Философия общего дела

  

  

"Равнодушная природа", нечувствующая, несознающая, будет "красою вечною сиять", личность же, сознающая благолепие нетления, будет чувствовать себя не только вытесняемой, но и вытесняющей.

  Н.Ф. Федоров

  

   "Самый метафизический русский писатель XX века" - можно услышать об Андрее Платонове и от исследователей его творчества, и от многочисленных читателей, очарованных, ошарашенных необычным его художественным миром. Он обладал редким по цельности и убежденности мировоззрением, прямо связанным с традицией активно- эволюционной, космической мысли, прежде всего с философией Николая Федорова. По свидетельству М. А. Платоновой "Философия общего дела" с многочисленными пометами ее мужа хранилась в домашней библиотеке. Решающее влияние идей Федорова на творчество писателя стало в настоящее время в платоноведении признанным.

  По существу, Андрея Платонова связывает с философией Федорова федоровское представление о бессмертии, о задачах преодоления смерти, о задаче преодоления Ада через Рай. Если Федоров ставил задачу воскресения из мертвых, воскресения того, что жило, потом умерло, и теперь надлежало мертвецов воскресить, то Платонов ставил еще большую задачу. Он ставил задачу превращения неживого в живое. Он втягивал в жизнь то, что никогда не было живым. Он одухотворял камень, одухотворял твердь, одухотворял ветер, и, конечно, что самое невозможное для писателя, он одухотворял машину. Одухотворял механизмы, моторы, паровозы, хотел видеть их живыми. Мистическая задача Андрея Платонова - заставить жить и дышать каменные изваяния городов, заставить их думать, сострадать людям. Машины, паровозы, станки и даже винтовки получали свою душу . Федоров настаивал: православие есть долг воскрешения; у Платонова место православия занимает коммунизм, он не видит в этом противоречия, слова значат мало, ведь не может быть двух религий, две религии - это бессмыслица .

  

  

   Дорога и ветер

  

   Мы - гудок, кипящий мощью,

  Пеной белою котлов,

  Мы прорвемся на дороги,

  На далекие пути...

  Мы рванемся на вершины

  Прокаленным острием!

  Брешь пробьем в слоях вселенной,

  Землю бросим в горн!

  А. Платонов

  

  Человек у Платонова встает как перед лицом природы, своего натурального удела, так и перед миром межчеловеческим, социальным, находящимся в процессе бурного переустройства, участником которого он является сам. Причем оба эти отношения глубинно связаны. Природный мир у Платонова как будто мается в тяжелом, душном, бредовом сне: он оборачивается чаще всего ликом какой-то усталой, перемогающейся, "призрачной", "скучной" стихии. Писатель неутомим в обрисовке природного хода вещей, "счастливого на заре, но равнодушного и безотрадного впоследствии", "тоскливого действия природы", "всемирной бедной скуки"... Человек и мир в соответствии друг другу: и здесь, и там - скука, тоска, работа сил разрушения, падения, смерти. То ли мир настраивается по человеку, то ли человек по миру, то ли оба отражают один падший, смертный модус бытия. Бедная, неизбывно греховная материальная жизнь как будто сознает свое недостоинство, несовершенство и стыдится его... Не просто стыд, а тайный, самый глубокий, тонкий, жгучий. Сгореть от стыда, вспыхнуть факелом очистительного самоуничтожения своего несовершенства - платоновский мир уже на пороге такого покаяния, внутренне готов к отказу от ветхой природы и принятию новой. Ему уже невмочь терпеть "предсмертную, равнодушную жизнь", произрастать на миг в земле, "набитой костьми", в "общей всемирной невзрачности", дышать "воздухом ветхости и прощальной памяти".

  Внутренний человек платоновского героя не отличается неусыпным водительстом, оставляя временами душу сиротливо блуждать в беспамятстве и скуке. Вот как описывается это в романе "Чевенгур": "Через два дня Александр вспомнил, зачем он живет и куда послан. Но в человеке еще живет маленький зритель - он не участвует ни в поступках, ни в страдании - он всегда хладнокровен и одинаков. Его служба - это видеть и быть свидетелем, но он без права голоса в жизни человека, и неизвестно, зачем он одиноко существует. Этот угол сознания человека день и ночь освещен, как комната швейцара в большом доме. Круглые сутки сидит этот бодрствующий швейцар в подъезде человека, знает всех жителей своего дома, но ни один житель не советуется со швейцаром о своих делах. Жители входят и выходят, а зритель-швейцар провожает их глазами. От своей бессильной осведомленности он кажется иногда печальным, но всегда вежлив, уединен и имеет квартиру в другом доме. В случае пожара швейцар звонит пожарным и наблюдает снаружи дальнейшие события. Пока Дванов в беспамятстве ехал и шел, этот зритель в нем все видел, хотя ни разу не предупредил и не помог. Он жил параллельно Дванову, но Двановым не был". Только воспоминания о цели спасения и помощи нуждающимся могли пробудить этого внутреннего швейцара, чтобы усладить душу и окрылить сердце.

  Многие связывают философию Платонова с христианством, но у Платонова христианские мотивы приобретают некую жутковатую ветхозаветную окраску, ведь под братьями и ближними подразумеваются не люди вообще, а только братья в бедности и сиротстве, оставленные Отцом своим на произвол бушующей стихии жизни. Платоновский герой бредет ожидая нового Нового Завета, понимая, в конце концов, что его не будет. Понимание это обозначено концовкой романа "Чевенгур", когда строители нового постапокалиптического рая погибают в неравной битве с остатками прежнего мира - казачьим разъездом. Подобный конец закономерен, автор непременно должен был убить героев, чтобы эта горстка идейных мечтателей и сиротских "прочих" не вымерли сами от своей неспособности жития в миру.

  Так каков же герой Платонова? Скучающий служащий городской конторы или мчащийся со скоростью ветра свободный предвестник скорого обновления? Чувствующий или думающий? Страдающий или радостный? Любящий или ненавидящий? Герой Платонова скорее скучающий интеллигент отправляющийся на поиски обновления; скорее думающий, но ему не хватает слов, чтобы вместить энергии преобразований; скорее страдающий, собирающий крохи радости в общении с природой и братьями по духовному сиротству; любящий, но несчастливо боязливо, и без удовлетворения, его сиротство умственное, телесное и духовное не дает примера для воплощения земной любви в счастливую жизнь, оставляя ее только проводом между предназначенными друг другу людьми.

  По существу, все герои и "Чевенгура", и "Котлована", и "Ювенильного моря" - буквальные сироты ("сироты земного шара", а, скажем, Копенкин - тот "пожилая круглая сирота"...). Все взрослые или готовые, или потенциальные сироты, на пороге вечного разрыва с самыми близкими людьми. Тут же и странничество, зов дали и пространства (туда, туда, "в глубь, в далекую страну", в путь-дорожку, "без отдыха идти по земле, встречать горе во всех селах и плакать над чужими гробами"). Герои "Чевенгура" и "Котлована", творя "из лучших побуждений" свои дикие и нелепые дела, охвачены постоянным чувством тоски и стыда. Эта "тревога неуверенности", "беззащитная печаль", "душная, сухая тревога", "бессмысленный срам", "жжение стыда", "стыд и страх перед наступившим коммунизмом"... Человек, пытающийся самоуправно предлагать и утверждать действием свою систему ценностей в мире, лишенном обоснования, наказывается за такое самоуправство ощущением тоски.

  Оперируя психиатрической терминологией можно отнести платоновских героев в основном к категории ярко выраженных шизоидов. И если полистать дневники психиатров эти образы станут более выпуклы и объяснимы. По-существу в "Чевенгуре" Платонов описал мир душевнобольных и мы посмотрели на него как бы изнутри, и увидели что будет, когда подобные маргинальные личности обретают власть на отдельно взятой территории. Но есть и другая категория героев - скучающие бюрократы. Это эмоционально бедные и сентиментально жестокие персонажи.

  Как же виделся чевенгурский коммунизм заезжему городскому бюрократу? Как может "сформулировать" братское житие человек более думающий, нежели чувствующий? "Сербинов... написал после обеда в губком, что в Чевенгуре нет исполкома, а есть много счастливых, но бесполезных вещей; посевная площадь едва ли уменьшилась, она, наоборот, приросла за счет перепланированного, утеснившегося города, но опять-таки об этом некому сесть и заполнить сведения, потому что среди населения города не найдется ни одного осмысленного делопроизводителя. Своим выводом Сербинов поместил соображение, что Чевенгур, вероятно, захвачен неизвестной малой народностью или прохожими бродягами, которым незнакомо искусство информации, и единственным их сигналом в мир служит глиняный маяк, где по ночам горит солома наверху либо другое сухое вещество; среди бродяг есть один интеллигент и один квалифицированный мастеровой, но оба совершенно позабывшиеся. Практическое заключение Сербинов предлагал сделать самому губернскому центру. Симон перечитал написанное, получилось умно, двусмысленно, враждебно и насмешливо над обоими - и над губернией, и над Чевенгуром..." У платоновского героя это замечательная черта - словесная невыразимость чувства. Его сироты-"прочие" не в состоянии осознать и оформить словесно свои щемящие душевные терзания, председатель ревкома Чепурной ("Чевенгур") с трудом осваивает язык нового времени, прося сформулировать свои предчувствия Прокофия Дванова, и он формулирует, но может быть не совсем то, что представлял себе Чепурной, а исходя из собственного понимания жизни. Страшный комизм этой ситуации для России вовсе не нов, а уходит корнями глубоко в еще раннехристианскую Русь, когда каждая насаждающаяся сверху идея вязла и менялась до неузнаваемости в тяжеловесном природном уме народа.

  Наверное, таким людям действительно некуда было деваться, кроме "коммунизма". Их и в той России было немного: десять "дураков" на деревню (Калитва), одиннадцать на город (Чевенгур). Боль за этих "дураков" определила все творчество Платонова. За них, да еще за "прочих", ставших, кроме коммунистов, единственными жителями Чевенгура самодеятельных людей неизвестного назначения, родившихся без причин для рождения и живущих без основания для жизни. Ни о ком Платонов не пишет с такой теплотой, включая самих пролетариев. Трудно не поддаться обаянию этих наивных "строителей коммунизма" в Чевенгуре, вырезавших для начала всю буржуазию и не моргнув глазом изгнавших из города все остальное его население, за исключением одиннадцати человек, исходя из пущенной в массы идеи, что после капитализма неизбежно наступает коммунизм, стоит устранить все то, что ему препятствует (буржуазию, главным образом). С религиозной одержимостью они верили, что он самозарождается из пролетарских душ, как трава из земли. Им было свойственно редкое материально-физическое ощущение коммунизма: "На небе луна, а под нею громадный трудовой район - и весь в коммунизме, как рыба в озере!" Они крушили прежний мир с фанатизмом крестоносцев в землях неверных. Они нежны друг к другу, они трудятся друг для друга: не то первые христиане, не то коммуна хиппи. Сироты в своей жизни, они собрались для взаимной любви в Чевенгуре, прикрываясь красным флагом от окружающего враждебного мира, а на деле - от новой советской бюрократии и новой казарменной государственности.

  Но новые герои пришли на смену Дванову и Копенкину - Сербинов и Прокофий - приспособленцы имеющие документы и умеющие формулировать, не забывающие себя в стремлении к будущему, их философия выражена в дневнике Сербинова: "Человек - это не смысл, а тело, полное страстных сухожилий, ущелий с кровью, холмов, отверстий, наслаждений и забвения"; "странен бых, но смирихся зело: означает - странен бык, но смирился козой"; "история начата неудачником, который был подл и выдумал будущее, чтобы воспользоваться настоящим - стронул всех с места, а сам остался сзади, на обжитой, нагретой оседлости"; "побочный продукт своей матери, наравне с ее менструацией, - не имею поэтому возможности что-либо уважать. Боюсь хороших, - бросят они меня плохого, боюсь озябнуть позади всех. Проклинаю текучее население, хочу общества и членства в нем!"; "и в обществе я буду не член, а стынущая конечность". Он "с подозрительной ревностью следил за любым человеком: не лучше ли он его? Если лучше, то такого надо приостановить, иначе он опередит тебя и не станет равным другом. ...Сербинов хотел бы копить людей, как деньги и средства жизни, он даже завел усердный учет знакомых людей и постоянно вел по главной домашней книге особую роспись прибылям и убыткам".

  Так затих революционный ветер коммунистической утопии, и каждому нежизнеспособному герою Платонов дал смерть по их предпочтению - Копенкину на поле боя, Дванову в озере, поглотившем отца. Дорога уперлась в Чевенгур и стала западней и последним пристанищем тоскующих невразумительных "прочих".

  "Чевенгур" есть базовый текст Революции. В некотором смысле он и есть выговаривание, произношение Революции. В нем Революция говорит о самой себе. Литературная судьба "Чевенгура" есть онтологический маршрут тайной природы Революции по русскому ХХ веку. Когда книга была создана, было уже поздно. Расплавленный металл красного бытия застыл. Из взбудораженной бездны истории поднялись опосредующие "железные тиски государства". В конце 20-х "Чевенгур" читался как тревожное напоминание о том, как многомерна была возможность и как плоска вытащенная из нее действительность. Это был упрек, приговор, пощечина. Взяв в руки "Чевенгур", советские смутились. Напоминание было слишком по-живому, слишком близко и ощутимо теплились впечатанные в страницы стихии .

  

  

   Любовь и жизнь

  

   ...И человек задумчиво поет,

  Он ждет веками дальнюю звезду,

  Себе гнезда он в мире не совьет,

  И любит сердце пустоту.

  Андрей Платонов. Из поэмы "Мария"

  

   "Три вещи меня поразили в жизни - дальняя дорога в скромном русском поле, ветер и любовь. Дальняя дорога - как влечение жизни, ландшафты встречного мира и странничество, полное живого исторического смысла. Ветер - как вестник беспокойной вселенной, бьющий в открытое лицо неутомимого путника, ласкающий, как дыхание любимого человека, сопротивляющийся шагу и делающий усталую кровь веселой влагой. Наконец, любовь - язва нашего сердца, делающая нас умными, сильными, странными и замечательными существами" - такие строки написал Андрей Платонов в предисловии к сборнику писем, названных "Однажды любившие".

  Странен и нетривиален мир любовных переживаний героев платоновских творений. Трудно, по крупицам приходится реставрировать картину его отношения к женщине вообще. Вечные поиски Отца - идейная основа его творчества почерпнута из философии Федорова (но у того были на нее свои личные основания, как у незаконнорожденный сын Гагарина он видимо всю жизнь мучился от сознания своей ущербности, а значит и вины), образ же матери и женщины вообще - чаще всего воспоминание об умершей матери, живущая где-то далеко женщина, хранящая память, или даже жена, но, опять-таки, в разлуке. Герои его рассказов и романов, которым автор явно симпатизирует, всегда одиноки или страдают от совместного существования с женщиной, а относительно сносную совместную жизнь он дает героям приземленным, с червоточиной и подловатым.

  А для чего собственно рассматривать этот аспект творчества какого-либо писателя? Да только потому, что самые блестящие и гениальные творения были водимы любящими сердцами, пусть страдающими и мучимыми, но любящими. И еще, по отношению к женщинам можно с полной уверенностью сказать, как человек относится к своей земле, родине, и, наоборот, по отношению к земле можно судить об отношении к женскому началу. Так какая же любовь у Платонова? Вот что он говорит сам: "...Природа беспощадна и требует к себе откровенных отношений. Любовь - мера одаренности жизнью людей, но она, вопреки всему, в очень малой степени сексуальность. Любовь страшно проницательна, и любящие насквозь видят друг друга со всеми пороками и не жалуют один другого обожанием. Любовь совсем не собственничество. Быть может, брак - это социальное приложение любви - и есть собственничество и результат известных материальных отношений людей - это верно. Но любовь, как всякую природную стихию, можно приложить и иначе. Как электричеством, ею можно убивать, светить над головою и греть человечество. Вы понимаете, что любовь, как и электричество, тут ни при чем. Она не учреждение. Дело в том, как и кто ею пользуется, - вернее, кто ею одержим" .

  Итак, по его мнению, любовь - беспощадная стихия, требующая покорения и осторожного обращения, приносящая скорее боль, чем радость. У Платонова явный перевес интеллектуального и разумного над чувственным и стихийным, т.е. он может проанализировать и понять эту животворящую стихию, но отдаться ей он не в состоянии. Отсюда и скука существования его героев, тоска по безотчетному и недостижимому, и постоянные размышления о смерти. Мотив умирания и смерти, пожалуй, самый всепроникающий у Платонова. В свои двадцать лет он изъяснялся прямо: "Настоящей жизни на земле не было, и не скоро она будет. Была гибель, и мы рыли могилы и опускали туда брата, сестру и невесту" Каждый человек осознает, что умрет, но один "и жить торопиться, и чувствовать спешит", а другой пытается оградить свое сердце от лишних волнений, погружая себя в безвыходность глупости этого мира, и при этом рассудком отрицая существование мира другого, божественного. В результате мрачная и серая картина будней его героев напоминает ад уже здесь на земле и по смерти их не ждет уже ничего нового. Платонов - человек с неразвитой чувственностью, отгородившийся от природной гармонии рассуждениями о ее хаотичности и бесцельности. Любовь он понимает скорее как страсть, нечто поразительное, но пугающее. Он пишет, что из опубликованных им писем видно, "что любовь существует, что она то сияет, то льется черной кровью страсти, то страдает яростной ревностью, то глухо бормочет, отрекаясь от себя. Вы видите, как трется внутри себя сильный организм человека и как бушует в нем подпертая живая сила, рвущаяся для творчества, и как она круто отклоняется жестокими встречными стихиями. Любовь чрезвычайно похожа на обычную жизнь. Но какая разница! Вероятно, любовь вначале только количественно отличается от жизни, зато потом это количество переходит в качество - и получается почти принципиальная разница между любовью и жизнью. В конце концов - я не знаю, что это такое. Но посмотрите, какое это замечательное явление - не хуже ветра и дороги".

  Вот в этом весь Платонов! Любовь отделяется от жизни, не является ее необходимой составляющей, основой существования человека. А что же тогда идет ей на смену? Идеи! Идеи заслоняют человека, обезличивают его перед лицом другого, заставляют строить планы и схемы мероприятий, мертвят живое, превращая гармоничную мелодию в разрушительный ритм:

  

  Мы убьем машинами вселенную,

  Под железом умерла земля,

  В наших топках бьется солнце пленное,

  И в бессмертной стали нет добра и зла.

  

  Ну, чем не ад?! Нет, любовь полностью не ушла из жизни Платонова, иначе бы он не смог творить вообще, но мера ее мала и недостаточна, чтобы сделать его творчество гениальным (на чем настаивают некоторые экзальтированные критики), или, ежели принять все же его гениальность, то гений его скорее злой...

  Вернемся к письмам "Однажды любивших" (именно однажды, потому что на всю жизнь это чувство так и не продлилось). Письма, опубликованные Платоновым, были от командировочного человека, оставившего свою жену и сына в большом городе, и уехавшего в провинцию. Он шлет ей отчеты о своем житье-бытье, о чувствах и переживаниях. "Город обывательский - типичная провинция, полная божьих старушек и постных звонов из церквей. Мне очень скучно. Единственное утешение - это писать тебе письма и раздумывать над беспроводной передачей электрической энергии. На службе гадко. Вот когда я оставлен наедине с своей душой и старыми мучительными мыслями. Но я знаю, что все, что есть хорошего и бесценного (любовь, искренняя идея), - все это вырастает на основании страдания и одиночества. Поэтому я не ропщу на свою комнату... и на душевную безотрадность... Мне как-то стало все чуждым, далеким и ненужным. Только ты живешь во мне - как причина моей тоски, как живое мучение и недостижимое утешение..."

  Без этой переписки трудно понять внутренний мир Саши Дванова из романа "Чевенгур", его непонятную нелепую судьбу и такую же нелепую смерть. А ведь в романе автор - творец! Он мог бы дать своему герою то счастье, какого был лишен по каким-то причинам сам. Но нет, Платонов еще более усугубляет Сашину долю, не дав ему даже ощутить радость, пусть мимолетную, единения с любимым человеком. Значит, по своей натуре Платонову легче совсем отказаться от земной любви, чем претерпевать и надеяться. Так и надежды автора переписки тают с каждым днем, проведенным в разлуке, и замирают уже в полнейшей и безысходной тоске: "Я уехал, и как будто захлопнулась за мной тяжелая дверь. Я один в своей темной камере и небрежно влачу свое время. Как будто сон прошла совместная жизнь... Тяжело мне как в живом романе. Но просить о приезде тебя не смею. Ты не выживешь тут - такая кругом бедность, тоска и жалобность. Я так еще многое хочу тебе сказать, но почему ты молчишь? Неужели и теперь я чужой тебе? Обними моего Тотку, моего милого потомка, ради которого я готов на все. Прощай..."

  Не случайно эти письма оказались у Платонова (если только они не его собственные), ибо подобное притягивает подобное. Раздавленный работой безвольный мечтатель не может осчастливить никого, потому что сам несчастлив, он может только разрушать или создавать орудия разрушения, когда воодушевится очередной рассудочной идеей, и прижмется к такому же ожесточенному и одинокому. Старые мучительные мысли, не дающие успокоения жалят как овод и заставляют бежать вперед, лишь бы что-то делать, чтобы забыться. Вот так появляется очередная страшная песнь индустриализации:

  

   Песнь глубин немых металла,

  Неподвижный долгий звон.

  Из железа сила встала,

  Дышит миллионом волн.

  Из таинственных колодцев

  Вверх, на горб, машины с пеньем

  Вырываются потоки - там живое сердце бьется,

  Кровь горячая и красная бьет по жилам в наступленье.

  Ветер дует из-под крыльев размахавшихся ремней,

  Мой товарищ отпускает регулятор до конца.

  Мы до ночи, мы до смерти - на машине, только с ней,

  Мы не молимся, не любим, мы умрем,

  как и родились, у железного лица.

  Наши руки - регулятор электрического тока,

  В нашем сердце его дышит непостигнутая сила.

  Без души мы и без бога и работаем без срока,

  Электрическое пламя жизнь иную нам отлило.

  Нету неба, тайны, смерти,

  Там вверху труба и дым.

  Мы отцы и мы же дети,

  Мы взрываем и творим.

  Мы испуганные жили и рожали, и любили,

  Но мы сделали машину, оживили раз железо,

  Душу божью умертвили,

  Кожа старая с нас слезла.

  И мы встали на работу к регулятору динамо,

  Позабыли вечность, звезды - что не с нами и не мы.

  Почерневшими руками

  Смысл мы сделаем из тьмы.

  

  Убить бога, чтобы уйти от покаяния; бежать, чтобы забыть свои преступления; работать без надежды обрести счастье; прижаться к такому же назвав его братом, чтобы затеряться и уйти от личной ответственности...

  Читать Платонова тяжко и не нужно, а если случиться вдруг такая необходимость, то в гомеопатических дозах, ибо зло в виде не-любви и пессимизма заразительно. А после чтения желательно пропеть семь раз что-нибудь из молитв, пока мрачная серость жестокая ярость не сменится, наконец, душевным умиротворением и радостью.

  

  

---

  

  Литература:

  

   Семенова С. Г. Где у Андрея Платонова искать его философию? / "Вопросы философии", 1989. 3. С. 26-31

   Проханов А. Пророк русской победы/ "Русский переплет" 9(27)

   Ковров М. Платонов. Мировоззрение. По небу полуночи: Рассказы. - СПб.: Азбука-классика, 2002. <

   Вяльцев А. Живущие без помощи// статья к столетию со дня рождения Андрея Платонова

   Дугин А. Магический большевизм Андрея Платонова

   Платонов А. П. Однажды любившие // Государственный житель Минск, 1990.

   Платонов А. Жизнь до конца // Воронежская коммуна. 25 августа 1921.

   Платонов А. "Вечер мира" из сборника "Голубая глубина"

   Платонов А. "Динамо-машина" из сборника "Голубая глубина"

   Платонов А. "Чевенгур"

   Платонов А. "Котлован"

  

  

---

Комментарии: 4, последний от 25/04/2024. © Copyright Александрова Ольга (Olaleksandrova@yandex.ru) Размещен: 23/05/2006, изменен: 11/10/2006. 25k. Статистика. Статья: Литобзор

---

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"