Абросов Дмитрий : другие произведения.

Автор чужих шедевров

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Пьеса для музыкального театра. Талантливый, но бедный художник становится удачливым и богатым фальсификатором. Ломает систему, на которой держится рынок живописи. Но и сам ломается. Благодаря своим картинам он оказывается на скамье подсудимых, а потом и в больнице. Но умирает не как осужденный, а как национальный герой.
  
  Дмитрий Абросов
  
  АВТОР ЧУЖИХ ШЕДЕВРОВ
  
  
  Действующие лица.
  Хан, Хенрикус Антониус ван Меегерен - художник, антиквар
  Абрахам Брёдиус - доктор, эксперт, критик, специалист по 'старым голландцам', директор гаагского музея живописи
  Анна де Воохт - первая жена Хана
  Йо, Йоханна Орлеманс (де Бер) - вторая жена Хана
  Герман Геринг - рейхсканцлер, ценитель живописи, коллекционер
  Бернд фон Браухич - адъютант рейсхмаршала
  Тео, Теодор ван Вайнгаарден - художник, друг Хана
  Грегор Альберт Боон - член парламента, юрист, приятель Хана
  Ян, Йоханн Вермеер - художник
  Питер де Хох - художник
  Франс Халс - художник
  Герард Терборх - художник
  Джузеппе Старичели - натурщик для картины 'Христос в Эммаусе'
  Джуст Хоогендайк - крупнейший торговец картинами
  Дирк Ханнема - доктор, директор музея Бойманса
  Хофстеде де Гроод - доктор искусствоведения, эксперт
  Болл - председатель суда
  Хелдринг - адвокат
  Даниэль Георг ван Бойнинген - судовладелец, коллекционер
  Рене Декарт (без головы) - ученый, философ
  Следователь 1
  Следователь 2
  В массовых сценах артисты балета и хора.
  
  
  
  
  
  АКТ I.
  Сцена 1. Попойка (интересные истории всегда начинаются с хорошей попойки).
  Голландия. Делфт. 1913 год. Главному герою 24 года.
  Комната-мастерская художника. Эта комната Хана. Обязательная мебель стол, кровать, разномастные стулья. Велосипед.
  В комнату вваливается группа молодых людей. Студенты. Среди них Тео ван Вайнгаарден, Анна де Воохт, Хан ван Меегерен. Весёлая суета. Тут же заставляют стол бутылками и снедью, принесёнными с собой в корзинах. (Хан) - Добро пожаловать в мой дворец!
  Студенты разливают вино, раскладывают еду. 'Хан, где у тебя тарелки?', 'Где-то там!', 'А где стаканы?', 'Там же', 'Эй, я уже занял этот стул!', 'И что? Я в гостях у Хана в первый раз, я приличная барышня и не могу с порога лезть на кровать!', 'Хан, куда переложить все эти шедевры?', 'Засунь их... куда-нибудь!', 'Не могу. Вдруг через триста лет они будут стоить миллионы! Я уже сейчас благоговею' и т.д.
  
  Хор студентов.
  Пускай, сейчас ты беден, но молод и здоров.
  И у тебя есть радости: вино, друзья, любовь.
  И у тебя есть целый век, чтоб воплотить мечты.
  Перед тобою сто дорог, и в их начале ты.
  
  Куда бы ни направился, ты всё равно дойдёшь.
  Себе на пропитание отыщешь медный грош.
  А если вдруг окажется, что нету ни гроша,
  то ляжешь спать голодным. Но жизнь-то хороша!
  
  А завтра будет точно удачней, чем вчера.
  Дыра в кармане - лучше, чем в голове дыра!
  Наверняка ты сможешь придумать что-нибудь
  Перед тобою сто дорог, ты начинаешь путь.
  
  И если вдруг окажется, что негде ночевать,
  найдёшь себе стог сена - он лучше, чем кровать.
  И вместо одеяла натянешь Млечный путь.
  А завтра встанешь раньше - дойдёшь куда-нибудь.
  
  Но вот стол готов. Все собрались вокруг. Тео привлекает внимание, колотя вилкой по кружке. Гомон стихает.
  (Тео) - Дамы и господа! Минуточку внимания! Все мы в курсе, по какому поводу этот пир! Но! Хан, дорогой, надень, пожалуйста, медаль!
  Хан, под возгласы одобрения, достаёт золотую медаль из коробки и надевает ленту на шею. Встаёт посреди комнаты. Кто-то подаёт ему в руку кружку с вином.
  (Тео) - Итак, достопочтенная публика, сегодня мы празднуем заслуженную победу нашего друга на национальном конкурсе рисунка. Победитель определяется раз в пять лет. Мы, твои друзья, и так знаем, что ты чертовски талантливый художник. Но, после сего дня этот факт станет достоянием широкой общественности. Твоя акварель... как там она называется?
  (Хан) - Интерьер церкви Сен-Лоран в Роттердаме.
  (Тео) - Да? Всё равно молодец! Итак, ты получил первую премию. Твоя акварель выставлена в делфтской галерее, и будет продана за хорошие деньги! Но, главное, что теперь ты не только талантливый, но ещё и известный художник. И это просто замечательно! Выпьем друзья за медаль, за победу, за нашего друга Хенрикуса ван Меегерена!
  
  (Хор) - Да!!!
  Пока ты молод, в жизни всё ярче и вкусней:
  и поцелуи слаще, и губы горячей.
  Пьянит вино сильнее, и пьётся, как вода.
  Всё в молодости легче, и горе - не беда!
  
  Гулять - так до рассвета, до утренней зари,
  когда на перекрёстках погаснут фонари.
  Любить - тогда до гроба, до смерти, навсегда!
  Пока сияет солнце, пока горит звезда.
  
  И всё ещё возможно, и столько впереди.
  Свети звезда удачи, и за собой веди!
  Одно мы знаем твёрдо - что унывать нельзя.
  Так наливай по полной! Так выпьем же друзья!
  
  Песня переходит в танец. Постепенное затемнение до полной темноты. Потом постепенное высветление. Полумрак. Гуляки лежат там, где их сморил сон: на кровати, на стульях, по углам. Хан ван Меегерен и Герард Терборх сидят за столом, видно, что в хорошей кондиции:
  (Терборх) - Gaudeamus igitur. Juvenes dum sumus... Vivat academia!..
  (Хан) - Тссс! Давайте лучше ещё по одной!
  Пьют.
  (Хан) - Знаете, мне одна девушка очень нравится. Мне кажется, я влюбился.
  (Терборх) - Она здесь?
  (Хан, улыбается) - Ага.
  (Терборх) - Ну. И чего ты ждёшь? Scrofa in vino curator lacunae non est.
  (Хан) - Герард!.. она для меня мечта, загадка...
  (Терборх) - In puelle non aenigmae essendus est, sed es. Давай, не робей! Самое время для свиданий.
  (Хан) - Герард, Вы своим весёлым цинизмом вгоняете меня в краску. Неужели Вы считаете, что всё это так просто?
  (Терборх) - Тоже мне, экзистенция картезианства! Ну, давай ещё по глотку, для храбрости!
  Снова затемнение до полной темноты.
  
  Сцена 2. Анна.
   День. Та же комната. Хан выбирается из-под одеяла, садится на кровати, обхватывая голову руками - 'Ох!'. Встаёт, нетвёрдой походкой идёт к кувшину с водой. Не найдя, во что налить воду, пьёт прямо из кувшина - 'О-о-о!'. Ставит кувшин, натыкается взглядом на стол с остатками шумного пиршества - брезгливо 'Уффф...'. Подходит к столу, садится на стул, откидывается на спинку:
  (Хан) - Эх, здорово вчера погуляли. Н-да... впрочем, повод был. А теперь, что? А теперь...
  Пытается сформулировать ускользающую мысль. Стук в дверь отвлекает его от раздумий. Морщится от громкого стука.
  (Хан) - Тео, это ты? Заходи!
  Входит Тео. Через плечо сумка.
  (Тео) - Тео - это я! Захожу.
  (Хан) - Ну, а чего стучишь? Так громко...
  (Тео) - Правила хорошего тона никто пока не отменял. И потом, вдруг ты не один.
  (Хан) - Один. Совсем один.
  Тео видит тяжёлое состояние товарища.
  (Тео, иронично) - О-о-о. А ты-то помнишь, кто ты?
  (Хан) - Хенрикус Антониус ван Меегерен. Великий голландский живописец. Родился в Девентере. Годы жизни: тысяча восемьсот восемьдесят девятый - тысяча девятьсот,... если сегодня не умру...
  (Тео) - Не умрешь. А с великим живописцем ты, по-моему, немного поторопился.
  (Хан, поднимая вверх указательный палец) - Величие проистекает из божьего дара, поэтому оно либо есть, либо его нет. Вот с признанием этого величия всё не так однозначно. Впрочем, признание вторично. Хотя и немаловажно.
  (Тео) - Как скажешь. Кстати, тебе письмо. Как раз из Девентера. Я захватил из твоего почтового ящика по пути (вынимает из сумки и отдаёт конверт). От отца?
  (Хан, берёт конверт) - От отца.
  Хан вскрывает конверт, погружается в чтение.
  (Тео) - Я вижу тут у тебя ещё много чего осталось. Я заморю червячка? (Хан, не отрываясь от чтения, вяло машет рукой - валяй!) С утра уже набегался. И кстати!
  Тео достаёт из сумки две бутылки с пивом, ставит на стол. Хан отвлекается на звяканье стекла.
  (Хан) - Тео, ты просто добрая фея!
  (Тео, самодовольно) - Ну так! Я же знал, куда и зачем шёл. Думаешь, мне так легко выглядеть бодрым? Только вот эта радужная перспектива и поддерживала меня всё утро.
  Тео находит две относительно чистые кружки, наливает пиво. Одну кружку суёт в руку читающему Хану, нависает над столом и сооружает себе бутерброд. Ест. Хан заканчивает чтение, делает длинный глоток из кружки.
  (Тео) - Ну, что? Хороши ли новости?
  (Хан) - Да как сказать. Ты же знаешь, я пока готовился к конкурсу, провалил годовые экзамены в институте. Отец требует, чтобы я повторил этот год обучения. И высылает мне денег на оплату курса. В долг. Под проценты. Он настаивает на том, чтобы я получил диплом архитектора.
  (Тео) - Понятно. Ну, а ты?
  (Хан) - А что я? Тео, я художник, так же, как и ты! Холст и краски - вот моя свобода. Архитектура - это, прежде всего, математика. Это алгебра, геометрия и физика. И химия. И сопромат. Архитектура - это ремесло и подневольный, нелюбимый труд. А живопись - это искусство, это моя жизнь и моё призвание.
  (Тео, салютуя кружкой) - Тогда давай! За нас в искусстве!
  (Хан) - И за искусство в нас!
  Пьют. Тео закусывает.
  (Хан) - На самом деле всё не так плохо. Ты же понимаешь, что после победы в конкурсе, я стал местной знаменитостью (Тео энергично согласно кивает, не отрываясь от еды). До конкурса мои работы стоили сущие гроши. Теперь цена должна вырасти на порядок. На хлеб этого хватит. Плюс к тому - я могу давать уроки рисования, а это уже масло на хлебушек. Ну и никто не отменял заказов на портреты, афиши, открытки. А это уже колбаска сверху маслица. Так что, как-нибудь проживём!
  (Тео) - Всё правильно! Салют!
  (Хан) - Твоё здоровье!
  (Тео) - Я вижу, тебе уже не так плохо. Может, ты оденешься, и мы прогуляемся до Кантоорграхт, выпьем ещё пива.
  (Хан) - Хм, пожалуй...
  На кровати откидывается одеяло. Анна садится. Она немного растрепанна, но, в общем, хороша собой.
  (Анна) - Пожалуй, что хватит. Для поправки здоровья достаточно того, что ты принёс с собой, Теодор ван Вайнгаарден.
  (Тео) - Анна?!
  (Хан) - Анна?!!
  (Анна) - Анна, Анна.
  (Тео) - Ты же сказал, что ты один.
  (Хан) - Я не врал. Я и правда так думал. Однако в свете открывшихся обстоятельств...
  (Анна) - О, Господи! Зачем одних только женщин ты сделал разумными?!
  (Тео) - Хан, знаешь, у меня тут срочное дело. Мне надо зайти к антиквару на торговой площади. Нехорошо получится, если опоздаю.
  Тео суетливо встаёт, надевает на плечо сумку.
  (Хан) - Да, да, Тео ты иди!
  (Анна) - Всего хорошего, Тео. Не опоздай в антикварную лавку! А то она скоро уедет.
  (Тео) - Куда уедет?!
  (Анна) - Поторопись, Тео!
  (Тео) - А? Ага. Всем удачи! - за Тео закрывается дверь.
  Анна и Хан остаются наедине. Неловкое молчание. Хан опасается не только начать разговор, но и взглянуть на Анну. Впрочем, неловкое оно только для Хана, Анна явно получает удовольствие от ситуации, поглядывает на Хана, и едва сдерживается, чтобы не смеяться. Хан собирается духом.
  
  Дуэт Анны и Хана.
  (Хан) - Ах, Анна!
  Всё так нелепо и странно
  Я многое помню. Но
  верно не всё, что было.
  Как ни чешу затылок -
  никак не вспомню одно:
  
  помню, как пили и пели,
  но как мы с тобой в постели
  вдруг оказались вдвоём?
  Нет, я совсем не против
  такого в судьбе поворота.
  Я в тайне мечтал о нём.
  
  Да, я в тебя влюблён
  и это похоже на сон:
  ты рядом со мной с утра.
  Я хотел объясниться в любви
  оставшись с тобой vis-a-vis.
  Но, что же я сделал вчера?
  
  Мы с тобою вдвоём - вот нежданное чудо.
  Даже если оно вдруг растает бесследно,
  как драгоценность хранить его буду
  в сердце своём, в уголке заповедном.
  
  Мы с тобою вдвоём - волшебная радость
  Время безудержно и быстротечно!
  Только этот момент я хранить, как награду
  стану в сердце своём, и беречь его вечно.
  
  (Анна) - Ты мой родной,
  мой Аполлон, мой герой.
  Тебе самому не смешно?
  Милый мой, милый,
  Откуда бы в тебе силы
  взялись? Ты спал, как бревно.
  
  Милый мой, ты
  скрываешь мечты,
  но чувства твои не интрига:
  когда ты рядом,
  твои вздохи и взгляды
  для меня, как открытая книга.
  
  Тебе в моё сердце -
  открытую дверцу -
  не нужно стучаться, любимый
  Чего же мы ждём?
  Идёт день за днём,
  а время невозвратимо.
  
  Мы с тобою вдвоём - долгожданное чудо.
  Даже если оно вдруг растает бесследно,
  как драгоценность хранить его буду
  в сердце своём, в уголке заповедном.
  
  Мы с тобою вдвоём - волшебная радость
  Время безудержно и быстротечно!
  Только этот момент я хранить, как награду
  стану в сердце своём, и беречь его вечно.
  
  (Хан) - Вот оно счастье:
  получить в одночасье
  дражайшую из наград.
  Как в судьбе перемены
  необыкновенны.
  Анна, милая, я так рад!
  
  (Анна) - Я могу и уйти.
  Разойдутся пути,
  это горько. Но не беда.
  Если скажешь 'постой!' -
  буду верной женой
  и останусь с тобой навсегда.
  
  Что мне делать, скажи!
  (Хан) - Анна - ты моя жизнь
  Я от радости будто пьян.
  Вместе жить веселей.
  (Анна) - Я рожу нам детей.
  (Хан) - Как мне нравится этот план!
  
  (Хан и Анна) Мы с тобою вдвоём - долгожданное чудо.
  Оно никогда не растает бесследно,
  и как драгоценность хранить его буду
  в сердце своём, в уголке заповедном.
  
  Мы с тобою вдвоём - волшебная радость
  Время безудержно и быстротечно!
  Только этот момент я хранить, как награду
  стану в сердце своём, и беречь его вечно.
  
  Хан и Анна танцуют, кружатся по комнате, потом падают на кровать случайно, а может быть, и нет. Свет гаснет.
  
  Сцена 3. Персональная выставка.
  1916 год. Галерея живописи. На стенах картины Хана. Посетители выставки рассматривают картины. Среди публики толчется Питер де Хох, в одежде XVII столетия. Он внимательно рассматривает картины, пытается отколупнуть краску, кое-где что-то затереть. Довольный собственным вмешательством отходит, разглядывает. Его никто не видит. Хор экспертов и критиков.
  (Бойнинген) - Дорогой Абрахам, рад Вас видеть!
  (Бредиус) - Взаимно, Даниэль, взаимно. Не ожидал Вас здесь встретить.
  (Бойнинген) - Отчего же? Этот ван Меегерен признан лучшим художником Голландии за последние пять лет. Ну, что скажете? Стоит на это обратить внимание?
  (Бредиус) - Вы не совсем правильно поняли суть конкурса, где его акварелька заняла первое место. Рисунок неплох, но 'лучшим художником' ван Меегерен от этого не стал. А по поводу внимания... Даниэль, дорогой мой, что я могу Вам сказать? Живопись - это единственное, на что я обращаю внимание всю свою жизнь.
  (Бойнинген) - Гм. Я хотел посоветоваться... Выгодно ли это покупать?
  (Бредиус) - Покупать выгодно пароходы!
  (Бойнинген) - Абрахам, Вы чем-то расстроены? Пароходов у меня достаточно. И, скажу Вам откровенно: во время войны пароходы выгоднее продавать. Но деньги не любят лежать без дела. И вложить их, без риска потерять всё, достаточно трудно. Искусство же всегда прибавляет в цене. Если...
  (Бредиус) - Если это действительно искусство. Да, простите меня, дружище, я действительно несколько... не в настроении. Слава Богу, у наших политиков хватает ума не влезать в эту общеевропейскую бойню! Но Вы просто не представляете, как лихорадит сейчас рынок живописи!
  (Бойнинген) - Отчего же? Я вполне могу себе это представить. Сейчас все рынки претерпевают изменения. Ваши интересы, Абрахам, сосредоточены в одной, достаточно узкой, сфере. Я же вижу картину несколько шире. Состояния рушатся, возникают новые капиталы. Кто-то банкротится, а для кого-то возникают новые возможности. Главное не поддаваться эмоциям. Так Вы дадите мне дружеский совет?
  (Бредиус) - Вы насчёт работ Ван Меегерена?
  (Бойнинген) - Да. Он успел стать довольно модным портретистом. Говорят, что он хорош. Виртуозная техника и всё такое.
  (Бредиус) - Кто это говорит?
  (Бойнинген) - Ну, например критик господин де Бер...
  (Бредиус) - Господин де Бер явно благоволит к этому юному выскочке. Вернее благоволит его жена, Йоханна де Бер. Она и влияет на суждения мужа. Впрочем, покупайте - дешевле, чем сейчас вся эта мазня стоить не будет. (с усмешкой) Модный портретист!
  Я вот что Вам скажу, Даниэль, Вы, конечно, человек весьма сведущий, и уважаемый в деловых кругах. Однако рынок живописи имеет свои тонкости, нюансы. Виртуозная техника! Этак всякий старательный молокосос будет мнить себя гением. И найдутся те, кто станет им потакать. А ещё найдутся те, кто станет вкладывать в это деньги, обманутый шумихой вокруг... пустышки. А я скажу - нет! Так не пойдёт! Нравится, не нравится - это подход дилетантский. Впрочем, нравиться Вам может что угодно. Но покупать следует лишь то, на что указывают эксперты. Иначе, зачем мы нужны?
  
  Бредиус и хор критиков:
  Мы в нужное русло
  в вопросах искусства
  направим ваши умы
  
  Где тут гениальность,
  в чём тут банальность
  решать будем только мы!
  
  Иначе зачем? Иначе зачем?
  Иначе, зачем мы нужны?
  В вопросах искусства мы очень важны.
  Иначе, зачем мы нужны?
  
  Не всей этой мазнёй,
  а газетной статьёй
  делаются имена.
  
  Отметим, заметим,
  отвергнем - за этим
  критика и нужна.
  
  Иначе зачем? Иначе зачем?
  Иначе, зачем мы нужны?
  Мы незаменимы и очень важны.
  Иначе, зачем мы нужны?
  
  Если всякий художник
  назвать цену сможет -
  зачем мы тогда нужны?
  
  Но если есть ценник,
  то будет посредник.
  Эксперты очень важны!
  
  Иначе зачем? Иначе зачем?
  Иначе, зачем мы нужны?
  В вопросах искусства мы очень важны!
  Иначе зачем мы нужны?!
  
  Сцена 4. Реставрация.
  Комната-мастерская Хана. Хан работает. Без энтузиазма. Видно, что он занят мыслями далёкими от живописи, и даже несколько подавлен.
  Входит Тео. У него в руках две картины в оберточной бумаге, на плече сумка. В его поведении и тоне чувствуется радостное возбуждение.
  (Тео) - День добрый, дружище!
  (Хан) - Добрый? Я в этом очень сомневаюсь. Впрочем, будь по твоему.
  (Тео) - По-моему? По-моему мой друг в унынии. А это, как известно, тяжкий грех! (Складывает свою ношу и принимает позу священника) Облегчи душу, сын мой! Поведай, в чем печаль твоя?
  (Хан) - Тео, ты со своим щенячьим оптимизмом, бываешь совершенно невыносим.
  (Тео) - Та-ак. Все ещё хуже, чем я предполагал. Мой долг, как друга и собутыльника, вытащить тебя из пучины мрачной меланхолии. И, клянусь, у меня есть лекарство! Но сначала я все же должен узнать в чем дело. И для этого у меня есть 'эликсир истины' (достает бутылку).
  (Хан, идет за стаканами) - Он же и 'эликсир радости', и лекарство?
  На протяжении диалога бутылка пустеет.
  (Тео) - В известной степени. Но... нет! Лекарство у меня другое. Потом. Давай, для начала, причины. А где, кстати, Анна? (Зовет) Анна! Анна!!!
  (Хан) - Не кричи, Тео! Анны нет. Она забрала детей и уехала жить к маме.
  (Тео) - Оп-па... а подробнее?
  (Хан) - Подробности скучны: у нас нет денег на то, нам не хватает на это, я выходила замуж за совершенно другого человека... Наверное она права. Но все это так банально! Банально до пошлости. Я знал, что так бывает у многих, но был уверен, что со мной этого не произойдёт. Я был уверен в своем мастерстве, и в том, что ремесло мое сможет обеспечить нам достойную жизнь. Я и теперь твердо знаю, что мой талант никуда не делся. Но я всё так же занимаюсь подёнщиной, доходов от которой едва хватает, чтобы свести концы с концами. Картины не продаются за истинную цену. Критики... А! Даже не хочу говорить об этом.
  (Тео) - Я помню вполне благожелательные отзывы после той твоей выставки.
  (Хан) - Благожелательные! Да лучше бы ругали! Можно было бы вступить в полемику. Можно было бы спорить, доказывать. У публики был бы интерес. А так. Потрепали по щеке. Свысока. И забыли. Будто и нет меня.
  (Тео) - Не горячись! Никто о тебе не забыл. Вон в каждом киоске открытки с твоей королевской ланью.
  (Хан) - Даже не напоминай!
  (Тео) - А в чем дело? Рисунок-то просто виртуозный!
  (Хан) - Именно! Я это знаю. Ты это видишь. Это понятно любому, маломальски смыслящему в живописи человеку. Но вот что происходит: я приношу акварель в типографию. Мне привычно отказывают, ссылаясь на то, что у них якобы полно подобного рода работ. Но как только издатель узнаёт, что натурой послужила лань принадлежащая королевскому дому, он полностью меняет своё мнение! Тео, эта открытка напечатана не потому, что я хоть сколь-нибудь выдающийся художник, а потому что на рисунке королевская, прости Господи, коза! Коза, Тео, достойна быть увековеченной, а не моя акварель!
  Вот как после этого работать? Зачем? Ни славы, ну или, хотя бы признания, ни денег...
  (Тео) - Хан, дорогой мой, слава у тебя есть - ты широко известен в узких кругах. Своим мастерством, своим талантом и своей непреклонной позицией относительно новых течений современной живописи. Кто-то называет твою принципиальность склочным характером... Погоди! Дай я скажу! Я не собираюсь учить тебя жизни. Хотя было бы неплохо, если бы кое-кто иногда прислушивался к дружеским советам. Согласись, на собственные средства издавать целый журнал, только для того, чтобы озвучить свой ортодоксальный манифест - это была не лучшая идея.
  Хану нечего возразить по существу. Но и согласиться он не может.
  (Хан, раздраженно) - Да, конечно, лучше малевать названия на бортах рыболовных шхун!
  (Тео, спокойно) - Ну, по крайней мере, это приносит деньги, а не отнимает их.
  (Хан) - Я не могу себе позволить...
  (Тео) - Так опуститься? Ты это хотел сказать?
  (Хан, понимая свою излишнюю резкость) - Нет... То есть... Я не могу. Прости!
  (Тео) - Пустяки. Я всё понимаю, Хан. Я всё понимаю... По большому счёту я не понимаю только одного: почему художник должен быть беден?
  
  Ария 'Художник должен быть свободным'. Дуэт.
  
  Куплет 1.
  Тебе не кажется абсурдом,
  что тот, кто создаёт искусство
  живёт невыносимо трудно?
  В карманах постоянно пусто.
  
  Вот музыкант на перекрестке,
  Вот в содержанках балерина,
  актёр на уличных подмостках,
  художник и его картины.
  
  Поэт, писатель, композитор-
  синоним слова неудачник.
  Мы - те, кто делает красивым
  весь этот мир, живём подачкой.
  
  Но только смерть придёт за нами,
  за ней признание, известность.
  Все крокодильими слезами
  оплакивают нашу бедность.
  
  Припев:
  "Художник должен быть голодным" -
  не мысль, а чешуя проказы.
  Не слышал ничего подлее.
  
  Каким же надо быть животным,
  чтобы рожать такие фразы!
  Нет слов циничнее и злее.
  
  Художник будет неудобным,
  когда он сыт и независим,
  нуждой не скручен.
  
  Художник должен быть свободным
  проводником забытых истин.
  Чтоб мир стал лучше.
  
  Художник должен быть свободным!
  
  Куплет 2.
  Картины стоят миллионы,
  и выставляются в музеях
  Кипят вокруг аукционы
  и биеннале в галереях.
  
  Повсюду критики, эксперты,
  дельцы и дамы в бриллиантах,
  что под шампанское с десертом
  ведут беседы о талантах.
  
  Творец замешивает краски
  в холодном и сыром подвале.
  Его судьба как будто в сказке:
  страшнее, чем была вначале.
  
  Умрет в безвестности. И люди
  вздохнут: он сделал мир красивей.
  Был путь его высок и труден...
  Любите ж нас, пока мы живы!
  
  Припев.
  
  (Хан) - Что ты там говорил про лекарство от хандры?
  Тео берет один из свертков принесённых с собой, снимает оберточную бумагу.
  (Тео) - Полюбуйся!
  (Хан, не веря своим глазам) - Это же!.. Это...
  (Тео) - Ну, ну?!
  (Хан) - Это же Франс Халс!
  Появляется Франс Халс. Друзья заняты картиной и не замечают его. Он так же смотрит на картину, жестами и мимикой показывая 'Да, да, это я!'. Потом уходит.
  (Тео) - Именно!
  (Хан) - Но как? Откуда?!
  (Тео) - Ты же видишь в каком плачевном состоянии картина. Я не сомневаюсь, что это Халс, да и ты сразу признал руку мастера. А самое главное, что Хофстеде де Гроод, ну ты наверняка слышал о нём - критик, искусствовед, и прочее, прочее... так вот, доктор де Гроод пообещал найти покупателя для этой картины. Но, во-вторых, холст без подписи. А во-первых, в таком виде его на стену не повесишь. Только поэтому у меня и хватило денег выкупить его. Считай это моим вкладом в наше с тобой совместное предприятие. Работа - лучшее средство от любой хандры! Мы с тобой отреставрируем картину, и продадим её за хорошие деньги.
  (Хан) - Но ты ведь и сам мог...
  (Тео) - Мог. Но я хочу сделать работу качественно. Не столько даже ради будущего покупателя, а больше из уважения к мастеру. И без тебя мне тут не обойтись. Ты знаешь рецепты старинных красок.
  (Хан) - Все, кому интересно, знают рецепты старинных красок.
  (Тео) - Экий ты хитрец! Все знают, да не все умеют их приготовить. Ты - единственный, кто их использует. Рука у тебя набита. И почему-то я уверен, что есть в этих красках секреты, о которых в книгах не прочтёшь.
  (Хан) - Есть. Как не быть?
  (Тео) - Ну вот! Представь, лет через сто, после реставрации краски поменяют цвет, и те краски, которыми буду пользоваться я, станут отличаться от оригинальных. Владельцу картины снова придётся её восстанавливать, проклиная криворукого реставратора. Мне бы этого не хотелось. Да и тебе, я думаю, тоже. Ну так что? Ты согласен?
  (Хан) - Разумеется согласен.
  
  Куплет 3. (На протяжении арии происходит реставрация картины)
  Пускай с добром о нас упомнят,
  не будем ремесла стесняться.
  Мы безымянные фантомы
  спасём картину Франса Халса.
  
  Спасём от времени и тлена,
  вернём картину из забвения.
  Вся жизнь - сплошные перемены.
  Пусть что-то будет неизменно!
  
  Пройдут года, все канут в Лету,
  все сгинут в ненасытном чреве
  времен. Для нас звучат заветом
  слова Ars longa, vita brevis!
  
  Ars longa, Хан, искусство вечно.
  Жизнь коротка. И это грустно.
  Бал кончится, погаснут свечи.
  Но мы оставим след в искусстве.
  
  Припев:
  "Художник должен быть голодным" -
  не мысль, а чешуя проказы.
  Не слышал ничего подлее.
  
  Каким же надо быть животным,
  чтобы рожать такие фразы!
  Нет слов циничнее и злее.
  
  Художник будет неудобным,
  когда он сыт и независим,
  нуждой не скручен.
  
  Художник должен быть свободным
  проводником забытых истин.
  Чтоб мир стал лучше.
  
  Художник должен быть свободным!
  
  Куплет 4.
  Свободу можно заработать,
  украсть, лишиться за бесценок,
  Пьяней вина и слаще мёда
  свобода, Тео, стоит денег.
  
  А чтобы делать то, что хочешь,
  сначала сделай то, что нужно.
  Пусть это может быть и скучно -
  вписать желания в окружность
  
  возможностей и обстоятельств.
  И будем в гульденах купаться!
  Когда нам выдаст покупатель
  Наш гонорар за Франса Халса.
  
  Потом заняться можно главным,
  когда вас бедность не треножит.
  Мы имена свои прославим.
  Есть время, всё ещё возможно!
  
  Припев.
  
  Следующий эпизод лучше решить в жанре музыкальной пантомимы. Появляется доктор Хафстеде де Гроод с покупателем (это может быть и Даниэль ван Бойнинген). Происходит передача картины новому владельцу, уверенному, что совершил отличную сделку. На друзей-художников проливается денежный дождь. Покупатели уходят, друзья радуются. В разгар веселья вновь появляется теперь уже недовольный покупатель в сопровождении критика Абрахама Бредиуса.
  
  (Бредиус) - Простите, господа, что вынужден прервать ваше веселье! Это ведь вы продали вот этому господину полотно якобы принадлежащее кисти Франса Халса?
  (Тео) - Позвольте! Что значит это Ваше 'якобы'? Это и есть Халс! Это понятно любому! Авторство подтвердил и доктор Хафстеде де...
  (Бредиус) - Доктор де Гроод поменял свою точку зрения в процессе консультации со мной по поводу установления авторства. Смею вас заверить, что это всего лишь подделка. Причем гораздо более поздняя. Я верю, что вы и сами искренне заблуждались. Однако деньги придется вернуть. В противном случае мой клиент вправе подать судебный иск, и обвинить вас в преднамеренном введении в заблуждение. Или, проще говоря, в мошенничестве.
  (Клиент) - Да.
  (Хан) - Господин Бредиус, а вам не приходило в голову, что Вы можете ошибаться?
  (Бредиус) - Знаете что, молодой человек!..
  (Клиент) - Верните деньги!
  (Тео) - Хорошо, хорошо, мы вернём деньги. И все же, при всём моём уважении, на основании чего Вы утверждаете, что это подделка?
  Поскольку Тео полностью взял на себя общение с Бредиусом, раскиданные по комнате деньги приходится собирать Хану. Веником и совком.
  (Бредиус) - То есть моё мнение для вас не является достаточным аргументом? А впрочем, это неважно. Важно то, что в кругу людей действительно близких к искусству, в кругу профессионалов, моё слово почти закон, моё мнение - непререкаемо, а я, как эксперт...
  (Клиент) - Отдайте мои деньги!
  (Бредиус) - Э...
  (Тео) - Не беспокойтесь, пожалуйста! Мы сейчас вернем Вам ваши деньги. И всё же, господин Бредиус, скажите, проводилась ли экспертиза полотна?
  (Бредиус) - Э... Гхм... Картина подверглась глубокой реставрации. Признаю, она выполнена достаточно тщательно. После такой обработки довольно сложно провести научную экспертизу, которая дала бы стопроцентную гарантию точности выводов. Что, впрочем не помешало нам определить несоответствие сети кракелюр на грунте, подмалёвке и верхнем слое, а так же...
  (Клиент) - Где мои деньги?!
  (Хан, Тео и Бредиус) - Вот Ваши деньги!!!
  (Клиент) - Я буду считать мои деньги.
  Клиент отходит в сторону, и начинает тщательно считать купюры, раскладывая их по номиналам, собирая вместе, снова раскладывая и разглаживая деньги, откровенно любуясь ими.
  (Бредиус) - Так о чем?.. Да. Экспертиза была проведена в гаагском музее живописи, директором которого я являюсь. Хотя необходимости в ней я не видел. Мой профессиональный опыт и моё чутьё меня ещё ни разу не подвели. Я могу определить оригинал с первого взгляда, и так же, с первого взгляда различить подделку. Одно моё слово может заменить сертификат подлинности! На мнении таких специалистов как я и держится рынок живописи. Так-то.
  (Тео) - Господин Бредиус, раз уж у нас произошла некоторая заминка (клиент до сих пор пересчитывает деньги), не согласитесь ли Вы посмотреть вот на это.
  Тео разворачивает принесенную с собой картину и ставит ее на мольберт.
  (Бредиус) - Рембрандт! И в каком отличном состоянии! Не представляю, откуда он у вас, но если картина принадлежит вам...
  (Тео) - Нам, нам.
  (Бредиус достаёт лупу, внимательно рассматривает картину) - Прекрасно... Превосходно... Какой мазок, свет!.. Ну, что же, господа, смею вас заверить, что эта картина принадлежит кисти великого Рембрандта. Пусть это послужит вам моральной компенсацией за вашего поддельного Франца Халса. А о материальной стороне дела мы бы могли поговорить. Мой музей пришлёт вам официальное предложение о выкупе. Впрочем, вы знаете, что одного моего слова достаточно, как для заверения подлинности, так и для...
  Тео берет со стола нож и втыкает его в картину. Под ошалевшими взглядами всех присутствующих. Даже клиент отрывается от своего увлекательнейшего занятия. Тео разрезает картину наискось. Потом втыкает нож ещё раз, делает второй разрез.
  (Тео) - Эту копию делал я. От грунта до последнего мазка.
  Пауза.
  (Бредиус) - Ну, что ж, впечатляет. А знаете что? А ничего! Рынок живописи не рухнет из-за одной, пусть и блестяще исполненной мистификации. Если же Вы хотели скомпрометировать лично меня, то и тут Вас ожидает полное фиаско. Мой авторитет слишком устойчив, чтобы пострадать от экспрессивного жеста некоего безвестного рисовальщика.
  Всего хорошего, господа! На прощание бесплатный совет: займитесь тем, что у вас лучше всего получается, только оставьте в покое изобразительное искусство! Всего хорошего!
  Бредиус уходит с клиентом. Хан и Тео остаются.
  (Хан) - Ну, и что это было? Это тот же самый Теодор ван Вайнгаарден, который давал мне благоразумные советы?
  (Тео) - Как-то накатило, понимаешь...Меня просто взбесил этот напыщенный индюк!
  (Хан) - Н-да. Но счёт не в нашу пользу: индюк остался при своём положении и самомнении, а мы с неликвидным Халсом, резаным Рембрандтом и без денег. Но ты совершенно прав. И прав ты вот в чем: такое положение вещей невыносимо. Пока пустословие этих индюков в обществе будет цениться выше, чем наш талант, нам не выбраться из нищеты и безвестности.
  
  Сцена 5. Прощание.
  Хан начинает арию. К припеву входит Анна. Хан поёт первую фразу третьего куплета, и, взяв чемодан, уходит.
  
  (Хан и Анна)
  Куплет 1.
  Отбрось надтреснутый бокал,
  не зарабатывай на новый.
  Бывает, мы на всё готовы.
  Бывает, думаешь: "Настал
  
  день кардинальных перемен".
  Но снова наступает вечер.
  И неудачей изувечен
  ты прячешься в коробке стен.
  
  Припев.
  - Я уезжаю. - Уезжай!
  Дыры в пространстве не случится.
  На юг перелетают птицы.
  - Мне искренне, до боли жаль,
  что жизнь длиннее, чем любовь,
  что не случилось с нами чуда.
  Но я и вправду помнить буду...
  - О чем? Разбитую посуду
  уж не наполнить до краев.
  
  Куплет 2.
  За журавлем растает след.
  В руке продрогшая синица.
  Пусть неслучившееся снится.
  Закутайся покрепче в плед.
  
  Все перемены не к добру.
  Свернись в калач, закуклись в кокон,
  смотри на этот мир из окон -
  там осень. Рано по утру 
  
  Припев.
  я уезжаю. - Уезжай!
  Дыры в пространстве не случится.
  На юг перелетают птицы.
  Мне искренне, до боли жаль,
  что жизнь длиннее, чем любовь,
  что не случилось с нами чуда.
  Но я и вправду помнить буду...
  - Зачем? Разбитую посуду
  уж не наполнить до краев.
  
  Куплет 3.
  Я оставляю за спиной
  свою судьбу. - О да, немало!
  Пройдешь сквозь здание вокзала
  и больше не придёшь домой.
  
  Возьми сентябрьской прохлады,
  бездонной синевы небес!
  Каких еще ты ждешь чудес?
  Мы живы - большего не надо.
  
  Припев.
  - Ты уезжаешь. Уезжай!
  Дыры в пространстве не случится.
  Забудешь улицы и лица.
  Мне искренне, до боли жаль,
  что жизнь длиннее, чем любовь,
  что не случилось с нами чуда.
  Но я и правда помнить буду...
  
  Сцена 6. Вилла 'Примавера'.
  Вокруг накрытого стола сидят Ян Вермеер, Питер де Хох, Герард Терборх, Франс Халс. Костюмы первой половины XVII века: шляпы, перья, кружева. На столе фрукты, вино - натюрморт в стиле 'старых голландцев'. Ведут непринуждённую беседу, смеются, выпивают.
  (Терборх) - А вот вам еще какую историю расскажу! Один бюргер всю ночь пил, напился в лоскуты и приходит в храм на утреннюю службу...
  (Вермеер) - Герард, Вы эту историю рассказывали мне еще году в пятидесятом!
  (Терборх деланно обижается) - Мальчишка! Мог бы сделать вид, что не знаешь! Вот всё настроение рассказывать пропало.
  Вермеер делает фейспалм.
  (Халс) - О! Fabularum incredendarum hora adfuit. Да пусть расскажет! Нам с Питером любопытно.
  (Де Хох, заинтересованно) - А бюргер католиком был или кальвинистом? Это, знаете ли весьма существенный момент.
  (Терборх) - Ой, да какая теперь разница кальвинист, католик! После того, как католическая Франция присоединилась к протестантской коалиции я вообще перестал что-либо понимать. Не важно! Ну, пусть кальвинистом. И вот он, кальвинист этот... Я забыл о чем начал рассказывать. Питер, ты меня с этим кальвинистом совершенно запутал! Ян, о чем я рассказывал?
  (Вермеер) - О том, как похмельный бюргер заснул во время мессы.
  (Халс) - Мессы? Так значит, всё же католик?
  (Терборх) - Ну, значит католик. Не в этом же дело! Вы послушайте!..
  (Де Хох) - Герард, этот ваш персонаж так быстро прыгает из одной конфессии в другую, что это вызывает у меня головокружение и подспудную к нему неприязнь. Что за человек, если так быстро меняет убеждения? Причем фундаментальные убеждения для всякого доброго христианина.
  (Халс) - Может быть выпьем, для лучшего понимания? А потом Герард продолжит свою историю. А мы не будем его прерывать.
  Пьют. Входит ван Меегерен со стаканом в руке.
  (Терборх) - О! А вот и наше юное дарование! Я же говорил - придет! А вы мне...
  (Вермеер) - Ну, просто сегодня он несколько задержался. Я и подумал было...
  (Хан) - Вечер добрый. Вы бы хоть закусывали, господа!
  (Терборх) - А нам не нужно!
  (Хан) - Это ещё почему?
  (Де Хох) - Не догадываешься?
  (Халс, морщится) - Давайте не будем об этом!
  (Хан) - Прошу прощения!
  (Терборх) - Вот, Ян, смотрите, какой воспитанный молодой человек! Ему намекнули на его бестактность, и он тут же извинился.
  (Де Хох) - Да уж. Извиняться перед собственными галлюцинациями - это знаете ли, просто верх интеллигентности.
  (Халс) - Питер, я же просил!
  (Де Хох) - Франс, вы мертвы уже почти триста лет. Всё никак не привыкнете?
  Франс Халс демонстративно отворачивается от де Хоха. Шумно выдыхает.
  (Вермеер) - Питер, и правда, зачем Вы так? Франс, не обижайтесь, мы все в одинаковом положении. Ну, кроме Хенрикуса. Кстати, Хенрикус, каким образом Вы к нам сегодня попали? Снова кокаин?
  (Терборх) - Кокаин? Я помню губернатор Эссекибо Адриан Гроненеген прислал в Антверпен целый флейт с листьями коки. Прекраснейшее средство от головной боли, я вам скажу! Мне очень помогало. Я и нашему доброму королю Филиппу IV настоятельно рекомендовал. Он очень меня благодарил, за этот дельный совет.
  (Хан) - Нет, нет, господин Вермеер. Сегодня только абсент.
  (Терборх) - Абсент? Ян, а плесните-ка старику абсента! Никогда не пробовал.
  (Халс) - In me est malo animo. Salve, fervidum vinum!
  (Вермеер) - Герард, Вы уверены? - Терборх делает повелительный жест рукой. Вермеер наливает, Терборх выпивает махом. Глаза его широко раскрываются, он ставит бокал на стол и замирает с открытым ртом.
  (Вермеер) - Хенрикус, нам очень приятно ваше общество, однако мне кажется, что Вы разрушаете себя. Ваш друг Теодор очень верно сказал, что работа - лучшее средство от любой хандры. Может быть Вам стоит занять себя чем-то более достойным, чем пить до потери связи с реальностью, да малевать портреты всяких нуворишей?
  (Халс) - А чем плохи портреты? Вон наш уважаемый маэстро Терборх обрёл известность благодаря портретам.
  Маэстро Терборх всё ещё сидит выпучив глаза и открыв рот.
  (Вермеер) - Как бы Вам пояснить, Франс? Люди, которых писал наш маэстро были... Это были последние рыцари, Франс. Это был закат эпохи. На их лицах лежал отблеск собственных великих свершений, отблеск великих деяний их предков. На подписание мюнстерского мира съехался весь цвет Европы. И наш маэстро Терборх очень удачно там оказался. Что ни в коей мере не умаляет его достоинств, как живописца. Но удача - великая вещь. Вот наш юный друг несомненно талантлив, но неудачлив. Он поставил изготовление парадных портретов на поток, зарабатывает неплохие деньги, но это всё не то. И люди не те, и портреты... Поэтому он и предпочитает коротать время в нашем с вами обществе.
  (Халс) - Понятно.
  (Де Хох) - У неудачи нашего друга есть имя.
  (Халс) - Вот как?
  (Вермеер) - Питер прав. Его зовут Абрахам Бредиус.
  (Де Хох) - Твой, кстати, коллега, Ян, - тоже эксперт!
  (Вермеер) - Питер, Вы напрасно пытаетесь меня уколоть! Я, в отличие от этого пресловутого Бредиуса, действительно разбираюсь в живописи. Поскольку и сам художник не из последних. Я как и Вы член гильдии святого Луки...
  (Де Хох, смеется) - Ладно, ладно, Ян! Я был несправедлив, поставив тебя на одну полку, с этим, как там Тео его назвал?
  (Хан) - Напыщенным индюком.
  (Вермеер) - В точку! Друзья мои, а у меня родилась презабавнейшая идея, как нам проучить этого 'эксперта'. Допустим, мы с Хенрикусом в соавторстве, напишем картину...
  (Де Хох) - Ян, у тебя нет ручек!
  (Вермеер) - Пустяки. Ручки есть у Хенрикуса. Тут важна сама идея: Бредиус ошибется в любом случае - не важно признает ли он картину моей или нет!
  (Терборх) - Ого! Ну ничего себе!!!
  (Де Хох) - Отмер?
  (Терборх) - Гхм... Ну, не совсем. Но в некотором смысле... Так, что я пропустил?
  (Халс) - Герард, твой ученик пытается втянуть нашего юношу в сомнительное предприятие. Впрочем, я понимаю, что это необходимо им обоим. И даже понимаю для чего.
  (Терборх) - Гхм... Поясните!
  (Халс) - Ян хочет написать картину руками Хана. Таким образом Ян собирается творчески переосмыслить, и воплотить в жизнь тезис одного моего хорошего знакомого: cogito ergo sum.
  (Де Хох) - Этот твой хороший знакомый, был чрезмерно умён. До того, что умудрился потерять голову.
  (Халс) - Это пустяки. 'Творю - значит живу' - звучит ничуть не хуже. Ну, а Хану эта работа необходима, чтобы выбраться со дна мрачной меланхолии, а заодно вывести на чистую воду своего недоброжелателя, жуткого невежду, доктора искусствоведения Абрахама Бредиуса. И всю свиту его подпевал заодно.
  (Терборх) - А что? Идея не лишена изящества! За это стоит выпить. Только не абсента, Ян! Налейте мне старого доброго андалузского! Мы, знаете ли, с нашим добрым королем Филиппом IV, сошлись во мнении, что виноград, выросший на красных песках Андалусии, раздавленный прекрасными ножками пятнадцатилетних красоток...
  (Де Хох) - Герард! Куда-то не туда тебя понесло.
  (Терборх) - Ах, да. Так вот, идея не лишена изящества! Я бы и сам не отказался поучаствовать.
  Выпили.
  (Халс) - Никто бы не отказался поучаствовать. Ars longa vita brevis - эту фразу теперь понимаешь как нельзя лучше.
  (Вермеер) - Вам ли, Франс, пенять на короткую жизнь?
  (Халс) - Любая жизнь коротка только потому, что конечна. Ян, никто не собирается отнимать у тебя 'право первой ночи'. Идея твоя - тебе первому и начинать. К тому же твоя жизнь была действительно короткой. Тут важно принципиальное согласие нашего юного друга. Но, право, какая соблазнительная идея: написать постскриптум после бытия.
  (Вермеер) - Хенрикус, Вы согласны?
  Все четверо выжидательно смотрят на Хана. Хан колеблется.
  (Хан) - Вы... Вы действительно этого хотите? Но как это будет выглядеть...
  (Де Хох) - Хан, мы же не говорим о банальной подделке. Каждый из нас мечтает написать ещё хотя бы одну картину, чтобы сказать недосказанное при жизни. Если мы сможем это сделать с твоей помощью...
  (Халс) - Опасаешься вступить в конфликт с законом?
  (Хан) - Ну... И это тоже.
  Халс достает откуда-то из-за спины фолиант. Сдувает пыль. Листает.
  (Халс) - 'Римское право', основа гражданского и уголовного законодательства любой европейской страны. Сейчас... А! Вот! 'Doctoribus atque poetis omnia licent'! Ученым и поэтам можно всё. Omnia, Хан! Твоя работа будет находиться на стыке непознанного и прекрасного. То есть подпадает под эту статью закона полностью.
  (Вермеер, забирает у Халса фолиант, достает из него бутылку, книгу выбрасывает, а бутылку откупоривает, разливает) - Это все казуистика, Хенрикус. С помощью писаных законов можно лишь слегка притушить человеческие страсти, но достигнуть гармонии, увы... А мы ведь с Вами стремимся к гармонии, не так ли? В стремлении к совершенному, нельзя ориентироваться на изменчивую законность и нравственность. Смешно и странно обращать внимание на заборы, когда летишь к звёздам.
  (Хан, неуверенно) - Ну, хорошо. Но как это сделать технически?
  (Халс) - Si inverecundus nimis es, nihil est infectum.
  (Терборх) - А какие ты видишь трудности?
  (Хан) - Ну скажем, высыхание верхнего слоя краски происходит довольно быстро. Но старые картины легко отличить от новых. Там спекание красок происходит десятилетиями.
  (Терборх) - Ты вдумайся в то, что говоришь! Спекание!
  В этот момент собеседники по одному покидают Хана. Звучат, постепенно отдаляясь, только их голоса. Хан остаётся один за столом. Он ведет монолог, реплики Терборха - эхо его мыслей.
  (Хан) - Спекание? А если положить в печь готовую картину, выпарить влагу из красок, то и получится эффект равный течению столетий. Тут главное подобрать соответствующую температуру. Взять старинную картину, не представляющую ценности, снять верхний слой, вот и готова основа - старинный подрамник с холстом, и уже с грунтом и кракелюрами. Но кракелюры должны проступать от основы до верха. Ведь трещины будут только на нижнем слое.
  (Терборх) - Трещины!
  (Хан) - Трещины? Прокатать картину на валу, наверняка свежая краска треснет над уже сложившейся сетью кракелюр. Впрочем, прописать верхний слой в соответствии с нижним я смогу. А отложения в трещинах? Там веками копится пыль и сажа.
  (Терборх) - Сажа!
  (Хан) - Сажа? Китайская тушь состоит из сажи! Нанести слой туши, она проникнет в кракелюры, а лишнее убрать скипидаром. Лак убережёт краски. Как я раньше не додумался?!
  (Де Хох) - Потому что не думал.
  (Вермеер) - Хенрикус, соглашайтесь! Вы слишком талантливы, чтобы пропасть в безвестности.
  Шум дождя и приближающейся грозы за окнами.
  (Хан) - Хорошо, я согласен. Вермеер Делфтский, после своей смерти, снова явит себя людям, как Христос в Эммаусе явил себя ученикам, преломив хлеб... Вот! Вот он - сюжет картины! 'Христос в Эммаусе'. Ян бы оценил соль шутки.
  Хан делает длинный глоток из стакана.
  (Голос Вермеера) - Я оценил.
  Гроза за окнами усиливается. В окнах видны отсверки молний.
  (Хан) - Какая гроза! Кого-то она застанет в пути...
  Да, но мне нужна подходящая натура. Где же мне взять лицо для лика Христа?
  Слышен стук в дверь.
  Кто бы это мог быть в такую пору? (Снова стук в дверь) Да в такую погоду! Сейчас!
  Хан идет к двери, отпирает её. Шум ветра и ливня усиливается. Яркая вспышка молнии освещает Христа, стоящего за дверью. Хан закрывает лицо руками и отворачивается. Полная вырубка света. В темноте продолжительный раскат грома.
  (Джузеппе) - Сеньор, разрешите мне войти и переждать у Вас непогоду!
  Свет постепенно возвращается. В дверях стоит человек в простой одежде и грубых ботинках.
  (Хан) - Да. Конечно. Входите!
  (Джузеппе) - Я один, сеньор.
  (Хан) - Ну, тогда, заходи! - бродяга мнется у порога, он стесняется пройти дальше, потому что с его волос и одежды капает вода. Хан, поняв его затруднение - Погоди, я сейчас принесу полотенце! - выходит, слышен его голос - Как ты оказался на горном перевале ночью?
  (Джузеппе) - Я рассчитывал до темноты спуститься к побережью. Но налетели тучи, и быстро стемнело. Пришлось идти медленнее. Ну, а потом наступила ночь, и гроза догнала меня. Это большая удача, что я увидел свет в окне Вашего дома.
  Хан появляется с большим светло-синим полотенцем, накидывает его на бродягу. Тот вытирает голову, руки, и остается в накинутом покрывале.
  (Хан) - Говоришь, удача? Садись к столу, поешь!
  (Джузеппе) - Да, провидение привело меня к Вашему порогу. Иначе и не знаю, как бы я пережил эту ночь. Вы очень добры, сеньор.
  (Хан) - Ешь, и рассказывай!
  Бродяга садится за стол. Посадить его нужно в таком ракурсе, чтобы зритель увидел фрагмент 'Христа в Эммаусе'. Берет хлеб. Ломает его. Небольшими кусками кладет в рот. Ест, что впрочем не мешает ему поддерживать беседу.
  (Джузеппе) - О чем, сеньор?
  (Хан) - Кто ты? Как тебя зовут? Откуда и куда ты идешь?
  (Джузеппе) - Меня зовут Джузеппе, сеньор. Джузеппе Старичели. Я работал во Франции, там строили железную дорогу. Сейчас я возвращаюсь домой. - спохватившись, - У меня есть деньги, сеньор. Я могу заплатить за ужин и ночлег.
  Хан берет бумагу и начинает эскиз.
  (Хан) - Джузеппе, не нужно ничего платить. Так почему ты идешь пешком? Почему ты не поехал железной дорогой?
  (Джузеппе) - Не все, кто строит дороги, может по ним ездить, сеньор. Так уж всё устроено.
  (Хан) - С этим не поспоришь.
  (Джузеппе) - На те деньги, что нужно выложить за билет, моя семья может жить целый месяц. А то и два. У нас в северной Италии много голодных ртов. А денег мало.
  (Хан) - Джузеппе, у меня есть к тебе предложение. Задержись на несколько дней в этом доме. Я прошу тебя о помощи: я пишу картину, и мне нужна натура. Если ты останешься и будешь позировать мне, я тебе заплачу.
  (Джузеппе) - Я согласен помочь Вам, сеньор. Но денег я не возьму. Достаточно будет еды и ночлега. Это честный обмен. У нас в Италии художники в большом почёте: мой отец и назвал меня Джузеппе в честь великого земляка Джузеппе Вермильо. Но художника из меня не получилось... А можно мне взглянуть? (Имеет ввиду эскиз, который делает Хан)
  (Хан) - Конечно.
  Джузеппе заглядывает в эскиз, но тут же в неподдельном страхе отшатывается. Выскакивает из-за стола.
  (Джузеппе) - Нет, нет, сеньор! Пожалуйста, не надо этого делать!
  (Хан) - В чем дело, Джузеппе? Что тебя так напугало?
  (Джузеппе) - Но ведь это же... Вы ведь рисуете Христа!
  (Хан) - Да. Для того я и просил твоей помощи.
  (Джузеппе) - Простите, сеньор, я не могу. Это грех.
  (Хан) - Я вижу ты человек верующий.
  (Джузеппе) - Конечно. Как может быть иначе? А Вы?..
  (Хан) - А я? Не знаю. Не стану тебе врать - скорее нет. Но в чем же ты видишь тут грех?
  
  Ария Джузеппе.
  Сеньор, не надо делать из меня картину!
  Пусть я кажусь Вам на Христа похожим,
  но это грех - мою простую мину
  уравнивать с пресветлым ликом божьим.
  
  Сеньор, простите, человек я тёмный.
  Но Вы поймите бедного бродягу:
  Спаситель нес свой крест. Он неподъемный!
  взвалив его, не сделаю ни шагу.
  
  Я свой несу. Мне этого довольно.
  Господь на тяготу мою дает мне силы.
  Бывает, что грешу непроизвольно,
  но я хочу быть честным до могилы.
  
  На пальцах ногти с траурной каймою,
  в мозолях руки. Никуда не денешь.
  Но, думаю, стесняться их не стоит:
  Мои ладони - признак чистых денег.
  
  Я человек простой - я верю в Бога.
  У нас в деревне Он не на иконе.
  Господь стоит у каждого порога,
  и пищу мы берём с его ладони.
  
  У нас не верить в Бога невозможно:
  Он так же вездесущ, как купол неба.
  А Вы ученый - Вам поверить сложно.
  Вам дай свидетельства сложней вина и хлеба.
  
  Я путник, не осиливший дорогу.
  Вы, давший пилигриму кров и пищу,
  хоть и не верите, однако ближе к Богу,
  чем те святоши, что наживы ищут.
  
  И если по делам судить, а не по вере,
  коль Вы бываете добры так к людям,
  то Вам должно воздаться в полной мере.
  Молиться же за Вас другие будут.
  
  (Хан) - Спасибо тебе на добром слове, Джузеппе. И я понял тебя. Но мне так необходима твоя помощь!
  К этому моменту оба находятся на ногах.
  (Хан) - Вот что, я подумал: я принесу клятву перед Богом, которая отведет от тебя возможность грехопадения. Хотя, я, честно, не вижу, в чем оно может заключаться. Ведь искра божья есть в каждом из нас, не так ли?
  (Джузеппе) - Истинно так, сеньор.
  (Хан) - Хорошо. Слушай, и будь свидетелем моей клятвы!
  Боже, если ты существуешь, не осуди, прошу тебя, этого человека за то, что он участвовал в моем творении: если это грех, то я беру его на себя целиком и полностью. Боже, если ты существуешь, не сочти за злой умысел то, что я осмелился избрать для своего творения библейскую тему. Я не хотел оскорбить тебя.
  
  Сцена 7. Спагетти на ушах.
  1937 год. Квартира члена парламента Грегора Боона, старого приятеля Хана. Входит Хан, Боон радушно встречает его широко раскинув руки. Обнимаются. За Ханом входят носильщики, ставят картину (лучше сделать ящик, который трансформировался бы в постамент для картины). Хан расплачивается. На протяжении этого и далее происходит диалог.
  (Боон) - Хан, дорогой мой! Куда же ты пропал? Как я рад!
  (Хан) - И я бы век тебя не видел, дружище, если бы не нужда!..
  (Боон) - Признаюсь, твоё маловразумительное письмо, что ты прислал мне с Лазурного берега, меня позабавило: сплошные восторги по поводу находки какой-то картины. 'Фантастика! Открытие!' Так это она?
  (Хан) - Да. Я выкупил это полотно по случаю у одной богатой итальянской вдовы.
  (Боон) - Кто она? Как её зовут?
  (Хан) - Её зовут Мавруке. Баронесса. Вдова барона... ди Спагетти!
  (Боон, задумчиво) - Спагетти? Спагетти... что-то знакомое...
  (Хан) - О, да! Это одна из старейших в Италии аристократических фамилий. Я вижу в твоих глазах, дружище, огонёк недоверия. Пожалуй, я расскажу тебе историю моей чудесной находки:
  
  Дуэт Хана и Георга.
  (Хан) - Их замок стоит в предгорьях.
  Барон баснословно богат.
  Из окон видать Средиземное море
  и большой апельсиновый сад.
  
  Барон поклонник искусства,
  у него есть собранье картин.
  А так же большое и светлое чувство
  к жене. И коллекция вин.
  
  (Боон) - Причём здесь вино? (Хан) - Послушай!
  Барон поскакал на коне,
  чтобы нарвать цветов самых лучших
  своей молодой жене.
  
  Но перед долгой отлучкой
  барон выпивает вина.
  А чтобы не пить шардоне в одиночку,
  поит своего скакуна.
  
  (Боон) - Что, конь пил вино?! (Хан) - Конечно!
  В Италии все пьют вино!
  Живет там народ совершенно беспечный,
  у них так заведено.
  
  И вот на горной дороге
  они не вошли в поворот.
  У коня запутались задние ноги,
  и рухнул в ущелье скот.
  
  Барон вместе с ним, конечно.
  И в этом вина вина.
  Горюет и плачет теперь безутешно
  оставшись одна жена.
  
  Ей в замке одной тоскливо.
  Конечно, когда один,
  и только глядят на тебя молчаливо
  лица со стен из картин,
  
  поневоле становится страшно.
  Баронесса так рада гостям.
  И вот какая удача - однажды
  я сам оказался там!
  
  Мы много гуляли по замку,
  общались и пили вино.
  И вдруг на чердаке, без рамки
  увидел я полотно...
  
  Я встал с картиной рядом.
  Чуть голову наклоня,
  Прекрасным, печальным взглядом
  Спаситель смотрел на меня...
  
  (Боон) - И что же случилось далее?
  (Хан) - Мавруке рассталась с холстом.
  (Боон) - Но как же ты из Италии
  уехал, что было потом?
  
  Как ты сумел покинуть
  страну? Это невозможно!
  Как ты провёз такую картину
  через границу с таможней?
  
  (Хан) - Вот что узнать ты хочешь!
  С контрабандистами, морем,
  мы тёмной дождливой и ветреной ночью,
  тихо прокрались, как воры.
  
  Боцман шептал 'Vaffanculo!',
  наверно молился богине,
  чтобы наш след не взяли акулы
  диктатора Муссолини.
  
  (Боон) - У Муссолини акулы?!
  (Хан) - Акулы. Притом ручные.
  Они на границе несут караулы
  словно собаки цепные.
  
  Но нам улыбнулась удача:
  укрыли нас дождь и тучи.
  Могло всё сложиться довольно мрачно,
  А кончилось как нельзя лучше!
  
  Дружище, прошу помоги мне -
  посредником будь в продаже
  этой прекрасной, бесценной картины!
  (Боон) - Я честно, обескуражен,
  
  просьбой несколько странной.
  Ты предоставишь мне смету -
  стоит ли сделка моих стараний?
  Я даже не знаю, что это
  
  картина или икона...
  (Хан) - Ну, где-то полмиллиона.
  (Боон) - Что?!! Это вот стоит полмиллиона?!!
  (Хан) - Ну, да. Где-то полмиллиона.
  
  (Боон) - Полмиллиона, полмиллиона...
  Это вообще законно?
  (Хан) - Ну, это цена для аукциона.
  А так, где-то полмиллиона.
  
  (Боон) - О, Боже мой! Полмиллиона!!!
  А если мне долю вычесть...
  (Хан) - Ну, если продастся за полмиллиона,
  то доля твоя сотня тысяч.
  
  (Боон) - Ааааааааааааааааааааааа!
  Оооооооооооооооооооооо!
  Идёт вокализ и танец Боона
  на все полмиллиона.
  С балеринами, шампанским, яхтами, драгоценностями, и прочими милыми сердцу всякого парламентария вещами и явлениями.
  После наплыва грёз и эмоций, Боон совершенно обессиленный падает в кресло.
  (Хан) - Грегор, я правильно понимаю, ты согласен участвовать в продаже?
  (Боон) - Знаешь, дружище, я всё же член парламента! И у меня безупречная репутация, которой я очень дорожу. За сто тысяч я согласен продать даже себя.
  (Хан) - Я в тебе и не сомневался. Об одном прошу: не упоминай обо мне в связи с этой сделкой.
  (Боон) - На этот счёт можешь быть совершенно спокоен. Коммерческая тайна - для меня святое.
  
  Сцена 8. Экспертиза.
  Присутствуют Грегор Боон, Даниель ван Бойнинген, Джуст Хоогендайк, Абрахам Бредиус, Хофстеде де Гроод, Дирк Ханнема, прочие эксперты и критики. Картина 'Христос в Эммаусе' до времени накрыта полотном.
  (Боон) - Господа, я собрал вас всех сегодня, для того, чтобы провести предварительную экспертизу и оценку одной картины. Сразу оговорюсь: продавец останется анонимным. Скажу только, что картину из личного собрания продает наследница известной аристократической фамилии. Все мы понимаем, что аристократы не любят, когда становится известно об их финансовых затруднениях. Поэтому надеюсь, вы проявите в этом вопросе такт и понимание, и не сделаете попытки выяснить больше, чем вам уже известно. Теперь к самой картине. Voila!
  Грегор Боон артистическим движением срывает полотно с картины. Абрахам Бредиус вскакивает с кресла, но тут же хватается за сердце. У него подгибаются колени, он хрипит нечто нечленораздельное. Он бы упал, но его подхватывают, усаживают на диван, несут воды... В общем начинается бестолковая суета вокруг внезапно занедужившего. Участливые вопросы о самочувствии и проч.
  (Бредиус с полотенцем на голове, с расстёгнутой манишкой) - Вы... вы понимаете, что это? Нет, вы не понимаете, что это! Я сейчас... Сейчас объясню. Не нужно никакой экспертизы. Впрочем, пусть будет. Это не имеет значения. Простите, господа, что заставил вас волноваться! Карл, дорогой, дайте я обниму Вас! И прикажите подать коньяка! Повод есть. Ну, и для расширения сосудов. А то я, знаете, несколько разволновался.
  Вот что я вам скажу, друзья мои. Нет универсального ответа на вопрос 'в чем смысл жизни?'. Каждый по своему отвечает на него, если, конечно, вообще задумывается над этим. Я же давно для себя решил, что жизнь моя посвящена живописи. И видит Бог, я искушён в этом вопросе более многих. По крайней мере о 'старых голландцах' я знаю практически все. Всё, что известно на настоящий момент. Однако, есть вещи, события, которые скрыты от нас пологом времени. Искусствоведение - это наука, господа. И, как во всякой науке, здесь есть гипотезы, теории, открытия.
  Так вот, господа, эта картина принадлежит кисти нашего великого соотечественника Йоханнеса Вермеера Делфтского. И я... я ждал её всю жизнь. Я знал, что Вермеер должен был написать нечто подобное. У всех художников того периода есть произведения на библейскую тему. И только у Вермеера мы не знаем ни одного. В своей монографии по Яну Вермееру я предположил, нет, я предсказал, что у него есть картины библейской тематики. Я опасался того, что они навсегда утрачены. Но нет! Вот перед нами это полотно. И оно подтверждает, что я был прав! Я был прав в своих предположениях. Прав в своих оценках. Прав в выборе жизненного пути!
  Итак, я подтверждаю, что это Ян Вермеер. Я вижу, я чувствую его руку. Я вижу сияние, присущее только его картинам. А теперь приступайте!
  Эксперты приступают к осмотру картины:
  - Росчерк подписи одним мазком соответствует.
  - Спекание красок соответствует предполагаемому возрасту.
  - Ткань и плетение полотна соответствуют эпохе.
  - Гвозди кованые, коррозия, расположение в подрамнике соответствует.
  - Дерево подрамника: высыхание соответствует возрасту.
  - Пыль в кракелюрах: отложения соответствуют.
  - Следы воздействия высоких температур...
  - Не очень умелая попытка реставрационных работ...
  (Бредиус) - Химический анализ состава красок и рентгенологическую экспертизу мы проведём в нашем музее. Впрочем, это уже формальности. И без того ясно, что перед нами подлинник. Подготовку картины к выставке следует поручить нашему старейшему реставратору господину Лютвийлеру.
  Карл, полотно бесценно. Ян Вермеер - это художник художников. Невозможно допустить, чтобы этот шедевр был продан за границу. Произведения голландских живописцев украшают стены французских, английских, итальянских галерей. Но наше поколение должно прозреть! Мы обязаны вернуть национальное достояние в наши музеи. И, для начала, пора перестать раскидываться шедеврами. Грегор, я надеюсь Вы, как член парламента, сделаете всё для того, чтобы национальное достояние не покинуло пределов Родины! Я же приложу все силы к поиску меценатов и настоящих патриотов. (Обращаясь к д-ру Ханнема) Коллега, Вы согласны со мной?
  (Дирк Ханнема) - Более того! Я настаиваю на том, что музей Бойманса, при поддержке наших меценатов, внесёт основную сумму выкупа. Но за это будет иметь приоритетное право устроить премьеру выставки картины.
  (Бредиус) - Великолепно! Даниэль?
  (Бойнинген) - Я верю Вам, Абрахам. Я в доле.
  (Хоогендайк) - Пусть это не принесёт мне прибыли, но мой долг, как патриота и гражданина, участвовать в выкупе картины.
  (Бредиус) - 'Общество Рембрандта', думаю тоже меня поддержит. Я и сам внесу некоторую сумму...
  
  Проходная сцена. Журналисты, публика.
  Сенсация! Сенсация! Сенсация! Сенсация!
  Культурное наследие вернулось нашей нации!
  Готовят экспертизу, проводят консультации
  искусствоведы, критики с серьёзной репутацией!
  
  (Бредиус) - Это как раз тот случай, когда чудесная подпись I.V.Meer и пуантилье на хлебе, который Христос собирается благословить, не потребовались бы, чтобы убедить нас: перед нами шедевр. Я бы даже сказал, тот самый шедевр Йоханнеса Вермеера Делфтского, и кроме того, одно из самых впечатляющих его творений, сильно отличающееся от прочих картин мастера. И всё же - безусловно и несомненно, это его творение.
  
  Находка! Доктор Бредиус готовит диссертацию!
  Поставьте срочно в номер! Владею информацией
  для полосы газетной, журнальной публикации,
  когда начнётся выставка. Да, будет презентация!
  
  (Человек в плаще звонит по телефону) - Примите телеграмму. Да, срочная. Нью-Йорк. Офис мистера Дювина. 'Видел сегодня большого Вермеера приблизительно три на четыре фута ужин Христа в Эммаусе предполагаемая принадлежность частная семья точка подтверждение подлинности сертификат Бредиуса который пишет статью в ноябрьский берлингтон мэгэзин точка цена пятьсот пятьдесят тысяч гульденов или девять миллионов долларов точка картина подделка самого дурного качества точка'.
  
  Не может быть сомнений! Какая провокация!
  Никто вам не поверит, долой инсинуации!
  Исключена возможность любой фальсификации!
  Вернулся к нам Вермеера шедевр из эмиграции!
  
  (Боон) - Нам весьма быстро удалось найти благородных людей, готовых подключиться к выкупу картины. Это доктор Ханнема, директор музея Бойманса. Это господин Хоогендайк самый авторитетный и уважаемый антиквар в Нидерландах. Это промышленник и настоящий патриот господин ван дер Ворм, он заплатил большую часть запрошенной цены - 520 тысяч гульденов! Остальное взяло на себя Общество Рембрандта - согласно единодушному решению всех его членов, в том числе господина Бредиуса.
  
  Нет это не фантастика, и не галлюцинация!
  Лютвийлер роттердамский проводит реставрацию.
  Восторженные мнения, статьи и интонации.
  Накал страстей у публики подходит к кульминации!
  
  Сцена 9. Финал первого акта.
  1938 год. Амстердам. Музей Бойманса. Толпа. Подиум. На постаменте картина пока закрытая тканью обвязанной красной лентой. Пышность и торжественность обстановки таковы, что способны убедить толпу посетителей сразу же, как только они переступают порог музея, в том, что они присутствуют при исторической церемонии и их чувства не могут не соответствовать величию события. Красные ковры, присутствие официальных лиц, среди которых директор музея Дирк Ханнема, эксперт Абрахам Брёдиус, член парламента Грегор Боон, торговец Джуст Хоогендайк, стражи в парадной форме - посетитель уже ошеломлен всем этим церемониалом, прежде чем он получит возможность полюбоваться в течение нескольких мгновений самим шедевром. Саму картину охраняет военный караул, и к ней никого близко не подпускают. Если кто-либо из зрителей делает шаг вперед, чтобы более подробно рассмотреть знаменитый вермееровский ярко-синий цвет или выражение лица Христа, его тотчас же решительно отстраняют на достаточное расстояние. Среди праздной толпы и репортёров Хан, Тео ван Вайнгаарден.
  Брёдиус, что-то взволнованно говорит директору музея. Сквозь нетерпеливый шум толпы мы слышим:
  (Брёдиус) - Я всегда говорил, что это случится! Я предвидел и предсказал её появление! В творчестве Вермеера зияла огромная лакуна. В ней просто обязаны были скрываться картины на библейскую тему. Я и писал много на эту тему. И вот! Вот теперь все воочию убедятся в правоте моих слов!
  (Ханнема) - Дорогой, Абрахам, никто никогда и не сомневался в Вашей компетентности в вопросах изобразительного искусства. А уж по Вермееру Вы общепризнанный эксперт. Поэтому я и просил Вас сказать несколько слов перед открытием выставки.
  (Брёдиус) - Да, да, конечно. Но я так взволнован! Эта находка просто вершина моей деятельности!
  (Хоогендайк) - Пожалуй, пора начинать. Не то нас просто растерзают нетерпеливые поклонники изобразительного искусства.
  (Ханнема) - Вы совершенно правы. (Обращаясь к толпе) - Дамы и господа! Сегодня поистине незабываемый момент в истории живописи. Находка доселе неизвестного произведения Вермеера Дельфтского являет собой сенсацию мирового масштаба. Это великий момент! И вы все его зрители и участники. К сожалению, наш музей одновременно не может вместить всех желающих увидеть это великолепное произведение. Но эта картина, несомненно, войдёт в наш 'золотой фонд', и теперь будет выставлена в нашей галерее. Так что все желающие в свое время смогут полюбоваться творением великого соотечественника. Я предоставлю слово критику и искусствоведу, директору музея живописи в Гааге господину Абрахаму Бредиусу, известному знатоку творчества Вермеера. Господин Бредиус, в числе прочих экспертов, после тщательного изучения, лично подтвердил подлинность полотна, и принадлежность его кисти великого Яна Вермеера.
  (Бредиус) - Спасибо. Это великолепное произведение Вермеера, великого Вермеера Дельфтского, возникло благодаря Богу из тени забвения, где оно пребывало в течение многих лет, в своей столь же свежей и девственной красоте, как если бы оно только что вышло из-под кисти художника. Сюжет картины почти уникален для всего его творчества: в нем заключена такая глубина чувств, подобно которой нельзя найти ни в одной из его других картин. Мне с трудом удалось справиться со своими эмоциями, когда впервые я увидел этот шедевр, и многие, кому посчастливится любоваться им, испытают то же самое. Композиция, экспрессия, цвет - все сливается воедино в этом творении самого высокого искусства, самой подлинной красоты.
  Под звуки фанфар Бредиус и Ханнема разрезают ленту, полотно спадает, зрителям открывается картина 'Христос в Эммаусе' написанная ван Меегереном. Фотографы, репортёры, обыватели стремятся оказаться поближе к картине. Но караул не даёт подойти близко, публику держат на почтительном расстоянии. Организуется очередь, люди проходят мимо картины, задерживаясь у неё лишь по несколько секунд. Слышны восхищённые восклицания. Когда Хан оказывается напротив картины, он пытается подойти, но его отстраняют от картины.
  (Хан, во всеуслышание) - По-моему, это подделка!
  Тео и окружающие их посетители недоуменно уставились на него.
  (Хан) - Точно говорю - подделка! Мазок и композиция ниже всякой критики.
  Низкопробная подделка. Я бы сделал лучше! Никаких библейских Вермееров вообще не бывает!
  Его выталкивают из очереди. Слышны восклицания 'Наглец!', 'Сумасшедший!' Хан смеётся. Он оказывается за толпой, и поверх голов смотрит на картину.
  (Тео с негодованием) - Хан, это уже слишком! Твои обвинения абсурдны и беспочвенны! Неужели ты не видишь?!..
  (Хан) - Ладно, ладно. Кто знает, может быть эта грубая подделка и вправду Вермеер.
  Тео уходит от Хана и пытается снова пробраться к картине.
  К Хану подходит Грегор Боон.
  (Боон, улыбаясь) - Хан, дорогой мой, к чему эта демонстрация несогласия? К чему эти публичные демарши? Ведь Вы сами нашли этот бесценный самородок. Я сумел продать его, не без пользы для себя. А Вы... Вы теперь состоятельный человек! Так что давайте поздравим друг друга!
  (Хан) - Возможно, Вы и правы, Грегор. Возможно, Вы и правы.
  Боона окликают, он уходит. К Хану подходит Бредиус.
  (Бредиус) - Смотрите, Хан? Смотрите! Вот истинное искусство! То, чему Вы всю жизнь пытаетесь подражать. Только получаются у Вас искусные поделки, как бы Вы ни старались. Вы никак не хотите понять, что это неподражаемо. Это рука мастера, которого Господь поцеловал при рождении.
  Странно, что Вы, человек влюблённый в эту эпоху в живописи, не можете признать, что подобное неповторимо. Это я Вам как эксперт говорю. Не обижайтесь на меня, Хан! У всякой церкви должны быть воины-охранители, паладины, защищающие храм от ересей, ото лжи и фальши. А я и есть тот воин, что защищает храм Искусства. Но, глядя на этот шедевр, я перестаю быть экспертом и критиком. Перестаю быть воином. Перед этим невероятным сиянием я просто восхищённый зритель. Я один из множества паломников, припавших к святыне.
  И Ваш скептицизм, Хан, неуместен здесь и сейчас. Вы чужой в этом храме.
  Бредиус уходит. Хан смотрит ему вслед, потом обращается в зал.
  
  (Хан) - Какая пафосная чушь!
  Какая вычурная поза!
  Он как в седалище заноза
  ненужен, и искусству чужд.
  
  Между мной и признанием стоит
  толпа этих фрачных бесов.
  Их меркантильных интересов
  корпоративный монолит.
  
  Творцу указывает место хам.
  Нет места справедливости в законе.
  Их золотой телец на троне.
  Бог умер, и торговцы влезли в храм.
  
  О, сколько их: лжецов и фарисеев,
  экспертов и фальшивых знатоков!
  Из-за таких как эти, бедняком
  всю жизнь прожил великий Ян Вермеер.
  
  И умер нищим стариком Рембрандт,
  покончили с собой Гоген, ван Гог...
  И если бы я только мог,
  то я б отправил эту клику в ад!
  
  За их глубокомысленную муть,
  за их велеречивый вздор -
  теперь живущим лживый приговор.
  А деньги?.. Деньги я могу вернуть.
  
  Хан решительно направляется к толпе, но останавливается, услышав за спиной:
  (Йо) - Господин ван Меегерен, постойте!
  Хан оборачивается и замирает. Любовь с первого взгляда.
  (Йо) - Господин ван Меегерен, я услышала Ваше высказывание об этом шедевре, увидела Вас, и решилась подойти. Мне стало любопытно.
  (Хан) - Зовите меня просто Хан. А Вы?..
  (Йо) - Йо. Йо Орлеманс. Я наблюдаю за Вашим творчеством. Оно очень интересно. Как и Ваше особое мнение на фоне всеобщего восторга.
  (Хан) - А что думаете Вы?
  (Йо) - Я? Я думаю, что даже если картина подделка, то это не отменяет того факта, что это шедевр. Ведь сама по себе картина гениальна. А Вас, правда интересует моё мнение?
  (Хан) - Нет. Мне просто хочется замереть в этом мгновении, как комар в янтаре. И слушать ваш голос. И любоваться Вами.
  (Йо) - Вы... Вы очень необычны, Хан. Я люблю всё необычное.
  (Хан) - Так может быть, Вы любите меня?
  (Йо) - Может быть.
  (Хан) - Как это узнать наверняка?
  
  ВАЛЬС.*
  (Йо) - Уедемте с Вами в Париж!
  (Хан) - Промолвила, кутаясь в шаль.
  И в пепельность радужки искры истлели зрачков.
  (Йо) - Уедемте с Вами в Париж
  под стены Пале-Руаяль,
  на древние камни взглянуть сквозь забрало очков.
  Туда где уснул Командор
  под сенью дерев Батиньоль,
  и вдовствуя, тайно скорбит по нему Opera.
  Где гол как вангоговский вздор,
  Пьер-Жан покупал лак-фиоль,
  на сдачу - чернила для жадного чрева пера.
  Уедемте с Вами сейчас
  туда, где аккордеонист
  подлунно печалит возлюбленной имя - Эдит.
  Где  царствует юная Каас,
  где старый шантер кантатрис
  ест розовых устриц де Шанз Элизе в кредит.
  Ах, ну же, везите мои
  объятья к витринам Диор!
  Там буду в шикарном сиреневом эмпермеабль.
  А может на Лиль Сант-Луи,
  звеня сталью кованых шпор,
  пройдет нам навстречу, без свиты, седой коннетабль.
  Уедемте с Вами в Париж...
  На протяжении арии Йо декорации и антураж меняются. Подиум превращается в дорогу, ведущую вверх. Йо и Хан уходят в перспективу улицы на Монмартре. Вечер. Золотые фонари. Предполагается балетный номер вальс.
   ЗАНАВЕС
   Антракт
  
  
  *Стихотворение Натальи Белашевой
  
  
  
  
  АКТ II
  Сцена 1. Договор с дьяволом.
  1943 год. Ван Меегерен в кабинете своего дома в Амстердаме. Стол, с телефонным аппаратом, кресла, буфет, на стеллажах картины, книги, альбомы, папки. Картины на стенах. В углу кабинета высоко поднятый мольберт с накрытой плотной тканью картиной.
  Звенит дверной колокольчик, с лестницы слышны уверенные шаги. Хан встаёт из-за стола, чтобы встретить посетителей. В кабинет входит офицер вермахта с портфелем, не останавливаясь, молча, проходит мимо Хана, обходит стол, взглядом профессионального телохранителя осматривает кабинет, заглядывает за портьеры. Хан недоуменно наблюдает за офицером, отворачивается от двери и пропускает появление главного гостя. В дверях появляется Герман Геринг.
  (Герман адъютанту) - Бернд, прекратите Ваши бодигардские экзерсиции! (добродушно улыбается, обращаясь к Хану) - Добрый вечер господин ван Меегерен!
  (фон Браухич, не прерывая своего занятия) - Слушаюсь, экселенц.
  (Хан, удивлённо) - Господин рейхсмаршал!..
  (Герман) - Прошу Вас, господин ван Меегерен, без чинов! Я пришёл к Вам, как частное лицо. Герман. Для Вас просто Герман.
  (Хан) - В таком случае, и я прошу Вас звать меня Ханом.
  Герман сбрасывает плащ на руки зашедшего ему за спину адъютанта.
  (Герман) - Отвратительная сегодня погода! Брр... Это я Вам как лётчик говорю. И просто, как гость в мокром плаще.
  (Хан) - Признаюсь, я удивлён, если не сказать больше. Мне сегодня звонили с Кайзерграхт по поводу моей просьбы об освобождении моей недвижимости от постоя. Обещали, что сегодня придёт чиновник, чтобы удостовериться... Но я никак не ожидал, что... сам рейхсканцлер...
  (Герман, садясь в кресло) - Простите мне мою маленькую мистификацию, этот звонок подстроил я. Просто хотел быть уверенным, что застану Вас дома. Но, Хан, ведь мы же договорились! Для Вас я не рейхсканцлер. Я пришёл познакомиться с Вами, ведь Вы человек широко известный в узких кругах. Да, размещение наших солдат и офицеров находится в ведении рейхсканцелярии. Естественно, что Ваша просьба об освобождении Ваших владений от этой повинности, была переправлена нам. Мне же, причины, которые Вы изложили, показались более чем обоснованными.
  (Хан) - Да, я волнуюсь за сохранность моей коллекции картин: присутствие большого количества людей может пагубно сказаться на температурном режиме, влажности, освещённости комнат...
  (Герман) - Я отлично Вас понимаю! Я и сам ценитель живописи, и страстный коллекционер. А тут Ваша просьба, да и я оказался в Амстердаме по делам министерства. Так всё совпало! Имея такой отличный повод, я не смог отказать себе в удовольствии навестить Вас. И, наверное, помочь.
  (Хан) - Герман, я был бы очень признателен, если...
  (Герман) - Пустяки! Мы же с Вами люди, понимающие и ценящие искусство. И просто по определению обязаны помогать друг другу. Тем более что Ваша просьба касается культурных ценностей. Мы должны беречь и приумножать культуру нашего общеевропейского дома.
  (Хан, осторожно) - Я слышал, что рейхсминистр народного просвещения и пропаганды господин Геббельс имеет иной взгляд на вопросы культуры.
  (Герман, смеётся) - Вы о том, что старина Йозеф всякий раз хватается за пистолет при слове 'культура'?
  (Хан) - Именно.
  (Герман) - А он в армии не служил, и стреляет от-вра-ти-тельно! Не попадёт. Так что нам с Вами нечего бояться. (Смеются) А если серьёзно, то это, всего лишь, цитата из драмы Ганса Иоста. Йозеф был на премьере спектакля. Там эту фразу и подцепил, что и понятно, с его любовью к экспрессии и парадоксам. Так что с культурой в третьем рейхе всё не так ужасно.
  (Хан) - За это стоит выпить. Коньяк? Кальвадос?
  (Герман) - У меня сегодня ещё пара встреч, поэтому мне надо быть достаточно трезвым. А с коньяка я трезвею до полной узнаваемости. Так что кальвадос! Признаться, я замёрз в такси.
  (Хан, вставая) - Вы брали такси?
  (Герман) - Ну, я не могу гонять служебный автомобиль по личной надобности. Это плохой пример для товарищей по партии.
  (Хан) - Вот как? Тогда я Вас оставлю на минуту.
  Выходит.
  (Герман, обращаясь к адъютанту) - Бернд, подайте мне его прошение и бланк постановления.
  Фон Браухич достаёт из портфеля нужные бумаги, Геринг пересаживается из кресла к столу. Пишет. Входит Хан. В одной руке бутылка кальвадоса, в другой тарелка с сыром, ставит на стол.
  (Герман, не прерываясь) - Простите, Хан, мы тут хозяйничаем. Но это всё для Вашего же блага.
  (Хан) - Не знаю, Герман, как Вас и благодарить!
  Проходит к буфету, достаёт рюмки, ставит на стол, наливает. Фон Браухич взглядом добермана следит за каждым его движением.
  (Герман) - А я Вам подскажу (через паузу) позже. - Берёт рюмку, - Прозит!
  (Хан) - Прозит!
  Пьют. Фон Браухич делает это после всех и только обозначает глоток. У Германа и Хана посуда пустеет.
  (Герман) - Прекрасный кальвадос! (красноречиво подвигает рюмку к бутылке) - Жизнь становится терпимой при любой погоде, если добавить в неё глоток хорошего кальвадоса.
  (Хан, наливая) - Да, в Нормандии его умеют делать. И если добавить ещё глоток, то жизнь из терпимой превращается в прекрасную.
  (Герман) - Совершенно верно. Главное не останавливаться в этом поступательном движении от терпимости к совершенству. Не останавливаться ни перед чем. (Берёт рюмку), Мы обязаны делать эту жизнь лучше. Впрочем, всё к тому и идёт. Вот посмотрите: мы живём с Вами в объединенной Европе. Разве это плохо? Отсутствие границ, таможен, и территориальных претензий - это объективно хорошо. А ввод общей валюты подстегнёт торговлю, экономику. В результате подъём уровня жизни для каждого европейца. Мы и должны быть одним целым - это исторически правильно: так было и во времена древнего Рима, и во времена Священной римской империи германской нации. А деление на государства - это мрачное наследие средневековья. Чумного и безграмотного средневековья. Нас объединяет не только история и территория, но и общеевропейские ценности. Цумволь!
  Пьют.
  (Герман, закусывая) - Осталось только защитить наш общий дом от варваров с востока, да надавать по рукам заокеанским банкирам, и тогда мы сможем спокойно жить в нашей старушке Европе. Конечно, сейчас германская нация взвалила на себя груз ответственности за будущее цивилизации. Взяла на себя эту обязанность. Поначалу это вызвало некоторые недоразумения. Однако в Европе растёт понимание и поддержка выбранного нами пути. И Ваши соотечественники, Хан, вносят в общее дело свой весомый вклад. Дивизия СС 'Нидерланд', укомплектованная исключительно голландскими добровольцами, героически воюет на восточном фронте.
  Потом, после нашей общей победы, когда всё утрясётся, мы будем жить в единой Европе. И даже столицей может быть не Берлин, а, скажем... Брюссель!
  (Хан) - Брюссель?! Почему вдруг Брюссель?
  (Герман) - Ну, это я так. В качестве бреда. К чему я веду? Сейчас трудные времена, но когда-нибудь всё это закончится. Наступит мир. И мы будем просто жить. Растить детей, и не бояться за их будущее. Пить баварское пиво, андалузское вино, нормандский кальвадос, и наслаждаться искусством. Я ведь к Вам, Хан, зашёл с корыстной целью. В последнее время я очень хорошо пополнил свою коллекцию картин. Но, Вы же понимаете, аппетит приходит во время еды.
  (Хан) - Я с удовольствием покажу Вам всё.
  (Герман) - А мне не нужно всё. Одна маленькая птичка принесла мне весть, что у Вас есть нечто особенное. Не так ли?
  (Хан) - ...
  (Герман) - Хан, дружище, что знают двое, известно и свинье.
  (Хан) - Да... я просил ван Страйвесанде быть посредником. Но я не знал, что он связан...
  (Герман) - Вот только не надо говорить с 'оккупационным режимом'! Мы же с Вами договорились об общем счастливом будущем в объединённой Европе. И что значит связан? Он честно выполнял функции посредника, и попытался договориться с банкиром Алоисом Мидлем о продаже картины, а тот проконсультировался с доктором Вальтером Хофнером. Наливайте! А Вальтер мой хороший приятель. Правило пяти рукопожатий. Мир тесен. Нох айн маль!
  Герман и Хан пьют. Герман лихо, Хан задумчиво.
  (Герман, кивает в сторону накрытого полотном мольберта нетерпеливо) - Это то, что я думаю?
  (Хан) - Да.
  (Герман) - Ну, и чего мы ждём? (Обратив внимание на нерешительность Хана) Хан, Вам совершенно нечего бояться. Вы искали покупателя? Вы его нашли. Покажите мне картину!
  Хан подходит к мольберту, аккуратно освобождает картину от покрывала.
  (Герман, восхищенно) - Это она!
  (Хан) - Ян Вермеер, 'Христос и блудница'.
  На некоторое время замирают у полотна.
  (Герман, не отрывая взгляда от картины) - Бернд, мы с господином ван Меегереном уже почти обо всём договорились. Да и пора нам. Будьте добры, найдите такси!
  Фон Браухич берёт портфель и выходит.
  (Герман) - Я знаю, что Вы озвучивали сумму в один миллион шестьсот пятьдесят тысяч гульденов. Честно говоря, сумма баснословная.
  (Хан) - Но и картина бесценная.
  (Герман) - Что верно, то верно. Я, конечно, человек не бедный. Но покупка картины за такие деньги, в то время, когда война сжирает все свободные ресурсы... Это плохой пример. Товарищи по партии не поймут.
  Я вот какой вариант могу предложить: у нас оказалось довольно много картин из голландских музеев. Сейчас ещё не до конца составлены каталоги - слишком велик объём. Я поговорю с доктором Хофнером о возможности возвращения, скажем, двухсот полотен обратно. А условием репатриации мы поставим полное возмещение Вам стоимости этой картины. Смотрите, как отлично выходит: я получаю картину, Рейх делает жест доброй воли, возвращая картины в Голландию, что в свою очередь, улучшает наши добрососедские отношения, ваше правительство повышает свою популярность, вернув картины в музеи страны, а вы получаете комиссионные, как посредник при возвращении культурного наследия, и заодно хорошее отношение имперской канцелярии. (Подписывает постановление об амнистии недвижимости, и ставит резолюцию на прошении, показывает их Хану) Ну, как? Согласны? Да не раздумывайте Вы так долго, Хан! Дело-то житейское. Давайте лучше выпьем за наш с Вами маленький секрет, да я пойду. Хороший у Вас кальвадос, но мне действительно пора.
  Выпивают.
  (Герман, надевая плащ) - Обожаю интеллигентных людей - с ними так удобно вести дела. Я пришлю кого-нибудь за картиной в ближайшее время. Всего доброго. Не провожайте!
  Выходит. Шаги удаляются. Звякает дверной колокольчик.
  Хан остаётся один.
  (Хан) - Какой-то кафкианский бред! Вся эта история дурно пахнет. Но я не могу, ни выскочить из этой колеи, ни сбежать. Сбежать? Куда? Кругом война. Но у меня плохое чувство. У меня ощущение, что добром вся эта история не кончится.
  
  Сцена 2. Приход.
  Свет на сцене фокусируется на столе, за которым сидит Хан. Стены уходят во мрак. В это время портреты на стене заменяются артистами. Костюмы и позы копируют сюжеты висевших ранее картин.
  Хан достаёт из стола шкатулку (шкатулка музыкальная, под эту незатейливую мелодию и начинается ария) вынимает оттуда шприц, спиртовку, плошку, табакерку с порошком белого цвета, вату. Раскладывает на столе.
  
  (Хан) У меня плохое чувство...
  Доктор, доктор, мне так грустно,
  У меня тоска и сплин.
  Где-то тут был у меня эфедрин.
  
  Поджигает спиртовку, обматывает иглу ватой, наливает в плошку воду из графина.
  
  Мне б сейчас остановиться,
  Бросить всё, уехать в Ниццу.
  Но куда тут убежишь?
  Доктор, я знаю, у Вас есть гашиш.
  
  Сыплет мерной ложечкой в плошку порошок, держит над огнём спиртовки.
  
  Доктор, доктор, я в печали.
  Сам я выберусь едва ли -
  я совсем, совсем один.
  Дайте рецепт мне на кокаин!
  
  Через вату втягивает компот с ложки в шприц. Снимает вату с иглы.
  
  Жить от выдоха до вдоха
  невозможно. Мне так плохо!
  У меня душа болит.
  Дайте морфина гидрохлорид!
  
  Перетягивает руку, зубами удерживая жгут. Колет.
  
  (Анна, с картины 'Дама читающая ноты')
  Я всегда тебе говорила:
  ты сведёшь себя в могилу!
  Жизнь твоя сплошной обман,
  теперь ты мошенник и наркоман!
  
  Анна покидает раму.
  
  (Йо, с портрета)
  Милый не грусти напрасно!
  Об отъезде мысль прекрасна:
  до Лиссабона доберись,
  оттуда в Нью-Йорк. И новая жизнь!
  
  Йо покидает раму. Входит Геринг, садится на стол, наливает сам себе кальвадос.
  
  (Герман)
  Неразумно и чревато
  от меня бежать куда-то.
  Ты богат и полон сил
  пока в концлагерь не угодил.
  
  (Анна, появляясь на сцене)
  Сколько радостей на свете:
  Бог, семья, свой дом и дети.
  Ты же выбрал путь во мрак,
  Какой, прости Господи, ты дурак.
  
  К Анне подходит фон Браухич, щёлкает каблуками, приглашая на танец. Они кружатся. Входит Йо. Геринг ставит рюмку, встаёт со стола, направляется к ней.
  
  (Хор с картины 'Христос и неверная жена')
  Ты заплатишь в полной мере
  Дело даже тут не в вере
  и не в совести твоей.
  Ничего не скроешь от людей.
  
  (Йо) Зря мы приехали в столицу,
  Надо было остаться в Ницце
  поодаль от этой кутерьмы.
  (Герман) В Ницце тоже скоро будем мы!
  
  Геринг целует руку Йо, они так же начинают танцевать. Постепенно комната заполняется персонажами картин, и просто людьми знакомыми Хану. Разговоры, смех, кто-то танцует, разносят шампанское. Картина 'Христос и неверная жена' выносится со сцены. Боон, Хоогендайк и Ханнема останавливаются, продолжая начатый ранее разговор.
  (Хоогендайк) - Воля Ваша, Карл, но за восемь лет обнаружить восемь неизвестных шедевров! Как-то это подозрительно.
  (Ханнема) - Джуст, в Вас говорит профессиональная ревность.
  (Хоогендайк) - Может быть, Дирк, может быть. Но тем не менее!
  (Боон) - Да, признаюсь, история обретения 'Христа в Эммаусе' как будто пересказ бульварного романа. Но поразмыслив, я решил, что она слишком абсурдна, чтобы быть ложью.
  (Ханнема) - Да и сообщество наших экспертов, во главе с Абрахамом Бредиусом, в один голос признало подлинность шедевра. Уверяю вас, и другие картины подверглись не менее тщательному анализу.
  (Боон) - Так ли важна история картины, если есть сама картина?
  (Хоогендайк) - Если трезво посмотреть...
  (Йо, разбивая их компанию) - Господа, если трезво посмотреть на некоторые вещи, то становится абсолютно понятно, что пора выпить!
  
  Канкан. (Предполагается танцевальный номер с участием балета)
  Начинается канкан!
  До краев налит стакан.
  Ведь не наша в том вина,
  что кругом гремит война.
  
  И пускай кругом война -
  мы искристого вина
  выпьем и ещё нальём!
  Наплевать, что там потом.
  
  И пускай вокруг война,
  и в оккупации страна.
  Только это не беда -
  веселитесь, как всегда!
  
  И пускай кругом война -
  Жизнь у нас всего одна!
  Ешьте, пейте, господа!
  Всё на свете ерунда.
  
  Вразнобой стреляют бутылки с шампанским. Толпа с весёлым гамом покидает сцену. Хан в комнате один. Он сидит, запрокинув голову на спинку кресла. Крики и стрельба отдаляются. Но не стихают. Теперь это именно стрельба. Одиночными и очередями. Изредка бахает пушка, что-то рушится. Звуки городского боя. Хан тяжело поднимается. Подходит к окну.
  (Хан) - В древнем Китае, когда хотели кого-нибудь проклясть, говорили: чтоб тебе жить в эпоху перемен! Китайцы знали толк в изощрённых пытках. Когда же всё это кончится?!
  Стрельба стихает. На улице веселье, музыка. Играет бравурный марш.
  
  Сцена 3. Победа. Арест.
  1945 г. На сцену выходит хор.
  
  Мы победили! Марш.
  
  В Голландии победа! Голландии виват!
  Иссякли наши беды, и изгнан супостат.
  Так было предначертано. А может, повезло.
  Добро всегда сильнее, и побеждает зло.
  
  Про битвы и сражения не долог наш рассказ:
  на пятый день вторжения вся армия сдалась.
  И под тевтонских варваров Голландия легла...
  Но мы и не любили! Такие вот дела.
  
  И если оккупанты к нам заходили в бар -
  мы даже не вставали! Вот это контрудар!
  А королева наша в презрении к врагам
  отчаянно отчалила к английским берегам.
  
  Мы как-то раз нациста убили одного!
  Вообще-то он голландец. Да пусть! И что с того?
  Иуда и предатель! А был он генерал,
  и в армию германскую голландцев набирал.
  
  Ушли они в Себерию, под город Ленинград.
  В могилах безымянных, теперь они лежат.
  Мы всем воздвигнем памятник, кто не пришёл домой.
  А твой могильный холм, Зейффард, сравняется с землёй.
  
  В кабинет Хана водят двое следователей.
  (Следователь 1) - Добрый день, господин ван Меегерен.
  (Хан) - Добрый. Чем обязан, господа?
  (Следователь 1) - Мы хотели бы получить от Вас консультацию по одному расследованию. Это касается полотна известного живописца.
  (Хан, иронично) - Всё, чем могу. Однако получить консультацию по произведениям искусства лучше у кого-нибудь из наших экспертов или критиков. Их и после войны осталось более чем достаточно. Я же больше антиквар. Торговец картинами.
  (Следователь 1) - Именно как к торговцу картинами мы к Вам и обращаемся.
  (Хан) - Ну, что ж. Я вас внимательно слушаю.
  (Следователь 2) - Год назад искусствоведческой комиссией союзнических держав в соляной шахте Альт-Аусзее, в Австрии, была обнаружена коллекция картин принадлежавших военному преступнику Герману Герингу. Среди прочих нашлась работа живописца Яна Вермеера 'Христос и блудница'. Сейчас ведётся расследование того, как картина, которая без всяких сомнений является национальным достоянием Королевства Нидерланды, оказалась в фашистской Германии. Известно, что картина не выставлялась ни в одном из голландских музеев, а, следовательно, не была вывезена из страны оккупационными войсками. Следствию удалось выяснить, что картина была продана через цепь посредников. Нам необходимо найти начало этой цепи: выйти на того, кто решился продать национальное достояние врагу.
  (Хан, раздраженно) - Я ничего не могу вам пояснить.
  (Следователь 1) - Простите, господин ван Меегерен, следствию достоверно известно, что одним из посредников в продаже этой картины были Вы. Лично Вас никто не обвиняет в коллаборационизме. Посредничество не преступление. Однако нам необходимо выяснить, кто был настоящий продавец картины.
  (Хан) - Я сказал, и могу повторить, никаких пояснений я давать вам не буду!
  (Следователь 2) - Нам непонятна Ваша реакция. Но, раз вы отказываетесь сотрудничать со следствием на добровольных началах, мы имеем полномочия задержать Вас. Сотрудничать со следствием придётся, хотите Вы этого или нет, господин ван Меегерен. Будьте добры следовать с нами!
  Народ (хор) освистывает ван Меегерена, сопровождаемого полицейскими. Слышаться выкрики 'попался!', 'ещё одного взяли!', 'коллаборационист!', 'предатель!' и пр.
  
  Хор.
  Голландец не воинственен: торговец, ювелир,
  юрист, аптекарь, пастор... Короче, мы за мир!
  Голландцы люди мирные, не любят воевать.
  Но, мы ведь победили? Поэтому виват!!!
  
  Голландия свободна. И мы теперь найдём
  всех тех, кто в эти годы сотрудничал с врагом.
  Нам было неспокойно, но хуже будет им!
  За наше унижение жестоко отомстим.
  
  За каждым из предателей когда-нибудь придут,
  посадят за решётку и предадут суду.
  Во славу справедливости предателей казнят.
  В Голландии победа! Голландии виват!
  
  Сцена 4. Йо.
  В кабинете Хана двое: Теодор ван Вайнгаарден и Йоханна Орлеманс.
  (Йо) - Тео, всё очень плохо! Я приехала сразу, как только узнала. А тут... Эти дикие слухи, эти разговоры: будто он предатель, коллаборационист... Я не могу в это поверить.
  (Тео) - Подожди, Йоханна, не впадай в панику! Ну, какой из него коллаборационист? Кому он нужен? Предатель. Какие такие государственные секреты он мог выдать? Я уверен, всё должно разъясниться ещё в процессе следствия. Думаю, после выяснения всех обстоятельств, его должны отпустить. Пусть до суда. Пусть под подписку, под домашний арест.
  (Йо) - Нет! Нет! Все просто отмалчиваются. Я пыталась выяснить хоть что-нибудь. Но все эти 'неразглашение материалов следствия до суда'. И обыск в квартире! Не люди, а какие-то бездушные функции. Я просто не знаю, что делать. Что делать, Тео?! Ты понимаешь, что ему грозит?
  (Тео) - Ну, вообще-то, по обвинению в коллаборационизме, предполагается виселица... Но мы же понимаем, что обвинение абсурдно! Может быть обратиться к Боону? У него должны остаться связи. Даже, если он не сможет помочь, то, хотя бы выяснить, что происходит, его возможностей хватит.
  Йо хватает телефон.
  (Йо, себе) - Как я сама не додумалась?
   Дрожащими руками набирает номер.
  (Йо) - Алло, Грегор!.. Грегор, это Йо. Грегор, я третий день не могу добиться... Да? Вот как... Хорошо... Я буду ждать.
  Йо отнимает телефонную трубку от уха. Напряженно думает, смотрит перед собой, молчит. Тео осторожно вынимает трубку из её руки, и кладет на рычажки телефона.
  (Йо, очнувшись, задумчиво) - Сказал 'не по телефону'. Сказал 'сейчас буду'. Нехорошо сказал. Как-то напряженно.
  (Тео) - Сейчас будет? Ну это, по крайней мере, значит, что ему есть что сказать.
  (Йо) - Тео, ты не мог бы сварить нам кофе? Я что-то совсем расклеилась.
  (Тео) - Да, я сейчас. Выходит из комнаты.
  
  Ария Йо. Молитва.
  Куплет 1.
  Мне холодно и страшно.
  Мне холодно от мысли,
  что я помочь не в силах.
  
  Мне страшно, что однажды,
  виски руками стиснув,
  я встану у могилы.
  
  Дышать мне будет нечем.
  Пусть так. Никто не вечен.
  
  Припев:
  Я знаю, что это когда-нибудь всё же случится.
  Но только не так! Не теперь! Не в тюрьме! Не в темнице!
  Как сердце в груди моей бьется испуганной птицей.
  О, Господи, Господи, сделай как будто всё это мне снится!
  
  Куплет 2.
  Не сказано так много!
  Хоть прожито не мало.
  Мы шли всё время рядом.
  
  Но привела дорога
  к бездонному провалу.
  И удержать мне надо
  
  того, кого любила.
  О, Боже, дай мне силы!
  
  Припев:
  Я знаю, что это когда-нибудь всё же случится.
  Но пусть не сейчас! Не теперь! Не в тюрьме! Не в темнице!
  Как сердце в груди моей бьется испуганной птицей.
  О, Господи, Господи, сделай как будто всё это мне снится!
  
  Куплет 3.
  Художника из жизни
  выводят под конвоем.
  Как я могу смириться,
  
  привыкнуть к этой мысли
  и вынести такое?
  Пусть лучше он в больнице
  
  умрет. Я буду рядом.
  Мне большего не надо!
  
  Припев.
  Я знаю, что это когда-нибудь всё же случится.
  Но только не так! Не теперь! Не в тюрьме! Не в темнице!
  Как сердце в груди моей бьется испуганной птицей.
  О, Господи, Господи, сделай как будто всё это мне снится!
  
  Звякает дверной колокольчик. Торопливые шаги. Вбегает Грегор Боон. Он уже не тот лощеный 'слуга народа', каким был до войны. Впрочем, довольно представителен.
  (Йо) - Грегор!
  Йо бросается к нему, ища помощи и поддержки. Грегор обнимает её, гладит по спине, бормочет что-то успокаивающее. Входит Тео с кофейником. Видит Йо в объятиях Грегора.
  (Тео) - Грегор! Вижу Ты не меняешься: красивые женщины всегда были твоей слабостью. Когда-нибудь это тебя погубит.
  (Боон) - Тео! И ты здесь. Ну, что ж, может и к лучшему. Кофе? Очень кстати. И, пожалуйста, коньяку! От нервов, и для связки словесных конструкций: мне нужно вам кое-что рассказать. Только ни-ко-му!
  Йо походит к буфету, наливает Грегору коньяк.
  (Тео) - Могила! - Йо выразительно смотрит на Тео. - Я в переносном смысле.
  (Боон) - Ладно. - Получает свой коньяк от Йо. - Спасибо! Слушайте! Мой бывший однокурсник сейчас заместитель генерального прокурора. Через него я выяснил, что Хана обвиняют в продаже картины Вермеера кому-то из нацистских бонз. Сами знаете, Вермеер - это у нас национальное достояние, культурное наследие, et setera. Так что эта сделка - сотрудничество с врагом. Да, да, коллаборационизм, он самый! Ситуация осложняется тем, что в ноябре начнётся судебный процесс в Нюрнберге. Страны-победительницы будут судить проигравших. И Голландии очень повезло, что мы оказались по одну сторону с обвинением. Хотя всё могло получиться совершенно иначе: сами понимаете, даже в количественном отношении голландское сопротивление проигрывает одной только дивизии СС 'Нидерланд'. Многие наши соотечественники слишком уж воодушевились немецкой идеей о жизненном пространстве на востоке. Конечно, в скромных успехах нашего сопротивления виноваты открытый ландшафт нашей страны и высокая плотность населения. Но, слава Богу и нашим английским друзьям, мы оказались в числе стран, боровшихся с германским нацизмом. Однако, наша борьба всё же требует зримых доказательств.
  (Тео) - Ну да, сейчас очень удобно воевать с нацистами. Только нацистов теперь трудно найти. Они как-то сами собой закончились.
  (Боон) - Верно. Но воевать всё равно надо. Поэтому сейчас выявляют тех, кто сотрудничал с оккупантами. Иначе наше право находится в стане победителей будет выглядеть несколько неубедительно.
  (Йо) - Абсурд какой-то. Воевать после войны, чтобы победить то, что уже побеждено.
  (Боон) - Ну, пройдёт какое-то время, и абсурдность ситуации перестанет так сильно бросаться в глаза. А потом и вовсе все несостыковки и шероховатости сгладятся. Останется только сам факт борьбы с германским нацизмом. А уж когда она происходила, до, во время, или после войны - вопрос вторичный. Высокая политика. Вот наш Хан и попал в эти жернова.
  (Йо) - О нём самом ты что-нибудь знаешь? Как он?
  (Боон) - Встретиться с ним я не смог. Но, через своих друзей в гильдии адвокатов, я узнал, что Хан отказался общаться с защитником. Вот что это? Глупость, или излишняя самоуверенность?!
  (Тео) - Ну, в глупости нашего Хана сложно заподозрить. А вот самоуверенности у него всегда было хоть отбавляй.
  (Боон) - И ещё. На допросах он молчит. Это я так же узнал через помощника прокурора. Либо у него есть какой-то план, либо... Тут у меня идеи кончаются.
  (Йо) - Я с ума сойду от неизвестности!
  (Боон) - Йоханна, ты знаешь, я хотел бы помочь ему, только не вижу возможностей. Но могу помочь тебе добиться свидания. Официально - ты его жена. Ты имеешь на это право. Напиши заявление следователю. Он может и отказать, но не будем загадывать. Тогда придётся подождать передачи дела в суд. В судейской коллегии у меня есть связи, они помогут положительно решить вопрос. Это всё, что я могу сделать. Я хоть и юрист, но тут политика. А политика всегда над законом.
  
  Сцена 5. Чистосердечное признание.
  Два следователя и Хан. 'Плохой' и 'хороший' полицейский.
  (Следователь 1) - Господин ван Меегерен, Вы ведь неглупый человек. Почему же Вы никак не поймёте, что Ваше нежелание сотрудничать только усугубляет Ваше положение. Конечно, с Вашей помощью, следствие могло бы завершиться быстрее. Но оно и без Ваших показаний не стоит на месте.
  (Следователь 2) - Прекратите запираться, ван Меегерен! Вы дозапираетесь до виселицы! В общем-то и поделом. Вам и таким как Вы там самое место.
  (Следователь 1) - Как ни прискорбно, господин ван Меегерен, но мой коллега по существу прав: Вы своим молчанием делаете хуже только себе. Нам и так известна схема в результате которой картина Вермеера была вывезена из страны. Осталось уточнить некоторые детали. И вот в этом Ваша помощь оказалась бы весьма кстати. А вместе с тем, Вы могли бы выразить свою точку зрения на произошедшие события, и суд, при рассмотрении дела, непременно бы её учел. У нас на руках только голые факты. И их вполне достаточно для суда. Но хотелось бы узнать от Вас обстоятельства, детали произошедшего. Сопутствующие обстоятельства, бывает, в корне меняют суть дела. Дьявол скрывается в мелочах.
  (Следователь 2) - Да какие там обстоятельства?! Предательство - оно и есть предательство. Только есть враги идейные, их хотя бы оправдывают их искренние заблуждения. А есть такие как Вы, готовые продать кому угодно, что угодно. Национальное достояние, Родина - для Вас пустые слова. Ваш бог - деньги, ваша религия - нажива. И, для таких как Вы, готовых на всё за свои тридцать серебряников, петля - лучшее лекарство. Иуды!
  
  Танго 'Ломка'.
  (Хан) - Господи, какие вы все дураки! Слепцы! Вы же не видите дальше собственного носа: эту картину написал
  Я сам!
  Какие все вы идиоты!
  Преступный замысел раскрыли!
  Предательство вселенского масштаба.
  Я сам
  над этим полотном работал.
  Капкан в Веремееровском стиле
  для тех, кто разбирается в искусстве слабо.
  
  - Так. Стоп. Ещё раз. Чтоб нам не ошибиться.
  Вы говорите, что шедевр "Христос и блудница"
  был нарисован лично Вами. Вашей рукою.
  - Да! - Как может быть такое?!
  
  Ван Меегерен, Вы утверждаете, что Вашей кистью
  была написана фальшивка, за которую нацисты
  вернули две сотни полотен "старых голландцев".
  И Вы не продали шедевр, а возвратили нации?!
  
  - Да! Да! Да!!!
  Я сам.
  Ну, если Вам угодно,
  Вермеер был соавтором картины.
  Пусть вам покажется, что это гнусный
  обман.
  Я не стыжусь. Я говорю свободно
  поскольку обманул кретинов,
  что мнят себя мессиями искусства.
  
  (Хор)
  - Ван Меегерен говорит, что своими руками
  он написал фальшивку, за которую врагами
  возвращено на Родину двести настоящих картин!
  Этого не смогло правительство. Он смог это один.
  
  Так кто же он? Мастер? Обманщик? Мошенник?
  Гениальный безумец, или безумный гений?
  Фальсификатор и лжец? Национальный герой?
  Так кто же он? Кто он такой? Кто он такой?!
  
  (Следователь 1) - Господин ван Меегерен. Вы понимаете, что Ваши слова требуют серьезных доказательств?
  (Хан) - И какие доказательства Вы посчитаете 'серьёзными'?
  (Следователь 2) - Ну, например, Вы сможете ещё раз нарисовать эту картину?
  (Хан) - Господи! Сделать практически неотличимую копию может любой старательный студент. Я напишу нового Вермеера. Я напишу его так, что ни у одного критика не возникнет сомнений, что это именно Вермеер. Я смогу показать весь процесс состаривания картины. И ни один эксперт не усомниться в её подлинности. Никто ведь теперь не сомневается в подлинности 'Христа в Эммаусе'?
  (Следователь 1) - Это что, тоже Ваша картина?!
  (Хан) - Да, она написана мной в Рокбрюне в 1937-м году. Там же, год спустя я написал 'Любители выпить', в соавторстве с Питером де Хохом. Ещё через год, в Ницце, появились 'Игроки в карты' де Хоха. В сороковом году, уже в Лорене, снова Вермеер, 'Искупитель', а через год 'Тайная вечеря'. Потом 'Исаак благословляющий Иакова', 'Христос и блудница', вокруг которой столько суеты. Ну и 'Омовение ног' в 1943-м.
  (Следователь 1) - То, что Вы говорите, звучит просто невероятно!
  (Хан) - Это только те картины, которые я продал. В Рокбрюне я много работал. Там были написаны 'Пьющая женщина' Франса Халса, 'Мужской портрет' Герарда Терборха, 'Дама, читающая ноты' и 'Дама, играющая на лютне' Вермеера. В тридцать девятом, на своей вилле в Ницце, я в первый раз написал 'Тайную вечерю'. После начала войны я не смог её вывезти. Вероятно, она до сих пор там.
  (Следователь 2) - Это можно будет проверить.
  (Хан) - Проверяйте. Там же вы найдёте печь, с помощью которой я старил картины. Множество эскизов. И куски подрамника от 'Христа в Эммаусе'. Я их сохранил, чтобы доказать своё авторство.
  (Следователь 1) - Вы оставили доказательства подделки?! Так почему же...
  (Хан) - Не объявился ещё тогда? Как-то так всё закрутилось. Да и способ был уж больно хорош. Грех им было не воспользоваться ещё раз. Мне стало интересно, насколько глубоко и безусловно невежество тех, кто не признавал моего таланта. Меня забавляло смотреть, как все они восхищаются моими картинами.
  Продолжение темы танго. Толпа превозносит Хана. Он покидает место действия.
  (Хор)
  Да, это так! Хан ван Меегерен своими руками
  нарисовал фальшивку, за которую врагами
  возвращено на Родину двести настоящих картин!
  Этого не смогло правительство. Он смог это один.
  
  Так кто же он? Мастер? Обманщик? Мошенник?
  Гениальный безумец, или безумный гений?
  Фальсификатор и лжец? Национальный герой?
  Так кто же он? Кто он такой? Кто он такой?!
  
  Предварительное заседание. Следователи, прокурор, адвокат, судья, т.н. комиссия Кореманса (критики). Абрахама Бредиуса нет. Он к тому времени почил в бозе. А жаль.
  (Болл) - Итак, господа, мне интересно выслушать вас. Давайте начнем со следствия.
  (Следователь 2) - Ваша честь, господа. На основании показаний подследственного были предприняты следственные действия, которые полностью подтвердили их. В частности, на вилле в Ницце, принадлежащей ван Меегерену, была обнаружена мастерская и лаборатория в которой, предположительно, изготавливались картины проходящие по делу. Было найдено множество эскизов к известным нам картинам, а так же готовые картины. По поводу кусков подрамника к 'Христу в Эммаусе'. Найден только один кусок. Но распил полностью совпадает с оригинальным подрамником, поэтому нет сомнений, что существует и второй кусок. Впрочем для подтверждения показаний достаточно и одного.
  Рентгенологическая экспертиза, в основном, подтверждает наличие и содержание нижнего слоя в полотнах. Есть некоторые расхождения с показаниями, что можно списать на давность и психологическое состояние подследственного.
  (Болл) - Как он, кстати? Что там говорит медицинская экспертиза?
  (Следователь 1) - Работает, Ваша честь. Психиатрическая экспертиза, если перевести с латыни диагнозов на человеческий язык, говорит, что наш подследственный - тонкочувствующая легкоранимая артистическая натура. А общее состояние здоровья оставляет желать лучшего: алкоголь, наркотики, нервное напряжение... Медики рекомендовали воздержаться от тюремного заключения. По их рекомендации, а так же для проведения следственного эксперимента, ван Меегерен работает дома. Рисует нового Вермеера. Жалуется на трудности. Субъективные, по моему. Капризничает.
  (Болл) - Понятно. (Адвокату) Вы что-то хотите сказать?
  (Адвокат) - Да, Ваша честь. Трудности, на которые жалуется мой подзащитный, вполне объективные: ему приходится творить под надзором. Естественно, его это его нервирует и раздражает. Нельзя ли снять надзор и уменьшить контроль? Это было бы более продуктивно.
  (Болл) - Если Вашего подзащитного не контролировать, то он будет постоянно пьян до посинения. Со всеми оттенками, от лазури до кобальта. И работать ему станет совершенно некогда. Да и помрет ещё, не приведи Господь, до суда. А так его хоть что-то сдерживает. Поэтому - нет.
  У меня вопрос к комиссии: у вас есть предварительные выводы?
  (Эксперт) - Ваша честь, по каждой из картин перед продажей уже проводилась вся необходимая экспертиза и оценка. Авторство старых мастеров было установлено, а картины сертифицированы самыми авторитетными и уважаемыми специалистами. Нам вообще не очень понятна поспешность с которой статья обвинения была заменена...
  (Болл) - То есть, вы считаете, что ван Меегерена лучше на всякий случай повесить, чем разбираться со всем этим, и подвергать сомнению авторитет ваших уважаемых специалистов?
  (Эксперт) - Э... Нет. Но... То есть разумеется, авторитет сомнению подвергать нельзя - на этом держится весь рынок живописи. И безоговорочно доверять словам неудавшегося художника в ущерб мнению заслуженных специалистов было бы несколько легкомысленно. Преступник, пытающийся уйти от наказания, способен на любые уловки. Необходимо всё взвесить, и подойти объективно...
  (Болл) - С вами понятно. Вернемся к этому позже. Господин прокурор.
  (Прокурор) - Статья обвинения была заменена под влиянием открывшихся обстоятельств и показаний, подтвержденных следственными действиями. А вообще, господа, вы прессу читаете? Мы тут чуть ли не национального героя собираемся судить. Вот полюбуйтесь (берёт в руки газеты): 'Ван Меегерен вернул в страну национальное достояние', 'Герой предстанет перед судом', 'Он рисует ради спасения собственной жизни'! О какой поспешности вы говорите? По общественным опросам ван Меегерен сейчас самый популярный человек в стране. Затягивание процесса приведет не к охлаждению и потере интереса у публики, а лишь вызовет общественную истерию. В такой атмосфере уже действительно трудно будет вынести взвешенное и объективное решение.
  (Болл) - Хорошо. Благодарю всех за проделанную работу. Итак, мои рекомендации к членам комиссии: как можно скорее провести химический анализ полотен, руководствуясь показаниями подследственного. На основании этого подготовить однозначные выводы, которыми можно было бы руководствоваться в суде. Следствию - ускорить мероприятия. Общественный резонанс подталкивает нас к скорейшему завершению процесса. Работайте, господа! Работайте!
  
  Сцена 6. Суд.
  Хан появляется на пороге своего дома. Шляпа, перчатки, двубортный пиджак, широкие брюки, трость. Толпа приветствует его. Он снимает шляпу, приветственно машет ей. Внешне невозмутим, он купается в лучах славы. Он идёт в суд, но полицейские за его спиной выглядят не как конвой, а как почетный эскорт. Вспышки фотоаппаратов, кто-то пытается взять автограф.
  
  (Хан) - Утро доброе, господа!
  Перестаньте! Я не кинозвезда.
  
  (Хор) - Хенрикус, мы с тобой!
  Хан ван Меегерен - герой!
  
  (Хан) - Какой я герой? Нет.
  (Хор) - Судить художника - бред!
  
  Винить героя - фарс!
  Он сотни картин спас,
  
  вернул в родную страну.
  За это любую вину
  
  простить и не вспоминать -
  его поступок стократ
  
  покроет любой его грех.
  (Хан) - Я благодарю вас всех.
  
  Мне ваша любовь дорога.
  (Хор) - Он перехитрил врага!
  
  - Мошенник и хитрый лис!
  - Эй, ты, а ну-ка заткнись!
  
  Попробуй-ка так сумей!
  - Хан, я хочу от тебя детей!
  
  - Хенрикус, Вы мой кумир!
  В восхищении Вами весь мир!
  
  - Героев судить нельзя!
  (Хан) - Спасибо вам всем, друзья!
  
  (Хор) - Так бы не смог никто!
  Спасибо Вам за то, что
  
  Вы сделали для страны!
  - Все просто восхищены
  
  Вашей изящной игрой!
  Ван Меегерен - герой!
  Ван Меегерен - герой!
  Ван Меегерен - герой!
  
  Хан оказывается на скамье подсудимых. Садится с невозмутимым видом. Вот она - громкая слава о которой он мечтал в молодости. Конечно, он предпочёл бы иной антураж. Не зал суда. Однако, сам факт...
  Входит председатель суда Болл, прокурор, адвокат, присяжные, эксперты. Все занимают положенные места.
  (Болл) - Итак, я прошу тишины!
  Сейчас мы решить должны
  
  герой сидит у нас тут,
  или пройдоха и плут.
  
  Первый вопрос к знатокам:
  Так чья это всё же рука?
  
  Кто автор этих картин?
  Известный нам господин?
  
  (Кореманс) - Тут сложно дать точный ответ.
  Скорей всё же да, чем нет.
  
  (Болл) - Поясните ответ для суда!
  (Кореманс) - Ну, к сожалению, да,
  
  он может быть автором их.
  (Болл) - Никак не пойму смысловых
  
  Ваших конструкций. Ответ
  должен быть 'Да' или 'Нет'.
  
  (Кореманс) - Простите, но у меня вот
  билеты на пароход.
  
  Мне срочно нужно в Нью-Йорк. (Уходит)
  (Эксперты) - С гарантией я бы не смог
  
  ответить на этот вопрос. (Уходит)
  - Мне плохо сегодня спалось.
  
  И я вообще нездоров,
  Вот справки от докторов. (Уходит)
  
  - Мне нужно уехать в Делфт. (Уходит)
  - А я... Я хочу в туалет! (Выбегает вслед за остальными)
  
  (Болл) - Вопрос остаётся открыт.
  Что следствие нам пояснит?
  
  (Следователь) - Следствие, Ваша честь,
  считает, что автор здесь.
  
  Ван Меегерен - вот
  автор всех этих работ.
  
  Следственный эксперимент,
  химия и рентген,
  
  а так же ворох улик
  показывают как возник
  
  каждый из этих холстов.
  (Болл) - Обвинение! (Прокурор) - Я готов.
  
  Итак, Ваша честь, господа,
  я думаю, что всегда
  
  наказание быть должно
  законным и строгим. Но
  
  обязаны мы учесть,
  смягчающие. Ваша Честь,
  
  должны, я уверен, мы
  четыре года тюрьмы -
  
  наказание по этой статье -
  сократить, хотя бы, вдвойне.
  
  (Болл) - Что скажет нам адвокат?
  (Адвокат) - А что я могу сказать?
  
  Просить смягчить приговор?
  Это сделал уже прокурор.
  
  Обмануть врага на войне
  Невозможно, если ты не
  
  готов сделать это всегда.
  И польза здесь больше вреда.
  
  Vox populi нужно порой
  услышать.
  (Хор) - Ван Меегерен - герой!
  Ван Меегерен - герой!
  Ван Меегерен - герой!..
  
  (Болл) - Я прошу тишины в зале!
  Мы выслушали мнение авторитетной экспертной комиссии, представителя следственной группы, заключение обвинителя и защитника. Суть дела суду ясна. Теперь нам необходимо выслушать самого обвиняемого. Хенрикус ван Меегерен, встаньте! Признаете ли Вы себя виновным в подделке всех этих картин?
  (Хан) - Целиком и полностью, Ваша честь.
  (Болл) - Итак, обвиняемый полностью признал свою вину. Хенрикус ван Меегерен, Вам есть что сказать перед вынесением приговора?
  
  Ария Хана.
  Я не кривлю душой. Я честен перед вами.
  Да, я мечтал быть признанным творцом.
  И этого добился мастерством.
  С великими стою в ряду одном,
  Пускай и под чужими именами.
  
  Здесь каждый холст экспертами проверен,
  Никто из них не увидал подвоха,
  Не усомнился в авторстве де Хоха,
  Вермеера, ван Халса и Терборха.
  Но автор только я - ван Меегерен!
  
  Искусство кончилось. Теперь торговцы в храме.
  А я перевернул лотки менял.
  Но, кто за то в обиде на меня? -
  Кто правды избегает, как огня?
  Кто фарисействует, представясь знатоками!
  
  Не преступление обмануть лжеца,
  Не преступление отобрать у вора.
  В моем разоблачении нет позора.
  Я не боюсь суда и приговора -
  Ответчик я, да только нет истца.
  
  (Болл) - Хотите добавить что-то ещё?
  Пауза.
  (Хан) - Считается, что художник Питер де Хох в конце жизни сошел с ума и повесился. Так вот это не так. Повесился совсем другой Питер де Хох. Сын того самого. Его тоже звали Питером. Так что где могила художника - совершенно не понятно.
  Тишина.
  Пауза.
  Пауза.
  (Болл) - Теперь всё?
  Пауза.
  Пауза.
  Пауза.....
  (Хан) - Теперь всё.
  (Болл) - Заседание объявляется закрытым. О вынесении приговора будет объявлено позднее.
  Публика в зале суда вскакивает со своих мест. Все толпятся у скамьи подсудимых. Хан встаёт, поднимает руки в победном жесте, потом начинает пожимать протянутые ему ладони. Поздравления, приветственные крики... Хан обнимает Йо.
  
  Финал. Эпилог. (Первый вариант).
  Черный кабинет с одним окном на заднике. Лунный свет в окно. Пятно света из окна на полу. Посреди сцены больничная кровать. На ней лежит Хан. На стуле у кровати сидит Йо. Появляется бродяга Джузеппе, подходит к кровати.
  (Джузеппе) - Хан! Хан, вставай! Пойдём!
  (Хан) - Что? Куда?
  (Джузеппе) - А куда захочешь.
  (Хан) - Я же в тюремной больнице. Мне год тюрьмы дали.
  (Джузеппе) - Всё это теперь не имеет значения, ты абсолютно свободен.
  (Хан, начинает понимать) - Ах, вот она какая, абсолютная свобода. Всё, как писал Луций. Понятно. А что, мне уже пора?
  (Джузеппе) - А что тебя здесь держит? Зима, с её хандрой и холодными затяжными дождями? Промозглые дни? Ты получил всё, что хотел: достаток, слава, любовь - всё это у тебя было. А что дальше? Мирская слава быстротечна. Раздашь все долги, и снова окажешься беден и забыт. Болезни. Старость. Зачем тебе всё это? Уходить надо вовремя. А ты это делаешь красиво, можно сказать с фейерверком: на пике популярности. Взлетел, ослепил, и исчез. Мог бы завидовать, непременно позавидовал бы.
  (Хан) - А она?
  (Джузеппе) - Ну, теперь-то лукавить ни к чему. Она... Безусловно, она любила тебя. Но, Хан, честно скажу - жизнь с тобой не подарок. Посмотри на себя - ты обаятельный негодяй с яркой харизмой. Этим и притянул её к себе. Но ты уже достаточно измотал ее своими интрижками и капризами. Поэтому вы и не живете вместе уже давно.
  Не сомневайся, всё, что происходит, происходит вовремя.
  (Хан) - Можно мне ещё минуту?
  (Джузеппе) - Что успеешь за минуту? И нужно ли мучить себя? Впрочем...
  Хан резко приподнимется на кровати. Ему плохо, каждый вдох с трудом. Это выводит Йо из полудрёмы.
  (Хан) - Открой... Открой окно! Пожалуйста...
  Йо бросается к окну. В тюремной больнице оно, конечно же, заколочено. Йо дергает раму, но та не поддаётся.
  (Йо) - Оно не открывается! Заколочено!
  (Хан) - Не важно. Не нужно. Дай мне руку!
  Йо снова садится у кровати. Хан берет её руку.
  (Хан) - Не нужно окна. Мне всегда светло, когда ты рядом.
  Хан откидывается на подушку. Всё. Его больше нет. Йо зовет доктора. Кровать увозят. Йо остаётся одна на пустой, тёмной сцене.
  
  Случилось всё так, как хотела:
  Услышала и сказала.
  Но, кажется, мало. Мало!
  А он, оставив здесь тело,
  
  уже не вернётся. И слава
  Богу, что не вернётся.
  Кроме грома оваций,
  жалеть здесь нечего, право.
  
  Будущее прозрачно:
  тоска, городишко уездный,
  морщины, долги, болезни.
  Всё, в общем, довольно мрачно.
  
  В затылке ниточкой пульса
  тихонько: 'никто не вечен'.
  Хочется плакать, да нечем -
  Пусто внутри. Пусто.
  
  Финал. Эпилог. (Второй вариант)
  Черный кабинет с одним окном на заднике. Лунный свет в окно. Пятно света из окна на полу. Посреди сцены больничная кровать. На ней лежит Хан.
  Из кулисы в кулису в темноте пробираются Вермеер, Терборх, Халс и де Хох. Перешёптываются. Проходят мимо койки. Вермеер идёт последним.
  (Вермеер) - Постойте! Да погодите же вы! Тут Хан!
  (Терборх) - Где? Здесь?! - столпились у койки - Действительно, он!
  (Вермеер) - Хенрикус! Ха-ан! Вставайте!
  (Хан, спросонья) - Да? Что?!
  (Вермеер) - Вставайте, Хенрикус, идёмте!
  (Хан) - Куда? У меня ведь сердечный приступ был. Я в больнице лежу. В тюремной. Мне целый год тюрьмы дали!
  (Халс) - Ну, можно сказать, что Вам удалось сбежать. Да. Можно и так сказать.
  (Де Хох) - Всё, всё, Хан, спектакль окончен. Вы абсолютно свободны.
  (Хан) - Какой спектакль? О чем Вы, Питер?
  (Де Хох, присаживается на койку в изножье) - Ох... Да вот этот самый. Со всеми этими картинами, критиками, судами, тюрьмами, войнами, любовями и прочим... Все события и обстоятельства, условия и условности закончились, Хан.
  Выходит человек без головы. Идет к краю сцены.
  (Де Хох) - Франс, ловите Вашего приятеля!
  (Халс) - Ох, ты Боже ж мой! Рене!
   Догоняет тело, разворачивает в обратную сторону. Тот марширует обратно.
  (Хан) - Кто это? Что это было?!
  (Халс, пытаясь замять инцидент) - Не обращайте внимания, Хан. У нас тут, так сказать, своя атмосфера.
  (Де Хох, с удовольствием поясняет) - Это как раз тот самый приятель Франса, который потерял голову.
  (Хан) - А... А ему нельзя как-то помочь?
  (Де Хох) - Как же, например?
  (Хан) - Ну, не знаю... Ну, подсказать... А, ну да... А принести ему его голову?
  (Халс) - Хан, чужое, без спросу, брать нехорошо. Да не особо это и нужно его голове. Даже Питер говорит, что Рене слишком умён. А умные люди самодостаточны. Всё для них - от собственного тела, до окружающего мира - лишь придатки к разуму. Подчас создающие досадные помехи. Так что, не стоит делать то, о чем не просят. Но мы отвлеклись, Хан. Вы-то, я надеюсь, не станете пренебрегать нашим обществом?
  (Терборх) - Я бы уже выпил. Пусть даже и абсенту.
  (Халс) - Погодите, Герард. Нам надо как-то ввести в курс дела, нашего юного друга.
  (Терборх) - Ну, так я о том и толкую. Надо выпить для полной ясности!
  (Вермеер) - Здесь ничего нет, кроме медицинского спирта. Хм... А почему бы и нет? Хенрикус, Вы знаете, где тут хранится спирт? А впрочем, я сам найду.
  Вермеер направляется на поиски спирта.
  (Терборх) - Совершенно верно. Нет повода не выпить! Тем более по такому поводу.
  (Халс) - Хан, думаю, что выражу наше общее мнение, то есть, надеюсь мои коллеги ко мне присоединятся. Хан, мы благодарны Вам за то, что Вы...
  (Хан) - Да погодите Вы с благодарностями! Что происходит? Что всё это значит?! Франс, что тут происходит!!!
  (Халс) - Успокойтесь, Хан. Ничего страшного. Нам бы не хотелось, чтобы Вы волновались по пустякам.
  (Терборх) - Я же говорил, надо было взять с собой.
  (Де Хох) - Да ладно, вон Ян уже всё нашёл.
  Входит Вермеер, толкая перед собой каталку с медицинской посудой.
  (Вермеер) - H2O девиз не наш, наш - C2H5(OH)!
  Терборх предвкушающе потирает руки, Вермеер разливает, Халс расставляет и раздаёт посуду, суёт мензурку со спиртом Хану в руку.
  (Хан) - Погодите! Я был совершенно трезв перед тем, как заснуть...
  (Халс) - Многое становится понятным, если отбросить всё лишнее. Ну, за всё хорошее! Его немало.
  Выпивают. Терборх замирает с открытым ртом.
  (Де Хох) - Ну вот, опять!
  (Халс) - Ничего, оттает. Так вот, Хан, оставьте в своей фразе два первых слова, и Вы сразу вникните в суть, приблизившись к истине. Истина всегда проста. Но скрыта от нас за обилием слов. Ян, между первой второй наливай ещё одну!
  (Хан) - Я был совершенно трезв перед тем, как... Я был?
  (Де Хох) - И я был.
  (Халс) - И я был.
  (Вермеер) - И я тоже был.
  (Хан) - Так что же?! Вы хотите сказать, что я... Я умер?! Вы это имели ввиду, говоря, чтобы я не волновался по пустякам?!!
  (Халс, разводя руками) - Увы.
  Хан вскакивает с койки, бежит, сталкивается с неожиданно вышедшим из кулисы безголовым Рене. Тот падает. Хан останавливается. Возвращается. Садится, обхватывая голову руками.
  (Халс) - Sero discursare est.
  (Де Хох) - Ну-ну, Хан, давайте по второй! Для полной ясности ума.
  Хан автоматически выпивает, остальные его поддерживают. Маэстро Терборх всё ещё стоит открыв рот и выпучив глаза.
  (Вермеер) - Хенрикус, Франс совершенно прав. Именно пустяки. Смерть - большое событие для того, кто только и сделал, что родился и умер. Ну между этим кушал, размножался, копил, стяжал и... И всё. Смерть - почти ничто для того, кто творил. Она становится малозначимым событием на фоне свершений. Она всего лишь строчка в биографическом справочнике, где целые страницы посвящены деяниям. Она теряется на фоне созданных полотен, книг, сонат, скульптур, построенных городов и научных открытий. Она малозначима. Нас нет, Хан, но мы будем, пока о нас помнят.
  (Халс) - А Вас долго не забудут - Вы такого шороху навели! Вон Даниэль ван Бойнинген до сих пор судится за признание Ваших работ произведениями старых мастеров. Ну, давайте ещё по одной! Не волнуйтесь, Хан, скучно не будет.
  (Терборх) - Грм... Ого! Так, я что-то пропустил?
  (Де Хох) - Пропустил, Герард. Вот тебе штрафная!
  (Терборх) - Воздержусь. А то сразу результат наступает. Без всякого процесса. А в вине и женщинах я как раз особенно ценю процесс.
  (Хан) - И что, это всё? Это окончательно? И ничего теперь не исправить...
  (Де Хох) - Что мешало при жизни-то исправлять? Вот-то и оно. Никогда ничего не исправить. Ни тогда, ни теперь. Все пишется набело.
  Вермеер наливает.
  (Халс) - Да и что Вам исправлять, Хан? Жизнь Ваша была насыщенной. Женщины, деньги, слава - всего этого у Вас было в избытке. Ни за что не поверю, что Вы настолько меркантильны, что Вам просто жалко оставлять всё это. Вы и ушли вовремя - на пике популярности. Фейерверк! Взлетели, ослепили и исчезли. Враги посрамлены. А дальше? Дальше только старость, долги, болезни. Sic transit gloria mundi. Вы не из тюрьмы сбежали, Хан. Вы сбежали от более неприятных вещей.
  (Вермеер) - И при этом оставили яркий след в истории изобразительного искусства.
  Пауза исполненная драматизма. Хан встает, подходит к авансцене, и вглядываясь в темноту зала:
  (Хан) - Я вот что хочу сказать... Медицинский спирт испаряется со скоростью восемь молекулярных слоёв в секунду.
  (Терборх) - Какой ужас! А это точные данные?
  (Хан) - Ну, скорее, полученные эмпирическим путём.
  (Терборх) - Тогда не будем медлить, друзья мои!
  Выпивают. Терборх достаёт из кровати гитару. Тема та же, что в студенческой песне в начале спектакля.
  
  Пока ты молод, в жизни всё ярче и вкусней:
  и поцелуи слаще, и губы горячей.
  Пьянит вино сильнее, и пьётся, как вода.
  Всё в молодости легче, и горе - не беда!
  
  Но позже понимаешь, когда пройдёт задор,
  что женщины коварны, зелёный змий хитер.
  Тогда уже не тянешь всё, что попало в рот -
  и в женщинах, и в винах, тут очень важен год.
  
  Пропьется что угодно, но опыт не пропьешь:
  Ты сходу отличаешь где правда, а где ложь.
  И мудрость на молчание нам заменяет речь.
  Нет ничего на свете, что можно уберечь -
  
  всё рухнет, всё исчезнет, всё вылетит в трубу.
  Потом ты умираешь, лежишь такой в гробу.
  Всё, кроме удовольствий, мышиная возня.
  Так наливай по полной! Так выпьем же друзья!
  
   КОНЕЦ
   Кута -Хуалянь - Санкт-Петербург, 2014 - 2017 г.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"