Константин АЛЕКСЕЕВ

ДОМ НА ПЕРЕКРЕСТКЕ

повесть

...Лампочка под потолком нервно мерцала, выхватывая из полумрака пятнистые шеренги. Белели лица, рябил камуфляж. Десятки глаз напряженно буравили командира, дающего последние указания очередной смене.

Негромко прозвучала команда. Прапорщики, грохоча коваными ботинками, занимали места на огневом рубеже. Прицеливались, докладывали о готовности.

Прищурив глаза, Кондратьев отрешенно разглядывал зеленое поле мишени. Как и прежде, привычно отметал посторонние мысли, раздумья, переживания. Превращался в иного человека, в точный отлаженный механизм.

Он не услышал, а скорее почувствовал очередную команду и первый с грохотом прокатившийся выстрел. Вскинул оружие, ловя на мушку зеленый, похожий на человека контур. Затаив дыхание, плавно нажал на спуск. Пистолет, пружинисто подпрыгнул в руке, и на миг Кондратьеву показалось, что он успел запечатлеть стремительный полет раскаленного сгустка свинца.

Оглушительные выстрелы сотрясали тир. Спертый, отсыревший воздух наполнялся запахом пороха, каленого металла, горелой ружейной смазки.

В очередной раз Кондратьев поднял оружие. Прицелился, затаил дыхание, готовясь выпустить последнюю пулю. Он был доволен, знал, что предыдущие попали в цель. Вновь медленно тянул спусковой крючок, не замечая ничего, кроме треугольной прорези, в центре которой едва заметно колыхалась маленькая блестящая мушка.

Отстреляв, смена направилась к мишеням.

- Что у тебя, Кондратьев? - командир бегло оглядывал цели. - Десять, девять, пять... Ушла одна! - назидательно заметил он. - Еще чуть-чуть - и в молоко бы засадил!

- Да ничего, бывает, - заступился за Кондратьева взводный. - Все равно, почти на пятерку... А ты опять в белый свет, как в копеечку?! - напустился он на стоявшего рядом худого, угловатого Гопенко.

- Да мушка сбита... - виновато пробормотал тот

- Руки у тебя сбиты! - проворчал взводный, вслед за командиром переходя к соседним мишеням.

- Я чего, снайпер? - недовольно буркнул Гопенко, обращаясь к Кондратьеву, словно ища сочувствия - Вечно все ему не так!

- Не бери в голову, - отозвался Кондратьев.

- Не бери! Всю душу вынет, а еще брат называется... - Гопенко обиженно замолчал, покосившись в сторону взводного. Они действительно были двоюродными братьями, но являли собой полную противоположность.

Взводный был строгий, дотошный. Службист до мозга костей он не терпел расхлябанности, нерадивости. Требовал точного исполнения бесчисленных приказов и инструкций. Заступая в караул, лично без конца проверял посты, держа всех в постоянном напряжении. Казалось, он все еще мысленно существовал в прежних временах, когда их засекреченная часть считалась престижным местом и служить здесь мечтали многие в войсках.

Не отличавшийся усердием, не привыкший к царившей в подразделении жесткой дисциплине, Гопенко не понимал брата, всерьез обижался на него. Вот и сейчас, стоя перед чистой, без единой пробоины мишенью, он вновь сетовал на злую судьбу и опостылевшую службу:

- Надоело! Скорее бы контракт добить! Уеду к себе в деревню, в гробу я эту службу видал, с Москвой этой долбанной!

- Прекрати, не заводись! - миролюбиво отмахнулся Кондратьев.

- Я-то не завожусь, просто достало все это! Кстати, - Гопенко многозначительно взглянул на Кондратьева, - у тебя контракт в июле заканчивается, а? Осенью, говорят, сокращение будет, половину наших точно по другим частям раскидают. Будешь ходить Ванькой-взводным или старшиной в роте какой-нибудь зачуханой! Лучше сейчас увольняйся да в милицию переходи. Там хоть с пользой до пенсии дослужишь!

Кондратьев промолчал. Слухи о грядущем сокращении в войсках уже с полгода будоражили комендатуру. И теперь, когда Гопенко в очередной раз коснулся этой больной темы, Кондратьев вновь испытал неприятную тяжесть на сердце.

* * *

Чистка оружия затянулась. Несколько раз Кондратьев, в числе других, порывался сдать отполированный до блеска пистолет, но неугомонный взводный вновь и вновь возвращал его на место.

- Не торопись, а то успеешь! - мрачно шутил он, вышагивая по тесному коридорчику караулки.

Успеешь тут, - думал Кондратьев, то и дело поглядывая на часы. - Хорошо ему - он-то сегодня ответственный, спешить некуда!

- Занимаемся здесь черт-де чем! - словно уловив мысли Кондратьева, подал голос Гопенко. - Кому это нужно все?

- Ты это о чем? - взводный, словно споткнувшись, замер. - Что тебе опять не нравится?

- Да то, что ерундой страдаем! - Гопенко отложил пистолет, исподлобья глядя на брата. - Пупок рвем, неизвестно зачем!

- Это ты, что ли, надорвался? - взводный шагнул в его сторону. Высокий, грузный, угрожающе навис над тщедушным Гопенко, уставившись на него тяжелым, немигающим взглядом.

- Да все здесь задолбались! - срываясь на крик, выпалил тот. - Устроили тут дисбат, в натуре! На посту стой, как на границе, в тире - как снайпер шмаляй... Да кому это нужно, коли осенью разгонят всех!

- И, правда, Михалыч, - поддержал Гопенко Деревягин - длинный, сутулый прапорщик с вытянутым лошадиным лицом. - К чему все это? Теперь ведь и охранять-то нечего! Пол-объекта коммерсантам посдавали, отделы да лаборатории с год, как без работы - ради чего выслуживаться-то?

На миг в караулке повисла тишина. Все, в одночасье, напряженно уставились на взводного. В их взглядах разом отразились раздражение и недовольство, тревоги и сомнения последних месяцев в ожидании близкого сокращения, неясных перемен. Все это было готово всколыхнуться, выплеснуться наружу. Кондратьев заметил, как побледнел взводный, как на его широком, скуластом лице мелькнула растерянность. Это длилось мгновение. В следующую секунду взводный расправил плечи, набычил голову, подался вперед.

- Вот оно что... - процедил он, медленно оглядывая прапорщиков налитыми гневом глазами. - Выслуживаться, говорите?! Так вот, выслуживаться я никого не заставляю, но и бардак устраивать не дам!

Взводный, побагровевший от возмущения, перевел дух, заново обретая прежнее хладнокровие и уверенность.

- Да, убирают нас скоро отсюда, - продолжал он, - да, отделы здешние, что на оборонку пахали, позакрывали все. Да, пол-объекта под коммерцию посдавали, но мы-то еще здесь! Караул не снят, и коммерсанты эти сучьи, до последнего должны знать, кто здесь хозяин! И если они считают, что все и всех на корню купили, то ошибаются! А вам повторяю: службу тащить будете, как положено, не хотите - заставлю! Особенно некоторых, кто вконец совесть потерял!

Взводный зло глянул на притихшего Гопенко.

- Вопросы есть? - он снова пытливо оглядел подчиненных. Удовлетворенно кивнул, повернулся, тяжело ступая, направился в комнату начкара.

Негромко балагуря, прапорщики сдавали блестящие от смазки пистолеты. Группами покидали караулку, спешили по домам.

- Задержись, Кондратьев! - взводный, возникнув в дверях, сделал приглашающий знак рукой.

Досадуя на непредвиденную заминку, Кондратьев шагнул в комнату.

- Вот какое дело, - взводный присел за длинный полированный стол. - Рапорт тебе писать пора, контракт-то заканчивается.

- Это срочно? - спросил Кондратьев, напряженно морща лоб.

- В самый раз, - ответил за взводного, находящийся здесь же старшина комендатуры Кравченко. - Три месяца осталось.

- А на увольнение тоже сейчас?

- Об увольнении вообще за четыре месяца положено... Погоди, ты о чем? - спохватился Кравченко. - Уходить никак собрался?

- Да вот, думаю.

- Ты шутишь или серьезно? - опешивший взводный непонимающе взглянул на Кондратьева. - Что это на тебя нашло?

- Ничего на меня не нашло! - махнул рукой Кондратьев. - Просто не знаю пока - останусь или нет.

- Ты давай не дури! - взводный осуждающе качнул головой. - Не пацан ведь - с места на место бегать!

- Я же сказал: подумать мне надо!

- Ладно, Толя, оставь его в покое! - примирительно произнес Кравченко. - Пусть и вправду подумает, а рапорт еще с недельку потерпит. Пошли домой, мыслитель! - подмигнул он Кондратьеву. - Авось отдохнешь - и в голове посветлеет!

Покинув караулку, они вышли в холл. Часовой в стеклянной, похожей на аквариум будке устало кивнул на прощание.

- Что-то рано в этом году потеплело! - довольно заметил Кравченко, оказавшись на улице. - Глядишь, недельки через две вообще благодать будет!

- Дай Бог! - отозвался Кондратьев, в свою очередь, с наслаждением подставляя лицо ровному тугому ветру. - Если бы еще с отпуском выгорело, то вообще - класс!

- Выгорит. Ты же прошлый год зимой гулял, значит, сейчас в мае пойдешь.

- Да нет, Гопенко с Ворониным в мае гуляют и Мишин со следующей недели собирается. Всех сразу не отпустят!

- Ну, это еще не решено, - покачал головой Кравченко. - Михалыч еще свое слово не сказал. Нормально все будет, увидишь.

- Ты вправду собрался уходить? - немного помолчав, спросил старшина

- А что, ждать, пока осенью в какую-нибудь дыру засунут?

- Ну, кто тебе это сказал?! - досадливо воскликнул Кравченко. - Пока все вилами на воде писано! К тому же ты, как-никак, девятый год служишь, на хорошем счету всегда был - должны тебя в полку оставить!

- А вот я не уверен, - саркастически усмехнулся Кондратьев. - Да и надоело: зарплата грошовая, льготы с будущего года отобрать хотят... Устал я, Василий, по-человечески пожить охота!

- Жениться бы тебе надо, - задумчиво произнес старшина.

- Нет уж, проходили, - вновь желчно усмехнулся Кондратьев.

- Ну вот, опять ты все в штыки принимаешь, - с укором вздохнул Кравченко, - ну не получилось в первый раз, бывает, что же, теперь всю жизнь бобылем маяться?

- Все, уговорил! - шутливо поднял руки Кондратьев. - Женюсь! Найду себе какую-нибудь дурочку и буду жить, как у Христа за пазухой!

* * *

В переполненном метро он добрался до Чистых прудов. Миновал душистый, наливающийся зеленью сквер. Свернул в переулок к старинному бежевому особняку. Толкнул тяжелую дубовую дверь. Кивнув вахтеру, постучал в ближнюю комнату.

- Войскам - пламенный привет! - Кирпичников, корреспондент Красной звезды шагнул навстречу Кондратьеву чуть приволакивая раненую в Чечне ногу. - Фотки принес?

- Обижаешь, начальник, - усмехнулся Кондратьев.

- Дай глянуть, - капитан нетерпеливо выхватил протянутый конверт.

Следом из-за стола поднялся Шорохов. Рослый, с аккуратными офицерскими усиками, он походил на гренадера прошлых веков. Штатская одежда не скрывала стать и выправку, а в движениях, уверенных и неторопливых, чувствовалась тугая сила бывшего гиревика. Подле него сидела немолодая женщина со странно знакомым лицом. Кондратьев на секунду задержал на ней взгляд и тут же вновь переключился на остальных. Жал руки, обменивался дежурными приветствиями.

Тесная комнатка редакции наполнялась народом. Бодро вошел Тополев, бравый, насмешливый, в ладно сидящей полковничьей форме. Замредактора Павлов, пожилой, с бледным отечным лицом, тяжело прошагал к узкому столику с компьютером. Двое офицеров, бывшие сослуживцы Шорохова, уселись в дальнем углу стола, с интересом рассматривая свежий номер Родины. Корректор Наталья на секунду задержалась у дверей, придирчиво разглядывая себя в льдистом овале зеркала.

Собравшиеся негромко переговаривались. Тополев оживленно беседовал с офицерами, добродушно улыбался, с едва заметным превосходством поглядывая на них. Кирпичников что-то увлеченно рассказывал Наталье, и та натянуто улыбалась, стараясь не смотреть на изуродованное ожогами лицо собеседника. Павлов, включив монитор, сосредоточенно всматривался в текст на экране. Шорохов задумчиво слушал посетительницу, участливо кивал в ответ, время от времени делая пометки в блокноте.

... - Самое главное, - долетел до Кондратьева ее хриплый, чуть надтреснутый голос, - все верят только его показаниям. Меня никто и слушать не хочет!

- Так я не понял, Тамара, - мягко перебил собеседницу Шорохов, - он все-таки был из ФСБ?

- Из какого ФСБ! - возмущенно отозвалась та. - Обычный контрактник! Это его в газетах телохранителем назвали, а на самом деле - типа адъютанта. Я еще раньше поняла, что это тот еще мерзавец. И Лева мой незадолго до смерти хотел его выгнать, да вот не успел!

Женщина горестно вздохнула. На ее бледном, изможденном лице застыло отчаяние. Кондратьев с удивлением узнал в ней вдову известного генерала, депутата Думы, застреленного два года назад на собственной даче. В убийстве обвинили жену. Полтора года она томилась в тюрьме, после, выпущенная под подписку до суда, исчезла из виду и вот теперь неожиданно объявилась в редакции Родины.

- Ну что же, Тамара, мне все ясно, - подвел итог Шорохов. - В ближайшем номере мы опубликуем этот материал. Правда, вряд ли он поможет вам, но, как говорится, попытка не пытка...

- Спасибо, Владислав,- Вдова благодарно коснулась руки редактора. - Ты единственный, кто не отвернулся от нашей семьи. Храни тебя Бог!

- Ничего, крепитесь! - подошедшая Наталья участливо приобняла ее за плечи. - Все будет хорошо. Оправдают вас, вот увидите!

- Ох, не знаю... - устало произнесла вдова. В ее темных, окруженных тонкой паутинкой морщинок глазах блеснули слезы.

Кивнув на прощание, вдова исчезла за дверью.

- Ну, а ты как жив-здоров? - обратился редактор к Кондратьеву. - Служба идет?

- Полным ходом катится, Николаич. И все под откос!

- Когда сокращают вас?

- В сентябре.

- Ясно. Эх, развалили все вконец! - зло произнес Шорохов. Его глаза под темными стеклами очков гневно сузились, губы сжались в тонкую, едва различимую полоску.

Несколько лет назад имя Шорохова было на слуху. Следователь военной прокуратуры, он вел громкое дело по нелегальной продаже оружия на Кавказ. В деле были замешаны крупные фигуры из Генштаба, и вскоре оно было прекращено по приказу сверху. Однако Шорохов, не смирившись, выступил в одной из центральных газет, где назвал фамилии тех, кто снабжал боевиков.

Скандал постепенно утих. Генералы остались при должностях, Шорохов же вскоре был уволен. С тех пор он с головой ушел в общественную работу - с горсткой единомышленников выпускал небольшую газету, где пытался отстаивать интересы военных, организовал спортивный клуб для подростков. Пытался баллотироваться в Думу, однако проиграл, не сумев обойти известного банкира.

Кондратьев, подрабатывавший в газете фотокором, мало интересовался делами редактора. Сюда, в уютный особнячок в Центре Москвы он забегал, как правило, отдать готовые снимки или же в спортзал, оборудованный здесь же, в подвале. Лишь сегодня его привела сюда иная причина.

...Звук хлопнувшей двери внизу заставил его очнуться от раздумий. В коридоре застучали шаги - легкие, торопливые, и, по мере их приближения, Кондратьев почувствовал, как радостно забилось сердце.

- Здравствуйте! - она возникла в дверях, чуть смущенно оглядывая собравшихся.

- Здравствуй, Катерина! - кивнул Шорохов. На миг его лицо смягчилось, и, вслед за ним, оживились остальные. И пока она шла, огибая длинный редакторский стол, Кондратьев, вместе с другими, зачарованно смотрел, любуясь ее высокой хрупкой фигуркой, светлыми, струящимися по плечам волосами, тонкими чертами лица.

- Привет! - тихо произнесла она, усаживаясь рядом с ним.

- Привет! - отозвался он, слегка коснувшись ее руки.

- Ну, вроде все в сборе. - Шорохов, отложив бумаги, в очередной раз обвел взором собравшихся, остановившись на Кате.

- Ну как, молодежь твоя готова?

- Готова! - подтвердила она. - Они как узнали, что опять с парашютом прыгать будут, так места себе от радости найти не могли. Полкласса ехать собралось! Да, Владислав Николаевич, еще одна просьба у меня... - Ее лицо вновь стало серьезным, в глазах промелькнула тень озабоченности и тревоги - У нас детский садик в районе есть, к ним недавно какой-то лицей коммерческий подселили, для детей новых русских. В общем, в садике малышам житья не стало: лицеисты эти творят что хотят! Пьют, гульбища устраивают! Воспитатели жаловаться пытались - бесполезно! У лицея этого все схвачено - и в управе, и в мэрии. Может быть, вы поможете?

Она робко взглянула на Шорохова.

- Вряд ли, - нахмурился тот.

- Владислав, а может, все же попробуем тиснуть? - подал голос Павлов.

- Тиснуть! - раздраженно произнес Шорохов. _ Сейчас по Тамаре материал надо дать да по офицерам тем из Подольска! А правовая страница?

- Правовую можно в следующий номер, - возразил Павлов.

- На следующий еще денег добыть надо! - отпарировал Шорохов. Вздохнул, отвернулся, напряженно глядя в пустоту.

В комнате воцарилась тишина.

- Ладно! - наконец нарушил молчание редактор - Сделаешь до пятницы материал по саду этому? - он вопросительно глянул на Кирпичникова

- Не вопрос! - с готовностью откликнулся тот - Все в лучшем виде будет!

- Фотографии к нему еще бы не помешали... - задумчиво протянул Шорохов - Сможет кто-нибудь?

- Я смогу! - неожиданно для самого себя сказал Кондратьев.

Катя облегченно вздохнув, улыбнулась, и Кондратьев почувствовал, как отступила неведомая тяжесть, минуту назад сдавившая сердце. Сидел, вновь украдкой поглядывая на Катю, отыскивая в ней теперешней забытые черты той девочки из далеких школьных лет.

* * *

В ту пору он почти не выделял ее среди пестрой шумной ребятни. Помнил лишь ее мать, учительницу английского - строгую, волевую даму, державшую в узде их озорной, беспокойный класс. И лишь изредка всплывала в памяти ее дочка - неприметная девчушка лет десяти, с тонкой белесой косичкой.

Окончив школу, он ушел в армию, а когда вернулся, бывшая классная переехала. Последующие годы Кондратьев почти не вспоминал о ней, пока два месяца назад случайно не встретил Катю.

...В тот день, до упора потаскав железо в спортзале, он зашел в редакцию. Маленькая комнатка оказалась полна мальчишек, усталых и радостных, в камуфляжах, с новенькими значками парашютистов на груди, и среди них - высокая тоненькая девушка. Вначале Кондратьев равнодушно скользнул по ней взглядом, после вновь, уже пристальней посмотрел на нее, мучительно припоминая, где он мог видеть эти лучистые серые глаза, тонкие брови вразлет, едва заметную родинку на щеке.

- Не узнал? Это же Катерина, англичанки нашей дочка! - усмехнулся подошедший Кирпичников. Раздвинув столпившихся мальчишек, подвел к ней Кондратьева:

- Помнишь его?

- Конечно, помню! - улыбнулась она. А Кондратьев растерянно смотрел на нее, не понимая, почему вдруг охватило его неясное волнение.

Она стала учительницей, как и ее мать. Увлеченно рассказывала о своих повседневных заботах - об учениках, прилежных и лоботрясах, тихонях и сорванцах, об их успехах и неудачах. Сетовала на родителей, поглощенных добычей денег, не уделяющих должного внимания детям. Радовалась, что полгода назад наконец удалось увлечь ребят полезным делом в клубе у Шорохова.

С тех пор Кондратьев постоянно искал встречи с Катей.

* * *

Они шли в душистых фиолетовых сумерках, среди шелеста молодой листвы, затихавшего гула вечернего города.

- Слава Богу - Шорохов согласился! - говорила Катя, - я уж и не надеялась. И тебе спасибо!

- Не за что... - смущенно произнес Кондратьев. - Я-то всегда тебе помочь рад, только скажи... Ты чего задержалась сегодня?

- Да завуч на ковер вызывала. Представляешь, мои всем классом с химии сбежали!

- Представляю! И как ты с ними только справляешься?

- Научилась. Главное - искренней надо быть, дети ведь каждую мелочь чувствуют, их не обманешь! Одно неточное слово, малейшая фальшь - и все, считай, веры тебе уже не будет. А когда они видят, что ты с открытой душой к ним, тогда постепенно и сами к тебе потянутся.

- Все равно сложно, - покачал головой Кондратьев. - Дети-то сейчас другие пошли!

- Не дети - время другое!

- Времена другие, - согласился он, - и люди тоже!

- Да люди те же остались, - возразила она, - просто мозги им задурили. За них бороться надо, а уж за детей - в первую очередь!

- Сил не хватит, да и зачем? Все равно толку не будет.

- Будет! Главное - духом не падать. Вот у меня мальчик в классе был: учиться не хотел, вместо школы машины на заправке мыть бегал, все на него давно рукой махнули. А я его уговорила разок вместе с нами к Шорохову съездить, ну он в спортзале позанимался, потом с парашютом прыгнул, в общем, понравилось ему. Так этот мальчишка теперь другим человеком стал: учится с охотой, курить бросил, а о глупостях разных и думать забыл! Нет, здесь все от нас самих зависит, - найдем в себе силы бороться, тогда и толк будет!

- С тобой-то конечно будет! - пошутил он - Ты вон как магнит людей к себе притягиваешь!

- Какой еще магнит! - смущенно отмахнулась она. - Скажешь тоже!

Они подошли к перекрестку. В сиреневой мгле, ошалело светя фарами, летели автомобили. На другой стороне улицы мерцал желтыми глазницами окон серый кирпичный дом.

- Пошли! - Катя поспешно шагнула на мостовую, увлекая за собой Кондратьева.

Перебежав улицу, они свернули во двор.

- Ну что, до среды? - остановившись у крайнего подъезда, произнесла она.

- До среды... - отозвался он, робко беря ее руку в свою.

* * *

Серебристый турникет на проходной сухо скрипнул на прощание. Толкнув стеклянную дверь холла, Кондратьев вышел наружу. С темного неба сыпал мелкий дождик. Редкие прохожие спешили к метро, неся над головами мокрые купола зонтов. Чуть в стороне белела припаркованная машина, возле которой маячило несколько фигур.

- Кондратьев!

От машины, приветственно взмахнув рукой, шагнул человек, и Кондратьев тот час же узнал его:

- Шаевич, ты?

- Я. Кто же еще! - радостно подтвердил тот, пожимая Кондратьеву руку. - Рад тебе, старина!

- Видал, какой он крутой стал? - подошедший следом Гопенко кивнул на белоснежные Жигули последней модели. - Одно слово - новый русский!

- Да мелочи все это! - будто бы смутившись, произнес Шаевич, но было видно, что он доволен собой, сознательно рисуется перед бывшими сослуживцами.

- Ты домой? - обратился он к Кондратьеву.

- Куда же еще!

- Садись, подброшу до Центра!

Вслед за хозяином Кондратьев уселся в уютный, пахнущий кожей салон. Мягко заработал двигатель. Замерцала панель приборов. Плавно тронувшись, автомобиль заскользил вдоль массивной глыбы объекта, устремляясь к оживленному, залитому огнями проспекту.

- Ну рассказывай, как жизнь молодая? - произнес Шаевич, выруливая на трассу.

- Потихоньку! - ответил Кондратьев, расслабленно откидываясь на подголовник.

- Не особо, значит?

- Не особо.

Машина, набрав ход, понеслась по озаренной магистрали, крохотной каплей вливаясь в общий стремительный поток.

- Ты как, дальше служить собираешься? - после небольшой паузы, спросил Шаевич.

- Да думаю вот. С одной стороны, половину пенсии заработал, а с другой - неохота еще десять лет мыкаться.

- Понимаю. Сам год назад так же мучился. Решиться всегда трудно: привык вроде бы, служба худо-бедно идет, а на гражданке - кто его знает, куда кривая вывезет.

- То-то и оно!

- Ну, насчет этого не надо бояться, если голова на плечах есть - не пропадешь. Кстати, - он испытующе взглянул на Кондратьева, - если хочешь, могу тебя к себе взять.

- Это куда же?

- Магазин у меня свой имеется - химией бытовой да мелочевкой всякой торгуем, а за товаром - аж в соседнюю область ездить приходится. У тебя ведь права имеются? Так вот, дадим тебе тачку, будешь раз в неделю мотаться. Пятьсот баксов для начала, а там посмотрим.

- И всего-то делов? - недоверчиво протянул Кондратьев.

- Да нет, не совсем, - усмехнулся Шаевич, - тут вопрос деликатный. Понимаешь, прижимают нынче нашего брата шибко, одни налоги чего стоят! Вот и приходится левый товар в оборот пускать, чтобы в накладе не остаться. За неучтенкой этой и надо будет ездить, да аккуратно, чтобы не светиться лишний раз!

Свернув с проспекта, они мчались по Садовой. Капли дождя мелко дрожали на лобовом стекле. Словно малиновые угольки, вспыхивали хвостовые огни соседних автомобилей. Властно сигналя, вырвался вперед громоздкий лимузин, и Кондратьев заметил, как в глубине салона мелькнула алая точка сигареты.

- Хозяева жизни! - поймав взгляд Кондратьева, прокомментировал Шаевич. - Ничего, мы тоже не лохи - прорвемся!

Нырнув под эстакаду, они покатили вдоль чугунной решетки бульвара. Черные плетения деревьев мрачно возносились в мглистое небо. Возник и канул во тьму бирюзовый особняк посольства. Тускло-золотые купола храма блеснули в вышине хрупкими мачтами крестов.

Шаевич притормозил недалеко от Арбата.

- Ты главное, не тяни, - посоветовал он, вслед за Кондратьевым вылезая из машины, - а я пока место придержу для тебя. И еще: увольняться будешь - удостоверение не сдавай, скажи - потерял. Оно на трассе ой как выручит, если менты тормознут!

Он запер машину и, хлопнув Кондратьева по плечу, направился к ближнему ларьку. Поздоровавшись со стоявшим возле него высоким чернявым парнем, что-то бросил ему, исчезая среди пестрой толпы.

Отойдя под козырек ближнего магазина, Кондратьев задумчиво оглядывал блестящую от дождя площадь, сновавших мимо возбужденных суетливых людей. Размышлял о предложении приятеля, желал тотчас же, не раздумывая, согласиться и одновременно сомневался, не верил в сиюминутную, кажущуюся легкой удачу.

У казино напротив остановился серебристый Кадиллак. Огромный, с бычьей шеей, водитель, открыл дверцу, выпуская холеного мужчину в длинном, до пят, плаще и высокую молодую женщину. Неспешно, вальяжно они направились ко входу, и привратник, облаченный в нарядный гусарский мундир, почтительно распахнул перед ними двери.

Кондратьев проводил их долгим пристальным взглядом. На миг ему захотелось оказаться на месте этого лощеного дельца, уверенно входить в дорогое казино под руку с очаровательной, словно с обложки журнала, спутницей. Ловить ее обожающий взор. Небрежно кивать услужливому привратнику. И вслед за этим внезапно подумал о Кате и почему-то устыдился своих мыслей.

* * *

Он встретил Катю возле ее дома. Спустившись вниз по улице, они свернули в сквер, в глубине которого, среди высоких лип, спряталось приземистое двухэтажное строение, обнесенное зеленой сетчатой оградой.

Заведующая, пожилая женщина, с болезненного цвета лицом, провела их на территорию. На детской площадке играли малыши, копошились в песочнице, карабкались по разноцветным лесенкам, с радостным визгом кружились на карусели. У соседнего крыла здания, возле дверей с бронзовой вывеской, рослый охранник в черной униформе беседовал о чем-то с высоким мужчиной в бежевой ветровке.

- А у нас вчера опять инцидент вышел, - говорила заведующая. Лицеисты петарды взрывали, так одному ребенку нашему чуть глаз не вышибло. И вот так постоянно. Я как-то в управу письмо написала, а через неделю, вечером, меня двое мордоворотов встретили и пригрозили: не рыпайся, мол, а то закопаем!

- Ничего! - успокаивала ее Катя. - Я тут с газетой одной договорилась - написать про ваши беды обещали. Разворошим как-нибудь это болото!

Дверь в соседнем крыле с грохотом распахнулась. Шумной гурьбой на улицу высыпали долговязые юнцы в дорогих, небрежно надетых пиджаках, разбитные девицы с ярким макияжем на лицах. Горланя, ватага заполонила двор. Принялась цедить пиво, залихватски, напоказ дымить сигаретами. В сторону детской песочницы пролетела пустая бутылка, со звоном разбившись об угол.

Катя, обернувшись к Кондратьеву, подала знак. Кондратьев, кивнув в ответ, извлек фотокамеру. Навинтил громоздкий объектив. Отступил назад, осматриваясь, выбирая позицию.

- Ну, что, получилось? - с надеждой в голосе спросила Катя, когда он закончил съемку.

- Порядок! - ободряюще улыбнулся Кондратьев, убирая камеру обратно в сумку, - Даром, что ли, год в Доме пионеров занимался!

Они покидали детский сад под веселое щебетание малышей. У выхода Кондратьев неожиданно обернулся, вновь окинув взглядом шумное скопище лицеистов. Лицо мужчины в ветровке показалось ему знакомым. Приглядевшись, Кондратьев узнал в нем вчерашнего спутника Шаевича. На миг удивился и тут же забыл о нем. Прощался с заведующей и воспитательницами. Вслед за Катей выходил за калитку.

* * *

Он проводил Катю до школы, где во дворе зеленели тополя, а из окон долетал возбужденный ребячий гомон. Простившись, долго смотрел ей вслед, вновь ощущая внезапную пустоту, словно она уносила с собой частичку его души, и, в который раз, поразился своей зависимости от нее. Желанию постоянно находиться с ней рядом. Видеть ее глаза, слышать ее голос.

Он не понимал ее стремлений и поступков, неуемного желания помогать другим. Бескорыстно готовить в институт способную старшеклассницу или заниматься с отстающими учениками. После уроков, на общественных началах, вести кружок, чтобы отвлечь детей от бесцельного шатания по улицам. Тратить время и силы на поездки в подмосковный госпиталь, ухаживать за ранеными из Чечни. Не понимал и того отчуждения на ее лице, когда в театре они зашли в буфет и он, желая показать себя лихим и щедрым, напоказ сорил деньгами, заказывая дорогие блюда и изысканные напитки.

Он не понимал и самого себя, в одночасье изменившего свою жизнь, увлечения и привычки. Забросившего вечеринки в кругу сослуживцев, традиционные выезды за город, где они жарили аппетитные шашлыки, запивая их охлажденной в реке, заграничной водкой. Расставшегося с давней подругой, разведенной Ленкой, - богатой, разбитной девахой, накрывавшей к его приходу шикарные столы, где на нарядных фарфоровых блюдах белела осетрина, дымилось ароматное мясо, а в центре возвышалась неизменная бутылка французского коньяка. Делавшей ему дорогие подарки. Время от времени подбрасывающей денег на жизнь. Он искал и не находил ответа, что побудило его отказаться от всего этого, ради какой-то девчонки, еще недавно казавшейся забытой вместе с множеством лиц и имен из далекого детства.

Погуляв около часа в парке неподалеку, он забрал фотографии. Собрался, было ехать к Шорохову, но у самого метро неожиданно свернул к неприметному трехэтажному зданию.

Миновав дежурку, где отгороженный стеклом тучный майор что-то объяснял двум молодым, облаченным в бронежилеты сержантам, Кондратьев поднялся на второй этаж. Дойдя до конца коридора, толкнул одну из дверей.

Узкий пенал кабинета был окутан сизым табачным дымом. В нем, как в тумане, были видны зыбкие очертания громоздкого канцелярского шкафа, тяжелых металлических сейфов, двух столов возле окна. Один из них пустовал, за вторым, уткнувшись в мерцавший дисплей компьютера, сидел Рощин. Недовольно обернулся, но, узнав вошедшего, радушно поднялся навстречу.

- Здорово, пропащий! - поприветствовал он Кондратьева, словно клещами стиснув его руку. - Какими судьбами в наши края?

- Да вот, заглянул на огонек! - Кондратьев усаживался напротив, с интересом разглядывая бывшего замполита. Отметил появившиеся черные круги под глазами, усталость во взгляде, глубокую складку на высоком смуглом лбу.

- На огонек, говоришь? - Рощин едва заметно усмехнулся в усы. - А может, все-таки по делу, а?

Кондратьев в ответ смущенно пожал плечами.

- По делу, по делу! - утвердительно кивнул Рощин. - Контракт на исходе, оставаться неохота, вот и раздумываешь: куда бы лыжи навострить?

Хитро прищурив глаз он посмотрел на Кондратьева.

- И, конечно, мелькнула мысля: а может, в родную милицию податься? Все-таки десять лет выслуги, есть смысл до пенсии дотянуть. Надо бы со старым боевым товарищем посоветоваться, авось чего умного и подскажет!

- Ты прямо телепат! - рассмеялся Кондратьев.

- К нам, конечно, можно перейти, - будто не заметив иронии в голосе собеседника, продолжал Рощин. - Возьмут охотно, как никак опыт имеешь, только вот служба здесь не в пример нашей: за смену нервов больше сожжешь, чем за год в комендатуре, а зарплата - та же почти. Некоторые, правда устраиваются: торгашей трясут, на братву шакалят, только такие недолго служат... Так что не все здесь так гладко, как со стороны кажется!

- Сам-то жалеешь, что ушел?

- Как тебе сказать... Конечно, замполитом в комендатуре куда легче было, чем опером тут. Да и посуди: с одной стороны начальство давит, а с другой особка да прокуратура, так и норовят к чему-нибудь придраться. Сейчас ведь шваль всякую особо не прижмешь - крутые все стали, с бабками да связями!

- Крутые - это точно! - согласился Кондратьев. - Лично видел, как коммерческий лицей детсад захватил.

- Какой еще детсад?

- Здесь, на Бабеля. На, полюбуйся! - Кондратьев бросил на стол конверт с фотографиями.

Вначале Рощин равнодушно разглядывал снимки, однако вскоре в его глазах мелькнул интерес. Вновь и вновь капитан перебирал фотографии, цепко всматриваясь в глянцевые цветные прямоугольники, словно искал в куче зерен одну драгоценную крупицу. Еще недавно усталый и отрешенный, теперь он походил на гончего пса, почуявшего добычу. В очередной раз перетасовав пачку, отложил в сторону один из кадров, на котором был запечатлен приятель Шаевича. Несколько секунд сосредоточенно изучал, хмуря густые черные брови.

- Оставишь мне эту фотку? - наконец произнес он, глянув на Кондратьева напряженным пытливым взором.

- Конечно, бери! - недоуменно пожал плечами Кондратьев.

- Вот и хорошо. А насчет увольнения мой тебе совет: подумай! - торопливо заговорил Рощин, будто спешил погасить интерес собеседника к изъятой фотографии, упредить возможные вопросы, перевести разговор на другую тему. Хотел что-то добавить, но вдруг замолчал, заслышав торопливые шаги в коридоре.

Дверь распахнулась. В кабинет заглянул озабоченный майор.

- Поехали, Витя! - бросил он Рощину. - На Вятской квартиру обчистили!

- Ну вот - еще один висяк на мою шею! - зло усмехнулся тот и, обращаясь к Кондратьеву, добавил: - А ты говоришь - переходить!

* * *

Кондратьев обходил посты. Часовые в стеклянных кабинах торопливо вставали при его появлении. Он принимал доклады, уточнял обстановку, давал указания. Вновь двигался дальше, по сплетениям коридоров, переходам и лестничным маршам.

Он проходил мимо громоздких железных дверей, возле которых блестели турникеты и стоявшие на постах прапорщики, внимательные и настороженные, стерегли вход. Здесь размещались секретные лаборатории, научные отделы, опытные производства, где некогда круглые сутки кипела работа, корпел над формулами и чертежами ученый люд, создавая новейшие образцы вооружения. По несколько раз на дню сюда наведывались известные академики, многозвездные генералы, правительственные чиновники. Все, кто хоть изредка появлялся здесь, были исполнены чувства собственной значимости, и даже атмосфера, царившая в этих стенах, была таинственно-важной, наполненной величественным государственным духом.

Теперь все было иным. Один за другим закрывались отделы и производства. Их места занимали роскошные офисы разномастных фирм с надменными молодыми дельцами. С каждым днем, они все больше теснили ученых и военных, захватывая все новые и новые территории у умирающей оборонки. Важные, в долгополых пальто, увешанные золотыми цепями, в сопровождении звероподобных телохранителей, расхаживали по объекту, властно озирая свои владения. Сговорившись с местным начальством, вывозили остатки оборудования и производственной техники. Объект напоминал огромного мертвого зверя, чей остывающий труп жадно терзали хищники.

Кондратьев вернулся в караул в тот момент, когда взводный, нахлобучив камуфлированную кепку, направлялся к выходу, на ходу что-то торопливо говоря провожавшему его второму помощнику.

- Наконец-то! - недовольно буркнул он, завидев Кондратьева. - Я - на восьмой пост, остаешься за старшего. И рапорт, насчет контракта, садись писать!

Кивнув, Кондратьев уселся за стол. Заполнив караульную ведомость, придвинул к себе чистый лист бумаги:

...Командиру первого взвода... спецкомендатуры... войсковой части... Рапорт... Прошу вашего ходатайства перед вышестоящим командованием...

Кондратьев отложил ручку, задумчиво уставившись в пустоту. За прошедшие несколько дней он так и не принял окончательного решения. Вроде бы желал оставить службу, попытать счастья на ином поприще, но что-то останавливало его, не давало дописать несколько заключительных фраз в рапорте.

Он устало откинулся на спинку стула, чувствуя, как вновь, в который раз за сегодняшний день, накатила тупая боль, заломила в висках, выступая на лбу липкой испариной. Ему нездоровилось с самого утра.

Мелодичная трель городского телефона заставила его очнуться.

- Как служба, товарищ военный? - услышал он голос Кати.

- Потихоньку! - отозвался Кондратьев, радуясь ее неожиданному звонку.

- А чего голос такой? Ты не заболел, часом?

- Да нормально все, - поспешно ответил он, чувствуя, как и впрямь отступает жар, исчезает озноб, а утомленное сознание вновь обретает ясность. - Так, подустал чуток!

- Плохо. Беречь себя надо! - назидательно произнесла Катя.

- Слушаюсь, мой генерал! - пошутил Кондратьев. - Какие еще будут указания?

- Какие, говоришь... - она на секунду замолчала. - Слушай, у тебя фотографии остались, где ты детишек снимал?

- Остались. С собой таскаю.

- Сможешь их вечером завезти?

- Конечно!

- Отлично! - обрадовалась она. - Значит, начинаю ужин готовить! Жду...

Он не успел положить трубку, как вдруг ожила станционная аппаратура. Запульсировала малиновой лампой, оглашая караулку короткими пронзительными сигналами.

- Тревога!.. Первый пост! - доложил подбежавший второй помощник.

- Гопенко - на выход! - приказал Кондратьев, вскакивая, устремляясь к дверям.

С грохотом пробежав по коридору, выскочил в холл. С ходу врезавшись в сгрудившуюся у КПП толпу, пробрался к турникету, где молодой мужик в клетчатом пиджаке остервенело молотил кулаком по кабине часового. Сзади возвышался второй - смуглый кавказец с крупным перебитым носом.

- Прекратить! - Кондратьев, перехватив руку клетчатого, с силой встряхнул его.

- Отвали, прапор! - огрызнулся тот, обдав Кондратьева едким перегаром. - Боря, убери этого козла!

Обернувшись, Кондратьев увидел Гринберга, директора одной из фирм, обосновавшихся на объекте.

- Понимаете, - раздраженно заговорил тот, - эти люди ко мне идут, а этот ваш, - он кивнул на часового, - не пускает их, а бюро пропусков на обеде!

- Кто такие? Документы! - не удостоив его вниманием, Кондратьев вновь надвинулся на клетчатого и его приятеля.

- Ща будут тебе документы! - рявкнул клетчатый, пытаясь ухватить Кондратьева за грудки.

Ребром ладони Кондратьев ударил по тянущейся к нему пятерне. Противник взвыл от боли, отпрянул назад. Опомнившись, вновь рванулся к Кондратьеву, что-то судорожно нашаривая за бортом пиджака.

- Ну, падаль!.. - выдохнул он.

В его руке блеснул пистолет.

Однако выстрела не последовало. Разом придя в себя, Кондратьев выхватил табельный Макаров. Машинально дослав патрон, уткнул пистолет в лоб клетчатому, готовый всадить пулю в его разом побледневшее лицо, но в последний миг что-то удержало его.

- Ствол на пол! - прохрипел он, - Быстро, сука!

Отшвырнул ногой брошенное оружие. Саданул противника в пах, вложив в удар всю свою ярость и недавний страх. С размаху добавил по голове рукояткой пистолета.

Сдавленно всхлипнув, клетчатый повалился на пол. Присев над скрюченным, недвижным телом, Кондратьев завел за спину его безвольные руки, защелкнул наручники. Краем глаза заметил, как кавказец, отпихнув замешкавшегося Гопенко, устремился к выходу.

- А, черт!..

Расталкивая столпившихся в холле людей, Кондратьев бросился за ним. Настиг в дверях. Пригнувшись, нырнул в ноги. Рванул за них, опрокидывая кавказца на ступени. Навалился, уперев ему в затылок ствол пистолета.

Сзади послышался тяжелый топот.

- ...Живой, Кондратьев? - Запыхавшийся взводный встряхнул его за плечо. - Лихо ты их, молодец!

Поднял задержанного за шиворот. Сноровисто обыскал. Надев наручники, повел сквозь запруженный народом холл. А Кондратьев, привалившись к дверям, застыл, не в силах сдвинуться с места, чувствуя, как тело сотрясает холодная липкая дрожь...

* * *

Прошло уже несколько часов, как разъехалось командование и наряд милиции увез задержанных, а Кондратьев все сидел, недвижно глядя в пустоту. Дрожь, поселившаяся в нем после недавней стычки, переросла в леденящий озноб, изредка сменявшийся приступами удушья и жара. Он испытывал мучительную слабость, словно недавняя схватка выпила из него остаток сил. По совету взводного он принял какие-то таблетки из караульной аптечки, но облегчения не наступило.

До конца смены оставалось чуть больше часа, когда на пульте связи с постами раздался настойчивый зуммер.

- Черт! - взводный, бросив трубку, торопливо поднялся, одергивая камуфляж, - Весельцев приперся! Этому-то чего надо?

Он направился к дверям, звякнул замком. Посторонился, впуская вошедших.

В караулку, в сопровождении комбата, стремительно вошел заместитель командира полка Весельцев. Длинный, болезненно худой, он выглядел бледнее обычного. Тонкие бескровные губы были плотно сжаты, а в узких, рыскающих по сторонам глазах читались раздражение и досада.

- Товарищ подполковник... - начал было докладывать взводный, но Весельцев оборвал его:

- Ладно, Левченко, будет...

Взводный обескуражено замолчал. Весельцев вновь скользнул взглядом по лицам караульных, остановившись на Кондратьеве.

- Ну, - наконец выдавил он, - и как это понимать?

- Что понимать? - недоуменно переспросил Кондратьев.

- Он еще спрашивает?! - Весельцев возмущенно обернулся к командиру, будто ища поддержки. - Сначала драку затевает на глазах у всех, разбивает пистолетом голову офицеру налоговику, а теперь дураком прикидывается!

Он вновь глянул на Кондратьева едким испепеляющим взором.

- Подождите, товарищ подполковник, - взводный решительно шагнул вперед. - Налоговик этот сам первый пушку выхватил! Пусть спасибо скажет, что не пристрелили его!

- И что? - перебил взводного Весельцев, - Нельзя было по-нормальному разобраться? Гринберг, к которому эти двое пришли, хотел миром все уладить, только вот он, - замполит раздраженно кивнул на Кондратьева, - и слушать не захотел!

- Значит, вооруженное нападение на тревожную группу - это по - нормальному?! - возмутился взводный. - Да если бы патрон у того козла не перекосило - хана бы Кондратьеву! Нам что теперь, все выходки буржуев этих долбанных сносить прикажете?!

- Хватит паясничать! - срываясь на фальцет, выкрикнул Весельцев. - Нахватались словечек! Брось свои замашки, прошло то время!

- Ладно вам! - устало усмехнулся взводный. - Знаете ведь: правильно мы действовали, и нечего сюда личные проблемы впутывать! Думаете, не понимаем, из-за чего сыр-бор весь?

Весельцев вздрогнул, словно его ударило током. Бледное лицо побагровело, на худой шее судорожно дернулся кадык. Он подался вперед, точно хотел броситься на взводного, но, резко повернувшись, вышел прочь, едва не задев о притолоку высокой тульей фуражки. Следом за ним поспешил комбат.

- Ишь как всполошился! - сплюнул взводный, - Конечно: жену свою пристроил к Гринбергу на фирму и трясется теперь! Да ты-то успокойся, наконец! - с досадой бросил он Кондратьеву. - Будет тебе переживать!

Но Кондратьев, словно не слышал его. Застыв на месте, он ошарашено смотрел на дверь, чувствуя, как недавняя растерянность сменяется горячей, переполняющей его яростью.

...Значит так?.. - пронеслось в его голове, - Дураком прикидываюсь, говорите?... Ладно...

Его взгляд упал на недописанный рапорт. Шагнув к столу, Кондратьев схватил авторучку:

...Прошу Вашего ходатайства перед вышестоящим командованием об увольнении меня в запас, в связи с окончанием срока контракта... Жильем обеспечен... Претензий не имею...

* * *

- Господи, что с тобой?

Сквозь мутную пелену в глазах он увидел ее, возникшую в освещенном проеме. Стройную фигурку в простеньком домашнем платье. Лицо, ставшее в миг озабоченным и испуганным:

- Ерунда... - хрипло выдавил из себя Кондратьев, с усилием растянув в улыбке пересохшие губы. - Простыл маленько!

- Ничего себе простыл! - Катя коснулась его лба. - Да ты же горишь весь!

- Ерунда, - повторил он. - Сейчас домой пойду, отлежусь.

- Никуда ты не пойдешь!

Она схватила его за руку, втащила в прихожую. Не слушая его возражений, стянула мокрую от дождя куртку, помогла разуться.

...Он лежал на тахте. Катя растирала его жгучими мазями, поила каким-то снадобьем. И он, чувствуя, как отступают, приглушаются боль и жар, благодарно сжал ее руку и, забываясь в глубоко, как пропасть сне, до последнего ощущал ее теплую нежную ладонь.

Ночью, сквозь сон, он слышал, как она подходила к нему, меняла на лбу примочку, осторожно приподнимая его голову, поила теплым отваром. И, заново засыпая, он каждый раз безмолвно благодарил ее - легким кивком, слабой улыбкой.

... Он очнулся утром, когда первые солнечные лучи, просочившись шторы, коснулись его лица. Медленно поднялся, уже не чувствуя озноба, а лишь едва ощутимую слабость. Заглянул в соседнюю комнату, где на диване, не раздеваясь, свернувшись калачиком, спала Катя. Неслышно приблизившись, Кондратьев бережно укрыл ее пледом. Присев в изголовье, с нежностью смотрел на ее лицо, казавшееся золотым в свете рыжих лучей восходящего солнца.

* * *

Веселый щебет птиц сливался с шелестом листвы и близким гулом проспекта. Сидя за кухонным столом, Кондратьев задумчиво слушал звуки проснувшегося города, с наслаждением наблюдая за Катей, которая заботливо хлопотала возле него, накладывала в тарелку румяные поджаристые котлеты, наливала душистый чай, наполняла вареньем маленькую хрустальную вазочку.

- Ну и напугал ты меня вчера! - говорила она. - Я уж думала - совсем плохи дела.

- Были бы плохи, - отвечал он, - да ты выручила. Как волшебница прямо!

- Подумаешь!.. - отмахнулась она. - Лучше скажи: где тебя угораздило так?

- Под дождь попал, - вздохнул Кондратьев. - Да на службе еще...

Он замолчал, заново вспоминая вчерашний день. Злобно ощерившееся лицо клетчатого, пистолет у своего лица. Нашествие офицеров из полка и дивизии, во главе с генералом со штаба округа, их дотошные расспросы о происшедшем. Истеричные обвинения Весельцева под безропотное молчание комбата. Собственный яростный порыв, когда, проклиная все, он писал рапорт на увольнение. Обо всем этом он поведал Кате, изливая накопившуюся на сердце усталость и отчаяние.

- Зачем же ты так? - растерянно произнесла Катя. - Не спорю, приятного мало, но что бы совсем уйти...

- А что, дальше в дерьме этом сидеть?

- Ты о чем? - она непонимающе взглянула на него. - По-твоему служить Родине - дерьмо?

- Какой Родине! - раздраженно усмехнулся он. - Распродали давно всю Родину! Это раньше мы ей служили, а нынче коммерсантов охраняем, из военных в сторожей превратились!

- Успокойся, - сочувственно глядя на него сказала она. - Ты просто погорячился, перенервничал. Не делай глупостей, пожалеешь ведь потом.

- О чем жалеть? О службе днем и ночью за гроши? Хватит, пусть других дураков ищут задарма вкалывать. Я уже с приятелем договорился - в магазин к нему пойду. Пятьсот баксов, времени свободного море - лучше и не придумаешь!

- Неправда, - покачала головой Катя. - Неужели торгашом каким-то лучше быть? Или ты, как некоторые, ради денег на все готов?

- Да разве в деньгах одних дело! - упрямо возразил он, в глубине души чувствуя ее правоту. - Сокращение на носу! Еще в дыру какую-нибудь засунут, где так бобылем и сгниешь!

- Почему же бобылем?

- А что, - испытывая внезапно нахлынувшее волнение, произнес он, - ты бы, что ли, поехала за мной туда?

- Поехала бы!

Он недоверчиво посмотрел на нее, готовый увидеть на лице Кати насмешку или шутливую иронию, но ее взгляд был серьезен, полон сострадания и затаенной нежности.

Чувствуя, как краснеет, Кондратьев поспешил в коридор. Стараясь унять волнение, опустился на стул возле телефона. Глянул на часы и, спохватившись, набрал номер.

- Легок на помине! - отозвался на том конце провода взводный - Думал о тебе только что... Как чувствуешь-то себя?

- Порядок, Михалыч, оклемался.

- В общем, отдыхай до пятницы, - сообщил взводный. - А третьего в ночь заступишь - и все, в отпуск.

- Как? - удивился Кондратьев. - А Воронин? Да и Гопенко вроде собирался...

- Гопенко в сентябре пойдет, - хмуро произнес взводный. - А то и в декабре, коли за ум не возьмется... Да! - спохватился он. - Тебя комполка спрашивал. Заедь к нему после обеда...

* * *

Они сидели в кабинете заведующей детским садом. Та, обрадованная приходом Кати, угощала их чаем, вновь и вновь принимаясь рассматривать принесенные фотографии. За окном, как и прежде горланили лицеисты.

- Я вам так благодарна! - говорила заведующая, в который раз поднося к глазам очередной снимок, где голубоглазый малыш с пластмассовым ведерком в руке радостно улыбался в объектив. - А то фотографа приглашать - дорого больно. У ребятишек ведь наших родители сплошь с завода здешнего, зарплаты по полгода не видят. Вот если бы еще этих, - она кивнула за окно, - утихомирить удалось...

- Утихомирим! - решительно отозвалась Катя. - В понедельник газета со статьей про вас выходит.

- Дай Бог! - вздохнула заведующая. - Только будет ли толк... Они ведь нынче хозяева, а мы так, второй сорт... Ой, да что же это делается!.. - всполошилась она, выглянув в окно.

Вслед за заведующей Кондратьев выскочил на крыльцо. Прямо на него с уродливо перекошенным лицом бежал чернявый приятель Шаевича. Его нагоняли двое молодых, неуловимо схожих между собой мужчин. У соседнего входа несколько других, заваливали на землю пару лицеистов и охранника.

Чернявый несся резкими неровными скачками, как убегавший от хищников заяц. В его глазах застыл смертельный ужас, кудрявые волосы были растрепаны. С каждой секундой расстояние между ним и преследователями сокращалось. Кондратьев видел, как, настигнув, точным ударом они сшибли его на землю. Сам не зная зачем, рванулся туда, но тут же замер, увидев пистолет в руке одного из нападавших.

- Спокойно, Кондратьев! - сильная рука схватила его за плечо. Обернувшись, Кондратьев увидел Рощина.

- Это ты?..

- Я, - кивнул капитан. - Работаем тут помаленьку!

Он указал взглядом на оперативников, защелкивающих наручники на запястьях чернявого.

- Что здесь происходит?! - возникшая рядом Катя вопросительно-строго глянула на Рощина и Кондратьева.

- Нормально все. Это из милиции... - успокаивающе произнес Кондратьев.

- Из милиции? Так давно пора порядок навести! - сердито заговорила она, обращаясь к Рощину - Устроили тут черте что, а вы и в ус не дуете!

- Наведем! - пообещал ей Рощин. - Особенно ради таких, как вы! Ладно, бывай, звякну вечером... - бросил он Кондратьеву, направляясь туда, где лежал чернявый и оперативники что-то суетливо доставали из оброненной им сумки, а белобрысый парень с небольшой видеокамерой, усердно снимал ее содержимое.

* * *

- Проходи, Кондратьев, - комполка, невысокий, кряжистый, с простоватым крестьянским лицом, поднялся навстречу, пожимая руку. - Присаживайся, - он указал на стул - как настроение?

- Да ничего... - ответил Кондратьев, усаживаясь напротив

- А я вот поблагодарить я тебя лично хочу за вчерашнее: грамотно действовал, молодец! Премию мы тебе выписали... Да! - улыбнулся он, заметив недоверчивый взгляд Кондратьева, - как раз к отпуску пригодится!

- И еще, - неожиданно нахмурившись, произнес командир. - Хочу извиниться перед тобой за поведение подполковника Весельцева. Обещаю, меры примем!

Полковник досадно вздохнул.

- А что касается рапорта, - полковник взглянул на Кондратьева спокойными синими глазами, - что ж - это твое право. Жаль, конечно: парень ты толковый, старательный, но уж коли решил... - комполка чуть заметно пожал плечами, - Как говорится: насильно мил не будешь.

- Так все равно сокращение же будет, - торопливо, словно оправдываясь, заговорил Кондратьев. - Неохота к черту на кулички служить отправляться!

- Ну это ты, брат, загнул! - усмехнулся комполка, - Никого из Москвы не ушлют, слово даю! По соседним частям распределим, а тебя в седьмую комендатуру думали перевести, тебе вроде туда и ездить ближе. Но ты вот уходишь, оказывается...

* * *

Он уже собирался ложиться спать, когда неожиданно позвонил Рощин.

- Ну, старик, - с меня бутылка! - в голосе капитана чувствовалась немереная усталость, но даже она не могла скрыть его довольного тона. - Вовремя ты подсуетился с этими фотками!..

- Что, банду накрыл?

- Почти. Целую группу взяли - наркотой промышляли, сволочи! Мы же этого, которого утром в саду повязали, давно приметили. Не знали только вот, когда и где он гадость эту сбывает, а тут ты его ненароком заснял. Ну мы его и выследили, когда он очередную партию в лицей этот нес. Да, серьезные ребята попались - полрайона дурью снабжали, товар аж из-под Брянска возили! Кстати, знаешь, кто у них всем заправлял? Шаевич! Помнишь, служил такой у нас?

Кондратьев оторопело молчал.

- В общем, братан, подсобил ты нам здорово! Подъезжай к пятнице, обмоем это дело!.. И барышню, что с тобой утром была, не упусти, смотри! Правильная девчонка, сразу видно...

Повесив трубку, Кондратьев обессилено опустился в кресло, пытаясь придти в себя. И по мере того, как он оправлялся от шока, в проясняющемся сознании все отчетливей звучали слова Шаевича: ...Левый товар... Не светиться перед ментами...

Он вдруг представил, как, польстившись на щедрые посулы Шаевича, сам не ведая того, стал бы возить наркотики, пока однажды бы не попался и его, подобно чернявому, не повели в воронок суровые конвоиры.

От этой мысли его бросило в дрожь, но одновременно он вдруг осознал, что избежал роковой ошибки благодаря Кате.

* * *

Кондратьев лежал на диване, оглядывая наполненную утренним солнцем комнату, наслаждаясь тем, что сегодня ему уже не надо спешить на службу, заступать в караул, погружаться в рутинные, порядком надоевшие заботы. На душе было светло и спокойно. Ему не хотелось обдумывать планы на предстоящие дни, размышляя, выбраться ли в Богом забытую деревню на Смоленщине, где жила его тетка, или же остаться в майской, пахнущей сиренью Москве.

Лежа в пустой гулкой квартире, Кондратьев рассеянно прокручивал в памяти недавние события. Встречу с Шаевичем, его заманчивое предложение, стычка с клетчатым и кавказцем, арест чернявого, собственный запоздалый страх после вечернего разговора с Рощиным, мгновенная легкость на сердце, когда на следующий день он забрал свой рапорт на увольнение - все это казалось нелепым, отлетевшим поутру сном. Как та, нахлынувшая было болезнь, от которой исцелила его Катя...

При мысли о ней, все его существо всколыхнулось светлой волнующей радостью. Недавнее ленивое спокойствие разом исчезло, растворившись в горячем желании немедленно увидеть Катю.

Воспрянув духом, Кондратьев вскочил, спешно нырнул под душ. Побрился, начал суетливые сборы. Уже стоял перед зеркалом в прихожей, расчесывая влажные волосы, как вдруг внутри шевельнулась неясная, едва ощутимая тревога:

А может не стоит?.. Неудобно все-таки: не позвонил, не предупредил...

Он в очередной раз взглянул на свое отражение, будто спрашивая себя об этом. Из серебристой глубины на него смотрел рослый молодой атлет, с красивым, волевым лицом. Внешний бравый облик настолько контрастировал с неясными зыбкими сомнениями в душе, что Кондратьев тот час же устыдился своей минутной слабости.

Ладно, где наша не пропадала!..

Последний раз, довольно оглядев себя в зеркале, он решительно шагнул в прихожую.

...Он выскочил из метро у шумного, кипящего толпой вокзала. Не торгуясь, купил у немолодого, плохо выбритого азербайджанца ослепительно белую розу на высоком тонком стебле. Не дожидаясь троллейбуса, нырнул в подземный переход. Оказавшись на другой стороне, бодро зашагал по маленькой тихой улочке. Миновал заветный дом на перекрестке, свернул за угол, где шумел множеством ребячьих голосов школьный двор.

Обогнув стадион, Кондратьев было направился к крыльцу, но вдруг замедлил шаг, зацепившись взглядом за высокую сутулую фигуру в военной форме. Пристально всмотревшись в стоявшего у входа нескладного, болезненно худого офицера он неожиданно узнал в нем Кирпичникова.

Первой мыслью Кондратьева было окликнуть старого друга, но что-то тревожное и непонятное, отозвавшееся в груди зыбким холодком удержало его и он замер, наблюдая за Кирпичниковым.

В распахнутые двери школы высыпала очередная стайка ребят и, вслед за ними, на крыльце показалась Катя. Легко сбежав по ступенькам, она устремилась к капитану. Оцепенев, Кондратьев наблюдал, как, прильнув к Кирпичникову, она прижимается лицом к его впалой, обожженной щеке, бережно поправляет сбившийся форменный галстук, берет его под руку, и они неторопливо идут сквозь галдящий ребятней школьный двор.

Ошеломленный Кондратьев, непонимающе смотрел им вслед, чувствуя, как колют ладонь шипы сломанной розы, а сердце, сжавшись в крохотную песчинку, медленно падает куда-то вниз...

2001 год.

Москва