Какая замечательная строчка - "По волне моей памяти"! Так и хочется украсть.
Да, мы, кто пошел в школу в начале 40-х, уже старшее поколение. Старше нас только наши девяностолетние родители. И с возрастом все отчетливее вспоминается детство, то, на что и внимания тогда не обращали, а сейчас идет доосмысление вдогонку.
1 сентября 1942 года - второго года войны. И среди нас у большинства отцы на фронте.
День был теплый, ясный, почти летний. Одеты все празднично, но кто в чем. Кое у кого в руках цветы. Из собственных палисадников, или купленные тут же, у школы, на приступке табачного киоска. В основном, астры и львиные зевы. Мальчики в белых рубашках, застегнутых на все пуговицы доверху. Мне это не нравилось, потому что папа говорил, если без галстука, то на верхнюю не застегивают. На все пуговицы и с галстуком был только один мальчик. Но он был еще и в пиджаке, как взрослый, и держался так же. Я его знала. Мы жили в одном доме, хотя вместе никогда не играли. Это был Толик Коровашкин. В один класс попали почти все девчонки-ровесницы нашего двора. Дом большой - стоквартирный на Серебренниковской. Ребят полно. Играли в "штандер", круговую лапту, гоняли на велосипедах, у кого были. Галдели. "Цепи-цепи, раскуйте нас!" - кричит одна шеренга. Из другой, напротив, мчится "кузнец". Бросается на сомкнутые руки, и либо повисает, либо разрывает цепь, если выберет "звено" послабее.
Лето - всегда такое длинное в детстве, закончилось. Мамы зазывают домой уже пораньше. Школа! Школа!
Сначала собрались на школьном дворе. Разбирались по классам. Вот он - 1 "б" - Тата Цыпицына, Марксиана Гринвальд, Надя Захарова, Дина Бахарева - вон сколько наших! Ура! Потом завели в школьный коридор. Только топот. Ни смеха, ни разговоров - какая-то странная тишина. Только потихоньку что-то еще успевают на ходу сказать мамы, кому-то одернуть платье, о чем-то предупредить. И вот он - Александр Иванович Воробьев - директор. Самый главный человек в школе. Высокий, худой, со светлыми волосами, слегка падающими на лоб, со светлыми и добрыми глазами. Здоровается, поздравляет. За ним что-то очень приветливое говорят старшие школьники, учителя. Но уже ничего не слышу, и почему-то щиплет где-то в гландах, и слезы на глазах. Уж не знаю, от торжественности происходящего или еще от чего, может, от неосознанного, не названного еще прощания с беззаботным дошкольным детством.
А это что еще? - Колокольчик! Звонит, звонит! Вперед пробирается маленькая женщина в синем халатике с розовым воротничком. Это она звонит, раскачивая туда-сюда свой колокольчик с привязанным к нему по случаю 1 сентября огромным красным бантом. Это значит, что время вышло и пора расходиться по классам.
Наша учительница берет за руку одного мальчика, и мы все гуськом тянемся за ней. Она полная, большая, улыбка на влажных лиловатых губах. Волосы у нее светлые с завивкой - "перманент". Надо лбом приподняты и завернуты домиком. Стала в дверях, держится за косяк, и мы проходим у нее под рукой. Она будто считает нас. И пахнет от нее знакомыми духами - "Красный мак". И это приятно. И имя у нее какое-то доброе - Людмила Ивановна. В общем, понравилась учительница.
Класс на первом этаже. Весь сентябрь еще тепло, даже окно распахнуто. Говорят, что это "бабье лето". Людмила Ивановна зачитывает по журналу наши фамилии, отмечая, кого нет. Пока все. Дошла до буквы "Я".
- Так, отсутствует Яцук Ваня.
- Да, нет! Тут я! - в окно влетает его шапка.
- Да не опоздал я! - орет он с улицы. Будильник сломался. Опять Санек стрелки скрутил.
На второй перемене "завтрак". Все достают салфетки, расстилают на партах, разглаживают их руками. Ставят кружки. Оживление. Заглядывают за дверь - несут-не несут. Несут! На большом подносе - булочки. Маленькие, но очень белые и высокие. И молоко в чайниках. Кто-то берется спорить - настоящее или соевое. Соевое - розоватое, сладковатое, густоватое и не очень приятное на вкус. Не знаю, наши делали или по Ленд-лизу получали, но поили им школьников. А еще стали "выдавать" витаминки - маленькие, почему-то запомнились, коричневые шарики.
Салфетка у меня красивая. Большая - на всю мою половину парты, с широкой желтой каймой и подсолнухом посередине. А кружка - обыкновенная, эмалированная кружка, темно-зеленая, серовато-голубоватая изнутри. Зато у Толика Коровашкина! Он был моим соседом, - глаз не могла отвести от нее. - Под синим небом по ярко-зеленой траве разбежались коровки, а с ними - пастушок и собака. Вот это да! Кружка так кружка!
Я, рассматривая ее, почти ложилась на парту, и она превращалась в красивую квадратную картинку.
- Ты пей из моей кружки, - вдруг, предложил Толик. Можешь всегда пить, каждый день.
- Ты такой добрый?
- Нет, просто я мужчина, - очень уверенно объяснил он и уже совсем обыкновенным голосом добавил, что моя ему даже больше нравится.
Писали сначала карандашом, а потом те же палочки, крючочки, кружочки стали выводить деревянной ручкой с перышком N 86. Ну, что тут началось! Во-первых, у нас появился новый предмет в портфеле - чернильница-непроливашка в матерчатом чехольчике. Их велели сшить мамам - надо думать, чтобы не пачкать все, что имелось в портфеле. На деле они оказались настоящими "проливашками". Мальчишки даже пробовали - прольется или нет - бросались друг в друга. Проливалось!..Все мы были в чернилах. Были, конечно, ребята, которые быстро справились с новыми писчими принадлежностями. К своему соседу даже заглядывать не хотелось - у него-то уж точно все получается.
А у меня! Тетрадки были замечательные - из гладкой, лощеной бумаги - подарок какого-то папиного сотрудника. Так хотелось в них красиво писать! Но перо запиналось, протыкало страничку и разбрызгивало чернила. Фу, ты! И капли плюхались с перышка, превращаясь в кляксы.
- Грязно. "Посредственно", - написала Людмила Ивановна красными чернилами крупными красивыми буквами с нажимом, который мне никак не удавался, - подводя итог
моему долгому поединку с чистописанием. Это была моя первая в жизни отметка.
Наконец, выпал снег.
Уроки закончились, и ребятня толпой высыпала на улицу. Снежки летели со всех сторон - только успевай увернуться. Один попал прямо за воротник. Все ясно - опять шарфик в школе оставила. "Вот, растяпа", - ругала я себя, заворачивая назад.
Пол был уже чисто вымыт. Когда успели? Парты стояли дыбом. Где же моя? Еле нашла. И шарфик на месте. Схватила его и назад. Из зала доносилось пение. Дверь приоткрыта. Заглянула. Пел мальчик - черноголовый, худенький. Всунулась поглубже. и замерла. Бежит состав за составом,
За годом тянется год.
На сорок втором разъезде лесном
Старик седой живет.
Дальняя сторонка. Поезд, лети, лети.
Тихая сторожка на краю пути, - пел мальчик, а у меня сердце сжималось от жалости к одинокому старику. Нос с шумом втягивает воздух и уже готова разрыдаться, тут же, за дверью.
Голос вдруг оборвался. И показалось, что мальчик тоже плачет. Вера Константиновна, учительница музыки, высокая, статная, с роскошными черными волосами, схваченными на затылке тяжелым узлом, всегда в черном строгом платье с изящным белым воротничком, тихо поднялась со стула, подошла к мальчику. Прижала к себе его голову - "Ну?". Снова села к пианино, и под ее уверенными смуглыми пальцами заискрилась совсем другая, бодрая мелодия. И было в ней все - и лето, и речка, и радость. Гера (это я потом узнала, что одного из лучших школьных певцов звали Гера Часовских) снова вступил в мелодию. Теперь он мчался на байдарке, уже ощущая себя победителем, как вдруг... " ...только вижу, мне вдогонку мчит байдарка на волнах,
А гребет на ней девчонка, с лентой в волосах..."
Теперь уже я была той девчонкой, вступившей в единоборство, и радость распирала. Я жадно слушала песню, уже жила в ней. А там самонадеянный мальчишка не верил:
... пусть гребет из всей силенки, пусть старается догнать!
Не такой я, чтоб девчонке первенство отдать.
Но я уже изо всех сил гребла. Мне так хотелось победить! А песня несла все дальше и дальше.
...Только вдруг, под самым носом, насмехаясь и дразня,
Промелькнули только косы, обогнав меня.
Это была победа, моя победа - девчонки с косичками!
Отскочила от двери и ринулась на улицу. Так и бежала до самого дома, размахивая своим шарфиком и продолжая петь - "обогнав, обогнав, обогнав!"
Больше я не слышала этих песен, а помню до сих пор. И с Герой мы не были знакомы.
Только однажды, гуляя по аллее Красного проспекта, мы с моим другом - он тоже из этой школы - увидели немолодого человека, сидевшего на скамье в глубокой задумчивости. В руке была трость, и он что-то чертил ею на земле.
- Это Гера Часовских, - сказал друг, - доктор, кандидат медицинских наук.
Зима была настоящая, сибирская. Морозы "трещали". По радио объявляли что в -30 младшие школьники могут не посещать занятия. Но кто же удержит ребят дома? Не в школу, так на улицу! Катались с горки, кто на чем - кто на санках, кто на спине, а кто-то кубарем. Подошла Надежда Аркадьевна. Ее во дворе за глаза звали - "старая большевичка", хотя, и то, и другое - была чистая правда, и без всяких издевок. Сухая и прямая, как палка, руки глубоко засунуты в рукава облезшей беличьей шубы, на голове меховая шапочка, примотанная толстым платком.
- Вам не кажется это предательством? Учитель сидит и ждет вас в классе, а вы развлекаетесь. Наши дети - Дола и Феликс - никогда себе этого не позволят.
- И, правда, - соображают ребятишки, - надо идти. - Они уже сейчас, все в снегу, готовы бежать в школу.
- На сегодня уроки уже закончились. Но завтра - уж будьте любезны! - И она ушла, выполнив свой долг "старшего товарища".
Внука ее звали, как Дзержинского. А Дола? Что за имя - никого не интересовало. Дола, так Дола. А она в честь Долорес Ибаррури - пламенной деятельницы испанского и международного коммунистического движения - Пасионарии! Странные имена были вполне привычными. Были Сталины и Энгельсины, Марксианы и Вилены. А двух взрослых, красивых мальчиков - старшеклассников звали Ким и Интерн. Вот таких имен насочиняла революционная эпоха!
А назавтра за окном было уже под - 40 . Людмила Ивановна ходит по классу. И так большая, да еще навздевала на себя разных кофт, а сверху обмоталась пуховой шалью. Окна в классе завешаны толстыми черными шторами. Горит свет. Сидят в пальтишках, только шапки растолкали под парты.
- И что же вам дома-то не сидится?! Нет, тащатся в такой мороз.
Подняв руку, встала маленькая Галя Шафран, бесполезно шмыгая носом. Потом облизнула губу и пожаловалась
- А дома еще холодней. Там под дверью большая такая сосулька лежит. Мама ее топором колотит, а она не отколачивается. Вот она меня и прогнала в школу. - Она опустила руку и села.
- Да вы уж хоть не вставайте. Прижмитесь друг к дружке, да сядьте по трое. - Обрадовались. Толкаются, хохочут, тут же кто-то сердится. Расселись, наконец, - и по четверо, и впятером умудрились.
- Все! - прекратила шум Людмила Ивановна. Я вам хорошую книжку принесла. Про живую азбуку. Написал ее для вас Самуил Яковлевич Маршак. Каждому по стишку. Начинай, Аза Акулова.
- Аист жил у нас на крыше, а в подполье жили мыши. - И пошла книжка по рукам. Тычут пальцами, разглядывают картинки, смеются, комментируют. Мне досталась буква "П" - Паровоз пускает пар - печку топит кочегар.
- Нам бы сейчас сюда этого кочегара с его паровозом - смеется Людмила Ивановна.
А в дверь стучат - принесли горячий чай и наши булочки.
- Какой вкусный чай! - обжигаясь, хвалит Аня Деева и трясет своими белыми косичками, подвязанными каралечками. - Фруктово-ягодный? Да?
Был такой чай - прессованный брикетик с вкрапленными яблочными зернышками, сердцевинками, а то и хвостиками. Пахло от него сладко и дымно.
Теперь под буквой "П" в этой "Азбуке" совсем другой стишок. Ушел паровоз и унес с собой свой пар.
Как-то пришла ко мне Галя Вахрушева и очень буднично сказала, что на войне убили ее папу. Это было не очень понятно. Вроде, как в кино, где-то далеко и даже не страшно. Потом чем-то занялись, полистали какие-то книжки, и она ушла.
- Бедная! Как же она теперь? Одна, с четырьмя девочками. Самая старшая - в первом классе. - Бабушка вздыхает, крестится. - Хорошо, хоть мать с ней, да только толку-то.
А тут заговорили о Международном Женском дне - 8 марта. В первом классе мы еще не знали, что к этому празднику надо как-то особенно готовиться. Растолковала все мама Марксианы. Для подарка учительнице нужны были деньги. И мы должны были их собрать в классе. Я не помню, как это происходило, но какую-то сумму собрали.
Марксианина мама отобрала несколько человек в "комиссию по проведению праздника", куда и я попала.
Видимо, весна была ранняя, так как снег уже почернел и взялся водой. Мы шли по Красному проспекту, еле поспевая за "председателем" нашей комиссии, а она шла уверенным шагом и рыхлый, мокрый снег летел из-под ее резиновых ботиков. Иногда она оглядывалась, торопя нас и поглядывая на золотые часики на руке.
- Надо успеть до обеденного перерыва. - Вдруг, она обернулась на ходу и спросила, что мы собираемся подарить. Но никто не знал.
- Я предлагаю серебряную ручку, - это сказала Марксиана.
- Конечно, ручку, ведь она нужна учительнице, - обрадовались все.
- Чтобы ставила нам отличные отметки, - поддержал кто-то.
Так и решили. Мы были у магазина с вывеской "Ювелирный". Вошли всей гурьбой. Покупателей почти не было. Все прильнули к витринному стеклу, под которым сверкали кольца, цепочки и всякие другие невиданные вещи.
- Мама Марксианы наклонилась к продавцу, и он подал ей ручку. Она была такая красивая. Серебряная, с тонким черным рисунком. - С чернением,- уточнила Марксиана, - и с шариком на узеньком кончике. Ручка явно понравилась. - Вот это подарок, - зашумели все.
Но Марксианина мама продолжала тихо разговаривать с продавцом. Он вытащил красную коробочку и раскрыл перед ней. Она вынула чайную ложечку. Но что это была за ложечка! Она просто сияла и тоже была с чернением.
Мы обрадовались - и ложки подарим Людмиле Ивановне.
Довольные покупками мы вывалились из магазина и затопали, разбрызгивая лужи.
А потом был праздник. Поздравляли Людмилу Ивановну, мам и всех девочек. С самодельными стихами выступила Марксиана. В них были строчки - ...эту ручку в этот час подарил вам 1-й класс. А дальше, еще громче, добавила - А вот здесь презент от нас. - При этих словах Марксианина мама подошла к дочке, обняла ее и протянула завернутую в целлофан красную коробочку учительнице.
Людмила Ивановна очень растрогалась, и все тоже растрогались. А в конце Марксиана снова читала стихи неизвестного автора, которые завершались здравицей
... пусть Сталин - наше солнышко
К победе нас ведет!
Все хлопали и были довольны праздником.
А потом..... А потом развели нас по разным школам. Мальчики остались в нашей первой, любимой, N12. А девочек - по разным, женским. Хорошо ли это - не знаю, только никогда больше со своими первыми одноклассницами не встречалась. Но уже полвека в памяти живут их имена и милые-милые лица.
Галя Вахрушева и Мира Бутырина, Люся Огнетова и Алла Печерская, Аня Деева и
Аза Акулова, Надя Захарова и Дина Бахарева, Марксиана Гринвальд и Тата Цыпицына, Галя Шафран и Люда Чурляева. А помнит вас Люда Колпакова.