основном Турсен общался со своими родственниками. Некоторые из них были местными уйгурами, а три торговца из тех, с которыми Турсен водил знакомство, были из Китая. Приходили к Турсену и некоторые другие уйгуры из наиболее богатых, которые имели по 3-4 контейнера. Судя по коротким встречам, люди готовились к поездке. Чем меньше становилось товару, тем чаще встречались торговцы. Однако, Боря узнал также, что иногда торговцы не ездят за товаром сами. Некоторые торговые фирмы стали предлагать новый вид услуг - они брали заказ на товар и брали на себя все расходы по перевозке и доставке. Это было выгодно - не надо бегать с тюками, высунув язык. Заплати деньги и сиди в контейнере, жди, когда привезут твой товар. Однако менталитет торговых людей еще не достиг такого уровня сервиса. Одно дело, когда деньги при тебе, завернутые в пояс, и ты сам выбираешь товар, щупаешь его, торгуешься до хрипоты и затем долго пересчитываешь сдачу, а другое - когда кто-то за тебя будет это делать. Исчезает прелесть бизнеса. Самому оно, конечно, лучше. И Боря тоже так думал.

Через несколько дней ситуация неожиданно осложнилась. Верный человек донес, что число людей, которые собирались поехать за товаром, вдруг резко выросло. Некоторые из торговцев, которые раньше никогда не ездили за товаром, а брали его на реализацию, вдруг решили сами съездить. Количество людей в группе, таким образом, возросло до 25-30 человек. Сохранить в тайне сроки выезда никому бы не удалось, и через некоторое время весь базар знал, что группа бизнесменов собирается за товаром. Почти все знали, что бизнесмены арендовали автобус китайского производства "Юшунг" и собираются выезжать в ночь на 23 ноября. Таким образом, план, который предложил Бахрам, проваливался. Конечно, одно дело ограбить 5-6 человек, а другое - группу в 25 человек, каждый из которых за свою кровную копейку, гортань вырвет любому, кто посягнет.

20 ноября Боря позвонил Бахраму и договорился встретиться с ним в ресторане "Дильшод", что на Чуйском проспекте. Когда Бахрам подъехал на своем джипе "Чероки" к ресторану, черный Мерседес с номером В 99-99 А уже стоял на стоянке, среди прочих Мерседесов и Ланкруизеров. Бахрам прошел к отдельному кабинету почти в самом конце зала и раскрыл пушистые шторы с бахромой. Боря сидел один. На столе стояла бутылка минеральной воды и высокий стакан на длинной ножке.

-- Салам, Боря! - сказал Бахрам, незаметно вытирая потную ладонь о шторы и подавая руку родственнику.

-- Салам, Бахрам! - проскрипел Боря, пожимая руку. Брезгливость он сумел скрыть.

-- Ну, что за дела? Что за спешка? Мы же договоривались встретиться, когда все будет точно известно - Бахрам протиснулся к столу, налил воду в стоящий стакан и залпом выпил. Боря молча посмотрел на стакан и спросил

-- Кушать будешь?

-- Давай! Ты что заказал? Свою любимую картошку со свиными шкварками? Или сегодня корейскую пищу будешь, типа квака-рыба? - Бахрам благодушно посмотрел на рэкетира. Боря дернул шнурок и через секунду глазастая официантка вплыла в кабинет, гордо неся перед собой высокую пышную грудь, которую уравновешивала не менее пышная часть, бестолково громоздящаяся сзади.

-- О-о! Какие девочки! Сколько стоит такое блюдо? - Бахрам шутливо потянулся к официантке, намереваясь потрогать наиболее выдающиеся части.

-- Ну что вы, байке! - сказала официантка, нисколько впрочем, не смутившись.

-- Что будем кушать? - Девушка посмотрела на спинку стула.

-- 10 шашлыков из баранины, чайник чая и лепешку. Чай сейчас! - Бахрам масляно осмотрел фигурку официантки и мечтательно цокнул языком. Девушка вышла из кабинета и брезгливо дернула полным плечом.

-- Ну, чо такое случилось, братан? - Бахрам наконец посмотрел на Борю, сумрачно поглядывающего на благодушного подельника.

-- Операция отменяется! - Боря хотел налить в стакан воды, но вспомнил, что только что из него пил Бахрам и отодвинул его в сторону.

-- Как так, отменяется? Ты что, хочешь отскочить? - Бахрам ошеломленно посмотрел на Борю.

-- Не во мне дело. Торговцы поедут целой группой, не менее 25 человек, на автобусе, в Аксу, 23 ноября. Как ты такую группу разденешь? - Боря посмотрел на Бахрама.

-- Какие 25 человек? Они что, собираются всем базаром выехать? - Бахрам растерянно посмотрел на полинялую скатерть.

-- Может и больше. Там крестьяне, у которых никогда раньше бабок не было, решили вытащить заначки и тоже съездить за товаром. А такие - за сом мать родную продадут! - Вошла официантка и Боря замолчал. Девушка поставила на стол чайник чаю, две пиалки и столовые приборы. Когда она наклонялась, родственники пытались заглянуть за вырез фирменной кофточки. Там было все в порядке.

-- Мы же не можем целый автобус грабануть - сказал Боря, выждав, когда официантка выйдет, и, взяв новый стакан, налил минеральной воды.

-- Почему не можем? - медленно сказал Бахрам, задумчиво глядя на острый кадык, который белесо двигался на жилистой Бориной шее.

-- Ты чо, братан! Там же свидетелей будет море! Потом весь базар будет за тобой, как за кроликом, охотиться! - Боря чуть не поперхнулся. Бахрам также задумчиво посмотрел на Борю и ухмыльнулся. Боре стало не по себе.

-- А мы свидетелей не оставим - Бахрам медленно налил зеленого чая и шумно отхлебнул.

-- Как? - Боря изумленно посмотрел на родственника.

-- Так. Бритвой по горлу и в колодец! - Бахрам оледенело улыбнулся и посмотрел Боре в глаза. Тот недоверчиво посмотрел в ответ и почему-то отвел взгляд.

-- Автобус тоже можно грабануть. Так даже лучше. Бабок больше - Бахрам принял свой обычный вид.

-- Ты представляешь себе целый автобус уйгуров, у каждого из которых в трусах защиты деньги, которые они копили месяцами? Да это же скорпионы в банке! За одно только напоминание о деньгах они дедовский ножик с красивой ручечкой выдернут и кишки наружу выпустят. Какой колодец, какая бритва, братан? Ты что, не знаешь наших уйгурбаев? - Боря почему-то успокоился и даже повеселел.

-- Да ладно, Боря. Пусть себе едут за своими тряпками. Нам с тобой хватит и здесь делов. Связываться с толпой не резон. Тем более что многие тебя знают на базаре. Чуть кто узнает, потом кровью не отмоешься. Когда, говоришь, они собираются ехать? - Бахрам пил чай и выглядел совсем домашним.

-- В ночь на 23. Автобус они там какой-то арендовали. Китайский. - Боря еще раз внимательно посмотрел на Бахрама.

-- Ладно. Не получилось в это раз, получится в другой! - Бахрам снова налил чаю и снова шумно отхлебнул.

-- Да, кусок можно было бы оторвать большой, но проглотить его потом было бы трудно. Там такие мужики есть, авторитетные. Любому кадык выгрызут, если захотят. Сам знаешь, они-то вроде как бараны, "шлангами" прикидываются. А как дело денег коснется или чести, они крови не побоятся! - Боря говорил уважительно, поглядывая на безмятежного вдруг Бахрама.

-- Да ладно, Боря. Забудем это! Жалко, конечно. Ну, раз "не пруха", то и разговоров нет. Давай пожрем!- Бахрам увидел сквозь шторы округлые формы официатки, а еще раньше сладковатый запах шашлыка вплыл в помещение. Девушка вошла, поставила на стол большой поднос с шашлыком и, пожелав приятного аппетита, вышла. Друзья принялись за еду. Больше о деле они в это вечер так и не заговорили.

Глава 10

Омору было бесконечно одиноко на базаре. Мир, его окружавший, был убог и безнадежен. Его теперешние коллеги ни о чем, кроме денег не говорили и не знали. Цена человеку на базаре исчислялось количеством его денег и степенью его нахрапистости. Но, впрочем, этот маленький мир был только маленькой копией большого, в котором благоденствовала Семья. Дух денег царил и там, в этом большом мире. Все продавалось и покупалось - звания и названия, должности и дипломы, люди и скот, дороги и автомашины, вода и воздух. Бывшие следователи, еще вчера выбивавшие показания из безграмотных колхозников, становились народными героями и выводили на улицы городов родственников, как только что-то начинало грозить их благополучию. Бывшие ученые копались в эпосах, пытаясь найти там национальную идею, словно народ, который сложил эти эпосы, спрятал там эту идею, беспокоясь о том, чтобы бездарные потомки не выхолостили ее в угоду временщикам. Бывшие министры, оправдывая свою бездарность, создавали движения и блоки, бестолково толкаясь у кормушки с зеленью. Люди, кичащиеся своим высоким образованием, не знали о том, что фраза "Вернемся к нашим баранам" вовсе не их имеет в виду. Еще живые ректора Университетов вешали свои портреты в музеях, а воры в законе называли свои именем улицы. Народ полз в будущее как стадо, засунув склоненные головы между задами ползущих впереди и вдыхая запах пыли и экскрементов.

Без Алыма было туго. Несколько дней Омору самому пришлось таскать мешки с сахаром, рассчитываться с поставщиками и реализаторами, заказывать сахар. За это время он успел похоронить друга и провести поминки. Накопленные за время совместной работы с Алымом деньги, за вычетом потраченных на похороны, он поделил поровну. Одну половину он отдал Мире, а другую пустил в дело. Однако, теперь капитала было мало и дела шли плохо. Пользуясь неопытностью Омора, некоторые крупные торговцы стали постепенно прибирать к рукам его реализаторов, а часто, при завозе сахара, и его долю. Авторитет Алыма и его имя сначала по инерции помогали Омору, но потихоньку наиболее шустрые реализаторы начали обманывать его, норовя обвесить или обсчитать при расчете. Не зная одного из правил бизнеса " Покупай, только то, что ты знаешь!" Омор вложил часть денег в челночный бизнес и тут же обанкротился. Дальняя родственница взяла денег в долг и тянула с возвратом, вяло умоляя подождать. При этом она умудрилась занять у Омора еще денег, под предлогом, чтобы потом отдать совсем уже круглую сумму. Обозленный неудачами, Омор все чаще и чаще прикладывался к стакану. Теперь, с утра опохмеленный, он все больше и больше становился похожим на обыкновенного базарного пьяницу. У него еще были деньги, но их хватало только на то, чтобы купить несколько мешков сахара и самому реализовать их. Этим самым он сохранял некоторую независимость, но это была эфемерная независимость.

Однажды, когда Омор вдрызг пьяный возвращался домой, в Ак-Орго с него сняли кожаную куртку и он теперь ходил в потрепанном плаще, оставшемся еще со студенческих времен. В его глазах, ранее излучавших уверенность, теперь появилось просительное выражение. Его лицо приобрело одутловатость, а под глазами повисли многослойные мешки. Это угнетенное состояние преследовало его теперь всегда. Для того, чтобы обрести уверенность, нужно было выпить. Шальные полупьяные мысли и поступки чередовались с периодами тоскливого ожидания выпивки. Он стал бояться спать в темноте, так как ему стало казаться, что в темноте сердце может остановиться. Его стала мучить бессоница и, встав посреди ночи, он расхаживал по комнате, пока зов желудка не выгонял его к ночному "комку" и не заставлял выпить очередную порцию. По утрам серая пелена вины снова покрывала его душу и хотелось плакать. Почти после каждой попойки Омор давал себе клятвенное обещание "завязать", но всегда находились "убедительные" поводы и все начиналось сначала. Воля покинула сердце бывшего ученого и только привычка жить еще двигала это судорожное тело. По утрам, Омор с удивлением смотрел на обрюзгшее лицо незнакомого человека, который смотрел на него из зеркала. Не верилось, что этот тип с помятым лицом - это он, Омор, в былые времена такой стремительный и напористый. Боже мой! - неужели самый быстрый и шустрый из тех трех миллионов сперматозоидов, который первый добежал до цели - теперь этот человек? Неужели он, этот унылый тип- это тот маленький живчик, несший в себе генетический материал всех предков Омора, все, что было в них лучшего и воплотивший это в нем? Неужели теперь все лучшее, что было в предках - и есть то, что отражается теперь в зеркале? - спрашивал себя Омор. Затем он рукой отворачивал свое помятое лицо от зеркала и, содрогаясь от брезгливости, пальцем чистил зубы.

В один из дней, наполненных спиртным и унылого ожидания покупателей к Омору, сидевшему на мешке сахара, подошел незнакомый русский мужчина средних лет и спросил:

-- Тебя Омор зовут?

-- Омор - сумрачно ответил Омор, который подумал, что это какой-то попрошайка.

-- Выпить хочешь? - спросил незнакомец уверенно.

-- Я с незнакомыми не пью! - сказал Омор, желудок которого радостно сжался.

-- Давай познакомимся. Меня Серый зовут - Мужчина протянул руку. Омор встал и протянул свою.

-- Ну что? Пойдем по сто пятьдесят? - Омор задумался на несколько мгновений, не решаясь отказать, но потом попросил соседнего продавца посмотреть за сахаром.. Уверенность парня, который уже шел, не оборачиваясь, по направлению в кафе, несколько озадачила Омора, но предвкушение выпивки заслонило сомнения и он поспешил за мужчиной, который назвался Серым.

В кафе никого не было. Грязные столы коряво толкались вдоль стен, а заспанная хозяйка толсто громоздилась на хлипком стульчике. Серый подошел к стойке и сказал:

-- Два по сто пятьдесят и два шашлыка.

-- Шашлык нету! - хозяйка бара подняла заплывшие веки и тучно подняла свои телеса для того, чтобы плеснуть разбавленного спирта неожиданным посетителям.

-- Тогда давай пирожков. Два! - Серый явно не был гурманом.

-- Садись. Щас принесу - Хозяйка снова уселась на стульчик и крикнула куда-то за занавеску

-- Ей, Нургуль! Подай два пражки!

Серый взял стаканы и подошел к столу, где уже сидел Омор и выжидательно смотрел на нового знакомого. Быстрая девушка-подросток принесла два пирожка на грязной тарелке и снова шмыгнула за занавеску.

-- Ну, чо, брат. Давай по половинке - Серый поднял стакан. Они чокнулись и выпили.

-- Ты откуда меня знаешь? - Омор понюхал пирожок и тускло посмотрел на русского.

-- Ты меня не узнаешь? Я в Каджи-сае на Строительной жил, рядом с Тэрой, а ты на Октябрьской. Ты же с Ющенками сосед? Мы с твоим братаном "кенты" были. Ну, ты, правда, постарше нас - мы совсем пацанами были, когда ты "шишку" держал на "краю"

Серый рвал пирожок большим щербатым ртом и смешно шевелил острым пористым носом. Омор присмотрелся, смутно припоминая сидящего напротив человека. Этот крупный мужчина, правда, мало был похож на того белобрысого паренька, которого Омор мельком замечал в каджисайской школе, а потом видел несколько раз в компании со своим младшим братом. Однако, увиденное успокоило его, а от этого Серого и правда пахнуло чем-то родным. Видно, водка начала действовать.

-- Да, ты, наверное, совсем пацаном еще был. Я-то давно свалил из поселка. Еще в 71 году. И с тех пор постоянно в городе. А ты что здесь? По делам? - Омор отвалился на спинку и прислушался к желудку. Внутри становилось тепло, а мозг несколько прояснился. Захотелось чем - нибудь похвалиться перед этим Серегой, который помнил его молодым и крутым.

-- Да, по делам - коротко сказал Серый, проглотив последний кусок пирожка.

-- Что, торгуешь чем-нибудь? - Омор все старался нащупать разговор, но Серый был явно увлечен какими-то своими мыслями.

-- Ды какой-там, торгуешь! Чем торговать-то? Чо у нас в Каджи-сае есть, чобы торговать? - Серый полез в карман и вытащил пачку сигарет. Закурив, он глубоко затянулся и выпустил вбок струю дыма.

-- Ну, мало ли. Может, рыбой! - Омор неожиданно для себя засмеялся. Он почему-то подумал, что Серый не может торговать рыбой. Он был похож больше на торговца анашой.

-- Во-во, рыбой! - Серый тоже рассмеялся, но взгляд остро прошелся по лицу Омора и затух где-то под ресницами.

-- Как там, дома? - Омор не заметил взгляда.

-- Да, чо там может быть нового? Самогонку пьем да помираем потихоньку. Позавчера Рыжий помер, да ты его знаешь, неделю назад тетя Маня Куркова, через день Чикар помер. Ты же помнишь Чикара? Мрем, как мухи, короче. Работы нет! Хорошо было, когда шахта работала, завод. Блин, со всего Союза люди приезжали. А сейчас...! Да, чо я грю, ты и сам знаешь! Братан твой привет тебе передает. Я его видел, когда сюда собирался. Передай, грит, привет братану и скажи, что дома все хорошо! - Серый взялся за стакан.

-- Ну, спасибо! - Омор тоже взял свой стакан и они снова выпили. Омор отломил кусочек пирожка и протянул Серому. Тот поблагодарил, но отказался и прикурил новую сигарету.

-- А мы видишь, торгуем тут помаленьку. На жизнь хватает. Иногда хороший куш перепадает - Омору вдруг стало стыдно. Серый - то наверняка все видел и понял, что он обыкновенный мелкий торговец. А брат - то, небось хвалился, что дескать, Омор крупными делами ворочает. А Омор, вот он, на стакан водки кинулся, как последний алкаш, и вид у него совсем не преуспевающий, а совсем наоборот. Омор убрал ноги, обутые в потрепанные туфли, чтобы скрыть бахрому на брюках и замолчал.

-- Да. Эт-то хорошее дело, торговать. На хлеб с маслом хватает? - Серый посмотрел на Омора.

-- Да есть, чуть-чуть - Омору снова захотелось похвалиться, но он сдержался. Водка стремительно расслабляло тело и мозг, и от вида земляка, который вот только приехал из мест, где Омор провел детство, захотелось заплакать. Омор снова сдержался и он сказал:

-- Дай закурить! - Вытащив из протянутой пачки сигарету, он закурил и затянулся. Вообще-то Омор не курил, но курящую компанию мог поддержать.

-- Давай еще по сто пятьдесят! - Омор приподнялся и громко крикнул:

-- Ай, карындаш. Еще по сто пятьдесят, два лагмана и лепешку! Быстренько только! Чо вы шевелитесь, как курицы беременные! Блин, посетители пришли, надо обслужить, а они сидят, как..., не знаю кто! Давай! - Омор сел и возбужденно ткнул сигарету в пустую тарелку. Серый внимательно смотрел на земляка и этот взгляд подействовал отрезвляюще. Омор, несмотря на то, что уже опьянел, вновь попытался собраться.

-- Ну что, у тебя ко мне дело есть?- Омор решил не тянуть. Неопределенность угнетала его.

-- Да-а, ты знаешь, дело-то есть, но я чота сомневаюсь, что ты подпишешься! - Серый снова остро посмотрел на Омора. Тот подтянулся.

-- Ты, братан, если сомневаешься, лучше и не говори. Ты что думаешь, если я бухаю, то голову потерял? Да, я блин, тут такие дела заворачиваю, что в Каджи-сае и не снились. У меня на Ошском базаре все схвачено. Только на-фик рисоваться? Надо скромненько, торчать себе в сторонке, чтобы люди не подумали, что ты что-то имеешь! А то сразу "на хвоста" упадут. И менты и кенты! - Омор пьяно засмеялся. Серый молча смотрел на подходящую девушку, что несла лагман и водку. Поставив все на стол, девушка ушла. Серый взялся за стакан и сказал:

-- Ну, чо, давай еще по половинке! - Они выпили. Омор вяло помешал ложкой в лагмане и отодвинул тарелку. Серый быстро ел и молчал. Замолчал и Омор. Наконец, Серый закончил с лагманом, кинул недоеденный кусочек хлеба в тарелку и, крупно отрыгнув, достал сигарету. Закурив, он посмотрел на кончик сигареты и сказал:

-- Мне Вовчик сказал, что ты помочь можешь. У меня анаши полкило. Я тут к своим на Токмакской сунулся, а там, на "хате" уже никого нет. Кто спился, а кто в тюряге. А мне с товаром по городу тусоваться не резон. Знаешь кого-нибудь, кому сразу все "скинуть" можно? - Серый наклонил голову и внимательно посмотрел на Омора. Тот молча смотрел в стол.

-- Если поможешь, свою долю получишь, не сомневайся! - Серый откинулся на спинку стула и поглядел по сторонам. В кафе никого не было. Хозяйка спала, бросив голову на жирное плечо и чудом удерживаясь на стульчике.

-- Вообще-то я такими делами не занимаюсь. Но могу поспрашивать у мужиков! - Омор потяжелел лицом.

-- Какой-там, поспрашивать! - Серый возбужденно наклонился к Омору.

-- У меня может быть уже менты на хвосте, а ты..., поспрашивать! Мне надо скинуть товар и валить быстрей. Я не могу ждать! - Серый враждебно смотрел на земляка.

-- Слушай, паря. Ты чо, бля? Я тебя знать не знал, сидел здесь по-тихому, и вдруг ты нарисовываешься и сразу: давай! - помогай -торгуй анашой. Ты чо думаешь, здесь тебя прям ждут, когда ты приедешь, чтобы тебе помочь или наркоши прямо толпами ходят, обкуриться ищут? Иди отсюда, откуда приехал! - Омор порывисто встал.

-- Нук, ладно, ладно, не обижайся, брат! Ты войди в мое положение! - Серый схватил Омора за рукав и почти насильно посадил его снова. Толстая хозяйка сонно скользнула взглядом по залу и снова задремала.

-- Мне, край, надо сегодня снова домой ехать! Если не приеду с деньгами, то крышка, "завалят" как пить дать! - Серый вдруг поник и опустил голову. Русые, давно не мытые волосы, грязно свесились на стол.

-- Кто завалит! Ты что, парень? Мне еще этого не хватало - Омору

вдруг стало жаль этого человека. Серый вдруг напомнил ему Валерку, друга детства, который также жил в Каджи-Сае, пока не сгорел от водки. Мать Валерки, гулящая женщина, была соседкой и, родив сына, незнамо от кого, часто оставляла его у мамы Омора, которая как раз в то время родила его. И Валерка, вместе с Омором часто сосали одну и ту же грудь. Они росли вместе, и вместе ходили в школу. Потом Валера, окончив восемь классов, выучился на шофера и через год загремел в тюрьму, задавив по пьянке ребенка. Из тюрьмы Валера пришел другим человеком. Он часами сидел на корточках в укромных местах парка культуры и отдыха Каджи-Сая с местной шпаной, курил анашу и жил по понятиям. Иногда в Валерке просыпался тот, прошлый, который сосал одну грудь с Омором и он, приходил в дом к его родителям, обнимал его маму и плакал. Встречая Омора на улице, Валерка говорил: "Муль-муль", но проходил мимо, словно боялся заразить его чем-нибудь нехорошим. Это было прозвище Омора, которым в детстве Валерка его дразнил. Однажды, напившись какой-то гадости, он уснул на улице и не проснулся.

-- Слушай, Омор! Ты, это! Купи у меня товар. Я тебе дешево отдам.

Мне только пять штук надо. А ты здесь штук десять возьмешь, если с умом "толканешь" - Серый взял Омора за рукав и просительно заглянул ему в глаза.

-- Ты что, Серый? Нету у меня пять штук. Да и не стану я "нашой"

торговать. Это же надо знать, кому! - Омор встревоженно отодвинулся.

-- Ты ж грил, поспрашиваю. Я тебе оставлю, а ты поспрашивай. А потом "толкнешь"! - Серый был настойчив.

-- Да нету у меня "бабок"! - Омор протрезвел.

-- Ты, это! Омор! Я Вовчику пять штук должен. Он сказал: "Привезешь до завтра пять штук - мы квиты. Не привезешь - даже на счетчик сажать не буду. Заточку в бок и все дела". Ты же Вовчика знаешь. Он зря "базарить" не будет. Блин, у меня двое детей. Пацан и дочка, три годика. Помоги, брат!

-- Что же ты с Вовчиком связался, Серый? Это же та еще падла! - Омор смягчился.

-- Дык-блин. Мне бабки нужны были срочно, на похороны. Матушка у меня померла, два месяца назад. Ни у кого нет денег. Я туда - сюда. А тут Вовчик меня встретил возле "хлебного" и грит, мол, слышал про твою беду, приношу, мол, свои соболезнования. Могу, грит, помочь. Я и взял сдуру. Думал, на рыбалку съездю пару раз с Проханом и рассчитаюсь. А Прохан в Россию надумал сваливать как раз. Мне грит некогда, вещи, грит, надо паковать. А дней десять назад Вовчик меня вечером на улицу вызывает, я как раз телик смотрел и грит: "Отдавай бабки". Я ему грю, ты погоди, я на рыбалку смотаюсь, рыбу продам и рассчитаюсь. А он ни в какую. Давай, грит и все. А потом, вроде как смягчился и грит. Ладно, мол, ты мне помоги, а я тебе. И предлагает "нашу" продать. Ну, я ему грю, да я такими делами не занимаюсь. Ну, он промолчал, твое вроде дело. Я, грит, помочь хотел и ушел. А потом вот, как с ножом к горлу - или бабки или ехай в Бишкек! Про тебя он ничего не грил. Это я придумал. Ко мне твой братан подъезжал, когда я трассе попутку ловил, на берегу. Он куда-то на своем "лохмоте" ехал. Передавай, грит, привет брату, он, мол, на Ошском сахаром торгует. Ну, я приехал и сразу на Токмакскую, к пацанам каджисайским, а там гиблое дело, никого. Я потолкался - потолкался и тебя вспомнил. Подумал, что ты мне помочь сможешь. Вот такие дела, брат. Помоги! - Серый опустил

голову. Омор молча смотрел на земляка и думал. Связываться с наркотиками не хотелось. Но земляка было жалко. Вообще-то Омор знал некоторых торговцев, которые баловались травкой, но у тех был свой круг, и Омор никогда не знался с ними. Но, попробовать можно было. А вдруг поймают? Все тогда. Тюрьма. А вот этого не надо. Но можно же и по-тихому. По-умному. И "навариться" можно на этом. Пять тысяч сомов у Омора были. Было и больше, но их Омор прятал на "черный день". Да с этой "наши" и не "наваришься" сильно, но Омору было жаль земляка. Перед ним сидел осунувшийся молодой, но уже сильно потрепанный жизнью человек. Омор колебался. Затем он посмотрел еще раз на Серого и, оглянувшись к стойке, громко крикнул:

-- Хозяйка! - Сонная хозяйка на миг потеряла равновесие и грузно начала падать. Пытаясь удержаться, она задела рукой стаканы и посуду, стоявшую на стойке. На грохот упавшего тела и разбитой посуды из-за занавески выскочили две молоденьких девчушки и бросились помогать хозяйке.

-- Сколько я должен? - Омор, сдерживаясь, чтобы не расхохотаться, поднялся из-за стола и подошел к месту происшествия. Слушая стоны вперемежку с перечислением цен на лагман и водку, Омор наконец уплатил и подошел к сидящему земляку, который тоже улыбался. Действительно, вид падающей хозяйки немало позабавил их.

-- Пошли отсюда! - Омор направился к выходу. Серый вышел за ним.

-- Ну, чо, брат? - Серый вопросительно посмотрел на Омора.

-- Ладно. Давай свой товар! - Происшествие размягчило сердце Омора и притупило сомнения.

-- Ну, брат! Век не забуду! Выручил ты меня! - Серый взволнованно схватил Омора за руку.

-- Да ладно! Давай отойдем в сторонку - Омор пошел по направлению к переулку, испытывая непонятное удовольствие от своего согласия. Через некоторое время, Серый получив деньги и не переставая благодарить, ушел, а Омор остался, сжимая в руке узкий пояс, в котором Серый привез наркотик. Затем, все еще недоумевая, как же ему угораздило поддаться на уговоры, Омор спрятал пояс в каморке, где хранил мешки с сахаром. Затем зашел в киоск, выпил еще полстакана водки и поехал к себе домой. День закончился.

Глава 11.

Следователь Каралаев сидел в кабинете и задумчиво водил карандашом по листу бумаги, лежащей перед ним. Нужно было писать отчет о проделанной работе, а ничем порадовать начальство следователь не мог. Копнувшись в спиртовых делах, Каралаев быстро понял, что за этим бизнесом стоят такие высокие чины, что даже и подумать нельзя было о том, чтобы попробовать кого-нибудь из них "прижучить". Начальство сказало - убийство раскрой, но спирт не трогай! А раз так, то и все уголовное дело об убийстве торговца спиртом повисало в воздухе. Похоже, что еще одним нераскрытым делом архив пополнится. Но, Каралаеву было жалко отдавать дело в архив. Начальство не обрадуется, а начавшаяся удачно карьера следователя может оборваться, не успев начаться. Надо было что-то делать. Дядя из прокуратуры, которому Каралаев докладывал обо всех своих действиях, с самого начала посоветовал не связываться со спиртом. "Надо найти какого-нибудь лоха, типа наркомана или алкаша, которому терять нечего и "повесить" на него убийство" - говорил дядя, сумрачно глядя на виноватое лицо племянника. "Как же так, на невинного человека..."- Каралаев, теряясь, смотрел в пол. "Да этот наркот, не сейчас, так потом, все равно кого-нибудь грохнет за дозу! А так, ты общество очистишь от "грязи" и себе дорогу откроешь!" - дядя говорил уверенно и со знанием дела. Бестолковость племянника его злила. "Оглянись, дурень! Все так делают!" - Каралаев обещал подумать. Но думай-не думай, но дело пахло "висяком", т.е. нераскрытым убийством и могло сильно испортить отчетность райотдела. Начальник следственного отдела, между прочим, несколько раз заскакивал в кабинет, но, выстрелив несколько незначительных фраз, снова выскакивал в коридор по мелким поводам. Наконец, войдя в комнату в самом конце рабочей недели, начальник спросил

-- Ну, как там у тебя с убийством? Продвигается дело?

-- Да-а. Продвигается - Каралаев поднял глаза и по-собачьи посмотрел на майора.

-- Таа-к! Понятно!

-- Сам "добьешь" или кому-нибудь передать? - Начальник посмотрел в окно.

-- Сам. На следующей неделе закончу. - Каралаев встал и вытянулся.

-- Смотри! Я пойду доложу полковнику, что все идет к завершению и поимке преступника. Не подведи! - Майор выскочил в коридор и помчался докладывать. Следователь сел и снова задумался.

На кого же повесить "мокруху"? Ясно было, что для убийства нужен был повод. Поводом могли быть разные причины: невозвращенные долги, ссора или просто желание выпить. Кому выгодно было убить Алыма? Вообще тот же Коля Лысый мог его убить. За бутылку спирта. Небось, на дню по нескольку раз приходил на "точку" клянчить. Но Коля был щуплый мужик и никто не поверит, что он мог всадить нож в продавца. Тем более наверняка у Коли есть алиби - сидел наверное где-нибудь в компании таких же алкашей и пил. Но кстати, таким и веры нет. Они могут все что угодно сказать, тем более что никто из них наверняка и дня недели не помнит из-за беспробудного пьянства. Так, значит Коля Лысый. Теперь, Калыс Бакиров. В ходе расследования Каралаев выяснил, что после ссоры на Ошском базаре, Калыс уехал к себе в село и находился там все это время, что подтвердил и местный участковый. Значит убийство из-за мести, на которое так надеялся старший лейтенант, не проходит. Кстати оставался еще парень из Кочкорки, знакомый Калыса, но его никто не видел после драки в кафе. Кстати, Каралаев встретился и с Адилом, который по слухам мог заниматься и торговлей спиртом, но тот так умело уходил от разговора, что следователь даже не смог толком выяснить, был ли в тот день на базаре или где еще. А когда Каралаев попытался еще раз вызвать рэкетира на допрос, ему позвонил один известный в Бишкеке человек и попросил не трогать его родственника. А вечером позвонил еще и дядя-прокурор и тоже посоветовал не трогать Адила. Во бли-и-н, дела! Как только какого нибудь родственника какого-нибудь чиновника с верхов затронешь, так сразу телефонные звонки начинаются. Этого не тронь, того не тронь! А кого сажать-то? Ну ладно, Адилет отпадает. Хотя зачем ему было убивать Алыма? Конечно, в мире дикого бизнеса, который процветает в нашей демократической стране, убрать конкурента, ничего не стоит. До сих пор стоит сожженое здание бывшего кинотератра "Чатыр-куль", где какой-то бедолага-бизнесмен устроил выставочный зал автомобилей. Говорят, несколько новеньких машин сгорело вместе со зданием. Кто поджег, до сих пор не нашли.

Омору Тенизбаеву вроде не за что убивать друга, хотя кто его знает. Следователь уже два раза вызывал на допрос этого бывшего ученого и даже взял с него подписку о невыезде, но ничего путного так и не выяснил. Вроде и алиби у него есть - пил водку на Ошском базаре. Каралаев расспросил официантку и она подтвердила, что в тот день, вечером, Омор сидел у них в кафе и пил в одиночку. Время она не помнит, но говорит вечером. А перед этим он торговал сахаром. Это подтвердили торговцы сахаром. Правда никто не помнил, отлучался ли Омор на время или нет, но один из них сказал, что Омор часто отлучается, так как ему надо все время поддерживать себя алкоголем. Обычно он уходит не надолго - что там, сто граммов "вмазать" в соседнем кафе - но в тот день отсутствовал пару часов. Оморовские мешки с сахаром в камеру хранения сдал один из соседей. Уже почти темно было. Эге! Стоп. Жена Алыма говорила, что в тот день Омор искал Алыма и приходил к ним домой, часиков в 4. А торговцы говорят, что Омор отсутствовал пару часов и появился на сахарном "толчке" поздно. Уже темнело - значит, где в 6. Что - то здесь не сходится!

Через некоторое время следователь уже сидел в опустевшем доме Алыма и снова допрашивал его заплаканную жену. Из разговора он выяснил, что действительно, в день убийства Омор приходил домой к Алыму, где-то часа в четыре пополудни и искал его. Когда Мира сказала, что Алыма нет, Омор сказал, что поедет искать его. А следователю Омор сказал, что после того как он узнал, что Алыма нет дома, вернулся сразу на базар. Зачем ему врать?

Еще через час Омор сидел перед следователем и снова рассказывал ему уже знакомую историю, но когда приехали опера, проводившие обыск в складе, где Омор хранил сахар и привезли с собой сверток с анашой, замолчал.

Через два дня после интенсивных допросов и мучительных ночей в душной камере предварительного заключения, где специально подсаженные зэки сначала жестоко избили его, а потом пытались "опустить", Омор попросился на допрос и сказал, что готов дать признательные показания.

Глава 12 .

Автобус "Юшунг" китайского производства, с 20 пассажирами в салоне выехал из Бишкека в два часа ночи. Через час, забрав в г. Токмак еще четырех пассажиров, водитель выехал на объездную дорогу и заправил под завязку два основных бака на казахской автозаправке у моста имени Дунларова. Напарник водителя, сунув на ходу купюру выскочившему из двухэтажного поста гаишнику, удовлетворенно взглянул на датчик уровня топлива, уселся поплотнее на мягкое сиденье позади водительского места и сказал: "Топи!". Автобус, пахнув синим дымом, тронулся в путь. Торговцы, вначале внимательно следившие за дорогой и почти не обращавшие внимание на телевизор, висящий над проходом, расслабились и многие из них уже спали, крепко прижимая кто локтем, а кто и ногами, деньги, уложенные у кого где. Большинство хранили деньги в плоских кожаных сумках, висящих на шее под рубашками. Другие сшили специальные широкие ремни, в которые можно было заложить несколько сот тысяч долларов. Каждый догадывался, где сосед спрятал деньги, но, понятное дело, вида не показывал, придерживаясь неписанного закона. Никто также не показывал виду, что беспокоится о безопасности и переживает за сохранность денег.

Все были свои. Только двое из пассажиров были чужими. Они никаких денег при себе не имели. Их задачей было обеспечение безопасности. Один из специально нанятых для охраны людей, сидел с правой стороны от водителя, на переднем месте и зорко поглядывал на дорогу. Автомат "Узи" китайского производства был пришпилен липкой лентой к правой боковой стенке сиденья и его ручка была как раз под локтем телохранителя. Другой охранник сидел на заднем, полностью свободном сиденье, прямо по центру. Такой же автомат он держал, не скрываясь, на коленях и позевывая, демонстрировал уверенность и бесстрашие.

Пустынная дорога навевала сон, но водитель, который изредка поглядывал в зеркало на пассажиров, был свеж и профессионален. Напарник, который также хорошенько выспался перед рейсом, дремал только ради приличия. Изредка он открывал глаза, бросал взгляд на дорогу, на сидящего справа охранника и снова окунался в дрему.

Турсен Умидов, молодой мужчина 34 лет, сидел позади охранника, справа по ходу движения и не спал. Неясные колебания, которые поначалу овладели его мыслями, улеглись и он стал думать о своей семье, а затем и о своем деле. Теплая волна подкатила к его горлу, когда он вспомнил свою крошечную дочурку, которая родилась как раз накануне его отъезда. Это был четвертый и долгожданный ребенок. До этого были только мальчики, а его жена так хотела дочку. Если бы не острая необходимость, Турсен бы остался дома, чтобы помочь жене ухаживать за ребенком. Несмотря на свою внешнюю суровость и жесткость, Турсен был любящим отцом и заботливым мужем. Как и положено восточному мужчине, этого никогда никому не показывал, даже собственной жене. Но надо было ехать. Дела на рынке обстояли не лучшим образом. Торговцы побогаче подминали под себя мелких торговцев, скупая их контейнеры и всячески мешая им развиваться. Турсен оставался на плаву только благодаря своей стойкой независимости, за которую ему пришлось немало потрудиться. Горбатиться на чужого дядю он не хотел, но на то, чтобы "раскрутиться в полный рост", ему не хватало средств. Но в этот раз ехать за товаром его заставили обстоятельства да и родственники упросили его поехать, зная его способность постоять и за себя и за дело, если придется. Кроме того, жена Турсена была родом из Атбаши и почти в каждом из сел, расположившихся вдоль трассы Бишкек - Торугарт жили ее многочисленные родственники. Несмотря на то, что Турсен был уйгуром, он очень хорошо знал обычаи и традиции кыргызов. Более того, он превосходно знал родословную почти каждого из кыргызских родов и мог часами спорить с каким нибудь аксакалом о том, от какого именно предка пошел тот или иной род. Люди, которые не знали, что Турсен уйгур, принимали его за кыргыза. Только его зеленые глаза, в которых иногда загоралась уйгурская надменность, выдавали его.

Когда, наконец, после долгих споров, как и когда ехать, решили все же арендовать автобус (так было дешевле), Турсен воспротивился предложению нанять охрану. Он попытался убедить торговцев, что они и сами могут постоять сами за себя. Кроме того, нанимая охранников, они тем самым выдают и свои планы, например, маршрут и время. Никто, кроме тех, кто поедет, не должен был знать, когда именно и кто именно собирается ехать. Охранников просто так на дороге не найдешь. Надо обращаться к какой-либо фирме, которая имеет лицензию на охранную деятельность. Помимо того, что это будет стоить недешево, какой-то круг посторонних людей будет посвящен в их планы. А это нежелательно. Но большинство высказалось за то, что нанять охранников. Тем более, что весь базар знает, что они собираются за товаром. Все же хорошо, если тебя будут охранять люди, умеющие это делать. У них, наверное, и право на ношение оружия будет. И так спокойней. Погасив в себе недовольство, Турсен согласился с мнением большинства, но попросил, чтобы именно ему поручили вести переговоры с фирмой.

Через некоторое время Турсен нашел на фирму, которая занималась охраной объектов, а также готовила телохранителей и предоставляла разного рода услуги. Обговорив цену, Турсен попросил познакомить его с охранниками. Ему показали двух парней, одного их которых звали Володя, а другого Руслан и Турсен остался доволен.

Когда автобус подъехал к дому номер 12 в микрорайоне "Восток-5", охранники уже сидели в машине. Турсен оглядел уже знакомых ему двоих плотных молодых мужчин со спокойными лицами. Те выглядели профессионально. Ничего приметного в этих людях не было. Обыкновенные русские парни, правда, Руслан был больше похож на татарина. Руслан сел вперед, а второй проследовал на заднее сиденье и вежливо попросил это сиденье не занимать. Повинуясь безотчетному порыву, Турсен сел на сиденье за Русланом. Некоторые торговцы, попросили забрать их у собственных домов. Пока автобус колесил по городу, заезжая то в один то в другой переулок, Турсен внимательно следил за реакцией охранников. Те вели себя спокойно, при этом тоже внимательно оглядывали входящих в автобус людей. Турсен успокоился.

Через некоторое время водитель спросил напарника, дремлющего сзади:

-- Ну что, через Кувакы рванем?

-- Ну конечно, гаишников же нету! - ответил напарник, не открывая глаз.

-- Надо бы ступицу посмотреть, на заднем правом. Что-то гудит там, мне кажется! - сказал водитель, взглянув в зеркало заднего обзора. Вдалеке показались фары автомобиля, быстро нагоняющего автобус.

-- Посмотрим. Вот вернемся из рейса и посмотрим - сказал напарник и открыл глаза. Он похрустел шеей, достал пачку сигарет и через неколько секунд ароматный дымок уже наполнял автобус.

-- Включи кондиционер - попросил Турсен.

-- Хоп! - сказал водитель и нажал кнопку на щитке. Идущий сзади BMW с ревом обогнал автобус и быстро исчез за очередным поворотом.

-- Во дает! - равнодушно сказал напарник и стряхнул пепел в проход.

-- Этот BMW уже второй раз меня обгоняет - сказал водитель.

-- Точно! Я его номера запомнил, когда он нас на "холодной воде" в первый раз обогнал. Кроме него, на трассе вообще машин не было - вклинился в разговор охранник и локтем пощупал автомат.

-- Да это таксит какой-то, запоздалый - сказал водитель и увидел впереди приземистое здание с вывеской "Кафе Ализа. Жареный рыба. Форел" и железные конструкции строящейся автозаправки у моста через речку Чу. Потом показался огромный плакат "Транспорту общего пользования проезд через перевал закрыт" с красным кирпичом на фоне красного круга. Водитель с видимым удовольствием повернул направо и через некоторое время автобус стал взбираться на подступы к перевалу.

-- Слушай! Что это они здесь запрещают ездить, перевал-то плевый? - напарник, увидев, что подремать больше не удастся, наклонился и стал вглядываться вперед.

-- Ну, как! Там же круто, с кочкорской стороны. Аварии могут быть, поэтому и закрыли - водитель приготовился в сотый раз обсудить давно обмусоленную тему.

-- Да какой-там, аварии! Шабашка гаишникам нужна - вот они и закрывают все подряд! Дай им полтинник, они на все глаза закроют. Езжай куда хочешь! Что ты думаешь - на ровной дороге аварий не бывает? Тогда надо и дорогу Бишкек -Токмак закрыть, потому что там аварии бывают. Возле Токмака, на объездной, знак стоит "Ваша скорость с 57 по 75 километр не более 70 км в час"- вот дают, а! Ничего нет, ни села тебе или деревни вокруг и 70 км в час! Явно какой-то гаишник взял этот кусок дороги в аренду! А Акаев Киргизию взял в аренду! На пятнадцать лет! - Напарник снова полез в карман за сигаретами.

-- Слушай брат! Не кури, а? - Турсен тронул напарника за плечо.

-- А что? - повернулся недовольно напарник .

-- Люди пожилые едут. Плохо кому-нибудь может стать. Ты же курил только-что! - Турсен улыбнулся.

-- Точно! На перевале тормознусь, там покуришь - водитель взглянул в зеркало внутренного обзора и краешком губ улыбнулся Турсену.

-- Вообще-то, баранка - это мое рабочее место. И я могу использовать рабочее место так, как это удобно мне для выполнения работы. А для этого мне надо курить!- напарник беззлобно посмотрел на Турсена.

-- Ладно. Потерплю. Но тогда пусть байке твои не пердят! - Напарник улыбнулся, засунул пачку в карман и снова заговорил.

-- Слушай, как это получается! Еду я на своем микроавтобусе с семьей в Нарын. Мне на Иссык-Куль не надо. Мне в Нарын надо! А меня через перевал не пускают, потому что автобусам нельзя. А через Рыбачье ехать, значит надо на экологическим пункте платить, как будто бы ты на Иссык-Куль едешь. Во, дают, суки! Обратно через два дня еду, опять через Кувакы не пускают. Опять через Рыбачье еду, а там еще один экологический пукнт стоит, уже с той стороны, "Кызыл Омпул " называется. Они говорят, давай плати, потому что через Рыбачье едешь, может на Иссык-Куль. Я говорю, я домой еду в Бишкек, через Кувакы нельзя. А они говорят, ничего не знаем, плати. Бли-ин! Короче все делают, чтобы с тебя две шкуры содрать! И ничего не докажешь! Вот и приходится гаишникам давать, чтобы через перевал пускали. Лучше бы поставили там кассу и брали бы деньги как за проезд. Глядишь, может хоть дорогу подремонтировали бы!

-- Да - уж, отремонтировали ли бы, жди! Попали бы денежки в карман какому-нибудь байке! - сказал водитель, поглядев на приборную доску.

Автобус медленно поднялся на перевал и остановился.

Глава 13.

Омор сидел, обхватив голову руками, в кабинете у следователя Каралаева. Тот быстро заполнял протокол допроса, внутренне ликуя. Дописав, он подвинул бумагу Омору и сказал:

-- Подпиши здесь! Нет. Сначала напиши "С моих слов записано

верно" и подпиши. Число поставь!

Омор обреченно подписал протокол и посмотрел в окно. За окном желтела на излете осень. На ржавом карнизе сидел воробей и грелся, зажмурив глаза, на заходящем солнце. Блеклое небо, похожее на застиранное казенное одеяло, тоскливо доживало очередной день.

-- Ну вот, молодец! Сейчас тебя в СИЗО отправят и если, все будет

хорошо, быстренько получишь срок и в колонию. А там, если будешь вести себя хорошо, может быть получишь "условно-досрочное" и снова будешь сахаром своим торговать! - Каралаев был взволнован и поэтому говорлив.

-- Сколько мне дадут? - Омор обреченно посмотрел на осень за

окном.

-- Ну, если без отягчающих, то лет 7-8, я думаю! - Каралаев положил протокол в тоненькую папку и встал из-за стола.

-- Зря ты парень, другана своего "замочил". Из-за бабок, бля! У него же дети есть! - Каралаев подошел к двери и открыл ее.

-- Охрана! - он высунул голову в коридор и в следующую секунду дверь с грохотом захлопнулась у него на шее. Следователь обмяк и сполз на пол.

Омор толкнул окно, безвольно висящее на ржавых шпингалетах. Оно со скрипом открылось, теряя ошметки когда-то синей краски. Внизу, всего в метре от окна, виднелась пологая крыша навеса, который перекрывал вход в подвал. Омор бесшумно спустился на крышу, а затем спрыгнул на асфальт, покрывающий внутренний двор.

-- Стой! Стой, стрелять буду! - из окна высунулась голова какого-

то милиционера, но выстрела не последовало. Не обращая внимание на крики, Омор подбежал к забору, ограждающему внутренний двор райотдела и не без усилий перелез через него, использовав кучу каких-то досок, наваленных прямо у забора. Перед ним был двор жилого дома. Cлева виднелся канал, за которым высился недостроенный дом, а cправа, за небольшим парком виднелась улица Орозкожоева, на которой находилось здание райотдела. Омор побежал влево. Он спрыгнул в канал, побежал к виднеющимся невдалеке железным гаражам, протиснулся в узкую щель между двумя гаражами и затих, прикрывшись каким-то хламом.

Выбежавший в коридор второго этажа Отдела сотрудник милиции, который первым увидел Омора во внутреннем дворе, наткнулся на шкаф, который перетаскивали из одного кабинета в другой. Пока злополучный шкаф заталкивали обратно да выясняли, кто сбежал, время было потеряно. Следователь Каралаев, потирая шею, матерился по-русски вперемежку с кыргызским. Милиционеры для порядка обшарили близлежащие дворы, но безрезультатно. Через некоторое время была объявлена операция "Кольцо" и райотделы получили подробную информацию о бежавшем. Теперь уже каждый из дежуривших в этот день милиционеров считал своим долгом в первую очередь найти сбежавшего преступника. Ведь, если можно, так просто сбежать прямо из здания милиции, то чего стоит вся милиция! Надо было спасать честь мундира.

Через некоторое время, Омор, решив, что суматоха утихла, вышел на улицу Некрасова и сел в маршрутку N 246, следующую в район Мединститута. Выйдя из бусика в районе на перекрестке Советской - Ахунбаева, Омор пробрался к Центральной сейсмостанции, расположившейся в укромном месте, между Институтом онкологии и Институтом туберкулеза и, разбив оконце, влез в вагончик, который стоял во дворе сейсмостанции. Когда-то, когда еще лаборатории Института сейсмологии арендовали помещения в здании Отдела энергетики, что разместился на улице Ахунбаева, напротив Мединститута, одна из лабораторий размещались в здании Центральной сейсмостанции. Вагончик принадлежал Институту и в нем иногда сиживали его сотрудники, чтобы в укромном местечке выпить бутылочку-другую. В одном из двух отделений вагончика можно было переспать, а в другом хранились полевое снаряжение.

Омор понимал, что рано или поздно милиция придет в этот укромный уголок, и поэтому решил здесь не задерживаться. Но и покидать прямо сейчас гостеприимный вагончик он тоже не собирался. Наверняка милицейские патрули прочесывают улицы в надежде, что Омор далеко не мог уйти. Надо было дождаться темноты.

Омор снял с себя пропахшую камерой одежду и надел найденные среди старых полевых вещей свитер и штормовку. Старые, но крепкие ботинки и линялые джинсы дополнили картину. Облачившись в другую одежду, Омор почувствовал облегчение.

Хотелось есть. Душа, освободившись от чувства потерянности и, объединившись с телом, требовала пищи, и, наверняка, водки. Вспомнив, что он уже не пил почти три дня, Омор привстал было, но потом снова сел. "Выйдешь - заметут"- подумал он и странно, душа согласилась. Согласилась она и на то, чтобы немного поспать.

Несмелое осеннее солнце краешком заглянуло в запыленное оконце вагончика уже ближе к обеду следующего дня. Омор, который уютно спал завернувшись в два спальных мешка, засунутых один в другой, открыл глаза и с улыбкой посмотрел на лучик солнца. Уверенность, что все обойдется, скользнула в его сердце и странное чувство овладело им. Это было чувство невиновности. Несмотря на то, что он признался в том, что убил человека и сейчас наверняка его ищут везде, в нем росло чувство невиновности и заполняло его до краев. Омор вспомнил вчерашний день, побег из Отдела внутренних дел, но чувство не оставило его. "Чему ты радуешься, дурак"- урезонил было себя Омор, но внезапно понял, откуда это чувство. Оно было от ощущения, что вчера он не пил! Не было чувства вины, которое всегда сопутствовало пьянкам. Самое интересное, что радость от того, что он сегодня трезв, притупляло тревогу за то, что его могут поймать и посадить в тюрьму. Ведь он трезв и может быть трезв еще много дней, может быть всю оставшуюся жизнь. А раз он трезв, значит еще не все потеряно и можно найти выход. Какой выход Омор еще не знал. Но пока он наслаждался своим состоянием и нежился в спальном мешке еще несколько минут.

Нужно было думать, что делать. Пойти домой или к родственникам Омор не мог. Конечно, в каждом доме засады нет, но, мало ли что. Соседи увидят, заложат. Или участкового встретишь по дороге. Вообще надо бы из города уехать на несколько дней или, может, лет. Но, чтобы уехать нужны были деньги. Последние деньги, оставшиеся от сахарного бизнеса Омор хранил у Оксаны. В свое время Омор, испугавшись, что может пропить последние деньги, отдал 15 тысяч сомов своей бывшей сотруднице Оксане, с которой поддерживал дружеские отношения. Конечно, других отношений с кореянкой, которая была на целых двенадцать лет старше его и не могло быть. Оксана была другом. Она нещадно курила, обладая при этом отменным здоровьем, имела на все здравое рассуждение и мыслила как мужчина. Омор конечно мог отдать деньги жене, но он боялся, что Асель не выдержит настойчивых просьб или угроз и отдаст ему деньги на "опохмел души". Выпросить свои же деньги у Оксаны было невозможно. Омор даже и не понимал, а на какое время он отдал их? Отдал и сказал: " На, спрячь, а то пропью!" Оксана взяла. С тех пор Омор пару раз пытался выпросить свои же собственные деньги, но Оксана была непреклонна.

Вспомнив про деньги, Омор вылез из спальника и стал одеваться. Через несколько минут он уже перелезал через забор, отделявший сейсмостанцию от Института онкологии. Еще через некоторое время он стоял у одного из домов в четвертом микрорайне, где жила Оксана. На его счастье, она была дома.

-- О! Явился! Что, опять деньги надо? - Оксана внимательно

посмотрела на Омора и отступила в глубину квартиры.Омор вошел.

-- Чай будешь? - спросила Оксана, проходя в кухню.

-- Буду! - сказал Омор и сел на синюю табуретку.

-- Ну, рассказывай. Куда пропал, чего продал, когда назад, в сейсмологию, думаешь возвращаться? Чего фингал-то под глазом? - Оксана налила в чайник воды и поставила его на газ.

-- Слушай, Оксана! Слушай и не перебивай. Ладно? - Омор знал привычку Оксаны ругать его по ходу любого повествования.

-- Ну давай. Что, послушаю. Что не послушать! - Оксана села напротив и закурила. Омор постарался быть кратким. Выслушав его без единого звука, Оксана, выкурившая по ходу рассказа несколько сигарет и успевшая налить чаю, нарезать колбасы и поставить на стол свою знаменитую чимчу, сняла очки. Потом она встала и вышла из кухни. Через несколько минут она принесла деньги.

-- И куда ты теперь? - Пожилые корейские глаза из под припухших век смотрели с жалостью.

-- Не знаю пока. Но надо уезжать из города. - Омор съел последний кружочек колбасы и положил вилку.

-- Слушай, а ты точно не убивал? - Оксана посмотрела на линялую клеенку.

-- Да ты что, Оксан! Какой из меня убийца! Я может и пьяница, но не убийца - Омор встал.

-- Да ладно! Сядь! Выпей еще чаю - Оксана о чем-то сосредоточенно думала.

-- Да нет. Я пойду - Омор присел. Вообще-то он хотел есть, но не это останавливало его. Омор знал, что Оксана могла посоветовать что-нибудь толковое.

-- Слушай! Мой брат строит Султансаринский золоторудный комбинат. Ну, ты знаешь, он же у меня строитель, у него своя фирма есть. В прошлом году он выиграл тендер на постройку жилого комплекса в Султансары и вот теперь там пропадает. Я напишу ему письмо и он тебя там устроит кем-нибудь. Места там глухие. Поработаешь там пока, а там глядишь, что-нибудь да прояснится - Оксана ловко упаковала палку колбасы, батон хлеба, какую-то банку с соленьями в целлофановый пакет с деформированным портретом Ди Каприо и положила пакет на колени опешившему Омору.

-- Да ты что! Какой там Султансары. По дороге милиции, наверное, кишмя. Да и что я там буду делать, в глуши. - Омор сделал попытку положить пакет на стол.

-- Думать будешь! Думать, как ты до такой жизни дошел! И работать будешь! Работать! - Голос Оксаны зазвенел. - Дурак! Какой парень был! Какой способный и толковый был! А теперь! Алкаш несчастный! Сиди, сейчас письмо напишу! - Оксана стремительно вышла, на ходу снова спихнув пакет на колени. Омор сдался. Конечно, если подумать, выхода у него сейчас действительно нет. Надо где-то пересидеть смутное время. Что будет потом он не знал, но уверенность Оксаны его сломила. Через несколько минут Оксана вошла в кухню.

-- На, держи. Султансары знаешь где. Моего брата зовут Володя. Володя Ким. Спросишь, его все там знают. Пересидишь там. А потом что нибудь придумаем. - Оксана сунула письмо Омору и отошла в угол.

-- Слушай, а у тебя на Сахалине родственников нет? Может, я на Сахалин рвану? - Омор не уверенно поерничал.

-- Дурак! Сахалин тебе! Ты бы подумал, как дальше жить будешь! Ни дома, ни семьи, ни детей, ни друзей! Зачем живешь, подумал бы! Сахалин! Иди давай! На автовокзал не иди! Выйди на ЖБИ, там КАМАЗы стальные конструкции до Рыбачьего возят. Сядешь с кем нибудь, доедешь до Рыбачьего, а там доберешься как нибудь. И еще прошу, Омор! Не пей! Христом Богом прошу, не пей! Ты уже у края! Это тебе Бог последнее испытание послал, посмотреть есть ли в тебе еще человеческое! Подохнешь же, как собака! - Оксана заплакала. Омор протянул руку, чтобы погладить седую голову, но сдержался и вышел.

Глава 14.

Луна тускло освещала снежные вершины над перевалом и было морозно. Несколько мужчин, которые выскочили по малой нужде, вошли в автобус, принеся с собой запах наступающей зимы. Водитель завел машину и огромный автобус, в лунном свете похожий на большую белую гусеницу, стал медленно спускать с перевала.

Турсен сидел на том же месте. Он был спокоен и уже подумывал, как бы соснуть немного. Есть такая категория людей, которая может засыпать где угодно - хоть в машине, хоть на похоронах. Стоит образоваться удобному поводу и человек уже клюет носом. Турсен не умел спать в кресле или, положив голову на руки. Для сна ему нужна была подушка и вытянутые ноги. И покой. Тряска и резкие повороты горной дороги никак не способствовали сну. Однако ехать было еще далеко, время было за полночь. Турсен вздохнул, положил голову на высокую спинку, закрыл глаза и стал обдумывать планы на будущее. После этой поездки он сможет наконец купить жене пальто из кашемира, которое она давно просила. И еще на житье-бытье хватит. Вообще, если бы съездить удачно пару-тройку раз, то можно бы и неплохо зажить. Старикам помочь, братьям. Братья, которых у Турсена было трое, пошли не по торговой части. Один из них был банковским работником, а два других почему-то стали врачами. Жили не богато, но и не бедно. На жизнь хватало, в общем. Скинувшись, недавно купили подержанную "Мазду " самому старшему из братьев. Теперь собирались купить среднему. А потом глядишь и до Турсена очередь подошла бы. Сыновья, самому старшему из которых (Фархадику!) было двенадцать лет, уже все уши прожужжали про машину. Хотят "Мерседес-190". Вообще, конечно, хорошо бы купить "Мерседес", но не для украшения, а для работы, какой-нибудь пассажирский "Мерседес-Бенц 310". Подшаманить, а потом отдать в аренду кому-нибудь понадежней. Не клят - не мят, сиди себе в контейнере, денежки капают, а 300-400 баксенышей в месяц - неплохая подмога в хозяйстве. Да-а, Мерс был бы как раз! Фархадику, любимцу, он обязательно купит Мерседес! Обязательно! Приедет и купит. Пусть ездит! Лишь бы с ним все было хорошо! Пацанов поднимать надо. Деньги нужны, деньги! Ничего, будут скоро деньги!

Турсен открыл глаза и посмотрел на дорогу. Автобус, урча отлаженным мотором, подъезжал к мосту через р. Чу. Охранник, слегка наклонившись вперед, смотрел на дорогу. Напарник водителя сидел с закрытыми глазами, откинув голову на спинку и сложив крест накрест руки на груди. Водитель был свеж и бодр. Все было как надо. Терсен закрыл глаза и снова погрузился в свои размышления.

Он вспомнил, как недавно поспорил с одним пьяницей на Ошском базаре о том, кто такие кыргызы, и откуда они пришли. Конечно, Турсен не стал бы вообще разговаривать с пьянчужкой, если бы тот не торговал сахаром. Надежда сбить цену и заставила разговориться. Торговец, от которого пахло перегаром, начитанный оказался и доказывал, что не все кыргызы пришли с Енисея. Те, которые действительно пришли оттуда, на Тянь-Шане порядком перемешались с местными племенами и образовали то, чем на сегодняшний день являются. А вот, например, кыргызское племя тёлёс, входящее в состав среднего крыла (ичкилик) вовсе не является кыргызами, а в прошлом, где-то в седьмом веке, когда ими руководил Чеби-хан, даже воевало с ними. И пришло это племя с Алтая, а не с верховьев Енисея. Причем, оказывается тёлёсы являются тюркютами, жившими раньше на Алтае, а в 1207 году вытесненных монголами в Среднюю Азию. А кыргызы, якобы, тюрками и не являются, а относятся к европеоидным западносибирским племенам. Как же так, доказывал Турсен, а язык? Ведь доказано, что язык кыргызов имеет очень древние корни.

Этот сопливый бухарик еще говорил, что кыргызы когда-то, в 840-847 гг. разгромили уйгуров, да так, что они после этого так и не смогли создать свое государство. Вот и сегодня, мол, живете на птичьих правах у кыргызов, казахов и китайцев. Да-а, обидно сказал, но он прав, этот дурно пахнущий человек! У уйгуров, история которых также глубока, как и история китайцев и самих кыргызов, не имеет сегодня своего государства. Чего нет - того нет! Ну да ладно, оставим это.

Так, как же так, тёлёсы не кыргызы?! Что, они разговаривают на другом языке, или обычаи у них другие? Нет, говорил алкаш, сверкая глазами и вытирая грязным платком шершавый нос, обычаи у нас одни и те же, но это уже было принято тёлёсами позже, в 1207 году, когда они были рассеяны войсками Джучи-хана по территории начиная от Восточного Алтая до Иссык-Куля. В настоящее время восточную часть Алтая населяют теленгиты, а тёлёсы входят как раздел в это большое племя. Несколько родов, укрываясь от беспощадного истребления монголами, были вынуждены бежать на Тянь-Шань, где они осели сначала в Фергане, а потом на Иссык-Куле, который так напоминал им их родину - Телецкое озеро. А язык дело наживное, доказывал киргизенок. Кыргызы потеряли свой настоящий язык, как и свою письменность еще в то время, когда они жили в районе Минусинской впадины. Язык Орхонских писем - это язык делесов, а не кыргызов! Язык вообще не критерий. Многие народы, которые и близко не стояли с тюрками, приняли тюркский (читай - тёлёский!) язык как родной и сейчас и не помышляют о том, что в древности они говорили совсем на другом наречии.

Сахар покупать у этого грамотея расхотелось. Вообще конечно, было что-то притягательное в его речах. Тот очень гордился тем, что кыргызы сумели сохранить свое самоназвание в течение тысячелетий. Где сейчас сарматы, скифы, половцы, саки или кельты там какие-нибудь? Мощнейшие народы! А история покрыла прахом их кости и от них остались только названия. А народы исчезли - ассимилировались, развеялись по свету. Когда кыргызы уже были и о них упоминал китайский путешественник в 200 году до нашей эры, о русских еще никто и не знал! Русскими себя русские стали ощущать и называть только после Куликовской битвы! А это когда было - в тысяча триста шестьдесят каком-то? А до этого там были вятичи, туличи и другие. Китайцы, правда, были. Ведь они имеют исторические записи, которые велись в течение последних пяти тысяч лет. И все что могло представлять интерес для торговли или для завоевания, китайцы записывали и картировали. Про кыргызов китайцы упоминали, да! А про французов или японцев нет! А их и не было! Были какие-то дикие племена, которые и толком не знали, кто они такие - то ли жужане, то ли инопланетяне!

В речах того пьяницы, конечно, есть резон. Сохранить свое самоназвание - на это конечно, надо иметь волю и мужество народа. Конечно, сидя в лесах, как древние кыргызы, сохраниться было легче!. А вот ты попробуй встать лицом к лицу к тем же китайцам, да сразиться с ними не жизнь, а на смерть. По лесам не набегаешься! Наступит время и надо будет отстоять свое право называться кыргызом или сарматом. Выходит, что сарматы за свое право называться сарматами заплатили жизнями всего народа! Велика цена, но они заплатили и никому не остались должны! А кыргызы не стали платить. Они просто ушли от уплаты. Вообще конечно, это хороший метод. Взять и просто уйти! Не разбираться, кто сильнее, кто древнее. Как только заварушка какая историческая, так сразу в лес! Исход народа называется. Вот и сейчас, когда тяжело, кыргызы исходят в пьянство, как тот базарный "этнограф".

Конечно, когда современных государств не существовало, действительно можно было в какой-нибудь лес уйти. А вот в 1916 году, кыргызы, верные свой тактике исхода, тоже пытались уйти в Китай. Уйти от русского царя к китайскому богдыхану? Хрен редьки не слаще. А в результате сейчас в Синьцзяне около ста тысяч кыргызов живет. И не лучше, чем уйгуры. Даже хуже. У уйгуров в Синьцзяне много людей, которые выбрались в начальники. А в Урумчи начальствующих кыргызов можно по пальцам одной руки посчитать. Вообще конечно, может оно и лучше - уйти и сохраниться? Евреи, так те вообще сорок лет по пустыне скитались! Ушли, чтобы сохраниться. Моисей видимо, не дурак был. За сорок лет, те кто остался от старой жизни, те кто помнил старые законы и обычаи, умерли. Появилось новое поколение, готовое к новым идеям, с незасоренными мозгами. Вот тогда Моисей и привел их в мир. И тогда они этот мир завоевали. Не натурально, конечно. Но если в Америке 70% миллионеров евреи, кто управляет это могучей страной?

А вообще, Акаев, конечно, молодец! По порядковому номеру! За то, что был первым. А за то, что своим руководством создал страну, насквозь пронизанную коррупцией - дак за это кыргызы еще сто лет расплачиваться будут. Ведь теперь нынешние пацаны со школьной скамьи знают и видят каждый день - хочешь хорошо жить - дай в лапу! Ну и что из них выйдет? А ничего! Они тоже будет брать и жить по правилу - умри сегодня ты, а завтра я! Да-а, где ты, кыргызский Моисей? Увести надо народ в леса, почистить его там и через сорок лет снова в мир! Конечно, сейчас никуда не укроешься, и как же быть? Как же от такой скверны избавиться? Да, вообще... пострелять всех надо! Ну, не всех конечно! А тех, кто берет.... И тех, кто дает. Значит, всех? Одни пенсионеры останутся. Им платить нечем. А они тогда снова коммунистов позовут, новую-старую жизнь налаживать. Видали мы ее, старую жизнь, когда, чтобы ковер купить, надо было ударником социалистического труда быть. А очередь на холодильник была длиной в несколько лет. Не-ет, не надо!

Турсен тряхнул головой и открыл глаза. Бледно-зеленый свет приборной доски освещал входную часть автобуса. Водитель не спит, охранник то же, напарник не в счет. Турсен обернулся и посмотрел в хвост автобуса. Второй охранник, спал, положив автомат между ног, дулом вниз. Пусть спит! Скоро будет не до сна!

Турсен повертел затекшей шеей и снова закрыл глаза. Автобус, слегка притормозил у Т-образного перекрестка на пересечении объездного шоссе и дороги, ведущей из Кочкорки, потому что какой-то кыргызбай, видимо не зная, что он обязан остановиться на знак "STOP", висящий как раз на его пути, пронесся, сломя голову, прямо перед мордой "Юшунга " в сторону Нарына. Затем машина мягко повернула на юг и начала набирать скорость.

Глава 15

Водитель Камаза оказался земляком. Омор только подошел к воротам ЖБИ как оттуда выехал длиномерный КАМАЗ. На поднятую руку водитель среагировал быстро и тяжелая машина, протяжно скрипнув тормозами, остановилась прямо посереди улицы Горького, не обращая внимание на сигналы тщедушных легковушек.

-- Рыбачье, братан!? - Водитель высунул узкое лицо в окно.

-- Да. Рыбачье!- Омор не успел удивиться

-- Прыгай быстрее! - дверь открылась и через секунду, дрогнув беременным телом, КАМАЗ двинулся.

-- А откуда ты знаешь, что мне в Рыбачье надо? - Спросил Омор, как только машина заняла место в потоке машин.

-- А кто еще сюда ходит, кроме тех, кому надо по дешевке в Рыбачье?- ответил водитель вопросом на вопрос.

-- А-а, да!- Омор замолчал.

Через некоторое время КАМАЗ наконец выбрался из городской толчеи на объездную дорогу.

-- Ну-у, теперь и газануть можно! - Водитель устроился поудобнее и спросил:

-- А ты откуда сам?

-- Я с Каджи-Сая. А ты? - Омор посмотрел на худого паренька, подумав, как такой малец управляется с такой огромной машиной.

-- Так я тоже с Каджи-Сая!- Водитель обрадовался.

-- Ты, что там постоянно живешь? - спросил Омор.

-- Да нет. Мы туда переехали с Покровки. Батя там на шахте работал, пока ее не закрыли. А потом батя умер. У меня там мать с сестрой живут. На "промке"! - водитель оживленно посмотрел на Омора, ожидая ответного рассказа.

-- А у меня там отец и брат с семьей. Я то давно оттуда свалил, еще в 71 году, как только в институт поступил. С тех пор в Бишкеке живу - Омор раздумывал, вступать в разговор или отмолчаться.

-- В институт?- Водитель недоверчиво посмотрел на мешки под глазами Омора и окинул его взглядом.

-- Да. В Политех ! - Омору стало стыдно.

-- Давайте познакомимся, байке. Меня Мурат зовут! - водитель протянул замасленную шоферскую руку.

-- Омор! - Омор протянул свою.

-- А в Бишкек вы что делаете, ну, я имею ввиду, чем занимаетесь? - спросил водитель.

-- Сахаром торгую! - сказал Омор и сам себе не поверил.

-- Сахаром? - водитель снова оглядел пассажира.

-- Ну что байке, соточку вмажешь? - вдруг спросил он.

-- А есть? - автоматически спросил Омор и ему снова стало стыдно.

-- Я всегда с собой фунфырек вожу. После смены вмажешь с кентами и ништяк! - сказал водитель и вытащил из-под спинки початую бутылку водки "Император Азии" и протянул Омору. Водки в ней было около половины. Омору вдруг захотелось отказаться и это желание вдруг оказалось таким сильным, что он поторопился взять бутылку.

-- О! А у меня как раз колбаса есть. И хлеб! Ножик есть? - Достав из бардачка нож, Омор быстро порезал колбасу и хлеб большими кусками. Сделал бутерброд и протянул его водителю. Затем он достал стакан, он быстро налил полстакана водки и залпом выпил. Организм с сомнением принял жидкость и несколько секунд думал - принимать или не принимать. Водка не успела дойти до желудка - рассосалась по пути. А потом, кровь прилила в голову и через несколько минут Омор уже рассказывал свою жизнь, забыв, что некоторое время назад раздумывал, заводить ли разговор.

-- Да, братан, вот ты на меня смотришь и не веришь, что я в Институте учился. А я ведь учился. И я даже кандидат геолого-минералогических наук.

В 1976 году по распределению попал я в г. Уральск, тогда еще Казахской ССР. Тогда же ведь у нас распределение было по всей Средней Азии, а то и по Союзу. Ну, короче, попал я там в проектный Институт, Казапгипроводхоз назывался. Ну, там исследования разные под каналы и водохранилища проводил. Сначала я простым инженером работал, а через год поставили меня начальником буровой партии. Вот где лафа началась! Шесть буровых отрядов было в партии, в каждом отряде по две машины (буровая и вахтовка) и четыре головореза: два водителя (по совместительству рабочие), буровой мастер и помбур. Каждый из работяг по меньшей мере три года сидел в тюряге. Почему, спрашиваешь? Ну, там, ты знаешь, река Урал течет. Так там весной, когда нерест осетра начинается, что творится-а-а! Народ там ушлый, уральские казаки называется. Казаки, а не казахи, ты не путай. Они при Екатерине второй целый полк вояк выставляли при полной амуниции. Они этим и сейчас гордятся! А один старик при мне помирал, плакал - говорит, блин, не прощу себе. Я говорю, что такое? Стрелял, говорит, в Ваську Чапаева, когда он через Урал плыл да промазал. Жалко, говорит. А Урал, там пешком перейти можно. Там только посередине поглубже, где речные суда ходят, где-то по грудь. Как Чапаев потонул, даже не представляю себе.

Так вот, как весна начинается - народ из партии увольняется. Все браконьерничать идут. Веревку такую натягивают через речку, с крючьями и красная рыба, типа белуги, плывет и спиной за эти крючья и цепляется. А потом они на лодочке, чик-тока! и рыбку эту снимают. Живот ей вспарывают и черную икру в ведро рукой. А рыбу, во-о-т такую! в речку. Она там только хвостом повиливает и ни на что уже не годная. Подыхает! Запах там такой стоит в это время! Все гниет! Какой там рыбнадзор! Рыбнадзор сам браконьер еще похлеще! Так вот там почти каждый мужик в тюряге сидел за браконьерство! Поэтому и в буровых бригадах почитай одни зэки работали. Ну и, естестно, и порядки у них там как в зоне. Шныри, параша и всякое такое!

Ну, короче, жил я там припеваючи. У нас в отделе 35 человек женщин и всего три мужика - начальник отдела, Юрий Александрович такой был, хромой, его зам, алкаш запойный и я. Когда я только приехал, меня начальник в отдел привел - знакомиться. Говорит, вот вам молодой специалист. Как бабы выглянули из-за кульманов - мать моя! Какие хочешь - молодые, старые, русские, казашки! Выбирай!

А в самом Уральске ба-а-б было молодых. Как в Иваново! В городе две фабрики- имени Большевички и фабрика - Первое мая. Работницы только бабы! Так вот, в автобусе едешь - только два мужика в салоне - ты да водитель. Пока с заднего салона вперед пройдешь - вся жопа в синяках! Бабы щиплются. Казашки, они же знаешь, более раскованные, чем наши. Наши-то, они домострой любят. Трахнул - значит женись!

Короче, там две девятиэтажки было прямо в центре города. Это были общаги этих фабрик. Мы называли их "ЦПХ" - центральное п...хранилище!. Там я вечером заходил в одну комнату, а просыпался уже в пятой или шестой. Весь изможденный. А что! Денег у меня море было, парень я щедрый! Правда зарплата была у меня всего 140 рублей. Ну, для тех времен хорошие деньги были. Булка хлеба 16 копеек стоила, а пузырь водки три рубля! Пирожок с рыбой или картошкой стоил 3 копейки! Так я ту зарплату и не ходил получать! Забывал! Каждую получку каждая буровая бригада мне в стол по сотне кидала. За что я им наряды как надо закрывал. Поначалу то, знаешь, я только после института, черт его знает, как эти наряды закрывать. Нас-то этому не учили. Ну, закрыл я им в первый раз, так они меня чуть не убили. Кричат, ты что, балайка, где это видано, чтобы буровики по 300 рублей получали! Да мы никогда меньше 600 не имели! Начальник говорит - ничего не знаю, разбирайся сам. Ну, я пригласил в ресторан Борю Фадеева, там он самый авторитетный был и дядю Федю, татарин там такой был, старый! Налил им по сто грамм и говорю - поучите, мол, мужики, что да как! Ну, тяпнули они, я им по второй, а потом и по третьей. Дядя Федя говорит, ну вот теперь слушай. И давай меня учить! Короче, я им в следующий раз так наряд закрыл, что они сами не поверили, что все эти деньги им.

Жил я там в общаге. Трехкомнатную квартиру нам троим дали, вроде как общага. У меня книжка была - "Города и геология "называлась. В ней 380 страниц. Так вот, я как получку получал, деньги между страниц закладывал. А потом, когда надо, руку протягивал и брал, что попадет, десятку там или двацьпятку. Со мной там простые инженеры жили, зарплата 140 -120 рублей. Так я их за водкой как пацанов посылал, хотя они постарше были. Да-а, денег море было. Потом, когда я во Фрунзе перебрался, то оказалось, что я за два года работы там только носки себе купил. Черные такие. Лорд назывались, как сейчас помню.

Ну, короче, деньги есть, что делать? В ресторан, конечно! Там на весь Уральск только два ресторана путевых было: один "Колос" назывался, а другой "Солнечный". Меня там все знали. Как приду, официантки сразу ко мне. Ой, Сенечка пришел, говорят. А за то, что я всегда музыку заказывал, Сенечка называлась. Знаешь, "В дом любой входили мы только через форточку, корешок мой Сенечка и я!" Ну, а потом, как нажрешься, то, конечно, подраться надо. Почему-то, я всегда с чеченцами дрался. Их тогда в Уральске море было. Бабы ихние на базаре сидели, семечками торговали, маленькими такими, долгоиграющими, а мужики..., черт знает, что они там делали. Только тоже в рестораны регулярно ходили. Что я с ними там не поделил, не знаю. Только каждый вечер я обязательно подерусь. Дурной был! Но меня голыми руками не возьмешь. Я же кандидат в мастера был по боксу. А нохчи эти, если толпой, они храбрые. А один на один - они слабаки. Если что, сразу за нож хватаются. Это сейчас там, в Чечне - бандой и на чужие деньги - они герои. Да и в фильмах их такими здоровыми показывают, а в Уральске они почему-то так себе были, ну не хлюпики конечно, но... Короче, я их по одному по городу ловил и "х...рил" как пацанов. Но, видать, надоело им. Короче, один раз я сижу дома, откисаю, после одной драки, вдруг кто-то звонит. Подхожу, в глазок смотрю. А там Руслан, чеченец. Он на "шиньоне" ездил и работал в похоронном бюро. Он у этих нохчей самый авторитетный был. Открываю, он заходит и сразу на кухню. Пузырь вытаскивает, стаканы говорит, есть? Я вытащил два стакана, он наливает. Выпиваем. Потом он говорит. Слушай, говорит. Мы тебя знаем и уважаем, ты гордый человек, настоящий горец, не то, что эти балайки. Но только ты нам уже надоел. Если через два дня не уедешь отсюда, мы тебя зарежем. Сказал так и ушел! Пузырь оставил. Ну, короче я понял, что мне хана. Так я за два дня уволился, отвальную в отделе устроил и уехал. Как там бабы плакали-и! Хоть и я не отработал, как положено, три года после института, но директор все понял. Давай, говорит. Жаль, говорит! Ты бы здесь мог хорошую карьеру сделать, мы бы тебе квартиру дали. Ну, если такое дело, давай говорит. И я уехал оттуда. Такую подругу там оставил! Не захотела ехать в Киргизию. Оставайся, говорит, я братьев подговорю, вытащим, говорит, тебя из твоей ситуации. А потом, говорит, женишься на мне, я тебе Омориков рожу, пару-тройку. Красивая была, да-а! Сауле звали. Там у них все или Сауле или Шолпан!

А сюда приехал, сразу в аспирантуру поступил. 100 рублей стипендия! Представляешь! Тысяча, а потом сто рублей! Ну, ничего. Кандидатскую защитил. А потом все это никому не надо стало! После перестройки! Ну, я и пошел сахаром торговать. Семью-то надо содержать! Ну, сейчас и сижу на базаре.

Омор с сожалением посмотрел на пустую бутылку. Водитель тоже посмотрел на нее и сказал:

- Ну, байке, интересную ты историю мне рассказал. Хорошо,

видать, ты там повеселился. А ты женат, байке? - Водитель

смотрел на дорогу.

-- Конечно! - сказал Омор преувеличенно бодро. Он опьянел.

-- Жена у меня нарынская. Хорошая баба! - Омору вдруг захотелось сделать что-нибудь приятное водителю, не пожалевшему для него водки.

-- Как, ты говоришь, тебя зовут? А ты женат? - Омор тепло посмотрел на водителя.

-- Мурат меня зовут. А жены у меня нет. Развелся я! - ответил водитель и желваки на его скуластом худом лице вдруг стали главными.

-- А что так, брат? - Омор стало стыдно, как будто он прикоснулся к чему - то недозволенному.

-- Да так, не сложилось - водитель замолчал. Потом заговорил -

-- Не получилось у меня в жизни, чота. Я вообще-то два раза был женат. Ну, в первый раз у меня ничего не получилось. Кто его знает, кто там был виноват, то ли я, то ли она. Короче, развелись

мы. А второй раз я с дури женился. Точно говорю, с дури. Пальцем она меня поманила, а я и пошел как баран за ней. Вторая жена у меня инструктором райкома партии была. Ну, сами понимаете, у ней там заседания, пленумы, красными тряпками машут и лозунги на собраниях кричат. Жили мы с ней вроде ничего. Дочка у нас родилась. Ну, как положено, жена с ней полтора года дома сидит. Веришь, байке! Я утром рано встану, пеленки постираю, другие с двух сторон поглажу и на работу. А потом в обед прибегу, опять быстренько пеленки простирну, а другие опять утюгом раз-раз! А что! Мне это не в тягость было. Дочка-то моя! А потом чота скандалы у нас пошли. Ну, вообще-то в какой семье не бывает скандалов? Там, где равнодушные друг к другу люди живут! А если ты к своей жене не равнодушен - значит или любишь ее или ненавидишь! А что, вы никогда не видали, как два ненавидящих друг друга человека живут годами, деля постель и кухню? И при этом она еще его в постели "милый, мой тигрёнок!" называет, когда на самом пике-то! А потом - он отворачивается к стенке, а она другого вспоминает, чье имя с каждым горячим выдохом про себя шептала и чье лицо с губы вместе любовным потом слизывала. А утром, с отвращением глядя на полинялые семейные трусы мужа, думает: "Скорей бы ты сдох, а квартира бы мне досталась!". А если любишь, то скандалы еще похлеще бывают. Это от избытка чувств. Словами ударишь наотмашь, а потом от жалости сам заплачешь! А-ха!

Ну, короче, вышла моя жена на работу и началось! В 8 утра уходит - в 10 вечера приходит! Совещания там разные, партсобрания. Ну что поделаешь, работа такая! С работы приходит и начинает меня воспитывать. Пьешь мол, много! А кто не пьет!? Да таких миллионы, которые по праздникам выпивают! Какой-же праздник без водки, правда же!? А я ведь, что! Выпил, пришел домой и тихонько лег. Не валяюсь где-нибудь под заборами! Но моей бывшей это не нравилось! Как же! На работе, в райкоме, кто-нибудь увидит меня пьяным и скажет: "Ах ты, такая-сякая мол, как же ты людей кодексу строителя коммунизма учишь, а у самой муж бухарик, подзаборник вшивый!" Ну, как положено, я ей обещания давал, брошу мол, вот прямо завтра и брошу! Она верила сначала, а потом перестала верить, но все же жила со мной!

Родилась у нас вторая дочь! Жена посидела с ней полгода и на работу! В райкоме позвали! Мол, тут у нас английские рабочие с голоду помирают да занзибарские революционеры загибаются, а ты дома сидишь, личными делами занимаешься. Первым делом дело партии, а потом все остальное! Ну, короче, опять! Пеленки, постирушки! Старшая дочь в школу пошла. А-ха! Воротничок надо пришить, да постирать, на родительское собрание сходить. Младшую в садик отвести да забрать вовремя! Вечером пожрать надо сготовить! Мамке-то нашей некогда, она дело Ленина-Сталина в массы двигает! В субботу у ней тоже работа, а в воскресенье - сауна! Не-ет! Не гуляла! Я то знаю! Если бы даже и собралась, то райкома бы побоялась! Карьеру бы испортить побоялась!

А-ха! Ну, короче, со временем надоело это все мне! Начал я потихоньку права качать. Но она мне, если что - "Уходи! Это моя квартира! Это мне райком выделил! Да кто ты такой!? Да твои родители мне даже платка не подарили, да и родственники твои сплошь алкоголики! Не можешь видеть, как меня на работе уважают, как я по служебной лестнице продвигаюсь!". Веришь-нет?!

Пытался я как-то по-мужски поучить, в чувство привести! Да какой-там! У нее на такие уроки статья Уголовного кодекса имеется. Однажды, я ее стукнул так, для острастки! А на следующий день она мне справку показала, из судмедэкпертизы! Тяжкие телесные повреждения, нанесенные тупым предметом (предположительно кулаком) в область двенацатиперстной кишки ( отросток Вульфсона) с повреждением сонной артерии и возможными вторичными изменениями базедовой железы, наступившими вследствии ударов! Вот, говорит! Теперь, если выё...ся будешь, то сразу справку в милицию покажу! И все милый, загремишь в тюрягу! Вот так вот! Обить твою медь! На х... ее послал - а она справку! Мусор не вынес - она справку! А тут сестра ее двоюродная прибежала! Говорит, ах ты такой сякой! Сейчас, говорит, с улицы приведу троих мордоворотов, они тебя научат, как жену уважать! Веришь-нет?! А-ха, говорю! Значит, когда права не качаю, я и касатик и хороший, а как что - так давай меня чужими сапогами топтать как последнего!

Короче, терпел я, терпел, да терпелка кончилась! Собрал я как - то чемодан да ушел! Оказалось, что за четырнадцать лет я только маленький чемодан нажил. Да еще она шапку мою новую куда-то спрятала и ботинки, тоже новые! Но я искать не стал! Ушел! В вагончике жил! Через полтора месяца хотел вернуться. Детей жалко было! Дочка старшая, как меня увидала - подбежала, обняла! Взяла за руку, домой завела, и снова на улицу убежала. Потом только забежит на секунду, посмотрит - здесь ли я и снова убежит!

Короче, повинился я, обещал не пить! А она мне говорит - мы уже привыкли без тебя жить, у нас чище стало, мы теперь в кино и цирк ходим! Твои, говорит, родители моих обидели и братьев моих тоже! Иди, говорит, попроси у них у всех прощения, тогда я и посмотрю - стоит тебя прощать или нет! Бог ты мой! Да я за родителей своих не в ответе, я ведь с тобой жил, а не они! А она - да за тебя никто доброго слова не сказал. Один брат сказал, что я дурак, другой, что я пьяница! А третий, который со мной все время бухал - так тот сказал - правильно сделала! Веришь-нет?! В общем, кругом я оказался виноват! Тут меня и заело! А-ха! Ну ладно думаю, плохой я! Руку на женщину поднял! Каюсь! Виноват! Но причем тут чужие люди?! И почему я это должен у них в ногах валяться и прощения просить!? И зачем это ей нужно меня таким униженным увидеть?! Наверное, эта картина, как я в ногах чужих валяюсь, какое-то удовольствие ей доставляла. И зачем после этого я ей нужен буду?! Такой униженный и оскорбленный?! Так ей, наверное, легче было бы жить. С грязью! Повернулся и пошел. Если бы можно было бы свою жизнь назад прокрутить, то тогда бы я сломя голову убежал из той общаги, где я с ней познакомился!

А теперь мои дочки сиротами живут при живом отце! А девчонкам нельзя без отца! Должен быть мужчина рядом с ними! Чтобы было на кого оглянуться! Кого убояться! Я, конечно, помогаю, как могу! Но только боюсь с ними встречаться! Боюсь, что не выдержу! Боюсь, что ожидания их обману! Они ведь надеются, что я вернусь! А я не могу! Я не хочу больше!

Машина остановилась. Водитель вышел, попинал для вида колеса. Когда он снова сел за баранку, его глаза подозрительно блестели. До самого Рыбачьего никто больше не проронил и слова.

Глава 16.

Волнение удушьем подкатывало к горлу. Турсен медленно поднял руку и сильно потер шею. Потом искоса взглянул на напарника водителя, которого все-таки сморил сон. Охранник, который сидел впереди, был настороже, как и подобает настоящему профессионалу. Он слегка наклонился вперед и облокотился на поручни, положив голову на тыльную сторону ладоней. Водитель был уже не так свеж, но баранку крутил уверенно и усталости не показывал. Охранник, который полностью занял задний ряд, уже откровенно спал, подогнув ноги и положив руки между коленей. Автомат он положил на пол.

Наступал момент, когда Турсен должен был сделать то, о чем он боялся подумать все это время. Он должен был попросить водителя остановиться на минуту перед крутым поворотом, там, где дорога прижималась к высокой скале, слева по ходу движения. Перед поворотом, тоже слева, остался кусок старой дороги, которую от основной трассы надежно скрывала гряда высоких кустов, вернее деревьев. От него требовалось только остановить автобус. Любой ценой. И тогда его дети будут живы. И маленькая дочь, которую они так долго ждали с женой.

Турсен незаметно нашарил сбоку от спинки стоящего впереди сиденья автомат, который был пришпилен к ней клейкой лентой. Неслышно отодрав оружие, он положил его на пол и встал.

Турсен не был трусом. Никогда. И он не боялся физической боли. Но того, что последует за тем, если он не выполнит приказ, он боялся больше всего на свете. Больше стыда и боли. Больше нищеты и неудач. Он боялся того, что его дети могут испытать боль. Его дети, которых он любил больше жизни. Его дети, которые были смыслом и может быть единственным его достижением в его никчемной жизни. Его кровь и его жизнь. Часть его тела и часть его души. И ради них он мог поступиться всем. И сейчас, когда он остановит автобус и тот толстяк или его люди войдут в него, ему будет уже все равно. Ему не жалко денег, которые потеряют эти люди, которые еще вчера были его товарищами по базару, не жалко своих собственных денег, которые он заработал, работая день и ночь, просиживая, не зная выходных, в тухлом контейнере, пахнущем цианидами. Не жалко. Деньги можно заработать. Детей нельзя заработать. Их у него никогда может и не быть. Таких детей - никогда!

Надо сделать, то, что ему приказали сделать! И тогда все будет в порядке! Никто никогда не узнает об этом. Маленькое ограбление автобуса. Никто не узнает, кто ограбил. Никто не узнает, кто предал. А Турсен, он просто попросился в туалет. Каждый может! И его тоже ограбят! И он потеряет деньги! А то, что попросился именно в этом месте, так что с этого! Каждому могло прийти это в голову. Тем более, что тот BMW обгонял их уже два раза. Сразу видно, что преследовал их и ждал момента. Он, Турсен, не виноват в том, что ему захотелось в туалет. Охранники виноваты! Они должны были заметить машину и принять меры! Пусть защитят! Им деньги заплачены! А с его детьми будет все в порядке! Папа все сделает для них!

Два дня назад, когда Турсен, закрыв контейнер, шел к себе домой, в микрорайон "Токольдош-3", его нагнал неприметный паренек и сказал: "Ака, вас просят подойти во-он к той машине" и указал на потрепанную Ауди-100, припаркованную на стоянке у главного павильона. Турсен, растерявшись, даже и не спросил, кто просит. Подумав, что, по-видимому, какие-то проблемы с уплатой за место на базаре, и недоумевая, что он регулярно платит, Турсен подошел к машине. Задняя дверь открылась и кто-то сказал-приказал "Садись!". Турсен сел. Неизвестно откуда взявшийся плотный парень угрюмого вида сел за ним и Турсен оказался между двумя шкафообразными громилами. Впереди, на месте пассажира, сидел толстого вида мужчина, с вислыми усами "а-ля Мулявин". Водитель, в кожаной куртке и кепке, ковырял спичкой в зубах и назад не оборачивался. Виднелся лишь край его небритого лица.

-- Салам алейкум, Турсен! - Толстяк неуклюже повернулся и протянул пухлую руку

-- Валейкум салам! Извините, аксакал, не знаю вашего имени! - Турсен пожал вялую ладонь.

-- Для нашего разговора моего имени не нужно. Хотя, зови меня Бахрам! - толстяк криво ухмыльнулся.

-- Как дела, как дети? Как жена поживает? - толстяк, назвавшийся Бахрамом, изобразил заинтересованность.

-- Извините, аксакал. При чем тут моя семья? Что вам нужно? - Турсен почувствовал, что его руки плотно прижали сидящие рядом парни, так что он не смог пошевелиться.

-- Что такое, ребята? Что вам надо? - Турсен был не робкого десятка, но холодок страха, будоража кровь, сжал его сердце.

-- Да ничего, брат. У нас к тебе предложение есть. Если хочешь, работа у нас для тебя есть. Несколько штук можешь поднять сразу. За один час. 10 штук баксов.

-- Что за работа? Зачем вы меня за руки держите? - Турсен немного успокоился, услышав слово "работа", но парни не отпустили своих объятий.

-- Отпустите его, парни. Что вы его, как бабу, зажимаете! Турсен не пацан! И сделает все как надо.- Толстяк криво усмехнулся.

-- А что делать надо? - Турсен поглядел в затемненные окна, но никого из знакомых не увидел. Несколько женщин, спещащих с покупками и пара молодых людей, неспеша прохаживающихся неподалеку были не в счет.

-- Да, ничего, считай. Пустячок. Вы же послезавтра собираетесь в Китай? Так вот, тормознешь автобус в определенном месте и все. Всего-то делов-то.

-- Просто "тормознешь и все"? А что потом? - Турсен снова похолодел.

-- А потом мои ребята "жиряков" пощиплют и все. И тебя на всякий случай. Потом, конечно, все вернем и с наваром! - Толстяк равнодушно посмотрел в окно.

-- Не-е, ребята, я в такие игры не играю! - Турсен попытался освободиться, но парни держали крепко.

-- Слушай! Короче! Или ты тормозишь автобус там, где мы тебе скажем или мы твоих детей Аламединке утопим! - Бахрам стукнул кулаком по спинке сиденья. Водитель не шевельнулся, продолжая ковырять в зубах.

-- Ты, сука, детей не трогай! Я тебя за детей на куски порву! - Турсен уперся ногами в пол и резко дернулся вверх, изгибаясь и пытаясь вырваться из объятий. Водитель, слегка повернувшись, неожиданно ударил неизвестно откуда взявшейся монтировкой по колену и Турсен, охнув, осел. Резкая боль остудила его мгновенно возникшую ярость.

-- А для того, чтобы ты посговорчивее был, позвони домой и узнай, где твой старший пацан, который в Славянский Университет на компьютерные курсы ходит - Бахрам сунул одному из парней сотовый телефон, а тот приставил его к уху Турсена, не ослабляя при этом хватки.

-- Ал-ле, алле! Кто это? - голос жены слышался явственно, как будто она была рядом. Слышно было даже, как агукает маленькая дочь. По-видимому, жена держала ее на руках.

-- Камилла! Где Фархадик? - Турсен тяжело дыша, почти прокричал в мыльницу имя своего любимца.

-- Ал-ле! А что случилось, Турсен? Он звонил минут десять назад и сказал, что ты его просил прийти на работу. Он к тебе пошел! А что случилось? - Бандит оторвал трубку от уха и нажал кнопку отбоя.

-- Твой Фархадик у нас. Выполнишь просьбу - заберешь пацана! Нет - мы его утопим! Короче, все в твоих руках - Голос Бахрама был спокоен.

-- Где мой сын? Что вы с ним сделали?- Турсен опустил голову.

-- Он жив, здоров. Ему ничего не будет. Сделаешь дело - заберешь! Не сделаешь - вслед за ним и других твоих пацанов...! Делов-то всего - автобус тормознуть! Ну что, думать будешь или сразу согласишься? - Бахрам был почти дружелюбен.

Через несколько минут Турсен, разом постаревший и сгорбленный, медленно вошел в свою квартиру в микрорайоне Токольдош-3. Жизнь начала для него новый отсчет.

Глава 17

Омор был пъян. В Рыбачьем Мурат пересадил его на служебную машину комбината, которая как раз шла в Султансары и Омор, полный благодарности ко всему миру и счастливый от невероятного везения, уже сидел рядом с водителем и в очередной раз рассказывал байку о полном красивых женщин Уральске. Водитель был молчалив, но слушал. Время было уже далеко за полночь, но спать не хотелось. Наоборот, хотелось еще выпить. В Рыбачьем Мурат на минуту остановился у киоска и Омор выпил стопку разведенного спирта, закусив копченным чебачком и этот вкус рыбы на губах и ее запах настоятельно требовали "добавить". В Кочкорке Омор купил еще бутылку водки и быстро откупорив ее, выпил прямо из горлышка несколько тягучих глотков. На замечание водителя, что, мол, так до места не доедешь, Омор только коротко хохотнул и, усевшись на сиденье, начал рассказывать - сколько бутылок он выпивал за раз, когда был молодой. Интересно, что Володю Кима все знали и, по-видимому, уважали, потому что этот водитель, услышав его имя, сразу согласился довезти Омора до места и при этом не попросил ни копейки.

Луна вяло освещала скалы, которые, насупившись, нависали над дорогой. Машина шла ровно и ее монотонный гул, отражаясь от склонов, уходил эхом вверх и наполнял долину жизнью. Омор вспомнил, что в Сарыбулаке всегда продают очень вкусную жареную рыбу, пелядь, которую браконьеры ловят в Сонкуле и спросил водителя:

-- А что, рыба еще есть в Сарыбулаке?

-- Есть конечно, куда ей деться! Только там, наверное, все спят - ответил водитель и подумал, что зря он взял этого "бухарика". То, что этот нетрезвый человек знал его начальника, Владимира Герасимовича Кима, который дал ему работу, послужило основной причиной того, что он посадил пассажира. А так, вообще-то он любил ездить один.

-- Ну, тогда тормознемся там. Рыбки возьмем! Знаешь, какая там классная рыбка! Пальчики оближешь! Мы всегда там останавливаемся, когда я к теще езжу! - Омор приготовился рассказать, про то, как они с братьями жены хорошо пьют водку под мясо, но тут впереди он увидел большой автобус, который неуклюже разворачиваясь, съезжал с основной трассы куда-то вбок, влево и человека, выскочившего из-за него.

-- Что он, с ума сошел? - Водитель стал притормаживать, но тут длинная очередь из автомата прошила лобовое стекло и передние шины и потерявшая управление машина тяжело скользнула боком в кювет, заполненный водой.

Глава 18.

-- Слушай, тормозни-ка, брат. Что- то опять в туалет захотелось. -

Турсен тронул водителя за плечо. Тот недоуменно оглянулся и стал медленно притормаживать, прижимаясь к обочине. Впереди из - за поворота выскочила какая-то машина и светом дальних фар на несколько мгновений ослепила сидящих в автобусе людей. Автобус остановился, скрипнув тормозами. Охранник сидящий спереди, молча смотрел на спину Турсена и ждал, когда он выйдет из машины. Когда тот, наконец стал выходить, придерживая руками открывшуюся дверь, охранник увидел, что встречная машина уже стоит, упершись прямо "в лоб" автобусу. Еще через мгновение из нее выскочили люди, на ходу передергивая затворы автоматов. Охранник, еще ничего не понимая, сунул правую руку назад, нащупывая рукоять оружия, но ничего не нашел. Отчетливо понимая, что драгоценные секунды уходят и уносят с собой последнюю надежду, охранник, яростно ругнувшись, обернулся назад и стал шарить по полу, но тут же в его широкую спину вошло несколько пуль, выпущенных из автомата. Водитель, все еще ослепленный, и ничего не понимающий, услышал только треск ломающегося лобового стекла и упал на рулевое колесо, безвольно кинув натруженные руки вниз. Напарник водителя лежал, неловко откинувшись вбок и тонкая струйка темной крови толчками выходила из его пробитой головы.

Двое людей стремительно ворвались в автобус, оттолкнув Турсена, и на спящих людей пролился свинцовый дождь. Охранник, который спал сзади, был убит одним из первых. Многие тоже погибли во сне. Те, которые успели проснуться, не смогли ничего понять, ослепленные светом стоящей впереди машины. Через несколько секунд все было кончено. Один из бандитов сел за руль автобуса и стал разворачиваться влево, туда, где за кустами тавологи, днем можно было видеть остаток старого шоссе. BMW отъехала назад.

Вдруг со стороны Кочкорки показались огни какого-то автомобиля. Машина стремительно приближалась, но, увидев разворачивающийся автобус, стала притормаживать. Один из бандитов выскочил наружу, обогнул стоящий поперек дороги автобус, и открыл огонь. Передние шины приближающегося автомобиля громко лопнули и машина, неловко вильнув, грузно упала в кювет. "Добей!" крикнул Бахрам, все еще сидящий за рулем BMW и налетчик, неуклюже меняя рожок, побежал к машине, боком лежащей в кювете. Подбежав к ней и увидев, что она лежит в воде и подойти к ней нельзя, бандит выпустил длинную очередь в кабину и побежал обратно.

Когда он подбежал к автобусу, двое людей уже суетливо сдирали с мертвых людей пояса и сумки и рылись в окровавленном нижнем белье убитых. Турсен сидел на окраине дороги, обхватив голову руками и покачиваясь, что-то говорил безумным голосом. Бахрам кивнул подошедшему бандиту на Турсена и показал большим пальцем вниз. Бандит подошел к безвольно сидящему человеку, уже убитому предательством, и нажал курок. Турсен завалился набок.

Через несколько минут BMW уже мчалось по направлению к Бишкеку и кочкорцы, спешащие ранним утром на скотный рынок, видели ее долгое тело на сонной дороге. На 186 километре автомобильной трассы Бишкек-Торугарт ярко горел автобус и от искр загорелась растущая на склоне арча и свет пожара виднелся далеко, но утренняя заря впитала в себя этот смертельный отсвет и начался новый день.

Последняя глава .

Водка, заполнившая разум, пыталась снова завладеть ситуацией. Показалось смешным, что он, Омор, так вот оказался в осенней воде и ничего не может сделать. Омор даже и не понял, что водитель лежит, почти полностью погруженный в воду и не подает признаков жизни.

-- Ох, ни хрена себе! Ты что, братан, ездить не умеешь? - Омор пытался оттолкнуться от водителя. В эту минуту длинная очередь из автомата прошила кабину и одна из этих несущих смерть свинцовых пуль вошла в пьяное тело Омора и он потерял сознание.

Омор не знал, почему он пьет. Жизненная неухоженность, отсутствие детей, чувство невостребованности и невозможность самореализации - все это, наверное, было не главным. Почему его, Омора, не тревожит саморазрушение, а наоборот, кажется, даже нравится, он не понимал. Вернее понимал, но как только это понимание начинало проникать в его мозг, он тотчас же, боясь правды, заливал ясность водкой. И сейчас, когда пронзившая его тело пуля, пробив правое легкое, воткнулась в спинку сиденья и в эту, совсем маленькую дырочку в его теле, которое он так любил - с хрипом стал входить воздух, несящий с собой смерть, сейчас, когда он ощутил в себе ясность и понимание того, что через несколько мгновений он умрет - он вдруг вспомнил, как давным давно, в детстве, он боялся запаха арчи. Ее всегда использовали для венков и все похороны были пропитаны запахом арчи, словно она сама олицетворяла собой смерть. И сейчас, когда ее бледный запах заполнял его разум, словно подготавливая его к смерти, и очищающий дым, пройдя через пробитое легкое, напомнил ему его детство, он понял, почему он стал пьяницей. Потому что, ему никогда не было по настоящему стыдно того, что он пьет! Никогда еще это чувство, которое казалось лишним и ненужным, не заполняло его душу так, чтобы горечь от унизительности заполняла грудь до горла и не позволяла дышать. Никогда еще стыд не был главным в его жизни и никогда еще его ощущение не держало сознание холодной и чистой рукой. Омору вдруг стало невыносимо стыдно предстать перед Богом пьяным! И это чувство стыда, впервые за много лет безраздельно овладевшеее его гаснущим сознанием, чувство стыда, смешанное с чувством близкой смерти, вдруг всколыхнулось в нем и он заплакал. Бурный плач вырвался из него и большой пузырь воздуха вытолкнул его погруженную в воду голову. Омор вдохнул спасительный воздух и громкий всхлип раздался в кабине, наполовину заполненной водой. Омор, судорожно хватаясь руками за края разбитого бокового окна, открыл дверь, выполз- выплыл на красный песок обочины шоссе и замер.

Часть 2

Глава 1.

Первое, что увидел Омор, очнувшись, был плохо побеленный потолок. Этот потолок висел над ним словно огромная белая картина, написанная каким - то антиМалевичем и заставлял смотреть в себя снова и снова. Отдаленные звуки, похожие на то, что кто-то скребет по железному тазу, доносились до мутного сознания Омора. Он вдруг вспомнил, что он может повернуть шею, но это воспоминание ему не помогло. Картина не отпускала его взгляд от себя и словно требовала чего-то, чего он, Омор, ей дать не мог. И от этого бессилия и невозможности управлять своей личной шеей, Омор застонал и пошевелился. Оказалось, что он может шевелиться и это открытие дало ему силу и он заставил себя оторваться от созерцания потолка и скосить взгляд вбок. Там он увидел окно, за которым висело хмурое небо. Впрочем, хмурым его делало давно немытое стекло, неумело прикрепленное к раме огромными гвоздями. Шелудивая рама с остатками белой краски дополняла этот безрадостный пейзаж и Омор повернул глаза в другую сторону. Там он увидел железную койку, на которой лежал какой-то человек, забинтованный, как показалось, с ног до головы. Только небольшая щель в районе рта и глаз говорили о том, что этот человек жив. Хотелось пить. Омор попытался сказать что-нибудь, но небольшое напряжение, которое он предпринял для того, чтобы произнести слово, принесло боль и он оставил попытку. Оставалось только ждать.

Чтобы не терять время даром, он мысленно ощупал свое тело и обнаружил, что он лежит перебинтованный в районе груди, на такой же железной койке, что и безмолвный сосед. Тонкое казенное одеяло закрывало нижнюю часть его тела, но он ощущал свои ноги, которые немного мерзли. В комнате было прохладно. Мучительно стараясь вспомнить, что же такое произошло и почему он лежит на этой железной койке, которые уже давно вышли из моды и остались, пожалуй, только в захолустных больницах и домах престарелых, Омор закрыл глаза и постарался сосредоточиться. Однако какое-то мутное ощущение мешало ему. Мозг словно запеленали в ватное одеяло и только отрывки мыслей прошмыгивали так быстро, что ни одну из них не удавалось поймать хотя бы за хвост.

-- Кадырбай-ата! Да перестань-те вы скрести! Всю душу вымотали! - резкий женский голос вклинился в сознание и боль снова зашевелилась в груди, с правой стороны. Муть в рассудке стала торопливо рассасываться, освобождая место памяти.

-- Скрести, скрести! Тогда давай, сама топи печку. Этой печке сто лет уже! И когда только паровое отопление сделают? - старческий голос гулко отдавался в коридоре, еще хранящем отзвуки женского крика.

-- Что вы там расшумелись? Здесь же больные лежат - третий голос, принадлежащий, по-видимому, молодой женщине, мягко притушил разноголосицу и снова стало тихо. Через несколько мгновений дверь в комнату, где лежал Омор, открылась и женщина, чей голос только что прозвучал в коридоре, вошла в палату. Ослепительно белый халат плотно обтягивал мягкую полноту ее фигуры, а накрахмаленная до хруста медицинская шапочка кокетливо завершала ее миловидное лицо.

-- О! Вы уже пришли в себя? - женщина подошла к койке, где лежал Омор.

-- Где.. я? - Шепотом спросил Омор, продираясь сквозь пелену забытья.

-- Вы в больнице. Я ваш палатный врач, меня зовут Сабира Джекшеновна.- сказала женщина, кладя мягкую руку на лоб Омора.

-- Какой...? - Омор терпеливо переждал, пока она уберет руку.

-- В районной. В Кочкорке. Вас сюда с Сарыбулака привезли. Там кто-то китайцев убил. Один только вы живой остались. Вам операцию сделали. Там в коридоре милиционер сидит - Сказала она безо всякой связи и вдруг замолчала, потом сделала строгое лицо и вышла. Омор закрыл глаза от нахлынувшей слабости. Он все вспомнил. Конечно, его должны искать. И наверное нашли, раз уж милиционер стоит за дверью. И еще он вспомнил ту последнюю ночь, когда он ехал в Султансары в какой-то машине с неразговорчивым водителем. А дальше..., какие-то обрывки мыслей и ощущение холода. Вроде какой-то автобус стоял поперек дороги, а потом перед ним мелькнуло искаженное лицо водителя, который почему-то бросив баранку, судорожно хватал Омора за руки и все покрывалось мглой. И оставалось ощущение, словно и тогда на нем не было одежды. Только о каких китайцах говорила врач? Вроде как кто-то убил их. А причем тут Омор? И почему это - "только вы живой остались"? Он же не китаец!

-- Ты что брат, китаец? - Человек, лежащий на соседней койке пошевелился.

-- Да, китаес - вдруг прошептал Омор, неосознанно цепляясь на какую-то призрачную надежду.

-- Кто же вас там пострелял, а? Ё-ё-ки, двадцать человек грохнули, а потом еще и сожгли! - сосед повернул голову и Омор увидел узкие щели вместо глаз и рта. Однако оказалось, что перебинтована только голова, но шея и руки были свободны от бинтов.

-- Не сынаю - сказал Омор и услышал свой собственный шепот, говорящий с акцентом.

-- Во, мля! Ва-аще народ озверел! Пару десятков людей грохнуть теперь как два пальца об асфальт! Много бабок-то с вас сняли? - глаза соседа за бинтами заинтересовано блеснули.

-- Я не сынаю - снова сказал Омор. Какое-то внутренне чувство, очень похожее на мальчишество, заставляло его говорить с акцентом. Документов у него не было. И если что-то там случилось с какими-то китайцами, то ему выдавалась возможность сменить не только фамилию, но может быть и судьбу. Правда, кто его знает, может это как раз и в неблагоприятную сторону, но хуже уже не будет. Надо говорить поменьше, а потом - что-нибудь да прояснится.

-- Недаром там мент стоит в коридоре. Тебя охраняют. Те-бя о-х-ра-ня-ют! - раздельно сказал сосед и, потыкав пальцем в плечи, махнул рукой в сторону коридора. Омор прищурился и двинул губы в стороны.

-- Ты, что совсем по-русски не понимаешь? Ёки, как же ты торгуешь? Во, мля! Скоро плюнь и в китайца попадешь. Китайса, китайса! Понимаешь? - сосед откинул одеяло и сел на край койки. Оказалось, что он одет в синие спортивные штаны и выцветшую майку.

-- Я не сынаю - Омор улыбнулся.

-- Во, мля! Слова по-русски не знает, а торгует. И как только умудряется, ёки! - сосед встал и подошел к двери. Осторожно выглянув и увидев прохаживающегося по коридору милиционера, он торопливо закрыл дверь и подошел к койке, где лежал Омор.

-- Да, друг, повезло тебе. Когда тебя привезли, ты весь в крови был и мокрый. Хорошо, что Сангара-байке дежурил, ёки. Он тебе операцию сделал. У него рука легкая. А если бы, какой другой хирург был бы, тогда все бы тебе брат, хана. Или ножницы в брюхе оставили бы или кусок ваты. А пуля навылет прошла. Легкие тебе пробило, понял? - сосед показал пальцем в район сердца. Омор кивнул головой.

-- О, понял! У тебя, наверное, голова трещит? Это от наркоза, ёки. От него всегда голова болит, как с бодуна. Бодуна, пони-ма-ищь? - сосед посмотрел в глаза Омору.

-- Я не сынаю - прошептал Омор.

-- Вот заладил, не снаю, не снаю! А как народ на базаре обманывать, ёки, эт-то ты знаешь, китаец хренов! - сосед отчего-то разозлился. Омор снова изобразил улыбку.

-- Ну, теперь, если воспаление не схватил, то через пару недель поедешь в свой Китай, лягушек кушать. Лягушек любишь? - Сосед снова посмотрел в глаза Омору.

-- Я не сынаю - просипел Омор.

-- Зна-аешь! Наверно, не только лягух ешь, но и все что ползает и летает, ёки. А, друг? - Сосед отошел к окну. Омор промолчал. Но он понимал, что ему надо как можно больше узнать, что же случилось с этими китайцами. Нужно для будущего.

-- Гиде мой длусья? - сказал Омор.

-- А? Друзья? А нет теперь друзей. Убили их всех! - оторвался от окна сосед.

-- Убили, понимаешь? Ды-ды-ды-ды! Ты теперь один остался, ёки. Тебе еще ёки, повезло, пуля навылет прошла. Тебя какой-то шоферюга привез. Он наверно, мимо проезжал. А ты еще шевелился. Он привез, бросил в приемном покое. Даже ёки, кто такой не сказал. И в ментовку, наверно, он позвонил. А к тебе скоро, как пить дать, следак приедет. Допрашивать тебя будет. Так, тебя когда? Вчера утром привезли? Пока то се, в Бишкек позвонили, ёки. Значит сегодня и приедет! Может, вот уже и идет! - чей-то начальственный голос раздавался в коридоре. И действительно, через несколько мгновений дверь широко распахнулась и пожилой пучеглазый человек в штатском широко шагнул в палату. За ним вошли два милиционера и невзрачного вида кыргыз в халате. Последней вошла давешняя врачиха.

-- Так! Этого перевести в другую палату! - приказал пожилой. Сосед слабо пытался протестовать, но его быстро увели.

-- Фамилия, имя отчество! - пучеглазый присел на услужливо подставленный стул и открыл черную кожаную папку.

-- Я не понимай - сказал Омор.

-- Чего "не понимай"? А как ты вообще въехал в Республику? Документы у него были, когда его привезли сюда? - следователь обратился к человеку в халате, который, как оказалось, был главным врачом больницы.

-- Нет, ничего не было! - ответил врач услужливо.

-- И вообще, кто его привез? Вы узнали? - пожилой бросил взгляд на милиционеров.

-- Проводим оперативно-следственные мероприятия - туманно ответил один из милиционеров.

-- Бл..! У вас тут целый автобус иностранцев перестреляли, а вы..., мероприятия! Если к вечеру не узнаете - снимете погоны! - следователь стукнул кулаком по колену. Затем он снова повернулся к Омору.

-- Где твои документы? Где пас-порт? Кто ты? - следователь с ожесточением смотрел в глаза Омору.

-- Пасыполт.., один человека собилала - Омор не стоило трудов изобразить боль. Она действительно пронизывала его насквозь, когда он говорил.

-- Твое имя, как твое имя? - Полковник придвинулся ближе, чтобы слышать Омора.

-- Ли Юнь-Шан - сказал Омор.

-- Товарищ полковник. Больному нельзя много разговаривать. У него прострелено легкое - главврач придвинулся к милиционеру.

-- Нельзя, говоришь? А без него мы не узнаем, что там произошло, ты это понимаешь? Так что иди отсюда, эскулап, мы без тебя разберемся - пучеглазый снова повернулся к Омору. Главврач отошел и тоскливо посмотрел на палатного врача.

-- Кто стрелял? Сколько человек? - Полковник буравил глазами измученное лицо Омора.

-- Я не сынаю - Омор закрыл глаза. Ему показалось, что у него не совсем китайское лицо и, особенно, глаза и пожилой знает об этом. Однако, последствия наркоза давали знать и опухшее лицо не могло его выдать. Главврач снова приблизился.

-- Товарищ полковник. Если это подданный иностранного государства, то тем более, мы должны соблюдать осторожность. Если он расскажет, что его допрашивали в таком состоянии, мы можем нажить себе много неприятностей - сказал врач и на всякий случай взял руку Омора.

-- Ладно! Дай только узнать, кто стрелял. И потом я его оставлю тебе - пожилой снова наклонился к Омору. Тот изобразил бессилие и закрыл глаза.

-- Сабира Джекшеновна! Срочно укол! Меновазин, два кубика! Он может умереть! - главврач довольно решительно оттеснил полковника. Палатный врач сделала укол и боль притихла. Какая-то белая пелена мягко окутала сознание Омора и он погрузился в полудремотное состояние.

-- Так. Транспортировать его, конечно, нельзя!? - пожилой резко встал.

-- Нет, что вы! Еще суток не прошло со времени операции. Не менее чем через пару дней - главврач невольно отодвинулся от следователя.

-- Так. Вы должны поставить его на ноги в кратчайшие сроки. Это важный свидетель. Затребуйте лекарства, какие нужно, звоните в Четвертое Управление. Делайте ему уколы, растирания, что там еще..! Короче, он мне нужен как можно скорее! - отдав приказания, пожилой вышел. За ним вышли милиционеры и главный врач. Сабира Джекшеновна подошла к Омору, поправила подушку, а потом внимательно посмотрела на его измученное болью лицо и вышла, тихонько притворив дверь.

Выйдя во двор больницы, следователь отозвал главврача в сторону и, глядя ему прямо в глаза, сказал:

-- Слушайте! Там рядом с автобусом, в кювете лежала машина Султансаринского комбината. Водитель убит. Но, возможно, во время нападения, рядом с водителем кто-то сидел. Точно установить это не удалось. Машина погружена в воду. Если этот ваш раненый из той машины, то это не китайский подданный. Морда слишком широкая для китайца. Возможно, это сообщник людей, которые убили тех несчастных челноков. Почему он остался на месте преступления - мы не знаем. Поэтому! Мы положим к нему в палату нашего человека. Но его надо экипировать как положено, ну.., бинты там и прочее. Никого к больному не пускать! Никаких контактов с посторонними! Наши люди будут дежурить в коридоре круглосуточно. Об исполнении доложите лично мне! - Полковник сел в потрепанный Мерседес и невежливо хлопнул дверью прямо перед носом доктора. Мотор еле слышно загудел, машина выехала из огороженного штакетником двора и повернула влево, в сторону Нарына. Главврач тоскливо посмотрел на свои медицинские руки. Он подумал, а стоило ли скрывать, что у больного, который представляется китайцем, член был явно подвергнут процедуре обрезания. Ведь он вполне мог быть и китайским уйгуром. А те мусульмане и тоже делают обрезание. Кроме того, в оперированном было изрядное количество спиртного. Главврач пытался решить для себя вопрос - пьют ли китайцы так много? Подставить незнакомого ему человека, только потому, что он много выпил, главврач не смог. Во время операции врач обратил внимание на увеличенную печень раненого, но кто сказал, что у китайцев не бывает такой печени? Но как бы то ни было, врач не стал ничего никому говорить, тем более тому пучеглазому следователю, для которого люди, видимо, представляют интерес только с точки зрения дачи показаний. Врач вздохнул и пошел в сторону морга.

Глава 2.

Омора выдернули из какого-то цветного сна. Он открыл глаза и сон сразу забылся, оставив только смутное ощущение незаконченности. Какая-то девушка в белом стиранном халате, нерешительно теребила его за плечо и говорила скороговоркой: "Больной проснитесь! Больной проснитесь!" Увидев, что Омор открыл глаза, она сказала:

-- Вам надо ставить капельницу - Омор ничего не ответил, лишь только согласно закрыл глаза, чтобы не видеть, как неумелая медсестра ищет вены на правой руке, ковыряясь иглой. Наконец она что-то нашла и острая боль сменилась щемящим чувством. Медсестра, установив штатив с перевернутой бутылкой, вышла, сказав на прощание:

-- Ничего не трогайте. Я сейчас приду! - Омор открыл глаза. Давешняя боль в правой части груди стала не столь ощутимой и как-то слилась с общим ощущением тревоги и неясности в душе. За окном громоздились сумерки. Слабая лампочка тускло освещала палату, но ее неяркий свет скрывал трещины на потолке и комната казалась не такой казенной. На соседней койке лежал какой-то человек с перебинтованной наискось головой. Омору был виден краешек открытого лица.

Жидкость из бутылки медленно капала в длинную прозрачную трубку, а затем наполняла шприц, воткнутый в вену. Наблюдать за медленным течением жидкости, которая, вероятно, несла с собой какие-то нужные для выздоровления и полезные для организма вещества было невыносимо и Омор, глядя в темнеющий потолок, стал думать над тем, что делать дальше. Первое, подумал он, надо молчать. Молчание - золото, а в его случае, может быть - свобода! Недаром большей частью за умниц сходят молчаливые. А если посмотреть, сколько молчаливых людей окружает нас, то тогда - сколько же среди нас глупцов с умными лицами! Надо молчать. Наверняка тот пучеглазый следователь не поверил, что он китаец. Зачем невиновному кыргызу прикидываться китайцем? И вообще, как ты там оказался? Попробуй, объясни, что случайно. На месте преступления, наверное, уже "землю роют" и те, кому нужна еще одна звездочка на погон и те, кому она не лишняя. Рано или поздно они установят, кто такой Омор и тогда.... Не-ет, ему не хочется в тюрьму. Он никого не убивал. Да? Не убивал? А зачем тогда из РОВД сбежал? При этом еще, наверное, следователю тому, шею сломал. А признательные показания? Сам себе приговор подписал. А еще возьмут и этих китайцев на шею повесят. Им-то надо убийц искать. Так что, все. Завтра, в крайнем случае, послезавтра, жди конвоя. Поэтому надо "сваливать". Но как? Там мент сидит в коридоре. Да и сможет ли он встать с дыркой в груди, да еще на второй день после того как ему грудную клетку вскрыли? Омор пошевелился и боль в груди снова дала о себе знать. Да-а, с этим и до конца коридора не дойти. Что же делать? Что делать? Лежать вот так и ждать, когда за тобой придут? Ну ладно, для начала дождемся, пока эта жидкость не выльется в него до конца. Вон уже почти половина осталась.

Кстати, если его фотографию разослали по всем отделениям, то когда она придет в Кочкорку? В РОВД его не фотографировали. Значит, возьмут фотографию дома. А в последний раз он фотографировался только на новый кыргызский паспорт, лет пять назад. Тогда он моложе был, да и не такой запитый. Омор вспомнил про водку и сладкая слюна наполнила его рот. Да-а, сейчас бы граммов двести! Он бы сразу выздоровел! Может попросить ту врачиху? Кстати, показалось, что где-то раньше он ее видел. Где? А если и она его узнала? Тогда пиши конец! Надо ей тогда сказать, что мол, все равно мне конец, налей, мол, на посошок. Может, нальет? А кстати, может в этой жидкости, которая капает ему в вену, тоже есть спирт?

Омор вдруг явственно понял, что он с вожделением думает о водке. Полуживой, стоя на пороге тюрьмы - он думает о водке! Что же это такое! Что же это за сила такая, что в такой момент, он думает об алкоголе! Неужели это сильнее чем неволя или смерть? Не может этого быть! А почему же - не может? Он же вот лежит и думает. И слюна наполняет его пересыхающее горло. Значит, может. И значит, она сильнее! Да, не-ет! Водка не может быть сильнее смерти. Сильнее смерти может быть только жизнь. Да разве это жизнь, когда ты начинаешь день с мыслью о водке и заканчиваешь его тем же! Что же это за жизнь, когда уже без водки и влить в тебя ничего нельзя, даже для того, чтобы эту жизнь тебе спасти? Омор ожесточенно замотал головой.

-- Ты что, брат? Плохо тебе? - сосед быстро повернул голову и Омор

увидел молодого кыргыза с перебинтованной правой частью лица.

Сестра! - крикнул сосед - Сестра!

- Вам плохо, больной? - Вошедшая медсестра тревожно взглянула на бутылку.

-- Может убрать капельницу? Я сейчас врача позову! - она торопливо выдернула иглу, мазнула куском ваты по капельке крови и выскочила в коридор. Через некоторое время в палату торопливо вошла Сабира Джекшеновна, а вслед за ней виновато скользнула медсестра.

-- Что случилось? Что вы ему поставили? - Врач быстро прочитала надпись на бутылке.

-- Вам плохо? - Она наклонилась над Омором.

-- Та! - прошептал Омор.

-- Ничего, ничего. Это диметилфтазин. Он хорошо помогает при заживлении. Через неделю вы уже ходить будете. Вам повезло. Пуля прошла навылет и лишь задела краешек правого легкого. Но вы были весь мокрый. Как бы воспаление внутренних органов не началось. Мы вам проколем антибиотики и будем надеяться, что все будет хорошо. Спите. - Врач повернулась к медсестре и сказала:

-- Айнура! Вы поменьше с милицейскими джигитами болтайте, а смотрите за больными! - Затем она поправила одеяло и вышла, тонко улыбнувшись Омору на прощание. Медсестра неприязненно посмотрела на китайца и тоже вышла.

-- Ну, ты меня напугал, брат! Я думал, что ты помираешь! Ха-ха! - сосед хохотнул и стал устраиваться поудобнее. Судя по тому, что он высоко поднял подушку и устроился на ней полулежа, спать он не собирался.

-- Ну, как, нормально? - сосед повернул голову к Омору.

-- Не понимай - Омор решил быть китайцем до конца.

-- Я спрашиваю, не болит? - сосед показал пальцем на грудь.

-- Та - сказал Омор.

-- Ты что, китаец? - сосед смотрел на Омора и внимательно прислушивался. За сегодняшний день его уже в третий раз спрашивали о том, китаец ли он.

-- Та - сказал Омор.

-- О, это хорошо! Ха-ха! - обрадовался сосед.

-- Китай нам помогает. Много хороших товаров приходит к нам из Китая. Хорошо! - сосед показал большой палец и улыбнулся.

-- Та, хросо! - Омор помнил, как купленные на китайском рынке одноразовые туфли через день превратили его ноги в носителей невыносимой вони.

-- Ты чем торгуешь? Что продаешь?- сосед не унимался. Более того, он повернулся к Омору и свесил ноги с койки.

-- Мателиала - Омор закрыл глаза.

-- А, материал? Эт-то хорошо! Хорошо торговля идет? - сосед напрягся.

-- Хросо, та! - Омор лежал с закрытыми глазами, надеясь, что сосед подумает что ему снова плохо и отстанет. Но тот не думал отставать.

-- А где торгуешь? На Дордое? Я знаю, там у вас большой павильон есть. Там одни китайцы торгуют. Или на Сабине? - сосед подался вперед.

-- Та, Долдои! - Омор все понял. Конечно, соседа ему подселили неспроста. Чем им тот, русский, мешал? Но того убрали, а ему своего подсунули. То-то он и пытается что - нибудь вынюхать. Надо молчать. Да как отмолчишься, если тот прямо в рот залезает за ответом.

-- О, Дордой хорошо. Много товаров. Я был на Дордое много раз. Хорошо! Ха-ха! - сосед воодушевился.

-- А много там ваших? Я говорю, китайцев там много, на Дордое? - сосед изобразил заинтересованность.

-- Та, много - сказал Омор.

- И что, все материалом торгуют? - незабинтованный глаз соседа смотрел заинтересовано.

-- Та, мателиала - сказал Омор.

-- Меня зовут Болот. А тебя как зовут? - сосед дружелюбно смотрел на Омора, но его глаз был внимателен и остр.

-- Ли Юнь-Шан - сказал Омор.

-- О! Хорошее имя - Ли Юнь-Шан!. Слушай, а где фамилия, а где имя? Вот у меня, например - Болот это имя. А Камчыбеков - это фамилия. А у тебя как?- сосед снова подался вперед.

-- Ли Юнь-Шан. Ли Юнь-Шан - имия!- сказал Омор шепотом и снова закрыл глаза.

-- А что, фамилии не бывает у вас? - сосед удивился.

-- Ли Юнь-Шан- фамили! - Омор стало жалко себя. Лежишь тут простреленный,

притворяешься китайцем. А боль между тем точит и грызет правый бок и будущее неотвратимо как смерть. Кстати, что бы чувствовал китаец, сородичей которого вчера убили, может быть, у него на глазах? Страх? Горе? Да, наверное, и то и другое! И что бы сделал настоящий китаец, проснувшись после операции в чужой больнице и чужой стране? Черт его знает! Любой человек заплакал бы, наверное. И даже мужчина. А может, они там все конфуцианцы или какие-нибудь стоики и не плачут, когда на их глазах расстреливают товарищей по базару. Да и как заплакать-то? Омор вспомнил, что кто-то из актеров в каком-то интервью, говорил, что надо вспомнить что-нибудь очень печальное. А что может быть печальнее того, что Омор лежит в какой-то кочкорской больнице и притворяется китайцем. А за дверью сидит милиционер и ждет, когда он оклемается, а потом запихать его в тюрьму как убийцу иностранцев. Омор вспомнил умершую маму, которая до конца жизни не верила, что ее сын алкоголик. Трогательнее всего было то, что она всегда хранила для него, горького пьяницы, варенье, помня, что в детстве Омор был сладкоежкой. Это варенье она прятала даже от внуков и во время нечастых наездов угощала своего старшего сына, на которого когда-то так сильно надеялась. Ей все казалось, что ее первенец, которого она, совсем еще молодая женщина чудом выходила, продираясь через бесконечные простуды и кори, станет большим человеком, и тогда, в его городской квартире, она, наконец, отдохнет от бесконечных трудов, нянча внуков. Но время шло, сын бросил науку и стал торговать сахаром. На вопросы о внуках он отшучивался, но она видела, что ему тяжело. Она не расспрашивала его ни о чем, но только гладила своей шершавой от постоянной работы рукой его седеющую голову и всегда приговаривала что-то ласковое. И, Омор, этот сорокалетний мужчина, видевший виды в жизни, несмело замирал под материнской рукой и на несколько мгновений снова становился маленьким. И вот теперь, ее сын лежит на продавленной койке и выдает себя за китайца.

-- Мой блат ...? Ты зныаищь? Мой блат умилала? - Омор вспомнил, как перед смертью, мама, смотря в его испитое лицо, что-то шептала, теребя уже холодными пальцами его руку. И он понял, о чем шепчет последний в этом мире родной ему человек, уходя навсегда. Никогда не хватало времени, чтобы собраться с духом и повинится перед матерью за свое беспробудное пьянство. А теперь, когда мама умерла, это чувство неизбывного стыда перед ней, перемешанное с чувством бессилия перед стаканом терзало еще живую душу. Омор никогда не видел, как плачут китайцы. Наверное, также как и все остальные люди.

-- Э-э, я не знаю! Говорят, кроме тебя еще два человека остались в живых. Они там, в других палатах лежат. Может, там твой брат лежит. Вот поправишься и пойдешь, сам посмотришь! - сосредоточенно соврал сосед не дрогнувшим лицом.

-- Мой блат ...! - Омор плакал по настоящему.

-- Не переживай, друг! Ты поправишься! - Этому человеку, по-видимому, человеческое сочувствие было не чуждо, несмотря на подозрительную миссию. Да и Омор умел быть артистом, когда надо было. Впрочем, для того, чтобы заплакать по маме, не надо быть артистом. Нужно быть просто человеком. Сосед замолчал. Первый раунд выиграл Омор.

Отвязавшись от назойливого стукача, Омор лежал с закрытыми глазами и остатки скорби уходили из него. Он стал думал о том, как же он будет спать. Если уж вызвался быть китайцем, значит и спать надо по-китайски. Омор знал, что во сне он похрапывает, особенно сильно, когда пьян. Наверняка китайцы тоже храпят. По крайней мере, некоторые из них. Но он боялся другого. Он боялся, что во сне он начнет что-нибудь говорить. Какой китаец будет говорить во сне по-русски или по-киргызски? Да-а, ситуация! А может признаться, что он не китаец, но никакого отношения к этому нападению не имеет, потому что ехал по другим делам в Султансары? Принадлежность машины, в которой он ехал, наверняка определили. Но тогда, зачем он начал шепелявить, как дурак? Зачем? Значит, ему есть что скрывать. Любой следователь это поймет. И начнет проверять. И обязательно узнает, кто такой Омор. Нет, надо до конца быть китайцем. Пусть докажут, что он не китаец. Надо вот только спать осторожней. Надо дождаться пока этот не уснет, а потом соснуть на короткое время. А завтра посмотрим. Что-нибудь изменится.

О жене Омор не вспоминал. Они давно жили с ней в разобщенном безмолвном мире, где у нее было несколько обязанностей. И для нее смерть или исчезновение Омора были, наверное, облегчением. Потому что, лучше жить в одиночестве, чем с пьяницей. Да, с женами Омору не везло. Или им с ним.

Омор подумал о том, что произойдет, если ему все же он пройдет за китайца. Пока. Потому что рано или поздно надо будет ехать в китайское посольство или консульство. А там каким-то образом доказывать, что ты подданный Китая. И говорить с ними. Все равно все раскроется. Надо что-то делать до этого. Надо выбираться отсюда, из этой больницы. Любым способом, хоть на карачках или ползком. Потому что, каждая минута, проведенная на этой койке, приближает час расплаты.

Омор лежал с закрытыми глазами и вслушивался в дыхание соседа. Но тот, по- видимому, не собирался спать. Сначала он поворочался немного, потом встал и подошел к койке, где лежал Омор. Омор чувствовал, что этот человек всматривается в него и ему стоило неимоверных трудов сохранить неподвижность лица. Затем сосед подошел к окну и, наконец, вышел в коридор. Через некоторое время Омор услышал тихий невнятный разговор. По-видимому, сосед разговаривал с дежурным милиционером.

Омор попытался привстать. Боль в правом боку была ощутимой, но не смертельной. Показалось, что он мог бы стерпеть ее некоторое время. Омору удалось сесть на койке. Затем он тихонько спустил ноги и привстал на холодном полу. Постоял некоторое время а затем также тихо снова лег в казенную постель. Оказалось, что он может встать. Хотя при этом кружилась голова и пришлось держаться за спинку, но встать он смог. А раз так, значит, он сможет и пройти немного. Ему не нужно далеко. Хотя бы до конца коридора. Попытка проверить свои силы принесла еще одну проблему. Омор забыл, что на нем ничего нет. Верхняя часть тела была крепко перебинтована, а нижняя была голой. Кроме того, рядом не было никакой обуви. Омор закрыл глаза от горечи. Да-а, где теперь это все достанешь? Интересно, а где вся его одежда? Врачиха говорила, что он был весь мокрый. Конечно, они сняли с него всю одежду, когда делали операцию. Наверняка, она где-то сушится вместе с ботинками. Конечно, они там всю ее обшарили. Но у него ничего такого не было в кармане. Только деньги. А где тут у них сушилка? Можно, конечно, попросить медсестру принести ему что-нибудь из одежды. Он имеет на это право. Не лежать же голым все время. Кроме того, оказалось, что в комнате довольно холодно. Интересно, сколько времени сейчас? Судя по темени за окном, уже довольно поздно. Не станешь же просить среди ночи свою одежду. Ну что же, надо успокоиться. И попытаться не заснуть. Омор снова закрыл глаза и, через некоторое время, уже спал, время от времени прерывисто вздыхая, как это делал давным-давно, засыпая после какой-нибудь детской обиды, под материнской рукой.

Глава 3.

Омор проснулся среди ночи от ноющей боли с правой стороны. В палате было темно и только тусклый желтый свет от горящей в коридоре лампочки без абажура проникал через маленькие оконца над дверью и слабо освещал краешек окна. Сосед дышал ровно и спокойно. Омору было больно и он хотел пить. Омор тихонько приподнялся на кровати, затем опустил ноги на пол. Холодный пол обжег пятки, но Омор все равно встал, накинул старое казенное одеяло на плечи и медленно пошел к двери. Он открылась без особого труда. Рядом с дверью с правой стороны стояла тумбочка. На тумбочке лежала раскрытая книга и фонарик. Милиционера не было. Омор наугад пошел вправо, туда, где в конце коридора виднелась приоткрытая дверь. Двери больничных палат, мимо которых ковылял Омор, были закрыты. В какой-то из комнат негромко то ли стонал, то ли храпел больной. Подойдя к приоткрытой двери, Омор тихонько заглянул в комнату. Там, как и предполагал Омор, размещалась ординаторская. Сабира Джекшеновна спала на облезлой кушетке, а вторая женщина, по-видимому, медсестра, сидела на стуле прямо напротив двери и что-то вязала, сосредоточенно шевеля губами. Увидев Омора, она испуганно ойкнула и вскочила со стула. Клубок шерсти соскользнул с ее колен и покатился прямо под ноги Омору. Сабира Джекшеновна подняла голову и тоже увидела Омора.

-- Ой! Что вы! Вам нельзя вставать! - она рывком поднялась с кушетки и бросилась к больному, который еле держался на ногах.

-- Вода! - Сказал Омор и, держась за притолоку, сполз на пол. Сабира Джекшеновна и медсестра подхватили его под руки и положили на кушетку. Затем медсестра быстро подняла соскользнувшее одеяло и прикрыла Омора.

-- Что? Что случилось? - Врач отвела невольный взгляд, привычно взяла руку Омора и ее пальцы скользнули к запястью.

-- Вода! - Омор был почти в беспамятстве.

-- Сейчас! Гулумкан-эже! Там, в кабинете, лежит белье больного, который сегодня отпросился. Принесите его сюда. Быстрей, пожалуйста! Здесь у нас бульона осталось немного. Я разогрею. Быстрей! - Сабира Джекшеновна бросилась к электрической плитке, на ходу хватая какую-то кастрюлю и через некоторое время, Омор уже лежал на заботливо подставленной руке врача и пил бульон. Он был одет в какую-то чудом сохранившуюся больничную пижаму и полосатые штаны. Спасительная жидкость медленно вливалась в его пустой желудок, но каждый сантиметр пути, который она проходила, приносил Омору неимоверную боль. Лежать на полной руке врача было приятно, и еще более приятным было то, что от Сабиры Джекшеновны пахло вовсе не лекарствами, а какими-то духами. Держа голову больного и выполняя свой врачебный долг, она не замечала, что голова больного покоится наполовину на ее груди. Омор, который только что чуть было не упал в обморок, чувствовал мягкость этого случайного прикосновения и ему вдруг захотелось, чтобы бульон не кончался.

-- Как же это забыли его покормить? - Медсестра, только что сделавшая укол больному, который лежал на медицинской груди, подняла клубок и снова взялась за вязание.

-- Эту Айнуру надо увольнять как можно скорее! Таким людям нельзя работать в медицине! Ну вот, где она сейчас? - От волнения Сабира Джекшеновна чуть не пролила бульон больному на подбородок и инстинктивно прижала его к себе. Больному стало лучше.

-- Ах, Сабира Джекшеновна! Уж будто вы не знаете! Если она днем с главврачом шашни крутит, из-за чего, кстати, ее и не уволят никогда, то ночью ее помоложе интересуют. Она же с тем мальчиком, который у двери дежурит, сейчас наверно в прачечной милуется! - Медсестра пропустила очередной накид, а потом и две изнаночных. Рассердилась, немного размотала назад и сказала в сердцах - Сучка такая!

-- В какой прачечной, что вы говорите! Я же ее во второй корпус послала, за бинтами! - Сабира Джекшеновна опять разволновалась, но ложку с бульоном несла осторожно.

-- Дак, вы спали, наверное, с полчаса, после того, как ее послали. А ее до сих пор нет. Не-ет, она с этим милиционером в прачечной! Там самое место для таких дел! - Медсестра внимательно следила за последовательностью стежков.

-- Для каких дел? Что вы такое говорите? Немедленно сходите в эту прачечную и позовите ее! - Сабира Джекшеновна вспомнила при милиционера и инстинктивно отодвинула голову Омора, которая, как оказалось, уютно лежала на ее груди. Впрочем, ей от этого не было плохо.

-- Давайте сначала отведем больного в палату, а потом я сама пойду в эту прачечную и задам этой...! Да дайте же какие-нибудь тапочки! О, боже мой! - сказала Сабира Джекшеновна по-русски и это прозвучало так непосредственно, что Омор не сдержался и улыбнулся. Сабира Джекшеновна увидела эту мимолетную улыбку и ей показалось, что больной совсем не китаец. Ей даже показалось, что ее грудь помнит очертания этой щеки. Но больной уже кряхтел, поднимаясь, и ее захлестнула забота.

Когда Сабира Джекшеновна и медсестра вели Омора по коридору, навстречу им встревоженно выскочил сосед Омора по палате. Увидев, что тот не сбежал, а идет по коридору одетый и в окружении медицинских работников, сосед немного успокоился и сказал

-- А я-то напугался! Проснулся, смотрю - нету! Ну, думаю, наверно плохо стало,

увезли тебя снова операцию делать. А ты, вон, живой - здоровый! Хорошо! Даже приоделся уже! Ха-ха! - сосед бережно поддержал Омора, незаметно оттеснив медсестру. Уложив больного, Сабира Джекшеновна ушла, пожелав спокойной ночи. Сосед тоже лег.

-- А где же милиционер? - спросил он в пространство. Омор промолчал. Странное умиротворение овладело им. Он понял, что игра, которую он завел с органами, скоро закончится. Стоило только вместо этого человека положить другого, хоть немного знающего китайский и "финита ля комедия - игра окончена!" И, наверняка, завтра так и будет. Судьба дала ему короткую передышку перед новым поворотом.

Омор лежал с открытыми глазами и думал о том, что произойдет завтра. Заявится тот пучеглазый следователь и какой-нибудь уйгур, знающий китайский язык. Такого можно найти даже на кочкорском базаре. Пару вопросов и все. И что тогда? Падать в обморок уже не получится. Уже по коридору можешь сам ходить. Надо объяснять - почему и как? Почему притворялся китайцем? Кто такой и откуда? ФИО? Сделают запрос в Бишкек (если уже не сделали!), посадят в "воронок" и вперед - в СИЗО, Геологический переулок, N 3. Со своим гражданином церемониться не станут, повезут и без перевязки и каких-нибудь там капельниц. А вообще, может и не туда. Им выгодно пришить убийство китайцев ему! А что? Его подобрали прямо на месте преступления! В одном убийстве он уже признался! Значит, вот он такой, закоренелый, рецидивист! Ему все одно - что друга грохнуть, что двадцать китайцев! Очень даже подходящий экземпляр для скорейшего расследования и рапорта об успешном раскрытии преступления и предупреждения международного скандала. Поэтому повезут не туда, где обыкновенные бандюки сидят, а туда, где особо опасные, может даже международные террористы. Поэтому тот "следак" -не простой мент, а какой-нибудь следователь по особо важным делам из КНБ. А это серьезная организация. А зачем, собственно ему, обыкновенному базарному торговцу, было убивать китайцев? Мотивы? Какой там тебе мотив? Деньги - вот мотив, который заставляет людей крошить своих соплеменников в кровавую капусту! Разве не из-за денег ты пошел торговать сахаром на Ошский базар? Но, как же...? Положительные отзывы с работы, стаж работы в науке - интеллигентный ведь человек? Интеллигентный, говоришь? На рожу свою посмотри в зеркало! Бывший интеллигентный! А то..., вообще политический мотив пришьют! Мол, вступил в организацию Тигры освобождения Синьцзяна в таком-то году в соответствии со своими политическими убеждениями - свободу уйгурам! Принял решение отомстить китайским коммунистическим функционерам, предавшим идеалы социализма, скатывающимся в пучину капиталистических отношений и поработившим уйгурский народ! Купил автомат, нанял машину, выследил китайцев, едущих в Торугарт и расстрелял! Да, следователи сами тебе напишут сценарий. Только не запинайся! За политику может даже меньше дадут, чем за Алыке, которого ты не убивал. В общем, ты сейчас очень важная фигура! Всех спасешь - и ментов, расследующих убийство Алыке и чекистов, пинцетом разбирающих сожженные тела у Сарыбулака и даже престиж Республики! Особенно последнее! Да любой патриот страны сам бы назвался преступником - лишь бы тот самый престиж спасти! Но..., он же никого не убивал! Да уже все равно! Убивал, не убивал! Мясорубка раскрутилась! И все равно кого туда кидать - виновного или невиновного! Ты оказался не в том месте в неурочное время! Получай! За все надо платить! А ты заплатишь за то, что данную тебе Богом жизнь превратил в свинячий хлев и ползал в нем, вымазанный собственными экскрементами!

Омор скрипнул зубами. Ему стало страшно и этот страх вызвал в нем протест. Нет, он не хочет отвечать за то, чего не совершал! А насчет хлева - что ж, он его вымазал - он его и почистит. И это касается только его и Бога! А может быть это как раз и шанс - почистить и очиститься? Омор закрыл глаза. А может, удавиться? Все равно он никому не нужен в этом мире! Всевышний ведь знает, что он не виноват и простит! Но простит ли? Простит ли то, что ты получил от Господа шанс и талант ученого, а растратил свою жизнь возле мешков с сахаром и обильно залил ее водкой? Простит ли то, что Он, Господь, дал тебе неповторимый отпечаток пальцев и уникальную сетчатку глаза и тем самым выделил тебя из остальных пяти миллиардов, как выделил и каждого из всех. Ведь когда ты предстанешь пред Ним и Он скажет - А-а, да-да, я помню, сорок лет и девять месяцев назад, Я подписывал заявление ваших родителей на ваше зачатие. Так это вы?! Что с вами случилось? Я ведь закладывал в вас совсем другую судьбу и совсем другие задатки! Когда Я подписывал разрешение на ваше появление в этом мире - Я потратил 3 земных секунды! За это короткое время озоновая дыра над Антарктидой расширилась на 14 километров, в Занзибаре умерло от голода одна тысяча двести восемьдесят детей и еще много всяких дел случилось - но Я, бросив все дела, подписывал заявление на ваше появление! И вы теперь Мне говорите, что это обрюзгшее существо, которое стоит передо Мной и от которого пахнет перегаром - это тот человек? Вы не выполнили Мое предназначение - вы просто проигнорировали его! Никто не может безнаказанно проигнорировать предначертание Бога! И откроется дверь, на которой будет совсем не та надпись, и совсем не запах благовоний будет идти оттуда, а даже совсем наоборот! И милые ребята, поросшие шерстью, проводят тебя туда навсегда!

Омор закрыл глаза. Нет! Он должен быть чистым! Удавившись, ничего никому не докажешь. Наоборот, дашь повод. Скажут, а-а, почувствовал угрызения совести за преступления и решил не утруждать профессиональных палачей. Но как это сделать? Что делать? Все против него. И обстоятельства и весь предшествующий порядок жизни, в котором он жил. Не поздно ли изменить все? Но, может быть, и это тоже входит в программу представления? Может быть и это все - тоже часть заложенной в нем Судьбы? Не стал бы Господь придумывать такой бесславный конец - слишком скучно и банально. Он всегда дает шанс. Иногда в виде беды, через которую надо пройти как через огонь, в котором сгорит вся шелуха, иногда в виде удачи и успеха, через которые также надо пройти, не потерявши души - того зерна, которое в тебе заложено. Ведь спросит Господь - не потерял ли? Умножил ли? И ему надо представить кипу справок - не привлекался, не был, не имеет!

Глава 4

Омор понимал, что эта ночь, возможно, станет последней ночью на свободе в его жизни. Не считая, конечно, того, что за дверями сидит милиционер, а рядом борется со сном сотрудник каких-то органов. Все-таки он пока не преступник, несмотря на то, что его обвиняют в убийстве своего друга. Никто пока ничего не доказал. Он чист перед собой, и это много значит для него лично. Жаль, конечно, что люди могут поверить, что он, Омор, способен убить человека из-за денег. Но, если, по большому счету, провести нормальное расследование, то можно ведь доказать, что это сделал не он. А кто станет это делать? Легче пойти по проторенному пути и посадить его, чтобы разом решить все неясные вопросы. Найдется ли дотошный следователь, которому некоторые детали покажутся неясными, а путь доказательства вины Омора - слишком легковесным и основанным только на его собственных признаниях? Не проведен следственный эксперимент и другие тому подобные процедуры, про которые так часто показывают по телевизору. А ведь теперь его могут обвинить в убийстве неизвестных ему китайских челноков. И повод-то хороший. Найден на месте преступления. Сознался в другом. Совершил побег из здания РОВД, напав при этом на следователя. Злоупотребляет спиртным, что является отягчающим вину признаком. В общем, готовый преступник.

Омор понимал, что надо что-то делать. Но, что? Бежать? Сможет ли он, с простреленной грудью, бежать, да еще в больничной пижаме? Что же остается? Лежать и ждать, когда приедет тот пучеглазый следователь и разоблачит его? Конечно, этот следователь не дурак и понимает, что родственникам убиенных, да и руководству Китайской Республики вовсе не нужен какой-то подставной преступник. Они наверняка захотят узнать, кто же все-таки убил, есть ли в этом резон, причины? Может это враги Китая, а может, просто какие-то личные враги тех челноков? Являются убийцы (или убийца) китайскими подданными или же это кыргызские граждане (или гражданин)? Наверняка, это имеет какое-то значение. Захотят ли китайские официальные лица принять версию кыргызских коллег? А кстати, мог ли один человек совершить такое дерзкое преступление? Остановить автобус, потом вытащить откуда-то автомат и начать стрелять. Для того, чтобы убить двадцать человек в автобусе, надо в него войти. А потом, для этого ведь, наверное, недостаточно только автомата. Надо знать многие вещи, например время и маршрут автобуса. Просто так это не делается. А Омор сидел все время на базаре. Сахарники подтвердить могут. Да и не похож он на такого маститого преступника, чтобы так, по-крупному! Водку пить на базаре он может, а так, чтобы... целый автобус! Для этого организацию нужно. Пусть каких-нибудь уйгурских сепаратистов ищут! Да, но ведь они все равно узнают, кто он такой. И привлекут по делу об убийстве торговца спиртом. Тем более, что есть признательные показания. Да, но ведь на суде можно отказаться от них! Сказать - заставили! Били, мол. А почему сбежал? А забоялся! Тюрьмы испугался и наговорил на себя! Пусть проведут нормальное следствие. Отпечатки пальцев пусть снимут на месте преступления. Зачем ему было убивать Алыма!? Ведь он на базаре и держался-то на его авторитете. Алым его на базар привел и помогал. Что же он, Омор, дурак, чтобы такой поддержки лишаться? Что же делать? Омор понял, что его мысли ходят по замкнутому кругу. Он уже думал об этом и не пришел ни к какому конкретному выводу или результату. Оставалась лежать и ждать, надеясь, что, может быть, Судьба смилостивится над ним и даст шанс начать все снова. Оставалось смириться с неизбежным.

Утро медленно вползало в узкие коридоры провинциальной больницы. Неясный свет вначале только угадывался в давно немытых окнах, но потом, стал явственнее и четче. В больнице зашевелилась жизнь. Покашливая и шаркая шлепанцами, в сторону ординаторской прошел какой-то ранний посетитель. Видимо, на процедуры. Сосед не спал. Он тяжело ворочался и еле слышно что-то ворчал себе под нос. Наверное, ругал нерадивого милиционера, бросившего пост. Омор лежал с закрытыми глазами. Он пытался заставить себя не думать о том, что будет. Неумолимый ход Судьбы был непреклонен. Но Омор не был фаталистом. Он всегда верил, что Человек сам творит свою Судьбу и Бог дает только предназначение и, в общем, все равно, как ты его выполнишь. Омор подумал на мгновение, что можно изменить жизнь, если знаешь и веришь в свое предназначение. Не для Ошского же базара его родили, в конце концов! А для чего? Кто знает, для чего он рождается и в чем его предназначение? Ясно, что не все рождаются Эйнштейнами или Моцартами. Большинство из нас, по видимому, просто какой-то фон, своего рода массовка для них, избранных и отмеченных. Но почему одни из нас становятся ими, великими и гениальными и после них остается Память, а после других ничего не остается, даже могильные холмики со временем сливаются с землей? Значит, все-таки мы массовка? Тогда почему же так индивидуален отпечаток нашего уха и не похож на миллиарды других отпечатков? Почему же Господь не создает нас миллионами, похожими друг на друга, как гаечные ключи? Ведь так легко управлять толпой абсолютно похожих друг на друга людей! Почему? Значит, в этом есть какой-то смысл! Значит, оно есть, это предназначение! И, наверное, есть какая-то неведомая нам мудрость в том, что мы не знаем своего предназначения сразу, при рождении, а приходим к нему, пройдя долгий путь. А великим и гениальным, Он дал свое Благословление сразу и сделал это для того, чтобы мы знали, кем мы могли бы стать!

Коридор постепенно наполнялся жизнью. Прошла медсестра, потому что было слышно, как милиционер за дверью пытался привлечь ее внимание, говоря "Сестренка, уколите меня тоже!" Милиционер смачно зевал, потягиваясь и похрустывая суставами. Сосед встал, посмотрел на лежащего с закрытыми глазами Омора, и вышел. Через некоторое время он вернулся и от него донесся еле слышный запах зубной пасты. "Интересно, как он зубы-то чистил, у него же лицо перевязано? " - подумал Омор, не открывая глаз, лишь только мысленно представляя себе, как сосед ходит по комнате и мается. В дверь тихо постучали и молоденькая медсестра, стараясь не смотреть в сторону Омора, принесла два стакана чая и какую-то кашу, размазанную по тарелкам.

-- Сосед, вставай! Кушать принесли - Сотрудник подошел к койке и тихонько коснулся рукой Омора. Тот открыл глаза.

-- Кушать! - сказал сосед и показал пальцем на поднос, который все еще держала на руках медсестра. Притворяться немощным после того, как прошелся по коридору в ординаторскую и обратно, было глупо и Омор, покряхтывая, сел на кровати, прикрывшись одеялом. Медсестра придвинула табуретку к кровати и поставила на нее стакан с чаем, перловую молочную кашу и кусочек хлеба. Затем она проделала тоже самое и у койки соседа и вышла. Омор взял стакан и выпил противную теплую жидкость, которая гордо называлась чаем.

-- Кушай кашу! Каша хорошо! Ха-ха!- сказал сосед, с аппетитом поглощая казенную пищу, пахнущую карболкой.

-- Та, сыпасиба!- сказал без энтузиазма Омор, раздумывая - стоит ли прикидывать китайцем дальше или покончить с этим прямо сейчас. Но, потом решил

оставаться китайцем как можно дольше. Выпив чай, Омор снова лег. Через некоторое время пришла та же медсестра и унесла нетронутый завтрак и пустой стакан. Сосед стал прохаживаться по палате. Омор лежал и молча смотрел в потолок. Медсестра принесла штатив с капельницей, воткнула иглу в вену и Омор стал наблюдать, как раствор по капельке просачивается в длинную прозрачную трубку. Это занятие помогало ему не думать о скором будущем. Потом начался врачебный обход и в этот раз в палату вошел главный врач в сопровождении Сабиры Джекшеновны и еще двух мужчин в белых халатах. Один из них оказался заведующим отделением реанимации, которого срочно отозвали из отпуска. Врачи осмотрели Омора и пришли к выводу, что процесс выздоровления идет нормально. Воспаления внутренних органов, по-видимому, не произошло. При этом врачи обменивались короткими фразами, из которых Омор понял, что сегодня его могут транспортировать в Бишкек. Для них он все еще оставался китайцем. Сабира Джекшеновна смотрела с тревогой, из чего Омор заключил, что дела его плохи. Потом врачи для вида осмотрели соседа и вышли, прикрыв за собой дверь.

- О, видишь у тебя все хорошо. Сегодня в Бишкек поедешь. Там врачи хорошие.

Ха-ха! В Би-ш-кек! - Сказал сосед и ткнул пальцем в сторону окна.

- Та, Бискеку! - сказал Омор и впервые пристально взглянул прямо в лицо

соседу. Тот от неожиданности смутился и сказал невпопад -

- Погода сегодня хорошая - сказал и прилег на койку. Видимо решил, что свою

миссию выполнил, а остальное пускай доделывают спецы из столицы. Не его, мол, дело - иностранных граждан разговорами развлекать. И действительно, на деле он был просто сотрудником районного отдела КНБ, который попался под руку и был положен сюда с заданием разузнать - на самом ли деле этот простреленный человек является гражданином Китайской Народной Республики? При этом полковник предупредил, что никаких действий, кроме наблюдения, не предпринимать. "Завтра им займутся специалисты" - сказал полковник. Ну и пусть занимаются, подумал сотрудник. А тут и без них дел много - недавно купленный магазинчик на базаре надо поднимать, сено надо привезти с гор, да мало ли у сельского человека занятий бывает. Сотрудник вообще-то не верил, что простреленный человек - китаец. Больно уж шустер. Китаец бы лежал себе и молил Будду, что его скорей забрали или в Бишкек или в Китай. А это вон, ночью проснулся и пошел в ординаторскую, даром что простреленный. А этот милиционер, дурень деревенский, вместо того, чтобы на посту стоять, с медсестрой пошел забавляться. Кстати, та медсестреночка, ничего себе. Как ее зовут, Айнура, что ли? Надо бы разузнать. Мало ли, пригодится, может быть. Вообще-то он жену любит. Но эта ничего, плотненькая такая, ножки немного кривоватенькие, как раз для этого дела приспособленные. Да, о чем это он? Ах да, этот сосед-то совсем на китайца не похож. Китайцы, те субтильные такие и кожа у них такая, как бы желтоватая, да и морды поуже будут. А этот, видать в молодости спортом занимался - плечи вон, когда-то широкие были. Да и на бухарика кочкорского больше похож, чем на китайца. Ну ладно, через пару часиков заберут его куда надо. И там разузнают китаец он или нет. А он пойдет в отдел, напишет рапорт - так мол и так, по заданию следователя, выполнял задание в больнице. А вообще, может, отметят? Все-таки, не каждому такие задания даются. А то, что он ночью не уследил, что этот поперся в ординаторскую, так кто об этот узнает? Лишь бы эти не проговорились - врачиха и медсестра. Да, надо бы их предупредить, чтобы не болтали чего лишнего. Припугнуть, что мол, плохо будет за то, что преступника одели и накормили. Пусть бы лежал голый и некормленный. Да, надо предупредить и сделать это прямо сейчас. Сотрудник встал, взглянул на безмолвного Омора. Да куда он денется, милиционер сидит за дверью. Сотрудник вышел, предупредил о бдительности милиционера, который также ждал смены и пошел разыскивать Сабиру Джекшеновну.

Глава 5

Омор лежал в одиночестве и думал о том, что с ним будет. Мысль простого человека обладает одним странным свойством - в тяжелые минуты она движется по замкнутому кругу и нужно усилие, чтобы вырваться из него. В данном случае Омору подспудно даже нравилось думать о том, что все, что в скором будущем с ним случится - это только плата за то, что было. Думая так, Омор уже и не старался выискивать светлые пятна в своем прошлом, а лишь только снова и снова ковырялся в нем, причиняя себе боль и получая удовольствие от накатывающихся слез. Слезы приносили успокоение.

Дверь стукнула и в палату вошла взволнованная Сабира Джекшеновна. Ее щеки были покрыты румянцем, а глаза смотрели испуганно. Она подошла к койке и присев на краешек, взяла Омора за руку.

-- Мне сказали, что вас сегодня увезут в Бишкек. Мне не удалось отговорить их.

Вас нельзя перевозить. Это опасно. И еще они сказали, что вы не китаец. Вы не китаец? - спросила она, заглядывая Омору в глаза и почему-то волнуясь.

-- Нет. Я кыргыз - сказал Омор и почувствовал, как из сердца уходит неясность. Он снова стал собой.

-- А вы меня не помните? - Врач все так же пристально смотрела в глаза и будто ждала чего-то.

-- Нет. Не помню - сказал Омор удивленно и слегка отстраняясь от нее.

-- Мне кажется, мы с вами встречались. Давно. Семь лет назад! - Сабира Джекшеновна сжала Омору руку.

-- Мне от вас ничего не нужно. Вас зовут Омор? - Женщина напряглась и подалась вперед.

-- Да, Омор - сказал Омор, отводя взгляд. В коридоре послышались решительные шаги и шум катящихся носилок.

-- Мы с вами встречались в Бишкеке, семь лет назад. В Мединституте вы читали лекцию о Шестой Рамочной Программе. А потом..., а потом мы были с вами в кафе, помните? - Сабира Джекшеновна говорила быстро и слезливая струна уже звучала в ее несвязной речи. Кто-то стукнул в дверь и она открылась. Пучеглазый следователь шагнул в палату, а за ним протиснулись два милиционера, толкая перед собой носилки. В коридоре виднелись суетливый заведующий отделением и молчаливый главврач.

-- О, наш врач уже здесь! Забираем мы от вас больного. А вы, как видно, нашли с китайцем общий язык. Или он уже не китаец? - Следователь глумливо посмотрел на Сабиру Джекшеновну и, повернувшись к Омору, сказал:

-- Ну, дорогой, поедем в Бишкек! Там мы тебе быстро язык развяжем? Dо you speak English? - Следователь насмешливо посмотрел на больного.

-- Yes, I do! - неожиданно для себя ответил Омор.

-- О! Он и по-английски говорит! - следователь деланно обрадовался. Потом он повернулся к одному из милиционеров и сказал:

-- А ну-ка! - Милиционер спросил что-то по-китайски, слегка наклонившись. Омор слабо улыбнулся и сказал:

-- Я кыргыз!

-- Вот так бы давно! - Следователь успокоенно выпрямился.

-- А то, китаес! не понимай! Хороший ты артист, однако. Только, зачем тебе было китайцем-то притворяться? Неужели думал, что пройдет? И куда бы ты делся от нас? - Следователь кивнул милиционерам:

-- Берите его!

-- Постойте! - Главный врач торопливо подошел к больному и сделал укол.

-- Так ему легче будет перенести транспортировку - объяснил врач, виновато смотря в лицо одному из милиционеров. Те взяли Омора под мышки и за ноги, положили на холодный брезент и выкатили носилки в коридор. Сабира Джекшеновна шла рядом с носилками и крупные слезы градом катились из ее глаз. Главный врач с недоумением посмотрел на нее и сказал чуть слышно: "Вы что?". Но Сабира Джекшеновна все шла рядом, взяв Омора за руку и смотрела на него. Тот тоже всматривался в женщину и в памяти, продираясь сквозь заполненное водкой и болью прошлое, воскресало ее лицо. Да, он вспомнил ее. И тот день. И ту ночь. Хотя, он не помнил ничего такого, из-за чего бы стоило помнить ее. Их было много, этих мимолетных женщин, не оставивших в душе ничего, кроме какой-то легкой досады. И она была одной из них. И только. Странными казались только слезы.

Милиционеры выкатили носилки во двор. Там стоял уже знакомый потрепанный Мерседес и санитарный УАЗик с открытыми настежь задними дверями. Носилки подкатили к машине и один из милиционеров начал приподнимать край носилок, чтобы вставить колесики в специальные пазы. Голова Омора приподнялась и он увидел весь двор и стоящих рядом людей. Но глаза Сабиры Джекшеновны, полные слез, смотрели с мольбой и непонятной требовательностью. И Омор, не в силах отказать этой требовательности, снова посмотрел этой женщине в глаза. Она вдруг порывисто кинулась к нему и сказала свистящим шепотом вслед носилкам, с грохотом вкатывающимся в железное чрево: "У вас есть сын! Нурик! Шесть лет!". Милиционеры торопливо втиснулись в машину и двери с лязгом закрылись. Пахнув синим дымом, машины выехали со двора и уехали.

Глава 6.

Омор лежал, оглушенный новостью, и смотрел в потолок санитарной машины. Жизнь распорядилась по-своему и теперь в ней появились еще два человека, которым Омор остался должен. Сабиру он помнил довольно смутно. И то, что произошло между ними тогда, он никогда и не вспоминал, полагая, что ничего особенного и не было. И действительно, случайная встреча. Но теперь все приобретало другой смысл. Оказалось, что эта случайная женщина родила от него сына. Омор еще не знал, как к этому относится, но то, что у него есть сын, обрадовало и встревожило его одновременно. Чего хочет эта женщина? Зачем она сказала ему об сыне? Ведь она знала, куда увозят Омора. Хотя, кто их поймет, этих женщин!

Он вглядывался в себя и пытался понять, какие чувства вызывает в нем его ребенок, которого он никогда не видел. Кстати, это и было первым желанием - посмотреть на сына. Интересно, какой он? Похож на него или на эту... Сабиру? Шесть лет! Большой уже мальчик, наверное, в школу уже пошел. И что теперь? Он едет в этом санитарном "воронке" и наверняка уже не увидит сына еще много лет. А после тюрьмы,... тот, наверное, и не захочет видеть своего отца-зэка. Да и станет ли Сабира рассказывать несмышленышу о том, что у него есть отец, который сидит в тюрьме. Но для Омора это уже не имеет значения, расскажет или нет. Он-то знает, что у него растет сын. Омор старался понять - есть ли в нем отцовские чувства? И чем больше всматривался, тем более убеждался, что в нем что-то изменилось, после того как он узнал эту новость. Она ошеломила его и что-то как будто хрустнуло в мозгу и жизнь приобрела смысл. Омор еще не знал, в чем теперь заключался этот смысл, но в душе появилась какая-то неустойчивая надежда. Раньше он думал, что вопрос о его жизни и смерти касается только его. Но теперь...! Теперь-то, наверное, стоило цепляться за жизнь и свободу и доказывать, что он не убийца. Хотя бы для того, чтобы увидеть сына. Неизвестно, захочет ли этого Сабира. Но увидеть его он должен! Хотя бы для того, чтобы посмотреть - какие от него бывают дети?

Но вместе с робкой радостью в душе появилась тревога. Долгая жизнь без особых обязательств приучила Омора к тому, что он привык думать только о себе. Так было удобно. И чем-то последние годы его жизни и отношение к ней напоминала жизнь и философию бомжей. Именно отсутствие обязательств перед кем бы то ни было отличает бомжей от нормальных людей. А неряшливость и грязь, вернее пренебрежение этой грязью, помогает бомжам противостоять людскому осуждению и как бы отделяет их от остальных. А это отделение, вернее, отторжение и есть свобода. Они никому ничего не должны. Они не соблюдают никаких правил приличия, потому что это отторжение освободило их от правил нормального общества. Свобода есть отсутствие правил и обязательств. А теперь, неясная тревога, поселившаяся в душе Омора, означала, что страх потерять физическую свободу стремительно уступил страху приобрести обязательства.

А еще Омор думал о том, что, оказывается, в этой жизни ничего нет, кроме нежелания потерять ее. Оказалось, что один на один со смертью каждый человек одинок. Даже толпа болеющих за тебя людей, стоящих со слезами у изголовья, не может скрасить твое одиночество перед неизбежностью. И уже все равно - умираешь ли ты один, лежа на продавленной кровати и брошенный даже нерадивыми санитарками или испускаешь последний вздох перед плачущими родственниками в обставленной палате с телевизором. Ведь никого с собой в это безмолвие не возьмешь!

Потрепанный УАЗик неспешно взбирался на перевал Кувакы. Один из милиционеров сидел рядом с водителем, а другой устроился на небольшом жестком сиденье впереди, прямо у изголовья носилок. Через некоторое время он начал клевать носом, укачанный монотонностью движения. Омор, смирившийся с неотвратимостью наказания, лежал на жестком брезенте, прикрепленный к носилкам широкими ремнями и ни о чем более не думал. За эти несколько дней, проведенных на больничной койке, он передумал столько, сколько не пришлось, казалось бы, за всю жизнь. Его тоже начало клонить в сон, но жесткая подвеска и дорожные кочки не давали уснуть.

За рулем УАЗа сидел опытный водитель. За свою долгую шоферскую жизнь ему пришлось повозить не только беглых зэков, подстреленных милицейской пулей, но и ментов, которые не убереглись от бандитской заточки. Судьба и история очередного пассажира, лежащего на носилках, его не интересовала. Руки и ноги привычно двигались синхронно, переключая скорости, нажимая на педаль газа и когда надо, тормозя. Казалось, они жили своей жизнью, независимой от головы. В голове ничего существенного не происходило. Сначала она была занята перевариванием вместе с желудком порции лагмана, съеденного в какой-то кочкорской забегаловке, затем, в ней прошмыгнула какая-то неясная мысль, которая быстро затерялась где-то в районе прямой кишки. Водитель не обратил внимания на эту мысль, которая, однако, оказалась довольно материальной. Машину пришлось остановить. Захватив с собой изрядный кусок газеты, водитель отошел в сторону и присел за кустом. Милиционеры вышли на дорогу, чтобы размяться. Наконец водитель снова уселся за руль и милиционеры тоже расселись по местам, мельком взглянув на Омора. Машина тронулась и, набирая скорость, покатилась вниз.

Сначала милиционеры вели никчемный разговор о каких-то пайковых, которые им не выплачивают уже три месяца, потом они обсудили какого-то Эсена, который уходил на пенсию, и, наконец, замолчали, утомленные. Водитель несколько раз нажал педаль тормоза, проверяя. Машина слушалась только со второго "качка". Этого было достаточно. Но, когда уклон стал круче, тормозить стало труднее. Сначала хватало двух "качков", но потом, вдруг, педаль легко ушла в пол и машина перестала слушаться. Еще не веря в случившееся, водитель попытался приподнять педаль, зацепив ее носком, но машина все катилась и катилась, набирая скорость.

- Что такое, Василич? - сидевший рядом милиционер встревожено взглянул на водителя.

- Да чота тормоза пропали! - водитель, уже не доверяя тормозам, пытался перейти на более низкую передачу. "Раздатка" скрежетала, но перейти на третью или вторую передачу не удалось. Скорость быстро нарастала.

- Прыгай ребята! - крикнул водитель и, открыв дверь, выбросился из машины.За ним, захватив автомат, выпрыгнул милиционер, сидевший рядом. Ничего не понимающий охранник, который находился в салоне, некоторое время оторопело смотрел на пустые сиденья впереди, а затем, крякнув, тоже выскочил, широко распахнув боковую дверь. Омор, привязанный к носилкам, остался один. Машина, набрав скорость, некоторое время катилась по шоссе, но затем, повинуясь каким-то неровностям, выскочила на обочину, пролетела в воздухе несколько метров и упала боком в узкий овраг с правой стороны дороги. От сильного удара машина перевернулась, со скрежетом прочертила крышей глубокую борозду по песчаному дну оврага и врезалась на повороте в стенку, подмытую временными потоками. Склон, который опирался на эту стенку, давно уже ждал удобного момента, чтобы освободиться наконец от напряжения, которое он прилагал, чтобы удержать равновесие. Стенка утробно ухнула от удара и большой кусок склона сполз на беспомощно лежавшую вверх колесами машину, погребая ее под своим рыхлым телом.

Глава 7.

"Бог, который сотворил Мир - личность, но отнюдь не Абсолют!

- Это так, потому что Он добр, ибо если бы Он был вездесущ, то был Он был бы и во Зле и грехе, а этого нет!

- Это так, потому что Он милостив, ибо, если бы он был всемогущ и не исправил бы зла Мира сего, то это было бы не сострадание, а лицемерие!

- Это так, потому что если бы он был всеведущ, то знал бы злые помыслы людей, готовых сознательно совершить грех, а люди не могли бы избежать греха и поступить иначе, дабы не нарушить волю Его. Но тогда за все деяния должен отвечать Он, а не люди, которые лишь исполнители воли Его! " (Лев Гумилев. Древняя Русь и Великая степь, 1967)

Глава 8

Лекарство, которое напоследок главный врач вколол Омору, оказалось не очень сильным. Но, полудрема, овладевшая Омором, не прекратилась даже c грохотом переворачивающейся машины. Сорванные с пазов носилки с силой ударились в хлипкую перегородку, разделяющую кабину водителя от остального пространства, и, проломив их, уперлись в лобовое стекло. Однако ремни оказались крепкими и Омор остался лежать, крепко спеленатый, на носилках. Но теперь над ним нависала не железная крыша салона, а покрытая красным дермантином выпуклая крышка, закрывающая двигатель. Несколько капель бензина упали на лицо Омору, но он все еще лежал в полузабытьи. Совершенная темнота погребенной под телом оползня машины слегка освещалась короткими вспышками замыкающей где-то проводки. Запасливый водитель возил с собой на всякий случай за спинкой сиденья баклажку со спиртным, которая при ударе слегка приоткрылась и теперь к запаху бензина примешался также и запах вина. Тоненькая струйка стала сочиться сначала на крышку, нависающую над Омором, а потом, по капельке стала падать на лицо лежащего в беспамятстве бывшего ученого. Омор очнулся. Но, открыв глаза, он ничего перед собой не увидел. Только смешанный запах вина и бензина проникал в сознание. И запах горящей где-то проводки. Омор ничего не понимал. Резкая боль от разошедшегося шва в месте, где ему сделали операцию, действие лекарства и дурманящий запах породили в его мозгу какую-то дикую смесь чувств. Отчего-то хотелось плакать. Но это желание перемешивалось с какой-то непонятной радостью. Эта радость увеличивалась по мере того, как струйка от спиртного становилась больше и, наконец крышка посудины с легким щелчком отскочила и вино потекло в полную силу. Омор повернул голову и стал искать ртом струю. Первый же полный глоток принес облегчение и все встало на свои места. Омор глубоко вздохнул и рассмеялся.

Крошечная лужица бензина, которая раньше удерживалась в небольшой выемке, подпруженной головой Омора, от ее движения навстречу вину, пролилась в отверстие от выпавшего болта и упала прямо на искру от короткого замыкания. Бешеное пламя, пожирая остатки кислорода, рванулось в салон и в мгновение превратило в огненную пыль все, что раньше называлось человеком.

Конец

Оставить комментарий © Copyright Абдрахматов Канатбек Ермекович (kanab53@yandex.ru) Размещен: 09/09/2011, изменен: 09/09/2011. 277k. Статистика. Повесть: Проза		Ваша оценка:
Аннотация: Все имеет свою цену..., и жизнь тоже!

Абдрахматов Канатбек Ермекович : другие произведения.

Цена