Аннотация: Первый парашютный прыжок - событие в жизни особенное!
Амаяк Тер-Абрамянц
СТРАСТИ НЕБЕСНЫЕ
(рассказ)
1.
-Я не экстремистка, я - экстремалка, - поправила меня Лада Тихомирова, выжимая 160 км. В час по Новому Симферопольскому шоссе, ведущему к месту осуществления нашей мечты.
Одной рукой она придерживала рулевое колесо своего "Рено", другой нет-нет, не снижая скорости, да и покачает трехмесячную малышку Аленку, если та вдруг заворочается, забеспокоится, приоткроет синие глазки, быстренько впитывающие все окружающее, в том числе и мою усатую физиономию на заднем сидении, вжатую к дверям двумя детскими пустыми (слава Богу!) автокреслами.
Лада не умеет ездить со скоростью менее ста километров в час - этому противился даже ее первый муж-гонщик и, поэтому, присутствие ее за рулем (а за рулем она постоянно) с трудом переносит ее нынешний муж - красавец великан, также во втором браке, директор медицинского центра, врач, специализирующийся по чудесам восточной медицины - личность сугубо положительная, серьезный деловой человек, обеспечивающий шестерых детей (трех от первого брака и троих от нынешнего - с Ладой). Трое детей нисколько не отразились на фигуре Лады - стройная классическая длинноногая блондинка с мягким овалом лица и светлыми глазами, в которых совершенно отсутствует какой-либо хищный блеск так свойственный современным красоткам, усилено подгоняющих свою внешность под телерекламу.
Но скорость приходится снизить до ста! - малышка закапризничала и Лада ловким движением расстегивает блузку, помещает Алену между собой и рулевым колесом, давая ей свою упругую, совершено не испорченную естественным вскармливанием троих детей, грудь.
Мимо нас все также уходят назад машины и можно уловить изумленно-неодобрительные лица водителей мужчин при виде обгоняющей их на скорости 100 км. в час и одновременно кормящей грудью ребенка белокурой валькирии.
Мне самому не по себе...
-Как только тебя муж отпустил?...
Вопрос, повисший без ответа: как можно изменить погоду?
Я видел его год назад и совсем недавно, когда он приходил ко мне на обследование и поразился разнице: раньше это был двухметровый гордый великан с русыми вьющимися волосами, собранными на затылке в модную косичку, сейчас в нем все то же - но совершенно седой!
-Лада, - говорю я, мне жаль твоего мужа, за год он стал совершено седым! Вот и сейчас для него - опять переживания, ведь Лада мчится не на обыкновенную прогулку: сегодня нас должен поднять в небо самолет и бросить вниз!... И надежда лишь на то, что сработает парашютное кольцо!
-Его все жалеют! - удивляется Лада, - Но почему же меня-то никто не жалеет?
Я замолкаю, отговаривать ее не входит в мои эгоистические планы. Я, бывший генетик, понимаю, что есть просто разные люди - пахари и разведчики и все дело в геноме. У некоторых людей не хватает генов, обуславливающих выработку гормонов удовольствия - эндорфинов, вот им и нужны всегда новые впечатления, вот им и не сидится на месте, иначе - депрессия, чернота... Спорить, пожалуй, бессмысленно. Хотя я бы на месте мужа встал бы баррикадой ради троих крошек - двоих пяти и четырех лет и совсем маленькой - трехмесячной. Но это легко на словах. Наверняка вставал, но наверняка он и полюбил именно такую в надежде , что со временем перебеситься, нарожает детей и станет как и все другие мамаши. Но увы, - седые волосы и боли в сердце результаты этой бесплодной борьбы.
Лада Тихомирова! - Боже мой, как может быть обманчиво имя и фамилия! Как бы на это посмотрели астрологи? Ее родители тихие и спокойные люди, врачи, давая имя к столь мирной фамилии, словно благославляли ее на тихую, полную полусонного семейного счастья жизнь.
Но Ладу тянуло на приключения, на бешеные скорости, прыжки в бездну, риск... Семь лет назад она прыгала со Строгинского Моста. Шел по мосту молодой парень, на глазах у всех нес на руках красивую девушку, улыбался, и вдруг... швырнул ее за перила... Чуть не спровоцировал серьезное ДТП.!... Парня чуть не разорвала публика, а когда люди кинулись к перилам, увидели Ладу, вставшую с земли и погрозившую кулачком: "Не дождетесь!"... Система страховки сработала безотказно... На этот раз. Лично мне этот поступок гражданки Тихомировой нравиться меньше всего: ну зачем и так задерганным российским обывателям создавать лишний стресс, которых предостаточно и так в нашем фатерлянде? Это прыжок заснимал на пленку ее муж. Внутренне содрогаясь. Тогда его эта Валькирия еще восторгала... своей смесью неординарности и чистоты: сколько бы ни вилось вокруг кобелей, байкеров, парашютистов, летчиков, Лада никогда не могла жить одновременно с двумя мужчинами, хотя ее первый роман случился чрезвычайно рано с боцманом речного судна, на котором она с мамой плавали до Астрахани. Она не могла жить одновременно более чем с одним мужчиной, ибо, по ее словам, иначе разрушалась некая внутренняя целостность. Наверное недаром говорят герметики, что каждый мужчина бывший в интимной связи с женщиной оставляет как бы свой отпечаток и оттого проститутки, чаще всего, существа с разрушенным "я". У Лады мужчин было немного и главаными были мужья, а остальное, как она выразилась однажды, вероятно было нужно лишь для того, чтобы понять - не то!... Первый муж, с которым она занималась мотокроссом как-то сказал: " Теперь ты знаешь - как надо, по-настоящему; и не сможешь никогда по другому" Это и стало принципом жизни. Или по-настоящему или никак. Да или нет. Так она любила своих детей, второго мужа, так она дружила, летала, так она прыгала - в общем, жила...
Поселки пролетали так быстро, что буквы на указателях соивались и я не мог сориентироваться где мы. Я не знал точно почему, но чувствовал, что мне нужен этот предстоящий парашютный прыжок, первый и, возможно, последний в жизни. Так же чувствовал, как чувствовал, в 91 году, что надо идти к Белому Дому... И, кстати, время совпадало: 20 августа, ровно 14 лет назад!... С тех пор многое изменилось - и я, и страна, осталось лишь твердое убеждение, что комунистичкский Карфаген должен был быть разрушен!, а то, что нас, самых честных, стоявших ночью, обманули и оболгали в борьбе за власть политические фокусники - ну, это дело второе... Мы тогда рискнули и риск имел смысл. Нет, всегда был против бессмысленного риска, о котором сейчас с увлечением вещает Лада: один ее друг проехал просто так, чтобы перед ней покрасоваться, на мотоцикле по дуге арки Подольского автомобильного моста.
Ну а у меня? - Три года назад врачи мне поставили диагноз неизлечимой болезни и той весной я бродил по Тимирязевскому парку, что рядом с больницей, мысленно прощаясь с расцветающей из-под последнего снега природой, целовал зеленые почки, уверенный что не доживу до следующего апреля. Я знал эту страшную болезнь, когда человек умирает постепенно: сначала отказывают ноги, руки, он начинает ходить под себя и остается лишь "говорящая голова", по выражению одного из специалистов профессоров. Я сам видел парочку таких больных. Один был летчиком - из отряда космонавтов: он был чрезвычайно горд тем, что еще мог левой рукой слегка подтянуться за подвешенную к потолку перекладину, а у измученной любимой женщины, которая за ним ухаживала, меняя и днем и ночью заполняющиеся мочой презервативы и загаженные простыни, стояли меж воспаленных бессонницей век, непросыхающие слезы.
Следующей была сорокалетняя красивая женщина, горнолыжница в прошлом: у нее была обездвижена вся нижняя половина тела ниже пояса и она создавала из цветов удивительные экибаны.
Как странно, болезнь поражала совершено здоровых активных и сильных людей без всякой видимой причины, не оставляя надежды на спасенье! Эта женщина жила с девяностолетней мамой, вынужденной кроме всего прочего через каждые два часа менять у дочери марлевые прокладки и стирать... стирать до одури, до гипертонического криза лишь бы избежать этого жуткого запаха запущенного тела, запаха смерти.
В отличие от этих людей мой случай развивался медленно: то ли лечение помогало, то ли мысль о маленьком сыне, которого надо поднимать в ощерившемся со всех сторон пещерном мире.
Я почти не чувствую ног, они будто резиновые баллоны с закачанным под давлением газом и до груди тело будто покрыто лубяной корой, будто корсет ( человек ко всему привыкает - привык и я к этому корсету), но главное еще сохраняется - способность двигаться! Идти я могу довольно долго, хотя мелкая координация ног, когда, к примеру, приходиться садиться за стол или выходить из-за него, затруднена. Если я иду по прямой и ровной дороге без колдобин, то меня никто не примет за инвалида 3 группы и могу пройти так необыкновенно долго, сложности же начинаются на неровностях и колдобинах - вот тут смотри в оба, чтобы не споткнуться и не полететь вниз! Болезнь поднимается снизу, медленно, уже четыре года, сначала до колен, потом до паха, потом до пояса, потом до груди - будто трясина, которая засасывает, но слава Богу, я могу еще двигаться! Пока... Мой дорогой лечащий доктор настоятельно советовала мне три года назад избегать стрессов, не пить спиртного... Вообще! За это время от меня ушла любимая женщина, я пил пиво, чтобы не свихнуться, красное вино, смесь дешевого коньяка с пепси-колой, которую называю коктейль "Союз-Апполон" и который хоть как-то взбадривает меня. Сын стал взрослеть, хорошо сдал экзамены за девятый класс и мое общество ему все более заменяют сверстники и компьютер. Последние полгода мама впала в старческий маразм и я почти переселился к ней. Каждый день она задает мне одни и те же вопросы: "Как ваше имя отчество? Где я? Когда мы поедем домой?" и т.д. Последний раз она спросила: "Зачем я?"... "Ты, - ответил я, - была для того, чтобы родить меня, а я родил твоего внука, а сейчас ты отдыхаешь..." Она смотрела на меня светлыми непонимающими и тревожными глазами.
Жена живет в пяти минутах ходьбы. "Твоя мама, ты ею и занимайся!" - однажды сказала она. Хотя не сказать, что она вовсе не помогает: заходит раз в неделю, делает небольшую уборку, позволяет использовать свою стиральную машину для стирки грязного стремительно накапливающегося под больным человеком белья. Еще она иногда делиться с матерью моей и мною ужином и мне не приходиться готовить три раза в день, а только два... Нет, она и в самом деле помогает. Свой ежедневный труд я воспринимаю как некое послушание, но однажды, выливая очередной горшок, я думаю, что в жизни накопилось слишком много достоевщины и не мешает ее разбавить чуть-чуть джеклондоновщиной! Хотя я уже и ходил в горы, поднимался на четырехтысячник, плавал на шлюпках по озерам заполярья, стоял под Белым Домом, попадал в шторм на Ладоге, видел Тихий Океан, Италию... писал книжки... Но это было, и пауза затянулась...
Конечно это случилось не сразу, - я прочитал цикл стихов Лады Тихомировой: "Я и небо!" Лада прыгала с парашюта уже дважды, держала штурвал спортивных Яка, Вильги, планера... Мы знали друг друга давно: дважды перед тем как родить она приходила ко мне в поликлинику на ультразвуковое обследование: я измерял маленького человечка в ее матке и с удовольствием сообщал, что все в порядке и она уходила окрыленная - так появились двое сыновей. Ужасное случилось на третий раз. Вновь она пришила ко мне улыбающаяся, красивая... Я поставил датчик на круглый живот, глянул на экран и содрогнулся: я увидел остатки погибшего плода... Страшно не люблю сообщать отрицательные результаты людям, особенно онкологическим, а тут еще человек не посторонний!... Как сказать ей об этом, матери?...женщине с лучистыми глазами, верящей в Бога, ждущей лишь единственного ответа - что все хорошо?.... И тут же стоял ее муж... А я таращился в аппарат и не видел ничего: лишь плодный мешок в матке и осадок, будто белая глина - остатки плода... Лада видела мое нахмуренное лицо, заволновалась: Что? Где?...
"Не вижу... не вижу плода", - сказал я тогда
"Как так!? За что?"- спросила она с отчаяньем в глазах.
"Я не знаю, я может быть плохой доктор, пусть еще кто-нибудь посмотрит..."
Мой диагноз, увы, подтвердился.
И когда с тех пор я вспоминал о Ладе, меня всегда томило темное чувство - сродни чувству вины.
С тех пор мы долго с ней не виделись, но однажды, шагая по аллее по своим заботам я увидел слева потрясающе красивые открытые ноги под белыми шортами и невольно подумал с философским удивлением, что вот кто-то, может пользоваться этими ногами, запросто трогать их, гладить, наверное очень богатый ... мелькнуло какие бездны разделяют меня, больного неизлечимой болезнью, погруженного по ноздри в бытовое болото, и жизнью этой молодой небедной женщины. Конечно, да еще светло-русая блондинка... Блондинка неожиданно обернулась, и взгляды наши встретились.
-Алексей Павлович!
-Лада!??
Господи, как относительны все пропасти нашего воображения! - Сейчас есть - через мгновенье - нет... Лада стояла у колясочки со своим третьим двухмесячным ребенком. Все-таки добилась своего (но кольнуло, что не ко мне все-таки пошла на обследование - но это ревность профессиональная, а по человечески вполне можно понять - с моим кабинетом с того момента у нее должны были остаться малоприятные ассоциации).
Я стал извиняться, что мне пришлось в свое время быть черным вестником, но она уже жила другой жизнью - третьим материнством и в душе ее не было видно ни следа неприязни или страха. И третий ребенок ее нисколько не испортил, будто и не рожала вовсе - мягкий полудетский овал лица, плавная, без малейших излишеств, фигура... И все-таки известием о двух первых сыновьях-то я ее порадовал, а это была крохотная девочка.
Бедный муж: когда он снимал ее каскадерский полет со Строгинского моста, он был уверен: появятся дети и весь этот экстремизм неизрасходованных сил уйдет в них. Появился уже третий ребенок, а она все такая же и собирается прыгать с парашютом... Он просчитался, как то и дело просчитываемся мы, встречая другого человека и собираясь вылепить из него свое подобие.
2.
Мы уже за пол стони километров от Москвы, вот и поворот на аэроклуб, короткий зеленый тоннель ветвей деревьев над бетонкой, в конце которой наглухо закрытые ворота с изображением белых на голубом фоне раскрывшихся парашютов. Приглядевшись, слева можно увидеть приоткрытую калитку. Выходя из машины направляюсь к ней, вхожу и сразу сталкиваюсь с одетым в летную униформу пожилым дядечкой с картофельным носом и крохотными хитрыми глазками - сторож, человек, который пропускает нас в романтику.
-Как проехать в аэроклуб?
-А платите тридцать рублей и вперед метров сто, увидите.
-А стоянка?
-Там все, там и стоянка...
После того как тридцадка перекочевала в карман охранника, безмолвные, казалось с коммунистических времен не окрашивавшиеся ворота, незамедлительно гостеприимно распахиваются и мы проезжаем.
У двухэтажного здания аэроклуба из белого кирпича, за которым виднеется обширное травяное летное поле и слышен уже легко будоражащий шмелиный гул самолетных моторов, уже припарковано несколько машин, бродят люди, около тридцати человек (видно многие приехали и своим ходом, на автобусе!) - парами, одиночками, сбиваются в кучки... В основном, молодежь, но есть и пожилые, в основном ребята, но есть группка совсем молоденьких девчонок.
Инструктаж. От этого слова меня теперь продирает озноб. Одна группа ранее прыгавших сразу ушла на поле, а мы познали все его удовольствия.
На ступеньки перед собравшимися вышел немолодой крепкий мужчина с покатым лысеватым черепом, бровями питекантропа и волчьим носом. - инструктор.
-На прыжки?
-Кормящая мать? - чуть вскакивают щетинистые брови инструктора. - тоже прыгать?...
Ребенок не мешает, он оставлен внизу у доброй женщины лет сорока, которая сама вызвалась помочь, а скоро подъедет племянник Сергей, который попробует заменить Алене маму во время ее прыжка.
-Построиться по два... - пересчитывает головы... ведет на второй этаж в классную комнату, занятую по периметру столами и стульями. Все рассаживаются - не меньше полсотни человек, кому не хватило стульев стоят, Ладе, как одной из немногих представительниц женского пола, занятое было место сразу галантно освобождают.
-Так... Я ваш инструктор, зовите меня Василий Иванович или товарищ Жеребцов, - сразу резко устанавливает между собой и нами дистанцию, показывая, что не потерпит никакой демократии и фамильярности. Звучит примерно так: "Зовите меня "товарищ Сталин"...
Переписывает наши фамилии, затем подходим и каждый ставит свою подпись под его толстым пальцем.
-Смертный приговор себе подписываем! - шутит кто-то. Негустой смех...
Немного волнительно. Впрочем, я боюсь не столько прыжка, сколько того как я на него прореагирую физиологически, психически - ведь я еще ни разу не пробовал это делать и как поведет себя мой организм? Говорят, такое бывает независимо от воли. Особенно запомнился мне услышанный рассказ о парашютном прыжке моего сокурсника в далекие институтские годы: "Лечу, ощущение счастья, а по ногам теплое течет..." Не очень бы хотелось осрамиться перед Ладой. Поэтому я с утра принял всего чашку чая с сахаром, заев двумя галетами и на всякий пожарный случай припас в сумке запасные джинсы. Может надо было надеть памперсы?... - Но они под джинсами не поместятся... Еще я слышал о клинических случаях страха: солдаты, ходившие на смерть, в атаку не могли прыгать с парашюта и цеплялись всеми четырьмя конечностями, сопротивляясь инструктору и их приходилось выбрасывать пинками в зад. По этому поводу я хотел бы попросить нашего инструктора, улучшив момент наедине: "Товарищ Жеребцов! Прошу вас, как бы я ни вопил в самолете, как бы ни сопротивлялся, как бы ни цеплялся и как бы ни умолял - выбрасывайте меня беспощадно!" Но случая не представилось: Жеребцов был все время занят и среди людей.
Нас загнали в зал - парашютную, разбили на восьмерки и десятки, выстроили по весу (в прикидку): самые тяжелые должны пойти раньше легких. Я оказался среди тяжелых третьим слева, Лада среди легких - на правом фланге - так нас разлучили. Разобрали лежащие на полках парашюты и стали подгонять ремни, которых было такое множество, что казалось сам черт не разберется в них. В какой-то момент мне казалось, что я никогда не смогу одеть парашют, но помог инструктор, он защелкнул последний карабин на груди и дыхание у меня перехватило.
-Туго, - сказал я.
Жеребцов грубо дернул меня за лямку на груди и сказал: - Нормально!
Но это было только начало наших мучений, которые продолжались четыре часа. Мы оставили парашюты, запомнив последние три цифры номера и дальше слушали интересную лекцию товарища Жеребцова о парашютах. В целом, ее бы хватило на целое руководство, которое следовало бы изучать не менее двух лет. 99% информации было обречено быть забытой сразу после прослушивания. Но товарищ Жеребцов был аккуратен и инструкций не нарушал. Единственным, что он забыл рассказать, где находиться заветное красное кольцо (мне его показал товарищ слева, прыгавший уже во второй раз).
-Считаете до ста двадцати трех и рвете кольцо, - объяснял Жеребцов.
Я наивно поразился: - От одного до ста двадцати трех!?...
-Да нет, успокоил товарищ слева, - тогда тебе уже на земле придется досчитывать. Ты говоришь сто двадцать один, сто двадцать два, сто двадцать три - чтобы три секунды прошло.
И далее товарищ Жеребцов принялся нас каруселить. Сначала он заставил нас прыгать из тренажера, уродливо обрубленного куска самолета без кабины для пилотов, хвоста и крыльев в песочницу. Нужно было встать перед открытой дверью в стойку - правая нога вперед наступает на порог, левая назад - и оттолкнувшись левой ногой выпрыгнуть, сжавшись, присесть в песочницу и, досчитав до ста двадцати трех, распрямляясь, рвануть с левого плеча воображаемое кольцо, широко отведя правую руку, и, воздев руки кверху крикнуть: "Купол!". Все это в выполнении инструктора выглядело довольно легко: тело у него было звериное - такие люди до старости живут больше мышечной, а не мыслительной жизнью.
И я полез вместе со всеми в имитированный самолет.
-Ты куда? - пыталась остановить Лада, - У тебя же ноги!!!
Но мне казалось, что усилием воли я смогу сделать то, что показал волчий нос, ненамного хуже. Конечно, ноги свои я чувствовал, будто они находились в 10 километрах от меня, но я все-таки к этому привык, а если идти по ровному асфальту в одном темпе, так посторонний от здорового не отличит...
В салоне нас рассадили в том порядке, в каком мы должны будем прыгать. Итак: "Первый - пошел!", "Второй - пошел!", "Третий - пошел!"...
Я прыгнул тяжело и неудачно, попытался подняться, но ноги не слушались: сигнал от мозга до них шел слишком долго по разрушенным болезнью нервам, меня качнуло вправо и, чтобы не упасть, царапнув песок руками, я тяжело, как утка, пробежал пару шагов и только после этого смог выполнить требуемое: рвануть кольцо и встать...
-Плохо! - услышал я голос инструктора. - Будем повторять пока не получится.
Но сделав несколько шагов я почувствовал, что повторение для меня - смерти подобно: правый голеностоп, на которые пришлось большая часть моего восьмидесяти семикилограммового веса во время неудачного прыжка был слегка растянут. Я понял, что с каждым новым тренировочным прыжком лучше у меня не получиться и только окончательно растяну сустав, меня неизбежно снимут с прыжков и мне никогда не удастся, как писала в одном из своих стихотворений Лада "Шагнуть за собственный ужас"!
-Уходи, - тихо сказала Лада, - на глаза ему не попадайся, а спросит - скажешь в туалете сидел... Мне действительно удалось затеряться на тренировочной площадке, где колготился народ и другие инсьтруктора, и волчий нос обо мне не вспомнил. У меня был с собой эластический бинт и, забежав за угол я попытался перевязать сустав. Но он был длинный, путался, а обрезать его было не чем и, четырхаясь, чувствуя, что вот-вот меня накроют и тогда уж точно отстранят от прыжка, я его скомкал и спрятал в обширный внутренний карман джинсовой куртки.
А тренировка вступила в новый, не менее рискованный для моего голеностопа , этап, внешне напоминающий какую-то детсадовскую игру: прыжки с трехступенчатой пирамиды - тренировка приземления: ноги вместе, полусогнуты, всеми ступнями о землю... Первая ступенька, с которой нам полагалось прыгать, не многим более метра и ребята и девчонки начали со школоьно-детсадовским увлечением прыгать и мне снова показалось на миг, что уж такое упражнение я сделаю, но будто разгадав мои мысли Лада толкнула меня в бок; "Не вздумай!"...
Я медленно отрепетировал движения в сторонке, насколько мне позволяли запоздало слушающие меня ноги и голеностоп. Потом отошел, спрятавшись за шашлычной палаткой, будто бы от нечего делать разглядывал куски мяса и краем глаза сек движения на площадке.
-Вам шашлык? - отвлекла меня шашлычница.
-Нет... позже...
-Господи, да когда же это закончится! - удивлялась Лада? - первый раз нас бросили через 15 минут инструктажа! А у нас уже третий час подготовки.
Мы пошли на похожие на детские качели "сидушки" - подвязанные парашютные системы со стропами к тросам. Это уж было легче, с трудом натянул сумку на свой зад (я, наконец, начал понимать назначение некоторых ремней и карабинов), прихватывая ноги в паху и на груди. Волчий нос рассказал как управлять парашютами: двигать его вперед по горизонтали, назад , в стороны, разворачивать по ветру... - оказывается парашют не нечто совершенно обреченное ветру и случаю, можно управлять его нехитрой системой.
Но в целом, казалось, задачей волчьего носа было во что бы то ни стало нас напугать еще до прыжка и заставить скинуть все и побежать к воротам аэроклуба с криком: "Мама, я хочу домой!"...
Он рассказывал как действовать с запасным парашютом, как бегать по куполу оказавшегося внизу парашюта товарища, что делать когда летишь на стенку, повисаешь в лесу на дереве и еще массу полезных вещей, которых с первого раза запомнить невозможно.
Время уже давно перевалило за полдень: на аэродроме гудел АН-2, поднимались все новые группы, небо было синим и безоблачным, "сачок" наполнен ветром лишь на половину болтаясь дырявым днищем, как пустым рукавом - ветер средний, на грани допуска к прыжкам. Лада качала свою Алену, периодически кормила своей великолепной грудью, и инструктор к ней, зная, что это будет не первый ее прыжок не приставал с тренировками. В небе расцветали белые пушинки парашютов, и теперь каждый из нас смотрел на них, провожая часто до земли не как простой зритель, а лицо заинтересованное, отчасти отождествляя себя с тем, кто сейчас "там", кто уже "шагнул за собственный ужас", наедине с ветром и небом... и сердце слегка волновалось как твоего неизвестного собрата примет земля... и вздох облегчения вырывался, когда парашютный купол, достигнув земли начинал мягко опадать... А здесь тянуло запахом шашлыка...
3.
Наконец! Мы нагруженные выкладкой и перетянутые ремнями спускаемся из парашютной и гуськом движемся к летному полю. Шаг наш тяжел как у псов рыцарей на Чудском озере - вся выкладка около 20 килограмм (почти как рюкзак в горах): основной парашют за спиной, запасной висит на брюхе, дыхание сдавливает карабин, прочно прижимающий к грудной клетке самое ценное достояние инструктора - сложенную сумку, в которую придется собирать его материальное хозяйство на земле. Но это еще не все. У края летного поля нас высаживают снова ждать под прямым солнцем. Не хватало получить тепловой удар прямо перед прыжком и я украдкой достаю носовой платок и закрываю им макушку. Однако, увидев, что меня снимает Лада, прячу платок...
-Для меня главное, чтобы моя маленькая не плакала пока я буду летать - говорит Лада. Маленькая уже в руках подъехавшего подстраховать Сергея.
Надеваем шлемофоны. Нас еще раз проверяют, заглядывая за ворот, переписывают номера парашютов...Теперь уже совсем скоро... Двухмоторная зеленая этажерка устремляется круто вниз, будто падая в пике... Бежит по взлетной полосе... Перед нами останавливается и лихо разворачивается, оглушая гулом винта и обдавая горячим ветерком. В борту самолета раскрывается дверь.
Пора!
Инструктор движется вперед и мы за ним. Тяжело забираемся в темную утробу "Аннушки" по узкому трапу. Рассаживаемся в условленном порядке - я третий от двери, Лада шестая - прямо у открытой кабины пилота. Сидеть с парашютом вполоборота ужасно неудобно, тесно, давит сбруя, трудно дышать, душно... Хорошо бы все это поскорее закончилось...
Мотор взревел и машина помчалась куда-то. Она взлетела так быстро, что момент отрыва от земли я и не почувствовал, и то, что мы в воздухе я понял лишь по слегка накренившемуся полу в салоне. Пытаюсь глянуть через плечо в иллюминатор: это очень неудобно крутить головой в шлемофоне. Всю жизнь боялся высоты, но любопытство сильнее... Краем глаза вижу скошенную равнину и стремительно уменьшающиеся домики дачного поселка. Что-то мутное - предвестник животного ужаса -вдруг приподнимается от живота к горлу: лучше не смотреть... Сознание потеряло привычную физическую, земную опору: все вокруг неустойчиво, колеблется... косой пол салона, скособоченные стенки и потолок... и ухватиться надежно не за что, сбруя не дает... Душа учится искать опору лишь в самой себе, теперь привыкай к себе как к независимой точке в пространстве... Так, наверное, и у космонавтов... Ухнули как на качелях вниз и выправились - воздушная яма!... Волчий нос, вцепившись двумя руками за косяк стоит у закрытой двери и пытливо наблюдает в маленький иллюминатор удаляющуюся планету. Нащупываю на левом плече кольцо... Скоро... Скоро... Сбруя тяготит и кажется все что угодно - лишь бы избавиться от нее. "Шагнуть за собственный ужас!"... Почему мы это делаем? Для многих мужчин и таких как Лада женщин жизнь - большая игра. Для того же пилота, который нас "везет", для волчьего носа, для нас... пусть потная, тяжелая нудно-кропотливая, но все же игра! И как ребенок, лишенный игр, остановится в своем развитии, так и наши души без этого элемента игры, кажется, онемеют, омертвеют... Для меня есть еще причины - неизлечимая болезнь, через которую я должен переступить, человеческое предательство, долгое умирание матери... "Шагнуть за собственный ужас!"...
Неожиданно-жданный резкий гудок и вспышка красной лампы под потолком. Инструктор рывком отодвигает дверь, за которой - светлый ад...
"Первый встал!"...
К проему, хватаясь за стенки кабины, проходит самый тяжеловесный из нас. Мужик лет под шестьдесят. Обыкновенное лицо клерка - невыразительно закругленное с русским круглым носом, глазками-васильками. Он ставит левую ногу на порог, правая отодвигается назад- все четко, как учили. Простое некрасивое лицо внезапно преображается: челюсть набухает, в глазах появляется решимость и неожиданная ясность, будто золотая руда сквозь глину высветилась... Правая рука сжимает кольцо, почти над сердцем лежит, будто рыцарь клятву дает, левой для устойчивости уцепилась за край двери, отпускает его...
"Пошел!"...
И человек исчезает в проеме. Дальнейшее видно лишь волчьему носу. Ухватившись руками за края дверного проема он внимательно смотрит вниз. Оттого как пошел этот первый как и куда его сносит ветром зависит как пойдем мы. Инструктор захлопывает дверь и самолет идет на следующий круг.
-Дверь вновь распахивается в никуда.
"Трое встали! Три встали!"
"Второй пошел!" - хлопает инструктор по парашюту идущего передо мной товарища и он исчезает...
Я принимаю стойку, смотрю прямо перед собой, глаза - в белое, ни в коем случае не задевая землю.
"Третий пошел!" - толкает в спину инструктор... и что-то белое, плотное бьет мне в глаза и я перестаю существовать.
....................
И вот Ан-2, открылась дверь
Не отступить назад теперь
Пилот сигналит два гудка -
То значит время для прыжка.
Инструктор дал команду встать -
Пора пришла борт покидать,
Вот кто-то ужас превзойдет
И сделать это мой черед.
Не дожидаясь вслед пинка
Разбег готовлю для прыжка
Мне крик "Давай" шагнуть помог
И подхватил меня поток,
Небесный вихрь меня кружил,
Полет прекрасный мне дарил,
А ветер счастьем бил в лицо -
Как не хотелось драть кольцо!
Я б с небом дольше обнималась,
Еще кувырк, еще хоть малость,
Но кто-то вдруг сказал: "Эй, ты
Тащи! Не хватит высоты!"
И я рванула, что есть сил
И купол свой Д-5 раскрыл..."
Так описывает свой первый лада Тихомирова. Длинновато, конечно... но искренне!
Признаться, я не чувствовал ничего подобного. В природе много подобного, но ничего копирующего - даже песчинки на морском берегу - разные, так и тысячи, миллионы парашютных прыжков, казалось, одинаковы, но все равно не схожи, не схожи и ощущения.
Признаться, я совсем не запомнил этих мгновений, когда летел сквозь воздух и даже когда дернул кольцо - сознание видимо отключилось и действовал голый, самый архаичный инстинкт самосохранения.
Я вдруг почувствовал, как внезапно кто-то властно и мягко подхватил меня под мышки, и еще дал провалиться вниз и, наконец, стропы надежно натягиваются и я кажется совершенно неспешно плыву над землей - над этим чудовищно-огромным пространством, где леса, поля, поселки... Как всем этом разобраться?... И как положено, воздев руки вверх и увидев над собой белое полотно с дыркой посередине, я ору яростно и восторженно; "Купол!!!"...
Один в голубом небе и тишина... Пытаюсь сориентироваться, смотрю вниз и не могу найти аэродром, ведь сверху выглядит все совершенно по иному, а карты района я не видел...
Огромные черно-зеленые массивы лесов, будто обрезанные по лекалам, редкие желто-серебристые поляны: вот самая большая, наверное это и есть аэродром... Так и есть, а прямо подо мной дачный поселок... Домики на макете. Чтобы не попасть на чью-нибудь крышу или грядку, натягиваю передние стропы, придавая парашюту горизонтальное движение и направляя его к полю... Ветер в спину тоже мне помогает: несет к полю.
Оказываются в небе я не один: сзади опасно приближается чей-то купол и я еще, что было сил, натягиваю передние стропы, чтобы уйти от него, не схлестнуться...
Поле расширяется и будто разверзается, разбегается в стороны к горизонту. Казалось, трава уже недалеко, метрах в 20-30, но вижу черные человеческие фигурки, величиной с мизинец - еще метров сто - сто-пятьдесят будет! Травы разбегаются в стороны, порой сливаясь в пятна, блины: как никак спуск 5 метров в секунду!... Надо готовиться, чуть сжимаю ноги, чуть сгибаю в коленях, соединяю стопы...
Боже: до чего мягкий и ласковый был этот удар о землю! Будто Господь подстелил специально подо мною пуховый ковер толщиной не менее полметра - высоченная трава, мхи, полуболотистая почва - сыграли именно такую роль... Я даже думал, что устою, но потянул вперед раздутый ветром купол парашюта и завалился вперед. Но как приятно было лежать в этой густой мягкой траве! И сразу стал грамотно ( как про себя не без удовольствия отметил) гасить купол, не вставая: сначала подтягивая нижние стропы к себе, постепенно и остальные, пока белое полотно послушно не легло на траву.
Я встал: голеностоп мой вел себя не хуже чем до прыжка! Я был цел! С облегчением сбрасываю тяжелую сбрую и вдыхаю чистый полевой воздух. Я подошел к белой ткани, погладил ее как нечто живое: ведь этот парашют удержал мою жизнь и дай ему Бог также удержать жизнь других!
Кое-как я запихал в сумку все хозяйство. Где-то вдалеке, в поле, показалась розовая кофточка, быстро ко мне приближающаяся.
-Алексей Павлович! Алексей Павлович! - кричала Лада, - у вас все в порядке?
-А где твой парашют?
-Отдала ребятам... - Лада страшно волновалась за мой голеностоп, но все обошлось...
Приземлился я, надо сказать, как раз, совсем недалеко от поселка - так что мои маневры в воздухе были не лишние и идти на другой конец поля к взлетной полосе предстояло через все поле. Какое же оно огромное! - Тут-то мне было немного сложно с моими не чувствующими деталей рельефа и скрытых высокой травой колдобин ногами.
-Давайте помогу!
Лада взяла за одну лямку сумки, я - за другую. Трава поднималась выше колен, иногда по пути нам встречались примятые полянки - места приземления других парашютистов, с отходящими от них тропками, которые они проторили.
Трава была высокая, выше колен и вдруг из нее, из самой глубины послышались тихие голоса: "Я борт, я борт! Берите влево, влево берите, ветер..." - будто кузнечики обрели человеческие голоса, - но они доносились из шлемофона на дне сумки...
Мы шли, а поле все не кончалось... В небе майским жуком гудел АН-2, в траве переговаривались кузнечики человечьими голосами. Мир был полон загадок и непостижимых взаимосвязей.