Вообще говоря, дядя Коля моим дядей не был. Он много кому приходился дядей, но мне был не более чем бабушкин родной брат. Но как-то так повелось, что все взрослые, окружавшие меня в детстве, называли его именно дядя Коля, и под этим именем он мне и запомнился. Кстати, Коля был реальным дядей моего родного дяди Толи, так что формально он мне приходился 'дядей дяди'.
Был дядя Коля большой, черный и страшный. Всегда был одет в темный немодный костюм и сверкал начищенными ботинками. Огромная кудрявая борода, черные блестящие глаза, громкий голос и крупный непородистый нос делали его похожим на городского цыгана.
Впрочем, борода у него была не всегда. Когда он работал в милиции, носить бороду было не положено, поэтому густой черный веник он отрастил уже после выхода на пенсию, когда уставы потеряли над ним всякую власть. Ко всему этому надо прибавить густые черные кудрявые волосы и образ какого-нибудь колдуна из сказки будет полным.
Дядя Коля родился и вырос деревне, а в Москву переехал уже в зрелом возрасте. В той же деревне, по давно заведенной в России привычке отправлять летом детей подальше от пыльного жаркого города, проводили свое лето и мать моя, и брат ее, мой дядя, и много разного родного и неродного люда. Впрочем, с большинством из них я по малолетству так и не смог познакомиться, а только слышал о них разные семейные байки и придания. А в зрелые года ввиду естественных причин установить это знакомство возможности и не представилось.
Несмотря на свою грубость, дядя Коля был по-своему снисходительно нежен по отношению к маленьким детям. Еще будучи кадетом-послушником детского сада, я получал от него очаровательные и загадочные взрослые подарки. Он дарил мне кокарды и настоящие милицейские погоны со звездочками, а один раз показал настоящий пистолет. Видел я дядю Колю редко. Несмотря на то, что жили они с женой, тетей Раей, в Москве, недалеко от нас, родственники встречались нечасто, несколько раз в год, на большие праздники - на Новый год, на Седьмое ноября и на дни рождения. Мероприятия проходили обычно в квартире моих деда и бабки, где тогда жили и мы с родителями. Бабка работала в продуктовом магазине, была по-деревенски шустрой, и в доме всегда было полно полудефицитной еды, которую нельзя было просто так купить в магазине - копченой колбасы, венгерских маринованных огурцов и даже - икры.
Пил дядя Коля много и с удовольствием, а, когда напивался, говорил и кричал еще громче, со всеми спорил и произносил громкие, сообразные событию тосты. Как я сейчас понимаю, мой дед, характер которого был покладистый и ровный, недолюбливал дядю Колю за буйность манер, но терпел по многолетней привычке и из родственных чувств. Впрочем, один раз они подрались, прямо на каком-то празднике. Кто вышел победителем - дед, который работал в литейном цеху на заводе и не выпивал больше двух рюмок водки за раз или пьяный, но здоровущий дядя Коля, я не помню. После того случая семейные посиделки на некоторое время прекратились, но потом случилось примирение и все пошло по-старому. Дядя Коля уважал деда, хотя и не понимал, и не одобрял его пролетарски-интеллигентского отношения к жизни.
Матушка моя и дядя Толя рассказывали, какая власть была у дяди Коли в деревне, где они проводили лето у родственников. Шутка ли? Милиционер, да еще и с мотоциклом! Кстати, на этом самом милицейском 'Урале' с коляской он возил на речку полоскать белье Настю, свою сестру, а мою бабку. Он сам - за рулем, в кителе и в милицейской фуражке, а рядом, в коляске - баба с огромным тазом, полным стиранного белья. Не удивлюсь, если он при этом включал синюю мигалку, если у него таковая была. Стирать бабка очень любила.
В общем, дядя Коля был брутал. За столом он вел себя развязно, перебивал окружающих, жадно и неаккуратно ел. Борода его была полна частиц и микрочастиц, остатков поглощенной пищи, скорлупы и винегрета, что в целом несколько снижало градус его брутальности. Ножей за столом он не признавал, да и, как мне казалось, на вилку посматривал с некоторым недоверием. Вот ложку бы ему! Да деревянную, размером с сапог!
А еще дядя Коля ужасно пел. Петь тогда было принято вживую, под баян или под гармошку. Голоса приветствовались пьяные, песни любили душевные. Элементы сольфеджио, ритм и слух отрицались за ненадобностью, а героями тогдашних домашних караоке были исполнители громкие, крикливые, залихватские. И даже среди этого многоголосия дивный пензенский бас дяди Коли вызывал особые чувства у слушателей. Пел дядя Коля очень громко.
Сидя за столом, он вел себя как медведь, постоянно задевал локтями и переворачивал рюмки, графины и прочую праздничную посуду, густо уставлявшую большой раздвижной стол.
Некоторую неуклюжесть в действиях он пытался компенсировать через край бьющей энергией, которую не могли утолить ни водка, ни нервная работа, ни бабы, коих у него водилось немерено, и за которых он часто бывал бит не только собственной женой, но и обидчивыми, претерпевшими обиду мужиками.
Как-то раз, в конце жаркого июля, взялись они с моим дедом Степаном варить варенье. Купили на рынке килограммов пятьдесят отличнейшей спелой клубники, запасли два мешка сахара, приготовили трехлитровые банки и два огромнейших таза. В этих тазах в обычное время бабка кипятила белье, и они пришлись очень кстати. Выпили мужики по рюмашке, сняли потные рубахи и - за дело. Плита в доме была газовая, так что клубника забулькала на плите очень скоро, и мужики, не ожидавшие от варенья такой прыти, несколько растерялись. Представьте себе таз литров на двадцать, полный задумчиво булькающей темно-красной массы, которая вдруг вскипела и полилась через край. На кухне чад, дым, места мало, не повернуться. В общем, схватился дядя Коля своими ручищами-граблями за ручки этого огромного алюминиевого таза, а они, представляете - горячие. Дядя Коля и раньше много и с удовольствием разговаривал матом, но то, что услышали окружающие в этот момент, мог произнести только профессиональный милиционер, с утра до вечера разнимающий пьяные драки и закрывающий в кутузку мелких воришек.
Прервав себя на полуслове, дядя Коля плюхнул таз на ближайшую табуретку. Густая жижа перелилась через край и с громким звуком хлюпнулась на пол, а затем неторопливо и с удовольствием потекла по линолеуму. Дядя Коля, как всякий порядочный сорокалетний мужик, не мог стерпеть такого беспорядка. Схватив кухонное полотенце, он намочил его в холодной воде и, с удовольствием намотав на обожженные руки, начал, пятясь назад, протирать пол. Варенье было сладкое и липкое, и тряпка в неумелых мужских руках - не лучшее орудие для борьбы с ним, но дядя Коля упрямо пятился назад, сосредоточенно размазывая клубничные сопли по полу. Кончится это хорошо не могло.
Когда дядя Коля довихлял задом до табуретки, на которой стоял таз с булькающим вареньем, вопреки законам справедливости, но, согласно всем законам физики, его толстый милицейский зад сел в самую середину шкворчащего клубничного ада. Через секунду, которая была необходима, чтобы кипящее варенье пропитало толстые коричневые брюки, а мозг получил сигнал от задницы, что что-то пошло не так, дядя Коля взревел. Достаточно связные слова, которые он выкрикивал, когда обжег руки о ручки таза, могли бы на этом фоне показаться академическим выступлением выпускницы Смольного института. Тех слов, что он произнес в момент полного приседа в таз с вареньем, я не слышал больше никогда. Это было громко и по существу. Варенье после этих слов скисло.
Вот таким остался в моей памяти дядя Коля. Простой русский мужик, дикий, необразованный, вырванный их своей родной деревенской стихии, где, может быть, прожил бы разумную и осознанную жизнь. Он мог бы быть, наверное, рачительным деревенским кулаком или жуликоватым старостой, а, может быть, и сельским попом. Выдернула его жизнь, затащила в большой город, и случилось с ним то, что случилось.
Выйдя на пенсию, дядя Коля заскучал, стал пить больше обычного, от скуки же стал поколачивать свою жену и ругаться с соседями. А в одно неудачное время был убит своим внуком, который, не выдержав очередного скандала, треснул топором деда по голове, да и убил с одного маху. Внук отсидел положенное и вернулся в семью, а дядю Колю похоронили на Митинском кладбище.