Аннотация: Самые незабываемые встречи, как известно, случаются в тюрьмах, поездах и больницах.
МЕСТО ВСТРЕЧИ
Тянуло сыростью. В душном полумраке коридора все выглядело расплывчатым - стулья вдоль стен, обшарпанные стенды, угрожавшие бедой плакаты. То и дело прошмыгивали мимо тени в белых халатах неопределенного пола и возраста. Входная дверь лязгала поминутно. С каждым ее взмахом по стене карабкались вверх зеленоватые, мертвенно-бледные блики. Параллельно набирал силу и врезал по нервам металлический грохот.
Шаркающей походкой прошлепала пожилая уборщица с ведром и шваброй. На лице застыло недовольно-брезгливое выражение. Валя поджала ноги и втянула голову в плечи, стараясь занять меньше места. Она мигом впитала "послание", адресуемое ей уборщицей. Согласилась, что больные и есть тут первостепенный источник грязи. Если бы не Валины подошвы, грязи в этой забытой Богом больнице было бы меньше.
От уборщицы шел стойкий запах хлорки и мокрой тряпки. Не ухоженной домашней тряпки, а склизкой, пропитавшейся сальным осадком казенной тряпки, похожей на мешковину. Валя так и видела ее перед собой: крупные волокна крест-накрест, махрушки по краям, тошнотворно-серый цвет. Представляла, каким противным чавкающим жгутом скручивается тряпка при отжиме. Узкими струйками в ведро стекает грязно-серая жижа. Плюхает в мутную, бурую от грязи, засаленную воду. По поверхности плавают крупные соринки, ошметки и слипшиеся волосы. Бр-р-р-р...
Валя уже второй час сидела в приемном отделении, прижимая к груди скользкий пакет с тапками и халатом. Перед уходом в больницу, муж сунул ей с собой бутылку воды "Святой источник". И теперь она неуверенно прикидывала, удобно ли выпить глоточек. Некрасиво тянуть на виду у всех из бутылки. А если и у кого-то другого жажда, а воды с собой нет?
Она не чувствовала затекших рук и ног. Все перекрывали тоскливые мысли о доме. Муж до дрожи переживал, первый раз оставаясь один на один с восьмилетним Юрочкой. По пустым растерянным глазам Валя видела, что ее инструкции не достигают цели. Он все равно все забудет и перепутает. На дверце холодильника осталась прилепленная магнитиком подробная записка. Но ей не верилось, что муж догадается туда заглянуть.
Больница оживала. Прошел заспанный врач в халате, с полами, трепещущими в такт походке. Законопослушная Валя, прибывшая к открытию, перестала маячить как пугало на ветру. Количество теток, примостившихся на соседних стульях, увеличивалось с каждой минутой. Они, как и Валя, поступали по направлению, а не по "скорой". Две пообщительнее обсуждали друг с другом свои диагнозы. Недовольная уборщица тыкала сидящих тряпкой, стараясь засунуть швабру глубже под стулья. Тетки задирали ноги, косясь на уборщицу с вызовом.
В противоположном конце коридора взметнулась суматоха. Мимо покатили заслуженную каталку, громыхающую на ходу всеми своими частями. Женщины с тревогой проводили ее взглядами. Быстро оформилось мнение: "Видно, кто-то тяжелый, раз по "скорой" привезли". Через пару минут скрежещущую и стонущую каталку повезли в обратную сторону.
На ней бесформенной грудой высилось синевато-серое тело, поросшее темными волосами. Обширное пузо подрагивало в такт каталке, как желе. Наружу вырывалось судорожное, затухающее шипение. Кроме растянутых тренировочных на теле ничего не было. Оно по видимости принадлежало неухоженному мужчине. Валя подавила приступ отвращения, проводив взглядом растрескавшиеся коричневые пятки и волосатый торс. Дежурный врач прямо на ходу пытался массировать мужчине область сердца. А, может, и не сердца, а где-то рядом. Валя плохо разглядела. "Инфаркт, похоже", - обменялись женщины впечатлением.
Ждать становилось все невыносимее. Угнетала неизвестность и тяжкая атмосфера больницы. Мысли перескакивали с одного на другое: "Сколько я здесь промучаюсь? И, не дай Бог, еще найдут что-то нехорошее". Валина жизнь нарушила привычное течение впервые за много лет. Круг будничных обязанностей, доведенный до автоматизма, внезапно распался. С закрытыми глазами она видела каждый угол, каждый поворот в своей квартире, каждую вещь, устроенную на положенном месте. Ежедневные дела плавно перетекали одно в другое, образуя единую симфонию. "Вот сейчас я закончила бы мыть посуду и пошла поливать цветы. Потом - уборка и стирка, потом - на рынок, и скорее - готовить обед. Потом Юрочка вернется из школы... А что если и вправду худшее подтвердиться?".
Когда она доходила до этой мысли, нутро словно затапливала мутная жижа - неприглядная, как вода с тряпки уборщицы. Сердце застывало, голова отказывалась соображать. Они были слишком тесно связаны - она, муж и Юрочка. Облако непрестанного трепыхания друг за друга так пропитывало их отношения, что несчастье с кем-то одним уничтожило бы и остальных. Одна мысль об этом обдавала Валю ужасом. Она боялась не за себя, и не думала о себе отдельно от близких. Обрушилась бы вселенная - весь их маленький космос.
Пока дежурный врач заполнял бумаги, Валя смущенно и многословно, путаясь в нетвердо запомнившихся терминах, пыталась выведать у него свое будущее. Врач вяло отнекивался, повторяя: "вот мы со всем и разберемся, специалисты у нас хорошие", а на вопрос "когда выпишут?" отвечая: "Да Вы же только что поступили". Приступ тревоги обострился в лифте. Вместе с Валей туда внедрился пряно пахнущий чем-то сгнившим убогий на костылях. Следом шмыгнула неопрятная старуха в цветастом байковом халате.
Они, похоже, были знакомы и враждовали. Инвалид вызывающе посмеивался, широко разевая рот с почерневшими, редкими зубами. Старуха с ненавистью на него косилась и презрительно сопела. Оба сильно не нравились друг другу. Но поездка в лифте была слишком короткой, чтобы затевать ссору.
"Ой, с кем еще в одну палату попаду!", - всполошилась Валя, отодвигаясь подальше от новых больничных знакомцев. С инвалидом попасть ей, впрочем, не грозило: он, судя по виду, лежал в "хирургии". Валю же поместили в "гинекологию". Но старуха с ее очевидным желанием установить свой порядок, не оставив другим ни кусочка, вполне могла оказаться ее возможной соседкой. А противостоять таким Валя не умела.
Отыскав назначенный старшей сестрой номер палаты, она поскреблась в дверь и осторожно заглянула. И лишь тогда с облегчением выдохнула. Напугавшей ее властной старухи тут не было. Быстрым взглядом произведя разведку местности, Валя установила, что в палате вообще нет единого "начальника", а, значит, жить будет можно. К ней почти одновременно повернули головы будущие соседки, распластавшиеся на кроватях.
Толстая, рыжая девица с короткой стрижкой и Микки Маусом на необъятной футболке, не переставая жевать банан, с любопытством воззрилась на прибывшую. Юная красотка при полном макияже, с зеркалом в одной руке и щипчиками для бровей в другой, деловито кивнула. Уютная бабушка, доброжелательная на вид, ответила Вале усталой улыбкой. А молодая женщина с растревоженным, но целеустремленным взглядом, осмотрела ее сверху донизу, оценивая критически, но не слишком пристрастно. Валя заулыбалась и робко представилась. Спросила, где можно занять место. Ее вежливость и почтительность к старожилам были приняты благосклонно.
Дня через три Валина жизнь вылепилась, заново обрела стабильность. Она терпеливо сдавала анализы, просиживая в очередях. Ходила на все положенные уколы и процедуры. Иногда, выбираясь за пределы своего отделения, с холодком ужаса в сердце наблюдала обитателей соседних этажей. Почти все они - кто, согнувшись от невидимой окружающим боли, кто, громко охая и придерживаясь за стену, а иные, застыв с напряженным лицом и требующими помощи глазами, - излучали во внешний мир растерянность и недоумение. Про некоторых трудно было понять, чем они болеют. Но землистый цвет лица, измученный и упирающийся в пустоту взгляд, заставляли жалеть их с особой, болезненной тревогой.
Больницу переполняли старики. Среди них встречались опрятно одетые, ухоженные на вид. Такие смотрелись поувереннее, поспокойнее. Им придавала силы поддержка родственников. Но больше было опустившихся, грязных, разбитых не только болезнью, но и безразличием к себе. Сразу чувствовалось, что они бессемейные. Валю они смущали немытым видом и тяжелым запахом. С утра до вечера она привыкла наводить чистоту в квартире, все выскребать, дезинфицировать. И в больнице никак не могла одолеть брезгливость. То и дело тошнота подкатывала.
Эти заброшенные старики жадно шарили глазами по лицам, словно пытаясь за что-то зацепиться, хоть в чем-то найти опору. Друг на друга они реагировали нервно и раздраженно, сердясь на взаимную слабость. Но и все прочие рождали в их сердцах лишь гневливую требовательность. Вопрос "почему я?", застывший в глазах любого, всерьез и опасно заболевшего, обрастал у них новыми оттенками. "Почему это случилось со мной, а не с вами...", - протестовало из беспомощных глаз.
Может, Вале просто попадались такие разгневанные и недовольные старики? Внутренне она соглашалась, что жизнь с ними обошлась несправедливо, и им есть, что с нее потребовать. Но, купив внизу газету или сдав очередной анализ, она с облегчением торопилась в свою палату. Там пока еще ничто, даже весьма суровые диагнозы, не способно было затмить удовольствие от жизни, получаемое ее более юными товарками.
Вот и сейчас, она едва приоткрыла дверь, как до нее донесся дружный взрыв хохота. Юная красотка живописала визит двух своих поклонников, случайно столкнувшихся в коридоре. А вся палата покатывалась со смеху. Хорошо было жить в атмосфере веселья, в комнате, звенящей оживленными голосами. Вале нравилось, что тут всегда пахнет духами. Молоденькие соседки пробуют друг у друга косметику. Рекламируют кремы, одалживают фен или лак. Каждые пять минут убегают курить вопреки запретам. Сплетничают. Обмениваются дамскими журналами. Она хоть во всем этом и не участвовала, но втайне наслаждалась атмосферой.
Особенно привлекал ее в соседках жадный интерес к жизни, к ее нюансам и оттенкам. Их волновали тонкости самых ничтожных взаимоотношений и особенности внешнего вида всех - врачей, медсестер, визитеров, уборщиц и обитателей соседних палат. Оценивались малейшие индивидуальные различия. Выбор крема или туши, предпочтение певца, сериала или стиля одежды, мечты и обиды, семейные дрязги и любовный опыт - все оказывалось на одной доске и выглядело формой единой страсти.
Участниц несмолкаемых бесед будто связывала невидимая нить. Они понимали друг друга с полуслова, реагируя на невысказанное. Валя все это угадывала чутьем, но не умела подстроиться. Не получалось у нее с такой же естественностью. Все выходило как-то натянуто, и она предпочитала помалкивать. Распахнув глаза и уши, Валя впитывала бесконечный поток женских историй, сплетен и подробностей. Детальные обсуждения внешности палатного врача или меняющихся медсестер казались увлекательнее телесериала. Жизнь раскрылась перед ней с неожиданной стороны, и там, где ждалось голое пепелище, зацвела новыми буйными красками.
Валя уже много лет не попадала в компанию молоденьких женщин, каковых в палате было большинство. С немногочисленными соседками и солидными родственницами разговор обычно крутился вокруг покупок, трудностей с детьми и кулинарных рецептов. Но тут ведение хозяйства никого не интересовало. И Валя переживала, что не умеет вплести ниточку в общий рисунок. От себя она не могла добавить ни малюсенькой пикантной истории или интересной сплетни. Впрочем, соседки ей это прощали, снисходя к зрелому возрасту и неодолимой стеснительности. Валя подкупала их услужливостью и успешным исполнением роли "слушателя". Однако в глубине души ей неприятно было сознавать свою ущербность. Картина радостной женской уверенности в своих силах намекала на что-то, прошедшее мимо нее.
По ночам сердце ныло от страха за Юрочку и жалости к мужу. Тот прибегал насупившийся, издерганный, напряженный. На все вопросы, отирая испарину со лба, отвечал: "Нормально. Все путем", и уносился обратно к Юрочке. Образовавшиеся теперь у Вали две жизни переплелись как стебельки вьющихся растений. То она с болью вспоминала, каким замотанным и подавленным выглядел муж в свой последний приход, как путался, пересказывая, что говорили на родительском собрании, и как опять забыл принести именно то, о чем она просила. То хихикала и с любопытством вслушивалась в болтовню подружек.
Порой она пугалась прерывистого дыхания тихой бабушки, спящей сутками напролет на соседней кровати. Кидалась подоткнуть ей одеяло. Очнувшись, бабуля благодарно кивала Вале. Кряхтя, двигалась на другой бок и задремывала снова. Может, ей и хорошо, раз она все время спит, а может и плохо - в любой момент все может случиться. От этого бывало тревожно. Но хоть Вале и казалось поначалу, что ее прежнее цельное бытие кто-то разрушил, а на новом месте у нее образовалось нечто почти такое же цельное.
К концу недели она знала все особенности мимики, каждый поворот головы или выражение лица своих новых "спутников жизни". Она выучила, как хмуриться женщина с целеустремленным видом, когда не хочет, чтобы ее беспокоили. Знала, каким рассеянным взглядом посматривает по сторонам юная красотка, когда заскучает и ищет собеседника. Предвидела, как сморщивается личико рыжей толстухи, когда та собирается пожаловаться на слабость и попросить принести ей что-нибудь вкусненькое из припасов, чтобы ей не вставать. Валя поднималась с кровати и двигалась к холодильнику прежде, чем толстуха раскрывала рот. Ритм дыхания спящей бабушки был известен ей почти как свой собственный.
Они вместе ходили в столовую и были в курсе, кто из них что ест, а что не ест, из больничного меню. Кто где работал или учился, кто чем раньше болел, в каких больницах лежал, и как в тех больницах кормили, - все было обсуждено ни по одному разу. Как кто красит волосы, какую одежду и какие фильмы любит, не говоря уже о подробностях отношений с мужьями, женихами, детьми и родителями, - все это Валя и ее соседки по палате досконально знали друг про друга через какую-нибудь неделю совместного обитания. Валя обросла новыми семейными чувствами и заново обрела ощущение отлаженной жизни, где одно плавно перетекает в другое, известное наперед. Когда принесут градусники, когда позовут на уколы, когда обход, а когда обед, она могла бы рассказать даже во сне, - не то, что разбуженная среди ночи.
Но то, что однажды разбудило ее среди ночи, подсказывало: сложившаяся целостность опять дала трещину. Им заново придется приспосабливаться. Они уже так привыкли друг к другу, а неделя выдалась такая спокойная, что все забыли об одной свободной кровати, о возможном вторжении в их круг нового человека. А ведь еще неизвестно, каким он окажется и что принесет с собой. Поэтому Валя так напряглась, увидев, как дежурный врач ввел в палату невысокую худенькую фигурку, скрючившуюся от боли. "Наверное, по "скорой" привезли, среди ночи-то", - прошипела с дальней кровати толстуха. Она тоже, оказывается, не спала. Помаявшись и поворочавшись с боку на бок, Валя стала задремывать, раз уж разглядеть незнакомку удастся лишь при дневном свете.
На следующее утро к новенькой прискакала палатная врачиха и долго, озабоченно ее расспрашивала. Обитатели палаты ловили обрывки разговора, пытаясь определить серьезность ситуации. Никому не улыбалось обрести под боком лежачую больную, которой, не дай Бог, еще и судно подавать придется. Ясно, что от медсестер не дождешься. В душе Валя заранее смирилась с возможным обязательством, понимая, кому оно достанется.
Все уткнулись в пестрые журналы и переглядывались поверх, дожидаясь ухода врача. Но сразу же набрасываться на новенькую с расспросами было неудобно. Какое-то время соседки обменивались сдержанными репликами, естественными при постороннем. Иногда в словах проскальзывал скрытый смысл, понятный лишь посвященному, - отсылка к шутке недельной давности или памятной ситуации. Тогда все чувствовали единение перед лицом вторжения чего-то нового и пока подозрительного.
Новенькая полежала-полежала, а через пару часов вдруг встала и самостоятельно побрела в туалет. Вернувшись, вежливо поинтересовалась, во сколько привозят обед и что обычно дают. Девицы приободрились - значит, все не так плохо. Ее пытались расспрашивать, хотя много не вытянули. Наперебой описывали больничные порядки, сыпали подробностями. Присматривались к ней. Короткие ответы объясняли слабостью. А Валя все никак не могла унять растерянность и тревогу.
Внешне женщина выглядела мирно. Была она совсем маленького росточка. Хрупкая, худенькая, похожая на мальчика, в дорогом, мягко облегающем, светло-сером спортивном костюме. Расходившись, двигалась плавно, неторопливо, почти бесшумно. В ее пластике прочитывалась скрытая энергия, внутренняя собранность. Короткая стрижка усиливала сходство с мальчиком, а глубоко посаженные небольшие серые глаза смотрели на мир пристально, испытующе, и себя не выдавали.
На Валю в ее присутствии напала необъяснимая робость. Ей казалось, что женщина знает и подмечает много больше того, о чем говорит, но никогда не признается в своих подлинных мыслях и чувствах. В ту минуту, когда у женщины спросили имя, она, видно, была еще очень слаба и пробурчала что-то неразборчивое. Валя не расслышала, а переспрашивать постеснялась. Да и все остальные в палате не называли ее по имени, как-то обходили стороной этот момент. Внутренне новоприбывшая железно держала дистанцию. Даже толстухе, бывшей со всем миром на коротке, не удавалось обращаться к ней запросто, панибратски. Так Валя ее про себя и называла - "маленькая женщина".
Разобравшись, что за новенькой не придется ухаживать, и она способна уверенно поддержать разговор на любую женскую тему, ее почти приняли за "свою". До конца принять за "свою" ее было трудно - она все время чем-нибудь выделялась. Валины соседки с аппетитом поглощали приносимые им из дома торты, конфеты и зефир в шоколаде. Новенькая ела лишь курагу, чернослив и разные орехи. По утрам готовила себе смесь из овсянки и проращенной пшеницы. На общий обед не ходила. Все пили кофе и черный чай. Она употребляла зеленый.
Маленькая женщина больше слушала, чем рассказывала. На вопросы отвечала с разбором. Но когда все-таки роняла фразы о своей жизни, от двух-трех бытовых подробностей раскрывались рты, а в головах роились предположения - что же на самом деле прячется за ее немногословностью.
В разгар болтовни о модных песенках она упомянула, как ставила в гараж свою машину рядом с иномаркой мужа. И что-то там хитовое услышала по радио, включенному в машине. Вроде бы рассказать она хотела исключительно о звучащей мелодии. Но девицы тут же словили новость о двух машинах в семье и выразительно переглянулись.
Вскоре новенькая невзначай обронила, что живет в самой престижной, центральной части города. Причем не в развалюхе с коммуналками и без лифта, а в элитной дорогостоящей новостройке. Живет на одной лестничной клетке с... дальше известный политик был назван по имени, без отчества, как непременный участник семейных вечеринок. Все окончательно припухли.
Затем выяснилось, что ее сын чуть не женился на довольно блестящей эстрадной "звездочке", пока вдруг сам не вознамерился ее бросить. Ну, и та, конечно, продолжает о нем мечтать, и каждый день дышит в трубку. А в глазах Валиных соседок по палате близость к шоу-бизнесу дорогого стоила.
За короткое время у тихой, незаметной женщины сложился такой внушительный "имидж", что к ним под разными предлогами зачастили гости из соседних палат. Надеялись рассмотреть поближе. Догадки о том, кто она такая, рождались одна за другой.
Валина робость быстро сменилась глухой неприязнью к новенькой. Ей не нравилось, как изменились соседки под влиянием новоприбывшей. Из палаты ушла беззаботность, появилось напряжение. Возник отчетливый и заметный "центр", на который теперь ориентировались. Сравнивали, завидовали. Что-то уже стеснялись обсудить при новенькой. Под прицелом ее внимательных глаз все поневоле подтягивались. Атмосфера была уже не прежняя, не семейная. Все стало не так с появлением этой женщины.
С опозданием Валя ощутила, что не такая уж она сама была незаметная. Да, она не умела кокетничать и поддерживать женские разговоры. Но исподволь оказывая услуги, опекая, угадывая желание прежде, чем оно высказано, Валя заняла важное место в палате. Ее искали взглядами, на нее рассчитывали. Она уже незаметно распоряжалась чужими вещами, раскладывая их, наводя порядок. Валя была в курсе всего, и к ней в первую очередь обращались, если надо что-то найти, узнать или сделать. Даже палатная врачиха все общие указания на тему порядка адресовала Вале, как будто она была старостой или неизменной дежурной.
И тут появилась эта высокомерная незнакомка, думающая только о себе. Выстроила себе параллельный быт и полностью им управляла. Глядя на нее, Валины товарки из подражания тоже вдруг стали проявлять независимость, менять привычки. Заговорили о пользе кураги и зеленого чая. Даже рыжая толстуха посерьезнела и принялась обсуждать с юной красоткой, не начать ли им делать зарядку.
Валя и сама горой стояла за порядок, ценила дисциплину. Но ей важна была организованность в рамках сообщества. Ситуация, когда каждый тянул в свою сторону и отгораживался стеной индивидуальных желаний, разрушала мир на корню. Радостное чувство общей жизни, обмена и сопереживания улетучилось. На смену ему пришло ревнивое сравнивание, стремление сделать иначе, чем у соседа. Даже косметикой больше не обменивались, а хвастались. И при этом поглядывали на новенькую, надеясь прочитать в ее глазах интерес.
Валя как хранительница очага и жрица всеобщего единства осталась не у дел. А сотворила все это безымянная женщина, желающая играть по своим правилам. Она желала этого с такой твердостью, что окружающим приходилось лишь подстраиваться. Незнакомка отвечала только на те вопросы, на которые хотела отвечать. Сама никем особо не интересовалась, ни о чем специально не расспрашивала. Но умело разжигала в других любопытство. И как-то незаметно оказывалась в курсе всех рассказов и новостей.
Имя у нее, конечно, было. Прочие обитатели палаты его давно уже выяснили. Одна Валя его знать не хотела. Словно что-то закладывало ей уши. Она почти искренне верила, что ее ни разу не оказалось поблизости, когда звучало ненавистное имя. А в тайне, в глубине души почему-то надеялась, что отсутствие имени словно вычеркивает эту наглую тварь из числа живых. Ну, ни вообще живых, а живущих в ее палате.
Тут Валя спохватывалась, что зашла в своем новом чувстве, не ведомом ей прежде, слишком далеко. Процесс превращения неприязни в ненависть она отследить не успела. Просто с каждым днем все труднее было выносить присутствие маленькой женщины. Все больше сил уходило на кивки и приклеенную улыбку. От товарок по палате Валя свои чувства скрывала. Они теперь казались ей слишком равнодушными и поверхностными, чтобы разглядеть таящуюся в незнакомке опасность. Или просто не слишком-то себя уважали, раз их устраивало такое к себе пренебрежение.
Из гостей к незнакомке почему-то никто не приходил, хотя продукты и вещи через сестер передавали. Да и деньги за нее кто-то платил немалые, судя по тому, как вокруг это маленькой женщины суетились врачи. Вале в отсутствии посетителей тоже виделась претензия. То ли она такая гордая, что не хочет никого видеть. То ли все семейство у нее такое заносчивое, с утра до вечера заняты бизнесом и считают, что лучше заплатить, чем самим тратить время.
Никакого беспокойства по поводу отсутствия родственников незнакомка не проявляла. Регулярно получала смс-ки и по нескольку раз в день уползала с мобильником в коридор. Стало быть, все у нее было на контроле. Но то, что она не хотела говорить по телефону как все, из палаты, в Валиных глазах лишь подтверждало ее главное умозаключение: эта женщина их презирает. Что занесло ее в районную больницу, когда она спокойно могла бы лечь в платную (судя по финансовым возможностям семьи), оставалось загадкой.
Поначалу Валя предполагала, что у нее слишком жадные родственники. Решили сэкономить. Но потом и в этом начала видеть какое-то изощренное высокомерие. Наверняка хочет, чтобы все вокруг нее бегали, удивлялись ее богатству и возможностям. А в платной она была бы такая же, как все. Там этим никого не удивишь - ни прибегающим посреди ночи медсестрами, ни натянутыми улыбками врачей.
Как-то раз Валя все же решилась поделиться с одной из соседок своими подозрениями. Найти единомышленника в жгучей неприязни к новенькой (она все еще продолжала ее так про себя называть, словно надеясь, что та в палате не задержится). Но соседка легкомысленно отвлекла ее на другие разговоры, совершенно не видя в маленькой женщине никакого вреда. Ну, подумаешь "держит дистанцию"... Это естественно при ее положении. Конечно же, она нам не чета. На что тут обижаться?
Валя чувствовала себя одинокой и непонятой. У нее все меньше времени уходило на размышления о доме, а все больше - на мысли о несправедливости жизни. Пока эта женщина в палате не появилась, они жили одной семьей. Многим Валя отличалась, была попроще своих товарок. Однако в главном равенство сохранялось. Может, поэтому ей было так легко, естественно им прислуживать.
Для новенькой она бы делать ничего не стала. Но та и не просила. И этим лишала Валю возможности продемонстрировать свое отношение. Получалось, давала понять, что плевала она на это отношение. Дойдя до этой мысли, Валя чувствовала, как подступают слезы бессилия. Ничем, ничем не могла она заставить ту гадкую женщину заметить свое существование.
В один прекрасный день новенькую, которая уже успела стать "старенькой", забежала проведать палатная врачиха. И извиняющимся тоном, чуть не заискивая, сообщила: "Завтра муж к Вам придет. Я все время ему отказывала, как Вы просили. Говорила, что Вы в таком состоянии, когда Вас лучше не беспокоить. Но он так настаивал... Начал беспокоиться, что-то подозревать, добиваться встречи с главным. Нам даже позвонили от...". Она прошелестела что-то на ухо маленькой женщине, которая сидела, припав к подушке с разочарованно-недовольным лицом. В палату, похоже, просочилась недозволенная информация. Много лишнего сказала врачиха в присутствии чужих, чутко настроенных ушей. И некоторое время после ее ухода незнакомка провела в мучительной растерянности.
Исподтишка наблюдая за ней, Валя обдумывала, почему новенькая так распереживалась из-за утечки информации. Неужели она всерьез боится, что ее таинственный, важный и вечно занятой муж, появится перед глазами общественности? И какие-то посторонние любопытные тетки будут его оценивать, сравнивать с другими? А ведь и правда... Теперь в ее броне появится брешь. Много чего можно будет понять про эту женщину, поглядев на ее благоверного.
Та, похоже, решила подготовить почву для этого события. Оживленно вставила несколько реплик, когда болтали про фильм, просмотренный вчера в общем холле. Со всеми вместе она его, разумеется, не смотрела, но зато видела на международном кинофестивале, где состоялся первый показ.
Это оказалось лишь прелюдией к необычной для маленькой женщины роли рассказчицы. Соседки переглянулись, почуяв, что та готова с ними чем-то поделиться. В глазах блеснул нетерпеливый интерес. Незнакомка кашлянула, словно набираясь решимости. И вдруг отчетливо выговорила: "Ох, не знаю, как муж там всю неделю без меня справлялся - без рук".
В комнате повисла глубокая, напряженная пауза. "То есть как без рук?", - не выдержала толстуха и атаковала незнакомку откровенным вопросом. "На него наш ротвейлер напал, пока меня дома не было", - пояснила женщина после секундного колебания.
Ужас и недоумение на лицах были неподдельными. А ненасытная жажда подробностей так всех распирала, что маленькая женщина ощутила себя в центре огромного потока внимания. Но сейчас оно не принималось ей как должное, а чем-то смущало, давило. Сжавшись в комок на фоне огромной белой подушки, видневшейся за ее спиной, она продолжила.
- Возвращаюсь однажды домой. Вижу: коридор - в крови. Муж лежит на полу без сознания. Я думала - умер... Но нет, слышу - все-таки простонал: "Это твой кобель, с-с-с-сука...". Я едва сама в обморок не упала. Но взяла себя в руки, вызвала "скорую". Врачи, когда приехали, сказали, что сделать уже ничего нельзя...
- Как? Обе руки отгрыз?! - потребовала отчета юная красавица, застыв с зеркалом в руке и округлившимися глазами.
- Ну, не совсем, конечно. Но кости были раздроблены на мелкие кусочки. Ротвейлер - что вы хотите!
- И что врачи? - нетерпеливо перебила толстуха.
- Ну, что врачи... Сказали, что сохранить руки нельзя - только ампутировать. Я сказала, что заплачу за операцию любые деньги. А хирург вдруг спрашивает: "Любые - это какие?".
Палата хором ахнула: "Вот сволочи! На чужом несчастье наживаются!".
--
Я спрашиваю: "Тысяча долларов для Вас - это деньги?". Он помялся: "М-м-м... Ну, деньги ". Я: "Считайте, что договорились!".
--
Неужели всего за тысячу? - выдохнула красотка.
--
Да нет, конечно. Просто стал понятен его масштаб - какие деньги произведут на него впечатление. А все вместе обошлось в десятки тысяч... Включая, что мы полгода лежали вместе в "Склифе". То есть муж лежал, а я добилась, чтобы меня в той же палате поселили. Выбила двухместную.
"Обед, обед, обед..." - пронзительно заголосила разносчица из столовой. Прогромыхала тележка с кастрюлями, захлопали двери соседних палат. Женщины не в силах были пошевелиться и двинуться с места. "Ну, пойдемте что ли", - небрежно проговорила маленькая, мягко используя власть, обретенную над оцепеневшими слушателями. Она впервые выразила намерение отправиться со всеми в столовую. Правда, потянула с тумбочки свои орехи с финиками, подразумевая отдельный рацион.
Соседки, поднявшись со своих кроватей, послушно потянулись за ней. Обед прошел в молчании. Маленькая женщина аккуратно поедала финики, сидя за общим столом. Валя, в задумчивости вылавливая из супа тараканью ногу, пыталась представить залитую кровью квартиру и как все это можно пережить - когда вот так приходишь домой, а твой муж то ли умер, то ли безнадежно покалечен. Прогорклая капуста, поданная на второе, чуть не вызвала у нее приступ тошноты. Кусок не шел в горло.
Валя давно догадывалась, что источник влияния незнакомки в неприступности и тайне. Теперь же тайна начала рассеиваться, а страх от этого только усиливался. Со стороны маленькой женщины словно легла какая-то тень - весомая, как бронзовый монумент. Стройная фигурка скрывала в себе нечто зловещее, испугавшее смирную Валю не на шутку.
Когда вернулись в палату, молодая женщина с целеустремленным взглядом, до сих пор не задавшая ни одного вопроса, вдруг выдавила: "А как же собака? Что с ней стало?". Все знали, что у нее у самой есть собака - пудель, по которому она жутко скучала. И даже держала на тумбочке его фотографию, то есть себя вместе с ним. Головы опять повернулись в сторону маленькой.
- В тот же день его и усыпили, - вздохнула она. - Я сама его отвела. Он так выл, что у меня до сих пор в ушах стоит этот вой. Не могу вспоминать.
- Конечно, - поддакнула толстуха. - Жить-то с ним было уже невозможно. Раз он крови попробовал.
В дверь просунулась лохматая голова девчушки из соседней палаты. Она была второй день после операции. Ее нельзя было не расспросить о здоровье и не одолжить ей пару сигарет. Пока та делилась впечатлениями об операции, Валя откинулась на подушку. Притворившись дремлющей, воображала, как ненавистная незнакомка ведет убивать собственную собаку. Валя собак боялась, но уважала. И никак не могла понять, с чего пес набросился на хозяина.
- Он ведь считал хозяйкой именно меня. Меня из всей семьи выбрал, - разговорилась маленькая. - Муж не хотел его заводить, побаивался его. С самого начала был настроен против.
Валя не сразу поняла, что это - уже не ее мысли, а продолжение рассказа.
- Это я его уговорила! И завела ротвейлера для себя. Кормила его только я, разговаривала с ним тоже я, гуляла часами...
Вале вспомнился хлипкий мальчик из соседнего дома - худющий, невзрачный, невысокого росточка. Его никто не любил, и он уговорил родителей приобрести ему восточноевропейскую овчарку - тогда они были в моде. Ходил с ней по дворам, а все вокруг их боялись. Беспокоились - вдруг он ее не удержит и она однажды сорвется. Но сам он больше боялся ходить по дворам без овчарки, чем с овчаркой. Людей он все-таки боялся сильнее. Валя покосилась на маленькую, хрупкую женщину.
- Муж-то у меня - владелец ресторана, - продолжила рассказчица. - Ну, конечно, большие деньги, пьянки-гулянки. Ни одной своей официантки не пропускал, не говоря о шлюхах. В деньгах мне отказу не было. Я все могла себе позволить. Машину мне личную подарил. Но терпеть такое отношение... Я ему однажды сказала: "Не буду больше терпеть этого. Разведусь с тобой". А он мне так презрительно: "Да кому ты нужна!".
У маленькой женщины слова застыли в горле. Лицо побелело. Видно было, что ее даже сейчас трясло при этом воспоминании. Она едва сдерживала слезы. Собравшись с духом, она все же продолжила. На нее неотрывно смотрели несколько пар глаз, и отступать было некуда.
- Я тогда не работала - занималась домом. Слишком рано выскочила замуж, не до учебы было. А без высшего образования с работой не очень-то... Все деньги шли от него. Ну, и он - мужчина видный, спортивный. Всегда хорошо выглядел. Знал, что стоит ему мигнуть, со всех сторон бабы сбегутся. Я была вся в доме, в хозяйстве. Обстановка, мебель, уход, две машины, да еще и загородный коттедж... Благодаря мне, все у нас было на высшем уровне. Никто бы не придрался. Да и сын учился в элитном лицее. Сплошные поборы и подношения учителям. Деньги так и свистели. Но благодаря мне...
Каждая фраза давалась маленькой женщине с трудом. Видно, тяжко ей было вспоминать пережитые унижения. Но тем важнее казалось рассказать свою историю до конца. Прорваться. Признавшись в слабости, она уже не могла остаться в глазах своих товарок унылой, жалкой, никому не нужной домохозяйкой.
- А наш пес слушался только меня, еду брал из моих рук. Я с ним часами гуляла. Все про себя рассказывала, жаловалась. Ну, говорила ему про мужа - как он меня обижает, как мучает, как мне рядом с ним плохо. И что он меня совсем не ценит... Разговаривала с ним, как с человеком. Постепенно между ним и мужем что-то странное возникло - вроде соперничества.
У Вали в груди пробежал неприятный холодок. Ярко представилась собака, которую привели в ветеринарку, и в последнюю минуту пес все понял... Понял, что задумала хозяйка, для которой он сделал все, что мог, - все, что было в его силах. Исполнил ее невысказанный приказ. Валя хотела бы не знать, какими глазами он смотрел на свою хозяйку, когда та уходила. Но эта картина словно застыла у нее внутри.
За дверью раздалось шуршание пакетов, и Валя с облегчением поняла, что пришли посетители. В палату одновременно заглянули ее собственный муж и брат толстухи. Беседа прервалась, все разбрелись - кто куда. В конце коридора замаячили прибывающие посетители.
Ночью все почему-то плохо спали, без конца скрипели кроватями, ворочаясь с боку на бок. Вале снились плохие сны. Все время казалось, будто что-то угрожает Юрочке. Наутро, очнувшись с гудящей головой, она поняла, что пора возвращаться.
Стоял конец апреля. В окна палаты врывались все сумасшедшие весенние запахи. Деревья окутало тончайшей зеленой дымкой. Воздух был сыровато-пряным, горчил, прозрачнел. И Валя надеялась, что к майским праздникам ее уж точно выпишут. Тем более что анализы все, слава Богу, оказались благоприятные.
Валины соседки были сильно поражены услышанным и все время возвращали маленькую женщину к ее истории. Только целеустремленная женщина - хозяйка пуделя, стала держаться от нее в стороне. Может, тоже считала, что та науськала на мужа собаку, а потом от нее избавилась. И не смогла ей такого простить. Но все это были Валины догадки. Сама хозяйка пуделя вслух своих чувств не выражала. Судя по тому, как часто на маленькую женщину приходили смотреть из других палат, толстуха поведала о случившемся уже всему отделению.
- Ну, а в "Склифе"... Как же вы вместе-то лежали в "Склифе"? - настаивала взволнованная красотка. - Как Вам это удалось?
- Жили вместе в двухместной палате. За все, конечно же, было хорошо заплачено. В палату я добыла все необходимое - холодильник, телевизор, видеомагнитофон, электрочайник, СВЧ, плитка... Вся еда, все лекарства. Не представляете, сколько сил и денег стоило все вот так обустроить. Разумеется, палата блестела - я же все время убиралась. Словом, жили как у себя дома. Но он ни минуты не мог теперь без меня обходиться - все подай, все помоги. Сын, слава Богу, к тому времени стал уже студентом. Без меня справлялся. А я выхаживала мужа. Сами понимаете - ежедневное умывание, судно, лекарства, уколы. Покормить, переодеть. Все время с чем-то помочь. И все это - непрерывно, ни минуты отдыха. Каждый день ему делали особый массаж. Он и сейчас ежедневно в "Склиф" на массаж ездит. Ему надо постоянно разрабатывать руки. Их же собрали буквально из кусочков.
- Вот это да! - впечатлилась нервно жующая толстуха. - Как же он сам ездит без рук-то?
- Ну, уже два года прошло. А массажист у нас выдающийся! Я всю Москву перевернула, пока его отыскала. К нему очередь - на полтора года вперед. Он сначала отказывался нас брать, но я добилась. Теперь кисти рук уже понемногу работают. У мужа - "иномарка", а там же - автоматика, компьютер. Так что он в силах сам на машине ездить. Он и зарабатывает почти по-прежнему - его доля в бизнесе сохранилась. С партнером отношения хорошие. Со школы дружат. Тот его поддерживает.
- Ой, ну как же Вы-то все это выдержали? Как такой удар судьбы перенесли? Это же настоящий подвиг - вот так всю себя посвятить! Каждый день быть при нем, не отходить ни на минуту.
Маленькая женщина погасила довольную улыбку:
- Мне так и в "Склифе" все врачи говорили. "Вам, - говорят, - нужно памятник поставить. Вы просто святая".
- А что он еще может? - наперебой заспрашивали девицы. - Пуговицу застегнуть может? А шнурки завязать? А хлеб порезать?
Наутро к маленькой женщине, наконец, пришли посетители - муж и сын. Соседки вылупились на них во все глаза, не потрудившись замаскировать любопытство. Сын был модно одет, высок и строен, и вполне оправдывал все, что о нем было рассказано. Легко можно было поверить в его роман с молоденькой эстрадной певицей. Муж тоже оказался спортивного вида, симпатичный, с тонкими чертами лица. Негнущиеся обрубки пальцев едва виднелись из-под рукавов. Вале он показался неловким, растерянным. Прямо как птенец, выпавший из гнезда. Что-то в нем было даже более детское, чем в их юном сыне, холеном и подтянутом. И навечно застывший страх в глазах.
В тот день Валя узнала, что назавтра ее выпишут. А вечером в палате устроили шумный прощальный чай. Оказалось, что выписывают еще и толстуху вместе с хозяйкой пуделя. Веселились, много шутили. Продолжали восхищаться подвигами маленькой женщины. Ее, по-прежнему, невозможно было признать "своей". Но теперь ее превозносили как "женщину, прошедшую через трагедию", сумевшую выстоять и спасти мужа. Для обитателей соседних палат она стала живой легендой. Маленькая и сама, наконец, расслабилась в лучах восторженного внимания. Стала улыбчивой и словоохотливой.
- Мой-то сегодня как жаловался, - оживленно поведала она, - прям стонал. "Когда, - говорит, - тебя, наконец, выпишут? Я, - говорит, - ни минуты без тебя жить не могу, ни с чем не справляюсь. Каждый день без тебя будто пытка". Тут я к нему поворачиваюсь, и так четко, впечатывая каждое слово, говорю: "Еще бы... Кому ты теперь нужен?!". Уж не знаю, вспомнил ли он, как сам мне такое сказал. Но он в ответ прям затрясся. Побледнел и еле выдавил со злостью: "Никогда, никогда мне этого не говори".
Валя застыла с кружкой в руках, так и не поднесенной ко рту. Ее будто обездвижило. "Вернула, - пронеслось у нее в голове. - Через столько лет она ему это вернула.Сама же рассказывала, как он ей сказал: "Да кому ты нужна". И как долго она шла к этой минуте!".
Посидев немного, Валя почувствовала, что страх мешает ей находится рядом. Поставив кружку на стол, она незаметно выскользнула из комнаты. Маленькая худенькая женщина, тихая, ростом с ребенка... С глубоко посаженными внимательными глазами, такая немногословная и наблюдательная. Что за энергия жила у нее внутри, если сила ее ненависти, вспыхнувшей в ответ на те слова, привела в действие эту историю? А если бы собака тогда мужа убила? Валя вдруг испугалась своей собственной ненависти к маленькой.
Всю ночь она думала, прильнув сухой щекой к шершавой подушке. На утро она с сожалением прощалась с молоденькими соседками - такими веселыми, легкими, уверенными в своей неотразимости и невянущей красоте даже на больничной койке. Долго укладывала сумки и все заново перепроверяла. А на самом деле ждала момента, чтобы застать маленькую женщину в одиночестве. Улучив минуту, когда обитатели палаты куда-то разбрелись, Валя быстро, но отчетливо проговорила ей на ухо: "Все равно Вам счастья не будет! Мужа калекой сделали. А когда сын от Вас уходить начнет, его чем удержите? Нового пса заведете?".
Потемневший, насмешливый взгляд маленькой женщины прежде ни на шутку бы ее смутил. Гвоздем бы прибил к полу, парализовав до немоты. Но впереди Валю ждал дом. А главное, она твердо решила показать новоявленной повелительнице мира, что знает ее планы и понимает невидимую игру. Пусть почувствует, что не все ей восхищаются. И что никогда ее превосходство не примет человек, знающий цену семейному кругу. Вале очень хотелось доказать маленькой ведьме, что ее не обманешь. Она так и не смирилась, что никогда не сможет отразиться в глубоко посаженных серых глазах. Те ее просто не видели.
Вскоре Валя уже ползла по берегу небольшого, заросшего ряской пруда, таща две тяжеленных сумки. Она уговорила мужа не отпрашиваться с работы. И теперь, остановившись на берегу, решила передохнуть от своей ноши. Пруд, заросший и замусоренный по краям, в середине остался чистым. Ветер гнал рябь по поверхности, а в зеленоватой воде отражалось все, что виднелось по берегам и над ними.
Плыли голубые кусочки неба с сероватыми облаками. Покачивалась в глубине пруда старинная церковка аж XVII века (это было выведено на специальной доске, напоминающей про "исторический памятник"). Отражался кусочек кладбища, сбегавшего вниз по холму. Захватила вода и подъемный кран у развалин офисного здания на противоположной стороне пруда. Почему-то это офисное здание оказалось никому не нужным и в недостроенном виде стояло уже несколько лет.
Подвижная рябь впитала образы окутанных зеленым маревом деревьев с опрокинутыми кронами и бегающих по берегу мальчишек. В ней отразилась задумчивая женщина с коляской и взлетевшая над прудом стая птиц.
Снег давно сошел. Землю устилали ошметки темно-ржавой прошлогодней листвы. Сквозь нее героически пробивалась тощенькая светло-зеленая травка, уже новая - этого года. Даже усеявшие берег мятые пивные банки, осколки бутылок, разодранные обертки и рваные пакетики из-под чипсов не слишком портили это трогательное зрелище.
Валя с нежностью уставилась на свежую зелень, напомнившую ей об оставленном дома ребенке и о чуде рождения. Навстречу ее мыслям просеменили утки, вернувшиеся, чтобы вывести утят. Они дружно поплюхались в воду и заработали лапками.
Заглядевшись на рябь в сердцевине пруда, Валя думала о противоречивых проявлениях женской силы, открывшихся ей в больнице. С теплотой вспоминала аппетитную толстуху или наивную, еще не обломанную жизнью, торжествующе-высокомерную улыбку юной красотки. С тоской и содроганием представляла посвятившую себя мужу хрупкую женщину. Ведь не скажи он ей тогда: "Да кому ты нужна!", может, был бы сейчас с руками.
Валя чувствовала, что в глубине ее самой затаилось и то, и другое. Будь она поувереннее, побеззаботнее, ни за что бы не отказалась так насмешливо всех покорять, как ее юная приятельница. А не смирившись с собственной домашней "незаметностью", может, и решилась бы пойти по трупам.
Ей хотелось ярко цвести и плодоносить, но не сеять разрушение. Вот только не у кого было этому поучиться. Ее мама с бабушкой терпеливо, послушно годами тянули свою лямку. И их теплые образы оставались Вале ближе, чем холодноватый глянец или жесткие складки возле губ энергичных современниц.
Солнечные блики, пробежавшие по воде, снова привлекли Валино внимание к меняющимся отражениям. Все поразительно полно собралось вокруг одного пруда и стеклось в него, как в перевернутую чашу: и XVII век, и теперешний, невозмутимые облака и трепещущие деревья, маленькая церковка, ухватившаяся за вершину холма, и оберегаемое ею кладбище. Стойкая многолетняя грязь и новорожденная трава. Все когда-либо пролетевшие над прудом птицы или пробежавшие по берегу дети...
А порядком загаженная, но неутомимая вода все эти образы в себя принимает, растворяет и куда-то уносит.