Аннотация: Продолжение трилогии "Последняя капля" - роман "Отдалённые последствия". В романе закончится одна сюжетная линия для судьбы героини, и начнётся другая, та, что повлечёт за собой такие последствия, которые перевернут всю её жизнь до основания...
ОТДАЛЁННЫЕ ПОСЛЕДСТВИЯ.
Глава 1.
Отрез ткани.
В конце восьмого класса, когда чувства Марины подверглись столь жёсткой чистке, словно в пескоструйной камере, её душа стала напоминать деталь, прошедшую такую обработку: чистая, гладкая и обнажённая до основания. Жила в те дни, словно несла на голове воображаемый кувшин с водой, как грузинка от горной речки: не приведи бог оступиться - прольёшь всю воду! Но в её случае это была не вода, а кровь. Вот и ходила по грешной земле, стараясь не качнуться, не споткнуться, не расплескать, страшась, что новое падение окончательно обескровит, и не останется сил бороться за жизнь дальше. Только дороги всё больше попадались неровные да ухабистые, камни из-под ног так и норовили выскользнуть, грозя опрокинуть, уронить, разбить насмерть юную девушку.
Закончился учебный год, наступила пора выпускных экзаменов, а в голове и душе девочки была полная пустота: ни чувств, ни волнений, ни... знаний. Улетучились, словно не училась восемь лет в школе! Как сдала экзамены? По сей день не знает, вернее, не помнит. Словно вырвали из памяти этот кусок жизни. Остались лишь отрывочные эпизоды до экзамена и после него.
До экзамена помнится один случай, который привёл к целому ряду событий того лета. Он едва не сломал Марине жизнь.
...В сельский промтоварный магазин привезли новый товар! Об этом тут же стало всем известно, и местные кумушки побежали занимать очередь к прилавку. Вскоре в магазин набежала целая толпа.
Идя с работы, разговаривая, шли несколько женщин, торопясь в промтоварный за покупками.
- А там что-нибудь хорошенькое есть?
- Посмотрим! Говорят, что много красивой ткани привезли.
- А какой? Кримплен? Трикотин? А расцветка красивая?
- Чего гадать? Сейчас увидим...
- Если хорошее, то возьму по отрезу себе и дочке.
- Маринке? Для выпускного? Может, лучше в Мерке съездишь? Там выбор больше, да и что-то подороже поискать можно.
- Какой тебе, 'подороже'!? Когда Ванду собирала, так потратилась и поназанимала, что до сих пор отдаю! Куплю, что будет!
- Ой, Варя, смотри. Маринка совсем взрослая, тоже хочется быть красивой! А ты, 'что будет'...
- Нет у меня денег на дорогое! Обойдётся.
Так, за разговорами, и подбежали к магазину, где уже гудела и толкалась огромная очередь!
- Ой, смотри, Варь! Вон и Маринка с подружками стоит.
- Вот и хорошо: сама себе и выберет ткань получше.
Мать подозвала дочь и, расталкивая очередь крепкими локтями, потащила к прилавку, огрызаясь на ругающихся женщин:
- Да не лезу я без очереди! Мне там заняли место! Вон, Верка Сотничка ждёт.
Протолкнула девушку к прилавку. Женщины почему-то притихли, затаив дыхание. Разговоры смолкли мгновенно, гробовая тишина повисла в переполненном магазине. Марине это ох, как не понравилось.
- Вот, доча, - широким жестом Варвара показала на товар, - выбирай себе ткань к выпускному вечеру! - посмотрела поверх головы Марины на притихшую очередь, победно поглядывая, свысока, заносчиво и... глупо. - Нынче выбор богат!
Едва взглянув, девочка поняла, почему так насторожились сельчанки: ткань была чудовищна! На стеклянном прилавке лежали несколько бобин с различными тканями. Здесь были и ситцевые, и штапельные, и из искусственного шёлка, и вискозные, но ни одна ткань не подходила на роль праздничной: ни по фактуре, ни по качеству, ни по расцветке. Чтобы из такого материала сшить платье на выпускной, и речи не могло идти!
Ближе к краю лежал искусственный шёлк с неплохим рисунком по полю, с каймовым краем из крупных цветов. Всё бы ничего, если б не одно 'но'. Расцветка столь неудачно подобрана, что убивала рисунок! Аляповато-кричащие тона резали глаз, раздражали, вызывая у Мари недоумение: 'На фабрике что, краска подходящая закончилась? А рабочие, чтобы не останавливать конвейер, залили в красильню те, что оказались под рукой?'
Продавщица Нюська, видя ошалевшие глаза Варвары, уставившиеся на вульгарную разлапистую ткань, тут же вцепилась мёртвой хваткой истинной торгашки, затараторив громко, визгливо, заискивающе-приторно:
- Смотри, Варенька, какой хороший шёлк! Прямо для праздника создан! Такой чудесный весенний рисунок! Твоя в таком платье будет, как невеста! Глаз не оторвёшь! - продолжала давить и туманить мозги, разматывая аляпистый хвост ткани, размахивая им перед заворожённой клиенткой. - Где ещё такой весёлый достанешь? Не упусти удачу! Бери обязательно! Красивое для красивой!
А та, словно под гипнозом, только бормотала:
- Да-да, красивая... Да-да, весёлая... Да, надо брать...
Улучив момент, дочь вклинилась в разглагольствования продавщицы, прошипев на ухо матери:
- Если купишь этот кошмар - носить будешь сама. Даже не вздумай брать эту гадость!
Она молчала, зачарованная продавцом, а потом опять начала твердить:
Не стала слушать. Повернулась и, проталкиваясь сквозь притихшую, насторожившуюся толпу, ринулась к выходу, слыша за спиной перешёптывания:
- Молодец, девка! Не поддалася! Таки, отказалась!
- И ничего не 'молодец'! Ишь, какая гордая выискалась! Фыркнула она! Вся в отца! Гордячка!
- Варю жалко. Денег-то совсем нету, вот и хотела, что подешевше взять.
- 'Подешевше'!? Совсем с ума сошла! Да Маринка совсем взрослая! Невеста! Редкая красавица! Думать и о ней надо! Как ей-то в таком ходить будет!?
- А мне нравится ткань! Такая весёлая, майская!
- Ну, вот ты её, Верка, и носи, ту 'развесёлую'. А девчонка-то, гляди, вся в слезах побежала!
- Не говори. Дождётся Варька, что и эта дочка от неё сбежит! Ванда тоже не выдержала...
Толпа продолжала переговариваться, спорить и обсуждать, возмущаться, сочувствовать.
А Варя всё стояла у прилавка, не слыша ни слова осуждений. Никак не могла решиться сделать покупку, горестно в уме пересчитывая рубли в тощем стареньком кошельке.
- Вот, Варенька, смотри! Я уже сама тебе всё отмерила и отрезала, - Анна решила брать быка за рога. - Вот, заворачиваю. Бери, на здоровье! Шей дочке платье! Не слушай никого!
Так и купила ткань, что вызвала столько разговоров и пересудов в селе. Шла из магазина счастливая, прижимая к груди коричневый свёрток с отрезом скользкого, дешёвого, искусственного шёлка. Победно улыбаясь, хвалила себя за удачную и такую выгодную покупку.
Придя домой, даже не попыталась по-хорошему поговорить с Мариной и объясниться. Решила грубой силой сломить сопротивление непокорной, нелюбимой, нежеланной дочери.
- Вот, купила! - бросила на кровать, где она сидела с поджатыми ногами, свёрток с отрезом. Тут же развернулся, и скользкая зловонная ткань выползла из коричневой обёрточной бумаги, распластавшись аляпистым крылом по старенькому застиранному пикейному покрывалу. - Сошьём у Александровны. И попробуй только не надень его! Не сметь меня позорить перед людьми!! - сошла на визг. - Ишь, выискалась, подлюга! Истерики на людях устраивает! Я враз успокою! Так харю-то начищу, что и на выпускной не появишься со стыда! Я тебя украшу по-своему! Прынцесса нашлась! Актриса с погорелого театра! Спектакль она устроила...
Чем больше кричала и оскорбляла, тем спокойнее становилась дочь. Выпрямилась, опустила ноги с кровати, села на край, почти равнодушно размышляя: 'Она права: не пойду на выпускной вечер. Как просто! Плакала битых два часа, мучилась, не находила выхода из создавшегося положения. А мама, даже не подозревая об этом, подсказала выход и ответила на все мои вопросы. Спасибо. Как легко стало сразу на душе! Отпустило'.
Не стала спорить в ту минуту. Для Мари лишь сейчас проявилось то, что давно было очевидным: 'Чтобы не опозориться на вечере, нельзя туда идти. Раз, - ещё одно больно резануло глаза и душу чёткостью осознания. - Мне больше нет места в родном доме. Два. Надо уезжать, и как можно скорее. Три. Всё. Семья себя исчерпала. Пора начинать собственную жизнь. Вне её. Вне села. Вне Родины. Становлюсь изгоем и сиротой'.
Глава 2.
Окончательное решение.
Слух о Варвариной покупке и скандале в магазине облетел всё село.
Вскоре прибежали девчонки, подружки Марины, и попросили её мать показать ткань. Польщённая таким вниманием, счастливая и важная, Варвара стала поспешно и суетливо разворачивать свёрток и, подражая продавщице магазина, широко раскинула по кровати злополучный отрез...
Марине даже не надо было смотреть на любопытных подруг, чтобы узнать реакцию на покупку - стояла и смотрела в тёмное окно, а в стекле отражалась вся сцена, развернувшаяся за спиной. Не только видела, но слышала всё.
Если бы ткань была восхитительна, какой бы довольный визг подняли девчонки, сколько бы слов полилось и восклицаний в её адрес! А за спиной стояла подавленная тишина, которую разрушал только заискивающий голос матери, расхваливающий отрез вонючего, 'стреляющегося', 'липнущего' искусственного дешёвого шёлка. С трудом выдавив из себя несколько неискренних слов одобрения, одноклассницы поторопились покинуть их дом. 'И без слов всё понятно - это конец. Через час всё село будет ехидно посмеиваться и над недалёкой ограниченной матерью, и надо мной, - грустно усмехнулась. - А почему им не посмеяться? Яблочко от яблони, как известно... И не отмоешься вовек от клейма дочери глупой матери, хоть кричи на всё село, что это совсем не так, что ты перечитала все библиотеки района, что твои сочинения и доклады сразу исчезали из школьного архива и уходили куда-то на конкурсы, но ни разу до тебя дипломы и похвальные листы не дошли, а лишь осели в сейфе директрисы, потому что выданы не на твоё имя, а на имя школы...'
Варвара, ещё возбуждённая и осчастливленная похвалами подруг дочери, накинулась на Марину с новой порцией ругани.
- Вот, видела? Даже твои подружки от восхищения дар речи потеряли! А ты - неблагодарная тварь! Ничего не ценишь! Копия папа! Хамка и дармоедка! Только и заглядываешь в мои руки: всё дай, да купи! Сама и покупай - заработай!
Чтобы не нагрубить и не ввязаться в бесполезную дискуссию, спешно покинула дом, ещё долго слыша вдогонку ядовитые слова матери. Гадкие, несправедливые, обидные слова звучали и бились в ушах, не хотели отпускать из липких мерзких лап. Она всё ходила и ходила по вечерним улицам села, ничего не видя от слёз.
- ...Ой, Мариш, постой! - окликнули из темноты. Подошли: мама Риты Лебедевой и её соседка, Зорина. - Хорошо, что мы тебя встретили! Только что услышали про магазин...
Тётя Габи, которую все звали Галей, внимательно всматривалась в девочку, и она поблагодарила темноту за то, что так надёжно скрывала опухшее от слёз лицо. Женщина помолчала, потом оглянулась по сторонам.
- Послушай меня, девочка! Хельга, как окончила школу, так больше ни разу и не одела своего выпускного платья. И вот, что я подумала...
Этого девушка не могла вынести! С трудом сдерживаясь, стараясь, чтобы голос не дрожал, перебила:
- ...Тёть Галь, спасибо! Я не возьму ни вашего платья, ни чьего другого, поймите меня правильно. Всю жизнь хожу в чужих вещах! Хватит. Спасибо большое, честно... Но не надо... Не волнуйтесь, со мной ничего не случится. Я сильная, справлюсь и с этим. До свидания!
Быстро ушла от неё во тьму, от душевной, но такой невыносимой доброты. Была искренне тронута заботой мамы близкой подруги и одноклассницы, но что-то брать из их гардероба, когда самой Рите предстоял выпускной, было бы нечестно, неправильно, понимала это хорошо. Платье, что предложила тётя Габи, прекрасно помнила. Ещё бы. Хельга дружила с её сестрой Вандой, и ещё свежо было в памяти воспоминание, как наряжались у них дома, вертясь перед трюмо, красясь и укладывая волосы в волшебные причёски. Платье то было такое же волшебное: светлое, из плотного кружева, на атласной подкладке цвета слоновой кости. Наряд принцессы. Как тогда Мари, совсем салага, восхищалась! Вот и захлебнулась горечью и обидой на несправедливую жизнь. Только на жизнь. Никого не винила, просто отчего-то стало невыносимо жить здесь, среди тех, кто видел её лишь нищей и забитой, полуженщиной, получеловеком, жалким существом. Потому и отказалась от щедрого дара. Что рядиться в чужие перья?
Встряхнулась, оглянулась, села на холодную скамью ночного парка, передёрнулась от сырости тоненьким худеньким тельцем, поёжившись в старом, вылинявшем, заношенном до дыр спортивном костюмчике из хлопка. Вздохнула тяжело, заканчивая невесёлые рассуждения: 'Довольно горьких воспоминаний и нищеты! Больше никогда не надену чужих вещей. Точка. Пора начинать новую, самостоятельную жизнь вне дома, подальше от матери. Её ненависть зашкаливает за здравые границы, а вспышки непонятной агрессии ко мне уже ничем не объясняются: ни плохим настроением, ни неприятностями на работе, ни ссорой с отцом. Разочаровавшись в нём, что не оправдал её надежд и желаний, возненавидела всё, что с ним связано, что схоже по внешности и характеру. То есть меня, дочь, которая выросла точной его копией. Нет смысла мозолить глаза. Отец с ней справиться, помирится, а мне это родство и мир только вредят. Пока сама не стала, как мать, нужно бежать. Лучше создать собственный ад, чем брать чужой. Ещё и с чужими демонами просто не совладать. Пора удалиться в пустыню'.
Решив всё, придя к неутешительному, трудному, пугающему выводу, вздохнула с облегчением. Дело было за малым: выполнить намеченный план действий.
Ждала только удобного случая. Наконец, он представился: пришло письмо от подруги Розы, в котором она приглашала девушку на выпускной бал их десятого класса. Он намечался на три дня раньше вечера в школе Марины, и это стало сигналом: 'Пора уезжать, не дожидаясь собственного праздника'.
...Утром мать ушла на дежурство на проходную на сутки, а отец пришёл с них и, позавтракав, собрался было лечь, поспать пару часов. Марина вошла в его комнату, чего раньше никогда не делала.
- Папа, мне нужно тебе кое-что сказать... - начала, но продолжить не смогла: слёзы навернулись на глаза.
Посмотрел и, не спрашивая больше ни о чём, полез в сумку-балетку. Покопавшись, достал маленький кошелёк и протянул.
- Езжай. Поживи пока у своих любимых казахов, а там видно будет.
Удивлённо уставилась на него.
- Мать встретил. Поговорили, - хмуро проворчал, с силой и негодованием пихнул кулаком подушку. - Дура, - тихо прошептал под нос.
Девочка всё поняла: родительница встретила его на дороге к заводу и, конечно, не преминула пожаловаться на неё, такую неблагодарную дочь. Но просчиталась, совсем не зная и не понимая мужа: никогда не выносил суждения о людях, слушая только одного оппонента. Тем более её.
Бесконечно благодарная, подпрыгнула от радости! Избегая бурных восторгов, отец пробурчал.
- На автобус не опоздай. И не пропадай там надолго, - и... повалился спать.
Приготовив сумку поскромнее, чтобы не бросаться в глаза посторонним в автобусе, девушка поехала в районный центр, вздохнув от радости, что никого по пути из знакомых не встретила. Никто не видел её на остановке из подруг. Там стояли только двое незнакомых мужчин, явно из командировочных. Само провидение тогда не толкнуло ни одну знакомую душу в центр села.
Когда приехала в казахскую семью, Розы уже дома не было - накануне уехала поступать в Томск в институт.
Это было только на руку. Конечно, хотелось бы погулять на выпускном вечере, всё-таки десятый класс! Одноклассники Розы, привыкнув, относились к Мари отлично, опекали и баловали. Но был среди них парень-турок, давно 'положивший глаз' и серьёзно решивший 'украсть', как только закончит школу.
Теперь они стали выпускниками десятого класса, и девочка очень надеялась на то, что он тоже уехал поступать куда-нибудь подальше. Или нет? Родители подруги этого не знали наверняка, поэтому попросили некоторое время без сопровождения по селу не гулять.
Семья Турсуновых была для Марины второй семьёй. Подружившись с самого младенчества, они с Розой иначе и не считали друг друга: сестры. Её семья воспринимала русскую девочку, как приёмную дочь, часто приезжающую в гости и недалеко от них живущую. У старших братьев подруги рождались дети, и ни один малыш не минул её заботливых любящих рук. Как она их обожала! Ухаживала, подтирала, мыла попы, чего так чуралась Розка, развлекала, напевая русские песенки, рассказывая русские народные сказки...
Так и росли малыши со знанием сразу двух языков. Смешение культур таких разных народов не претило старшим родителям - только поощряли её педагогические потуги, посмеиваясь.
- Ээээ..., Мыринка! Ты луче нас их учишь русский язык! Карашо! Они скора идут детсад, как там говорить с дети другой будет? Учи их - станет умный!
Глава 3.
Побег.
В этот раз, когда Мари приехала в семью Турсуновых, они лишь удивлённо вскинули руки.
- Вайии! Ты опоздал, Мыринка! Роза вчера Томск уехал! Ты пощему не приезжал выпускной!? Деньга не был? Пощему не писал?? Мы бы выслал!
Обняв с любовью и уважением, успокоила, сказав, что с Розой так и договорились в письме.
- На выпускной вечер не приехала, чтобы не поднимать лишнего шума. Это праздник Розы, не стоило портить его неприятными происшествиями. Хватило 9-го мая. Малик ещё не уехал?
- Ойййё! - мама Таня осуждающе качала головой, прикрывая уголок рта худенькой ладошкой. - Этот Малик всё про тебя спрашивай, где мая Мыринка, гаварит, я жду, где она? Розка ему сказал, что ты Москву уехал! Айййяя, - возмущённо цокала языком, покачиваясь в неодобрении, - как он ругаться! Эээ..., савсем дурной стал!
Сидя на коврике на полу, свернув ноги калачиком, гостья со смехом пила чай с молоком из пиалы. Как же она любила их всех! Папа Розы, Турсун, всё подкладывал ей лакомые кусочки на блюдечко, с любовью заглядывая в сияющие зелёные глаза, а мама Таня, смеясь, шлёпала его по руке, говоря на казахском, что избалует любимицу ещё больше, чем Розу! Виновница маленького разлада делала вид, что не понимает их разговора, а сама благодарила взглядом отца. Скорее всего, они догадывались, что приёмная дочь почти всё понимает, но старательно делали вид, что верят, когда убеждала их в обратном.
Тихие вечера и долгие беседы за самоваром продлились дней пять.
Никто ни разу не спросил, почему она здесь и надолго ли? Старики принимали всё, как должное, и не лезли с расспросами. Лишь однажды, когда выложила на полку Розы свои донельзя скудные и скромные вещички, мама, осмотрев смехотворно жалкую кучку, горестно покачала головой и... тихо выматерилась на казахском.
Вечером пятого дня старший сын, Арман, искоса поглядывая в сторону Марины, что-то долго и тревожно говорил родителям, отведя их в сторону. Прислушалась. Что речь идёт о ней, было понятно по имени, часто мелькавшему в тихом шёпоте, но там мелькало и другое - Малик! Не выдержав, подошла к их группке, хоть и не имела права этого делать без разрешения.
- Простите меня, мама Таня и папа Турсун! Я всё слышала. Малик что, ещё не уехал? Почему? Давно пора ехать поступать!
Хозяева стояли плотной группкой и так странно на неё смотрели: и с тревогой, и с надеждой, и с жалостью и... с гордостью.
Потом, взяв с обеих сторон за руки, повели насторожившуюся девочку к стене и усадили на корпе. Коврик этот она сама помогала шить и стегать маме Тане пару лет назад. Только тогда он был таким мягким и пушистым! Так почему же сейчас показался твёрже и жёстче пола? Заёрзав, хотела встать, но слова Армана буквально пригвоздили к нему.
- Малик не только не уехал. Он заявил родне, что пока не 'украдёт' и не сделает тебя своей женой, никуда не поедет вообще. Сегодня ко мне на работу в военкомат приходили его дяди и отец. Маринка, ты завтра приглашена к их бабушке Зайне на чай. Отказаться мы не можем - таков обычай: пока ты под крышей нашего дома - мы несём за тебя ответственность и решаем, что делать. Я и подумал, что попить чай со старушкой ты будешь не прочь? Так ведь, а, родная?
Замерев, сидели вокруг Мари и смотрели выжидающе, терпеливо, ничем не подталкивая к ответу, не торопя. Знали: умеет думать и принимать правильные решения. Гордились такой дочерью невероятно!
Обведя всех внимательным зелёным взглядом, глубоко задумалась, переводя глаза в одного лица на другое.
В глазах мамы Тани был страх, не совсем девушке понятный: 'Не в старые живём времена, чтобы меня, как мешок с бараном, красть. Нынче само понятие носит чисто декоративный, романтический оттенок. Бывали, конечно, случаи, но в глухих аулах. А здесь, в крупном районном центре... Чушь! Так чего так боится? - и тут до Мари дошло, когда вспомнила женский взгляд на жалкую кучку вещичек. - Она не за меня боится, а того, что выдав замуж из их дома, им придётся и приданое за мной давать, а семья Турсуновых и так из нужды не вылезает!'
Задержалась взглядом на отце.
В глазах папы Турсуна сквозила такая гордость! Хмыкнула про себя, опустив взгляд долу: 'Чего это он так раздулся, как индюк прямо? Ишь, сидит, грудь колесом, одна рука упирается в колено - Наполеон чистый!' Стало так смешно при взгляде на него. Смотря раскосыми озорными глазами на лукавую рожицу любимицы, величаво поводил лохматой правой чёрной бровью. 'Смотри-ка..., ка-акие мы важные становимся! Сами Бейроевы к тебе на поклон пришли, Мыринка!' - так и было написано на его круглом, смуглом, самодовольном, заносчивом лице. Величаво покачивался, от удовольствия громко крякал, сверкая в сторону девочки умными, карими, раскосыми глазами.
Спокойно посмотрела прямо и пристально в лицо старшего брата, взрослого парня, уже отца трёх детей. Выдержал её серьёзный, зрелый, изумрудный взгляд с честью советского офицера: спокойно, достойно, не отводя взора. Тайком вздохнула: 'Арман, кажется, единственный, кто не на шутку встревожен ситуацией с Маликом. Только он боится по-настоящему, понимая, что шутки закончились - 'жених' вне себя! Ещё бы не встревожиться! Сам видел, какую сцену закатил на дне рождения Розы, сойдя с ума от ревности! Стоило увидеть, что я нарасхват в танцах. Осатанел просто! Вот названный брат и понял - это не игра, - тяжело выдохнула, сочувствуя человеку. - Бедный..., что он может сделать-то, служащий комиссариата? Бейроевы - могущественный клан. Весь район в их руках! Они есть в любой структуре власти, вплоть до Алма-Аты. А Турсуновым ещё здесь жить как-то надо будет после всего этого!' Жалко стало их всех: и каждого по отдельности, и как семью! Решившись, набрала побольше воздуха, замерла, хитро поглядывая на них.
- Ну, и чего вы так задумались, родные? А? Чай, так чай! А варенье клубничное там будет?
Родичи просто покатились по полу от смеха! Смеялись долго, сбрасывая страх и напряжение последних дней, гоготали от души, всхлипывали, хлопали по бёдрам ладонями, что-то приговаривая на казахском неразборчиво... Не всё смогла понять Мари, только немного. Но и того хватило: если появится возможность - не отдадут её Бейроевым. Костьми лягут.
- Переживали за неё, руки ломали, придумывали, как спасти нашу дочь русскую, а девочку интересует лишь, дадут ли там её любимое клубничное варенье! Вот так сластёна! Вот это пушинка легковесная! Не характер - пёрышко! Нет, он недостоин её... Не ему владеть... Не бывать.
Утерев слёзы, мама Таня поднялась с корпе, подала руку и повела девочку за собой.
В дальней комнате, служившей женщинам спальней, в тёмном углу стоял огромный кованый сундук работы мастера конца девятнадцатого столетия. Массивный, с серебряными накладками и чеканным узором рода Большой Жуз, он всегда приковывал детские глаза к своим таинственным глубинам. Сколько раз они пробирались и рассматривали в приоткрытую щёлочку сокровища семьи, стараясь не сдвинуть ни одного предмета, не тронуть с места ни одну вещь. А тут, сама Татьяна его открыла и откинула тяжеленную крышку заветного сундука!
- Вот, смотри, Мыринка. Тебе нада завтра надеть наш платья, а не твой мини. Туда мини нельзя. Там мужчины много! Одень этот платья!
Вытащила из сундука бережно завёрнутое в кусок тёмной ткани длинное платье из шифона на плотной подкладке. На тёмно-синем фоне расцветали фантастические сказочные цветы, скрытые в изумрудной зелени, а над цветами порхали чудесные бабочки и стрекозы, на ветках пели птицы-лирохвосты. Расцветка была так деликатна, ненавязчива и сдержанна, несмотря на волшебный рисунок, что увидев её хоть раз, забыть было невозможно. Как же оно разнилось с тем вульгарным куском псевдошёлка, что так и остался лежать возле шкафа на стуле дома! У Марины перехватило горло от слёз.
Таня сделала вид, что не заметила переживаний, тактично отвела глаза.
- Подарить тебе не могу - подарок моей сестры. Но завтра ты будешь самой красивой турчанкой в 'Карьере', или я не Токтабуби! - закончила задиристо, совсем куда-то... 'потеряв' казахский акцент!
Понимающе переглянулись, рассмеялись и обнялись крепко. Татьяна, наконец, расслабилась, и в глазах засветилась такая материнская гордость! 'Моя русская дочь станет, возможно, спасительницей нас всех! Если покорится Малику - конец бедности и для неё самой, и для нас, её казахской семьи. Но если Мариша 'встанет на дыбы', то я сделаю всё, чтобы спасти девочку от нежеланной, навязанной нам всем свадьбы и такого опасного родства'.
...Ночью в окно кухни кто-то постучал. Стучал настойчиво, явно не собираясь уходить. Перепуганные и встревоженные родители соскочили, заговорили и со страхом посмотрели на Марину. Вероятно, подумали, что родня Малика не стала долго ждать, и просто решила здесь и сейчас навсегда разобраться с этим вопросом. Все приготовились к неизбежному.
Перепуганный Арман пошёл в сени и, не снимая крючка с петли, начал переговоры через дверь.
Таня выволокла девушку из постели и быстро натянула на голое тело, горячее и сонное, парадное платье, шепча на ухо, чтобы сильно не кричала - не положено.
Турсун стоял босиком в стареньких трениках и тянутой майке посреди кухни в напряжённой позе борца перед броском и готовился отразить нападение неприятеля, прекрасно понимая, что он будет и моложе, и сильнее, и что, возможно, его просто убьют на месте, чтобы не мешался под ногами.
Но вот голоса в сенях приняли дружеский тон, послышался смех Армана, и он что-то прокричал на казахском родителям, а те, смеясь и плача, пошли встречать ночных гостей.
До Мари доносились звуки приветствий и поцелуев, радостные голоса стариков. Вздохнула облегчённо: 'Свои!' Встала с постели, подошла к сундуку, аккуратно сняла драгоценное платье Тани, завернула в отрез ткани и уложила на кучу вещей в сундук. Закрывая кованую крышку, была твёрдо уверена, что завтра оно ей не понадобится. Откуда взялась такая уверенность, не знала. Словно кто-то прошептал на ухо: 'Теперь ты в безопасности!' С улыбкой влезла в пижамку, сунула руки в кармашки: 'Свобода'.
...Через три часа, в самую глухую ночную пору, когда даже собаки спят крепким сном, из задней калитки дома Турсуновых вышла странная компания.
Пожилая женщина-казашка в чапане и толстом платке, замотанном по самые глаза, шла, переваливаясь и кряхтя, неся на плечах перемётные сумки.
Высокий молодой мужчина вёл на поводу тёмную лошадь, крепко держа ей ноздри, чтобы не заржала. На спине животного лежали мешки с зерном, закреплённые с двух боков. Они были тяжелы, и это не нравилось строптивой скотине: нервно подёргивалась и хрипела, мотая головой.
Так и пошла компания в сторону гор на край села, где с трудом все взгромоздились на бедную лошадку, и она, нехотя, потрусила по каменистой дороге. Протестующе тихо ржала, косилась на свои бока, храпела, возмущённая чем-то до глубины лошадиной души. Мужчина покрикивал, ругал и хлестал нагайкой упрямую животину. Лишь отъехав на приличное расстояние от села, за границу совхозных полей и виноградников, когда в сереющем небе стали гаснуть звёзды, всадник остановил лошадь, помог слезть женщине и потянулся за мешком.
Почуяв свободу, кобыла закрутилась на месте, придерживаемая под уздцы. Хозяин резко окрикнул и больно хлестнул нагайкой. В тот же момент прямо на руки мужчине верхний мешок упал, и в нём что-то вскрикнуло!
Быстро подняв упавший свёрток, казахи развязали, и из него... вышла тоненькая девушка.
Глава 4.
Джайлау.
Так Марина и покинула гостеприимный кров казахской семьи. Как в стародавних романах о байских временах, её вывезли в мешке, завернув в кошму. Чтобы не соскользнула на каменистой дороге со спины лошади, подложили два неполных мешка с зерном, чтобы образовали некое подобие колыбели. Лежала тихо, только виновато улыбаясь и размышляя: 'Бедные Сарыбаевы, родственники Турсуновых! Надеялись отдохнуть на равнине у родни пару дней, помыться в общественной бане, попариться в парилке, простирать в стиральной машинке затёртые руками вещи и вдоволь поговорить у самовара, неспешно расспрашивая о новостях в долине, о родичах в далёких аулах, о новинках и дефиците в магазинчиках кооперативной торговли, а вынуждены были принять участие... в побеге! Вот уж, поистине, друг познаётся в беде: ни звука протеста, ни недовольного лица, ни выражение недоумения - надо, значит надо. Даже имени не спросили! Осмотрели, повертели, задумались, решили, закатали, привязали - вперёд'.
...Лишь к вечеру того утра, которое встретили в рассветных сумерках в дороге, их компания с остановками добралась до стоянки чабанов на джайлау.
Уже за несколько километров до высокогорного плато воздух стал прохладным и упоительно свежим. В эти часы там, в долине, стоит такая духота! А здесь, словно стоишь на берегу моря - только ветер и свежесть. Куда-то подевались крупные и средние мухи-прилипалы, и больше не докучали людям за обедом, а москиты и мелкий гнус вовсе пропали. Зато вокруг летали чудные бабочки и стрекозы разных форм и размеров, кружа над водой небольшой говорливой звонкой речушки. Трава была такая густая, сочная и тёмная, словно это было начало мая, а не конец июня. Она достигала полутора метров, и почти полностью скрывала Марину, стоило девушке лишь немного присесть, отбежав по надобности.
Появление незнакомой гостьи у обитателей пяти юрт вызвало переполох, изумление и восторг! Детишки сразу окружили, осматривали, трогали голые ноги и руки: на Мари была цветная майка и короткие шорты. Женщины посматривали на привёзшего девушку мужчину, и о чём-то хихикали. Старики степенно здоровались со старушкой, матерью всадника, пожимали двумя руками её руки, низко кланялись и обнимали. Поздоровавшись с акпе, подошли к гостье, что скромно стояла в сторонке с молодым казахом, поприветствовали.
- Мы сказали всем, что ты журналистка из Москвы, - тихо стал инструктировать Ермек, хозяин лошадки. - Приехала, чтобы ознакомиться с бытом чабанов, их семьями и укладом жизни, - уважительно пожимая руки седобородым аксакалам, продолжал вполголоса говорить на чистом русском. - Спрашивай обо всём - ответят, можешь записывать, зарисовывать. Всё покажут и расскажут - уже тебе поверили. Я рядом буду, помогу и переведу. Не бойся.
Дав девочке поздороваться с людьми, насторожённо осматривал людей вокруг, убеждаясь, что никого из чужаков нет на стоянке. Понаблюдав за 'москвичкой', успокоился: 'Спокойна, держится с достоинством и умеренным любопытством, уважительна, знает, когда помолчать и в какой момент опустить глаза. Молодцы, Турсуновы, хорошую дочь воспитали. И не подумаешь, что приёмная, только незнание языка выдаёт, а русские дети в казахских семьях не редкость - часто берут сирот из детдома Меркенского. Не положено в Азии оставлять детей без семьи'. Дождавшись окончания ознакомительной беседы и первых любопытных вопросов, проводил её вслед за стариками и прошёл за юрту, где им предложили помыть руки. Пока мыли, наставлял вполголоса, тепло улыбаясь и деликатно отводя глаза, когда с удовольствием плескалась в прохладной горной воде, подставляя с наслаждением руки под хрустально-голубую струю, когда поливал из старинного серебряного кувшина, гордости и ценности клана. Вытираясь, внимательно слушала, держа личико бесстрастным, не позволяя бурно удивляться или перебивать.
- ...Незачем им знать правду. Сейчас мы поужинаем и поедем дальше, - выслушал старика, который что-то говорил на казахском, глядя на Марину с интересом и смущением: 'Такая юная! Красавица редкая!' - Он предлагает тебе погостить в его юрте. Вежливо откажись и скажи, что хочешь сразу на Верхнее пастбище поехать, на ледник и водопад посмотреть.
Так всё и сделала, как попросил.
Их накормили, засыпав вопросами, на что девушка с радостью и охотой отвечала, молча благодаря бога за свою память. Спрашивали о Москве и москвичах, о магазинах и музеях столицы, об артистах и о сплетнях столичной жизни. Мари было, что отвечать им. Сестра Ванда приезжала недавно домой и на такие же домашние викторины отвечала на 'отлично'! У девочки неплохо работала голова - отвечать любопытным простодушным чабанам было несложно. Даже выдумывать не нужно было ничего.
Все рады были поболтать со столичной журналисткой. Пожалели даже, что приехала без фотоаппарата. На меткое замечание пришлось сказать, что украли во Фрунзе, когда прилетела. Как они возмущались и негодовали на 'этих неблагодарных киргизов, совсем забывших законы гостеприимства и позволивших недостойным людям обокрасть гостью в своём доме'!
Держась 'легенды', походила с ними по юртам, где хозяева и хозяйки важно показывали скромные жилища, утварь и устройство юрт, и в каждой приходилось пробовать то свежеиспечённые баурсаки и лепёшки, то кумыс, то курт. Всё и всех хваля, всем и всему искренне удивляясь, выдержала с честью экзамен. Будучи страстной поклонницей Мельпомены, мечтала стать актрисой, и тогда удовлетворила своё стремление и страсть к актёрской игре сполна! В те минуты просто блистала и купалась в роли. Позже вздохнула: 'Что ж, всё получилось. Поверили'.
Лишь после этого гостей проводили до перевала на Верхнее пастбище и долго махали руками, крича слова благодарности и приглашая 'столичную журналистку' на обратном пути не забыть и заехать к ним с прощальным визитом.
Зерно Ермек оставил на стоянке, к великому удовольствию стариков: то была рожь, самое вкусное для скотины лакомство! Старушка из своих больших перемётных сумок выложила добрую половину сладостей: конфет Меркенского сахзавода, печенья и пряников, крупнокускового сахара и куанта, к вящей радости ребятни, и всякую хозяйственную мелочёвку, которой были чрезвычайно рады их матери и бабушки.
Облегчённые, уставшие и довольные, втроём на той самой упрямой лошадке поехали дальше. Ближе к полуночи в ярком свете луны, казавшейся на такой высоте просто громадной, добрались до места назначения - на Верхнее пастбище.
...В свете лунного сияния из темноты медленно появилась юрта, загон и летняя кухня.
Услышав их издалека, по тропинке нёсся прямо на лошадь огромный алабай, скорее похожий на медведя, чем на собаку! Оглушая ночную тишину громким, хриплым, басовитым лаем, подпрыгивал вокруг лошади, пытаясь дотянуться до сапог хозяина. Тот, играя и подзадоривая забияку, поднимал ноги всё выше и выше, показывая этим, что пёс мелковат для такой высоты. Собака, оскорбляясь, что недооценивают, высоко подскакивала на пружинистых ногах, выполняя сущие акробатические кульбиты. Марина и Ермек заразительно смеялись, а алабай вошёл во вкус: подскочив, ухитрился куснуть лошадь за хвост, на что та, взбрыкнув, почти лягнула его, злобно скалясь длинными зубами в сторону вечного задиры.
- Вот всегда они так! - хохотал, придерживая девушку левой рукой перед собой, а правой шутливо поддавая псу нагайкой и поторапливая увлёкшуюся соревнованием лошадку. - Ругаются, кусаются, а потом мирятся. Друзья с детства! - что-то звонко гортанно крикнул в темноту, пронизанную серебристым светом. - Сейчас нас встретят, огонь зажгут. Почти приехали!
Старушка ехала сзади на крупе кобылы, и похоже, её дремоту ничто не потревожило! Тихо рассмеялись ехидно оба, оглянувшись на бабушку.
В темноте появился огонь, залаяли собаки, задвигались тени.
- Не бойся, нас здесь редко бывает много. Все наверху, на пастбищах. Сейчас в юрте только Серик, мой старший брат, и его сын Алибек. Жены у него давно нет: умерла в родах, - продолжал тихо рассказывать, а алабай с лошадью продолжали огрызаться. - Завтра они поедут пасти, а дед Серик и его родственники, Муртаз и Алим, приедут отдыхать. Все родственники. Не выдадут. Таков закон: принял гостя, защищай как родного, умри, но спаси. Закон наших дедов, его и храним.
Подъехав к поляне невдалеке от стойбища, остановил лошадь у большого округлого камня и спешился. Стал снимать пассажиров по очереди: сначала бабушку Зарину. Приняв её, стащил на дорожку - совсем расклеилась старушка. Ворча постоянно, потирая поясницу, охая и проклиная жизнь, поковыляла к юрте, упрямо волоча за собой перемётные сумки!
- Совсем старая стала, болеет. Говорил, что сам съезжу, всё куплю, так нет, заупрямилась, поехала, - Ермек с любовью смотрел на мать и тревожно следил глазами. Едва поприветствовав мужчин возле юрты, накинулась на них с руганью! - Вот, слышишь? Хахахаа! Уже непорядок нашла! Сейчас и самовар будет - забыли сразу поставить.
Ловко отвязывал от тороки сумки и свёртки, складывал на камне, потом окликнул подростка, и тот тут же прибежал. Унося, сверкнул в сторону Марины горящими агатовыми глазами.
- С покупками всё. Теперь и тебя сниму, - протянул руки, готовясь принять. - Повернись прямо на меня и прыгай, не бойся!
Ей стало так смешно, что обращается, словно никогда не сидела на лошади. Подыграв и постаравшись не разочаровывать, сделала испуганное лицо, изловчившись, соскользнула прямо в расставленные руки высокого, крепкого мужчины лет тридцати пяти.
Но в тот же момент и алабай решил, что не плохо бы достойно поприветствовать гостью. И когда она 'летела' с лошадки, бросился в мощном броске и радостном порыве, сбив 'траекторию полёта' и выбив миниатюрную девочку из рук Ермека! В результате и она, и Ермек оказались на земле, а обезумевший от радости пёс начал нализывать обоих без разбора, оглушительно лая и визжа в экстазе!
Они смеялись и отбивались от собачьих ласк! Мужчины возле юрты дико закричали на пса, думая, что он кинулся кусаться на незнакомую гостью, старушка что-то испуганно верещала, собаки из загонов подняли сумасшедший лай!
- Вот уж называется, приехали тайно под покровом ночи! Да все волки окрестных гор вздрогнули от этого бедлама! Плохие мы конспираторы - 'спалились'!
Как же все тогда хохотали...! Животы потом болели три дня.
Глава 5.
На плато.
Последующие дни пролетели быстро и без особых происшествий.
Марина быстро освоилась в незнакомой обстановке, познакомилась и подружилась со всеми членами семьи. Помогала бабушке в повседневных делах, на что она всегда бурно протестовала, объясняя, что так нельзя - гостья! Отвечала спокойно старушке, что гость не бывает так долго, продолжая упрямо помогать. Вскоре Зарина смирилась с помощью, втайне гордясь девочкой: красива, уважительна, старательна, не белоручка. Нарочито ворча, показывала процесс приготовления стряпни, делилась рецептами, терпеливо отвечала на бесконечные вопросы. Мари в ответ рассказывала о русской, украинской, польской и немецких кухнях, записывала ей новые рецепты в толстую хозяйственную тетрадь, читала стихи, пересказывала книги и фильмы.
Часто устраивали шутливые кулинарные соревнования. Всем необычайно понравились немецкие штрудли, которые пару раз приготовили женщины, удивив новым блюдом мужчин семьи. Они ели сначала с опаской, а когда распробовали, чуть не проглотили языки, всё съев и даже вымазав хлебом и вылизав казан! Безоговорочная победа была присуждена гостье, чему только радовалась старушка, тайком вытирая слёзы: 'Вот была бы достойная сноха!'
Вспоминая об их аппетите, Зарина долго подкалывала обжор и по-доброму подсмеивалась.
На выпасе почти никогда не было больше трёх мужчин. Они, меняясь, пасли многочисленную отару ещё выше, почти у ледника, где трава была всегда нежной и сочной. Отдыхающие от вахты помогали бабушке Зарине в заботах о хлебе насущном: привозили сухие дрова, возили чистую воду для питья из родника, таскали тяжёлый казан с кипятком, когда стирала их вещи.
Девушка старалась не мелькать на стоянке постоянно и чаще всего уходила на высокогорную поляну, которую показал Алибек, внук Зарины. Там было великолепно! Густая сочная и тёмная трава была так высока, что, присев, можно было надёжно спрятаться. Ласковый ветер колыхал её и гнал по поляне волны, словно в море. Над головой были только ледяные шапки гор и бездонное небо. Оно было глубоким, но не пустым: часто кружили огромные грифы и орлы. Застывали в полёте, поймав струю воздуха, и висели так подолгу, поглядывая на Марину жёлтыми глазами, словно вопрошая: 'А ты чего не летишь? Крылья слабы или трусишь?'
Устроившись с ногами, обычно сидела на плоском голубом камне, который был всегда тёплым. Странный такой камень с крупными гранулами вкраплений, ярко сверкающими на солнце. Он был почти утоплен в земле, обросший по краям густым синим мхом с необычными ворсинками и пятнами. На нём было удобно и сидеть, и лежать из-за необычной формы: как слегка согнутая ладонь человека. Так и проводила время в одиночестве, наедине с природой и мыслями. Ничего неожиданного не было и в тот раз, когда произошло некое событие.
...Алабай проводил Марину до поляны, обежал её, всё обнюхал, осмотрел пещерку, напившись там воды из крохотного родничка. Убедившись, что гостье ничто не угрожает, потрусил обратно, лизнув ей щиколотки шершавым языком на прощанье. Потрепав псу загривок, пошла на 'свой' камень, к которому он почему-то не приближался и близко! Камень находился в опасной близости от края пропасти, и если лечь на живот и придвинуться к краю, можно было видеть всю расщелину, как на ладони! Тем и занималась - созерцанием. Увлекалась так, что подчас засыпала под тихое шелестение трав и ветерка. Очень часто смотрела прямо в глаза орлам, когда зависали напротив неё. Засмотревшись на них однажды, провалилась в небытие на несколько часов.
Очнулась от того, что её тряс юный сын Серика, Алибек, и истерически рыдал! Возле него, надрываясь от лая, стоял Арслан-алабай и, смотря на девушку, рычал и ощетинивал загривок, скалясь и ворча, как на опасного чужака! Еле пришла в себя: 'Где я? Кто я? А ты кто?'
Конечно, все за Марину жутко испугались и старались больше туда не отпускать одну.
Только после того случая и рассказали легенду этого ущелья.
Пропасть - это удар меча Великана, когда гнался за убежавшей от него Рабыней. А камень тот - дверь в пещеру, за которой укрылась беглянка. Громила ударил по камню кулаком, расплющив его, отчего тот стал синим и горячим. А беглянка так и осталась там, под валуном, запечатанной в пещере, но преследователь так и не нашёл её. Рассвирепевший Великан стал рубить огромным мечом все горы вокруг пещеры, но тщетно. Так и ушёл ни с чем. Горы с той поры имеют вид рубленных, вонзаясь в небо острыми тонкими пиками. А камень тот и по сей день горячий, и кто на нём сидит долго, может провалиться к Рабыне в пещеру. Вот никто и не сидит подолгу, только лечат поясницы и спины пастухи, простывшие на ветреных пастбищах.
Услышав легенду, ошалела: 'Так куда же я провалилась, тогда? Меня искали, говорят, несколько часов, когда на стоянку с диким лаем прибежал пёс, рыча и скуля! Мужчины прочесали каждый метр на поляне и вокруг неё, обыскали каждый камень - тщетно. Только подростку, юной и непорочной душе, удалось 'увидеть' меня... на голубом камне! Алибек утверждал, что только тогда, когда присел перед камнем на колени и положил на него руки, плача и прося Рабыню вернуть гостью ему, увидел меня, появившуюся... из голубого тумана над камнем!' Поражалась до оторопи! Сколько ни расспрашивала, ответы казахов только ещё больше привносили загадок, удивляя совершенно необъяснимыми проявлениями. Взрослые чабаны с побледневшими от испуга лицами вполне серьёзно утверждали, что не один раз осматривали камень и никого не могли найти! Что на нём Марины не-бы-ло. Сами его руками трогали. Камень был пуст.
Когда уставшие и недоумевающие вернулись на стоянку, Зарина с плачем кинулась на шею девочке и начала благодарить милостивого Аллаха за то, что Он помог вырвать её из рук соскучившейся по людям Рабыни!
Для Марины это было за гранью понимания. Легенда легендой, но куда подевалась на несколько часов с маленькой горной полянки, площадью в половину футбольного поля? По сей день нет разумного понимания произошедшему, как и объяснения этому феномену. Ну, не НЛО же её похищало!?
Пришлось поклясться хозяевам, что в одиночку туда больше никогда не пойдёт. Да только очень скоро невольно пришлось нарушить эту клятву.
Её полулегальное положение никого не смущало, и когда на горизонте появлялся всадник, а видно его бывало за несколько перевалов, Марину сажали на лошадь и увозили за дальнюю гору к леднику. Только это случилось лишь раз - приезжали старики с Нижней стоянки, напомнить 'москвичке' о данном обещании приехать к ним ещё раз. Но в тот раз...
...Арслан учуял чужака ещё издали и не только начал лаять, но и злобно рычать, ощетинив шерсть и оскалив клыки! Нюхал воздух и всё больше нервничал!
Старик, Серик-старший, кряхтя и тихо матерясь на незваного гостя, поехал навстречу, сказав Зарине, что постарается подольше задержать того на тропинке.
Серик-младший, его сын, быстро потащил Марину... на полянку и, сунув бинокль в руки, сказал:
- Сиди тут. Смотри бонокль. Гость будет - не ходи. Гость едет - иди юрта.
Кивнув, что прекрасно поняла, протянула руку в благодарном жесте. Оторопел, залившись краской, не смея взглянуть! Постояв, увидел спокойную улыбку, протянул руку и, едва коснувшись, отпустил. Справившись с волнением, едва слышно попрощался и... стремительно убежал!
Запоздало сообразила, что давно вдов и соскучился, должно быть, по женскому вниманию. А тут гостья: молодая, с голыми руками и ногами, да ещё и лезет с прикосновениями. Пожалела в тот миг, что так мало слушала маму Таню и не интересовалась их правилами и обычаями. Но стоять столбом и критиковать себя уже не было времени.
Подошла к камню, присев, потрогала рукой шершавую и горячую поверхность, ощутив ладонью едва уловимые вибрации, и... легла на него обнажённым животом. Навела бинокль на юрту, покрутила колёсиком резкости в окулярах и стала наблюдать.
Перед юртой Зарина разжигала самовар, что-то крича Алибеку. Не обращая внимания на просьбы бабушки, мальчик смотрел... в сторону Марины. Вдруг вскинул руку и помахал. Автоматически махнула рукой в ответ, тут же посмеялась: 'Как увидит меня с такого расстояния?' Только тогда очнулся и побежал помогать, поглядывая в сторону поляны под облаками. Вскоре к юрте подбежал лёгкими и упругими ногами Серик-младший и кинулся накрывать под навесом дастархан, выносить из жилища корпе и подушки.
Через непродолжительное время на перевале показались два всадника: дедушка Серик и незнакомец. Старик что-то рассказывал полному грузному казаху, показывал руками то в одну сторону, то в другую, на что гость был вынужден каждый раз останавливаться, следить, куда показывает уважаемый аксакал, кивать в ответ, что-то отвечать. Визитёр явно устал от потока пустых словес и с трудом их терпел! Девушка рассмеялась вслух, не боясь, что кто-то её услышит: 'Ай да Серик! Выполнил обещание, задержал незваного гостя!' Тот уже ёрзал в седле, вытирал линялой кепкой вспотевший лоб и круглое крупное лицо, с надеждой поглядывал на юрту. Наконец, старик сделал вид, что сию минуту заметил нетерпение мужчины и, сказав ещё несколько замечаний, на что тот только покорно бездумно кивал, повёз бедолагу к стоянке.
Пришлось прервать наблюдение: приветствия и долгое чаепитие с извечными вопросами, восклицаниями и обменом любезностями Марину не интересовали. Положила бинокль на камень и встала. Сколько прошло времени, пока гуляла по окрестности, собирая цветы, не помнила, но вдруг что-то насторожило её. Не могла объяснить, что именно, но немедленно бросилась к камню, плюхнулась и стала наводить бинокль на стоянку. Только попала визиром не на неё, а на недалёкий склон горы, что находился невдалеке от её укрытия.
Крупным планом в знакомой кепке прямо на девушку двигался незнакомец! За ним, лая и рыча, бежал Арслан, не пуская чужака, озлобленно хватая за штаны и сапоги! Деваться Мари было некуда: тропинка одна, и по ней идёт чужой, а за спиной пропасть. Они были ещё на приличном расстоянии, а она уже слышала гулкий лай пса и казахский мат из уст мужчины. Осталось только ждать. От нечего делать опять навела бинокль и посмотрела на тропинку, но то, что там открылось, до сего дня стоит перед глазами!
Выйдя на расширение тропинки, гостю оставалось пересечь небольшое плато, завернуть за скалу и... подняться на поляну. Откуда ни возьмись, на незнакомца налетели... осы! Огромная стая с низким и жутким гулом окружила беднягу и стала жалить с остервенением! Дико, визгливо, истерически закричав, замахал руками, закружился на месте, стал зажимать лицо кепкой, обнажая абсолютно лысую голову. О том, чтобы продолжать путь дальше, не шло и речи - пришлось спасаться бегством!
В бинокль ей было хорошо всё видно. Присвистнув, даже искренно посочувствовала невезунчику: 'Бедолага! Как же ему досталось! Откуда они взялись? Ни одну не видела, только маленькие чёрные пчёлки. Загадка'.
Так и бежал до стоянки, крича и махая руками, подняв и там жуткий переполох: крики, ор, лай собак и их обезумевшие визги от укусов ос! Досталось и прочим обитателям.
Кое-как отогнав злобных насекомых, окатив несчастного двумя вёдрами холодной воды, хозяева оказали первую помощь, погрузили пострадавшего на его коня и повезли обратно в Нижний аул.
К Марине, радостно лая и играючи хватая за ноги, прибежал пёс. Схватив за манжету рукава рубашки, потащил вниз к юрте, повизгивая и виляя хвостом, заглядывая в глаза с таким вызовом, словно один одолел врага и теперь требовал немедленного вознаграждения. Смеялась и упиралась, хватала за ухо, трепала, в шутку садилась верхом: терпел проделки девочки и упрямо тащил на стоянку. Отпустил рукав, изрядно пострадавший от собачьих клыков и дружеского усердия, только у самого порога юрты.
На дорожке рядом, сияя свежими укусами, стояли гордые своей удачной выходкой и находчивостью Серик-младший и его сын, и показывали... пустой осинник! Они сбросили его с верхней скалы на излишне любопытного, подозрительного гостя.
На вопрос растерянной девушки, почему же хозяева так жестоко обошлись с визитёром, опустили глаза и упрямо замолчали. С огромным трудом удалось добиться от них ответа. Все мужчины семьи в этом вопросе оказались страшно несговорчивыми, став серьёзными и поразительно скупыми на слова.
- Нет, не гость был! Плохой был! Много смотрел, спрашивал. Вещи твой видел на верёвка за юрта, сразу пошёл на гора! Знал, шайтан, про поляна и Синий камень! Плохой он! Шпион!
Замерла, задохнулась от их прозорливости: 'А вот это может быть правдой! Итак, Малик не успокоился и не смирился с моим побегом - разослал шпиков по пастбищам. Значит, той ночью кто-то увидел поздних гостей Турсуновых и сложил факты. Оставаться здесь нельзя! Раз у одного лазутчика возникло подозрение - приедут и другие'.
Глава 6.
Снова побег.
Оставаться было рискованно. Но бабушка успокаивала и со смехом утверждала, что раньше чем через две недели незадачливый визитёр не придёт в себя - уж очень здесь ядовиты осы!
И правда!
Ермек, вернувшись с вахты на Верхнем пастбище, чтобы передохнуть дома за пиалой с чаем, смеясь, слушал о проделках брата и племянника, забавно хлопал по бокам, лукаво смотря на Марину. Потом, вновь оседлав норовистую лошадку, которая радостно огрызалась с алабаем, соскучившись по другу детства, поехал в Нижний аул. Сказал, что навестит родню, но было ясно - едет справиться о незваном госте. Приехал утром следующего дня усталым, невыспавшимся, но таким весёлым! Сказал, что у лазутчика заплыло всё лицо, шея, отекло горло, и он не может двигаться - местный паралич конечностей.
Зарина объяснила, когда с девушкой мыли посуду в казане, а Ермек пошёл в юрту немного поспать, что это побочный эффект на укус горной осы, мол, понемногу отёки спадут, паралич отступит, но будет это нескоро и, возможно, паралич ноги или руки останется у бедняги навсегда. Под нос бабушка прошептала: 'Ля иль Алла! Иншалла!' и ещё кое-что добавила в сердцах. Мари усмехнулась в сторону: 'Понятно: 'Аллах велик! На всё воля Аллаха! Так ему и надо...' Сдержав мстительный смех, постаралась, чтобы старушка не заметила, что её слова дословно поняты.
Это выходка казахских охранников дала ей ещё пару недель передышки.
Всё успокоилось и вошло в привычную колею.
То, как стали смотреть Серик-младший и четырнадцатилетний Алибек, не столько не нравилось, сколько грозило разрушить их тихий и мирный уклад жизни. Она не была наивной, прекрасно поняв - оба влюбились отчаянно и сильно: и отец, и сын. 'Только междоусобицы здесь и не хватало, ёлы-палы! - вздыхала в укромном местечке за речкой. Приняла решение, сообразив, что иного выхода нет. - Побег, Машук'.
Зарина с того дня стала всё задумчивее смотреть, поглядывая в сторону гостьи, когда она что-то делала по хозяйству, кормила злющих собак-полуволков, поила телят и лошадей, купала ягнят. Стала обращаться не иначе, чем 'внучка' или 'дочка', норовила показать старинные серебряные и золотые украшения, достояние их рода, во всём спрашивала советы, хотя и сама прекрасно знала на них ответы.
Марине становилось с каждым днём понятнее: никто не хочет, чтобы она от них уезжала!
От Турсуновых пришло письмо, переданное через несколько надёжных рук. Прочитав, молча подала помятый и затёртый на углах листок Ермеку.
'Да..., дела скверные: Малик контролирует всё! Улицы, автобусы, станции, рынки, частные дома - всё под негласным контролем его семьи и многочисленного клана. О возвращении девочки в совхоз нельзя допускать и мысли! - перечитав сообщение, сжал губы до тонкой полоски. - Думай, батыр. Ты за неё в ответе! Решай и... решайся'. Странно замолчал на несколько часов, что-то обдумывая. Домашние не посмели допрашивать: сам поделится, когда будет готов.
Апофеозом неразберихи в жизни беглянки стало одно событие, которое и поставило точку на её пребывании в семье Сарыбаевых.
...С Верхнего пастбища привезли барана, собираясь зарезать вечером, отпраздновав, таким образом, их маленькую семейную победу.
Марина с Зариной тщательно тёрли казан для будущего плова. Переговариваясь и шутя, бросаясь хлопьями пены, стояли на коленях у речушки, смывая сажу и гарь. Вдруг Зара закричала на казахском, замахала руками куда-то девушке за спину. Оглянулась и успела заметить за скалами голову убегающего от них Алибека, вслед которому и ругалась старушка.
- Ааа-ййй! Мальчишка! Ииййеэээ! Маленький, а смотри тебе под юбка! - путала казахские слова с русскими, но гостья поняла: поймала внука за подглядыванием.
Едва удержала покрасневшее лицо бесстрастным, продолжая начатый разговор. Многое в душе всколыхнуло это подсматривание, но кроме стыда, примешивалось ещё чувство неловкости и вины: не появись здесь, не было бы у мальчика повода так сердить бабушку. На него не обижалась, ведь разница в возрасте была всего в полтора года, и все выходки вполне понятны. Но и сказать ему о том, что никогда 'не дотянется' до неё ни в физическом, ни в моральном плане не могла. 'Как объяснить милому казачонку, что в свои неполные шестнадцать чувствую себя двадцатилетней, взрослой? Конечно, видя меня каждый день полуголой, весёлой и игривой, задирающей всех поголовно смешными проделками и розыгрышами, полыхающей огромными малахитовыми глазищами, он сошёл с ума от любви, первой и неистовой. Переживаю сильно. Алибек может не справиться с крушением надежд и несчастной безответной любовью! Он нежен, порывист, наивен и беззащитен, как верблюжонок. Как переживёт первую беду? И помочь ничем не могу. Самой помощь требуется, - вздохнув, закрыла на миг глаза. - Пора принимать твёрдое решение. Сегодня же'.
...Помогая накрыть на стол, постоянно ловила на себе взгляды мужчин, всех восьмерых. На семейное торжество приехали все близкие и дальние члены семьи, и теперь в загонах блеяли сотни овец, ржали лошади, лаяли десяток собак.
Поневоле пришлось надеть платье покойной жены Серика и повязать на голову платок, заслонив нижнюю часть лица концом. Не в силу соблюдения приличий и традиций, а чтобы скрыть пылающее лицо от такого множества горящих, огненных, пожирающих, узкоглазых, агатовых мужских глаз.
Как-то сами по себе, не сговариваясь, решили, что Марина будет следующей женой Серика-младшего и мачехой его сыну Алибеку, ставшего совершенно неуправляемым!