В феврале 2015 года на окраине Лондона умер глубокий старик-австралиец. Вместе со снегом город всё чаще окутывали густые туманы, пропахшие бензином, угольным дымом, запахом соли и йода с моря, и весть чем ещё. Душа старика отправилась, видимо, в жаркую Австралию, немало постранствовавшая по тем местам, когда тело ещё было крепко и молодо. Пожалуй, никто, кроме родных, не заметил печального события, мало чем примечательного на фоне шумных событий и массовых трагедий очередного непростого года. Сам город - необозримо раскинувшийся вширь и рванувший ввысь вершинами супер-небоскрёбов, и был, собственно, главным событием, перед которым любые трагедии и повороты человеческих судеб смотрелись мелочной суетой, не стоящей внимания даже какой-нибудь третьесортной газетёнки, не говоря уже о Всевышнем, и так уже перегруженном заботами о сильных мира сего.
Старик когда-то был известным миру писателем, воевавшим против фашистов во вторую мировую войну, и после войны целиком посвятивший себя делу защиты мира во всём мире, а не только в пределах доброй старушки Англии. Его сравнивали самим Хемингуэем, да мало ли ещё с кем сравнивали, только он сам не желал ни с кем тягаться славой, тихо, мирно создавая честные и мужественные книги о жизни людей современного ему века. Печатали местные издательства скупо, небольшими тиражами, несмотря на необычайный успех и огромные тиражи в Восточной Европе, и даже в России, где совсем недавно начали выращивать кукурузу на снежных сибирских просторах, а сам президент с башмаком в руке обещал показать всем Кузькину мать (отца Кузьки видимо уже замучили к тому времени в сталинских лагерях), но к иностранному писателю относился хорошо и частенько приглашал его отдыхать со всей семьёй в лучших южных санаториях Советского Союза. И тот приезжал, с тихими, воспитанными детьми и скромной супругой, расписываясь в гостиничных книгах типичным английским именем - Джеймс Олдридж.
У нас Олдриджа называли одним из величайших писателей современности, каковым он и был на самом деле, демонстративно игнорируемый ведущими западными издательствами. Критика прилепила к нему ярлык ?левого?, и многие политиканы разного толка были бы рады, если бы не было ни книг, ни его самого - слишком уж хлёстко и бескомпромиссно описывал он окружающую действительность, особенно выкладываясь в публицистике, охотно публикуемой советскими журналами. Олдридж и сам иногда слегка иронизировал по поводу сложившегося положения ?чужого? среди своих и ?своего? среди чужих. В писательских кругах ходила то ли история, то ли байка, как Олдридж, не зная русского языка, потерялся на московских улицах и обратился к постовому милиционеру с вызубренной на русском фразой: ?Я - заблудившийся английский писатель, укажите верную дорогу...?. На что милиционер тут же ответил: ?Пройдёмте, товарищ Хемингуэй!?.
Когда вышел фильм ?Последний дюйм?, снятый у нас по его рассказу, советские зрители штурмом брали кинотеатры, по несколько раз пересматривая понравившуюся ленту. Успех был колоссальный. Джеймс подумывал перебраться в страну ?развитого социализма?, но какие-то нюансы удерживали от решительного шага: он верил, надеялся и сомневался в правильности такого шага. Да и как жителю западной цивилизации было решиться на переезд в полунищую страну, латавшую лозунгами и идеологией серьёзные прорехи в суровой социалистической действительности, с обоснованной тревогой вглядывающейся в будущее. Олдридж бы и сам себе никогда не признался, что так дружески отнёсшаяся к нему страна желаемое выдаёт за действительное, а потому может рухнуть в любой момент. Жена и дети более непосредственны, с лёгким оттенком снисходительности реагируя на советские ?изыски?. Чего стоит один комментарий жены писателя - Дины Олдридж, оставленный в гостевой книге дома-музея А.П.Чехова: ?Особенно мне понравились здесь веранда и балконы?. Читай между строк: ?Да, показуха в России удаётся лучше всего, а хвалить-то и нечего...?. Даже хвалебная и высокохудожественная запись мужа здесь же, рядом, не спасает. Но предпочли не заметить. Оттого и нет подробных биографий Олдриджа, чтобы, не дай Бог, не всплыло очевидное, взамен притянутого за уши парадной идеологией. Все исследователи его творчества старались ограничиться перечислением заслуг в культуре, и никто не решился копнуть глубже.
Олдриджи держались обособленно, проводя большую часть времени на море, исследуя в аквалангах подводный мир крымского побережья, их часто можно было встретить выходящими из воды где-нибудь в Ялте или Алуште. Иногда Джеймс занимался археологическими раскопками, очищая от глины какие-нибудь древние черепки и рассуждая об их ценности для всего цивилизованного мира. Это был такой спектакль, в котором талантливый и большой писатель старался не свалять дурака и не упустить неожиданно свалившуюся на него удачу. И он держал марку до последнего, пока не оказался не нужен развалившемуся на части государству, а своей стране нужен лишь как живой пример оставшегося не у дел сторонника социализма.
В 1984 году Олдридж делает последний ход в качестве большого друга социалистического государства. Он уже догадывается, что другой такой возможности уже и не предвидится. Писатель устраивает обширную выставку книг английских писателей в русских переводах, изданных в СССР. Выставка прошумела по всей Англии, - по просьбам многочисленных любителей литературы её провели течение года ещё в нескольких городах. Дальше оставалось рассчитывать только на себя и свой талант.
В последние годы жизни Джеймс Олдридж пишет преимущественно детские книги. Одна из них - повесть ?Девочка из моря? даже получила престижную премию. Но это был тщательно прорисованный закат дерзнувшего когда-то на мировую славу, непокорного и непокорённого писателя, истинного художника своего времени и во многом провидца, попавшего в сети исторических обстоятельств.