Небо было тусклым и серым, облака цеплялись за верхушки соседнего леса, за островерхие крыши и макушку часовни. Осень... Рано она наступила в этом году.
Молодой мужчина вышел из дома, плотно прикрыв за собой дверь. Прошел до ворот, посмотрел, прищурившись, вдаль. Никого и ничего. На дороге пусто, уже который день. Странно. Впрочем, мало ли, что могло случиться... Фургон сломался или лошадь пала. Бывает.
Он прошел на задний двор - здесь располагался предмет зависти всей деревни, отапливаемые теплицы. Цветы на продажу выращивали многие, но это все были сезонные растения, и если выгнать к Рождеству гиацинты и тюльпаны можно было и на подоконнике, то ни у кого не выходило заставить цвести поздней осенью колокольчики и лилии, ранней весной - гладиолусы и прочее, что должно было цвести летом. Да еще в таких количествах: раз или два в неделю, громыхая на ухабах, из города приезжал фургон, забирал товар в цветочные лавки. Кроме цветов на срезку, выращивал он и саженцы садовых растений, и кое-какие лекарственные травы, и всяческую рассаду, которую охотно покупали садовники из богатых домов. Тем и жил. Платили, судя по всему, неплохо, во всяком случае, хозяин этой маленькой оранжереи не бедствовал.
Он жил здесь уже несколько лет. Просто пришел однажды по дороге, ведущей из города, переночевал у гостеприимной старушки, а поутру, осмотревшись, попросил позволения занять пустующий дом на окраине. Там когда-то жила чета стариков, но оба умерли зимой, наследников у них не было, так что староста, подумав, согласился. Пусть живет, жалко, что ли?
А пришелец оказался парнем с руками: сам подновил дом (а вернее сказать, перестроил), перекрыл крышу, поставил новый забор, а потом расчистил участок и снова начал что-то городить. Видно, какие-то деньги у него были, поскольку хватило и на материалы (а стекло везли из города, и удовольствием это было недешевым), и на покупку первой партии клубней и луковиц. А дальше уж само как-то пошло. Соседки дивились: молодой парень, а возится в земле! Пытались расспрашивать, что да почему, но он отмалчивался. И никогда никого не приглашал к себе в дом. Даже когда те же соседки, желая познакомиться поближе и наладить доброприятельские отношения, заходили в гости и приносили что-нибудь - пирогов, к примеру, - он выходил во двор, а то и к калитке, благодарил, подношения принимал, но ничего не говорил о себе. Жил бирюком, ни с кем не заговаривал без нужды, разве что здоровался, ни во что не вмешивался, занимался своим делом, исправно платил подати, вот и все.
Вскоре его оставили в покое: всякому любопытству есть предел. К нему привыкли и считали уже неотъемлемой частью деревенской жизни. Возможно, будь в деревне молодежь, она бы так просто не успокоилась, но здесь доживали свой век пожилые люди, которым хватало своих забот. Конечно, посплетничать о соседях - милое дело, но что толку сплетничать, если все возможное уже придумано, а на новое не хватает воображения? И соседки расходились по своим огородам - растить на продажу редис, латук и спаржу...
...Он осмотрел свои владения: все в полном порядке, как обычно. Пора уже убирать кое-что, а другое, наоборот, вынимать из подпола. Скоро начнутся заморозки, неплохо бы проверить самодельную систему отопления, не то дорогие цветы побьет морозом.
Это были простые и привычные мысли, они скользили по краю сознания, не занимая его надолго. Он почти всегда молчал - да и с кем говорить, если вокруг никого? Поздороваешься с соседями, рассчитаешься с посыльным из лавки - вот и все разговоры. Такие же привычные и обычные, как мысли о цветах.
Правда, никто не знал, что молчаливый сосед с окраины почти всегда ведет бесконечный безмолвный разговор с самим собой. О чем? Много, о чем. В деревне хорошо думается - тишина, простая и привычная работа, ничто не отвлекает от размышлений.
С цветами он тоже говорил - и тоже беззвучно. Им слова не нужны, они и так все понимают...
Зимой, когда особенно нечем было заняться, он читал. Когда доводилось бывать в городе, привозил оттуда кое-что. Не беллетристику, конечно, - ему скучно было читать о приключениях никогда не существовавших людей. В основном - историю. Древность, средние века, современность... Это занимало его надолго. Было, о чем подумать.
Иногда ему казалось, что он забывает звучание собственного голоса. Только поэтому, пожалуй, он все еще здоровался с соседями и отвечал на необязательные вопросы и замечания. О погоде, например.
Время шло незаметно, просто утекало, и не было никакого желания его задерживать. Течет - и пусть себе течет. Торопить его он, впрочем, тоже не хотел. Все должно идти своим чередом...
...В вышине послышался рокот. Запрокинув голову и щуря глаза, он всмотрелся в низкое осеннее небо. Там, в разрывах туч, мелькали темные силуэты. Аэропланы. Много. Судя по всему, военные. Значит...
Он посмотрел на дом, на теплицы. Усмехнулся. Можно ничего не доставать из подпола. Нет смысла - теперь никто не купит. Да и топить будет нечем.
Новости города добрались до деревушки только на следующий день, и известие заставило жителей содрогнуться. Война. Большая война, какой не было уже столько лет...
Только молчаливый цветочник с окраины никак не отреагировал на новости, будто знал что-то заранее. По-прежнему занимался своими делами, но глазастые соседки отметили: теплицы стояли пустые и холодные, не радовали среди сырой осени буйством зелени и красок. Сперва удивлялись, потом сообразили - он прав. Никому не нужны цветы, когда идет война. Никто не будет платить за мимолетную красоту, когда нечего есть...
Зима выдалась суровая. Цены на продовольствие, на корм для скотины взлетели до небес, но деревушка кое-как жила.
То, что дело совсем плохо, стало ясно, когда пришлось зарезать на мясо молочных коров тетушки Софи - их нечем было кормить, а чем дать скотине околеть от голода, лучше уж забить. На этой говядине деревня могла продержаться еще сколько-то времени. Мясо завялили, должно было хватить не слишком надолго, но всё какое-то подспорье. Птицу тоже постепенно перерезали, чтобы не переводить драгоценное зерно: больших запасов не делали, зная, что всегда можно купить еще, а вон как вышло! Козы пока держались, добывали из-под снега траву, объедали кору... Старики целыми днями просиживали на льду у реки - удили рыбу. Ловилась она скверно, но и пара окуней была счастьем...
А потом пришлось пилить на дрова плодовые деревья - ни у кого не было сил тащиться в ближайший лесок. Папаша Жюль плакал над своими яблонями, как над родными детьми, но что было делать? В деревне и мужчин-то, способных свалить дерево, не осталось. Все, кто еще мог держать оружие, ушли добровольцами, а старики едва таскали ноги, где уж там идти в лес по морозу и глубокому снегу!
Остался только цветочник. Отчего он, молодой, здоровый с виду, не пожелал отправиться на фронт, никто не знал. Да и не спрашивали - он бы все равно не ответил. Бывало, в деревню заглядывали охотники за рекрутами, делали стойку на рослого молодого мужчину, но он что-то говорил тихо, что-то показывал, и его оставляли в покое. Соседки гадали: может, правда увечный или болеет чем? Бывает, так-то не видно, а нутро гнилое...
Но они, в общем-то, рады были, что в деревне остался хоть один дееспособный мужчина. Ему ведь нечего теперь было делать, и он не отказывался помочь соседям. Кому наколоть дров, кому натаскать воды - многим это было уже не под силу, голод давал о себе знать. Взамен его пытались накормить, дать с собою хоть хвороста, но он неизменно отказывался. (Кажется, и топил-то он редко: дым вился над трубой его домика только в самый лютый мороз, а раскидистая корявая сосна, подпиравшая забор на его дворе, стояла цела и невредима, одна из немногих уцелевших в деревне деревьев.)
Он по-прежнему не говорил ни с кем. Просили помочь - помогал, нет - даже не заглядывал к соседям. Ему, видно, было совершенно все равно, что с ними станется. Один только раз соседки переменили мнение о нем: это когда старик Франциск, простудившись на рыбалке, слег с горячкой и страшным кашлем. Идти за доктором в город в мороз и метель не решился бы даже самоубийца, и по всему выходило, что Франциска скоро похоронят на маленьком кладбище. Или, что вернее, оставят до весны в притворе часовни - кто будет долбить могилу в мерзлой земле? Женщинам, даже тем, кто помоложе, это не по силам.
Вот тогда-то цветочник зашел к безутешной жене Франциска, отсыпал каких-то трав из своих запасов и коротко сказал, как что заваривать и когда пить. И выжил старик, пошел на поправку. Надеялся дотянуть до весны и благодарил угрюмого неразговорчивого парня. Тот в ответ на благодарности грубо поворачивался спиной, не желал слушать и знать не знал, что деревня приняла его окончательно. Уже не рассуждая о том, кем он был раньше и откуда пришел: просто за эту зиму он стал своим, как те, кто родился тут и прожил всю жизнь. Не прошло и десяти лет...
2.
Весну встретили не все.
Он дожил, конечно. Глупо было бы умереть от таких пустяков. Теперь будет легче: днем уже жарко, хотя ночи еще холодные, бывают заморозки. Скоро взойдет трава, можно будет хоть щавеля нарвать. Семена остались - будет кое-какая огородная зелень. Не густо, но можно протянуть до того времени, как пойдут грибы и ягоды. Плохо без мяса, муки осталось совсем ничего, но тут уж деваться некуда. Охотиться в здешнем лесу бесполезно, да и какая охота по весне? Зимой пытались ставить силки, попалась пара зайцев, и только. Крупной дичи тут не водилось.
Он сидел на крыльце, подставив лицо вечернему солнцу. Небо - высокое, чистое, будто умытое, - казалось чем-то нереальным. Зимой не верилось, что когда-нибудь исчезнут рваные грязные тучи, стает этот снег, и можно будет не кутаться во всю одежду, что найдется в доме.
Цветы его перезимовали неплохо - подпол он утеплял на совесть. Вряд ли он будет что-то высаживать на продажу, - кому продавать-то? - но для себя... Для себя, пожалуй, стоит. Иначе как-то вовсе уж тоскливо без привычной зелени и нежных цветов. Только вот несколько стекол в теплице треснули, но это беда поправимая, есть запасные.
К нему подошел здоровенный тощий пес, ткнулся мордой в колено, сел рядом. Он не требовал, чтобы его гладили, вообще не любил этого. Но желал, чтобы на него обратили внимание. Откуда пёс приблудился, никто не знал, в деревне такого не было. Местные-то собачонки зимой едва таскали лапы - кормить их было нечем, хозяева спустили их с привязи: может, выживут. Какие-то выжили, видно, сожрали остальных, других съели хозяева. Собачьего лая не было слышно с середины зимы, а потом откуда-то явился этот кобель. Может, пришел из города, может, выгнал кто-то из дальней деревни - поди прокорми такую махину!
Жить он почему-то решил у цветочника, а тот псину не прогнал. Тот на цепи сидеть не желал, ночевал под крыльцом или в сарае, а пропитание добывал себе самостоятельно: по ночам бегал в лес. Кого уж он там ловил, неизвестно, но до весны не сдох.
Человек посмотрел на пса. У того были желтые глаза и темно-серая клочкастая шерсть. Отдаленно он напоминал овчарку, а больше, если честно, волка. Должно быть, полукровка.
С ним цветочник тоже разговаривал безмолвно. Пёс прекрасно его понимал. Имен никаких не признавал, шел, правда, на свист. Они хорошо уживались, да и соседи стали заглядывать пореже - опасались здоровенного кобеля.
Пес улегся у ног человека. Почесался, клацая зубами, положил морду на лапы и замер. Так оба и не шевелились: со стороны посмотреть - будто изваяния.
Внезапно кобель поднял голову, насторожил уши. Человек не шелохнулся, но напрягся. С дороги доносились давно уже не слыханные звуки: скрип телег, фырканье лошадей, понукание возчиков. Кто бы это мог быть?
Он встал, взглянул на пса. Тот, будто что-то понял, потрусил к воротам, улегся там - сторожить. Человек вошел в дом, прикрыл дверь поплотнее. Кто бы ни тащился по дороге, он чужаков видеть не желал...
...Увы, как выяснилось, чужаки желали видеть его.
От ворот подал голос пёс - он не брехал, как нормальные собаки, а хрипло взлаивал, подвывал, и то редко.
-Пошел, пошел прочь! - рявкнул кто-то. - Эй, там, да пристрелите его, что ли?
Цветочник распахнул дверь - такого самоуправства он спускать не желал.
Кобель злобился на безопасном расстоянии от незваных гостей - откуда-то он отлично знал, что такое ружье и почему лучше не попадаться на прицел.
-Уберите собаку! - потребовал усталый человек в грязной военной форме.
Хозяин коротко свистнул, пес неохотно унялся и потрусил к нему. Он выжидающе посмотрел на военного. Знаки различия - капитанские.
-Извините за вторжение, - сказал капитан, глядя на хозяина дома снизу вверх - тот стоял на крыльце. На вид совсем не изможденный, здоровый, молодой. Почему не на фронте, интересно? Дезертир или инвалид? Для дезертира, пожалуй, слишком уверенно держится... - У нас две подводы с ранеными.
Хозяин только вздернул брови. В темных глазах не читалось даже тени любопытства, какой-то он был... не от мира сего. "Контуженный, похоже," - подумал капитан и продолжил:
-Мы размещаем людей по домам. Мне сказали, у вас достаточно просторно. Думаю, вы не откажетесь...
Цветочник взглянул на подводу. Кровь, грязь, гной. Запах. Чужие люди. Но отказывать нельзя. Могут неправильно понять.
-Заходите, - сказал он коротко.
-Вы бы собаку привязали, - заметил капитан, подходя ближе. Он заметно хромал.
-Он не тронет, - равнодушно ответил хозяин, пропуская капитана вперед.
-Простите, забыл представиться, - спохватился тот. Усталость давала о себе знать. - Капитан Дегре.
Хозяин никак не отреагировал. Даже не назвался в ответ.
Капитан осмотрелся. Домик не такой уж большой: комната с печкой, из нее ведут куда-то еще две двери. Как-то непривычно пусто. "Всю мебель стопил, что ли?" - подумал он. Вроде непохоже: вон койка, вон столик, и полки на стенах, уставленные книгами и какими-то коробками. Чистота идеальная, и ничего лишнего. Этот странный человек жил, как аскет.
-Там что? - спросил Дегре.
-Кладовка. Кухня, - показал хозяин. - Места не так много.
-Да уж...
-Есть дровяной сарай, - любезно сообщил хозяин.
-Можно завести туда мулов? - спросил капитан.
Хозяин дернул плечом.
-Да. Там сейчас пусто.
-Благодарю, - кивнул Дегре и вышел на крыльцо - отдать распоряжения. Вернулся к хозяину. Тот стоял у окна, перебирая листья какого-то диковинного растения: герань - не герань, азалия - не азалия... Молчал. Капитан кивнул на носилки, ему отчего-то хотелось выговориться: - У нас в основном тяжелые. На месте кое-как заштопали, до госпиталя бы довезти, но, боюсь... Несколько человек до утра вряд ли дотянут. Если бы можно было ночью ехать, так дорогу развезло!
Капитан помолчал. В дом внесли уже троих.
-Этот вот, - он кивнул на одного из раненых. У него была перевязана голова, да так, что лица не разобрать. - Тяжелая контузия, голова разбита... Врач опасается, что совсем парень ослепнет. Жаль... Нога сломана, ожоги, да еще рана в живот, осколком задело. Зашить-то его зашили, но только еще денек по этой дороге, да в такой грязи, и перитонит ему обеспечен. Тогда уж всё...
Хозяин молча смотрел на раненых. На лице его не отражалось ровным счетом ничего.
-Думаю, есть смысл оставить тут самых тяжелых, - сказал, помолчав, Дегре. - Все равно не довезем, а так, может...
-Здесь самим есть нечего, - произнес внезапно хозяин. Голос был невыразительный, будто тому редко приходилось разговаривать.
Капитан хотел возразить, что для армии страна не должна жалеть ничего, но осекся. Он видел, как тут живут. Да, они оторвут от себя последнее ради раненых солдат, но...
Он ничего не сказал. Ему было неприятно разговаривать с этим человеком.
В дом вошел печальный толстенький человечек, врач, судя по нашивкам, занялся перевязками. Комната наполнилась стонами и руганью. Только один лежал молча - тот, с контузией.
-Боюсь его даже трогать, - сознался врач капитану. - Как бы хуже не сделать...
"Куда уж хуже," - читалось у того на лице.
-У вас холодно, - сказал он хозяину. - Ночью будет еще хуже, а раненым нужно тепло. Можете затопить?
-Могу, - отозвался тот. - Только нечем.
-Хм... - капитан задумался. - Можно свалить сосну...
-Нельзя, - ответил хозяин и так посмотрел на военного, что тот невольно отшатнулся. - Лучше разберите сарай.
Солдаты действовали быстро - вскоре в очаге заполыхал огонь. Дровяной сарай лишился части кровли, но сосна уцелела.
...Ночевать в доме он не стал: жарко, душно, нестерпимо пахнет потом, кровью, тянет разложением - у кого-то уже началась гангрена, - надрывно стонет один из раненых... Вышел, сел на крыльцо. Тишина... такая тишина, что слышно, как вдалеке погромыхивает - видно, идет бой. Сюда война вряд ли докатится...
Неправда.
Уже докатилась. Эти раненые, которых везут в тыл, эти измученные солдаты, голод... скоро придут болезни. Удивительно, что до сих пор нет чего-нибудь вроде тифа. И хорошо, если обоз не затащит в деревню эту дрянь...
Подошел пес, встряхнулся, сел рядом. Он машинально протянул руку, взъерошил серую шерсть. Пес удивленно оглянулся - хозяин прежде не позволял себе такой фамильярности, - но не стал возражать. Хозяина что-то гнетет, это он почувствовал и снова удивился: он ведь выбрал этого человека именно потому, что ощущал в нем глубокий душевный покой. Рядом с ним всегда было хорошо, но теперь... Пёс повернулся и поддал носом руку, лежащую на колене. Просунул голову под ладонь хозяина, прижал уши, посмотрел вопросительно. Хозяин ответил самую малость удивленным взглядом, потом все-таки погладил пса. Неловко и неумело, будто никогда раньше такого не делал.
Они сидели так до утра, а на рассвете Дегре, вышедший на двор, едва не споткнулся о хозяина дома.
-Вы что, всю ночь тут... - начал он. Тот взглянул искоса, отвернулся, не желая подтверждать очевидное. - Гхм... Благодарю за гостеприимство... э-э...
Хозяин опять не пожелал назваться. А капитан так и не спросил, почему он не на фронте. Может, потому, что рассмотрел, наконец, как следует этого человека. Если он и не был на этой войне, то уж точно попадал в переделки. Этот взгляд... Дегре не часто видал подобные. И опасался таких людей.
-Господин капитан! - окликнул кто-то с соседнего двора. - Беда!
-Что еще?..
Оказалось, пал один из мулов - изможденное животное доконала тяжелая дорога. Выругавшись в бессильной ярости, Дегре приказал разделать тушу и часть отдать деревенским - все равно с собой тащить смысла нет, протухнет...
-Что с ранеными? - спросил он врача.
-Двое, как я и предполагал, скончались, - мрачно ответил тот. - Третий... вот-вот. Кое-кого, боюсь, все же не довезем.
-Кюре позвали? - Дегре оглянулся. - Есть в деревне кюре?
-Умер зимой, - отозвался хозяин дома. Он так и сидел на крыльце, гладя собаку.
-Ладно... кто-нибудь, прочитайте молитву, - сказал капитан. Даже похоронить бедолаг толком не придется... - Времени мало.
Пока двое возчиков копали могилы - выходило скверно, земля еще не оттаяла, - остальные укладывали раненых обратно на подводы.
Цветочник поднялся и бесшумно вошел в дом, пропустив двоих солдат с носилками. Третий рассматривал что-то на полке. Почувствовал, что сзади кто-то стоит, резко обернулся...
-Это откуда у тебя такая штуковина? - спросил он с любопытством.
-Положи на место, - хозяин смотрел на него в упор, смотрел так, что солдатик невольно попятился.
-Да я же только спросил...
-Положи на место.
-Всё, кладу, кладу... - парень бочком протиснулся мимо хозяина дома и выскочил на улицу. Странный тип! С головой у него что-то неладно, это точно! Всего-то посмотреть взял красивую вещь...
Хозяин осмотрелся. Ну конечно. Свинарник. Двоих еще не забрали: того, что стонал всю ночь, а теперь умолк (видно, это о нем врач говорил, что он "вот-вот"), и другого, с перевязанной головой. Этот вовсе не подавал признаков жизни, только ткань одежды на груди едва заметно приподнималась, давая понять, что раненый еще дышит.
Он наклонился, отогнул край бинта - лица все равно было не разглядеть, так замотано, только подбородок и рот со страдальчески опущенными углами, губы растрескались и почернели. Кое-где из-под повязки торчат волосы, грязные, слипшиеся. И жар, конечно. До госпиталя не дотянет. Туда еще дня три тащиться, говорили возчики.
-Последний! - гаркнул кто-то от порога.
-Забирайте, - сказал капитан, входя в дом. - И поживее.
-Оставьте, - произнес хозяин внезапно. - Все равно не довезете.
Капитан посмотрел на него удивленно.
-Не вы ли говорили, что вам самим есть нечего? - спросил он, стараясь уязвить. - Впрочем... у вас вон пес сторожевой. Это чем же вы его кормите, если даже люди голодают?
-Он сам себя кормит, - ответил хозяин и внезапно улыбнулся. От этой улыбки Дегре стало как-то неуютно.
-Ладно, - произнес он. - Если вы готовы выхаживать раненого...
-Родина меня не забудет, - закончил тот. - Простите. Мне это неинтересно. Я не отсюда родом.
-Тогда...
"Не ваше дело," - так ясно читалось по лицу хозяина дома, что Дегре проглотил свой вопрос. Какая разница, почему? Если раненый выживет - хорошо, а нет... что ж, не он один такой. Может, до госпиталя и другие не доедут.
Деревенские вышли провожать. Кое-кто порывался оставить особо "тяжелых" у себя, но тут уж не позволил Дегре. Одно дело - молодой и здоровый, хоть и странноватый мужчина, а другое - пожилые, выбившиеся из сил люди. Им за собой-то бы присмотреть, где уж выхаживать раненых! Это он уже хорошо понял, посмотрев на здешний быт...
...Когда последняя подвода, отчаянно скрипя несмазанными колесами и громыхая (на такой и здорового растрясет, что говорить о покалеченных!), скрылась из виду, он вернулся в дом. В нем никогда никто не бывал, кроме давно умерших хозяев да него самого, а теперь...
Брезгливо поморщившись, он распахнул окна настежь, впустив свежий воздух, осмотрел комнату. Придется мыть и скоблить, но это после. Есть более важное дело.
Согреть воды - дело недолгое. Без сарая можно обойтись, а горят старые доски хорошо...
Раздевать раненых ему было не впервой. Только вот сейчас приходилось делать над собой усилие, чтобы не отворачиваться - таким запахом шибало от давно не мытого тела. Несвежие заскорузлые бинты пришлось отмачивать - похоже, врач из опасения "сделать хуже" перевязывал раненого не так уж часто. А может, просто не было перевязочного материала... У него, кстати, тоже не было, но он разрезал на бинты чистые полотняные простыни - в сундуках на чердаке сохранилось кое-что от старых хозяев, даже соседи не растащили, - а уж нащипать корпии дело несложное.
Да... действительно - заштопали. По животу раненого тянулся уродливый шов, рана успела воспалиться, но до заражения дело, похоже, не дошло. Уже хорошо. Может, и обойдется.
Перелом был скверный, лубок сместился - о гипсе, видно, и речи не шло. Парню повезет, если не останется хромым на всю жизнь. Впрочем, ему повезет, если он просто выживет.
Бинты на голове тоже пришлось едва ли не отдирать. Удар, видимо, был немалой силы, а может, зацепило осколком. Тут тоже... заштопали, кое-как выбрив половину головы. С другой стороны грязные волосы торчали сосульками - пришлось остричь, не то, чего доброго, вшей разведешь. Лица бы и родная мать не узнала: верхняя часть - сплошной кровоподтек, уже потемневший, половина лица запухла.
И ожоги, да. По сравнению с остальным - ерунда, но тоже приятного мало.
Возиться пришлось долго. Раненый казался безвольной куклой, находился в глубоком беспамятстве. Оно и к лучшему - обезболивающего не было, а на крики сбежалась бы вся деревня. А он не желал излишнего внимания, никак не желал...
Сложнее, чем перевязать, оказалось напоить раненого. Пришлось цедить травяной отвар по капле, долго и терпеливо, потому что глотать нормально тот не мог. Впрочем, терпения цветочнику было не занимать.
Только после этого он взялся за уборку - находиться в пропахшем кровью и болью доме было невозможно. Подумал, достал из кладовки и повесил под потолком несколько пучков полыни. Она еще не выдохлась, пахла тонко и горько. Нужно будет свежей набрать...
Хлопотливый выдался день. Он привычно устроился на крыльце - уже сгустились сумерки. Пришел пёс, принес крысу, тощую, облезлую. Похвастаться решил, что ли? А дело скверно. Крысам в деревне сейчас поживиться нечем, но вот занести какую-нибудь заразу они могут вполне.
Крысу он выбросил за ворота. Пес посмотрел недоуменно, фыркнул и улегся у ног. Хозяин чудил, но пес не был в обиде. Подобрать крысу всегда можно, кто еще на нее польстится? Вороны разве что, да их не видно...
-Пойдем спать, - сказал вдруг хозяин, и пес удивленно дернул ушами. Тот никогда не заговаривал с ним вслух. Он и с другими-то людьми говорил редко. И не впускал к себе никого. А теперь вот оставил одного из тех, от кого скверно пахло болезнью и болью. Зачем, интересно?
Хозяин ушел в дом, а пес остался на крыльце. Подумал и отправился в лес - ну ее, крысу. В лесу попадется что-нибудь повкуснее...
3.
День шел за днем без особых перемен. Правда, забот прибавилось, но не так уж сильно. Прежде все время отнимали цветы, а теперь он высадил только немного неприхотливых бархатцев и петуний, да еще не удержался - с десяток тигровых лилий. Розы - те, что зимовали снаружи, - только пошли в рост, он их держал для себя, спроса особого никогда не было: в городских оранжереях розы были куда лучше, не то что эти, полудикие. Но он все равно их любил и каждую осень укрывал кусты как мог лучше.
Пес пропадал в лесу. Приходил иногда, сидел рядом на крыльце и снова отправлялся на охоту.
Соседки возились на огородах - скоро пойдет салат и редис. Козы объедали молодую траву подчистую, двух удалось раздоить. Снова начался клев, и жить стало чуть легче. Соседи порой заглядывали к цветочнику - знали уже, что у него остался тяжело раненый, дивились, любопытствовали, приносили что-нибудь съестное. Цветочник держался по-прежнему неприветливо, даров не принимал и не пускал никого на порог.
А раненый так и лежал без памяти. Таял, как свечка, - накормить его не было никакой возможности. Пришлось, бросив хозяйство, наведаться в лес. Силки цветочник ставить умел - попалась пара лесных голубей. Для себя и даже для соседей он не ловил птиц, тем более таких, совсем неосторожных по весне, но тут выбора не было. Если удастся влить раненому немного бульона, уже хорошо... (Пес получил нежные птичьи косточки и снова удивился: хозяин никогда его не кормил, и пес считал это нормальным. Но ему было приятно.)
Раны понемногу затягивались, но в сознание парень не приходил. Цветочнику доводилось слышать о подобном: человек несколько лет может пролежать вот так, полутрупом. Если раньше не умрет от истощения.
Что ж... Корявая раскидистая сосна покачивала ветвями, ветер тихо посвистывал в ее кроне. Между корнями нашлось хорошее место для могилы...
Но рыть могилу не пришлось. Во время очередной перевязки раненый вдруг застонал - раньше не издавал ни звука. Еще через пару дней произнес что-то на незнакомом языке. Не английском, не французском, не немецком... Немецкого цветочник не знал, но мог отличить на слух, как и несколько других языков. А этот был вовсе неизвестный - гортанный, со странными тягучими гласными. Потом раненый заговорил на испанском или португальском. Потом умолк.
А на следующее утро, когда цветочник подошел к нему, вдруг спросил по-английски совершенно отчетливо, хотя и очень тихо:
-Где я?
-В Сен-Люре, - ответил ему цветочник по-французски.
-А война... - раненый тоже перешел на французский. Говорил он с легким акцентом.
-Идёт.
-Что со мной? - разговор давался раненому тяжело, он запинался после каждого слова.
-Контузия, - был ответ. - Перелом. Ожоги. Осколочное ранение. Жить будешь.
Он присел рядом, занялся перевязкой.
-Как твое имя? - сказал раненый после долгой паузы.
-Ян, - помолчав, ответил тот. - А твое?
-Рене, - будто запнувшись, ответил раненый.
-Ты не француз.
-Ты тоже.
Снова воцарилась тишина, прерываемая только хриплым дыханием Рене. Ему было больно, но он сдерживался.
-Совсем скверно? - спросил он. Губы кривились в неестественной усмешке.
-Уже нет, - ответил Ян, сматывая грязные бинты.
-А что... - Рене умолк, но ясно было, о чем он хочет спросить.
-Пока не зажило, - сказал Ян. - Рано снимать повязку.
-Вот как... - Глаз Рене не было видно под бинтами, но цветочнику казалось, будто тот смотрит на него. - Можно... воды?
Ян встал, вскоре вернулся с кружкой.
-Пей. Попозже накормлю.
Придется, должно быть, все-таки принять у соседок хотя бы пару рыбешек. Самому сидеть на берегу с удочкой некогда. Сам он мог не есть долго, но у Рене оказался волчий аппетит, и немудрено. Хорошо еще, и на поправку он шел быстро. Временами порывался поговорить, но Ян отмалчивался. Отвык разговаривать за много лет. Да и не знал он ничего о ходе войны. Пока никто не врывался в дом с оружием, крича на незнакомом языке, его это не волновало. Он вообще не хотел думать о войне.
Пес повадился в дом. Теперь тут время от времени ему бросали что-нибудь вкусное. Рыбий хвост, к примеру, или птичьи кости. И этот, который не хозяин, а второй, свистел ему, незряче шарил в воздухе рукой, отыскивая острые уши и лохматый загривок, запускал в шерсть длинные пальцы. Пес не возражал, иногда сам подходил, клал морду на одеяло. Осторожно клал - он знал, что человек болен. Хозяин пропадал в лесу, и пес считал, что в его отсутствие должен заботиться о госте.
-У тебя знакомый голос, - сказал как-то Рене Яну, устав молчать. Он понял уже, что хозяин дома открывает рот только по необходимости, но неизвестность мучила его и заставляла задавать вопросы.
-Тебе кажется, - ответил тот.
-Мы раньше не встречались?
-Я этого не помню.
Рене провел рукой по затылку. Заживающая рана под плотной повязкой чесалась, остриженные волосы непривычно кололи ладонь. Ян умудрялся как-то менять бинты, не давая ему раскрыть глаз.
-Сними, - попросил он тихо.
-Рано.
-Сними. Пожалуйста.
Он подозревал, что Ян не послушает, но тот только вздохнул. Что-то скрипнуло, стукнуло. Прозвучали легкие шаги - хозяин дома ходил почти беззвучно, - скрипнула койка, когда он присел рядом. От него пахло солнцем и землей, а еще травяным соком: Рене в последнее время стал особенно остро ощущать запахи.
Чужие руки - ловкие, но неласковые, это Рене тоже запомнил за столько перевязок, - коснулись его головы, начали разматывать бинт. Вокруг будто бы светлело.
-Знаю... - Рене не спешил поднимать ресницы. Потом все-таки решился.
-Ну что? - голос Яна. Темный силуэт рядом.
-Всё как в тумане... - Рене повернул голову, сощурился. - Там окно?
-Дверь приоткрыта. Ты что-то видишь?
Рене помолчал. По полу процокали когти, шумно дыша, вошел пес. Привычно подсунул голову под руку Рене. Тот машинально запустил пальцы в шерсть, сжал так, что пес недовольно отпрянул. Тут же вернулся - с человеком что-то было неладно. Примерно как с хозяином, когда приехали те, вонючие, но куда хуже.
-Цветные пятна, - ответил, наконец, Рене. - Пёс... серый. Там - что-то красное и зеленое...
-Герань цветет.
-Ты в чем-то белом и коричневом, - Рене перевел взгляд на Яна. - Лица не различаю. Вижу только, что волосы темные.
"Врач опасается, что совсем парень ослепнет. Жаль," - вспомнил тот слова капитана Дегре.
-Последствия контузии, - сказал он. - Пройдет.
-Хотелось бы верить... - Рене опустил голову.
Ян промолчал. Утешать он не умел. И подозревал, что от утешений Рене станет только хуже.
-Лучше бы я остался безногим, чем слепым... - проронил вдруг тот. Не дождался ответа и сильнее прижал к себе пса. Тот сочувственно лизнул руку Рене.
А вот Ян, кажется, ничего подобного не испытывал. Встал и ушел на двор. Видно, работы было много...
4.
И снова шли дни, один как две капли воды похожий на другой.
Через неделю Ян застал Рене врасплох.
-Куда ты собрался?
-Не могу больше лежать, - ответил тот, вглядываясь в светлое пятно, что было лицом Яна.
-У тебя еще кости не срослись.
-Дай палку какую-нибудь, я так...
-Еще раз переломаешься - будет хуже, - равнодушно произнес Ян и принес самодельный костыль.
Весна была в самом разгаре. Солнце припекало почти по-летнему, и Рене, с трудом доковылявший до двери, был счастлив уже тем, что мог сидеть на крыльце и ловить запахи, вместо того, чтобы пялиться в потолок.
Рядом кружило серое пятно - пёс, обрадовавшись, заигрывал с человеком. Он ему нравился. Меньше, чем хозяин, но всё же... И хозяин к нему относился не так, как к другим, заметил пёс. Не как к чужим собакам, а будто к члену своей стаи. Может, и правда так было? Кто их разберет, этих людей...
Ян - Рене различал его силуэт - что-то делал с большими зелеными пятнами. Должно быть, подрезал кусты. Из-за забора доносились голоса - соседки о чем-то спорили, тянуло дымком и жареной рыбой - кому-то повезло с уловом.
Рене осторожно вытянул больную ногу. Если не повезет, он будет хромать всю оставшуюся жизнь. Впрочем, ему уже не повезло, и в свете этого какая-то хромота занимала его мало.
-Ян, - негромко окликнул он.
-Что? - отозвался тот. - Хотел выйти? Теперь сиди. Мне тебя туда-сюда таскать некогда.
-Я не об этом... - Рене поднял голову. Солнечный луч ласково коснулся изуродованного едва затянувшимся рубцом лба, длинных ресниц. - Могу я задать вопрос?
-Ну? - кажется, Яну это пришлось не по нраву.
-Почему ты не на фронте?
-А почему я должен быть там? - в его голосе прозвучало... не раздражение даже, недоумение.
-Потому что там все. Все, кто может держать оружие, - собственная фраза показалась невозможно выспренной и пошлой. - А ты ведь не инвалид.
-Откуда тебе знать? - это уже было сказано с насмешкой.
-Правда, неоткуда, - усмехнулся Рене. - И всё же...
-И всё же это - не твое дело, - оборвал Ян. - Я не француз. Ты верно догадался. С какой стати мне идти воевать?
-Я тоже не француз. Ты верно догадался, - повторил Рене. - Но я...
-У тебя, очевидно, были веские причины для этого, - судя по тону, продолжать Ян не желал, и Рене замолчал.
Хорошо, что он умолк. Бесконечные вопросы грозили свести с ума - Ян давно так много ни с кем не говорил. Даже и не слушал никого так долго. Вот так привыкнешь к тишине и одиночеству, а потом...
Ян через плечо покосился на Рене. Тот сидел на нагретом крыльце, бледный, исхудавший, начавшие отрастать волосы золотились на солнце.
"Воевать, значит..." Он хмыкнул и срезал еще одну ветку. Хватит, пожалуй. И подрезать розы, и воевать. Тем более, за чужих. Своих-то у него нет. Да, наверно, и не было никогда.
Он снова взглянул на Рене. Тот подставил лицо солнцу, и...
-Ты свихнулся, что ли?..
Стриженая голова мотнулась, когда Ян встряхнул Рене за плечи. Мокрые ресницы слиплись стрелками, по щеке струились слезы.
-Во всём этом есть один несомненный плюс, - со смешком выговорил он. - Я могу смотреть на солнце и мне ничего...
Его голова снова мотнулась, на этот раз от сильной пощечины, и Рене осекся.
-Пошёл в дом, - сквозь зубы приказал Ян, легко поднимая его на ноги. - Пошёл, пошёл!
Высвободиться из его хватки Рене даже не пытался - не в его состоянии было совершать подобные подвиги.
-Тебя контузило сильнее, чем я думал, - сказал ему Ян, дотащив до койки, и ушел, забрав костыль.
После этого они не говорили дня три. Вернее, Рене пытался заговаривать, но всякий раз натыкался на стену отчужденного молчания. Зато было время поразмыслить. Свободного времени теперь вообще стало неожиданно много...
-Ян, - в очередной раз позвал Рене как-то вечером. Неприязнь хозяина была почти физически ощутима, Рене чувствовал - ему даже подходить близко не хочется, но приходилось, перевязки никто не отменял.
Тот не ответил. Судя по тем движениям, что различал Рене, он что-то сматывал. Бинт. Точно, бинт...
-Что у тебя в руках? - спросил он напряженно и, видимо, таким тоном, что Ян отозвался:
-Бинт. - Помолчал, спросил настороженно: - Ты что, разглядел?
Рене напряг зрение, тщась рассмотреть лицо Яна. Не получалось. Снова всё расплылось цветными пятнами с дрожащей каймой.
-На секунду... - Рене запнулся. - Увидел. А потом опять...
-Я же говорил, что пройдет, - после паузы произнес Ян, возвращаясь к своему занятию...
Рене окончательно поднялся на ноги еще через две недели. Передвигаться он по-прежнему мог только с костылем, да еще придерживаясь рукой за стену: он не различал ничего, кроме смутных очертаний предметов, тот проблеск был единственным и больше на повторялся. Правда, Рене запретил себе предаваться отчаянию: было однажды, может и повториться. Терпение, вот что ему было нужно, а этого ему не занимать.
Он медленно обходил комнату, ведя рукой по стене, по полкам, чем-то уставленным. Наткнулся на знакомый предмет, остановился.
-Книги? - он ощупал корешки, вытянул одну, взвесил на ладони. - Откуда?
-Спроси что-нибудь поумнее, - посоветовал Ян. Он разбирал на столе какие-то травы, оглушительно пахло мятой и чем-то незнакомым. - Я умею читать, как ни странно.
-Извини... - Рене провел кончиками пальцев по обложке, нащупывая вытисненное название. Это оказалось не так уж сложно. - Ты интересуешься Римской империей?
Ян не ответил. Рене поставил книжку обратно на полку, взял другую. С этой пришлось повозиться, шрифт оказался мелким. Похоже, Ян питал склонность к истории. Странно. Рене скорее рассчитывал найти какие-нибудь приключенческие романчики. Впрочем, что он знал о хозяине дома? Ничего. Молчун, характер жесткий, нрав суровый. Соседи, правда, неплохо к нему относятся - он слышал, как они заходили к Яну. Работа в руках спорится - Рене уже знал про цветы и про отапливаемые теплицы. Вот, собственно, и все. На вопросы о том, откуда он родом, сколько ему лет, есть ли у него родные, Ян не отвечал. (Рене, впрочем, не отвечал тоже.) И еще он не любил разговоров о войне. Или прерывал, или просто уходил. Может, он все-таки успел побывать на фронте? Нет, он вроде упоминал, что зимовал здесь, а война началась осенью. Не может воевать по какой-то причине? Да вряд ли, сейчас в армию берут и хромых, и близоруких, и горбатых, а Ян явно не калека. Спрашивать Рене уже зарекся.
-Чем так пахнет? - спросил он, устав молчать.
-Гиацинты внёс, - ответил Ян, кивнув в сторону подоконника.
-Поздно для них, - удивился Рене.
-Так я и посадил поздно, - хмыкнул тот. - С тобой провозился.
Рене помолчал. Это тоже был... щекотливый вопрос.
-Ян, - снова сказал он. - Я...
-Ну?
-Я не могу здесь оставаться, - произнес Рене.
-Не оставайся, - согласился Ян, не отвлекаясь от своего занятия. - Я тебя не держу.
Рене усмехнулся. Не пойми он уже, что Ян не умеет шутить, решил бы, что тот издевается.
-Тебе нужно дать знать кому-то? - спросил вдруг тот.
-Нет, - Рене покачал головой. - Мне... некому.
-Командиру, сослуживцам? - вот теперь в голосе Яна звучала нота насмешки. - Ты же солдат.
-Уже нет, - почти беззвучно отозвался Рене. Подошел, тяжело хромая, к столу, сел на табурет, пристроив костыль между колен. Нога противно ныла, видно, из-за перемены погоды. Что творилось в голове, лучше и не описывать.
-Тебе есть, куда податься? - спросил Ян неожиданно.
Рене покачал головой. Хотел пригладить волосы, потом вспомнил, что приглаживать особенно нечего.