Приходит время, и начинаешь задумываться - кто ты, что ты, кто враг твой, а кто друг и почему. Про улицу и пацанов что говорить - сотни раз дрались и полтыщи мирились. А вот дома.... Отец? Отец, конечно же, мой друг. Он любит меня не за политые грядки и собранную малину. Он светлеет лицом просто от того, что я рядом. Глупый ли вопрос задам, а может совсем дурацкий - не отмахнётся, отложит свои дела и всё обстоятельно разъяснит. Не ругает за плохие отметки и не суёт нос - а вот за это я ему особенно благодарен - в мои тетрадки.
- Тебе жить, сынок, ты и учись. Дашь возможность тобой гордится - буду рад.
Он чуть в пляс не пускался, когда я демонстрировал жирнейшую, в полстраницы пятёрку за какой-нибудь школьный шедевр.
- Наша порода - Агаповская!
Они (родители) давно поделили нас (детей) на "твою" и "моего". Хотя - ирония природы - внешне и характером сестра Люся более напоминала отца, а я - вылитая мать: мелкий, робкий, длинноносый.
Люся училась прилежно - так ведь девочка! - но в школе не блистала. Улица была её стихией. Ходить, драться и материться она научилась в один день. Не было для неё пределов и авторитетов за стенами дома. Не скажу, что она лупила всех подряд. Нет. Она была обычной девочкой в обычной обстановке. Но лишь пахнёт жареным, Люся преображалась. Однажды спёрла дома рубль и купила на него кусок жевательной серы у старенькой соседки. Ему цена-то красная - десять копеек, но старуха сдачу зажилила. Мама пропажу обнаружила и на Люсю:
- Что жуём?
Ну, та ей всё и выложила. Мама к соседке:
- Как вам не стыдно - малого-то ребёнка....
- А пошла ты!.... - ощерилась старуха.
Люся тут была. Жвачку в пыль выплюнула, подняла камень - бац в окошко:
- Отдай рупь, сука!
Бабка заголосила, рубль отдала, а вечером отец ей стекло своё вставил. Вот такие номера откалывала моя старшая сестра.
Любили ли она меня? Тут и гадать не надо - нет, нет и нет! С самого своего рождения - родители-то работали - стал для неё обузой. Таскала с собой по девчоночьим вечёркам. Чуть подрос - драки пошли про меж нас нескончаемые с одинаковым финалом - мне доставалось. Ещё подрос - драки прекратились. Не потому, что сдачи уже мог дать - характер начал формироваться: нельзя девчонок обижать. Уходил от любого конфликта, а сестра ещё больше психовала.
Школа стала полигоном нашего соперничества. Сестра успевала, а я до четвёртого класса балбес балбесом был - с двойки на тройку перебивался и с трудом переходил в следующий. "Рахитик!" - кривила губы сестра, суммируя мои умственные способности с физическими данными. Мать рукой махнула - непутёвый. Отец терпеливо ждал, когда же во мне взыграет агаповский характер, и покажу я свои истинные способности. И вот однажды мой интеллект будто проснулся. Тому, наверное, дружба с сестрой и братом Шиляевыми способствовала. Я не только стал получать хорошие оценки, но вдруг обнаружил удовольствие в самом процессе познания. Учебники обычно покупали в августе, а к началу учебного года в них не оставалось ни одной незнакомой для меня страницы. И в моих и Люсиных.
- Ты что, паршивец, делаешь! - возмущалась сестра, обнаружив подвёрнутый уголок страницы (так я отмечал рубеж прочитанного) в своём новеньком учебнике.
Я не был любимчиком учителей.
Русачка - та откровенно меня ненавидела. Кривила губы, открывая мою тетрадь с сочинением:
- А послушайте-ка новый шедевр "нашего писателя".
И она читала мой опус на тему "Сказание о полку Игореве". Текст нормальный, я Вам скажу - всё по теме. А вот концовка.... В заключении написал, что есть в нашем классе мальчик, напоминающий мне бедолагу Игоря - хвастает, хвастает, а, в конце концов "пшик" получается. Я Рыжена имел в виду, а учительница посмотрела на класс поверх очков:
- Ну, кто себя узнал?
Пацаны, как по команде, вздёрнули руки, а девчонки скуксились - всем хотелось стать героями моего романа.
- Бери, Шолохов, - русачка швыряла (а как сказать, если не в руки подают, а на парту бросают) мою тетрадь.
Я открывал - "пять" и "два" под наклонной чертой. Обе жирные, красные. Нет, "двоечка", пожалуй, покрупней будет. Да-а.... не лады у меня с русским. Впрочем, это наследственное. Отец, когда писал что-нибудь, такую вольность в словах допускал, что Люся без смеха и читать не могла. Он, разобидевшись, ко мне. Я переписывал, и после меня ошибок было меньше, но оставались.
Воевал с историчкой. Вернее, она со мной - я-то не шалил и не спорил с ней: просто читал на уроках исторические же, но художественные книги. Она раз поймала - отняла, другой.... Сама пойдёт, сдаст в школьную библиотеку и шипит:
- Не давайте вы ему.
Её власть - все бы строем ходили и только гимны пели.
Как не давать? Библиотекарша - Валентина Михайловна - сама подыскивала мне исторические романы и напутствовала:
- Читай, милый, читай.
Вот ведь, и среди взрослых не бывает солидарности.
Историчка по-другому на меня поехала.
- Читаешь? Всё знаешь? А ну-ка иди и отвечай.
И ну меня гонять - по пройденному, по новому, ещё нечитанному материалу. А я отвечаю без запинки, бодренько так, и примерами сыплю - совсем не из учебника.
- Откуда ты взял? - удивилась историчка.
Я солидно:
- Из Всемирной истории.
Она растерянно:
- Так её же ученикам на дом не дают....
- А я в библиотеке читаю, - решил не выдавать Валентину Михайловну.
Всемирная история и Большая Советская энциклопедия, занимавшие целые полки, считались справочным материалом для преподавателей - ученики от них шарахались, как от Толстовской войны с миром.
Отчаявшись уличить меня в отсутствии знаний, историчка стала просто выгонять из класса. Поймает с книгой не по теме - и выгонит. Сижу в коридоре, в гордом одиночестве, и читаю. Однажды директор школы подловил. Разобрался в инциденте и мне:
- Завтра родителей приведёшь.
Мама ходила в школу только к Люсе - ко мне вообще никто не ходил. Отец считал: сам набедокурил, сам и отвечай. Проблема. Родители не придут - дир из школы выгонит. Думал, думал.... Пошёл к историчке с извинениями. Приняла и простила, позволила уроки посещать, а я слово дал - ничего постороннего. Ей ведь тоже не улыбалась полемика с моими родителями - успевать-то я успевал, книжки посторонние.... Так не из рогатки же стрелял, не из трубочки плевался - к знаниям тянусь, которых на уроке мало получал. Это мог и доказать. Вот конфуз-то был бы для неё да ещё в присутствии директора.
Короче, заключили мы перемирие. У меня на парте учебник, дневник да тетрадка, в парте - сумка на замке. Скучно мне, тоскливо. Она рассказывает, а я всё это уже знаю. Мог бы ещё добавить, а если присочинить художественно, как Колумб со товарищами от жажды страдали и чуть не передрались, открывая Америку - у меня бы все отличниками стали. Читает она в моих глазах скуку и призрение и психует. Меня не спрашивает, выводит в четверти четвёрки - и всё тут. Почему, спрашиваю.
- Школа, - говорит, - не только знания даёт ученикам, но и воспитывает в них гражданское чувство долга. А у тебя с этим никак.
Поспорь, попробуй.
Чтоб совсем не помереть со скуки или не уснуть - не дай Бог! - на уроке, стал историчку рассматривать, как женщину. Открыл вдруг, что она - ничего. Ноги стройные, грудь высокая, тугая. И личико приятное. И голос волнующий. Тупая, конечно. Но для красивой женщины это скорее плюс, чем минус.
Стал, глядя на неё, придумывать разные истории.
Вдруг война, бомбёжка - она падает и громко стонет. Кровь течёт по её прекрасной ножке. Задираю ей юбку и перевязываю раненое бедро. Потом целую, потому что прекраснее изваяния в жизни не встречал.
Толяны, мои друзья-двоечники, рассказывали: пошли к англичанке на дом дополнительно заниматься. Позанимались, чаю попили, а потом беситься начали - бороться и всё такое. Завалили её на диван, потискали всласть, а потом засосы стали ставить - на груди, на шее, на ногах. Врут, наверное, хвастунишки. Хотя Рыбак в таком замечен не был.
Вот бы мне историчку побороть на диване. Замечтался.... А она.... То ли мысли мои на лице читались, то ли флюиды какие в воздухе носились - от меня к ней. Она вдруг оборвала фразу на полуслове, кинула взгляд в мою сторону, густо покраснела и даже ногой притопнула:
- Выйди вон!
Я в дверь. Класс недоумевает, а я-то знаю за что, и она знает.
На следующем уроке на неё не смотрю, взгляд прячу, но мечтать не перестал. Ненавижу её за глупость и зловредство - и раздеваю, загоняю в мыслях во всякие коллизии и наслаждаюсь её голой беспомощностью.
Вот немцы её насиловать собрались - одежду сорвали, а тут я на танке - попались "фрицы", "хенде хох!"! Те драпать. Я историчке - залазь, домой поедем. Сидит она рядышком, совершенно без одежды, плачет - ей страшно, ей стыдно, не знает, куда себя деть. А я, суровый танкист-герой, на неё даже не смотрю - будто каждый день таких катаю.
Другой сюжет. Голодно после войны - пошла она в проститутки. Стоит под фонарным столбом, с тоской клиентов высматривает. А тут я - в морской форме, весь при орденах и с кортиком:
- Пойдём, красавица. Почём товар?
Уж как ей стыдно-то со мной. А я достаю пачки денег, и побрякушки золотые, трофейные:
- Ну?...
А потом мог бы и жениться. Хотя на такой дуре....
Всех учителей расписывать не буду. А вот кто любил меня, так это математичка. Хотя начала она с зуботычины. Ну, это я к слову (другого не нашлось) - по затылку тюкнула, а я лбом в доску. Класс смеётся, я за дверь бегом - чтоб слёз не увидели. За что она меня так? Да не сумел из острого угла высоту опустить на противоположную сторону. Как Вы догадались, речь идёт о геометрии. Домой примчался разобиженный, сел за учебники. Свой прочитал, задачки все перерешал, за Люсины взялся. Достал её до самого "не могу". Тут Валя с Юрой приехали (помните? Кузнецовы - я о них уже рассказывал). Юра после армии институт закончил, в другой поступил и лекции читал в каком-то Павлодарском техникуме.
К нему со своими проблемами.
- Зачем тебе? - удивился гость. - Ведь ты же в шестом.
Месяц они гостили, месяц Юра занимался со мной математикой. До учебника за десятый класс добрались - и тут отпуск у них закончился. Но результат был феноменальный. Чуть не в одночасье стал лучшим математиком класса, школы, а потом и района. Приехал с областной олимпиады хоть и без приза, но заважничал. На уроках математичка сначала мне дополнительные задачи давала, а потом вообще перешла на индивидуальное обучение. Все по школьной программе учатся, а я - по её личной. Требовала она, конечно, строго, но и щедра была на поощрения. У меня в последней четверти в каждой клеточке журнала стояли пятёрки - без единого пропуска.
Однажды, зарядив класс контрольной, внизу доски приписала пример - уравнение с двумя модулями. Мои друзья про "модуль" и слыхом не слыхивали, а она:
- Кто решит - сразу пятёрку за год поставлю.
Никто и не брался - со своим бы справиться. А я взялся и решил! Задача из учебника десятого класса!
На следующий день математичка объявила:
- В вашем классе растёт феномен.
Она показала мою тетрадку с жирной "пятёркой" и объяснила, как я решил уравнение с двумя модулями. То же самое она изложила в десятом классе, где училась моя сестра. С упрёком к Люсе:
- Вот ты не решила, а твой брат-шестиклассник смог.
С того момента отношения наши с сестрой резко изменились. Да и пора уже. Люся заневестилась - краситься начала (насколько в школе позволяли), наряжаться - не с руки ей стало драться и скандалить с младшим братом. Я ей всегда уступал в спорах, и ей бы уступить в очевидном. Но отец подливал масла в огонь, ликуя:
- Мой сын! Агаповская порода взыграла!
И Люся ревновала:
- Фи, рахитик! Лучше б драться научился - в армии-то на тебе все кататься будут.
Армия была тем Рубиконом, перейдя который, я мог рассчитывать на уважение сестры. Но, как и Рубикон, армия далека от меня была, от меня, четырнадцатилетнего. А уважения хотелось прямо сейчас. Сестра же ревновала меня к отцу, к успехам школьным, выискивала мои слабины, подмечала промахи и высмеивала. Жил постоянно на острие её критики - и никакой поблажки. Разве так относятся к родственникам?
Мама.... Может, она и любила меня, но где-то в глубине души, очень глубоко. Отец так построил семейные отношения, что мы с ней как бы оказались по разные стороны баррикад. Мой сын - Агаповский корень! И мамина родня - Шилкина порода. Почему Шилкина - не знаю. Апалькова - у мамы девичья фамилия. Баландина - у её мамы, моей бабушки. Кто такие Шилкины - до сих пор не знаю. Но в тогдашних ссорах с сестрой не редко вставлял - у-у, Шилкина порода. И мама слышала, и в восторг не приходила.
Этот сакраментальный вопрос - любят ли меня мама и родная сестра - мучил меня денно и нощно. Как проверить? Да очень просто - томсойеровским способом: нужно удрать из дома и посмотреть - кто заплачет, а кто возрадуется. И тогда окончательно выяснится: кто есть кто, к кому и как следует относиться. Мысль о побеге из родительского дома, однажды родившись, уже не оставляла меня больше, чем на один день - вечерами перед сном каждый раз возвращалась.
Совсем маленьким мечтал удрать в Карибское море - там тепло, и сокровищами усыпано песчаное дно. Но подрос и понял - не реально: далеко, дорого, да и через границы без паспорта вряд ли прошмыгнёшь.
Думал о Крыме - там тоже тепло, но сокровищ не было. И на что жить - уму непостижимо. Бродяжничать? Милостыню просить? Как-то не того - для настоящего пацана. Воровать - воспитание не позволяет. Крым помаячил и отпал.
А вот здешние леса и болото вполне даже годились для обитания. Летом, конечно. Грибы, ягоды, птиц ловить можно, в гнёздах у них яйца - ну, чем не пища. Поживу, посмотрю: кто дома заскучает - а к осени вернусь. Эта мысль мне не нравилась только одним - скучно без друзей, да и страшно, поди, в лесу-то. Чай не остров необитаемый - нагрянет кто-нибудь недобрый в шалаш, придушит сонного. С товарищами - другое дело. С товарищами сам чёрт не страшен!
Стал приглядываться к друзьям и чувствую: всё не то. Рыжен природу не любит - ему бы толпу зевак да форсить с утра до ночи. Рыбаку рыбалка и охота нужны. Реальные. А не какие-то надуманные приключения. Да ещё его дружба с Пеней охладила наши отношения - ни воровство друга, ни дурные привычки (курение, например) не вызывали моего восторга.
Мишка Мамаев, мой старший друг? Но тот гитарой увлёкся. И всё больше к девочкам на лавочку - возраст.
Такие вот проблемы держали меня на привязи. Но желание росло, набухало и должно было разродиться
Решил завязать с футболом. Была тому причина. Как Вы помните, ездил я в Троицк и в составе сборной района выиграл зону. Пельмень - обратно ехали на электричке - натрескался пива, трепался: на финал поедем, в Челябинск. Мол, команда у нас что надо - прославимся в областном масштабе. Я дома тоже не молчал - расхвастался перед родными, перед друзьями. И всё ждал - ну, когда же, когда?
Рыжен пропал куда-то, вдруг появляется - расфуфыренный такой, важный - бахвальству нет конца. Ездили они на область, не плохо там сыграли - все матчи выиграли и лишь один, финальный, проиграли. И то - очень спорно. Столкнулись Ваня Готовцев с соперником бестолковками. Челябинский-то финалист только шишку почесал, а наш, как упал в беспамятстве, таким и унесли с поля на носилках. Когда в "неотложку" грузили, скривился врач:
- Доигрались, стервецы. До похоронки доигрались.
Наши-то и трухнули. Играть надо, а они на поле не идут - смерти боятся. Никакими силами не заставишь. Организаторы бузят - долой команду с турнира! Потом остыли, прослезились - травма-то серьёзной оказалась. У Ивана черепушка треснула, и "крыша" поехала. Дурачком, короче, стал - инвалидом. Ни в школу, ни (позднее) на работу - никуда не надо стало. В футбол, понятно, не играл уж более, но любить не перестал. До сей поры болеет - ходит по кромки поля, кричит на все игровые ситуации:
- "Злак" (в наши годы - "Урожай") - чемпион; "Спартак" (или "Динамо", или "Торпедо", или.... кто бы там к нам не приехал) - кал!
Это не констатация фактов. Это его, Вани Готовцева, мнение: увельских в чемпионы, а приезжих - в сортир.
Отвлёкся.
Вернули увельскую команду в турнир, только в последнем матче засчитали техническое поражение 0:2 (а счёт-то по нолям был в момент столкновения). Посчитали, оказалось - заняли мы (районная наша команда) второе место в области и первое среди сельских команд. А меня там не было. Рыжен был, а меня не взяли. Обидно. В Троицке я ж не плохо отыграл - гол даже забил. Рыжен ни одного. И в области тоже - а форсит, куда деваться. Потом их - сельских чемпионов - по областному телевидению показали, всю команду, в программе "Сельские огни", что по вторникам выходит. Как Рыжен от гордости не лопнул - загадка природы. Степенным стал, рассудительным, на нас свысока поглядывает - сермяжина. О футболе судит с видом знатока, о его звёздах - будто вчера с ними пивасик брудершафил. Сил терпеть не было этого задаваку. И решил я - с футболом завязано. Отныне и навсегда! Раз там такие хвастуны приживаются - мне-то что там делать? Рыбак ещё прошлой зимой секцию бросил - совсем закурился. Больше и я не пойду. Буду в шахматы играть или в кружок "Умелые руки" запишусь. "Кройки и шитья" - всё больше пользы, чем футбол. Профессионалом мне не стать, так стоит ли напрягаться, ноги ломать, голову?
Только утвердился в этом решении, Рыжен прибегает:
- Антоха, помощь нужна!
В очередной раз влюбился сосед мой и одноклассник, футбольная знаменитость.
Девушка была прелестна без преувеличений. Училась в параллельном классе, жила неподалёку и звалась Татьяной. Правду сказать, приметил я её ещё раньше Рыжена и влюбился раньше. Только чувства мои чувствами и остались: такой я человек - не умею в любви своего добиваться.
Произошло это так.
Учился в классе лучше всех мальчишек, а Надя Ухабова вообще лучше всех. За это она и в Артек ездила. А мне только грамоту дали за победу в районной математической олимпиаде. Нас некоторые учителя сравнивать стали, чтобы возбудить здоровое соперничество. Но куда ей до моих успехов в математике, а мне до её в русском - на том и примирились. Только Надюха зовёт меня к себе домой:
- Помоги задачки решить.
Пришёл, помог. Она мне чаю с мёдом. Вкусный мёд, а больше не приду, думаю. И она это чувствует - суетится, не знает, чем угодить. Тут её подружка и соседка заглядывает - эта самая Таня. Хорошенькая такая, скромная. Последнюю черту давно приметил. Её старшие братья, родной и двоюродный, не последние люди в Октябрьской ватаге, могли по слову сестры всю школу на уши поставить. А она ходила и взгляд прятала, будто стыдилась хулиганистых братьев.
Таня с нами чаю попила, задачки посмотрела, как решили, литературы немножко коснулись, и.... пошло, поехало. Надюха хитрая, видит, что я подружкой увлёкся, зовёт к себе и добавляет - Таня придёт. И Таня приходила каждый раз - наверное, я ей тоже понравился.
Две четверти встречались на явочной квартире, а потом, в преддверье новогодних каникул, заспорили.
- Все мальчишки - хвастунишки и трусишки, - утверждает Надежда.
И Тонька, сестра её младшая, вторит. Таня молчит, но, видимо, соглашается. Разговор катился к тому, чтоб мне на кладбище ночью одному....
Я:
- Дождёмся лета - и ночи потемней, и жмурики активнее.
Может быть, и отбился бы, но Тонька, малолетний изувер, другое надумала:
- Пиходи на площадь к ёлке.
День назначила и час. Девчонки её поддержали. Вам это свиданием покажется, а я-то знаю, о чём речь. У ёлки на площади все Увельские банды пересекались, дня не проходило без потасовки. Прийти туда одному, одинаково, что партизану в гестапо заглянуть: за куревом или, там, за спичками - мол, холодно в лесу, окажите милость. Согласился прийти и не пришёл. Не то чтоб испугался сильно: ну, отлупили б - так что, в первый раз что ли? А могло и пронести. Честно - забыл, заигрался. А девчонки помнили и приходили. А потом, после каникул, ну меня шпынять. Тонька, конечно. А Надя простила и опять в гости зовёт. Таня взгляд свой прелестный прячет и не здоровается. Так и не состоялась наша любовь, а могла бы.
Теперь Рыжен на неё глаз положил и меня зовёт за компанию. Пошёл, сам не понимаю зачем. Сели на скамеечку под её окнами. Рыжен гитару щиплет - та воет, бедная. И приятель ей вторит:
- А на дворе стояла жгучая метель,
А мы с цыганкою помяли всю постель.
А тары-бары, шуры-муры до утра,
А ночь прошла, и расставаться нам пора.
До утра мы не выдержали, но до первых петухов честно отсеренадили. Не вышла к нам Татьяна. И никто не вышел. А могли бы. Например, её хулиганистые братья - так бы нам накостыляли.... Рыжен с тем умыслом и позвал меня: одному-то больше достанется, а на двоих расклад половинный.
Не успокоился приятель мой, с другой стороны к сердцу красавицы подступает. Предложил её меньшим братьям - родному и двоюродному - в футбол сыграть на Танин поцелуй. Те не поняли его и согласились. Они подумали, что если проиграют, то не будут препятствовать встречам Рыжена с их сестрой. Это даже льстило. Это, как будто, он у них разрешения добивался. А Рыжен - уж я-то его знаю - совсем другое имел ввиду, договариваясь о футбольном поединке. Проигравшие братовья, по его версии, должны были держать строптивицу за руки, когда он своим сопливым ртом.... её прелестные губки. А может, и не дошло бы до насилия: взглянет на него, виртуоза кожаного мяча, красавица и растает её неприступное сердце....
Договорившись о поединке, Рыжен примчался ко мне:
- Выручай, Антоха.
Только-только решился завязать с футболом, а тут опять "за рыбу деньги".
- Хорошо, - говорю, - выручу.
Приходим вдвоём в назначенный день, в назначенный час, в назначенное место. Соперники нас уже поджидают. Их трое. И прошу запомнить имена - пригодится. По возрастающей: Вовка Евдокимов - родной брат виновницы баталии, Витька Серый - двоюродный брат оной же, и Вовка Нуждин - наш одноклассник и сосед выше перечисленных. В болельщиках известные уже Вам дамы, причём Тонька Ухабова активно за меня болеет:
- Впиёд, Агапыч!
Забыл сказать - картавая она и ничуть этого не стесняется. Надя за Нуждасика болеет - они дружат. А Таня глаза свои прелестные долу опустила и сидит изваянием. Как датская русалочка - скамеек-то не предусмотрено.
Пожали руки соперникам, пометили ворота кепками, и баталия началась. Рыжен туда, Рыжен сюда - в новеньких полубутсах, что с турнира привёз - везде успеть хочет, мастерством блеснуть. Схватил мяч в руки у своих ворот - соперники горячатся, пендаль требуют. Рыжен спорить не стал, в "рамку" встал и пендаль пропустил. Забеспокоился. Вспомнил, что в зарок поставил. Чего только не предлагал на кон за Танин поцелуй, но родственники не загорались. Потом Вовка Нуждин влез:
- Ружьё есть? У нас хорёк под крыльцом завёлся - убить надо.
Ружья у Рыжена не было, а у моего отца было. И Рыжен пообещал его, не согласовав этого со мной. Теперь забеспокоился - проигрывать было нельзя. Поставил меня в ворота, а сам вперёд ринулся.
Надо сказать, игра была предрешена: пусть их трое, так мы-то - профи. Секция, турниры своё слово сказали. Мы с Рыженом с мячом на "ты". У ребят - ни техники, ни физики, ни смекалки. Рыжен их один по полю таскает, я с Тонькой репьём перекидываюсь, а счёт уж за десяток перевалил - в нашу пользу.
Игра закончилась, пришло время расплаты. Для Тани. Она, бедная, ничего и не подозревала. Рыжен к братовьям:
- Ну?
Те плечами пожимают:
- Вон сидит - иди, проси, чего хочешь.
Рыжену наглости не занимать - пошёл "на арапа".
Смотрю в его потную спину и думаю: я-то за что напрягался, мне что - тоже с ним целоваться, или с Тонькой, или с Надькой?
Рыжен, тем временем, к девчонкам подсел, Таню по коленке гладит. А она ему - бац по роже. Рыжен её за плечи и на спину повалил, мурлом своим в лицо целит. Таня отбивается. Братовья сидят, будто их это не касается. Девчонки бросились на помощь. Навалились на Рыжена - писк, визг - колошматят. Противно мне стало - поднялся и домой пошёл. Всех кляну: себя, Рыжена, Таню за что-то, а больше всех футбол - ведь зарекался же.
Шёл, не оглядываясь, а за моей спиной события развивались динамично. Таня вырвалась от насильника и домой. На её слёзы выскочил старший из двоюродных братьев - Юрка Серый. Рыжен, тем временем, хохотал, как от щекотки, отбиваясь от сестёр Ухабовых. Увидел угрозу и стрекача задал. Мимо пропылил в полном молчании. Да я бы и не побежал - хоть он зазавись. Не оглянулся даже полюбопытствовать - от кого это он. А зря. Сильнейший пинок напрочь выстегнул левую ногу. Нет, не оторвал, не сломал - а именно, выстегнул. Будто не стало у меня вдруг ноги. Сел в траву - боли не чувствую, конечности тоже. Мимо Серый за Рыженом вскачь. А я смотрю на свою левую и не узнаю - будто чужая. В коленке не сгибается. Кед стянул, пальцами шевелю - они не шевелятся. Бог ты мой - что случилось? На ногу встать не могу - на четвереньках к дому какому-то подполз, на лавочку взобрался, сижу, жду - когда отпустит. Время идёт, не отпускает. Неблагодарно выдрал палку из приютившего меня строения и поковылял домой.
Нога вернулась ко мне среди ночи, вместе с болью. Гнуться начала, вставать стало можно. Утром повертелся перед зеркалом - обнаружил под ягодицей синее пятно, и всё. Хромота прошла через пару дней, но судороги, видимо от повреждённых мышечных нервов, остались на всю жизнь. Стоит только потянуться, пусть даже со сна - и готово: нога деревенеет, мышцы наливаются болью. Одним словом - судорога.
Два дня думал, как Юрке Серому отомстить. Ничего путного не придумал, решил Витьке, брату его меньшему, морду набить - зуб за зуб. Прихожу. Они, троица неразлучная, лежат на том же месте, где оставил их в злополучный день.
- Вот, скотина, ему лишь бы подраться, - Юрку осуждают, мне сочувствуют.
И отлегло от сердца: не кровожадный я мужик-то. А тут Нуждасик со своей проблемой:
- Антон, ружьё надо - хорёк из-под крыльца всех достал. Главное, своих кур не трогает, а соседским проходу не даёт. Будто различать умеет.
- Нас спалить грозятся, - добавил сокрушённо.
- Хорошо, я поговорю с отцом.
- А украсть не можешь?
- Украсть не могу.
Отцу я рассказал о Вовкиной беде, и он обещал помочь. Но помощь затянулась, а хорёк всё лютует. Тогда Нуждасик достал на стройке карбиду и сделал бомбу. Мы все ему помогали. Бомбу сунули под крыльцо и - бегом со двора. Бомба рванула - мы думали, дом разнесёт, но и крыльцо устояло. Ждали результатов - думали, хорёк испугается и убежит в другое место или помер от разрыва сердца. Ни то и не другое. Снова стали куры пропадать. Тут мужики собрались. Вовки Нуждина отец, конечно, хозяин жилища, Евдокимовский батя с огромной овчаркой на цепи. Другие. Отец пришёл с ружьём. Своротили крыльцо, начали нору копать. Нас, пацанов, со двора турнули - мало ли чего. Слышим из-за ворот - собака заливается, мужики матерятся. Потом всё разом стихло. Выносят хорька дохлого - Нуждин-старший кайлом его убил.
- Он маленький такой, а они - с ружьём, кайлом, собакой, - посочувствовал я зверьку.
И ребята меня поддержали. Единомышленники, оказывается. На том и сдружились.
Лето с макушки скатилось, но до школы ещё далеко - надо чем-то себя занять. Тут как раз Вовка Евдокимов "Трою" Гомера прочитал. Не в оригинале, конечно, но загорелся весь. Ходит перед нами гоголем, плечами поводит, себя возвеличивает:
- Аякс могучий....
Мальчишки завидуют, себе роли требуют.
- Пожалста, - говорит древнегреческий герой с улицы Набережной. - Ты будешь Ахиллом, а ты Гектором.
Им бы, дуракам (Витьке с Нуждасиком), "Трою" почитать, так не рвались бы в потенциальные покойники. Для себя решил: будут сильно звать, обзовусь Одиссеем. Этот хоть жив остался, как не трепала его судьба. Но мне роль не предлагали - в зрителях оставили.
Мальчишки мечами обзавелись, щитами круглыми. День сражаются, другой. Всё одно и то же - ни ума, ни фантазии. Скукотища. Поднимаюсь решительно:
- Завтра после табуна жду вас за первым холмом по дороге к лесу.
И всё, ушёл. Оставил за спиной недоумение и таинственность.
По дороге домой зашёл к уличному приятелю Гошке Балуеву. Рассказал свою задумку, потому что знал: этот паренёк во всём меня поддержит - всегда на моей стороне.
На следующий день, управившись с повседневными домашними обязанностями, занялся приготовлением к намеченной встрече. Подыскал длинную и ровную палку, привязал на конец самый большой гвоздь, который нашёл в отцовом плотницком хозяйстве. Получилось грозное, если не сказать смертельное, оружие. Подпоясался ремнём и сунул за него маленький топорик. Ещё картошки в сетку набрал. По дороге за "гору" собирал деревяшки для костра.
Гошка следом приковылял. Хромой он от рождения, но пацан что надо - порядочный и с головой дружит. Затею мою творчески развил - притащил тесёмочки цветные и перья индюка. А ещё краски акварельные спёр у младшего брата. Раскрасили мы узорами фейсы свои - пострашней чтоб было. Бестолковки перьями украсили. Костёр запалили, картошку печём.
Валят друзья мои новые.
Мы с Гошкой встрепенулись - оружие наизготовку. Я топорик-томагавк сжимаю, Балуйчик копьё наперевес.
- Стойте, бледнолицие койоты! - говорю. - Как смеете топтать прерии команчей - сынов Великого Маниту?
Я им на полном серьезе внушаю, что дальше нельзя, а Евдокимчику всюду театр блазнится:
- Как здорово! Как интересно! Ну, вы даёте!
И лезет напролом. Долезся. Гошка ему тупым концом копья как задвинет в пах, толкнул ногой, зажавшегося, на землю, ржавый гвоздь в лоб нацелил:
- Ты что, шакал трусливый, о двух скальпах?
Вовка обиделся, а мальчишки попятились.
Отступили. Устроили стоянку неподалёку. Только какой там бивак - у них и спичек с собой не было. Сидят, совещаются, нам кулаками грозят. Собаки бледнолицие!
Нашли какие-то дубинки, пошли на приступ.
Гошка копьём орудует. Я к томагавку головню в левую руку добавил. Отбились. А Евдокимчика, самого настырного, в плен забрали. Связали ремнями, у костра бросили - и ну плясать ритуальные танцы кровожадных команчей.
- И-го-го! - вопим. - И-ги-ги!
Потом пытать его стали. Орёт Вовчик на всю округу, а мы ему вторим. Витька Серый издалека:
- Отпустите, а то за Юркой сбегаю.
Ну, не дурак ли? Ни грамма фантазии.
Вовку мы развязали не потому, что испугались - картошка испеклась. Сидим втроём, уплетаем, а тем грозим:
- У-у, шакалы! Только суньтесь.
Наелись. Картошка осталась. Куда девать? Ладно, подходите, жрите: команчи - народ добрый.
Примирились. Сидим одной гурьбой. На небе закат догорает, в костре угли перемигиваются. Тут я и поведал свою мечту - мол, хочу в лесу шалаш поставить и из дому удрать. Все сразу вдруг оказались обиженными домочадцами, у всех нашлась причина покинуть родной чертог.
У меня были готовы четыре версии дальнейших действий - по числу сторон света. Если двинутся на запад - там густые смешанные леса: берёзы, сосны, осины, лиственницы даже есть. Можно шалаш поставить - лесины кругом воткнуть, верхушки связать, травы накосить и обложить - чем не вигвам.
Если пойти на юг - упрёшься в военный аэродром. А ещё раньше - самолётная свалка. Мы бывали на ней с отцом. Там, кроме брошенных истребителей, траншеи понакопаны - наверное, для учений: войны-то не было в наших краях. Накрыть одну такую сверху, печку поставить, трубу наружу - чем не землянка.
С севера болото подступало. Можно лабазу какую-нибудь обжить. А ещё лучше - лодку угнать или найти брошенную (и такие бывают), палки к бортам прибить, толью покрыть, и, пожалуйста, - готов плавучий дом.
На востоке была деревня Петровка. Там жили мои дед и бабка. Старенькие. В углу их огорода, у самого озера покосилась брошенная баня. Можно её оккупировать - ни за что не догадаются. Днём отсыпаться, а ночью по садам и огородам рыскать, погреба потрошить. Ещё церковь там заколоченная стоит. Можно в ней приютиться, если нечистой силы не бояться. По слухам, между ней и бывшим поповским домом (школа там была после) существует подземный ход. После революции попик там сокровища церковные зарыл - иконы и утварь всякую, золотую.
Известие о кладе более всего вдохновило моих друзей - собрались нагрянуть в Петровку немедля. А мне хотелось проработать, испытать все варианты, и именно в озвученном порядке. Заспорили.
А темнота уже подкатывала со всех сторон. Где-то на болоте протяжно завыла выпь. Ночная ласточка, а может, летучая мышь пискнула над головой. Жутко стало, и мы засобирались домой.
Несколько дней откладывали свой поход. Дело было - оружие готовили. Когда собрались - у всех луки со стрелами, копья, ножи.
Пошли на запад, в лес - по первому моему варианту. Но сглупили. Нам бы крадучись, тайком от посторонних глаз. А мы полем шли - никого не видели, ни от кого не прятались. Стреляли по сусликам из луков. Ягодами лакомились. Набрели на коровий череп обглоданный. Заплясали вокруг - будто это мы его того, оторвали и обглодали. Наши первобытные ужимки привлекли стороннее внимание. На опушке леса бугрился нарытыми берегами канал. Вели его когда-то для осушения болота, да и бросили у береговой черты. В лесу он кустами зарос, ряской затянулся. А в поле - ничего: вода чистая, голубеет под солнцем от медных солей. Отличная купалка! Только берег глинистый, иссохшийся - весь в трещинах и камнях. С отцом как-то подъехали, он к воде подойти не может: камни режутся, колются - отвык уж босиком шастать. А я ничего - искупался.
Вот в этих холмистых берегах затаились извечные наши враги - пацаны Чапаевские. Только мы подошли, они как выскочат.
- У-гу-гу! А-та-та! Бей их! Хватай!
Нам бы бой принять - победить или погибнуть со славою. А мы позорно драпанули. Никто не преследует, а мы чешем без оглядки. Впереди Витька Серый, последним Гошка. Это понятно - куда ему хромому за нами. Добрались до известного костровища, заспорили. Серый на меня поехал:
- Какой ты вождь - улепётывал, как трусливый шакал!
- Так ты же первый сыпанул, - защищаюсь.
- Без разницы. Ты должен быть примером храбрости для нас всех. Долой труса-вождя! Переизберём его, ребята.
И переизбрали. Гошку выбрали, за то, что он последним бежал. Балуйчик в лидеры не рвался, но в образ краснокожего вжился основательно - видимо литературку какую подчитал. Поднялся, ладонь перед собой.
- Хау, братья, говорить буду.
Все разом примолкли - красиво у него получалось.
- Великий Маниту учит детей своих: нельзя избирать нового вождя, пока жив старый. Быстроногий Олень (Гошка кинул взгляд на Витьку Серого) должен вызвать Мудрого Волка (он чуть склонил голову в мою сторону) на поединок и убить его или погибнуть сам.
Я бросил взгляд на Серого и усмехнулся. Тот съёжился. Гошка продолжал:
- Но команчей очень мало осталась в наших прериях, чтобы мы могли позволить им гибнуть от собственных томагавков. Как же поступить?
Гошка простёр руки к небу и голову запрокинул.
Красиво, чёрт возьми! Просто египетский жрец. На худой конец - индейский шаман.
- Великий Маниту говорит мне: пусть вождём команчей становится воин, у которого больше всех подвигов.
Потом Гошка сел и объяснил, как вести учёт этим самым подвигам. Орлиными перьями: просто разукрашенное перо "ку" - за простой подвиг; с красным кончиком - "гранку" - за великий.
Орлиных перьев нам, конечно, не достать, но можно разукрасить петушиные.
Мы тут же, не отходя от кассы, присудили Гошке "ку" за то, что бежал последним с поля брани. А я бы и "гранку" не пожалел за мудрость. И ещё, кликуха Мудрый Волк мне понравилась. Серому тоже - Быстроногий Олень. Тут же Гошку окрестили Твёрдым Сердцем. Вовку Нуждина - Отважным (ой ли?) Бизоном. Вовку Евдокимова - Маленький Брат. Он не возражал. Впрочем, Гошка добавил: воинские звания можно менять в зависимости от обстоятельств и поведения каждого. Откуда что взял - я просто диву давался.
Следующий поход был не более удачливее первого.
Твёрдое Сердце вёл нас на запад, в дикие леса. На голове его красовалось разноцветное перо - единственное на всё племя. Учитывая горький опыт прошлого, шли полем подальше от канала и болота, поближе к кладбищу. Поляна - самое уязвимое место: здесь мы как на ладони, всем видны. Другое дело лес - там за любым кустом схорониться можно, там мы у себя дома.
Врагов пока не видно. А вот колодец у кладбища усмотрели. День жаркий - почему бы не попить? Подруливаем. Издали не заметили, а подходим - мать чесная! - бычара огромный, не иначе племенной. Поднимается, головой вертит, копытом землю бьёт, ревёт утробно:
- У-у-у! Запорю!
Думаете на привязи? Да где там - свободен, дик, ужасен. Доблестные команчи сыпанули без оглядки. Впереди, конечно, Быстроногий Олень. Последним - Твёрдое Сердце. Побежал он, повинуясь общему порыву, а потом остановился - куда ему от быка в чистом поле учесать. Встал намертво, томагавком машет - быка отгоняет. А тот круги наматывает, рогами целит и всё никак не решится на последнюю, губительную для Гошки атаку. Тут я к нему присоединился. Игры играми, но как друга бросишь в беде настоящей. Копьё выставил. Оно быку что-то напомнило, и круги его стали шире. Потом подпрыгнул, боднул рогами воздух и галопом к колодцу - то же мне, телёночек! Преследовать мы его не стали. Пот холодный утёрли, смотрим, где ж команчи храбрые - их и след простыл.
После этого приключения неделю не собирались. Тем стыдно, носа не кажут. А мы с Гошкой уйдём за "гору", костёр палим, картошку печём - скучно вдвоём. Потом подваливают, да не втроём - четверо. Пашка Сребродольский в нашем классе учился. Когда мы с Рабочими выясняли отношения, он активно против нас дрался. А теперь на Бугор переехал. С Нуждой он и раньше дружбу водил. Вот тот его и притащил.
Уж если кто и был внешне похож на индейца, так это Пашка, точно. Нос крючком, скулы в желваках, походка рысья. Пришёл не с пустыми руками, с луком - но с каким! Был он сделан из лыжины, с такой убойной силой, что - мама дорогая! И стрелы у него не камышовые - деревянные, и наконечники к ним - не копьянки из жести - гвозди без шляпок, а на другом конце - оперение.
- Мой брат, Ястребиный Коготь, - представил его Нуждасик.
Пашка отрепетированным жестом приложил кулак к сердцу, а потом распростёр его ладонью перед собой:
- Хау, Великие Братья.
Серый с Евдокимовым свои задницы к костру - как ни в чём не бывало, да ещё спорят. Гошке "ку" за то, что от бешенного бизона не побежал, а мне - "фиг на постном масле".
- Ведь я же вернулся, - горячусь. - От меня бычара и драпанул.
- Ты сам драпанул - мы видели.
- Два "ку" заменяется одним "гранку", - важно заявляет Гошка.
Тут Отважный Бизон вываливает из кармана свои богатства:
- Жертвую для племени.
Действительно, то были настоящие богатства - две курительные трубки и мундштук к ним наборный из разноцветного стекла. Одна трубка из слоновой кости выполнена в виде медвежьей головы, другая железного дерева - в виде кокосового ореха. Трубки тут же набили сухими листьями и пустили по кругу, а Бизону единогласно присудили два "гранку". Он стал вождём и заважничал. Позднее я узнал, чего ему стоил этот пост. Была у них дома книжка А. Волкова "Урфин Джюс и его деревянные солдаты". Уж как я ни просил её почитать, Вовка упирался:
- Не моя - братова.
Читал урывками, пока в гостях бывал. До середины дошёл, тут её Отважный Бизон и променял на трубки. С кем менялся, не сказал, как ни пытал.
Вовка мудрым был вождём. Прежде, чем выступить, держал совет. Всех слушал, ни с кем не спорил. А потом спрашивал Пашку:
- Как пойдём, брат?
- Прямо.
Ястребиный Коготь был везунчиком. По его совету мы шли прямо и без всяких приключений добирались до опушки.
В лесу отыскали отличное место для вигвама. Две огромные лиственницы, смыкаясь кронами, служили форпостом: ветви толстые, пологие, частые - отличный наблюдательный пункт. Далее густые заросли клёна - не продерёшься. Да и кому была охота - ягод здесь не было, грибов таких, "подклёновиков", Природа ещё не сотворила. С этой стороны место безопасное от ягодников и грибников. Среди зарослей - поляна, а в её центре густой-пригустой куст тальника. Как лилия распустившаяся: по краям густо, внутри пусто. Мы там немножечко томагавком почистили, топчаны соорудили. Бечёвкой по периметру стволы подтянули - стены получились. Кроны сомкнулись - крыша непротекаемая. Жилище - Робинзон отдыхает.
Маленький Брат обнаружил это место - ему "ку" в награду. Быстроногий Олень бечёвку дома спёр - ему тоже "ку". Остались мы с Пашкой не "кукованные". Ястребиный Коготь не переживает - правая рука вождя - ему первая затяжка из Вовкиных рук. А мне обидно - не я ли всё это придумал? Хоть бы за идею пёрышко сунули.
Сунули. За победу в состязаниях на твёрдость характера. Нуждасик - вождь, он руководит и судит, а остальных по очереди к столбу пыток. Встаёт мужественный команч к сосне, воины палки в него швыряют. Одна хряпнулась над головой, а я и не вздрогнул. Признал меня Отважный Бизон победителем соревнований и присудил "ку". Появилось первое перо в моих волосах.
А жизнь первобытная всё продолжалась.
С лиственниц - поста нашего дозорного - хорошо проглядывалась лесная дорога. Изредка появлялись на ней пешеходы - грибники с ягодниками. Или телега лесника протарахтит. Или велосипедист какой прокатит. В дозор по очереди ходили (кроме вождя, конечно), но ни сойкой пропищать, ни кукушкой прокуковать, ни петухом, на худой конец, прокукарекать никто толком не умеет. Два пальца в рот - и весь сигнал. Заметили - от свиста этого разбойного втягивал голову велосипедист проезжий и нажимал педали. Лесник подбирал вожжи и начинал тревожно озираться. Грибники, те вообще прочь пылили, без оглядки.
Мы всё нападений ждали на вигвам наш, готовились, с кострами осторожничали. А получилось, что свистами разбойными отвадили любопытных от этих мест. Ну и, возгордились - в набег всем захотелось: бледнолицых по лесу погонять, их сады дачные выпотрошить. У меня другие планы были, их и озвучил на Великом Совете, пуская дым изо рта и протягивая трубку соседу:
- Храбрые сыны Великого Маниту! Бледнолицие собаки провели канал по нашим землям. Они хотят осушить Великое Займище и окончательно сгубить родную нашу природу. Мы должны знать планы белых собак и разведать, как далёко они прорыли свой подлый канал.
Возражал мне Гошка - уж так ему хотелось пошарить по садам. Там ещё виктория должна была остаться, малина спела, вишня дозревала....
- Мы прогнали бледнолицых из наших лесов, - сказал Твёрдое Сердце. - Время напасть на их жилища и спалить все дотла.
У-у, какой поджигатель!
- Мой брат выдаёт желаемое за действительное, - заявил Ястребиный Коготь, пустив клуб дыма и сплюнув в костёр. - В дубравах рыщут бледнолицые охотники, а мои мокасины требуют украшений. За скальпами, друзья!
- За скальпами! - сказал Маленький Брат.
- За скальпами! - кивнул Быстроногий Олень, принимая от него трубку.
Я не сдавался.
- Найдя исток Великого Канала, мы узнаем Великую Тайну бледнолицых. Мы разгадаем их замыслы и сможем уберечь наше Займище от осушения.
- В котлах наших пусто, - настаивал Твёрдое Сердце. - Наши дети, наши скво плачут от голода.
Сказал так убедительно, что вождь бросил взгляд за плечо - уж не плачет ли кто действительно в нашем вигваме? Потом Отважный Бизон не спеша выбил о колено пепел из трубки - что означало окончание Великого Совета. Он поднялся, простёр ладонь над костром, а потом развернул её - будто птицу послал ввысь: гонца Великому Маниту.
- Закройте рты и готовьте оружие. Мы идём к истокам Великого Канала.