- Ладно, пусть внучек. А в школе к доске как вызвали?
- О! - тянет Рождер. - В школе очень почетно - профессор. Так и говорили "А сейчас этот профессор пойдет к доске и все нам объяснит".
Я опрокидываюсь от хохота на колючие крымские камни и уже не помню, почему начала этот нелепый разговор. Какая, казалось бы, мне разница, как звали в детстве этого нечесанного бродягу. Он, поди, и сам начисто забыл свое прошлое, как забывает сейчас каждый прошедший в алкогольном угаре день. Никто не знает, как Роджеру это удается без копейки денег. Он просыпается, когда только-только начинает розоветь полоска над горизонтом, и море наполняется перламутровым блеском. Со стонами встает, матерясь на свою похмельную голову и отлежанные на скалах бока, и, тяжело спотыкаясь о камни и корни, уходит в сторону Симеиза, чтобы вернуться вечером пьяным в дрова, но всегда с добычей - с драным полиэтиленом пакетом, набитым то дикими сливами, то подобранным на помойке батоном.
- Прикинь, тетка, народ совсем заелся. Батон свежий, почти без плесени, с одного бока откушен и выброшен. Хочешь? Не голодная что ли? Олежка, а ты батон будешь?
- Благодарствую, - Олег отламывает край и аккуратно, чтобы ни одна крошка не упала, оправляет в рот.
Олег с Роджером похожи, как два башмака, стоптанных одним путником. Одинаково портепаны джинсы, опушены до плеч вьющиеся светлые волосы и спрятаны в бороду лица. Я сперва подумала, что они братья. В сумерках слезла со скалы к костру и, купившись на их невинные голубые глаза, попросила подержать свою миску. Одну минуточку, пока я сполосну руки. Этой минуточки Роджеру хватило, чтобы сожрать мою пайку и с ласковой улыбкой вернуть вылизанную тарелку.
- Спасибо, тетка. А ты замужем?
Я, впервые обруганная теткой, задохнулась от возмущения и презрительно промолчала, что, наверное, было воспринято Роджером как благоприятный признак - весь последующий вечер он старался быть очаровательным. Залихватски бил бутылки, орал, чуть не выпрыгивая из штанов, на бушуюшую неподалеку дискотеку и выплясывал дикий танец без ритма и музыки на остром, как клык, выступе скалы, под которым дышал и бился о камни темный космос моря. Трещал костер, незнакомые музыканты пели о том, что все вертится, и все найдется, и ломался в позолоте лунной дорожки вклокоченный силуэт Роджера. Музыканты набирали темп, Роджер размахивал руками все неистовее, и все чаще выпадал из нашего поля зрения, вскидывая в воздух тощие ноги, чтобы через мгновение, покачиваясь и матерясь от боли, опять взгромоздиться на выступ.
А утром он заботливо собрал бутылочные осколки, рассыпался в извинениях и, радостно улыбаясь новому дню в целом, и всем нам в отдельности, выпил спирт из спиртовки.
И каково же было мое удивление, когда Олег, второй башмак из пары, оказался монастырским послушником, сбегающим из монастыря каждую весну, будучи не в силах бороться с собственной волей.
- Роджер, а зимой, когда холодно, ты что делаешь?
- Когда как. Прошлой на Мангупе отвисал. Только не спрашивай, что я там делал - не помню, до того хорошо было.
- Зачем же ты живешь так, чтобы ничего не помнить?
Роджер неожиданно становится серьезен.
- А я вообще не знаю, зачем я живу.
Вот ведь совпадение - я тоже...
- Роджер, расскажи сказку.
- Какую? Портвейн будешь?
- Не буду. Любую расскажи.
- Хорошо, я тебе про белую индианку не рассказывал?
- Нет.
- Хорошая сказка. Тибетская. Держи стакан.
СКАЗКА О БЕЛОЙ ИНДИАНКЕ
(тибетская)
Один чувак пошел к дьяволу. Его послали, он и пошел. Вышел из дома, и тот час останавливается такси, открывается дверца, и таксист говорит:
- Садись, чувак.
Чувак сел, и поехали они. (Ну, и мы поехали, что ли...) А кругом ночь и неизвестность. Чуваку стремно и жутко. "Выпить бы", - подумал он. А таксист говорит:
- В бардачке возьми.
Чувак бардачок открывает, видит - а там шкалик с водкой. Выпил, но все равно ему муторно. Покурить бы.
- В бардачке возьми, - опять говорит таксист.
Лезет чувак и точно- лежит курево и зажигалка. Покурил он и разомлел. "Эх, - думает. - Сейчас бы женщину прекрасную и обнаженную".
- В бардачке, - опять говорит таксист.
Ну, мужик бардачок открывает, а там колода карт с голыми красотками. Начал листать, и тут таксист говорит:
- Вылазь, приехали. (Да, не сепети ты. Можешь не пить, но я налью, пусть будет).
Вылез чувак из такси, а место незнакомое, и люди ходят незнакомые: женщины в прекрасных нарядах, мужчины в смокингах и лошади. Чувак застремался своих драных джинсов и нечесанной головы, юркнул в какую-то подворотню, открыл какую-то дверь. Смотрит, палата больничная, большая, полная людей. Один чел кубик-рубика третий год собирает, парится. Другой весь спеленутый и к кровати привязанны, бьется в бреду и шепчет: "Маргарита, Маргарита". Третий в стену взглядом уперся, хреново ему. И всем тут хреново. (Эх, а нам-то до чего хорошо, братва! Портвейн за гривну двадцать - это просто халява и полное счастье!) Ну, короче, чувак попытался с одним, с другим побазарить, но они все своими делами заняты на него внимания не обращают. Один кубик-рубика крутит, другой на кровати бьется, третий взглядом в стену уперся. И вдруг раздвигается стена и выходит оттуда сияющая белая корова с золотыми рогами. Поддевает она рогами того, который Маргариту звал, и тотчас все бинты и веревки с него спадают. Закидывает его себе на спину и обратно в стену уходит. И все ее ошалевшими взглядами провожают. Первый даже кубик-рубика на пол уронил. И тут дверь распахивается и входят санитары.
- Что случилось? - спрашивают.
Все молчат. Ну, наш чувак, как будто ему больше всех надо, им отвечает.
- Вышла из стены ослепительная корова и забрала того мужика, который вот тут лежал.
- А ты кто? - санитары спрашивают.
- А я случайно сюда попал.
- Это понятно, что не на такси приехал. Тебя как зовут?
- Роджер.
- Какой на хрен Роджер?! По паспорту как тебя зовут?
- Сергей Витальевич Тарасенко. Я пойду, пожалуй, дела у меня.
Санитары цоп его за шкварник, не пускают. Чувак зарыпался, забился, да куда там. Стали его санитары метелить. Били, били, устали и все халаты кровощей перемазали.
- Вот ты сука, - говорят. - Мы из-за тебя клятву Гиппократа нарушили и белые одежды твоей кровищей изгваздали. Так что ты вообще попал по-крупному. Сейчас мы тебя в подвале запрем и отдохнем маленько, а потом опять бить будем.
Заперли в подвале без окон и ушли. Сидит чувак на полу каменном, и плохо ему до смерти. Ребра сломанные ноют - не вдохнуть, из перебитого носа юшка капает, глаза заплыли. (Тяните стаканы,братцы)
Вдруг видит - сияние. И из этого сияния выходит к нему белая индианка. Она его обняла, голову измазанную себе на колени положила, по волосам погладила. От ее прикосновений у чувака синяки рассосались, юшка остановилась. Она до ребер переломанных дотронулась, и они тотчас срослись. И так с ней хорошо, тепло и радостно. Чувак просит:
- Останься со мной.
- Не могу, - она отвечает. - Мне пора.
- А ты еще придешь?
- Приду, когда узнаешь, как меня зовут.
И исчезла. И тут санитары вернулись. А Чувак им навстречу бросается, бормочет:
- Вы не видели, сейчас отсюда выходила прекрасная белая индинка?
- Какая индианка, придурок! Белая горячка у тебя была. Понял? Ну, за наше ментальное здоровье! Ты чего? Плачешь что ли?
Он меня все-таки напоил своим халявным переброженным счастьем. Под плавное течение сказки, тепло костра и древние жалобы воргана. И я тихо всхлипываю от жалости к этому алкоголику и придурку сентиментальными пьяными слезами, потому что во мне вдруг проснулась извечная русская баба, готовая взвалить себе на спину никчемного мужичонку и переть его на себе по жизни, как ослепительная белая корова. Я тяжело поднимаюсь и отползаю прочь. Слетевший с основ и креплений мир болтается вокруг меня, как рождественский стеклянный шар с блестками звезд. Больничным плафоном на длинном шнурке раскачивается в небе желтая луна, уворачиваются, гримасничая, из-под ног камни, и истерически хихикают цикады. Я напилась первый раз в жизни, и провалилась в кроличью норку чужого мира. Здесь нет стабильности, а потому все возможно: и балансировать на грани безумия, и нырять в звездное небо, и падать без боли, и подниматься, не чувствуя тела. Здесь нет будущего, а прошлое провалилось в туман. Есть только этот конкретный момент, временная воронка, в которая завертела вокруг меня всю вселенную с морем, небом, луной и скалами. И я болтаюсь в центре мироздания, потеряв вместе с почвой под ногами все сомнения, заботы, страхи и привязанности. Я свободна, как подброшенный в воздух камень. И так же, как камень, начинаю стремительно падать вниз. Боже, как мне плохо, и как хочется обратно! Бьются в голове волны, грозя разнести череп на куски, и режет глаза взбесившийся лунный диск. Я напилась первый и последний раз в жизни, потому что эту ночь мне не пережить. Зато теперь я знаю, куда прячется от реальности Роджер.
- Эх, ма! - Роджер замахнулся пустой бутылкой, целясь ею в острый каменный выступ.
- Роджер, ну, елы-палы, кончай бутылки бить!
- Ну, одну дай грохнуть! Одну только!
- Ну, зачем? Ведь сам же потом ползаешь, осколки собираешь.
- Да, елы-палы, ты ж пойми, Инесса, панк я или не панк?!
Это аргумент, никуда не денешься. Я побежденно машу рукой:
- Бей, подлец.
Меня зовут не Инесса. Но объяснять это Роджеру я уже устала. Да и все ж лучше, чем "тетка".
Роджер счастлив, как ребенок. Вспрыгивает на выступ и кричит в сторону заливающегося попсой аквапарка:
- Шура, пидор, мой ноги и ложись спать!
Брехливый всклокоченный бродячий пес. И кличка у него песья.
- Роджер, мать твою! Иди на помойку и найди себе новые штаны! - смотреть на его голую задницу и болтающиеся в гиганской прорехе мудеса невозможно.
- Да я уже ходил, нет там сегодня ни хрена, - единственный человек, которого это бесстыдство не напрягает - сам Роджер, безмятежно улыбается и наклонятся, чтобы помешать кашу в котле.
- Я тебе юбку свою дам. Вот, одевай.
- Да ты что? Я не пидор!
- Ага, а носить женский свитер - тоже не пидор?
Роджер, застенчиво подтягивает вниз слишком короткие рукава пушистого розовенького джемпера.
- Ну ладно вам... Хороший свитер. Красивый.
Народ уже стонет от смеха. Кто-то стягивает с себя широченные спортивные штаны.
- Держи, охальник. У меня еще шорты есть.
Вот так ему и удается прожить без денег. Если на помойке пусто, кто-нибудь из добрых людей поможет. Впрочем, сниматься с Симеиза без штанов - старая добрая традиция. Мои бриджи пока еще на мне, но уже "завещаны" девчонке из Донецка, у которой два дня назад сперли рюкзак со всеми пожитками.
- Надо эту падлу поймать, - бушует Роджер. - Проучить раз и на всю жизнь. У меня отличный план есть.
- План? А ну, давай забивай!
- Да иди ты! Короче, план такой. Надо сейчас всем собраться и залечь в камнях, типа, лагерь без присмотра оставлен. Ну, а чтобы не скучать, портвейну взять побольше. А когда эта сука придет, выскочить из камней, поймать его и отлупить хорошенько.
- И раздеть, - встревает оставленная без штанов Геля. - Пускай голый по шоссе струячит!
- Можно и раздеть, - соглашается Роджер. - А на следующий день опять залечь, поймать и отлупить.
- И опять раздеть! Будет знать, каково в одном купальнике круглые сутки рассекать, - не успокаивается Геля.
- Ага, и раздеть, - соглашается Роджер. - И так шесть или семь раз, короче, чтобы ему надоело.
- Роджер, а вдруг он сегодня не придет. И завтра...
- Ну, бля, бойцы мы или насрано?!
Военные хитрости Роджера так же прозрачны, как морская вода у подножья горы Кошки. И всем отчетливо видно, что под планом поимки кроется еще один, не менее хитрый - как провести дни в теплой компании и с максимальным удовольствием.
Единственное имущество Роджера - стопка мятых фотографий, которую он с гордостью всем демонстрирует.
- Это Мангупт. Это чувак один классный. Это ливень был сильный. Это мы в Севастополе. Это зима, видишь? Это донецкие ребята, - мелькают перед глазами размытые кадры.
- Вот эта хорошая, - выдергиваю я из стопки черно-белую фотографию с солнцем, падающим в море. - И вот эта классная! - одинокая сосна на краю пропасти.
- Роджер, а ты учился где-нибудь после школы.
- Где-то учился...
Зачем я расспрашиваю его? Только ли потому, что он мне интересен, как всякая диковинка. Как, например, найденная в горах окаменевшая раковина. Рассматривая и подбрасывая на ладони которую никак не понять, как она попала сюда, на пятьсот метров над уровнем моря, и каким образом до такого состояния дошла. Зачерствела от времени, словно забытая на дачной веранде корка хлеба, или ссохлась под нещадным солнцем, как труп ящерицы. А ведь была такой же разноцветной и хрупкой, как миллионы других рожденных морем и выброшенных на побережье ракушек. А, может, дело не только в банальном любопытстве? Может, еще и в том, что Роджер нашел-таки путь к абсолютной свободе. Эта свобода, конечно, до конца не совершенна, но по сравнению со мной Роджер свободен от быта, привязанностей, семейных уз, общечеловеческой морали. Он свободен в своем образе жизни, в выборе дороги, и пусть эти дороги всего лишь разветвления шоссе на полуострове Крым - все равно они у каждого свои.
- Прикинь, Инесса, я сегодня чуть не женился. Познакомился с хорошей женщиной, а тут Лис идет. Пока с ним базарил, она ушла куда-то. Жалко. Красивая. Добрая.
- Зачем тебе жениться, Роджер?
- Любить кого-то хочется. Детишек нянчить...
И ведь найдет когда-нибудь. Россия богата жалостливыми бабами. Обаяшка Роджер полюбит, очарует, женится и испортит ей всю жизнь. Хотя, почему испортит? Много ли я о любви знаю... Ведь бывает она и зла, но от этого все равно не перестает быть любовью. И на каждого козла ее хватает с лихвой.
Мне еще никогда не встречались панки во Христе. Как, впрочем, и свободолюбивые монастырские послушники. Они сидят рядышком и болтают в воде босыми ногами. Два стоптанных башмака беседуют о боге. У одного поблескивает на груди скромный крестик, у другого синеет на предплечье эпатажный лозунг "No future". Роджер что-то тихо спрашивает, Олег так же тихо отвечает. Слов не разобрать, да мы и не пытаемся. Беседа личная.
Со мной Роджер тоже иногда ведет теософские беседы. Примерно, такого содержания:
- Рассказать тебе анекдот о Христе?
- Угу.
АНЕКДОТ ОБ ИИСУСЕ ХРИСТЕ.
Умер один мужик и попал к райским вратам. Встречает его святой Петр:
- Ну, давай, покойничек, рассказывай, кем был, что делал. Правду рассказывай, а я решу, куда тебя распределить: к нам или в ад.
- Ну, - начал мужик. - Был я не слишком праведным. Выпить любил.
- Это в ад.
- Но честно трудился. Плотник я.
- Это уже к нам ближе.
- И был у меня сын. Не от плоти моей.
- Так-так...
- Можно даже сказать, что мой сын человеком не являлся.
- И?
- Сейчас мой сын очень популярен. О нем написаны тысячи книг, сложены тысячи песен, и детям рассказывают о нем сказки. А еще...
- Погоди, погоди! - кричит Петр. - Я сейчас за Иисусом сбегаю.
Петр вернулся со взволнованным Иисусом. Иисус кинулся к мужику с распростертыми объятиями:
- ПАПА!
- Буратино?...
- Вы ничего не слышали? - вынырнувшего из вечернего мрака Роджера бьет крупная дрожь. В расширенных от ужаса зрачках пляшут отражения сумасшедших языков пламени.
- Еще бы не слышать. Ты все побережье криками всполошил. И камни из-под твоих ног сыпались. Ты бы не шарился по ночам, Роджер. Убьешься с пьяну.
Роджер отмахивается от наших советов.
- Не убьюсь, если не помогут. Мужик ко мне на шоссе привязался. Подлый такой, сука. Прилип, как банный лист к заднице. С дороги меня сбить пытался. "Вот твоя тропинка", - говорил и в спину подталкивал. Я вырывался, а он все равно за рукава хватает и с шоссе спихивает. "Сюда тебе". А я же знаю, что никакой тропинки там нет, там самое опасное место. Свернуть туда, и все, пиздец Роджеру! Так вы точно его не слышали? Значит, это дьявол был. Я с ним на Мангупе уже встречался. Чуть не погиб тогда.
- Расскажи Роджер.
- А чего рассказывать? Сейшн у нас там панковский был. Торчали по-черному. Я винтом вмазался, отошел ото всех подальше, и тут чувак какой-то меня догоняет. По плечу хлопает. "Хочешь, научу тебя летать", - говорит. Ну, я хочу, конечно, фиг ли! А он говорит: "Это просто. Раскидывай руки в сторону и прыгай вверх". "И все?" - спрашиваю. "И все". Я обрадовался, руки растопырил, и тут что-то страшно мне стало. Стою, боюсь пошевелиться. А хрен этот не отстает. Завел патефон, прыгай да прыгай. Я от него отбиваться стал. "Уйди на хуй!" - кричу. И смотрю, чувак пропал, а я стою на крохотной плошадке, внизу пропасть. Еще немного и сорвался бы. Я с тех пор с наркотиками завязал. По синему торчать безопаснее.
- О, вот это да! - У постоянно погруженного в себя Олега существуют две светские фразы: "о, вот это да!" и "ну, ничего себе!". Какую бы ахинею в его обществе не несли, он реагирует одним из двух вариатов. И правильно. А то слушать всерьез весь наш треп никаких сил не хватит. Но все равно иногда так и подмывает спросить, где он научился такому искусству слушать. Не на исповедях ли. Нет, не буду. Олега я вообще ни о чем не расспрашиваю. Сама не понимаю отчего. Боюсь, наверно.
- Дурацкая история, - скептически хмыкает кто-то.
- Почему дурацкая? - тихо говорит Олег. - Правдивая. Все дьяволы существуют только внутри нас.
О, вот это да!
- Роджер, а ты родителям в детстве врал?
- Не-а. Ни к чему было. Меня не наказывали. А однажды бабушка спросила, кем я буду, когда вырасту. Я сказал - бродягой. И тоже не обманул.
Мы уходим с Симеиза, прихватив с собой Олега. Он увидел благоприятный знак в том, что мы движемся в сторону Севастополя, а его монастырь находится неподалеку, в Инкермане.
- Вон тот монастырь на горе видишь? Я там тоже послушничал. Но они после побега меня больше не приняли.
- Нельзя уходить из монастыря?
- Можно. Если отпроситься, отпустят. Убегать нельзя. Главное - дисциплина.
- А почему же ты тогда убегаешь.
- Чтобы мне труднее было. Понимаю, что, даже отпросившись, поступаю неверно. Если ты приходишь в монастырь, должен принять весь устав, как закон, бесприкословно. Главных правил немного, всего три. Первое - отказ от стяжательства. Второе - отказ от плотских удовольствий. Третье - отказ от собственной воли. С первыми двумя я без труда справился, а с третьим уже много лет борюсь.
- А зачем отказываться от собственной воли?
- Если отказаться от собственной воли, тобой начинает двигать воля божественная. И тогда ты становишься свободным. О, и в этом монастыре я служил. Тут меня дольше всего прощали, четыре раза. В Инкермане, боюсь, не примут меня больше. Прошлый раз сказали, что последний прощают. А я опять в начале мая убежал, не выдержал. Взял с собой только ножницы, бороду подравнивать, чтобы мне сложнее было. Ни денег, ни вещей. Но сразу за воротами встретил старушку-прихожанку. Я ее много раз исповедовал. Она меня узнала и денег на паром дала. Так я до Севастополя добрался, а дальше пешком до Симеиза дошел.
- Трудно в монастыре? Работы много?
- Да, нет. Хотя, всякий раз после побега мне самые тяжелые послушания дают. Или ямы выгребные осушать, или камни с полей вывозить. Но это все в радость, потому что испытание намерений.
Я молчу - мне бы так. Олегу все в радость. Одно оттого, что богом сотворено, другое оттого, что испытание. В мире нет ничего, что может причинить ему неудобство или вызвать раздражение. И ведь не потому, что мир совершенен, а потому, что он свободен. А Олег продолжает безо всякой видимой связи.
- Хочешь, я тебе сказку расскажу о намерениях?
СКАЗКА О МУДРОМ СТАРЦЕ.
Китайская
Жил в Поднебесной один уважаемый старец. И однажды, на свой семьдесят четвертый день рождения он попросил всех своих гостей и родственников не дарить ему ничего, а принести веревки. Кто сколько может. Гости удивились, но поскольку старец был мудрым и уважаемым, задавать вопросы не стали, сделали, как было велено. Старец все веревки связал в одну - длинная веревка получилась. И повел своих гостей к бездонной яме. Была возле их деревни такая. Считалось, что там находится вход в царство вечной жизни. Но точно этого никто не знал, потому что никто никогда до ее дна не добрался. Старец велел гостям держать конец веревки и спустился в яму. Спустился на дно и нащупал узкий боковой лаз. Подумал старец - страшно в лаз забираться, а вдруг назад дороги не будет. Но с другой стороны ему уже семьдесят четыре года, смерть и так не за горами, терять нечего. И полез дальше. Лез, лез, почувствовал, что веревка назад тянет, значит, кончилась. Он опять немного посомневался, и отвязав веревку, продолжил движение. Лаз становился все уже и уже, пока старец совсем в нем не застрял. Но он, помня о том, что жить ему и так осталось недолго, не стал поворачивать обратно, а остался там ждать смерти. Через какое-то время он от голода попробовал землю, и она оказалась съедобной. Стал старец в норе жить и есть понемногу землю. И однажды понял, что может двигаться дальше, потому что похудел и расширил лаз. Еще совсем немного прокопал и выпал из норы прямо в потусторонний мир.
А там прекрасная жизнь царит. Без болезней, старости и смерти. Его приветливо встетили и проводили к правителю. Правитель выслушал его историю и оставил жить среди своих подданных. Счастлив там был старец, но не давала ему покоя одна мысль, что он туда не за заслуги попал, а через черный ход. И пошел он к правителю проситься обратно, на землю. Правитель посовещался с гражданами и отпустил старца. А поскольку никто не возвращается из потустороннего мира без подарков, наградил его талантом врачевателя.
Вернулся старец в родную деревню и не узнал ее. Все дома новые, люди другие и сама жизнь иная. Стал всех расспрашивать, куда его дом делся и где его друзей и родственников отыскать. Оказалось, что прошло на земле триста лет, и остался он сам в памяти людей как старик, который спустился в бездонную яму, да так там и сгинул.
Начал старец всю свою жить заново строить. Много перенес лишений и тягот, пока не стал знаменит на всю Поднебесную, как лучший врачеватель. И однажды заболел тяжелой болезнью император. Все лекари Китая собрались у его постели, но только старцу удалось его вылечить. Император хотел сделать старца своим придворным лекарем, но старец попросил разрешения вернуться в родную деревню. Император осыпал его милостями и отпустил.
А первого министра стала грызть зависть. И нашептал он на ухо императору, что старец-врачеватель крайне опасен, ибо если он может любую болезнь исцелить, то сможет и наслать любую, никому, кроме него, неизвестную. Иператор подумал и отдал приказ схватить старца и казнить. Поскакали воины в деревню, ворвались в дом старика, но не нашли в нем ничего, только гроб на столе, а в нем посох.
- Почему посох?
- Это по поверию то единственное, что остается после смерти настоящего святого.
В Инкерман Олега приняли. Как только он скрылся за монастырскими стенами начался проливной дождь. И лил три дня.
ЭПИЛОГ.
Следующая группа наших друзей отправлялась на Симеиз месяц спустя. Я передала для Роджера блок сигарет, получив который, Роджер никак не мог вспомнить, кто их ему прислал. Он раздал сигареты всем, кто на этот момент стоял на Симеизе и передал в ответ две фотографии из своего имущества. Как раз те, которые я похвалила когда-то: закат над морем и одинокую сосну, ухватившуюся корнями за острый выступ скалы.