Агнин, Андрей : другие произведения.

Меченый ангел

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

Меченый Ангел

МЕЧЕНЫЙ АНГЕЛ. Евдокия проснулась сразу, как от толчка, минуя смутное и нерезкое дремотное состояние. Был сон - и не стало его в единый миг. Просто старушечье сердце отсчитало положенное число ударов и привычно екнуло, давая знать, что назначенное время пришло. Евдокия всегда просыпалась в этот час с тех пор, как однажды таким же предрассветным утром уснул Миша. Он уснул так тихо и спокойно, что она еще долго сидела рядом с ним, баюкая. А потом, после, каталась по полу, завывая и вскрикивая истошно и тягуче, когда ум ее возвращался в бессмысленном повторении слов колыбельной песни. С того самого дня она не могла просыпаться позже, может быть, оттого, что рассудок ее стал тогда каким-то иным, отказываясь иногда повиноваться ее воле, и двигаясь куда-то сам, своими потаенными дорогами и за своими непроглядными целями. Она поднималась, возилась нешумно и почти бессмысленно, делала какие-то мелкие дела, дожидаясь пока на улице посветлеет и можно будет выглянуть на двор. Часто она садилась у окна и смотрела, как начинает оживать после ночного затишья окраина. Евдокия жила сама в низкой саманной завалюшке рядом с конечной остановкой автобуса. Люди спешили на работу - кто раньше, кто позже - и Евдокия любила смотреть на них, когда они проходили мимо ее окна. Люди проходили мимо, не заглядывали к ней, редко кто посматривал в сторону земляной хатки, но Евдокия не обижалась на это. Пусть их, - рассуждала она, - живут себе, торопятся куда-то, и то хорошо, и то уже вроде как не одна я. Иногда к ней наведывался бывший квартирант - Иван, он жил у нее с полгода, пока не перебрался в свое шоферское общежитие, но не забыл после и заезжал время от времени помочь переделать дела, несподручные уже самой Евдокии. Он приезжал на служебном "уазике" с каким-то очень длинным словом на боку, приезжал и оставался часа на два, на три. А потом опять исчезал надолго: работа у него, да и жениться, кажется , надумал. Невесту Евдокия не видела, но шаг этот одобряла заочно: не дело мужику холостовать после тридцати. В последний раз Иван был недели три назад, и потому Евдокия ожидала, что вскорости он должен был объявиться. А кроме Ивана у нее никого и не было давно. Так давно, что иногда Евдокии начинало чудиться, будто она вовсе всегда была одинокой на весь свет. Хотя нет, где-то там, на окраине памяти всплывала незатейливая история, по-видимому, относившаяся к ней - к Евдокии, но история эта с течением времени все сильнее становилась похожей на предание, на чью-то легенду. Евдокия помнила, как когда-то была молодой, как у нее был муж, как они жили в маленьком рабочем поселке невдалеке от Мариуполя. И как потом грянули какие-то большие переселения и стройки, и они с мужем подались сюда, в зауральский новый мир, который предстояло построить, чтобы после в нем могла начаться другая, совсем иная жизнь. После же была война, и мужа по счастью не взяли. То ли по здоровью, то ли по броне, как нужного заводу специалиста. Токарь он был, пятый разряд. Так вместе всю войну на одном заводе и отстояли: он у станка, а Евдокия пособницей в соседнем цеху. Образования у нее вишь не хватало, вот и приходилось где-чего перехватывать; работать-то всем надо было. Жили в бараке тогда, как все и вместе со всеми. Это уж после победы, года через четыре, муж присмотрел эту хатынку, да и выкупили ее у какой-то бабки. Сын у той, слышно, женился где-то на фронте, остался у жены и старуху к себе забирал. Так что сошлись недорого и уладили все быстро. Жизнь катилась все больше в гору: дом свой появился, мужа прочили в бригадиры, и Евдокия нашла себе занятие - нянчила двойню главного инженера. Жена у того тоже грамотная и занятая была, вот и нанимали себе няньку-домработницу. Евдокии нравилось ходить за карапузами, охранять их и пестовать. как родные стали. А там уж и свой - Миша - не задержался сильно. Тут и начала ощущать Евдокия, как приходит ее счастливое время. все одно к одному складывалось и показывало на то. И порушилось все почти разом за неделю до того, как Миша проклюнулся. Правда, Евдокия не знала ничего: не сказали ей, боялись, оно понятно, говорить такое, когда вот-вот... Мужнин товарищ пришел, принес фрукты и в записке написал, что перебросили там многих ( и мужа вместе со всеми ) в соседнюю область. Что-то там случилось такое авральное, что в ночь всех подняли, и туда. Еле успел, мол, весточку вот передать; на месяц уехал, не больше. Куда, что, - разве скажут? заводы, поди, все секретные-оборонные. Это уж потом - как вышла из роддома да домой приехала - сказали ей, какая это была командировка. Наладчик это был: спьяну на работу вышел и наладил станок... болванка прямо мужу в грудь. Схоронили от завода, наладчика того засудили, а толку... Убивалась Евдокия, пока молоко не пропало от этих мучений. А поглядела, как дитя без молока страдает, зажала себя, как в тиски какие. Ничего, снесла все, только поседела вот, да и то сказать, странно как-то поседела - одной половиной, будто отметина на волосах осталась. Меченая будто. С тех пор в косынке приучилась ходить да в платке пуховом зимой. А молоко так и не появилось, искусственником Миша вырос. С того и слабый был, наверное, болезненный. С того, да еще с пенсии за мужа: разве вытянешь на нее вдвоем. Евдокия тогда сама осунулась, да ей-то что, лишь бы он - кроха эта - здоровехонек был. Один он у нее оставался, больше и цепляться на этом свете вроде как не за что, кроме как за Мишу. Сама болела, ух и боялась она тогда, чтобы не оставить его одного: детства своего сиротского нахлебалась, хватит, нечего ему такую же долю узнавать. Мысли эти - они, может, и не давали подойти старухе с косой-то. Они, да вот еще Господь надоумил хозяйство мелкое завести: кур-гусей десяток. Огород тоже летом, да и зимой в подмогу был. А как Мишу в школу отправила, то и сама опять в няньки подалась: все копейка лишняя была. Да только сколько и поработала-то? Миша - он чахлый был, простужался и болел часто. Врачиха районная все ангину или еще какое ОРЗ признавала. Лечила она его, выздоравливал как будто, а через неделю-другую заново все. Первый класс с горем пополам перевалили: учился Миша неплохо, только из-за простуд своих в школу редко ходил. А во втором под октябрьские заболел снова, тихо как-то заболел, без жара, кашлял только много. Сводила она его опять к врачихе за ангиной да таблетками-порошками, а через неделю он и затих совсем... Врачиха та заведующую позвала, одна боялась что ли? А заведующая прочитала как заключение и сказала Евдокии: "Что ж вы, мамаша, за сыном не смотрели? Легкие ведь у него сгорели все..." Ну кинулась она тогда на врачиху, морду ей расцарапать успела, пока отняли. Шуму скандалу было. Кто милицией грозил, кто психушкой. Однако ж не стали ничего, а сама Евдокия тоже не подала: разве отсудишь что? Открестятся, а сына уже нет... Пришла она домой, а дом-то стылый, два дня не топленный. Легла и вставать никуда не хотела. Спасибо, бабка соседская заглянула. Учуяла ее беду. Сердцем, или чутьем каким. Говорили много они о своем, о бабьем, плакала Евдокия и в голос и так, а та ее утешала. В общину после отвела, тоже сильно помогло это. Евдокия и не знала, что на их кулюшке рядом совсем дом молельный. Адвентисты там собирались; их тогда вокруг гоняли - и милиция и свои. А Евдокии поначалу вовсе все равно было - адвентисты, или кто еще. Люди там были. Много, и все тихие, будто горюет каждый о чем. И легче от своего горя делалось, когда рядом с ними. Об религиях Евдокия никогда особого понятия не имела и сразу не очень-то и потянулась к крестам да образам. Это уж потом, после как открылось ей что. Тихо стало вокруг, спокойно, как если после дождя да с туманом - ясное солнышко и дорога неспешная. Вдаль куда-то и вверх. Жизнь от этого не то чтобы посветлела с лица, но стала все ж возможной, чтобы жить в ней. Так и жила: с общиной-сектой по вечерам, да сама с собой целый день. И себе домой завела иконки. Небольшие совсем, чтобы только чувствовать их присутствие, а с ними - и Его. Молилась она нечасто и не придавала этому особого мнения. Только когда подходило изнутри, распирало и требовало, - Евдокия вставала перед образами и говорила Ему. И не по-книжному подчас, а по-своему, как ближе понимала она тот разговор. И казалось ей, - слушают ее, слышат и не оставят без утешения. Надо только переболеть теперь, перетерпеть и заслужить терпением утоление. И тогда оно наступит всенепременно. Тогда не сможет не наступить. Зная свое грядущее облегчение, Евдокия забывала о себе и жалела остальных людей, тоже не имеющих хорошей доли. Окраина растила их, женила, давала детей - и отнимала, отнимала, отнимала. Отнимала иные пути, кроме этого - всегдашнего и размеренного; отнимала надежды, мечты, тех же детей и по крупицам по ломтикам - здоровье и жизнь. Так они и старились и умирали на этой окраине, и Евдокии было жаль их всех потому еще, что они сами забывали жалеть друг друга и делались оттого - Евдокия видела это - только более несчастными. Они уже не сумели бы прожить где-то еще, кроме этой окраины. Окраина залезала и в них, проникала в их души, и тогда они и в душах своих на окраины и жили там, отгораживаясь от самих себя и прячась за заборами и воротами и собаками на цепях. Евдокия всем сердцем хотела для них иной доли, но не в ее силах было что-то поменять. Только молиться за них и только пожалеть. И это было так созвучно ей, это было настолько ее, что она не могла не отыскать в своих чувствах Его промысел и волю. Она увидела себя однажды ангелом, специально для этой цели оставленным на земле: охранить, заступиться за всех своей жалостью к ним, благословлять их - каждого - и нести им себя, незаметно и нечувствительно. А вся предыдущая жизнь оказывалась школой, горькой учебой, необходимой, чтобы суметь стать этим самым незаметным ангелом-хранителем. И чудная седина была здесь, словно специальная отметина, знак принадлежности к особому небесному отряду. Евдокия никогда никому не говорила об этом, поскольку знала, что миссия ее тайная и можно все разрушить невзначай одним словом. Она должна была просто жить со своим ощущением, просто хранить его постоянно и надежно и дарить незаметно всем встречным людям. С тех пор у нее и появилась привычка смотреть из окна на проходящих людей, когда выдаваласаь свободная минута. Глядя на них, она сообщалась с ними и несла им свое заступничество и охрану. Люди проходили мимо, не замечали ничего и уходили дальше, осененные ею. Евдокия была счастлива подчас такой своей необходимостью этому миру и служила ему верно и исправно, как пес, стерегущий покой спящих хозяев. Чаще всего ей удавалось посидеть у окна в самые ранние часы, пока ее собственное хозяйство досыпало в курятнике, дожидаясь восхода солнца. Люди в это время уходили на работу и делались нервными и торопливыми. Они шли сосредоточенно, устремленные в себя и какие-то свои, одним им понятные мысли, которые надо было додумать непременно сейчас, иначе может случиться непоправимое опоздание. Иногда они срывались на бег, теряя нить своих рассуждений, чтобы снова вернуться к ним, успев в отходящий автобус. А потом и сам автобус проезжал мимо окон Евдокии, и она прощально глядела ему вслед. Вечером автобус выплевывал людей обратно, и они шли по домам, чтобы дожить в них до следующего утра. А утром после рабочих на улице появлялись школьники - те, кто учились в первую смену. Стайками и поодиночке они семенили мимо, и никогда не было ясно, торопятся они, или вовсе даже нет. Вот идут, почти срываясь на бег, но - заметили что-то в луже и застряли надолго, чтобы потом опять бежать. Детство не знало размеренного шага; Евдокия любовалась на мальчишечьи перебежки-переклички. После того, как проходили школьники, Евдокия вставала от окна и начинала заниматься нехитрым подворьем. Она не запоминала тех, кто проходил перед ее окнами. Их было много, и они менялись. Все же некоторые из них обращали на себя ее внимание, и она начинала узнавать их после, кого по одежде, кого по походке особенной. А тот парнишечка, мальчонка тринадцатилетний - он заметился ей потому, что всегда бежал в школу со своим портфелем наравне со взрослыми, а то и пораньше иных. И был такой серьезный, будто ощущал свою раннюю важность. Он сразу приглянулся Евдокии, только она никак не могла понять, зачем же он в такую рань в школу ходит. И не один раз, а все время, почитай. Евдокия спросила соседку, та долго не понимала, о ком ее спрашивают, но разобрались-таки. Этот парнишка ходил в какую-то совсем специальную школу с математическим или каким еще уклоном - соседка того не знала. Знала она только то, что ездить ему аж через весь город и зовут Сережей. Сердешный, как мается-то, наверное, сетовала про себя Евдокия, видя в очередной раз Сережу, спешащего спозарани со своим неизменным портфелем. Когда получалось Евдокия встречала его, но так было нечасто: ведь возвращаются из школы всегда в разное время. Евдокия привыкла видеть его почти всегда и начинала тосковать и волноваться, если случалось так, что несколько дней он не проходил, или она отлучалась в это время от окна, или как-нибудь еще они на находили друг друга. Чем-то вдруг он напомнил Евдокии Мишу, чем - непонятно. Да она вообще не могла бы теперь уже сказать, похожи они, или нет. Мишино лицо было всегда как-будто рядом, закрой глаза, и вот оно,- но нет, никак не сравнить с другим, оно тогда вдруг теряется сразу, как в тумане, и уходит, уходит. Но чем-то они были похожи, Евдокия поверила в это, а поверив, полюбила этого парнишку. И однажды подумалось ей, будто все так случается потому, что верно она разгадала свое назначение на этом свете и искренне исполняет его. И за это ей дан этот мальчик, почти второй сын. И она раскроет свои крылья над ним и будет держать их так, оберегая, пока не выйдет срок идти на ответ и докладывать о своей невидной земной работе. Этот мальчик был послан ей теперь, чтобы еще раз она проявилась перед Ним и чтобы Он бесповортно утвердился в ее преданности. ...Евдокия проснулась сразу, как от толчка, минуя смутное и нерезкое дремотное состояние. Был сон - и не стало его в единый миг. Просто старушечье сердце отсчитало положенное число и привычно екнуло, давая знак, что назначенное время пришло... Медленно, как из тумана, выплывали всякие мелочи, которые задавали описание нынешнему начинающемуся дню. Было лето, и потому уже светало несмотря на то, что рань еще стояла нехоженная. Была суббота, и значит, никто не пойдет мимо окон спозаранку, разве что ошалелый, или вконец замороченный жизнью. Суббота, - а по субботам все собирались вместе в молельне, и сегодня соберутся, о можно будет туда сходить на вечер. Евдокия встала, оделась неспешно. Ветшало платье, пора бы и об обнове подумать. Сходить в ближайший промтоварный, может там сыщется что. А это уже и для двора годится еле-еле. Заглянув на себя в зеркало, Евдокия вспомнила о своей седине и надела косынку. Волосы упрямо не хотели седеть дальше, и эта отметина была видна даже издалека. Одевшись, Евдокия пошла проведать своих дурочек-хохлаток и хромого петушка. Те сидели мирно за запором, ожидая, пока их выпустят на волю. Евдокия открыла им дверь и засыпала зерна, отдав заодно остатки булки, которую она купила вчера. Купила и обманулась: булка оказалась пресной и безвкусной, не чета даже простому хлебу. Куры в этом деле были неразумные совершенно и булку клевали и крошили охотно. Оставив их за этим занятием, Евдокия прошлась вдоль грядок, углядывая, нет ли где какой неполадки в зеленой растительной жизни. Совершив свой утренний обход, Евдокия отметила для себя, что день начинается светло и обещает быть хорошим. После вчерашнего дождя и бури нынешнее утро извинялось будто за своего старшего братца: небо исходило пристальной синевой, а солнце еще только едва показывалось на северо-востоке и краснело стыдливо. Евдокия вернулась в дом, собираясь позавтракать, спокойная за хозяйство, за огород и за весь приходящий день. Она не любила завтракать плотно. С утра выпивала одно-два сырых яйца и стакан горячего сладкого чая с хлебом - это был ее привычный завтрак. Когда она баловала себя и покупала масло, наступал почти праздник, и чай тогда пился с натуральным бутербродом. Нынче масла не было, и булку пришлось отдать курам, но оставался завчерашний хлеб. Евдокия прошла к плите, зачерпнула банкой воды из стоявшей рядом фляги и поставила банку на стол. А потом достала из ящика и бережно размотала кипятильник на шнуре. Кипятильник выручал ее летом, когда кончался газ и баллон стоял у калитки в ожидании машины, которая эти баллоны меняла. Газ кончился два дня назад, по выходным его не возили - значит, до следующей недели жить на электричестве. Это уже не в первый раз так выходило. Кипятильник съедал, конечно, свою копейку, но уж деваться было некуда. Пока вода нагревалась, Евдокия выпила яйцо и надкусила чуть кусочек хлеба, политый растительным маслом и слегка подсоленный. Потом обождала еще немного, глядя в окно, но вода в банке не хотела шуметь. Евдокия решила для верности рукой проверить, греется вода, или нет. Банка была холодная совсем. Евдокия все вспомнила. Вчера же случилось это лихое ненастье: и дождь, и ветер хлестал, как оглашенный. И посреди всего этого светопреставления в доме погас свет. Она решила, что все из-за грозы: на подстанции часто отключали свет в грозу. Но дождь и ветер кончились, а света все не было. Евдокия обошла вокруг дома в палисад, где были провода до столба. В палисаде случился настоящий разбой. Гнилой тополь (просила вот все Ивана спилить, обещал, да не успел) развалился от ветра пополам рухнул на провода и выдрал их с мясом из-под карниза. И они лежали теперь беспризорные на земле, хорошо еще, что не схестмулись где. В палисаде нужно было заново теперь устраивать порядок: обломанная ветка безнадежно нарушила собой гармонию и ухоженность парочки грядок и небольшого цветника. Евдокия всплеснула руками, заохала, но ничего не поделаешь уже. Пошла в дом, надела калоши, варежки шерстяные и вернулась назад. Страшно было к проводам подходить, да ведь на грядки да цветы еще страшнее глядеть, пока они в таком разоре. Евдокия даже перекрестилась перед тем как взять провод в руки. Изоляция с него послезала от времени: как обглоданный стал. Ну да ничего, отнесла она их оба за забор, к улице, положила там так, чтобы недалеко от столба разметывались. А уж тогда и за палисад принялась. Да вечер настал, не успела все поправить. И сук этот унести не смогла - больно тяжел и неказист - только веточки поменьше обломала, чтобы в лицо не тыкались. Как она теперь все это забыла, - Евдокия не понимала. Сейчас совсем рано, часов шесть, наверное, не больше, а попозже надо будет к Грише сходить: он парень добрый и в токе смыслит, поможет наладить свет. А сейчас, видать, чай не про нас придуман. Евдокия доела-дожевала свой хлеб, запивая его водой из банки, и, посидев чуточку, решила пока что пойти опять оживлять порушенный палисад. Обогнув угол, и выйдя к палисаду, Евдокия заметила, что невдалеке от столба у самого забора с улицы к нему прибилось что-то светлое, но кусты смородиновые не давали разглядеть, что. Евдокия подошла поближе, глядя подслеповато, и раздвинула ветки. Там, за штакетником, запутавшись в проводах, и обнимая их почти нежно, лежал в белой летней рубашке Сережа. Видно с ночи или с самого позднего вечера, потому что лицо уже было синеватым, и кожа приобрела безжизненную дряблость... ...Христос смотрел на нее левой половинкой лица и щерился даже будто бы немного насмешливо, оттого что краска отставала, когда к ней подбирались первые огоньки. Евдокия стояла рядом и била что есть мочи богородицу о железный угол печи; икона не хотела трескаться, богородица молчала в ответ, и младенец не кричал от боли, а Евдокия все била и била иконой, и косынка сползла с ее головы, и волосы распустились и растрепались, и уходила оттуда, теряясь в подступающей белизне, ангельская отметина.


 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"