Сентябрь в Кяхте уже вызолотил сопки. Родная земля мало чем отличалась от соседней Монголии, по которой Иван Иванович пылил последние несколько дней. Но все-таки она была родной.
Полуторка, на которой он трясся от Улан-Батора, шла в местную военную часть, и ему теперь надо было как-то ловить попутку до Улан-Удэ. В местной географии он ориентировался плохо, и, как ему сказали в штабе, когда выписывали проездные документы, это был самый короткий путь до Транссиба, где можно уже подсесть в любую воинскую теплушку и в веселой компании отправиться до Москвы.
Однако пока что он стоял растерянно посреди кяхтинской площади, не тронутой войной, с красивым, несообразно великих размеров, собором и базарчиком, устроенным у самого крыльца. Местные молодухи бойко торговали молоком и спекулятивным хлебом, вездесущие инвалиды сновали на своих скрипучих каталках с семечками и кедровыми орехами. Несколько монголов, переходивших границу вместе с их полуторкой, присели перекусить в тени собора.
При взгляде на свежий хлеб у Ивана Ивановича засосало под ложечкой. Еда у него была, начпрод дал ему с собой несколько банок тушенки и пару краюх хлеба, но за весь переезд от Улан-Батора, в пыли и на ветру, мысли о еде как-то не посещали его. Есть захотелось только сейчас - причем нестерпимо.
Однако где-то должна была бы быть и нормальная столовая - все-таки большой городок, и можно было бы спокойно хлебнуть щец, а то и что-то посерьезнее. Иван Иванович не торопясь пошел вдоль дороги к развилке, за которой городок уходил вдаль, за сопку.
Посреди дороги он догнал бабку, которая, несмотря на возраст, шагала ненамного медленнее его. Бабка рассказала, где найти столовую, а потом всю дорогу жаловалась на всех подряд - на военных, стоящих в городке, на молодежь, на войну, на своего старика - чем порядком замучила Ивана Ивановича, отвыкшего за годы службы от женского тарахтения.
Наконец, дойдя до столовой, он оторвался от надоедливой бабки, уморившей его не столько разговорами, сколько своеобразным местным жаргоном, который Иван Иванович считал варварским извращением языка русского.
В столовой, по военному времени, было не густо с выбором, но тарелку щей и кашу с намеком на мясо ему все-таки выдали. Взяв в придачу несколько кусков хлеба, Иван Иванович уселся в уголке и стал с наслаждением хлебать горячее, размышляя, не отхлебнуть ли из фляжки. Отхлебнуть хотелось, однако для этого надо было развязывать сидор, а его так разморило в тепле и с устатку, что даже такое простое действие вызывало у него внутренний протест.
Внезапно его царапнул острый взгляд из полумрака, от дальнего столика. Приглядевшись, он увидел странную компанию. Двое весьма уголовного вида мужичков, не старых, но явно повидавших виды, сидели, плотно зажав между собой двух девчушек, одетых не по осеннему легко. Девочки были в белых летних платьях, причем настолько легких и воздушных, что Иван Иванович подивился, откуда в такой глухомани да еще в такое время могли взяться так хорошо одетые люди. В Забайкалье, через которое он ехал на японский фронт, и стар, и млад носили сапоги и телогрейки, невзирая на летнюю погоду. Увидеть девушек в платьях ему удалось только в Харбине, и то мимоходом.
Одна из девочек испуганно поглядывала на него, и Иван Иванович почувствовал, что происходит что-то крайне неприятное. Мужчины тихо переговаривались с девочками, и хотя отдельных слов было не разобрать, в интонациях их чувствовалась откровенная угроза. Кроме того, один из мужчин все время клал девушкам руки - то на плечи, то на спину, то пониже, и каждый раз девушки от этого вздрагивали и съеживались
Иван Иванович не был робкого десятка, да и за три фронтовых года вся его интеллигентность забилась куда-то в дальние уголки сознания, однако вмешиваться в дела местных уркаганов в его планы не входило. К тому же случись что, особой защиты ему ждать было неоткуда: полное увольнение из армии он получил и теперь по всем параметрам считался гражданским человеком - хотя еще и с военными документами на руках. Правда, в сидоре у Ивана Ивановича лежал хорошо завернутый в тряпки трофейный вальтер, а за пазухой, в специально сшитом кармашке - трофейный люфтваффовский кортик, понравившийся ему в свое время своей хищной формой, однако размахивать оружием из-за какой-то пока непонятной и сомнительной ситуации ему не хотелось.
Девочки, однако, притягивали его взгляд. Они явно были не местными - длинные и когда-то наверняка ухоженные волосы, нежная кожа, да и весь вид - чистенький и такой же ухоженный - говорил о том, что Иван Иванович столкнулся с жертвами войны или какого-то несчастного случая.
Проверив ладонью поверх гимнастерки на всякий случай кортик, он мотивированно встал, как будто еще за одним куском хлеба, и прошел мимо стола с компанией. Острый и неприятный взгляд одного из мужчин резанул его как ножом. Он видел такие взгляды у бойцов штрафбата, в тех редких случаях, когда случайно оказывался около их теплушек или окопов. А краем уха Иван Иванович поймал слова второго мужчины, сразу поставившие все на свои места:
- ... все равно вам идти некуда, свечереет - порежут и снасильничают, тут места у нас дикие...
Внутренний голос продолжал говорить Ивану Ивановичу, что вмешиваться в ситуацию не стоит, но он уже не мог руководствоваться только голосом разума. Остановившись около столика, он обвел взглядом всю компанию. Девочкам на вид было лет по четырнадцать. Худенькие и бледные, они походили друг на друга как две капли воды. И им было откровенно страшно, отчего они казались еще более бледными. Мужчины явно были если не из уголовников - синевы наколок не виднелось - то и не из местной интеллигенции, да и работягами их назвать было бы затруднительно. К тому же они были явно крепко выпивши, что было заметно по нечеткой координации движений и расфокусированным взглядам.
Иван Иванович посмотрел им в глаза и многозначительно показал взглядом на дверь. После чего повернулся и вышел из столовой, намеренно оставив сидор лежать под столом. В сидоре было что брать, однако вести себя по-другому было бы неестественно.
Он спиной чувствовал, что за ним идут, и боялся лишь удара в спину. То, что мужики не были на фронте, было очевидно, а, стало быть, им незнакомо то чувство, которое охватывает любого, дерущегося в рукопашном бою - чувства эйфории и всемогущества.
Впрочем, все обошлось. Неизвестно, какой интуицией Иван Иванович, никогда не общавшийся близко с урками, почувствовал правильную линию поведения, но первым делом он достал трофейный портмоне, как бы неуклюже продемонстрировав уркам его небогатое содержимое. После чего достал две сотенные, последние из лежавших в портмоне, и протянул мужикам:
- По сотне за каждую.
Воцарилась пауза, прерываемая лишь вечерним зудением комаров и шумом проносящихся вдали машин. Ивана Ивановича оценивали, откровенно оглядывая его гимнастерку, офицерский ремень и светлые пятна на месте отсутствующих погон. Военную одежду осенью сорок пятого года носила большая часть страны, и ее наличие еще ни о чем не говорило, но связываться с бывшим фронтовиком для урок было бы гораздо опаснее, чем с залетным снабженцем - а Иван Иванович по внешнему виду одинаково мог оказаться и тем, и другим.
Наконец один из мужиков расплылся в гаденькой улыбке и протянул руку за деньгами:
- Сладенького захотелось, офицерик... не много ли будет, двух-то?
- Не много, - отрезал Иван Иванович, давая понять, что не хочет обсуждать эту тему.
- Ну давай..., - мужики забрали деньги и шагнули назад. - Осторожнее у нас тут... места сибирские, всяко может быть...
В их голосе явственно прозвучала угроза, но Иван Иванович их уже не слушал. Нырнув снова в ароматы столовой, он схватил девушек за руки, подхватил сидор и рванулся было к двери - но замер, поняв, что за дверью их могут ждать неприятности.
Повертев головой, он сообразил, что у столовой есть другой выход - во двор, и потащил девушек на кухню. Промчался мимо пышущей даром печи, услышал за спиной возмущенный вскрик кухарки, выскочил во двор, моля, чтобы из дворика был выход, чтобы двор оказался не глухим. Увидел калитку, выскочил в какой-то переулок, в сгущающихся сумерках разглядел близкие сопки и быстрым шагом пошел к ним, на край городка.
Через несколько минут он сообразил, что так и идет - держа девушек за руки. Со стороны это выглядело странно, он отпустил их руки и сказал:
- Давайте быстрее. Можете идти?
Девушки что-то пискнули, он принял это за согласие и быстро пошагал вперед. Девушки явно с трудом поспевали за ним - он заметил, что на ногах у них были какие-то несерьезные сандалии когда-то белого, а теперь пыльного цвета, что на богато унавоженных улицах Кяхты выглядело жалко и смешно.
Иван Иванович не знал, куда он идет - он понял лишь, что из городка с этими двумя небесными созданиями лучше убраться подальше. Будь он один, он мог бы попроситься на постой в любой дом или на крайний случай в военную часть, но куда деваться с девушками - он не знал.
Они шли мимо каких-то пустырей, пару раз из обгоняли машины, но не останавливались и не сигналили. Наконец они вышли на окраину. Впереди были сопки, дорога заворачивала и уходила меж них, долиной. Иван Иванович обернулся к девушкам:
- Устали?
- Нет, - ответила одна из них.
- Не очень, - сказала вторая.
- Значит, так. Сейчас перелезем через сопку и сделаем привал. Хорошо?
Девушки кивнули. По их пассивной реакции он ощутил, что их мнения никто никогда особенно не спрашивал, поэтому они привыкли подчиняться любым командам.
На сопку он забрался первым. Девушки, хотя и шли налегке, заметно отстали, и он, сидя наверху, видел в сгустившемся сумраке светлые пятна их платьев. Наконец, тяжело дыша, они поднялись наверх и сели на землю рядом с ним.
Он посмотрел вниз. За сопкой, в долинке, виднелся кустарник. Возможно, там был ручей. Немного передохнув, он махнул рукой вперед.
Вниз идти было гораздо легче, он даже переходил порой на бег, но потом останавливался - девушки отставали все сильнее и сильнее. Внизу действительно оказался ручей, а сама долина была укрыта от посторонних глаз. Он расстелил плащ-палатку, усадил девушек, а сам наломал веток и запалил костер. Котелка у него не было, он открыл тушенку, выложил ее на промасленную бумагу, в которой была завернула банка, а в банку налил воды и поставить на огонь.
И только тут увидел, какими глазами девушки смотрят на тушенку.
- Вы сколько не ели?
- Три дня, - дрожащим голосом ответила одна из них.
- Ого. А эти..., - он замялся.
- Они бы накормили... потом, - запинаясь, ответила девушка.
- Потом? - сначала не понял он. Потом понял. Достал хлеб, отрезал три ломтя, наложил на них тушенку. Потом подумал, отрезал по кусочку и протянул девушкам:
- Понемногу ешьте. А то плохо будет, животы скрутит.
Девушки проглотили хлеб и мясо, как будто ничего не было. Стараясь не смотреть в их голодные глаза, Иван Иванович вскипятил воду, налил в кружку кипяток и протянул девушкам:
- Давайте, кипяточку хлебните, а потом еще по кусочку.
Ему было немного стыдно за то, что он ел при них щи, и в то же время боялся думать, что ждало бы девочек ночью, если бы не он.
- Ну ладно, расскажите пока, откуда едете и куда. Все равно еще с пол-часа надо подождать, потом еще поесть. Как звать-то?
- Оля.
- Таня.
- А я - Иван Иванович. Дядя Ваня, наверное, для вас. А как вас различать-то?
Он присмотрелся. В неверном свете костра девушки были похожи еще больше, но одно отличие он все-таки увидел. У Оли была родинка на щеке, у Тани не было.
- По родинке - как будто прочитав его мысли, хором ответили девушки.
- Ну и откуда вы?
- Из Львова.
- Не понял... западенки, что ли?
- Нет, мы русские. Просто там жили. У нас папа - военный.
- Ясно. А тут как оказались?
- Мы в эмиграции были. В Бальджикане. С мамой... а потом...
На глазах у девочек навернулись слезы.
- Мы поехали домой, а по дороге... мама заболела и умерла...
Теперь девочки плакали уже на полном серьезе - но тихо и как бы про себя.
- И все... мы ее похоронили где-то там, в степи... сейчас даже не найдем...
- Так с вами больше никого не было?
- Нет. Мы на попутке ехали. Когда мама заболела, шофер нас высадил, и все...
- Это далеко отсюда случилось?
- Да... очень.
- И как вы потом?
Тут девочки замолчали. Они просто сидели и плакали. Иван Иванович понял, что им пришлось не просто туго - было что-то, о чем они не хотят разговаривать. Он не знал, где этот их поселок, в котором они жили все военные годы, но, вероятно, это было далеко.
- А в Москве кто вас ждет?
- Мы не знаем. Про папу ничего неизвестно, - сказала Оля.
- У нас тетя в Иркутске. Нам хотя бы туда...
- Ясно. Ладно, как-нибудь доберемся. Эх, жизнь... , - Иван Иванович задумался, глядя в костер. Наступила тишина, только из-за сопки изредка доносилось гудение машин.
- Дядя... дядя Ваня, можно нам еще поесть? - робко спросила одна из девочек.
- Конечно. Теперь можно. Живот не болит?
- Нет.
Он сидел и смотрел, как исчезает хлеб с тушенкой - и их порции, и его недоеденный кусок. Потом спохватился, набрал еще воды, поставил на огонь.
Ночь обещала быть теплой, на небе были облака, но дождь вроде не собирался. Будь он один, плащ-палатка послужила бы нормальным укрытием на все случаи, но как они смогут ночевать сейчас - он представлял себе с трудом. Усталость наваливалась, костер понемногу гас. Девочки сидели, обнявшись, и что-то еле слышно говорили друг другу.
- Дядя, - раздался голос одной из девушек.
- Да?
- Вы нас .... будете?
- Что? - он растерянно посмотрел на девочек. Грубое бранное слово прозвучало из уст этих ангелов как удар.
- ... или нет?
- Нет, - растерянно сказал он, чувствуя, как краснеет. Только сейчас он обратил внимание на то, как красивы его спутницы. Несмотря на юный возраст, у них были очень женственные фигуры, и если бы не спешное бегство, он наверняка бы сразу обратил на это внимание.
Не избалованный женским вниманием до войны, Иван Иванович за многие военные километры познал только неутоленную страсть редких одиноких солдаток в деревнях, где их часть останавливалась на постой, поэтому все вопросы плотской любви для него все еще оставались тайной за семью печатями. Еще большей тайной для него была психология вот таких юных существ, как ни в чем не бывало произносящих такие слова...
- А вы нас не бросите?
- Нет, - рефлекторно ответил он и тут же задумался - а как он с ними, куда... Денег у него хватало, но одно дело - добираться по разгромленной войной, озлобленной, голодной стране самому, а другое - с двумя детьми.
Он бросил под голову сидор, предварительно достав из него пистолет. Девочки, не сговариваясь, примостились по бокам от него. Он накрыл их полами плащ-палатки и задремал. Уже сквозь сон он почувствовал, как девочки одинаково устроились у него на плечах и обняли руками.
День второй.
Иван Иванович проснулся рефлекторно, как всегда на фронте, с первыми лучами солнца, и сразу почувствовал, как стало холодно. Небо очистилось, одежда отсырела. Девочки крепко спали, плотно прижавшись к нему, и через мгновение Ивана Ивановича бросило в жар. Он ощутил, как к его бокам с обеих сторон прижимаются крепенькие, как яблоки, груди.
У девочек под платьями не было больше ничего, и прикосновение женского тела, всего сквозь два слоя ткани - платье и гимнастерку - было настолько сильным и острым, что у него мгновенно заныло в паху. Ощущение было сладким и мучительным, сердце забилось так сильно, что он побоялся, что его удары разбудят девочек. Полежав несколько минут, он вдруг понял, что долго не выдержит эмоций такой силы.
Он осторожно высвободился из объятий девушек и встал. Два ангельских существа лежали перед ним. У одной из девушек задралось платье, обнажая ноги чуть не до бедер, и он на мгновение залюбовался их стройными очертаниями. Потом вспомнил о холоде, накинул на девочку полы плащ-палатки.
Укромное местечко нашлось неподалеку, сразу за ручьем. Кусты там были настолько плотными, что уже в паре метров не было ничего видно. Он сел на поваленное дерево и расстегнул штаны.
Обычно во время редких случаев, когда он занимался этим, он представлял себе вульгарную бабенку из какой-то смоленской деревеньки, которая кричала во весь голос с первого же момента их короткой случки. Это воспоминание его очень заводило, хотя как раз с той бабенкой все кончилось быстро и непонятно. Однако сейчас он стал представлять себе девчонок, оставленных неподалеку, за ручьем. Их фигуры, обрисованные тонкими платьями, грудь, бедра... В последний момент, уже содрогаясь в предчувствии блаженного мига, в его ушах прозвучал вчерашний вопрос - Оли или Тани, он не разобрал - и он длинно и мощно выплеснулся на пожухлую траву.
Ополоснувшись в ручье, он развел костер, совсем рядом с плащ-палаткой, рискуя ее поджечь, лишь бы девочкам было теплее. Он не решился прилечь с ними рядом - произошедшее напугало и озадачило его. Сидя у костра, он размышлял, что делать дальше. Ночевать под открытым небом с девочками было невозможно - они могли заболеть, и это его пугало. Нужно было идти на тракт и ловить попутку до Улан-Удэ. Лучшим способом остановить попутку была бы водка, но возвращаться в Кяхту за ней ему не хотелось.
Он с трудом представлял себе расстояние до Улан-Удэ. На самом деле ехать было не очень далеко, но он этого не знал и планировал как минимум двухдневное путешествие.
Он вскипятил воду. Тушенки оставалось мало, один он обошелся бы куском хлеба и кружкой воды, однако девочек надо было кормить. Стоило ему открыть банку, как они проснулись - одновременно, и тут же кинулись к еде. Потом остановились, посмотрели на него, смутились.
- Доброе утро, - сказал он.
- Доброе утро, - одновременно ответили они.
- Давайте, умывайтесь в ручье, и завтракать.
Девочки пошли к ручью, потом посмотрели на него, хихикнули и скрылись в кустах. На миг ему стало стыдно - они пошли в туалет как раз в те кусты, где он был утром. Он представил на миг, что они увидят результат его экстаза на траве, но потом сообразил, что вряд ли они, в их возрасте, поймут, что это.
За завтраком девочки выглядели гораздо веселее, чем вчера. Они наперебой шутили, рассказывали о своих друзьях в поселке, название которого Иван Иванович вчера так и не запомнил, и старательно обходили тему смерти матери, а также все, что было с этим связано. Впрочем, как понял Иван Иванович, жилось им не очень сладко и даже голодно, но такое уж свойство молодости - забывать плохое и помнить только хорошее.
Иван Иванович любовался ими, их юношеским задором, их раскрасневшимися после еды щечками, и представлял, какими они вырастут красавицами. При этом он с трудом останавливал предательское возбуждение, заставлявшее его краснеть и беспрестанно поглядывать на девичьи прелести.
Наконец они закончили болтать и стали спрашивать его, кто он и откуда. Их очень удивило, что он из Москвы - побывав там всего один раз, во время эвакуации, они, видимо, сформировали о городе какое-то странное впечатление. Иван Иванович представил, какой это был период - видимо, август сорок первого, город еще не находился в осаде и вполне мог производить впечатление благополучного и даже цветущего.
Поев и собрав нехитрые пожитки, они не торопясь полезли на сопку. По представлениям Ивана Ивановича, дорога, по которой они убегали из городка, как раз и была той, которая вела на север, в Улан-Удэ.
Выйдя на тракт, они пошли по обочине, поднимая руку перед каждой попутной машиной. Машин было мало, до обеда прошло всего две или три, и это были грузовики, которые были набиты каким-то военным бутором. В кабинах у водителей тоже было битком, да и брать пассажиров им наверняка запрещалось. Правда, при виде девочек все водители, как по команде, замедляли ход, а один даже стал делать неприличные жесты, но никто так и не остановился.
Иван Иванович, зная из штабных разговоров и слухов о том, какие безобразия творятся на сибирских дорогах, опасался далеко уходить от города, хотя и понимал, что вероятность попасть на лихих людей около города гораздо выше. На всякий случай он переложил вальтер из сидора в карман штанов, и теперь тяжелый пистолет бил его по ноге при каждом шаге. Он даже пожалел, что не взял у убитого офицера вместе с пистолетом и кобуру, но она была залита кровью, и он побрезговал.
Впрочем, он прекрасно понимал, что одним пистолетом отбиться от ватаги каких-нибудь урок, бежавших из лагерей, нереально, и утешало его лишь то, что брать с него особенно нечего. Кроме девочек.
Понимал он и то, что без девочек был бы уже в Улан-Удэ - на одного-то человека место в попутках всегда могло оказаться.
К обеду стало припекать солнце. Дорога медленно поднималась в гору, и он стал жалеть, что взял всего фляжку воды. К обеду девочки ее всю выпили, сам он мужественно терпел. У него оставалась только водка, которая предательски булькала в сидоре, вызывая еще большую жажду.
Он уже совсем измучился, когда дорога резко пошла вниз. Вскоре они уже шли в окружении густого соснового леса. Еще через пару километров показался мостик, а под ним - ручей.
Ручей был большим - это даже был не ручей, а небольшая речка. Девочки отпросились у него зайти подальше, чтобы помыться. Он отошел с ними поглубже в лес, чтобы их не было видно с дороги, и отпустил, а сам разделся и с наслаждением ополоснулся. От души напившись чистой воды, он наполнил флягу и задумался над флягой с водкой. Водка была незаменимым дезинфицирующим средством, да и в качестве согревающего всегда помогала на фронте, но впереди ждало неизвестно что, а пустая фляга была только одна.
Вылить водку он так и не решился, решив хорошо отдохнуть и напиться воды впрок. Немного полежав раздетым под лучами хотя и осеннего, но все еще жаркого солнца, он спохватился, куда пропали девочки. Еще недавно их крики были слышны издалека, но сейчас все стихло.
Взяв в руку вальтер, он пошел вверх по течению, в ту сторону, куда ушли девочки. Он ступал осторожно, чтобы не напугать их внезапным появлением, и в то же время чутко вслушиваясь в каждый шорох.
Девушек он увидел неожиданно. На изгибе ручья, на песчаном берегу, недвижимо лежали две обнаженные нимфы. На миг он в страхе замер - ему показалось, что они слишком уж неподвижны. Но нет - одна из девушек шевельнулась, закрыла глаза от солнца рукой. Иван Иванович застыл, любуясь никогда не виданным зрелищем - двумя безупречной стройности фигурами. Кровь бросилась ему в лицо, гулко застучала в висках. Он поправил штаны, которые стали неожиданно тесными.
Простояв минут десять, он увидел, как девочки сели и начали собирать одежду, разбросанную вокруг. Иван Иванович осторожно отошел назад, вернулся на свое место и улегся на траву, как будто никуда не уходил.
Девочки подошли нескоро. Он даже начал беспокоиться, когда в лесу раздались голоса, и они вышли на поляну. Иван Иванович, совсем уже успокоившийся, при первом же взгляде на них впал в краску и, боясь выдать себя, спешно стал умываться.
Напившись еще раз, они съели по краюшке хлеба и пошли дальше. Происходило то, чего и опасался Иван Иванович: после обеда машины в дальний путь не выезжали, и на дороге было пусто. Впрочем, жара спала, после купания идти было легко, лишь Ивана Ивановича все время мучило видение обнаженных тел на берегу ручья.
Иван Иванович помнил, что где-то по карте на пол-дороге до Улан-Удэ находилось озеро, около которого обязательно должен был быть поселок. Вот только сколько до этого озера, он не представлял. Часам к четырем они отмахали уже километров тридцать, и девочки явно начали уставать, хотя и не подавали виду. Пройдя еще немного, Иван Иванович начал присматривать место для ночлега.
К этому времени девочки совсем уже освоились и, несмотря на усталость, болтали как заведенные. Видно было, что они пережили многое и теперь рады излить на попутчика свою откровенность. Иван Иванович поддакивал им и иногда задавал какие-нибудь вопросы, чувствуя, как за разговором и от него отходят на задний план все картины долгой войны.
К вечеру проехала еще одна машина. Иван Иванович увидел ее издалека, по включенным фарам, и еще издалека стал махать рукой. На этот раз оказалась командирская "эмка", битком набитая военными и какими-то узлами. Шофер, однако, остановился, военные высыпали из машины и стали с любопытством рассматривать девушек - на взгляд Ивана Ивановича, чересчур откровенно. Шофер сказал Ивану Ивановичу, что до Гусиного озера осталось около тридцати километров, но взять их ему некуда - машина забита. Шофер посоветовал свернуть через пару километров направо, по старой дороге - там на берегу ручья должен был остаться еще довоенной постройки домик охотников.
Машина уехала, а Иван Иванович с девочками начали внимательно смотреть по сторонам, боясь пропустить сворот. Дорога действительно оказалась заросшей и невидимой в сумраке. Пройдя по ней еще пару километров, они вышли на просторную поляну на берегу ручья и покосившийся домик, стоявший на опушке.
Внутри дом был вполне приличным. Широкая лежанка, стол, плотно закрывающаяся дверь - это было гораздо лучше, чем ночлег под открытым небом. Иван Иванович уже в густых сумерках набрал сухих веток, затопил печку и даже нашел под крышей старый, но целый чайник.