'Но да просят с верою, ни мало не сомневаясь, потому что сомневающийся подобен морской волне, ветром поднимаемой и развеваемой: да не думает такой человек получить что-нибудь от Господа. Человек двоящимися мыслями не тверд во всех путях своих'
(Евангелие от Иакова. 1:6-8)
Где нам искать Ничто? Как нам найти Ничто? Не должны ли мы вообще, чтобы найти что-то, заранее уже знать, что оно существует? В самом деле, человек, прежде всего и главным образом может искать только тогда, когда с самого начала предполагает наличие искомого. В данном случае, однако, искомым является Ничто.
(М. Хайдеггер. Что такое метафизика?)
Во времена древнейшие целью обучения было духовное сотворение личности.
(Беседы с Шри Ауробиндо)
Грохот порога, и мягкость туманов,
И светлого леса неспешная мудрость;
Тебя окружают. Тебя поднимают! -
Над серостью жизни, над узостью мысли.
(Стихи неизвестного романтика)
I. ПУТЕШЕСТВИЕ В НИКУДА
На степных просторах
1. Никодим Винтовкин
Поезд 'Москва - Целиноград' прибыл в степной Макинск, с большим опозданием.
Во время пути, многочисленные пассажиры его, оказавшись в плену у двух десятков душных вагонов, каждый по-своему преодолевали навязчивую скуку.
Оказавшись, надолго, заключенными в замкнутом пространстве вагона, они, целенаправленно, использовали проверенные методы избавления от душевного сплина: разгадывали журнальные кроссворды, коротали время в бесконечных разговорах, травили анекдоты (политические, тоже), рассматривали проплывающие за окном пейзажи, делали частые перекуры в тамбуре, читали книжки (в том числе и запрещенные). Это был определенный набор повседневных обывательских привычек.
Немногие, не стесненные в денежных средствах, пропадали в вагоне-ресторане.
Подавляющая же масса пассажиров, ограниченной в свободе передвижения, являлись обычными советскими гражданами, занявшими свои законные места, указанные в проездных документах. Отдельные граждане, ехали в мягких и купейных вагонах; большинство - в плацкартных и общих.
У каждого пассажира была своя история пребывания. Кто-то побывал у своих сродственников (и знакомых); кто-то вояжировал, чтоб посмотреть на Москву и себя показать; кто-то торопился домой из командировки; кто-то ездил за дефицитными товарами (лекарствами); кто-то был демобилизован из армии...
Пребывающие во чреве неторопливой махины, символизировавшей самый размеренный период в существовании Советского Союза (обозначенный в его анналах, как: 'застойный'), казались, - будто бы, - в заложниках, у самой эпохи.
Проводники, призванные поддерживать порядок в вагонах, сами же его и нарушали. Выдав влажные постельные принадлежности, они, очевидно, считали свою миссию выполненной, после чего, достав припасенное спиртное, собрались в отдельном купе, чтоб всем коллективом бороться с вышеупомянутой скукой.
...Двадцать третьего мая, в этом важном для страны 1980 году, - накануне ХХII Олимпийских игр в Москве, - на перрон железнодорожной станции 'Макинка', из тамбура вагона вывалился молодой человек лет двадцати с хвостиком. Он был молод и свеж, и, казалось, случайно вышел на перекур.
Следом за молодым человеком, на бетонную плиту спрыгнула светловолосая девушка. У нее было кругленькое лицо, и, удивительно, зеленые глаза. Она была поволжская немка, родителей которой, когда-то насильно переселили в Казахстан.
Время в пути их сблизило настолько, что заставило искать уединенного места для любовных приключений. Дошло до того, что когда он прикасался к открытым местам ее тела, она начинала прикрывать от удовольствия глаза, и слегка начинала постанывать. Ей было приятно чувствовать себя в его крепких объятиях. Они едва не вступили в интимную связь в тамбуре.
Остудив немного зуд, оказавшись уже на степном перроне, все еще находились под действием гормонов. Сговорившись о будущей встрече, уже при сносных обстоятельствах.
Ступив на перрон, молодой человек принялся облачиться в коричневый плащ; его круглолицая подружка, удерживала подол светлого платьица, которое прощелыга-ветер трепал о ее крепкие бедра.
Они стали кружить по платформе, несколько раз останавливаясь у края бетонной плиты для поцелуев.
Проводницы стали зазывать пассажиров в вагон, и, молодой человек, спустившись вниз, помахал девушке рукою. Та, ответила ему, тем же жестом.
Молодой человек ушел по широкой дороге. Упругий ветер, на ходу, трепал пышную шевелюру.
Девушка, пристальным взглядом провожавшая его, все еще стояла на перроне, ожидая, что парень вот-вот снова оглянется, и она сможет просигналить ему, еще раз: 'До свиданья!'.
Молодой человек, удаляясь, все еще ощущал на себе этот страстный призыв; обернувшись, выбросив руку над головою руку, он снова махал ей. Девушка покачала ему в ответ.
Молодой человек, обладавший крепким телосложением и приятной наружностью, отвернулся, и шествовал дальше, уже не оборачиваясь.
Внимательный психолог, по длине вскинутой руки (и 'музыкальных' пальчиков), признал бы, гнездившийся в нем, дух врожденного аристократа.
Благодаря правильному овалу лица, всем своим обликом, в котором очень важную роль играли темно-синие глаза, фосфоресцирующие холодный огонь; молодой человек производил сильное впечатление на окружение. За поволокой этих 'холодных - рыбьих - глаз', гнездилась непорочная душа: идеалиста, не отравленного еще житейским ядом, романтика.
Воспевая свой нетленный образ во многих возвышающих стихах, молодые романтики, как правило, облачали сами себя, подобно доспехам, в соответствующий ореол, который, подобно плащу средневекового рыцаря, должен был оберегать их внутренний мир от посягательств обывательской фронды.
По всему, молодой человек, имеющий мечтательный склад ума, словно бы пытался воспарить над окружающей его действительностью. О таких мечтателях, обреченно вздыхают многие чувственные женские натуры; и так тщательно оберегают их от брака с подобными странствующими натурами, многие добропорядочные родители их, желающие своим дочерям, только прочного обывательского счастья. Не любви.
Одет, сей юноша, был в синий чистый, с иголочки, модный костюм, столичного покроя, каждой строчкой подчеркивающий все перечисленные выше достоинства незаурядной личности. Светлая рубашка, с темно-синим узором, очерчивала развитые мышцы.
Обувка молодого человека, состояла из изысканных туфлей, красно-коричневой расцветки; кожа и замша которых, создавали какое-то сложное сочетание, отвечая многосложности замысловатой натуры их владельца.
Для посвященного человека совсем не сложно было вычислить цель визита незнакомца в этот пыльный степной городишко.
Многие искатели приключений прибывали сюда, чтоб почтить своим присутствием месторасположение Степной экспедиции.
Что, в действительности произошло и с этим специалистом, судя по его уверенной поступи в направлении, этой, геологической конторы.
В отделе кадров, этой славной экспедиции, специализирующейся на поисках и разведке урановых месторождений, молодой человек, по фамилии Храмов, предъявил инспекторше по кадрам наличный у себя диплом техника-геофизика, бывший в деле военный билет и совсем еще незапятнанную трудовую книжку. Незаполненные странички говорили только о том, что после окончания техникума, парень отдавал родине воинский долг, после чего, он смог, не отрабатывая обязательных трех лет за потраченные государством средства на его образование, трудоустраиваться по своему собственному усмотрению.
Развернув синие корочки диплома, инспекторша положила его перед собою, и начала звонить куда-то по внутреннему телефону, - на ее призыв, откуда-то из недр этого замечательного заведения, откликнулся запрашиваемый специалист. Скоро, к отделу кадров, подошел мужчина. Инспектор указала инженеру на ожидающего молодого человека.
Завязался заинтересованный диалог между коллегами - и, скоро, молодой человек, без определенных треволнений, получил направление на работу в одно из многочисленных полевых подразделений Степной экспедиции.
Скоротать ночь, Храмова отправили в уютненькую гостиничку, служащую надежным пристанищем всем командированным специалистам.
В холе, в специально отгороженном месте, как бы в райском саду, средь многочисленных фикусов и пальм, красовалась, ставшая уже знаменитой звездой советского экрана - веерная пальма Вашингтония, которую руками, с растопыренными пальцами, изображал несравненный Савелий Крамаров в фильме 'Джентельмены удачи'.
Здесь же, Храмов, повстречался с еще одним необыкновенным хранителем сего ведомственного очага. Себе, под стать.
Отделившись от тенистого сада, в свете лучезарного заката, бьющего пучком кровавого света через стекла в холе, человек, в облаке запаха 'Шипра', выглядел уверенным в себе, ухоженным мужиком, тщательно следящим за своим внешним видом. Пребывал он как раз на средине своей цветущей жизни, имея спокойное телосложение и твердый взгляд; одет был по-летнему: в светлую и легенькую рубашечку, очень модную по тем временам, 'бобочку' (с заметным, синим якорьком, на кармашке), в светлые брючки и удобные, кожаные сандалеты.
После обязательных, приветственных словосочетаний, мужчина зачем-то пустился в объяснения по поводу причины своего присутствия.
- Здесь моя женщина работает, - сказал он, как бы вводя собеседника в курс земных проблем. - Она заведующая здесь, и кастелянша, в одном лице. Я, служу, как бы, сторожем в этих ведомственных апартаментах. Если только слово 'сторож' не коробит ваш слух... Вы совсем еще юный, по земным меркам, молодой человек. Люди старшего возраста, невольно завидуют молодым, у которых еще все впереди. Молодые стремятся свернуть горы до тех пор, пока не успокаиваются, обзаводясь своим семейством. Только некоторые продолжают самозабвенно искать смысл своего предназначения. Некоторые ломают себе шейные позвонки, падают с высоты, и погибают для всего мира в пучине суеты сует. Лишь единицы, самые сильные и смелые, достигают вершин своего совершенства. В это время, молодые люди, очень импонируют мне своими идеалами, стараясь добиться чего-то в реальной жизни. Доказывают всем, на самом деле: 'Кто, - он?', 'Что, - он?', 'Что несет он в себе?', 'Что заключено в нем (каков его потенциал)?'.
- С этим нельзя, не согласиться, - сказал Храмов. - Геология, в этом плане, замечательный полигон. Здесь можно полностью раскрыться.
- В этот город мало кто заглядывает по иным причинам, - сказал мужчина. - У Вас, молодой человек, очень необычный взгляд. Именно взгляд, который выдает вашу сложную внутреннюю организацию, что всегда предполагает очень интересную судьбу. Уж слишком красноречивый взгляд.
- Вы, кто? Никак ведомственный волхв? - догадываясь, молодой человек улыбнулся.
- Волхвы, хранители народной мудрости, видящие на века вперёд. Нет, я - Никодим. Никодим Винтовкин! - ответил мужик. - Я - бывший детдомовец. Выпускники казенного учреждения, которые работают волхвами. В военные и, особенно, послевоенные годы, многим беспризорникам давали подобные имена и фамилии, - закончил он.
- Храмов! - представился молодой человек, пожимая протянутую руку.
- Вы, молодой человек, очень располагаете к откровенному разговору, - продолжал Винтовкин. - Мне захотелось выговориться (как Вам показалось в самом начале). Признаюсь, честно, что еще никогда не встречал такую заготовку. Хотя перевидал на своем веку уже достаточно много разного породистого человеческого материала. На версту смогу распознать: зачем человек пришел в этот призрачный мир. Приходилось привечать многих. Сюда приходят люди - самой необычайной профессии. Но, даже, среди этих житейских пилигримов, признаюсь, впервые повстречал такового.
- Чем, же я угодил вашему вниманию? - спросил Храмов, стирая ставшую уже ненужной, улыбку.
- Что-то, у Вас, есть такое... Необычное, - вымолвил Винтовкин.
- Что, именно? - спросил Храмов.
- Вам самому это еще предстоит узнать, - сказал Винтовкин.
- Вы совсем уже меня заинтриговали, - сказал Храмов.
- Мне так показалось, когда Вы вошли, - продолжал Винтовкин, - что вы прибыли сюда не совсем искать полезные ископаемые. Миссия каждого человека: имеет в себе некий высший замысел. Человек определяется лишь границами и формами. Я имел ввиду, только творческие личности.
- В чем проявляется ее сущность? - спросил Храмов.
- Чтоб познать это, порою, жизни не хватает. Все зависит от жизненного предназначения человека: трудолюбия, умения открыть в себе Божий промысел, - по-философски, мудро изрек Винтовкин. - Пока, к уже сказанному, могу добавить: что самую ближайшую ночь, Вы, проведете в комнате ?2. Ключ от двери этих апартаментов, покоится внутри, на столе. Вздумаете куда-нибудь отлучиться, - плотно прихлопните ее.
2. Странное видение
Той же ночью, Храмову привиделось необычайное видение.
Все началось с того, что он, вдруг, обнаружил, что границ воображаемого пространства как бы не существует. Времени - нет; как и нет расстояний.
Вначале, Храмов, увидел себя в родном городке, на знакомом месте: у старого магазина, что находится возле старинного здания железнодорожного вокзала. Войдя в дверь, которого, он неожиданно для себя очутился на дне какого-то каменного колодца. Со дна колодца, виднелось отверстие, в котором виделись ночные звезды. Колодец был выложен из обкатанных булыжников. Его влекло ввысь, навстречу видимым мерцающим звездам. Цепляясь руками за выступы, упираясь спиной о стены колодца, он начал подъем. Не прилагая особых усилий, он достиг выхода в НЕЧТО. 'Человек в космическом пространстве! Человек в космическом пространстве!'. - Прозвучал в сознании ликующий голос диктора, словно за кадром известного документального фильма о советском космонавте Алексее Леонове. 'Это же астральное пространство!'. - Явилась Мысль. Внутреннее пространство, наполненное неизвестными мирами. Он перемещался в звенящей пустоте, не прилагая особых усилий. Чьи-то глаза - в рамке - следили за всеми его перемещениями. Видать, что за этими визуальными просторами, имелся еще скрываемый, неопознанный мир. Он находился в ограниченных пределах, и опасался заблудиться в нем...
Он поспешил вернуться к колодцу ('иначе смерть', подсказывал ему внутренний голос).
Вдруг, этот голос, зазвучал небесным колоколом:
' Это твой небесный Храм...'
3. Спасение от сплина
Храмов проснулся с ощущением необъяснимой, светлой радости внутри. Он верил в вещие сны, - но сегодняшний: был с разряда необычных, чтобы заниматься расшифровкой его символов. 'Все мы пришли из Космоса, - уверен в этом Храмов, - и все туда уйдем'. Все уйдем в разное время, выполнив земную миссию. Кому-то придется опускаться в нижние миры, кому-то подниматься в верхние. За все прегрешения надо отвечать.
Храмову, словно бы предоставлялась экскурсия: в пределах какой-то Внутренней Вселенной, где, предстояло строить нечто заполняющее это пространство. Сон, как намек: ему предстоит научиться выстраивать свой духовный мир. То, что делал он до этого времени - это, всего лишь то, что было заложено в нем природой: физическая выносливость, которую он испытал на крепость во время армейской службы.
Отличное настроение, питало обилие солнечного света и пьянящего степного воздуха, свободно проникающего в комнату через открытую форточку.
Храмов улыбнулся своему отражению в зеркале.
Уходя с гостиницы, молодой человек снова встретился с Винтовкиным. Тот, не выдал волнующего желания снова о чем-то поговорить, только улыбнулся молодому человеку в ответ, крепко пожимая руку на прощанье.
Через полчаса, Храмов уже пробивался в плотной толпе пассажиров к заветному окошку кассы, на местном автовокзале (автобусы здесь бывали только проезжие).
- Вы куда все прётесь? - вопил какой-то дебелый мужик, давая волю своим локтям.
- Туда ж, куда й вы! - огрызнулась ему, моложаво выглядящая женщина, больше всех страдающая от его напора. - Вси кудысь йидуть. - Последние слова, прозвучали примирительно.
Храмов втиснул между ними свое крепкое тело, спасая женщину от бесконтрольной (со стороны разума), грубой и хамовитой силы.
Женщина, запрокинув уже голову, - открытым ртом, - хватала воздух. Она была, натурально, похожа на большую рыбу, выброшенную во время шторма на берег.
- Ой, лышенько! Да шо ж цэ такэ робитьця? Чуть мэнэ, зовсим, нэ задушив! - просипела она сдавленным голосом, когда помощь молодого человека, принесла ощутимые плоды спасения.
- Судя по говору, вы, украинка, и, очевидно, 'целинница'? - спросил молодой человек, не обращая внимания на окружающую обстановку. Несмотря на вихри времени, слово 'целинница' для него, по-прежнему было овеяно ореолом светлой романтики. Он с неким восторгом посмотрел на моложавую хохлушку.
- Начэбто! - сдавленным голосом, выдавила из себя женщина.
- Я вас прикрываю, - сказал молодой человек, подставляя свою спину, под напор беснующейся толпы.
- Дякую тоби, хлопчэ! - поблагодарила его женщина, когда они, вооруженные билетами, попали на остановку. - Вас мэни мабуть сам бог послав. Я б сама николы нэ выбралась жывою з цього пэкла!
- Очевидно, вам больше всех потребовалась моя помощь, - улыбнувшись, сказал ей Храмов.
Усевшись возле окна, Храмов всю дорогу рассматривал пейзажи: покрытую радужными цветами степь...
Лишь к вечеру, автобус доставил Храмова до поселка (в районе поселка Володарского), где, сравнительно, комфортно уживались многие народы и народности, населяющие весь коммунальный Советский Союз.
Большой поселок состоял из трёх неравновеликих частей. В одной - самой небольшой его части - жили своей жизнью колхозники-целинники; в другой - добывающие радиоактивное сырье - шахтеры из уранового рудника; а в третьей, - состоящем в основном из общежитий и коттеджей, - расположились геологи, на которых советское правительство возлагало поиск и разведку стратегических запасов урана.
В поселке было 'московское' обеспечение (на уровне столицы!). Жители получали, ежемесячно, талоны, которые, в ОРСовском магазине, можно было отоварить вареной или копченой колбасой, сыром, яйцами и мясом.
...Над теплотрассами были проложены дощатые тротуары...
- О, студент, сюда пожаловал! - набросилась на Храмова пьяная компания командированных москвичей, которые, в полевых условиях, испытывали новый спектрометр, разработку собственного НИИ. - Мы тебя, сейчас же, женим! - Шутили они. - Есть одна студенточка на примете! Приехала с Москвы!
- Да я и не студент вовсе, - отвечал им, Храмов, застыв в дверях. - Я, только что, отслужил. Молодой специалист.
- Давай! Присаживайся к нам, молодой специалист! - Приглашали его московские гости, освобождая стул.
- Этери, - хорошая девушка, - зашептал Храмову в ухо, уже изрядно подвыпивший сосед.
Словно подслушав мужской разговор, в дверь комнаты, сначала послышался стук, и, получив разрешение, сюда, птичкой, впорхнула смуглая девушка.
Сразу же в глаза бросалась её узкая талия и чуть затянутые бёдра, что придавало фигуре этой девушки, тяжеловесность литой бронзы. Бархатная кожа, отливающая оттенком металла, придавала ее округлому лицу еще и некоторую медовую спелость. На голове девушки лежали густые пасма смолистых волос, которые делали лицо ее небольшим, едва умещавшим на себе: пухленькие щечки, носик и, довольно-таки, крепкие губы. Это личико завершал - точеный, узкий и острый подбородочек.
Она спросила что-то... типа: 'Соли у вас можно попросить?', - и, отсыпав щепотку, выбежала прочь из комнаты.
...Ничто не возмутило Храмова внутри, при ее появлении...
Что-то белое и длинноногое - влюбленное в него, что направило в это длинное путешествие, вытравило в душе его любовные чувства. Надо было вновь начинать все, как-то, сначала. Он бы и рад это сделать, но не знал - как!
Дочь колхозника, не долго противилась настойчивой воле собственных родителей, не дождавшись Храмова из стройных рядов вооруженных сил; легко растоптала 'великую любовь', вышла замуж 'за первого встречного' (как тому показалось).
Родители девушки не разглядели в судьбе Храмове счастливого будущего собственной дочери. Парень имел 'большой ум', - но: 'не умел им пользоваться'. Парню 'приписывалось' все плохое, - чем и 'дожали' свою дочь.
Бросив ее в узы Гименея, они открывали в ее новом избраннике, массу несуществующих достоинств, вкладываясь ради 'спасения' собственной дочери. Нагло воспользовавшись 'благосклонностью' военкомата.
Демобилизовавшись, молодой человек осознал, что сражение за 'великую любовь', им, очевидно, давно проиграно; ампутировав значительную часть тяжело пораженной памяти, задавшись спасительным вопросом: 'Зачем ворошить прошлое?' - он надеялся, в дороге, спастись от гангрены мечтательности.
Он достал заработанный - в прошлой жизни - диплом, и отправился в необычное путешествие. Став свободным путешественником, он решил учиться у птиц: долго не задерживаться на одном месте.
Спасаясь от собственной неопределенности, без мечты и вдохновенья, он невольно мобилизовался в нестройные ряды собирателей впечатлений. Чтоб растрясти избыток скопившегося адреналина, дорога, которую он выбрал, заведомо направляла его - в: никуда.
Этот сознательный жизненный выбор, вместо постигшей деградации, казался ему предпочтительней остальных. В дороге, он надеялся побороться за новую любовную мечту: пилигримом, добраться до искомой земли, обетованной. В поисках духовного Грааля, он думал, заняться строительством некоего внутреннего Духовного храма. Прежний был разрушен безвозвратно; влюбленный в жизнь жрец его, погиб в неравной схватке с независящими обстоятельствами.
...Спасаясь от житейского сплина, Храмов отправился в путь...
4. Этери
Молодых специалистов - Храмова и Аланию, - определили на должность 'каротажников' в разведывательно-картировочный отряд. Они, - посменно, - должны работать предстоящее лето в бескрайней степи.
Несколько дней, последовавших после этого назначения, они потратили на обязательную стажировку. 'Закрыв скважину', - сделав обязательный каротаж (геофизическое исследование скважины), - они отправлялись в степь.
Ориентировочно определив время своего возвращения (до следующего каротажа), оставляя каротажную станцию, смонтированную на базе автомобиля ЗиЛ-131, они могли несколько часов не появляться возле самоходных буровых установок, смонтированных на шасси мощных 'Уралов'.
Вокруг этих самых установок, всегда копошились вымазанные буровым раствором буровики и их помощники (помбуры). Издали, работники чем-то напоминали больших, рыжих, лесных муравьев, хлопочущих возле своих жилищ.
Возвращающуюся с прогулок парочку, буровики встречали 'понимающими взглядами': на расквашенных улыбочками физиономиях, легко помещались все их незамысловатые мысли. До самых печенок пропитанные запахами табака и дешевого вина, они открывали дырки ртов с оставшимися желтыми зубами, что-то говорили молодым. Те - отшучивались, а то и просто - предпочитали помалкивать.
В этой сугубо мужской среде, как-то неестественно выглядела, одна-единственная женщина. Одетая в такую же мешковатую робу, как и все остальные бурильщики, она нечем не отличалась от них. Не лезла в карман за словом, не прочь была так же само грязно выругаться, если того требовала обстановка, что отвечало духу этой, насыщенной грубостью, среды.
Женщина так же сально улыбалась, когда мужики 'от нечего делать', употребив дешевого вина, начинали перемывать кости обоим молодым специалистам, как уже о давно сложившейся паре любовников.
В то время, как молодые люди, увлеченно исследовали все сопки в этой округе.
...Эти высокие сопки носили очень симпатичное название - 'соколиные'...
У самого подножья сопок, обычно, кучерявились говорливые березовые рощицы; средина этих горушек - как бы опоясывалась 'каменным пояском', наваленных как попало каменных глыб; за ними, чуть повыше - у самой вершины, - встречалось какое-то подобие альпийского луга. На пологой вершине, усеянной камнями и всякими былинками, попадались на глаза неброские голубенькие цветочки, какие-то очень близкие родственники луговых ромашек.
Храмову, оказавшемуся на обдуваемой всеми ветрами вершине, распирало грудь от ощущения какой-то неограниченной свободы. Окрыленная этим чувством, душа его, поднималась на седьмое небо, стремясь оттуда не упустить своего предоставленного шанса: мысленно воспарить в орлином полете над обозреваемой, бескрайней степью. От полученного восторга, голос превращался в песни, которые подхватывались ветром, уносились над цветущими травами и молодыми хвостатыми ковылями в даль, покрытую розово-сиреневой поволокой.
Горьковатый привкус ветра, приносившего запах вешних трав, тут же становился сущностью его внутреннего мира. Храмов впитывал эти запахи в себя, как губка, поглощая вместе с ними, видимость безмерности степного пространства. Он был абсолютно счастлив в этот момент, как никогда еще доселе. Напылялась сусальная позолота на купола сакральной памяти, чтоб внутренний храм блестел воспоминаниями.
Он тянулся взглядом до самого, тающего в полупрозрачной дымке, горизонта. Видел: как цветущие травы переливались разноцветными волнами!
Взбираясь на груды камней, венчающих маковки сопок, Храмов, не мог скрывать своего восхищения.
Захватывающая панорама бесконечного простора, потрясала до глубины души, завораживала естественным великолепием. Чувства радости и счастья, тут же превращались в эмоциональные потоки, аккумулирующиеся светлыми мыслями, застывали в смальте запоминающихся метафор, из которых создавалась мозаика его внутреннего мироздания.
Сбивая себе дыхание, Храмов все еще оглашал на весь видимый мир свое присутствие, словно объявляя о своем земном существовании. Окрыленные звуки восторга, - 'А-А-А!', - неслись над степью музыкой его души, настроенной на высокий лад.
В определенный момент, Храмов отчетливо осознал, что на этой, чисто вылизанной ветром вершине, произошло перерождение в нового человека. Свой, вырывающийся из груди звук, он воспринимал за голос гомункула, появившегося внутри его. Свое же тело, он ощущал теперь, словно маленькую колыбель, с зародившейся в нем жизнью.
...В то же время, Этери, бродила среди камней, собирала цветочки, создавая из них букетики. Она рвала цветы, не подозревая, в эти часы, что в ее пальцах тают невидимые миры, угасающие в живой красоте. Она связывала их в одном пространстве и несла их гаснущий свет в кабины буровых машин, возле которых жили мрачные исполины. Эти изваяния обстоятельств - были пропитаны смрадными запахами табака, и дешевого вина.
Этери училась в могучем МГРИ (Московском геологоразведочном институте) и студенткой явилась сюда из самой Москвы, очевидно, на преддипломную практику.
...Однажды, Этери предложила Храмову совершить вояж, в котором ей захочется испытать на крепость свои отношения к этому молодому человеку; окончательно расставить точки над 'i'.
- Давай, Ваня, съездим в Вол-дарское? - спрашивала Этери: - Посмотрим, что это за Мертвое озеро? Отдохнем, заодно... - Сказав это, девушка задержала на нем выжидательный взгляд.
- Кто же его погубил? - спокойным тоном, спросил Храмов.
- Никита Сергеевич Хрущев. Это, по секрету, поведали мне буровики, - сказала Этери. - Можем, попутно, исследовать его труп.
- Что-то припоминаю, - говорил Храмов: - Жили-были три бандита: Гитлер, Сталин и Никита. Гитлер - резал, Сталин - бил, а Хрущев - горох садил. О, Мертвом озере, в этой детской считалочке, вроде бы, ничего не сказано? - Эти слова, произносились им, в том задумчивом ключе, как будто бы он сам искал ответ, на ранее поставленный вопрос.
- Озеро хранит тайну покорения целины, - напуская таинственности, молвила Этери: - Скоро ты обо всем узнаешь сам.
- Конечно, ради этого стоит совершить поездку, - сказал Храмов. - К тому же, я никогда не бывал на море. А, это озеро, говорят, такое же: бескрайнее.
- Разве? - Девушка, в неподдельном изумлении, приподняла черные брови.
- Не принято сознаваться девушке в своих недостатках, - выбрав игривый тон, отвечал Храмов.
- Оставь свою мечту о море, на неопределенное будущее. Поедем на озеро, которое, словно настоящее море, - сказала Этери.
- А, теперь вопрос на засыпку: тебя подбили на это буровики? - спросил Храмов.
- Ты всегда такой догадливый? - Этери ответила вопросом.
- Это несложно было догадаться, - говорил Храмов: - Они видят в нас уже сложившуюся пару любовников. Ты разве это не замечаешь?
- Пусть себе смотрят, - безразличным тоном, сказала Этери. - Ты же не имеешь ничего против этого?
- У них делаются такие забавные физиономии, - сказал Храмов, кроя на губах обиженную ухмылку. - Такое не забудешь!
- Ты очень наблюдательный, - сказала Этери.
- Они судят по мере своей распущенности, - сказал Храмов.
На лице девушки отобразилось какое-то подобие уважения.
...В ближайшее воскресенье, сев в рейсовый автобус, через полчаса, они достигли районного Володарского.
Они вышли на автобусной остановке, в самом центре пыльного поселка, и, определив направление, отправились к берегу озера.
Прошествовав мимо местной чайханы, они потревожили рой упитанных мух, которые нежились в ароматах восточных яств.
Здесь же, в ажурных тенях деревьев, на корточках сидели какие-то люди.
Вначале, Храмов и Этери следовали по широкой улице, на которой резвился степной ветер, подбрасывавший вверх всевозможный летучий мусор; свернули в какой-то кривой узкий переулок, который вывел их на берег.
Сильно запахло: илом и йодом.
Вглубь озера тянулась долгая песчаная отмель.
Осмотревшись, они двинулись к высокой сопке.
После получаса неспешной ходьбы, они достигли ее подножья.
...С маковки горы, вся окрестность, смотрелась: лежащей на ладони...
Степь мчалась в образе степной кобылицы, покрытой малиновой попоной из расцветших трав, распустив по ветру светло-зеленые хвосты молодых ковылей; уносясь в даль, повитую сиреневою поволокою.
Лето, только что, взяло низкий старт, и солнце еще не успело выжечь пышную растительность, как бы, напаивая ее своею щедрою энергетикою.
Дальние берега озера прятались в бирюзовой дымке. Откуда-то оттуда катились резвые волны, увенчанные белыми барашками.
В воздухе, подставляя ветру свои тела, будто литые из чистого серебра, барражировали быстрокрылые чайки. Они пронзали солнечный простор, своими жалобными стонами.
...По-восточному, - это озеро: 'чаглы' (значит, с чайками)...
Поверхность озера играла всеми цветами радуги, напоминая какую-то фантасмагорическую картину художника-сюрреалиста.
Это пышным цветом цвели какие-то вредоносные водоросли, расплодившиеся после 'покорения целины'. Когда, оставленная под открытым небом, с непомерным трудом выращенная пшеница, сгнив под осенними дождями, была ссунута бульдозерами в проруби.
Занятый строительством космодрома в районе станции Тюра-Там, Никита Сергеевич, вовремя не дал поручение своим мелким вождям: построить такие необходимые на земле элеваторы (хотя бы прикрыть зерно брезентом!).
Водоросли пожирали растворенный в воде кислород. Судя по рассказам старожилов, теперь в нем не водились даже жабы.
...С той поры, озеро носило название - 'Мертвое'...
Выходило, что 'целина', служила лишь прикрытием строительства космодрома (эшелоны сюда шли в обход Аральского моря, разгружались ночью на станции Тюра-Там, а дальше, - якобы: на целину, - уже порожняком).
...Молодые люди стояли на вершине сопки, подставляя ветру свои лица. Тугой ветер, трепал густые пряди их волос...
Прикрывая веками глаза, они прищурено смотрели вдаль. Словно пытаясь распознать, за узкой полоской горизонта, свое неясное будущее.
На серые валуны, внизу накатывались, одна за другой, высокие волны. Грозный рокот прибоя, достигал до самой вершины.
Этери, не смогла уже удержать в себе нахлынувших чувств, и, обернувшись к Храмову, молвила с трогательной интонацией:
- Видишь, Вань, счастье-то, какое! Мы стоим с тобою на вершине этой сопки. Запоминай этот непреходящий миг! Как ты думаешь? - спросила его, Этери.
- Все благодаря тебе, Этери, - отвечал Храмов.
Этери бросила на него один из тех особенных милых взглядов, которые имеется в закромах любой симпатичной девушки.
- Не подлизывайся! - Кокетливо, подмигнула Этери.
- Это я, собственно, к тому клоню, что иногда полезно довериться женскому обаянию, - сказал Храмов.
- Что ты имеешь против женщин? - спросила девушка.
- Да это, так, к слову пришлось, - сказал Храмов.
- Хочешь, я почитаю, тебе, рассказы Чехова? - спросила девушка. - Это мой любимый писатель. - Весело прощебетав эти слова, Этери расстилала на траве широкое полотенце. - По всему видно: прекрасный писатель и замечательный доктор. Как специалист, он вылечивает любые душевные муки. Особенно, если они происходят от женщин.
- Дух Антона Павловича служит романтикам всех мастей и оттенков, - серьезным тоном, заговорил Храмов: - Считается, также, что он узкий специалист по психологическим проблемам русской интеллигенции. А вот с женщинами, ему, как раз, не очень везло. Как, впрочем, и всякому совестливому человеку. Он, мне, не станет помощником, в этом плане.
- Да, я, вижу, что ты и в литературных делах, дока, - сказала Этери, внимательно всматриваясь в его глаза. - Тебя обидела какая-то женщина? Бедненький!
- О своем сердечном погосте, я предпочитаю умалчивать, - сказал Храмов.
Они лежали на подстилке, Этери, достав из сумочки томик, читала в голос: 'Письмо ученому соседу'.
Храмов, заложив руки за голову, лежал навзничь, и смотрел на плывущие высоко в небе белые, с желтым подпалом, облака.
Ему захотелось обнять эту девушку, - ее налитое, привлекательное тело, - чтоб ощутить под пальцами его гуттаперчевую упругость.
Он всегда так делал, когда оставался наедине с девушками. Это был кратчайший (ему казалось), путь к сближению.
Однако, положа руку ей на плечи, он почувствовал, что расстояние не убавилось, как он ожидал, а еще больше углубило эту пропасть. Этери молчала, что не давало ему почувствовать себя хозяином положения.
Чтоб не обидеть Храмова, Этери осторожно сняла его руку со своего плеча. Храмов, пока, лежал вне ее любовных интересов.
- Не надо, Вань, - наконец, сказала девушка. - Мы еще так мало друг друга знаем. Пойдем, лучше, скупнемся.
Подхватившись, она начала, какими-то нервными рывками, выдергивать свое упругое тело из полупрозрачной, фиолетовой накидки; оставшись в темно-зеленом купальнике с широкими черными полосами.
Плавные линии бедер в ее фигуре, теперь еще больше напоминали ему искусно сделанную бронзовую вазу, работы восточного мастера.
Она бросилась бежать вниз, по узкой тропинке, заражая окружающее пространство, искрометным, смехом.
Когда Храмов достиг прибрежных камней, ее головка уже маячила в метрах пятидесяти от берега.
Нырнув из камня, он попытался, было, сократить это расстояние, потратив на это довольно-таки много усилий, но расстояние между ними только увеличилось.
Плывя следом за Этери по высоким волнам, Храмов, едва не утоп, глотнув горько-соленой воды.
Чтоб не захлебнуться окончательно, он вынужден был вернуться к исходным рубежам. Едва хватило сил на обратную дорогу.
Выбравшись на большой валун, Храмов распластался на нем, поджидая Этери, голова, которой, все еще маячила едва заметной темной точкой среди бушующей стихии.
...Она явилась рожденной из морской пены Афродитой...
Храмов, словно впервые ощутил в ней какую-то резкую перемену ее интереса к собственной персоне. Он уловил четкие флюиды появившегося к нему равнодушия. Он понял, что Этери никогда не станет его любимой девушкой, так как носит в себе эту исключительную, инженерскую высокомерность. 'Возможно, это ошибочное, сиюминутное мое мнение, - решил он. - Мы никогда больше не будем вместе...'
С этого момента, Храмов, перестал утяжелять свои мысли, анализируя свое отношение к этой девушке. Благо, они начало работать самостоятельно.
АЛЕВТИНА
1. Штрихи к портрету
База отдыха 'Геолог' находилась на берегу озера Челкарь. Она выглядела настоящей жемчужиной, данной геологической партии. Работающие, на выходные дни, за чисто символическую плату, могли взять в профкоме небольшой коттедж.
В эти дни, на базу отдыха, организовывался автобусный маршрут.
Под высокой горой, под сенью прекрасных меланхоличных сосен, по субботам и воскресеньям, собиралось множество отдыхающих.
Озеро Челкарь, открылось Храмову не таким бескрайним, каковым явилось, в предыдущее воскресенье, Мертвое озеро. Но, Челкарь, превзошел виденное, своею заманчивою красотою.
К схожим озерам, в Казахстане наиболее точно подходит азиатское названье - 'зайсан' (в переводе с монгольского - 'благородное озеро'; а с китайского - 'озеро поющих колоколов'). Такие названия озера получают - за мелодичный плеск волн (одна из веских причин, почему люди так трепетно относятся к воде в тех краях). Люди, в этом случае, без устали могут глядеть на бирюзовый цвет колышущейся воды, на встречающие их мощные груди валунов, лежащих на линии прибоя. Философский склад ума мудрого Востока, всегда находил в своем лексиконе самые выверенные метафоры.
Попадавший в этот земной, райский уголок, сразу же обращал внимание, на несколько уютных коттеджей под высокой горой, на вытянутый до самого мыса песчаный пляж и 3-х метровую вышку для прыжков.
Камни на мысе, обычно, оккупировали рыбаки, которые, с присущим им спокойствием, удили в чуть солоноватой воде, пресноводных чебаков и окуней.
У кромки прибоя, отдыхающих, терпеливо ожидали ножные велосипеды, за которыми упорно закрепилось название: 'катамараны' (очевидно за два поплавка, с помощью которых, те надежно держались на поверхности воды).
На выходные, молодежные компании, выкупив в профсоюзном комитете, один коттедж на всю компанию, толпами валили сюда.
Храмов, оставшись без Этери, однажды был приглашен в одну из таких компаний молодежи, которые проживающих по соседству.
С первой же минуты, как только его нога впервые ступила на мягкий песок, Храмов начал тяготиться новой компанией. Некоторое время, он еще испытывал свое терпение (пока молодежь копошились возле мангала, приготавливая шашлыки), - но, когда они всем кагалом направились играть в пляжный волейбол, то, Храмов - откровенно - заскучал. Он не жаловал эту коллективную игру в мяч, хотя не смог бы отказаться, если бы его пригласили.
В молодежной компании, уже появился настоящий лидер. Тот самый высокий и жилистый парень, Седов, который и пригласил его вступить в эту группировку. Парень, собравший вокруг себя молодежь, для раскрутки агентурной деятельности, приглашал многих, в том числе - и Храмова. Шашлыки, естественно, инициатива его кагэбэшного покровителя.
Многих студентов, Степная экспедиция, так же направляла именно в это геологическое подразделение, на давно уже открытое месторождение урановой руды, чтоб у молодых людей вырабатывался положительный рефлекс к избранной профессии. Лучшие из лучших, после окончания своих учебных заведений, должны будут пополнить стройные ряды работников этой мощной структуры.
При полном отсутствии организаторских способностей, Храмов, не желал больше не минуты оставаться в кругу своих сверстников, с боку припекой; определенно, ему не хотелось, выполнять какую-то декоративную функцию. Он, инстинктивно, ощущал какую-то искусственность подобных компаний.
Отмечая 'заслуги' Седова, который 'заражал' толпу своим оптимизмом, - Храмов не хотел оставаться под его влиянием. Он пытался сохранять полноту внутренней свободы, насколько позволяла это делать ему окружающая среда. Это и не нравилось Седову, который видел в этом особенную опасность. Он не мог допускать, что кто-то из молодежи может выпасть из-под его опеки.
Сексоты доносили на Храмова, что он не подходит для их компаний. Они были злы на него, и не жалели черной краски в своих доносах.
Храмов, сразу же, это почувствовал в отношениях с коллективом. Свобода необходима была как некий, порою фиктивный жупел. Символ. Абстракция. То, что можно было начертать на щите, и нести, борясь с рабством. В лабиринтах этой абстракции, Храмов мог всегда спрятаться, отсидеться, оставшись самим собою.
Этот мощный панцирь, еще недавно, не могла расшибить даже пресловутая армейская 'дедовщина'. Во время обязательного 'карантина', - 'Курса молодого бойца', - он сумел заставить, уважать себя даже старослужащих ('дедов').
Он выглядел со стороны белой вороной, но с этим 'мирились' даже в условиях несвободы (казармы), лишь потому, что в Храмове ощущалась некая духовная сила, 'способная постоять за себя'; кроме прочих достоинств, наличие силы духа, - не допускало даже мысли: использовать свои преимущества для порабощения других. Он был - сам за себя: не похожим на других.
'На Храмове, где сядешь, там и встанешь', - говорили о нем те, кто не мог с этим явлением бороться: казарменные садисты и доносчики.
Зависимые от лидера компании, могли рассчитывать на высокое заступничество лидеров; тогда как Храмов вынужден был рассчитывать только на себя самого, и еще на армейский авторитет себе подобных. С каждым перенесенным ударом судьбы, он чувствовал все большую уверенность в себе. Храмов не мог рассчитывать на внешние факторы, он сам учился выходить сухим из воды там, где многие утопли. Со своей, почти детской непосредственностью, он выучивался выживать, лишь, честностью и принципиальностью.
Не желая 'работать в команде', под чьим бы то не было началом, Храмов, успокаивал себя тем, что в случае, возникновения форс мажорных обстоятельств, он сумеет утереть нос любому. Это позволяло ему быстро адаптироваться к окружающей полу-уголовной среде.
Храмов сформировал на этом мысленный аппарат, который эффективно анализировал информацию. Он не просто фантазировал, создавая причудливые стратегии, а планомерно создавал машину для достижения определенных жизненных целей.
Бросая немотивированный вызов существующей системе, - базовой в СССР, с засильем коллективов, в духе которых воспитывался каждый 'строитель коммунизма', Храмов давал понять, что его лучше оставить в покое.
Система, сложившаяся в СССР, плющила индивидуальность на каждом этапе ее развития. После дошкольного учреждения и школы, в период эмоционального и физического созревания человека, как личности, его втискивали в прокрустово ложе казарменного произвола, во время которого, и происходили самые отвратительные процессы 'линьки'.
Благодаря силе стоического характера, крепким мышцам и разуму, заручившись поддержкой высших сил; лавируя между представителями разных наций (Храмов был необходим, как 'боевая' единица, в казарменных разборках), он избежал обязательной ломки своего специфического характера.
Что и позволяло ему, в дальнейшем, чувствовать себя всегда довольно комфортно в своем, искусственно взращенном, внутреннем мире.