За окном тёмно-синее, почти чёрное небо. Вечер, ночь или утро? Трудно сказать... Я тянусь к выключателю, и лампочка вспыхивает под потолком, - ярко и тревожно. Не люблю электрический свет. Но сейчас у меня нет выбора: он - единственное, что может защитить меня, пока не светит солнце... Круглый глаз луны неподвижно глядит в окно. Я одна, в комнатах тихо, и за стенами квартиры тоже не слышно ни звука. Все уснули, или?.. Я не знаю.
Знаю только, что тишина будет длиться недолго. Пройдёт не больше десяти минут, - и откуда-то снизу, с лестницы, донесутся тяжёлые шаги... Я услышу их издалека. Кто-то поднимется вверх, пройдёт по лестничной площадке, прихрамывая, тяжело опираясь на клюку. Ключ со скрежетом повернётся в замке... Как всегда.
...Резкий звук заставляет меня вздрогнуть. Я испугана, но не удивлена, ведь я уже знаю, что это он. Мой дед. Вернулся с кладбища. Так было уже не раз...
Он распахивает дверь, - широко, настежь, - и в прихожую врывается ветер. У него жёлтое лицо, - цвета кладбищенской глины; в остальном он почти не изменился, - та же походка, те же черты, - и даже костюм, в которой его похоронили.
Он идёт в свою комнату, ложится в постель, потом снова встаёт. Голод гонит его на кухню. Он всегда голоден, когда возвращается с кладбища, - может съесть две буханки хлеба и кастрюлю супа. На кухне стоит мой завтрак, и я понимаю: от него мало что останется, если я не потороплюсь...
Чёрная полоска под дверью похожа на портал в другой мир. Из-под защиты электрического света выходить страшно, но я шагаю в тёмную прихожую и оказываюсь в кухне, наедине с мёртвым...
Весь пол усыпан хлебными крошками. Дед выковыривает мякиш из хлеба и жадно жуёт; он зажёг огонь, и на плите греется кастрюля с супом, а рядом - сковорода с овощами и мясом. Я понимаю, что холодильник он уже опустошил...
Пытаюсь тихонько взять свою тарелку со стола, надеясь, что он меня не заметит. Но тщетно, - он смотрит на меня исподлобья; три морщины пересекают его лоб, как при жизни в минуты гнева. Неестественно светлые, мутно-голубые глаза, подёрнутые смертной пеленой, кажутся мне побелевшими от ярости. Наши взгляды встречаются, - и это худшее, что может случиться, потому что в руке у него нож...
Так было всегда. В прошлый раз он сказал, что пришёл ко мне, потому что увидел свет, а свет ему мешает; в этот раз бросился на меня с ножом молча, без предисловий: цель визитов моего деда всегда одна. Он хочет меня зарезать.
Я стараюсь оттолкнуть его, но он сильнее меня; лезвие приближается к моему горлу, - кажется, ещё секунда, - и конец неизбежен. Я перехватываю его костлявую руку и вырываю нож...
Отвращение... каждый раз в такие минуты я испытываю это чувство. Мне слишком хорошо известно, что будет дальше. Мы падаем на пол, и я кромсаю его ножом, не помня себя; труп разваливается на куски: он уже изрядно подгнил, полежав на кладбище. Куски мёртвой плоти вспыхивают голубым пламенем и чернеют, превращаясь в пепел. Окровавленная нога с ободранной кожей, рука со скрюченными жёлтыми пальцами да голова, которая ещё пытается что-то кричать, беззвучно открывая рот, - вот и всё, что от него остаётся, а иногда - и того меньше... но и эти останки мне нужно куда-то спрятать, потому что, если это найдут, меня посадят в тюрьму. Полиэтиленовые пакеты идеально подходят для этой цели: кровь не просочится, надо только завязать потуже. Я засовываю туда куски трупа, а дальше всё зависит от моей фантазии: иногда я прячу их на балконе, иногда - в особом тайнике под полом, но чаще просто выбрасываю где-нибудь на улице. Держать эту гадость дома не хочется, - хотя через некоторое время эти куски и сами исчезают. Обычно проходит не более суток, - и от них не остаётся ни следа...
Когда с трупом покончено, я иду в ванную за тряпкой, чтобы смыть кровь с пола. Я знаю, что крови быть не должно: ведь у мёртвых она не течёт; но у тёмного времени суток свои законы. Ненавижу ночь... Ночью может случиться всё, что угодно, - даже самые страшные сказки покажутся детским лепетом по сравнению с тем, что случается в этом мире, пока не светит солнце...
Иногда бывает так, что после убийства крови не остаётся, - но не на этот раз. Пол в кухне сильно запачкан. Я убираю, и на душе у меня становится легче. За окнами брезжит рассвет. Оказывается, было всё-таки утро, а не вечер... скоро становится совсем светло. С восходом солнца все мои страхи куда-то улетучиваются. До следующей ночи. Впрочем, дед приходит далеко не каждую ночь, - иначе я, наверное, давно сошла бы с ума...
II
Я наспех доедаю остатки овощного рагу со своей тарелки. Янтарно-жёлтое солнце светит мне в окно. Люблю солнечный свет... он всегда приносит мне радость, не то, что темнота или сумерки. Пора идти на работу, но даже это меня не огорчает.
На лестнице меня встречает соседка Фотина Леонидовна. (Вообще-то её зовут Светлана, но с некоторых пор она предпочитает данное при крещении имя тому, что записано в паспорте. Хотя это совсем не важно: обычно соседи зовут её просто Леонидовной.)
- Ну что, опять? - сочувственно спрашивает Леонидовна, заметив мою бледность и тёмные круги под глазами.
- Опять. - Я коротко киваю.
- Всё ходит и ходит. Вот ведь напасть. И что ему от тебя нужно?!
- Не знаю.
- Всю ночь не спала, поди?.. Бедное дитё.
Леонидовна давно на пенсии, и на работу ей не нужно, - спи сколько хочешь, хоть ночью, хоть днём. Она сочувствует мне: рабочий день после ночи войны с мертвецом способен довести до изнеможения и менее хрупкий организм.
- Свечку бы за упокой поставить...
На Леонидовне новый белый платок и цветастое платье, седые волосы аккуратно расчёсаны на прямой пробор; она собралась в церковь к утренней службе и встала пораньше, чтобы успеть принарядиться по этому случаю.
- Думаете, поможет?..
- Отчего же нет?
- Ну, понимаете... - осторожно замечаю я, - тем, кто в это верит, возможно, это и поможет, а вот я...
- Что - "ты"? В Господа не веруешь, что ль? - Возможно, Леонидовна и слышала о свободе совести и равенстве религий перед законом, но эти крамольные идеи не нашли отклика в её душе, и она отбросила их, как ненужную ветошь, мешающую её служению Богу и ближнему.
- Ну, как вам сказать... В общем, я агностик.
- Кто?!
Глаза у Леонидовны округлились; я знала, что в гневе она была страшна, поэтому предпочитала не обсуждать с ней вопросы веры.
- Агностик. Ну, тот, кто не знает, есть ли на самом деле бог, или его нет... - определение едва ли можно было назвать развёрнутым и точным, но я попыталась объяснить как можно доступнее.
- Эх... Молодая ещё ты, глупая. Ну, да ладно... не о тебе речь. Не тебя же мы хотим упокоить. - Она сокрушённо вздохнула, по-видимому, печалясь о глупости современной молодёжи, - и деловито спросила:
- Покойник-то в Господа веровал?
- Ну, как вам сказать...
Покойник был убеждённым атеистом. Сомнений в этом быть не могло, - он даже на случайно вырвавшееся у бабушки восклицание "Господи, господи" каждый раз отвечал категоричным "Бога нет".
- Можешь не говорить. И так всё с вами ясно. Что дед, что внучка. Живут же такие... нехристи. Натворят тут делов, наворотят, а Леонидовна расхлёбывай потом. Ну, да ладно. Помогу тебе на этот раз. Для начала сделаем так...
Я с недоверием выслушала план соседки. Несмотря на некоторые причуды, Леонидовна, в общем-то, добрая старуха, - но идея, что она сможет мне помочь, и этот кошмар наконец прекратится, казалась мне на редкость неправдоподобной. Слишком много способов было уже испробовано и отвергнуто, - но чем чёрт не шутит... а может, и не чёрт...
III
Горячие капли воска стекают на мою руку, обжигая пальцы, но я не чувствую боли. Маленький огонёк моей свечи горит в полумраке церкви; Леонидовна стоит рядом со мной, на ней голубой шёлковый платок; пламя свечей отражается в широко раскрытых глазах, и они сияют. Её губы слегка шевелятся: она тихо и быстро шепчет слова молитвы; я пытаюсь повторять за ней, но сбиваюсь и замолкаю. "Упокой, Господи, душу раба твоего"... Я смотрю на икону: у святого, которому мы собираемся поставить свечу, одежда, украшенная позолотой, и лицо цвета кладбищенской глины, - такое же, как у деда, когда он пришёл в ту ночь. Строгие, осуждающие глаза смотрят на меня с иконы. "И не лень тебе дурью маяться?" - слышу я... Померещилось? Неужели это сказал святой?..
Я резко оборачиваюсь; у меня за спиной благообразный бородатый мужичок отчитывает отпрыска: "И не лень тебе дурью маяться? На улицу выйдем, там поиграешь"... У меня отлегло от сердца. Хорошо, что икона не разговаривала со мной...
Я ставлю свечу в подсвечник и быстро отдёргиваю руку: пламя чьей-то чужой свечи обжигает её. "Ничего, ничего"... - быстро шепчет Леонидовна; она дует на мою обожжённую руку, истово крестится, и мы выходим из церкви на свежий воздух.
IV
Как ни странно, после посещения церкви мне полегчало. Леонидовна светилась от радости: в кои-то веки ей удалось помочь ближнему, то есть мне. Её уверенность, что совершённый в храме обряд поможет упокоить деда, передалась и мне, и я заметно повеселела. На кухне закипал чайник, в доме было тепло и уютно; я удобно устроилась в кресле и поужинала плиткой шоколада, а потом отправилась спать в самом умиротворённом и радостном расположении духа.
В эту ночь страшные сны меня не тревожили; умаявшись накануне, я отключилась сразу же, как только коснулась головой подушки. Под утро мне приснилась война: на город наступали немцы, но всё происходило на редкость тихо и мирно, - не то что в прошлую ночь. Ярко светило солнце; меня взяли в плен, и старый лысый фашист в блестящем чёрном мундире принёс мне к завтраку тарелку мелко нарезанных ананасов. Ананасы эти он якобы купил на рынке специально для меня... Я раздумывала, что он хочет этим сказать, - наверняка пленных можно было бы покормить и чем-нибудь попроще, - но тут зазвонил будильник, возвестив, что пора собираться на работу. Сновиденные фашисты до поры до времени забылись: меня ждали более важные дела...
V
Приземистое одноэтажное здание, огороженное бетонным забором, длинное, как коровья кишка, и облезлое, как дворовый кот, именовалось гордым словом "офис", - но я про себя называла его просто "работа", время от времени добавляя эпитет "проклятая". Это здание отнимало у меня лучшие часы жизни, - светлые, солнечные, - оставляя мне какой-то огрызок: летом - долгие вечера и закаты, а зимой - мерзкое тёмное время с угольно-чёрным небом над головой, когда не светит солнце...
- Ну что, как дела? Неужели не ходит больше?.. - полюбопытствовала Алинка - моя сотрудница, когда я, наконец, добралась до офиса. Мы работаем вместе уже три года; её стол стоит рядом с моим, и благодаря этому обстоятельству она знает много странных историй из моей жизни. Впрочем, все остальные сотрудники тоже знают...
- Не ходит, представь себе. Я сначала тоже не верила. А поставили свечку - и вот... - я развела руками.
- Надо же... вот это да.
Глаза Алинки, жирно подведённые чёрным карандашом, округлились; она явно была удивлена, что такой незамысловатый обряд подействовал. Алинка позиционировала себя как специалист по обрядам; несмотря на юный возраст, она давно увлекалась магией и всем давала понять, что это увлечение - надолго и всерьёз. У неё были странные глаза: такие чёрные, что не видно, где заканчивается зрачок и начинается радужка; каждому заглянувшему в них казалось, что он смотрит в бездонную пропасть. Одевалась Алинка тоже в чёрное; женщины из офиса поговаривали, что она состоит в некой тайной деструктивной секте, но я знала, что это всё враньё. Как ни странно, волосы у Алинки были светлые, - но она регулярно исправляла этот изъян, прибегая к помощи чёрной краски.
- Ну, отлично. Значит, ты нашла то, что нужно... для тебя... хотя постой...
- Что? - спросила я, чуть встревожившись.
- Давно дед к тебе не ходит?
- С того самого дня, как провели обряд. То есть со вчерашнего. Всю ночь проспала спокойно, как младенец. Даже кошмары не снились... только война и фашисты... вот.
- Мало этого, - авторитетно заявила Алинка. - Ты неделю подожди. Или месяц. А вдруг он опять придёт?..
VI
Как ни хотелось мне поверить в счастливое избавление от мертвеца, - радость моя длилась недолго. Слова Алинки оказались пророческими. Дед вернулся через три ночи, - даже раньше, чем она предсказывала. Ключ привычно повернулся в замке, и я услышала знакомый скрежет. Вернулся с кладбища...
На этот раз отдыхать в кровати он не стал, а сразу направился в кухню: наверное, был очень голоден. Я не стала выходить из комнаты, и холодильник он опустошил довольно быстро, - а потом, увидев у меня свет, направился к закрытой двери и стал дёргать дверную ручку. Заслышав шаги на лестнице, я предусмотрительно вставила под ручку двери палку, - обломок старой швабры; но разве такие мелочи остановят того, кто сумел открыть крышку собственного гроба? Палка от швабры с треском сломалась и упала вниз, развалившись на две части. Путь был свободен; дед вошёл в комнату, держа в вытянутой руке нож...
- Двери позакрывала?! - голос у него был скрипучий и низкий; в комнате сразу запахло сыростью и могильной землёй...
...Остриё ножа кольнуло меня в плечо. Моя рубашка окрасилась кровью. Оттолкнув мертвеца, я выхватила у него нож и стала кромсать его гниющее тело, - уже в который раз... Труп разваливался на глазах. Покончив с ним, я разложила останки по пакетам и плотно завязала каждый из них, чтобы просочившаяся оттуда кровь случайно меня не выдала. На этот раз я решила отнести пакеты на помойку.
- Мусор выбрасываешь? - приветствовала меня Леонидовна, вставшая ни свет ни заря.
- Если бы мусор...
- Что? Опять?!.. - она всплеснула руками.
- Опять, - кивнула я. - Всё ходит и ходит. Не помогло.
- Ох, грехи наши тяжкие... И что мне с тобой делать?..
- Ничего. Он всё равно будет ходить. Придётся терпеть...
- Да ты, никак, плачешь?! Подожди... да не реви ты, как дитё малое, - стыд, да и только... Ну, хочешь, я батюшку позову, - освятить квартиру? Место это нехорошее, нечистое. Ты вот не знаешь, а старые люди помнят: когда наш дом строили, старое кладбище с землёй сравняли, - оттого и ходят тут всякие... - Леонидовна боязливо покосилась куда-то влево, на мешки со строительным мусором, выброшенные несознательным соседом в неположенном месте.
- Так это когда было, Леонидовна? - возразила я. - Пятьдесят лет назад? Мой дед намного позже умер.
- Да какая разница? А освятить квартиру не повредит. Глядишь, и он ходить перестанет...
- Это же, наверное, денег стоит, - заметила я. - Даром никто освящать не будет.
- И то правда, - кивнула Леонидовна. - У нашего священника в семье восемь ртов... всех кормить нужно. Да ты не бойся, он дорого не возьмёт, - я похлопочу. Ну, а если не хочешь, или денег у тебя нет, - что ж, хозяин - барин, извини, что предложила...
- Да есть у меня деньги, - нахмурилась я. - На отпуск собирала.
- Ну, вот и славно... А может, лучше тебе в отпуск уехать? Там-то он тебя не достанет.
- Так отпуск у меня когда ещё будет... Летом. А до лета ещё дожить нужно. А как жить, если он ко мне ходит?! Дед... С ножом на меня бросается, зарезать хочет... если и не зарежет - я до лета сама повешусь... от жизни такой. Спасибо вам за всё, Леонидовна, пусть священник приходит, я заплачу.
VII
- Ну как? Он вернулся? - с нетерпением спросила Алинка, едва завидев меня на пороге офиса. В последние дни она каждый раз встречала меня этим вопросом.
- Вернулся, - обречённо вздохнула я. - Три ночи не приходил, - и вот опять...
- Вот видишь! Я же говорила! - подытожила она. - И что ты думаешь делать дальше?
- Завтра утром ко мне придёт священник, - квартиру освящать.
- А если не поможет?
- Леонидовна говорит, должно помочь. А если не поможет, - я, наверное, сама удавлюсь. Ночью такое было... вернулся прямиком с кладбища, холодильник опустошил. Палку от швабры сломал, а потом на меня с ножом... Плечо порезал до крови. Пришлось его убить, - ну, как всегда.
Алинка кивнула.
- Может, ты что-нибудь посоветуешь? Не зря же тебя ведьмой считают...
Несколько секунд Алинка задумчиво смотрела в потолок, наматывая на палец прядь идеально чёрных, недавно окрашенных волос, - она делала так всякий раз, когда думала над какой-нибудь сложной задачей.
- Слушай, - наконец очнулась она, - вот ты говоришь, что он у тебя холодильник опустошает. А почему?
- Ну, не знаю. Голодный, наверное. Мёртвые, вроде бы, есть не должны... Странно это.
- А ты его кормить не пробовала?.. Вдруг он только за тем и приходит? Поест и отстанет от тебя тогда...
- Специально кормить не пробовала. Он же и так у меня всё сжирает, что в доме есть.
- Знаешь, что нужно сделать? В следующий раз, когда придёт, приготовь для него тарелочку пшена.
- Пшена? - удивилась я. - Он же не курица. Зачем оно ему? Или ты хочешь, чтобы я ему пшённую кашу сварила?
- Нет, кашу не надо, - сказала Алинка. - Просто насыпь пшено в тарелку и оставь её где-нибудь в углу. Увидишь, что будет.
Изрядная доля скептицизма не давала мне поверить в действенность такого рецепта, но совет Алинки заинтриговал меня, и я решила последовать рекомендации: не подействует, - так хоть посмотрю, что выйдет из этого безобразия.
- И вот что ещё, - продолжала Алинка. - Кошку в дом ты ни разу не приносила?
- Было дело, - печально вздохнула я. - Приносила и даже оставляла на ночь. Так дед бедного Барсика чуть не убил. С ножом на него накинулся... тот еле жив остался. Теперь обходит мою квартиру десятой дорогой. Напугали беднягу чуть не до смерти...
- Барсика? - прищурилась Алинка. - Это тот кот, что в вашем подъезде живёт? С чёрной спиной и белым брюхом?
- Он самый.
- Видела я твоего Барсика. Жирный, как свинья, и ленивый... мишка плюшевый, а не кот. Хочешь, дам тебе свою Тоньку? Я уверена, она справится.
- Дашь кого?.. - переспросила я.
- Плутонию. Ну, кошку мою. Я её для краткости Тонькой теперь зову... Ты не смотри, что она молодая, что ей всего год. Кое-какой опыт в ритуалке у неё имеется. Успела поучаствовать со мной.. Конечно, неупокоенного изгнать - не шутки, но я в неё верю.
- Ну, если ты хочешь... - неуверенно согласилась я.
- Сегодня пятница... значит, завтра заедешь за ней ко мне... часикам к девяти. Только сначала за пшеном на рынок... Да ты не бойся, она себя в обиду не даст. Моя Тонька - оторва редкостная, если надо, любому глаза выцарапает. Что ей какой-то там мертвец?..
- К девяти не могу, - вздохнула я. - Завтра в девять мне квартиру освящать будут.
- Ну, тогда к восьми. Договорились?..
VIII
Пшено мне удалось купить быстро, так что к Алинке я заявилась даже раньше восьми. Несмотря на относительно ранний для выходного дня час, она совсем не выглядела сонной, - как будто и не ложилась вовсе.
- Проводила один ритуал, - пояснила она. - Пшено принесла?
Я кивнула.
- Отлично.
Из ящика старого, рассохшегося письменного стола Алинка достала флакон, в котором когда-то, наверное, были духи, - а теперь в нём хранилась ядовито-зелёная жидкость. Отвинтив золочёную крышечку, она побрызгала на пшено из флакона.
- Это яд?
- Нет, но есть не советую. Я вычитала этот рецепт в одной книге. Должно подействовать, - ну, а если не поможет, приступишь ко второму пункту плана.
Второй пункт плана лежал на облезлом диване, время от времени подёргивая хвостом, - несомненно, Алинка имела в виду Плутонию, ещё не знавшую, что ей предстоит защищать меня от покойника. Была она чёрная, без единого пятнышка, худощавая, с короткой и жёсткой шерстью. Взгляд прищуренных зелёных глаз выражал крайнюю степень презрения. "Жалкие людишки!" - как будто говорила она.
- Ты не смотри, что она такая... недобрая, - сказала Алинка, пытаясь запихнуть кошку в клетку-переноску. - Зато защитник хороший.
Руку Алинки пересекал внушительный шрам.
- Это она?.. - с трепетом спросила я.
- А то кто же! - Алинка наконец справилась с переноской и протянула клетку мне. - Руками только её не хватай, и вообще осторожней с ней. И всё обойдётся, - напутствовала она.
IX
Наверное, я выглядела странно с пакетом пшена в одной руке и клеткой с чёрной кошкой в другой. Прохожие то и дело оглядывались на меня. В автобусе я поставила клетку с Плутонией на колени, - и стала смотреть в окно, стараясь не встречаться с пассажирами взглядом.
- На вязку едете? - с развязной улыбкой спросил стоявший рядом парень.
- Нет, на работу, - холодно ответила я и добавила: - Мертвецов изгонять.
Парень криво улыбнулся и на всякий случай отошёл подальше. "Скажи правду, - и тебе не поверят", - подумала я, в душе порадовавшись отрезвляющему эффекту, произведённому моим ответом, - а также презрительным взглядом Плутонии, обращённым в сторону нахала. Больше никто из пассажиров со мной заговорить не пытался, и домой я добралась без приключений.
- Ну, Тоня, вот мы и приехали.
Я открыла дверцу клетки, - и отошла в сторону, памятуя совет Алинки не хватать Плутонию руками.
...Пшено, обрызганное Алинкиной зелёной жидкостью, издавало отвратительный запах; я с удовольствием отправила бы его в мусорник, - но надежда на изгнание зловредного мертвеца не давала мне его выбросить. Это был ещё один шанс, - на тот случай, если не поможет отец Николай. Вздохнув, я принесла из кухни тарелку, высыпала в неё часть содержимого из пакета, - и поставила на пол в дедовой комнате, в углу, как и советовала Алинка. В пакете оставалось ещё немало пшена, - его хватило бы, чтобы накормить кашей небольшое деревенское кладбище. Я покрепче завязала пакет и выбросила его на балкон, - туда, где обычно хранила части дедовского трупа, пока они не исчезали в очередной раз...
...Мягко ступая по истёртым цветным квадратам линолеума, Тоня принялась исследовать комнаты, - деловито, как будто собиралась купить квартиру и стать здесь полноправной хозяйкой. Она заглянула под диван, за шкаф и под стол, - под диваном ей не понравилось, и Тонька вылезла оттуда с паутиной на усах, недовольная, что в квартире не поддерживают идеальную чистоту. Под кровать заглянуть она не успела: раздался звонок, и мы с ней побежали открывать дверь. Точнее, дверь открывала я, а она стояла рядом, - просто за компанию, любопытствуя, кто это там пришёл.
За дверью оказалась Леонидовна. Она была снова одета по-праздничному, - в яркое платье и белый платок, и глаза её сияли.