Акбуляков Ринат Данисович : другие произведения.

Сказка о зеленоглазой колдунье

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 7.87*4  Ваша оценка:


Посвящается Татьяне Дашкевич -

моей самой преданной читательнице -

в честь дня ее рождения

***

   Рыцарь был немолод. Глубокие морщины частой сеткой покрывали лицо, кое-где пересекаемые старыми шрамами. Но темно-каштановые волосы еще не успели подернуться серебристым инеем седины. Так что вряд ли ему было больше сорока. И шансов на то, что он доживет до седин, почти не было, поскольку жизнь еле-еле теплилась в израненном теле, готовая оборваться в любой момент.
   Улива с сомнением покачала головой. Нелегко, ох нелегко вытащить беднягу из лап смерти. Но не это смущало ее больше всего. Главная проблема заключалась в том, что рядом с рыцарем лежал сильно помятый щит со звездой, сжигающей своими лучами ветку омелы. Это был герб знаменитого Вагана, Истребителя Колдунов.
   Перед Уливой лежал человек, избравший своей целью уничтожение таких, как она. Самое правильное, что нужно было бы сейчас сделать девушке, это просто повернуться и уйти прочь. К сожалению, людям редко свойственно поступать разумно. Даже молодые лесные колдуньи, мудростью не уступающие седовласым старцам, порой, грешат этим. Улива очень много слышала об Истребителе Колдунов; в основном, о его яростной ненависти к чародеям. Когда она была еще девочкой, Ваган уже носил свое прозвище, и она часто вздрагивала, когда слышала это имя. Но теперь этот прославленный рыцарь лежал беспомощный у ее ног, совсем не такой страшный, каким он ей виделся в детстве. Его сильное тело было изранено копьями, одна стрела торчала в боку, и еще одна - в бедре. Кровавый след тянулся по траве с противоположного конца обширной лесной поляны, указывая, откуда он полз до того момента, как потерял сознание.
   Девушке не нужно было смотреть в ту сторону, чтобы понять, что же там произошло. Любой, даже самый слабый колдун почувствует в воздухе ярость только что закончившегося смертного боя. И Улива видела, что ни один из врагов рыцаря не остался в живых. Деревья еще трепетали, продолжая разносить неслышимое уху простого смертного эхо воплей и проклятий, звона оружия и предсмертных криков. А колдунья не относилась к простым смертным. Вот цокот копыт рыцарского коня, вот грозный окрик и насмешливый голос требует остановиться. Вот звон выхватываемого из ножен меча, свист стрел, храп умирающего коня, яростный рев, похожий на звериный рык, глухие удары, треск ломающегося дерева, отвратительный хруст костей, лязг железа, хрипы и стоны, мольба о пощаде, свист клинка и булькающий храп.
   Обычное дело - разбойники напали на одинокого рыцаря. И поплатились за это все до единого - восемь неподвижных тел, разбросанных по опушке и по лесу. Но эти восемь для Уливы были не просто разбойники. Именно они шесть лет назад глухой ночью сожгли ее лесную избушку. Вместе с матерью, которая не смогла выбраться на улицу, потому что разбойники предварительно заложили дверь бревном. Сожгли за то, что та отказалась им помогать, отводя глаза стражникам, постоянно охотящимся за этим лихим народом. Сама Улива выжила только потому, что ночевала не дома, а в шалаше на берегу лесного озера. Юной колдунье мечталось уснуть под пение русалок и увидеть вещие сны невиданной силы. Но русалки не пели в ту ночь. А когда она поутру вернулась к избушке, то не нашла там ничего, кроме головешек. Стояла жуткая тишина, молчали почти все деревья, напуганные огнем, и лишь робкая осина тихо кричала голосом матери: "Улива, доченька, помоги-и-и-и!"
   Юная колдунья тогда была еще слишком неопытная, чтобы отомстить разбойникам. Все, что она могла - это выследить их и запомнить. И готовить месть. Но то ли разбойники почуяли ее, то ли еще по какой причине, но через неделю они куда-то исчезли без следа. И Уливе волей-неволей пришлось думать о том, как жить дальше.
   Пришлось нелегко, но она справилась. Лишь иногда, оказавшись на поляне, где когда-то жила со своей матерью, девушка ощущала глухую тоску в сердце. Она глядела на молодой подлесок, постепенно поглощающий поляну, прижималась щекой к осине и горько плакала, словно наяву слыша крик матери.
   Разбойники все-таки вернулись и вернулись на свою погибель. Улива даже была рада тому, что ей не пришлось самой вершить правосудие. Что бы ни говорили, а колдуньи, в особенности лесные, крайне неохотно лишают кого-либо жизни. Кому как не им следовать законам природы, а та, как известно, не терпит бессмысленных убийств. Поэтому у девушки даже не возникло желания взглянуть на мертвых разбойников и насладиться местью. Все равно мать уже не вернешь, а разглядывать лица, пытаясь понять те ли это разбойники или нет, Уливе не было нужды. Колдуны запоминают кого-либо совсем не по внешнему виду.
   Неприязнь к врагу своего рода в Уливе боролась с восхищением перед бесстрашным воином, в одиночку сумевшим победить целую шайку разбойников. И, вдобавок, хотя девушка боялась в этом себе признаться, ей определенно нравился облик рыцаря. Пусть молодость Вагана уже прошла, но и стариком его назвать язык не поворачивался. Кто знает, может быть в тот момент, когда Улива все-таки отринула сомнения и склонилась над раненым воином, она подумала об отце, которого никогда не видела.
   Дела рыцаря были совсем плохи. Большинство ран не представляли серьезной опасности - кольчуга и шлем выполнили свою задачу. Но одной из стрел удалось пробить защиту и, пройдя меж ребер, зацепить правое легкое. Многочисленные раны на руках и ногах привели к большой потере крови, которая до сих пор медленно сочилась на зеленую траву. Нужно было во что бы то ни стало остановить кровь, а стрелой, торчащей в боку, можно было заняться позже.
   Улива села на траву рядом с раненым, положила ему на лоб правую руку, а левую опустила на землю ладонью вниз. Она ощутила, как силы покидают тело рыцаря, как его душа растворяется в воздухе, траве, земле и во всем, что его окружало. "Нет, не уходи!" - мысленно закричала колдунья и, ощутив левой рукой землю, стала тянуть силу, отдавая ее рыцарю. Вдох - и сила втекает в левую руку, выдох - и она вытекает в правую. Вдох-выдох, вдох-выдох. Улива не знала, сколько земной силы она прокачала через себя таким образом. Это было похоже на попытку наполнить водой решето - чем больше туда вливаешь, тем больше выливается. Начала подступать усталость, предвещавшая, что еще немного, и уже больше не удастся черпать силу из земли. Но, наконец, тело раненого стало наполняться жизнью, а душа, помедлив, поспешила обратно. Сделав еще несколько вдохов и выдохов, Улива, наконец, убрала руку со лба рыцаря и открыла глаза. Кровь перестала сочиться, раны затянулись. Лишь две стрелы по-прежнему торчащие из тела раненого и портили общую картину.
   Колдунья сначала хотела снять кольчугу с рыцаря, но потом сообразила, что этого ей сделать не удастся. Во-первых, необходимо было как-то приподнять раненого, а во-вторых, что более важно, пробившая кольчугу стрела не позволила бы раздеть рыцаря. Подумав, она задрала кольчугу и подкольчужную рубаху до живота, обнажив внушительные валики брюшного пресса. Затем, просунув под рубаху тонкую руку, колдунья осторожно нащупала место, где стрела вошла в правый бок.
   Предстояло довольно непростое дело. Нужно было подчинить себе поврежденные мышцы, расположенные вокруг раны и заставить их делать то, что они, вообще-то, делать не умеют - выталкивать из тела посторонний предмет. Улива сосредоточилась и принялась осторожно массировать пальцами место вокруг раны. Если бы рыцарь в это время был в сознании, то почувствовал бы что-то вроде нервного тика, когда мышцы самопроизвольно сокращаются. Но в нынешнем положении он мог ощущать только боль, потому что даже такой способ вытаскивания наконечников не отличается безболезненностью. Слабый стон сорвался с губ раненого.
   - Потерпи, родимый, еще немного! - прошептала девушка, глядя на то, как стрела медленно выходит из раны. Вот, наконец, показался оголовок. Улива тут же ухватила свободной рукой оперение, еще пара мышечных сокращений, и стрела вышла из раны. Колдунья поднесла к глазам наконечник, убедилась, что он не был отравленный и отшвырнула стрелу.
   Вторую стрелу Улива вытащила быстрее. Ткани бедра не такие чувствительные, так что можно было особо не осторожничать. Сила земли, щедро влитая колдуньей в раненого рыцаря, не позволяла ранам от стрел кровоточить. Но долго так продолжаться не могло, рано или поздно сила бы иссякнет, и тогда раны откроются снова. Колдовство колдовством, но лечить тоже необходимо. Плохо то, что до избушки Уливы от поляны, где она находилась, не меньше часу ходьбы. Но рыцарь выглядел слишком тяжелым, поэтому ей даже не пришло в голову тащить его на себе. С другой стороны, под открытым небом рыцаря оставлять тоже нельзя. К счастью, выход нашелся, и девушка потратила не так много времени, чтобы до него додуматься.
   Она поднялась с земли, вытянулась в полный рост и, подняв голову к небу, издала высокую протяжную ноту. Ее чистый голос разнесся по округе, с готовностью подхваченный лесом. После этого колдунья, изрядно повозившись, сняла с рыцаря доспехи и кольчугу и, опустившись вновь на землю, принялась чего-то ждать. Время от времени она приподнималась и беспокойно осматривалась по сторонам.
   Ожидание продлилось недолго. Внезапно раздался звериный рев, и на поляну выскочил крупный медведь. Увидев Уливу, он повернулся и помчался прямо к ней. Как ни странно, девушка ничуть не испугалась, напротив, с радостным восклицанием вскочила на ноги. Похоже, сигнал предназначался именно для медведя. Зверь подбежал к Уливе и ткнулся в нее носом, а она в ответ радостно засмеялась и ласково похлопала медведя по морде. Странно смотрелась эта пара - хрупкая золотоволосая девушка и бурый медведь, ростом ей до подбородка. Но некому было удивляться подобному чуду, так как единственный живой человек в это время лежал без сознания.
   Наконец медведь обратил внимание на раненого. Он оставил Уливу, подошел к рыцарю и глухо зарычал. Глаза сузились, пасть приоткрылась, показывая огромные клыки.
   - Стой, Мокрый Нос, не трогай его! - окрикнула медведя девушка. - Он мне не сделал ничего плохого, и вообще, он не выглядит злодеем.
   Но, похоже, у медведя были свои представления о злодеях, поскольку рычание не прекратилось. Правда, зверь все-таки послушал колдунью и отошел от раненого.
   - Ну что ты, что ты, - успокаивала медведя девушка, ласково теребя его за уши. - Не бойся его, он ведь даже двигаться не может. Еще более беспомощный, чем ты, когда я тебя нашла. Сделай одолжение, помоги его донести до дома.
   Медведь перестал рычать, но продолжал недовольно коситься на рыцаря. А Улива гнула свою линию:
   - Ну не будь злюкой, сделай это ради меня. Просто если он умрет, то мне будет жаль его. А ты ведь не хочешь, чтобы мне было грустно?
   Мокрый Нос повернул голову, взглянул в глаза девушки, потом снова посмотрел на лежащего рыцаря, и, вздохнув, прямо как человек, покорно протопал к раненому. Оказавшись рядом с ним, он прилег, подогнув под себя лапы и ожидающе уставился на Уливу.
   - Вот и умница, вот и молодец! - обрадовалась она.
   Теперь предстояло затащить рыцаря на спину зверю. Могучий воин и вправду оказался очень тяжелым, так что пришлось изрядно потрудиться, чтобы это сделать. Пока Улива пристраивала рыцаря на медведе, последний нетерпеливо ерзал, явно порываясь помочь колдунье. Но она все время успокаивала его, так как прекрасно понимала, что тут требуется аккуратность, совсем не присущая зверю.
   Наконец, рыцарь оказался лежащим животом вниз поперек спины Мокрого Носа. Улива заставила медведя осторожно встать, поддерживая при этом рыцаря, чтобы тот не свалился. Можно было трогаться.
   - Все, Мокрый Нос, пошли. Только аккуратнее! Смотри, чтобы он не соскользнул. И не тряси его, иди осторожнее.
   Медведь послушно побрел вперед, неторопливо переставляя косые лапы. Уливе все равно приходилось поддерживать раненого, чтобы он не соскользнул со спины зверя. Но умное животное прекрасно понимало, что от него требуется, поэтому особого напряжения сил от девушки не требовалось. Единственное, что ей не нравилось - это неизбежная тряска при ходьбе. Рыцаря, в его нынешнем состоянии, эта тряска могла просто убить. Сила земли все еще держала раны закрытыми, но любой толчок мог открыть их снова. А времени, чтобы закрыть их еще раз, у Уливы бы уже не оказалось. Так что оставалось лишь надеяться на силу самого рыцаря.
   Дорога казалась девушке бесконечной, кусты и деревья, словно бы сговорившись, старались попадаться на пути как можно чаще. Хотя тут Уливе нужно было винить саму себя, потому что она сама специально поселилась в самом глухом уголке леса. Солнце неторопливо ползло к горизонту, тени удлинялись. Заемные силы рыцаря подходили к концу, бессильно свисавшие руки стремительно холодели. Мокрый Нос начал беспокойно оглядываться, видимо, чувствуя, что еще немного, и на его спине будет мертвое тело.
   И все-таки они успели! Потратив на дорогу почти два часа, колдунья и медведь с рыцарем на спине добрались до избушки еще до того момента, когда побагровевшее солнце коснулось края небосвода. К тому времени Ваган сделался совсем холодным, но еще дышал. Задыхаясь от усилий, Улива втащила раненого в избушку и уложила на лежанку. Мокрый Нос остался снаружи, с любопытством просовывая морду в дверной проем. Внутрь идти он не решался, поскольку знал, что хозяйка не любит, когда звери начинают шастать по избушке.
   В жилище колдуньи кроме лежака, покрытого шкурами, еще имелся очаг, рядом с которым были аккуратно сложены небольшие поленья. Посреди избушки стояло два маленьких и один большой чурбан, заменявшие стол и стулья. Вдоль стены, примыкая к лежаку, шла широкая скамья. В одном из углов примостилась деревянная кадка с водой, а рядом с ней - пара закрытых бочонков. К дальней от двери стене были приделаны две длинные полки. Пучки трав, несколько глиняных горшков, плошки, кружка, какие-то узелки и еще куча всякой другой мелочи непонятного назначения были аккуратно разложены на этих полках. Под потолком, по совместительству выполнявшему роль крыши, висели куски вяленого мяса и несколько сушеных рыбин. Пола как такового не было, лишь прямо на земле лежал тонкий слон опилок и бурой хвои. Окна также отсутствовали - свет в жилище проникал через щели в стенах. Как ни странно, даже при наличии этих, довольно крупных щелей, воздух в хижине оставался неподвижным, даже если деревья снаружи шумели от порывов ветра.
   Слегка отдышавшись, Улива принялась разводить огонь в очаге, представлявшем собой сложенные друг на друга крупные камни. Дымохода не было совсем, вместо него в стене, рядом с очагом, имелось небольшое отверстие. В любом другом жилище это бы привело к тому, что дым полностью заполнил избушку. Но тут все произошло по-другому. Первая робкая струйка дыма деловито направилась в отверстие в стене, даже не делая попыток уйти куда-то в сторону. Дрова в очаге занялись мгновенно, как будто политые маслом, клубы дыма стали подниматься вверх и тоже послушно удалялись в отверстие, буквально, протискиваясь наружу. При этом внутри совсем не ощущалось запаха костра. Судя по всему, при устройстве очага, да и всей избушки, дело не обошлось без чародейства.
   Подойдя к полке, Улива выбрала несколько пучков с травами, выдернула оттуда по паре сушеных стебельков и отложила в сторону. Потом взяла плотно завязанный полотняный мешочек, развязала его, и высыпала часть содержимого, представлявшего собой какой-то бурый порошок, в одну из плошек. Завязав мешок обратно и отставив его в сторону, колдунья добавила в плошку какой-то корешок. После чего вернулась к очагу, прихватив эту плошку вместе с отобранными стебельками.
   К тому времени дрова уже вовсю пылали, выбрасывая снопы искр, мгновенно уносящиеся наружу через дыры в стене. Улива поставила на землю плошку, положила рядом травы и принялась придирчиво отбирать поленья, сложенные рядом с очагом. Остановив свой выбор на двух - березовом и дубовом - колдунья добавила их в очаг, положив сверху. Новые поленья занялись так же стремительно, как и предыдущие. После этого Улива взяла плошку и присела на корточки таким образом, чтобы очаг оказался между ней и лежанкой. Из уст ее зазвучал какой-то заунывный мотив, пальцы мелкими щепотками начали бросать порошок в огонь. Пламя тут же заплясало, словно забившись в конвульсиях. Разноцветные всполохи расцветили огонь, языки задрожали, рванулись вверх, но тут же опали, как будто наткнувшись на невидимую преграду. Из дверного проема раздалось глухое рычание медведя, внимательно следящего за действиями колдуньи. Видимо, Мокрому Носу не нравилось происходящее.
   Улива продолжала свое дело не обращая внимание на недовольство зверя. Под заунывное пение порошок, щепотка за щепоткой, отправлялся в огонь. Постепенно всполохи перестали расцвечивать пламя, оно стабилизировалось в странной куполообразной форме. Дым куда-то исчез, и лишь горячий дрожащий воздух продолжал тянуться в дыру. В тот момент, когда пламя приняло такую форму, колдунья подхватила из плошки корешок и швырнула его в огонь, выкрикнув какое-то непонятное слово. Корешок взорвался с легким хлопком, едва влетев в пламя и даже не успев упасть на горящие поленья, рассыпавшись при этом снопом ярких искр. Огонь, снова дрогнув на мгновение, окрасился в зеленый цвет. Всполохи, вызванные взорвавшимся корешком, тут же потухли, но пламя так и оставалось зеленым.
   Колдунья, прекратившая пение, зашептала что-то под нос, не отрывая при этом взгляда от огня. Опустевшая плошка легла на землю, рука потянулась в сторону, нащупывая травы. Не глядя на них, Улива размахнулась и кинула все стебельки в огонь. Сухие травы, как ни странно, отнюдь не вспыхнули как порох. Очутившись прямо в сердце пылающего очага, они лишь скручивались, будто маленькие змейки и курились сизыми дымками. Уходя вверх, эти дымки сплетались между собой в причудливом танце, образуя струю дыма, похожую на скрученную из волокон веревку.
   Вместо того чтобы, как и раньше, уйти в отверстие в стене или же подняться к потолку, струя зависла над пламенем, и, словно поколебавшись, змеей поползла к лежанке. Добравшись до неподвижно лежащего рыцаря, она прикоснулась к его лицу и расползлась по нему, образуя что-то вроде призрачной маски. Колдунья даже не повела бровью - она неотрывно смотрела в пламя и продолжала шептать. Ладони ее при этом были разведены в стороны, словно держали большой горшок. Солнце к кому времени уже зашло, и потому единственным источником света в избушке было изумрудно-зеленое пламя очага, придававшее лицу Уливы жутковатый оттенок.
   Несколько секунд ничего не происходило, даже медведь перестал рычать. Лишь зеленое пламя плясало в его хищно прищуренных глазах, да мышцы перекатывались под мохнатой шкурой, выдавая нервное возбуждение. И вдруг из горла рыцаря, разметавшегося на лежанке, вырвался тяжелый хрип, перешедший в отрывистый кашель. Его изогнуло дугой, пальцы заскребли по лежанке. Кашель никак не хотел прекращаться, даже наоборот, он все усиливался. Раненый, задыхаясь, хватал ртом сизый дым, окутавший лицо. Назад же из его уст вырывался воздух, окрашенный в черный цвет. Чернота тут же исчезала, бесследно растворяясь в дымовой маске. Рыцарь корчился на лежанке, заходясь в жутком кашле, беднягу просто трясло, руки вцепились в рубашку на груди, словно пытаясь разорвать ее вместе с грудной клеткой. Лицо его, из мертвенно-бледного, приняло землистый оттенок. Улива же продолжала свое нашептывание, и лишь мелкая дрожь скрюченных пальцев, да сведенные в напряжении плечи говорили о том, что ворожба ей дается совсем не легко.
   Сложно сказать, сколько это продолжалось. Для Уливы время перестало существовать, весь мир для нее сосредоточился в зеленом пламени, выдавливающем сизый дым из сухих стеблей. Медведь же не ведал времени, а для рыцаря, чей почти потухший костер жизни колдунья наполняла сейчас силой огня, существовало лишь два понятия, ставшие сосредоточием всего на свете - жить и дышать! Он барахтался в трясине смерти, почти скрывшую его, он выплевывал противную тину, мешающую дышать. Словно бы чьи-то нежные, но сильные руки, помогая, тащили его вверх, словно бы чей-то голос призывал бороться дальше, а зеленые глаза смотрели требовательно и, одновременно, умоляюще. И Ваган рвался, вновь ощутив взявшиеся откуда-то силы.
   Кашель не прекращался, но черные комочки воздуха все реже и реже вырывались изо рта рыцаря. И вот, наконец, они перестали появляться совсем; в ту же секунду кашель отпустил раненого. Он тяжело задышал, лицо порозовело, по-прежнему закрытое маской сизого дыма. Улива прошептала еще несколько слов, и, внезапно повысив голос, произнесла какую-то фразу и хлопнула в ладоши. В то же мгновение дымящиеся стебли травы вспыхнули яркими огоньками, струя сизого дыма освобожденно рванулась вверх, растворяясь в воздухе. Зеленое пламя распалось на несколько красных языков, тут же радостно заплясавших над поленьями. Над очагом вновь появился обычный дым, потянувшийся в дыру. Сизая дымка еще некоторое время висела в воздухе, но быстро исчезла.
   Улива устало поднялась на ноги. Огненная ворожба отняла у нее все силы, девушку качало, будто пьяную. Вернувшись к полкам, она взяла горшок, снова набрала каких-то трав, зачерпнула в горшок воды из кадушки и поставила его на один из камней очага. Присев на чурбак, служивший стулом, она, с безучастным лицом, принялась следить за водой. Зеленые глаза лесной колдуньи устало смотрели в огонь, набрякшие веки размыкались с трудом. Как только вода забурлили, девушка встала, и пучок трав в ее руке опустился в горшок. Подождав пару минут, Улива схватила краем юбки горячий сосуд и перетащила его на большой чурбан. Теперь нужно было ждать, пока отвар немного остынет.
   Мокрый Нос, которому, похоже, надоело просто наблюдать за происходящим, решил напомнить о себе, издав просительное мычание. Улива, словно только сейчас вспомнив о его присутствии, удивленно взглянула на него.
   - Ой, совсем про тебя забыла! - всплеснула она руками. - Ты тут все время и простоял? Сейчас, сейчас, мой хороший, ты сегодня заработал награду.
   С этими словами Улива в очередной раз подошла к полке с припасами и вытащила откуда-то из дальнего угла берестяной туесок, закрытый крышкой. Увидев туесок, медведь издал причмокивающий звук и принялся нетерпеливо перебирать лапами. Переступить порог он по-прежнему не решался. Девушка улыбнулась.
   - Ага, сладкоежка, знаешь уже, что тут мед. Сейчас, вынесу тебе.
   Сняв крышку, Улива направилась наружу. Однако, Мокрый Нос явно не собирался ее выпускать, загородив своим мощным телом весь проход и нетерпеливо вытянул морду к туеску.
   - Но-но! - Улива легонько шлепнула медведя по носу. - Внутри есть я тебе не дам, измажешь тут все. Вот вынесу на улицу - там и лакомься.
   Мокрый Нос с явной неохотой отошел на несколько шагов. Но стоило Уливе выйти наружу, как он мощным прыжком очутился перед ней. Опустившись на задние лапы, он сел на землю, словно собравшийся вкусно пообедать человек. Его глаза жадно поблескивали в сгустившемся сумраке. Девушка звонко рассмеялась.
   - Тебя хоть сейчас за стол, только салфетку завязать да нож с вилкой в лапы. На, держи свой мед.
   С этими словами она протянула туесок облизывающемуся медведю. Тот подхватил его обеими лапами и, довольно ворча, сунул морду внутрь. Девушка некоторое время смотрела на аппетитно чавкающего зверя, укоризненно покачала головой и вернулась в избушку, притворив за собой дверь.
   С лежанки по-прежнему доносилось тяжелое дыхание раненого рыцаря. Девушка подумала, что неплохо было бы снять с него одежду. Раньше этим заняться было некогда, а сейчас у Уливы почти совсем не оставалось сил. Но она сделала над собой усилие, и, усмехаясь, принялась снимать одежду, пропитанную грязью и кровью. Закончив раздевание, Улива накрыла рыцаря теплыми шкурами.
   Только после этого она вернулась к горшку с отваром, который уже достаточно остыл. Налив отвара в глиняную кружку, Улива села на лежанку и, приподняв голову раненого, принялась аккуратно поить его. Рыцарь несколько раз поперхнулся, но выпил все. Потом колдунья наполнила кружку еще раз, и успокоилась только тогда, когда он опустошил ее снова.
   После этого она убрала кружку, накрыла тряпицей горшок с отваром и, хорошенько укрыв рыцаря шкурами, прилегла на краю ложа, спиной к раненому. На ее лице, освещенном пылающими углями очага, проступило задумчивое выражение. Глаза смотрели куда-то вдаль, сквозь огонь. Веки девушки становились все тяжелее, она моргала все медленнее, пока, наконец, глаза не закрылись совсем. К тому времени рыцарь задышал ровнее, попав в такт с легким дыханием Уливы. Все затихло, лишь потрескивание догорающих дров да сонное ворчание медведя на улице примешивалось к звуку дыхания спящих людей.
  

***

   Луч солнца, скользнув через щель в стене, упал на лицо Вагана. Несколько минут рыцарь продолжал лежать неподвижно, но, наконец, веки дрогнули, и глаза открылись. Ваган тут же зажмурился и попытался закрыться рукой от слепящего солнца. Однако рука отказалась его слушаться. С удивлением он обнаружил, что ему трудно даже пошевелиться, что объяснялось необычной слабостью во всем теле. Ваган попытался повернуть голову и осмотреться, но даже это движение удалось лишь отчасти и от слепящего солнца не спасло. Поэтому все, что он увидел - это яркие пятна. Волей-неволей пришлось снова зажмуриться.
   За неимением возможности оглядеться, Ваган попытался восстановить в памяти все, что с ним произошло. Он вспомнил, как ехал по лесной тропе, внезапный окрик из чащи, свист стрел, ярость, туманящую сознание и страшный бой одного против нескольких противников. Словно отдельные картинки перед его внутренним взором проплывал умирающий конь и трусливо пятящиеся разбойники, отступающие перед его внезапным натиском. Вагану повезло, что они растерялись и потому не сразу догадались взять его в кольцо. В окружении восьми вооруженных копьями противников у него бы не было ни единого шанса. Разбойники же думали сначала расстрелять его издали стрелами, не сообразив, что щит, шлем, кольчуга и доспехи служили рыцарю хорошей защитой. Они поняли свою ошибку только в тот момент, когда Ваган, вломившись в кусты, где засели разбойники, ударом меча поверг одного разбойника, а второму обрубил наконечник копья. И тут они совершили очередную ошибку, решив, что раз стрелами рыцаря не взять, то нужно наброситься на него с копьями, сбившись в кучу. К сожалению для них, подобный маневр требует изрядного умения действий в строю, которому неоткуда было взяться у лесных грабителей. Поэтому, когда они попытались изобразить что-то вроде ощетинившейся копьями фаланги, рыцарь бросился вперед, обрубив наконечник одного копья, а другое отведя в сторону щитом. И схватился накоротке, прорвавшись к разбойникам. Еще трое врагов пало, а остальные снова убежали.
   За эту очередную победу Вагану пришлось заплатить несколькими болезненными ранами на руке, закрытой кольчугой лишь до локтя и на спине, куда ударило копье, частично пробив кольчугу. Не смертельно, но двигаться стало труднее, кровь же потихоньку начала сочиться сквозь одежду. Враги, поняв, что столкнулись с очень опасным противником, стали гораздо осмотрительнее. У них не было доспехов, как на рыцаре, и потому они могли воспользоваться преимуществом в скорости. Четверо оставшихся в живых разбойников разделились по двое и попытались зайти с двух сторон. Расчет их был прост - двое копейщиков одновременно атакуют с разных сторон, в это же время двое лучников из-за их спин пытаются поразить рыцаря стрелами. Как бы при этом тот ни повернулся, он всегда подставлял под удар слабо защищенную спину. А в случае осложнений у разбойников всегда был шанс убежать, пользуясь своей скоростью.
   Но Ваган был не дурак, и тоже знал о том, что ему тяжело тягаться в скорости с разбойниками. Следовательно, когда именно разбойники его окружат - это был лишь вопрос времени. Но он, в отличие от них, понимал еще одну вещь: отсутствие доспехов у разбойников делало их уязвимыми для стрел. Да, конечно, у Вагана не было с собой лука, но зато они были у убитых разбойников. Потому, подобрав один из луков, он принялся ждать, прислонившись спиной к ясеню, тем самым хоть частично закрывая себя с одной стороны. Лук он держал в левой руке, вместе со щитом. Благодаря этой хитрости разбойники не видели лука, и потому шли спокойно, не таясь. Когда лучники послали первые стрелы, только тогда Ваган бросил щит и меч, натянул лук и пустил стрелу в одного из копейщиков. Подошедший слишком близко тот стал легкой добычей и рухнул замертво, пронзенный насквозь.
   И тут удача изменила воину. Лучник, оказавшийся лицом к лицу с Ваганом, понял, что ему уже нечего терять, и следующая стрела, за которой потянулся рыцарь, предназначена для него. И потому, вместо того, чтобы попытаться скрыться, он, хладнокровно прицелившись, выстрелил сам, опередив на секунду Вагана. И не промахнулся. Стрела, ударив прямо в грудь рыцаря, пробила кольчугу и пронзила правое легкое. Но разбойник слишком рано обрадовался своей победе. В горячке боя рыцарь даже не заметил насколько тяжела его рана. Он почувствовал острую боль в груди, но ему помогла задержка дыхания перед выстрелом. Сжав зубы, он натянул тетиву и пустил стрелу в разбойника, вскинувшего руку в победном жесте. Лучник так и упал на землю с поднятой рукой.
   И только когда Ваган выдохнул, острая боль пронзила его. Рыцарь повалился на колени, роняя лук. Сзади раздался торжествующий крик - это два других разбойника обошли ясень и увидели, что их противник почти повержен. Дзинькнула тетива и новая стрела клюнула сзади в незащищенное бедро. И эта новая боль, как ни странно, притупила старую. Захрипев, Ваган схватил меч и щит, рывком вскочил на ноги и повернулся лицом к бегущему копейщику. Все плыло перед глазами, земля качалась под ногами, но он заставил себя поднять такой тяжелый щит и, сделавшийся неповоротливым, меч. Видимо, вид его был в этот момент страшен, потому что разбойник, почти добежавший до рыцаря, замешкался, теряя драгоценные мгновения. Впрочем, его можно понять. Не каждый день встречаешься лицом к лицу с человеком, только что уложившим в одиночку шестерых, и который прет на тебя несмотря на то, что из его груди торчит стрела!
   Этих мгновений Вагану хватило, чтобы отработанным движением срубить наконечник копья. Враг, увидев, что он остался без оружия, повернулся спиной и попытался убежать. Но воин, озверевший от крови и боли, сумел в рывке, отозвавшемся по телу новым приступом дикой боли, достать кончиком меча ноги убегавшего. Разбойник рухнул на землю, завопив от ужаса. Перекатившись на спину, он взмолился о пощаде, но Ваган, которого лишь ярость продолжала удерживать от липкого омута беспамятства, коротким взмахом меча оборвал его крики.
   Последний разбойник то ли был слишком глуп, то ли наоборот слишком смел, но не убежал, а попытался достать рыцаря из лука. Видимо, пример другого лучника ему показался удачным. Вот только в этот раз у Вагана был щит, и потому стрелы бессильно отскакивали в сторону. Понимая, что еще немного, и сознание оставит его, воин попятился назад к ясеню - туда, где лежал брошенный лук. Догадавшись о намерении Вагана, лучник счел за благо не состязаться с воином в точности стрельбы, а просто удрать. Семь мертвых тел даже самого тупого заставят задуматься о бренности собственной жизни. К несчастью для беглеца, в той стороне не было сколь-нибудь серьезных укрытий, и потому, когда в руке рыцаря очутился лук, спина убегающего разбойника представляла собой прекрасную мишень. Ваган целился тщательно, собирая все оставшиеся силы, так как понимал, что больше выстрелить не сможет. И когда стрела сорвалась и ушла вдогонку за беглецом, рыцарь покачнулся и выронил лук. Глаза заволокло красным туманом, и только короткий вскрик, с трудом прорвавшийся сквозь звон в ушах, подсказал ему, что стрела нашла цель.
   Дальше воспоминания были отрывочны и смутны. Ваган помнил, что подобрал свое оружие и куда-то пошел, шатаясь. Лишь мысль о том, что нельзя останавливаться, билась в голове. Потом он, кажется, все-таки упал, не в силах встать, пытался ползти на четвереньках. Очень мешала стрела в груди, цеплявшаяся за траву и причинявшая невыносимые муки. Потом он все-таки потерял сознание.
   Дальше же было совсем смутно и непонятно. В какой-то момент ему казалось, что он ест землю, смешанную с прелой листвой и корнями трав. Даже помнил этот странный, немного затхлый запах. Всплыло какое-то странное видение, как будто бы, из груди его выросли десятки маленьких пальчиков, которые, обжигаясь, тащили прочь из тела неведомо как туда попавший пылающий уголь. Затем было равномерное покачивание земли, почему-то оказавшейся теплой и мохнатой. И это покачивание сменилось на непреодолимую силу, засасывающую куда-то в ледяную трясину. Он помнил, что замерзал, что тепло выходило из него. И потом - какая-то женщина, помогшая ему выбраться из трясины. Ее внешность ускользала из сознания, он запомнил лишь светлые волосы и зеленые глаза. И еще, что она пахла каким-то дымом. А потом все куда-то исчезло.
   Вагана больше всего волновал вопрос где он находится. Его последнее четкое воспоминание относилось к разбойникам, потому резонно было предположить, что его взяли в плен. Может быть даже связали, чем и объясняется неподвижность.
   Размышления рыцаря были прерваны упавшей на лицо тенью. Наконец-то у него появилась возможность открыть глаза. Первое, что он увидел, было лицо молодой женщины в обрамлении длинных золотистых волос. Или же они ему показались золотистыми в ореоле солнечных лучей - этого Ваган сразу определить не смог. Взгляд зеленых глаз из под слегка нахмуренных тонких бровей был серьезным. Увидев, что рыцарь разомкнул веки, она улыбнулась и произнесла певучим голосом:
   - С добрым утром, сударь. Вы сейчас еще слишком слабы, чтобы разговаривать. Лучше еще поспите, но сначала я Вас покормлю.
   Ваган хотел было протестовать против того, чтобы его кормили как беспомощного младенца, но не смог. Лишь слабый звук сорвался с его губ. Женщина звонко рассмеялась, видимо, поняв что он хотел сказать.
   - Увы, к Вашему сожалению Вам придется смириться с тем, что некоторое время Вас будут кормить с ложечки. Можете считать что Вы - мой пленник.
   Увидев, как он вздрогнул при слове "пленник", Улива снова догадалась о мыслях рыцаря и поспешила успокоить:
   - Не беспокойтесь, я не имею отношения к разбойникам. Они полегли все до одного. Вы вольны уйти, когда захотите.
   Но, вспомнив о состоянии Вагана, тут же поправилась:
   - Точнее, когда сможете.
   Рыцарь успокоился. Но все-таки он нашел в себе силы задать один единственный вопрос, чуть слышно прошептав:
   - Кто Вы?
   Тень набежала на лицо Уливы. Губы дрогнули, взгляд ушел в сторону.
   - Меня зовут Улива. А кто я такая...
   Последовала пауза, в ходе которой хозяйка хмуро смотрела куда-то вдаль. Затем она с вызовом глянула на рыцаря.
   - А кто я такая - узнаете скоро сами!
   И отвернулась, оставив его терзаться в сомнениях.
   Улива выполнила обещание и, принеся плошку с бульоном, принялась кормить рыцаря, придерживая его голову. Покончив с бульоном, она сходила за отваром, оставшимся в горшке, и, несмотря на слабые протесты Вагана, заставила выпить горьковатую жидкость до дна, сказав, что это быстрее восстановит его силы. После этого рыцарь вновь провалился в сон.
   Улива присела на край ложа и принялась задумчиво смотреть на спящего Вагана. Лицо его разгладилось, боль уже не сводила судорогой мышцы, спокойное дыхание мерно вздымало широкую грудь, укрытую шкурами. Он был красив, как может быть красив сильный зрелый мужчина. Улива боялась себе в этом признаться, но рыцарь ей нравился. Даже несмотря на то, что смыслом его жизни было уничтожение подобных ей. Даже несмотря на значительную разницу в возрасте. Хотя, последнее, пожалуй, было довольно легко объяснить. Девушка никогда не видела своего отца, мать ей не рассказывала о нем, но в душе ее с детства поселилась не оформившаяся тоска по сильной и, вместе с тем, ласковой руке, способной оградить от всех неприятностей окружающего мира. А Ваган оказался очень близок к этому образу. Потому, стоит ли судить бедную девушку за то, что она не смогла устоять перед ним?
   Вместе с тем Улива прекрасно понимала, что стоит рыцарю узнать, кто она такая, и вряд ли что-то сможет удержать его от того, чтобы собственноручно не отвести ее на костер инквизиции. Единственное, что ей оставалось, это бросить избушку сразу же, как только Ваган достаточно окрепнет, чтобы обойтись без посторонней помощи. Но сейчас об этом совсем не хотелось думать.
  

***

   Ваган проснулся снова через несколько часов. Солнце уже не било в лицо через щели, да и сил немного прибавилось, так что он смог оглядеться. Увиденное его здорово разочаровало. Наверное, каждый мужчина мечтает очутиться в замке прекрасной принцессы, сделанном из белого мрамора, с золотой крышей и хрустальными стеклами. С другой стороны, Ваган уже достаточно пожил на свете, чтобы разочароваться в принцессах. Слишком часто они были всего лишь бездушным дополнением своих прекрасных замков.
   Уливы нигде не было видно, и рыцарь расстроился еще больше. Ему вспомнилось прикосновение ее руки, когда она приподнимала его голову, и чувство благодарности наполнило его. Ему вдруг подумалось, что принцесса вряд ли бы стала собственноручно кормить раненого. Она скорее поручила бы это служанкам, впрочем, как и весь уход. Тут Ваган вдруг заметил, что полностью раздет. Интересно, она сама его раздевала? И где его доспехи и оружие?
   Только сейчас раненый сообразил, что его каким-то образом перетащили с той злополучной поляны. Разумеется, у него даже в мыслях не было, что это сделала зеленоглазая девушка. Ваган прекрасно отдавал себе отчет в том, что даже сильному человеку трудно было бы перетащить раненого рыцаря куда бы то ни было, чего уж говорить о хрупкой девушке. Следовательно, дело не обошлось без участия мужчины.
   Мысль о мужчине вызвала у Вагана неудовольствие. Рыцарю было совестно в этом признаться, но ему совсем не хотелось, чтобы Улива оказалась замужем. Ничего не поделаешь - здоровый мужской эгоизм. И потому, Ваган заставил себя считать, что девушке помогал отец или брат. Исходя из этого, рыцарь предположил, что девушка была дочерью лесника. Это объяснение ему пришлось по душе еще и потому, что сводила к минимуму возможность существования мужа. О других вариантах думать не хотелось совсем. И уж конечно, на месте Вагана вообще никто не смог бы даже предположить, что Истребителя Колдунов станет спасать лесная колдунья.
   Рыцарь недолго лежал в одиночестве. Вскоре послышался звук шагов, скрипнула дверь и в избушку вошла Улива. В руках она держала меч Вагана и его щит, помятый в бою. За то время, пока рыцарь спал, девушка успела сходить на место боя и подобрать оружие. Увидев, что он проснулся, Улива смутилась и принялась оправдываться:
   - Я подумала, что, наверное, Вы очень дорожите своим оружием.
   Ваган был растроган. Наверное, каждый знает, как важен для воина меч, но лишь единицам известно, что для рыцаря нет ничего важнее его щита с гербом. Меч можно купить или заказать новый, но потерять щит - это величайший позор. Теперь рыцарь должен был благодарить девушку не только за спасенную жизнь, но и за сохраненную честь.
   - Спасибо! - дрогнувшим голосом слабо произнес Ваган. - Теперь Вы можете просить от меня что угодно, даже умереть за Вас!
   Улива смутилась еще больше, опустила взгляд и молча сложила принесенное железо в угол. Наступила томительная пауза. Ваган был еще слишком слаб, чтобы разговаривать, а девушка прекрасно понимала, что любой разговор неминуемо сведется к вопросу о том, кто она такая. Она не желала лгать отважному воину, но еще меньше хотелось говорить правду. Достаточно произнести одну фразу, и лицо рыцаря исказится гримасой презрения. Еще утром Улива убрала подальше пучки трав, коренья и склянки со снадобьями. Так что пока можно было не слишком беспокоиться по этому поводу. Однако долго так продолжаться не могло, и девушке прекрасно это понимала. Но совсем не хотела думать об этом.
   Снова покормив раненого, даже и не пытавшегося скрывать, что ему нравится такое внимание, Улива удалилась куда-то по своим делам. Рыцарю не оставалось ничего другого, как погрузиться в ленивую дрему. Он плыл во власти грез, представляя себя верхом на боевом коне, прорывающимся сквозь строй врагов, бесчисленных как саранча. Вот он вырывает из их рук несчастную пленницу, оказавшуюся Уливой. Быстрый конь несет их обоих, сзади слышен топот погони, зеленоглазая красавица, сидящая на шее коня пугливо оглядывается назад и всякий раз встречается взглядом со своим спасителем и теснее прижимается к его груди. Ветер свищет в ушах, кровь бурлит в жилах, взбудораженная бешеной скачкой, а сердце замирает от близости трепещущего тела девушки. Ветер развевает длинные золотистые пряди ее волос, бросая их на лицо Вагана. Но он не делает никаких попыток убрать их, вдыхая запах ромашковых лугов и утренней росы. И молит всем сердцем, чтобы это продолжалось вечно.
   В конце концов погоня отстает, и конь постепенно замедляет бег. Седоки молчат, глядя вперед. Вагану страшно не хочется ехать дальше, но почему-то он знает, что у него нет другого выхода. И скачка продолжается. Улива, похоже, тоже что-то понимает. Она уже не так тесно прижимается к рыцарю и не оглядывается. Волосы ее больше не развеваются по ветру, так как она перекинула их на грудь. Ощущение чего-то плохого все приближается и приближается. И вот Ваган видит вдали окраину темного, мрачного леса. Рыцарь почему-то ненавидит этот лес, и все-таки он твердо знает, что девушку нужно оставить именно там.
   Наконец, они останавливаются на краю, в тени поросших мхом исполинских дубов. Тень от этих деревьев закрывает солнце, слышен таинственный шепот листвы. Ваган не понимает этого шепота, однако знает, что деревья гонят его прочь. Конь недовольно храпит, но всадник твердой рукой удерживает животное на месте. Улива внезапно оборачивается. Взгляд ее изумрудных глаз, горящих сейчас каким-то непонятным светом, серьезен и печален. Она явно хочет что-то сказать, но продолжает хранить молчание. Несколько мгновений лишь шелест листвы да скип деревьев нарушают торжественную тишину. Даже конь, словно почувствовав состояние седоков, замер.
   Улива, тяжело вздохнув, отводит глаза и соскальзывает с коня на землю. Ваган, недолго думая, тоже выпрыгивает из седла и берет ее за руку. Она не сопротивляется, но взгляд ее был устремлен на лес.
   - Мне нужно идти, - произносит она, не оборачиваясь.
   - Но почему? - горестно спрашивает Ваган, хотя сам уже знает ответ.
   - Потому что мы из разных миров. Ты принадлежишь бескрайнему светлому полю, а я - темному лесу. Нам не суждено быть вместе.
   Улива пытается освободить руку, однако Ваган не пускает. Она снова смотрит на него, и рыцарь видит слезы в зеленых глазах.
   - Неужели ты не понимаешь? - восклицает девушка. - Лес не может быть полем, а поле - лесом. Либо лес вытесняется полем, либо поле зарастает лесом. Они могут соприкасаться, как сейчас, но всегда будут враждебны друг другу.
   Ваган ничего не отвечает, лишь безмерная печаль переполняет его сердце. Наконец, он выпускает руку девушки из своей.
   - Я буду помнить тебя всегда, - шепчет Ваган.
   - Я тоже не смогу забыть тебя. Прощай, прощай навсегда.
   Она поворачивается к нему спиной и, не оглядываясь, идет к лесу. Деревья взволнованно шумят, будто приветствуя ее. Спина Уливы прямая, она движется с достоинством королевы, входящей в свои владения. Перед самым ее лицом густые заросли вдруг раздвигаются, образуя коридор, устланный павшей листвой. Девушка ступает в него, и тут же ветви опускаются, скрывая ее фигуру от Вагана.
   Ваган колеблется. Он непроизвольно делает шаг вперед, и тут же недовольный гул проносится по лесу. С дубов срывается листва и мелкие сучья, и все это летит в лицо рыцарю. Одновременно полевая трава под ногами становится жесткой и цепкой. Словно бы лес гонит прочь наглого пришельца, вздумавшего похитить его сокровище, а поле не хочет выпускать то, что принадлежит ему. Улива права, им не суждено быть вместе.
   Ваган бросает последний тоскливый взгляд на чащу, в которой скрылась девушка, поворачивается спиной к лесу и вскакивает на коня. Тот радостно ржет, без всякой команды разворачивается и несется прочь. Подальше от этого странных и страшных деревьев. Туда, туда где свет и простор, где вольный ветер развевает гриву. И не понять ему всадника, чье сердце навсегда осталось на той опушке.
  

***

   В этот момент Ваган проснулся. Сердце все еще сжималось от тоски расставания, перенесенного во сне, а сознание уже вернулось в избушку. Было уже темно, лишь слабый лунный свет, пробивающийся сквозь стены, проникал в жилище. Ваган с облегчением осознал, что прощание с Уливой оказалось лишь сном. И тут же поймал себя на том, что он слишком остро реагирует на возможность расставания с этой, в общем-то, совершенно незнакомой ему девушкой.
   В лунных отсветах Ваган разглядел хозяйку, свернувшуюся клубочком в углу, на подстилке из веток и травы и накрытую шкурой. Лица видно не было, лишь волосы странно поблескивали в мертвенно-бледном свете. Кругом стояла пронзительная тишина, даже ветра не было слышно. Рыцарь, постоянно имеющий дело с чародеями, готов был поклясться, что в воздухе ощутимо витал запах магии! Первым его побуждением было вскочить, схватить меч и выбежать на улицу, выискивая неизвестного колдуна. Но, увы, сейчас он даже не был уверен, что сможет сесть без посторонней помощи. Так что оставалось лишь лежать и надеяться, что ничего страшного не приключится.
   Время шло, и, к облегчению рыцаря, все было спокойно. Ваган уже начал склоняться к мысли, что у него слишком разыгралось воображение, когда вспомнил про сон. Ох не простой это сон, совсем не простой! Не навеян ли он разлитой в воздухе магией? И если да, то насколько он правдив, и что означает? Впрочем, привыкший считать колдовство изначально лживой сущностью, рыцарь тут же отринул версию о правдивости сна. Однако оставался другой важный вопрос: откуда в этом месте магия? Кто или что является ее источником? И имеет ли хозяйка какое-либо отношение к ней?
   Впервые в Вагане зашевелились нехорошие подозрения. Он припомнил, что Улива уклонилась от ответа на вопрос о том, кто она такая. И вообще, как-то странно выглядит живущая в лесу одинокая девушка. То, что избушка стоит одна, посреди леса, рыцарь уже не сомневался. Его ухо за все время бодрствования ни разу не уловило знакомых звуков человеческого поселения: собачьего лая, крика петухов, конского ржания, человеческой речи и тому подобного. Зато скрипа деревьев и пения ветра в кронах было в избытке. И еще: запаха прелой листвы, который проникал через щели жилища. Ваган уже отбросил свою первоначальную версию о том, что Улива была дочерью или женой лесника. Ни один отец не оставит свою дочь ночевать наедине с мужчиной, пусть даже тяжело раненым. Про мужа и говорить нечего. К тому же хозяин просто обязан был навестить раненого, оказавшегося у него на попечении, а рыцарь так и не увидел никого, кроме девушки. Так что, скорее всего, она была тут полноправной и единственной хозяйкой.
   С другой стороны, Улива держала в руках щит Вагана и, следовательно, видела нарисованный на нем герб. Рыцарь не отличался завышенным самомнением, но отдавал себе отчет, что его имя и герб хорошо известны среди колдовского племени. Поэтому трудно было заподозрить Уливу в том, что она, будучи колдуньей, захотела его спасти. Уж скорее бы прирезала на месте.
   Оставалась, правда, возможность, что Улива, являясь чародейкой, решила его вытащить из лап смерти руководствуясь какими-то своими, совершенно непонятными и далеко идущими соображениями. Правда, даже представить себе, что это могут быть за соображения такие, Ваган не мог, сколько ни силился. Во всяком случае, не настолько серьезные, чтобы из-за них колдунья могла рисковать быть раскрытой.
   Изрядно промучившись над этими загадками, Ваган решил до поры до времени плюнуть на свои сомнения. Во-первых, он все равно в данный момент не смог бы ничего сделать, а во-вторых, зеленоглазая девушка успела слишком глубоко запасть ему в душу, чтобы он мог спокойно думать о ней, как о возможной чародейке. Ну не хочется, чтобы она была таковой и все тут! В любом случае, дальше будет видно что к чему.
   Успокоившись на этом, Ваган повернулся на бок, спиной к стене, и, закрыв глаза, тут же уснул. И потому не видел, как в щели той самой стены, от которой он отвернулся, появился странный глаз с мутным пятном вместо зрачка. Глаз жадно смотрел на мирно спящего рыцаря, раздавалось какое-то тихое причмокивание и шипение. Вагану было неведомо, что буквально в нескольких сантиметрах от него, за стенкой, сложенной из тонких бревен, стоит голодный вурдалак. Он пришел издалека, почуяв пролитую кровь, нашел на злополучной поляне убитых разбойников. Но вурдалакам не нужны трупы, им требуются живые. И потому этот кровосос не смог удержаться и двинулся по следу колдуньи и медведя, ведомый только ему видимым следом страдания раненого. Ослабленные люди, неспособные оказать сопротивление - самая желанная цель этих тварей. Но вурдалаку суждено было лишь ронять слюну, глядя на такую близкую и, вместе с тем, такую недоступную добычу. Та самая магия, которую почуял Ваган, не позволяла созданию ночи ворваться в избушку и наброситься на спящих людей. И потому кровопийца лишь стоял у стены, бессильно пританцовывая в мертвенном лунном свете. В конце концов вурдалак убрался прочь, поняв, что добыча ему не по зубам и догадываясь своим слабым умишкой, что если колдунья проснется, то его мертвая жизнь тут же прервется.
  

***

   Ваган проснулся в очередной раз, когда день уже вовсю вступил в свои права. Слышалось разноголосое щебетание птиц, стрекотание кузнечиков, доносился аромат цветов и нагретой земли. И еще ноздри будоражил запах варящегося мяса, смешанный с дымом костра. Лишь подумав про мясо, раненый тут же почувствовал зверский, сводящий с ума голод. Рот мгновенно наполнился слюной, пустой желудок забился в спазмах. Сглатывая слюну, рыцарь решил, что, похоже, его дела идут неплохо, раз прорезался такой волчий аппетит. К сожалению, еду никто не спешил нести, так что пришлось молча терпеть муки голода. Не к лицу воину выказывать слабость.
   От нечего делать Ваган стал размышлять о том, сколько же он провел без сознания, прежде чем очнулся в первый раз. И только тут ему вспомнилось о полученных ранах, и он решил их проверить. Опасливо приподняв шкуру на груди, раненый обнаружил полностью затянувшийся рубец. Осторожно потрогав его пальцем Ваган не почувствовал ничего. Лишь когда он надавил сильнее, появилась небольшая тупая боль. Никакой повязки не было, поскольку необходимость в ней отсутствовала. Обнажив бедро, рыцарь также увидел лишь рубец.
   Нда, похоже, он умудрился проваляться не меньше недели, а то и больше, так как глубокие раны не зарубцовываются за пару дней. Так что зверский голод был совсем не удивителен. Ваган с содроганием вспомнил стрелу, торчавшую у него в груди и снова потрогал грудь. Ему было прекрасно известно, что стрела пробила легкое, и помнил ту боль, с которой каждый вдох отдавался по всему телу. А сейчас ему дышалось легко и безболезненно. На всякий случай он вдохнул поглубже, ожидая пронзительной боли. Нет, ничего не было, лишь словно что-то тупое немного мешало в правом легком. И Ваган принялся наслаждаться непередаваемым счастьем человека, избежавшего лап смерти и идущего на поправку. Что ни говори, а как же прекрасно жить!
   Будто в дополнение к его светлым мыслям открылась дверь, и вошла Улива. Не описать того восторга, какой испытал Ваган, когда увидел ее свежее румяное лицо. Ну что может быть прекраснее, когда ты чувствуешь, как к тебе возвращаются силы, а рядом находится такое очаровательное создание? В эту минуту он напрочь забыл все свои ночные сомнения.
   В руках у девушки было старое деревянное долбленое ведро с веревкой вместо ручки, все перепачканное землей и сажей. Оно резко контрастировало с обликом зеленоглазой красавицы. Ваган озадаченно уставился на грязное ведро, силясь понять его предназначение. Улива, перехватив его взгляд, как-то особенно ехидно усмехнулась. Подойдя к лежанке, она поставила ведро и произнесла:
   - С добрым утром! Надеюсь, Вам хорошо спалось? Очень рада видеть, что Вы уже способны шевелиться.
   - Спасибо, сон был хороший, а пробуждение - еще лучше, - отвечал рыцарь. - Не описать, как я счастлив снова ощущать радости жизни. Например, присутствие прекрасной девушки.
   С этими словами Ваган взял ладонь Уливы в свою и ласково улыбаясь посмотрел ей в глаза. Рыцарь решил не терять даром времени. Ну и что, что она ему годилась в дочери? Ваган все равно оставался прославленным воином, по которому вздыхали очень многие дамы, как знатные так и простолюдинки. И допустить, чтобы его сердце в присутствии Уливы начинало биться чаще, а ее сердце рядом с ним - нет, он, как настоящий мужчина, просто не мог.
   Девушка не стала выдергивать ладонь и не отвела взор. Однако выражение ее лица стало уж совсем насмешливым, ясно давая понять, что мысли доблестного рыцаря для нее секретом не являются. Она слегка наклонила голову и произнесла:
   - Сударь, завтрак еще не готов. Перед тем же, как Вы поедите, нужно Вас немного помыть, а то я так и не успела еще смыть с Вашего тела кровь и грязь. Однако, еще раньше, было бы неплохо дать Вам возможность удовлетворить кое-какие естественные надобности. Можете использовать вот это, - Улива показала на принесенное ведро. - Если у вас не хватит сил, то я могу помочь.
   Вагану страшно захотелось куда-нибудь провалиться. Чтобы не видеть этих зеленых глаз, которые смеялись над самонадеянным рыцарем. Грязным, раздетым, слабым настолько, что еще неизвестно, сможет ли он сам справить нужду! И, тем не менее, распушившим хвост при виде юбки. Так что щелчок по носу он получил вполне заслуженно.
   Улыбка Вагана стала какой-то кривой. Внутренне он проклинал Уливу за то, что парой фраз та умудрилась совершенно испортить очарование утра. Он освободил руку девушки и отвел взгляд. Что ни говори, а хозяйка права - определенные потребности у него в данный момент имелись. Желудок рыцаря довольно давно не принимал ничего твердого, так что с этой стороны проблем не было. Но вот жидкостями его поили, поэтому, волей-неволей, а ведро использовать придется. Рыцарь досадливо скрипнул зубами и произнес:
   - Спасибо, я сам справлюсь. Не могли бы Вы на время выйти?
   Улива в ответ сделала невинное лицо и сказала:
   - А чего Вы боитесь? Я же все равно Вас мыть буду.
   И добавила, игриво подмигнув:
   - Да и раздевала-то Вас я.
   Ваган покраснел как вареный рак. Возразить было совершенно нечем, но согласиться и сдаться - это не в его правилах. Нет уж, хоть что-нибудь он сделает сам! Лучше сдохнуть, чем такой позор!
   - И все-таки я прошу Вас выйти, - в голосе рыцаря прорезались упрямые нотки.
   - Воля ваша. Но если что - позовите, непременно помогу, - кокетливо заявила Улива, явно забавляясь ситуацией. Ваган подождал пока она не удалилась, и лишь после этого, скрипя зубами, потащился к краю ложа.
   Когда хозяйка вернулась, он уже лежал на спине, тяжело дыша. Даже простейшие действия полностью обессилели его. Тем не менее он был горд за себя, радуясь тому, что уже хоть что-то может сделать самостоятельно. Не пристало рыцарю полностью зависеть от женщины.
   Но он никак не прореагировал, когда Улива отбросила в сторону шкуры, закрывавшие нагое тело рыцаря и принялась обтирать его мокрой тряпицей, смоченной в теплой воде. От воды пахло какими-то душистыми травами, аромат этот странно бодрил дух и тело. Девушка, ничуть не смущаясь пикантности ситуации, полностью обтерла Вагана, ворочая его словно бревно. Лицо ее ни разу не дернулось, словно бы такое происходило каждый день. Правда, при этом она старательно отводила взор, избегая глаз рыцаря. Лишь закончив процедуру и снова накрыв его шкурами она взглянула ему в лицо.
   Улива не улыбалась, напротив, она была очень серьезна. Многое было в ее взоре, много такого от чего сердце рыцаря, вскружившего голову не одной прекрасной даме, внезапно дало сбой. В груди разлилось дразнящее тепло, поднялось к горлу и вдруг стало трудно дышать. Хотелось лишь смотреть в эти зеленые озера и тонуть в них глубже и глубже. Но было кое-что еще - сковывающее поверхность изумрудных омутов, словно лед и не дающее провалиться с головой. В глубине ее взгляда проступала какая-то безнадежная обреченность, пополам с горем.
   Вагану вспомнился недавний сон. Было чувство, что сейчас он повторяется вновь. Рыцарь, поддавшись порыву, протянул руку и схватил тонкое запястье Уливы, словно бы пытаясь удержать ее, сделать то, что ему не удалось во сне. Боже, как же ему хотелось защитить ее от всех опасностей этого жестокого мира, подарить ей радость и спокойствие! И не ведал Ваган, что он и был ее главной опасностью. Потому-то и не понял, почему Улива с такой грустной усмешкой посмотрела на руку, сжавшую ее запястье.
   - Не пристало великому рыцарю делать то, о чем потом придется горько пожалеть, - произнесла она и отдернула руку.
   - А я, кажется, не делаю ничего предосудительного, - возразил Ваган.
   - Делаете. Только не подозреваете об этом.
   Оставив рыцаря гадать над смыслом этих слов, Улива отвернулась и снова удалилась.
   Вернулась она с дымящейся миской в руках, из которой шел потрясающий аромат наваристого мясного бульона. Ваган мигом забыл обо всем, кроме зверского голода. Хозяйка, увидев его нетерпеливый взгляд, понимающе улыбнулась и в этот раз не стала кормить его с ложки, а отдала миску. Голодному рыцарю пришлось подождать еще несколько томительных мгновений, прежде чем она сходила за ложкой. И лишь после этого Ваган набросился на еду.
   На вкус похлебка оказалась еще лучше, чем по запаху. Небольшие кусочки мяса были обильно приправлены сочными стеблями, корешками и листьями неведомых трав. Мясо раненый тоже не смог узнать, но у него сложилось убеждение, что это какая-то дичь. Улива, чтобы не смущать Вагана, отвернулась и принялась что-то перебирать на полке.
   Рыцарь ел едва не давясь горячим варевом. Вообще-то, благородным людям не пристало жадно поглощать пищу, словно грязным животным, но попробовал бы кто-нибудь другой испытать подобный приступ голода, и он бы точно не осудил за это Вагана.
   Наконец, плошка опустела. Раненый с сожалением отложил посуду в сторону и перевел глаза на Уливу. Та в ответ лишь развела руками:
   - Вам нельзя много есть. После еды кровь уходит в живот, а у Вас ее итак было потеряно слишком много. Так что лучше потерпите.
   Словно в подтверждение ее слов Ваган почувствовал, как на него накатывает слабость и сонливость. Прошло совсем немного времени, и он в очередной раз погрузился в дремоту.
   Проспал он недолго, и как только открыл глаза, ему снова подали обед. И снова он, поев, провалился в сон, который также продлился совсем немного времени. Так продолжалось до самого заката, когда багровое солнце наполнило щели избушки кровавыми отблесками. К тому времени раненый успел поесть и поспать пять раз, и потому голодные спазмы его уже не мучили.
   Когда сумерки поползли по земле, карабкаясь вверх по стенам, Улива зажгла лучину. Между ней и рыцарем тянулась неловкая пауза. Дело в том, что в одно из пробуждений Ваган попытался заговорить с девушкой о том, кто он такая и чем занимается, но та сразу же замкнулась и стала ограничиваться лишь односложными замечаниями.
   Улива закрыла дверь, задвинула засов, и в избушке не осталось другого света, кроме пламени лучины. Отсветы слабенького огонька, дрожащего от малейшего движения воздуха, таинственно заплясали на стенах. Хозяйка вытащила откуда-то прялку, установила ее на скамью и принялась прясть. Сидела она при этом боком к рыцарю, и ему был хорошо виден ее тонкий профиль. Ваган любовался пальчиками, ловко скручивавшими нитку и наматывающими ее на веретено. Девушка что-то тихо напевала, глядя на огонек лучины. Рыцаря же Улива не удостоила даже мимолетного взгляда. В конце концов Ваган уснул, убаюканный однообразной работой хозяйки и ее пением.
  

***

   Рыцарь проснулся от пения птиц. Солнце снова ярко светило сквозь щели, в воздухе стоял запах утренней свежести, и веселое щебетание лесных птах добавляло ощущения радости. Ваган с восторгом понял, что силы почти вернулись к нему. Хотелось вскочить и куда-нибудь побежать. Удивительно для человека, который почти умер каких-то пару дней назад.
   Приподнявшись на лежаке, рыцарь огляделся и увидел мирно спящую в углу хозяйку. Прялка так и стояла на лавке, но уже без шерсти. Рядом с ней Ваган увидел свою одежду, выстиранную и заштопанную. Недолго думая он сел на край лежака и, взяв рубаху и штаны, оделся. После этого рыцарь почувствовал себя намного уверенней. Все-таки не пристало мужчине находиться перед женщиной в чем мать родила.
   Все, больше Ваган не мог усидеть! Ему казалось, что он пролежал целую вечность. Тело требовало движения, глаза хотели увидеть небо и солнце, а грудь желала вдыхать чистый воздух утреннего леса. Потому, даже не потрудившись поискать обувь, рыцарь поднялся на ноги и двинулся к двери. Его пошатывало, но шел он довольно уверенно. Ваган отодвинул засов, распахнул дверь и едва не споткнулся о медведя, уютно разлегшегося у самого порога.
   Рыцаря прошиб холодный пот. Он сообразил, что абсолютно безоружен перед лицом опасного зверя. Оставалось лишь надеяться, что тот крепко спит, и удастся тихонько закрыть дверь.
   Надежда Вагана не оправдалась. Внезапно голова медведя приподнялась, и глаза его встретились с глазами человека. Рыцарь замер. Он не был трусом, но тут ему стало страшно. Не оттого, что зверь был опасен, а оттого, что во взгляде его Ваган прочел непонятное сомнение. Словно бы тот, уподобившись разумному существу, решал, как поступить.
   Пауза продлилась не больше секунды. Медведь, не отрывая взгляда от рыцаря, неторопливо поднялся на лапы и двинулся прямо на человека. Вагану не оставалось ничего другого, как отступить внутрь. Зверь последовал за ним, косолапо переступая через порог.
   Рыцарь, стараясь не делать резких движений, попятился в дальних угол, в котором были сложено оружие. Там же валялись и доспехи, неизвестно когда принесенные Уливой с места боя. Ваган полагал, что медведь пойдет за ним следом, но ошибся. Оказавшись внутри, зверь внезапно повернулся в сторону мирно спящей Уливы и, вытянув вперед морду, потопал к ней.
   Вот теперь Ваган испугался по настоящему. Не за себя, не раз стоявшего на пороге смерти, а за девушку. Не раздумывая ни секунды, воин бросился к оружию. Он одним прыжком очутился подле доспехов; грозно лязгнул меч, вынимаемый из ножен, и блики заиграли на лезвии, прервавшем не одну жизнь.
   Поворачиваясь к медведю Ваган с ужасным предчувствием опоздания. Его худшие опасения оправдывались - зверь склонился над лицом девушки, прикасаясь к ней носом. Еще мгновение, в смятении подумал рыцарь, и Уливе придет конец. В этот миг он забыл обо всем на свете, лишь одна мысль осталась в голове - не дать, не допустить!
   - Не-е-е-ет! - завопил Ваган, бросаясь на медведя с мечом, прекрасно осознавая, что это плохое оружие против огромного зверя. Он лишь хотел отвлечь внимание на себя, тем самым давая Уливе шанс на спасение.
   Медведь и правда отвлекся, повернув голову в сторону атакующего рыцаря. А Улива от крика проснулась и села на подстилке, тем самым частично закрыв зверя от Вагана. Тому, чтобы не поранить девушку, волей-неволей пришлось остановить свой удар.
   - Что, что случилось? - испуганно вскрикнула девушка, увидев перед собой рыцаря с мечом, направленным прямо на нее. В этот момент она услышала недовольное мычание и обернулась. А дальше произошло то, от чего Ваган просто оторопел: Улива, вместо того, чтобы в ужасе метнуться подальше от страшного зверя, облегченно рассмеялась и, схватив того за ухо одной рукой, укоризненно погрозила ему пальчиком другой.
   - Ну и кто тебе разрешил сюда заходить, а? - выговаривала медведю девушка. - Смотри, как ты напугал моего гостя! Он со страху чуть нас обоих не порубил своим ужасным мечом.
   Слово "ужасный" Улива произнесла сильно растянув "ж", так что у нее получилось "ужжасным". При этом она ехидно покосилась на Вагана, обалдевшего от такого развития событий. Он явно не понимал, отчего хрупкая девушка без всякого страха треплет зверя за загривок, а тот при этом всячески выказывает ей свое расположение, прикасаясь носом к ее щеке. Наконец, Улива прекратила возиться с медведем и соизволила обратить внимание на рыцаря.
   - Сударь, позвольте Вам представить Мокрого Носа, - обратилась она к Вагану, обняв медведя за шею. И добавила со смехом, обращаясь к зверю:
   - Хотя бы поклонился знатному господину, увалень ты лесной!
   Мокрый Нос проигнорировал последнее замечание, недовольно поглядывая на рыцаря.
   - Он что, ручной? - недоверчиво поинтересовался Ваган, неохотно убирая меч.
   - Для друзей - ручной, а для врагов - дикий! - с вызовом ответила Улива. - Кстати, если бы не он, то я бы ни в жизнь не дотащила Вас сюда.
   - То есть я ему обязан жизнью?
   - Выходит что так, - ответила Улива, пожав плечами.
   Ваган, переборов страх, шагнул вперед и протянул к медведю руку. Тот снова никак не прореагировал. Тогда рыцарь попытался дотронуться до морды зверя. Улива с интересом следила за происходящим, но не вмешивалась. Как только Ваган коснулся Мокрого Носа, тот недовольно отвернулся, однако, не проявляя особого недружелюбия. Тогда воин осмелел и попытался почесать медведя за ухом.
   В этот раз Мокрый Нос среагировал немедленно. Его шерсть взъерошилась, глаза злобно прищурились, а из раскрывшейся пасти, в которой торчали здоровенные клыки, вырвался глухой, раскатистый рык.
   - Тихо, тихо, никто тебя не обидит! - попыталась успокоить медведя Улива. И добавила, повернувшись к рыцарю:
   - Он Вас не любит, но готов терпеть. Однако не стоит испытывать его терпимость, так что Вам лучше не приближаться к нему без крайней надобности.
   - Странно. Вроде бы я не сделал ему ничего плохого, чтобы он меня начал недолюбливать, - удивился Ваган.
   Улива ответила не сразу. Она испытующе посмотрела на рыцаря, взглянула на его меч, перевела взгляд на сложенные в углу доспехи, после чего внимательно посмотрела на Мокрого Носа. Тот тоже смотрел на нее, уже успокоившись. Вагану даже показалось, что во взгляде зверя появилось какое-то тоскливое выражение.
   - Понять животных довольно трудно, - прервала затянувшееся молчание девушка. - Но они редко ошибаются в своих чувствах. Может быть ему не нравится, что от Вас пахнет смертью. А может он чувствует, что в будущем Вы сделаете ему что-то плохое.
   Улива снова замолчала, опустила взгляд, и добавила, чуть слышно:
   - Или же сделаете плохо тому, кто ему очень дорог.
   - Если Вы имеете в виду себя, то я клянусь, что никогда даже в мыслях не пожелаю Вам зла! - прижав руку к груди, торжественно заявил Ваган.
   Девушка грустно усмехнулась и ответила, по-прежнему глядя перед собой в землю:
   - Сударь, не клянитесь в том, что не в Ваших силах. Иногда можно навредить даже не желая того. Я освобождаю Вас от этой клятвы, потому что не хочу, чтобы Вы однажды стали клятвопреступником!
   - Вы все время говорите загадками. Как понимать Ваши слова?
   - Поймете в свое время. А сейчас, прошу прощения, но мне нужно уйти на некоторое время. Как я вижу, Вы уже стоите на ногах - просто поразительное выздоровление! Так что можно не опасаясь оставить Вас на время одного.
   Сказав это, Улива поднялась на ноги и, поманив медведя, пошла к выходу. Мокрый Нос послушно потопал за девушкой.
  

***

   Все-таки рыцарь еще не до конца оправился от ран, потому что сразу после ухода хозяйки он почувствовал сильную слабость. Эпизод с медведем не прошел даром, и Вагану не оставалось ничего другого, как прилечь обратно на лежанку. Глаза его закрылись сами собой, и он в который раз провалился в сон. Впрочем, сон продлился недолго, а когда рыцарь проснулся, то снова почувствовал себя в состоянии держаться на ногах.
   Если бы не чувство голода, Ваган так бы и продолжал валяться на теплых шкурах. Но желудок категорически возражал против подобного бесполезного времяпрепровождения, и рыцарю пришлось подчиниться.
   Он встал и, не обнаружив ничего съестного на чурбаке, заменявшем стол, направился к полкам. Ощущая стыд оттого, что берет без разрешения, Ваган, тем не менее, сдернул сушеную рыбу и тут же вцепился в нее зубами. Лишь проглотив первый кусок, он сообразил, что было бы неплохо для начала очистить ее от чешуи. Разбрасывать мусор по избушке было бы верхом свинства, поэтому рыцарь направился к очагу и принялся очищать рыбу прямо над ним. Рыбины хватило лишь на то, чтобы притупить чувство голода. Впрочем, терпеть его уже было можно, и потому Ваган решил повременить с дальнейшим уничтожением запасов Уливы.
   Как только была решена проблема наполнения желудка, как обнаружилась новая. Рыцарь вдруг почувствовал, что он замерз. Отчасти в этом была виновата туча, закрывшая солнце; в воздухе ощутимо веяло грозой. А так как на Вагане было лишь тонкое белье, то и неудивительно, что ему стало холодно.
   Первой мыслью было снова лечь и зарыться в меховые шкуры. Однако тут благородному рыцарю представилась бедная Улива, попавшая под ливень и вернувшаяся домой совершенно продрогшая. Как бы она обрадовалась жаркому очагу!
   Вагану эта идея понравилась, и он тут же приступил к ее исполнению. Сложить дрова, настрогать лучину было делом пары минут. Пришлось, правда, поискать кремень и огниво, но, в конце концов, они нашлись на полке в дальнем углу, завернутые в сухую тряпицу. Недолго думая рыцарь присел перед очагом и принялся высекать искры на тонкую лучину, перемешанную с берестой.
  

***

   Улива почувствовала неладное еще не входя в избушку. Она явно ощутила запах угрозы и беды. И все-таки девушка не колебалась ни секунды, прежде чем отворить дверь и перешагнуть порог. Лесная колдунья уже примерно догадывалась, что могло произойти.
   Ее опасения подтвердились - рыцарь развел в очаге огонь! Когда Улива вошла, он молча поднял на нее глаза и перевел взгляд на струю дыма, деловито уходящую в отверстие в стене. Затем снова посмотрел на хозяйку. Он ничего не говорил и ни о чем не спрашивал. Все было понятно и так. Лицо Вагана было угрюмо, а в руке его холодно блестел обнаженный меч. Перед Уливой был Истребитель Колдунов в своем настоящем обличии.
   Она устало прислонилась к дверному косяку и спросила:
   - Ну и что будете делать, господин рыцарь?
   Ваган не ответил. Он лишь стиснул сильнее рукоять меча и сделал шаг к колдунье. И заколебался. Видно было, что внутри него шла нешуточная борьба. А Улива спокойно смотрела ему в лицо и грустно улыбалась.
   - Убить меня хотите? Ну, так убивайте!
   Сказав это, она сама шагнула ему навстречу, схватила одной рукой свои длинные волосы и отвела их в сторону. Ее голова чуть наклонилась, подставляя тонкую шею под удар.
   - Ну что же Вы медлите? Да, я колдунья! Один взмах - и проклятое племя станет меньше!
   Ваган отшатнулся назад - до того его поразили ярость и боль, с которой это было произнесено. Он привык к тому, что колдуны всегда сопротивляются смерти, цепляются за жизнь когтями и зубами, и потому реакция Уливы его поразила. Однако самое главное было отнюдь не в этом. Ваган вдруг понял, что он просто не сможет поднять руку на эту девушку! При одной мысли, что его меч перерубит эту хрупкую шею, ноги подгибались, а руки начинали предательски дрожать.
   - Ведьма! - прохрипел рыцарь, ненавидя девушку за то, что из-за нее он становился отступником. - Ты... Ты... Ты околдовала меня, и теперь я не в силах тебя убить!
   Лицо Уливы внезапно дрогнуло, на нем появилось какое-то непонятое выражение.
   - Я не околдовывала Вас! К чему мне это?
   - Да кто разберет ваши желания? Может решили как-то особо изуверски отомстить своему врагу!
   Хозяйка в ответ презрительно скривила губы.
   - Много о себе думаете, господин рыцарь! Единственных моих врагов Вы же сами и порешили. Вот уж не ожидала, что в благодарность за спасение Вашей жизни услышу лишь оскорбления и угрозы!
   - Мне не нужна жизнь из рук ведьмы! - гордо ответил Ваган. - Уж лучше бы я погиб как воин!
   - Ах так? - разозлилась Улива. - Ну так пойдите и повесьтесь, раз Вам не нужна жизнь! Делайте с ней что хотите, мне теперь наплевать! Распоряжайтесь ею на свое усмотрение, а я свой долг исполнила!
   Ваган несколько секунд смотрел на девушку, потом опустил меч и молча пошел в угол, где были сложены его доспехи. Улива же подошла к очагу и села у огня спиной к рыцарю, гремевшему своим железом. Словно бы ей не было больше никакого дела до него.
   Ваган собирался недолго. Уже через несколько минут он облачил на себя все доспехи, надел шлем, повесил за спину щит и с мечом в руке направился к выходу. И только когда он собрался перешагнуть порог, Улива окликнула его:
   - Подождите!
   Ваган остановился и, сделав недовольное лицо, повернулся к хозяйке:
   - Что еще?
   Он произнес это как можно более презрительным тоном, чтобы она не заметила, что он на самом деле рад ее оклику.
   Улива нерешительно поднялась и заговорила умоляющим тоном:
   - Не стоит Вам уходить сейчас, лучше подождать до утра.
   - Это почему же? - набычился Ваган.
   - Во-первых, Вы не знаете дороги, а здесь все-таки лес. Во-вторых, скоро уже стемнеет и Вам не добраться до ближайшего жилья затемно. Ну а в третьих, сегодня полнолуние.
   Воина ничуть не испугала перспектива оказаться ночью одному в лесу. Но вот при упоминании о полнолунии его передернуло. Только безумец может решиться шастать по лесной глухомани, когда в полную силу светит "солнце мертвецов". Ваган же не был безумцем, поэтому задумался над словами Уливы. Перед ним стоял нелегкий выбор - остаться еще на одну ночь в жилище колдуньи, либо же рисковать столкнуться с нежитью.
   - Откуда такая забота о моем благополучии? - недоверчиво поинтересовался рыцарь.
   - А Вы не находите, что с моей стороны несколько странно спасать Вам жизнь, а потом отпускать на верную погибель?
   - Да кто Вас разберет, - махнул рукой Ваган. - Опоили же меня приворотным зельем!
   Улива уже было открыла рот, чтобы возразить, но внезапно осеклась на полуслове. Ее щеки покрылись румянцем, длинные ресницы дрогнули и опустились. До нее вдруг дошло, что именно сказал, не подумав, рыцарь. Девушка потупила взгляд и чуть слышно произнесла:
   - Я не давала Вам приворотного зелья.
   - Лжете! - с горячностью воскликнул Ваган.
   - Думайте что хотите, - тихо ответила Улива, снова поднимая глаза на рыцаря. - А только ничем, кроме лечебных отваров, я Вас не потчевала.
   Глаза ее при этом блестели, на лице играла слабая улыбка. И Ваган, впервые в жизни, дрогнул! Ведьма или нет, околдовала или нет, но она была сейчас восхитительна, и не было у него сил расстаться с ней! Он знал, он понимал, что нужно уходить, что нужно бежать сломя голову! Но ноги приросли к земле и отказывались подчиняться.
   Улива, кажется, поняла, что ее гость колеблется и заговорила вновь:
   - Если Вы так боитесь меня, то я могу оставить Вас одного, а сама уйти ночевать в лесу. Мне-то это ничем не грозит.
   - Это я боюсь?! - воскликнул Ваган, задетый за живое. - Да я не испугаюсь переночевать хоть с самим чертом, не то что с какой-то девчонкой!
   Улива поспешно отвернулась, чтобы спрятать веселую усмешку. До чего же глупы все эти сильные и могучие воины! Стоит только заявить им, что они чего-то боятся, как они тут же бросаются доказывать обратное. Даже если у самих и в самом деле поджилки трясутся. Потому так легко ими манипулировать, заставляя делать все, что от них требуется и при этом безо всякого колдовства.
   Ваган решительно прошел в середину избушки. Хмуро оглядевшись по сторонам, он решительно заявил:
   - Спать я буду на земле! Вон там!
   И указал на то место, где ночевала хозяйка, тем самым недвусмысленно давая понять, что той придется перебираться на лежанку. Улива только пожала плечами - на земле так на земле. Она не гордая, с удовольствием поспит на удобной лежанке вместо холодной земли.
   Ваган прошел в угол, который определил себе для ночлега и, сняв железо, принялся там устраиваться. Девушка же, не проронив ни слова, достала с полки горшок, наполнила его водой и пристроила сбоку от очага. Затем на свет появились клубни какого-то лесного растения, пучки зелени и еще какие-то растения, ранее Ваганом никогда не виданные.
   Через некоторое время избушка наполнилась запахом варящейся еды. Ваган прилагал неимоверные усилия, чтобы не показать, как он голоден. Еще бы, всего одна рыбка за весь день для выздоравливающего мужского организма - это ничто. А Улива словно бы и не обращала никакого внимания на мучения бедняги, деловито занимаясь стряпней.
   Уже стемнело, когда она, наконец, закончила свои хлопоты. К тому времени дрова в очаге уже совсем прогорели, оставив после себя лишь кучку красных углей. Другого света не было, и оттого по стенам плясали багровые тени, добавляя таинственности в и без того не простую обстановку. Ваган к этому времени уже почти жалел, что остался. Улива поставила горшок на стол-чурбан, выложила туда же рыбу. Появилась и краюха хлеба, извлеченная из бочонка, стоявшего около кадки с водой. Рыцарь, чтобы не травить себя, отвернулся к стене, сделав вид, что собирается спать.
   - Милостивый сударь, если Вы думаете, что я снова буду кормить Вас с ложечки, то глубоко заблуждаетесь! - раздался голос девушки. - Если хотите есть, так будьте любезны встать.
   Ваган повернулся и увидел, что Улива поставила на стол две плошки. Не приходилось сомневаться, что вторая предназначалась для него. Отказываться было глупо, поэтому воин уныло побрел к столу. К счастью, девушка не стала иронизировать по поводу очередной капитуляции гордого рыцаря. Она вообще не проронила ни слова и даже не смотрела в сторону Вагана.
   Воин первое время ел аккуратно и неторопливо, но потом перестал стесняться и принялся уминать еду за обе щеки. Только когда стол опустел, он со стыдом заметил, что колдунья ела мало и неохотно, так что почти все досталось ему одному. Лицо ее все это время сохраняло отрешенное выражение, а глаза смотрели в одну точку. Опустевшая плошка глухо стукнулась о стол, и это был единственный звук, который издала колдунья. После этого она прошла к своему ложу и легла, повернувшись лицом к стене.
   Ваган же подмел остатки ужина и, сыто отдуваясь, выпрямился на чурбаке, заменявшем стул. Желудок, наконец, успокоился, и можно было подумать о вещах более серьезных, чем пища. Рыцарь изо всех сил пытался убедить себя в том, что те чувства, которые он испытывает к колдунье, есть ни что иное, как насланные ею чары. Это бы вполне подошло для какого-нибудь другого колдуна, но вот в случае с Уливой имелась одна серьезная загвоздка - она спасла ему жизнь. Как-то слишком сложно - сначала спасти, а потом зачаровать. Если целью было заставить Вагана страдать, то существовали и другие, более простые и надежные способы. Например, вылечить, но так, чтобы воин на всю жизнь остался изуродованным калекой. Выходило, что колдунья спасла и зачаровала воина не потому что хотела помучить, а потому, что ей почему-то так захотелось. А вот почему Улива вдруг решилась на такое - существовал только один ответ. Что Ваган ей небезразличен. С одной стороны, воин даже думать не хотел о подобном. Допустить, что колдуны могут испытывать высокие чувства - это почти поставить их на один уровень с людьми! А с другой - Вагана пьянел при мысли о том, что нравится Уливе.
   Признать же бескорыстие лесной колдуньи и искренность своих собственных чувств к ней рыцарь просто не мог. Иначе бы ему пришлось наложить на себя руки, так как это до основания разрушало привычную картину мира. И, самое главное, тогда Вагану пришлось бы признать, что он совершенно напрасно без разбору уничтожал ведьм и колдунов.
   Поэтому Ваган сидел и терзался, не находя никакого решения. Он даже из-за этого на несколько коротких мгновений возненавидел Уливу. Но, взглянув на спокойно лежащую девушку, тут же растерял всю ненависть.
   Так ни к чему и не придя, Ваган тяжело вздохнул и пошел спать. Что бы ни происходило, но завтра он уйдет прочь и ничто его не остановит! С этой мыслью рыцарь и заснул.
  

***

   Пробудился он от легкого прикосновения. Еще не разомкнулись веки, как рука сама собой рванулась к мечу. И лишь потом Ваган запоздало различил лицо Уливы. Девушка, заметив реакцию рыцаря, слегка нахмурилась.
   - Утро настало. Вы собирались отправиться в путь.
   Голос ее при этом был сух, как будто она исполняла неприятное поручение.
   Ваган молча поднялся и принялся надевать доспехи. Улива сначала взирала на это без всякого интереса, а потом не выдержала и сказала:
   - Сударь, вы в этом железе далеко не уйдете!
   Ваган только презрительно посмотрел в ее сторону и, ничего не ответив, продолжил облачаться. Колдунью это явно задело, поскольку она отвернулась и принялась делать вид, что занята собственными делами. Так продолжалось до тех пор, пока последний щиток не был прилажен к телу. После этого рыцарь надел шлем, перепоясался мечом, закинул за спину щит и двинулся к выходу, позвякивая на ходу железом. Он даже не взглянул на хозяйку, когда перешагнул порог и, лишь пройдя пару шагов от двери, нерешительно остановился.
   Улива услышала как прекратилось звяканье доспехов и догадалась что происходит. Ей не терпелось выглянуть и подколоть рыцаря каким-нибудь едким замечанием. Но колдунья сдержала себя. Еще чего не хватало! Пусть спесивый рыцарь, возомнивший себя самым умным, сам с ней первым заговорит! А она еще посмотрит, стоит ли ему помогать. Да пусть хоть пропадом пропадет, ей-то что с того?
   Ваган стоял и потерянно озирался по сторонам. Разумеется, он не имел ни малейшего представления о том, в какую сторону нужно идти. Прямо от избушки начиналось сразу несколько слабеньких тропок, разбегавшихся в разные стороны и нырявших в лесную чащу. Избушка колдуньи стояла посреди небольшой поляны, со всех сторон окруженной мрачными елями. Лишь изредка сквозь них проглядывали белые стволы берез. Воин догадывался, что нужно идти по одной из тропок, протоптанных колдуньей, но вот по какой - оставалось лишь предполагать. Или же спросить у самой Уливы. Но последнее было бы равносильно очередной капитуляции перед девушкой, и Ваган сходу отмел такую возможность. Лучше уж заблудиться в лесу!
   Наконец, приняв решение, он двинулся прочь по одной из тропинок. Улива снова заслышала позвякивание доспехов и с неожиданной для себя горечью осознала, что рыцарь ни за что не попросит ее помощи. При том, что помощь ему бы очень понадобилась, потому что девушка даже на слух определила, что он выбрал неправильную дорогу.
   Улива в отчаянии закусила губу. Ну что за идиотское упрямство? Ведь пропадет, как пить дать, пропадет из-за своей глупой гордыни! А она, сколько бы ни пыталась сохранять равнодушие, не сможет вот так просто отпустить его, еще не до конца оправившегося, на погибель.
   Девушка пару минут нервно ходила из угла в угол, разрываясь между гордостью и чувствами к Вагану. Теми самыми чувствами, которые гнала от себя прочь. И, в конце концов, гордость сдалась. Улива повернулась к двери и, не медля ни секунды, заторопилась следом за Ваганом, уже скрывшимся среди густых елей.
  

***

   Двигаться по узенькой лесной тропинке, которую даже различить между стволами вековых елей было нелегко, да еще когда на тебе пара пудов железа - удовольствие не из приятных. Ноги то и дело запинаются о торчащие корни и проваливаются в ямки. Лапы елей цепляются за шлем, а висящий на поясе меч то и дело норовит запутаться ножнами в каком-нибудь кустарнике.
   Поэтому неудивительно, что Ваган, которому, вообще-то, полагалось лежать в постели и восстанавливать силы после тяжелых ранений, начал запыхаться всего через полчаса. Закололо в правом легком, напоминая о разбойничьей стреле. Однако это не заставило рыцаря замедлить шаг. Он скрипел зубами и упрямо шел вперед. И все больше убеждался в том, что выбрал неправильную дорогу. Лес становился все дремучее, ели - все крупнее, а бурелом - все непролазнее. Все указывало на то, что Ваган идет вглубь леса, и лишь еле заметная тропка, словно старый и надежный друг, успокаивала, говоря, что он еще не совсем потерялся.
   Воину хватало сил лишь на то, чтобы переставлять ноги, потому он не обращал внимания на творящееся за его спиной. Но если бы он бросил взгляд назад, то мог бы заметить золотистые волосы, мелькающие среди ветвей.
   Улива не испытывала никаких затруднений в том, чтобы следовать за Ваганом. Привычная к пешим прогулкам по самым глухим чащобам, она легко держалась за ним следом на том расстоянии, какое считала нужным. Рыцаря, громыхавшего на весь лес, даже необязательно было видеть. Кроме того, колдунья могла применить свои чародейские умения для того, чтобы с любого расстояния знать, где тот находится. Но ей этого почему-то совсем не хотелось делать.
   Так они и шли - рыцарь, прущий сквозь заросли словно таран, и, на почтительном удалении, колдунья, легко и свободно ступающая по тропке, укрытой шуршащей хвоей.
   Ваган не помнил, сколько он так прошагал. Все мысли вылетели из головы за исключением одной: останавливаться нельзя! Боль в боку стала совсем невыносимой, доспехи нагрелись, да еще влажное дыхание леса не давало испаряться поту, ручьем струившемуся по телу. Единственное, что еще держало его, это то, что тропа обязательно куда-то должна привести.
   Он не ошибся. Внезапно впереди показался просвет между деревьям. Ваган радостно прибавил шагу, предвкушая конец проклятого леса. Вот колыхнулись перед глазами лапы последних елок и разошлись в стороны. И он, действительно, вышел из леса!
   Вот только это была отнюдь не долгожданная опушка. Прямо перед ним расстилалось бескрайнее болото, из которого кое-где торчали островки с чахлыми деревцами. Тропка обрывалась, не доходя до зыбучей трясины. Видимо, колдунья добывала тут болотные ягоды, а может быть и разные травы для своих чародейских надобностей.
   Ваган стоял и смотрел на безбрежную топь и ощущал горькое отчаяние. Трясина на его пути породила в душе бездонное болото отчаяния. Нет, он не боялся заблудиться, и его не страшили еще не до конца зажившие раны. Воину не пристало пугаться таких мелочей. Больше всего его страшила перспектива увидеть насмешливые зеленые глаза лесной колдуньи, когда он волей-неволей вернется к ее избушке. Но ничего другого не оставалось, и рыцарь, понурив голову, повернул назад.
   И натолкнулся на взгляд тех самых зеленых глаз, которые так страшился увидеть. Вот только не было в них никакой насмешки. Лишь сочувствие и, что удивительнее всего, понимание!
   "Только не говори ничего! - мысленно взмолился Ваган. - Иначе мне придется утопиться от стыда в этом проклятом болоте!"
   Но Улива словно бы прочла его мысли и не произнесла ни слова. Она просто развернулась и пошла прочь. Ваган же стоял и смотрел ей вслед, пытаясь понять, зачем она шла за ним? И лишь когда она остановилась и, слегка повернувшись, ожидающе посмотрела на рыцаря, он понял. Колдунья, похоже, собиралась показать ему правильную дорогу. И, надо сказать, выбрала для этого самый удачный момент. С самого начала Ваган не принял бы ее помощи, поскольку был полон сил. Не принял бы он ее и по возвращении назад, на поляну, поскольку у него был бы выбор проследовать другой тропкой. А вот на краю болота, только что пережив отчаяние и смирившись с тем, что придется идти назад, рыцарю было гораздо труднее отказаться от помощи. И он таки пошел за ней следом.
   Улива не проявила никаких эмоций, когда Ваган двинулся в ее сторону. Ни торжества, ни улыбки. Она просто снова повернулась к нему спиной и пошла вперед, не оглядываясь. Девушка скользила между деревьями так, будто была бесплотным призраком. Ни одна ветка не хрустнула под ее тонкой ножкой, лапы елей словно бы расступались перед ней. Сильному и опытному воину приходилось изрядно напрягаться, чтобы поспевать за ней. При этом он создавал столько шума, какой производит лишь целая артель лесорубов во время работы.
   Ваган настолько запыхался, стараясь не потерять из виду тонкую фигурку, мелькающую между деревьями, что не сразу заметил, что Улива ведет его совсем не по тропе. Она явно направлялась не к избушке, а куда-то совсем в другое место. В тот момент, когда Ваган сообразил это, у него даже промелькнула мысль, что колдунья решила завести его поглубже в лес и там бросить одного. По всему было видно, что ей бы не составило труда оторваться от запыхавшегося рыцаря. Но он тут же отбросил эту мысль. Если бы Улива захотела его прикончить, то могла бы сделать это уже тысячу раз и гораздо более действенным и простым способом.
   Ваган все шел и шел, уже ничего перед собой не различая, сосредоточившись лишь на скользящей перед глазами тени с золотистыми волосами. Боль в груди стала уже совсем нестерпимой, отдаваясь при каждом шаге во всем теле, и лишь чудовищное напряжение воли не давало сорваться с губ ни одному стону. Он боялся, что в любой момент может рухнуть, и тогда у него уже не будет сил подняться на ноги. Рыцарь даже потерял надежду на то, что ему удастся добраться до неведомой цели, к которой его вела Улива. И потому поначалу не понял, почему она вдруг остановилась. Лишь спустя несколько секунд Ваган заметил, что они вышли из леса!
   Над головой весело светило яркое солнце, едва перевалившее зенит. Под ногами расстилался зеленый и мягкий ковер из луговых трав. А в лицо дул свежий, прохладный ветерок, приносящий неизъяснимое облегчение после душного, спертого воздуха лесной чащи. Этот ветерок проникал в щели доспехов и обдувал разгоряченное тело, утомленное долгой ходьбой. Вагану страшно захотелось скинуть с себя все железо и упасть лицом в зеленую траву, наслаждаясь отдыхом.
   Но он не успел до конца об этом подумать, так как Улива повернулась к нему и прервала его радостные мысли.
   - Сударь, - заговорила девушка. - Видите эту дорогу?
   С этими словами она махнула рукой в сторону колеи, проходящей в сотне шагов от опушки. Дорога спускалась с недалекого холма, проходила вдоль леса и исчезала за горизонтом.
   - Через несколько минут из-за этого холма появится караван. Думаю, они не откажутся взять Вас с собой.
   Ваган не стал задавать глупых вопросов, интересуясь, откуда ей известно про караван. Он лишь молча кивнул, внезапно со всей остротой ощутив, что сейчас ему придется расстаться с Уливой. И сердце сжалось, не желая, противясь этому. Рыцарь внезапно вспомнил свой странный сон, где точно также стоял с ней на опушке леса. Сон оказался вещим!
   - Благодарю Вас, что спасли мне жизнь, - через силу произнес Ваган. Он хотел сказать кое-что еще, но не смог.
   - Благородному рыцарю не пристало благодарить проклятую ведьму, - ответила Улива. Но ответила без всякой иронии, а с глубокой горечью в голосе.
   Ваган не знал, что еще сказать. Слова застревали комом в горле и не хотели выходить. Наконец, он махнул рукой и выдавил:
   - Прощайте!
   И побрел к дороге.
   Однако шорох за спиной заставил его оглянуться. Ваган увидел, как из леса неторопливо вышел медведь и, подойдя сзади к Уливе, ткнулся носом ей в подмышку, шумно вздыхая при этом. Девушка механически погладила зверя по голове, но продолжала печально смотреть на рыцаря. Ваган поймал на себе взгляд медведя, словно бы говоривший ему: "Ну, чего встал? Уходи прочь, уходи в свой мир! И оставь в покое мою Уливу!" И Ваган снова пошел к дороге.
   Он уже не оглядывался, когда услышал за собой шелест веток. Сон был правдив: не стоит сходиться двум разным мирам! Но отчего же грудь вдруг словно сжало стальными обручами?
   Улива не обманула. Караван и вправду, появился буквально через несколько секунд после того как рыцарь достиг дороги. Скрипели нагруженные телеги, перекликались люди, ржали лошади. Насторожившаяся было охрана, увидевшая вооруженного человека, быстро успокоилась, увидев щит Истребителя Колдунов. Вагана знали многие, и он пользовался заслуженным уважением среди людей, проводивших в дороге большую часть жизни. А потому регулярно встречавшихся с разной нечистью.
   Рыцарю насилу удалось отбиться от назойливых расспросов о том, что с ним произошло. В конце концов караванщики отстали от воина, увидев, что тот совсем слаб. Место в караване ему было предоставлено безо всяких уговоров. И, не прошло и двадцати минут, как лошади снова тронулись, и вновь заскрипели телеги.
   Караван неспешно удалялся от леса, а Ваган сидел на одной из телег, отрешенно глядя на уплывающие прочь деревья. Странно, впервые в жизни его не радовало то, что люди с восторгом приняли Истребителя Колдунов. Неужели он начал стыдиться своего прозвища?
   Внезапно он встрепенулся. Ему вдруг почудилось, что среди зеленой листвы мелькнула золотая искорка. Как будто луч солнца попал на чьи-то светлые волосы и отразился от них. Отразился и пропал. А перед Ваганом еще долго стояло лицо зеленоглазой колдуньи в обрамлении золотых волос.
  

***

   Вагану повезло, так как караван направлялся в славный город Мастан. Много достопримечательностей было в этом городе, но важнее всего для рыцаря было то, что именно там располагалась главная цитадель Белого Ордена. К которому принадлежал он сам. Ваган надеялся, что родные стены и знакомые лица помогут ему справиться с заполнившими душу сомнениями. Очень нехорошими сомнениями. Такими, каких не должно быть у рыцаря Белого Ордена.
   Караванщики не раз и не два пытались заговорить с угрюмым воином, но все их попытки оказались безуспешными. Рыцарь отвечал односложно, да и то лишь по необходимости. Все время путешествия он либо лежал, устремив взор в небо, либо сидел на краю телеги и равнодушно провожал глазами проплывающие пейзажи. Лишь последний глупец бы не догадался, что он смотрел совсем другие картины - те, что отпечатались в памяти. Картины эти следовало бы стереть и уничтожить. Или же просто попытаться не вспоминать. Но Ваган оказался бессилен это сделать.
   Так прошло четыре дня, за которые караван достиг Мастана. К этому времени Ваган почти совсем оправился от тяжелых ран, и даже тряская телега ничуть не помешала процессу выздоровления. В таких случаях положено вспоминать добрым словом лекаря, но нет нужды говорить о том, что рыцарь, наоборот, кривил губы при мысли об этом.
   В городе Ваган расстался с радушными караванщиками, даже не испросившими платы с доблестного рыцаря. После обозной телеги ему было в радость пройтись пешком по узким улочкам большого города. Толпы народа являли собой разительный контраст с пустотой дремучего леса и помогали отвлечься от невеселых мыслей. Путь рыцаря лежал на другой конец, где на обрывистом берегу реки высились стены Цитадели. Бредущий пешком рыцарь - явление само по себе необычное. А уж пеший Истребитель Колдунов, о котором не слышал только глухой - это зрелище, достойное разговоров и россказней на неделю. Поэтому, нет ничего удивительного, что чуть ли не каждый встречный оборачивался на Вагана и провожал его долгим взглядом. Особенно этим отличались женщины, среди которых знаменитый воин пользовался большим успехом.
   В другое время рыцарь непременно бы воспользовался возможностью завести знакомство с какой-нибудь молоденькой девушкой. Но в этот раз... Ваган поднимал взор на румяное лицо встречной дамы и тут же перед ним вставал образ Уливы. То улыбающейся, то лукаво сощурившейся, то грустной. Это было как наваждение, от которого не найти спасения! И, в конце-концов, он стал отворачиваться, страшась встречаться с зелеными глазами лесной колдуньи, раз за разом выплывающими из глубин памяти. А бедные девушки в отчаянии кусали губы, не понимая, чем же они так не милы отважному рыцарю.
   Поэтому, к воротам цитадели Ваган подошел в самом ужасном расположении духа. Солнце еще и не думало клониться к закату, и крепкие дубовые створки, окованные железом, были распахнуты настежь. Снаружи торчали двое охранников, от безделья резавшиеся в карты на охапке соломы. Ваган поморщился. Это не были рыцари, поскольку благородным воинам не пристало торчать целый день на пыльной улице только для того, чтобы отгонять от ворот любопытных простолюдинов. Врагов, могущих напасть на Цитадель посреди дня, поблизости не водилось. Потому ворота, пока светило солнце, охраняли либо простые воины, либо оруженосцы. Ни те ни другие понятия не имели о том, что необходимо блюсти внешние приличия. Что люди уважают в первую очередь тех, кто всегда строг и подтянут, а к распущенности народ относится с пренебрежением. Будь воля Вагана, он бы на ворота поставил самых лучших рыцарей. Но, увы, это было не в его власти. Он лишь скривился при виде бездельничающих охранников, одного из которых даже признал как оруженосца старого знакомого - сэра Белгизана.
   Увидев Вагана, оба часовых вскочили на ноги и отдали честь. Игры играми, но дело свое они знали.
   - Мы рады приветствовать благородного Вагана в Цитадели Белого Ордена! - произнес знакомый оруженосец. - Как так случилось, что великий воин путешествует пешком, а не верхом на своем благородном коне?
   - Увы, коня я потерял в жестокой схватке, - был ответ. - Вот и вернулся, чтобы оправиться от ран и подыскать нового коня. Кстати, на месте ли Магистр?
   - Какая жалость, Ваш великолепный конь погиб! - воскликнули оба охранника. - Надеюсь, мы удостоимся чести услышать рассказ о Вашем очередном подвиге? А господин Магистр на месте, можете увидеть его в любое время.
   - Сейчас, к сожалению, спешу, поэтому расскажу в другой раз, - сказал Ваган. И, отдав честь, прошел внутрь Цитадели.
   Его шаги гулко раздавались под сводами крепости. Время от времени навстречу попадался кто-то из рыцарей и радостно приветствовал собрата. Кое-кто пытался с ним заговорить, но Ваган отмалчивался и шел дальше. Лишь с одним единственным человеком ему хотелось разговаривать, к нему он и шел - целенаправленно и нигде не задерживаясь.
   У входа в главную башню пришлось остановиться. Тяжелую двустворчатую дверь охраняла пара рыцарей в полном доспехе. Они не пропускали внутрь без особого разрешения никого, даже таких как Ваган. Это на внешних воротах может стоять кто угодно, но помещение, в котором располагался сам Магистр Белого Ордена, должно охраняться с особой тщательностью.
   - Я бы хотел просить об аудиенции у Магистра, - сказал Ваган рыцарям-охранникам. Один из них молча поднял руку, дотянулся до деревянного рычага, торчавшего рядом из стены и нажал на него. Где-то в глубине башни раздался звон колокольчика. Охранник все так же молча опустил руку и снова замер.
   Спустя минут пять за дверью раздались шаги, одна из створок приоткрылась, пропуская наружу худощавого длинноволосого мужчину в белой тунике. Это был секретарь Магистра.
   - О, кого я вижу! - радостно воскликнул он. - Да это же сам Ваган пожаловал! Давненько не видел тебя в Цитадели. Мне кажется или ты здорово похудел? Не заболел ли часом, друг мой?
   - Приветствую, благородный Эссуд! - ответил ему Ваган. - Тебе не почудилось, я и вправду еще не до конца выздоровел. Но не от болезни, а от ран. Я бы с удовольствием поговорил с тобой, но сначала хотел бы встретиться с Магистром. Не мог бы ты сообщить ему о том, что я прошу его о безотлагательном разговоре?
   Лицо Эссуда приняло озабоченное выражение.
   - Да, конечно, я сейчас же ему передам. Но что же это за дело, что спешно привело тебя в Цитадель, да еще не оправившегося от ранений? И раны, как я подозреваю, были серьезными.
   Последнюю фразу секретарь произнес еле слышно, под нос, уже поворачиваясь к двери. Створка вновь скрипнула за ним, и опять наступила тишина.
   В этот раз ждать пришлось гораздо дольше. Наконец, шаги раздались снова, уже торопливые, скрипнул засов, и перед Ваганом настежь распахнулись обе створки. Магистр явно решил устроить пышный прием своему лучшему воспитаннику.
   За дверью, в торжественной позе, стоял Эссуд. Он прочистил горло и, сделав подобающую паузу, церемонно произнес:
   - Фалатан, Магистр Белого Ордена, готов принять Вагана, рыцаря Белого Ордена, немедленно.
   После этого он повернулся спиной к Вагану и медленно пошел вперед, не оглядываясь. Рыцарь замешкался, снимая меч и щит, и укладывая их у стены. Не пристало являться к главе Ордена при оружии.
   За Эссудом Ваган почти побежал, удерживая под мышкой рыцарский шлем. Тяжелые сапоги гулко топали под сводами башни, эхо шарахалось из одного угла в другой, напуганное производимым шумом.
   Рыцарь догнал секретаря у самого входа в приемный зал. Здесь дверь охраняло еще двое рыцарей, оба в парадных доспехах и с огромными неподъемными мечами в руках, упирающимися острием в мраморный пол. Драться такими мечами, разумеется, было невозможно, зато выглядели они внушительно. Вся эта показуха была лишь для того, чтобы производить впечатление на сильных мира сего. Реальная же мощь Ордена заключалась не в часовых, облаченных в позолоченные доспехи, а в таких как Ваган. В воинах, постоянно находящихся в разъездах и со своим не слишком красивым оружием в руках добывающих славу всему Ордену.
   Ваган даже не взглянул на охранников и сразу последовал за Эссудом, открывшим лишь одну из створок. Все правильно, обе створки здесь отворяли лишь королям. За дверью Вагану открылся просторный зал, освещенный дневным светом, проникающим через два ряда небольших окон с матовыми стеклами. Четыре каменные колонны упирались в высокий арочный потолок. Гобелены слабо колыхались на стенах, словно бы оживляя вышитые на них картины великих деяний Белого Ордена. И лишь одна единственная картина выбивалась из этого ряда. Это был холст неизвестного художника в позолоченной раме, изображавший красивую женщину средних лет в платье из голубого бархата. Благородное лицо ее смотрело строго на всякого входившего в приемный зал. И посетители сначала натыкались на взгляд ее голубых глаз, а уже потом видели перед собой Магистра, высокое кресло которого располагалось прямо под картиной. Даже те, кто видел картину впервые, без труда узнавал Королеву. Полотно изображало ее такой, какой она была тридцать лет назад. Несмотря на прошедшие годы, Ее Величество изменилась мало.
   Весь Орден знал, что для Магистра картина имела особое значение. В свое время простому воину Фалатану довелось спасти Королеву, только-только взошедшую на престол. За свой подвиг он и был посвящен в рыцари Ею собственноручно. И с тех пор был самым преданным сторонником Ее Величества, даже став Магистром одного из влиятельнейших орденов. Хотя, как утверждали знающие люди, за все прошедшие тридцать лет он не виделся с Ней ни разу.
   Ваган был в приемном зале далеко не в первый раз, поэтому его взгляд лишь скользнул по портрету и замер, наткнувшись на пристальный взор Магистра. С момента их последней встречи прошло больше года, но словно бы и не было долгого расставания. Фалатан, несмотря на то, что давно перевалил за шестой десяток, был все так же ладно сложен, и все так же пытливо и живо смотрели на людей его голубые глаза. Лишь волосы на голове почти полностью побелели, да чуть добавилось морщин на лице, отмеченном старыми шрамами. А в остальном он был все таким же мощным и плечистым воином, каким его всегда знал Истребитель Колдунов.
   Ваган опустился на колено, приложил руку к сердцу и склонил голову, приветствуя главу своего ордена.
   - Встань, брат! - голос Магистра, привыкшего отдавать приказы, мощно прокатился под сводами башни. - Встань и поведай нам о своих славных деяниях, вести о многих из которых уже дошли до этих стен.
   В любом рыцарском ордене было принято называть друг друга братьями. Ваган, не имевший никаких родственников, действительно относился к другим рыцарям ордена как к родным братьям. Но вот к Фалатану у него были особые чувства. Магистр лично воспитывал маленького Вагана, лишившегося родителей из-за одного обезумевшего колдуна, натравившего диких зверей на мирных людей. Колдуна этого Фалатан казнил собственноручно, а потом подобрал мальчишку, выжившего только благодаря чуду. Поэтому, нет ничего удивительного, что Ваган относился к Магистру как к родному отцу. И надо сказать, что Фалатан тоже искренне любил своего воспитанника, как родного сына, радуясь каждому его успеху. В этот раз он даже воспользовался своим положением, чтобы устроить Вагану самый лучший прием. Вот только вряд ли бы его обрадовала причина, по которой Истребителя Колдунов появился в Цитадели, которая заключалась отнюдь не в желании похвастаться подвигами. Тому очень не хотелось огорчать самого близкого человека, но дело прежде всего.
   Ваган послушно поднялся с колена, и заговорил:
   - Великий Магистр! Я прибыл не для того, чтобы рассказывать о своих похождениях. Мне тяжело об этом говорить, но я оказался в затруднительном положении. И больше всего на свете мне сейчас требуется совет наставника.
   Лицо Фалатана стало очень серьезным. Еще никогда и ни к кому гордый Ваган не обращался за советом, и должно было случиться что-то совсем из ряда вон выходящее, чтобы такое вдруг стало возможным.
   - Я внимательно слушаю тебя, брат, - снова раскатился по залу голос Магистра.
   Ваган не горел желанием делиться своими проблемами с кем-либо кроме Фалатана. А кроме Магистра и Эссуда в зале вдобавок присутствовали брат-казначей и брат-оружейник. Видимо, до того как появился Истребитель Колдунов, глава Ордена занимался хозяйственными вопросами. Поэтому Ваган неуверенно покосился в сторону брата-казначея и спросил:
   - Не будет ли позволено сообщить все наедине?
   По лицам братьев скользнула гримаса неудовольствия. Они уже было обрадовались, что им удастся услышать какую-то совершенно невероятную историю о Вагане, и тут на тебе, им сообщают, что их присутствие совсем нежелательно!
   Магистру тоже не понравились слова Истребителя Колдунов.
   - Что же это за дело такое, которое нужно скрывать от братьев по Ордену? - недоумевающе спросил он, хмуря брови.
   - Вы можете сами решить, стоит ли дело того, чтобы его утаить, Великий Магистр, - смиренно ответил Ваган. - А я подчинюсь любому решению.
   Фалатан беспомощно посмотрел на своих приближенных. Те, хотя им совсем не хотелось пропускать такой интересный разговор, деликатно склонили головы в знак согласия и молча удалились, оставив Магистра наедине с рыцарем. Ваган проследил, как за ними закрылась дверь и снова повернулся к Фалатану. Тот сидел в своем кресле, ожидая, наконец, услышать историю воспитанника.
   И Ваган заговорил. Он рассказал все, начиная со встречи с разбойниками, и заканчивая прибытием в Мастан. Рыцарь не утаил ничего, ни одного своего поступка и даже мысли. Рассказ его был долгим, но ни разу Фалатан его не перебил, слушая очень внимательно. Могло показаться, что Магистр заснул в кресле, обратившись в каменное изваяние. Лишь прищуренные глаза выдавали неподдельный интерес к рассказу.
   Наконец, повествование окончилось, и Ваган замер, с внутренним трепетом ожидая реакции наставника. Однако тот не торопился нарушать возникшую паузу. Глава Ордена сидел, опираясь одной рукой о подлокотник кресла, а другой задумчиво сжимал подбородок. Взгляд его был устремлен куда-то в сторону. Рыцарь не смел нарушать ход мыслей Магистра.
   Наконец Фалатан нарушил молчание.
   - Значит, ты любишь эту колдунью.
   Он не спрашивал. Он констатировал факт. Магистр поднял глаза на Вагана. Но, к безмерному удивлению последнего, во взгляде этом не было ни осуждения, ни порицания. Только сочувствие и... понимание!
   - Ты знаешь почему рыцари ведут непрекращающуюся войну с колдунами? - продолжал Фалатан. - И почему те, в свою очередь, ненавидят нас?
   Ваган кивнул.
   - Да. Потому что мы защищаем людей, а они их используют.
   Фалатан лишь пренебрежительно махнул рукой.
   - Послушай, что я скажу, сын мой.
   Очень редко он называл Вагана своим сыном. И делал так лишь в очень серьезных ситуациях.
   - Послушай старого, умудренного жизнью человека. То, что ты сказал, годится лишь для молодых, горячих юнцов да для простых людей. Ты же давно не мальчишка, поэтому должен смотреть на вещи более глубоко. Слова о том, что мы заботимся о простых людях, а колдуны - нет, не являются правдой. Ты ведь и сам знаешь, как часто братья-рыцари совершают недостойные поступки в отношении людей. Думаю, известно тебе и то, что бывают случаи, когда колдуны спасают безвинные души, не требуя ничего взамен. Нет, дело совсем не в заботе о людях.
   Фалатан обвел взглядом гобелены.
   - Среди этих картин, - Магистр говорил, показывая на стены, - ты не найдешь такой, где был бы запечатлен только один рыцарь. И в этом кроется глубокий смысл. Подвиг любого из нас, даже совершенный в одиночестве, мы расцениваем как наш общий подвиг. И чей-то позор тоже ложится тяжким бременем на каждого, кто состоит в Белом Ордене. Мы все - едины! Для нас общее дело важнее личного, общая идея важнее собственной. А самое главное заключается в том, что мы несем свои идеи другим людям, не закрываемся от них. С колдунами же все не так. Они живут сами по себе, редко общаются с кем бы то ни было, даже с себе подобными. Да, среди них встречаются и такие, кого я могу с чистой совестью назвать достойными, кто всегда заботится о других. Но эта их забота не имеет ничего общего с добротой! Вернее, с добротой в нашем с тобой понимании. Даже когда они увлечены какими-то идеями, они никогда не поделятся ими с другими. А уж о том, чтобы нести свои идеалы простым людям и речи не идет. Они эгоистично пытаются сделать лучше только себя, а мы - весь окружающий нас мир.
   - Тогда зачем, если им нет никакого дела до нашего мира, мы преследуем их? - спросил Ваган. Это был удивительный вопрос из уст Истребителя Колдунов, но Фалатан ничуть не удивился. Он улыбнулся рыцарю и ответил:
   - Наконец-то ты задал вопрос, которого я ждал от тебя столько лет! Это значит, что ты перестал быть слепым мстителем, и задумался о своем истинном предназначении. Ты спрашиваешь, почему мы ведем беспощадную войну с колдунами, если им нет дела ни до чего, кроме себя самих? Вот потому-то мы с ними и боремся, что в своем эгоизме они не обращают внимания ни на что, кроме своих непонятных целей. Ты помнишь Великих Чародеев? Кападара, Самвузата и им подобных? Ты думаешь, они нагромождали горы костей и заполняли кровью бассейны исключительно от великой злобы? Отнюдь, ни один из них не любил убивать! Просто Кападар очень хотел познать все тайны мироздания, а Самвузат - сделать себя Гармониусом - Идеальным Существом. А люди для них были лишь расходным материалом, чем-то вроде дров в камине.
   - А разве не было и среди рыцарей таких? - возразил Ваган. - Один Камаат Черный Меч чего стоит!
   Фалатан развел руками.
   - Да, были. И это - позорные пятна на всех нас. Но я уже сказал, что рыцари считают общей не только славу, но и бесчестие. И потому мы стыдимся за Камаата, а чародеи за Кападара - нет. Надеюсь, это понятно?
   Ваган утвердительно кивнул.
   - Так вот, как я уже сказал, - продолжал Фалатан, - главное - это то, что мы с колдунами слишком разные. Два мира. Мы не можем мирно сосуществовать. Туда, где встречаются рыцари и колдуны, рано или поздно приходит смерть.
   Ваган при этих словах вздрогнул. Ему вспомнился сон, в котором он спасал Уливу, а потом расставался с ней на опушке леса. И слова "потому что мы из разных миров". Сам того не ведая Магистр передал суть того сна!
   А Фалатан, похоже, даже не заметил реакции Вагана.
   - Два мира, - задумчиво произнес он. - Когда встречаются два человека из разных миров, если они не враги друг другу, то самое лучшее для них это расстаться навсегда. Потому что какие бы сильные и искренние чувства они не испытывали друг к другу, их миры рано или поздно победят эти чувства. И тогда не останется ничего кроме разочарования, а может быть и ненависти.
   Фалатан замолчал. Пальцы его левой руки ласково поглаживали изумруд, вставленный в оправу перстня на среднем пальце правой. С этим перстнем была связана какая-то тайна, но никто не знал подробностей. Говорили только, что эта драгоценная безделушка у Фалатана появилась очень давно. Во всяком случае, Ваган никогда не видел своего наставника без этого перстня.
   - Мой тебе совет, - снова заговорил Магистр. - Сделай все, чтобы ее забыть. Самый простой и действенный способ - это найти в поведении этой колдуньи признаки корысти. А если даже не найдешь, то придумай их сам. Говорят, очень помогает.
   Сказав это, глава Белого Ордена махнул Вагану рукой, давая знать, что разговор окончен. Ваган отдал честь, развернулся и вышел из приемной залы, раздумывая над словами наставника.
   Как только за ним затворилась дверь, Фалатан встал со своего кресла и повернулся лицом к картине. Он поднес к лицу перстень с изумрудом, а потом перевел взор на Королеву. Что-то дрогнуло на лице старого воина, не привыкшего показывать слабость, а голос его еле слышно прошептал:
   - Говорят, что помогает. Но, увы, не всем!
   Яркий солнечный лучик упал на изумруд и, причудливо преломившись, зеленым пятнышком лег на картину. Как раз том месте, где тонкие пальчики левой руки Королевы неплотно прикрывали кисть правой руки. И надо же было случиться такому совпадению, что зеленый солнечный зайчик очутился на еле заметном зеленом пятнышке, проглядывающем между неплотно сжатыми пальцами левой руки.
  

***

   Дни становились все короче. Деревья начали потихоньку готовиться к зиме, окрашиваясь в желтый цвет. Одни мрачные ели да светлые сосны словно бы не замечали приближения осени. Это самая благодатная пора для птиц и зверей: можно заготавливать на зиму созревшие плоды, либо вдоволь запасаться подкожным жиром.
   Мокрый Нос не был исключением, поэтому целыми днями пропадал в малинниках, лакомясь ягодой, переливающейся на солнце рубиновым цветом. Уливе же приходилось проводить дни в одиночестве. Раньше она любила эту пору, когда можно было неторопливо пройтись по лесу, собирая в корзинку дары леса. Или просто стоять под каким-нибудь раскидистым деревом, слушая радостную перекличку птиц, либо прислушиваясь к таинственному шепоту листвы, повествующему обо всем, что происходит в лесу.
   Но в этот раз все было иначе. Не радовали ее ни птицы, ни звери, ни сам лес. Куда бы она ни посмотрела - всюду видела чуть нахмуренное лицо Вагана. К чему бы она ни прислушивалась - везде ей чудился мощный голос благородного воина. Куда бы она ни шла - ноги сами несли ее к той опушке, где она видела его в последний раз. И чем длиннее становились ночи, тем глубже делалась ее тоска.
   К тому времени, когда зарядили мелкие, нудные осенние дожди, Мокрый Нос вообще почти перестал появляться. А когда приходил, то бывал вялый и никак не отвечал на попытки девушки развлечься. Так что Улива осталась совсем одна.
   В один из вечеров, когда капли дождя беспрестанно стучали по кровле избушки, колдунья сидела на чурбане подле очага и смотрела на пляшущее пламя. С треском, рассыпая искры, горели сырые дрова. Сизые струи плотного дыма свивались в мощный канат и уносились прочь из жилища через отверстие дымохода. Зеленые глаза колдуньи не отрывались от огня. Она словно высматривала что-то там, что-то ведомое лишь ей одной. Внезапно пламя полыхнуло особенно ярко, и задрожало, сплетаясь в причудливые фигуры. Улива вся подалась вперед, силясь уловить смысл смутных силуэтов, появлявшихся перед ее взором. Чем дольше она сидела, тем мрачнее становилось ее лицо.
   Когда языки опали, превратившись в обычное пламя, Улива тяжело вздохнула и отвернулась. Облокотившись о стол и закрыв лицо руками, она погрузилась в невеселые думы. Так просидела она несколько минут. Лишь потрескивание дров да шелест дождя нарушали тишину.
   Наконец Улива опустила руки. По лицу ее блуждала грустная улыбка, глаза влажно блестели.
   - Ну что же, если нет другого способа, пусть все так и произойдет! - тихо прошептали ее губы.
   Девушка решительно поднялась и направилась к полкам с припасами. На свет появилась небольшая дорожная котомка, в которую Улива принялась складывать припасы. Делала она это аккуратно, без суеты, придирчиво отбирая лишь самое свежее и дольше всего способное храниться без опасности подвергнуться порче. Наконец, взвесив котомку в руке, Улива удовлетворенно кивнула. Мешок лег на стол, а сама колдунья снова обратилась к очагу.
   - Я не сержусь на тебя, о Первородное Тепло, - заговорила она.
   Пламя, словно услышав ее, затрепетало, заплясало разноцветными всполохами.
   - И ты на меня не сердись, я не могу иначе! Прошу тебя лишь об одном - чтобы все закончилось быстро.
   Один язык, самый крупный, внезапно причудливо изогнулся, словно бы кивая в знак согласия.
   - Спасибо тебе! - прошептала колдунья и, отвернувшись, направилась к лежанке. А огонь за ее спиной, как будто исчерпав все силы, опал до самых поленьев.
   Улива же, не раздеваясь, опустилась на ложе, кое-как натянула шкуры и мгновенно погрузилась в сон. Огонь же повел себя странно. Вместо того чтобы постепенно угаснуть или, напротив, взвиться до потолка, пожирая полностью высохшие дрова, он теплился всю ночь, экономно поедая свою пищу. Пламя было похоже на верного пса, дремлющего, но чутко охраняющего покой своего хозяина. И ни один ночной кошмар не был в силах пройти мимо такого стража, чтобы нарушить безмятежные сны Уливы. Это было все, что огонь мог сделать для нее. А когда первые лучи восходящего солнца заиграли на разбухших от сырости стенах, последние угольки с легким треском рассыпались и мгновенно потухли.
   Когда Улива открыла глаза, яркое солнце ранней осени уже изо всех сил пыталось согреть землю, остывшую за несколько дней непрекращающихся дождей. Но получалось это у него плохо, так как большинство лучей лишь бессильно скользило по пожухлой траве, тронутой утренним заморозком. Иней блестел, переливаясь всеми цветами радуги, словно бы насмехаясь над жалкими потугами дневного светила.
   Девушка, поеживаясь, поднялась со своего ложа. Пар из ее уст поднимался к потолку, неохотно рассеиваясь в свежем утреннем воздухе. Лицо Уливы выражало радостную решимость. Все страхи остались в хмуром вчерашнем вечере, а сегодня пришла пора для действий. И неважно, к чему это все в итоге приведет. Главное, что сегодня она счастлива и светит солнце.
   Спрыгнув босыми ногами на мерзлую землю, Улива добежала на цыпочках к очагу, возле которого еще со вчерашнего дня были оставлены меховые сапожки. Благодаря такой предусмотрительности они остались теплыми, не поддавшись утреннему морозцу. Нет ничего приятнее, чем поутру ощущать благодатное тепло в ногах. Горячая кровь еще не успела добежать до кончиков пальцев, охладевших во время сна, а мягкий теплый мех уже их приятно ласкает.
   Улива не стала растапливать очаг, ограничившись холодным завтраком. Покончив с едой, она надела на себя теплую куртку, повязала вокруг шеи платок, закинула за спину приготовленную котомку и, взяв в руки палку, стоявшую у двери, отворила дверь.
   Яркое солнце в первое мгновение ослепило ее. Щурясь, девушка оглядела поляну. Всего за одну ночь листья на деревьях окончательно сделались желтыми. Золото перемешивалось с малахитовой хвоей и белым мрамором инея. Лес в это утро словно бы решил показать Уливе все свои самые главные сокровища. Стоя на пороге она восхищенно оглядывала это великолепие. Бирюзовый купол неба гармонично дополнял картину, внушая надежду на ясный день.
   Улива повернулась, чтобы закрыть дверь и кинула последний взгляд на свое жилище. Сиротливо стояли чурбаки, недовольно топорщилась незаправленная лежанка. Девушка тяжело вздохнула и затворила дверь, подперев ее снаружи поленом, для надежности. Впрочем, можно было и не закрывать, все равно она не собиралась больше сюда возвращаться. Но было совестно оставлять на разграбление лесному зверью дом, столько лет исправно предоставлявший кров.
   Наконец, отдав последнюю дань жилищу, Улива зашагала по лесной тропинке. И чем дальше она уходила, тем спокойнее становилось на ее сердце. Так всегда бывает, когда решение принято, и ноги сами несут тебя к выбранной цели. А сердце и разум могут спокойно созерцать окружающее великолепие, либо предвкушать грядущие радости, игнорируя будущие страдания.
   Улива радостно шла по лесу, прислушиваясь к его звенящей тишине. Здесь она была счастлива. Но отныне ее судьба не принадлежала этому зеленому таинственному миру. Колдунья прощалась с ним, стараясь унести в душе все самое лучшее.
   Но ей не удалось спокойно дойти до опушки. Внезапно за одним из поворотов тропы хрустнули лапы кустарника, и перед девушкой появился Мокрый Нос. Он не бежал радостно ей навстречу, и не мычал, как обычно делал всякий раз, когда ее видел. Лесной зверь молча стоял и смотрел на Уливу, и в умных глазах его девушке чудилась бесконечная тоска. Она поначалу даже оробела и приостановилась. Но потом совладала с собой и подошла к медведю.
   - Прости меня, Мокрый Нос! - произнесла она, пытаясь потрепать его по загривку. Но он всякий раз убирал голову, уклоняясь от ласки, при этом старательно отводя взор от девушки. Однако Улива была настойчива, и, в конце концов, просто присела и обхватила его за мощную шею, прижимаясь щекой к мохнатой голове.
   - У меня нет никого преданнее тебя, мой косолапый! - дрожащим голосом проговорила Улива. - Но я не могу жить без него, пойми! И тебе нельзя со мной, иначе тебя просто убьют! А я не хочу, чтобы тебя убивали!
   Мокрый Нос шумно вздохнул и опустил голову ей на плечо. Потом потерся о ее щеку и, высвободив шею из тонких рук девушки, взглянул ей в глаза. Он все понимал, этот не в меру умный лесной зверь. Понимал даже то, что видит девушку в последний раз, что бы ни случилось.
   Медведь постоял так секунду, а потом дотронулся носом до ее лица. После чего отошел в сторону, давая Уливе дорогу.В глазах девушки блеснули слезы. Она поднялась на ноги, несколько мгновений смотрела на медведя, а потом зашагала вперед. Мокрый Нос некоторое время смотрел ей вслед, оставаясь на месте. Лапы его нерешительно мяли мерзлую землю. Затем он, наконец, качнулся вперед и медленно двинулся за Уливой, держась на некотором расстоянии.
   Девушка не оглядывалась до самой опушки, хотя знала, что медведь идет за ней следом. Лишь выйдя на открытое место, она обернулась, встретившись глазами со зверем. Тот не собирался идти дальше, он просто провожал ее, стоя под сенью деревьев. Улива махнула ему на прощанье рукой и пошла прочь, уже больше не оглядываясь. И долго еще ощущала тоскливый взгляд, устремленный в спину.
  

***

   Время, как известно, хороший лекарь. В этом убедился и Ваган. С трудом, но все же ему удалось загнать чувства к Уливе в самый дальний угол сердца. Правда, для этого пришлось каждый день внушать себе, что на самом деле колдунья его опоила. И, в конце концов, он сам в это почти поверил. Но все равно случались моменты, когда перед его внутренним взором вставали зеленые глаза лесной колдуньи, полные неразрешимых загадок и тайн. Вот тогда Ваган забывал обо всем, что ему говорил Магистр и впадал в глухую тоску.
   Такие состояния многие переживают очень простым способом - напиваются вдрызг. Но Вагану претила сама мысль о том, чтобы опускаться до уровня грязной скотины. Выход он нашел в рыцарских поединках. В дни, когда тоска делалась совсем невыносимой, Ваган рубился особенно отчаянно и самозабвенно, доводя себя до изнеможения. Он спокойно выходил один против двоих или троих бывалых рыцарей, и те лишь удивленно качали головами, пытаясь понять, откуда в благородном Вагане столько яростного безумия. На тренировочном дворе Цитадели во время таких схваток мгновенно собирались все свободные от дела воины, с неподдельным интересом наблюдавшие за знаменитым рыцарем. Чаще всего Ваган такие поединки проигрывал - все-таки есть предел даже самому совершенному ратному искусству. Но, случалось, что поверженными оказывались его противники, а пару раз ему даже удавалось победить троих! В такие моменты вся Цитадель взрывалась от возгласов восхищения, и даже поверженные противники смущенно склоняли головы перед мастерством Истребителя Колдунов. А взволнованный Ваган на какое-то время забывал все свои печали, наслаждаясь мгновениями триумфа.
   Лишь один человек во всем Ордене знал, отчего Ваган регулярно вступал в подобные схватки с настоящим оружием, во время которых запросто можно было получить тяжелую, а то и смертельную рану, а уж легких вообще никто не считал. Магистр Фалатан всегда незримо присутствовал на этих поединках, наблюдая за ними с балкона главной башни. Он никому так и не рассказал о разговоре с Ваганом, из-за чего вокруг личности последнего громоздились слухи один фантастичнее другого. Это по настоянию Магистра тот остался в Цитадели. Старый воин знал, что бывает с людьми, бросающимися очертя голову в жаркие схватки, когда их гложет неистребимая тоска. Такие просто не задерживаются на белом свете. А Фалатан слишком любил своего воспитанника, чтобы позволить ему безрассудно погибнуть. Пусть лучше машет мечом на тренировочном дворе, чем лезет в настоящие схватки. К зиме, глядишь, поостынет; сердечная боль притупится. Магистр даже невольно восхищался тому, как глубоко сумела лесная колдунья влезть в душу Вагана.
   Вот и сегодня Истребитель Колдунов затеял бой с тремя противниками. Случайно или намеренно, но они все оказались родными братьями, с малолетства привыкшими биться вместе. Что могут трое опытных рыцарей, десятки лет сражающихся плечом к плечу? О, это грозная сила! Такая тройка может успешно отбиться и от десятка сильных, но не сплоченных противников. Что уж говорить об одном, пусть даже выдающемся воине.
   Рыцарей в этот раз во двор набилось больше прежнего. Все возбужденно шумели, обсуждая ход схватки, почти перекрывая своими голосами яростный звон мечей. На самом деле все отлично понимали каков будет исход схватки, так как силы были слишком неравными. Никто и никогда в открытом бою еще не побеждал Троицу - как называли за глаза братьев. Благодаря силе старшего, изворотливости среднего и уму младшего они всегда могли ударить там и тогда, когда им было нужно самим. А могли и отойти, выжидая более благоприятного момента для атаки и превращая поражение в победу. Вопрос был лишь в том, как долго продержится Ваган против Троицы.
   Ваган держался хорошо. Более того, он их теснил! Вращая сразу двумя мечами, он обрушивал на братьев град ударов, и им, чтобы отразит эти удары, приходилось прилагать определенные усилия. Однако было ясно, что Троица всего лишь придерживается определенной тактики, до поры до времени не вступая в активные действия. Они выжидали, предпочитая понемногу отступать. И чуть было не попались в ловушку, расставленную расчетливым Ваганом!
   Казалось, одинокий рыцарь нападает с единственной целью - пробить, прорубить брешь в неприступной обороне Троицы. Все так и думали до определенного момента, включая и самих братьев. Но тут младший из Троицы обратил внимание на одну странность. Так как он был левшой, то в строю всегда стоял на левом фланге. И вот сейчас, без особых проблем отбиваясь от ударов Вагана, он заметил, что средний брат, занимающий правую сторону строя, изнемогает под градом ударов. Странность же заключалась в том, что Ваган, будучи правшой, большинство своих ударов перенес на правый фланг их маленького строя. То есть в основном работал левой рукой!
   Задумавшись об этом, младший внезапно осознал, что таким образом Ваган их разворачивает в определенном направлении. Так как солнце спряталось под плотной пеленой туч, а ветра не было, то разворот под неудобный для Троицы угол приходилось исключать. И тут вдруг на память пришло расположение двора, и все встало на свои места. Прямо за спинами братьев, под углом к строю, начинался высокий помост. Отступая назад именно таким образом, каким пытался диктовать Ваган, они неминуемо бы уперлись правым флангом в этот помост, причем таким образом, что он бы подпирал сзади с правой стороны среднего брата. Тем самый последний бы оказался сильно стеснен в действиях и, так или иначе, но ослабил бы свои удары. Соответственно, старшему бы пришлось прикрывать среднего, попавшего в трудное положение. И тогда их единственным выходом стало бы дальнейшее отступление под диктовку Вагана. А еще дальше помост вообще упирался в стену, огораживающую тренировочный двор. И если бы Вагану удалось загнать Троицу в этот угол, то количество его противников стало бы для них только помехой. В тесном углу братья бы лишь мешали друг другу, и одинокий рыцарь не упустил такой чудесной возможности взять над ними верх.
   Однако младший вовремя распознал опасность. Еще несколько шагов, и средний уперся бы спиной в помост.
   - Он нас гонит в угол! - закричал младший. - Дальше отступать нельзя!
   Старшие братья послушно кивнули. Они, правда, не поняли до конца в чем суть угрозы, но привыкли доверять младшему.
   До этого момента Троица дралась экономно, стремясь истощить силы Вагана, а уже потом взять его, ослабевшего, без особых усилий. Зрители это поняли сразу, поэтому весьма негативно оценивали действия братьев. Что за честь победить втроем одного, взяв его измором? Но когда до Троицы дошло, что если так будет продолжаться дальше, то они, чего доброго, проиграют, они тут же заработали мечами в полную силу.
   И начался настоящий бой! Ваган вертелся волчком, отбивая град ударов и сам то и дело атакуя. Сталь звенела, ударясь и высекая искры. Но все усилия его были тщетны. Сомкнув щиты братья слитно нападали на одинокого воина. Им тоже не удавалось пробить его потрясающую защиту, но зато они заставляли его отступать. Все перевернулось - теперь братья нападали, а Ваган отбивался, шаг за шагом отходя назад. Одинокий воин был прекрасен в своем непревзойденном искусстве, но Троица была великолепна в своей слаженности. Происходило то, что было доказано воинской наукой давным-давно: герой-одиночка уступал сплоченному коллективу менее искусных воинов.
   В конце концов братьям без особых изысков удалось зажать Вагана в угол. Тот некоторое время пытался сопротивляться, но сил уже не оставалось и ему пришлось признать свое поражение. Кое-кто из зрителей, в основном молодые воины, выразили недовольство таким скучным окончанием боя. Но остальные уважительно помалкивали. Они-то знали и видели, что братья не стали увлекаться красотой вовсе не потому, что не умели красиво драться. Еще как умели! Просто Троица прекрасно осознавала свои слабые стороны и силу Вагана, чтобы даже пытаться разомкнуть строй и, к примеру, попробовать окружить его с трех сторон. Разделившихся братьев Истребитель Колдунов вывел бы из игры в два счета! Потому и получилось такое примитивное окончание, что у Троицы не оказалось более изысканного варианта. Это было знаком высочайшего искусства их противника.
   Ваган стоял в углу и тяжело дышал. Бой лишил его почти всех сил, он еле держался на ногах. К счастью, обошлось без ран. Однако и его противники тоже не выглядели бодрыми. Младший из братьев прислонился к стене, сорвал с головы шлем и принялся жадно глотать холодный осенний воздух. Средний тоже снял шлем и, тяжело дыша, стоял и глядел на Вагана. Лишь старший выглядел не таким уставшим. Он подошел к Истребителю Колдунов и протянул руку.
   - Я еще не встречал противников, более достойных, чем ты, Ваган! - сказал он. - Ты дрался просто здорово, и если бы Флусан не разгадал твоего маневра, то быть тебе сегодня победителем!
   - Спасибо за похвалу, Келут, - ответил Ваган, принимая рукопожатие. - У тебя очень хорошие братья, и я искренне тебе завидую.
   Келут понимающе кивнул. Об истории семьи Вагана были наслышаны все, и о том, что у него на всем белом свете не было ни одной родной души, Келуту было также известно.
   - Не печалься, Ваган! Ты и я - рыцари Белого Ордена, а значит - братья! Верю я, что изведем мы рано или поздно под корень все колдовское отродье, и больше не будет никто оплакивать свои семьи!
   Ваган про себя грустно усмехнулся. Вот бы удивился Келут, узнай о ком сейчас думает Истребитель Колдунов! Но Ваган лишь кивнул и дружески хлопнул бывшего противника по плечу. После этого он обменялся рукопожатиями с младшими братьями и устало побрел прочь.
   Зрители неохотно выпустили его со двора. Им очень понравился бой и, как ни странно, они спешили в первую очередь подбодрить проигравшего Вагана, а не победившую Троицу. Но Истребитель Колдунов не отвечал на похвалы. Он вообще ничего не замечал, бредя словно зомби. Слова Келута всколыхнули со дна души слишком многое из того, что Ваган очень желал забыть. И вместо долгожданного забытья после тяжелого боя он получил еще более усилившуюся тоску, смешанную с отчаянием.
   Ваган решил выбраться в город. Быть может там, в толчее, ему полегчает? Недолго думая он направился в конюшню и оседлал коня, купленного не так давно взамен убитого разбойниками. Кое-как взгромоздившись в седло - усталость давала о себе знать - он выехал за ворота Цитадели.
   Рыцарь ехал по улочкам Мастана, не обращая внимания на направление. Ему было все равно, куда двинется конь. Хотя порой, повинуясь безотчетному желанию, Ваган сворачивал на определенную улицу, но потом снова надолго отпускал поводья. Так он проблуждал не меньше часа, не замечая вокруг никого и ничего.
   И вдруг конь всхарпнул и остановился. Чья-то рука бесцеремонно ухватила поводья. Ваган, страшно недовольный таким нахальством и тем, что его оторвали от мыслей, уже собирался гневно высказать в адрес наглеца все, чего тот заслуживал. Да так и застыл с раскрытым ртом, не в силах вымолвить ни слова. Потому что прямо на него смотрела, лукаво усмехаясь и держа коня за повод, не кто иная, как Улива!
   - Интересно было бы узнать, о чем это так задумался благородный рыцарь? - поинтересовалась она.
   Ваган с трудом, но все же совладал с языком.
   - Это Вы? - воскликнул он, приходя в себя. - Но как Вы тут очутились? Что привело Вас в город?
   Улыбка ушла с лица девушки. Она серьезно посмотрела на Вагана и ответила:
   - Я пришла сюда за своей судьбой.
   Вагана от этого взгляда бросило в жар. Он, не отрываясь, смотрел в лицо Уливы и с каждым мгновением все яснее понимал, что все его попытки забыть лесную колдунью закончились провалом. Но пока сердце радостно захлебывалось в зеленых омутах, разум лихорадочно искал хоть какой-то выход. И, в конце концов, ухватился за последнюю соломинку.
   Ваган соскочил с коня и заговорил. Язык плохо повиновался - ему хотелось бы произнести совсем другие слова. Но рыцарь был упорен.
   - Зачем Вы пришли в город? Неужели Вам было мало опоить меня, так теперь захотелось еще и посмеяться надо мной? Вы спасли мне жизнь, и только это удерживает меня от того, чтобы кликнуть стражу!
   Улива словно бы ожидала от него подобных слов и все так же серьезно смотрела на рыцаря.
   - Если Вы считаете, что в долгу передо мной за свою спасенную жизнь, то я снимаю с Вас этот долг, - спокойно ответила она. - Теперь можете звать свою стражу.
   Ваган понял, что попал в ловушку, но попытался сопротивляться.
   - Я... я не могу этого сделать! Вы же опоили меня, и единственный выход теперь - это отворотное зелье! Но я - рыцарь Белого Ордена и не могу пользоваться колдовскими снадобьями.
   Слова Вагана звучали поистине жалко. Он и сам это знал, но не мог признать правды. Это бы означало расставание со всем, во что он верил всю жизнь.
   Губы Уливы дрогнули, на лицо набежала тень обиды.
   - Ну что же, значит Вам удобнее обвинять меня в том, что я Вас опоила. Отворотное зелье Вы пить отказываетесь. Но ведь есть и другой выход. Думаю, Вам известно, что со смертью колдуна, приворожившего человека, чары его рассеиваются?
   Ваган похолодел, осознав, куда клонит Улива. Только сейчас до него дошло, какой опасности подвергла себя колдунья, пришедшая прямо под стены Цитадели Белого Ордена. И, похоже, она вполне отдавала себе отчет в том, что делает. Ее решительный вид наводил на мысль о том, что она была сейчас способна совершить нечто непоправимое. Нет, Ваган просто не мог позволить ей сделать что-нибудь с собой! Иначе жить ему будет незачем. Но и признать ее правоту он тоже не мог.
   Пока Ваган колебался, случай решил все за него. По улице раздался цокот копыт. Какой-то всадник галопом несся вперед, не разбирая дороги. Прохожие шарахались в стороны, пугливо вжимаясь в стены домов. Всадник почти поравнялся с Ваганом и Уливой, когда внезапно прямо под копыта его коня бросился маленький мальчик. Так получилось, что мать его отскочила на одну сторону улицы, отбросив сына к противоположной. А напуганный шумом ребенок, не обращая внимания ни на что, бросился обратно к маме. Материнский вопль заглушил удар.
   Ваган даже не успел разглядеть всадника, промчавшегося дальше. Он с ужасом глядел на маленькое тело, распростертое на каменной мостовой. Под головой ребенка, отброшенного конем, расплывалось кровавое пятно. По всей видимости, мальчику от удара о брусчатку проломило череп. "Не жилец",- прозвучала холодная мысль в голове опытного воина. А несчастная мать, побелевшая, стояла и смотрела на свое дитя. И молчала.
   Молчали все прохожие, пораженные глубиной трагедии, случившейся прямо на их глазах. Никто не двигался с места. И тут Ваган заметил краем глаза какое-то движение. Это Улива решительно направилась к лежащему без движения ребенку. Она склонилась над мальчиком, повернулась к Вагану и как-то виновато улыбнулась ему. Затем снова обратилась к ребенку, легко коснулась его лба кончиками пальцев левой руки, а правую подняла вверх. Пальцы при этом были разведены в стороны, как будто она держала невидимую чашу.
   Улива закрыла глаза и что-то зашептала. Некоторые потом утверждали, что видели, как тонкие вихри потянулись к ее пальцам откуда-то с неба. Ваган же не видел ничего. Он просто стоял и смотрел на колдунью, поняв, почему она это делает. И, самое главное, чего она этим хочет добиться. Сказать, что Ваган обомлел, значит ничего не сказать. Ему показалось, что он просто умер. Колдовать в присутствии десятков свидетелей посреди города - это осознанное самоубийство. И уже ничего не могло спасти Уливу от тяжелой участи. Даже вмешательство Истребителя Колдунов.
   Ваган ничуть не удивился, когда увидел, что кровь перестала течь по мостовой, а по щекам ребенка разлился румянец. Все чувства умерли в нем, а сердце упало в какую-то бездонную пропасть. По большому счету ему уже не было никакого дела до ребенка. Для рыцаря в этот миг во всем огромном мире существовала лишь склонившаяся над мальчиком девушка с поднятой к небу рукой. И потому он не сразу обратил внимание на ропот толпы, мгновенно запрудившей улицу. А заметив, начал озираться в поисках какого-нибудь выхода.
   В этот момент Улива устало вздохнула и открыла глаза. Рука ее бессильно упала. Девушка тяжело поднялась на ноги и повернулась к матери, взиравшей на нее с неподдельным страхом.
   - Мальчику больше ничего не угрожает, - сказала она. - Он проспит целый день, а когда проснется, то будет почти здоров. Только голова с месяц поболит.
   Реакция матери спасенного малыша оказалась отнюдь не такой, какой, на первый взгляд, ей полагалось быть. Лицо женщины перекосилось, и та выкрикнула:
   - Отойди от моего сына, проклятая ведьма! Небось, сама и подстроила, чтобы он под копыта попал!
   Улива лишь пожала плечами и отошла в сторону. Мать подхватила мальчика, и злобно поглядывая в строну колдуньи быстрым шагом ушла прочь. А толпа все росла и росла, уже раздались первые выкрики: "Убить ведьму!". Ваган отрешенно подумал, что сейчас ему придется впервые в жизни поднять руку на мирных людей. Потому что спокойно смотреть на то, как станут убивать Уливу, он не сможет.
   Но тут толпа расступилась, и вперед вышел отряд городской стражи, во главе с десятником. Лицо Вагана приняло хищное выражение, рука сама потянулась к мечу. Улива встретилась с ним взглядом и чуть заметно помотала головой. Ваган, не убирая руку с рукояти меча, подошел к десятнику. Тот истолковал позу рыцаря по-своему.
   - О, благородный Ваган! Какая удача, что Вы оказались рядом и устерегли проклятую колдунью! А то, неровен час, еще сбежала бы! Вы можете более не беспокоиться и убрать оружие - от нас не сбежит! Хотя, сказать, по совести, лучше бы Вы ее на месте порешили. Волокиты теперь с ней не оберешься, суды там всякие, дознания. По мне - так уж лучше бы на месте их кончать. Хорошо вам, рыцарям: на вас законы, когда дело касается колдунов, не распространяются. Захотели - голову отсекли, захотели - в пруду утопили.
   Если бы не умоляющий взгляд Уливы, десятник сам бы вмиг остался без головы. Но Ваган все же удержал себя в руках. Когда пошатывающуюся девушку повели прочь, он опять едва не сорвался. Но она вновь, словно бы ощущая его состояние, обернулась и отрицательно покачала головой. Десятник этот взгляд тоже истолковал на свой лад.
   - А ты тут не зыркай на благородного рыцаря! - гневно промолвил он, грубо толкая ее в спину. - Ишь чего удумала, небось, сглазить самого Истребителя Колдунов решила? Да куда тебе, он таких как ты целыми штабелями укладывал!
   Впервые в жизни Вагану стало стыдно за подобную похвалу в свой адрес. И до самого момента, когда конвой скрылся за поворотом, он стоял с опущенной головой, опасаясь, что Улива обернется и вновь посмотрит на него. На большого знатока по укладыванию штабелей.
  

***

   Слух о колдунье, пойманной за ворожбу прямо посреди Мастана, пронесся по городу с быстротой молнии. То, что ею оказалась красивая молодая девушка, только подогревало интерес ко всей истории. Разумеется, во всех слухах фигурировало имя Вагана. Кто-то утверждал, что он преследовал ведьму по всему городу, и та, видя что ей не уйти от Истребителя Колдунов, попыталась закрыться ребенком. Но мужественному рыцарю удалось вырвать мальчика из лап чародейки, а ее саму скрутить, лишив возможности творить свои ужасные чары. Кто-то же, наоборот, говорил, что это колдунья преследовала рыцаря, напустив на него взбесившуюся лошадь, которая и стоптала мальчика. Что мальчик на самом деле умер, а Ваган сумел спастись и, пылая благородной яростью, догнал ведьму и вырвал ее поганый язык, чтобы она уже не могла творить заклинания. Но все слухи сходились в одном - именно Ваган поймал коварную колдунью.
   Поэтому нет ничего удивительного, что на следующий день все рыцари в Цитадели радостно приветствовали его еще издалека и спешили узнать обстоятельства поимки лично из его уст. Город Мастан всегда считался чистым от всяких чародеев, благодаря избравшему его своей резиденцией Белому Ордену. Если бы колдунью поймала городская стража, то авторитет Ордена оказался бы сильно поколеблен. А так рыцари еще более укрепили свое положение в городе. Одно дело, когда горожане слышат лишь отголоски славных дел, совершаемых воинами Цитадели, и совсем другое, когда один из этих воинов ловит колдуна прямо на их глазах! После такого уважение к Вагану среди братьев-рыцарей возросло до неимоверных высот.
   Но сам герой лишь хмурился и отмалчивался, игнорируя все попытки расспросить его. Рыцари, впрочем, тут же приписали это природной скромности Вагана. Лишь Магистр, хорошо запомнивший слова Вагана относительно внешности Уливы, сопоставил их с приметами пойманной колдуньи и понял, что дело было совсем не так, как его описывали очевидцы. Фалатана так и подмывала вызвать к себе воспитанника и добиться от того правды. Но он не делал этого, поскольку знал, что если Ваган захочет что-то рассказать, то он придет сам. Если же нет, то даже под пытками не станет говорить. Поэтому Магистр решил просто подождать, рассудив, что со временем все само раскроется.
   Ну а чтобы Ваган сгоряча не натворил дел, глава Белого Ордена приставил присматривать за ним несколько воинов из числа стражников Цитадели. Благородных рыцарей к такому привлечь было невозможно, так как им претила одна мысль о слежке. А стражникам Фалатан просто сказал, что опасается за жизнь Вагана, до которого едва не добралась лесная колдунья.
   Воины старались держаться на отдалении от рыцаря, но тот сразу почувствовал невидимый эскорт. Жизнь выработала в нем звериное чутье на подобные вещи. Вагану не было нужды гадать, кто додумался приставить к нему охрану. И в очередной раз восхитился прозорливости и уму Магистра, понимавшему людей лучше, чем они сами. Рыцарь хорошо помнил тот момент, когда едва не снес голову десятнику городской стражи. И что лишь Улива удержала его от рокового поступка, тем самым сохранив жизнь десятнику и честь - рыцарю.
   Ваган чувствовал, что он может сорваться в любой момент и броситься выручать Уливу. Но осознание того, что охраняющие его воины немедленно поднимут тревогу и известят Магистра, действовало отрезвляюще. И потому весь свой гнев, всю ярость и тоску Ваган направлял против себя. Он снова и снова проклинал себя за то, что не захотел принимать искренность и честность Уливы, толкнув ее к решению, которое она посчитала единственно правильным.
   "Ну почему, ну почему я просто не поговорил с ней? - снова и снова спрашивал себя Ваган. - Ведь если бы я попытался растолковать ей о пропасти, нас разделяющей, все могло повернуться иначе! Она бы могла послушать!"
   Ваган словно забыл свое прозвище. Ему уже было все равно, что Улива - колдунья. Внезапно он осознал, что во всем мире для него нет ничего важнее, чем видеть ее милое лицо. И принять, что скоро, очень скоро, ее зеленые глаза навсегда померкнут по милости палача, Ваган был не в силах.
  

***

   День проходил за днем, становилось все холоднее. Тяжелые свинцовые тучи уже постоянно висели на небе, готовые в любой момент разразиться первым снегом. Земля, смерзшаяся за ночь, почти не успевала отогреться за короткие дни. Все словно ждало и просило наступления зимы.
   Ваган не замечал ни туч, ни заморозков, не радовался близости зимы. Наоборот, каждый новый день для него был приближением момента казни Уливы. Он стал мрачен и нелюдим, что не могли не заметить братья-рыцари. Захватывающие поединки ушли в прошлое; Ваган совсем забросил тренировки с оружием. Целыми днями он проводил в своей комнате в Цитадели, лежа на кровати и глядя в потолок, либо бесцельно слоняясь по городу. Рыцари стали настороженно перешептываться за его спиной, недоумевая, с чем связана такая резкая перемена. Но ни один из них даже в мыслях не был способен представить, что всему виной та самая колдунья, которую он якобы поймал.
   Суд над колдунами назначался только в том случае, когда не хватало прямых свидетельств, либо обвиняемый отказывался от добровольного признания. В случае с Уливой все было просто. Целая толпа видела, как она ворожила, был мальчик, излеченный ничем иным, как чародейством (кстати, высланный прочь из города вместе с матерью, как запятнанный колдовством). А сама Улива и не пыталась отпираться, полностью признав себя виновной во всех преступлениях, приписанных ей. С ее стороны это было мудрое решение. Ведь если бы она отказалась это делать, то признание из девушки вырвали бы при помощи ужасных пыток. Результат оказался бы тот же самый, но вдобавок пришлось бы настрадаться. В общем, официального суда над Уливой не было, обошлись всего лишь приговором, оглашенным на пятый день ее пребывания в заточении.
   Народ в последнее время редко удостаивался зрелища казни колдунов. Поэтому городские старшины решили устроить ее с размахом, так чтобы на нее смогло попасть как можно больше людей из ближних и дальних городов и деревень. Глашатаи были разосланы на несколько дней пути от Мастана. Так как народу требовалось время, чтобы добраться на такое расстояние, казнь следовало провести не раньше, чем через две недели после оглашения приговора. Но аккурат через две недели начинался большой праздник Полных Погребов, длившийся целых семь дней. В это время никакие приговоры в исполнение не приводились. Из-за этого днем казни был назначен первый день после праздника Полных Погребов. Вдобавок, такое событие, как совершение аутодафе над колдуньей, могло привлечь на праздник гораздо больше приезжих людей, тем самым добавив звонкой монеты в казну города. В чем в чем, а уж в практичности городским старшинам отказать было трудно.
   Незаметно прошли две недели, на улицы выплеснулся праздник Полных Погребов. Народ веселился с раннего утра до глубокой ночи. Вино и пиво лилось рекой, на улицах, площадях и в тавернах публику развлекали заезжие музыканты и циркачи. Никому не было дела до ненастной погоды, благо в эти дни можно было всегда найти теплый угол, где тебя отогреют, накормят и напоят.
   Ваган с непонятной самому себе ненавистью взирал на толпы празднующего народа. Раньше он сам бы оказался в первых рядах веселящихся. Но не сейчас. Ведь каждый горожанин или приезжий предвкушал, что очень скоро увидит потрясающее зрелище - пылающую на костре колдунью. Отчего людей радует гибель тех, кто не сделал им ничего плохого? Ваган задавал этот вопрос и не находил ответа. Раньше он о таком не задумывался.
   Так подошел последний день праздника. Народ уже изрядно устал от веселья, но мысль о предстоящем назавтра представлении будоражила всех. В город ломились толпы приезжих, хозяева постоялых дворов радостно потирали руки и драли с гостей непомерную плату.
   Ваган проснулся в этот день довольно рано. Встал, умылся, поел и принялся сосредоточенно приводить в порядок оружие. Он еще сам не решил, для чего это все делает, но старая привычка брала свое. Ваган уже знал, что никогда не станет прежним Истребителем Колдунов, а любые резкие перемены в жизни нужно встречать с оружием в руках. В прямом смысле этого слова.
   Он только-только закончил возню с железом, как в его дверь постучали.
   - Входите! - крикнул Ваган.
   Дверь с легким скрипом отворилась, и на пороге предстал Магистр Белого Ордена Фалатан собственной персоной. Ваган даже на мгновение потерялся, прежде чем склонил голову в приветственном жесте.
   Фалатан неторопливо прошел внутрь и затворил за собою дверь. От его взгляда не укрылись начищенные доспехи и меч, только что выправленный точильным камнем.
   - Никак воевать собрался? - поинтересовался Магистр, в упор глядя на Вагана.
   Тот стыдливо отвел взор и промычал нечто нечленораздельное.
   - Ладно, я к тебе не допросы чинить пришел. Я собираюсь навестить пойманную тобой колдунью. Ты ко мне присоединишься?
   Снова Ваган ощутил себя малолетним мальчишкой рядом с наставником, видевшим его насквозь. Фалатан задавал вопрос, ответ на который прекрасно знал. И задавал он его исключительно для порядка.
   - Но зачем Вы это делаете, наставник? - с недоумением спросил Ваган.
   - Потому что у тебя больше никогда не будет возможности поговорить с ней. А я не могу не дать тебе возможности попрощаться. Может быть тебе так будет легче жить дальше.
   - Спасибо, наставник! - взволнованно произнес Ваган.
   - Пока не за что. Одевай свои доспехи, поедем при полном параде. Жду тебя через полчаса у главных ворот.
   Сказав это, Фалатан развернулся и покинул комнату. Ваган, не теряя даром времени, натянул доспехи, опоясался мечом, надел шлем и со щитом в руке последовал за Магистром.
  

***

   Фалатан не взял с собой в свиту никого, кроме Вагана. Они ехали по городу вдвоем, не произнося ни слова. Путь их лежал на недалекую окраину, где находилась городская тюрьма. День уже вовсю вступил в свои права, но народу на улицах было мало. Большинство людей все еще отсыпалось, утомившись от недельного разгула.
   До ворот тюрьмы всадники доехали всего за полчаса. Стражники минувшей ночью, видимо, тоже участвовали во всеобщем веселье, поскольку лица у них были хмурые и недовольные. Но перечить Магистру Белого Ордена и его знаменитому спутнику не решился ни один. Поэтому рыцарей без помех пропустили в здание тюрьмы.
   Тут они столкнулись с главным надзирателем, наотрез отказывавшимся допустить именитых посетителей к колдунье.
   - Да поймите же, господа рыцари! Ну не могу я вас к ней пустить! До казни всего день остался. Ежели чего случится - не миновать мне кары!
   - Ты что же, не доверяешь нам? - спокойным, будничным тоном поинтересовался Магистр.
   Тюремщик аж весь побелел. Ему хорошо было известно, что самым жестоким оскорблением среди рыцарей считалось отсутствие доверия. Головы же порой снимали и за куда менее значимые вещи. Усомниться в надежности самого Магистра мог только законченный самоубийца.
   - Что вы, что вы! - испуганно залепетал тюремщик. - Я просто опасаюсь, как бы ведьма не выкинула такого, от чего вы, господа, можете чего доброго пострадать. Только о вашем благе пекусь!
   - Не тебе, почтенный, учить нас, как с ведьмами обращаться! - вмешался Ваган. - А о своем благе мы сами как-нибудь побеспокоимся.
   В конце концов главный надзиратель сдался и выдал ключ от нужной камеры. Ваган и Фалатан прихватили по фонарю и направились в подвал, где содержались самые опасные преступники.
   Замок поддался ключу без всяких усилий, обитая железом дубовая дверь со скрипом отворилась, пропуская внутрь маленькой камеры. Слабый свет фонаря высветил топчан из неструганных досок, покрытый тонким слоем соломы. А на топчане, слепо щурясь на фонарь, сидела Улива.
   Ваган поначалу не узнал ее. Когда-то гладкие золотые волосы теперь спутались и, давно не мытые, казались сейчас серыми. Одежда колдуньи, тоже не отличающаяся чистотой, стала больше походить на лохмотья, хотя все еще была в относительно неплохом состоянии. И лишь зеленые, живые глаза нельзя было спутать ни с чьими другими.
   Уливе понадобилось несколько секунд, прежде чем она привыкла к свету. Все это время Ваган стоял, не в силах вымолвить ни слова из-за подступившего к горлу кома, который упорно не хотел сглатываться. Фалатан же деликатно оставался в коридоре. Наконец Улива разглядела вошедшего и негромко ахнула.
   - Как? Это Вы! Каким образом, как Вы сюда попали? - пораженно воскликнула она, всплеснув руками. При этом ее движении звякнуло железо, и Ваган с болью увидел кандалы на тонких запястьях. Кандалы были соединены стальным штырем, из-за которого девушка не могла свести вместе руки. Мера, направленная на то, чтобы не дать возможности чародею колдовать. Правда, не всегда достаточная.
   - Я пришел, чтобы увидеть Вас, Улива, - просто ответил Ваган.
   Бледное, исхудавшее лицо девушки вспыхнуло румянцем, а глаза заблестели.
   - Спасибо! Спасибо, что пришли сюда и подарили мне радость. Теперь мне будет легче умереть.
   - Не говорите так, прошу! - умоляюще сказал Ваган. - От одной мысли о том, что я стал причиной Вашего несчастья, мне не хочется жить!
   - Не вините себя, я сама выбрала свою судьбу. И зря Вы называете меня несчастной. Сейчас трудно отыскать человека более счастливого, чем я! Вы здесь, Вы рядом, я могу говорить с Вами, а больше мне уже ничего не надо.
   Ваган подошел к ней, присел рядом на топчан и взял ее руки в свои. Ее ладошки почти целиком поместились в его широких, шершавых ладонях. Глаза Уливы сияли, на лице играла недоверчивая улыбка. Ваган, тяжело вздохнув, заговорил снова.
   - У меня уже не будет другой возможности сказать Вам все то, что у меня сейчас в сердце. Потому я и пришел сюда. Улива, каждый день, когда я Вас не видел, был для меня мучительным. Я видел Ваше лицо и вашу улыбку всюду, куда ни направлял свой взор. Я хотел бежать прочь от этого, но Ваш образ все равно настигал меня. Приходила тоска, и хотелось сделать что-то, что позволило бы вновь, хоть на краткий миг, увидеть Вас, услышать Ваш прекрасный голос. Я боролся с собой, я искал способ избавиться от этого. Я убедил себя в том, что все это лишь результат Вашего колдовства, чтобы возненавидеть Вас. Но не нашел ненависти, лишь тоску. Когда я было уже решил, что могу спокойно обходиться без Вас, Вы снова появились в моей жизни. И тогда я понял, как бессмысленно мое существование, если оно не наполнено Вами! Улива, я люблю Вас! Я знаю, что не смогу больше жить, если Вас завтра не станет!
   Улива прижалась плечом к груди рыцаря, голова ее склонилась к его шее.
   - Не надо, не говорите так! - умоляюще прошептала она. - Вы ведь сами прекрасно знаете, что нам не суждено быть вместе! Даже если мы убежим от всех, спрячемся далеко-далеко, наши миры, наше прошлое все равно останется в нас. И они будут непреодолимой стеной, отгораживающей нас друг от друга. Мне легко уйти, у меня на всем белом свете нет ни одного родного существа, кроме Мокрого Носа. У Вас же есть друзья, есть люди, которые Вас любят и ценят. Пообещайте, что будете жить! Ради меня! Пообещайте, что позаботитесь о моем медведе!
   Улива подняла на Вагана умоляющий взор. И тот, скрепя сердце, поклялся, что выполнит ее волю.
   - Вот и хорошо! - радостно произнесла она. - Теперь я могу спокойно уйти.
   Так они и сидели, прижавшись друг к другу. Две души из враждебных миров, соединившиеся лишь перед лицом вечности. Сколько они так просидели - неведомо. Фалатану, нервно ходившему по коридору, это время показалось вечностью, а им самим - всего лишь кратким мигом.
   Наконец, Улива отодвинулась от Вагана и сказала:
   - Вам надо уходить.
   Ваган ничего не ответил. Сердце его тоскливо заныло, но он все-таки встал. Однако прежде чем уйти, рыцарь склонился над Уливой, заключил ее в объятия и жадно приник к ее губам. Девушка не могла обнять его в ответ - ей мешали кандалы. Но она ответила на поцелуй со всей страстью, на какую была способна.
   Ваган отпустил Уливу, слепо нашарил фонарь и, бросив на нее последний взгляд, вышел из камеры. Дверь захлопнулась, лязгнул ключ в замке, и тяжелые шаги, постепенно удаляясь, разнеслись по коридору. Наконец, все затихло. Улива, в полной темноте, вздохнула, растянулась на своем ложе и мгновенно погрузилась в сон. Словно ее ждало счастливое солнечное утро в летнем лесу, а не хмурый осенний день, на который была назначена ее казнь.
  

***

   Столб для сожжения поставили там, откуда его могло увидеть как можно больше народу - на холмистом берегу реки, неподалеку от Цитадели. Высокий холм не был ничем застроен, так как находился на отшибе, и лишь несколько бедных лачуг сиротливо жалось к его подножию. С другой стороны он был почти наполовину съеден рекой, круто обрываясь вниз. С вершины холма открывался замечательный вид на окрестности по обе стороны реки и на город.
   Утро казни выдалось безветренным и холодным. Свинцовые тучи, тяжело набрякнув, повисли на низком небе, готовые в любой момент разродиться то ли дождем, то ли снегом, а может быть и тем и другим сразу.
   Но народ совершенно не обращал внимания на погоду, повалив на холм задолго до полудня, на который было назначено аутодафе. Все стремились занять места поближе к столбу, ругались и толкались. Ушлые лоточники юрко сновали в густой толпе, бойко продавая свою нехитрую снедь. К полудню весь холм покрылся шевелящей, галдящей массой, предвкушающей редкое зрелище.
   Внезапно по толпе разнесся радостный крик: "Везут!" Шуму стало еще больше, народ тянул шеи, чтобы разглядеть приближающуюся процессию.
   Впереди, верхом на коне, неторопливым шагом важно ехал главный судья. Он смотрел поверх голов и не обращал никакого внимания на неохотно расступавшуюся толпу. Рядом с ним ехали двое воинов из числа городской стражи. В отличие от судьи они свирепо зыркали по сторонам, и если кто-то не торопился убраться с дороги, тут же пришпоривали коней, недвусмысленно давая понять, что мешать движению они не позволят.
   Следом за судьей понуро шагала рыжая лошадка, впряженная в деревянную повозку без бортов. В середине повозки торчал тонкий, рассохшийся столбик, к которому спиной была привязана стоящая на ногах Улива. Из одежды на девушке была лишь простая домотканая рубаха, доходившая ей почти до пяток. Длинные волосы, не расчесанные и спутавшиеся, свободно развевались на ветру. Излишне говорить, что Улива была боса. Она, казалось, не замечала ни холода, ни глумящейся толпы. Глаза ее были устремлены в небо, а по губам блуждала совершенно неуместная в ее положении улыбка.
   Повозку охраняло четверо стражников, тоже конных. Следом, на ослике, двигался городской палач, в сопровождении двух помощников. Последние шли пешком и вели под уздцы еще одного ослика, навьюченного всякими принадлежностями, необходимыми для экзекуции. Замыкали процессию три десятка пеших воинов городской стражи.
   Люди с жадным любопытством глазели на Уливу. Ее красота мало кого могла оставить равнодушным. Но интерес свой зрители выражали либо непристойными выкриками, либо проклятиями. В девушку полетели гнилые овощи и тухлые яйца. Какой-то мальчишка запустил булыжник, больно ударивший колдунью в плечо. Но мгновенно за это поплатился - один из стражников угостил его плеткой. Нет, стражника вовсе не заботила причиненная колдунье боль. Просто камень мог перелететь через повозку и попасть в голову кому-либо из зрителей по ту сторону процессии. И, чего доброго, зашибить его насмерть. После этого булыжниками уже больше никто не кидался.
   Улива не могла уворачиваться от летящих в нее предметов. Привязанная руками и ногами к столбу она могла лишь стойко терпеть унижение. Даже повернуть голову ей было непросто, так как тонкую шею ее охватывала петля, тоже прикрепленная к столбу.
   Толпа напрасно ярилась и бесновалась. Несмотря ни на что Улива продолжала улыбаться, устремив взор куда-то вдаль. Ее уже не заботил этот мир, она была на пороге другого, может быть более доброго и совершенного. Когда девушку, наконец, довезли до места казни и возвели на сложенный из вязанок хвороста помост, она по-прежнему улыбалась. Радостно обводила она взором окружающих, и всякий, кто встречался с ее зелеными, сверкающими от счастья глазами, на время терялся. Так не смотрят приговоренные к сожжению!
   Лишь раз выражение ее лица изменилось. Это случилось, когда толпа расступилась, пропуская внутрь небольшого круга, в центре которого высился столб, десяток рыцарей Белого Ордена во главе с самим Магистром. Улива чуть подалась вперед, разглядев щит со звездой, сжигающей омелу. Ее взгляд встретился с глазами Вагана, и радостная улыбка снова заискрилась на ее лице.
   Так она и стояла, даже не слушая то, что торжественно выкрикивал судья, перечисляющий ее преступления. Тот же не торопился, страшно довольный своей ролью и тем, как много народу его слушает. Наконец, приговор был зачитан, и судья сделал знак палачу.
   Это был очень напряженный момент для Фалатана. Он все боялся, что Ваган не выдержит, и выкинет какую-нибудь глупость. Именно поэтому Магистр взял с собой целый десяток рыцарей, надеясь, что те помогут в случае чего удержать воспитанника. Но Ваган, словно почувствовав состояние Фалатана, повернулся к нему и, грустно улыбаясь, отрицательно покачал головой. И тот с раскаянием понял, что недооценил воспитанника. Ваган прекрасно владел собой и не собирался вмешиваться в происходящее. Видимо, он и в самом деле осознал, что ему не дано преодолеть границу между мирами и смирился с этим. Подобно тому, как в свое время смирился сам Фалатан.
   Тем временем палач, повинуясь жесту судьи, подхватил факел и ткнул его в хворост. Дрова пролежали под открытым небом два дня и успели намокнуть. Это было даже лучше, так как чем медленнее горит хворост, тем дольше длится казнь. Но для растопки предварительно пришлось кое-где поплескать масла.
   Языки пламени неохотно поднялись над вязанками, повалил белый дым. Однако то ли дрова оказались совсем отсыревшими, то ли еще по какой причине, но огонь через некоторое время потух. Это событие было встречено взрывом хохота. Народ потешался над незадачливым палачом, предлагая тому сначала поднабраться опыта, поработав, к примеру, истопником. Лицо судьи перекосилось, он принялся на все лады костерить неумеху.
   Палач, стыдливо пряча лицо, бросился искупать свою вину. С ослика сгрузили вьюки, достали всю посуду с легковоспламеняющимся маслом, и это масло без остатка было вылито на вязанки. После этого палач снова поднес факел к хворосту.
   Жизнь ему спасла только хорошая реакция, которую вряд ли кто-то мог заподозрить в грузном теле. Яростное пламя взметнулось не меньше чем на десять метров, обдав толпу страшным жаром. Палач с жутким криком отскочил назад на пару шагов и запрыгал, так как спереди на нем вспыхнула одежда.
   Помощники подскочили, повалили его на землю и быстро затушили огонь. Но без увечий он не обошелся. Яркая вспышка пламени обожгла палачу глаза и навсегда лишила его зрения. Так вышло, что последнее, что он видел в своей жизни, были зеленые глаза лесной колдуньи.
   Народ, отвлеченный сценой спасения палача, забыл на время про колдунью. А когда люди снова перевели взгляды на костер, то смотреть было уже нечего. Жуткое пламя полыхало всего несколько секунд, заставляя ближайших зрителей пятиться назад. А когда оно опало, то уже не было ни колдуньи, ни столба, да и хворост почти весь прогорел, оставив только крупные угли.
   Зрители в ужасе замерли. Огонь был колдовской, в этом не было никаких сомнений. И поползли по толпе шепотки, нехорошие такие, опасные. О том, что ведьма не сгорела, а просто унеслась прочь, воспользовавшись огнем. Что она еще вернется и каждый, кто бросал в нее тухлое яйцо или просто бранное слово, сполна за это расплатится. Что гореть домам в городе Мастане, а может быть, и самой Цитадели тоже полыхать!
   Люди, напуганные до смерти, поспешили убраться прочь от места, где плясал колдовской огонь. Одни уходили неторопливо, другие мчались со всех ног, не разбирая дороги. Не прошло и пятнадцати минут, как на холме остались лишь несчастный палач с помощниками, судья, отряд городской стражи да рыцари Белого Ордена.
   Ваган смотрел на догорающие угли и ощущал, как сгорает его собственная душа. От костра шел сильный жар, но сердце его словно цепенело от холода. Хотелось подойти, лечь в эти угли, и раствориться, уйдя в небо белым дымом. Вдогонку за зеленоглазой колдуньей.
   На плечо легла чья-то рука. Неохотно обернувшись, Ваган увидел хмурое лицо Фалатана.
   - Нам пора. Тут больше делать нечего.
   Слова с трудом проникали в сознание Вагана. Магистру, видевшему его состояние, пришлось повторить. Ваган согласно кивнул, но продолжал оставаться на месте.
   С неба, медленно кружа, посыпался мелкий снежок. Он неторопливо ложился на неприветливую стылую землю, покрывая ее тонким сверкающим одеялом. Лишь у костра в этом одеяле зияла прореха. Снежинки таяли еще не долетая до земли, так что на угли уже падали в виде сверкающих капель дождя. Огонь недовольно шипел и плевался искрами, но снежок был неумолим. И, вскоре, лишь еле-еле тлеющие угли напоминали о великолепном погребальном костре Уливы.
   К тому времени на холме не осталось никого, кроме Фалатана и Вагана. Судья со своей свитой убрался сам, а рыцарей Магистр отпустил сразу же, как только понял, что Ваган не станет накладывать на себя руки. Два человека одиноко стояли на вершине, первый снег хлопьями оседал на их одежде.
   - Пойдем, сын мой, - снова заговорил Фалатан. - Ее ты не вернешь, а жить надо.
   Ваган промолчал. Вместо ответа он подошел к костру, склонился над потухшими углями и, разворошив их голыми руками, схватил один крупный, еще не погасший уголек. Положив этот уголек себе в правую ладонь, рыцарь медленно сжал ее в кулак. Ни один мускул не дрогнул на лице. Потом Ваган все-таки разжал руку и выронил почерневший уголек, потушенный в кулаке. На ладони остался сильный ожог. Фалатан понимающе кивнул. В отличие от его собственного перстня с изумрудом, этот ожог нигде не потеряется, не пропадет.
   Наконец, Ваган повернулся к Магистру. На лице его было сосредоточенное выражение.
   - Магистр Фалатан, - обратился он к наставнику. - Я знаю, что сделаю Вам больно, но не могу поступить иначе. Я принял решение навсегда покинуть Белый Орден.
   Фалатан тяжело вздохнул. Нельзя сказать, чтобы он не ждал чего-то подобного, но одно дело быть готовым, и совсем другое - столкнуться с этим на самом деле.
   - Что я могу тебе сказать, сын мой? Только тебе выбирать ту дорогу, по которой проляжет твоя жизнь. Мне лишь остается надеяться, что мой воспитанник не запятнает себя бесчестием и позором, и не заставит меня краснеть за него. Иди с миром, и пусть твой путь будет озарен светом.
   Ваган склонился в поклоне. В глазах у него защипало. Только сейчас он осознал, как любил старого воина, заменившего родителей. Но людям нельзя все время держаться за родительскую руку, рано или поздно надо начинать жить своим умом. И своим сердцем. Пусть даже часть его навсегда останется с тем, кого ты покидаешь.
   Фалатан не стал кланяться в ответ. Он просто подошел к Вагану и обнял его. Старый воин был еще силен, и это сполна ощутил на себе Ваган, едва не задохнувшийся в объятиях Магистра Белого Ордена.
   - Прощай, - прошептал Фалатан. - Что-то мне говорит, что нам с тобой уже не суждено свидеться на этом свете. Желаю тебе найти свое счастье!
   И, повернувшись, зашагал прочь по направлению к Цитадели.
   Ваган несколько секунд смотрел ему вслед, а потом повернулся и пошел в сторону города. Ему не было нужды возвращаться в Цитадель. Все его пожитки, собранные еще вчера вечером, ждали своего хозяина на одном из постоялых дворов, вместе с конем.
   Два следа, расходящихся в разные стороны на тонком белом покрывале, медленно засыпало снежком. Два разных следа, которым уже больше никогда не суждено пересечься.
  

***

   Фантад пробирался по лесу, подражая повадкам настоящих охотников. Увы, до охотников десятилетнему мальчишке было далеко. А уж про Мастара, приемного отца Фантада, и речи не шло. Охотника лучше него было не сыскать во всей округе! Он мог бить белок из лука в тот момент, когда те перепрыгивали с дерева на дерево. Мог догнать лося. А мог голыми руками справиться с рысью. Наверное, он даже мог один на один победить медведя. Но этого никто точно не знал, потому что медведей Мастар не трогал никогда. Что, в общем-то, понятно.
   Так что Фантад по праву гордился своим приемным отцом. Странной, кстати, они были семьей. Мастар появился в лесной деревне семь лет назад, да так и поселился там. Мужчина он был ладный, хоть и немолодой. Так что одинокие женщины на него заглядывались. Но зря заглядывались. Он в их сторону даже не смотрел. Лишь грустно качал головой в ответ на их призывные взгляды, да потирал след ожога на правой ладони.
   Потом выяснилась еще одна странность. У него был ручной медведь! Вернее, не ручной, а самый настоящий лесной зверь! Но этот зверь во всем слушался Мастара словно верный пес. Имя у медведя было забавное - Мокрый Нос. Изредка охотник приводил его прямо в деревню, что приводило в неописуемый восторг детвору, а взрослых - в состояние ужаса.
   А спустя год после своего появления, Мастар привел в деревню четырехлетнего мальчика, сказав, что тот лишился родителей. Фантад уже тогда был достаточно умен, чтобы помалкивать, кто были его родители, и что с ними стало. Так что проблем никаких не возникло.
   Как Фантад ни старался, как ни таился, но его приближение Мокрый Нос все равно почуял. Почуял, встал, и неторопливо засеменил к мальчишке, раздвигая кусты. Фантад лишь разочарованно скривил губы.
   Медведь подошел к мальчику, и, как обычно, пихнул его носом. От этого толчка Фантад полетел кубарем на землю, радостно визжа. У них с Мокрым Носом была такая игра - медведь пытался сбить мальчишку с ног, а тот пытался удержаться. Разумеется, Фантаду это еще ни разу не удалось, а зверю, похоже, доставляло удовольствие валять маленького человека.
   Вдруг Фантад перестал визжать и прислушался. Лес шумел как-то по особенному. Уже давно мальчик заметил в себе умение слушать разговор деревьев. Заметил и, поначалу, испугался. Но Мастар успокоил мальчика, сказав, что он просто унаследовал кое-что от своих родителей. Так что Фантад часто пользовался своим даром. Вот и сейчас он слушал, как деревья рассказывают о двух людях, попавших в беду. Он даже понял кто это такие.
   Похоже, нельзя было терять ни минуты времени! Фантад вскочил на ноги и, махнув Мокрому Носу рукой, помчался по направлению к дому. Медведь последовал за ним. К счастью, деревня была рядом, и, что еще более важно, Мастар оказался дома. Кому-то другому рассказывать о том, что мальчик слышит разговоры леса, определенно не стоило.
   - Отец, там Маласанар в яму угодил и, похоже, ногу сломал, а его жена рожать собралась!
   Маласанар был соседом Мастара. Неплохой, в общем-то, человек, но недолюбливал пришлого охотника. Может быть оттого, что жена слишком уж поглядывала в его сторону? Вот и не захотел оставлять ее дома одну, отправляясь к родственникам в соседнюю деревню. Несмотря на то, что она вот-вот должна была родить.
   Мастар быстро кликнул людей и с десятком мужиков помчался выручать незадачливого соседа. Впереди бежал Фантад, показывая дорогу, а рядом с ним трусил Мокрый Нос, недовольно фыркая от слишком большого, по его мнению, количества людей.
   До места добрались быстро, благо лес все знали хорошо. Обнаружив Маласанара и его жену, все наперебой принялись костерить того за дурость. Впрочем, продолжалось это недолго - бедняга и без того настрадался.
   Мгновенно сделав пару крепких носилок и застелив их предусмотрительно взятым с собой тряпьем, мужики погрузили супругов и потащили в деревню. Так как Маласанару пришлось еще вправлять ногу и накладывать шину, то жену отправили раньше, с шестью мужиками.
   Мастар пошел с носилками, на которых несли Маласанара. Тащило его четверо, а пятый шел налегке. Впереди, вприпрыжку, бежал Фантад, вместе с неразлучным медведем. То один, то другой носильщик уставал, и его заменял отдохнувший. Лишь Мастар отказывался меняться.
   Маласанара дотащили до дому без происшествий. Там уже вовсю хлопотала повивальная бабка, быстро выпроводившая вон всех лишних. Народ, поняв, что больше ничего интересного не будет, разошелся по домам. Только Мастар с приемным сыном сидели во дворе соседа, никуда не торопясь.
   - Жалко, отец, что ты не можешь слышать лес, - проговорил Фантад, убедившись, что поблизости никого нет.
   - Что же тут плохого? Не всем же это дано.
   - Ну, как тебе сказать... Тогда бы мне было легче тебе объяснить, как он прекрасен и беззащитен!
   - Что? Что ты сказал? Ты сказал "объяснить"? - с каким-то непонятным удивлением спросил Мастар. - Разве тебе так важно, чтобы я тебя понял?
   - Ну да! - с легкой обидой ответил мальчик. - Разве это плохо?
   - Нет, что ты! - воскликнул Мастар. - Наоборот! Я очень рад, что ты стремишься донести до меня то, что понял сам.
   Фантад очень редко видел своего приемного отца улыбающимся. Но сейчас на лице Мастара сиял такой неподдельный радостный восторг, что мальчик даже смутился. "Странный у него все-таки характер, - подумал Фантад. - Совершенно не обращает внимание на самые потрясающие вещи, и поражается до глубины души подобным мелочам".
   В этот момент скрипнула дверь, и на пороге появилась повитуха. Она довольно потянулась, и сообщила:
   - Девочка! Красавица будет, помяните мое слово! Еще мальчонке твоему голову дурить будет!
   И довольно засмеялась.
   - Ах, да, совсем забыла! Маласанар тебя просил позвать.
   Мастар встал и прошел в дом. Хозяина он обнаружил на лавке, сидящего с перебинтованной ногой. Увидев Мастара, он махнул ему рукой и показал на место возле себя. Тот послушно сел.
   - Слушай сосед. Ты не сердись на меня, а? Ну, за то, что я тебя недолюбливал раньше. Вон как оно выходит - кабы не ты, да не твой мальчишка, так совсем худо бы вышло.
   Мастар понимающе улыбнулся.
   - Да я и не сержусь. А что помог - не бери в голову. Соседи все-таки: сегодня я тебе помог, а завтра может ты мне услугу сделаешь.
   Маласанар просиял.
   - Вот и ладно! А чтобы совсем худое изгнать, дай имя моей дочурке?
   Мастар задумался. Ни разу в жизни ему еще не доводилось давать имена.
   - А можно сначала взглянуть на нее?
   - Конечно! Только не напугай.
   Мастар прошел в комнату, где на кровати лежала роженица с дочкой. Женщина слабо улыбнулась. Младенец с серьезным видом смотрел на вошедшего. Странно, ведь новорожденные вообще не отличают людей от обстановки. Склонившись, Мастар заглянул девочке в лицо. И увидел зеленые, как изумруды, глаза!
   Вернувшись к Маласанару, он сказал:
   - Назови ее Уливой.
   - Улива... - словно пробуя на вкус это имя проговорил новоявленный папаша. - Хорошее имя! Пусть будет Уливой.
  

***

   Ваган, давно привыкший к имени "Мастар", сидел в лесу под раскидистым дубом и задумчиво смотрел на правую ладонь. Бывший рыцарь не стал возвращаться домой после того, как простился с Маласанаром. Вместо этого он решил пройтись в одиночестве по лесу и предаться размышлениям.
   Мир меняется. Люди с задатками чародеев вдруг ощущают потребность объяснить что-то важное другим. Рождаются новые Уливы. Неужели два мира все-таки сходятся? Или же на их границе рождается новый? Очень интересно, особенно для тех, кто будет жить дальше.
   Только самому Вагану уже не было места ни в одном из миров. Он уже давно принадлежал своему собственному, где был только он сам и Улива. И он знал, что до самой своей смерти будет видеть перед собой мерцающие таинственным светом зеленые глаза лесной колдуньи.
  

Москва, сентябрь 2004 - май 2005


Оценка: 7.87*4  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"