Район Гольяново славится среди москвичей простым и грубым нравом своих жителей. С виду - обычный московский спальник - серые дома, магазины, пруд. Но что-то особенное было в характере местных обывателей, позволившее им вырастить в своей среде знаменитую криминальную группировку начала девяностых. Гольяновские гремели тогда на всю страну.
Жена моя, Лена, всю свою сознательную жизнь прожила именно здесь. Здесь она закончила школу и в первый раз более-менее удачно сходила замуж. Лена настолько интересный человек, что о ней придется рассказать отдельно и подробно. Я же пока просто упомяну, что, в силу своего развитого ума и широкого кругозора, общаться с обычными девочками в школе ей было неинтересно. И посему она обзавелась единственной достойной школьной подругой, с коей и просидела за одной партой до самого выпускного класса. Звали эту выдающуюся девушку Полина. Полина Чернова. В школьные годы Полина Андреевна являла собой девушку незаурядную, была она мечтательницей и отменным интровертом. Повзрослев же и облекшись в женские формы, она приобрела способность фиксировать свое внимание на предметах, скучных для постороннего наблюдателя, но возбуждающих ее персональный острый интерес. В качестве таковых случались и эфемерные сущности, и тогда она погружалась в мир астрологии, нумерологии, психологии и прочих достойных наук. Науки эти, поверяющие магией цифр, золотыми сечениями и всякими эллипсами сложности мира, делали эти сложности понятными, вообразимыми и даже предсказуемыми. Впрочем, иногда Полина Андреевна проявляла интерес к предметам более осязаемым и материальным. И тогда в ее жизни случались мужчины. Влюблялась Чернова не часто, но всегда самоотверженно, бесповоротно и надолго. Мужчины ей попадались все больше непростые. Обычно они были с избытком оснащены жирными и хорошо откормленными тараканами в своих больших и умных головах. Истории Черновских любовей были все как на подбор сочные, со страстями, с отменной дурью. Иногда они даже содержали элементы драмы, что подтверждалось следами от поперечных усекновений кожных покровов и мелких кровеносных сосудов в области собственных Черновских запястий.
После завершения очередной любови, Полина Андреевна падала в глубокую депрессию. Выползала она оттуда через пару лет, помахивая новым сборником стихов собственного сочинения и удивляя окружающих свежеокрашенной фиолетовой головой или странным одеянием вроде тирольских шорт или короткой плиссированной юбки. И при этом - с верой в светлое завтра, то есть с убежденной готовностью уверенно наступать на те самые грабли, которые кто-то заботливо и аккуратно раскладывал на ее жизненном пути.
Да, Полина была поэт. Когда Чернова издала свой первый сборник стихов, один экземпляр достался Лене, которая иллюстрировала эту книгу девичих откровений. Мне пришлось прочитать несколько стихов. Я был бы озадачен, если бы не был несколько знаком с автором. После прочтения первой страницы я произнес: 'Эээээ...', после второй вымолвил: 'Аааа...ааа...', и продолжать дальше не смог. Пожалев свою неподготовленную голову, я отложил книгу в сторону. Стихи были талантливые и депрессивные, и погружаться в чужой внутренний мир я был не готов. В своем бы прибраться...
Глава 2.
Когда вечером Полина не пришла ночевать, я здорово удивился. Мы с женой последние два года жили в Риге, в небольшой двухкомнатной квартире, удачно расположенной в самом центре. Район, как и сам город, был тихий и спокойный, поэтому за Полину Андреевну мы не очень беспокоились, хотя и были озадачены В Риге, куда Полина приехала нас навестить, она оказалась второй раз в жизни, и мы точно знали, что знакомых у нее здесь не было и - в силу ее интровертности - быть не могло.
В полвторого ночи от Полины пришло сообщение: 'Все норм, не приду, он Стрелец'. 'Стрелец - это уже неплохо, - подумал я вслух, - хорошо, что не гусар'. 'И не кирасир', - раздумчиво произнесла Лена. Мы как раз коротали время в ожидании загулявшей Полины, допивая бутылку кизлярского коньяка, и супруга моя было немного выпимши. Лена - девушка очень эрудированная, и знает много трудных и непостижимых для меня слов. Она знает слово 'кирасир' и, даю чью-нибудь голову на отсечение, знает, что это слово обозначает. В ее лексиконе есть даже слово 'амбивалентный', но люблю я ее не только за это. 'Хренасир, - согласился я. - Пошли спать'. Мы дотащились до спальни, укутались в теплое зимнее одеяло и быстро уснули. Коньяк - отличное средство для крепкого здорового сна. Коньяк! Волшебный напиток, делающий жизнь осмысленной, сон крепким, а ночные видения яркими.
Прошло буквально несколько минут, и раздался громкий стук в дверь. В доме сразу все зашевелилось, ожило, за окном посветлело. В открытую форточку потянуло холодом, из-за окна послышались громкие крики. Это орали чайки, их в Риге полно, море ведь совсем недалеко. Деградировавшие балтийские чайки часто затевали бои с синими рижскими воронами в парке, прямо возле нашего дома. Глаза у ворон были умные и внимательные, а у чаек - оранжевые и нахальные, и поэтому я всегда был на стороне ворон. Однажды в Венеции, прямо посреди площади Святого Марка, большая страшная чайка отняла у жены огромный бутерброд с тунцом. За этим бутербродом мы только что отстояли длинную очередь, состоящую из одуревших от жары и суеты туристов и заплатили 10 евро. Лена вцепилась в свой обед и отпустила его только после того, как заглянула в глаза страшному хищнику. Там она увидела холод и отчаянную решимость биться до последнего. Лишиться глаза из-за куска тунца Лена была не готова и выпустила добычу. История эта не прибавила наших симпатий прожорливым птицам.
Когда захлопали входные двери, захрипели и забулькали старые водопроводные трубы, я понял, что это уже не сон, и что наступило утро. Наш дом был старый, ему было лет сто пятьдесят, и его внутренности с трудом переживали утренний одномоментный исход жильцов.
Лена на поощрительные толчки в спину не реагировала, поэтому мне самому пришлось выползать из-под теплого одеяла, ежиться в темноте выстуженной за ночь квартиры и, шмыгая неудачно одетыми тапками, идти открывать. Звонок в квартиру не работал, а кто-то по-прежнему настойчиво долбился во входную дверь. Так рано вставать было некуда и незачем, и ранний стук в дверь был нам совсем не в радость.
Ну, конечно, это была Полина. Выглядела она феерично. Ее дурацкая шапка съехала на правое ухо, шарф вызывающе болтался на расстегнутой куртке, а один глаз пялился на меня пятнами размазанной туши.
'Аааааа...ты...? Заходи. Замерзла?' - несочувственно спросил я. В моем голосе Полина Андреевна безошибочно услышана искреннюю фальшь и сразу выставила свои условия: 'Будешь стебаться - ничего не расскажу. Холодно на улице. Кофе давай. Лену буди. Время уже много. А вы все дрыхните'. А время-то было всего восемь утра, и мы собирались часов до одиннадцати поваляться... 'Че-то раненько ее гусар выставил', - подумал я. Произнести это вслух я не решился. Ну их, нахрен, этих эмоциональных барышень, они иногда раз - и вот ни с того ни с сего перестают понимать смешные шутки и намеки в свой адрес.
Февраль. На улице - минус двадцать пять. Холодища, какая не каждый год бывает в Прибалтике. Ветер, сыро.
Наша рижская квартирка небольшая, поэтому гостиная в то же время являет собой и кухню. А иногда она умеет превращаться в рабочий кабинет или, нечасто - в художественную студию. Это случается, когда Лене приходит охота порисовать и вкусно повонять в квартире масляными красками.
При отсутствии у Лены вдохновения, краски спят в тяжеленьких аккуратненьких тюбиках. Сны у них бывают цветные и самые простые. Им очень хочется попасть в руки настоящего мастера и потом долгие столетия, подсохнув, висеть на стенах приличного художественного музея. Их волшебные сны-мечты именно об этом. Но жизнь есть жизнь, и большинство красок, в лучшем случае, заканчивает свои дни на дачных чердаках среди всякого хлама, где доживают свой век и превращаются во прах бездарные холсты скучных художников. А в худшем они засыхают на заскорузлых тряпках, которыми художники, ремесленники и просто мазилы чистят свои кисти и вытирают запачканные мольберты.
Лена - отличный художник, из числа непризнанных, но рассказ об этом еще впереди. Сейчас же мы собрались в этой самой гостиной, сложили ручки на коленках, ладошками вниз, и принялись слушать рассказ Черновой о том, как, где и с кем она шлялась всю ночь. И почему она пришла домой такая бесстыже-довольная и лишь слегка замерзшая, вместо того чтобы лежать в Первой Рижской больнице с обморожением и с переломом лодыжки. В общем, мы сели и притихли. И она начала.
Глава 3.
Рига, в общем, город небольшой. Ну, то есть он, конечно, большой, здесь живет шестьсот с лишним тысяч человек. И еще, наверное, пара десятков тысяч туристов ежедневно шляется по старому городу, но вот мест, где два условно молодых, романтически скроенных человека, могут обрести друг друга, а затем, последовательно, личное, семейное счастье, инфаркт и общее место на кладбище, не так много. Ну, Вецрига, это понятно. Ну, тихий центр, десяток красивых и изящных центральных улиц и несколько десятков волшебных переулков, где за каждым поворотом Рига открывается по-новому, скромно или вызывающе предлагая знатокам и ценителям свои сумасшедшие модерновые фасады. Ну, в конце концов, есть еще зоопарк и несколько старых рижских парков и кладбищ, куда тоже может занести ищущего любви или приключений романтика. И - все. За пределами этой сказки идет обычная городская жизнь. Большая часть города застроена скучными советскими панельками, а глаз режут корпуса старых советских же заводов, перестроенных в торговые центры, общежития, кинотеатры и еще черт знает еще во что... Возьмите циркуль, воткните его остренькую ножку в перекресток улиц Бривибас и, скажем, Гертрудес, отмерьте окружность с диаметром в полтора километра и наслаждайтесь жизнью в пределах этой окружности. За ее пределами сказка кончается и начинается жизнь.
В общем, примерно это мы и услышали от Полины, когда она начала свой рассказ. К самому главному она подбиралась осторожно. Полина покусывала свою историю со всех сторон, не спеша, искушая наше терпение и останавливаясь на несущественных подробностях своей прогулки. Так аккуратная и умная девушка подбирается к сердцевине вкусного десерта на романтическом свидании в тот самый восхитительный период жизни, когда соискатель ее взаимности уже приглашает ее в ресторан, но еще не спрашивает, почесываясь утром, где его носки?
Чернова потихоньку подбиралась к вкусной интересной серединке, то есть к повести о райских кущах, в которых ей довелось побывать, и к балладе о Стрельце, пронзившем ее сердце и прочую плоть тем, чем природа и вооружает Стрельцов и некоторых прочих особей мужеского пола, символично армированных рогами, стрелами и другими остриями - Тельцов, Скорпионов и Козерогов.
Было уже часов восемь вечера, когда Полина, вдоволь нагулявшись по Рижским улочкам, и уже начиная мерзнуть, подумывала о том, что пора возвращаться в нашу теплую и уютную квартирку. В городе она ориентировалась плохо и, оказавшись на незнакомой улице, решила спросить дорогу у местных жителей. Полина уже знала, что в центре Риги на навигатор надежда плохая. Он любит пошалить, и может запросто, наобещав доверчивому пешеходу короткую дорогу до важной достопримечательности, завести его в самые темные уголки Маскачки. Улицы к этому времени почти опустели. Местные давно отогревались дома, а туристов в такой мороз на улице совсем не было. Они давно сидели в пабах и кофейнях Вецриги и, весело гогоча, выпивали по шестому алкогольному шоту, радуя своей неумеренностью и пьяной удалью хозяев и управляющих этих благородных заведений. Рады были и официанты, ожидающие хороших чаевых от подгулявших гостей.
Чернова шла наобум, засунув замерзший нос в шерстяной шарф, озираясь и выискивая глазами вызывающего доверие прохожего, как вдруг на перекрестке, из-за угла улицы Елизабетес на нее наскочил невысокий, лет сорока мужчина. Был он худ и черноволос. Шапки на нем не было, и вместо шапки вокруг головы ... 'Светился нимб?' - не удержался я. Нет, вместо шапки мужчина носил диковатого вида прическу из негустых длинных волос, а на самой макушке его головы блестела роскошная интеллигентская лысина. Был он хорошо выбрит и вызывал доверие. Лицо мужчины было доброжелательно, умно и выражало ту степень озадаченности, какую и должно выражать лицо замерзающего и не знающего дороги пешехода. 'Скажите, пожалуйста...', 'Sagen Sie bitte... Ой, блин, скажите...', - произнесли они одновременно.
Да, в общем, и все. Случилось. Сверкнули молнии и утвердительно громыхнул лист железа на крыше давно не ремонтированного дома. Жирненький Купидон, которому с утра навтыкало начальство за отсутствие рвения в работе и за прогулы, глянул на них, лениво потянулся за луком и уже было приладил стрелу, но, присмотревшись повнимательнее, раздумал стрелять и зря расходовать казенные стрелы. Здесь и без стрел все было понятно, сработало какое-то другое волшебство. Химия любви случилась без всякого допинга, и это было хорошо.
Кстати говоря, эту самую, сэкономленную стрелу ленивенький Купидон запустил этим же вечером в парочку случайных прохожих. Ему не хотелось возвращаться после рабочего дня в контору и сдавать, как издавна заведено, неизрасходованные стрелы на склад. Потом, лет через пять, он решил посмотреть, что с этой парочкой стало. Он не удивился, что из них вышла отличная чета счастливых алкоголиков. Как известно, общее увлечение людей объединяет. Женщине тогда стрела попала в правую лопатку, и она в этот же вечер объявила мужу, статному и умному фээсбешному полковнику, что она наконец обрела свою настоящую любовь, а его московская квартира и полковничья зарплата ей не нужны. И дочку он может оставить себе. Мужчине же стрела попала в крестец, и он долго после этого похаживал по врачам, проклиная непонятно откуда взявшийся радикулит и заодно - бестолковых эскулапов, которые никак не могли помочь ему с ерундовой болячкой. Радикулит ему был совсем ни к чему, потому что он приехал на заработки в Москву из Молдавии, работал чернорабочим на стройке и из-за этого ревматизма мог потерять работу. В общем, как убедился Купидон, стрела попала в цель, и посему жили они счастливо. Каким образом Купидоны одной стрелой поражают сразу две цели, понятия не имею. Но современному горожанину, который краем уха слышал про кота Шредингера или про другие фокусы квантового мира, это не должно показаться странным, да? Жизнь эта счастливая пара вела синюю, и было очень умилительно наблюдать, как они, глядя друг на друга слезящимися пьяными глазами, подкладывали друг другу в тарелку самые лакомые кусочки, найденный в ближайшем мусорном баке или украденные в Пятерочке, а потом нежно придерживали друг другу длинные волосики, когда приходила пора опорожнить желудок от поступившего в него излишка еды и пивасика. А полковник этот, отличный мужик, похудел после этой истории на двадцать килограммов, отрастил бороду, и долго-долго прислушивался и принюхивался к окружающей действительности, пытаясь что-то понять об этой жизни. От недоумения он, мастер спорта по каратэ, даже не стал калечить несчастного работягу, а благородно отдал бывшей жене ключи от подмосковной дачи, где она со своим вновь обретенным счастьем проживает, прибухивая, и до сегодняшнего дня.
Но всего этого Полина не знала. Не знал этого и Александр, который вышел из гостиницы прогуляться перед сном по заснеженным рижским улицам. Он раздумчиво шел, разбирая по памяти сегодняшнюю шахматную партию, которую сыграл вничью с известным московским гроссом. Партия состоялась на шахматном турнире в честь восьмидесятилетия со дня рождения великого Михаила Таля. Маэстро был родом из Риги, и турнир было решено провести именно здесь. В последнее время Александр, в прошлом - подающий надежды шахматист, отошел от больших шахмат. Пару раз в год он играл на небольших турнирах, скорее для интереса и для поддержания формы, чем из соображений самолюбия, вел активную шахматную жизнь в интернете, и был, что называется, широко известен в узких кругах. От этого турнира он тоже многого не ждал. 'Попаду в десятку - и хорошо', - так он думал, шагая по скользким оранжевым булыжникам плохо освещенного переулка. И вообще, пора бы в гостиницу. Поужинать и - поспать перед завтрашней игрой. Пытаясь сообразить, где он оказался, Александр задрал голову, высматривая ориентиры, которые должны были вывести его к центру города, и прямо влетел в женщину, которая неожиданно вынырнула из соседней улицы. 'Sagen Sie...', - от неожиданности по-немецки заговорил Хельман, - Скажите...'. В общем, смешно получилось. Зацепились языками, взаимно заинтересовались, познакомились. Александр, сориентировавшись, наконец, на местности, галантно взял Полину Андреевну под руку, чтобы проследовать в ближайшую кофейню, где они, в тепле, могли бы продолжить знакомство. Чернова на секунду остановила его и, стянув со своей головы мохнатую шерстяную шапку, водрузила ее на розовую лысину своего кавалера. Это было сильно. Полина не ожидала от себя такого поступка, не ожидал такого поворота и Александр. Натянув на голову широкий шарф, Полина сделалась похожей на деревенскую бабку. Александр принял дар, и в таком виде, в женской шапке и с шарфом на голове, они быстро пошли в сторону Старого города.
Через пятнадцать минут они уже сидели в уютном рижском кафе, каких много в Вецриге, и с интересом рассматривали друг друга.
Из немного сбивчивого рассказа Александра Полина поняла, что он родился и вырос в Москве, а сейчас живет в Германии. Из России он уехал лет десять назад и возвращаться не собирается. Много путешествует, выступает в любительском театре и немного играет в шахматы. То, что Александр был культовым шахматных стримером, он скромно умолчал. Впрочем, Полина и не поняла бы, о чем он говорит. Она жила в своем мире и ей было бы сложно представить, что можно часами сидеть перед компьютером и играть в шахматы, зарабатывая при этом деньги.
Когда к ним подошел официант, Александр сразу, не ломаясь, сказал, что вообще не пьет алкоголь, и это была правда. Сразу вслед за этим он заказал виски себе и белое вино для Полины. Полина тоже пила мало и неохотно - здоровье не позволяло. Поэтому она с удовольствием выпила предложенный бокал вина и затем, сразу, еще два.
Через час они были в дупель пьяные.
Взаимная симпатия творила чудеса. В топку были подброшены поленья взаимного интереса и двухлетнего Полининого воздержания. Нелишними оказались и пара коктейлей, которые были выпиты Полиной Андреевной, презревшей соломинку, большими глотками. Большой стакан текилы, который официантка принесла им по ошибке, Александр тоже рассеянно выпил почти залпом, не заморачиваясь глупостями в стиле лизнуть-выпить-куснуть. Последнее разумное и осознанное действие, которое Черновой удалось свершить в этот вечер - это отправить смс с известным сообщением Лене и затем - все, лимит разумных поступков на этот вечер был исчерпан.
Постепенно мир стал другим. Полину Андреевну накрыли волны чего-то теплого, вкусного и приятного. Она слышала и ощущала сигаретный дым, громкие голоса и смех кофейных завсегдатаев. Затем почувствовала неожиданный холод ночи и удивилась скользким рижским тротуарам. Ее рассмешил помпезный холл гостиницы, ярко освещенный лифт, качающийся гостиничный коридор со смутно знакомыми картинами на стенах и смешно суетящийся, лязгающий зубами Александр. А затем она провалилась в очень удобную широченную кровать и отключилась.
Проснулась Полина в полвосьмого утра. Кровать была вывернута наизнанку, в комнате стоял легкий запах перегара, тушь на глазах расплылась пятнами Роршаха. Александра в номере не было. Полина, имевшая в числе прошлых любовей практикующего психолога, была, кроме того, знакома с некоторыми оккультными практиками и не понаслышке - с антидепрессантами, и поэтому не могла поручиться, что вчерашний вечер ей не приснился.
В любом случае, пора было отсюда убираться. Полина Андреевна быстро оделась и через полчаса уже барабанила в нашу дверь. Перед уходом из номера она заметила на пустом столе бумажку. Это была записка от ее вчерашнего кавалера и начиналась она со слова 'Полина...'. Чернову мутило. Дальше читать она не стала и сунула записку в сумку. Мужчина, который с утра помнит имя девушки, с которой случайно переспал, достоин всякого уважения и похвалы, даже если он малодушно слинял, не дождавшись утренних угрызений и ломания рук или других проявлений девичьего естества.
Однако, на самом деле все обстояло не так, как это представилось Полине. Кавалер ее не малодушничал и не пытался слинять. Ровно в семь сработал будильник, установленный еще несколько дней назад. Александр, проснувшись, не стал будить уютно завернутую в одеяло и похрапывающую Чернову, а, сменив рубашку и умывшись, пошел на турнир. Времени было в обрез, но организаторы турнира сработали на отлично, и гостиница располагалась совсем недалеко от здания городского шахматного клуба, в котором проходило само шахматное действо. Так что через пять минут он уже сидел в небольшом светлом зале и ждал, когда судья запустит часы.
Партию Александр с треском проиграл. Голова с похмелья соображала плохо, он не мог настроиться на игру, а его лучшая, иррациональная половина мозга была занята мыслями о вчерашнем происшествии. Соперник, опытный гросс из Сербии, сначала был озадачен жертвой двух пешек и неожиданной, с виду неподготовленной атакой, но затем разгадал замысел противника. Он не спеша разменял фигуры, засушил партию и технично выиграл пешечник. Это была последняя партия Хельмана в турнире. Он вылетел из таблицы и был свободен. В скобках надо отметить, что те две пешки, которые серб принял за жертву, Шура просто зевнул.
Хельман закончил с формальностями и через полчаса уже был в номере гостиницы. Полины, которую он планировал застать спящей, в номере не было. Записка, которую он оставил для нее на столе, тоже исчезла. Завтракать не хотелось.
Глава 4.
К вечеру настроение совсем испортилось. Александр или, для друзей - Шура, не сообразил записать телефон Полины, и теперь не знал, что делать. Самолет в Берлин улетал в одиннадцать вечера, но лететь домой не хотелось.
В целом, жизнь у него была интересная: неплохая работа, театральный кружок, в котором он по выходным с удовольствием играл романтических героев. Уже были сыграны Гамлет, принц Датский и Лев Ганин, и отзывы публики и критиков были, в общем, доброжелательными. Ну и конечно - Шахматы.
Александр был женат и жену свою, в общем, любил. Ну, как любил... Это была вторая жена Хельмана. Первую жену, которая осталась в России, Шура не вспоминал и особо про нее не распространялся. Ну, в общем, давайте лучше так: жену свою Александр уважал и относился к ней тепло. Впрочем, к нашей истории это отношения не имеет. Загадочная это штука - внутренний мир сорокалетнего мужчины, и давайте оставим его в покое.
Полина не позвонила ни в номер, ни на рецепшен, и в гостиницу тоже не зашла. Вроде же он ей говорил, что сегодня, возможно, улетает... Если бы она пришла, ни о каком отъезде не было бы и речи, а так - непонятно, что дальше делать. Хельман сидел в холле гостиницы и ждал маленького чуда. Вот сейчас двери откроются, и она войдет. Что-то она там говорила... у друзей живет, где-то недалеко от гостиницы, судя по всему.
Играла негромкая музыка. Навалилась усталость последних дней. Шуру разморила теплота гостиничного холла, и он незаметно задремал. Сон ему приснился волшебный. Вот он сидит в каком-то полутемном зале, где-то сзади потрескивает камин, прямо перед ним - окно на улицу. На улице мороз, валит густой снег, а ему тепло и сонно. В парке, прямо напротив гостиницы, переливаются разноцветьем огромные хрустальные сосульки, повисшие на ветвях заснеженных деревьев. За окном идут, поеживаясь и выпуская изо рта густые клубы белого пара, прохожие. Руки они прячут в рукава, шарфы замотаны до самого носа. Вот мимо окна прошел огромный, в полтора человеческих роста кролик. В руках его табличка с вызывающей надписью 'Кроликам не холодно'. Написано, наверное, на латышском, но это же сон, а во сне Хельман мог читать и говорить на всех языках мира. Вот мимо окна прошла Полина. Красивая, лицо собранное, брови нахмурены. Следом за ней прошел Саша Керимов, товарищ детства, с которым они вместе ходили в шахматную школу при московском Дворце Пионеров. И еще вереницей - люди, люди, люди.
Шура проснулся и сидел с закрытыми глазами. Сон не принес легкости. Голова была тяжелая, немного побаливала, мысли были вязкие и неконкретные. Голова у него в последнее время побаливала часто. Даже, пожалуй, слишком часто. Ну, вроде понятно - возраст, давление, весь день перед компьютером и все такое, но все -таки, надо будет заскочить к врачу провериться...
Наконец Хельман собрался и открыл глаза. На столике, прямо напротив его кресла лежала дурацкая шерстяная шапка. Та самая, Полинина. Он оглянулся. Холл гостиницы был почти пустой. Шапка была аккуратно сложена ушами внутрь, и в этот раз показалась ему не такой уж и дурацкой. Значит, она была здесь, видела его и не разбудила. А шапку оставила. На память что ли? На сердце вдруг стало легко и спокойно, голова прошла. Спасибо за все, Полина. День закончился, сказка закончилась, пора было ехать в аэропорт. Хельман свернул шапку и положил ее в карман пальто.
Он выписался из гостиницы, заказал на рецепшене такси и через две минуты уже ехал в сторону аэропорта. Перед уходом Шура оглянулся, мазнул глазами по паре упитанных россиян, которые не торопясь расхаживали по холлу гостиницы и рассматривали картины на стенах. Профессиональная память схватила и навсегда запомнила интерьер, нарядную люстру, картины в красивых рамах. Забавно, что на одной картине была изображена Полина, только молодая и рядом с ней - Керимов, тоже молодой и веселый. Тот, из сна, был уже солидный, крупный мужчина со складкой между бровями, а здесь - молодое смеющееся лицо... Хельман тряхнул головой. 'Ну все, Шура, хватит, - сказал он вслух, - так и помешаться недолго. Подумаешь - важность какая - девчонку трахнул. Поспать надо в самолете'. Он так не думал, но так надо было думать, чтобы вернуться в реальный мир. В тот мир, где есть домовитая немецкая жена, долгая ипотека, несколько тысяч подписчиков в ютюбе, и где все плотно, конкретно и по-настоящему. А Рига была сном. Он закрыл глаза, и до самого аэропорта сидел, зажмурившись. Иногда он клал руку в карман и тогда чувствовал, как от шапки исходит свежий цветочный аромат духов. Это был запах Полины, и от этого запаха сердце мягчело и становилось легко и приятно.
Пожилая дама нервно прохаживалась возле стойки рецепшена. Муж стоял рядом и пытался ее успокоить. 'Вот она ваша Европа, - громко возмущалась дама, - шапку всего на пару минут оставила на столе. Возвращаюсь, а ее уже нет. И, самое главное, не было же никого вокруг. Не немец же ее украл?'. 'Немцы в войну до Москвы дошли', - неопределенно проговорил ее муж. 'Ой, дурааак', - подумала жена. Шапки было жалко. А муж ее и вправду был дурак. Спал он с ней редко, и она его не любила.
Глава 5.
Когда Полина проснулась, уже начинало смеркаться. Она вскочила с дивана и ее аж затошнило от ощущения какой-то предстоящей, еще неосознаваемой спросонья неприятности. Только сейчас она вспомнила про записку и поразилась, что до сих пор даже не прочитала ее. Дотянувшись до своей сумочки, она нащупала клочок бумаги, включила свет, вчиталась. 'Сколько сейчас времени? Где он? Как его найти?' - некрасиво выпучив глаза, потрясая бумажкой, набросилась она на нас. 'Ну все, накрыло девку', - переглянулись мы с женой. 'Давай, вспоминай, как называется гостиница. Как красавца-то, говоришь, твоего звали? Ща найдем его. И заставим жениться'. Полина Андреевна в таком состоянии шуток не понимала, и мне пришлось примолкнуть.
Названия гостиницы Полина, конечно, не вспомнила. Помнила только, что шла оттуда до нашего дома минут двадцать, и что два раза куда-то сворачивала. Маловато информации. Ладно, собрались потеплее и пошли искать утерянного принца.
Искали мы эту гостиницу, наверное, часа два, и ничего похожего на описанный Полиной дворец так и не нашли. Когда мы уже прилично удалились от дома и поняли, что в этом районе искать было нечего, Лена вдруг вспомнила, что полгода назад оставляла в небольшой местной гостинице несколько своих полотен. Гостиница 'Мозаика' находилась как раз в этом районе. Лена часто оставляла свои картины в отелях. Управляющие с удовольствием брали ее изящные работы и развешивали их в холлах и коридорах. И красиво, и солидно, и на декор тратиться не надо. Если постояльцу какая-то работа нравилась, он мог прямо со стены купить ее.
Несмотря на причитания Полины Андреевны, решено было зайти в 'Мозаику' и проверить, не продалось ли что-нибудь. Мы с Черновой остались на улице и через большое окно видели, как Лена вошла внутрь и разговаривала со знакомым администратором. Мимо нас прошел зазывала, выряженный в костюм большого пузатого кролика. В руке он нес дурацкий плакат с приглашением посетить не менее дурацкий ресторан. Он попытался поговорить с Полиной, но, увидев ее напряженное лицо и плотно сжатые губы, протопал дальше, забавно вертя куцым хвостом. Несмотря на толстый меховой костюм, ему явно было холодно.
'А какие работы ты им оставляла? Эти, из шкафа, не трогала? Я там отложил кое-что', - на всякий случай уточнил я у Лены, когда она вернулась. 'Нет, там всякая ерунда. Из приличного - только та работа... Помнишь, я год назад вас с Полиной написала. Ну, с ваших детских фотографий срисовывала...'. 'Да, помню. Хорошая работа. Жалко, если продалась'. 'Нет, ничего не продалось. Позвоню им через месяц и, наверное, все у них заберу и отнесу в 'Монику', у них все побыстрее продается. Ну что, домой? или еще походим?'. Полина жалобно смотрела на нас. И тут меня посетила мысль. Как я раньше-то не догадался? Надо же пойти в шахматный клуб. Поздновато уже, но, если там еще остался кто-то из организаторов турнира, они нам скажут, где селили участников. Через десять минут мы уже знали, что все участники турнира селились в гостинице 'Мозаика', в той самой, где мы только что топтались. Как могла Полина за двадцать минут домчаться оттуда до дома и как она не узнала гостиницу, где провела ночь - до сих пор для меня загадка.
Финал нашей истории получился грустный. Вернувшись в гостиницу, мы выяснили, что никаких Александров в гостинице не проживает. По эмоциональному описанию внешности рецепшеонист узнал постояльца, который опаздывал в аэропорт и давно уехал, о чем он и сообщил Полине. Тот ли это Александр, которого разыскивала Полина, сказать он не мог. 'А еще он мою шапку украл, - не удержалась женщина, которая, сидя в кресле, с неприязненным интересом наблюдала за нашей суетой. - Ворюга он и алкаш. Шапку он украл, больше некому'.
Это был перебор, и вынести этого тонкая Черновская натура уже не могла. Она отвернулась, с каменным лицом вышла на улицу и быстро куда-то пошла, расталкивая прохожих. Мы догнали ее, развернули и все вместе потопали домой. Вечером мы с женой пили коньяк, а Полина Андреевна - чай с ромашкой. Алкоголь она не употребляла. Про несостоявшуюся ее любовь разговоров больше не было.
Один нюансик в этой истории я оставил при себе. В шахматном клубе, пока ждал организаторов турнира, я заглянул в турнирную таблицу и, честно говоря, открыл рот от неожиданности. Я вдруг понял, кто был этот загадочный Стрелец. Знание свое я оставил пока при себе, решив разобраться с этим попозже, когда туман сегодняшнего дурного дня немного рассеется. Звали этого неуловимого Черновского ухажера Александр Хельман. Сам он называл себя Шура, но в турнирной таблице он был поименован полным именем. В таблице был еще один Александр, но подходящим по возрасту и по регалиям был только один - Хельман.
Глава 6.
История эта началась давно. В те времена люди были другие и жили проще. Прически у всех были одинаковые, а книжные полки в квартирах ломились от одинаковых наборов подписных изданий. Дело было в Москве.
Осенью восемьдесят восьмого года мы с родителями переехали в новую трехкомнатную квартиру. Расположена она была недалеко от станции метро 'Университет', на Ломоносовском проспекте. Наши старые хоромы были даже не квартирой, а двадцатиметровой комнатой в коммуналке, поэтому новая, небольшая по сегодняшним меркам квартира, казалась нам огромной и пустой. Да она и была пустой. Мощный, красного дерева, гардероб, не менее основательная кровать и раздвижное кресло, которые мы притащили из старой квартиры, не могли заполнить огромного пространства шестидесятиметровых хоромин. Наш новый дом на самом деле был не новый. Он был сложен из крепкого темно-желтого кирпича еще в первые послевоенные годы, и выглядел очень солидно. Строили его пленные немцы, и считалось, что немцы строили дома крепко и надолго. С непривычки, в первое время вся наша семья ютилась в двух комнатах, и только через полгода, когда мы обзавелись новой мебелью, нас с братом переселили в отдельную детскую. Родители перебрались в спальню, самую большую комнату назвали гостиной, и мы зажили.
Когда мы привыкли к новому району, разобрались с местным укладом, то вполне органично влились в жизнь тихого и скучноватого Гагаринского района. Близость МГУ, Академии Наук и Цирка наложили отпечаток на быт и на состав местного населения. Народ нас окружал по большей части служивый, преподавательский и интеллигентный. Мои почти непьющие родители-инженеры быстро завели знакомства, которые и поддерживали долгие годы, пока выкрутасы жизни не раскидали наших соседей по разным городам и странам.
Учеба мне давалась легко, и с новой школой дело заладилось. Я сразу был определен в твердые хорошисты, в коем звании и пребывал до самого окончания десятилетки. Я оценил очевидные преимущества пребывания в статусе хорошиста и на всю жизнь запомнил: хочешь спокойной и ровной жизни - будь хорошистом. Не троечником-середнячком и не зубрилкой, а именно хорошистом. Очень удобный потенциал. Чуть напрягся - и ты в лидерах, захотелось элементов дауншифтинга - расслабься и через неделю уже там, в дауне.
Уроки я делал быстро, и свободного времени у меня всегда было навалом. Мое вечернее бродяжничество по университетским задворкам и городским подворотням не нравилось родителям и поэтому продолжалось недолго. Сейчас это трудно себе представить, но раньше, в досмартфонный век, дети с самого малолетства были предоставлены сами себе. Придя после школы домой и открыв дверь ключом, который у самых рассеянных болтался на шейном шнурке, они сами разогревали себе обед, делали уроки и могли спокойно отправляться гулять. Тогда даже городские телефоны были большой редкостью, а смартфоны и домофоны мы видели только в фантастических фильмах про всяких альфа-центавров и альдебаранов. Поэтому проконтролировать, что и как происходит с любимым отпрыском, родители могли не раньше шести-семи часов вечера, когда большая часть московских жителей вываливалась из переполненных автобусов или из тугих дверей метро и устало добредала до своих жилищ. Некоторое исключенье составляли семьи, в которых были бодрые и здоровые бабушки. Здесь дело другое. И, если наличие бабушки благотворно отражалось на состоянии желудков внуков и внучек, то социальный статус таких детей часто находился под вопросом. Как описать страдания подростка, которого энергичная бабушка, преисполненная ответственности, норовила довести утром прямо до дверей школы? Какой это был удар по психике и по самолюбию московского мальчишки, которого после занятий встречала бабушка и заставляла надеть шапку и громко выспрашивала 'чтоувасвшколенового'!
Я тоже был счастливым обладателем бабушки. К счастью для наших взаимоотношений, жила она отдельно от нас, и весьма далековато, поэтому установить плотную опеку над маленьким внуком было невозможно. А потом, когда после переезда мы стали жить совсем рядом, в десяти минутах ходьбы, сделать это было уже невозможно. Я доказал свою взрослость тем, что ни разу не потерял ключ от квартиры и ни разу не забыл младшего брата в садике. Так что бабушке пришлось довольствоваться окормлением меня вкусными обедами и ужинами, если родители задерживались на работе. Консенсус был достигнут, и мы мирно сосуществовали. Был у меня еще дедушка, но он в мои дела не вмешивался, и я ему очень за это благодарен. Несмотря на то, что он очень любил меня и брата, мои оценки в школе его не интересовали, и он никогда не пытался напихать в меня котлет или научить уму-разуму. Дед был грузный и даже толстый, и наклоняться ему уже тогда было тяжело. Когда я приходил к деду с бабкой домой, он просил меня надеть и зашнуровать ему ботинки, и я всегда делал это с удовольствием. Ботинки у деда всегда были старые и чистые, с большими выступающими шишками напротив больших пальцев. Я ни разу в жизни не видел, чтобы дед свои ботинки чистил. А еще у деда болели колени. Летом он обкладывал их лопухами и крепко обматывал веревочками, а зимой плотно оборачивал полезной шерстью, собачьей или верблюжьей.
В общем, на семейном совете постановили отправить меня, дабы не болтался вечерами во дворах, в какую-нибудь, как тогда говорили, секцию.
Нам с бабушкой предложили сходить на разведку в ближайший дом Пионеров, чтобы подобрать подходящий мне по возрасту и по интересам кружок. Я не сопротивлялся. Кружок - это же не школа. На первое знакомство можно взять с собой и бабушку. Ближайшим и самым солидным очагом детской культуры оказался Дом Пионеров на Воробьевых Горах. И вот как-то после школы мы отправились на разведку, посмотреть, что там и как. Идти пришлось минут двадцать.
Дорожки вокруг Дома Пионеров были запорошены снегом и плохо вычищены, но внутри здания было чисто, сухо и даже уютно. Мы увидели длинные темные коридоры и множество полуоткрытых дверей, из-за которых пробивался желтый электрический свет. Это напоминало картинку из фантастического фильма, в котором артисты ходят в костюмах из фольги и с жестяными ранцами на спине, а из круглых шлемов у них торчат смешные коротенькие антенки. Из-за дверей слышались негромкие голоса, иногда - звуки музыки или монотонное механическое жужжание. Жизнь во Дворце Пионеров кипела.
На первом этажа, на стенде, висело расписание занятий. Ознакомившись с солидным списком, я сразу понял, что хочу в секцию авиамоделирования. Не то чтобы я хотел стать летчиком, но - рассудил я - уж коли пропадать лучшим годам моей жизни, то хотя бы под звук маленьких пропеллеров.
Бабушка не возражала. Самолеты, значит - самолеты. Штука неопасная, для семейного бюджета неразорительная и, главное, чтобы мальчишка был занят делом.
Разочарование наступило очень быстро. Когда мы пришли в зальчик авиамоделирования, нам объяснили, что уже декабрь и что надо было приходить раньше. Набор в эту секцию, а равно и в фотокружок, и в секцию картинга давно закончен. Мест нет и вообще - приходите в следующем году.
Бабушка моя была родом из далекой пензенской деревни, поэтому характер имела упрямый и твердый. Решив что-то один раз, стояла на своем до последнего. Было решено пристроить парня в кружок, значит, так тому и быть. К моему счастью или несчастью, оказалось, что в некоторых кружках случился недобор. Меня, при наличии некоторых способностей, с удовольствием возьмут в кружок баянистов или - при отсутствии таковых - в шашечную секцию. Или в шахматную.
Что такое баян, я себе хорошо представлял. Огромный, тяжелый, вкусно пахнущий кожей, один такой стоял у нас в дальнем углу квартиры. Он так солидно выглядел, что про него так и говорили - стоял, а не лежал. Отец, отличавшийся некоторыми музыкальными способностями, любил произвести впечатление на подвыпивших гостей и сыграть 'Окрасился месяц багрянцем' во время густо-масляного, жаркого и душного московского застолья. Слуха и желания сгубить свою молодость, сидя перед зеркалом с баяном в руках, у меня не было, и секцию игры на баяне мы оставили в покое.
К шашкам я не испытывал такой антипатии. В мои десять лет мне уже пришлось пару раз полежать в больницах с гастритами и с гландами. Одним из наших любимых развлечений в скучные больничные вечера была захватывающая шашечная игра. Мы с товарищами по больничному несчастью складывали из шашек фигурки и потом с удовольствием разносили их вдребезги. Надо было щелчком своей шашки сбить вражеские вавилоны, и побеждал тот, чьи шашки оставались единственными на доске. Не помню, как эта игра называлась. Были там и мотоциклисты, и пехотинцы, и дот, и дзот, и был еще лихой Василь Иваныч. Но что-то мне подсказывало, что во Дворце Пионеров в шашки играют по-другому. И, немного подумав, я отказался от шашек и сделал свой выбор: 'Шахматы'.
Дома у нас была большая породистая шахматная доска с эффектными желто-красными и черными клетками. Сами шахматные фигурки были тяжеленькие, изящные и выглядели очень аппетитно. Эта доска, с уже израненными исцарапанными фигурками, с конями, потерявшими половину морды и с раскоронованными королями, до сих пор валяется на даче у отца. Мы пару раз в год достаем этот инвалидный набор из шкафа и играем, предварительно разобравшись, кто же здесь ферзь, а кто - развенчанный король, и как нам отличать слона с отгрызенным навершием от пешки.
Побродив по коридорам Дома Пионеров, мы нашли, наконец, комнатку с шахматной секцией. Играть в шахматы я научился рано, лет в пять или в шесть, но, не имея опыта, не зная теории, в свои десять я играл очень сомнительно. Впрочем, это не помешало мне гордо кивнуть головой на вопрос тренера, умею ли я играть. Оказалось, что доску с собой таскать не нужно, все необходимое для занятий было в наличии. Кабинет был заставлен небольшими столами с нарисованными на них клетками, а на подоконниках стояло множество коробок с шахматными фигурками. Стены комнатки были увешаны портретами чемпионов мира, какими-то таблицами и графиками, а на доске, такой же, как у нас в школе, висели две здоровые шахматные панели с магнитными фигурками. Вдоль стен стояли шкафы, забитые мятыми журналами и толстенькими книгами. В общем - скукота. В этот день занятия в младшей группе уже закончились, и мне было велено прийти послезавтра.
Когда я в первый раз пришел на занятие, Михаил Львович, как звали нашего тренера, после пары уточняющих вопросов, предложил мне сыграть с Пашей. Паша этот был здоровый рыжий парень лет двенадцати. Он ловко обставил меня за полтора десятка ходов, и тренер, пару раз искоса взглянув на нашу доску, пока мы играли, посадил меня, пристыженного, с горящими ушами, на предпоследнюю парту и больше мной в течение тех трех лет, что я отходил в секцию, не интересовался. Не, ну, конечно, он подходил ко мне во время занятий, что-то спрашивал, подсказывал, несколько раз приглашал меня поучаствовать в мелких турнирах, но это все было не всерьез. Он был тренер, педагог, и это была его работа - заниматься с тем, что попало в его руки. Впрочем, надо отметить, что Паша, который обставил меня в первый же день, его тоже не интересовал. Играл этот Паша ловко, и только через полгода после начала занятий я стал сводить наши скучные партии к ничьей, а потом начал выигрывать у него, все чаще и чаще, но все это было не то.
А интересовали Михаила Львовича, только два парня в нашей группе - Илья Шварцман и Саша Хельман. Он их выделял среди всей нашей бестолковой и несобранной толпы молодых дарований. С Ильей и Сашей он разговаривал как со взрослыми и внимательно слушал, когда они комментировали свои ходы. После занятий они втроем часто задерживались и сосредоточенно сидели над доской, двигая фигурки. Между собой они играли всерьез, по-настоящему, на равных.
С Шурой мы стали общаться где-то через месяц после начала моих занятий. Как-то я случайно встретил его на улице, окликнул и мы о чем-то поговорили. Потом пару раз мы встретились по дороге на секцию. В общем, стали общаться. При всей своей кажущейся открытости он был ранимым парнем, не терпел фамильярности и, так как знал за собой это свойство, на всякий случай никого к себе близко не подпускал.
Когда Илья Шварцман неожиданно уехал то ли в Штаты, то ли в Израиль, Шура заскучал, и мы стали общаться чаще. Он несколько раз приходил ко мне домой, и даже пару раз сыграл с отцом в шахматы. Причем одну партию они, совершенно неожиданно для меня, закончили вничью. Хельман был уже перворазрядником, а отец, насколько я знал, давным-давно не брал в руки шахматные фигурки, так что неочевидный результат той партии удивил не только меня, но и отца. Не удивился только Хельман. Он кивнул на предложение ничьи и церемонно пожал отцу руку.
Потом мы потерялись. Я закончил школу и поступил в институт. У меня появились новые интересы - спорт, барышни и все такое. Шура в эту суету не вписывался, он был весь поглощен шахматами, турнирами, модными дебютами, а мне это было уже неинтересно. Мы стали реже встречаться и, наконец, совсем потеряли друг друга из виду.
Глава 7.
Я до сих пор поигрываю в шахматы на Личессе и иногда вполглаза наблюдаю за суетливой возней в российском шахматном пространстве. Поэтому я откуда-то знал, что Хельман уехал в Германию, женился там и, в общем, живет спокойной и размеренной жизнью среднего европейца. Найти Шуру на просторах интернета не составляло труда.
Я сижу на кухне. Лена с Полиной пошли шептаться в маленькую гостевую спальню. Слышу их негромкие голоса и улавливаю тревожные девичьи интонации.
Ситуация для размышления. Вот Полина. Вот Шура. Оба они хорошие, разные, интересные. К обоим я испытываю симпатию. И я совсем не уверен, что если я помогу им встретиться, то окажу им большую услугу. Ну, что, великий ангел мистификаций и озарений, выручай! Я достал бутылку коньяка, не спеша открыл ее, тонкими ломтиками нарезал лимон. Коньяк я всегда пью из неправильных водочных стопочек и закусываю только лимоном. Это открывает мои чакры, особенно мои любимые четвертую и шестую, и позволяет мне привести сознание в хрустально чистое состояние. Сложные, на стыке разума и интуиции, решения я стараюсь принимать именно в этом измененном варианте своего Я.
Выпив четвертую или пятую стопочку коньяка, я неловко задел пробку от бутылки локтем. Она тяжело стукнулась об пол и с металлическим рокотом сразу куда-то укатилась. Я нагнулся и пошарил под диваном. Вместе с облепленной седой пушистой пылью пробкой я достал из-под дивана старенькую исцарапанную стрелу от детского игрушечного лука. Вместо острия на стреле была приспособлена маленькая черная присоска. Такая стрела, пущенная рукой маленького шалуна, не могла поранить, а могла только смачно и слюняво шлепнуть зазевавшегося взрослого по гладкой розовой щеке. 'Так бы сразу и сказал, - подумал я. - Спасибо'. Я не спеша поднялся и открыл окно. Холодный воздух ворвался в комнату и мгновенно выстудил ее. Размахнувшись, я швырнул стрелу из окна. Она пару раз перевернулась в воздухе и, с кошачьей ловкостью выровняв свой полет, исчезла в небольшом сугробе.
'Купидон, ектить - хмыкнул я, - возомнил из себя. Какого хрена?' Закрыв окно и посидев еще с полчаса, я пошел спать.
Девчонки пошептались еще немного. Кажется, даже немного поплакали и тоже пошли спать. Суетной день закончился.