Я удалил сегодня с утра традцать четыре письма от Джона. Каждую ночь Джон шлет мне по электронной почте письма. Он просит меня посетить какие-то сайты и купить лекарство от импотенции. Я не читаю его письма, а просто удаляю их, нажимая клавишу Del.
Я мог бы сделать так, чтобы письма от Джона мне больше не приходили, но почему-то не делаю этого. Я понимаю, что Джон просто пытается немножко заработать, рассылая письма по заказу неудачливых продавцов всякой всячины. Может быть, и не очень неудачливых, а просто.
Что просто? Мысль уходит, и я забываю, про что я только что говорил, забываю про Джона и про его коллегу Билла. И в голове становится абсолютно пусто и светло. За окном ползет туман и верхушки фонарей торчат. Просто торчат из тумана и светят на туман сверху. Утро. Четыре часа утра. Я достаю фотоаппарат, выставляю его в окно и нажимаю на кнопку. Как называется кнопка, на которую я нажимаю? Это не кнопка 'пуск'. Откуда я достал фотоаппарат? В моей комнате нет ничего, из чего можно что-то достать. Все, что мне нужно, лежит на полу и на столах. Столы стоят вдоль оранжевых стен, и на них разложены мои сокровища.
Чтобы и этот день был похож на предыдущий, мне нужно посмотреть видео. Одно и то же видео, которое я смотрю с отвращением каждое утро.
'Ай-ай-яй-яй. Ого-го-го-ого'. Певец в маске Эдурда Хиля поет вокализ, делая руками движения, похожие на движения первых несовершенных роботов.
Меня начинает тошнить. Я знаю, в какой момент изо рта пойдет белая пена, и заранее опускаю голову как можно ближе к унитазу.
'Лололололо, лололо, лололол, тролалала-йаa! Tрoлололо-ла'. На этой фразе у меня в глазах еще стоят слезы, но утро началось прекрасно, как и всегда. И можно умываться.
Я не понимаю, зачем я умываюсь каждое утро, но продолжаю это делать который год. Который? Я не могу сосчитать. Я отвык считать, потому что все, что нужно считать, уже посчитано.
Ну, что, Джон? Давай посмотрим, сколько писем ты мне еще прислал. Три? Молодец.
Туман. Из тумана торчат верхушки фонарей и полоса малинового неба. Снизу - туман, потом малиновая полоса, потом очень страшно - расплавленное ярко-желтое небо, за которым не видно ничего, потому что больно глазам.
Джон, если ты перестанешь присылать мне свои письма, мне нечего будет читать.
Но если мне нечего будет читать, я буду рассматривать свои сокровища, которые лежат на столах.
Туман не рассеивается, но и не становится гуще. Он не поднимается вверх и остается там же, где и был. Я сегодня нарушу свой распорядок и не буду второй раз слушать 'Трололо'. Я подхожу к окну и чуть слышно зову:
- Малыш!
Зачем я его позвал? Чтоб он появился, достаточно о нем просто подумать. На малиновой полосе рассвета появляется темное пятно, и воздух наполняется страхом. Фонари перестают светить, а расплавленное небо закрывают туша и крылья Малыша.
- Малыш, я всегда хотел тебя спросить, как ты умудряешься с такими когтями играть на гитаре?
Малыш переворачивается на спину, складывает крылья, но не падает.
- Научился, - думаю я про себя. - Научился не махать крыльями.
Малыш подлетает так, чтоб я видел - на животе у него, скрытые шерстью маленькие лапы. И маленькая гитара.
Мне хочется сказать Малышу что-нибудь ласковое, и я говорю:
- Сыграй что-нибудь.
Малыш гавкает от удовольствия и начинает петь голосом Эдуарда Хиля: