Из Интернета: Под этим словом я понимаю армян по крови, которые используют язык, разделяют менталитет, веру и обычаи иных народов, а не армянского...
1
Нина не успела вовремя выключить радиоприемник, и Роман Абросимов-Гурунц почувствовал, как в голове зазвенело, во рту стало сухо. Он с силой затянул на шее галстук, будто собираясь удавиться. Как странно, неужели и теперь после того, что случилось, он, как ни в чем ни бывало, отправится на работу, будет здороваться с сослуживцами, вежливо улыбаться, торчать весь день за конторским столом?.. Нет уж, к чертям внешние приличия!
Только бы жена ничего не заметила и не догадалась о его волнении... Ее высокий круглый живот, обещающий новую жизнь, не должно тревожить... К тому же, слава Богу, все, что вне круга бытовых проблем, для Нины всегда казалось чем-то абстрактным и далеким.
Сосед Иван Петрович сходил по лестнице. Сколько раз ни видел его Роман, Иван Петрович всегда пребывал в неизменно хорошем и ровном расположении духа - его круглое славянское лицо постоянная улыбка делала еще более мягким и каким-то блаженно-невозмутимым.
Вот и теперь:
- Доброе утро!
Вот ему первому и досталось.
- Какое оно доброе, вы радио слушали? - сорвался Абросимов-Гурунц зло. - В Баку армянские погромы...
- Но ведь это так далеко! - улыбка покинула мягкую равнину лица, а в светлых глазах - недоумение, смешанное с удивлением.
Настала очередь удивиться Гурунцу, но, не найдя слов, он, кивнув, прошел.
Минут через десять Роман уже сидел в почти пустом трамвае, который неспешно, позванивая, нёс его в сторону Ваганьковского и Армянского кладбищ, неспешно катила под уклон, сходя на нет, подбитая Ферганой и Сумгаитом "перестройка" - бакинские события её добивали окончательно.
Там (на Армянском), наверное, что-то будет, не должно не быть в такой день! Черт с ней, с работой, сегодня! Его не обнаружат за конторским столом, подумают, что приболел, а в общем, его не волнует, что подумают о нём на работе.
Вагон в этот час был почти пуст: лишь на передних сиденьях расположились два небритых кавказца в демисезонных, не по московской зиме, пальто, в широких кепках, судя по всему приезжие (армяне или кто - не разберешь, нетипичные общекавказские физиономии какие-то - только явно не азербайджанцы, в этом Гурунц почему-то был уверен).
Может, туда же, куда и он?..
Трамвай затормозил, кавказцы, встав, вышли у большого промтоварного магазина.
Из армянской родни у Романа не осталось никого. В детстве, когда отец был жив и еще работал завотделением крупной больницы, наезжали лечиться тучами какие-то дальние родственники: приходилось спать поперек большой немецкой кровати, (чтобы поместились не двое, а четверо); но когда отец вышел на пенсию - исчезли, перестали писать. Мать у Гурунца была русская, женился он на русской, и от армянского остались у него, пожалуй, половина фамилии да нос. Но он помнил те рассказы, разговоры, которые вели с отцом пожилые, смуглые и черноглазые дяди и тёти о каких-то давних страшных временах, называя имена знакомых, родственников, односельчан - кто из них был облит керосином и сожжён, кто изрублен шашками, кто умер от голода, тифа на беженских дорогах, кому и каким чудом удалось выжить... Иногда они переходили на погромыхивающий и цокающий непонятный язык. Все эти рассказы остались в глубине сознания, как страшные детские сказки, не имеющие уже никакой связи с действительностью.
Однажды в брежневское время, когда ему было лет 11-12, к ним в гости приехала с юга его тётя. Несмотря на свои семьдесят, смуглая кожа лица тётушки Ануш была гладкой, свежей, почти без морщин, глаза живо блестели, как антрацит. Чертами лица она походила на индианку из фильмов, только пятнышка на лбу не хватало! Она была в чёрном платье, с ровными, гладко расчёсанными в стороны седыми волосами и аккуратным пробором среди головы. Чем-то непонятным, далёким и слегка пугающим веяло от её вида. Она присела у ёлки (дело было в Новый Год) и, прищурившись, рассматривала блестящие игрушки.
- Пши! - сказала тётушка, что значило удивление и насмешку одновременно. - Эт-то что? Турок?
На ближней ветви была закреплена игрушка - симпатичный турчонок в розовых шароварах и жёлтой чалме...
- Так это игрушка! - улыбнулся Рома.
- Они два миллиона армян убил! - сказала тётушка. - И мы должны столько же их... За каждого армянина - одного турка!
- Но кого убивать? - удивился Рома. - Уже полвека прошло, люди другие родились. Они разве виноваты? Их-то за что?
- За каждого нашего по турку! - упрямо повторила тётушка.
- Тётя Ануш, это получается, идёт, например, современный студент турок по улице, который вообще ни при чём - его, значит, хватать и убивать? - Рома был пионер, вся страна строила коммунизм, Гитлера победили, люди начали летать в космос, а тётушка жила в своём безвозвратном прошлом (безвозвратном потому что история развивается только вперед, только от худшего к лучшему)... и эта выдуманная им самим картина (хватают ни с того ни с сего на улице и режут) казалась Роману настолько невероятной, что он расхохотался.
А тётушка сощурившись смотрела на племянника и молчала.
Тётушка выжила чудом в те дальние годы. На её глазах турецкая конница изрубила почти всю колонну обессиленных от голода и жажды армянских беженцев, её односельчан, а она спаслась, спрятавшись за камни. Это Роман узнал потом.
Вспоминая тётушку Ануш, Роман теперь невольно вспоминал и Тамилу. Роман и Тамила были одного года рожденья - Тамила тоже метиска, только азербайджанская. Закончила престижный МГУ, биохимик, почти кандидат наук, интеллектуалка, большая почитательница теории пассионарности Льва Гумилёва... Великолепная фигура, хорошая мать - мужа, русского парня выгнала за то, что, как говорила, "алкоголик". Её можно было бы назвать даже красивой, если бы не немного крючковатый хищный нос. "Если меня тронут, то я отвечу в десять раз сильнее!" - время от времени гордо повторяла.
Они работали в одном коллективе, хотя Тамила появлялась нечасто - у неё была отдельная тема. И, как это бывало в те времена повального пьянства на производстве, наступил какой-то праздник и Роману поручили добыть к столу выпивку. Роман предпочитал покупать коньяки, но в те дни исчезли армянский, молдавский, грузинский, а на прилавках оставался более низкокачественный азербайджанский - "Старая крепость".
- Ну как, купил? - спросили режущие салаты отдельские дамы.
- Да азербайджанский! - разочарованно поведал Роман и вдруг услышал Тамилу, кандидатку наук, просвещённую интеллектуалку, биохимика (не чета невежественной средневековой тётушке Ануш).
- Да мы резали вас, и будем резать! - воскликнула Тамила и расхохоталась.
Роман удивлённо оглянулся: лицо Тамилы было красным.
- Ну, я такая же азербайджанка, как ты армянин, - попыталась было смягчить Тамила под изумлёнными взглядами женщин отдела, но тут же снова упрямо добавила: - но мы резали вас и будем резать!
Роман не знал своих деда и бабушку по отцу, погибших от голода более полувека назад на беженских дорогах, но возникло вдруг такое ощущение, будто тебе предложили красивый торт, и ты лишь проглотив, понял, что он из дерьма.
Не оглядываясь на Тамилу, слегка откинувшись от стола, удерживаясь на двух ножках стула, он произнёс:
- А мы делали лучше вас коньяк... и будем делать!
С тех пор их общение начиналось и заканчивалось коротким:
- Привет, Тамила!
- Привет, Роман!
Теперь они работали в разных отделах, но время от времени встречались в столовой, и после Сумгаита Роману иногда хотелось сказать: "Ну что, Тамила, по твоему вышло, рада?", но появлялась лёгкая тошнота, будто ему предлагали снова надкусить тот "красивый" торт.
Но разве здесь дело только в армянах, в том, что в нём армянская кровь? Дело в одном из самых вопиющих в истории народов нарушении общечеловеческого понятия Справедливости! Дело в Истории, которая (теперь понятно) только притворяется, что движется от худшего к лучшему, а на самом деле лжёт, лжёт и лжёт!
Впервые задуматься о своей национальной принадлежности его побудили окружающие, когда ему исполнилось лет шестнадцать.
- А у вас виноград уже цветёт? - спросила с любопытством белокурая медсестра на студенческом медосмотре, измеряя ему артериальное давление.
Где это "у вас" и где это "у нас" не сообразил.
Но после этого вопроса понял, что пора ехать в Армению и поинтересоваться её историей.
Летом он десять дней провел в Армении по турпутевке. Увидел много интересного и необычного - библейский Арарат, древние храмы, музеи, новые архитектурные ансамбли и районы из розового туфа, которые выгодно отличали Ереван от множества других безликих советских городов... Но на восьмой - девятый день вдруг потянуло в Россию, захотелось из этого комфортабельного города попасть в родную хрущёвку, совсем как в песне: "А я в Россию домой хочу, я так давно не видел маму"...
Но именно тогда, изучая историю Армении, он как-то подумал (значит не от пресловутой "крови", а от головы это шло!), что, пожалуй, ни на одном клочке суши не происходило, не накапливалось без разрешения столько несправедливостей и злодейств, сколько на этом... Любое из десятка пережитых завоеваний могло безвозвратно убить и убивало другие несравненно более мощные державы, цивилизации (каким потрясением для Руси было одно только монголо-татарское иго!). И, пока трамвай катил вниз среди блистающего снега этим солнечным днем, он мысленно перечислял бедствия, подобные монголо-татарскому нашествию на Русь, обрушивавшиеся на Армению, как чётки перебирал:
Ассирийцы,
Мидяне,
Скифы,
Аланы,
Персы,
Арабы,
Монголо-татары Батыя,
Тамерлан с его башнями из отрубленных голов,
Турки-сельджуки,
Турки-османы...
Римляне и византийцы среди перечисленных выглядели просто благовоспитанными цивилизаторами!
Куда бы ни шли кочевники завоеватели - на Север, на Запад, на Юг - на пути их всегда была Армения.
Катастрофа 1915 года!!! После нее, казалось, Бог должен, обязан, наконец смилостивиться над Арменией... Но Бог ничего никому не должен и ничего не обязан!
Сумгаит показался лишь диким недоразумением, которое вот-вот должно разрешиться: виновные будут наказаны, и время вернётся на круги своя; но сейчас он окончательно понял, что на самом деле этот пятнадцатый год и через семьдесят с лишним лет вовсе не закончился! Старая, страшная сказка вдруг стала явью!
Вот и напоминающие крепость буро-красные стены армянского кладбища с полубашенками. Крепость, оборона - символ армянской истории, и даже национальный танец с таким названием он как-то видел по телевизору: одни мужчины вскакивают на плечи другим и двухэтажный хоровод идет по кругу!
Через минуту Гурунц входил в ворота кладбища и не верил глазам. Он шел через кладбище, мимо надгробий. Вот и маленький храм с куполом, но железные двери наглухо закрыты! Оглянулся - все мертвые на месте, из живых - никого! В такой день, который не может быть рабочим, когда надо хоть как-то выразить свой протест, решить что делать дальше!.. Он знал, что здесь они, армяне, собираются по воскресеньям, но сегодня не воскресенье, а это значит, что затаив обиду, они предпочли сегодня подчиниться инерции будней, - как обычно отправиться на работу, заниматься своими личными делами... Никто из них не сумел, не захотел, не посчитал нужным скинуть с себя оковы этой инерции. Никто, кроме него. И вдруг пришла шальная мысль: а возможно, он и есть тот самый последний в мире армянин, которого один из организаторов резни обещал оставить для музея? Единственный живой наследник исторического кладбища, которое по величине, наверное, может сравниться с историческими кладбищами таких стран, как Франция или Англия, не меньше.
Он снял шапку, снег падал на тёмные с проседью волосы.
Побродил еще некоторое время по дорожкам среди чёрных мраморных и гранитных надгробий, на полированной поверхности которых буквы шрифта русского и витые подковы шрифта армянского. У самой стены под голыми ветвями клёнов - два будто на ковре-самолете перенесённые из-за гор и дол надгробия: слегка уменьшенные копии армянских храмов, странные и непривычные своими гранёными крышами под хмурым московским небом,.
Перед тем как, уйти ещё раз оглянулся: никого!
2
На следующий день никто на работе даже не спросил о причине вчерашнего прогула: то ли тактичность (молчаливо сочувствовали происходящим событиям?), то ли безразличие, а может и гораздо проще: думали - приболел или перебрал спиртного. Во всяком случае, для начальства отсутствие младшего научного сотрудника в течение одного дня практически не имело никакого значения: отдел давно сидел без заказов.
На рабочем столе его, как обычно, царил образцовый порядок, и мало кто заметил появление новой книжки Г.И. Анохина "Малый Кавказ", - описание пеших туристских маршрутов по малому Кавказу, в том числе и Карабаху, с картами-схемами, фотографиями достопримечательностей.
Стукачок парторг Помогайло не поленился открыть книжку, когда все ушли на обед, в том месте, где лежала закладочка, и прочитать:
"В 6 км ниже тоннеля Тухтун стоит в лесу разрушенный древний христианский храм. Мало кто знает, что этот орнаментированный тончайшими каменными кружевами храм основан около 2000 лет назад и, возможно, является древнейшим из сохранившихся в мире христианских храмов.
Называется этот архитектурный ансамбль Хутаванк ("Храм на холме" или Дадиванк.
Согласно преданиям, первая базиликовая церковь, существующая в полуразрушенном состоянии и поныне, построена на могиле ученика христианского апостола Фаддея-Дади еще в середине I века, всего через каких-нибудь 20 лет после распятия Христа, когда христианство еще нигде не стало господствующей религией"...
Стукачок Помогайло с кривой улыбочкой совершившего подлое открытие закрыл книжку и положил на то же место: "А ведь наш Рома - скрытый националист!"
В эти дни безделье и бездействие было особенно мучительно: мужики как всегда, собирались в курилке - балаболили и балаболили о политике, о Горбачеве, о перестройке, о хоккее, о бабах, но ни единого слова о резне в Баку, все разговоры почему-то плавно обтекали эти события, а самому Гурунцу начинать эту тему не хотелось - он стоял с мужиками, курил и молчал и снова удивлялся: "Где Достоевский? Где всемирное сочувствие русской души?"
И будто его мысли услышав, в один из таких перекуров к ним размашистым шагом вдруг подкатил дядя Лёша из соседнего отдела авиационных двигателей - седой краснолицый, двухметровый богатырь, не дурак выпить - выколотил пальцем сигарету из пачки и сразу быка за рога:
- Ну, допрыгаются коммунисты: теперь, если погромщиков не накажут в Баку, Союзу конец.
- Это почему ж? - поинтересовался Володя, кандидат наук.
Дядя Леша зажег сигарету, затянулся и выпустил дым.
- Так ведь теперь хошь режь, а хошь грабь!
- А чего этим армянам нужно? - встрял Сапелкин (член КП, между прочим).
- Справедливости, хоть раз за всю историю! - криво усмехнулся Абросимов-Гурунц.
- Справедливость! - омерзительно передернул круглым плечиком Сапелкин, - где ты её видел, справедливость ту...
- У вас, коммунистов, точно ее не увидишь! - заявил дядя Лёша.
- Разговорчивый, - недобро блеснул глазками Сапелкин, - раньше бы так поговорил...
- Во-во-во, - вот вы раньше только и могли рты затыкать! - будто даже чему-то обрадовался дядя Лёша.
- Погоди, ещё не вечер, вот скинем вашего меченого, всё всем припомнят... - Сапелкин замолчал, будто спохватившись (а ну, если против коммунистов дело обернется?)
- Да ладно, мужики, - разбил тяжелеющее молчание Володя-кандидат, - ладно базарить, без нас всё решат, пойдем, водочки дерябнем лучше. Ром, идешь?
3
Ближе к концу рабочего дня Роман почти закончил свою часть квартального отчета и отложил, что оставалось, на завтра. Отчёт этот представлял собой громадную псевдонаучную липу, и все это знали, включая руководство, к которому он направлялся. Но все делали вид, что он чрезвычайно важен, и критика его не поднималась выше курилки. Снова Рома почувствовал, что прошёл никому не нужный пустой день, ещё один кусочек невозвратного времени потрачен ни на что.
- Рома, как насчет рюмочной? - напомнил Володя-кандидат.
- Не могу, - Роман замялся, - дома ждут...
Абросимов-Гурунц снова взялся за книжку Анохина. Толковая всё же была книжка, с описанием 85 туристских маршрутов, и по Карабаху в том числе, где как пройти, до какой деревни, через какую речку, мост, перевал, сколько километров на каждом участке пути (жаль только, не обозначено, деревни армянские или азербайджанские - попасть в азербайджанское село равносильно самоубийству)...
"Возле районного центра Мартуни (название, кажется армянское) хребет летом представляет собой выжженное на солнце травянистое плато, где нет заметных ориентиров. Надёжным средством для определения направления может служить лишь компас. Проще плоскую часть водораздела преодолеть по автодороге Мартуни-Степанакерт (нет уж, спасибо большое!) до перевала 1200 м и в 3 км восточнее сел. Дагдаган (явно тюркское название!). От этого перевала на юг 2 км через мелколесье до вершины Богурхан (1584 м), по травянистому 1 км склону до сел. Красносельск, на юго-запад 3 км. на юго-запад 3 км до поперечной маршруту автодороги на Степанакерт..."
Он вспомнил о доставшейся от отца потрепанной карте Армянской ССР, на которую и большая часть Карабаха попала с небольшими сёлами... По этой карте можно прикинуть, какие пути ведут в Степанакерт.
Что ж, по горам ходить приходилось и из автомата стрелять учили... Только нет автомата, а там каждый день обстреливают, убивают... Эх, автомат!..
4
Когда Абросимов-Гурунц впервые в жизни взял в руки автомат, он почувствовал ладонью гладкость приклада, суживающегося к курку талией, так послушно, так ладно легшего в руку, что его охватило на миг что-то вроде истомы, подобно той, которую испытал, обнимая впервые в жизни девушку, скользя ладонью по гладкой прогибающейся покатости от спины к талии. Он невольно нежно ощупывал АКМ от приклада до цевья. Вот он, ЕГО автомат! Ветер шелестел в вышине березовой листвой, и по траве двигались светло-зелёные и темно-зелёные пятна.
- Каждому запомнить свой номер! - во второй или в третий раз кричал рыжий сержант Пероцкий.
В траве лежали длинные зелёные, похожие на детские гробики, ящики с открытыми крышками - курсанты подходили к ящикам, доставали автоматы и рассаживались на траве поудобнее; смущённо и радостно улыбаясь, начинали ощупывать, осматривать, поглаживать новое достояние. Каждый, получив автомат, чувствовал себя сильнее, мужественнее, значительнее. От автомата исходила колдовская неодолимая иллюзия неограниченных собственных сил, соблазн "сверхгениальной" простоты разового решения любого наисложнейшего вопроса. Они-то считали, что в споре рождается истина, оказывается - в выстреле!?
Абросимов отыскал номер на железном наплечнике автомата, постарался запомнить его и, обнимая автомат рукой, будто боясь с ним расстаться, не сводя с него глаз, уселся, опершись спиной о белую кость березы, готовясь слушать рыжего сержанта.
- Сегодня вы получили автоматы, - сказал сержант, - сегодня мы разберём его устройство, техническое обслуживание...
Курсанты ловили каждое слово рыжего и конопатого.
Сержант рассказал об устройстве автомата, разобрал его, разъял - рожок, дуло, коробка, цевьё, приклад, - вновь собрал. Рассказывал вдумчиво, толково, с любовью.
- Переводя предохранитель на синюю метку, вы ставите автомат на одиночные выстрелы, на красную - очередь... Вообще стрелять очередью, мужики, - незабываемое ощущение, вы сами это почувствуете!
Курсанты чистили ёршиками стволы, разбирали и собирали автоматы. На ладонях оставалось оружейное масло, которое обтирали о траву, а остатки впитывались в кожу, которая начинала блестеть, как после обработки кремом.
АКМ был прост и гениален. Эта нехитрая конструкция могла пробудить похоть безграничной власти у любого.
- Ща, бля, всех порешу! - вдруг заорал, выпятив, челюсть Прозоров, потрясая автоматом - маленький и тихий очкарик, самый угнетаемый и нелепый боец во взводе, вечно поворачивающийся направо, если поступала команда "Нале-о!", и налево, если поступала команда "Напра-о!", вызывая весёлый молодой гогот бойцов.
- Ща, бля, всех! - настойчиво и уже серьёзно повторил он, склоняясь вновь над своим оружием. И на этот раз никто не засмеялся.
Ефрейтор Спиридонов и Блюмкин поспорили, кто быстрее разберёт и соберёт автомат, и под общий хохот курсант Блюмкин собрал быстрее сверхсрочника Спиридонова, у которого некстати оказалась конструкция гораздо жёстче. Занятие подходило к концу.
Прозвучала команда сложить автоматы в ящики.
Когда это было? Лет двадцать назад, а, может, ещё больше, но, кажется, он и сейчас бы смог разобрать и собрать этот нехитрый механизм, с помощью которого калечат и обрывают жизнь.
А очередью он все-таки выстрелил на полигоне, хотя было в рожке всего пять патронов и из экономии приказали стрелять только одиночными. Он дал полную очередь по мишени, и после этого ему было уже безразлично, что вокруг прыгал и ругался матом, размахивая кулаками, майор - он и в самом деле получил тот "кайф", который обещал Пероцкий.
Да, он был хорошим курсантом и знал теперь, что будет хорошим солдатом.
5
Направо от пропускного бюро улица вела к метро (туда и устремлялись все работники института после окончания рабочего дня), налево - к парку. Теперь каждый раз, выходя из проходной, он сворачивал налево. Нет, не таинственные свидания под многомудрый шум вековых деревьев и скрип детских качелей его влекли. Там, в самом центре мерцал в сумраке огонёк тира. Ружьями заведовала полупьяная свекольная рожа, которая начинала улыбаться, завидев его. Сначала он брал десяток пулек и стрелял по неподвижным целям, положив винтовку на деревянный бруствер - пристреливался с трёх выстрелов по всевозможным цветочкам, гусям, медведям; потом вставал и три пули пускал с навеса; потом с навеса пытался бить по движущимся мишеням - уткам, волкам, тетеревам. С каждым днём количество двухкопеечных пулек увеличивалось, и результаты становились всё лучше: всё тверже он держал ружье, всё чаще крутилась мельница или, получив необходимую долю энергии, жестяной космический кораблик пускался вокруг изображающей землю жестяной тарелочки с грубо намалеванными океанами и материками (самые трудные мишени из стационарных).
Он приходил домой, как ни в чём не бывало, справлялся у жены о ее самочувствии. Когда думал о том, что в её животе уже бьётся сердце его ребенка, душа наполнялась восторгом, и он совсем забывал о теленовостях, сообщающих об убийствах мужчин и женщин, стариков детей ТАМ, далеко за горами, ужинал, но когда включал новости и в них сообщалось о новых насилиях и убийствах армян в Карабахе, каменел. А чего стоили попытки СМИ как-то уравновесить степень вины между вооружёнными погромщиками и армянами, у которых советская армия конфисковывала даже охотничьи ружья! По всем каналам - молчание или ложь, и лишь бесстрашные "Вести" в своих десяти-пятнадцати минутах сообщали то, отчего во рту появлялся солёный привкус - привкус крови. Да, как это было ни дико, армия, погоны которой носил в войну его отец, вовсе не защищала мирное население, а принимала участие в том, что называлось "этническая чистка". Не хотелось верить в примитивную экономическую логику событий: азербайджанская нефть была для государства важней, чем жизни армянских крестьян, будь они хоть тысячу раз правы.
Только побеседовав с женой о простых бытовых делах, он как-то успокаивался и ложился спать.
В те ночи его дважды посетил один и тот же странный сон.
Он идёт по висячему узкому мосту через пропасть, а навстречу, с противоположной стороны, идёт другой человек. Друг? Враг? Солнце било с другого берега, и он не видел лица, а решение надо было принимать: или протянуть открытую ладонь или... Ему хотелось все-таки протянуть ладонь, хотя, если это враг, он упустит первый момент нападения, и это на таком узком мосту могло бы означать только гибель. Они двигались одновременно к середине моста, но не доходили - всякий раз он просыпался и лежал некоторое время в темноте, то сжимая руку в кулак, то разжимая в ладонь.
6
Телевидение очередной раз свидетельствовало о том запредельном, что нёс автомат.
Снова в "Вестях" сообщалось о погроме: ворвались в дом ночью, вооруженные автоматами, расстреляли всю семью - отца, мать, бабушку, ребёнка. В кадре - мальчик, лет двенадцати, лицом в луже крови, короткие мальчишеские шорты, какие носят послушные мальчики в хороших семьях, тонкие голые ноги... 1915 год продолжался и продолжался... И сразу, без перехода - безмятежные словеса генерального секретаря о мире и дружбе народов, от которых сознание обволакивал мутный липкий туман и подкатывала тошнота.
В тот вечер жене стало хуже: появились боли внизу живота. Приехал доктор по скорой, серьёзный, внимательный, молодой. "Уже срок почти подошел, надо немедленно в больницу!"
Абросимов-Гурунц поехал вместе с женой. Мелькали уличные фонари. Потом два часа сидели в приемной, где на любой вопрос к каменнолицым медсестрам и санитаркам следовал один ответ: ждите, пока врач освободится. После того, как жена к утру оказалась в палате, ей стало лучше, и Гурунц уехал из больницы прямо на работу. Однако, слава богу, состояние Нины в последующие дни улучшилось, но докторша, которая её вела, утверждала, что нужно провести курс лечения в условиях стационара. И началась у Гурунца холостяцкая жизнь с бутербродами, кефиром, телефонными звонками, визитами в больницу через день.
Теперь после работы частенько они с Володей-кандидатом поворачивали в парк, заходили в пельменную, где ужинали под водочку, а потом Гурунц тянул кандидата к домику, светящемуся зазывно на одной из сумрачных аллей. Они палили, соревнуясь в количестве попаданий. Володя делал это с удовольствием: он воспринимал это как продолжение веселья, не более, поэтому, видимо, чаще мазал. Они стреляли с подставки, с навеса, по неподвижным и движущимся целям. Вскоре Гурунцу этого показалось мало, и он предложил усложнить игру. Стояли с заряженными ружьями спиной к мишеням, кто-нибудь считал до трех, на "три" поворачивались и били с навеса по движущимся уткам и волкам: кто первый собьёт - тот ковбой...
Володе, однако, скоро наскучило составлять компанию в тир Роману: видно, надоело проигрывать, но Роман продолжал ходить один.
А перед тем как заснуть, он почему-то невольно вспоминал тот сон: он идёт по веревочному мосту, а навстречу человек, лица которого не видно, и посреди они должны узнать друг друга.
Утром, после лёгкой зарядки, он брал небольшую пятикилограммовую гирю и держал её на вытянутой руке сколько мог - чем тверже рука, тем выстрел будет точнее.
7
И вот этот день наступил!
- Мальчик, вес 3200, кесарево было, - немолодой женский голос из телефонной трубки.
- А операция как?
- Всё нормально, уже в палате.
Он сорвался с работы и помчался в роддом. И радость, и тревога так и распирали его.
По дороге купил в овощном магазине вдруг появившиеся среди зимы яблоки (железо - для кроветворения!), в цветочном ларьке выбрал три самые роскошные розы. Продавец, невысокий полный азербайджанец, важно и не спеша, будто испытывая его терпение, обрезал колючие стебли, заворачивал цветы в целлофан.
Напротив роддома десятка полтора мужчин выкликали своих жён, и те появлялись в окнах, иногда одни, иногда с новорождённым на руках. Он знал окно палаты, в которой лежала Нина. Какая-то женщина в больничном сером халате и косыночке смотрела из него вниз. Он замахал ей, она приоткрыла раму.
- Абросимова! Абросимова-Гурунц, как она?
- Уже проснулась, ... - женщина отвернулась, что-то спрашивая, вновь обратилась к нему, улыбаясь, - разговаривает, привет передает...
Не чуя ног, он помчался в приёмное отделение. Около крыльца кого-то ждали два "жигулёнка", стояли мужчины и женщины с цветами, щёлкали фотоаппараты, а по лестнице спускалась молодая улыбающаяся женщина с розовым свёртком, перевязанным голубыми атласными лентами, а новоиспеченный папаша, взъерошенный, как воробей, поддерживал её за руку и тянул шею, пытаясь разглядеть свое чадо.
В приемной пожилая медсестра в окошечке сообщила то, что он уже и так знал - после операции температура нормальная, но посещения исключены, принимаются только передачи.
Он отдал в окошко цветы и яблоки.
- А с доктором, доктором который оперировал, поговорить можно?
- Ушёл уже, только дежурные остались...
- Ну, можно с дежурным?... - взмолился.
- Ну что с вами сделаешь, - медсестра, вздохнув, взяла телефонную трубку.
Дежурный врач, женщина с круглым добродушным лицом, с фонендоскопом, перекинутым вокруг шеи, вышла из лифта. Он знал её по предыдущим посещениям (дежурила она часто), и даже фамилию вспомнил - Никонова. Она тоже узнала его, завидев, кивнула, улыбнулась, сделала пару шагов вперевалочку, по утиному.
- Ну что, папаша, поздравляю...
- Как там, всё в порядке?
- Ручки, ножки на месте.
- А пальчики?
- Что пальчики?
- По пять, как надо?
Женщина рассмеялась:
- Да по пять, по пять!
- Вы сами считали? - волнуясь спросил Роман.
Женщина закатила глаза - да считали, считали!
- А жена моя как?
- Сейчас уже отошла от наркоза, говорит... Не буду скрывать операция была сложная, с сюрпризами - большую миому нашли... Но с хирургом повезло, хирург у нас замечательный.
- Кто хирург? - Гурунц выхватил записную книжку и ручку,- я запишу...
- Мамедов.
- Кто, кто?!
- Мамедов Аладдин Казимович.
- А-а... он кто?
- В смысле? - не поняла доктор.
- Ну... национальность, - Гурунц почувствовал как лицо становится горячим.
- Из Баку, азербайджанец. А какая разница? - удивилась Никонова, глядя на него спокойными светлыми глазами.
- Да в общем-то никакой... - смутился Гурунц, записывая, - значит Мамедов...
- Аладдин Казимович.
- Завтра он будет?
8
Роман вышел из роддома и направился к троллейбусной остановке. Он был пьян без вина. Ярко светило солнце, и в голове звучали торжествующие оркестры: сверкали медью трубы, тарелки, били литавры. Было ощущение начинающейся новой жизни, безотчётного счастья, будто вторично родился и всё главное лишь впереди: да так оно и было - вместе с сыном и отец родился!
Он поехал в центр до метро "Пушкинская", там вышел наверх. В магазине "Армения" купил две бутылки армянского коньяка: самого лучшего, "Ани" - для хирурга Мамедова и попроще, "трехзвездочный" - для себя.
Вечером он пил коньяк, обзванивал друзей, сообщая новость, и принимал поздравления.
Он пил, чувствуя, как растворённое в коньяке араратское солнце согревает сердце, и чему-то загадочно улыбался.
В том, что с ним произошло, чудился таинственный намек, но он не мог разгадать его смысла. И почему у него всё случается не как у других, а с каким-то вывертом? Ведь большинству людей ничто не мешает быть цельными в своей ненависти... Ещё вчера он был цельный, как сжатый кулак, а сейчас кулак разжался, открыв мягкую ладонь.
Когда уровень коньяка в бутылке уменьшился наполовину, он поставил её бар и лёг спать.
А ночью ему вновь приснился знакомый сон: висячий мост над пропастью, он вступает на него, идёт, а навстречу идет человек - солнце светит с той стороны, и лица не видно. Друг или враг? - Если враг, всё решат доли секунды. Он видел блеск мелкой реки, бегущей далеко внизу по камням дна ущелья. Но, холодея, он чувствовал, что протянет ему руку, пусть даже в следующий миг суждено увидеть перевёрнутый мир с обрушивающимся на голову каменным ложем с речкой - иначе не сможет. Он был на мосту, шёл по его шатающимся доскам, цепляясь за верёвочные перила, и одновременно как бы видел со стороны себя и этого человека. Расстояние между ними сокращалось.