Стоило прилечь, закрыть глаза и он всегда видел один и тот же сон.
Понимал, что это сон, что все пройдено, но каждый раз переживал, как наяву. В этот сон собраны все годы войны. Всё что было с ним и зимой, и летом, когда смерть ходила рядом, дышала своей прохладой в лицо.
Сколько раз он смотрел смерти в глаза, сколько раз ощущал её холодное дыхание. Но снилась только зима...
Зима сорок первого года.
Утро просыпалось медленно. За спиной, над далеким невидимым горизонтом появилась едва заметная рассветная полоса, цвета крови. Она становилась светлее и шире. Вскоре на поле стали проступать очертания застывших обездвиженных монстров - подбитых вчера, кое-где чадивших танков.
Холода не чувствовалось. Кузьма приготовил противотанковые гранаты, рядом положил эфки-лимонки. Погладил приклад автомата. Крикнул молодого паренька из правой ячейки.
- Ванька!
- А?
- Поди сюда. Понял какая история? Немцы до нас прорвались - выдавил Кузьма, осознавая всё, что могло случиться сегодня. Но вовремя спохватился и продолжил назидательным тоном - ты, Иван, смотри как у меня лежат гранаты. Делай так же. И не дрейфь. В деревне дрался?
- Да, был первый, - ответил светловолосый солдат.
- Вот здесь тоже самое, только вместо кулака автомат и винтовка, да и гранаты рядом....
- Может, будет и рукопашная?
- Не дрейфь, Ванюша.
- Дядя Кузьма, а когда ты гранаты бросал в танк, не страшно было, - неуверенно спросил Иван.
- Страшно всегда, и всем, но мы должны стоять... Просто стоять...
Кузьма опустил голову. Вспомнились слова отца - старого солдата Империалистической войны - когда провожал сына на фронт. - Кузьма, сынок, что бы там ни стало, ты должен стоять до конца, голову не склоняй перед своим страхом и перед врагом, смотри и думай, как стоять, чтобы победить, как в драке.
- Иди, Ваня, сделай как я, сейчас проверю. Осталось всего ничего, - повысив голос бросил Кузьма.
Когда началась атака, танки считали шепотом, чуть слышно, почти хором. Они, как черные жуки, перепачканные белой краской, ползли к высоте. Нанесенная маскировка не скрывала их величину и очертания. Их было много. Они ползли от самого горизонта, создавая впечатление семян крупной фасоли, рассыпанной на белой простыне...
Раздались первые выстрелы противотанковых орудий. То там, то здесь появились отметки взрывов. Вот загорелся первый танк. Экипаж стал покидать машину, но раздался оглушительный взрыв. Башня приподнялась и медленно опустилась на бок рядом. Танкистов разметало. Задымил второй танк, третий, но другие все ползли и ползли.
Солдаты вчерашнего пополнения жались к дну траншеи. Присев, закрывали руками головы. Пинками их возвращали в вертикальное положение. Но страх брал свое. Ноги подкашивались и, некоторые вчерашние школьники, мальчишки вновь опускались на дно траншеи
Танки открыли стрельбу. Земля вздрагивала, но еще не дрожала постоянным гудением, а только перекатами, от разрыва снарядов разного калибра.
Вот пулеметчики стали отсекать пехоту. Черные фигуры падали кто как. Кто складывался пополам, кто переворачивался набок, кто опрокидывался навзничь.
Кузьма посмотрел в сторону поля, на танки, которые медленно ползли по снежному покрову, стараясь не отрываться от своей пехоты. Снега было много, не до скорости.
Взрывы сливались в единый гул, земля начала гудеть под ногами. Совсем рассвело. Отчетливо были видны перекошенные, испуганные или злые лица немецких солдат. Но уверенности у фрицев не было. Это Кузьме было понятно по их суетливой походке, когда шли в атаку, пытаясь прикрыться танками, по тому, как заметались под кинжальным огнем пулемётов.
Кузьма, одним прыжком, оказался у правой ячейки, в которой Иван стоял и смотрел на приближавшиеся фигурки немцев, положив мосинку на бруствер, целясь в какую-то из приближающихся фигур. Руки не дрожат.
-Будет толк, - подумал Кузьма, обратив внимание на изготовку к стрельбе и на то, что гранаты уложены, как наставлял. И вот он опять на своем месте. Потрогал гранаты. Словно живых, погрел их руками и погладил. Приложил к плечу автомат, прицелился и выпустил несколько коротких очередей. Видел, как упали первые, им убитые.
- Ты должен стоять, как бы то ни было,-повторил про себя отцовский наказ.
Не дойдя сотню метров, загорелся танк. Второй, третий...
- Да, сколько вас, ети твою так,- выругался Кузьма.
Поля почти не было видно. Бой кипел. Фигуры солдат метались по полю.
Ревели танки. Значит, ползли еще.
Из окопов слышалась стрельба. Взвод жил. Живы солдаты - братья по оружию.
... Час назад, перед рассветом перекурили, обменялись пожеланиями и адресами, , написали письма, кто успел. Что может написать солдат домой? Что все хорошо, чтобы не волновались. Переживает за здоровье родных и близких. Что вернется обязательно. Все солдатские письма похожи теплом и любовью, добротой нежностью и заботой. Вдруг письмо окажется последним и не успеет солдат признаться в любви к жене или девушке. К детишкам, у кого они есть. Успокоить мать. Пожурить меньших братьев, чтобы не рвались на войну допреж срока, назначаемого Родиной...
Все перемешалось в единый гул, гром.
- Смешались в кучу кони, люди...
Кузьма любил Лермонтова...
И здесь он просыпался...
Лежал и смотрел в потолок, слабо освещенный мерцающим светом самодельной коптилки... А дальше все проплывало перед глазами, как на экране. Видел, как сам, со связкой гранат, бросился навстречу гремящему железному чудовищу и был отброшен взрывной волной снаряда, попавшего в башню вражеской машины.
Очнулся от голосов, своих. Потом - немецких.
Темнота. Можно только догадываться, что делали ночью на нейтральной полосе, одновременно, две группы солдат. Его однополчане и фашисты - враги. Шел поиск и сбор раненых и погибших. Днем было не до сбора. Днем был ужас смерти, мужество и стойкость оборонявшихся солдат.
Ночью, долг перед погибшими, вынуждал выживших возвращаться на поле боя и собирать товарищей. Может быть, еще живых.
Вынести и захоронить погибших. Хотя, бывало, что уходя вперед, они - вчерашние братишки по взводу, с кем делил последнее, оставались лежать и, было не известно, кто из местных жителей ближних деревень придет и похоронит их. Похоронит и, напишет ли, в лучшем случае, фамилию и имя на кресте из двух связанных жердочек?
Совсем рядом прошли двое. Свои. Но не было ни сил, ни голоса, чтобы позвать... Так и остался лежать на нейтральной. От сгоревшего танка ещё тянуло теплом и смрадом сгоревших тел. Танкистов никто не пытался доставать и хоронить.
Очередной раз, Кузьма очнулся от немецкой речи. С раннего утра, похоронные команды немцев продолжали сбор своих. Он знал, что его просто пристрелят или заколют штыками, обыщут, заберут документы, снимут часы, кольцо...
Попытался поднять голову. Прямо перед ним лежали солдаты его роты. Двое. Видимо, не нашли ночью. Один без ног. Белые кости неприкрытой культи, запекшаяся кровь на штанине ... Второй лежал лицом вниз. Шинель на спине была покрыта полоской бугорков. Пулеметная очередь прошила грудь на вылет...
Голоса слышались где-то рядом. Превозмогая слабость, собирая в душе всё внутреннее злое к этим, говорящим на лающем языке, он стал подыматься. Враг не должен видеть его слабым, немощным.
-Я должен стоять, папа! Я должен выстоять. Умереть стоя, как учил меня ты, отец.
Встал. Полусогнувшись, прислонился к моторному отделению танка. Еще догорало масло и брезент над двигателем. Спину грело. Попытался стряхнуть снег с себя. Поправил шапку, чудом оставшуюся на голове. Потрогал голову. Она была забинтована. Значит нашли, перевязали, а пришедшие забирать, оставили. Почему оставили? Он не знал. Может эти двое, лежавшие перед ним, и должны были забрать его. Видимо что-то помешало вынести его с поля боя. Ему было уже не до обид, что его бросили. Он поправил противотанковые гранаты за ремнем, две связанные, сунул за отворот шинели. Из подсумка, медленно, замерзшими и непослушными руками, достал лимонки.
- Я должен стоять, должен, - прошептал Кузьма.
Попытался сунуть руки за спину. Тепло. Голоса слышались то справа то слева. В них было недовольство, обида, злость. Медленно поднёс руки к лицу. Приоткрыл рот и зубами захватил кольцо гранаты. Начал тянуть. Язык прилип к запалу.
...Перед глазами промелькнуло далекое детство. Он стоит на морозе у калитки и пробует дотронуться языком до торчащего гвоздя. Язык прилип, не оторвать, а стоять не будешь с открытым ртом. Рванул. Язык тогда долго болел...
И вот опять, как в детстве.
Резко опустил руку и, начал подымать вторую. Опять рот, кольцо.
И в этот момент, когда кольцо было еще в запале, рука с лимонкой у лица, справа, в пяти шагах выросли две фигуры сборщиков убитых. От увиденной картины опешили. Перед ними стоял солдат армии, которую, как им говорили, легко победить потому, что русские не умеют воевать. Стоит в шинели. За поясным ремнем противотанковые гранаты, в одной руке граната без кольца, вторая в руке, у рта. Стоит дать очереди и солдат упадет, разожмет пальцы, рванут лимонки, детонирует противотанковые. Они, солдаты великой Германии, знали, что в этом случае не выживут. Знали силу лимонок и противотанковых.
Ходить по полям и собирать погибших лучше, чем сидеть в окопе или идти в атаку. Немцы подходили со всех сторон. Задние толкали передних, выглядывали из-за спины и замирали. Вид русского солдата, как говорили - Ивана, обвешенного гранатами, с лимонками в руках, с кольцом во рту, ненавистью в глазах вызывал страх и ужас.
Кузьма видел, как дрожали руки фашистов. Дрожало оружие в их руках.
-Nicht Schie;en,не стрелять - прохрипел осипшим голосом офицер, - nicht Schie;en. Nicht bewegen...не двигаться
Небритый, с грязью на шинели и лице, с автоматом в руках он понял, что живым этого красноармейца не взять. А выстрелить - это приговор себе. Мысли бились в голове, как птица в клетке. Думать было тяжело. Сказывался вчерашний русский самогон. Как они его пьют?
Так и стояли. Он, красноармеец, в перетянутой шинели, с гранатами за ремнем, лимонками в руках, с кольцом в зубах. С сосредоточенным, не то от злобы и ненависти к врагу, не то от мороза, лицом. Глаза горели и оглядывали каждого. А они, враги, солдаты непобедимой армии, ни разу не видевшие русского живого и опасного солдата вот так близко - не смели шевельнуться.
Те, русские, взятые в плен летом, выглядели иначе. Их можно было не бояться. У них не было оружия, гранат, многие были ранены и не перевязаны. Но после того, как один здоровяк в рваной гимнастерке, с рукой в бинтах, через которые сочилась кровь, ударом кулака здоровой руки убил фельдфебеля, неудачно решившего пошутить над ним, от пленных держались по дальше. Тогда фельдфебель стал палкой бить раненного по забинтованной руке. Удар кулака пришелся в лоб. Того русского расстреляли на месте, не выводя из строя. Кто из конвоиров это видел произощедшее, больше не пытались так шутить с пленными...
А этот стоял уверенно, широко расставив ноги, спиной прижавшись к сгоревшему танку, с гранатами, один против десяти.
-Nicht Schie;en,- продолжал твердить испуганно офицер.
Он попытался шагнуть назад, спрятаться за спины солдат, но его солдаты, прошедшие Европу и дошедшие до Москвы, боялись пошевельнуться, тем более пропустить своего командира.
Кузьма выпрямился, расправил плечи и исподлобья смотрел на обезумевших от неожиданности и страха немцев.
-Zur;ck, назад,- выдавил из себя офицер.
Солдаты, в серых шинелях, покрытых грязью и пятнами чужой крови, начали пятиться, а Кузьма продолжал выпрямляться. Спину грело тепло танка, и это придавало силы. Пальцев не чувствовал. Или онемели или замерзли. На какое-то время он закрыл глаза, а когда открыл, серых шинелей не было. Силы оставляли солдата. От упал на колени, сжимая лимонки на животе. Сколько так простоял, не знал.
Очнулся от прикосновения к спине. Медленно поднял голову. Перед ним стояла девочка. Видно, что на ней все было с чужого плеча, старое и поношенное. Местные жители начали собирать убитых. Разжав зубы, не пытаясь выплюнуть прилипшее кольцо от гранаты, он выдавил: "Гранаты". Его шепот не услышала девушка, не услышал и он. Он начал мычать, превозмогая боль во всем теле, выпрямляться. Девушка, рассмотрев разгибающегося солдата, отпрянула и бросилась бежать. Сознание покидало его.
-Стоять, я должен стоять, я буду стоять, папа, - шептал себе он. И он продолжал стоять на коленях.
Двое солдат возникли перед ним. Два усатых сапера, можно сказать ровесники отца. Медленно, осторожно, обхватив его пальцы крепкими руками, которые он и так уже не мог разжать, вставили в гранаты чеку. Потом также осторожно стали разгибать пальцы. Он потерял счет времени. Пальцев не чувствовал. Руки освободили. Забрали гранаты из под ремня. Положили негнущееся тело на волокуши и потащили в тыл...
Он смотрел в потолок. Каждую ночь он видел это.
Вспоминал, где и когда видел девочку и видел ли... И в какой раз он пропускал все через себя. Фаланги пальцев отняли. Но он не вернулся домой. Война не кончилась и, он должен был стоять, стоять до конца....
И только расписавшись на Рейхстаге, он перешагнул порог родного дома, через месяц после победных залпов. Кузьма вернулся домой, а война, хоть и во сне, не отпускала, крепко держала временем четырех лет...
Стоило прилечь, закрыть глаза и он всегда видел один и тот же сон.
Понимал, что это сон, что все пройдено, но каждый раз переживал, как наяву. В этот сон собраны все годы войны. Всё, что было с ним и зимой и летом, когда смерть ходила рядом, дышала своей прохладой в лицо.
Сколько раз он смотрел смерти в глаза, сколько раз ощущал её холодное дыхание. Но снилась только зима...