Он сидел на своей любимой лавочке, напротив дома 113, по улице Докучаева, совершенно не зная, кто такой Докучаев и где он сейчас. Задиристый и упрямый, скамейку, за эти два года, мало с кем делил. Уступал, только, если выпадала реальная угроза жизни. Но это редко, так как для своих посиделок предпочитал часы ранние и несуетные, часы дворников и "сизарей?, возвращавшихся на "автопилоте? навстречу похмелью, скандалу и неумолимому циррозу.
"Счастье в дом ползёт?, - говорила толстая тётя Валя из четвёртой квартиры, на что проходящий "сизарь?, не в силах ответить, только согласно мотал головой и шаркал дальше. А "счастье? тёти Вали, по имени Борис, отнесли пару лет назад на погост, по причине того же хронического "автопилота?, что, впрочем, только облегчило её участь...
Валентина, добрейшей души человек, содержала и обслуживала двух внуков от сына-многожёнца, сноху (часто пропадавшую в поисках своей новой "половинки?) и его - "Лавочкина?.
По указанным обстоятельствам, окно кухни у тёти Вали "занималось? лампочкой-сороковкой раньше всех в двухподъездной хрущёвке. Лавочкин терпеливо ждал минут пятнадцать, после чего начинал потихоньку "ёрзать?. Ещё через несколько минут выходила тётя Валя в наброшенном на плечи "дворово-выходном? полушубке из искусственного меха тридцатилетней давности. Полушубок уже лет пятнадцать не налезал ей на руки. Бывший муж, диабет и малый достаток давно внесли свои недобрые коррективы в её гардероб. Всё, что можно, было расшито и перекроено, а всё, что нужно, так и не куплено.
Неизменными за эти годы остались, только, её спокойные серые глаза, добрый характер, с врождённой философской "огранкой?, и неуёмное, вопреки болезням и обстоятельствам, трудолюбие. В сущности, главное не изменилось. И для Лавочкина в это зябкое мартовское утро всё было хорошо по-старому. Тётя Валя вышла в своём "дворово-выходном?, не застёгнутой, из-за припухлости ног, паре "прощай безрадостные годы молодые? и дешёвом платке-полушалке с воскресной барахолки. Лавочкин предусмотрительно
"подвинулся?. Его утренняя гостья со вздохом присела рядом и положила на колено раскрытую ладонь, в которой парила горсть замоченного с вечера пшена.
- Лавочкин, родись в следующий раз журавлём. В тепле зимовать будешь, и мне по утрам к тебе бегать не придётся.
- Чив, - он прыгнул на ладонь, ухватился за большой палец кормилицы и принялся завтракать.
- Татьяна уж третий день домой глаз не кажет. Хоть бы позвонила, детей успокоила.
- Чив
- Может, найдёт свою "половинку?, да и сладится у них как-нибудь?
- Чив, чив.
- Вот и я надеюсь. А то, у сына уже третья семья, ему теперь не до Ромки с Андрюшкой. Так, может, сожитель Танькин слово доброе мальчишкам скажет. Как считаешь?
- Чив
- А учатся они хорошо. Андрей даже без троек пятый класс заканчивает и Ромку по математике тянет. Надо им к лету кроссовки новые справить, да джинсы недорогие. Все поистрепались.
- Чив?
- Деньги, говоришь? Наскребём. Соседка, вот, платье перешить просила - раз, капустки наквашу, продам - два, да и пенсию в апреле прибавить обещали. Так что, держи хвост трубой, Лавочкин! Наскребём.
- Чи-и-в!- протяжно подтвердил воробей.
Он уже насытился, спрыгнул с ладони и, расчёсывая клювом перья, посекундно поглядывал на собеседницу, показывая, что весь во внимании.
Тётя Валя аккуратно стряхнула остатки пшена на краешек лавки.
- Заговорилась тут с тобой. Пойду, а то каша выкипит. А ты, Лавочкин, всё-таки не улетай в тропики, оставайся воробышком докучаевским. Кроме тебя, меня и выслушать некому, а так, всё веселее будет.
Она слегка коснулась мизинцем его головы, и серые грустные глаза, в обрамлении ранних морщин, увлажнились в отблеске первого мартовского рассвета. Его третьего, и её пятьдесят восьмого...
Впереди была ранняя весна, тёплое сытное лето и осень, и долгая, долгая зима...