Аннотация: История моих родителей. Как услышала, так и записала, дотянув до литературного жанра.
РОДИТЕЛИ.
ИСТОРИЯ ОТЦА.
Глава 1.
Тайна рождения.
Мой отец, Дыгас Василий Никандрович, родился в 1912-м году реально, а не по документам. И история его рождения окутана была долгое время тайной.
Она одновременно и проста, и трагична - отец был незаконнорожденным. Да не простого происхождения, а самого что ни на есть аристократического, панского. А было всё так.
В 1912-м году его мама Оксана работала батрачкой в усадьбе одного из потомков графа Потоцкого в Умани. Была она редкой красавицей, вот и глянулась пану. А когда родился у них сын, родня графа испугалась, что придётся его признать как наследника, а значит, и делить наследство!
Не понравилось им это, и решили они сбыть батрачку с "приплодом" с глаз долой.
Воспользовавшись временным отсутствием отца ребёнка, насильно выдали Оксану замуж за садовника графа - Дыгаса Никандра. Дали "молодым" хорошие "подъёмные", но с условием: никогда не появляться в усадьбе.
Испуганная Оксана, прижимая к себе новорожденного малыша, всё ждала, что "любый паныч" догонит их и вернёт к себе, но...
...Так и осталась женой Дыгаса. Он увёз молодую жену с ребёнком к себе на Родину, в село Спиченцы, что под Винницей, и никогда не упрекнул юную жену в прошлом - полюбил красавицу за кроткий нрав.
Помимо отца, в семье стали появляться и другие дети, но в спину он часто слышал презрительное: "Паныч". А мать души в нём не чаяла! Ведь это было единственное, что осталось от её большой любви.
Шли годы, но Василий, как назвали мальчика, так и не смог адаптироваться в глухом сельце - всё тяготило! Не по нутру были ни грубая крестьянская работа, ни простая пища, ни духовная ограниченность родни. Душа стремилась к изысканному: музыке, рисованию, пению, сочинительству и роскошной красивой жизни.
Возможно, мать так и не смирилась со своей незавидной судьбой и тайком подогревала в малыше эти порывы и склонности. И семена, посеянные в нежную душу ребёнка, очень скоро дали подобающие всходы - сын сбежал из дома, едва исполнилось тринадцать лет. Бежал от нищеты и грубости, чтобы найти настоящего отца, стать равным по статусу и положению в обществе, стать тем, кем был и рождён: сыном графа.
Только времена были для его намерений не совсем благоприятными: 1925-й год, разруха, голод, искоренение "благородных" и их потомков. Само упоминание о том, чей он сын, становилось смертельно опасным! Да и не собирался никто помогать парнишке в розысках отца-пана.
Так что, Василию пришлось называться ненавистной фамилией Дыгас и носить её до последнего дня жизни.
Глава 2.
Взрослая и непростая жизнь.
В Одессе у дальнего родственника матери он с трудом смог "зацепиться" и поступить в музыкальную гимназию. Вася поступил с лёгкостью. Ведь мать и гены отца вложили в него всё то, что знали сами: врождённое грамотное письмо, музыкальные способности и... польские спесь и гонор.
Отучившись, стал капельмейстером. Оставаться в Одессе стало слишком опасно - набирала ход репрессивная машина коммунистического режима. Чтобы уцелеть, вынужден был в мае месяце 31-го года вернуться домой в Спиченцы. Там его быстро женили, выбрав богатую и красивую невесту. Родители надеялись, что остепенится и заживёт, как все, не мечтая о несбыточном. Но гонор польский всю жизнь управляли и гнал его по дорогам жизни вдаль в поисках неведомого, недоступного, высокого, возвышенного.
Не обрадовал родившийся сын, а тут ещё, как назло, вылезла на свет тайна происхождения. И начались непростые дни.
Начали таскать на разные комиссии и "чистки", склоняли к вступлению в коммунисты. Но как он мог быть им, когда всем нутром ненавидел новый строй, который помешал найти настоящего отца? Не принимал ни дикой краснофлаговой новой и абсолютно чуждой жизни; ни горлопанов с голыми от нищеты задницами; ни хамства и безграмотности; ни круговой поруки в совхозах, где воруют все, а попался - топи сам!
Эта отчуждённость и закрытость не могли ни сказаться на его жизни.
Первый раз арестовали в 1932-м году. Вменили статью 58 прим 10, "Злостное противление строю, подготовка к свержению власти" (если не ошибаюсь с номером прим). Но к счастью, ещё не набравшая своего страшного хода репрессивная машина неожиданно выплюнула беднягу. К юбилею Вождя Народов, к 55-летию Сталина, случилась частичная амнистия, и отцу несказанно повезло - отпустили!
Возможно, проработав дело, следователь не нашёл доказательств виновности и опасности строю и решил сбыть с рук арестанта.
Вернувшись домой, Василий понимал, что это ненадолго - раз взялись, не отстанут. Но и поделать ничего не мог. Постарался влиться в колхозную жизнь, ведь пострадают и его родные! Работа в клубе денег не приносила, но давала обманчивое чувство сопричастности к искусству и музыке, так любимой им. Благо, не один он был так растерян в этой жизни - нашлись хорошие музыканты, желающие отвлечься от серой и непонятной красноштанной повседневности.
Скрываясь от действительности за завесой музыки, и прожил до нового ареста. Арестовали накануне войны, а вместе с ним "пошли по этапу" и музыканты-интеллигенты.
Попахивало серьёзными проблемами: организованная группа людей, а это и статья "расстрельная"!
Как бы всё там пошло - неведомо, но только "Дело" всё перебрасывали от управления к управлению, от следователя к следователю. Это, возможно, и спасло: репрессии коснулись не только простых людей, но и власть предержащих, вот и менялись сатрапы со скоростью кадров в телевизоре.
Глава 3.
Война.
Война катилась по России! Пошёл набор в войска на фронт по зонам и КПЗ. Брали и "политических".
Отцу просто повезло во второй раз: предложили "искупить кровью" вину перед Родиной. Обрадовавшись, попросил начлага отпустить с ним и его музыкантов. Начлаг, Миров Тихон Ильич, согласился, ухватившись за такое предложение: ещё бы, чай, не просто "зеки" на войну от него пойдут, а настоящий военный оркестр! А это попахивало повышением!
Дыгас Василий стал военным капельмейстером. Правда, не сразу, а поколесив по всем фронтам и рокадам, прижимая к себе, то валторну, то тубу, а то и трубу.
И хотя звание "капельмейстер" и звучала важно, на деле это было просто - помощник дирижёра. А реально - рядовой музыкант, способный в случае острой необходимости заменить выбывшего дирижёра оркестра до назначения преемника.
Разъезды по рокадам, прифронтовым дорогам, находящимся всегда в самой непосредственной близости от бомбёжек и обстрелов, не могли хорошо закончиться. В сущности, это была игра в "догонялки": то оркестр догонял постоянно меняющие свои боевые позиции войска, то враг догонял опоздавших отступить музыкантов.
Четырежды был контужен, и последствия этих контузий остались на всю жизнь: начинал заикаться в волнующие моменты; часто головные боли накрывали до потери сознания; подводили глаза и слух; судороги "били" ночами ноги.
Однажды, попав под обстрел шрапнельными снарядами, "поймал" семь осколков: в шею и правое плечо, в ягодицу справа, а остальные нашпиговали ноги. Опять повезло. Ранение в шею оказалось касательным. А вот из плеча осколок вырвал большой кусок мякоти, едва не перебив кость. Самые тяжёлые раны были на ногах: посекло сильно, повредив на левой ноге часть пятки, а с икры правой ноги отчаянный врач-хирург вырезал два осколка вместе с мышцей, просто стянув оставшуюся кожу в "розочку".
Оправившись от ранений, поехал "нагонять" своих ребят. Где-то на границе Белоруссии, под Свислочью, на их автоколонну спикировали три "Мессера". Обстреляв и забросав бомбами мирную колонну, в которой было четыре машины с красным крестом, бомбардировщики улетели восвояси, оставив после себя мёртвое поле. Со всей колонны уцелели лишь несколько человек да пара машин на ходу.
Василия взрывной волной выбросило в канаву, потом не раз присыпало землёй. Его так и не нашли солдаты, собирающие раненых и живых. Очнулся ночью и долго полз, ничего не видя и не слыша. Потом потерял сознание.
Очнулся только через три недели в хате маленького хутора. Оказывается, старики ходили хоронить погибших после авианалёта, и нашли его. Пролежал у них без памяти, слуха, зрения почти месяц, приходя в себя после новых ранений и последней тяжёлой контузии. Старушка кормила с ложечки, потому что его руки так тряслись, что всё проливали. А старик волок на себе "до ветру"... Низкий им поклон!
Проходившие войска пополнения резерва подобрали отца и повезли с собой на фронт. Так оказался в сводном оркестре при крупной дивизии, к сожалению, не помню, какой именно. С этими музыкантами, терпя дикие боли после контузии даже от любимой музыки, дошёл до города Вадовице, в тридцати км от Кракова в Польше, где и встретил известие о конце войны. В Вадовице сделано было большинство военных фото папы, где запечатлён с басовой тубой в руках. Эту большую трубу принёс с войны домой.
Глава 4.
Мирная жизнь.
Его не сразу демобилизовали из армии, ещё некоторое время перебрасывали с места на место. Лишь в конце 47-го года пришёл домой в Спиченцы. А у жены лишний ребёнок. Не поверил, что это его, что успела она "понести" в тот короткий миг, когда заскочил как-то домой на денёк в 41-м году. Всю жизнь клялся, что тогда даже не "ночевал" с женой и виделся краткий час.
Потом лишь узнал, что ребёночек-то председательский, и что он, председатель-коммунист, дважды писал на него доносы! Но Бог шельму метит: в 46-м году председателя репрессировали и дали "вышку".
Василий так обозлился на неверную жену, доносчика, коммунистов и существующий строй, что бросил Украину, семью, детей и дом в руинах! Уехал, куда глаза глядят и партия пошлёт - на нови, новые распашные угодья. Так началась послевоенная жизнь.
Потом были бесконечные передвижные концерты на стройках, в клубах, Домах культуры и прочих заведениях той эпохи. Только начинал осваиваться на новом месте, организовывал оркестр, подбирая людей с музыкальным образованием или хотя бы слухом, как тут же появлялся "начальник" и забирал руководство в свои руки. Отец негодовал, конфликтовал, объяснял, что музыканты привыкли к его манере обучения. Заканчивалось везде примерно одними словами: "Откуда это ты такой умный взялся? Надо послать запросик на твою Родину". И он опять всё бросал и ехал...
Так оказался на юге Казахстана. В 51-м году собрал хороший духовой оркестр Сахзаводской С.Ш. ст. Мерке. Они так здорово играли, что стали знамениты на весь район и выезжали с концертами по всем стройкам и рудникам!
В мае месяце 53-го года люди так были окрылены свободой в связи со смертью Вождя Народов, что решили устроить большой сводный концерт из духовых инструментов в клубе поселка Гранитогорск при новом руднике. На том концерте в посёлке и встретились будущие друзья на всю жизнь: Букалов, Вербиков, Епишев, Лысенко, Сабуров, Литвинов. Триумф был полный! Люди за долгие годы впервые веселились и пели "до упаду"!
А по возвращении в Мерке, отца... сняли с руководства с формулировкой "о некомпетентности и личном диктате". Выгнали, не выдержав конкуренции и элементарно позавидовав популярности и уважению!
Глава 5.
Гранитогорск.
К концу 53-го года в октябре оказался в Доме Культуры нефтяников промзоны Косчагыл. Опять всё с начала. Потом отца бросало с места на место до 59-го года, пока не "осел" в Гранитогорске.
Организовав из знакомых музыкантов оркестрик, почувствовал себя, наконец, дома - нравились люди, природа, охота и... красивые женщины.
Их после войны было много, одиноких, молодых и не очень. У папы были и женщины, и дети от них.
...Настоящая семья появилась лишь тогда, когда влюбился в Надю, зеленоглазую малышку двух лет, держащуюся за густые косы матери, уложенные в корону на голове, когда девчушка сидела на плечах!
Женщина в тот день зашла к знакомым ребятам-строителям в строящуюся гостиницу, чтобы попросить сухую доску - не горела печь от сырых дров. Вот папа и вызвался помочь стройной красотке с невероятно красивой дочуркой. Он не только донёс тяжёлую тесину до их домика, но и распилил, и порубил её. Так они и познакомились с Дуней.
В 63-м году родилась я. Папа уже не работал постоянно в клубе из-за конфликта, ставшего привычным. Скандалить не стал, а просто ушёл из профессии на завод в компрессорный цех. Продолжал помогать своим музыкантам, но факультативно.
...Все годы, которые прожил в посёлке, ездил в район отмечаться в Органах ГБ и в милиции: везде догоняло личное "Дело". С него так и не сняли до конца судимость по антисоветским статьям. Это произошло только в Перестройку, в эпоху Горбачёва.
Справки о реабилитации так и не дождался, а саму Перестройку не принял всем нутром! Не поверил, что новые политиканы что-то смогут поменять в жизни простого народа к лучшему. Что сможет народ жить свободно, не боясь открыто говорить и высказывать своё мнение, что настанет время кардинальных перемен, свободы, правды.
...Я положила эту справку на его могилу только в 89-м году, а папы к тому времени уже три года не было на свете. Принесла и справку о том, что был пять раз представлен к правительственным наградам, среди которых была медаль "За отвагу". Не наградили при жизни по той же причине - репрессирован, а "судимых" не награждают, не положено. Мне даже не удалось выяснить, за какой же подвиг его так отметили? Ни документов, ни свидетелей найти не удалось. Жаль.
Лишь удалось подержать в руках его "Дело", присланное в Москву из отдела учёта КГБ украинского филиала Конторы. Спасибо за эту возможность тем самым "органам", от которых отец столько всего "хорошего" повидал. По стечению обстоятельств, я сама стала "вхожа" в их Контору с 86-го года, что и позволило сдвинуть с мёртвой точки дело и добиться положительных результатов. Читая "дело", мерзкое чувство испытала тогда. На сотне листов - столько грязи в адрес простого, запутавшего человека, который мечтал жить с отцом-паном в Польше, вести положенную по рождению и статусу жизнь обеспеченного аристократа, а прожил, бегая от происхождения, в полнейшей нищете и презрении всю беспокойную жизнь.
Февраль месяц, 2012 года. И. В. А.
ИСТОРИЯ ОТЦА-2.
Польский след.
Зося.
...Их часть уже три недели стояла в предместье польского городка Вадовице 37 км от Кракова.
Забыли их тут, что ли? Война ушла давно вперёд, даже не слышна была канонада. Только редкие перестрелки с укрывшимися по щелям "фашистскими недобитками", "гитлерюгендами", да местной пронемецкой шантрапой. Но это была тыловая, не окопная война.
К музыкантам она не имела почти никакого отношения. Их дело - развлекать и повышать, поддерживать боевой дух бойцов и освобождённого населения страны.
Весна чувствовалась в воздухе! Звенели капели на пригреве, орали ошалело воробьи. Шла последняя весна войны, и все это знали и чувствовали.
Март 45-го года. Польша. Вадовице. Зося.
Отец был расквартирован к ним в дом по разнарядке и стал невольным членом семьи зажиточных поляков Поковски.
Василию был уже тридцать один год, когда увидел дочку хозяев, Зосю. Тонкая, светловолосая, маленькая, белокожая и зеленоглазая девушка сразу приглянулась. Понимая, что сам ещё на "крючке" у СМЕРШа, даже не смотрел в её сторону. Но голос родной крови и несчастливая семейная жизнь сказались на ситуации вполне ожидаемым образом - влюбился. Впервые, по-настоящему, чистой и сильной, истинной любовью, которая даётся человеку в жизни лишь раз.
Справился бы с чувствами - не мальчик. Прошёл всё: гонения и тюрьму, ненависть и презрение, и уж с этой "напастью" справился б точно! Если бы не одно "но".
Зося сама влюбилась во взрослого, интеллигентного, воспитанного и достойного "пана музыканта", который терпеливо отвечал на её вопросы, показывал инструменты, ноты и водил на концерты сводного военного оркестра. Да и хорош собой был! Такой надёжный, крепкий, за которого хотелось спрятаться после страшных лет оккупации и всеобщего страха! Вот она и потянулась к нему душой.
Однажды, потолкавшись среди наших военных на улицах оживающего городка, прибежала домой, и в чисто девичьем порыве бросилась на спину постояльцу, сидящему за столом и чистящему клапаны на тубе.
- Е... твою м...ь! - смеясь, чмокнула опешившего мужчину в шею сзади. - Ох, и засадыл би я тэбэ...
- Ты соображаешь, что ты сейчас мне сказала? - алея лицом, ответил. - Где это услышала? - говорил по-польски, освоив знакомый с детства язык.
- Не, неразумию. То ваши совдати там так говорять, - с трудом произнесла на русском Зося, растерявшись от покрасневшего лица постояльца. - А что то е? Ешче я тово сказава?
- Забудь и не повторяй никогда, Зося! - было нелегко отвечать, смотря на алеющее лицо красивой дочки. - Где сейчас была?
- Там, на пвощади. Совдаты смотрели на менья и так говорьилы.
- Не ходи туда одна больше, я тебя прошу.
...Она, видимо, всё-таки узнала значение этих слов, потому что с того дня отношения стали развиваться по нарастающей. Весна и молодость девушки спровоцировало безумие.
Однажды пришла к нему в комнату рано утром и не покинула, пока не стала его. Сама. Василий пытался ей объяснить, что в сложном положении, что женат и под статьёй ходит - не отступилась.
В мае, сразу после объявления Победы, отец узнал, что Зося... в положении. Он старался всеми правдами и неправдами либо остаться в Польше, либо забрать с собой любимую - не вышло никак.
В начале августа их неожиданно покидали в теплушки и под конвоем повезли на Родину, пока в фильтрационную зону.
Девушка была у родни в деревне в тот чёрный понедельник, когда всех "зеков", искупивших свою вину перед Родиной, кидали в вагоны. Вася не смог даже попрощаться с возлюбленной!
...Только в 47-м году он попал на Украину после зон и пересылок, после поселений и бесконечных проверок. Сколько ни посылал писем в Вадовице - пришли обратно с пометкой "Адресат выбыл". Это был конец.
Только мне, спустя полвека после войны и трагической истории любви отца, удалось напасть на её след. Лучше бы не искала. Поистине: меньше знаешь - лучше спишь.
...В конце августа 45-го года по доносу в слободе Зоси произошли массовые облавы и аресты. Искали "недобитков" и их пособников. Не найдя ничего компрометирующего, рассвирепели СМЕРШевцы: как отчитаются об успешной операции, если нет результата? Вот и устроили расправу. Всех жителей, попавших так или иначе под подозрение, на кого кто-то что-то когда-то написал - всех вывезли в лесок и расстреляли. Вся семья Зоси оказалась там. В овраге. Навсегда.
...Василий продолжал слать запросы во все инстанции, пока ему не дали понять, что интерес к загранице уж очень подозрителен. И он прекратил поиски. Всю жизнь продолжал штудировать словарь русско-польского языка, читать польских классиков, слушать их музыку, доставал их журналы. До последнего надеялся, что его разыщет или сама Зося, или их сын.
Когда я родилась, папа, наивный, пошёл в сельсовет с намерением назвать свою новорожденную дочь именем той, которую так и не смог забыть и разлюбить. Не разрешили. Не советское это имя, сказали!
Сейчас, оглядываясь на то время, понимаю, почему он так меня любил. Я ему напоминала его любимую: зеленоглазая, белокожая, со светло-русыми, почти платиновыми волосами, невысокого роста и весёлого, шаловливого нрава. Была вечным напоминанием о той девочке, его весне и последней любви. Почему родилась такой - загадка. Внешне похожа на отца, но кожа, волосы и глаза не его. Мистика.
Видимо, он так мечтал увидеть Зосю, что природа посмеялась таким жестоким способом, дав дочь, похожую на ту, которая не приходилась ей матерью! Парадокс. Нонсенс. Но факт остаётся фактом.
...Отец так и не узнал правды. Я сама её узнала только недавно. Простое стечение обстоятельств меня столкнуло с этой историей и её трагическим финалом.
...Зося так и не успела стать ни матерью, ни женой, ни бабушкой. Она вечно молода и влюблена, и по-прежнему ждёт от любимого мужчины ребёнка и стоит там, за гранью, и ожидает, когда же Господь разрешит им повидаться на Том Свете...?
КОНЕЦ.
Февраль, 2013 г. И. В. А.
ИСТОРИЯ МАТЕРИ.
Глава 1.
История рода.
Моя мама, Гавришева Евдокия Ивановна, родилась 4-го ноября 1929-го года реально, а не по документам. Появилась на свет в селе Червонный Гай, что в Семипалатинской области на северо-востоке Казахстана.
Село это было примечательно тем, что выросло из хутора крестьян-единоличников, выселенных из Украины в смутные 20-е годы. Так и оказалась семья деда 'Зуса', страстного пчеловода, в тех местах. Он был свёкром Анне, матери моей мамы. Он сделал всё, чтоб жилось хуторянам на новом месте вольготно. Будучи крепким хозяйственником, пасечником и целителем, стал 'клеем' для общины. За то его и раскулачили на Родине - за добротный дом и сильное хозяйство, за большую и дружную семью, в которой жили в достатке, за непререкаемый авторитет среди сельчан.
Пережить первые суровые зимы на юге Сибири удалось только благодаря слаженности действий и находчивости 'Зуса'. А было это так: привезли раскулаченных в чистое поле, кинули пару лопат и топоров, и живи, как знаешь! Дед быстро собрал растерянных мужиков да баб в артель и погнал в ближайший лесок заготавливать материалы для домов. Оставшихся стариков и детей заставил рыть землянки в сухих и песчаных горах неподалёку. К вечеру того же дня первая 'землянуха' приняла жильцов. Через месяц на новом месте жили под крышей все переселенцы. Даже успели заготовить дрова, сено и продукты к надвигающейся зиме. Богатая живностью и птицей пойма речки и лес позволили людям не умереть с холоду и голоду.
Весной на полянку общины вынесли первых младенцев - то были новые жители хутора! Увидев красный от восхода солнца лес, дед воскликнул:
- Хуторяне, поглядите: а гай-то червонный!
Так и повелось с той весны: 'Червонный Гай' ('Красный лес').
Многое пережили люди: продразвёрстки, заезжих комиссаров, красноштанных агитаторов и нечистых на руку начальников. НЭП дал хуторянам обманчивое чувство достатка: они свободно торговали излишками зерна и мяса, шерстью и мёдом, тканями и изделиями промыслов. Но закончился НЭП, и следом за ним пришли активисты-коммунисты и организовали коммуну 'Червонный Гай'. Вольнице пришёл конец.
К тому году 'Зус' переехал к старшему сыну в село Белое, что в 14 км от хутора, а Анна осталась. Её первый муж умер где-то в немецких окопах, отравленный газом, и она вышла замуж второй раз за Гавришева Ивана Семёновича. Пошли общие дети, а старшая её дочь, Мария, стала основной помощницей Анне. Из 14-ти детей выжили только четверо - мёрли детки сильно. Моя мама, Дуня, стала четвёртой выжившей по счёту. А в 32-м году, когда маме исполнилось три годика, умер её папа Иван. Умер от застарелой раны, полученной в бою с басмачами в Туркестане. Анна осталась одна с четырьмя детьми: Марией 19-ти лет, Иваном 9-ти лет, Николаем 6-ти лет и Дуней 3-х лет.
Глава 2.
Детство Дуни.
И началась трудная, полная нужды и лишений жизнь: работа в коммуне и дома, в личном хозяйстве, непомерные налоги и принудиловка. Работали все поголовно, даже крошки! Пололи ручками сорняки на полях коммуны, собирали сено и траву по местам, где не могла пройти техника, собирали оставшиеся колоски с полей под строгим надзором, помогали на току и на фермах: пасли овец и птицу. А получали не деньги или продукты, а палочки трудодней! Об одежде и не мечтали! В школу ходили по очереди - нечего было надеть.
Старшая дочь Анны, Мария, вскоре вышла замуж за военврача и уехала из нищего дома. Не стало таких сильных рук в хозяйстве. Анна спасала детей только тем, что устроилась на свиноферму: там варила свиньям 'парёнку' и тайком носила детям.
В 34-м году коммуну преобразовали в колхоз 'Димитров'. Хрен не слаще редьки. Стало ещё хуже! Теперь всех жителей обязали сдавать продовольственный план: мясо, птица, яйца, шерсть и масло. Всё стали забирать, подчистую! Начался голод. Жили 'подножим' кормом и воровали. Людей ловили за охапку сена или литр молока для детей и сажали на 15 лет.
Не стало у детей детства, только беспросветный каторжный труд.
Лишь к 40-му году стало немного полегче жить: пришёл грамотный и трезвомыслящий председатель. Он и уменьшил нормы сдачи плана, сумев объяснить районному начальству: много выбыло людей, некому план делать. Жизнь стала налаживаться.
Мария стала помогать матери и детям: слала с Дальнего Востока посылки с вещами и продуктами, помогала деньгами. Муж её, Филипп, стал ведущим хирургом и получал очень приличные деньги. Так в семье Гавришевых дети узнали, что такое чистая и новая одежда, что можно выглядеть красиво, а не ходить в лохмотьях, не сверкать дырками.
В начале июня 1941-го года пришло приглашение от тёти Маши, сестры Филиппа, с предложением Дуне провести лето в городе Ленинграде! Пока выправляли документы и справки, пока покупали обновки и запасали продукты, прошло немало дней.
15-го июня на вокзале Дуняшу провожала вся семья! Мальчишки отчаянно завидовали сестре, но просили всё рассмотреть и писать письма почаще и побольше! Мать строго наказывала стеречь новый фанерный чемодан с вещами и продуктами. Момент расставания настал. Гудок паровоза! Всё. Свобода! В Ленинград!
Тётя Маша встретила Дуняшу на вокзале города 18-го июня. Счастью девочки не было конца: чистые, красивые, хорошо одетые, улыбающиеся люди так обрадовали, что всей детской душой пожелала в тот момент, чтоб остаться в этом чудесном и прекрасном Ленинграде навсегда! Знала бы Дуня, чего себе пожелала...
Через четыре дня тишину сонного города разорвала сирена, и испуганные люди стали выскакивать, одетые, кто в чём был, на улицы. "Война!" - слово перелетало из уст в уста, но никак не хотело усваиваться в головах. К вечеру прозвучало официальное сообщение Совинформбюро. Ужас и паника мгновенно охватили город! Те, кто был посостаятельнее, нанимали машины и спешно вывозили добро и семьи; а те, кто жил скромно, старались не думать о худшем и верили, что враг не дойдёт до города. Наивны были и первые, и вторые: первые уехали недалеко, надеясь, что немец и туда-то не пройдёт; вторые тоже просчитались и попали... в блокаду.
Глава 3.
Блокадный Ленинград.
Суматоха последующих за сообщением дней не позволила тёте Маше вовремя выехать из города. Ей всё обещали в домоуправлении, откладывали и переносили дату выезда. Пока не стало слишком поздно!
Уже 8-го сентября немецким войскам удалось окружить город Ленинград кольцом блокады, отрезав его от внешнего мира. И в тот же день вражеской авиацией были уничтожены Бадаевские склады с продовольствием. Ранняя осень и рано наступившие холода, постоянные авианалёты и прямые артобстрелы из дальнобойных пушек, наносили городу и его жителям каждодневные уроны и в материальных, и в человеческих ресурсах. Продовольствие быстро заканчивалось, и власти предпринимали отчаянные попытки вывезти людей из голодающего города!
Тёте Маше, её сыну Сёме и Дуняше удалось получить посадочные талоны на эвакопоезд. В конце августа месяца их собрали на вокзале и стали размещать по теплушкам. В невероятной давке Дуню оторвали от тёти, и толпа занесла её в 11-й вагон, а не в 5-й, где ехала тётя Мария с сыном. Разыскивать не было смысла в такой толпе! Так и поехали в разных вагонах, не зная, где они и сели ли? Поезд был так перегружен, что едва тащился.
В 100 километрах от города на медленно ползущий состав налетели немецкие бомбардировщики. Первые шесть вагонов вспыхнули в первые же секунды атаки, превратившись в ночной темноте в мощный факел, освещавший теперь самолётам их цель. Мамин 11-й вагон взрывом сорвало с рельсов, перевернуло и сбросило с высокой насыпи. Он долго кувыркался по склону. Когда остановился, зацепившись за мощный дуб, стало возможным выбраться из него. Только некому уже было - погибли все в этой давильне.
Дуня выжила просто чудом: её выбросило из вагона после второго кувырка. Очнувшись, поползла за чемоданом, где лежали вещи и продукты, с таким трудом собранные в голодном Ленинграде. Всё ползала и ползала между окровавленными телами и собирала, собирала. Два вещмешка и три чемодана насобирала! И ничего не слышала вокруг себя, не соображала, где она - контузило.
Лишь на рассвете к месту трагедии вышел из близлежащего леса хмурый, огромного роста старик-лесник. Долго ходил между телами и вагонами, разыскивая выживших людей. Собрал уцелевших, 18 детей и подростков, осмотрев всех, сказал:
- Дальше нельзя идти - везде немец. Идите за мной - спасётесь. Нет - скатертью дорога. Поведу лесом и топями. Слушаться беспрекословно, не то брошу, сгинете.
Повёл испуганных, растерянных, ничего не понимающих детей в чащу.
Путь был очень трудный и опасный: чащоба, сырость, холод ранней осени, болота и топи, огня нельзя жечь - с воздуха заметят. Спасались Дуняшиными запасами и одеждой, которая оказалась в тех чемоданах. Шли больше недели. Дошли не все: кто-то сбежал во время привалов, кто-то утонул, не послушав лесника, кто-то умер от ран. Из леса вышли только 8 детей, Дуня в их числе. Вывел лесник детей прямо в... город Ленинград! Мимо немецких позиций, мимо линии блокады и фронта. Так девочка опять оказалась в городе, в котором так мечтала остаться навсегда!
Проплутав не один час по городу, нашла, наконец, знакомый двор и побежала туда с радостью: всё-таки дом! А вместо него обнаружила огромную воронку. Теперь не было ни родных, ни продуктов, ни воды, ни крыши над головой. Только осень, одиночество и голод.
Лишь через несколько дней её подобрал добровольный патруль и отправил беспризорницу-оборвыша в сортировочный пункт. Там отмыли, вывели вшей, накормили. Стала добровольной дружине помогать. Патрулировали улицы, собирали детей, оставшихся без родных после ежедневных троекратных бомбёжек города; караулили крыши от 'зажигалок' и засыпали их землёй, песком и снегом; ухаживали в госпиталях и медсанбатах за тяжелоранеными, за умирающими от голода и холода ленинградцами. Положение становилось катастрофическим, безвыходным.
Свирепствовали голод и болезни, людей становилось всё меньше и меньше. Нужно было спасать детей! Комсомольцы организовали 'хлебные обозы', перевозя их с той стороны замёрзшей Ладоги, где жили местные финны и карелы. Те согласились печь хлеб для голодающих детей и передавать в город.
Дуня оказалась в обозе, едущим за хлебом. Ночь, мороз, луна, лёд Ладоги, снег из-под копыт лошадей, скрип полозьев. Тишина. На обратной дороге на обоз напали оголодавшие, и оттого наглые волки. Их привлёк запах горячего хлеба! Стая была многочисленна, около тридцати голов. Они грамотно и быстро разделились на четыре клина, и стали 'отрезать' возки друг от друга! Понимая, что им не выстоять против стольких зверей, а стрелять нельзя - немцы по берегам, старший приказал всем саням сцепиться, чтоб кони не понесли в разные стороны, а сам, перебросав хлеб на соседние возки, направился навстречу стае. Последнее, что видела Дуняша: по ровному льду Ладоги во весь опор мчит возок с мужчиной, а за ним, медленно окружая ездока, смыкает ряды волчья стая. Потом только дикое ржание лошади и волчий злобный рык. Ценой своей жизни старший обоза спас и других членов отряда, и детей Ленинграда.
Дуня так испугалась от увиденной картины и услышанных звуков смерти, что онемела на несколько месяцев! Её отправили в госпиталь, где помогала раненым и умирающим от голода людям. Немота постепенно отступила.
Глава 4.
В петле.
В начале февраля 42-го года из детей сформировали специальный отряд для сборки разведданных на позициях немцев. Дети под видом нищих шли побираться в оккупированные районы, а сами подглядывали, подслушивали и запоминали - писать было нельзя! Отряд просуществовал больше месяца, и дети не только доставали и приносили в город хлеб, но и снабжали ценными сведениями командование. Пока... их не выдали. В одном из рейдов их отряд попал в засаду. В группе были дети от 5-ти до 16-ти лет, а руководил отрядом 37-летний Павел Морозов, коммунист. Никто не посмотрел на их возраст - диверсанты-партизаны!
Несколько человек убили прямо на месте. Дуняшу и ещё шесть ребят приговорили к немедленной смертной казни через повешение. Фашисты устроили показательную казнь на площади крупного села так, чтоб все видели и боялись впредь помогать партизанам. На площадь согнали всех людей из близлежащих деревень. Виселицы выстроили в ряд, под каждую петлю поставили табуретки.
Когда пожилой полицай подошёл к 12-летней Дуне, такой маленькой для своих лет, худенькой, синюшной, в его лице что-то дрогнуло. Протянув руки за петлёй, прошептал:
- Пока я буду поднимать тебе воротник шубки, ты, малышка, вытащи из рукавов свои ручки и прижми их к горлу. Ваши где-то рядом, авось, и успеют тебя спасти. Жди!
Она быстро сообразила, так и сделала. Подошёл немецкий фельдфебель, осмотрел девчушку, холодно сверкнул стёклами очков. Резкая команда, толчок ногой по табурету. Петля туго обхватила горло! 'Господи, почему так больно?' - мелькнуло в её голове. Ручки прижались к шее и начали всё сильнее давить. Из последних сил, сопротивляясь, широко раскрыла глаза и вдруг на поле за забором сарая увидела 'живые' кочки, которые ползли и становились всё ближе. Присмотрелась: это были люди в маскхалатах!
- Наши! Ур... - только успела вскрикнуть и... потеряла сознание.
Очнулась от того, что кто-то нёс её на руках. Лес плыл мимо, вытянутые деревья кружились вокруг головы, мокрый снег щекотал лицо, падая на кожу.
Девочка оказалась в партизанском отряде. Там пробыла до того момента, пока на место стоянки не обрушились бомбы с самолётов, обнаруживших место дислокации отряда. Опять бомбежка, вздыбленная земля, крики людей и лошадей. Лошадь и спасла! Дуня вцепилась мёртвой хваткой в гриву лошадки, и та, обезумев от взрывов, понеслась куда-то, не разбирая дороги! Оказалась смышлёной, сильной и выносливой - вынесла наездницу... на заставу Ленинграда, где её и сняли зенитчицы. Освободившись от легкой ноши, разбросав девушек, лошадь поскакала обратно в лес к хозяину!
Дуня в который раз оказалась в умирающем от голода городе.
Пока искала своё бомбоубежище, чтоб рассказать о гибели товарищей, нашла на развалинах дома чьего-то малыша, потерявшегося и плачущего. Взяла с собой и повела по улицам. Мальчику было года два, не больше, и он ещё плохо ходил. Пришлось посадить себе на шею. Скоро нашла эвакопункт и сбыла с рук ребёнка, чему страшно обрадовалась - не было сил носить на руках.
Очутившись в районе железнодорожной станции, передумала возвращаться в подвал, а решила, во что бы то ни стало, немедленно, не мешкая ни дня, уехать из города! Вновь повезло. На дальних путях стояло несколько вагонов, в которые что-то грузили в деревянных ящиках. Подобравшись, прячась и не высовываясь, рассмотрела, что грузят: то были ящики и мешки... с инструментами! Сразу смекнула: 'Ага! Раз инструмент, значит, этот поезд пойдёт на фронт!' Дождавшись момента, когда грузчики куда-то ушли, быстро залезла в вагон и спряталась за большим ящиком из дерева. Вокруг стояли и лежали носилки, лопаты, ломы, кирки и топоры, пилы. Вскоре вагон закрыли и опечатали, и Дуня, оказавшись в темноте и тепле, убаюканная вагонной качкой и перестуком колёс на стыках рельсов, быстро заснула.
Через пять дней состав разгружали на перегоне под Тихвином, в одном из дальних вагонов солдат обнаружил девочку без признаков жизни. Выяснив, что ещё жива, отправили в ближайший лазарет, где через сутки пришла в себя. Ни имени, ни откуда она, не удалось узнать - ничего не помнила. Только испуганно часто моргала глазами и твердила дрожащим, слабым, тихим голоском:
- Кнопочка. Меня зовут Кнопочка. Я - Кнопочка.
Так и не добились внятного ответа. Дав ей время отойти от шока, пережить трагедию, отстали с расспросами.
Глава 5.
Батя.
Осталась Кнопочка в лазарете жить и работать. Может, вправду потеряла память, может, боялась, что вернут в блокадный Ленинград. Была спокойна, трудолюбива и исполнительна. Больше никто не допрашивал.
Оказалась сущим кладом: пела прекрасно, как артистка; запоминала слёту стихи и потом их зачитывала перед ранеными; писала письма родным для того, кто сам не мог этого сделать; поила и кормила 'тяжёлых' с ложечки, помогала на перевязках, помывках. Там приметил её идущий на поправку полковник, которого весь лазарет звал просто: 'Батяня'. Он стал для потерявшейся, растерянной девчушки приёмным отцом.
Она прошла с ним по дорогам войны при медсанбатах и санротах весь 42-й и 43-й годы, пока где-то между Ржевом и Смоленском приёмный отец не погиб. Погиб от руки немецкого снайпера, печально известного на том участке фронта - оставлял недалеко от 'отработанных' целей визитную карточку: вырезал на стволе дерева свои инициалы 'RK' (Ральф Карл). Этот случай так потряс Дуню, что сразу всё вспомнила! И поклялась на его могиле, что тоже станет снайпером и разыщет этого Ральфа!
Обучение в школе снайперов заняло три месяца. Дуняше к тому времени пошёл 14-й год, становилась взрослой девушкой: невысокой, стройной и красивой. Но не до красования тогда было. Она упорно шла к цели - стала лучшей в роте! У неё оказалось прекрасное зрение и точная рука! Вскоре, окончив с отличием ускоренные курсы, получила новую, последней разработки, снайперскую винтовку! Мечта и клятва начинали сбываться.
Началась простая, военная жизнь: приказ, поиск цели, подготовка, цель, выстрел. Сколько их было за те годы? Дуня не помнила. Запомнились лишь некоторые эпизоды.
...Над позициями наших часто, низко и дерзко летала 'Рама' и, улетая после разведки, всегда сбрасывала несколько бомб прямо на лазарет. Его местоположение меняли, тщательно маскировали - тщетно. Этот мерзавец находил и бомбил! Вот его-то и выследила девочка.
Однажды, купаясь в речке, заметила приближающуюся 'Раму'. Выскочила из воды и бросилась голышом к винтовке, спрятанной в кустах ивняка. Оттуда и произвела выстрел вертикально вверх, прямо в брюхо проплывавшего над головой самолёта. Неудобная поза и вынужденная спешка не помешали пуле найти цель.
Девушки-санитарки, видя, как на них, медленно кренясь на левое крыло, пикирует ненавистная авиетка, закричали:
- Вот сволочь! Совсем обнаглел! На голову сесть собирается...
Но, поняв, что с самолётом что-то происходит, закричали от радости:
- Ага! Гадина! Попался! Нашлась и на тебя управа! Ура-а-аа!
'Рама' рухнула на лесок, ломая деревья и кусты. Солдаты ринулись туда, собираясь разорвать руками ненавистного лётчика, погубившего стольких ребят и девчат-санитарок! Вот только мстить было уже некому: голубоглазый молоденький лётчик, смотря в небо невинными глазами ангела, был мёртв.
- Ой! Какой молоденький... Может, это не он бомбил, а другой? - сказала санитарка, пожалев уже врага. - Давайте его похороним, человек, всё ж...
Подбежали остальные, зашумели, стали вытаскивать лётчика из кабины. Положили на траву поляны.
- О-о-о-оо... Да вы поглядите, а ведь он убит ещё в небе, - проговорил пожилой сапёр 'Дед'. - И рана-то чудная... Ха-ха-ха! Ой, бабы, не смотрите! Стыдоба, да и только, - со смехом повалился рядом с телом на землю.
Действительно: пуля, выпущенная из 'снайперки' Дуняшей, попала прямо в... промежность, потом, пропоров немца насквозь, вышла через макушку головы. Он-то сидел за штурвалом.
Отсмеявшись, доложили начальству о происшествии. Это оказался именно тот самый садист, который бомбил лазарет! Он всё фотографировал на память, должно быть.
Дуне вынесли благодарность!
О своей клятве не забывала, расспрашивала всех, кто мог хоть чем-нибудь помочь. Ей повезло. Через семь месяцев, в плен был взят раненый снайпер-фашист и привезён в штаб командования. Она находилась в тот момент рядом, ожидая инструктажа по поводу новой цели и, увидев солдата с немецкой 'снайперкой', кинулась к нему.
- Братец! Ответь, откуда это у тебя?
Тот кивнул на штабной барак:
- Снайпера допрашивают. Немца. Толстый такой. В очках! Как стрелял-то, не пойму?
Не слушала, побежала к штабу Упросив ординарца доложить о ней командиру, пояснила, что может в допросе помочь.
Её ввели в кабинет, где на табурете, перевязанный и окровавленный, сидел грузный немец и плакал. Попросила командира поговорить с пленным: к тому времени хорошо говорила на немецком. Ей разрешили и вышли, оставив лишь часового.
О чём с ним говорила, какие слова нашла, отказалась потом разъяснить, но, выйдя из дверей штаба, теперь точно знала, что это за 'Ральф' и где его искать. Пленный же вскоре умер от ран.
...Через три недели напала на след стрелка и, выследив в момент 'работы', 'сняла с точки' одним выстрелом. Он даже не успел отработать 'свою' цель.
Глава 6.
Конец войне!
Со снайперами своего взвода прошла по дорогам войны полстраны. В ноябре 44-го года, отобрав лишь несколько лучших стрелков, коих набралось шесть человек, маленький отряд перебросили в Манчжурию для борьбы с японскими диверсантами.
В Манчжурии их отряд, не потеряв ни одного человека, встретили известие об окончании войны.
25-го октября 1945-го года всю группу награждали в Кремле боевыми наградами и медалями, которые вручал Всесоюзный староста Калинин Михаил Иванович. Какие награды, за какие операции были вручены, Дуня молчала, как истинный самурай! Не раскрыла тайны и на смертном одре.
Остаётся только догадываться и гадать: не потому ли тогда и сдались 'япошки' так быстро, что там поработали наши снайпера, выбив весь цвет командования Квантунской армии? Как знать? Всё возможно.
Награждённых правительственными наградами собрали на банкет в Кремле и спросили, где бы хотели жить после войны. Вся группа, не сговариваясь, попросила позволить уехать в Ленинград. Многие там жили, бывали до войны или во время неё, оставив любимых и память. Разрешили.
26-го октября шесть человек в гражданском вышли на аэродроме Ленинграда, вдыхая влажный и холодный воздух залива.
Дуняша отправилась разыскивать жену приёмного отца 'Батяни', которого так и не смогла забыть. Ей снова повезло - нашла её в тот же день в Окружном госпитале. Зоя с плачем приняла Кнопочку! О смерти мужа узнала только накануне: из-за кочевой жизни никак не находило её извещение-похоронка.
Стала девушка работать в госпитале. Привычная с детства работа не тяготила, а радовала, с радостью окунулась в запахи карболки, йода и лекарств. Помогала Зое, чем могла, на работе и дома в опустевшей без 'Батяни' квартире.
Через несколько дней с ней приключилось нечто невероятное!
Как-то, зайдя в палату с подносом, стала расставлять стаканчики с лекарствами по тумбочкам возле лежачих больных. Вдруг тишину разорвал знакомый удивлённый голос:
- Дуня!? Ты?? Как ты здесь оказалась? Откуда? - вопрошал с соседней койки мужчина с полностью забинтованной головой. - Сестрёнка! Да это же я, братка! Николай! Твой родной брат!
Так и села на ноги больного, что находился сзади неё.
Не веря своим ушам, молчала, а мужчина не унимался, хриплым голосом продолжал:
- Нам сообщили в конце 41-го года, что ваш поезд разбомбило, и что ты с тёткой погибла. Дуняша, что же ты молчишь? Мать там с ума чуть не сошла от такого известия! Почернела от горя! - приподнялся с кровати, с трудом сел. - Иван давно дома. У Марии муж в 44-м году погиб под Гатчиной - прямое попадание бомбы. А я вот здесь. Уже долго - 'фашиста' в голову поймал. Всё никак не поймают - 'блуждающий' осколок, говорят.
Девочка стояла, окаменев, ничего не слыша, в голове билась только одна мысль: 'Узнал, теперь вернут домой'. Поняла, что это означает: не будет больше любящей приёмной матери Зои; не быть врачом, как мечтала; не выучиться, не стать свободной, как ленинградцы; не ходить в красивых платьях по чистым проспектам, не смотреть в кино новые фильмы. Впереди маячила нищета, полуголодное семейство, каторжная работа на колхозных полях и фермах, вечно хмурая и неприветливая мать, грубые неотёсанные жители. Вот и стояла столбом, не в состоянии сдвинуться с места.
- Да что ж ты, олух, накинулся на неё так! - проговорил мужчина, с кровати которого, не чувствуя ног, встала Дуня. - Вот ведь дубина стоеросовая! Напугал птаху до полусмерти! Дрожит, как осинка. Того и гляди, поднос уронит...
Услышав последние слова, быстро раздала лекарства и, так и не найдя силы ответить брату, вышла: было, о чём подумать.
Всё вышло так, как боялась. На тот момент ей едва исполнилось 16, то есть, несовершеннолетняя. Брат, по праву родства и старшинства, потребовал от руководства госпиталя, чтобы они вернули Дуню домой. У них не было выбора и права. Подчинились.
В начале ноября месяца 45-го года Дуняша оказалась дома, в Червоном Гае.
Через месяц домой в колхоз вернулся брат Николай, выписавшийся из госпиталя 'под собственную ответственность'.
Глава 7.
Дом.
Бедная Дуня всё упрашивала мать Анну, чтобы отпустила с миром обратно в Ленинград и позволила жить и учиться, чтобы вырваться из этой глуши и болота! Просила не губить, дать возможность быть счастливой и свободной. На что мать вручила Дуняше свиной скребок и лопату со словами:
- Вот тебе, доня моя, учёба и городская жизнь..., а вот тебе, - показывая на свинарник, - свобода и твоё счастье! Бери больше, кидай дальше! - закончила со злобой и издёвкой.
Дочь стояла в слезах, плача от бессилия и рухнувших надежд. На все попытки вырваться из колхоза хитростью или лаской председатель объяснил:
- На выезд тебе нужно не только моё разрешение, но и твоей матери Анны. А она настрого-настрого мне наказала: документы тебе не давать! Сбежишь без них, посадят. Смирись, дочка. Может, повезёт, замуж выйдешь, тогда и уедешь отсюда с мужем.
Потекла ненавистная жизнь: поля, птица, свиньи, огороды, коровы с телятами, кони... Только с лошадьми ей нравилось работать, а они отвечали взаимным обожанием - бегали за Дуней, как собаки! Только и было отрады у девушки - лошади. Председатель, видя, что скотинка любит работницу, поставил девушку в помощь завфермой: присматривать за любимцами. С ними разговаривала и жаловалась на свою постылую жизнь.
...Прошло три года. Однажды родные Дуняшу... просватали без её ведома! Поставили её перед парнем и сказали:
- Вот тебе муж, Дуня! Люби его и уважай!
Силой потащили упирающуюся девушку в сельсовет! Сколько ни просила оставить её в покое, не принуждать, всё было напрасно. Пьяный секретарь шлёпнул печати в паспорта, на минутку вынув из несгораемого шкафа, и положил бумажку с подписями новобрачных обратно. Дуня подписала свидетельство о браке, не видя ничего от слёз! Вышли из сельсовета и разошлись в разные стороны! Новоиспечённому мужу некогда было играть свадьбу - жатва, горячая пора, нормы.
Свадебный вечерок справили позже, когда полностью были сданы нормы по продзаготовкам. На Дуне было светлое платье её приёмной мамы Зои, которое она берегла, как зеницу ока, в надежде, что скоро вернётся в Ленинград. Теперь не имело смысла беречь - дверца клетки захлопнулась навсегда.
Понимая, что ничего не изменить, что так и сгниёт в Червоном Гае, не видя ничего хорошего в будущем, девушка впала в отчаяние настолько, что однажды... повесилась! Накрыло её что-то огромное, тёмное и густое в тот миг... Не дополоскав в речке белья, перекинула верёвку от корзины через толстую ветку ракиты и...
Очнулась в воде реки на мелководье, отплёвываясь от песка и водорослей. Вылезла на берег и, подняв голову, увидела перед собой маленькую девочку, с ужасом глядящую на неё!
- Тётя! Ты чо? Вешалась, чо ли!?
- Нет, что ты, крошка! - попыталась как можно спокойнее ответить. - Решила сделать качелю-тарзанку! Попробовала, а ветка не выдержала, - посмотрела ребёнку в глаза. - Ты только другим не рассказывай, ладно? А то мне будет стыдно! Скажут: 'Вот дура здоровая, на тарзанке, как малая качается!'
Девочка согласно кивнула головой и проговорила тихо: