Агамян Людмила Викторовна : другие произведения.

Аромат маттиол

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


  
  

ПОВЕСТЬ О БАБКЕ

  
   Смотрю на руки бабушки своей - сидит, пельмени стряпает - один в один - и ставит их четкими рядками - ну, просто парад на Красной площади - на посыпанную мукой доску. За окном небо тяжелое, нависшее. Снег, наверно, пойдет. Завтра ей будет 85. Родная моя, целую руки твои. Ясный и добрый ум. Нетленная память сохранила в подробностях многое из долгой жизни. Дважды была замужем. Первый раз в 17 лет, другой - в 21, да все недолго.
   ....В "Алтайсоюзе" появилась новенькая.
   - Читать, писать умеешь?
  -- Да, могу.
   Взяли курьером. Приняли хорошо. Как-то сразу стала своей. Комнату, где обитал технический персонал - уборщицы, кучер, возчики, курьеры - в шутку называли "людской". В обед там ставили самовар, пили чай с ватрушками, пирожками с осердием, с луком и яйцами - со всякой всячиной. На стол ставили мед, варенье - кто что принесет.
   Вошел как-то управляющий, Степан Иванович.
  -- Пейте, пейте, не смущайтесь. Приятного аппетита. Мне бы Игнатия Кузьмича на минуточку. Но его усадили за стол, и он, не артачась, не отнекиваясь, с хрустом откусывал рафинад крепкими белыми зубами, прихлебывая из синей фаянсовой кружки. Шутил, все смеялись. "Хорошо у вас".
   Приглянулась ему Устиния. Серые спокойные глаза под темными, вразлет, бровями. Блестящие темно-русые волосы, заплетенные в косы, уложены короной. Они так густы и тяжелы, что оттягивают назад голову, делая осанку горделивой. Он знал, что она разведена, что у нее есть сын, что пережила страшный пожар, спаливший полгорода и в нем дом, где снимала квартирку.
   Устиния Аристарховна - у нее было старинное отчество, да и все имя как-то не вязалось с обликом стройной молодой женщины, с ее легкой походкой, нежными смуглыми руками.
  -- Хороша-то как! - думал он, глядя, как она ловко разливает чай из золоченого заварочного чайника тонкого фарфора, явно из очень дорогого сервиза.
  -- Устенькин чайничек-то. Она сюда принесла, - заметив, как глядит на нее управляющий, сообщила Дуня.
   Этот чайник еще больше утвердил его во мнении - не из простых она.
   А она была из большой кержацкой семьи, где все уважали друг друга, несмотря на сдержанность, даже некоторую суровость, называли родителей - маменька, тятенька, братья были - Мишенька, Наумушка, девчонки - Устенька, Антонидушка.
   Не бедствовали. В семье было шесть лошадей. Пахали пашню, пока братья не перебрались в город.
   Устя с шести лет жила в доме священника. Жена его, матушка Александра
   Емельяновна просила родителей отдать девочку на воспитание.
  -- На праздники привозить будем, да и в любой день, когда захочет.
   И уговорила. Люди бездетные, они души не чаяли в Устеньке. Батюшка баловал, Александра Емельяновна в доброй строгости обучала всему, чем владела сама. Научила ее грамоте и всяким хозяйственным премудростям, домашним секретам.
   Я до сих пор пользуюсь бабушкиными рецептами. Она умела красиво сервировать стол, знала назначение всех столовых приборов и все умела делать "по-господски", - как говорили ее подружки.
   Осень стояла долгая - теплая и сухая. В "людской" вздыхали - "плохо для урожая". Листья еще держатся на ветках, а это к холодной зиме.
  -- Как Бог скажет, - подытожил разговоры кучер Кузьмич, выходя и нахлобучивая шапку , - да вот, посмотрите,- вернулся он с порога, - сейчас хлынет.
   И, правда, пошел дождь, да не осенний, нудный, а ливнем.
   Устинья оделась, набросила платок на голову. - Я побежала. Выскочила на улицу и пожалела, что не осталась переждать. Приткнулась спиной к чужим воротам, с навесом - дождь не задевал, но уже успела вымокнуть.
  -- Тпру! - остановил лошадку Кузьмич. А Степан Иванович окликнул:
  -- Давайте скорее в коляску.
   Вскочила на подножку, он подал ей большую теплую руку, и она плюхнулась мокрым подолом на кожаное сиденье.
  -- Вам куда?
  -- Да я знаю, Степан Иванович, мигом довезем.
  -- Не замерзли?
  -- Да не очень.
  -- А дрожите.
   Она и сама чувствовала, что подрагивает.
  -- Давайте, ко мне поближе. Вот так, - и сам придвинулся к ней вплотную.
   Устенька вспыхнула, но противиться не стала. И было ей так уютно, так спокойно. Ехала бы и ехала так, долго-долго.
   Степан Иванович нравился ей. Но думать о чем-то, с ним связанном, даже не смела. Хотя, встречаясь случайно, чувствовала на себе его взгляд, долгий и ласковый. Уж и впрямь, не понравилась ли она ему, недаром ведь Дуня с Марусей переглядываются лукаво, когда он с ней заговаривает. Может, со стороны виднее.
   И запала в душу махонькая искорка, и прожигала сердце, и билось оно все тревожнее, когда видела его.
   А тут эта поездка. Сидела ни жива-ни мертва - вот сейчас и кончится все.
   Приехали. Подождали, пока откроют дверь. И, стоя за дверью, вместе с шумом дождя Устя слышала, как цокает подковами по булыжникам мостовой лошадка Кузьмича, затихая, удаляясь.
   Шли дни. Устиния выполняла свою работу, иногда по делам ее возил Кузьмич. Однажды, обернувшись к ней, он сказал:
  -- А знаешь, девка, ты ведь шибко нашему управляющему по сердцу пришлась. Смотри, не упусти счастье свое. Человек он самостоятельный, сама видишь. Одинокий. Не знаю ничего, была у него семья или нет, но одинокий он.
  -- Ну, что ты, Кузьмич, выдумываешь. А у самой кипяток в груди расходится волнами, чувствует, что зарделась вся. И хочется, чтобы правдой было, и колется - разве возможно такое?! И в этот раз ...
  -- Устиния Аристарховна, вы домой?
  -- Да.
  -- Пойдем вместе.
   Шли долго. Останавливались.Степан Иванович рассказывал о городе, где жил с рождения. Теперь вот судьба забросила сюда. Говорил о белых ночах, о мостах, которые разводят на ночь.Устя слушала, а у самой в голове: " Господи, неужели правда, неужели Кузьмич не ошибся. Что отвечу, если скажет о чем таком".
   Но он не сказал, только у самого дома спросил:
  -- Можно, Устенька, я навещу Вас?
   Неожиданно для себя она ответила: "Да, приходите в эту субботу, я буду рада".
   И он пришел. В руках небольшой, видно, очень легкий, пакетик, перевязанный алой узенькой ленточкой.
  -- Это для Вас.
  -- Спасибо. Не стоило, Степан Иванович. Она развернула тонкую бумагу и из рук ее выплыло чудо - прекрасный, тонкого рисунка, легкий, как облако, пуховый платок.
  -- Это оренбургский?
  -- Да, оренбургский.
  -- Право же, Степан Иванович, не стоило этого делать.
  -- Не обижайте меня, это от всего сердца.
   У нее был накрыт стол. Сели. Разговор как-то не клеился. Он взял с комода фотографию.
  -- Ваш сын?
  -- Да, недавно фотографировался.
  -- Очень красивый молодой человек. А глаза - ваши. Чем занимается?
  -- Учится в школе. Гимнаст.
   Она поднялась, стала возле окна.
   "Сыпал снег, стояли двое у окна и о чем-то думали своем. Ей казалось, что она одна, а ему казалось, что вдвоем." Эти строки, не помню, чьи и откуда они, всплывают, когда думаю об этом ее "романтическом вечере".
   Он подошел, накинул на плечи ей платок, тихонько обнял. И она чуть не задохнулась от этой, такой забытой уже, нежности, от ощущения возможного долгожданного счастья. Но что-то мешало ей. Душа никак не хотела, не могла его принять.
   Он отошел. Смотрел на нее издалека и уже в который раз подумал: Хороша-то как.
   Она все так же стояла у окна, смотрела на снег, который тяжелыми хлопьями плотно укрывал землю. Был Покров, 14 октября - день ее рождения. Степан Иванович понимал - надо было уходить, но боялся ступить за порог, боялся, что этим все и закончится.
  -- Устенька, - проговорил он чуть охрипшим голосом. Она слегка повернула к нему голову.
  -- Ты не волнуйся, я ухожу. Она подошла, протянула ему руку.
  -- Простите меня, Степан Иванович. Вы очень хороший человек.
   Он взял ее руку, прижал к груди и вышел.
   Устинья присела к столу. На белой накрахмаленной скатерти стояли, среди прочей посуды, ее золотая чашка на золотом блюдце и золотой же сливочник - все, что осталось от роскошного сервиза, который Андрей Николаевич принес ей в подарок в этот самый день, 15 лет назад, и тогда же сделал ей предложение.
   Тогда ее звали Тиночкой. Она была молодой, красивой, озорной, служила горничной в доме богатого купца. Он не любил этого слова и просил называть его негоциантом. Но это в шутку. Замужем за ним была дородная, пышнотелая дама - Аделина Викентьевна. Тина слыла исполнительной, но не услужливой. Вела себя достойно, просто делала свое дело. Ее любили. Аделина Викентьевна называла ее своей первой помошницей и многое доверяла, даже свои тайны, до которых была большая охотница. Дети хозяйские учились в Томске, наезжали только летом и по праздникам. Тогда в доме становилось весело и шумно
   Обычно вместе с ними являлись гости, такие же молодые и веселые девушки и парни. Тину они безоговорочно брали в свою компанию, и она непременно была участницей всех их затей. Она лучше всех плавала - на спор Обь на спине переплывала, лучше всех гребла на лодке, выше всех взлетала на "исполинке". Молодежь собиралась в большой гостиной, слушали музыку, пели - на рояле играла дочь хозяев - Людмила, которую дома, любя, звали Людмилкой и с которой они шептались о разных девчоночьих секретах.
   Аделина Викентьевна была из дворян. Единственный брат ее жил где-то на Волге, и дела у него шли не очень ладно. Как-то хозяйка позвала Тину и распорядилась убрать комнату на втором этаже. - Приедет племянник, Андрей Николаевич, на все лето, а может быть, и надольше останется, будет хозяину помогать. Ты уж постарайся, чтобы ему понравилось. Он человек с претензиями и большой сибарит. Тина не знала этого слова, но подумала - должно быть, это очень нехорошо. Отведенная комната выходила на круглую веранду, до которой дотягивались кусты персидской сирени, и от одуряющего запаха некуда было деться.
   Андрей Николаевич приехал неожиданно. Тина увидела его первой. Вышла на балкон полить цветы. По дорожке к дому шел молодой человек в светлом костюме и светлой шляпе, с клетчатым саквояжем в руке. Запнулся о корень, отскочил в сторону и взглянул на балкон. Они встретились глазами. Он улыбнулся и приподнял плечи, как бы смутившись за свою неловкость.
   Она побежала вниз, предупредить о приезде гостя, но там уже знали и высыпали навстречу. И началась суета. Его обнимали, все что-то говорили, смеялись. Аделина Викентьевна увидела Тину. "Скажи, Тина, чтобы готовили ванну для Андрея Николаевича", - крикнула она и, раскрыв объятья, двинулась к племяннику.
   День показался длинным. Обед перешел в ужин. В столовой было все так же шумно. Тина не выходила из своей комнаты, но прислушивалась, пытаясь уловить среди гула незнакомый голос. "И зачем мне это?" - удивлялась она себе. Ходила по комнате, не зная, чем заняться. На окне стопка "Нивы" - журналы выписывал хозяин, а читали все. Полистала. Но не читалось, не стоялось, не ходилось. Уже решила лечь спать. Вдруг, стук в дверь. Не дожидаясь ответа, влетела сияющая Людмила. "Тиночка, братец просто душка. Ну, пойдем же. Он спрашивал, кто это был на балконе. Я сказала - моя подруга. Как он тебя сразу приметил!" - и, смеясь, погрозила пальчиком. Тина про себя подумала: "Я его тоже приметила", а вслух произнесла: "Неловко мне, барышня, туда идти". "Да что с тобой?! Когда это ты меня так называла. Какая я тебе барышня? Одевайся поскорее. Надень свое розовое, а? Ты в нем такая!" - и закружилась по комнате. Платье это было действительно премилым. Из тонкого льна в мелкую клеточку, с узкой талией и широкой юбкой. Белый пикейный воротник, отороченный вологодским кружевом, открывал нежную смуглую шею. Еще продолжая сопротивляться, Тина уже открыла шкаф и сняла с плечиков платье.
   Молодежь из столовой перебралась теперь в сад. Ночь была темной, теплой.
   Дорога от дома, засаженная по сторонам стройными лиственницами, уводила к реке. Там было любимое место - круча, а под ней широкой полосой песчаный берег. Спускались по деревянной лестнице в три колена, с перилами на балясинах, с двумя смотровыми площадками. Внизу к гранитным столбикам "приколоты" просторные прогулочные лодки, выкрашенные белой пароходной краской.
   Впереди двигались неспеша, переговариваясь, иногда слышался смех. Девушки уже догоняли группу, когда из-за леса за рекой вскинулось зарево. Казалось, где-то там полыхает пожар, разливаясь вширь и ввысь, завораживая, вызывая дрожь под ложечкой и нагоняя безотчетный страх.
   Всходила Луна - огромная, аспидно-кровавая. Как будто кто-то выталкивал из земли раскаленный шар, и он подавался вверх и вправо. Глаз улавливал это вечное движение по навсегда заданному пути. Вроде бы, дело обычное, каждодневное, а сердце замирает, и холодок пробегает между лопатками, как ожидание, как предвестье чего-то недоброго.
   Остановились на самом краю обрыва, ошеломленные. А Луна все поднималась, очищаясь от жутких красок преисподней, становясь огромным светлым оком, озарившим все окрест голубым призрачным светом полнолуния.
   Ощущение нереальности всего происходящего не оставляло Тину. Она прижалась к Людмилке, обхватив ее за спину. Остальные шли впереди. Андрей Николаевич оглянулся, подождал их и тоже обнял Людмилу. Так и шли втроем, удивляясь пирамидальной стройности лиственниц, наслаждаясь нежным ароматом маттиол, раскрывших к ночи свои простенькие, в четыре лепестка, лиловые цветочки и наполнивших все пространство сада своим ароматом. Тина боялась коснуться руки Андрея Николаевича, остерегаясь, отодвигала свою. Наконец, пришли и, попрощавшись, разошлись по своим комнатам.
   И опять эта Луна, белая и безукоризненно круглая, равнодушная ко всему на свете, смотрит в окно. Не спится. Тина села к зеркалу, расплела косу. Большим роговым гребнем, подаренным еще маменькой, стала расчесывать волосы. "Надо же, - думает, - такие густые, так много и нигде ни завиточка. Совсем прямые". Кудрявыми в семье были только братья. "Господи! Уже никого нет. Одна осталась". Бросилась на постель и горько-горько разрыдалась. Она знала, отчего плачет. Она влюбилась в Андрея Николаевича.
   Утром, как всегда, все собрались в столовой к завтраку. Из новых лиц был только Андрей Николаевич. С остальными Тина была уже знакома. В этот раз с Петей и Людой приехали их друзья. Глеб, студент-медик, увлеченный своей наукой и не расстававшийся с учебниками даже на отдыхе. Две девушки - Соня и Ася, обе маленькие, хорошенькие, они учились с Людмилой на женских курсах. Соня любила французские романы, писала стихи и была увлечена Петей. Ася рисовала цветы, вязала крючком изящные салфеточки под стаканы - и то, и другое с радостью дарила. А тайной страстью ее был Иван Ильич, один из приказчиков, хотя другой - Яков Семенович, ей тоже был очень симпатичен. Приказчики, молодые и красивые, Савва Дмитриевич держал только таких - лицо торговли - жили тут же, во флигеле, и составляли компанию молодым хозяевам и их друзьям
   Савва Дмитриевич поблагодарил за завтрак, поднялся из-за стола, вытирая салфеткой губы, и, улыбнувшись Андрею Николаевичу, пригласил его с собой. Они поднялись в кабинет.
   Для Тины хозяин был человеком загадочным. Она понятия не имела, чем он занимается в своем кабинете за массивной дверью, обитой черной кожей. Обычно был приветлив, встречаясь, успевал первым поздороваться, пожелать доброго утра.
   Всегда хвалил, когда Тина, убирая у него, старалась все положить точно на место.
   А был Савва Дмитриевич купцом второй гильдии. Но в положении гильдейского купечества происходили крупные перемены. "Закон о государственном промысловом налоге" 1898 года разрешил заниматься предпринимательством всем желающим, в любых отраслях и в любых масштабах, т.е. отпадала необходимость состоять в гильдии. В Сибирь ринулись представители самых разных социальных групп. Привлекала не столько торговля, как возможность начать свое дело, а богатства Сибири сулили огромные прибыли.
   Савва Дмитриевич вел оптовую торговлю на крупных ярмарках, закупал там самые разные товары, а потом через свои магазины сбывал в розницу населению или продавал мелким оптовикам, а они развозили его по всей Сибири.
   Теперь смыслом жизни его стало войти в круг крупнейших промышленников. Нужны были деньги, и немалые. И он все делал для этого: продолжал расширять торговлю, проникая за Уральский хребет и в Среднюю Азию, - все-таки торговля давала самый быстрый оборот, стал пайщиком одной из пароходных компаний, занялся даже ростовщичеством. Списывался с Николаем Викентьевичем, думал взять его в компаньоны, но тот, кроме старинных украшений, оставшихся от жены, ничего предложить не мог.
   Нужны были хорошие, образованные помощники. И он сильно рассчитывал на племянника. Сына, с дальним прицелом, определил на юридический факультет Томского университета. Теперь Петя и Андрей Николаевич подолгу засиживались в кабинете хозяина. Большой дубовый стол на толстых, искусно выточенных ногах, был завален газетами, журналами. Он выписывал ряд российских изданий и почти все, что издавалось в Сибири. Главным направлением всей этой печатной продукции становилась борьба за экономическое и политическое равноправие Сибири и Центральной России. Это его возбуждало, радовало и усиливало желание действовать.
   Как-то приехал, быстро поднялся к жене. И с порога сообщил: "Голубушка моя, Аделина Викентьевна, сегодня у нас будет один очень хороший человек", - и пропел: "Не счесть алмазов в каменных пещерах, не счесть жемчужин в море полуденном - далекой Индии чудес". Это была песня Индийского гостя из оперы Римского-Корсакова "Садко", которую поставил городской любительский театр. Аделина Викентьевна оживилась: "Что, правда, из Индии?" "Нет, но все-таки из Азии, Распорядись, милая, стол должен быть отменным", - сказал и крепко, со вкусом потер руки.
   "Тиночка! - позвала хозяйка, - скорей сюда, давай подумаем, как принять "заморского гостя". И они кинулись листать повареную книгу, ворошить кучу переписанных от руки и вырезанных из календарей и журналов рецептов.
   А гость явился прямо днем. Позвонили у крыльца. Тина открыла и ахнула. Перед ней стоял загорелый белозубый господин, увешанный пакетами, кульками, мешками и коробками. За ним - извозчик с огромной корзиной, схваченной в охапку, из которой готовы были вывалиться сизые гроздья винограда.
   "Вот и я. Извините, что без предупреждения и раньше времени, но так получилось". Навстречу уже торопился хозяин. Гость прямо на пол ссыпал с себя громоздкую поклажу, которую тут же со смехом разобрали сбежавшиеся домочадцы. Они обнялись. "О делах потом, Савва Дмитрич..., а пока представь".
   Гость оказался из Ташкента, и им с хозяином предстояли важные для обоих переговоры.
   Прочитав в глазах хозяйки некоторое замешательство, Хачатур Фомич поклонился ей и торжественно сообщил: "Сегодня на обед приглашаю я, - и добавил лукаво, - если не возражаете". Людмилка засмеялась и захлопала в ладоши.
  -- А сейчас за дело, - позвал он,- где тут у вас кухня?
   На большой стол выкладывали привезенную экзотику. Чего здесь только не было! Кухарка Матрена только руками взмахивала: "Что же я со всем этим делать буду?!"
   Но "заморский гость" уже распоряжался. В корзине, под фруктами, оказался казан и там же складная тренога под него. Якова с Иваном отправил устанавливать казан на улицу. Показал на бумажный мешок - там топливо, наколотый саксаул. Всех задействовал. Мыли фрукты, чистили и нарезали морковку, лук. Велел очень тщательно промыть в нескольких водах рис, и рис какой-то не такой - не белый "Давайте-ка с Вами, молодой человек, - обернулся он к Андрею Николаевичу,- займемся главным. - Смотрите, какой барашек! Здешний, у алтайца взял", - и шлепнул на стол большущий кусок жирной, сытой баранины.
   От пучков травы, от пакетиков с сухими пряностями, от аромата персиков - круглых и нежных, как девичьи щеки, и странно-плоских, темно-желтых, с бордовым боком - "инжирных"- кружилась голова.
   Тина полоскала виноградные кисти, окуная их в глубокую глиняную миску, удивляясь, как плотно ягоды прижаты одна к другой. " Поэтому и дорогу такую выдержали",- думала она, а сама поглядывала, как Андрей Николаевич справляется с порученным делом. Он сначала примерялся, косил глазом на руки "заморского гостя", а потом быстро и ловко стал нарезать мясо ровными кусочками. - Ну, молодец, - похвалила про себя Тина.
   Под казаном разгоралось яркое трескучее пламя. Хачик - его уже звали только так - начал священнодействие. Сначала в казан попало мелконарубленное курдючное сало. Шкварки вынул шумовкой, а в кипящий жир выложил мясо, помешивая и приговаривая "Вах! Вах!". Потом засыпал тонкими полукольцами нашинкованный лук, дал ему обмякнуть и сверху разложил нарезанную лапшой морковку.
   Все толпились, толкались. Необычность зрелища восхищала. Смотрели с любопытстом, но отступив на почтительное расстояние.
   А действо продолжалось. Теперь дошла очередь до риса. Разложил его ровным слоем и опять - "Вах!" - наслаждаясь ароматом и видом содеянного. И, наконец, залил на два пальца водой, которую перед тем подсаливал, пробуя и причмокивая.
   Потребовал большую крышку и прикрыл казан.
   Была дана команда готовить стол, и все ринулись выполнять. Его установили прямо против дома. В центре, среди блюд с самой разной снедью, ваз с фруктами, лотков с нарезанной крупными, почти прозрачными, ломтями дыни оставили свободное пространство.
   Хачик отобрал из предложеного огромное эмалированное блюдо. Снял крышку с казана и накрыл его блюдом. "Теперь, внимание!- пискнула Людмила. - Фокус!"
   Прихватив полотенцем казан вместе с блюдом, "заморский гость" мигом перевернул его, и на блюде оказалась дымящаяся гора риса, с пышной вершиной из проваренно-прожаренной ароматнейшей баранины, а между ними широким поясом сочно светящийся пласт яркой моркови.
   Все замерли. "Чудо какое!"- выдохнула Аделина Викентьевна. Блюдо заняло свое почетное место. "Приглашаю на плов!" - провозгласил "шеф-повар". Все чувствовали себя причастными и с радостью двинулись к столу.
   Поднимались бокалы с прекрасным вином, произносились тосты в честь гостя, за хозяина, за хозяйку, за прекрасный узбекский плов.
   По-ученически подняв руку, встала Соня и, сильно смущаясь, глядя на Хачатура Фомича, сказала: " Я где-то читала, что в Азии едят плов руками". На нее смотрели с интересом, ждали, что будет. Хачатур рассмеялся. "Ну, попробуем!" и, засучив рукава, щепотью, изящно, подхватил рис и отправил в рот. Это было здорово! Молодежь с восторгом последовала за ним. А Тина, глядя на Людмилу, поняла, что гость очаровал ее окончательно.
   Вечер был удивительный. "Заморский гость" обворожил всех. Сидели долго, вспоминали веселые истории, даже пели под Яшину гитару.
   Утром, после завтрака, Савва Дмитриевич со своим гостем закрылся в кабинете, а час спустя к ним поднялись Петя и Андрей Николаевич.
   Люда увела подруг к портнихе. Тина занялась уборкой. Полы мыла Настя - поломойка. Уже все было вымыто, когда она подошла к Тине. " Что у тебя с лицом?" Оно было красным, глаза заплыли."Не могу я, Тиночка, у Андрея Николаевича мыть. У него сирень уже на.балкон залезла. А у меня на нее крапивница". Тина вспомнила, что и в прошлом году она так же страдала в это время. "Ладно, Настя, я сама." Она вошла. В комнате был порядок, на стуле висел светлый пиджак, в котором впервые увидела Андрея Николаевича. Подошла, тихонько положила руку на плечо, но тут же отдернула. Решила быстренько помыть и уйти. Но не успела. Андрей Николаевич вошел, рывком открыв дверь. Обоим стало как-то неловко. Тина стала что-то объяснять, Андрей - извиняться, а потом вдруг расхохотались оба. "Тиночка, я на минутку, меня ждут". Взял что-то из пиджака и выбежал.
   Всю неделю Тина почти не видела Андрея Николаевича. Дни проходили обычным порядком. Вечерами девушки с Иваном и Яшей ходили в городской сад. Там играл духовой оркестр. Музыку слышно было даже здесь. Но Тина не танцевала, не научилась как-то, и не ходила.
   На выходных решили устроить пикник на реке. Тина забежала к Аделине Викентьевне справиться, не потребуется ли она ей сегодня. "Нет, Тина, ничего срочного. Савва Дмитриевич уехал, а вечером собирается сводить Хачатура Фомича в "Общественное собрание". Насчет ужина я сама распоряжусь. Если потребуется, конечно. Отдыхайте. Кстати, понравился тебе Хачатур Фомич?"
  -- Очень понравился. Такой живчик.
  -- Живчик, - говоришь? Он очень серьезный человек, Тина. Ну, иди. Вон уже Людмилка каблучками стучит. И правда, открылась дверь: "Тина!- и к матери, - Тина тебе нужна, мамочка?"
  -- Нет, она уже идет. Купайтесь, пока погода стоит.
   Тина с Людмилой были в открытых сарафанах, сделанных из одной ткани. Это их забавляло, они бежали, толкали друг дружку, смеялись. Но Тина никак не могла отвлечься от мысли, что Андрей (она про себя его уже называла по имени) идет за ними, и не кажется ли она ему глупенькой дурнушкой.
   Иван с Яшей сразу развернули бредешок и пошли с ним вдоль берега. "Ждите с уловом", - подмигнул черным глазом Яков. Глеб, завязав узелки на концах носового платка, прикрыл свою, начинающую лысеть, макушку, протер очки, не выпуская толстую книгу из-под мышки, отправился к лодке и укрылся в ее тени. "Привет, друзья! До обеда не беспокоить". Он был худ, высок, рыжеволос и рыжебород. Любил шутить, хотя шутки его доходили не до всех и не сразу. Но он был добрым малым и хорошим другом.
   Петя сбросил с себя одежду еще под лестницей и с гиком бросился к реке. С шумом, с брызгами, разбежавшись, нырнул под воду, а потом саженками, выбрасывая попеременно то одну, то другую руку, направился к острову.
   Девушки разделись за кустом и, выйдя в купальных костюмах, все в оборочках и бантиках, с визгом натыкаясь друг на друга, топтались, никак не решаясь окунуться. Тина смеялась, подзадоривая. Ей так хотелось в воду! Но Андрей Николаевич остался в парусиновых брюках с закатанными штанинами и бродил по самой кромке, попинывая мокрый песок. И она никак не могла заставить себя скинуть сарафан. "Может, покатаемся?" - предложил он Тине. И, не дожидаясь, сбросил цепь со столбика. Тина подбежала помочь столкнуть лодку в воду. Андрей сел на весла, Тина на корму, с рулевым веслом. "Подождите меня!" - бежала к ним Людмилка. Она влезла в лодку и примостилась на носу. " Давайте, к острову". Андрей греб легко, уверенно. У него оказались сильные, широкие плечи. И Тина впервые залюбовалась им.
   Петя был уже на косе и поплыл навстречу. "Давай, к нам", - кричала Людмилка и махала руками. Потом вскочила на ноги и перевернулась за борт. Все кинулись ее спасать. "Утопающая" хохотала, отбивалась. Спасатели нахлебались воды и теперь уже, умирая от смеха, сдирали с себя мокрую одежду. Петя сел на весла, а остальные плыли за лодкой, все еще смеясь и обсуждая свое приключение.
   Соня с Асей и оба "рыбака" сидели под большим пляжным зонтом и играли в карты. Они и знать не знали, что произошло на реке.
   "А где же ваша рыба?"- кинулась Людмилка на рыбаков. "Будет, Людочка, все будет по первому сорту".
   Часов в пять, когда спал жар, девушки принялись устраивать "ужин на траве", вернее, на песке с редкими травинками. Расстелили скатерть и стали выкладывать на нее еду из большой корзины - бутерброды с сыром, семгой, охотничьи сосиски, крутые яйца и зеленый лук, перламутровые ломти буженины, свежие хрустящие сайки. Там же, в корзине, стояли две бутылки красного французского вина.
   Иван Ильич, вдруг спохватившись, кинулся наверх по лестнице и уже через минуту, насвистывая, стоял на нижней площадке с янтарной горой на огромном лопухе в вытянутых перед собой руках. Лихо съехал по перилам последней лесенки. Устроительницы бросились к нему. Людмилка подхватила его ношу и торжественно водрузила в центре "стола". Стерлядки, разрезанные вдоль спинки, слегка подсоленые, провисели на сучках под солнцем целый день, и теперь, янтарно-оранжевые, в золотистых каплях, были украшением этого роскошного застолья.
   Когда стемнело, разожгли костер. Высохшие коряги с берега составили шалашом над сложенными решеткой щепками и сосновыми ветками, подтолкнув под них промасленную бумагу из-под еды.
   Людмила обняла Тину. "Загадай желание", - почему-то сказала она. И Тина загадала. Загадала то, о чем думала весь этот длинный день. Огонь внутри загорелся сразу, и едва Людмилка прошептала: "Есть! Сбудется!" - как пламя вырвалось сквозь щели шалаша и столбом устремилось ввысь, рассыпая золотые искры. "Ну, и фейерверк!" - Это был Андрей Николаевич. Он уже давно стоял позади девушек и смотрел на Тину.
   Домой шли, уставшие. Перебрасывались впечатлениями прошедшего дня. В траве трещали кузнечики, где-то в кустах посвистывала ночная птица. Люда рассказывала Ивану с Соней, как свалилась с лодки, и они тихо смеялись. Яков запел вполголоса своим бархатным баритоном: "Когда б имел златые горы и реки, полные вина, все отдал бы за ласки взоры, лишь ты б владела мной одна ....", но песня, не подхваченная, оборвалась. Все-таки, перегрелись. Тина чувствовала озноб, значит, тоже сгорела. Петя с Андреем замыкали шествие и говорили о чем-то своем.
   Матрена уже достала с ледника сметану, чтобы пользовать обгоревших. Больше всех пострадала светленькая Ася, до волдырей на плечах. Она чуть не плакала. Доктор Глеб принялся врачевать. Обмазанные, успокоенные, разбрелись по своим комнатам. А из флигеля долго еще доносилась недопетая песня.
   Утро было хмурым. За ночь набежали тучи. Вот-вот пойдет дождь. В доме уже был наведен порядок. Тина заглянула к Аделине Викентьевне. Там у нее был Савва Дмитриевич. У окна, опираясь на подоконник, стоял Петя, а Аделина Викентьевна с Людой устроились в плетеном диванчике. Андрей был тут же, сидел верхом на венском стуле, обхватив руками спинку и положив на них подбородок.
   Тина извинилась и закрыла дверь. Ее не остановили. А там шел семейный разговор. Савву Дмитриевича интересовало, как им показался Хачатур Фомич. Мнения были положительными, хотя высказывались сдержанно, не понимая, куда клонит глава. Женщины явно были настроены на похвалы. У Людмилки глаз горел - так ей хотелось повосхищаться. "Ну, дай Бог. Думаю, что мы будем часто встречаться с нашим "индийским гостем". Кстати, милые дамы, приглашаю вас завтра на концерт итальянской певицы". "Из Ла-Скала?!" - восхитилась Аделина Викентьвна. "Да, вот такой сюрприз. Хачатур Фомич тоже будет там". Людмилка вспыхнула. Андрей с Петей переглянулись.
   Оставшись вдвоем, Аделина Викентьевна обратилась к мужу: "Я поняла, что вы с Хачатуром Фомичом собираетесь открывать общее дело. Тебя не пугает, что он человек восточный, наверняка, умный и хитрый, да и другой веры? И не задумал ли ты, Саввушка, породниться?" "Как знать", - помолчав, ответил он.
   Неделя выдалась дождливой. Аделина Викентьевна была полна впечатлений от концерта, напевала мелодии из "Травиаты". Людмила больше говорила о том, какой тонкий человек Хачатур Фомич, как он слушал музыку. Тина подозрительно смотрела на нее, и та призналась: "Знаешь, Тиночка, боюсь, что я очень сильно полюбила Хачатура Фомича. Не знаю, хорошо это или дурно, но ничего не могу поделать. Все время думаю о нем. Что ты мне скажешь на это? Он, конечно, старше меня и умней". Тина очень серьезно, сама не ожидая от себя, тихо сказала: "Разве любовь разбирает? Ни на возраст не смотрит, ни на положение. Пришла, и все тут". Людмила приблизила свое лицо к Тине и, глядя ей в глаза, прошептала: "Ты это об Андрее?"
   Хачатур Фомич уехал вечером. Когда зашел попрощаться, Тины не было. Его провожали Савва Дмитриевич с Андреем. Обращаясь к Аделине Викентьевне, поблагодарил за прием, за доброту и поцеловал ей руку. Людмила замерла - как он с ней простится? А он, повернувшись к ней и глядя на нее, явно любуясь тоненькой, стройной девушкой, с пышными светлыми косами, запнувшись, произнес: "Я буду очень ждать вас всех в своей "Индии". Все рассмеялись - он знал, что его здесь звали "индийским гостем".
   Андрей целые дни проводил с хозяином. Они уезжали часто, возвращались поздно. Аделина Викентьевна говорила, что Савва Дмитриевич вводит Андрея Николаевича в круг деловых людей. Иногда с ними бывал Петя, но у него не наблюдалось большого интереса к делу. Зато Андрей Николаевич почувствовал тягу к этой новой жизни. У него появились дорогие костюмы. К выходу он тщательно готовился. Было видно, что он вошел во вкус в новой для себя деятельности.
   У Глеба здесь был свой интерес. Неподалеку жил старый доктор. Познакомились они еще прошлым летом. И теперь студент-медик считал себя на практике. Исидор Захарович не возражал. Больных он принимал у себя дома. Вход в кабинет был с улицы. На двери привинчена медная дощечка. Справа от крыльца - незнакомое деревце с резными листьями. Заметив удивление Глеба, Исидор Захарович пояснил: " Это, коллега, маньчжурский орех - замечательное дерево. Оно достигает тридцати метров в высоту. Моему, правда, еще расти и расти. А привез его с Японской войны - подарок от одного солдатика. От газовой гангрены выходил. Орехи съедобны, да видно, не дождусь урожая, а древесина идет на изготовление замечательной мебели".
   Помогала Исидору Захаровичу племянница. Но она была в отъезде, и Глеб с радостью занял ее место. Шли к доктору люди самые разные, с самыми невероятными жалобами. Пришла тетка. Жмется, концом платка прикрывает то рот, то глаз. "Показывай, с чем пришла. Убери платок-то. Не вижу, ведь". "Да нет, пойдем, Исидор Захарыч, муж у меня там. Пьяненький. Я его ухватом ткнула, а он заревел и за глаз схватился. То ли вытек, то ли не вытек. Ты посмотрел бы".
   Исидор Захарович мигом оделся и уже со своим чемоданчиком в руках остановил Глеба : "Оставайтесь, коллега, думаю, ничего интересного". Вернулся через полчаса. "Не вытек! - смеется, а фингал хорош! Свинцовую примочку будет теперь прикладывать своему "пьяненькому".
   Прибежал парнишка. Ковыляет на пятке, пальцы кверху задраны, рыболовный крючок загнал в подошву. Пришлось вырезать. "Давайте, Глеб Иванович". Сенька весь съежился, от боли и от страха ногой дрыгает. "Стыдись, Семен, мужик ты или нет", - погрозил ему Исидор Захарович. И Глеб принялся. Весь взмок, пока крючок вытащил. Рану обработал, повязку наложил. "Вот и отлично. На перевязку придешь завтра",- глядя поверх очков на Сеньку, строго сказал доктор.
   Вечером сидели на террасе за чаем. Глеб слушал, как спасали раненых в Японскую кампанию. Ни бинтов, ни медикаментов. Всякие народные средства припомнить пришлось. "Ох, и мясорубка, эти войны. А главное, какая жуткая бессмысленность!" - качал головой старик.
   Глеб уже собирался уходить, как застучали в калитку. "Помогите, Исидор Захарович. Жена разродиться не может", - кричали из-за забора. Собрались, отправились вместе. Роды были очень трудными. Но все обошлось. Приняли десятифунтового богатыря.
  -- Впервые? - спросил Исидор Захарович.
  -- Да,- только и сказал Глеб.
  -- Ну, значит, с почином.
   И разошлись.
   Петя сидел в публичной библиотеке. Отец озадачил его длинным списком вопросов: по организации производства, по правовым делам, по бухгалтерскому учету. Сначала без всякого желания, а потом втянулся. Навыки работы с литературой уже были. А главное, все это, он видел, необходимо для создания того большого дела, которое затевал Савва Дмитриевич. Неделя не прошла для него даром. Петя подготовил толковый отчет, и отец был очень доволен.
   Тина занималась уборкой в кабинете. На столе аккуратной стопкой лежали газеты, надписанные папки, несколько книг. "Надо же! Никогда такого порядка не было. Теперь хоть стереть пыль можно. Да и пыли нет", - удивлялась она. Потом взобралась на подоконник, потянула за щеколду шпингалета, и тяжелая фрамуга откинулась прямо ей на голову. "Ой! Хорошо, хоть стекло не разбилось", - вслух произнесла она, потирая темечко и поворачиваясь, чтобы соскочить с окна. Перед ней стоял Андрей и улыбался. "Больно? Прыгай ко мне. Ловлю". И она прыгнула. Он поймал ее и так держал, лицом к лицу, какое-то мгновенье."Пусти, Андрей". "Не пущу, Тина". Она уже стояла на ногах перед ним." Никуда не отпущу. И никогда". Сердце ее сошло с ума - колотилось так, что в ушах отдавалось. Она направилась к двери. "Постой, Тина. Мы так редко видимся теперь. Савва Дмитриевич взял меня в помощники. Я ему благодарен - поверил, что могу быть полезен. Читаю много, учусь тому, чего никогда не знал. Стало интересно жить. Я буду хорошо зарабатывать, - а потом добавил, - ты мне очень нравишься, Тина. Знаешь, ведь".
   Весь день Тина маялась, зачем Андрей сказал ей, что будет хорошо зарабатывать. Похвастался, что ли? А может, это какой-то намек был? Куда Люда делась?! Ей не терпелось поделиться. Нашла ее в пустой гостиной. Забралась с ногами в глубокое вольтеровское кресло. Сидела с книгой, но не читала. Увидела Тину. "Я так скучаю, Тиночка. Он такой замечательный. Как я боюсь, вдруг, не увидимся больше. Знаешь, кто он? Армянин. А мама русская. Он показал фотографии своих родителей. Такие красивые оба. Мама его играет на рояле и хорошо поет. Они, оказывается, христиане. И церковь очень похожа на нашу, те же праздники. В Ташкент переехали совсем недавно."Тина слушала и понимала, что своими сомнениями поделиться с Людмилой ей не придется.
   Собрались к ужину. Позднее других приехали Савва Дмитриевич с Андреем и Петей. Возбужденные, обсуждали какое-то письмо из Тобольска. "Ну, что, друзья мои, - Савва Дмитриевич обнял Андрея и Петю, - а ведь клюнул, старый лис. Запишем себе это в актив. Все. Умываемся и за стол."
  -- "Ну, Матрена! Каков пирог! С нельмой, небось?"
  -- С нельмой, батюшка Савва Дмитрич, с ней. Какой ты любишь, - расплылась в улыбке Матрена, стоя у двери, сложивши на животе пухлые конопатые руки.
   Пирог был отменным. Ели, запивая квасом, по-деревенски.
   Матрена любила украшать свои пироги. Тонкие ленточки раскатанного теста надрезала с обеих сторон. Получалась длинная "елочка". Раскладывала ее по краю пирога в виде рамки, а в ней - разные узоры из тех же "елочек". Из печи вынимала такую красотищу! И обязательно подглядывала - понравилось ли. А за столом не скупились - хвалили Матрену за ее умелые руки и прямо-таки художнический талант
   Вечер был теплый. Тучи ушли куда-то. Опять устанавливалась хорошая погода -"ведро", как говорили сибиряки.
   Ася с Соней уезжали на неднлю домой, в Томск. Там в городе было скучно. Студенты поразъехались, зато девушки посмотрели в театре два спектакля по пьесам Островского. "Гроза" им не понравилась. Какие-то отвратительные, дикие люди. И Катерина не показалась им "лучом света" в этом "темном царстве".
   Зато "Без вины виноватые" - в этом спектакле играли артисты первого состава - потрясла их до слез. "Оставить своего ребенка! Почитаю это за самый тяжкий грех," - причитала, шмыгая носом и прикладывая кружевной платочек к глазам, Ася. Соня философски заметила: " Ну, знаешь, разные бывают обстоятельства".
   Приказчиков Савва Дмитриевич отправлял с товаром по крупным селам, нацелив их на изучение потребительского спроса населения. Они уже успели отчитаться за свою поездку, представили свои наблюдения и рекомендации хозяину и теперь, отужинав у Матрены на кухне, предложили устроить ночное купание. Был субботний вечер, и все охотно согласились.
   Пошли прямиком, через лес. Солнце уже заходило. Низкие лучи его прорывались в просветы между соснами, освещая их сзади и делая стволы совершенно черными на фоне алого заката. Еще мгновение, и оно уйдет. Наступили сумерки - тревожное время между заходом солнца и ночью.
   " В прятки! В прятки!"- захлопала в ладоши Людмилка. "С условием - двигаться к реке", - предупредил Петя. "Чур, голю я, без считалок, - крикнул Яков и встал лицом к большой сосне. Прячьтесь!" Он слышал, как хихикали девочки, прячась где-то рядом, топот Ивана - тоже не побежал далеко, чьи-то крадущиеся шаги, удалявшиеся вправо. А хитрая Людка тихонько дышала прямо за спиной. "Иду искать! - громко сообщил Яков и отошел от сосны. "Чик-чика", - радостно зашлепала ладошками по коре Людмилка.
   Тина оказалась довольно далеко. Кто-то приближался. "Андрей!" - вздрогнула она. " Тина! Ты где? Я чувствую тебя, ты где-то здесь. Уже слышу, как стучит твое сердечко. Не бойся. Я сам боюсь" - последние слова он сказал тихо, только для себя.
   Но она услышала все - и его шаги, и дыхание, его слова и его мысли. И боялась она не его, боялась она себя. "Господи! Удержи!" - Вдруг, не выдержит и кинется к нему. Кто-то позвал: "Андрей! Где ты?" Шаги удалялись. Где-то хрустнула ветка, но это было уже далеко. Она сидела под деревом, поджав под себя ноги, и не могла сдвинуться с места. Там все уже нашлись, шумели, смеялись, звали Тину.
   Она побежала прямо к реке. Спустилась, сбросила платье, вошла в воду и поплыла. Вода была теплой, обнимала. Тина перевернулась на спину, раскинула руки - небо темное, все в звездах, такое огромное, бездонное, кажется, только оттолкнись - и полетишь в эту звездную бездну. А снизу - вода, тоже бездонная и загадочная, тоже манящая и пугающая. Она вдруг почувствовала себя такой маленькой и беззащитной, между этими двумя могучими стихиями, и захотелось кануть в это вечное и раствориться в нем, чтобы быть такой же вечной, недосягаемой ни добру, ни злу.
   Наверху послышались голоса. "Ну, я же говорил, что она купается, - это был голос Пети, - Тина! Я к тебе". Тина уже выходила, когда Петя окунулся. "Какая вода!" И тоже вышел, стряхивая с себя капли. "Кажется, никто, кроме нас, не решается. У меня есть полотенце. Оботрись". Тина взяла, промокнула волосы, купальник Надела платье. Петя уже оделся, и они стали подниматься. На первой площадке остановились. "Тина, с тобой ничего не случилось?" Он ждал. "Случилось, Петенька, и очень плохое". Оба замерли. "Я не могу жить без Андрея Николаевича". Он взял ее за локоть. "Это же замечательно! Ты ему тоже очень нравишься. Можешь мне верить". Дальше поднимались молча.
   Компания уже двинулась обратно. Яша подхватил под руки Людмилу и Соню.
   Они тихонько пели. "Пой, ласточка, пой, пой, не умолкай..." Пели на три голоса, получалось очень красиво. Тине слышались в пении нежность и грусть. "Что со мной? - думала Тина, - почему мне так грустно, даже плакать хочется?"
   Петю позвала Ася. Она что-то шептала ему, и он кивал, соглашаясь. К Тине подошел Андрей. "Какое лето стоит! Ты давно научилась так плавать?" "Не помню. Кажется, всегда умела". "Я на Волге вырос, и лет с пяти уже плавал. Отец учил".
   Помолчали. "В следующий раз не уплывай одна. Пойдем вместе". "Хорошо, можно и вместе", - ответила тихо, опустив голову.
   Они уже подходили к беседке, когда оттуда вдруг грянули струны и голос Яши застрадал: "Очи черные, очи страстные, - и сразу за ним подхватили, - очи жгучие и прекрасные...". - Во! - засмеялся Андрей, схватил Тину за руку и они побежали к беседке.
   Перед входом, на крепкой низкой скамейке, дымил ведерный медный самовар. Вода уже бурлила. Иван залил огонь, и, пышкнув, из трубы вырвалось плотное облако пара. Сладковатый дым долго еще расстилался, расслаиваясь, рассеиваясь, и полупрозрачными космами стекал к лесу и дальше, к реке. На столике, в центре беседки, Матрена поставила большое круглое блюдо с посыпанным сахарной пудрой хворостом, а на квадратном уложила суши - скрученные трубочками вафли, наполненные взбитыми сливками. Сама стала у косяка и с гордой скромностью наблюдала, как ребята шумно рассаживались, восхищаясь ее умелыми руками. Самовар был уже на столе, и Иван заваривал байховый, из многих сортов составленный, душистый чай.
   Людмила стала разливать его по чашкам. Сидели долго, наслаждаясь теплым вечером, вкусным чаем, своей дружбой. "Попоем? - предложил Иван и кивнул Якову, тот уже был готов, перебирал струны. " А я слушал Шаляпина",- похвастался Андрей. "А правду говорят, что он своим голосом стаканы разбивает? Такой мощный?" - спросила Ася и смутилась." "Не знаю, Ася, как стаканы, а сердце разрывается. И не только от красоты и мощи его голоса, но и от силы его души - огромной, глубокой, которые сливаются в единое целое и потрясают. Одна песня, которая особенно нравится, автора вот только не знаю, перекликается со стихотворением Пушкина "Погасло дневное светило". Мне так хочется, хотя бы напеть, эту мелодию". И он напел ее со словами: "...если б навеки так было ... если б навеки так было..."
   Или еще песня... "Ноченька" ... Прощай, радость, жизнь моя. Слышал, едешь от меня. Знать, должон с тобой расстаться. Тебя мне больше не видать ... Ноченька темная, да не спиться. .... Нет ни матушки, нет ни батюшки, только есть один мил- сердечный друг, ... да и тот со мной не в любви живет. ... Ночка темная, ночь осенняя.... С кем же ноченьку коротать буду... ". Эти обрывки мелодий и слов были так неожиданны и прекрасны, что все, затаив дыхание, замерли.
   "Какая песня роскошная", - прошептала Соня. "От нутра", - в тишине проговорила Тина. "Да-да, именно, от нутра, - Андрей внимательно посмотрел на Тину, - столько тоски".
   "Боже мой! Как я хочу послушать Шаляпина, - тихо сказала Людмила. "А пока, - Андрей взял гитару, - давайте, из Некрасова, и запел, почти речитативом: "Что ты жадно глядишь на дорогу в стороне от веселых подруг, знать, забило сердечко тревогу, все лицо твое вспыхнуло вдруг",- к нему присоединились Иван с Яшей, и вот такой мужской хор закончил: "Не догнать тебе бешеной тройки, кони резвы и сыты, и бойки. И ямщик под хмельком, и к другой мчится вихрем корнет молодой." Петя смотрел на поющих с тревогой. Он все время думал о Тине.
   Под лампой, подвешенной к потолку, мельтешила мошкара, создавая живую, мелкую сетку, в которой нет-нет и запутается ночная бабочка. "Чужая она в этой метели" - думает, глядя на бабочку, Тина. "Тоже мечется, мечется, пока не вырвется и не улетит". Она вдруг почувствовала себя этой бабочкой.
   Ася попросила Соню почитать свои стихи. Соня оглядела всех. "Ну, вот последнее, сырое еще, правда.
   Солнце, крадучись, за горизонтом скрылось,
   Небосклон прозрачно заалел,
   Тишина, как купол, опустилась,
   Говорят, что ангел пролетел.
   Нежно гладь реки покрылась
   Золотистой чешуей,
   Ива гибкая умылась
   Легкой вкрадчивой волной.
   Только слышно еле-еле
   С луга ржанье лошадей,
   Да неспешный скрип телеги,
   Да шуршанье камышей.
   Вдруг спросонья в ветках птица
   Шумно крыльями взмахнет,
   Да далекая зарница
   В небе вспыхнет и умрет.
  
   Сонины стихи наградили дружными аплодисментами. "Хорошо, Сонечка, как хорошо!" - бросилась к ней Людмила. Какое же оно "сырое?! Оно прекрасное, оно законченное. Любое слово, добавленное к нему, будет лишним. Я тебе завидую. Мои глаза видят столько красоты вокруг, а словами не могу выразить". "А ты попробуй..., как бы уговаривая, предложила Соня.
   Ну, что? Пора. Стали выходить из беседки. Петя что-то говорил Соне, должно быть, о ее стихах. Асю подхватили Яша с Иваном. Последними вышли Тина и Андрей. "Пройдемся немного", - пригласил Андрей. Тина заговорила первой. "Как хорошо сегодня пели. Только песни такие грустные. Наверное, грусть, от которой щемит в груди, тоже прекрасна". "Да ты философ, Тина". "Какой философ, просто говорю, что чувствую". Ночь была душной, ни ветерка. Сильно пахло цветами. "И зачем они так пронзительно пахнут, - думала Тина, - как последний раз" Шли по лиственничной аллее. От реки принесло прохладу. Андрей остановился, взял Тину за плечи, повернул лицом к себе. "Я уже не могу жить без твоих глаз. Всякий раз я вижу тебя, словно впервые - ты такая разная. Скажи мне, Тина, что чувствуешь".
   "Я люблю Вас, Андрей Николаевич. Но мы не пара. Сегодня я это окончательно поняла. Поэтому говорю Вам правду, чтобы не возвращаться к этому разговору". Она хотела высвободиться, но он обнял ее, и она прижалась лицом к его плечу. Так они стояли, когда услышали шаги. По аллее шел Глеб. Хотел спрятаться за деревьями, но его уже заметили. "Глеб! Я очень люблю Тину и клянусь, что буду любить ее всю жизнь". Глеб подошел. "Я тебе верю, Андрей. Да будет так".
   Весь вечер Глеб провел у доктора. Он пригласил его перекинуться в шахматы. Кухарка Ксения готовила ужин - жарила карасей в сметане. "Хересу! Хересу не забудь! - крикнул в сторону кухни Исидор Захарович. А она уже плыла, пошаркивая подошвами и победно улыбаясь. Двумя руками поставила на стол глубокую чугунную сковороду, полную нажаренной до золотистой корочки рыбы, а из глубокого кармана на фартуке достала четырехгранный штоф и, глядя на гостя, заворковала: "Наливочки, батюшка, испробуйте, смородишной". "Это она для Вас, Глеб Иванович, расстаралась. " А херес где? - строго посмотрел на непослушную кухарку, смеясь глазами, старый доктор". "Да будет тебе херес, что у меня, десять рук, что ли?"
   На двери ожил колокольчик. "Кого это в поздний час несет? - заворчала Ксеня и направилась в кабинет по узкому коридору. Долго с кем-то переговаривалась через дверь. "Отработал на сегодня. Отдыхает. Ну что, горит у тебя, что ли? C утра приходи". "Кто там, Ксеня? Что у него?" "Чирьи, - говорит". "Значит, допекло, раз на ночь глядя явился. Открой. Посмотрю". И нашарив под столом башмаки, сунул в них ноги. "Пойдем, Глеб Иванович, наше дело такое".
   Ксения уже впустила здоровенного парня. Он сидел на краешке стула, как-то врастопырку, нахохлившись, и неловко поддерживал правую руку. "Здравствуй, Егор. Ну, что случилось?" "Да вот". Снял рубаху и поднял руку, скривившись от боли. "Свету побольше дай, Ксеня". Она прибавила, и оба доктора и кухарка кинулись смотреть. - Ты-то куда? Но она уже заключила: "Сучье вымя". "Фурункулез, Ксеня". Парень вращал глазами, испуганно моргая. "А без ножа никак?" - прошептал он, обращаясь к Ксении. "Не дам парня резать, - заступилась кухарка. "Есть у меня средство, Егорушка. Не выйдет - пусть режут". Исидор Захарович знал ее средство. "Ну иди, вари". И она убежала. Из кухни пришел вкусный запах жареного лука. Потом запахло камфорой. "Что это она делает?" - принюхивался Глеб. "Мазь, хорошую мазь".
   Исидор Захарович на марлевую салфетку, сложенную вчетверо, намазал толстым слоем Ксенину мазь и, обработав больное место крепкой марганцовкой, наложил.
   "Место - то какое неудобное", - засомневался он. "Не отлепится, не бойсь. Жаль, деревянное масло все вышло. Но нутряное тоже очень хорошо", - подхваливала Ксеня, выкладывая мазь в стеклянную баночку с притертой пробкой." На вот" - протянула Егору. "Склянку-то потом принеси, - напомнила, - не напасешься на вас". "Завтра приходи, посмотрим", - сказал Исидор Захарович Егору и на удивленный взгляд Глеба сообщил: " Жарит лук на деревянном масле или вот на свином нутряном, процеживает, добавляет чуть камфоры и немного пчелиного воска, чтоб схватилось. Вот и все. Ишь ты! Провизор!" И, опустив очки на кончик носа, весело посмотрел на Ксению. Она уже выпроваживала своего пациента. Глеб стал прощаться. "Доиграем завтра", - протянул ему руку Исидор Захарович.
   Подошли к дому. Глеб отправился на кухню к Матрене - ужин - то с карасями сорвался. Андрей, не отпуская руку Тины, пожелал ей спокойной ночи, поцеловал в ровный пробор на голове и поднялся наверх. После клятвы, данной в присутствии Глеба, ему стало как-то спокойнее. Он твердо решил, что женится на ней.
   Тина думала, что ей сегодня не уснуть, но уснула. И снилось ей что-то очень хорошее, но, едва открыв глаза, сразу же все забыла. Помнила только вчерашнюю прогулку. Ей так хотелось поскорее увидеть Андрея. Под дверью была записка. "Милая, уехал недели на две. Жди меня, Тина". Она даже не огорчилась - ей требовалось время, чтобы решить для себя, - подчиниться разуму или сердцу. Кажется, слабое сердце брало верх.
   Людмила и подружки отправились к портнихе - заказывать себе наряды для осеннего бала, которым открывался новый учебный год. Накануне они долго рисовали, что бы хотели для себя сделать. У Тины давно уже созрел фасон прогулочного костюма. Почему "прогулочного" - она и сама не знала. Она увидела его в каком-то журнале. Строгий костюм из бежевой шерсти, отделанный коричневой узкой бейкой. И ей хотелось непременно сделать его самой. Поэтому она уже побывала у Анны Павловны, и та одобрила и ее выбор, и ее решение. Вместе они сделали лекала по ее мерке и раскроили ткань. Тина уже собрала свой костюм "на живульку". В доме была швейная машина "Зингер", на которой она очень аккуратно, точно соблюдая советы Анны Павловны, прошила все швы. Самым сложным было пришить отделочную бейку, но у Тины оказалась очень твердая рука и острый глаз. Она все сделала мастерски.
   Андрей приехал, как и говорил, через две недели. Первый день он провел с Саввой Дмитриевичем. За обедом хозяин вслух сказал, что Андрей Николаевич становится опытным переговорщиком, обнаружив дипломатический талант. За столом зашумели, стали поздравлять Андрея, а Людмила по своей привычке захлопала в ладоши и, встретив глаза Тины, подмигнула ей. Тина почувствовала, что зарделась, а Петя с Асей смотрели на нее и улыбались, как будто речь шла о ней. Все это не осталось незамеченным для Аделины Викентьевны.
   Андрей постучал в дверь. Тина ответила: "Входите, не заперто". Он несмело остановился у порога. В руке держал круглую коробку, перевязанную тесьмой. "Тина, я взял на себя смелость привезти для тебя одну вещицу. Мне показалось, она тебе очень подходит. Открой, пожалуйста". Тина взяла коробку, поставла на столик, развязала, сняла крышку. В коробке лежала коричневая шляпка, точно такого цвета, как отделка на ее костюме. Тина засмеялась."Ну, не знаю, Андрей Николаевич! Как подсмотрел." И вынула из шкафа свой костюм.
   Они прикладывали шляпку к костюму, удивлялись, как подходит. "Ты надень". Тина повернулась к зеркалу и, не примеряясь, как-то сразу надела на место. Шляпка была очаровательна и очень ей шла. "Ну, здравствуй, милая! - запоздало поздоровался Андрей и хотел обнять Тину, но она отстранилась." Нет, Андрей Николаевич, я не могу принять от Вас подарка". "А я и не дарю", - не давяя ей договорить, заявил Андрей. Тина опешила, не зная, как выкрутиться. "Я продаю. Купи." Она, наконец, поняла и рассмеялась: "Куплю!" Затребовал целковый, снизил до полтины, а потом, смеясь, сошлись на полушке.
   К концу августа гости засобирались. Ася сделала несколько милых акварелей, на одной из них была Тина среди ромашек. Она сидела в широкополой шляпе, и лица ее почти не было видно. Но Ася схватила самое главное, - ее особый поворот головы и изящную линию шеи. "Я хочу сделать тебе подарок", сказала она Андрею. Вот", - и протянула ему рисунок. "Это Тина?!" "Может быть, если похожа". "Да-да, это Тина, конечно, Тина". Возникший было вопрос - "Почему...?" так и застрял у него в горле, и он благодарно посмотрел на Асю. "Спасибо, Ася". "Не стоит благодарности. Мне просто хотелось сделать для тебя что-то приятное". "Ты попала в точку".
   Вечером "томичи" уезжали. За столом собрались все. Было шумно, вспоминали лето, жалели, что оно уже кончилось, но говорили все больше о Томске, об однокурсниках, душой они были уже там.
   Аделина Викентьевна сидела с Людмилой, обнимала ее и что-то тихо говорила. "О Хачатуре Фомиче говорят", - догадалась Тина, наблюдая, как Людмила соглашается, кивает и смотрит счастливыми глазами куда-то далеко, никого и ничего здесь не замечая.
   "Пора, пора", - заторопил Савва Дмитриевич, вынимая из жилетного кармашка свою "луковицу" - серебряные часы на длинной и толстой цепочке, и поглядывая на них. Вещи уже погрузили. Савва Дмитриевич с Аделиной Викентьевной вышли на улицу проводить.
   Ехали тремя экипажами. Тине с Андреем досталась коляска, где были сложены чемоданы. Места оказалось совсем мало, но что-то менять, уже не было времени. Тина с ума сходила - они оказались тесно прижатыми друг к другу. "Ничего, Тина, ведь, ехать недалеко, сейчас приедем", - успокаивал Андрей, а потом вдруг притянул к себе и стал целовать ее голову, лоб, губы. Она не вырывалась, не отталкивала, но не отвечала. "Разум с сердцем не в ладу" - как-то не ко времени лезло ей в голову. "Я люблю тебя, Тина".
   Ну, вот и стоп. К коляске подскочили, стали вытаскивать багаж. "Как вы там? - это заглянула Людмилка. "Замечательно!"- засмеялся Андрей, выпрыгивая и протягивая Тине руки. До отхода поезда оставались минуты. Только успели внести вещи, как объявили отправление. Даже не попрощались. И вот уже поплыли вагоны, а в окне радостные физиономии, что-то говорящие глаза и губы. Провожающие еще бегут по перрону, еще кричат, машут руками, но уже никто никого не слышит. Ушел поезд. Обратно ехали вчетвером, в одном экипаже.
   После очередной поездки куда-то на север, Андрей Николаевич вернулся простуженым. Лечили его по-домашнему - горячим молоком с содой и маслом, от чего он отбивался, чаем с малиной, с медом, клюквенным морсом. Матрена все пыталась надеть на него шерстяные носки с насыпанной в них сухой горчицей. "Да будет вам! Я уже здоров", - протестовал бедняга. Наконец, она поймала Тину. "Неси, - говорит, - с него Андрею Николаевичу полегчает. Тина взяла обеими руками большой бокал с горячим отваром каких-то трав и плечом толкнула дверь.
   Андрей лежал на широкой тахте в нижнем белье. И она увидела то, чего не должна была видеть, чего очень боялась увидеть. Она увидела молодого, красивого, сильного мужчину, которого любила.
   Андрей вскочил с подушек. "Тина!" И уже ничто не могло ее удержать....
   "Дорогая моя, я так счастлив. Я так долго ждал этой минуты. Я так люблю тебя, даже не думал, что со мной такое может случиться. Я так благодарен тебе. Милая моя, милая.
   За дверью слышались шаги, чьи-то голоса, что-то упало на пол. Но она уже ничего не боялась. Она чувствовала себя женщиной, очень счастливой женщиной и ни о чем не хотела ни жалеть, ни думать. Она гладила его дивные волнистые волосы, целовала его прекрасные ясные очи. Как она любила его!
   Утром Аделина Викентьевна столкнулась лицом к лицу с племянником. "Андрюша!" и в этом едином слове, в том, как она его произнесла, было все - и вопрос, и тревога, и желание что-то остановить. "Я счастлив, тетя Деля", - он поцеловал ее в щеку и побежал по коридору.
   "Да, я, кажется, проглядела",- качая головой в такт своим мыслям, думала Аделина Викентьевна. "Не знаю, не знаю, во что это выльется. Сама я и не возражала бы, но как Савва Дмитриевич. У него на этот счет могут быть другие планы". Ее настораживало, что участилась переписка мужа с Николаем Викентьевичем. Брат человек слабый, податливый. Как бы не случилось беды.
   "Бабье лето"! Как хорошо называют эти ясные, теплые, с летающими паутинками, сентябрьские дни. Ночные заморозки погубили почти все цветы на клумбах - остались только самые выносливые. Оранжевые ноготки еще боролись, раскрывая и раскрывая все новые бутоны. Анютины глазки доверчиво поглядывали на изменившийся мир, а, еще не потерявшие своих красок, львиные зевы, наоборот, как бы удивленно оглядывались, плотно сидя на своих стройных стебельках со скрученными, побуревшими листочками.
   В лесу вдруг высыпали опята. Облепили пеньки и так, по одному, по два, а то и побольше, торчат из начинающей жухнуть травы.
   По сбрызнутой золотом лиственничной аллее идут Андрей и Тина. Тишина, какая бывает только в эту пору. Он опять должен ехать. Савву Дмитриевича не оставляет мысль об открытии своих магазинов на Волге, на родине жены. Для начала там есть пустующий каменный дом, которым Николай Викентьевич никак не умел правильно распорядиться, а дальше - видно будет.
   Шли медленно. Тина срывала яркие осенние листья, покрасневшие и полиловившие травинки. Вышли на кручу. Вода в реке спала, и остров поднялся, как огромный слоеный пирог, украшенный своей невообразимо живописной кудрявой шапкой. Кусты калины обозначились прозрачно-малиновыми листьями и гроздьями круглых, густо-красных, наполненных горьковатым соком, светящихся ягод. На побуревших зарослях боярышника расселась стайка птиц. Птицы клюют ягоды, вспархивают, как по команде, и опять ныряют, продолжая пиршество. По всему острову из зеленой, багряной, желтой лиственной массы торчат там и сям, как толстые оленьи рога, корявые ветки, плотно облепленные оранжевыми, всех оттенков, ягодами. Облепиха! Чудо сибирских лесов. Понизу остров зарос малиной, смородиной, колючими плетями ежевики. Столько красок - и все как прощание.
   Тина ждала, но Андрей не обмолвился, будет ли говорить о ней с отцом. "Боится отказа", - понимала она, а поперек отцовской воли, она и сама не пойдет. Это она для себя твердо решила.
   Андрей поехал с большой охотой. Ему не терпелось встретиться с отцом, рассказать, чем занимается - его это должно было очень порадовать. И еще он хотел сообщить, наконец, что встретил девушку, которую полюбил и просить его благословения. Андрей не надеялся на скорое согласие, но твердо решил убедить его именно в этот раз.
   Сколько себя помнил Андрей, в доме жила Августа Львовна. Она была непременным приложением ко всем семейным событиям. Когда-то, еще девочками, они дружили с матерью. Он даже не задумывался о ее роли в семье, хотя всеми хозяйственными делами заправляла именно она. . И теперь она первой встретила его и, радостно воскликнув: "Николай Викентьевич! Андрюша приехал", бросилась к нему.
   Андрей заподозревал, что Августа Львовна стала для отца больше, чем экономка. Это видно было по словам и взглядам, которыми они обменивались за столом во время обеда.
   Отец был так же строен, вальяжен, не изменил своим привычкам. Носил усы, ухоженные и душистые, и все так же следил за своей прической. Андрей заметил у него на лбу вдавинку от резинки на сетке, которую он неизменно надевал на голову для укладки волос. За каждым его движением проглядывало барство.
   Встреча была теплой. Говорили долго и обо всем. Николай Викентьевич доволен успехами сына, о них он знал из писем Саввы Дмитриевича. Говоря о последних городских новостях, он рассказал, что умер богатый фабрикант и в обществе долго бурлили страсти, кто же будет наследником и продолжателем его нешуточного дела. Они были знакомы с ним и его женой еще с юности. И вот теперь Полина Леопольдовна стала проявлять к нему определенный интерес. И добавил, что побаивается этой женщины, а мимоходом заметил что не хочет обидеть старого друга Августу Львовну. "Ну и ну! - думает Андрей, - какие дела".
   Они не заметили, как вошла Августа Львовна. "Она имеет дочь". Оба обернулись."У нее дочь, - повторила она, - живет в Италии, потому что имеет очень плохое здоровье, - как-то по-немецки расставила слова Августа Львовна. Андрей напрягся. Тут была какая-то тонкая линия. Определенно, Савве Дмитриевичу было известно все, что он только что узнал, и не мог ли его живой ум уже раскинуть возможные варианты.
   Андрею стало душно. Разговор о Тине оттягивался. Он решил, что его надо провести в присутствии Августы Львовны. Вечером, за чаем, он предложил посмотреть рисунок, выполненный однокурсницей Людмилы. Николай Викентьевич взял листок и отвел руку подальше от глаз. Августа Львовна тут же протянула ему очки. "Очень мила, - наконец, оценил он. И рисунок хорош. Кто она?" К ответу Андрей оказался не готов. "Живет у тети Дели, помогает ей". "Прелестная, просто прелестная девушка", - заглядывая через плечо Николая Викентьевича, с излишним восторгом произнесла Августа. "А как зовут девушку?" - все еще рассматривая рисунок, спросил отец. "Тиной", - как-то с задержкой, ответил Андрей. "Не затянуло ли тебя уже этой "тиной" по самую макушку?" - довольный случившимся каламбуром, хохотнул Николай Викентьевич и взглянул на Августу. Но та не оценила и даже не улыбнулась. Потом вышла.
   "Да, Андрюша, нам есть о чем с тобой поговорить". Николай Викентьевич поднялся из-за стола, еще раз взглянув на листок, произнес: "Жаль, не видно лица, особенно, глаз". Достал из ореховой шкатулки старинную трубку, туго набил душистым табаком, раскурил и бросил в пепельницу обгоревшую спичку.
   "Савва Дмитриевич очень заинтересовался оставшимся без хозяина предприятием. Это большая деревообрабатывающая фабрика", - наконец, начал он разговор. "Удивительный человек! Я преклоняюсь перед его энергией и напором. Он ни перед чем не остановится. Теперь он поставил - прибрать к рукам эту фабрику. А как?! В письме он уже намекнул, что неплохо бы жениться кому-нибудь из нас двоих на вдове или дочке. Но я не могу! Сам понимаешь, не для меня это. А тебе следовало бы подумать". Андрей молчал. "Боже мой! Что же мне делать?! Cавва Дмитриевич отправил меня с умыслом, и отец знает. Теперь начнутся застолья, смотрины". Андрей решил открыться отцу. "Я обещал Тине. Поклялся, что буду любить ее вечно, при свидетелях.поклялся. Это уже дело чести". "А кто тебе не дает? Честь честью, только теперь другие времена, мальчик мой, и ценности другие. Романтизм уступает место чистогану. Может, это хорошо, но я человек старой закалки. Мне трудно что-то менять. А ты молодой".
   "Я люблю Тину и хочу на ней жениться". "У вас с ней ... отношения? - запнулся Николай Викентьевич. "Да, отец, я ее люблю. " Я понимаю тебя, сынок, и не имею ничего против". Андрей подошел, обнял отца. "Ты сказал это, и я ловлю тебя на слове". Николай Викентьевич вспомнил о трубке, она не разгоралась.Он покусал мундштук и засунул ее в карман."Волнуется тоже", - понял Андрей.
   "Но и ты меня пойми. Савва Дмитриевич сделал тебя своим компаньоном, открыл для тебя возможности новой, современной жизни. И ты уже проявил себя в ней. Ты должен быть благодарным, должен ему помогать. Ты ему нужен, и не так для него, как для самого себя". Голос отца звучал для Андрея монотонно, отдаленно. Николай Викентьевич говорил это, прохаживаясь по большому мягкому ковру, и казалось, наслаждался своим продолжительным монологом.
   "Все, - решил Андрей, - надо немедленно уезжать".
   Августа измучилась. Сон не шел. Вскакивала, взбивала подушки."Нет-нет, Николай ни за что не решится на этот брак. Он не способен быть хозяином, он барин, ленивый. На мне бы женилась! То-то было бы дело! Может, Андрея женить? Разница, конечно, неприличная. Разговоры пойдут. Но, где деньги, там молва молчит. Быстро захлебнутся. Лиза, впрочем, тоже вариант. Но девчонка больная, живет за границей, да и причем здесь она. И как далеко зашли отношения у Андрея с этой его Тиной. И с какой стати я ее так расхваливала?" Августа не находила концов, которые, наконец, можно связать.
   Андрей нервничал. Придя к себе, бросился на кровать, думая о Савве Дмитриевиче как о хищнике, но без неприязни. Он любил Тину, но она была так далеко, а проблемы крутились тут. Конечно, Савва очень заинтересован в здешних деньгах, но ведь и сам он тоже. Его будущее связано с Саввой Дмитриевичем и зависит от того, как пойдут у них дела. Но что значит, "жениться на одной из них"?! Все равно, что ли, на матери или дочери? И почему он решил, что они-то готовы? Ну, ладно, Полина Леопольдовна проявляет интерес к отцу, может даже, влюблена в него. А я-то что? Мне она в матери годится. А может быть, ей сибирская древесина нужна? Или земля наша, или это пресловутое дворянское звание?"
   Вопросам и догадкам не было конца, все закручивалось в какой-то непостижимый узел, и только для Тины не было в нем места. Он не заметил, как заснул, но последней мыслью его было: "Еду, завтра же еду!"
   Один Николай Викентьевич был покоен, уверенный, что Августа его не отдаст, и ему не надо будет ничего менять, ни о чем беспокоиться... Только вот Андрей...
   Но он уже взрослый, пусть решает. Одного только хотел Николай Викентьевич, - чтобы "вся эта шебутьня" (Откуда у него взялось это смешное и странное слово? Он даже улыбнулся) прошла мимо него.
   Утром Андрей уехал. Предписание свое он выполнил. С пустующим домом было все решено. Отец получил за него приличную сумму, и нанятая артель начала переделывать его под магазин.
   Вот и октябрь. Все краски потухли. Дорожка вдоль лиственниц засыпана опавшими хвоинками. Они мокнут в ржаво-коричневых лужах. Тина возвращается от реки. "Не могло же быть так сразу?" Но какие-то новые ощущения заставляют настораживаться, прислушиваться к себе, и она уже почти уверена, что у нее будет ребенок. С кем поговорить? Кому открыться, то ли своей радостью, то ли бедой.
   Как-то проснулась, еле брезжил рассвет. И вдруг, ей так захотелось родить ребенка, такого же чудного, красивого, как его отец. Она уже чувствовала себя матерью. И в мыслях уже кормила, пеленала, ласкала свое солнышко. "Господи! Да что же я в самом деле?! Нельзя же так. Совсем с ума сошла. Может, и нет ничего".
   "Тина, зайди-ка ко мне". Это высунулась из своей спальни Аделина Викентьевна. Она была, как никогда не позволяла себе, в халате и с распущенными волосами, хорошо расчесанными, но не убранными в прическу. Тина внезапно почувствовала свое сердце - оно как-то странно колотилось у самого горла. Задержалась немного, потом вошла. "Садись, нам с тобой надо поговорить. Мне кажется, Тина, что у вас с Андреем Николаевичем складываются очень, как бы сказать, очень близкие отношения. Смотри, девушка, он парень ветреный, как бы в подоле не принесла". "Уже понесла". Ей показалось, что она сказала это про себя, и она повторила. "Да слышу я, Тина. Уже догадывалась. Что делать-то будем? Он знает?"
   "Сам спросил". " И что?" "Да ничего. Его позвал хозяин, и он сразу ушел. Я ничего делать не буду, - глядя прямо в глаза Аделине Викентьевне, тихо проговорила Тина, - а чтобы не позорить его и Вас, уеду". "Подожди, не пори горячку. Что-то придумаем. Я сама виновата - не доглядела".
   "Как она сразу, в лоб, - выходя, удивилась Тина. Я еще и не придумала, что отвечу, если вдруг заговорит об этом. А тут, так и выложила все". Больше она уже не сомневалась - под сердцем у нее дитя. Ее дитя ... и Андрея Николаевича.
   Аделина Викентьевна, растревоженная откровением Тины, окончательно растерялась. Она знала о намерениях Саввы Дмитриевича. Но женить молодого человека, простите, на даме не первой свежести?! Даже ради какого-то большого дела. Она не понимала этого. Может, хоть ребенок как-то остановит Савву.
   Вечером супруги допоздна сидели в кабинете. Аделина Викентьевна очень осторожно подбиралась к волнующей ее теме. Сказала, как рада, что Андрюша уже крепко становится на ноги, что это только благодаря участию и влиянию Саввы Дмитриевича, и что очень хочет видеть своего племянника счастливым. Об отношениях Андрея с Тиной так и не решилась заговорить. Савва Дмитриевич слушал жену, не вступая в разговор. Потом встал, прошелся по комнате. "Не составите ли мне компанию, голубушка моя? - наклонившись, проговорил ей на ушко, - сначала в Иркутск, а затем в Томск ". Аделина Викентьевна от неожиданности всплеснула руками: "Ты не шутишь?". "Конечно, нет. Прикинь, что возьмешь с собой, и не забудь платье для театра".
   "Ничего не понял. Или сделал вид", - сожалея о напрасных усилиях, подумала Аделина Викентьевна. А в двери, обернувшись лицом к жене, Савва Дмитриевич вдруг произнес: "Я думаю, Андрей должен выбрать свою судьбу сам". "Все он понял и уже все решил за него", - горько вздохнула про себя Аделина Викентьевна. Вечером следующего дня они уехали.
   Осень.... Хмурится небо. Под ногами слякоть. Ночами подмораживает. В доме стали топить печи. От голландки, облицованной светло-коричневыми изразцами, шло такое тепло. Поставила стул боком к печке, села и прижалась к ней спиной. Ни о чем не хотелось думать. Даже об Андрее.
   Утро застало ее на том же стуле. "Как же я так?!" - ужаснулась Тина. За окном непривычный свет. Подбежала - снег! Снег выпал! Укрыл землю, засыпал осеннюю распутицу, спрятал грязь, светится земля чистотой. И на душе так легко и радостно. "Сегодня Покров. Как же я забыла? - продолжала удивляться Тина, - в этот день обычно снег выпадает".
   Постучали. "Матрена явилась. Поздравлять. С утра пораньше". Смеясь, распахнула дверь. "С днем Ангела, именинница моя". На пороге стоял Андрей - шапка, пальто, лицо - все в капельках растаявшего снега. "Какое счастье!" - прошептала Тина и бросилась к нему.
   "У меня для тебя подарок, Тина". Андрей поднял с пола под дверью большую коробку (как же она ее не заметила?) и поставил на стол. Тина принялась распаковывать. Что там? Она улыбалась и оглядывалась на Андрея. Наконец, достала тонкую, легкую золотую чайную чашку. Ее ребристую поверхность украшали золотые же, только матовые, и чуть выпуклые, цветы. Андрей любовался ее сияющими глазами, ее легкими руками, которыми она радостно взмахивала, доставая и доставая все новые предметы прекрасного мейсенского сервиза. "Тебе нравится, милая?" "Такая красота! Как может не нравиться?". Тина убрала со стола всю оберточную бумагу. "Это царский подарок, Андрей. Только, что я буду со всем этим делать? Мне даже поставить некуда".
   "Пусть это будет нашим первым приобретением". Тина молча опустилась на стул, не понимая, что он говорит. А Андрей продолжал: "Я очень люблю тебя, Тина, и прошу стать моей женой".
   . Она так долго ждала этих слов, боясь и не надеясь их услышать, и теперь смотрела на него полными слез глазами. "А что отец? Ты говорил с ним?" "Отец не возражает". "Не возражает" - это еще не "благословляет". Не могу я так, Андрей. И Аделина Викентьевна с Саввой Дмитриевичем уехали." "Ну и что, Тина? Мы же взрослые люди. Оформим гражданский брак". "Как это?" "Распишемся. Есть такой отдел в городской Управе. А потом обвенчаемся в церкви. Доверься мне, милая".
   Он еще продолжал убеждать, но она уже доверилась. Все ее сомнения смялись, как клочок оберточной бумаги, и она отбросила их, не глядя, не раздумывая. "Что будет, то будет. День, да мой!" - решила для себя Тина. "Я очень хочу, Андрей Николаевич, выйти за Вас замуж". Сказала она это твердо и поставила точку не только на своей неуверенности, но сбросила тяжелый камень, давивший Андрея всю долгую дорогу. Намеки отца, расчеты Саввы Дмитриевича, сулившие огромные барыши, перемешали чувства, долг, личные интересы и вызвали полное смятение души, которое подспудно еще ворочалось в нем, когда он подъезжал к дому, держа на коленях коробку с подарком для Тины.
   Все позади. Тревоги и сомнения. Впереди только счастье. Они сидели напротив друг друга, не могли ни наговориться, ни насмотреться.
   Матрена все-таки пришла. Сама отворила дверь и, просунулась боком, держа на руках что-то, прикрытое расшитым полотенцем."С днем Ангела тебя, Тиночка", - нежно зажурчала она, разворачиваясь, но ахнула, увидев Андрея, и выпустила из рук свою ношу. "Боже мой! "- кинулась поднимать Тина. На расколовшемся пополам блюде лежал пышный, легкий торт "Наполевон", как величала его Матрена и пекла только по самым большим праздникам. "Ой, что я наделала!" - прихлопывала она ладошками и суетилась, не зная, что предпринять. "Что за беда! - успокоил Андрей, подхватывая торт снизу, вместе с красиво вырезанной бумажной салфеткой. - Цел твой "Наполеон", Матрена Никитична, ставь самовар.
   Вошла торжественная Матрена с самоваром. "Не "ахай", - смеется Тина, - а то опять уронишь". "И то правда, - выдохнула Матрена, - красотища какая". Тина уже накрыла стол - на темно-зеленой скатерти сияли золотом и белизной фарфора тарелки, вазочки, сливочник, много чего-то еще, чашки с блюдцами, а в них серебряные ложечки, подаренные ей еще в детстве матушкой Александрой Емельяновной. А посередине, как символ праздника, на большом прямоугольном блюде, именинный торт с двадцатью одной свечкой.
   Матрена направилась было к двери, но ее остановили и усадили за стол." Ты наша первая гостья, Матрена Никитична", - торжественно и совсем не шутейно провозгласил Андрей. "Мы с Тиной решили пожениться".
   Через пару дней они расписались. Все было совсем не так, как представляла себе Тина, но это было уже неважно. Андрей Николаевич снял квартиру - второй этаж каменного дома, с окнами на реку. Квартира была очень опрятна, оклеена свежими нарядными обоями В доме была кое-какая мебель. "Нет-нет-нет! Все заменим", - запротестовал Андрей, когда Тина приняла предложение хозяйки оставить ее "Пусть будет все новое, и только наше", - продолжал горячиться Андрей, и Тина с ним с удовольствием согласилась.
   Днем Андрей Николаевич уезжал по делам, а вечерами они с радостью занимались обустройством. Андрею нравилось, как Тина выбирала и оценивала покупки. "Да у нее безошибочный вкус", - удивлялся он. Постепенно дом наполнялся необходимыми, добротными, красивыми вещами и становился теплым и уютным жильем для счастливой и долгой семейной жизни.
   Тину немного удивляло, ведь они никому еще не сообщили, что расписались и живут теперь самостоятельно. Но она была так счастлива! Андрей любил ее и это было самое главное. У него заходилось сердце, когда, подходя к дому, задрав голову, он видел в окне ее распахнутые навстречу ему глаза. "Господи! Как хорошо, что я сделал свой выбор."
   От Саввы Дмитриевича приходили деловые письма. Видимо, в них были какие-то распоряжения. Работал Андрей в кабинете хозяина. Приглашал к себе служащих, приказчиков, сам выезжал в магазины, на склады, отправлял и получал пакеты и письма. Однажды, получив очередную депешу, Андрей долго сидел в кабинете. Савва Дмитриевич направлял его в Саратов с длинным перечнем заданий, на выполнение которых потребуется немало времени. Сам он намерен вскоре вернуться. "Что же делать?" Андрей просто не видел выхода. "Что будет с Тиной?! Может, забрать ее с собой? Какой же я дурак, - ругал он себя, - трусливый и нерешительный. Разве молчать надо было?! Надо было трубить о своем счастье, оповестить об этом весь белый свет."
   Андрей надел пальто и вышел. Слышал, как за ним закрыли входную дверь. Улица встретила его метелью. Он шел, прикрыв лицо воротником, преодолевая ветер, яростно дувший навстречу, как будто давая ему время что-то придумать, найти хоть какое-нибудь решение. Но решение не приходило. Он поднял голову. В гостиной горел свет. Тины в окне не было. Он бросился к парадному. Она стояла, прижавшись спиной к двери."Как ты долго сегодня, Андрей." Он схватил ее в охапку. "Нет у меня никого и ничего на свете дороже тебя", - говорил он, целуя ее холодные щеки, мокрые от снега глаза, и сам свято в это верил
   Уставшие, они долго лежали на своих шелковых простынях, она гладила его волосы, рассматривала его лицо, провела пальцем по складочке между бровями, которую никогда раньше не видела. И вдруг спросила: "Что-то произошло?" Андрей готовился как-то начать разговор, но ничего не шло в голову. Теперь надо было отвечать. "Тиночка, Савва Дмитриевич отправляет меня по служебным делам на Волгу. Не знаю, сколько мне придется там пробыть. Это меня очень огорчает."
   Тина продолжала внимательно смотреть на него. "Но это не впервые и, думаю, не в последний раз. Я даже привыкла тебя ждать. Только теперь мне это будет труднее". Если бы он спросил ее, почему, она бы, наконец, ему открылась. Но он не спросил, и она опять не сказала ему о ребенке.
   Спокойная уверенность Тины показалась Андрею спасительной. Но главное было впереди. Тина должна будет сама сказать Савве Дмитриевичу о их законном браке. Он подчеркивал для себя слово "законном", как будто оно ограждало их от всех проблем. Она умница. Она справится. Хотя знал, что подставляет ее, казнил себя и ненавидел, но ни на что другое не мог решиться - он очень боялся, что Савва Дмитриевич может отказаться от его услуг, просто вывести из дела за то, что крепко нарушил его планы.
   Андрей уехал. Тина провожала его. Уже перед самым отходом поезда он соскочил с подножки, прижал к себе ее руки и очень серьезно спросил: "Ты меня любишь?" "Да, Андрей, и никому не отдам". Поезд отходил. Он стоял за спиной проводника и смотрел, как она удаляется от него, не сдвинувшись с места."Почему я так ему сказала? - пытала она себя. - Разве его кто-то отнимает?" Тина села в коляску, и кучер Никита лихо подкатил ее к дому. "Ты не печалься. Андрей Николаевич хороший человек. И мы все за тебя рады". Поднялась к себе, открыла ключом дверь и, не раздеваясь, упала лицом в подушки.
   Хозяин приехал один. Аделина Викентьевна осталась в Томске Встретились неожиданно. Тина зашла, чтобы прибрать в кабинете. Навстречу ей из-за стола встал Савва Дмитриевич. Он улыбался и она как-то обмякла, успокоилась. "Здравствуй, Тина. Как твое самочувствие?" "Спасибо, Савва Дмитриевич, очень хорошо. Но почему Вы спросили?" "Ну, знаешь, всяко бывает. Не стану играть с тобой в прятки - Аделина Викентьевна мне сказала, что ждешь ребенка. Когда случится?" "В мае где-то." "Отец - Андрей Николаевич, - без тени вопроса сказал он. - Он-то знает?" "Нет еще". "Как же ты так?.. А может, и к лучшему", - после небольшой паузы добавил он. "Мы с Андреем Николаевичем расписались. Теперь в законном браке". "Мне уже доложили. Это я к тому, что у него будет теперь очень много работы, разъезды, а беспокойство о доме станет ему мешать. Тебе надо сейчас беречь себя. Побольше отдыхай, гуляй на свежем воздухе. У меня тут для тебя кое-что есть." Он открыл ящик стола, достал конверт и протянул Тине."Это тебе на первое время." Она поняла, что в конверте деньги."Мне не нужно, Савва Дмитриевич. Спасибо. Андрей Николаевич мне достаточно оставил." "Нет, Тина, Андрей наш племянник, значит, мы не чужие. Пожалуйста, возьми. Лишними не будут." Отказываться дальше было уже неудобно. Тина положила конверт в сумочку. Поблагодарила еще и вышла.
   Как ей надо было сейчас кинуться кому-то на грудь, выговориться, поплакаться, наконец. Мысли ее смешались. Эти деньги... не откупиться ли они хотят? И почему, все-таки, "к лучшему", если Андрей не знает о ребенке. И Аделина Викентьевна... Тина рассчтитывала на ее поддержку. "Господи! Кругом одна!"
   "Ой, кто пришел!" Матрена шла на. нее, широко улыбаясь, раскинув для объятья свои большие добрые руки. И Тина бросилась в них.
   Матрена увела ее к себе в комнатку, устланную пестрыми ткаными половиками. На окне у нее теснились горшки с цветущими фуксиями и геранями. На кровати, застеленной кружевным покрывалом, связанным крючком, целая пирамида подушек. "Как хорошо у нее", - думала Тина, рассматривая небольшую иконку в серебряном окладе. Матрена тем временем поставила на стол две большие расписные чашки, вазочку со смородиновым вареньем и жестяную коробку с галетами. "Сейчас, Тиночка, заварим с тобой чаек". Вышла и вернулась с чайником. Поколдовала над ним, и комната наполнилась запахами лета. Тина уловила аромат душицы и таволги, смородинового листа и липового цвета, мяты и еще чего-то, такого знакомого и неуловимого. И вдруг она поняла - это пахло ее детством. Комок подступил к горлу и она разрыдалась. Матрена, что-то пробормотав, вышла и минут через пять появилась. "Про сливки забыла. А как такой чай без сливок ?! - вкус не тот". Тина уже справилась. "Ну, вот, все готово. Садись к столу, дорогая моя гостюшка".
   Матрена проводила Тину до самого дома. "Не скучай. Все будет ладом, Устенька. Тебе волноваться сейчас не положено, чтобы дитю не навредить. Да и не о чем. Шей себе платьишки пошире - скоро уже пригодяться. Что надо будет - я к тебе со всей душой". Она обняла Тину. "Ступай, я постою, пока ты доберешься и лампу разожжешь". Матрена смотрела на темные окна и про себя тихо молилась.
   В большой комнате загорелся свет. Тина, стоя у окна, махала ей рукой. Матрена покивала в ответ и, обходя наледи на тротуаре, отправилась обратно.
   За обивкой двери Тина обнаружила открытку от Андрея. Открытка была с дороги. Писал, что уже соскучился и очень беспокоится, как пройдет встреча с Саввой Дмитриевичем. Письма она ждала уже со дня отъезда, но эта открытка почему-то ее не очень взволновала. Она снова подошла к окну. По безлюдной улице медленно брела Матрена, закутанная в платок. Сердце у нее защемило от нежности и благодарности к этой доброй и очень одинокой женщине.
   Как стало трудно писать. Столько беды свалилось на мою бедную Тину. Мне так жалко ее!
   Письма от Андрея приходили не часто. В каждом он говорил, как скучает по ней, как ее любит. Но еще больше писал о своей работе. Видно было, что ушел в нее с головой. Что занимается теперь деревообработкой. Собираются открыть мебельное производство. Закупает и изучает оборудование. Организовал обучение рабочих. Где-то проскочило, что придется съездить по делам в Италию. Наконец, в одном он сообщил, что очень хочет забрать ее к себе. Эту строчку Тина перечитывала много раз. Она все еще не сказала Андрею, что беременна, и теперь соображала, как быть. Сказать - он может не разрешить ей ехать. Да и как она перенесет дорогу. Не сказать - может очень обидеться.
   Забежал Иван Ильич, сообщил, что едет на Волгу. Она еле успела написать письмецо. Не знала, что бы такое послать Андрею. Отправила пачку красивых китайских носовых платков, клетчатых - "кричащих", как сказал торговец. У нее была Матрена. Зашла попроведать. Пока Тина писала, она уже развязала узелок и выкладывала на тарелку горячие румяные шаньги с творогом. "Садитесь к столу, Иван Ильич, на дорожку вместе почаевничаем", - пригласила она. "Ну, Тиночка, с таким ангелом- хранителем остаешься! Так и Андрею Николаевичу передам".
   Женщины смотрели из окна, как он сел в коляску и Никита помчал его к вокзалу.
   "Ой, нехорошо это, - все еще провожая глазами бегущую лошадку, проговорила Матрена. " Ты о чем?"- взглянула с тревогой на нее Тина. "Да о платках. Не слушай глупую. Так это, ерунда всякая". "Договаривай, Матрена, раз начала. Почему, все-таки?" "К разлуке, говорят". Тина помолчала. "И так в разлуке, куда же еще больше." Матрена потихоньку вздыхала и крестилась.
   Вот уже и декабрь. Дни стоят ясные - мороз и солнце. Прямо напротив окон с крутого берега ребятишки катаются на санках. Взберутся на горку, прижмут санки к животу и с размаху бросаются вниз. Летят до середины реки. Снег брызжет из-под полозьев. Крики, смех, гомон стоит. Щеки яблоками горят. "Хорошо-то им как!" Тина стоит на крыльце, смотрит на них." И наш так же будет. Только как далеко еще до этого".
   Вернувшись домой, взялась за шитье. "Пора пришла менять гардероб, - усмехнулась она, рассматривая себя в большом зеркале. - Хорошо, что купили швейную машинку". Втайне она рассчитывала, что к Рождеству Андрей приедет. Тогда надо будет к портнихе сходить и заказать красивое платье.
   Пришло письмо от Аделины Викентьевны.Она поздравляла, удивлялась, что не сообщили о регистрации, даже попеняла. Просила себя беречь и обязательно показаться врачу. А потом выложила свои новости. Главная новость - Хачатур Фомич приезжал в Томск и сделал Людмиле предложение. На Рождество они собираются в Ташкент. Савва Дмитриевич купил там дом. Одна половина - под контору, а другая будет жилой. Там и остановятся.
   "Вот так, - думает Тина, - никого не будет". А ей так хотелось праздника и так хотелось принять у себя гостей.
   Вернулся Иван Ильич. Пришел к Тине. Рассказам не было конца."Такой размах, Тиночка. Андрей Николаевич нашел там себя. Кстати, он приглашает меня работать с ним. Если Савва Дмитриевич отпустит, поеду. Мне это тоже очень интересно.
   Жалею, что с Андреем Николаевичем не попрощался - не дождался из очередной поездки. Зато познакомился с Николаем Викентьевичем. Какой замечательный человек!" "А как он выглядит? - не удержалась Тина, - Похож на него Андрей Николаевич?" "Похож. Такой же статный. И глаза одни. Издалека видно - отец и сын." Тине почему-то это было очень приятно и подумалось, что и ее сын должен быть таким же. "Только мне показалось, что главный там не он, а Августа Львовна. Этакая выхухоль. Не понял, экономка она или еще кто. Но распоряжается всем. Даже в большие дела нос сует", - продолжал он, уже негодуя. А потом заставил Тину громко смеяться, изображая, как Августа отчитывала рабочих. "Иван Ильич, а почему "выхухоль?" "Не знаю, слово подходящее". И они опять рассмеялись.
   "Николай Викентьевич о тебе расспрашивал". "Что ты мог обо мне рассказать?"- заволновалась Тина. "Все как есть. Какая ты красивая, умная, добрая", - перечислял он, загибая пальцы и улыбаясь, глядя, как она краснеет. "Он передал для тебя одну вещицу. Догадайся, что?" И полез во внутренний карман пиджака. Тина замерла от счастья - неважно, что это было, но это было от отца Андрея. Иван Ильич не стал ее мучить и протянул на раскрытой ладони маленькую коробочку синего бархата. В коробочке на белой атласной подушке лежало кольцо. Синий прозрачный камень овальной формы, а по ободку украшение из маленьких розочек из белого металла и сияющих бриллиантиков. "Сапфир!"- вспомнила Тина название камня, какой видела у матушки Александры Емельяновны. Она молчала, не зная, что сказать.
   "Это очень ценное кольцо, - прервал молчание Иван Ильич, - оно принадлежало матери Николая Викентьевича, потом было передано его жене, матери Андрея, а теперь вот будет твоим".
   Иван Ильич уже ушел, а она все не могла насмотреться на это синее диво. Камень - а как глубокий-глубокий колодец, в котором дна не достать.
   Дни перед праздником побежали быстро. Тина перестала надеяться скоро увидеть Андрея. Но красивое платье из тонкого синего кашемира все-таки сделала.
   Стояла, примеряла, когда у двери зазвенел колокольчик. Приехал Яков Семенович, он был назначен теперь управляющим, с посылкой от Андрея - пришла на контору вместе со всей почтой. Они столовым ножом вскрыли крышку. Сверху лежала рождественская открытка. На ней сказочный городок, окруженный горами и соснами, утопающими в снегу. Сердце упало - поздравляет, значит, не приедет.
   А потом извлекли сверток, обьемный и легкий. В нем короткая шубка из мягкого коричневого меха. "Что за мех чудный?!" - рассматривала, гладила, прикладывала к лицу Тина. "Это выхухоль, небольшой зверек, - объяснил Яков Семенович, - с очень ценным мехом". "Надо же! - прыснула в ладошку Тина, - вот она какая - Августа Львовна". "Причем здесь Августа Львовна?" - изумился Яков. И Тина рассказала ему. Посмеялись. Только, уходя, Яков Семенович очень серьезно предупредил, что с ней надо скорее дружить, чем враждовать.
   Тогда Рождественские праздники начинались 25 декабря. Повсюду проводились детские елки, на улицах продавали сладости, елочные украшения, хлопушки с конфетти и разными мелкими сюрпризами в виде колечек, брошек, заколок, бус из разноцветных стекляшек. Мальчишки радовались наборам оловянных солдатиков, с ружьями, пушками. Пахло хвоей и мандаринами. Устраивались катанья на лошадях. И санки, и сами лошади, и возницы были празднично украшены лентами, бумажными цветами, звонкими колокольчиками.
   Тина шла по улице с ощущением праздника в душе. Она купила яркие шарики, витые разноцветные свечи в маленьких подсвечниках с прищепками, длинную нитку серебристой канители. У самого дома старик продавал еловые лапы. Выбрала пышную ветку и поднялась наверх. А там, у двери, привязанная за ручку, стояла елка. "Неужели? Неужели, приехал?! Только где он, тогда? И елка почему снаружи?"
   Внизу хлопнула дверь, кто-то поднимался. Дыхание перехватило, не сдвинуться. "Как тебе елка? Удивилась, небось, - сияет Никита, вытирая шапкой мокрый лоб. Вот, за крестовиной бегал, для елки. Матрена велела самую лучшую выбрать, елку-то. Тина рассмеялась. Господи, все так просто оказалось. "Заходи, Никита, чаем напою". "Ну, это, конечно. Сейчас и поставим".
   Затащили.... Пихта. Лапы темно-зеленые, мягкие, не колются. Смолой пахнут. Да еще с шишками. "Как маленькая, радуюсь", - призналась Тина. А Никита уже обстругивал комель складным ножом. "Куда ставить будем, хозяйка?" "Давай сюда, в угол. Хороводы у нас некому водить".
   За окнами стемнело. Включила люстру. Засверкали стеклянные сосульки. Завтра Сочельник. "Нет, не на что надеяться." Как-то разом схлынуло праздничное настроение. Надела теплый просторный халат и устроилась на диване.
   Проснулась рано. Из кухни проникал свет. Пахло сдобой, ванилью. "Матрена хозяйничает". Заглянула. Так и есть. "С добрым утром, Матрена Никитична". "Здравствуй, здравствуй, Устенька. Андрей Николаевич мне ключ оставил, на всякий случай. Вот я и пришла. Постряпаю, думаю, пока спишь. Вечером в церкву пойду ко всенощной, а уже с утра к тебе.
   За ночь елка окончательно оттаяла, расправилась. Пришлось ее немного оттащить из угла, чтобы ветки не упирались в стену. Подтащила к елке стол, к нему стул и полезла украшать. Тут застучали, зазвонили в дверь - громко, настойчиво. Запуталась в канители, чуть со стола не слетела. А за дверью послышалось пение. "Дети пришли славить. Сколько их там?" Схватила бумажный пакет и с криком "Сейчас, сейчас!" стала собирать в него конфеты, орешки, мандарины и все, что под руку попадалось. Распахнула дверь - а там толпа, и все в дурацких масках и колпаках, и все в снегу. Она всегда как-то побаивалась ряженых. Отступила и захлопнула дверь. Там затихли. "Тиночка, да это мы", - услышала она голос Глеба.
   Петя с Глебом, Ася с Соней ввалились к ней "кучей-малой". " Ничего, что мы так незвано нагрянули? " - бросился обнимать Тину Петя. "Как я рада вам, дорогие мои, как я вам несказанно благодарна", - только успевала повторять Тина, переходя из одних объятий в другие. Разговорам, рассказам не было конца. Все вместе нарядили елку и взялись за стол. Потрошили привезенные сумки, вынимая баночки с икрой, коробки с пастилой, шоколадными конфетами, обернутые фольгой палки салями, фрукты. "Что вы? Что вы? У меня столько приготовлено!" - пыталась остановить поток Тина. "И прекрасно, - рокотал Глеб, - у тебя такой большой, семейный, стол, да и гостей куча". "Хозяина только нет", - добавила про себя Тина, все еще прислушиваясь к звукам на улице и шагам на лестнице.
   Затарабанили в дверь, выстукивая какую-то мелодию. Сердце захолонуло. Все бросились открывать, но она не сдвинулась с места. "Нет. Это Яша с Иваном ...Не терзай себя понапрасну, - уговаривала она себя, - не приедет он".
   "Где тут хозяйка? Принимай подарки с Волги-Матушки-реки от супруга своего". Яков картинно преклонил колена перед Тиной и положил к ее ногам объемный пакет. Из него вытащили плоскую нарядную коробку с виньеткой из белых лилий и фиолетовых ирисов. Неистребимое женское любопытство в трех парах глаз вспыхнуло восторгом, когда, развернув тонкую папиросную бумагу, Тина вынула синее, немыслимо роскошное платье - уйма фантазии и изящества. А потом Петя из той же коробки достал узкие туфельки и длинные перчатки из светло-серой лайки.
   "Надевай, Тина, - командовал он, - начинаем показ под девизом "Русская красавица демонстрирует итальянскую моду". "Откуда это ты взял про итальянскую? - удивилась Ася. "Да на коробке написано - "Милан".
   Тина прижала к себе платье, закинув за плечи струящийся шелк. "Смотрите, оно - точно цвета твоих глаз, Тина", - заметил Яша и, взяв гитару, заперебирал струны и запел красивую итальянскую песню.
   "Синие очи, очи, как море ...то вы грустите, то вы смеетесь, знать не желая страданий моих..." "Но-но, Яков Семенович, это уже похоже на признание в любви. На правах родственника я не допущу этого, - зарычал Петя и бросился на него. Они делали вид, что волтузят друг друга, а потом, обнявшись, допели: "...синие очи, очи, как море, как я страдаю, что вас люблю". Иван подхватил Асю и они закружились, подпевая и вальсируя. "Тина, готовься, твой выход", - тормошил Петя. "Виват! Синеглазая итальянка в снегах Сибири!" - возвестила Соня, стоя на стуле, развешивая золоченые орехи. Вскинула руки - будто, в бубен ударила, танцуя тарантеллу - и тут же свалилась прямо на елку. Глеб успел ее ухватить, но несколько шариков все-таки разбилось. Ася побежала на кухню за веником. "Тина-Тина, не отвлекайся по пустякам, ...театр уж полон, ложи блещут"- продекламировал Петя, обводя рукой хохочущую компанию. Тина как-то грустно улыбнулась. "Боюсь, что сейчас это прекрасное платье не для меня. Я в него просто не влезу". Но перекинула его через плечо и отправилась в спальню.
   "Позвольте, а где корзина, которую я тащил от самого дома на себе? - спохватился Иван Ильич, - там же гусь!" Корзина так и осталась стоять у входа. Ее подхватили, разобрали, расставили на столе шедевры Матрениного кулинарного искусства. Когда и где она научилась этому?! И когда все это наготовила?! Здесь и заливная осетрина, и галантин из курицы, и телячья печенка в гвоздичном соусе, и свиная вырезка, запеченная с грибами, и отварные языки, и уже все нарезано и подготовлено для подачи к столу. Между блюдами расставили хрен и горчицу, маринованные опята, соленые грузди, соусы и среди них какой-то новомодний, французский."Где тут место для Рождественского гуся ?!" - Иван вошел, оглядывая стол. На большом блюде он держал запеченного в русской печи огромного гуся, покрытотого золотистой хрустящей корочкой и обложенного вокруг тушеной капустой и печеными яблоками.
   А Тина прижимала к губам свое драгоценное платье. Ей так хотелось плакать, долго-долго, навзрыд. Но ее ждали. Она крепко зажмурилась и ... надела. Как оно шло ей! Она смотрела на свое отражение в зеркале как бы со стороны и не узнавала себя. Поправила прическу, которую сделала себе еще утром. И туфли, и перчатки - все было впору. И все это было от Андрюшеньки. Боже мой! Как она скучала и как его ждала. В дверь поскреблись. "Да-да, еще перстень, обязательно, перстень". Потом достала свою "выхухоль", встряхнула и накинула на плечи. "Ну, вперед!" - подмигнула она надменной незнакомке в зеркале. Ее встретили дружными хлопками, возгласами удивления и восторга. "Ну, Тина. Ну, королева!" Кто сказал, она от волнения не поняла, но это было так приятно. Ася уже примеряла ее невесомую шубку, распахивая, запахивая и кружась. Тина вспомнила, наконец, что она хозяйка и пригласила всех за праздничный стол ."Я думаю, что пора - звезда уже зажглась на небосводе".
   Теперь она стояла в своем великолепном синем платье, с сияющим синим камнем на руке, она была такая красивая и все смотрели на нее, видели, как изменился ее стройный стан и что это ее никак не портило. Ася шепнула Соне: "Наверное, это большое счастье - носить ребенка".
   Рождество встречали шумно и весело, пели под гитару, играли в фанты, упражнялись в буриме, сочиняли веселые тосты, каламбуры.
   К утру уже все устали. Зажгли свечи на елке и долго еще сидели, устроившись на диване и в креслах. Вспоминали прошедшее лето, жалели, что нет с ними Людмилки и Андрея, желали им успехов и счастья. .
   Тина предлагала остаться у нее - места хватит, но Петя увел всех домой, там были приготовлены гостевые комнаты. Уже прощаясь, Соня, вдруг, встала в позу Пушкина в Лицее 19 октября и торжественно прочитала: "За этот синий твой наряд и эти очи провозглашаю я тебя Царицей Ночи!". Еще пошумели, посмеялись и стали спускаться. "Спокойной ночи. Жду вас к обеду",- напомнила Тина.
   Она поняла, что очень устала. Повесила свое платье на спинку стула, рядом поставила туфельки, забралась под одеяло и сразу будто растворилась во сне.
   Где это я?! Снег-снег, белый и пушистый, снег везде - засыпаны деревья, ветки согнулись под его тяжестью, ни дорожки, ни тропинки, только, сколько видит глаз, торчат из сугробов острые пики гранитных скал. Между ними светятся огоньки. Живут там, что ли? Один огонек увеличивается, мигает. Ей обязательно надо туда. Ноги легко ступают по снегу. Вот перед ней высокая башня и мигающий огонек в окне на самом верху. В окне мелькают тени. Ей чудится мелодичный звон. Там танцуют. Почему она так рвется туда? И понимает - там Андрей Его надо спасать. В башне ни дверей, ни другого окна. Пытается подпрыгнуть, взлетает, но падает, и снова, и снова ... . Тина открыла глаза. "Что за сон? И место - как картинка с рождественской открытки". За окном раздавался звон. "К заутрене звонят. Наверняка, во сне его и слышала. Говорят, святочный сон вещий. Что за чушь лезет в голову!" Она пыталась отвлечься, но все время возвращалась к нему. Оделась и вышла в гостиную. Со стола все было убрано. "Матрена Никитична!" - позвала Тина. "Тут я, тут, Устенька. Иди, чай будем пить".
   Миновали рождественские праздники. Ребята уехали. Такой хороший кусочек жизни остался позади. Повторится ли когда-нибудь? Как безжалостно бежит время, уносит то, что хотелось бы всегда держать при себе. Она перебирала в памяти праздничные дни, это неподдельное веселье. "Это же надо! Как дети, бросились кататься с горки. Кто на чем - на каких-то фанерках, дощечках, на сломанных санках, брошенных ребятишками. А, если бы не Глеб, то могла и не собраться сходить к врачу. Хорошо, что все в норме. Обещала Исидору Захаровичу показываться раз в месяц. Как этот старый интеллигентный человек уважительно обращается к Глебу - Глеб Иванович, коллега. Скоро Глеб будет иметь свою практику, может быть, даже здесь".
   Тина шла к дому. Ходила на почту, отправила Андрею письмо. Морозно. Снег хрустит под ногами, а кругом такая синь. Деревья закуржавели. Мохнатый иней выбелил воротники, шапки, усы и бороды прохожих. Ресницы слипаются. Хорошо! Всего-то письмо написала, а кажется, что на свидание сходила. Письмо получилось веселым. Рассказала, как праздники провели, какие замечательные получила от него подарки. Не стала жаловаться, что соскучилась, что напрасно ждала. И опять не сказала самого главного. Она просто не знала, как быть.
   У крыльца незнакомая женщина обивала снег с валенок. Кто такая? Тина поздоровалась, та с готовностью ответила. Оказалось, что снимает угловую комнату на первом этаже. "Вы - Тина?" вдогонку спросила она. Тина обернулась. "Да, а Вас как звать?" "Серафима, лучше Сима". "Ну, вот и познакомились" - сказала Тина. Хотела тут же предложить ей заглянуть по-соседски, да передумала и стала подниматься к себе. Перед дверью лежал вчетверо сложенный листок желтой бумаги. Она взяла его. "Не свое место занимаешь". "Странно. Ни кому, ни от кого", - подумала, а у самой под ложечкой засосало.
   Вечером зашел Яков. Принес новый журнал "Вокруг света" и передал конверт : "Твое жалование". Рассказал какие-то смешные истории, но вникнуть в их смысл ей не давала эта странная желтая записка. "С тобой все в порядке?" - допытывался он. "Все хорошо". Про записку решила не говорить.
   Февральское солнце такое яркое. Глаза слепит. А снег по обочинам дороги стал слоеным, как Матренин "Наполевон". Солнце выедает его темные пласты, почерневшие от сажи из печных труб, а белые, толстые, лежат почти нетронутые, как свидетельство мощных снегопадов. Черно-белые полосы - как человеческая жизнь. Хорошо, когда больше белого, только черного все равно не избежать. Так размышляя о сути, Тина подошла к дому. Она смотрела на свои окна и каким-то внутренним чутьем догадывалась, что приближается ее темная полоса. В дверную ручку было засунуто письмо. "Как же мы не подумали о почтовом ящике. Надо попросить Никиту поставить". Письмо от Андрея. Она не сразу стала его читать. Положила на тумбочку в прихожей. Обычно она разрывала конверт в нетерпении, а тут поискала ножницы и аккуратно срезала полоску. Села к столу. Как всегда, писал, что скучает, что очень занят. Только что вернулся из Италии. Сопровождал дочь компаньонши. Девица долго там жила, лечилась от бронхита. Тина быстро пробегала глазами строчки. Она искала в них не красоты Италии. Она пыталась уловить его настроение, может быть, душевный подъем, радостное возбуждение. Ее насторожило это "девица" вместо "девушки", как напускное безразличие к ней.
   Господи! Она ревновала! Никогда еще не испытывала она этого жуткого, унизительного чувства.
   Весь день провела в тревожных размышлениях. Он много работает - и сам писал, и Иван рассказывает. Может, прав Савва, что заботы о семье могут ему сильно помешать. Может быть. Может быть. И все-таки, в глубине росла не обида даже, скорее, тревога. "День, да мой" - ее любимая поговорка - не имела продолжения. Но оно должно было быть, оно подразумевалось. А вдруг, этот самый "мой День" уже прошел?
   Тине надоело терзать себя. Она умылась, расчесала перед зеркалом волосы и легла в постель. С наслаждением потянулась и закрыла глаза. И вдруг, внутри себя ощутила легкое движение, как будто бабочка затрепыхала своими нежными и тугими крылышками. Она замерла. Движение повторилось. Осторожно положила руку на живот и почувствовала его, своего ребенка, который был здесь и напоминал о себе. И она заплакала. И от счастья, и оттого, что отец даже не подозревает
   о его существовании.
   Но теперь она была не одна. "Было бы все иначе, если бы Андрей знал о ребенке. Только не на кого пенять. Сама виновата. Значит, и исправлять сама буду. Все равно, как он отнесется к этому", - с запоздалой решимостью подумала она.
   Мартовские метели! Когда они, наконец, кончатся. Снегу намело! Дворникам работенки прибавилось. Только не все торопятся его убирать. Тина пробиралась по занесенной части тротуара, начерпала ботинки и тихонько ругала нерадивых. Вот и дом Исидора Захаровича. Ксения увидала ее из окна и вышла на крыльцо. "Давй-давай, проходи, голубонька. Мы уж вчера про тебя вспоминали. Как самочувствие-то? - помогала она Тине раздеваться.- Обувку-то снимай скорей. Видала, как ты в сугроб залезла. Я ее мигом просушу".
   Из-за двери сверкнули очки под смеющимися глазами, лохматые брови и всклокоченная борода. "Проходите, милейшая Устиния Аристарховна. Какое серьезное имечко! Как из пьесы Островского". Тина слегка оробела. "Да будет тебе, Исидор Захарович, конфузить девушку. Имя, как имя. И гордись своим именем, девонька. От Бога оно", - встала грудью Ксения. Исидор Захарович расхохотался. "Вот так и живу, милая Тиночка, слово боюсь вымолвить".
   Доктор осмотрел свою пациентку. Ксеня ни на шаг не отходила. "Кого желаете? Девочку? Мальчика?" "Будто на выбор предлагаешь", - хмыкнула Ксения.- А я вот что тебе скажу - мальчонку родишь. Есть у меня свои приметы. Никого еще не обманула. Ладно, вы тут управляйтесь, а у меня самовар закипает". И пошла, совершенно довольная своим участием.
   "Ай-яй-яй, Ксенюшка, каков чай у тебя! И, заметьте, Тиночка, всегда так же хорош. Может, раскроешь секрет?" "Отчего же не раскрыть? Делов-то! - и шепотом, - засыпай побольше, да чтоб высшего качества. Вот и все дела", - расплылась в улыбке польщенная Ксеня. Они долго пили чай с маковым рулетом и сметанными каралечками. Исидор Захарович колол никелированными щипчиками сверкающий голубоватый кусок крепкого рафинада прямо в руке и развлекал своих дам.
   Тине было так хорошо, так спокойно, так уютно и никуда не хотелось идти.
   Смеркалось. "Мне так жаль. Но пора. Спасибо за все". Ксения отправилась проводить. "Муж-то не приезжал?" "Нет, не смог". "Глеб Иванович так уж его хвалит.
   Если бы не он, то сам бы на тебе женился, - так и сказал. Сильно ты ему нравишся". А на удивленный Тинин взгляд добавила: "Ты мне верь. У меня глаз - алмаз".
   Тина шла домой, чувствуя, что улыбается. "Какие замечательные, просто замечательные люди. Виделись всего ничего, а как родные. И что это Ксения сказала про Глеба? Конечно, он очень хороший. Но лучше Андрея для меня нет и никогда не будет никого".
   Уже отправилась спать, когда услышала, как стукнула крышка почтового ящика. Набросила на плечи платок и открыла дверь. Кто-то сбегал по лестнице. Заглянула в ящик и вынула знакомый уже желтый листок. Хотела просто разорвать, не читая. Руки дрожали. Развернула и прочла отвратительные слова. "Ты еще не убралась? Поторапливайся".
   Она не заметила, сколько времени просидела на низком стульчике перед дверью. Затекли ноги, онемела спина и плечи. "Кто это так старается избавиться от меня!? - пришла, наконец, в себя Тина. - А не получится, драгоценные мои!". Пошла на кухню, поставила на примус чайник. Притащила бумагу, большую чернильницу, полную густо-фиолетовых чернил с зеленым отливом, серебряную ручку с шариком на узеньком кончике и уселась к столу. Отлетели прочь все сомнения, мучавшие ее последнее время. "Здравствуй, дорогой мой, я так соскучилась! ...как виновата я перед тобой ... ". Она писала, не отрываясь, не задумываясь, как он воспримет ее так надолго запоздавшее признание. Она просто сообщала ему, какое счастье испытывает, делилась с ним этим счастьем. Просила не беспокоиться, так как наблюдает ее очень хороший доктор, и что сын их родится в середине мая. Тина не стала сообщать мужу о желтых листках, решила справиться с этим сама.
   "Когда уж это будет настоящее тепло?" Дама стоит под зонтиком и ловит рукой в сафьяновой перчатке редкие дождевые капли. Капли крупные, тяжелые. Надвигается туча. Сейчас пойдет хороший дождь. Она оглядывается - ждет кого-то. И вместе с дождем, наперегонки с ним, бежит, видимо, та, кого она ждала. Та, вторая, высокая, худая, вся в черном, только замысловато завязанный шарфик - смесь зеленого, розового, лилового. И перчатки на ней лиловые.
   "Полина Леопольдовна, я немного задержалась. За этими мужиками глаз да глаз. Прошу извинить меня". "Ах, что Вы, Августа Львовна, пустое". И они пошли к беседке, сталкиваясь зонтиками. Дождь проскочил быстро, наделав широкие лужи. Обе были возбуждены, смеялись, кажется, удовлетворенные состоявшимся разговором. Уже расходились, когда Полина Леопольдовна окликнула приятельницу и протянула ей вынутые из сумочки театральные билеты. "Кстати, как наш диверсант, точнее, диверсантка? Нашла она квартиру?" "Не сообщала пока, но это такая пройдоха - пробу ставить негде. Она найдет".
   Тину разбудило солнце. Оно ворвалось в большое окно снопом яркого света. На скорую руку позавтракав, открыла шкаф. Да! Она наденет свою меховую шубку. Во-первых, зима кончается, надо успеть поносить, а во-вторых, - она несла на почту свое письмо и опять шла, как на свидание.
   Сразу за ней из парадного вышла новая соседка. Они поздоровались, перекинулись о погоде, и Сима побежала, объяснив на ходу, что на работу опаздывает. Тина видела, как она, дойдя до почты, оглянулась и вошла в здание. "Работает там?" - подумала. Она уже отправила письмо, купила конверты и пасхальные открытки, когда в открытой двери снова увидела ее. Спросила у служащего, где можно найти Серафиму. "Это новенькая-то? Она на сортировке работает".
   Матрена заходила часто, иногда оставалась ночевать. Сидели как-то допоздна на кухне. Топилась русская печь, свет не зажигали, любовались жарким пламенем, которое с гулом затягивалось в дымоход. "Тинушка, - вдруг спросила Матрена, - а Андрей-то Николаич знает, что ты брюхатенькая?" Вопрос застал Тину врасплох. Она не знала, с чего начать. Матрена поняла это по-своему. "Думаю, неправильно это. Он так далеко, кругом людей много. Слышала от ребят - ездил куда-то и привез дочку совладелицы фабрики, что-ли, которую строят. Не хочу я тебя пугать, но мало ли. Ты бы написала, покаялась. Знал бы, так давно прикатил, все бы бросил". "Вот, в прошлом письме сообщила", - проговорила Тина, глядя на огонь. "Ну, и слава Богу". "Я что хочу сказать, - после недолгого молчания заговорила Матрена. Аделина Викентьевна затребовала меня в Ташкент. Говорит, нужна я ей там. Ребята и билет мне купили. А как я тебя-то брошу. Вот и хочу отписать, что отказываюсь". "Да что ты, дорогая моя, ехать надо. Не навсегда же. Приедешь, помогать мне будешь няньчить. А тут я в надежных руках остаюсь. Исидор Захарович будет наблюдать. Да еще приезжает его племянница - акушерка. Вот видишь, не одна я, беспокоиться не о чем".
   Она отворила дверь. Обе прислушались: кто-то спускался. "Кого это нелегкая
   носит? Шарятся тут", - грозным голосом окликнула Матрена. Скрипнула дверь на первом этаже, и все стихло. "Утром приду". Матрена обняла Тину и стала спускаться. Тина заглянула в ящик - пусто. Потом написала на листочке бумаги: "Еще подбросишь - зашибу!" и прилепила хлебным мякишем к почтовому ящику. Стоя у двери, прислушивалась, но на площадке было тихо. "Ну, напугала кого-то Матрена, да и я хороша", - посмеялась про себя и пошла спать.
   Матрена разбудила ее громким стуком. "Вот, Устенька, это тебе на Пасху приготовила. Бежать мне надо, Никита ждет". "Я провожу"! - бросилась одеваться Тина.
   "Нет-нет, а то не успею. Тут простимся". Она прижала к себе Тину: "Храни тебя Господь, родная. Ничего не бойся. А что надо - так к Яше. Никита всегда поможет". Обернулась. " А это что у тебя тут? - показала на ящик. "Да так. Поезжай с Богом, Матрена Никитична. Привет от меня передавй в Ташкенте".
   По набережной гуляет нарядно разодетая публика. Много детей. Весна на Волге в полном своем великолепии. Легкое кружево берез и кленов, кипень цветущих яблонь, вишен, черемухи. По нежной зелени полян разбежались глазастые одуванчики. Дети срывают их, плетут веночки. Что за время! Хочется дышать, смотреть во все глаза, любоваться миром. На скамье, у самого берега сидят две дамы. Они только что встретились. С нежностью поприжимались щеками и быстрыми шагами направились к облюбованному, видно, месту. Одна, прямо на ходу, вынула из сумочки письмо, другая в нетерпении на него посматривала. "Да-да, Полина Леопольдовна, от Серафимы. Читайте". " Боже мой! Она, действительно, пройдоха,- не отрываясь от письма, резюмировала Полина Леопольдовна,- живет в том же доме, работать устроилась на почту, теперь вся переписка в ее руках. Мне даже страшно - такая, за определенный интерес, и нас продать может". "Все возможно". "Послушайте, Августа Львовна, как же так? Андрей Николаевич не знает, что будет отцом, и совсем скоро". "Какая разница! Знает - не знает. Эту возможность мы даже не обсуждали. Молчала. Может быть, ей было, что скрывать. Вы же видите, наша Тина не скучала. Такие праздники устраивала. Постоянно мужчины посещали. И не известно еще, какое отношение Андрюша имеет к этому ребенку". Августа Львовна вдруг спохватилась, не испортила ли она своей горячностью все дело. "Да, нет, - решила,- эта хитрая бестия только притворяется благородно-смущенной. Сама изо всех сил старается свести Андрея со своей дохленькой Лизаветой. Да что-то плохо получается. Придется мне браться. И ту дуру надо поторопить". Она сделала "хорошее лицо". "Что-то я излишне разволновалась, Полина Леопольдовна. Думаю, наше предприятие должно завершиться положительно. Может быть, пойдем?". Они поднялись, и Полина Леопольдовна с готовностью подхватила "товарку" под ручку. "Ну, вот и ответ", - с удовлетворением отметила Августа.
   Николай Викентьевич сидит на веранде в кресле-качалке. Ветер с Волги треплет ему волосы. На нем полотняная косоворотка с незастегнутыми верхними пуговицами Он думает об Андрее: "Устал мальчик. Столько времени без отдыха. Выходит, я совсем не знал его. Какую махину на себя принял. А Савва Дмитриевич рассмотрел и полностью на него положился. Горжусь своим сыном. Горжусь".
   Августа смотрит на него из-за стеклянной двери. "Хорош Николай. Да чтоб я его кому-то уступила! Да, ни за что!". А потом шумно впорхнула - если так можно сказать о женщине ее лет, крупной и костистой. Николай Викентьевич испуганно повернулся. "Что это в Вас взыграло?". "Ах, Николай, какие чудные дни стоят. Все разом расцвело. Я прошлась по набережной. Город напоен, просто напоен ароматами. Весна обостряет чувства". Она подошла к перилам, сбросила туфлю и просунула ногу между балясинами. "Похоже, что так оно и есть, - в удивлении глядя на эту ногу, - задумчиво произнес Николай Викентьевич. "Особенно, когда молод и счастлив, - продолжала она свою весеннюю песню, - Андрюшу жалко. Одинок он
   Хотя, я заметила его интерес к Лизе. Да и она не равнодушна к нему. Вон с какойрадостью принимала приглашение в театр". "А кто билеты покупал?" - прервал Николай Викентьевич лирику прозой. Августа смешалась. "Какая разница?" "Большая и существенная". "Да Тина не пишет ему уже давно". "Что ты суетишься, Августа?" Она молча уселась на перила, вскинула обиженно голову и слегка прижалась спиной к колонне. "Подстраховалась. Амазонка", - ухмыльнулся Николай Викентье
   вич.
   Небо за рекой окрасилось розово-лиловыми полосами заката. Стало прохладно.
   "Пойдем-ка лучше пить чай, Львовна".
   За чаем Николай Викентьевич, по обыкновению, просматривал газеты, а Августа готовилась к лету - листала модный журнал и тут же карандашом делала свои поправки. Что-то убирала, что-то подрисовывала - не хотела она ни с кем оказаться с одной странички. И, как бы, между прочим, поудивлялась, что не видит семейной реликвии - кольца с сапфиром. Николай Викентьевич, казалось, пропустил это мимо ушей. Она ждала. Он молчал, соображая, с чего бы это она. Потом, продолжая шелестеть газетными листками, самым обыкновенным голосом сообщил: "Кольцо там, где ему и положено быть - на пальчике жены Андрея. "Ну, что ж, у меня нет слов". Резко поднявшись, она загремела стулом и, не оглянувшись, вышла.
   А в Сибири тоже наступила весна. Перед домом, на корявеньком деревце бузины, надулись почки и брызнули яркой зеленью.Над кручей зацвела верба и пахло от нее медово и нежно, а крутой берег сплошь зажелтел цветами мать-и-мачехи. Уже потрескивает лед на реке и грозится встать кострами. Ледоход - завораживающее чудо. Тина очень любила это время. И теперь она шла по кромке над берегом, но думала совсем о другом. От Андрея не было писем. Она как-то растерялась и не знала, что делать. Накануне она посетила своего доктора. Исидор Захарович со своей Ксеней, как всегда, приветили, обласкали. "Ну-с, милейшая Тиночка, через две недельки будем трудиться". Тина видела, что Ксения хочет ее спросить, о чем, она догадывалась, но та не спросила, и Тина глазами поблагодарила ее. Зато, провожая, успела шепнуть, что Глеб Иванович собирается вскоре приехать.
   А к Серафиме зачастил гость. Мужик как мужик, сутулый, в костюмной тройке,
   с заправленными в сапоги брюками, на голове картуз - вот и весь портрет. Только Тине он показался знакомым. Она не стала вспоминать, откуда - не до того ей было. Из-за двери Серафимы слышался громкий разговор, видимо, подогретый выпивкой, странный, "квакающий" хохот хозяйки и неожиданно высокй голос поющего гостя. Тина возвращалась с прогулки. "Ну, вот,- подумала,- Сима совсем освоилась и кавалера завела". Поднялась по лестнице, радуясь и удивляясь, что так легко проходила весь срок, не растолстела, не отекла. Теперь бы еще благополучно родить. Роды ее не пугали. Она очень доверяла своему доктору.
   Ночью застучали в дверь, громко, требовательно. "Открывайте, полиция". Тина сразу подчинилась и открыла. На пороге стоял Серафимин гость, только в форме. Околоточный! Вот почему он показался ей знакомым. "Проходите, пожалуйста. Что случилось"? Он откашлялся. Тина отшатнулась - отвратительная смесь винного перегара, курева и еще чего-то бросилась ей в лицо. "Смотри-ка, брезгует нами",- это проскрипела Серафима, выглядывая из-за спины представителя закона. "По заявлению мещанки Кроликовой, с первого этажа, я должен произвести у вас обыск на предмет нахождения у вас украденных у нее вещей". "Что это? Шутка какая-то дурацкая? Что за ерунда?!". Тина стояла босиком на холодном полу и ее колотила дрожь. "Какие шутки,- опять заверещала Серафима,- откуда у одиночки столько дорогих вещей?! Воровка она! Обчистила бедную беззащитную женщину!".
   А сама уже сдергивала с вешалок платья. "Это тоже мое - шубка. Ребенка приблудила. Вишь, ты! Думала, помилуют. Закон-то все видит. Он справедливый". Тине казалось, что она медленно падает, а вокруг нее все безостоновочно кружится, и через эту круговерть она услышала: "Пиши признание - все взяла ... когда она была на работе... Посидишь в каталажке...признаешься...."
   Она не помнила, как оказалась здесь. Сидела, закутанная в платок, оставленный Матреной, на железной скамье, в маленькой комнатушке, где вместо одной стены была решетка из толстых железных прутьев. Сильно болела голова. "Это и есть каталажка", - решила она. Заглянул молодой парень в форме. "Ты тут что делаешь? "Не знаю". "Фамилию скажи, имя". Он открыл журнал. "Нет тут такой. Погреться зашла, что ли? Да ты не брюхатая? Иди, давай, иди, а то родишь тут, да бросишь".
   Она с трудом поднялась. Парень подхватил ее, чтобы не упала. "Тебе очень плохо?
   Давай, я провожу тебя. Сейчас сбегаю, предупрежу и пойдем".
   Они вышли из участка. Было совсем темно. "Где ты живешь?". Она назвала адрес. Сильная боль внизу живота заставила ее остановиться. "Что? Больно?". "Пойдем, уже прошло". Они прошли еще немного, и боль повторилась "Опять? - парень заглянул ей в лицо, - это схватки, я знаю. У жены моей так было. Надо бы к акушерке". "Тогда мне к моему доктору. Это совсем недалеко. Я даже сама дойду".
   "Ну, уж нет. Я доведу тебя. Ты держись за меня покрепче", - подставил он ей локоть. Тина ухватилась. "Спасибо. А как тебя зовут?" "Андреем". "Господи! Моего мужа тоже Андреем. Только он в отъезде, - поторопилась она избавиться от расспросов. "Плохо. Надо бы ему здесь быть". "Постоим немного, - попросила Тина, - мы уже пришли. Еще раз - большое тебе спасибо, Андрей. Иди, Андрей, ты же на работе". Она подумала, как приятно произносить ей это имя. "Ты только не робей, все будет хорошо". И, уже убегая, крикнул: "Твой Андрей обязательно вернется!".
   Тина была у самого дома, когда заметила Ксению. Та сидела на крыльце, обняв колени и уставясь в землю. "Что-то случилось?" - бросилась к ней Тина. "Плохо, Тина, ой, плохо. Исидора Захаровича в больницу увезли. Резать будут. Гнойный, ... забыла его ... как назвать-то". "Аппендицит, что ли?" "Ну. Все тянул, ждал, когда родить будешь. Сам хотел принять. Да вот видишь, что получилось". Тина схватилась за живот. "Наташа!" - вдруг, громко закричала Ксения. На крыльцо выбежала женщина. "Здравствуйте, Тина. Пойдемте". Она обняла Тину и повела в дом. "Вот она какая, племянница Исидора Захаровича". Тина уже рассмотрела ее - высокая, статная, с лицом простым и милым. Она посматривала на Тину, закручивая в узел копну пышных пшеничных волос, распущенных, видимо, на ночь. Туго повязала белую накрахмаленную косынку и, просунув руки в рукава, ловко завязала тесемки сзади, на шее и на поясе. Заложила руки в карманы, потянула туда-сюда, как бы поудобнее устраиваясь в своем халатике и улыбнулась: "Ну, пойдем, посмотрим, как у нас дела". Тина опять ощутила теплоту и доброту этого дома. Она знала, что все будет хорошо.
   Глеб стоял за дверью, прислонившись к косяку. Сердце его непривычно колотилось, казалось, разобьет грудную клетку. Он слышал голоса Наташи и Ксении. Все было спокойно. Говорили негромко, иногда слышался смех. "Что это они там, в самом деле?" Потом голоса усилились, стали призывными, требовательными, перебивающими друг друга. И вот, наконец, Тинин: "Боже!", с облегчением и восторгом. "Мальчонка, Тиночка, мальчонка! Что я тебе говорила?! Ну, давай, малой, кричи!" Глеб замер: "Что он там молчит?!" И вот, наконец, родившийся новый человек заявил о себе громким криком.
   Глеб отошел от двери, сел у стенки на скамеечку и как-то весь обмяк. Навали - лась такая усталость. Он закрыл глаза.
   Ксеня стояла перед ним молча, не зная, что делать, боясь прикоснуться. Но он
   почувствовал и вскочил: "Что-то с Тиной? С ребенком?!" "Нет, Глебушка. С ними все хорошо. Мальчика родила, хорошего, крепенького. Тут другое. У нас ведь Исидора Захаровича-то в больницу увезли, совсем плохого. Ты бы поехал, посмотрел, как он там, может, чем поможешь. Я сейчас туда бегу". "Не надо, Ксеня", - он прижал к себе ее голову, и она разрыдалась, громко, не сдерживаясь. Наташа распахнула дверь, и они в один голос с Тиной закричали: "Что там с ним?! Говорите же!" "Дорогие вы мои, да все хорошо. Я ведь оттуда. Спасли мы его. Всей операцией сам командовал, мы только выполняли. Спит сейчас. Ну, кремень, ну, умница".
   Исидор Захарович велел, чтобы Тину не отпускали до его возвращения. И она обрадоалась - ей так не хотелось возвращаться сейчас домой, она даже представить боялась, что там делается. Но нужны были детские вещи и что-то для себя. Вызвался Глеб. "Послушай, я думаю, что дверь не заперта. Пожалуйста, ни о чем не спрашивай и ничему не удивляйся. Потом я все тебе объясню, если сумею. И ничего не предпринимай". В полном недоумении Глеб отправился.
   Перед домом стояла лошадка Никиты. Глеб взлетел на второй этаж, толкнул дверь, она открылась. Посередине большой комнаты, на табурете, сидел Никита. Он даже не удивился Глебу. "Где она? Ты знаешь, где Тина?" "С Тиной все в порядке. Она у доктора. Сегодня утром она родила мальчика. Это все, что я знаю. А что произошло в доме, я понятия не имею, и она не объяснила". "Воры, что ли? Смотри, все шкафы, все ящики открыты. Вещи по полу разбросаны. Может, искали что? А вот, гляди-ка, Глеб Иванович, письмо от Андрея Николаевича. Прямо на столе лежало. Я-то приехал попроведать, спросить, не пора ли к врачу везти. А тут такое". Вместе они, как могли, прибрали. Никита отправился за замком. Глеб взял письмо. Почерка Андрея он не знал, но письмо пришло по почте, со штемпелями мест отправления и назначения. Пакет с детскими вещами нашел в спальне. Бумага была надорвана, и ничего, вроде, не тронуто. Поискал, что бы для Тины взять.
   Попали на глаза какие-то платьишки, большой теплый халат и коричневая шляпка. Все это он собрал и втиснул в детский пакет. Никита недолго возился с замком.
   "Поехали, Глеб Иванович. Да, вот еще. Ни Ивана Ильича, ни Якова Семеновича
   нет в городе. Вместо них тут остался новый человек. Вот он мне передал деньги для Тины. Вы возьмите, передадите ей". И он протянул Глебу сверток, обернутый
   ситцевой тряпицей в мелкий цветочек, который вынул из какого-то глубокого внутреннего кармана. "Ну, вот, а то боялся, не потерять бы". Глеб улыбнулся Никитиной ответственности, а сам подумал, как ей теперь это кстати. Никита постеснялся зайти, но просил кланяться и обещал ей свою помощь.
   Глеб заглянул к Тине. Она не спала. Рядом с ней притулился спеленутым полешком ее маленький. Он подмигнул ей, она улыбнулась в ответ. И было в этой милой улыбке так много грусти, что Глеб, помахав рукой, быстренько ушел. "Что же случилось, дорогая моя? Почему нет с тобой Андрея? И что это за возня вокруг тебя, о которой ты или не хочешь говорить, или сама ничего не понимаешь. Но я разберусь, Тина. Я тебя никому не дам в обиду". Он достал письмо, стал внимательно осматривать конверт. Показалось, что дважды запечатано. "Что ты выдумываешь! - одернул он себя. - Надо немедленно отдать его Тине".
   Принес письмо, но Тина уснула, отвернувшись к стене. Положил на тумбочку, потом подставил под него чашку, чтобы сразу увидела.
   Остаток дня Глеб провел в больнице. Осмотрел больного. "Ну, как шовчик? Нравится? Молодец, коллега. Лихо! Наблюдал я за вами. О таких говорят: хирург от Бога". Глеб смотрел в эти лукавые, смеющиеся глаза и не знал, правда это или подвох. "Так, по Вашей же подсказке". "Не скажите, Глеб Иванович. Я бы с огромной радостью работал с вами". "А вот и Ксенюшка с горшком". Глеб оглянулся - в дверях стояла Ксеня, держа на весу узелок. "Вот, Исидор Захарович, бульончику принесла, куриного. Горяченький, для поправки".
   Дверь Глебу открыла Наташа. "Как Тина?". "Глеб Иванович, что за письмо она получила? Я вошла, она держала его в руке и даже не пошевелилась, не взглянула в мою сторону. Это не от Андрея Николаевича?" "Не знаю, Наташа. Скорее всего, не от него". "Зачем я оставил ее наедине с этим письмом. Ведь чувствовал неладное". И, уже не раздумывая, вошел к Тине.
   Письмо лежало на полу. Тина встретилась глазами с Глебом. И он увидел не растеряность, не беду. Он понял: она уже все для себя решила. Не стала показы-
   вать Глебу письмо, да и не хотел он его читать. А в письме злая чужая рука нацарапала так много всякой гадости, что вчитываться, вникать в нее не хотелось. Она даже не дочитала до конца. Кто-то крепко вставал между нею и Андреем. Не надо было иметь семь пядей, чтобы понять это. И ей не хотелось ничего выяснять, ни в чем разбираться. Конечно, все делалось через Серафиму. Только, чьи это козни? Скорее всего, это та самая Августа, которой надо было опасаться. А уж Серафима постаралась, да и для себя тоже.
   "Послушай меня, Тина. Я уверен, что Андрей не при чем. И не знает даже, что здесь произошло". Глеб мерил своими огромными шагами комнату и под ним скрипели половицы. "Я тоже так думаю. И вовсе не виню его". Глеб, вдруг, оста-новился и посмотрел на ребенка. "А о нем-то он знает?" "Может быть, и нет. Выходит, мы не получали писем, потому что их перехватывали". "Вот видишь, Тиночка, надо срочно ехать. Ты только позволь мне, и я завтра же отправлюсь. Встречусь с Андреем, и мы живо распутаем эту паутину. Ты посмотри, что устроили!"
   Тина приподнялась, оперлась на руку. "Остынь, Глеб. Никуда не надо ехать. Сядь лучше". Он послушно сел. Она снова опустилась на подушку. Теперь она смотрела куда-то вверх, сквозь потолок. "Мы так мало были вместе с Андреем. Совсем мало. Но каждую минуту мы были счастливы. И этого уже не вернуть. Мой день прошел. Ничто не возвращается. Благодарю судьбу, что она подарила мне эту любовь. Уеду. Так я решила. Втайне всегда ругала себя за нерешительность, за неумение защитить себя, противостоять злу. Теперь со мной мой сын, и я за него в ответе. Значит, должна быть сильной.
   Глеб встал, снова заходил по комнате, стараясь не шуметь, но это у него не получалось. Тогда он сел на край кровати и взял Тину за руку: "Андрею необходимо сообщить о ребенке, Тина. Нехорошо. Он отец". Тина смотрела теперь на него так, что он понял - нет, ее не убедить. "Нет, Глеб. Я не стану этого делать. Прошло уже так много времени, как мы не виделись. У него свои дела, свои, может быть, личные планы. И я не хочу их нарушить. Пусть эта наша короткая "семейная жизнь" останется только красивым эпизодом, и без горечи.
   Заглянула Ксеня. "Вы что в темноте?" "Закатом любуемся, Ксенюшка". И, правда, закат был в полнеба. Столько красок! Солнце, прощаясь, просвечивало сгущавшиеся облака, и свет его прорывался узкими яркими лучами, находя все новые и новые лазейки.
   "Ну, наконец, все мое драгоценное семейство в сборе". Это радостно потирает руки, оглядывая всех из-под своих взлохмаченных бровей, Исидор Захарович. Его отпустили домой, где три дипломированных медика да кухарка, которая "тоже все знает". Ксения собирает на стол, Наташа ей помогает. В доме шумно, весело. Исидор Захарович уже строит планы, где разместить Тину с малышом, чтобы не оставлять ее одну в квартире, без присмотра, пока не вернется муж. Для Глеба Ивановича он предлагает срочно обновить флигель. Тина переглядывается с Глебом - как же сказать, что завтра она уедет. "Я объясню ему". Глеб вышел на веранду, и сразу за ним Исидор Захарович. "Ну-с, давайте, Глеб Иванович, вводите в курс". И Глеб ввел. "Да. Положеньице. Хуже не придумаешь. Бедная девочка". "Она не считает себя несчастной, - возразил Глеб, - а, может, только делает вид. Исидор Захарович, как быть? Она хочет уехать и оборвать все концы". "Если Андрей Николаевич человек порядочный... "Я в этом нисколько не сомневаюсь",- перебил Глеб, ... то надо срочно ехать и ставить его в известность. Дальше они сами решат". "Тогда я еду сегодня. Еще успеваю", - с этими словами он уже пошел собираться. "Только задержите ее любым способом"
   Утром собрались к завтраку. Ксеня уже напекла гору творожных шанег, поставила топленое молоко с румяными пенками, заварила свой знаменитый чай. Глеба за столом не было. Тина еще не спросила, а Ксеня уже засуетилась: "В больницу ушел, в больницу. Пришли за ним, для консультации, говорят". Исидор Захарович поблагодарил за чай, поднялся: "Мне тоже пора". "Тебе-то куда? Больной ведь еще. Без тебя обойдутся". "Без меня не обойдутся, Ксеня".
   Наташа ушла в свою комнату и выкатила нарядную плетеную детскую коляску. Это, Тиночка, от нас твоему малышу. Исидор Захарович хочет просить тебя назвать его Виктором. Пусть, говорит, будет Победителем. Уважь старика. Он очень тебя любит. И с отчеством красиво звучит - Виктор Андреевич. У Тины защипало глаза. Она бросилась к Наташе, и они разрыдались, обнявшись.
   "Ты решительно собралась уезжать?" "А Глеб отправился в Саратов?" "Да. Он хочет видеть вас счастливыми". "Знаешь, Наташа, наша долгая разлука с Андреем будет всегда стоять между нами, а ревность и недоверие постоянно сопровождать нас. Мы не сможем жить так, как жили. Не хочу этого. Я получила такой большой кусок счастья в жизни, что большего уже не будет, не может быть. Поэтому на твой вопрос я отвечаю - да, я уеду, и еще до того, как вернется Глеб.
   Они гуляли по дорожкам маленького садика, катя перед собой детскую коляску.
   "Я уже думаю, что ты права, защищая так свою любовь. А мне предстоит за свою бороться. Откроюсь тебе, Тиночка - я давно люблю Глеба, с тех пор, как он впервые появился у дяди. Только он не видит этого. А я для него на все готова. За ним - хоть на край света, пойду.
   Тина уехала. Помогали ей Никита с Наташей. Они побывали в квартире. Собрали и упаковали кое-какие вещи. Посадили в поезд. Девушки еле сдерживались, чтобы не расплакаться. "Тиночка, если что-то будет не так, сразу дай знать, и я приеду за тобой. Дяде я объясню и передам все, что ты просила. Он золотой, он поймет. Мы все тебя любим, а для меня ты - единственная и дорогая сестра". "Наташа, про наш уговор не забудь: не должен Андрей Николаевич знать, где я. И ты, смотри, не проговорись, Никита". "Да, ладно уж, не бойся. Только зря это,- пробурчал он, концом кнута сдвигая на лоб шапку,- видно будет".
   Был конец лета 14-го года. Все только и говорили о войне. А здесь, во дворе большого дома, было тихо. На широкой скамье под деревом сидела седая дама и наблюдала за малышом, который возил деревянный кораблик по песочным волнам. "Смотри!" Она повернула голову, куда показывал мальчик. По дорожке, обсаженной петуниями, шли двое - высокий мужчина и статная светловолосая женщина. "Здравствуйте, мы ищем Тину. Устинию Аристарховну, - поправился молодой человек. "Здравствуйте, вы ее нашли, - заулыбалась дама и позвала: Устенька! К тебе пришли".
   "Александра Емельяновна, это мои самые близкие, дорогие мои друзья". "Это - Глеб, это - Наташа. Правильно я говорю? - поднялась им навстречу, протягивая руки, Александра Емельяновна. - Проходите, пожалуйста, в дом, Устенькин дом, здесь она выросла. Прошу вас". А Тине было не до церемоний - она обнимала своих гостей, смеялась и радовалась. "А ты кто? - подхватила на руки мальчика Наташа, - Победитель?" "Да нет, я Витюша. Пойдем со мной, кораблик покажу",- и потащил ее к песочнице.
   Глеб и Тина остались одни. "Заехали повидаться с тобой. Я направляюсь в действующую армию, в полевой госпиталь". "Как страшно, это же прямо под огонь". "Ну, не совсем. Время тревожное, все не предсказуемо",- начал каким-то странным голосом Глеб, - а сказать я тебе должен, - он помолчал, глядя ей прямо в глаза. - Я по-настоящему люблю тебя, Тина, и ты помни об этом. Мало ли, как жизнь повернет. Еще тогда, в аллее, когда Андрей признавался тебе, я разорвал в клочки свое сердце и поклялся, что никогда не стану на его пути. "Я знаю это, Глеб, и очень благодарна тебе за все". "А теперь посмотри, что я привез тебе". Он достал знакомую синюю бархатную коробочку и протянул Тине. Это твой сапфир. Андрей просил при случае передать тебе. "Откуда он у него?!" Тина схватила коробочку и обеими руками прижала к груди "Подробностей не знаю. Сам все расскажет... после войны, когда вернется". "Он тоже там?" "Да, уже воюет. Он тебе напишет". "А как...?" - она запнулась. "Он знает, куда писать".
   "Глеб, а Наташа едет с тобой?" "Да, она направлена в ту же часть". "Господи! Неужели, он не догадывается, что она едет ради него, что она - его Ангел-хранитель". Вернулись Наташа с Витюшкой, очень довольные друг другом. "К столу, прошу, к столу, - напевно "заокала" Авдотья - старая служанка, знавшая Тину еще ребенком.
   "У нас и времени уже не остается на обед, - взглянув на часы, подаренные Исидором Захаровичем, с грустью подытожил Глеб. Сколько от вас до станции? "Нет-нет, не беспокойтесь, вас довезут",- это вышла Александра Емельяновна, напомнить, что обед стынет.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   25
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"