Утро начинается с сигнала будильника. Да, мелодия любимая, сама выбирала, но наступление нового дня всё равно не радовало. Ещё несколько часов страданий. Вечером можно принять снотворное, но до вечера надо дотянуть. А в школе - он и она.
Девочка поворачивается на бок и спускает ноги с кровати. Она встаёт, надевает любимые розовые тапки-зайчики и идёт на кухню. Достаёт банку с молотым кофе и наливает воды в турку. Она никогда не пьёт быстрорастворимый кофе. Только свежесваренный. Уступка мещанству, как шутит бабушка.
Кофе закипает, и девочка достаёт с полки цветастый пакетик. Щепотку коричневого ароматного порошка из пакетика она добавляет в кофе. Да, теперь можно пить кофе с сахаром и сливками. И заесть бутербродом, печеньем и... что там ещё едят те, кому не надо следить за весом.
Ей теперь тоже не надо. Почти год, подумать только. А всё из-за того, что он тогда сказал. Ему, видите ли, нравятся стройные девушки. И ей пришлось срочно сесть на диету. Три месяца мучений. А вчера она видела его с Самойловой.
Девочка сдвигает брови. Она стоит у окна с чашкой кофе, но не видит, что происходит за стеклом. Ей нет дела до щебетания птичек, весеннего солнышка и прохожих, которые спешат по своим делам.
А всё из-за этой... Стройные ему нравятся... Да она же жирная, как корова. И дура к тому же. Вот кого ей напоминает эта Самойлова - тупого горного тролля. Такая же огромная и тупая.
Девочка улыбается и смотрит в чашку. Она видит своё отражение - белые контуры лба и носа и чёрные провалы глаз.
По поверхности кофе пробегает лёгкая рябь. Девочка поднимает глаза и отпивает из чашки, но реальность уже расслоилась. Всё распадается, крошится... девочка остаётся где-то далеко, а я просыпаюсь.
Как всегда после погружения, мне тяжело дышать, голова кружится, в горле пересохло.
- Вот попей.
Я делаю глоток, медленно моргаю и окончательно прихожу в себя. Рядом со мной сидит сестра Бернадетта.
- Можно? - спрашивает она и я киваю. Сестра аккуратно вынимает штекер из порта на моей руке и вносит последние данные в регистратор.
Я слежу за тем, как её пальцы порхают по сенсорному экрану. Пожалуй, сестра Бернадетта - лучшая из персонала. Опытная и тактичная, она всегда знает, как обращаться с носителями так, чтобы не травмировать и не нервировать. А травм и нервных срывов у нас хватает. Только за последний год трое сошли с ума.
А ещё Бернадетта не читает нотаций. Сёстры придумали такую красочную легенду про наши погружения - закачаешься. И они не упускают случая нагрузить нас рассказами об этой своей теории. Но Бернадетта этим не грешит. Может, она сама не верит в легенду, а может, чувствует, что нам просто нет дела до всех этих версий, которых, кстати, насчитывается несколько десятков.
Мне нравится, когда за моими погружениями наблюдает именно сестра Бернадетта. Ей об этом известно, и когда мой маячок посылает сигнал о погружении, сестра Бернадетта принимает вызов. Если, конечно, у неё нет других дел.
- Сестра, вы знаете, что там было? Ну, в пакетике с сахаром? - я поворачиваю голову, мне это даётся нелегко, я ещё не совсем отошёл после погружения.
Сестра быстро прокручивает видео, внимательно глядя на экран. Занятно, но когда она так сосредоточена, то выглядит намного моложе своих лет. Собственно, я и не знаю, сколько ей лет. Наверное, она годится мне в матери. Может, она тоже это чувствует, и именно поэтому так со мной возится.
- А какой был запах? - спрашивает сестра.
- Ну, приятный. - Я не знаю, как описать запах, раньше он мне не попадался.
- Сладкий? Приторный?
- Вроде нет.
- Значит, это была молотая корица, это такая специя. Разве ты не знаешь? - Сестра Бернадетта улыбается. - Корицу добавляют в разные блюда, чтобы сделать их ароматными. Чаще всего, конечно, её кладут в выпечку.
Да, я никогда не слышал о такой специи.
- Корица... - я смотрю в потолок. Обычный голубой потолок. Анимированные установки нам не полагаются.
- Макс, - сестра Бернадетта наклоняется ко мне. На её лице появляется материнская улыбка. - Хочешь капель?
- Да, пожалуй, - соглашаюсь я. Капли - лёгкое успокоительное, единственное, что нам дают для смягчения эффекта от погружений.
Сестра протягивает мне стакан с водой. Там десять капель - норма для спокойного погружения. Капли немного освежают. Я начинаю проваливаться в сон.
- Сестра, а кто такие горные тролли?
- Это сказочные существа, которые...
Я погружаюсь в приятный туман.
Просыпаюсь я только к вечеру. Долгий хороший сон - то, что нужно, после погружения. Я выхожу из комнаты и направляюсь в конец коридора, мне хочется рассказать Олегу о сегодняшнем случае. Тощей девчонкой, страдающей от несчастной любви, я ещё не был.
Хорошо, что теперь нам можно делиться друг с другом ощущениями от погружений. Раньше это было запрещено. Занятно, но как только запрет сняли, количество сумасшедших среди носителей резко сократилось. Подумать только, раньше рассудок теряли почти в пять раз чаще - я видел статистику. Если так пойдёт и дальше, возможно, нам даже разрешат покидать Центр. Было бы здорово. Я очень давно не был в городе.
Дверь в комнату Олега закрыта. Статус - хозяина нет дома. Странно. Ну, Олег часто задерживается в саду. Любит он эти розы. По мне, так более бесполезных растений, чем цветы, не отыскать. Их даже есть нельзя. А как лекарства можно использовать далеко не все.
Я смотрю на часы. В мастерскую идти поздно - там уже никого нет. Вообще, я люблю свою работу, иногда даже задерживаюсь допоздна. Но сейчас я бы лучше поел. А до ужина ещё двадцать минут.
Я возвращаюсь к себе в комнату и открываю выход в Сеть. Набираю в строке поиска "кофе с корицей". Ух ты, корицу ещё продают. Можно заказать даже натуральную, хотя она в несколько раз дороже синтетической. Но мне повезло - носителям такие покупки оплачивает Центр. Одно из очень немногих плюсов моего положения. До попадания в Центр я и мечтать не мог даже о натуральном хлебе, не говоря уже о сахаре или кофе.
Я оформляю заказ и иду на ужин. Олега нигде не видно. Я беру поднос с индивидуальным набором и осматриваю зал. Обычно мы с Олегом сидим за столиком около окна, но сейчас там сидит Лу - смуглая девочка-подросток с огромными чёрными глазами. Она попала сюда всего неделю назад и ещё не освоилась.
Подумав, всё-таки направляюсь к столику. Хотя я и не самый общительный парень, девчонке надо помочь. Обычно этим занимаются сёстры, но никто не поймёт носителя лучше, чем другой такой же "одарённый". Проверено, если ты сам не нырял в головы других людей, которых и в живых-то давно нет, никогда тебе не узнать, почему мы так часто сходим с ума.
- Здесь свободно?
Лу отвечает не сразу, она поднимает голову и растерянно улыбается.
- Да, конечно, - кашлянув, говорит она.
Я сажусь и распаковываю свой пакет. Лу смущённо улыбается и потирает руку. Порт ей вживили недавно, и вокруг него образовался здоровый синяк.
- Не трогай, быстрее пройдёт, - советую я.
- Да? Ладно. - Лу убирает руку от порта, но не знает, куда её деть. Она неуклюже перекладывает вилки и ложки на столе.
- Ничего, привыкнешь, - я изображаю самую добродушную улыбку, на которую способен.
- Да. - Лу опускает глаза. Похоже, я её смутил. Наверное, она нормально бы перенесла погружение, которое было у меня сегодня.
Некоторое время мы молчим. Я уплетаю плов (с настоящим мясом!) и почти забываю про Лу. Меня больше интересует, куда подевался мой приятель.
- Вы давно здесь? - Лу смотрит на меня огромными глазами. Похоже, пока я набивал желудок, она боролась со смущением. А я и не заметил. Прав был Олег, когда назвал меня бесчувственным сухарём.
- Несколько лет, - говорю я. - Я работал механиком на железной дороге. Потом как-то ночью провалился в сознание директора французского цирка.
Я издаю смешок, больше, наверное, похожий на отрыжку.
- Ночью? Вам повезло, - Лу даже не улыбается и снова начинает теребить порт.
- Эй, давай на ты. - Я киваю на синяк Лу, и она смущенно улыбаясь, убирает руку.
- А я упала на лестнице. В школе. - Лу потирает голову. Видимо, ушиб ещё не прошёл. Неудивительно, ведь обычных лекарств, от которых ушибы заживают за минуты, нам не дают.
- Бывает. И кто это был? - спрашиваю я, чтобы отвлечь Лу от мыслей о боли.
- Я ещё не до конца разобралась. Я была мужчиной, - снова опускает глаза, - таким большим и...
Лу так краснеет, что мне становится её жаль. Но собирается с духом (как учит психолог) и продолжает:
- В общем, он редко мылся и от него плохо пахло. И на нём была какая-то странная одежда, как будто сделанная из железа, такие пластины. И было ещё много других таких же людей, они куда-то ехали на лошадях. И у него ещё была палка такая с какой-то железной штуковиной на конце. Я потом узнала, что это называется копьё. Вот.
- Неплохо, - я одобрительно киваю. Надо же её поддержать - то, что она увидит и почувствует дальше, будет гораздо хуже, чем немытый мужик в латах.
- А ваш друг, - тихо произносит Лу, - он давно здесь?
Я удивлён таким вопросом.
- Олег? Пару лет. - Я снова оглядываюсь, но моего приятеля по-прежнему нигде не видно.
- А я живу в соседней с ним комнате, - говорит Лу. - И сегодня ночью...
Лу оглядывается, и я понимаю, что она хочет мне что-то рассказать.
- Ну? - я наклоняюсь ближе к Лу.
- Он так кричал, - шёпотом произносит она. - Мне не спалось, и я всё слышала. Прибежали сёстры, потом врачи, а потом... Я знаю, я не должна была так делать, но...
Я ободряюще улыбаюсь.
- Я подсмотрела в щёлку, - Лу говорит так, будто признаётся в преступлении. - Твоего друга увезли на носилках.
- Вот как.
Значит, Олег в больничном крыле. Видимо, с ним что-то серьёзное, раз он так кричал, что даже разбудил соседей. Надо бы к нему зайти. Сегодня уже поздно, навещу его завтра.
- Это бывает больно, да? - голос Лу выводит меня из задумчивости.
- Да, - я не сразу понимаю, что она имеет в виду. Но потом вспоминаю, как пару недель назад я погрузился в солдата, который наступил на мину. А сколько раз я проваливался в детей, разбивающих коленки, в домохозяек, обжигающихся о плиты, в пациентов стоматологов...
Лу испуганно смотрит на меня. Наверное, выражение лица у меня сейчас... Хотел бы её ободрить, но не могу.
Утром первым делом я отправляюсь в больничное крыло. Дежурной сестры на месте нет. Неудивительно, до завтрака сюда мало кто заходит. Хочу уйти, чтобы вернуться попозже, но что-то меня останавливает. Знаю, что так поступать не следует, но руки сами тянутся к открытому планшету. Олег в ожоговом отделении. Как он там оказался? Чем вообще можно обжечься в наших супербезопасных комнатушках, где даже горячая вода регулируется автоматически?
На экране планшета отображаются закладки файлов других пациентов. Я опять иду наперекор внутреннему голосу, который настойчиво советует уносить ноги.
Файлы, которые я открываю, принадлежат нескольким носителям, которых перевели в другой филиал Центра. Да, знакомые имена. И чёрная маркировка. Я не сразу понимаю, что это значит. Только через несколько секунд до меня доходит, что этих ребят никуда не переводили. Их просто больше нет.
Бегло просматриваю файлы, почти ничего не понимая. Одно сочетание встречается во всех трёх картах - болевой шок.
Я закрываю планшет. То, что я увидел, не укладывается в голове, мне нужно время, чтобы всё это обдумать, а пока я просто откладываю эти данные в дальний ящик и иду искать Олега.
Я осторожно прокрадываюсь в ожоговое отделение. Как я и ожидал, там занята всего одна палата. Почему-то она не закрыта. Видимо, здесь полагают, что никому в голову не придёт зайти сюда без разрешения.
На кровати лежит нечто, замотанное в бинты. Как же так! Человек весь в ожогах, а его держат здесь, даже не отправляют в какой-нибудь городской госпиталь. Там его поместили бы в специальную камеру, и ткани восстановились бы. Но нам традиционное лечение не полагается, ведь из-за него мы можем растерять свой "дар", а воспоминания, которые мы записываем, представляют собой уникальны сведения, особую историческую и научную ценность и бла-бла-бла...
- Макс.
Я чуть не подпрыгиваю. Это даже не шёпот, это какое-то подобие хрипа. Я не сразу понимаю, что звук идёт из глубины бинтов. У меня мурашки бегут по спине.
- Олег? - я опускаюсь на колени рядом с кроватью. - Что с тобой случилось?
Мумия с трудом поворачивает голову, из-за повязки на меня смотрит зелёный глаз моего друга.
- Ночью у меня было погружение, - сипит Олег. - Это был шахтёр... взрыв газа... огонь...
- Твои ожоги?
- ...е знаю...
Из коридора доносятся звуки движения. Я поднимаюсь.
- Олег, мне надо идти, я вообще не уверен, что мне можно быть здесь... выздоравливай...
Я, пятясь, выхожу из платы. За входной дверью кто-то ходит. Дверь отъезжает в сторону и я едва успеваю проскользнуть в соседнюю палату. Мимо проходит врач, аналитик Центра и ещё несколько людей, которых я раньше не видел. До меня доносятся обрывки их разговора:
- ... раньше случалось...
- ... не в такой форме...
- ...иногда они сходят с ума...
- ...а те случаи, когда...
Я понимаю, что медлить нельзя. Я выглядываю из палаты. Коридор пуст. Стараясь ступать как можно тише, выхожу из ожогового отделения и быстро иду к выходу. Дежурная сестра уже на месте.
- Что вы здесь делаете? - довольно резко спрашивает она.
- Я пришёл к своему другу, - я пытаюсь заставить голос звучать как можно ровнее, - но к нему нельзя. Поэтому я ухожу. Всего доброго.
Не дожидаясь ответа, я практически выбегаю из больничного крыла.
Вот, значит, как. Нас уверяют, что погружения могут навредить только нашему рассудку. Но мы "героически жертвуем собой на благо общества и науки", отсюда все наши льготы и особое отношение. Которое, правда, выражается в том, что нас держат взаперти среди себе подобных. Разумеется, ради нашей же безопасности и психологического комфорта.
Я спускаюсь на первый этаж и иду к закрытому запасному выходу. Когда я только попал в Центр, часто приходил сюда, чтобы побыть в одиночестве. Я забираюсь под лестницу и сажусь, обняв колени. Мне нужно подумать.
Мои погружения далеко не всегда были приятными, я сталкивался и с болью, и с кровью, и с чем похуже. Но когда погружение заканчивалось, я всегда приходил в себя. Иногда на это требовалось много времени, боль уходила постепенно. А при отсутствии обезболивающих, к которым я привык, пока жил "в миру", бороться с неприятными ощущениями было особенно трудно.
Но чтобы на теле появились какие-то следы от пережитого в погружении - такого со мной не случалось. Да и с другими носителями тоже. По крайней мере, я о таком не слышал.
Я резко выпрямляюсь. Ведь если я о чём-то не знаю, это не значит, что этого "чего-то" не было. Спрашивать у сестёр бесполезно - даже Бернадетта никогда не станет рассказывать об из ряда вон выходящих случаях. Значит, надо как-то проникнуть... куда? Я понятия не имею, где здесь картотека, архив или что-то подобное.
И потом - ну проникну я туда, узнаю правду, а что дальше? Уходить из Центра не имеет смысла - рано или поздно я всё равно брякнусь в обморок, и никакой сестры Бернадетты рядом не будет. Носитель вне Центра абсолютно беспомощен.
Да и в Центре, в общем-то, тоже. Раньше я мог заставить двигаться или остановиться целый поезд - огромную металлическую машину. А теперь я не могу вообще ничего.
Я выхожу из-под лестницы и бреду к себе в комнату. На столе меня ждёт пакет. Судя по штампу, он пришёл с утренней почтой. Естественно, уже вскрытый. Служба безопасности не дремлет - мало ли что могут прислать носителю, этому "герою", жертвующему собой ради науки.
В пакете - пластиковый цилиндр. Читаю надпись - молотая корица. "Придаст вашему блюду неповторимый аромат..." Мне лень читать. Что там делала с корицей та девчонка? Да, добавляла в кофе. Я терпеть не могу эту коричневую горькую бурду, но раз уж решил попробовать, то нужно идти до конца.
Сестра-администратор в кафетерии несколько удивляется моему появлению. Она строго отчитывает меня за то, что я пропустил завтрак, но услышав о моём "плохом самочувствии после погружения" соглашается принести мне чашку кофе и бутерброд.
- Сестра, будьте добры, добавьте в кофе вот это. - Я протягиваю пластиковую трубочку.
Сестра проверяет моё индивидуальное меню. Запрета на корицу там нет, поэтому она соглашается выполнить мою странную просьбу. Я замечаю, как она что-то пишет в моём файле. Отлично, завтра меня ждёт лекция от врача. Или психолога. А может, сразу от обоих. Имитация каких-либо событий, происходивших во время погружения, строго запрещена.
Через пять минут я уже сижу за столиком у окна и держу в руках чашку с ароматной бурдой. Смотрю в окно - город сверкает на солнце, миллионы людей передвигаются по нему с огромной скоростью, совершая за день миллионы дел, произнося тысячи слов, создавая миллиарды воспоминаний.
Интересно, можно ли создать базу, которая вместит в себя абсолютно все воспоминания абсолютно всех людей, когда-либо живших на земле? Особенно здорово было бы сравнивать воспоминания разных людей об одном и том же событии.
Учёные именно этим и занимаются - записывают наши погружения, создавая "живую историю". Подумать только, ведь несколько лет назад мне вообще не было дела до прошлого, меня больше интересовало моё настоящее, в котором я жил в самом убогом районе города и вкалывал за гроши. Я и солнца-то почти не видел.
А потом - раз! - и провалился. Древний Рим, путешествие Колумба, создание Сикстинской Капеллы, битва за Сталинград, опера в Сиднее, внеземные колонии - я всё это видел. И чувствовал. Но иногда мне кажется, что лучше бы я и дальше жил в трущобе без нормальной еды и солнечного света, чем влачил жалкое существование подопытного кролика в этой консервной банке.
Я вдыхаю аромат кофе с корицей. А ведь недурно. Права была та девчонка. Я закрываю глаза и делаю глоток из чашки. Гадость. Запах куда приятнее вкуса. Такой терпкий, тёплый...
Запах заполняет мой разум, кафетерий растворяется... я слышу далёкий сигнал моего маячка и голос сестры, зовущий кого-то...
Девочка остановившимися глазами смотрит в никуда. Она механически помешивает уже остывший кофе. Она думала, будет больнее. Как тогда, когда он унизил её перед всей школой. Она так старалась, несколько часов писала это злосчастное письмо... А он взял и прочитал его во время дискотеки. Вышел на сцену, взял микрофон...
А теперь его нет. Кто же знал, что он наркоман... Его просто нет. Пустота. Как будто часть её самой исчезла из этого мира вместе с ним. А может, не часть? Может, она сама исчезла?
Стук чашки, поставленной на стол. Худенькая ладошка тянется к оконной раме. Высоко. Весенний ветер приносит запах цветущей яблони, он смешивается с ароматом корицы, превращаясь в нечто чудесное.
Она не исчезла, она стала воспоминанием.
Моим воспоминанием.