Из-за газовой плиты выглянула мышь, осмотрелась, а может, просто поздоровалась, и деликатно прошелестела вдоль стены в противоположный угол кухни, к узкому пространству за холодильником. Я звал ее Сёмой. Это была моя мышь. А на коленях у меня дремала моя кошка Юрка (женского пола). По-моему, они дружили и неумело скрывали этот факт от меня.
Целью мышиной вылазки была початая бутыль "Букета Молдавии". Я наловчился смешивать его со спиртом в идеальных пропорциях - идеальных для каждого настроя, а Сёма довольствовался винными потеками на бутылочном стекле. Через пять минут он вновь показался на глаза, вальяжно пересекая кухню по диагонали. Юрка, не открывая глаз, демонстративно отвернулась.
Это был ежедневный ритуал, в котором мне отводилась роль мыслителя, размышляющего о причинах мышиного алкоголизма.
Но я встал, прервав Юркину дрему, подошел к окну и бессмысленно уставился в сумеречное застекольное пространство. Уже светились желтым окна больницы напротив. Рога троллейбусов, плывущих на сталепрокатный завод, то и дело вспыхивали голубым, а нагое пространство слева (тогда еще не было застройки в этой части Раздольной улицы) становилось все чернее и непрогляднее. Удивительно: снаружи бурлила разноцветная и стремительная жизнь, а в однокомнатной квартире нестерпимо медленно длилось серое существование.
"Господи! - сказал я, - это я, Вадим Беклешов, взываю к тебе, если только ты способен внемлить гласу вопиющего во вселенской пустыни атеиста. Мне тридцать четыре. Я никчемный орловский инженеришка, живущий единой мыслью: скорей бы утро - и снова на работу. Не по ироничному характеру, а по причине того, что вся моя семья - обленившаяся кошка и мышь-алкоголичка. Знаешь ли ты, что значит ежевечерне украдкой и с надеждой бросать взгляд с остановки на собственные окна: не горит ли свет? А он никогда не горит...
... Знаешь... Так сделай хоть что-нибудь! Да, я предлагаю тебе сделку: ты свершишь чудо, а я уверую в тебя. Мало? Да разве этого мало? Когда кто-то верит в тебя?"
Мое общение с Богом прервало протяжное кошачье мяуканье. Я прошел на звук, в свою единственную комнату, не имевшую двери.
По бледно-лимонным, в мелкий цветочек, обоям медленно и плавно ползло изумрудное пятно шестидесяти сантиметров в поперечнике. Я говорю "изумрудное", потому что его нельзя было назвать просто зеленым. Штор на моем окне никогда не было за ненадобностью: от дороги дом отделял изрядной ширины пустырь, а седьмой этаж гарантировал от подглядывания любителей собачьих выгулов. Итак, ничто не мешало мне выявить источник изумрудного "зайчика" на стене. Он оказался метрах в трехстах над землей, а больше ничего определенного о нем я сказать не могу.
"Вертолет?" - мимоходом подумал я, вновь отвлекаясь на необычное Юркино поведение. Шерсть на кошке вздыбилась; она шипела и пряталась за мои ноги.
- Дурашка, - произнес я, опускаясь на корточки, - с каких это пор ты стала бояться света? Это же просто луч...
Пока я успокаивал взволнованную кошку, пятно благополучно добралось до угла комнаты и исчезло, на миг почему-то породив в моем воображении смутный образ тургеневской барышни в вуали, скрывающей черты лица. Вздохнув, я вернулся на кухню и принялся за составление коктейля.
Утром на остановке громко спорили два мужика из нашего дома. Каждого я знал в лицо и привычно здоровался, не подозревая ни о их занятиях, ни о именах. Не мудрено: дом лишь самую малость уступает орловской "китайской стене". Жителей в нем побольше, чем в ином районном центре.
- Дома вечером был? - обратился ко мне крепыш предпенсионного возраста в лихо сбитой на затылок беретке. - Видел?
- Видел - что? - уточнил я.
- Как что?! Летающую тарелку.
Правый глаз его, упершийся в меня, источал надежду найти единомышленника, левый же светился снисходительностью посвященного в некую тайну.
- Тарелку не видел, - чистосердечно признался я, хоть и не хотел обидеть и разочаровать воодушевленного мужика, - а вот зеленый луч был.
- Вот! - победно обернулся тот к своему товарищу. И он видел! А ты мне еще доказываешь...
- А что я тебе доказываю? - огрызнулся второй сосед. - То, что ты принял обыкновенный метеозонд за НЛО?
Я на миг представил метеозонд с прожектором и усмехнулся про себя. Впрочем, не с прожектором: тот дал бы рассеянный конус света. Скорее всего, речь может идти о лазерном луче.
- Должно быть, это был вертолет, - расслышал я свой робкий голос.
- Чепуха! - отрезал крепыш. - Я двадцать лет отлетал на вертушках. Во-первых, шум; во-вторых, вибрация. А я стоял на балконе, и сам все наблюдал. Тишина была абсолютная!
Далее он живописал, как вышел вечером покурить на балкон, и в небе появилось нечто, похожее на ободок блюдца из чередующихся красных и синих огней. А уж затем возник луч, медленно скользящий по окнам седьмого этажа нашего дома. Причем, по словам того же соседа, этот зеленый луч слабо отблескивал от стекол, а на самой стене не был виден вовсе. Когда же луч коснулся груди наблюдательного соседа, она "покрылась пупырышками". Это меня порядком рассмешило; если стоишь на балконе в одной майке, а до белых мух всего ничего, не то что пупырышками, пупырями пойдешь. Да и "красные и синие огни" тоже внушали сомнения. Я-то их не видел.
- Постой! - перебил самого себя сосед "в пупырышках". - А не твой ли это балкон? - указал он рукой. - Именно там луч и исчез окончательно!
Что меня поражает в людях, так их наблюдательность. Практически неизвестный мне человек, если не знает, то, по крайней мере, предполагает, где я живу. Я так не умею - в шпионы не гожусь. Профнепригоден. Может, действительно, была тарелка с красными и синими огнями, которые я попросту прошляпил?
Тем временем подкатил троллейбус, и утренняя орава пассажиров дружно загрузилась в него, утрамбовывая прежний состав. Я воспользовался иной дверцей, нежели мои собеседники, и разговор наш прервался.
Рабочий день промелькнул стремительно и почти незаметно. Слово "почти" относится к последнему часу, когда всё чаще и с досадой смотришь на часы. Даже если знаешь, что дома время будет тянуться куда медленнее. Ровно в шесть мы с Димкой Князевым, моим приятелем и однокурсником, преодолели проходную завода.
- Место встречи изменить нельзя? - полуутвердительно спросил Димка.
- Пинёндзы не ма, - признался я, потупясь.
Удивительно, но Димка, содержа семью и четырех любовниц (с его слов), всегда имел деньги на карманные расходы. Наверно, это правильно: ему они нужнее.
- Ерунда! - сказал он. - Без горячего нельзя - желудки испортим.
По "горячим" подразумевался ординарный портвейн. Его мы традиционно употребили в лесистом рву, отделяющем Веселую Слободу от стадиона Ленина. Вообще-то на политзанятиях я ни разу не слышал, что Ленин был спортсменом, но там - виднее.
- Дим, - ни с того, ни с сего сказал я, - а к нам вчера летающая тарелка пожаловала.
- Женщину видел, - сорвалось у меня с языка, - в сером. С вуалью
- Дело ясное: сперматоксикоз. Бабу тебе надо, - поставил диагноз и назначил лечение Димка. Хочешь, подгоню?
Когда я зажег свет в прихожей, Юрка не встретила меня, как бывало раньше. Вместо этого она сидела напротив старинного кресла, купленного мною по случаю лет пять назад, и внимательно за чем-то следила, вращая пестрой головой. Даже на моё "кыс-кыс" она отреагировала одним коротким недовольным взглядом: дескать, не отвлекай. Я присел, чтобы развязать шнурки на туфлях, и когда мой взгляд скользнул вниз, на самом краешке поля зрения мне привиделся изящный дамский силуэт, расположившийся в кресле.
Мне стало дурно. Я замер, вцепившись в шнурок, словно в единственный предмет, соединяющий меня с реальностью. Возможно, я о чем-то думал - не знаю, не уверен. Помню лишь, что бесконечно долгое мгновение спустя я осмелился снова поднять глаза и посмотреть на кресло. Конечно, оно было пусто. Но кошка по-прежнему сидела напротив и внимательно следила за кем-то невидимым, кто, несомненно, там находился.
Дух экспериментаторства внезапно обуял меня. Несчетное число раз я менял направление взгляда, и каждая новая попытка приводила к тому, что женский образ в кресле становился все отчетливее. Наконец наступил момент, когда я видел его при взгляде в упор. Нет, это был еще (или уже) не образ - нежная колеблющаяся дымка, повторяющая очертания хрупкого человеческого тела. Удивительно, но промелькнувшая мысль о сумасшествии совершенно не напугала меня. Какая-то здравая часть моего рассудка словно говорила, что бояться поздно: факт свершился. Что ж, теперь у меня будет не только собственная кошка и мышь, но и свое привидение. В этом есть даже определенная пикантность: кого-то дома встречает жена, а меня - привидение.
Одна неувязочка, пожалуй, была. Как-то повелось считать, что привидениям свойственно обитать в старинных готических замках, в каменную плоть которых впиталась память о веками творимых здесь кровавых драмах. Моя типовая квартира в девятиэтажке меньше всего напоминала средневековый быт. Впрочем, подумал я, стоит ли слепо доверять устоявшимся представлениям, что должно, а что не должно быть? У буржуинов свои привидения, у нас свои - советские, и нравы у них разные.
Русскому народу присуща интуитивная мудрость, являющая себя в тысячах крылатых фраз. Например, в такой, как "без бутылки не разберешься". Мне показалось, что ситуация, в которую я влип, как нельзя больше требовала именно такого метода решения. Освободившись наконец от уличной обуви, я шагнул на кухню.
- Пожалуйста, не пей! Ты все погубишь!
В высоком женском голосе, прозвучавшем, как показалось, у самого моего затылка, билась отчаянная мольба.
Я стремительно обернулся. Образ стал много отчетливее, в нем появились намеки на краски. Теперь женщина стояла, в отчаяньи протягивая ко мне руки, словно пыталась удержать. Ее определенно белое, сильно приталенное платье волнами ниспадало до самого пола. Вуаль была откинута, но черты лица оставались еще смутны. За исключением пронзительно синих глаз.
Как ни смешно это звучит, но первая моя мысль была оформлена, как название статьи в научном журнале: "Лечение ранних форм еще-не-алкоголизма с помощью привидений". Я даже вскользь подумал о полагающемся мне гонораре.
Пить я не стал, лишив тем самым мышь Сему законных винных потеков. Но настоятельно требовалось что-то предпринять, и я закурил. Этому пороку я предаюсь крайне редко, потому с первых же затяжек голова пошла кругом. Чего я и добивался. Следующая, порожденная мною мысль, показалась мне верхом изящества. Пусть события текут своим чередом. Я не знаю сценария спектакля, и не мне вносить в него коррективы. Я даже не актер, я - зритель, сторонний наблюдатель.
Глупец, я не учел, что роль зрителя - такая же роль, как и любая другая. Актер, играющий зрителя. Но это понимание пришло много позже, когда ничего уже нельзя было изменить.
Никому, даже Димке Князеву, я не рискнул признаться в происходящем со мной. Но, судя по странным взглядам, которыми встречали и провожали меня сослуживцы, я очень и не в лучшую сторону изменился. Даже шеф не отругал меня за допущенную в чертежах ошибку, чего раньше было не избежать. Я работал механически, а в положенный час мчался домой, где и начиналась моя настоящая - странная - жизнь.
На третий день я видел женщину так же отчетливо, как любого другого человека, с той лишь разницей, что мог одновременно различать предметы, находившиеся у нее за спиной. Она оказалась молода и хороша собой. Жалко, что я не умею этого описать. Меня она знала по имени и фамилии, мне же представилась просто Татьяной. Да, мы общались, хотя, особенно поначалу, это сопровождалось не совсем приятными ощущениями. Странно ведь лицезреть стоящего перед тобой человека, видеть, как шевелятся его губы, в то время как голос раздается за твоим затылком.
Да, я чуть не забыл еще об одном обстоятельстве, вовлекшим меня в цепь неразрешимых противоречий. В первое время речь Татьяны изобиловала архаизмами, затруднявшими понимание, но день ото дня осовременивалась. Это навевало грустные логические выводы. Если бы она продолжала говорить по-прежнему, а еще лучше на незнакомом мне иностранном языке, это доказывало бы ее автономность, независимость от моего сознания. Иначе говоря - реальность существования. Но чрезвычайно высокая обучаемость ставила все под сомнение. Не мой ли больной разум наделяет мною же сотворенный образ словами, доступными моему пониманию? Конечно, я шел на всякого рода уловки. Например, по просьбе, кстати, самой Татьяны, оставлял на день включенным телевизор, а вечером она пересказывала мне новости, которые я, по понятным причинам, знать просто не мог. На какое-то время я успокаивался и начинал слабо верить в свою нормальность.
Разговоры наши касались самых банальных тем. О серьезном, например, кто она на самом деле, я спрашивать просто боялся. Ведь ответом могло быть: "Я твоя белая горячка" или что-то в этом духе. Татьяна же явно сдерживала бег событий.
Еще меня смущал ее взгляд. Татьяна смотрела на меня по-матерински, хотя, несомненно, была младше. Сексуальных чувств при всей своей привлекательности она во мне не пробуждала. Возможно, это было вызвано моей попыткой украдкой дотронуться до нее. Рука пронизала пустоту, оставив во мне ощущение волнующей дрожи. Разочарование было ожидаемым, но от этого не менее чувствительным. "Все правильно, - утешил я себя, - тебе не грозит интимная связь с привидением".
Развязка наступила в субботу. В кои-то веки она оказалась нерабочей. Утром я отварил пельмени, стыдясь, что не могу пригласить к столу мою бесплотную гостью. Она тактично ушла из кухни, дабы не смущать меня. На аппетит Юрки присутствие Татьяны не влияло. Едва я успел сполоснуть после себя тарелку, как женщина вернулась. Ее васильковые глаза или просто васильки, как я называл их про себя, сегодня были грустны.
- Сегодня я отбываю, - произнесла она, грациозно усаживаясь на кухонный табурет, - ты не о чём не хочешь спросить?
Казалось, что давно не стриженные волосы на моем затылке ощутили ее дыхание и волнение. Черт возьми! Я хотел знать, кто она, куда отбывает, почему отбывает, как ей удается, в конце концов, сидеть на табурете, если она бестелесна! И сотни других вопросов. Но сейчас они все перемешались в бедной моей голове. Видя мое замешательство, Татьяна взяла инициативу в свои руки.
- Боже! Как же ты похож на Сашеньку! - вдруг сдавленно воскликнула она.
Я понятия не имел, какого Сашеньку она имеет в виду, но любое сравнение подобного рода неприятно, и детская ревность шевельнулась в моей груди. Я готов был ответить встречной дерзостью, но Татьяна не дала мне этой возможности. Она сбивчиво и торопливо начала рассказывать, как молоденькой девушкой познакомилась с только что произведенным в должность губернатора орловского и курского наместничеств Александром Андреевичем Беклешовым. Он - сорокапятилетний генерал-майор, и она - двадцатигодовалая провинциалка, дочь обнищавшего орловского помещика, во владении которого оставалось не более сорока крепостных. Отцовскую фамилию Татьяна не назвала, а я, дурак, постеснялся спросить. Короче, возникла ослепительная, как вспышка, и столь же короткая любовь, завершившаяся рождением в 1794 году мальчика Саши - Александра Александровича.
Беклешов был женат. Точка. Он, как умел, позаботился о незаконнорожденном сыне, а, главное, в зародыше подавил общественный скандал, да и самую мысль о нем. Оказалось, что и два века назад орловские обыватели были столь же послушными марионетками, как и сейчас.
- Что же было потом? - нетерпеливо спросил я.
- Потом?... В девяносто шестом я умерла. Сашу только что перевели в Каменец-Подольск.
- После этого ты и стала привидением? - уточнил я.
Татьяна сдержанно рассмеялась, и звонкие колокольчики наполнили кухню.
- Я не привидение, мой мальчик. Я - обыкновенная туристка, говоря теперешним языком. Туристка, купившая билет в прошлое. Ты, наверное, считаешь себя жителем Земли?
- Не марсианином, конечно. Я здесь, в конце-то концов, родился.
- Ты знаешь, я тоже. Но не все из нас, хотя немного таких, кто появился на свет в своем истинном мире. А здесь все вы - люди - в некотором смысле в командировке. И единственная цель ее - исполнить свое предназначение. Я свое исполнила и вернулась в свой настоящий вид. А потом долго-долго ждала Сашу. Но он не появился, увы.
"Господи! Что я вижу - слезы на глазах привидения!"
- Саша был блистательный политик, самый умный, самый-самый! - справившись с нервами, продолжила Татьяна. - Что-то помешало ему. Но человек, не выполнивший предназначения, - она тяжко вздохнула, - исчезает из обоих миров. Навсегда. Не хочу, чтобы эта участь постигла тебя.
- Погоди! - перебил я ее. - А если умирает младенец, как же он может исполнить это самое предназначение?
- А, может, в том оно и состоит?
Ее встречный вопрос поставил меня в тупик. Как же так: делаешь ли ты что-то или бездействуешь, а твоя судьба, оказывается, изначально предопределена? Кто или что определяет твое предназначение? Кто судья? Я напрямую спросил об этом Татьяну.
- Не знаю. И никто не знает. Хочешь, считай это законом естественного отбора.
Татьяна, мое милое привидение, моя пра-пра-... и не знаю, сколько раз еще -бабушка исчезла в семь вечера того же дня. Вначале возник из ниоткуда знакомый изумрудный луч, заставивший ее засуетиться. Ей-богу, если бы это было физически возможно, она повисла бы на моих плечах и разрыдалась бы по-бабьи. Я бы тоже. Но она вошла в луч и мгновенно растворилась в нем.
Много лет спустя я удосужился заглянуть в энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. Раньше мне просто не приходило это в голову. Да и соответствующего издания под рукой никогда не было. "Беклешов Александр Андреевич. Родился 1 марта то ли 1745, то ли 43-го года". Далее перечень должностей по возрастающей, включающий и шестилетний орловско-курский период. Более всего понравилось выражение о нем Сперанского, говорившего о четырех лично известных ему генерал-прокурорах империи: "Беклешов был их всех умнее, но и всех несчастнее".
В чем изменилась моя жизнь? Внешних перемен было немало. Прежде всего я дослужился до должности главного инженера завода, после чего насовсем оставил профессию. Несколько лет пробовал себя в бизнесе, что позволило мне поменять однокомнатную квартиру на самой окраине Орла на апартаменты в центре. Бездельничал, путешествовал, изучал всякую оккультную дребедень. Так и не женился. И до сих пор не знаю своего предназначения.