Уит Алексей Владиславович : другие произведения.

Мистический опыт

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Книга "Мистический опыт" одна из важных работ в трансоаналитической концепции. Многие работы, которые я писал по трансоанализ был задействован мистический опыт. Настало время разобраться более внимательно, что это такое: многие авторы определяют мистический опыт по разному, например Е. А. Торчинов говорит об "переживания особого рода, обычно описываемые пережившими их людей как расширение сознания или единение с онтологической первоосновой сущего(то есть переживания, трансцендирующие обыденный опыт имеющее непосредственное отношение к метафизике и ее предмету)".

УИТ

Алексей

МИСТИЧЕСКИЙ ОПЫТ.

  

МОСКВА

2009

СОДЕРЖАНИЕ.

  
  
  
  
   Введение.
   Часть 1. Проблема мистического опыта.
   Что такое мистический опыт.
   Возникновение мистического опыта.
   Типология мистического опыта.
   Мистическое как опыт.
   Анализ мистического опыта.
   Природа мистического опыта.
   Трансперсональный (мистический) опыт в раннем христианстве.
   Часть 2. Мистическая личность.
   Развитие мистической личности.
   Классификация мистической личности.
   Мистицизм носит практический, а не теоретический характер.
   Особенности мистической личности.
   Часть 3. Мистические переживания.
   Классификация мистических переживаний.
   Переживание двуединства.
   Переживание встречи с божествами (Богом, ангелами, демонами).
   Внеземные переживания.
   Переживания прошлых воплощений.
   Переживание астральных воплощений.
   Переживание встречи с духами животных.
   Переживания встречи с духовными учителями.
   Переживание встречи с сверхъестественными существами.
   Переживание посещений других вселенных и встречи с их обитателями.
   Переживание встречи с мифологическими и сказочными существами.
   Переживание универсальных архетипов.
   Переживание похищений НЛО и инопланетянами.
   Виды мистических переживаний.
   Мифологема шизофренического и мистического переживания.
   Часть 4. Мистические школы.
   Шаманизм.
   Исихазм.
   Сифизм.
   Даосизм.
   Индийская йога и тахтризм.
   Будизм.
   Архаичная духовность, целостность бытия и психоактивные вещества.
   Утрата целостности как проявление "власти над живым".
   Оккультная болезнь.
   Литература.

ВВЕДЕНИЕ.

   Книга "Мистический опыт" одна из важных работ в трансоаналитической концепции. Многие работы, которые я писал по трансоанализ был задействован мистический опыт. Настало время разобраться более внимательно, что это такое: многие авторы определяют мистический опыт по разному, например Е. А. Торчинов говорит об "переживания особого рода, обычно описываемые пережившими их людей как расширение сознания или единение с онтологической первоосновой сущего(то есть переживания, трансцендирующие обыденный опыт имеющее непосредственное отношение к метафизике и ее предмету)".
   С моей точки зрения мистический опыт - это психологические и физиологические изменения в человеке, которые могут происходить спонтанно или под влиянием психодиалектиков. При таком опыте могут переживаться прошлые воплощения, выход из тела, шаманский транс, контакты с НЛО и т.д.
   Мистический опыт с моей точки зрения имеет огромное значение как для психологии так и для антропологии. В трансоанализ я ввел понятие "мистическая личность", невозможно рассматривать мистическую личность без мистического опыта и мистических переживаний - это звенья одной цепи. В данной книги будет дана классификация мистических переживаний с их писанием.
   Мой преподаватель А. А. Белик считает, что мистический опыт проявляется только индивидуально. Во многом он прав не так уж много шаманом или контактеров и у каждого этот опыт проявляется по - разному.
   Я же считаю, что мистический опыт это уникальный феномен, который требует индивидуального исследования и еще хочется сразу оговорится, что в трансоанализе и в психологии мистики употребляется термин именно мистический опыт, а не трансперсональный как трансперсональной психологии. На это есть свои причины, подробно об этом я расскажу в других своих работах.
   В трансперсональной психологии слово мистический заменили термином транперсональный. Я совсем не отвергаю трансперсональную психологию даже наоборот придерживаюсь многих ее концепций, которые через некоторое время перешли в трансоанализ. Термин "мистическая личность" не позволяет мне заменить "мистическое" на "трансперсональное" из соображения возможной путанице в терминах.
   На последок хочется сказать, что данная книга не претендует на идеальный научный труд, во вторых многие главы позаимствованы из других моих работ, однако я посчитал, что такая книга может быть интересной для читателя в качестве дополнительной информации.
  

Алексей Уит

13.06.2009

ЧАСТЬ 1. ПРОБЛЕМА МИСТИЧЕСКОГО ОПЫТА.

  

ЧТО ТАКОЕ МИСТИЧЕСКИЙ ОПЫТ?

   Я буду рассматривать в этой книге мистический опыт с разных точек зрения, приводить мнения разных авторов.
   Мистический опыт представляется мне, как переживания некой мистической трансформации ЭГО, после которого у человека происходит изменения в личности. Как говорили в одной телевизионной передачи после занятие различными аномалиями, мистикой, НЛО - человек становится другим, как не странно, но это правда. Изучение аномальных явлений сильно сказывается на жизни человека иногда не в лучшую сторону, более подробно читайте в последней главе "Оккультная болезнь".
   Мистический опыт, мистические переживания - это особые психологические, психофизические изменения, которые происходят в человеке, из - за влияния на него некой "мистерии" т. е столкновение с чем то не известным, мистическим, которое заложено в человеке или вследствие влияния внешних факторов. Известные нам контакты с НЛО после которых родные похищенного начинают замечать изменения в его характере, тогда можно говорить, что человек столкнулся с некой мистерией, которая сделала его другим, изменила его структуру психики.
   В доказательство этому можно привести примеры тех же контактантов, шаманов, экстрасенсов, ясновидящих, магов - это так называемые мистические личности, более подробно речь о них пойдет ниже.
   Слово "мистика" (и производные от него) употребляются в литературе в нескольких совершенно различных значениях, что создает терминологическую путаницу: 1. Для обозначения переживаний единения или слияния с онтологической первоосновой мира и всякого бытия вообще (Бог, Абсолют и т.п.); 2. Для обозначения различного рода эзотерических ритуалов (мистерий); 3. Для обозначения различных форм оккультизма, порой ярко выраженного паранаучного характера -- магии, астрологии, мантики и т.д. Понятно, что все эти явления совершенно гетерогенны и обычно имеют совершенно различную природу, что делает слово "мистика" вводящей в заблуждение и создающим препятствия для понимания. Если же учесть, что в обыденном сознании к области "мистического" относятся также всевозможные истории "про злых духов и про девиц" с участием зомби, оборотней и вампиров, то ситуация становится просто удручающей.
   Кроме того, слово "мистика" в силу специфики иудео-христианского (европейского) восприятия таких проблем, как вера и знание, вера и разум стало прочно ассоциироваться с иррационализмом и чуть ли не с обскурантизмом, что создает сразу же если не реакцию отторжения, то по крайней мере, предубеждение у современной научной и философской аудитории при обращении к проблемам мистического опыта.
   Между тем, в других культурах подобное противопоставление "мистического" и рационального неизвестно и "мистики" соответствующих традиций никоим образом не отрицают разум (точнее, дискурсивное мышление) как высшую инстанцию в пределах его компетенции и более того, зачастую создают вполне рационалистические (в широком смысле этого слова) философские системы на основе осмысления (то есть, опять же, рационализации) своего "мистического" опыта.
   Это относится прежде всего к индо-буддийской культурной традиции, хотя, по-видимому, подобная ситуация не была полностью неизвестна и в Европе. Во всяком случае, вполне вероятно, что философская система Спинозы была в значительной степени рационализацией на основе картезианской методологии мистического опыта голландского мыслителя. Б. Рассел предполагает то же самое и относительно гегелевского абсолютного идеализма. Я уж не говорю о Вл.С. Соловьеве, система всеединства которого находилась в самой непосредственной связи с его мистическими переживаниями "софийного" характера. Но тем не менее, представление о несовместимости мистического и рационального достаточно укоренилось и стало подлинным препятствием для серьезного философского обсуждения проблем "мистического" опыта.
   Поэтому я считаю нужным (для себя, по крайней мере) отказаться от определения "мистический" и заменить его словом "трансперсональный", то есть выходящий за пределы ограничений индивидуальности и обыденного опыта. Это вполне резонно, поскольку под "мистическим" здесь я понимаю только первый из рассмотренных выше уровней значения этого слова, а именно, переживания особого рода, обычно описываемые пережившими их людьми как расширение сознания или единение с онтологической первоосновой сущего (то есть переживания, трансцедирующие обыденный опыт и имеющие непосредственное отношение к метафизике и ее предмету). И именно о такого рода мистическом/трансперсональном опыте будет идти речь в настоящей статье. Вместе с тем, я избегаю также говорить об измененных состояних сознания, поскольку данное словосочетание имплицитно и a priori предполагает некоторую ненормальность ("измененность") данных переживаний относительно повседневного опыта и обыденных психических состояний. Как известно, еще А.Маслоу показал в своих исследованиях неправомерность подобного подхода. Если бехевиористски и позитивистски настроенные психиатры были настроены на интерпретацию трансперсонального опыта (в том числе, и святых и мистиков различных религий) как психопатологию, то гуманистическая психология (прежде всего, А.Маслоу) показала психотерапевтическую ценность трансперсонального опыта и его положение "над", а не "под" обыденными психическими состояниями.
   Мы не должны забывать, что целые культуры (и прежде всего, такая великая, как индийская) не только включали психотехническую практику достижения трансперсональных состояний в свои фундаментальные основоположения, но и рассматривали трансперсональный опыт в его наиболее тонких формах в качестве своих высших ценностей, а группы людей, занятых психотехнической практикой изменения сознания, не только имели высокий социальный статус, но и внесли огромный вклад в разработку целых пластов цивилизаций, к которым принадлежали.
   В конце-концов, стремление к изменению сознания, видимо, присуще природе человека: ведь даже эстетическое наслаждение, переживаемое от созерцания произведений искусства, которое традиционная эстетика склонна рассматривать в качестве цели искусства, строго говоря, является измененным состоянием сознания.
   Относительно так называемых измененных состояний сознания можно утверждать, что если они не ведут к разрушительному воздействию на личность и ее деградации, то к сфере психиатрии они не имеют никакого отношения (а исторически переживания мистиков зачастую оказывали достаточно интенсивное воздействие на духовную, в том числе, и интеллектуальную, культуру и не оказывали деградирующего влияния ни на личности этих мистиков, ни на те общества, которые за этими мистиками следовали в том или ином отношении). Для полной ясности скажу, что под мистиками здесь я подразумеваю не каких-нибудь спиритов с их "столоверчением", а православных и католических подвижников и аскетов, индийских йогинов, суфиев-мусульман, отшельников-даосов и т.д.
   По существу, взгляд на трансперсональный опыт как на некие патологические состояния проистекает из своеобразной канонизации наукой Нового времени позитивистски истолкованной ньютонианско-картезианской картины мира, культурологически вполне адекватной канонизации средневековой церковью эллинистической космологии Птолемея. Из этой "канонизации" проистекал вывод о том, что любое иное мировосприятие (то есть, не коррелирующее с ньютоно- картезианскими представлениями) патологично. Но современная научная парадигма в значительной степени изменилась и продолжает меняться, и мир современной науки весьма отличается от мира Ньютона и Декарта. Но никто же не считает психотиками современных физиков с их теорией относительности, корпускулярно-волновым дуализмом, искривленным пространством-временем и закругляющейся бесконечной вселенной.
   Конечно, для нашего обыденного сознания вполне актуально не только ньютоно-картезианское, но и птолемеевское мировидение: ведь для нашего повседневного опыта земля вполне плоская и солнце вращается вокруг нее, восходя на востоке и заходя на западе.
   Теперь представим себе человека, развившнго в себе способность каким-то особым образом воспринимать мир иначе, адекватно релятивистской и квантовой физике нашего времени. Следует ли его на этом только основании считать шизофреником? Предположим на минуту, что древние (и не очень древние) "мистики" посредством определенной практики (она обычно называется психотехникой, или психопрактикой; индийцы обозначают ее словом "йога") достигали способности воспринимать мир в его, скажем, аспектах, недоступных для обыденного восприятия; методы психотехники, в таком случае, будут аналогичны научным приборам, расширяющим наше восприятие. Так не будет ли в таком случае игнорирование их опыта аналогичным поведению известного иезуита, не только не верившего, что Галилей может в телескоп видеть спутники Юпитера, но и принципиально отказывавшегося даже смотреть в этот прибор. Но, собственно, проблема возможности интерпретации трансперсонального опыта как особой формы познания и содержания этого познания и составляет предмет настоящей статьи. Разумеется, я далек от того, чтобы стремиться решить столь сложную и дискуссионную, а в некотором смысле и "экзотическую" для современной философии проблему в рамках одной статьи и поэтому речь должна идти о постановке соответствующей проблемы, как это, собственно, и указано в заглавии настоящей работы.
   Итак, мы имеем словосочетание "трансперсональный/мистический опыт". Если об определении "трансперсональный/мистический" уже кратко было сказано выше, то о том смысле, в каком соответствующие переживания являются опытом, предстоит еще сказать.
   Здесь не место рассматривать те определения опыта, которые известны нам из истории философии и тем более полемизировать с ними. Поэтому я ограничусь по возможности краткой информацией о том, в каком именно смысле я буду употреблять слово "опыт".
   Конечно дорефлективно все мы, по-видимому, ставим знак равенства между любым психическим переживанием или состоянием и опытом, понимая последний по существу как психический опыт, независимо от того, обусловлен ли он восприятиями внешнего мира или сугубо внутренними переживаниями. Короче говоря, опыт это то, что стало достоянием сознания. Конечно, подобное понимание опыта было бы оспорено рядом мыслителей, в том числе и такими великими, как Кант, который не считал возможным отнести к опыту даже самосознание, или сознание собственного существования по принципу картезианского cogito. Но, тем не менее, повторю, что дорефлективное, или, если угодно, интуитивное, понимание опыта фактически сводит его к психическому опыту (опыт как сумма психических переживаний и состояний в самом широком значении этих слов). Подобное понимание опыта меня (по крайней мере в контексте данной статьи) вполне устраивает, однако ограничиться им все же нельзя.
   Поэтому мне хотелось бы сослаться на авторитет У. Джеймса (кстати, одного из пионеров в области исследования религиозного, в том числе, и мистического, опыта), разработавшего теорию универсального, или чистого опыта, как своего рода первичного вещества, или материала (в метафорическом смысле, конечно), из которого состоит все в мире. При этом познание оказывается как бы отношением между двумя порциями чистого опыта. Последнее особенно важно, поскольку элиминирует представление о фундаментальной эпистемологической значимости отношения "субъект-объект", что особенно важно при обращении к трансперсональному опыту, который, по свидетельству обширнейшей мистической литературы всех традиций и конфессий как раз и предполагает преодоление, или снятие субъектно-объектных отношений (так, в ряде направлений индо-буддийской мысли высшее состояние сознания, или сознание par excellence описывается как адвайта, или адвая -- недвойственное, то есть трансцендентное субъект-объектному дуализму; вместе с тем это же состояние характеризуется также как гносис, джняна, высшая форма знания). Интересно, что в одной из ранних упанишад (Брихадараньяка упанишаде) к высшей форме трансперсонального опыта даже не прилагается слово "сознание": сознание предполагает двойственность познающего и познаваемого, воспринимающего и воспринимаемого, тогда как в состоянии освобождения (мокша) все становится одним Атманом (абсолютное Я), который "недвойствен" (адвайта), будучи единым "сгустком" познания. Следовательно, после освобождение сознание как продукт субъект- объектного дуализма отсутствует.
   Трансперсональный, или мистический опыт не есть религия, если под религией мы будем понимать некую систему доктрин, верований, культов и институтов , во всяком случае, эти понятия не только не синонимичные, но даже и не всегда соотносящиеся как часть и целое. В истории религий трансперсональный опыт выступал в качестве генерирующего импульса, причем позднее его интерпретации обрастали догматическими положениями, доктринальными спекуляциями, формами культовой практики и церковными институтами, по существу отчуждая исходный опыт и реинтерпретируя его. В разных религиозных традициях отношение к трансперсональному опыту было не одинаковым: если в религиях Востока именно он венчал собой их религиозную практику, а люди, занимающиеся психотехникой были носителями религии par excellence, то в христианстве (особенно, в католицизме) церковь смотрела на "мистику" с подозрением, опасаясь, что мистик поставит свой опыт выше церковных догм и даст его интерпретацию в духе, не согласующемся с ее догматическим учением. Сама же проблема соотношения трансперсонального опыта и религии чрезвычайна сложна и нуждается в тщательных и систематических исследованиях.

ВОЗНИКНОВЕНИЕ МИСТИЧЕСКОГО ОПЫТА

   У материалистов, реалистов и позитивистов отчетливо наблюдается единство при объяснении причин возникновения религиозного мистицизма. Ответ на вопрос: "почему и при каких обстоятельствах возникает "мистический опыт?"" является преобладающим при изучении этого феномена. Можно выделить несколько основных направлений в изучении религиозного мистицизма:
   Во-первых - это комплексное философское осмысление, включающее исследование гносеологических, исторических, психологических, социальных, а также медицинских факторов в их совокупности.
   Во -вторых - это исследования отдельных наук, таких как история, психология, социология, медицина и т.д.
   Гносеологическими причинами возникновения "мистического опыта" являются следующие факторы:
   а) неадекватное действительности понимание собственных ощущений и восприятий.
   б) абстрагирующая способность мышления человека, которая приводит к гипостазированию отдельных ощущений и восприятий и их пониманию как автономных и якобы, не зависящих от самого человека.
   в) деятельность воображения.
   г) направляющая функция эмоций.
   Общее состояние организма, при котором возможно появления "мистического опыта" является состоянием, при котором снижены продуктивные возможности организма, не случайно мистики говорят о том, что во время "мистического опыта" ими овладевает нечто трансцендентное. Т.е. это такие состояния, при которых мистик может терять память, теряет контроль над мышлением и управлением тела и т.д.
   Основными причинами возникновения "мистического опыта" являются различные психотехники, включающие эмоционально-интеллектуальное напряжение, экстатические и созерцательные практики, аскетику и мн. другое. Эти искусственные методы способствуют возникновению нестандартных ощущений, которые и понимаются верующими как действие в них трансцендентных сил. Причем сами верующие не в состоянии рассматривать эти состояния в контексте самих условий их возникновения.
   "Мистический опыт" практически одинаков по условиям возникновения и процессам протекания переживаний с состояниями чрезмерной усталости (утомление), многочисленными синдромами помрачения сознания, гипнотическими фазами, а также состояниями возникающими при медитации, когда при концентрации на одном определенном объекте на время у человека ослабляется память. Это свидетельствует о том, что "мистический опыт" непосредственно связан с экстремальными состояниями, при которых возникают определенные ощущения, которые и понимаются мистиками как действие в них "благодати". Сам по себе "мистический опыт" не является патологическим, он может возникать у каждого, кто приложит для его воспроизведения определенные усилия. Однако при чрезвычайно продолжительных нагрузках (эмоционально-интеллектуальных, соматических) действительно могут развиваться определенные и уже необратимые патологические синдромы. Другими словами - "мистический опыт" - это закономерная и естественная реакция организма человека на нестандартные внешние (телесные) и внутренние (психические) раздражители.
   "Мистический опыт" не является познавательным состоянием, так как ограничен только определенным ощущением - "единством с Богом". Нет специфического "ощущения Бога", но есть религиозные представления, которые говорят о Едином Боге, неограниченном, непознаваемом и т.д. Эти религиозные представления накладываются на необычные ощущения, которые затем и понимаются мистиками как состояние единения с Богом. Догматическое положение о непознаваемости Бога настраивает и верующих на понимание своих ощущений как непознаваемых, невыразимых, хотя они имеют естественную и вполне выразимую природу. Т.н. "расширение сознания" на самом деле является таким состоянием, которое ограничено только одним ощущением, смысл которому придают религиозные представления.
   Мистицизм как социокультурный феномен возникает как реакция против общества, а не против т.н. обрядоверия в рамках той или иной религиозной конфессии. Аскетические правила призваны, по максимуму уничтожить социальное начало в человеке. Этой же цели способствует распространенное в некоторых мистических традициях - полное воздержание от половых отношений. Ориентация на воспроизводство определенных ощущений, вызывающих изменение восприятия пространства и времени, изменение самосознания и т.д., также призваны ограничить и ослабить социальное начало в человеке. Мистицизм - это, прежде всего, борьба против человека общественного. Не случайно в некоторых мистических традициях человек рассматривается вне его связей с другими людьми.
   Важным социальным фактором возникновения религиозного мистицизма является отсутствие в объективной социальной реальности стабильности и устойчивости человеческого существования. Как итог - возникновение специфических представлений об особых ощущениях, которые продлятся у верующего вечно. Не случайно, "мистический опыт" описывается разными традициями как чрезвычайно благодатный, очень приятный и т. д. Эти представления, а затем и возникающие ощущения выполняют иллюзорно-компенсирующую функцию.
   Состояние экстаза не возникает внезапно ("на пустом месте"), как настаивают мистики, но происходит строго при воздействии определенных социально-психологических факторов.
   Между знаниями человека (религиозными представлениями) и его чувствами и ощущениями существует неразрывная связь. Мистицизм как система описания возникающих ощущений, напрямую зависит от специфики религиозных представлений. Последние и определяют характер выражения "мистических переживаний", а также непосредственно настраивают (самовнушение) на получение определенных ощущений.
   "Мистический опыт" как таковой не способен изменить жизнь верующего, но сами религиозные представления a priori способствуют этому. "Мистический опыт" как бы подтверждает на уровне ощущений истинность религиозных представлений, поэтому после получения экстаза и необычных переживаний, действительно, верующий может переосмыслить всю свою жизнь и систему взаимоотношений с другими людьми. Однако это вызвано не "сверхъестественным опытом", но чрезвычайно эмоциональным усвоением религиозных представлений.
   Мистицизм существует с самого момента зарождения религиозных представлений и каждой религиозной системе на определенном этапе соответствует свой, исторически обусловленный тип мистицизма. Мистицизм прошел долгий путь эволюции: от употребления наркотических и галюцинногенных веществ, систем аскетики, а также созерцательных или экстатических практик - до современных психотехник трансперсональной психологии и новшеств фармакологии.
   Сам по себе мистицизм не может быть ни прогрессивным (революционным), ни регрессивным (консервативным). Все зависит от реального историко-культурного окружения, развития производительных сил и системы общественных отношений.
   Для всех без исключения разновидностей религиозного мистицизма характерен свой "индивидуальный" набор психотехник. В каких-то традициях, наибольшее значение приобретают созерцательные практики, в других - экстатические. Однако в обоих случаях, эффективно воспроизводятся искомые переживания, которые базируются преимущественно на неадекватно понимаемых ощущениях. Несмотря на всевозможные различия при описании "мистического опыта", а также пропагандируемого истинного и не истинного (например, в христианстве различение прелести и благодати) "опыта", каждая из традиций воспроизводит фактически одинаковые психотехники. Так во всех без исключения религиозных традициях преобладающую роль играет эмоционально-интеллектуальное напряжение, которое является, как бы "основой основ" мистицизма. Без него невозможен как таковой "мистический опыт". Эмоционально-интеллектуальное напряжение, в свою очередь накладывается на различные психотехники: молитвы, песни, танцы, аскетику и т.д.
   "Мистический опыт" может воспроизводиться как в коллективном ритуале (хлыстовские радения, суфийские зикры), так и в ходе индивидуальной "затворнической" практики. Могут иметь место и смешанные формы. Например, индивидуальная аскетико-созерцательная практика православных мистиков (исихастов) сочетается с формами коллективных ритуалов - литургий.

ТИПОЛОГИЯ МИСТИЧЕСКОГО ОПЫТА

   Особенностью современного дискурса является изменение классических определений рациональности, что в свою очередь приводит к переоценке значения так называемых иррациональных сфер опыта. В результате этого возрастает интерес к области мистического, о чём свидетельствует, например, высказывание известного эпистемологического анархиста П.Фейерабенда: наши хорошо обученные материалистические современники готовы лопнуть от восторга, когда слышат о таких вещах, как лунные экспедиции, двойная спираль, неравновесная термодинамика... А ведь мистики, используя лишь собственный разум, пересекали небесные сферы и видели Бога во всём его великолепии, что давало им силы жить, озаряться и просвещать близких. Лишь полная безграмотность публики и её строгих наставников - интеллектуалов... позволяют просто отмахиваться от этих сравнений.
   Но, невзирая на явный интерес к мистике и обилию публикаций, посвящённых разным формам данного опыта, само понятие мистического остаётся довольно смутным, а данный феномен плохо поддаётся изучению. Основной причиной этого, на мой взгляд, является расширительное толкование понятия мистический опыт. Разные исследователи включают в него всё то, что выходит за рамки обыденного: от опыта подвижников традиционных религиозных конфессий до шаманских трансов и полубредовых переживаний поборников ЛСД-революции. Подобная вольность в отношении к вышеуказанному понятию резко усложняет задачу исследования собственно мистического опыта, что в свою очередь не позволяет дать однозначный ответ относительно познавательной ценности последнего. В тезисах сделана попытка типологизации мистического опыта, дабы выделить ту область, которая с полным правом может быть определена как именно мистическая. В основании данной типологии положены критерии, восходящие к работам У.Джеймса и П.Бергера, а также других авторов, занимающихся этим вопросом.
   Любой опыт, выходящий за рамки повседневности, может быть назван опытом экстаза. Согласно П.Бергеру: Экстаз - это... акт отстранения или резкого выхода за пределы воспринимаемой как данность рутины общества. В результате так понимаемого экстаза осуществляется разрыв в ткани повседневности и человек оказывается в особой области непривычного, культурно-неангажированного опыта, находящегося за пределами нормативного и естественного восприятия. Здесь человек обнаруживает, что то, что он ранее считал реальностью является не более, чем одной из интерпретаций того, что существует на самом деле. Ему открывается тайна мира, находящегося за пределами культурного описания. Подобный опыт не столь уж редкое явление в человеческой жизни и может быть вызван самыми различными причинами: сильной болью, душевным страданием, эмоциональными потрясениями, глубокими размышлениями, приёмом психоделических препаратов.
   Человек, глубоко переживший опыт экстаза, испытывает личностную трансформацию, изменяющую его взгляды на жизнь и способы соотношения с окружающими, но при этом не происходит радикальной онтологической переоценки базовой реальности, повседневность продолжает сосуществовать с открывшимся миром нового опыта. В данном случае человек может использовать новую сферу опыта для решения своих повседневных проблем, как это делается в магии. Мистический же опыт, в отличие от опыта экстаза, с неизбежностью ведёт к радикальной переоценке реальности, где повседневная реальность окончательно теряет свой онтологический статус, превращаясь либо в иллюзию, либо в бледную копию истинной реальности, что открылась адепту в мистическом опыте. В этом случае речь не может идти о каком бы то ни было прагматизме, скорее мистик старается избавиться от своей связи с повседневной реальностью обыденного опыта и полностью перейти в сферу новой реальности, открытой посредством мистического откровения.
   Чем же отличается именно мистический опыт от опыта экстатического? Перечислим характерные признаки мистических состояний.
   1. Радикальность. Её можно понимать как способность открывшейся реальности полностью захватить внимание индивида, поглощая собой обыденную действительность без остатка.
   2. Невыразимость. Воспринимая открывшийся мир как весомый и объективный, осознавая малейшие детали происходящего, мистик как правило не в состоянии передать содержание своего опыта посредством языка.
   3. Кратковременность. Мистик не в состоянии контролировать время нахождения в новой реальности, как и интенсивность собственных переживаний. Обычно это переживается как краткий миг необычайной полноты, попытки продлить который просто невозможны.
   4. Тотальная трансформация субъекта. Меняется не только окружающий мир, но и сам субъект, его воспринимающий, поскольку всё то, что человек знал о себе раньше, в области мистического опыта перестаёт быть, а взамен оказывается нечто иное, также невозможное для адекватного описания в словах.
   5. Мистический гносис. Это можно понимать как способность к безграничному знанию обо всём сразу, без каких бы то ни было опосредований законами или даже словами. Это, скорее, переживание тотального знания, которое затем также оказывается невыразимым.
   Таким образом, на основании сказанного мы можем констатировать: всякий необычный опыт может быть разделён на две части: так называемый экстатический опыт и собственно мистический. Экстатический опыт охватывает собой необычайно широкую область изменённых состояний сознания, относящихся скорее к сферам психологии и магии. Мистический же опыт, например богоявление, или самадхи йогинов, сатори чань-буддистов и т.д. представляет собою сферу переживаний чего-то субстанционального (или кажущегося таковым) и поэтому относится скорее к области философии, поскольку иные, менее широкие горизонты дискурса будут для мистического опыта чем-то вроде прокрустова ложе. Кроме того, именно философия ставит в качестве предмета собственного дискурса запредельные понятия, что в какой-то степени роднит ее с мистикой.

МИСТИЧЕСКОЕ КАК ОПЫТ

   Мистический опыт, как форма отношения человека к Божественной реальности, выступает в качестве исходной предметности исследования мистико-религиозного знания, где это знание предстаёт в своёй очевидной данности. В литературе нередко принято разделять религиозное от мистического. Наиболее "очевидным" здесь представляется то, что мистическое может носить и внецерковный характер. Но если признать, что для любой формы мистики и религиозного опыта важнейшим признаком выступает вовсе не те или иные идейно-организационные формы, но сакральное отношение к некоторой Абсолютной реальности, то становится понятным, что религия и мистика выступают лишь некоторыми разновидностями сакрального знания. Более того, выступая опытом непосредственного контакта с Высшей реальностью (контакта, в силу своей природы, "самоудостоверяющегося"), мистика утверждает себя в виде безусловно-оправдательной парадигмы всякой религиозности вообще.
   Само возникновение мистического означает, что человек начинает преодолевать архаический хаос своего бытия. И упорядочивание этого хаоса исторически началось через уподобление его с миром сакральным, постигаемым с помощью мистического озарения. Символическим (и в то же время инструментальным) преодолением границы сакрального и профанного выступали "обряды перехода", ритуалы, предполагающие не только психофизиологическое действо, но и мировоззренческую позицию, выступая, в то же время, определенной основой зарождающихся этнокультурных традиций. Шаманы, волхвы, духовидцы разных народов во время этих обрядов в состоянии транса могли говорить от имени высшей силы, временно вытесняющей личность, либо вступающей с ней в диалог. Это озарение, опыт мистического, переживался древним человеком как "внутренний свет", явление сакральных Абсолютов, воспринимался как онтологические самохарактеристики мира, открывавшиеся человеку с помощью специальных практик (ясновидения и т.п.). Изначально же было известно, что механизм подобных "истин-откровений" весьма капризен: они чаще всего "являются" лишь посвященным, не поддаются предварительной эмпирической и логической верификации, опираясь единственно и только на веру. Неудивительно, что с самой древности были известны в этой области знания как случаи явного фальсификаторства подобных эзотерических истин, так и "самообмана". Однако толпы лжепророков могут спекулировать на мистическом лишь на том основании, что сами по себе этот феномен всё же существуют.
   Это важнейший вывод из проблемы мистического опыта, который не должен заслоняться её спекулятивным контекстом. Другое дело, что необходимо разделять те феномены знания, которые пока лишь нераскрыты ("загадки природы", "секреты", "научные проблемы"), и потому кажутся нам - до поры до времени - "мистическими", от "неистребимо" иррационально-мистического в знании, неизбывности тайн в нашей жизни. Современность вовсе не уничтожает мистическое. Оно просто модифицируется, распадаясь на тайны природы, изучаемые жрецами естественных наук, и тайны человеческого бытия, определяемые, кроме уже отмеченной причины, и потребностью человека компенсировать "сверхрационализм" современной жизни. Изучать эти тайны нашего бытия - в силу их иррациональности, нестационарности и т.п. - наука в целом пока отказывается, находя в себе лишь силы бороться - по инерции борьбы за господствующий дискурс - с религиозным мистицизмом как таковым. Но борьба с мистицизмом (как с самодовлеющим способом объяснения мира) не должна нам мешать изучению и использованию природы мистического - как в познании, так и в жизнедеятельности, пониманию его как одного из предельных случаев расширения предметного поля эпистемологических исследований. Кризис современного научного знания заставляет, как справедливо утверждает И.Т. Касавин, отважиться на вывод: "прогресс науки выявил её потребность в знании, которое существенно отклоняется от современных критериев научности".

АНАЛИЗ МИСТИЧЕСКОГО ОПЫТА.

   Концептуальный анализ мистического опыта предполагает задачу общего описания мистического опыта, выделения характерных его признаков и типологии, как условия перехода к исследованию гносеологического потенциала мистических практик. Дальнейший - социально-философский - анализ проблемы выходит за рамки нашего, собственно эпистемологического интереса к теме. Однако и при таком подходе необходимо учитывать социокультурное многообразие мистического опыта, связанное как с исторической изменчивостью самых устойчивых традиций, так и с личной неповторимостью носителей подобного опыта (термин "субъект" здесь не употребляется сознательно до решения вопроса о природе подлинного субъекте этого опыта и субъектах-носителях). Как правило, это щедро и разнообразно одаренные от природы люди; причём для многих из них характерно то, как писал о себе Андрей Белый, что их "психология оплотневает до физиологии". Строгость подхода предполагает необходимость исходить исключительно из того, как и каким опыт видится самим носителям опыта, умение дать точный анализ (расчленение и описание) того, что сообщается об этом опыте его носителями, окружающей социальной средой. Подобный подход должен включать в себя описание общих верований носителя, как и социокультурный контекст происходящего в его социуме.
   Мистический опыт первоначально возьмёмся определить как опыт таинственного (мистическое - по гречески - "таинственное"), непосредственного созерцания личностью бытийного присутствия трансцедентного. Такой опыт воспринимается мистиком как живой, непосредственный контакт ("единение", "погружение", "восхождение") с Божественной реальностью, как уникальное событие, не имеющее аналогов в обычных сенсорно-интеллектуальных механизмах нашего знания. Мистический опыт отличается от мистического чувства: опыт относится к некоторому отстраненному объекту и он "случается", это какое-то событие, а не только психофизиологическое лишь состояние. "Внешний" мистический опыт (восприятия), не следует смешивать с "внутренним" мистическим опытом (представлениями), связанными с воспоминаниями и вызываемыми переживаниями "внешнего" опыта, размышлениями об сакральных его реалиях и т.д. Внешний опыт - это непосредственное, "живое" отношение к Абсолюту, в отличие от иных, опосредованных таких форм.
   Мистический опыт - особая характеристика бытия человека в рамках той жизненной ситуации, где знание и "житие" (пока?) слабо дифференцированы друг от друга. Этот опыт существенным образом связан с феноменом тайны - как с содержанием тайны, которое способно "заворожить" и не только древнего человека, так и с особой ролью тайны в нашей жизни вообще. Нас здесь - как эпистемологов - более всего интересует тот аспект темы, когда тайна, мистическое, существует как некоторый результат "расщепляющегося" генезиса и взаимодействия двух структур нашей психики - непосредственного знания (когнитивный образ тайны) и остаточных переживаний (ценностно-аффективный образ тайны), приобретающих в этом процессе своё специфическое содержание. Эти составляющие мистического опыта почти не рационализуются нашим сознанием, вырастая из непосредственного ощущения бытия, лежащего за пределами чувственного нашего опыта, нередко, из экстремальных форм человеческих переживаний, гипостазирующих, как правило, факт отсутствия доказательных средств познания. Для людей с преобладанием такой формы мировосприятия характерно некое "вселенское чувство", позволяющее входить в иные "трансцендентальные" реальности, ощущать "сверхъестественное" чувство единства с другими людьми, с природой и всем миром, переходящее подчас в чувство преодоления пространства и времени, парения над действительностью и ее историей и т.п. Надо признать, что такие чувства не так уж часты во времена магии утилитаризма и иллюзий прагматизма. Но в кризисные эпохи (времена "пост-"), мистическое возникает уже не только как уникальное свойство той или иной личности, но и как характеристика массового сознания, что может удивить разве ветеранов советской психологии.
   Надо признать, что момент таинственного неизбывен в нашей повседневности - это вытекает из непредсказуемости человеческой жизни. Эта непредсказуемость (связанная в общем виде с неповторимостью ситуаций, в которых мы оказываемся, и действий, которые мы по этому поводу предпринимаем) есть не что иное, как игра мира с человеком - и, подчас, трудно совладеть с ощущением, что мир с нами играет всё круче и круче. Таинственное в нашей жизни так или иначе порождает чувство иррациональной причастности нас к метафизическим граням бытия, и утрата (или игнорирование) этих мистических тайн только лишает человека некоторых неповторимых смыслов. Отсюда важно воспитывать в человеке чувство тайны. Уже с детства личность сталкивается с некоторыми "тайными узлами" своего бытия (любовь, смерть судьба, власть и т. п.), в которых сконцентрирована непредсказуемость бытия и результатов человеческого действия в нём. Стык рациональных и иррациональных, сакральных и земных моментов бытия и формирует тайны духа, неповторимость человеческой личности и в то же время потенциал абсолютности его духовных ценностей.
   Для античных мыслителей был характерен мифологический, чувственно-духовный тип отношения к миру, где Бытие было представлено феноменально, во всей его полноте, без разделения на сущность и кажимость. И только после Платона (Демокрит здесь не в счет, он в то время был "аутсайдер") общественное мнение "возгоняет" Бытие в трансцендентальное, сверхчувственное состояние, а зримая, слышимая и т. п. реальность превращается в препятствие, в то, что необходимо преодолеть для достижения Подлинного опыта. Однако даже во времена средневековья опыт массового синкретизма и мифопоэтического видения мира полностью не преодолевается. Утверждающийся в мире Логос всё никак не может оторваться от мифов: в нём сохраняются все важнейшие ипостаси духа. В самом деле, единство Красоты (чувственности), Добра (нравственности) и Истины (знания) - светский аналог (при всей рискованности подобной аналогии) Божественной Троицы. И как бы не изощрялись в своих логических построениях схоласты, но сущность исповедуемого ими Абсолюта отрицала логику - Бог есть любовь. И акт Любви не состоится, если к Богу обращаться только разумом, не опираясь на сердечные чувства, веру.
   В Библии понятие мистического опыта формируется в прямой связи с осмыслением феномена веры. И только массовое утверждение монашеского образа жизни позволяет провести четкую грань между собственно опытом и верой, как и между мирским и религиозным опытом. В средневековье религиозный опыт понимался прежде всего как опыте благодати, в своём полноте заключающем в себе высшую достоверность существования Бога. Средневековые теологи подчеркивали (не без оснований), что подлинность благодати "истин-откровений" характерна только для христианства. Действительно, в рамках политеизма откровенческое знание носило своеобразный характер. Так, греческое божество выступало в нём как некая интегрирующая часть Космоса, наделенная порою значительными полномочиями, но всё же подвластная космической необходимости. Прорицания этих богов в целом были авторитетны, но бывали и весьма уязвимы, а то и откровенно лживы. Боги Израиля, как и все Востока, наоборот, были авторитарны, "страшно далеки от народа". В отличие от этого христианская мистика стирала образом Христа прежний непреодолимый зазор между Божественным миром и миром человеческим, создавая - в то же время, непререкаемый авторитет Божественным истинам.
   Однако это не всё: те сакралитеты, которым античный человек мог всё же доверять, репрезентируя их как некие Абсолюты ("сушее" Парменида, элеатов, буддистов), носили, как правило, безличностный характер. Отсюда то озарение, которое вызывалось их знанием, носило некоторый академически- пассивный характер. И если антику и удавалось прорвать "пелену майи" и познать "истину", то этому он прежде всего был обязан либо самоуглублению, либо учителю, фигура которого всё же не тождественна Абсолюту. Идея мистического опыта и его итога (истины-откровения) получает полное своё завершение в тех условиях, когда "истинно-сущее" приобретает личностное воплощение - оно должно быть не только объектом поисков, но и само "активно" искать страждущего, "открываясь" ему. Таков был, например, Иегова - это уже не сколько объект созерцания, но субъект воли, персональность и активность которого и делает полноценной саму идею откровения. Бог "открывает" человеку тайны мира и свою волю актом личной "милости" и человек в ответ на это должен "уверовать". Так порождается опыт благодати, который сам в себе заключает достоверность существования Бога.
   Идея откровения, надо сказать, не могла не вступить в противоречие с привычным для Европы античным интеллектуализмом. Но постепенно всё встало на место: откровение стало пониматься как предпосылка научного знания. Фома Аквинат, выступая против теории "двойственной истины", отрицает даже возможно какого-то противоречия между мистическим опытом "сверхразумных истин" и рациональными истинами - они ведь призваны дополнять друг друга. Скот Эурегена даже брался доказать основное содержание откровения путём логических операций. Характерна в этом плане позиция многих протестантских ученых. Многие из них считают мистическую связь с Богом "незамкнутым диалогом", что позволяет им верить в прямое взывание к Богу, как и в то, что Бог может и сам непосредственно обратиться к душевным глубинам человека, минуя все внешние инстанции (церковь, святые тексты). Отсюда столь характерное для ряда протестантских сект (мормоны, квакеры, иеговисты и др.) стремление не столько "эмансипировать разум от откровения" (как это типично для рационализма в христианстве), сколько "эмансипировать откровение от разума". Пароксизмы сектантской мистики (а секта - это всегда абсолютизация какой-либо одной грани учения Христа, отсюда и нередкая исступленность проявления этой грани, повышенная мистичность учения и религиозной практики) характерны и для православных сект (староверы, хлысты, скопцы и т.п.).
   Трактовка откровения как радикального упразднения всех основ рационализма была предпринята С. Кьеркегором, но уже разворачивался XIX век и рационализированная буржуазная религиозность сумела, казалось бы, "растворить" весь "горючий потенциал" истин-откровений в общей сумме "духовных прозрений человечества". Однако социальные кризисы рубежа XIX - XX и конца ХХ веков показали, что мистико-иррациональное видение мира если не растёт, то и не уменьшается в общей сумме человеческой ментальности.
   При выработке собственной эпистемологической позиции по поводу природы мистического опыта необходима выработка рефлексивно-критического отношения к рассматриваемым источникам откровенческой литературы. Другое дело, что в наше время серьёзный исследователь едва ли станет заведомо сомневаться в наличии у многих людей религиозно-мистического опыта, как и оспаривать, что для них этот опыт означает достоверную встречу с тем или иным Абсолютом, Богом. Однако исследование мистики с точки зрения возможности её опыта служить источником познания Бога необходимо довести до постановки вопроса о гносеологической состоятельности феномена непосредственной интуитивной религиозной достоверности, выявления его характеристик, степени соотнесенности и опосредованности этого ментального процесса иными видами познавательной активности.
   Изучение когнитивных возможностей исследуемого феномена следует начать с той квалификации описания мистического опыта его носителем, как "личностной интерпретации" ситуации. Тем самым мы, собственно говоря, ничего не изменяем и не отвергаем в позиции носителя опыта, но в то же время имеем возможность дистанцироваться от того понимания опыта, как он представляется его носителю, предполагая необходимость более объективной "интерпретации интерпретации". Такое дистанцирование порождает возможность научной проблематизации вопроса, т. е. фактически открывает путь эпистемологического его осмысления. И одна из первых проблеме здесь - трактовка понимания самой Божественной реальности в той или культуре, как о особенностей контакта с этой реальностью носителей этой культуры. Так, в политеистических культурах мистический опыт вообще трудно отделить от религиозно-метафизического. Религии откровения, как известно, порождают некую нормативность религиозного переживания и мистический опыт может как подтверждать регламентирующие традиции, либо ставит их под сомнение, а то и отрицает. Социокультурный анализ здесь помогает выявить ту культурную нишу, которая стимулирует и поощряет такого рода мистический анархизм, гностические корни этих культурных традиций. Другое дело, что мистический опыт, воспринимаемый как опыт непосредственного контакта с высшей реальностью, выступает, по определению, как нечто "самоудостоверяющееся". И это означает, что с точки зрения его адептов, содержание этого опыта не нуждается в какого-либо рода подтверждении, выступая иммунитетом по отношению ко всяким попыткам его опровержения. Как фиксирует ситуацию Ю.А. Кимелёв, "мистицизм может восприниматься как безусловная, несокрушимая, оправдательная инстанция по отношению к конкретным религиозным традициям или религиозности вообще".
   Описание интересующего нас опыта требует выявления тех конститутивных свойств, которые и позволяют назвать опыт мистическим, отличают его от иных практик. Это касается как "субъективных" характеристик опыта, опирающихся на его переживания, так и "объективных", т.е., тех образов Божественной реальности, которые инкорпорированы в опыте. Сложность ситуации здесь в том, что для большинства "визионеров" эти "составляющие" опыта выглядят неразрывными, а, нередко, "субъективная" составляющая представляется "объективной", точнее, не от "от мира сего". Таков характер мистического опыта, который весьма часто представляется его носителю как объективно-рецептивный: носитель опыта "захватывается" неким внешним началом, не отождествляясь с собственным волевым (познавательным) усилием. "Объективность" опыта, при такой рецепции как бы разделяется на два плана: "субъектная" форма объективности, когда речь идёт о том, что у носителя опыта нет никакого сомнения в достоверности своего состояния и "объектная" форма объективности, означающая, что визионер, соотнося себя с некоей вне его существующей реальностью, воспринимает себя как созерцателя этой реальности.
   Другой аспект проблемы - это уверенность визионера в том, что опыт принёс встречу именно с трансцендентным. Необходимо убедиться в том, что искомая встреча не означает лишь нечто выходящее за и вне границы "имманентной" сферы бытия носителя опыта, т.е. не есть просто "невиданное", "диковинное" и т.п. Так же необходимо выявить наличие такой характерологической черты как сакральный характер опыта. Более или менее достоверный опыт "священного" показывает, что сакральность редко носит рациональный вид, но представляют из себя разного рода "нумиозные" образования. Чувство сакрального "может мягко пронизать душу, приняв форму парящего, спокойного, глубокого благоговения - пишет Р. Отто, - оно может перейти в устойчивое состояние души, еще долго вибрирующей и трепещущей... Оно может неожиданно вырваться из души в спазмах и конвульсиях. Оно может вести к удивительной взволнованности, опьянению, взлетам и экстазу". Им же выделяется три типа "нуминозных" чувств: чувства зависимости, своей "тварности", "собственного ничтожества и преходящности в сопоставлении с тем, что возвышается над всем тварным"; чувства мистически-благоговейного ужаса и бессилия перед "misterium tremendum" (неслыханной тайной); и, наконец, чувство томления по трансцендентному существу, чарующему нас. Эти чувства - пусть даже без убедительного доказательства существования их "объективного" транспозита - присущи человеческой природе, которой свойственно беспокойство, томление по Абсолюту. Как здесь не вспомнить знаменитое высказывание С.М. Соловьёва, что "известные идеи, повторяющие из века в век, имеют объективное бытие". Понятно, что исследование в рамках науки этих "известных идей" (и символических образов) предполагает обращение к аналитической психологии, проходя по "ведомству" не индивидуального, но "коллективно бессознательного", "архетипических" начал нашей психики, которые действительно "имеют объективное бытие" в том его значении, которое принимается миром ученых в рамках "критической рациональности".
   Мистический опыт, как правило, манифестирует себя как нечто космополитическое - отсюда и изучение его носит компаративистский характер, опираясь на описания этого опыта в рамках синологии, индологии, христологии и т.п. Для большинства из этих описаний типично признание таких его свойств как объективность (в отмеченном выше смысле), отношение к постигаемому как к Высшей инстанции, тому, что свято и в то же время непостижимо, наличие сопровождающих этот опыт сложных и бурных чувств, близким привычным для нас чувствам радости, счастья, блаженства. В этих описаниях это мистическое состояние признают как "невыразимое", "запредельное" и не связанное с тем или иным хронотопом бытия. Мы уже пытались показать различные типы мистического видения мира, связанные с той или иной парадигмой его развития. Существует множество иных классификаций мистического и его характерологических черт (В. Бакусева, Р. Зенера, Ю. Кимелева, Ф. Олмонда). Многие исследователи различают типы мистицизма в связи с характером интериоризации Абсолюта. Для мистицизма "внутреннего видения" характерно "отвращение от всего внешнего, уход в собственную душу, в её глубину, знание о таинственной глубине и знание о возможности вернуться в эту глубину, войти в неё". Мистика такого рода через погружение в себя, в собственном внутреннем мире пытается найти путь к Абсолюту. Но распространён и мистицизм видения "мирового единства", в ходе которого все вещи мира получают некоторое "преображение", становятся "прозрачными", пропуская "внутренний свет", внутреннее единство нашего бытия. Отождествляются не только вещи, но и созерцающий с созерцаемым, он становится частью опыта "Единого", Абсолюта.
   Более важным, на наш взгляд, представляется то, что все эти модификации приобщения к Абсолюту носят монотеистический характер всякого мистического опыта, что ставит необходимость перед исследователями проблемы рассмотрения вопроса о существовании единого и единственного Абсолюта как компендиальном вопросе интересующей нас темы . Однако надо отдавать отчет, что этот вопрос имеет не только собственно научный, но о громадный социокультурный резонанс, так как признание возможности восприятия единой и единственной трансцендентной Реальности для людей разных культур и социальных сред, будет выступать важнейшим козырем для признания возможного единства всех религий и верований мира.
   Всё же для ученого этот вопрос не обязательно должен тематически выходить за границы собственно проблемы познавательных возможностей мистического опыта, оценки того, способен ли этот опыт сам по себе служить источником и основанием содержащихся в нём знаний об некой Трансцендентальной реальности Это вопрос имеет уже длинную историю, уже отработана некая процедурная схема ответов на него. Так, отрицательный ответ на предлагаемый вопрос может иметь как чисто негативный характер (отрицается вообще возможность того, что мистический опыт как некое когнитивное образование может быть правомерным), так и вовсе не отвергающий правомерности мистического знания, но не фиксирующий (пока?) наличия надёжных обоснований того, что такое знание вытекает из описываемого опыта. Возможен и положительный ответ, когда содержащее в мистическом опыте знание, означающий, что мистическое знание может получить когнитивное оправдание, либо обоснование иными интеллектуальными способами. То есть, если говорить от отрицательной когнитивной оценке мистического опыта, у носителя опыта возникает понимание своего опыта как "встречи с Абсолютом", а его критик не желает признать такого понимания, интерпретации этого опыта как когнитивной процедуры. В силу явной социокультурной ангажированности "крайних" ответов на исследуемый вопрос, обратим внимание на "средний" ответ, который и привлекает, как правило, внимание "незашоренных" исследователей. Логика "условно-отрицательного" ответа на вопрос о правомочности мистического опыта на формирование самоценной и самодостаточной картины мира чаще всего опирается на тот тезис, что многие элементы религиозно-мистических теорий и практик имеют "естественное" значение (то есть были элементом того или иного культурно контекста") и, как таковые, предшествовали религиозно-мистическому событию, либо выступают как одна из - пусть и многих - причин этого события. Отсюда им и нельзя доверять - в когнитивном плане. То есть, грубо говоря, ничем нельзя доказать, что описания мистического опыта есть результат воздействия Абсолюта, а не той системы социокультурых установок и ценностных ожиданий, которыми - сознательно или бессознательно, руководствуется описант. Естественно, такого рода "визионерство" противопоставляется научному опыту, в основании которого лежат репрезентативные основания (аксиомы знания) и результатом которого выступают научные истины, обладающие предикатами объективности и абсолютности.
   Представляется, что в условиях современного кризиса научного знания такая позиция есть не что иное, как сциентический снобизм. Не секрет, что одна из наиболее острых тем современной эпистемологии, это кризис оснований научного знания, в частности, теории научной истины. Для ученых вопрос об этих элементах научного знания весьма проблематичен - как поставить вопрос о природе наших аксиом и истин, когда былой гарант истины классической науки (Творец) для современного мышления стал явно "непотребен", а внутренние критерии и договорённости ученых меж собой явно недостаточны, и, уж, в любом случае, не могут претендовать на "объективность" и "абсолютность". Анализ проблемы показывает, что никакой "объективности" - в смысле "бессубъектности" - в человеческом знании не может существовать по определению. В лучшем случае, эту объективность, выступающую ныне этаким классическим идеалом исследования, мы можем реально связать с феноменом "интерсубъективности" в рамках той или иной культурной общности общности .
   Ещё больше проблем с понятием "абсолютности" истины, которое осталось к нас от того времени, когда в механизмах "сакрализации" классической науки лежали (пусть и скрыто) те же параметры, что и у "истин откровения", то есть, фактически, Бог, Создатель. Стало быть онтологизм истин "откровения" (казалось бы, преодоленный наукой), необходимость апелляции к прямому усмотрению важнейших определений бытия, есть неизбывная черта не только мистики, но и всех исторических систем знания. Сегодня наука вынуждена признать тот, не до конца проговоренный факт, что если правильность наших теоретических рассуждений лежит на совести логического рассудка, то весьма многие основания нашего знания, научные аксиомы и истины, есть не что иное как онтологическое вопрошание, некоторые метафизические допущения, выражающие тот или иной (плоско-механический либо квантово-механический, большевистский либо либеральный, русский, женский, тинейджерский и т.д. и т.п. ) взгляд на мир. Не случайно М. Хайдеггер утверждал, что самые глубокие наши истины мы получаем не через гносеологические упражнения за письменным столом, но в основе их ментальное действие, направленное на целое и захватывающее экзистенцию.
   Ныне всё более очевидно, что человек вовсе не случаен в некоей "объективной" Вселенной, но укоренён в ней как телеологически понимаемый итог её развития. Это понимание возникло ещё в виде интуиции древних о единстве макро- и микромира, ныне оно развернуто в антропный принцип единства человека и Мира. Отсюда те ценности и идеалы, в которых выражается человеческие потребности и смыслы бытия, вполне можно - без всякой претензии на "абсолютность" либо "объективность" - признать одной из форм выражения потребностей развития всего Универсума, его взывающих к реализации потенций. Ориентируясь на эти свои истины-ценности, человек вырабатывает понимание истории как поприща своего развития, осознает ответственность за своё бытие. Именно обреченность человека на эту ответственность и есть важнейший импульс познания и самопознания их источник. Инициативное внесение в познаваемый мир определений своего желаемого должного и есть свобода нашего бытия, то, что мы называем творчеством. Не будучи замкнутой в себе целостностью, но и не отражающий лишь в себе и для себя целостность мира, человек придает своему существованию значение соизмеримости с миром, рефлектируя на себя, выступая в качестве творческой константы мира.
   Но надо видеть, что безграничность этого мира порождает у человека и чувство страха, нередко переходящее в отчаяние перед неопределенностью среды своего обитания, проблемы конечности нашей жизни. Это порождает стремление Духа преодолеть ужас осознания бессмысленности существования, заставляя его активно искать для себя выход в творчестве Духа (порождающего веру в бессмертные Абсолюты, гарантирующие осмысленность и благодатность нашего бытия). Отсюда тяге человека к "адекватному отражению действительности" не может не противостоять попытка созидания новых реальностей, где "бездуховности" открывающихся человеку истин противостоит мир, в котором он пытается подчас сокрыть истину ради Добра, ценностей утверждения человеческой жизни. Отсюда и вытекает яростное желание человека онтологизировать свои (нередко иллюзорные) устремления. Таков механизм порождения многих открытий в области Духа, которые и позволяют каждый раз "приподнять" наше Бытие до искомого идеала. Таков механизм и многих наших заблуждений - без которых немыслимо творчество, и которые - на радость ли, или на беду - претворяются нами в жизнь.
   Дело в том, человек в состоянии не только "отражать" своим знанием некие "заданные" истины бытия, но и "волевым" путём утверждать в жизнь истины "экзистенциальные". Так уж он устроен, что пока надежда на претворение его идеалов и чаяний в его душе жива, желаемый образ выступает для него высшей реальностью. Так человек, стремясь создать смысл того, что заведомо смыслом не обладает, порождает свой образ мира, привнося в мир то, что в этом мире актуально не существовало - а, значит, "причиняя" смыслы и самому миру. Это "мифологическое" творчество, поиски вечных и устойчивых начал бытия, внутренне присуще человеку на всех этапах его развития. И хотя подобная концептуализация мира с научной точки зрения не всегда корректна, мы понимаем его функциональный смысл, культурообразующее начало, роль экзистенциальных истин в нашей жизни. Таков наш всеобщий способ защиты от конечности бытия. Не забывая его реальные истоки, надо видеть животворящую роль этих истин.
   Резюме: мистицизм неверен в виде своих конкретно-исторических форм объяснения реального факта единства мира и человека, однако истинен в том, что упрямо указывает нам на существование этого важнейшего факта нашего бытия. И его позиции тем сильнее, чем более наша наука оторвана от реальной жизни, заполнена схоластическими схемами. Когда ещё была сказана людям Тайна Небесная (в форме притчи о пшенице и плевелах): "Оставьте расти вместе то и другое - до жатвы". Жатвы пока, слава Богу, не видно, но судии - увы - уже тут как тут.

ПРИРОДА МИСТИЧЕСКОГО ОПЫТА.

   Эмоции и ощущения, ассоциирующиеся с небесными внутренними областями, обычно противоположны тем, с которыми человек может сталкиваться в темных областях. Вместо болезненного отчуждения у человека открывается всеобъемлющее чувство единства и взаимосвязанности между всеми вещами. Вместо страха в человека входят экстаз, покой и глубокое чувство поддержки со стороны космического процесса. Вместо переживания "безумия" и смущения человек часто обнаруживает в себе чувство ясности ума и покоя. И вместо озабоченности смертью человек может обрести связь с тем состоянием, которое ощущается как вечное, и понимание, что он является не только своим телом, но и всем остальным существующим.
   По причине своей невыразимой и безграничной природы божественные области более трудны для описания, чем темные пространства, хотя поэты и мистики всех веков создавали прекрасные метафоры в попытках сделать это. Во время таких духовных состояний, человек воспринимает свое привычное окружение как чудесное творение божественной энергии, наполненное таинственным; все оказывается частью тонкой, изысканной, сложно переплетенной ткани. Поэту Уильяму Блэйку удалось ухватить это чувство знания близости божественного:
  
   Видеть мир в зерне песка
   и небеса в диком цветке,
   держа бесконечность в ладони твоей руки
   и вечность в одном часе.
  
   Другие переживания подобного типа могут включать в себя открытие таких измерений, которые обычно не осознаются в повседневной жизни: они выходят за пределы пространства и времени и населены небесными и мифологическими существами. Эти переживания часто сопровождаются интенсивными ощущениями могущественной духовной силы, которая течет в теле. Люди воспринимают мистические области как наполненные некой священной, нуминозной сущностью и неизмеримой красотой, и у них часто бывают видения золотых драгоценностей, искрящихся самоцветов, а также неземного, сияющего, светящегося и сверкающего света. Поэт-мистик Уолт Уитмен писал в "Листьях травы":
  
   Подобно обмороку, в одно мгновение
   Иное солнце, невыразимо яркое, ослепляет меня
   И все небесные светила, которые я знаю, и еще более яркие
   светила, неведомые мне.
   Одно лишь мгновение видения будущей страны, небесной страны.
  
   Наполненные сияющим, божественным светом, трансцендентные области часто описываются как находящиеся за пределами обычных чувств. Американский поэт Генри Дэвид Торо писал:
  
   Я слышу за пределами слышимого,
   Я вижу за пределами видимого
   Новые земли, небеса и моря вокруг меня,
   И тогда даже свет солнца меркнет...
  
   Божественное может часто переживаться как вечное, неизменное и вневременное. Это о нем говорил китайский философ Лао-цзы в "Дао дэ цзин":
  
   Есть нечто, изначально присущее всему,
   Существовавшее прежде неба и земли,
   Неподвижное и неизменное.
   Оно пребывает само по себе и никогда не изменяется;
   Оно проникает повсюду, никогда не истощаясь.
   Оно может почитаться как Мать Вселенной.
   Я не знаю, как это назвать.
   Если я буду пытаться назвать это,
   Я назову его Дао, и я назову его высочайшим.
  
   Многие люди, переживавшие эти внутренние измерения, воспринимали их как часть неограниченной и более широкой сущности каждого человеческого существа, которая обычно скрыта проблемами и делами повседневной жизни. По причине своей яркости и ясности трансцендентные состояния часто воспринимаются как нечто более подлинное, чем ординарная реальность, и люди сравнивают открытие для себя этих областей с пробуждением ото сна, с устранением некой непрозрачной завесы, с открытием врат восприятия.
   Иногда они достигают новых откровений и сложных, изощренных знаний о процессе жизни из некоего источника, скрытого в них самих, и недоступного в обычных условиях. Так же как человек может столкнуться с опустошающими пространствами смерти "эго" во время периода темной ночи души, так он может встретиться и с формой позитивных переживаний смерти "эго" в трансцендентных областях. Здесь личностные ограничения временно растворяются, и человек может чувствовать себя сливающимся с внешним миром или даже со всем космосом. Один из наиболее общих видов позитивной дезинтеграции - это тот, в котором люди чувствуют, что они утрачивают самих себя в том имманентном божественном начале, которое содержится в окружающем их мире. Они могут чувствовать, как их индивидуальные ограничения угасают по мере того, как они сами тают, растворяются в близком им мире людей, деревьев, животных или неорганической природы. Во время иной формы этого переживания они чувствуют себя сливающимися с божественным, которое трансцендентно по отношению к повседневной реальности, находясь за ее пределами.
   Альфред Лорд Теннисон так писал об этом состоянии:
  
   Не раз, когда я
   Сидел совсем один, обращенный вглубь самого себя,
   "Я" - то слово, которое было символом меня,
   Этот смертный предел, - утрачивалось
   И уходило, превращаясь в безымянность, как облако
   Тает в небесах.
  
   Такие переживания часто принимают форму мягкой утраты "эго", форму растворения структур "эго", что необходимо для достижения более широкого понимания своей сущности. Индийский философ и святой Шри Рамана Махарши говорил, что этот процесс напоминает историю о том, как кукла из сахара входит в воду и пытается плыть, растворяясь при этом сама, - так же и "я" растворяется в океане всеобщего сознания. Более драматичная форма позитивной смерти "эго" - это внезапная встреча со светом, которую мистики сравнивают с мотыльком, летящим на огонь божественного и внезапно сгорающим в нем.
   Встреча с божественными областями во время духовного кризиса является чрезвычайно целительной. Достигая этих областей, человек часто испытывает положительные эмоции: экстаз, восторг, радость, любовь, почтение и блаженство. Это быстро облегчает его негативные состояния депрессии и гнева. Ощущение себя частью всеобъемлющей космической сети часто дает человеку, имеющему проблемы с самоутверждением, свежий, новый и более широкий образ самого себя.
   Те, кто уже имел такие переживания раньше в процессе духовного кризиса, чувствуют себя более удачливыми, у них возникает философский взгляд на события, который сохраняется и во всех будущих сложных ситуациях. Они чувствуют, что хотя кое-что может становиться трудноразрешимым, они все равно в конце концов обретут понимание того, куда они идут. Это подобно вершине горы, мелькнувшей вдалеке, и даже если приходится возвращаться к ее подножию, чтобы взойти на нее, все равно есть перспектива и надежда на то, что это и есть та награда, которая ожидает в конце путешествия. Надежда очень нужна человеку, прокладывающему путь через тяжелые эмоции и ощущения и не знающему ничего о цели всего происходящего.
   Эти позитивные переживания не обязательно представляют собой логически следующие одна за другой стадии, подобно награде в конце трудных поисков. Многие люди обнаруживали, что они прояснили для себя свои личностные проблемы еще до того, как эти области мистического опыта начали раскрываться перед ними; и когда эти области становились доступными, человек воспринимал их появление как должное воздаяние за ту тяжелую работу, которую он проделал раньше. Однако другие индивиды, спонтанно устанавливавшие контакт с трансцендентными областями в себе, часто считают, что им для этого не приходилось проделывать никакой трудной работы. Во многих духовных кризисах те, кто испытывал периодически краткое прикосновение этих областей, обнаруживают, что со временем они становятся все более и более способными произвольно достигать таких состояний.

ПРОБЛЕМЫ, СОЗДАВАЕМЫЕ МИСТИЧЕСКИМИ И ТРАНСЦЕНДЕНТНЫМИ ПЕРЕЖИВАНИЯМИ

   Несмотря в общем на благоприятное качество этих позитивных состояний, есть два рода трудностей, возникающих в столкновении людей с мистическими переживаниями: внутренние конфликты, связанные как с принятием этого опыта, так и вообще с самим фактом переживания трансцендентных областей, и проблемы, возникающие, когда эти переживания начинают взаимодействовать с окружающим миром. В дальнейшем эти два типа затруднений могут взаимопересекаться много раз.

ВНУТРЕННИЕ ПРОБЛЕМЫ.

   Многие люди чувствуют свою неподготовленность к встрече с широтой священных пространств. Это совершенно неведомые реальности и состояния ума, и следование им для человека обычно означает отказ от привычных представлений о том, что является реальным. Кроме того, такие люди могут чувствовать, что они недостаточно сильны для глубокого воздействия на них сенсорных и физических проявлений мистических переживаний или же что они недостаточно открыты, чтобы управлять этой силой. Духовный учитель из Америки Рам Дасс сравнивал такого человека и его реакцию с тостером, "включенным в сеть 220 вольт вместо 110, когда все вдруг начинает поджариваться вдвое быстрее". Человек, испытывающий этот чрезвычайный физический, ментальный, эмоциональный и духовный поток, может чувствовать себя настолько переполненным, что его естественная реакция на это - отшатнуться с испугом.
   Подобная реакция может возникать и при мощном переживании озарения, связанного с видением света. Иногда люди чувствуют, что их глаза слишком слабы или помрачены, чтобы вынести интенсивность этого ослепительного света, и может даже возникать страх, что если они позволят этому переживанию развиваться дальше, то навсегда ослепнут. Во время такого озарения может возникать сильная физическая боль как в самих глазах, так и вокруг них.
   Одна женщина, занимавшаяся практикой медитации, так вспоминала об испытанном ею страхе во время "позитивного" трансперсонального состояния. "Это было так странно... я читала о переживании света в книгах, посвященных духовности, и слышала о том, что оно описывалось как нечто дающее блаженство. Я давно уже хотела испытать это состояние и предпринимала многие формы внутренней работы, чтобы достичь его. Но когда это действительно произошло, я была в ужасе. Это внушало благоговейный страх, было болезненно, ужасно и в то же время удивительно. Я чувствовала, что это было чем-то слишком большим, чтобы я могла вместить это в себе. Я вспомнила о Моисее, стоявшем перед пылающим кустом, и о том, что пламя было настолько ярким, что ему пришлось отвернуться. Я чувствовала себя недостаточно готовой к этому, с сознанием, недостаточно расширенным и очищенным для того, чтобы пребывать в этом".
   Хотя те болезненные состояния, которые случаются во время встречи с мистическими переживаниями, могут ощущаться как разрушительные, и даже насильственные, со временем люди часто признают, что это была болезненность духовного раскрытия и роста. Они даже могут прийти к осознанию того, что эти страдания - признак их связи с божественным. Св. Тереза Авильская так описывает это состояние:
   "Боль была столь остра, что я застонала, но и наслаждение от этой чрезвычайной боли было столь же большим, и оно настолько переполняло меня, что мне даже не хотелось, чтобы боль уходила, - ведь душа не может удовлетвориться ничем, что является меньшим, чем сам Бог. Это была духовная боль, не телесная, хотя тело тоже принимало участие, и даже очень значительное участие в ней. Это состояние можно было бы назвать взаимным общением между мной и Богом".
   Переживания позитивной дезинтеграции, описанные ниже, также могут представлять собой проблемы. Если одни люди могут принимать это событие, как освобождающее и расширяющее, то другие, сильно привязанные к своим индивидуальным отождествлениям, могут очень пугаться и пытаться сопротивляться и бороться с такой ситуацией. Хотя состояние утраты "эго" является лишь переходным этапом, людям, находящимся в такой ситуации, кажется, что это навсегда. В преддверии этого состояния на грани между тем, чем человек был и осознавал себя, и тем, чем становится, он может спросить: "Кто я? Где это состояние пришло ко мне? И могу ли я доверять тому, что произошло?"
   Многие люди не верят в реальность новых возможностей, раскрывающихся перед ними, или же могут опасаться, что состояния, которые они переживают, являются признаками душевной болезни. Они могут также чувствовать, что сбились с пути и слишком далеко отошли от того, что им привычно и знакомо. Они могут даже бояться, что после прикосновения Божественного они настолько сильно изменятся, что другие люди, окружающие их, немедленно увидят, что они "не такие, как все", и подумают, что они или со странностями, или вообще сумасшедшие.
   Иные могут бороться с трансцендентными переживаниями, какими бы прекрасными и умиротворяющими они ни были, потому что они не чувствуют, что эти переживания заслуживают их внимания. Мы знали некоторых индивидов с достаточно долго существовавшими проблемами, связанными с образом себя, которые чувствовали, что все слишком приятные, положительные переживания являются незаслуженными для них. Часто бывало так, что чем более благоприятными были их духовные состояния, тем больше они пытались сопротивляться им.
   У некоторых людей возникала депрессия после того, как они соприкоснулись с трансцендентными областями, поскольку их повседневная жизнь показалась им тусклой и неинтересной по сравнению с той яркостью и освобождением, которые им довелось пережить. Один из них, терапевт, так писал о своем возвращении к ограниченности физического тела после мистического переживания: "В этом состоянии озарения я чувствовал себя полностью неограниченным и свободным, окруженным сверкающим светом, наполненным им и омытым необычайно сильным чувством умиротворенности. Когда я начал возвращаться в повседневный мир, то почувствовал, что мое новое, более широкое "я" было затянуто назад, как в воронку, в мою ограниченную, сжимающую меня оболочку, в мое физическое повседневное "я". Мое тело воспринималось как стальной капкан, поймавший и державший в себе все мои возможности. Я чувствовал, как боль и драматизм повседневной жизни входят в меня, и я плакал, томясь по возвращению к той свободе, которая открылась мне".
   Некоторые люди в такой ситуации могут стремиться остаться в приятном для них расширенном состоянии сознания, исключая этим ответственность за свои повседневные дела. Или же они могут так сильно стремиться к повторению этого переживания, что этим самым перекрывают для себя возможность прохождения других стадий духовного путешествия - может быть, не столь приятных и экстраординарных, но не менее важных. В результате этого они могут ограничивать возможности своего дальнейшего развития, проявляя сопротивление всему, что расценивают как нечто меньшее, менее значимое, чем позитивные мистические состояния.

ПРОБЛЕМА ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ С ПОВСЕДНЕВНОЙ ЖИЗНЬЮ.

   Часто бывает так, что хотя индивиды и извлекают несомненную пользу от встречи с Божественным, у них возникают проблемы с окружающими их людьми. Иногда люди пытаются рассказывать своим близким о своем скрытом мистическом переживании. Часто члены их семьи, друзья или психотерапевт не могут понять целительного потенциала трансцендентных состояний, и у них возникает естественное беспокойство о душевном здоровье своих близких или пациентов. Если человек, имевший опыт таких переживаний, вообще сомневается в их действительности или же озабочен состоянием своего собственного ума, то беспокойство других людей по этому поводу может только усилить эти сомнения, компрометируя и скрывая богатство действительных чувств и ощущений.
   Трудности возникают и тогда, когда встреча с трансцендентным происходит в неподходящей ситуации. Люди обычно считают, что меньше проблем возникает, если восторженное мистическое состояние наполняет их в безопасной обстановке, например, в комнате для медитации или в своей собственной спальне, чем если это случается посреди магазина или в аэропорту. Если человек не находится в поддерживающей обстановке в то время, когда происходит растворение личностных ограничений, то может возникать впечатление, что ему трудно действовать во внешнем мире. Он может, например, чувствовать неуверенность в физической координации своих движений, казаться неуклюжим и дезорганизованным. Если ему в это время приходится иметь дело с охранником, стоящим у входа в ресторан, или с представителями службы безопасности в аэропорту, то его поведение легко может быть понято неправильным образом.
   Других людей может пугать то, что если они позволят такому расширяющему сознание опыту войти в их жизнь, то их новое состояние сознания принесет с собой дополнительные нежелательные обязанности или ответственность по отношению к окружающим либо миру в целом. Человек при этом задается вопросом: "Означает ли это откровение, что мне нужно что-то делать с ним? Должен ли я полагать, что мне нужно помогать другим людям увидеть то же, что я увидел? Должен ли я в связи с этим исполнять в мире какую-то особую роль?"
   Бывает, что реакция таких людей противоположна: они могут чувствовать, что благословлены божественным провидением и поэтому заслуживают особого призвания и статуса, возвышающих их над ординарными человеческими делами. У них может быть очень реалистическое откровение о том, что их существование является частью некой запутанной, взаимосвязанной космической системы. В результате они могут почувствовать, что Бог заботится обо всем, и они в своей жизни освобождены от большей части ответственности за свои поступки.
   Тесно связанным с этим может быть и способ, которым люди проявляют во внешнем мире такое откровение. Если они обрели связь с тем, что, как они чувствуют, является Богом, Высшей Силой или небесным существом, таким, как Христос или Будда, они могут позволить этому состоянию исказить их "эго", или чувство персонального отождествления. Тогда вместо обретения большего понимания они начинают считать, что вселенская реальность, потенциально доступная для всех, открылась только лишь им. И, вместо того чтобы выйти из своего переживания с пониманием божественности своей природы и того, что таким, в сущности, является каждый человек и все окружающее, эти индивиды начинают считать, что они сами являются Богом и что они обладают особым посланием к миру. Бывает, что у них развиваются мессианские склонности, которые могут привести к значительному отчуждению их от остальных людей.
   Гроф Ст. Неистовый поиск себя. - М., 1996, с. 64-97.
  
  

ТРАНСПЕРСОНАЛЬНЫЙ (МИСТИЧЕСКИЙ) ОПЫТ В РАННЕМ ХРИСТИАНСТВЕ

   Генезис христианства исключительно сложен, и эта сложность в полной мере отразилась в структуре христианского вероучения, литургической практики и церковной организации. Христианство в процессе своего становления вобрало в себя основы иудейского мировосприятия (теизм, креационизм, историзм), религиозные представления, связанные с мистериальными культами эллинистического Востока, и элементы греко-римской философии (стоицизм, платонизм); последнее обусловило тот дуализм Афин и Иерусалима, о котором мы говорили во введении в связи с проблемой "религия - наука". Можно указать и на другие мировоззренческие компоненты (например, гностический и манихейский аскетизм), также сыгравшие немаловажную роль в формировании этой второй по времени возникновения (после буддизма) мировой религии. Таким образом, христианство оказалось как бы плавильным горном, переплавлявшим в себе все культурное и религиозно-философское наследие средиземноморского мира, создавая новый синтез, отнюдь не сводимый ни к одному из своих компонентов, ни к Афинам, ни к Иерусалиму в чистом виде. Именно этот синтез сохранил основы культурного наследия античности в новую эпоху, посеяв семена, из которых взошла новая европейская романо-германская и византийско-славянская цивилизация.
   Тем не менее необходимо иметь в виду, что сложность и гетерогенность христианства как развитой религии отнюдь не означает аналогичной синкретичности, гетерогенности и полиморфности учения основателя этой религии - Иисуса (от евр. Иешуа или Иегошуа) Христа (Христос - перевод на греч. евр. маишах - "спаситель", "помазанник"). О теологии Нового Завета написано так безмерно много (в том числе и в последнее время, особенно столпами протестантского модернизма, из которых наиболее знаменит Бультман), что говорить о ней вновь, да еще и по необходимости кратко, нет никакой возможности. Выскажем только нашу убежденность в том, что теология Нового Завета не только отнюдь не тождественна теологии Никео-константинопольского символа веры и отцов церкви, но и вообще имеет с ней весьма мало общего.
   Собственно, никакой теологии как системы богословских взглядов и концепций мы в Новом Завете и не находим, ибо его интенция совсем иная; во всяком случае, цель евангелий - отнюдь не конструирование системы догматов и теологических спекуляций. Учение Нового Завета (прежде всего евангелий) вполне однородно, последовательно и имеет совершенно традиционно иудейский характер, будучи прочно укорененным в ветхозаветных текстах и религиозных сочинениях периода второго храма. Поэтому любой образованный в религиозном отношении еврей прекрасно видит иудейский подтекст и контекст наставлений Иисуса и немало удивляется их пониманию в церковной традиции. Достаточно обратиться к некоторым сочинениям времен правления Хасмонейской династии, чтобы найти в них в готовом виде все элементы учения Иисуса.
   Прежде всего следует назвать два текста. Это уже упоминавшаяся "Книга Еноха", содержащая апокалиптико-эсхатологические идеи и образы христианской литературы первых веков нашей эры (интересно, что в "Книге Еноха" последний суд вершит Сын Человеческий, в котором воплощена праведность и который восседает на престоле своей славы), и написанные в 109-107 гг. до н.э. "Завещания двенадцати патриархов", иногда почти текстуально совпадающие с евангельскими текстами и едва ли не дословно предвосхищающие Нагорную проповедь:
   Возлюбите один другого от всего сердца; и если кто согрешит против тебя, обратись к нему со словами мира и не таи в душе своей злобы; и если он станет сожалеть об этом и покается, прости его. Но если он не признает своего греха, не возгневайся на него, не то, подцепив заразу от тебя, он ответит богохульствами и тем согрешит вдвойне... И если, утратив стыд, он станет упорствовать в грехе, то и тогда прости его от всего сердца и оставь мщение Богу. (Цит. по: Рассел Б. История западной философии. Т. 1. М., 1993. С. 334.)
   Однако ко времени Иисуса в иудаизме восторжествовали ритуализм и формальная обрядность, с одной стороны, и политические амбиции - с другой. Так, фарисеи (а именно фарисеем написан цитировавшийся выше текст) полностью подчинили себя следованию букве Закона и политическим интригам, а саддукеи проповедовали узкий и бесперспективный ритуалистический традиционализм, отвергая к тому же веру в бессмертие и воскресение, уже несколько столетий как утвердившуюся в иудаизме. Им противостояли ессеи (к которым был, видимо, близок Иоанн Креститель и традиции которых сохраняются в современном мандеизме Сирии и Ирака, последователи мандеизма считают себя продолжателями дела Иоанна); интересно, что если филиппики против фарисеев и саддукеев рассыпаны по всему евангельскому тексту, то о ессеях в евангелиях вообще не упоминается, что может быть косвенным свидетельством в пользу определенных симпатий Иисуса к этому учению. Но ессеи были отшельниками, по существу изолировавшимися от общества и не влиявшими непосредственно на религиозную и общественную жизнь Иудеи рубежа нашей эры.
   Так что Иисус, собственно, - при беспристрастном взгляде на евангельские тексты, понимаемые в контексте традиции и исторической ситуации, - был достаточно традиционным учителем праведности (вроде известного по кумранским текстам проповедника, жившего на 150 лет раньше Иисуса и так же, как и Иисус, распятого на кресте в Иерусалиме ок. 137/136 г. до н.э.), выступившим против ритуального формализма, буквоедства и лицемерия господствовавших течений иудаизма с целью обратить к самым широким слоям населения проповедь нравственного обновления и живого религиозного опыта ("дух дышит, где хочет", "дух животворит, плоть же не пользует нимало", "суббота для человека, а не человек для субботы").
   "Ищите Царства Божия и правды его, а остальное приложится вам" - вот главная новозаветная максима, благая весть проповедника из Назарета. Царство Божие здесь и сейчас - и блаженная жизнь, не зависящая от внешних обстоятельств. Антиритуалистические и антижреческие настроения евангелий (например, утверждение Иисуса о том, что поклоняться Богу следует не в храме и не на горе, а в духе и истине) также тесно связаны с установкой на личное благочестие, переживаемое внутренне (интериоризируемое благочестие в отличие от формально обрядового), нравственную чистоту и религиозный опыт Царства Божиего здесь и теперь. С этой установкой, правда, дисгармонирует проповедь Страшного Суда в конце времен (вообще идея суда очень последовательно вписывается в зороастризм и иудаизм как религии Закона, но противоречит христианству как религии Любви и Благодати), но это противоречие может быть объяснено как повышенным чувством справедливости, так и идеологической обработкой евангельского текста в процессе передачи (об этом - ниже).
   Интересно, что Ф.Ницше в своем чрезвычайно агрессивном, если не сказать злобном, сочинении "Антихристианин" (или "Антихрист") не жалеет сильных выражений для характеристики Нового Завета в целом, но как-то очень тепло и интимно говорит о личности Христа, "благого вестника", который проповедовал Царство Божие, что "внутри нас" и который пошел на смерть, доказывая и этим торжество своей вести этого Царства. Думается, что Ницше при всей его вопиющей несправедливости и ненависти к христианской религии очень тонко и точно подметил самую суть новозаветной экзистенциальности.
   Крестная казнь Иисуса была вызвана, по всей видимости, политическими причинами, на что есть указания и в евангелиях (страх старейшин иудейских, что проповедь Иисуса повлечет репрессии со стороны римлян, основывавшийся на их традиционно политическом и государственническом, а не духовном понимании роли мессий). Не случайно, что последним аргументом иудеев, сломившим Пилата, было обвинение Иисуса в попытке узурпации власти ("царь иудейский") и в мятеже против кесаря (что в случае освобождения Иисуса делало бы Пилата его сообщником). Привычные интерпретации мотивов членов синедриона, сводящиеся к их сопротивлению претензии Иисуса на божественность, совершенно необоснованны (что подтверждают и суждения современных иудейских авторитетов), поскольку эпитеты "сын человеческий" и "сын Божий" имеют традиционное употребление и не противоречат иудейской ортодоксии.
   В евангелиях они также постоянно прилагаются Иисусом ко всем людям, а не к себе исключительно ("будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный" и т.п.). Поэтому, думается, прав Ницше, говоривший, что Иисус ничем не выделял себя лично и не претендовал на собственную исключительность: вся та праведность и блаженство (ср. Заповеди Блаженства), которых достиг он, доступны при усилии ("Царство Божие силою берется") всем и каждому здесь и теперь. Этому вроде бы противоречит Евангелие от Иоанна, но оно, как известно, вообще стоит особняком от других евангелий (синоптических) и написано под сильнейшим влиянием платонизирующей иудейской экзегетики диаспоры (ярчайший представитель ее - Филон Александрийский). Именно Иоанн впервые заговорил о том, что Иисус - воплощенный Логос эллинизированного иудаизма диаспоры. В это же приблизительно время идея Логоса - второго Бога активно разрабатывается и в эллинистической теософской традиции - "Герметический корпус", например, содержит знаменитую фразу: "Deus omnia creator secum deum fecit" ("Бог, творец всего, производит второго Бога"). Иоанн к тому же вкладывает в уста Иисуса длинные монологи (составляющие основное содержание этого евангелия), в которых Иисус всячески подчеркивает свою божественность, чего нет в евангелиях синоптических.
   Процесс реинтерпретации учения Иисуса начался почти сразу же за выходом первоначального христианства (иудео-христианства) за пределы Палестины. Даже при признании нами традиционного авторства евангелий мы обращаем внимание на то, что евангелистами являются люди, далеко не самые близкие к Иисусу и даже необязательно входящие в круг семидесяти апостолов, не говоря уже о двенадцати - к ним относятся Матфей и Иоанн, что же касается Луки и Марка (последнего церковь отождествляет с юношей, бежавшим, завернувшись в простыню, при аресте Иисуса), то их близость к Иисусу в любом случае весьма сомнительна. Скорее же всего, евангелия писались иудеями диаспоры, давно утратившими непосредственный контакт со своей родиной и эллинизировавшимися (показательны и их имена: Лука - имя римское, Люций, чисто римским именем является и Марк). Писали они, вероятно, с чужих слов, путая иудейские реалии и географические названия и плохо понимая тот культурно-исторический контекст, в котором велась проповедь Иисуса. В результате все чаще и чаще иудейское понимание слов Иисуса сменяется их интерпретацией человеком эллинистического воспитания. Само воскресение (Иисуса), идея которого укоренена в зороастрийской и иудейской традициях, начинает ассоциироваться в глазах эллинов-неофитов с типологически совершенно иными "воскресениями" богов Фригии, Сирии и Египта (в XIX в. это непонимание было унаследовано и "научно" использовано религиеведами мифологической школы). Таким образом, даже евангелия (не говоря уже о христианстве позднейших времен) являют собой во многом результат видения иудейской реальности не понимающим, но истолковывающим эллинистическим взглядом.
   Итак, суть благовестия Иисуса - чистый религиозный опыт, обретение религиозного опыта, базирующегося на свободе духа ("дух дышит, где хочет", "и познаете истину, и истина сделает вас свободными") и возвышающегося над традицией, догматами, ритуалами и внешним благочестием ("пусть левая рука не знает того, что делает правая", наставление об уединенной молитве во избежание похвал за благочестие и т.п.). Такой опыт и есть внутренне присущее каждому человеку и одновременно внемирское ("царство мое не от мира сего") Царство Божие. Это учение Духа, а не закона, свободы, а не внешнего принуждения.
   Вместе с тем ряд моментов учения Иисуса, а особенно его трагического жизненного пути, вторгаясь в эллинистический образ мыслей с его религиозными архетипами, налагались на культурные стереотипы другой цивилизации (греко-римской) и перетолковывались в ее парадигме и в духе ее религиозных чаяний, что породило множество интерпретаций (от гностических до ортодоксально-церковных). Но образ страдающего во имя искупления грешников Бога (или богочеловека), своим воскресением открывающего путь к спасению обреченным на ад, накладывался не только на культурные стереотипы, но и на психологические матрицы (как системы конденсированного опыта, так и БПМ; поэтому, кстати, неудивительно, что в перинатальных переживаниях на трансперсональных сеансах весьма распространены отождествления со страдающим и воскресшим Христом, а образы распятых младенцев и зародышей очень часты в рисунках участников этих сеансов). Все это, разумеется, не только искажало (и даже делало неузнаваемым) учение исторического Иисуса, но и обогащало христианскую традицию, внося в нее глубокую мистериальность, оплодотворенную новыми идеями и новой моралью, и трансперсональную устремленность.
   Мотивы трансперсональных переживаний достаточно распространены в раннехристианской, в том числе и в новозаветной, литературе.
   Богатейший материал по этому вопросу содержат Послания св. апостола Павла, этого знаменитого "апостола языков", установка которого на миссионерскую деятельность за пределами иудейской среды сыграла определяющую роль в превращении христианства в мировую религию.
   В Посланиях мы встречаемся не только с описанием "экстатических" состояний самого св. Павла, но и с указаниями на то, что пророчества, предполагавшие вхождение в транс, общение с "высшими силами" и другие типы трансперсональных переживаний, играли немалую роль в жизни ранних христианских общин ("церквей").
   Из Посланий мы знаем, что пророчествовали "не только мужчины, но и женщины" (1 Кор. 5), что пророчества часто включали в себя говорение на иноязыках, то есть глоссолалии (1 Кор. 14:2), и что пророчествованию придавалось особое значение как важнейшему из духовных даров (1 Кор. 14:1). При этом сами по себе пророчества ставятся выше глоссолалии: глоссолалии остаются непонятными для верующих, тогда как пророчествующие назидают общину. Предполагалась как массовость "пророчествования", так и наличие истолкователей глоссолалии. Св. Павел особенно печется о том, чтобы держать харизматическую и экстатическую линию поведения общин под контролем, чтобы она не могла перейти в некое "вакхическое" буйство:
   "Итак, братия, ревнуйте о том, чтобы пророчествовать, но не запрещайте говорить и языками; только все должно быть благопристойно и чинно" (1 Кор. 14:39-40).
   В главе 12-й Второго послания к Коринфянам (1-5) содержится описание некоего духовного экстатического восхождения, причем, по всей видимости, речь идет об опыте самого ап. Павла:
   "Неполезно хвалиться мне; ибо я приду к видениям и откровениям Господним. Знаю человека во Христе, который назад тому четырнадцать лет, - в теле ли - не знаю, вне ли тела - не знаю: Бог знает, - восхищен был до третьего неба. И знаю о таком человеке, - только не знаю - в теле, или вне тела: Бог знает, - что он был восхищен в рай и слышал неизреченные слова, которых человеку нельзя пересказать. Таким человеком могу хвалиться; собою же не похвалюсь, разве только немощами моими".
   Мотивы полета ("восхищения"), выхода за пределы индивидуальной ограниченности и неописываемости, невыразимости трансперсонального переживания уже хорошо знакомы нам.
   Тем не менее, насколько мы можем судить по имеющемуся материалу, в раннем христианстве не существовало разработанной "техники экстаза", то есть систематической и нормативной психотехники.
   Пророческая тенденция в раннем христианстве нашла свое наивысшее выражение в монтанизме, признанном в III в. ересью, но еще в конце II в. имевшем такого последователя и апологета, как знаменитый Тертуллиан.
   Монтанизм родился в Малой Азии, во Фригии - области, уже хорошо знакомой нам по культу Кибелы и Аттиса. Сам основатель этого учения Монтан (II в.) был, согласно некоторым источникам, обращенным в христианство галлом, оскопленным жрецом Матери богов. Христианство, видимо, дало новое направление экстатизму, воспитанному на почитании Кибелы. Монтан, сопровождаемый двумя женщинами - Максимиллой и Прискиллой, провозгласил себя провозвестником нового откровения - откровения Святого Духа-Параклета (Утешителя, Ходатая). Монтанисты утверждали, что подобно тому, как Христос с апостолами возвышались над Моисеем и пророками, так же и Монтан со своими пророчицами - над Христом и апостолами в качестве носителей откровения Духа. У монтанистов было много своих текстов - оды Монтана, пророчества Максимиллы, псалмы. Как говорит М.Э.Поснов, характеризуя точку зрения монтанистов:
   "Откровение Бога в Монтане и его спутницах достигло новой последней ступени своего проявления и действия для того, чтобы ввиду близко предстоящего конца мира подготовить общину через новые откровения и новые требования к делу совершенства и совершения всего".
   В целом в догматике и богословии монтанизм не содержал ничего нового по сравнению с учением других христианских общин. Главное в нем было напряженное ожидание конца света, второго пришествия Христа и явления Нового Иерусалима, на роль которого Монтан выдвигал небольшие фригийские города Петузу и Тимион, куда он собирался созвать христиан всего тогдашнего мира. Монтанисты проповедовали покаяние и строжайший аскетизм, вплоть до призывов к расторжению браков. В течение III в. монтанизм постепенно утрачивает свое влияние и исчезает. В монтанизме пророчески-эсхатологическая линия христианского религиозного опыта (ярчайшим образом проявившаяся в "Апокалипсисе") находит свое завершение. Последующее развитие христианской практики духовного делания пошло по иному пути - по пути разработки систем аскетической психотехники в рамках монашества (с IV в.). Но прежде чем говорить о монашестве, необходимо охарактеризовать такие явления, как гностицизм, неоплатонизм (в его эллинской и христианской формах) и апофатическое богословие. Здесь мы ограничимся лишь беглым анализом перечисленных учений в контексте проблемы формирования теории и практики монашеского делания, иноческого подвига.
   Гностицизм - явление очень сложное и существовавшее в различных вариантах (учения Валентина, Василида, гностики-офиты, энкратисты и т.д.); мы постараемся выделить самые существенные черты, присущие гностическому движению в целом.
   Установка на принципиальный эзотеризм. Все люди делятся гностиками на "телесных" (соматики, гилики), "душевных" (психики) и "духовных" (пневматики). Из них только последним доступны тайны гносиса - высшего и подлинного знания.
   Весь видимый материальный мир - зло. Это темница духа, порабощенного небытием, стихией хаоса-материи. Освобождение из темницы мира достигается через причастность божественному знанию и постижение природы собственного духа как частицы высшего и единственного истинного Бога - Отца Нерожденного, Неизреченного, Мрака, который превыше всякого Света.
   Мир есть результат трагической ошибки, трагедии в Абсолюте. Отец Нерожденный, самообнаруживаясь, являет себя в особых сущностях-зонах, зачастую образующих пары или четы (сизигии). Завершенность эонов-теофаний образует божественную полноту (плерома). Гордыня или ошибка одного из эонов (обычно Софии) приводит к нарушению этой полноты, его отпаду от плеромы и началу космогенеза, в результате которого создается множество несовершенных миров (иногда 365) во главе с их владыками-архонтами. Низший из этих миров - наш материальный мир.
   Принципиальная антииудейская позиция. Гностики активно отвергают Ветхий Завет и считают ветхозаветного Яхве (Иалдаваофа) низшим архонтом, демиургом, вообразившим себя высшим Богом и стремящимся поработить человека властью своего закона. В некоторых гностических системах (офиты, каиниты) даже грехопадение толкуется как благое деяние, совершаемое по вразумлению одного из эонов, принявшего вид библейского змия и открывшего людям гносис, знание добра и зла, что, естественно, вызвало гнев Иалдаваофа, загнавшего человека в самую бездну материи. Иногда этот религиозный "антисемитизм" интерпретируется как реакция эллинистических начал в христианстве на инокультурный иудейский пласт, чуждый эллинистическому видению мира. Однако, учитывая в значительной степени гностический характер (типологическую близость гностицизму) иудейской каббалы, эту интерпретацию можно считать несостоятельной.
   Представление о спасении как полном избавлении от материальности. Плерома стремится восстановить свою целостность, что приводит к появлению нового зона Иисуса (иногда - двух: Иисуса и Христа), который и сходит в материальный мир, обучая избранных носителей духа высшему гносису (интересно, что в гностических евангелиях очень часто истинными учениками Христа, которым он открывает тайное учение, оказываются женщины - Мария Магдалина и др.). После того как все частицы духа покинут мир и вернутся в плерому, материя вернется в состояние аморфного хаоса и прекратит свое существование (у Василида финал космической драмы сложнее - это апокатастасис, "восстановление всего"). Телесность Христа обычно считается гностиками призрачной (докетизм).
   Спасение достигается через практику строжайшего аскетизма (известны сообщения и о крайнем либертинизме, однако, скорее всего, они не заслуживают серьезного к ним отношения), преодоление всех привязанностей и влечений и достижение бесстрастия. Гностики занимались практикой заклинаний (возможно, аналог индийских мантр), участвовали в мистериальных ритуалах и склонны были к смешению эллинистических и христианских образов, ценя в них некое архетипическое единство.
   Ведущее настроение гностицизма - чувство экзистенциальной заброшенности человека, его затерянности в злом и чуждом материальном мире, отгороженном сотнями небес и миров с их архонтами и демиургами от истинной родины человека, того духовного пространства, где дух человека у себя и в себе - от плеромы эонов Отца Нерожденного. Этот экзистенциальный пессимизм преодолевает сам себя в вере в окончательное освобождение и возвращение в плерому.
   Гностическая мифология и теософия чрезвычайно интересны для психологического исследования религиозного феномена - в них мы в обилии находим различные перинатальные и трансперсональные мотивы, а также набор архетипов, кодирующих порожденные системами конденсированного опыта и базовыми перинатальными матрицами (БПМ) комплексы.
   Гностицизм, объявленный формировавшийся епископальной церковью ересью (этого не избежала даже такая "мягкая" форма гностицизма, как учение Маркиона, считавшего себя продолжателем линии ап. Павла) и в конце концов практически полностью искорененный, никогда на самом деле не претендовал на роль соперника церкви, ибо всегда мыслил себя не как массовое религиозное движение (или массовая организация), а как учение узкого круга эзотериков-пневматиков (единственной массовой формой своеобразного квазигноситицизма было манихейство). Но церковь не нуждалась в таком эзотеризме, сводившем на нет все ее претензии на обладание полнотой истины и непререкаемый авторитет в вопросах веры. После своего расцвета во II и отчасти в III в. гностицизм постепенно приходит в упадок и как таковой исчезает.
   Но исчезнув в качестве самостоятельного религиозного течения, гностицизм оказал огромное влияние на историю христианства. И дело здесь не в том, что гностические и манихейские идеи питали христианские ереси на протяжении всего средневековья (павликане, богомилы, катары, альбигойцы и др.). Прежде всего, аскетико-созерцательная и мироотрицающая установка гностицизма глубоко трансформировала онтологический оптимизм исходного иудео-христианства. Сколько бы ни принималось на церковных соборах постановлений, осуждающих дуализм, презрение к плоти и мировоззренческий аскетизм, реальное эмоциональное мироощущение христианства (независимо от догматических определений) стало пессимистическим и аскетическим, и тень теоретически анафематствуемого дуализма добра и зла пала на христианское мироощущение. И, как нам представляется, именно гностицизм сыграл решающую роль в появлении христианского монашества и пустынножительства (процесс его создания подтолкнули и обмирщение и огосударствление церкви после императоров Константина и Феодосия), той традиции, которая разработала оригинальные христианские формы психотехники.
   В настоящее время есть много оснований говорить именно о гностических истоках монашества. Главное из них - обнаружение грандиозной библиотеки раннехристианской литературы, прежде всего гностической, в Наг-Хаммади (Хенобоскион) в Египте. Этой библиотекой, расположенной в песках Фиваиды, пользовались прежде всего аввы - египетские отцы-пустынники IV-V вв. И именно гностические тексты, казавшиеся уже почти умершими и полузабытыми, определяли и составляли, по существу, весь круг их чтения (значительный сектор которого заполняли апокрифические евангелия).
   Позднее монашество не только порвало с гностицизмом (поддержав, правда, в V в. монофизитство, учение как бы промежуточное между гностическим докетизмом и халкидонской ортодоксией), но и стало знаменем и воинством правоверия. Но гностическая закваска аскетизма, борьбы с аффектами и плотскими соблазнами осталась в нем навсегда.
   Еще одним важным фактором формирования не только христианского богословия, но также мистицизма и психотехнической практики был неоплатонизм.
   Основателем неоплатонизма является Плотин (204 или 205-270 гг.), ученик Аммония Саккаса из Александрии, который был также учителем знаменитейшего христианского мыслителя раннего периода Оригена (ряд положений учения которого в VI в. объявили еретическими). Другими крупнейшими представителями неоплатонизма были Порфирий, Ямвлих и Прокл.
   Неоплатонизм никогда не был чисто философской теорией: он претендовал скорее на роль универсальной эллинистической теологии, подводящей теоретическую базу под религиозные представления и практику как собственно греко-римской религии, так и других учений эллинистического круга во имя синтеза всего античного религиозно-философского наследия перед лицом усиливающегося христианства. Если исключить терпимого и умиротворенного Плотина, то можно сказать, что все философы-неоплатоники были настроены активно антихристиански, а Порфирий даже написал трактат, направленный против христиан. К неоплатонизму примыкал и знаменитый враг христианства император Юлиан Отступник (361-363 гг.). И тем не менее неоплатонизм не только повлиял на формирование христианского богословия и средневековой христианской философии, но и во многом возродился в христианской мысли, так что и св. Августина, и почти всех восточных отцов смело можно считать христианскими неоплатониками. Но не меньшую роль сыграл неоплатонизм и в становлении христианской теории духовного делания.
   Здесь не место сколько-нибудь подробно излагать неоплатоническую философию, слишком краткий и поверхностный обзор профанизировал бы и исказил ее. Заинтересованному читателю мы советуем обратиться к специальным трудам, прежде всего к изложению неоплатонической философии в заключительном томе "Истории античной эстетики" А.Ф.Лосева. Мы же остановимся только на тех моментах неоплатонизма, которые важны для понимания рассматриваемых нами вопросов.
   Можно без труда обнаружить доктринальный уровень неоплатонизма. Его своеобразие состоит в том, что поскольку религии античного мира не сформулировали определенно свои доктринальные положения, философы-неоплатоники не воспроизводят, а сами формируют их, относясь к текстам Гомера и Гесиода, диалогам Платона и мистериальным гимнам как к священному писанию (причем вполне в христианском духе). В основе этой доктрины лежит политеизм, утративший, однако, свою непосредственность и самоценность: теперь за богами находится высшее и непостижимое Единое.
   Философский уровень системы вполне отчетлив и наиболее ярко представлен в неоплатонических текстах. Именно он главным образом влиял на христианскую теологию.
   Важную роль играет в системе и психотехнический уровень. Прежде всего, это учение Плотина об экстазе как восхождении души к Единому, но существенны и рассуждения последователей Плотина о мистериальных культах, которым эти философы активно предавались (вспомним о мистериях Матери Богов, в которых регулярно участвовал Прокл, а также Ямвлиха, даже написавшего трактат "О египетских мистериях"). В связи с важной ролью психотехники в неоплатонизме и его концепцией чувственного мира как последней ступени удаления от Единого, в этике неоплатоников господствовала аскетическая установка, что не мешало им резко отвергать учение гностиков о мире как абсолютном зле: как известно, именно изучение неоплатонизма отвратило св. Августина от манихейства, которому он был привержен, и в конечном итоге направило его в лоно христианской церкви.
   Мы остановимся на двух моментах неоплатонизма - его учении о Едином, повлиявшем на формирование христианского апофатического богословия, и плотиновской теории экстаза как пути к Единому.
   Единое неоплатоников - Абсолют, который превыше всех определений, понятий и категорий. Единое выше бытия, источником которого является. Оно преступает пределы всего и принципиально неописываемо и невыразимо. Вместе с тем все существует лишь вследствие своей причастности единству, хотя само Единое запредельно любому существованию. Единое абсолютно самодостаточно и не нуждается ни в чем, в том числе и в самом себе. И тем не менее в силу переизбытка своей всецелостности оно как бы переливается через себя, эманируя следующий принцип - Ум (нус), который ниже Единого, поскольку произведенное всегда ниже произведшего. Ум, в свою очередь, эманирует Душу (психэ), которая как бы проецирует вложенные в нее Умом идеи вовне, в небытие, которое и есть материя, что и порождает чувственный космос. Отметим пока, что чисто негативные определения Абсолюта-Единого y Плотина были применены к Богу христианскими неоплатониками.
   Однако характер эманации цикличен: сущее не только исходит из Единого, но и способно возвращаться к нему, проходя те же три ступени, но в обратном порядке. Именно эта идея лежит в основе плотиновской теории трансперсонального опыта, который сам Плотин называет экстазом (то есть выхождением за пределы ограничений чувственного космоса и индивидуальной ограниченности: экстаз - это прежде всего вне-себя-бытие). Более того, Плотин определяет (Эннеады V 3, 17) экстаз как цель существования души: душа способна узреть свет Единого и увидеть смысл собственного существования в видении всего, в том числе и себя, и даже самого этого Единого в этом свете: подобно тому как солнце мы созерцаем в его собственном свете, так же и душа должна созерцать Единое посредством исходящего от него света. Это созерцание достигается благодаря полному отрешению от всего, в том числе и от собственной личности: "Афеле панта" ("Отложи все"), - говорит Плотин.
   В "Эннеадах" Плотин очень образно и красочно описывает свой собственный экстатический опыт:
   Много раз это случалось: выступив из тела в себя, становясь внешним всем другим вещам и сосредоточенным в себе, созерцал чудесную красоту; и затем - больше чем когда-либо уверенный в общении с высочайшим порядком, ведя благороднейшую жизнь, приобретая идентичность с божеством, находясь внутри него благодаря приобщению к этой активности, покоясь надо всем умопостигаемым - все это меньше, чем высшее; и все же наступает момент нисхождения из интеллекта к рассуждению, и после этого сопребывания в божественном я спрашиваю себя, как случилось, что я могу теперь нисходить, и как могла душа войти в мое тело, - душа, которая даже внутри тела есть высшее, как она себя показала. (Цит. по: Рассел Б. Указ. соч. С. 306-307.)
   Вот что по этому же поводу пишет ученик Плотина Порфирий (232-301 гг.) в своем жизнеописании учителя:
   Так божественному этому мужу, столько раз устремлявшемуся мыслью к первому и высшему Богу по той стезе, которую Платон указал нам в "Пире", являлся сам этот Бог, ни облика, ни вида не имеющий, свыше мысли и всего мысленного возносящийся, тот Бог, к которому и я, Порфирий, единственный раз на шестьдесят восьмом своем году приблизился и воссоединился. Плотин близок был этой цели - ибо сближение и воссоединение с всеобщим Богом есть для нас предельная цель: за время нашей с ним близости он четырежды достигал этой цели, не внешней пользуясь силой, а внутренней и неизреченной. (Порфирий. Жизнь Плотина // Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. М., 1979. С. 474-475.)
   Можно увидеть самую непосредственную связь между учением неоплатоников о Едином и об экстазе: теория Единого, с одной стороны, как бы задает направление и цель психотехнической практике, а с другой - сама представляет рационализацию в терминах платоновской философии глубинного трансперсонального переживания религиозного опыта, послужившего как бы материей для оформляющего его философского дискурса (подобно тому, как и в религиях чистого опыта психотехника всегда служила поставщиком сырого материала для философствования). Поэтому изучение экстатического опыта неоплатоников и их психотехники (в пределах, освещаемых источниками) исключительно важно для понимания психолого-эмпирической базы их философских построений.
   Отметим также, что неоплатонизм не знал теории окончательного освобождения. Полностью базирующийся на античном циклизме и космизме, неоплатонизм полагал циклы нисхождения души из Единого и восхождения к нему вечными: души то опускаются в чувственный мир, то сливаются до полного отождествления с Единым, то вновь нисходят в космос (учение о круговращении душ очень четко изложено в "Первоосновах теологии" Прокла). Думается, что возможность широчайшего влияния неоплатонизма на христианскую мысль в конечном счете обусловливалась типологической близостью и подобием религиозных переживаний теософа-неоплатоника и христианского аскета. Близость типов опыта обусловила близость языков его описания и возможность самых разнообразных заимствований и взаимовлияний.
   Важнейшим результатом усвоения неоплатонических идей в рамках христианского умозрения была разработка апофатического (отрицательного) богословия, тесно связанного с человеком, выдававшим свое главное произведение за творение "мужа апостольского" Дионисия Ареопагита (поэтому в историографии его обычно называют Псевдодионисием). Кто это был - неизвестно; одна из гипотез предполагает, что за именем "Дионисий Ареопагит" скрывается мыслитель грузинского происхождения Петр Ивер, живший в V в. и бывший одним из активных участников монофизитского движения. Но в любом случае, творения Псевдодионисия оказали сильнейшее влияние на формирование восточнохристианского богословия и мистицизма, а через Иоанна Скота (Эриугену) - на мистицизм католического Запада вплоть до немецких мистиков XIV в., Николая Кузанского и Якоба Бёме.
   Псевдо-Дионисий называет главным атрибутом Бога божественный мрак, ссылаясь на псалом 17 ("соделал мрак покровом Своим"). Это мрак, который превыше света, мрак непознаваемости, непостижимости, абсолютной запредельности и невыразимости божественной сущности. Именно в этом смысле следует понимать мрак, который окутал Моисея при его встрече с Богом:
   "...только после того, как упразднив всякое ведение, Моисей господствующей частью своего разума соединяется с Тем, Кто недоступен никакому познанию, в совершенном неведении обретает он сверхразумное ведение".
   Это ведение, тождественное неведению и невидению (ср. docta ignoranta, ученое неведение Николая Кузанского), достигается постепенным отстранением от всего сущего. Поэтому отрицательные определения Бога предпочтительнее положительных, ибо позволяют восходить от познания низших к познанию высших атрибутов Бога и через отказ от сущего обрести полное ведение того неведения,
   "которое сокрыто во всем сущем от всех, кто хотел бы познать его, и ради созерцания того сверхъестественного Мрака, который сокрыт во всем сущем от тех, кто хотел бы узреть его".
   Но вместе с тем Бог, будучи абсолютно трансцендентен всякому обыденному опыту, так же не может быть описан в отрицательных терминах, как и в положительных: он равно запределен и утверждению, и отрицанию. Будучи причиной чувственного бытия, Бог сверхчувствен; будучи причиной умопостигаемого (интеллегибельного, ноуменального) бытия, Бог не умопостигаем, и к нему неприложимы ни богословские определения, ни философские категории:
   "...по отношению к нему совершенно невозможны ни положительные, ни отрицательные суждения, и когда мы что-либо отрицаем или утверждаем о нем по аналогии с тем, что им создано, мы, собственно, ничего не опровергаем и не определяем, поскольку совершенство единственной причины всего сущего превосходит любое утверждение и любое отрицание, и, обобщая: превосходство над всей совокупностью сущего, Того, Кто запределен всему сущему, - беспредельно". (Послание к Тимофею святого Дионисия Ареопагита. С. 10.)
   Или, как резюмирует свою мысль Псевдо-Дионисий в "Письме Гаю Монаху":
   "Полное неведение и есть познание Того, Кто превосходит все познаваемое". (Там же. С. 11.)
   Таким образом, Псевдо-Дионисий провозглашает полную трансцендентность Бога любым эмпирическим формам познания и одновременно - познаваемость Бога особым мистическим способом, через непознание, неведение, отвержение всего сущего и самого бытия и вступление в "божественный мрак". Это учение о мистическом богопознании, ведущем к тейосису (обожению), причастности божественному естеству, становится со временем теоретической основой монашеской аскезы и духовного делания (что, кстати, показывает, насколько это "божественное неведение" отличается от агностицизма или гносеологического пессимизма новоевропейской философии). Но если "псевдоареопагитики" задают теоретическую парадигму христианского духовного делания, то система его праксиса разрабатывается в исихазме, к рассмотрению которого мы теперь и обратимся.

ЧАСТЬ 2. МИСТИЧЕСКАЯ ЛИЧНОСТЬ.

   Личность человека разнообразна разноплановна, невозможность найти людей с одинаковым характером и взглядами на жизнь. Личность (personality; от латинского persona - маска актера: роль пологжение лицо) - особое качество человека приобретаемое им в социокультурной среде в процессе совместной деятельности и общения.
   Мистическая личность - это та личность, которая по особому развивается, по другому мыслит, даже можно сказать, у них мистические взгляды на жизнь. Они по другому относятся к окружаещему, чем обычныелюди с обычным мышлением.
   Мистическая личность считает, что наша жизнь на много разнообразнее более многополярнее. Вы спросите, можно ли разделить людей на мистиков и обычных личностей. Я считаю, что можно, разделение которое наиболее правильным представляю таким.
   I. Мистическая личность.
   II. Обыватели.
   Обыватели - это люди с обычным склалом мышления, которые далеки от мистического мировозрения.
   РАЗВИТИЕ МИСТИЧЕСКОЙ ЛИЧНОСТИ.
Человек уже рождается мистиком, а не он становится таковым в процессе взаимодействия с социальной средой. В социологии и социальной психологии различают макросреду личности, т.е. существующую в данный момент систему социальных отношений, в рамках которых данная личность живет и действует, и ее микросреду, т.е. непосредственное социальное окружение, включающее семью, друзей, родственников, членов контактных групп (на работе, в процессе отдыха, занятий спортом и т.п.), с которыми данная личность систематически общается. Для объяснения причин формирования религиозности того или иного индивида в социалистическом обществе важнейшее значение имеет изучение его микросреды, и в частности влияния на него мистической семьи, а также мистической общины в лице ее активистов и служителей культа. Следует заметить, что специального рассмотрения требует и проблема мистического "обращения".
   Не менее важно изучить социально-психологические особенности уже сформировавшейся мистической личности. Речь идет о специфических для верующих потребностях, мотивах поведения, ценностных ориентациях, стереотипах в их сознании и поведении. Кроме того, следует учитывать, что верующие неоднородны с точки зрения их социально-психологических характеристик. Существуют разнообразные социально-психологические типы верующих, отличающиеся и по их отношению к мистике, и по их ценностным ориентациям и социальным установкам.
   Все эти вопросы не могут рассматриваться только на теоретическом уровне. Они требуют привлечения конкретного материала, в частности данных социологических и социально-психологических исследований. Естественно, что при этом в центре внимания должны быть особенности формирования мистической личности в социалистическом обществе, равно как и специфика верующих, живущих в условиях социализма.
   а) Младенцы (Рентальная стадия 0-1).
   Характеризуется самым началом становления личности, в том числе преддосположенности или непредосположености к мистицизму или мистическим переживаниям.
Психологи считают, что это не верно. Они утверждают, что уже во втором полугодии можно четко увидеть мистериальное поведение. Младенцы переживают два этапа: 1) аремистическую фазу; 2) фазу квазимистического поведения. Во второй фазе, благодаря способности различать цвета, звуки, формы и действия, ребенок может переживать мистический опыт. На первом этапе жизни для человека существенным является чувствовать от окружающих его тепло и ласку, заботу и любовь, особенно от матери. Это сеет в ребенке прадоверие, что помогает преодолевать страх, несет выразительную радость и открытость к другим, и тем самым закладывает психологический фундамент для развития возможных мистических переживаний.

б) Период раннего детства (1- 3).
   Характеризуется становлением особого развития, в котором начинает формироваться предоспаложенность к мистицизму. В этот период от 1 до 3 начинается сформировываться мышление и другие психологические процессы. Ребенок переживает довольно тяжелые время, когда на его психику, сознания начинает влиять, что не понятное, мистическое, начинают сниться сны мистического содержания, (эти сны могут сопровождать человека на всем протяжении его жизни). У каждого человека это происходит по разному в зависимости от его психического состояния и предосположенности к мистическому опыту.
Мистический опыт охватывает второй год жизни ребенка. В конце этого периода ребенок может переживать видения мистического содержания, видеть будущее а также может понимать отличие мистического явления от другой, в которую он попадает. Иногда во время тематических игр дети этого возраста могут разыгрывать простые сцены с мистическим содержанием. Развитие чувств помогает ребенку выражать некоторые мистические переживания.
В этом возрасте ребенок может назвать некоторые места и символы, связанные с мистическим опытом. Но и дальше возможно только кратковременная концентрация ребенка, когда он может молиться в конкретных намерениях. Имеет одновременно чувство исключительности и интимности связанной с ними атмосферы. Следует отметить, что кроме игрового подхода к зачаткам предосположенности к мистицизму граница между игровыми и чисто мистическим явлениями становиться полностью выразительной даже для самого ребенка. В этом возрасте возникает много вопросов метафизического характера. Эти вопросы очень просты и адресованы конкретным и ближайшим людям. Идея мистических существ вызывает явное уважение, а иногда и страх. Здесь ребенок склонен также и к антропоморфизации мистических существ и в восприятии их как сказочных героев.

В) Дошкольный период (4-7).
   Характеризуется развитием зачатков мистической личности. Каким - то образом на ребенка начинают влиять особые факторы, которые он не может контролировать, могут начаться развиваться различные фобии, или психические заболевания.
Бурное развитие воображения, образное восприятие мира, полного неожиданностей и тайн, оказывает большое влияние на ребенка и склоняет его к восприятию высшей реальности. Наблюдается сильное влияние на детей мистицизма и возможного мистического опыта. Представления о мистицизме имеет чувственно-представленческий характер. Поскольку ребенок более всего пользуется зрением и слухом, то аналогически приписывает это и мистическим переживаниям. Считается, что антропоморфическое восприятие мистицизма и мистических переживаний уменьшается после четырех лет. Под конец этого периода дети уже воспринимают мистических существ как нематериальное существо, немного похожее на человека и которое может все. Конкретных представлений о мистических существах становиться все меньше, преобладают рефлексионные.

Г) Младший школьный возраст (7-12).
Одновременно с началом обучения в школе формируется новое отношение к миру. Ребенок проявляет заинтересованность к познанию естественной и человеческой среды. В связи с этим возрастает круг личностей и организаций, имеющих значение для ребенка. Сюда входят не только родители и дом, но и учителя и школа, церковь и люди в ней (пастора, учителя воскресных школ, дьякона, регента и др.)
К 9 годам жизни исчезает наивный образ мистических существ и мистических переживаний и возникает в понимание ребенка как особой миссии в его жизни, (феномен детей Индиго) имеющего ряд особенных черт, таких как вездесущность, доброта, справедливость. В восприятии нового смысла жизни преобладает исключительность и наивысшая ценность. Мистические видения еще не сравнивают с источником и целью моральной жизни.
   Д) Средний школьный возраст (12 -14)
Этот возраст связан с приобретением новых психических возможностей, среди которых большое значение имеет развитие абстрактного мышления и гипотетически-дедукционного анализа. Бурное развитие чувств и возникновение понимания своего пола создает различные проблемы и чувство растерянности. Возрастает также обеспокоенность в мировоззрении, возникают критические оценки некоторых проявлений мистических переживаний. На смену авторитарно-моральной религиозности приходят тенденции навязывания более личного контакта с мистическими существами. Моральный авторитет старших уже не имеет предыдущего значения. Большую ценность приобретает собственный выбор и влияние окружения.
К концу этого периода встречается явление персонификации идеи мистицизма - Его понимание как Кого-то, высших существ, которые, возможно контактирует сам ребенок . С персонификацией связана интериоризация. Это означает, что концепция мистицизма окрашивается субъективными и чувственными элементами. Личность в этом возрасте доверяется мистическим проявлениям как источнику морального выбора. Поэтому в чертах человека проявляется мистическая личность, которая становиться основной. Этот возраст полон опасности для мистического развития. Прежде всего подросток входит в различные группы сверстников, имеющих иногда не конструктивное влияние. Отбрасывание авторитетов, половое созревание, некоторый скептицизм и чрезмерная обидчивость иногда могут приводить к легализму (внешнему соблюдению морали) и утилитаризму (практицизму, корыстолюбию).
   Е) Старший школьный возраст (14 - 17)
Это время называют "временем бурь и давления", когда более-менее конечно формируется отношение к мистицизму. Это иногда приобретает вид невыразительных высказываний о мистицизме и некоторого ожидания, что связано с общим чувством амбивалентности и поиска. Очень быстро растет потребность в познании и заинтересованность философией. Также идет борьба за личное мировоззрение, так как имеют сильное действие противоположные мнения. Очень часто могут возникать различные кризисы собственной идентичности. Кроме конфликтов со взрослыми, у молодых людей возникают беспокойства, связанные с первым сексуальным опытом, что противоречит нормам.
Тяга к знаниям и понимание мира, связанные с определенными достижениями в этой области иногда приводит к восприятию мистицизма как таких, которые противоречат разуму. В ранней молодости мистических существ воспринимают как кого-то таинственного и одновременно близкого. Психологи обращают внимание, что этот период характеризуется, в какой-то степени, бунтом против мистицизма, когда приходится переживать неудачи, а особенно невинно терпеть. Молодые люди, испытавшие некоторую горечь, начинают сомневаться в действительности к мистическим переживаниям в человеческой жизни. Мистические переживания преобладают больше с прошениями но мало еще спонтанности и доверия в контактах с мистическими сущностями. 
Но это время не только конфликтов и кризисов, иногда и естественных. Случается и ряд парадоксов мистической жизни. Хотя в этот период встречается больше обращений, возникает одновременно и больше сомнений и пренебрежения религиозных обязанностей. Это объясняется тем, что в этот период человек принимает много решений относительно жизненных ценностей, собственной идентичности, а также мистических убеждений. Проблему собственной идентичности молодежь иногда пытается решить через нервозные и незрелые контакты с лидером группы, друзьями или сексуальными партнерами. Помочь в этот период можно через партнерское поведение.
   Ж) Период молодости (17 - 25)
Сложность психических и религиозных чувств в этот период возникает из целого ряда причин, но прежде всего - с новой социальной роли, которую молодежи приходится исполнять после окончания школы. Одни из них идут работать, другие продолжают учебу. Такое разделение социальных ролей отображается и на характере религиозных отношений в самом человеке. Например, у студентов технических и естественно-научных вузов концепция мистицизма достаточно ортодоксальна, а в гуманитарных она более натуралистическая, благодаря чему у них возникает больше проблем. 
Но не смотря на эти различия, можно утверждать, что период университетского образования или профессиональной деятельности связан с некоторой стабильностью, попыткой синтегрировать различный опыт и знание о человеке и мире, чтобы сформировать свое личное мировоззрение. В сравнении со школьным, этот период характеризуется меньшей эмоциональной поспешностью и неустойчивостью, а большим размышлением и уважением в отношении к духовной действительности. Но это не связано с пассивностью, а наоборот - толкает к динамичности и идеализму. Об этой стадии религиозного развития можно говорить как о периоде мистической аутентичности. Здесь у молодых людей появляется стремление к чистому мистицизму, которая открывала бы смысл жизни. Возникает желание самоусовершенствования через полное доверие мистическим существам как фундаменту жизни. Мистицизм становиться источником силы, бескомпромисности, вдохновляет на социальные и патриотические идеи. Время молодости есть временем, определяющим судьбу человека, поэтому некоторые люди могут отходить от веры в результате примитивных мистических взглядов и срабатывания защитных механизмов в ответ на сверхсильные раздражители для данного человека. 
   З) Ранняя зрелость (25 - 35).
   Характеризуется полным становлением личности. Психические и физические состояния уже полностью сформировались. В некоторых случаях ему кажется, что его похищали инопланетяне, или он владеет паранормальными способностями или занимается аномальными явлениями.
   Примерно в этом возрасте от 25 до 35 лет происходят якобы контакты с инопланетянами или с архитипическими существами.
Этот период связан с большой и малой жизненной стабилизацией. Семья, профессиональная деятельность, и другие мелкие и большие заботы настолько захватывают человека, что если его религиозность поверхностна, у него нет времени на мистическую жизнь. Очень мало таких ситуаций и личных переживаний, которые направляли бы мысли к мистицизму. В это время люди нередко переживают смерть близких, но благодаря жизненной силе и активности быстро забывают. Иногда это время называют временем мистической стабилизации. Во время кризиса, который завершает этот период, человек начинает осознавать свою ограниченность, а это создает возможность для фундаментальной религиозной ориентации, то есть для доверия себя Богу. Это может быть основным итогом этого периода жизни человека.

И) Средняя зрелость (35 - 50)_
В этом возрасте возникает проблема пересмотра и углубления в мистицизм и мистические переживания. Но не только этот период является этапом формирования зрелого мистицизма, поскольку и на предыдущих этапах жизни у человека есть такая возможность. Некоторые люди, идя по пути наименьшего сопротивления, демонстрируют приспособленчество и мистической безразличие. Их мистичность не личная, а социологическая. Другая категория - люди, все больше посвящающие свою жизнь мистицизму.
   К) Поздняя зрелость. Стадия завершения (50 - 85).
   Характеризуется завершением развития личности, а в некоторых случаях пропадания таковых способностей, но иногда паранормальные способности проявляются до конца жизни человека.
   В 60 - 65 лет человек начинает стареть, многие процессы организма ослабевают в том числе и паранормальные способности. В 70 , 80 - 85 лет может наступить полное или частичное отмирание таковых способностей. Начинается старость, которая с каждым годом прогрессирует.
Психологическое определение этого периода связано с личной переоценкой жизни как целостности. Эти оценки двойственны: жизнь определяется как та, которая имела смысл или абсурдная. В старости должно произойти утверждение собственного жизненного цикла - что должно было произойти и чего нельзя изменить любым способом. Плодом этого становиться мудрость, которая заключается в восприятии неизбежности смерти. Поддержкой здесь является понимание того, что смерть не победит, а будет побеждена. 
Люди, заботившиеся раньше о вере, теперь делают окончательный выбор в пользу религиозных ценностей. В зрелой религиозности старых людей наблюдается как будто объединение со всей вселенной, толерантность, уравновешенность, поскольку они уже не зависят от страстей и не полагаются на земные надежды.
Если же человек не приобрел в предыдущих периодах выразительной и глубокой веры, то в старости у него наблюдается ряд ритуальных поступков; часто это только внешняя религиозность, в которой человек стремится преодолеть страх перед будущим и показать себя как личность, исполняющую религиозные обязательства, но не происходит наложение религии на жизненный опыт. Иногда может появляться зависть к молодым и агрессивность относительно них или паническое ожидание близкой смерти.
Существует распространенное мнение о том, что люди в старости больше обращаются к религии. Усиление религиозных проявлений мотивируется переживанием своей недостаточности и диспропорции между реальностью и нуждами, стремлением полноценной жизни и страхом смерти, волнением совести. Но чаще всего это связано с проблемой смерти и загробной жизни, так как религия играет ключевую роль в приготовлении к смерти, разрешая в процессе умирания избежать депрессии, связанной с чувством вины, помогает безболезненно принять приближение отхода и одновременно единение с вечностью. 
  

Классификация мистической личности.

   Классификация, корую я сейчас превиду, кажется мне наиболее удачной:
   1. Шаманы.
   2. Йоги.
   3. Мистики.
   4. Эзотерики.
   5. Дети Индиго.
   6. Аномальщики.
   7. Парапсихологи.
   8. Контактанты.
   9. Телепаты.
   10. Ясновидцы.
   11. Экстрасенсы.
   Давайте рассмотрим некоторые из них:

Шаманы.

  
   Шаманство (шаманизм) - одна из наиболее ранних форм религии, возникшая по всей вероятности еще в каменном веке в безгосударственных обществах, хозяйство которых базировалось на охоте. Шаманство сохранилось у многих народов мира - в Африке, Северной и Восточной Азии, у индейцев Америки и др. Но оно находится у них на разных стадиях развития. Так, в Сибири, шаманство еще в середине XX века существовало в ярких сложившихся формах; в культурах некоторых европейских народов, например у венгров, выявлены лишь его пережитки, а у аборигенов Австралии удалось обнаружить даже его зачатки.
   Название этой формы религии происходит из эвенкийского языка, где "шаман", "саман" означает возбужденный, исступленный человек.
   Для мировоззрения шаманистов характерен анимизм - одухотворения всего, что окружает человека - предметов, растений, животных; вера в многочисленных злых и добрых духов, способных влиять на жизнь и смерть человека, вызывать у него болезни, обеспечивать удачу и обрекать на несчастья. Приверженцы этой формы религии убеждены, что влиять на духов, быть посредником между ними и людьми может главным образом шаман, который, находясь в состоянии экстаза, совершает особый обряд общения с духами, получивший название камлания.
   Охарактеризуем шаманство на примере наиболее развитых его форм, сохранившихся до наших дней у ряда народов Сибири (нганасан - жителей самого северного региона Евразии - полуострова Таймыр; кетов, населяющих бассейн Среднего Енисея; эвенков - обитателей сибирской тайги; тувинцев, кочевавших в горных степях Центра Азии и других). Для их мировоззрения характерно представление о том, что Вселенная состоит из трех миров: Верхнего, где обитают только духи, Среднего, где наряду с духами живут люди, животные, растения, а также Нижнего, куда уходят души умерших.
   Каждый шаман имеет духов-помощников и духов-покровителей, к которым он обращается во время камлания. Духи-помощники выступают в образе преимущественно диких зверей, рыб и птиц, а духи-покровители, как правило, духи умерших предков шамана. Каждый шаман имел их изображения - вместилища.
   Большинство шаманов используют во время камлания бубен, который после особого обряда оживления считается ездовым животным - конем или оленем. На нем шаман совершает путешествие в Верхний мир, погоняя "животное" колотушкой, которая осмысляется как плеть. У некоторых шаманов нет бубна, - его заменяет специальный жезл, варган (специфический музыкальный инструмент), лук. Шаманы, как правило, имеют специальный ритуальный костюм, включающий особым образом изготовленные головной убор, плащ и обувь.
   Во время камлания, которое совершается обычно для лечебных целей в присутствии больного и его родственников, шаман, войдя в состояние транса, созывает духов-помощников и бьет в бубен, совершая на нем - своем "ездовом животном"- путешествие в мир духов, с тем, чтобы заставить злых духов покинуть больного и тем самым вылечить его. Духи-помощники и духи-покровители помогают ему в этом. О перипетиях своего путешествия и борьбы со злыми духами шаман сообщает окружающим, эмоционально изображая схватки со злыми духами, произнося нараспев заклинания, нередко очень поэтичные.
   Шаманство, как правило, наследственное. Считается, что после смерти шамана его дух переходит к потомкам, причем духи сами выбирают людей, в которых они переселяются, -из родственников умершего шамана.
   Начало шаманской деятельности связано с загадочным психическим заболеванием, проявляющимся в период полового созревания будущего шамана. Человек неожиданно для окружающих начинает прятаться от людей, нередко убегая в тайгу. В это время он почти ничего не ест и даже может забыть свое имя. Другой шаман, приглашаемый родственниками больного, устанавливает причину болезни, приходя к выводу, что в его пациента вселился дух умершего предка-шамана. В таких случаях больной, даже не желая того, становится шаманом. Родственники делают ему облачение и бубен. Получив их, шаман начинает свою ритуальную деятельность. Самое удивительное, что, начав камлать, в процессе лечения своих пациентов, восстанавливается и психическое здоровье шамана, исчезают все явные проявления тяжелого психического заболевания, столь очевидные в недавнем прошлом.
   Еще в XIX веке ученые и путешественники, наблюдавшие шаманов, пришли к единодушному выводу, что это нервнобольные люди с особым складом психики. Такая точка зрения впоследствии получила широкое распространение среди исследователей этой формы религии. Однако в последние десятилетия ряд ученых, изучавших феномен шаманизма, утверждают, что так называемая шаманская болезнь - это лишь своеобразная инициация, в которой будущий шаман сознательно исполняет предписываемые ему обряды, играя заданную традицией роль.
   В связи с этим мною были проведены специальные исследования с участием психиатров, которые подтвердили справедливость прежнего взгляда на шаманов, как на людей с особым складом психики. Результаты моих исследований опубликованы в научных изданиях и получили поддержку у ряда видных специалистов.
   Теперь можно утверждать, что наследственная природа шаманизма - результат процесса многопоколенного отбора родовым коллективом людей с определенными особенностями психики
   и, прежде всего способностью вызывать регулируемое состояние транса, сопровождаемое глубокими галлюцинациями. Именно это привело к наследованию шаманами некоторых необходимых особенностей психики, позволяющих совершать действия, рассматриваемые сородичами как возможность общения с духами в интересах коллектива и отдельных его членов.
   Хотя шаманы иногда пользуются средствами народной медицины, они не являются знахарями и целителями. Последние существовали в родовых коллективах наряду с шаманами и независимо от них.
   За пределами Сибири шаманство имеет несколько другие формы. Так, например, на Северном Борнео существуют шаманы, именуемые дайонг. У них нет бубна, а во время своих ритуальных действий они используют устрашающие маски. Но, совершая свой ритуал, также как и сибирские шаманы впадают в состояние транса, призывают духов, которые помогают им найти похищенную душу больного и излечить его.

Йоги.

  
   Слово йога можно перевести как "единение", "союз" или "подчинение". В первом значении оно близко слову "запрягание", от санскритского корня юг, которому соответствует русское "иго". Одно из значений слова "йога" - "правильное действие". Следовать йоге - значит подчинить контролю одной из систем йоги свои мысли, чувства, внутренние и внешние движения и т.п. - То есть те функции, которые в большинстве своем работают без всякого контроля.
   "Йогины" - имя тех, кто живет и действует в соответствии с "йогой". Это люди, которые проходят или прошли определенную школу и живут согласно правилам, известным только им и непостижимым для непосвященных, согласно знанию, которое бесконечно увеличивает их силы по сравнению с силой обычных людей.
   Существует множество легенд и басен о "йогинах"; иногда говорят, что это мистики, ведущие созерцательную жизнь и безразличные к питанию и одежде; иногда их считают людьми, которые обладают чудесными силами и способны видеть и слышать на огромном расстоянии, людьми, которым повинуются дикие звери и природные стихии. Эти силы и способности, приобретаемые при помощи особых методов и упражнений, которые составляют тайну йоги, позволяют йогинам понимать людей, действовать правильно и разумно во всех случаях и обстоятельствах.
   Йогины не имеют ничего общего с "факирами", т.е. с людьми, пытающимися подчинить физическое тело воле посредством страданий; факиры нередко бывают невежественными фанатиками, истязающими себя для достижения небесного блаженства, или фокусниками, показывающими за плату чудеса, которые основаны на ловкости и на приучении тела принимать самые невероятные положения и выполнять функции ненормальным образом.
   Эти фокусники и факиры часто называют себя йогинами; но истинного йогина узнать нетрудно: в нем нет фанатизма и безумного сектантства факиров; он не станет ничего показывать за плату; а главное, он обладает знанием, намного превосходящим знание обычного человека.
   "Наука йоги", т.е. методы, которые йогины используют для развития у себя необыкновенных сил и способностей, идет из глубокой древности. Тысячи лет назад мудрецы древней Индии путем опыта пришли к заключению, что силы человека во всех сферах его деятельности могут быть бесконечно увеличены путем правильной тренировки и приучения человека управлять своим телом, умом, вниманием, волей, чувствами и желаниями.
   В связи с этим, наука о человеке в древней Индии находилась на совершенно непостижимом для нас уровне. Это можно объяснить только тем, что существовавшие в то время философские школы были непосредственно связаны с эзотерическими школами. Эти школы считали человека незавершенным существом, которое наделено множеством скрытых сил.
   Идея заключалась в том, что в обычной жизни у обычного человека эти силы спят; но их можно пробудить и развить при помощи особого рода жизни, определенных упражнений, специальной работы над собой. Это и называется йогой.
   Знакомство с идеями йоги позволяет человеку, во-первых, лучше узнать себя, понять свои скрытые способности и склонности, найти и определить, в каком направлении их следует развивать; во-вторых, пробуждать скрытые способности и использовать их на всех путях жизни.
   "Наука йоги" долгое время сохранялась в Индии в тайне; те методы, которые почти чудесным образом увеличивают силу человека, были привилегией ученых брахманов самой высокой касты или подвижников и отшельников, совершенно отрекшихся от мира. В индийских храмах существовали школы, где ученики - челы, прошедшие долгий путь испытаний и подготовительного обучения, посвящались в науку йоги особыми учителями - гуру.
   Европейцы не могли получить никаких сведений о йоге, и все, что обычно рассказывали об этом путешественники, носило совершенно фантастический характер.
   Первые достоверные сведения о йоге начали появляться только во второй половине XIX столетия, хотя в мистических обществах многие методы йоги были известны гораздо раньше.
   Но европейцы, очень много заимствуя у йогинов, все-таки не могли понять и охватить всего смысла "науки йоги" в ее совокупности.
   В действительности, йога - это ключ ко всей древней мудрости Востока. Древние книги Индии, полные глубокой мудрости, до сих пор непонятны западным ученым.
   Это объясняется тем, что все они писались йогинами, т.е. людьми, обладавшими силами и способностями, которые превышают силы и способности обычного человека. Но силы, которые дает йога, не ограничиваются способностью понимания.
   Йога бесконечно увеличивает силы человека, во-первых, в борьбе с жизнью, т.е. со всеми физическими условиями, в которых человек родится и которые враждебны ему; во-вторых, в борьбе с природой, всегда стремящейся использовать человека для своих целей; и в третьих, в борьбе с иллюзиями его собственного сознания, которое, находясь в зависимости от ограниченного психического аппарата, создает бесконечное множество миражей и обманов.
   Йога помогает человеку бороться с обманов слов, ясно показывая ему, что мысль, выраженная словами, не может быть истинной, что в словах истины нет, что, в лучшем случае, они могут лишь намекнуть на истину, показать ее на мгновение и тут же скрыть.
   Йога учит, как находить истину, скрытую в вещах, в делах людей, в писаниях великих мудрецов всех времен и народов.
   Пять йог - это пять путей, ведущих к одной цели - совершенству, к переходу на высшие ступени познания и жизни.
   Деление на пять йог зависит от деления людей на типы, от способностей людей, их подготовки и т.п. Один человек может начать с созерцания, с изучения своего "я"; другому необходимо объективное изучение природы; третий должен прежде всего понять правила поведения в повседневной жизни; четвертый более всего нуждается в приобретении контроля над физическим телом; пятому необходимо "научиться молиться", понять свои религиозные чувства и уметь управлять ими.
   Йога учит тому, как делать правильно все, что делает человек. Только изучив йогу, человек обнаруживает, до какой степени неправильно действовал он во всех случаях прежде, сколько сил тратил напрасно, добиваясь ничтожных результатов при огромной затрате сил.
   Йога учит человека принципам правильной экономии сил. Она учит его делать сознательно все, что бы он ни делал, когда это необходимо.
   Изучение йоги прежде всего показывает человеку, как сильно он заблуждался на свой собственный счет. Человек убеждается, что он гораздо сильнее и могущественнее, чем считал себя, что он может стать сильнее самого сильного человека, какого он только в состоянии себе представить.
   Он видит не только то, что он есть, но и то, кем он может стать. Его взгляды на жизнь, на роль и цели человека в жизни претерпевают полнейшую перемену. Он избавляется от чувства своего одиночества, от ощущения бессмысленности и хаотической природы жизни. Он начинает понимать свою цель, видеть, что преследование этой цели приведет его в соприкосновение с другими людьми, движущимися в том же направлении.
   Йога не ставит своей целью направлять человека. Она только увеличивает его силы в любых аспектах его деятельности. Вместе с тем, используя силы, которые дает йога, человек может идти только в одном направлении. Если он пойдет по другому пути, сама же йога обратится против него, остановит его, лишит всех сил и, возможно, даже уничтожит его. В йоге заключена огромная сила, но эта сила может быть использована только в определенном направлении. Это закон, который становится очевидным каждому изучающему йогу.
   Во всем, что касается йоги, она учит отличать реальное от ложного, и эта способность правильного различения помогает человеку находить скрытые истины там, где он раньше не видел и даже не подозревал ничего сокрытого.
   Человек, вступающий на путь йоги, чтобы достичь ее вершин, должен отдать йоге всего себя, все свое время, все свои силы, все мысли, чувства и побуждения. Он должен стремиться гармонизировать себя, привести к единству, выработать постоянное "я", оградить себя от порывов настроений и желаний, уносящих его то в одну, то в другую сторону, заставить все свои силы служить одной цели. Йога требует этого, и она же этому помогает, указывая лучшие способы, как этого добиться.
   В основе всех йог лежит один принцип, а именно: человек, каким он рожден и живет, есть незаконченное и несовершенное существо, которое, однако, можно изменить и развить при помощи соответствующего обучения и тренировки.
   С точки зрения йоги, человек - материал, над которым можно и нужно работать. Это относится, главным образом, к внутреннему миру человека, к его сознанию, психике, умственным способностям, знанию, которые, согласно учению йоги, можно совершенно изменить, освободить от обычных ограничений и усилить до степени, превосходящей всякое воображение. Благодаря этому человек получает новые возможности познания истины и новые силы для преодоления препятствий на своем пути, откуда бы они не появлялись. Далее, это относится и к физическому телу человека, которое изучается и постепенно ставится под контроль ума и сознания в тех своих функциях, которые обычно человек даже не сознает. Раскрытие высшего сознания есть цель всех йог. Продвигаясь путем йоги, человек достигнет состояния самадхи, т.е. экстаза, или просветления, в котором единственно можно постичь истину.

Мистики

        Предметом данной статьи является не мистицизм, а мистический человек. Здесь нас интересует не общий характер мистицизма или какие-либо конкретные формы его проявления, а сам носитель мистических явлений -- человек. Понимание мистики, крайних проявлений (экспонентов) мистических процессов, вне всякого сомнения, выступает как одна из принципиальных задач, но в еще большей степени мы хотим определить здесь роль мистического для человека как такового. Нашу проблему можно сформулировать следующим образом: в какой мере мистическое представляет собой свойственное человеку явление, а в какой мере сам человек является человеком мистическим ( homo mysticus)? Такое разъяснение приводится для того, чтобы читатель избежал разочарования, если он ожидает, что я буду воспроизводить известные или малознакомые мистические тексты или их истолковывать. Здесь я, возможно, вновь разочарую вас, не пытаясь добавить новое определение к уже известным дефинициям мистицизма, однако я надеюсь, что дочитав до конца предлагаемую статью, вы поймете, что в данном контексте подразумевается под словом "мистический". Наложив на себя двойное ограничение, мы рассматриваем здесь не мистическую теологию, а мистическую антропологию. Во-первых, ограничение общего характера: понимание современным человеком относительности его положения и своей системы координат не позволяет ему в принципе делать такие абсолютные заявления, какие допускала наивность прошлых времен. Второе, специфическое, ограничение заключается в следующем: опыт психолога включает то, что свойственно      человеку ( the human), не меньше, но и не больше, и он не может выйти за пределы своего опыта. Однако это двойное ограничение полностью компенсируется тем обстоятельством, что психологическая сфера человеческого, сфера Антропоса, стала столь обширной и представляется столь непостижимой для нашего пытливого сознания, что нами почти утрачена надежда на установление ее пределов, хотя мы и пытаемся достичь этого всеми возможными путями. Это ли не пример того, насколько глубоко залегают основы психического . Рискуя повторить слишком известные сведения, я должен в этой связи сослаться на многие веши, которые ранее воспринимались человеком как относящиеся к внешнему миру, которые, однако, современный человек считает принадлежащими его внутреннему миру.
        В основе этого процесса лежат взаимоотношения между эго, сознанием и бессознательным, иными словами, тот факт, что личность, благодаря спонтанным действиям творческого бессознательного, непрерывно изменяется в направлении от внутреннего центра к внешней периферии. Таким образом, причина преобразований, происходящих внутри антропоцентрической системы, заключается в самой человеческой психике. Изначальный творческий импульс, изменяющий человека и, вместе с ним, его окружающий мир, означает непостоянство мира и человека, что воспринимается как ненадежность существования последнего.
        Проблема творческого бессознательного, центральная проблема глубинной психологии, одновременно выступает и как центральная проблема мистицизма и человека мистического. Поскольку творческий процесс происходит вне пределов сознательного и должен поэтому рассматриваться как граничное переживание эго, любая попытка приблизиться к этому первичному центральному вихрю связана с огромной опасностью. Вследствие самой природы такого предприятия оно не может привести к цели посредством прямого включения сознания; попытаться приблизиться к рассматриваемому центру можно, описывая своего рода ритуальные круги, осуществляя подход с разных сторон.
        Любой попытке охватить явление мистицизма сопутствуют аналогичные трудности. Здесь человек как субъект мистического опыта неразделим и парадоксально связан со своим объектом, в какой бы форме тот ни проявлялся.
        Мы находим мистический элемент в уроборической стадии, ранней психологической стадии первоначального единства, когда еще отсутствует систематизированное сознание, стадии, которую Леви-Брюль определил как мистическое участие ( participation mystique). В ситуации, когда человек и мир, человек и группа, эго и бессознательное переплетены, мистический элемент проявляется в том обстоятельстве, что эго еше не отделилось от не-эго.
        При первоначальном осознании мира то, что мы называем внешним миром и то, что мы называем внутренним психическим, слито воедино. Звезды, деревья и животные психологически столь же близки к расплывчатому эго, как его родственники, дети, родители; и существует мистическая связь, соединяющая то, что ближе, с тем, что дальше всего,-- богом, животным, человеком. Эта связь крайне текуча, поскольку эго все еше везде можно спутать с не-эго.
        Неполное отделение эго от не-эго характерно для первоначального уроборического* состояния, живущего в психике человечества в виде архетипа райской целостности. Этот образ утраченного детства является символом невосполнимой утраты для эго, которое страдает от одиночества и от необходимости проходить этапы развития. Данный образ постоянно проецируется обратно на время, предшествующее рождению эго, являющегося по своей природе носителем страдания и несовершенства. Соответственно, состояние совершенства, с филогенетической точки зрения, является раем, относимым к началу истории развития человечества, тогда как онтогенетически оно проецируется на начало жизни индивида как блаженное состояние детства. Но так же, как нам известно, что первоначальное состояние человечества вовсе не похоже на нарисованную Руссо картину, а первобытные люди, отнюдь, не обитали на "блаженных островах", нам известно и то. что детство -- это не райское счастье, что оно полно опасностей и нерешенных проблем.
        И тем не менее в этом образе совершенной изначальной ситуации продолжает сохраняться вечная истина, даже и при условии, что мы понимаем проекцию, и что наш внутренний взгляд ( insight) позволяет нам увидеть обманчивый характер теологической доктрины падения человека и мира.
        Однако развитие по направлению к эго, к индивидуальности и сознанию находится в неумолимом конфликте с бессознательным. Формирование сознания, подтверждение существования эго возможны только в битве с поглощающими силами бессознательного, а это означает -- в отделении от уроборической стадии, от блаженного состояния целостности и совершенства. Таким образом, героическим путем человечества (ибо путь этот, действительно, полон героизма, несмотря на несовершенство) является движение к ясности, дифференциации и ответственному осознанию существования эго. Путь к эго, несомненно, является движением к сознанию, однако уже изначально он не являлся осознанным ( a road in consciousness). "Данностью" всегда является отношение эго человека к бессознательному и к миру, изменяющемуся под воздействием проекций бессознательных образов. Сознание возникает благодаря процессу, в котором эго вплотную подходит к бессознательному: вначале терпит поражение, а затем одерживает победу Эго должно мужественно встречать силы не-эго, устанавливая и укрепляя свое положение. Частично битва осуществляется мужественными действиями эго, не уступающего своих позиций в сознании, усваивающего содержания, вовлекающего последние в область сознания и развивающего их; это означает, что эго делает такие содержания доступными для концептуального понимания, подвергает их анализу и систематически использует для построения осознанной картины мира.
        Развитие эго и сознания (в той мере, в какой оно оказывается прогрессивным) связано с творчеством, то есть, зависит от стихийного характера не-эго, проявляющегося в процессе творчества и являющегося по своей природе нуминозным явлением. Встреча с нуминозным составляет "обратную сторону" развития сознания и является явлением "мистическим". В основе происхождения и эволюции человеческой личности, а также формирования и развития сознания лежат процессы, которые в нашем понимании являются мистическими и которые разыгрываются между эго как носителем личностного и нуминозным трансличностным началом. Только современный западный человек, со всей жесткостью (негибкостью) своего эго, со своей верой в сознание может не увидеть экзистенциальную зависимость человека от того, что мистически изменяет его, от того, благодаря чему он живет и что живет в нем в качестве его творческой Самости.
        Для процесса творчества характерно, что в нем эго не может опираться исключительно на сознание, эго просто обязано выйти на встречу с не-эго. В этом случае эго отвергает осознанную реальность, в которой мир воспринимается как противоречие, и тогда происходит встреча между эго и не-эго, во время которой временно прекращают действовать противоречия между миром, эго и Самостью. Такую встречу, где бы она ни происходила, мы называем мистической. Чтобы пережить (испытать) парадоксальную реальность до, вне или за поляризацией мира и Самости, личность должна (по крайней мере временно) преобразовать себя и занять позицию, оставляющую открытой возможность союза между эго и не-эго.
        Любое нуминозное переживание, какую бы форму оно ни принимало, носит мистический характер. Нуминозное содержание обладает очарованием, способностью предчувствовать и организовывать, выходящей за рамки возможностей сознания, обладает зарядом энергии запредельным сознательной сфере. Поэтому встрече с нуминозным всегда сопутствует полный переворот всего личностного начала, а не только одного сознания. При каждом столкновении эго с нуминозным возникает ситуация, когда эго оказывается "вне себя"; оно падает или выпадает из оболочки своего сознания и может "прийти в себя" ("вернуться к себе") только в измененной форме.
        Встреча с нуминозным прокладывает путь к проявлению творческого небытия человека ( nothingness), "небытия", которое представляет собой состояние вне пределов сознательного. Такое проявление может принимать характер эпифании (божественного явления) и противостоять человеку извне в виде божества; продукт его творчества называется тогда откровением. В этом смысле откровение выходит далеко за пределы истории религии, поскольку для первобытного человека, серьезно воспринимающего психологическую реальность, все явления, которые мы называем "идеей","вдохновением", "понятием",приходят к нему в виде "откровения". Не только религия, культы и ритуалы, но также искусство и мораль явились результатом встречи с нуминозным.
        Хотя современному человеку известен мистический характер религиозного откровения, он часто не может понять, что то же самое явление имеет место ( operates) в каждом творческом процессе, определяя таким образом все существование человечества.
        Не будем забывать о следующем: человека мистического можно определять как человека религиозного, поскольку всю свою жизнь он сознательно или бессознательно сталкивается с нуминозным; однако ему при этом не обязательно верить в Бога. Наше знакомство с объемом и повсеместностью мистического показывает, что существуют теистические и атеистические, пантеистические и па-нентеистические ( panentheistic)*, а также материалистические и идеалистические, личностные и надличностные формы переживания мистического опыта. Переживание встречи с Богом как священного события представляет собой только одну конкретную разновидность мистицизма; причем далеко не самую обычную и, возможно даже не самую значимую. Однако всем разновидностям мистицизма свойственны интенсивность переживаний, а также революционный динамический импульс, характерный для психологического события, извлекающего эго из структуры составляющего его сознания: и во всех случаях нуминозное является полюсом, противоположным сознанию.
        Для каждого сознания и эго нуминозное представляет собой нечто "полностью иное"; оно свободно и не поддается определению. Психологическая категория автономии, которую теория комплексов приписывает бессознательному, связана с тем поразительно реальным фактом, что нуминозное не имеет определения, а это, в свою очередь, служит для эго доказательством его полной зависимости от непреодолимой силы, которую невозможно предвидеть. Божество или нумен ( numen) всегда появляется как нечто, противостоящее сознанию, демонстрируя тем самым свою неуловимость, что обусловливает неопределенность позиции эго, но в то же время делает возможной творческую революцию человеческой личности. Ибо рядом с откровением и творческими достижениями, которые в качестве культурного феномена характерны для человека, расположена третья и решающая разновидность мистической встречи между эго и не-эго: метаморфоза.
        В процессе встречи с божеством происходит превращение ( transformation); оно происходит в человеке, которому является божество, но оно включает и само божество. Оба полюса, которые мы обозначаем как мистические, эго равно как и не-эго, преобразуются в процессе, при котором разделяющая их линия уничтожается с обеих сторон.
        И наоборот, сознание человека зависит от спонтанного характера нуминозного. Такая взаимосвязь существует внутри того, что мы называем человеческой личностью. В этом смысле внеличностное нуминозное размешается в человеке и только в человеке, ибо человек является местом мистической встречи это и не-эго. Реальность такой встречи представляет собой один из основополагающих фактов человеческого существования, и если мы назовем подобную встречу и метаморфозу эго и не-эго мистической, то категория мистического является основополагающей категорией переживаний человека вообще.
        Изменение личности под влиянием появления божества отрывает эго от старой системы сознания, а также от его прежнего отношения к миру; однако ценой за связь с неизвестным божеством, включающей в себя возможность творчества, является отказ от безопасности, которая обеспечивается сознательной ориентацией, а также вовлечение в основополагающий парадокс мистического. Для эго такая мистическая встреча с не-эго всегда является пограничным переживанием, ибо при этом эго всегда движется в направлении чего-то, расположенного вне сознания, вне его рационального мира. Область, лежащая за пределами сознания, представляет собой, с точки зрения всей личности, область творчества par excellence (по преимуществу), однако с точки зрения сознания это область небытия. Творческая область небытия в человеке является храмом и теменосом, источником и раем; как утверждается в ханаанской мифологии [З], это центральная точка, в которой Эль, Великий Бог, восседает "там, где поднимаются потоки, у источника двух морей". Однако, это одновременно центр мандалы [4] со всеми ее символами, место нахождения божественного как Антропоса; это область, в которой мистическая теология совпадает с исследованием мистицизма в человеке, которое я буду называть "мистической антропологией". Переживание человеком творческой пустоты ( creative void) является исходным переживанием, которое привело его к проецированию образа сотворения мира из небытия, что имело место не только в иудео-христианской теологии, но и во всем мистическом и творческом опыте человечества. Творческая пустота находится в центре мистической антропологии как часть глубинной психологии, занимающейся природой творческого процесса; одновременно она пребывает в центре всех мистических переживаний, которые сосредоточены вокруг проблемы скрытости божественного. Именно благодаря этому процессу в центре, который, хотя и располагается вне пределов прямого постижения человеком, является для последнего глубочайшим источником творческой жизни, человек ощущает себя человеком мистическим ( homo mysticus). Аналитическая психология называет этот центр Самостью, вступая тем самым в самую сердцевину парадоксальной истины, согласно которой Бог и человек представляют собой единый образ, ибо эго не является Самостью; в стадии индивидуации личность не ощущает себя более как эго или не только как эго, она ощущает себя и как не-эго, как эго-Самость. Мистик страдает и находится в смятении, отчаянно пытаясь выразить этот скрытый момент, психологическое ядро Самости, которое остается недостижимым, даже когда эго погружается в него, и которое парадоксально расположено вне времени, хотя представляется, что оно-то и составляет время, которое, будучи внеличностным, является центром личности, и которое составляет нуминозную сущность человека. Там, где этот парадокс (воспринимаемый как таковой эго-сознани-ем),-- хотя он и не является парадоксом для живой личности -- проявляется, человек попадает ( falls into) в еще один -- опасный -- парадокс собственной глубины. Он сталкивается с бесконечной проблемой идентичности, составляющей самую сущность глубинной психологии. "Кто есть кто?" становится центральным вопросом, часто вопросом жизни или смерти, здравого рассудка или безумия. Вечному ответу Востока: "Это ты", противостоит столь же вечный вопрос Запада. Где бы ни происходила встреча с нуминозным, вокруг эго располагается не-эго, иными словами происходит изменение личности; такое изменение может длиться мгновение или представлять собой долговременное преобразование; оно может происходить в виде упорядоченного или кажущегося хаотическим и ненаправленным процесса, преобразующего личность или разрушающего ее в единой вспышке; оно может проявляться в виде любовного или религиозного переживания, через художественное творчество, великую идею или великое заблуждение. Но как бы мистический элемент ни проявлялся, принятая "данность" и надежность окружавшего эго мира оказывается разрушенной, и за ними открывается новый, динамически изменившийся мир. Является ли такое откровение проявлением божественной, космической или человеческой тайны, представляет собой вопрос второго порядка. Так, например, одно и то же дерево может почитаться как место пребывания божества, или оно может, в качестве мирового древа, символизировать тайну психологии; как явление природы это дерево может служить материалом для научных изысканий или отражать через произведения искусства или поэзии то божество, которым оно является. Все вышесказанное служит всего лишь примером различных сторон нуминозного, вмещающего мир "древа", которое мы называем архетипом, ибо встретить его во всей полноте означает быть втянутым в мистический транс и метаморфозу. При таком восприятии весь мир нуминозен -- каждое место, каждая ситуация, каждый предмет и каждое живое существо,-- ибо все перечисленные элементы являются потенциальными носителями "искр", как о том говорили хасиды, способных зажечь и осветить человеческую личность. Мир и его содержание нуминозны, однако это справедливо только потому, что по своей природе человек является человеком мистическим.
        В этом месте может показаться, что хотя мы кое-что сказали о человеке мистическом, мы почти ничего не сказали о тех людях, которых принято называть "мистиками". Но мы предполагаем исправить это упущение во втором разделе данной статьи, а здесь мы должны повторить все то, о чем говорили вначале. Только понимание мистической природы человека может позволить нам понять конкретного "мистика", и только через понимание диалектики взаимоотношений человека и нуминозного сможем мы надлежащим образом определить область мистических переживаний. Крайне высокое напряжение, возникающее в человеческой психике при отделении сознания от бессознательного. то напряжение, на котором базируется человеческая культура, может быть сведено к основному напряжению между эго и Самостью. Самость связана с архети-пическим совершенством уроборической ситуации, исходной ситуации, предшествующей существованию изолированного эго, когда эго ассоциируется с сознанием как органом дифференцирования и изолированного опыта.
        Как говорилось ранее, развитие человека происходит в направлении расширения сознания и усиления эго; но, с другой стороны, необходим мистический элемент, творческий процесс, характерный для преобразующей встречи между эго и не-эго. Развитие сознания связано двойным синтезом с развитием форм нуминозного.
        Отделяя эго от центра сознания, каждое переживание нуминозного ведет к аппроксимации начальной ситуации и, следовательно, к более или менее ограниченной форме переживания Самости. Этот факт лежит в основе первобытных религий. То, что человек может переживать нуминозные явления и, -- на более высоком уровне,-- присутствие божества или самого Бога везде и во всем, находит свое отражение в почитании животных, демонов, в политеистической форме религии. Когда мы говорим об этом как о переживании Самости (пусть и в ограниченном объеме), мы имеем в виду, что хотя эго переживает здесь встречу с не-эго в ограниченной форме, нуминозное воздействует на него тем не менее с полным вовлечением психики.
        Ограниченной форме не-эго здесь соответствует столь же ограниченная форма эго. Это малое эго, однако, оказывается столь же пораженным нуминозным переживанием при, скажем, встрече с деревом, заговорившим голосом демона (а вся психика оказывается в таком же волнении), как и в том случае, когда сознание большего объема и более сильное это повержено эпифанией божества.
        Здесь мы, разумеется, не можем входить в детали психологических симптомов переживаний нуминозной Самости. Они всегда влекут за собой возбуждение или упоение ( intoxication), которые вызываются изменившимся и повысившимся уровнем ощущения Самости, изменениями в позиции это и в сознании, что означает также и изменение отношения к миру и коллективному.
        Ввиду того, что переживание нуминозного всегда является переживанием Самости и "голоса", несущего откровение, эго, на которое оказано воздействие, вступает в конфликт с доминирующей догмой сознания и элементами его воздействия. Мистическое и творческое переживание по своей природе противостоит доминирующей религии и доминирующему в сознании содержанию культурного канона: иными словами, оно в принципе имеет революционный и еретический характер. Можно сказать, что там, где поклоняются "данному", признанному божеству, разрушено характерное отношение между эго и не-эго, определяющее мистическое явление. Следовательно, все мистические направления стремятся к растворению традиционных религий и ритуалов, хотя часто это стремление прикрывается словами об "обновлении" старых религиозных форм. Подлинное основополагающее переживание нуминозного обязательно должно быть направлено против обычного, коллективного, догматического, ибо оно всегда переживается наново.
        Таким образом, любой мистицизм, заключающийся в переживании догматически определенного или догматически определимого содержания, представляет собой либо мистицизм низкого уровня, либо замаскированный мистицизм. К случаю мистицизма низкого уровня относится такой вариант, когда личность, не владеющая культурным каноном и не усвоившая религиозную догму, захвачена одним из архетипических содержаний этого канона и мистически переживает его: примером здесь может служить мистическое переживание архетипического содержания какого-либо христианского культурного канона находящимися на низкой ступени развития обитателями африканской страны. В таком случае мистическое переживание обнаруживает все симптомы первобытного мистицизма. Это тоже "подлинный" мистицизм, однако его следует называть мистицизмом низшего порядка, ибо феноменология мистического переживания регрессивна относительно архетипического культурного канона. Однако такой мистицизм, который нередко встречается, когда культурный канон высшего порядка предлагается группе людей с менее развитым сознанием, менее значим по сравнению с явлением замаскированного мистицизма.
        История знает много мистиков, которые, не желая подвергаться опасному обвинению в ереси, выбирали компромиссное решение и то ли сознательно, то ли бессознательно, пересматривали свои подлинные мистические переживания, иными словами, приспосабливали их к требованиям, налагаемым господствующими догмами. Поскольку мистические переживания в значительной степени основаны на архетипах, следовало бы ожидать соответствия высказываний различных мистиков. Действительно, такое соответствие мы обнаруживаем в психологических влияниях мистических переживаний, в вызванных ими изменениях личности, однако что касается содержания самого переживания, оно в большинстве случаев имеет сходство с господствующими догмами. Редко, например, встречается подлинный восточно-индийский символизм среди мистиков-католиков или наоборот. Примеры подобного пересмотра догм приводятся К. Г. Юнгом при обсуждении высказываний Брата Клауса и Игнатия Лойолы.

Эзотерики.

   Эзотериков можно рассматривать с нескольких сторон:
      -- Люди которые занимаются аномальными явлениями, к ним относятся уфологи, аномальщики, парапсихологи.
      -- Вторая группа более сложная к ним относятся люди обладающие каким - то скрытым знанием о мироздании, но лично я с такими людьми не встречался.
   Эзотерики первой группы причисляют себя к исследователям аномальных явлений, хоть надо заметить, что основном это те которые верят в эти аномальные феномены, НЛО, полтергейст и д.р. Более подробно я рассмотрю их в других работах специально посвященные этой теме.
   Что происходит с человеком, который начинает задаваться вопросами поиска "божественных откровений", всякой неопределенной духовностью, эзотерикой.
   Почему же человек начинает заниматься эзотерикой?
   По моим наблюдениям есть только три основные вещи, запускающие процесс поиска:
   1) Разочарование в жизни
   2) Страх смерти
   3) Зов, тайна, какая-либо присутствующая уже в человеке "паранормальщина" - осознанная, либо нет.
   Дальше "хочет человек или нет" - происходит набор: книг, знакомых, каких-то новых знаний и т.п., так называемый "вход". Вход может быть осуществлен с разных сторон. Кто-то через наркотики, начитавшись Дона Хуана, кто-то через тренинги, кто-то через книжки по личному росту выходит на новые грани и т.д. тут все зависит от того, что запустило изначально процесс, какова подлинная мотивация таких поисков и, важно, те страхи, которыми он движим.
   Потом наступают различные "критические точки" - у каждого свои. Кто-то решает, что "нефиг чепухой страдать - надо деньги делать", кто-то, что решение его психологических проблем лежит в религии, духовности или эзотерике и нужно применять "новое понимание жизни" и учиться эзотерическим знаниям для материального, кто-то отлетает от жизни - повозглашая тело греховным, напрочь становясь полностью ассоциальным типом, кто-то форточку взглядом двигать пытается и даже двигает :), стрелять потоками и огненными шарами из глаз или "вылететь в астрал" - это провозглашается основной целью, кто-то находит сладкоголосых "гуру" - некое эмоциональное болото, чтобы тихо и мирно встречаться и время от времени пиздеть про духовность, кто-то совсем погружается в свои внутренние галлюцинации и рассуждения и живут в них абсолютно, нарисовав там все "божественное".
   И это не значит, что не нужно искать, или что это все легко, или что я лучше знаю, кому и что в данный момент нужно делать, или, упаси боже, я лучше других
   однако, продолжим... скоро ход моих мыслей станет вам понятен
   Если попытаться как-то сгруппировать, а в дальнейшем смоделировать эти наиболее активно представленные группы (т.е. возможные будущие результаты людей, входящих в одну из них) мы получим некие модели-векторы движения:
   1) Группа людей, стреляющая шарами энергии по прохожим, вылетающий в форточку через "астрал", проходящие, сквозь стены, такие маги, а по факту таки люди нуждаются в немедленной и скорейшей психологической помощи :) Где-то и что-то в своем психо-становлении они пропустили, какую-то стадию и, в итоге, это выразилось в психических и психологических отклонениях. Т.е. - это ни что иное, как невозможность самовыразиться и самоутвердиться через обычные социальные ценности: семью, работу и т.п., попытка, но каким-то странными способами через наращивание гордыни и сползания в "эзотеризм" за могуществом. Такие люди любят очень, чтобы у них наглухо сорвало крышу от очередной эзодеи, и все это приводит к еще более печальным последствиям.
   2) Вторя группа, Это - все такие спокойные, медленно ходящие с чуть прикрытыми глазами "просветленные", рассуждающая о эзотеризме, сакральных знаниях, внутренних энергиях. "Люди пустоты" от Ошо :) Такие люди, абсолютно безобидные и, часто, без типа эмоций.. такие "отрешенные от всего". Люди нирваны и дети дзен. По факту же - это плод, который никогда не прорастет ибо это пни с глазами- там уже ничего нет
   3) Третья группа. Это фанаты и адепты. У них есть свой гуру, который рассказывает им всякие сказки (часто этот гуру из 2 группы) через книги или напрямую, а они все это с удовольствием или без поглощают. Но, по правде сказать, разные гуры бывают. В общем третий тип - это люди, порождающие эгрегоры и/или висящие на них же, очень любящие кучковаться, часто с полной кучей психологических особенностей. Сюда же входит и основная масса религиозных людей. По факту - это такая удобная форма духовности.
   4) Четвертая группа - на имение многочисленная, ибо это состоявшиеся люди, полные энергии и здоровья. Такие счастливчики или часто мы их называем "селф мейд мэн". Они страдали, да, они терпели неудачи, да, они закалялись и работали над собой - поэтому они и выстрадали, сделали себя. Они уже понимают, что жизнь - это не только пустота, что мы все живем в большой системе, что есть структура опыта человека, есть иерархия систем. Но хоть они полностью и готовы к настоящему постижению, только единицы из них готовы пожертвовать всем этим, что они выстрадали ради "непонятно чего".
   Есть еще и пятая группа - это люди предназначения. Их настолько мало, что для исследования мы их не берем
   Значит не все просто так, а даже совсем не просто. Недостаточно простых формул вроде "отбрось свою эго и просветлей". Ведь как только появляются понятия абсолюта, которые человеческий интеллект не в силах объять - они вытесняют все остальное, тем самым обесценивая последнее. Но кто вам сказал, что самая обычная жизнь не божественна?)
   Такими понятиями являются, например: просветление, осознание, самоосознование, бог, сознание и другой круговорот "непонятных слов". И происходит спор, борьба, доказательства истинности и т.п. Но как интеллекту объять необъятное, то, что ему никак даже не принадлежит? А выход есть :) Выход - это "подготовка почвы" самого интеллекта, чтобы семя проросло и никак иначе. Это умение наблюдать, видеть и описывать происходящие процессы, а не сами слова и постоянная в этом тренировка.
   Благодаря наблюдению и опытам великих людей, мы получили не только науку и внешние соц. атрибуты, но и внутреннее описание процессов. Так появилась библия, Коран, тексты Патанджали и прочее и прочее. Библия и Коран, например, - это закодированная книга, пригодная к раскодированию сейчас единицами. Почему? Все потому же.. люди не признают иерархию, которая объективно существует. А второй момент: меняется время - меняется и подача знаний, их форма подачи.
   Если мы посмотрим на различные описания разных духовных школ, учителей древности и т.п. - всегда существовала эта иерархия постепенности, где невозможно или практически невозможно перепрыгнуть с низу наверх.
   В древнекитайских школах, Бодхитхарма пошел через тело, через физ. совершенствование (боевые единоборства) и только когда тело становилось как кремень и дурные мысли "улетали" там брались за что-то более сложное, вроде постижения тонкого мира энергий, медитацию созерцания.
   В Индии была карма-йога, в православии - трутники, которые должны были трудиться, созревать к постижению души и духа. Но возможен, а скорее реален ли такой путь сейчас, в нашем веке безумной постиндустриализации и мегатонн информации? Едва ли. Этот век диктует человеку другие пути, а люди пытаются это произвести сейчас и, разумеется, вступают в жесткий конфликт с обществом, с самим собой.
   Вне зависимости от той школы, в которой человек занимается без самосознания он далеко не уйдет.
   Человек родился, попал в соц. круг, и, если, он не научился в нем жить и грамотно взаимодействовать как психологически здоровое существо, если не выросло его самосознание как моделирование и понимание основных моделей и принципов в описания себя, если он не научился находясь в своем самом гармоничном состоянии "спускаться" на уровни других людей, играть с ними в их игры, то в случаях "духовного интереса", он выбрасывается в первые три "духовные" группы, а не идёт дальше личности - за неё. Видите как просто?)
   Поэтому сейчас такое время, когда личность невозможно просто отбросить большинству как это делали раньше, ну, кроме единиц, которые в силу каких-то неведомых нам причин, то ли в силу очень старой души, то ли еще чего, отрабатывают с рождения сразу свой Дух, но и им не избежать соц. давления и становления. И именно через работу с собой, над своей адаптацией и интеграцией, мы сейчас получаем максимальные уроки для своей души. Таково время.
   Если рассмотреть людей по степени самосознания, можно взять Гурджиевскую модель человека. От 1 д о7. Первые три и составляют этот основной пласт всяких непонятных духовных групп. Если очень быстро, кто они?
   Человек N1 - это человек соблюдающий ритуалы, поклоны, крещение. Динамический тип - в общем обезьяна. Таких людей мы можем видеть на митингах, обливающих святой водой голубых и прочую "нечестью" Имеет наименьшее самосознание.
   Человек N2 - это эмоционально-чувственные люди, которые все переживают и быстро создают эмоциональную связь со своим учением и идеями, кучкуются, создают кружки, секты и уходят в монастыри. Это зависшие компьютеры. Они не хозяева своим чувствам и чувства их имеют, как и их учения, ибо они не хозяева своим чувствам, уму и телу.
   Человек N3 - это мозг.. знает все писания наизусть, все духовные концепции, все притчи, басни.. для которых самоценны только их высшие идеи. Глубочайшие знатоки философии, вед, библии, Корана, знающие все о молитве, медитации, учениях, парапсихологии, астралогии, все о просветленных и какими они должны быть, но совершенно не имеющие в этом ни опыта, ни духовных плодов.
   Вот эти люди и составляют 95% всех духовных искателей.
   Человек начинается только с N4. Это человек отличается от первых трех тем, что он начинает себя описывать. Не описывает как глупый биоробот слова, описывающие слова, а начинает описывать себя. Он уже осознал, что есть человек номер 1, 2 , 3 и понял что на самом деле не важно то чему ты следуешь, а важно то, как ты умеешь это делать.
   Растет его самосознание. Это человек, которые начинает видеть основополагающие Модели и Принципы, моделирует работающие модели внутри систем, делает, практикует и получает результат. Первые же три типа занимаются всяким барахлом и белебердой, никто их них не хочет учиться контролировать свой ум - все хотят играть в игры. Кто-то зависает на каких-то нелепых идеях, кто-то на своих же эмоциях, кто-то ищет мастера. В общем никто не занимается своей осознанностью(метаописанием систем) до человека N4, никто не моделирует свои внутренние состояния.
   Человек номер четыре это человек стратегии. Он видит эффективные стратегии, и не обращает внимание на форму. Если говорить грубо, то человек номер четыре мыслит в рамке цель-стратегия-эффект.
   Человек 4 учится управлять собой, а не быть управляемым. Вот тут и различие и для этого и нужны описания систем, а так же внутренняя калибровка состояний. Так посепенно человек N4 двигается в человеку N5.
   Дальше идет Элита людей Знания. И чтобы ее описывать, нужно как минимум что-то знать о них. Я мало знаю ибо чем дальше - тем их меньше, но тем больше их божественное самосознание.
   Человек N5 - это человек-кристалл, человек полной ясности своего внутреннего мира, человек-источник. Это безусловный лидер для первых 4ёх, обладающий неимоверной волей и неподвижным внутрненним центром..покоем, любовью, миром в душе и т.п., сформироанным в своих практиках. Человеком N5 стать безумно сложно ибо обычно для этого нужна настоящая школа или же Мастер, чего в наше время практически нереально. Значит все придется делать самому. Одной целенаправленной мысли такого человека хватит, чтобы запустить такое дело, о котором лучше никак уж не говорить. Это очень ценные и, безусловно, очень харизматичные люди на планете Земля)
   6, 7 - Судя по всему, где-то обитают, поддерживая общеземной и космический баланс, транслируя высшие духовные энергии на землю через "себя"
  

Дети Индиго.

   В своем профессиональном опыте я часто сталкиваюсь с вопросами родителей, о том как воспитывать детей. Те приемы воспитания, которые они знают, не работают. Это связано с глобальными изменениями в мире, с изменением запросов общества к взрослеющей личности. В связи с этим я расскажу о так называемых детях Индиго, детях которые приходят в этот мир с особой миссией.
Дети Индиго приходят в этот мир со своими намерениями и талантами, которые отчетливо проявляются с момента рождения. Они могут впитывать знания, как губка, особенно если им нравиться предмет, изучение которого обеспечивает им более высокий уровень развития в области их интересов. Они реагируют наилучшим образом, если вы ведете себя с ними как с уважаемыми взрослыми.
Дети Индиго несут в себе небесные послания, которые пока недоступны нашему пониманию. Они помогают нам в поисках истины, смысла жизни, мира. Детей Индиго можно отличить по глазам. В них скрывается глубокая мудрость и осознанность.
Ребенок Индиго это такой ребенок, который обладает новыми необычными психологическими характеристиками и моделями поведения. Это предполагает, что люди, взаимодействующие с подобными детьми (особенно родители), чтобы достичь успеха, должны изменить свой подход к ним, методы воспитания. 90% детей младше 10 лет принадлежат к группе Индиго.

Наиболее распространенные качества детей Индиго:

1. Они приходят в этот мир с ощущением своей царственности (и часто ведут себя соответствующим образом).
2. Они чувствуют, что "заслужили быть здесь", и бывают весьма удивлены тем, что другие не всегда разделяют их мнение.
3. Они не сомневаются в своей значимости. Нередко они сообщают родителям, "кто они есть".
4. У них нет абсолютных авторитетов, они не считают нужным объяснять свои поступки и признают свободу выбора.
5. Они теряются, соприкасаясь с консервативными системами, где вместо проявления творческой мысли, строго соблюдаются традиции.
6. Они часто видят более рациональный способ сделать что-то в школе или дома, однако окружающие воспринимают это как "нарушение правил" и их нежелание приспосабливаться существующей системе.
7. Они кажутся некоммуникабельными, если находятся в компании себе подобных. Если рядом нет никого, обладающего подобным же менталитетом, они часто замыкаются в себе, чувствуя, что никто в этом мире их не понимает. Поэтому установление социальных связей в период обучения для них представляет немалую сложность.
8. Они никак не отзываются на обвинения в нарушении дисциплины. К заявлениям типа "вот подожди, придет отец, узнает, что ты натворил, тогда увидишь..." они остаются глухи.
9. Они не стесняются, давать вам понять, в чем испытывают нужду.

Контактеры.

   Прежде всего хочется начать с того, что нужно очень внимательно отнестись к человеку, который называет себя контактантом. Попасть в впросак очень легко, достаточное обратить внимание некоторые психические особенности.
   Психологический портрет составляется при участие психических данных о характере, темпераменте, восприятие, о душевном здоровье, воображение.
   Для психотерапевта и для психолога консультанта очень важно отметить мистическое мировоззрение клиента. Например как он относится к феномену НЛО определить его адекватность к себе и другим людям. Расспросить об его семье (не которые из его также могут быть подвержены контактам), работе, его взгляде на данную проблему.
   Психологический портрет контактанта может быть очень широк. Человек, который вступил якобы в контакт с НЛО может быть и творческий личностью таковым и не являются.
   Иногда контакт начинается в раннем возрасте с трех лет. Человек может считать, что в прошлой жизни он был инопланетянином. Ни каких видимых доказательств у него нет.
   Человек перенесший возможный контакт эмоциональный ранимый тяжело вспоминает контактную ситуацию, поэтому регрессивный гипноз, который часто используется для исследования контакта может вызвать психологическую травму. Использовать гипноз надо очень аккуратно и только в экстренных случаях, иногда сам контактант может вспомнить свое похищение НЛО без гипноза.
   Человек, который пережил контакт может считать себе мессией, который должен выполнить некое свое предназначение. В таких случаях надо быть очень осторожным. Так же как и уверенность человек в том, что он является "инопланетянином". В этом я нахожу некую психотрансформативную основу, которое может быть выделено, как синдром "контактерства".
   Можно рассматривать проблему с точки зрения положительного или отрицательного влияния контакта на человека-контактанта, на ход событий его жизни, или более глобально - влияние контакта на человеческое сообщество, на его развитие.
   Не имея возможности рассмотреть проблему во всем ее многообразии и целостности, коснемся лишь некоторых ее аспектов.
   Прежде всего, обратим внимание на решающий момент: результирующее влияние контакта во многом зависит от того, как сам контактант осознает, понимает и оценивает создавшуюся контактную ситуацию. От этого, в свою очередь, будет зависеть и его отношение к контакту, и стиль взаимодействия с предполагаемым объектом связи и даже информация, поступающая к человеку через контакт.
   Если углубиться в этот вопрос дальше и обобщить наблюдения, имеющиеся на сегодняшний день в нашем распоряжении, то станет ясно, что осознание и понимание контакта, его сути, во многом определяется степенью развития интеллекта контактанта, его накопленными знаниями, багажом его жизненного опыта и, наконец, его нравственностью. Не последнюю роль в этом играют психическое здоровье человека, его психофизиологические особенности и его характер.
   Так как именно эти люди по моемоей теории имеют особое или мистическое развитие личности. Они совершенно не похожи на обывателей с их подседневными проблемами и деятельностью. Например, что скажет обыватель если его спросить почему затонула подводная лодка "Курск", вероятней всего он скажет, что повлеял человеческий фактор. А мистик или эзотерик выдвенет гипотезу, повлеяли, какие- то потусторонние силы, которые как ему кажется играют огромную роль в нашей жизни.
   Но классификацию, которую я дал в начале - это люди у которых мистические особенности стали проявлятся еще в раннем детстве и развивались практически на всем протяжение жизни индивида. Самые высокоразвитые ветви человеческого рода имеют одну общую характерную черту - тенденцию производить (правда, спорадически и часто вопреки неблагоприятным внешним обстоятельствам) странный, но совершенно определенный тип личности; такая личность не может довольствоваться тем, что другие люди называют жизненным опытом, и склонна, как утверждают ее недоброжелатели, "отрицать мир ради поиска реальности". Мы встречаем таких людей на Востоке и на Западе, в древнем, средневековом и современном мире. Их единственная страсть - преследование некоей неосязаемой, духовной цели: поиск "выхода" или "возврата" в то желанное состояние, в котором они могут удовлетворить свою жажду абсолютной истины. Этот поиск составляет смысл всей их жизни. Ради него они с легкостью идут на такие жертвы, которые другим людям кажутся чудовищными. И косвенным подтверждением объективной актуальности такого поиска есть то, что где бы и когда бы ни появлялись эти люди, их цели, доктрины и методы были по сути своей одинаковы. Их опыт, в итоге, образует мощный корпус свидетельств, удивительно последовательных и нередко объясняющих друг друга; его нельзя не принимать во внимание, если мы хотим оценить энергию и потенциальные силы человеческого духа или же осмыслить его отношение к неведомому миру, который лежит за пределами ощущений.
   Во всяком человеке рано или поздно просыпается любовь к скрытой за покрывалом тайны Исидой, которую он называет Истиной. У большинства это проходит. Они видят безнадежность своей страсти и возвращаются к практическим делам. Но другие на всю жизнь остаются преданными поклонниками Истины, они любят ее и представляют себе любимый предмет совершенно по-разному. Некоторые видят Истину, как Данте видел Беатриче, - обожаемой, но непостижимой, встреченной в этом мире, но зовущей в мир иной. Другим она скорее кажется злой, но неотразимой колдуньей, соблазняющей, требующей платы и, в конце концов, предающей своего любовника. Кому-то она мерещится в лабораторной пробирке, кому-то - в поэтической мечте; одним - перед алтарем, другим - в грязи. Крайние прагматики готовы искать ее даже на кухне, заявляя, что лучше всего распознавать ее по полезным результатам. И наконец, после безуспешных ухаживаний, скептик-философ успокаивает себя тем, что его дамы вообще не существует.
   Какими бы символами они ни обозначали свой поиск, никто из этих искателей никогда не мог убедить мир в том, что нашел там, за завесой, Реальность, встретился с ней лицом к лицу. Но если мы можем доверять свидетельствам мистиков - а в их описаниях собственных переживаний чувствуется удивительная убедительность и благая вера, - то им удалось то, что у других не получилось: они установили непосредственную связь человеческого духа, блуждающего, как они говорят, среди вещей материального мира, с той "единственной Реальностью", тем нематериальным и предельным Бытием, которое часть философов называют Абсолютом, а большинство теологов - Богом. Здесь, говорят мистики (и многие, отнюдь не будучи мистиками, согласны с ними), находится скрытая Истина, объект страстного желания человека, единственная приемлемая для него цель поиска. Поэтому они с полным правом требуют от нас такого же внимания, какое мы оказываем первооткрывателям новых земель, куда сами мы не рискнули бы углубиться без нужного оснащения. Мистики - это пионеры духовного мира, и мы не имеем права отвергать ценность их открытий просто потому, что у нас нет возможности или мужества, необходимых для собственных исследований.
   Такая критика реальности есть, конечно, дело философии. Я не могу сказать, что эта книга написана философом или адресована исследователям этой великой науки. Однако, хотя мы всего лишь любители, мы не сможем найти отправную точку, не использовав в какой-то мере основания философии. Эти основания охватывают целую область первоначал, и именно к первоначалам мы должны обратиться, если хотим понять истинное значение мистического типа личности.
   Поэтому начнем с начала и вспомним несколько банальных и элементарных фактов, которые принято игнорировать среди людей практичных. Таким началом для человеческой мысли является, конечно, Я, Эго, самосознание субъекта, который пишет эту книгу, или самосознание другого субъекта, который ее читает и вопреки всем аргументам заявляет: "Я ЕСТЬ". Это та точка отсчета, относительно которой мы вполне уверены. Никто из метафизиков еще не поколебал уверенности обычной личности в ее собственном существовании. Неуверенность для большинства из нас начинается только тогда, когда мы спрашиваем, что еще существует.
   К этому Я, этому самосознанию, заключенному в "оболочке, которую мы теперь называем телом и которую не можем сбросить, как улитка - свой домик", приходит, как мы знаем, постоянный поток сообщений и переживаний. Главные среди них - возбуждение тактильных нервов, результатом чего является то, что мы называем осязанием; колебания, воспринимаемые оптическим нервом, - это мы называем "светом", а также колебания, воспринимаемые ухом как звук.
   Что означают эти переживания? Первый ответ неискушенного Я - что они указывают на сущность внешнего мира; когда его спрашивают, каков этот мир, оно обращается к "свидетельствам своих чувств". Из сообщений, которые получает это Я через органы чувств, из сообщений, которые обрушиваются на него, стучатся к нему со всех сторон, хочет оно этого или нет, оно строит свой "чувственный мир", который и является "реальным и надежным миром" всякого нормального человека. Когда поступают впечатления - или, скорее, те интерпретации подлинных впечатлений, которые дает его нервная система, - оно использует их, как играющий в ребусы использует отдельные буквы, из которых составляются слова. Я сортирует, принимает, отвергает, комбинирует, а затем победоносно производит из них "понятие", которое, по мнению Я, и есть внешний мир. С завидной и восхитительной простотой Я приписывает собственные ощущения неведомой вселенной. Звезды, утверждает Я, есть яркие, трава есть зеленая. Для него, как и для философа Юма, "реальность состоит из идей и впечатлений".
   Однако совершенно очевидно, что этот чувственный мир, эта кажущаяся реальной внешняя вселенная, хотя и может быть полезной и ценной во многих отношениях, не может быть собственно внешним миром, а только отраженной этим Я картиной внешнего мира. Эта картина - произведение искусства, но не научный факт, и поскольку она может обладать глубоким смыслом как великий шедевр, то относиться к ней как к предмету анализа опасно. Даже поверхностное исследование показывает, что эта картина имеет самое приблизительное и символическое отношение к реальности и не будет ничего означать для других Я, чьи чувства или каналы общения устроены иначе. Поэтому свидетельства чувств не могут быть приняты как свидетельства сущности предельной реальности - полезные слуги дома, они могут оказаться опасными проводниками в пути. Не могут их показания поколебать тех искателей Реальности, которые обнаруживают в них противоречие описаниям своего мистического опыта.
   Воспринимающее Я сидит, так сказать, на приемном конце телеграфной линии. Согласно любой другой теории, кроме мистицизма, это его односторонняя связь с предположительным "внешним миром". Приемный аппарат регистрирует отдельные послания. Я не знает и, до тех пор пока оно зависит от этого аппарата, никогда не узнает объекта - реальности на другом конце провода, по которому идут послания; оно не может по-настоящему раскрыть сущность этого объекта. Но у него есть все основания принимать их как свидетельства, потому что что-то существует выше него и его приемного аппарата. Ясно, что конструктивные детали телеграфного аппарата видоизменяют послание. То, что передается как точка и тире, цвет и объем, может быть принято совсем в другом виде. Поэтому такое послание, хотя и может в некотором смысле иметь отношение к предполагаемой реальности на другом конце линии, никогда не может быть адекватно ей. Всегда будут присутствовать неуловимые колебания, которые оно не сможет воспринять или будет путать. Поэтому часть послания всегда теряется, или, другими словами, существуют такие аспекты мира, которых мы никогда не познаем.
   Таким образом, сфера нашего возможного интеллектуального знания строго ограничена нашей индивидуальностью. Не край земли, а внешние окончания наших сенсорных нервов являются границами наших исследований, и "знать себя" означает знать вселенную в себе. Мы ограничены нашим приемным аппаратом, мы не можем встать и пойти посмотреть, куда ведут "телеграфные провода". Слова Экхарта по-прежнему имеют предельное значение для нас: "Душа не может приблизиться к творениям иначе, чем через сознательное восприятие образов". Если бы какой-то шалун-Демиург включил наш приемный аппарат по-другому, мы бы имели новую вселенную.
   Уильям Джеймс однажды предложил полезное упражнение для молодых идеалистов - поразмыслить о переменах, которые могли бы произойти в нашем обыденном мире, если бы различные ответвления нашего приемного устройства изменили свои функции, например, мы "слушали" бы цвета и "видели" звуки. Такое замечание проливает неожиданный свет на странное, с точки зрения очевидности безумное, утверждение визионера Сен-Мартена: "Я слышал цветы, которые звучали, и видел звуки, которые сияли", а также на описания других мистиков о тех редких моментах сознания, когда чувства сливались в единый и невыразимый акт восприятия, в котором цвета и звуки были одним целым.
   Поскольку музыка - это интерпретация определенных колебаний, воспринимаемых ухом, а цвет - это интерпретация колебаний другого вида, воспринимаемых глазом, то все это не так безумно, как оно звучит, и может быть представлено в рамках физической науки. Если бы такое превращение наших органов чувств действительно произошло, мир все равно посылал бы нам те же послания, - этот чуждый, непостижимый мир, от которого, согласно этой гипотезе, мы изолированы герметически, - однако мы воспринимали бы их по-другому. Мы бы все равно воспринимали красоту этого мира, но она говорила бы другим языком. Пение птицы поражало бы сетчатую оболочку наших глаз великолепием красок; мы бы видели волшебные тона ветра, слушали бы как великую фугу повторяемость и гармонию зелени лесов и каденции штормовых небес. Если бы мы сознавали, что при самом малейшем изменении наших органов чувств мы бы могли попасть в такой мир, мы, может быть, не так высокомерно относились бы к тем мистикам, которые говорят, что воспринимают Абсолют как "музыку небес" или "Несотворенный Свет", равно как были бы и менее фанатичны в нашем намерении сделать надежный "мир здравого смысла" единственным образцом реальности. Этот "мир здравого смысла" является концептуальным миром. Он может представлять внешнюю вселенную; но деятельность человеческого мозга он безусловно представляет. В пределах этого мозга строится вселенная, и большинство из нас согласны там и "пребывать в покое во веки веков" подобно душе в Храме Искусств.
   Таким образом, непосредственная встреча с абсолютной истиной кажется невозможной для нормального немистического сознания. Мы не можем знать реальности и даже не можем доказать существование самых простых предметов, хотя это ограничение остро осознают лишь немногие люди, а большинство из них стали бы его отрицать. Но в роде человеческом упорно существует тип личности, который ясно осознает это ограничение и не может смириться с теми мнимыми реалиями, которыми "обставлена" вселенная всякого нормального человека. Таким людям, чтобы не чувствовать себя неуютно, необходимо создать для себя некий образ Нечто или Ничто, находящегося на том конце их "телеграфной линии", - некую "концепцию бытия", "теорию знания". Их мучает Непознаваемое, они страстно желают знать первоначала, требуют какого-то объяснения темным сторонам вещей. Коль скоро человек обладает таким темпераментом, он испытывает голод по реальности и удовлетворяет его как умеет, умудряясь лишь отстранить голодную смерть, но никогда не насыщаясь.
   Сомнительно, чтобы два Я представляли себе один и тот же образ истины вне своих пределов, так как живая метафизика, как и живая религия, по сути своей есть сугубо личное дело - это вопрос скорее видения, чем аргумента, как напоминает нам Уильям Джеймс. Несмотря на это, такая метафизика может (и делает это, если говорить в общем) избежать обвинения в субъективизме, примкнув хотя бы внешне, к традиционной школе, как индивидуальная религия может и должна внешне примкнуть к традиционной церкви. Поэтому мы теперь кратко рассмотрим, к чему пришли наши традиционные школы - великие классические теории, трактующие природу реальности. В них мы видим в кристаллизованном виде все то лучшее, чего смог достичь человеческий интеллект, будучи предоставлен самому себе.
   1. Наиболее очевидным и общепринятым объяснением мира является, конечно, Натурализм, или наивный Реализм - точка зрения обыкновенного человека. Натурализм просто утверждает, что мы видим реальный мир, хотя видим его, быть может, не очень хорошо. То, что, как представляется нормальным здоровым людям, где-то находится, приблизительно там и находится. Натурализм вменяет себе в заслугу то, что он опирается на конкретное; материальные вещи он воспринимает как реальные. Другими словами, наши выверенные и соотнесенные впечатления, возведенные до высшей степени их действенности, составляют для человека единственно ценный материал для познания; само же познание является результатом точного наблюдения, подвергнутым классификации.
   Такое отношение к миру, быть может, подсказано благоразумием, ввиду нашего неведения всего, что находится по ту сторону, но оно никогда не утолит наш голод по реальности. В сущности, наше благоразумие говорит: "Комната, в которой мы находимся, вполне удобна. Давайте задернем занавески, так как ночь темна, и посвятим себя описанию мебели". Но, к сожалению, даже мебель не поддается натуралистическому описанию. Как только мы начинаем рассматривать ее повнимательней, мы обнаруживаем, что здесь множество намеков на чудеса и тайны, что даже стулья и столы - это не то, чем они кажутся.
   Мы видим, что мало-мальски критичного взгляда на любой обычный объект восприятия достаточно, чтоб свести на нет такое столь простое и удобное кредо "здравого смысла"; что разуму нужна не просто вера, но слепая доверчивость, чтобы принимать очевидное за реальное. Я, например, говорю, что "вижу" дом. Это значит, что часть моего воспринимающего аппарата, которая исполняет функцию, называемую зрением, рождает в моем мозгу идею "дома". Идея "дома" трактуется мной как реальный дом, и мои дальнейшие наблюдения будут разворачивать, обогащать и уточнять этот образ. Но какова есть на самом деле та внешняя реальность, которая пробудила этот образ, я не знаю и никогда не узнаю. Это настолько же таинственно, запредельно моему пониманию, как состав хора ангелов. Сознание содрогается от ужаса, соприкасаясь с могущественным словом "быть". Я могу, конечно, призвать на помощь другие органы чувств, могу подойти к дому и потрогать его. Тогда нервы моей руки передадут мне ощущение, которое я трактую как твердость и прочность; глаза воспримут особенное и непостижимое ощущение, называемое краснота. И из этих чисто индивидуальных восприятий мой мозг сконструирует и экстернализирует идею красного кирпича. Сама Наука, однако, если бы ее попросили подтвердить реальность этих восприятий, сразу же заявила бы, что, хотя материальный мир и реален, идеи прочности и цвета не что иное, как галлюцинации. Они принадлежат человеку, а не физической вселенной, относятся к неровности поверхности, а не к сущности объекта, как сказал бы философ-схоласт.
   "Красный кирпич, - утверждает Наука, - просто условность. В реальности эта частица, как и все другие частицы вселенной, состоит, насколько мы сейчас знаем, из неисчислимого количества атомов, которые носятся и сталкиваются друг с другом. Это не более твердая вещь, чем снежная буря. Если бы Вы съели гриб Алисы в стране чудес и уменьшились до размеров микромира, каждый атом с его электронами казался бы Вам солнечной системой, а сам красный кирпич - вселенной. Более того, сами эти атомы ускользают от меня, когда я пытаюсь схватить их. Они только проявление еще чего-то. Если бы я могла проследить материю до самой сердцевины, я могла бы, возможно, открыть, что она безгранична, и стала бы идеалистом против своей воли. А что касается красного, как Вы его называете, цвета кирпича, то это вопрос взаимосвязи между Вашим оптическим нервом и световыми волнами. Сегодня вечером на заходе солнца кирпич может быть пурпурным, а при легком отклонении Вашего зрения от нормы он может стать зеленым. Даже то чувство, что объект восприятия находится вне Вас, может быть ложным: ведь Вы так же легко приписываете качества внешних объектов образам, появляющимся во сне и в галлюцинациях, как и объектам, о которых вы безапелляционно твердите, что они действительно существуют". Далее, не существует заслуживающих доверия стандартов, по которым мы можем отличать "реальное" от "нереального" в явлениях. Те же, что существуют, условны и соответствуют соглашению, но не истине. Отнюдь не аргумент утверждать, что большинство людей видят мир во многом одинаково и что "такое" видение и есть достоверный критерий реальности, хотя для практических целей мы пришли к согласию, что здравомыслие состоит в том, чтобы разделять галлюцинации своих ближних. Те, кто честен с самим собой, знают, что и это "разделять" в лучшем случае неполно. Сознательно принимая новую концепцию вселенной, приспосабливая новый алфавит к старой азбуке Морзе - работа, которую мы называем обретением знаний, - мы можем изменить, и изменяем в определенной мере, наш способ видения вещей: строим новый мир из старых чувственных впечатлений и преобразуем вещи не хуже любого мага. "Глаза и уши, - говорит Гераклит, - плохие свидетели для тех, у кого варварская душа"; и даже те, у кого душа цивилизованная, видят и слышат в зависимости от своего темперамента. В одном и том же небе поэт может обнаружить обиталище ангелов, а моряк увидит только предвестие плохой погоды. Таким образом, художник и хирург, христианин и рационалист, пессимист и оптимист фактически и воистину живут в разных и взаимоисключающих мирах, не только по образу мыслей, но и по восприятию. Только то счастливое обстоятельство, что наша обычная речь условна, а не реалистична, позволяет нам скрывать друг от друга всю уникальность и одиночество того мира, в котором каждый из нас живет. То здесь, то там появляется художник, говорящий на странном языке, до глупости правдивый, и настаивает на том, что "он говорит так, как видит". Затем другие люди, тепло укутанные в свою искусственную вселенную, сходятся на том, что он сумасшедший или, в лучшем случае, "чрезвычайно впечатлительный парень".
   Более того, даже этот уникальный мир индивида лишен постоянства. Каждый из нас, взрослея и изменяясь, непрестанно и непроизвольно переделывает свою сенсуальную вселенную. Мы воспринимаем в каждый конкретный момент не то, что есть, а то, что есть мы; личность претерпевает большие переделки на пути своего следования от рождения через зрелость к смерти. Поэтому разум, ищущий Реальное, в этом переменчивом и субъективном "природном" мире неизбежно обращается назад в себя, в образы и понятия, обязанные своим появлением больше "видящему", чем "видимому". Но Реальность, если уж она обнаружена, должна быть реальной для всех: она должна существовать "в себе", в той плоскости бытия, которая не обусловлена воспринимающим разумом. Только тогда может она удовлетворить самую священную страсть, самый насущный человеческий инстинкт - "инстинкт Абсолютного", страсть к истине.
   Вам вовсе не предлагают на основании этих старых как мир и элементарных соображений очистить свой нормальный человеческий опыт от груза давних заблуждений и замкнуться в интеллектуальном нигилизме. Вам только предлагают признать, что ваша жизнь - это грифельная доска и что белые царапины на ней, которые обычный человек называет фактами, а ученый-реалист - знанием, являются самыми относительными и условными символами тех аспектов непознаваемой реальности, на которые они намекают. Таким образом, хотя мы и должны сами рисовать свои картины на наших грифельных досках и действовать в соответствии с их содержанием, мы не можем отрицать достоверность - хотя можем отрицать пользу - тех картин, которые получаются у других людей, сколь бы ненормальными и невероятными эти картины ни казались, поскольку это эскизы тех аспектов реальности, которые не вписались в наше сенсуальное поле и поэтому не стали и не могут стать частью нашего мира. И все же как, согласно утверждениям теолога, Троица таит или раскрывает нам не Троих, а Одного, так и разнообразные аспекты, в которых вселенная является воспринимающему сознанию, скрывают предельную Реальность, или, говоря языком Канта, Трансцендентальный Объект, который не может быть каким-либо одним, но лишь всеми ее проявлениями; который превосходит, но все же включает в себя неисчислимые фрагментарные миры индивидуального постижения. Таким образом, мы приходим к вопросу: какова сущность этого Одного? И отсюда проистекает тот упорный инстинкт, который, не получая никакого подкрепления от чувственного опыта, ищет и желает этого непостижимого союза, этого всеобъемлющего Абсолюта как единственного возможного удовлетворения своей жажды истины.
   2. Вторая великая концепция Бытия - Идеализм - возникла в процессе отбора попыток ответить на этот вопрос. Идеализм уносит нас далеко от материального мира с его интересной системой "вещей", с его механизмами и законами, в чистый, предельно разреженный воздух метафизического мира. Если мир Натуралиста строится из материала, полученного в процессе созерцания реальности с помощью органов чувств, то мир Идеалиста образуется из созерцания процессов мышления. Идеалист, в сущности, говорит, что есть только две вещи, в которых мы уверены: мыслящий субъект, или сознательное Я, и объект - Идея, с которой имеет дело этот субъект. Мы знаем, можно сказать, Разум и Мысль. То, что мы называем вселенной, есть скопление таких мыслей, причем они - здесь мы вполне согласны - более или менее искажены субъектом - индивидуальным мыслителем - в процессе усвоения. Мы, очевидно, не мыслим все то, что можно помыслить, не постигаем все, что могли бы постичь, так же как не обязательно сочетаем в правильном порядке и пропорции те идеи, которые способны воспринять. Реальность, утверждает Объективный Идеализм, это полный, неискаженный Объект, одна большая мысль, относительно которой мы собираем фрагментарные намеки. Мир явлений, к которому мы относимся как к реальному, есть просто призрачная видимость Объекта или его "проявление в пространстве и времени".
   Согласно той форме Объективного Идеализма, которая выбрана здесь в качестве типичной среди многих других - поскольку почти каждый идеалист имеет собственную схему метафизического спасения, - мы живем во вселенной, которая является, говоря популярным языком, Идеей или Мечтой ее Создателя. Мы, как объяснял Алисе Твидлдум в самой философской из всех сказок, "просто часть сна". Вся жизнь, все явления - это бесконечные видоизменения и выражения одного трансцендентного Объекта, исполненной силы и мощи Мысли одного Абсолютного Мыслителя, в которой мы купаемся. Этот Объект или некоторые аспекты его - а место каждого индивидуального сознания в пределах Космической Мысли, или, как мы говорим, наша позиция в жизни, во многом определяет, каковы эти аспекты, - интерпретируются чувствами и постигаются сознанием в пределах, заданных тем, что принято называть материей, пространством и временем. Но у нас нет причин предполагать, что эта материя, пространство и время обязательно являются частями реальности, первичной Идеи. Может быть, это просто карандаш и бумага, с помощью которых мы рисуем ее. Если наше видение, наше представление о вещах приближается все больше к Вечной Идее, значит, мы все ближе и ближе подходим к реальности, так как реальность идеалиста - это просто Идея или Мысль Бога. Это, говорит идеалист, тот высший союз, на который все иллюзорные проявления, образующие столь разные миры "здравого смысла", науки, метафизики, искусства, смутно намекают. В этом смысле можно действительно сказать, что только сверхъестественное обладает реальностью, так как тот мир явлений, который мы называем естественным, конечно, во многом создан из предположений и иллюзий, из намеков, исходящих от внешнего реального мира Идеи по ту сторону нашего восприятия, и причудливых концепций, которые мы создаем при помощи наших приемных устройств.
   В крайнем случае, в защиту идеализма можно сказать, что судьбами человечества неизменно управляют не конкретные "факты" чувственного мира, но понятия, которые, как признано всеми, существуют только на ментальном уровне. В великие моменты бытия, когда человек поднимается до духовной свободы, это то, что он чувствует как реальное. Именно ради этого человек хочет жить, работать, страдать и умирать. Любовь, патриотизм, религия, альтруизм, слава - все принадлежит трансцендентальному миру. Следовательно, они больше причастны реальности, чем любые "факты", и человек, смутно осознавая это, преклоняется перед ними как перед бессмертными центрами энергии. Религии, как правило, пропитаны идеализмом: христианство, в частности, - это призыв к идеалистической концепции жизни, буддизм - тоже, хотя и в меньшей степени. Снова и снова их священные писания говорят нам, что только материалисты будут прокляты.
   В форме Идеализма мы имеем, наверное, самую величественную теорию Бытия, которая когда-либо была создана человеческим интеллектом, теорию настолько возвышенную, что она вряд ли была создана только одним "чистым разумом", но должна рассматриваться также как проявление того естественного мистицизма, того инстинкта Абсолюта, которые скрыты в человеке. Но когда мы спрашиваем идеалиста, как достичь союза с реальностью, которую он описывает нам как "несомненно пребывающую", его система вдруг рушится и раскрывается как схема небес, но не лестница к звездам. Причину этой неудачи Идеализма - практически найти реальность, о которой он так много рассуждает, - по мнению мистиков, можно найти в афоризме св. Иеронима, где блестяще подмечено различие между религией и философией: "Платон поместил душу человека в голове; Христос поместил ее в сердце". То есть, хотя идеализм и справедлив в своих предпосылках и часто смел и честен в их применениях, он сводится на нет исключительным интеллектуализмом своих методов, своей фатальной верой в настойчивую работу мозга, сравнимую лишь с усердием белки в колесе; и все это вместо того, чтобы поверить в проницательное видение жаждущего сердца. Идеализм интересует человека, но не вовлекает его в свой процесс, не захватывает его всего новой и более реальной жизнью, которую он описывает. Поэтому та истина, которая только и имеет значение, живая истина, каким-то образом ускользнула от него; его наблюдения имеют такое же отношение к реальности, как искусство анатома к тайне рождения.
   3. Но есть еще одна Теория Бытия, которую следует рассмотреть; в широком смысле ее можно определить как Философский Скептицизм. Это позиция тех, кто отказывается принимать как реалистический, так и идеалистический ответ на вечный вопрос; философы-скептики, в свою очередь, столкнувшись с загадкой реальности, отвечают, что нет никакой загадки, которую следовало бы разгадать. Мы, конечно, предполагаем применительно к обыденным жизненным задачам, что каждой последовательности a : b в нашем сознании соответствует ментальная или материальная последовательность А : В во внешнем мире и что первая последовательность является строго соотносимым, хотя, быть может, и не полностью адекватным выражением второй последовательности. Совокупность, например, зрительных и слуховых ощущений, которую я привыкла называть миссис Смит, соответствует чему-то, что существует как в актуальном, так и в моем феноменальном мире. За моей миссис Смит, за совсем другой миссис Смит, которую могут обнаружить рентгеновские лучи, существует, утверждает Объективный Идеалист, трансцендентальная, или, в платоновском смысле, идеальная миссис Смит, свойства которой я даже не могу представить, но существование которой совершенно независимо от ее постижения мною. Но, хотя мы действуем и должны действовать исходя из этой гипотезы, она остается только гипотезой, и эту гипотезу философский скептицизм никогда не упустит из виду.
   Внешний мир, утверждают разные школы скептицизма, это - насколько я знаю - понятие, присутствующее в моем сознании. Когда мой разум прекращает свое существование, понятие, которое я называю внешним миром, также прекращает свое существование. Единственное, что для меня несомненно существует, это собственное самосознание, Я. Вне этого круга сознания у меня нет полномочий погружаться в догадки относительно того, что может быть или чего не может быть. Отсюда для меня Абсолют - это бессмысленная схема, излишнее усложнение мысли, так как мозг, полностью отрезанный от соприкосновения с внешней реальностью, не имеет никаких оснований предполагать, что такая реальность существует где бы то ни было, кроме как в его собственных идеях. Любое усилие, прилагаемое философией в поисках ее, является просто метафизической белкой в концептуальном колесе. В полном и точном раскрытии набора идей, которыми "меблировано" наше сознание, и заключается та единственная реальность, которую мы можем надеяться познать. Гораздо лучше оставаться здесь и чувствовать себя дома; только это для нас действительно существует.
   Такая сугубо субъективная концепция Бытия нашла представителей во всех школах мысли, даже - любопытный парадокс - в мистической философии, которая является одним из сильнейших антагонистов скептицизма. Так, Делакруа после придирчивого, но все же сочувственного анализа пути св. Терезы к единению с Абсолютом приходит к предположению, что Бог, с которым она соединилась, был содержанием ее подсознательного разума. Такой мистицизм напоминает котенка, гоняющегося за своим хвостом. Это действительно не тот путь, которым следуют великие искатели реальности. Reductio ad absurdum этой доктрины обнаруживается в так называемой "философии" Новой Мысли, которая предлагает своим приверженцам "попытаться спокойно осознать, что Бесконечность - это Вы". Своим полным отрицанием не просто знания, но логически постигаемого Трансцендентального он в конце концов приводит нас к заключению крайне прагматистского толка: что Истина для нас не некая неизъяснимая реальность, а просто идея, которая является верной и полезной в каждом конкретном эксперименте. Не существует никакой реальности за явлениями, поэтому все веры, все вымыслы, которыми мы населяем это ничто, одинаково истинны, если они удобны и применимы в жизни.
   Если придерживаться логики, то данная концепция Бытия позволяет каждому человеку воспринимать других людей как не существующих нигде - кроме его сознания: это то единственное место, где строгий скептицизм допускает существование чего-либо. Даже разум, несущий в себе сознание, существует для нас только в созданном нами понятии разума. Мы знаем о том, кто мы есть, не больше, чем о том, кем мы будем. Человек остается сознательным Нечто среди - насколько ему известно - Ничто; остается без каких-либо средств, кроме возможности изучать собственное сознание.
   Философский скептицизм особенно интересен для нашего настоящего исследования, потому что он показывает нам позицию, в которой "чистый разум", будучи предоставлен себе самому, сам же себя исчерпывает. Это совершенно логично; и хотя мы чувствуем, как это абсурдно, мы никогда не сможем этого доказать. Те, кто по своему темпераменту склонен к легковерию, могут стать натуралистами и убеждать себя, что они живут в реальности чувственного мира. Те, кто имеет определенный инстинкт Абсолюта, могут принять более благоразумную веру в идеализм. Но истинный интеллектуал, который не признает никаких инстинктов или эмоций, вынужден в конце концов принять ту или иную форму скептической философии. Ужасов нигилизма можно избежать, в сущности, только придерживаясь веры, доверяя своему внутреннему, но совершенно иррациональному инстинкту Реальности "превыше всякого рассуждения, всякой мысли": к этой Реальности наш дух стремится в свои лучшие мгновения. Если бы метафизик был верен собственным постулатам, то в итоге ему пришлось бы признать, что мы все вынуждены жить, думать и, наконец, умирать в неведомом и непостижимом мире, где нас усердно и деспотично пичкают, непонятно кто и как, идеями и предположениями, достоверность которых мы не можем проверить, но и сопротивляться их давлению не в наших силах. Не очевидностью, но верой - верой в предполагаемый внешний порядок, существование которого нельзя доказать, и в приблизительную истинность и постоянство тех туманных посланий, которые мы получаем от него, - приходится руководствоваться простому человеку в жизни. Мы должны доверяться "законам природы", которые были придуманы человеческим разумом как удобный конспект его собственных наблюдений за явлениями; мы должны, ради целей нашей повседневной жизни, принимать эти явления по их внешним признакам. Это - акт веры, с которым вряд ли могут сравниться самые грубые суеверия неаполитанского крестьянина.
   Интеллектуальные поиски Реальности, таким образом, заводят нас в один из тупиков: 1) к принятию символического мира явлений в качестве реального; 2) к разработке теории - также по необходимости символической; прекрасная сама по себе, она не может помочь нам обрести Абсолют, который описывает; 3) к безнадежному, но логически строгому скептицизму.
   В ответ на все "почему" вечно допытывающегося ребенка в каждом из нас философия вынуждена повторять лишь: "Nescio! Nescio!" ("He знаю! Не знаю!") Несмотря на всю ее деятельную картографию, она не может достичь цели, которую указывает нам; не может объяснить те непонятные условия, при которых мы думаем, что мы знаем; не может даже отделить суверенностью субъект от объекта мысли. Наука, предмет изучения которой суть явления и наши знания о них, хотя она втайне столь же идеалистична, обычно объясняет, что все наши идеи и инстинкты, отображенный мир, который мы воспринимаем так серьезно, странно ограниченная и иллюзорная природа нашего опыта - все это, оказывается, служит одной великой цели - сохранению жизни и последующему осуществлению на практике совершенно мистической гипотезы - Космической Идеи. Всякий акт восприятия, убеждает она нас, служит полезной цели в этой эволюционной схеме - схеме, которую, между прочим, изобрел (почему - мы не знаем) человеческий ум и навязал послушной вселенной.
   Благодаря зрению, слуху, обонянию и осязанию, говорит Наука, мы передвигаемся, узнаем об опасности, приобретаем пищу. Мужские особи воспринимают красоту женских особей, чтобы размножались виды. Верно, что этот примитивный инстинкт дал жизнь более высоким и чистым эмоциям, но они также служат социальным целям и не столь бесполезны, как это может показаться. Человек должен есть, чтобы жить, поэтому еда дает нам приятные ощущения. Если человек переедает, он может умереть, поэтому несварение вызывает неприятные ощущения. Определенные факты, слишком острое восприятие которых подрывало бы жизненные силы большинства людей, недоступны им или не осознаются ими: это незащищенность жизни, распад тела, бренность всего сущего под солнцем. Когда мы здоровы, нас не покидает чувство реальности, прочности и постоянства, и это самая смешная из всех наших иллюзий - и вместе с тем самая полезная для жизнеутверждения и сохранения человечества.
   При ближайшем рассмотрении мы видим, что это краткое обобщение отнюдь не полно - оно не исчерпывает даже той малости, от которой нам дают свободу наши чувства; что в действительности оно более примечательно своими упущениями, чем содержанием. Ресежак хорошо сказал, что "с того момента, когда человека перестало удовлетворять изобретение полезных для его существования вещей исключительно под давлением воли к жизни, принцип (физической) эволюции нарушился". Нельзя сказать ничего более определенного, чем то, что этот человек отнюдь не удовлетворен. Философы-утилитаристы назвали его животным, создающим орудия труда, - самая высокая похвала, которой они удостоили человека. Правильнее будет сказать, что это - животное, создающее зрительные образы, это существо, имеющее превратные и непрактичные идеалы, в которых мечты господствуют не меньше, чем аппетиты, - мечты, которые можно оправдать лишь той теорией, что человек движется к какой-то иной цели, чем физическое совершенство и интеллектуальное превосходство, подчиняется какой-то высшей и более жизненно важной, чем детерминистская, реальности. Мы приходим к заключению, что если теория эволюции должна включать или объяснять факты эстетического и духовного переживания, - а ни один серьезный мыслитель не согласится с тем, чтобы эти важные сферы сознания выпали из ее поля зрения, - то ее следует построить заново на ментальной, а не на физическое основе.
   Даже самая обыденная человеческая жизнь включает в себя фундаментальный опыт - сильные и незабываемые ощущения, которые были навязаны нам против нашей воли и которые наука считает вряд ли объяснимыми. Эти переживания и ощущения, а также сопровождающие их возвышенные эмоции мы нередко осознаем как величайшие, наиболее знаменательные часы нашей жизни, но они не имеют никакого отношения к трепетно лелеемым наукой жизненно важным "функциям питания и воспроизводства". Эти переживания оказывают глубочайшее влияние на личность человека, но они мало помогают или совсем не помогают ему в борьбе за физическое существование. На непредвзятый взгляд, многие из этих переживаний кажутся безнадежно неуместными в мире, построенном на чисто физико-химических началах, - словно природа, предоставленная самой себе, противоречит собственным прекрасным логическим законам. Их появление, более того, большое место, которое они занимают в человеческом мире видимостей, составляет загадку для философов-детерминистов, которым, чтобы избежать встающей перед ними дилеммы, не остается ничего иного, как называть эти явления иллюзиями, а свои собственные, более поддающиеся манипуляциям иллюзии - фактами.
   Среди самых необъяснимых из такого рода восприятий и переживаний отметим те, которые мы связываем с религией, страданием и красотой. Все три для тех Я, которые могут принимать их послания, обладают таинственной властью, намного превышающей все чувства, аргументы или очевидности, способные противоречить им. Все три были бы абсурдными, если бы вселенная натуралистов была достоверной; но ко всем трем, в силу весьма важных причин, лучшие умы человечества всегда относились с почтением.
   А. Мне нет нужды указывать на безнадежно иррациональный характер великих религий, которые основываются все до единой на первичном предположении, которое никогда не может быть рационально выражено и, более того, доказано: что сверхвосприятие есть нечто важное и реальное, внутренне связанное с жизнью человека. Этот факт постоянно находится в поле зрения критиков и заставляет наиболее разумных приверженцев сверхъестественного проявлять даже излишнюю изобретательность. И все же религия - всячески подчеркивая и доводя до крайностей ту общую зависимость от веры, которая, как мы видим, является неизбежным условием нашей жизни, - есть одна из самых универсальных и неискоренимых функций человека, при всем том, что она постоянно противоречит интересам его чисто физического существования и противостоит "исключительному воздействию воли к жизни", разве что эта воля стремится к вечной жизни. Строго утилитарная, почти логичная в своих первобытных формах, религия становится все более и более трансцендентальной с прогрессом человечества. Она начинается как черная магия, заканчивается как Чистая Любовь. Почему же тогда Космическая Идея выработала религиозный инстинкт, если строение, возведенное детерминистами на ее намерениях, истинно?
   Б. Рассмотрим теперь целую группу явлений, известных как "проблема страданий" душевных мук и физической боли, которые оказываются неизбежным результатом постоянного действия "закона природы" и его добровольных помощников - жестокости, жадности и несправедливости человека. Действительно, здесь натуралисты, как кажется на первый взгляд, немного преуспели и могут указать на некоторые грубые формы страданий, явно полезные человечеству - как наказание за прошлые безрассудства, побуждение к новым усилиям, предупреждение против будущих нарушений "закона". Однако они забывают о многом другом, что не укладывается в эту простую формулу; забывают объяснить, почему Космическая Идея не исключает и долгие муки неизлечимо больных, и страдания невинных, и всю глубину горя невосполнимых утрат, и существование множества неоправданно мучительных форм смерти. Забывают они и о том странном факте, что с развитием культуры и цивилизации человек страдает все глубже и все острее; они игнорируют и еще более таинственное и, может быть, самое значимое обстоятельство - что высшие типы личности принимают Боль со страстным желанием и готовностью, находят в ней не могилу, а доброго учителя бессмертных секретов, дарителя свободы, даже источник восхитительных радостей.
   Те, кто "объясняют" страдания как результат невероятной плодовитости природы, побочный результат перенаселения и стресса, в котором выжить могут лишь самые приспособленные, забывают, что, если бы даже это наглядное объяснение было справедливым и исчерпывающим, реальная проблема так и осталась бы незатронутой. Вопрос не в том, как возникают условия, при которых Я переживает горе, тревогу, боль, а почему эти условия задевают Я. Боль ментальна: немного хлороформа - и, хотя условия продолжают оставаться прежними, страдания уходят. Почему быть в полном сознании всегда означает непостижимую способность человека к страданию - так же как и к счастью, - способность, которая, на первый взгляд, обесценивает любую концепцию Абсолюта как Красоты и Добра? Почему эволюция, по мере нашего подъема по лестнице жизни, усиливает, вместо того чтобы ослаблять, способность к бесполезному душевному страданию, к долгим беспросветным мукам, горькой печали? Почему так много остается вне наших ограниченных возможностей восприятия, почему так много из наших собственных, жизненно важных функций не воспринимается сознанием, и в то же время любое страдание составляет неотъемлемую часть переживаний человека? Для утилитарных целей было бы вполне достаточно сильного дискомфорта. Космической Идее, как объясняют детерминисты, в принципе не нужен механизм, чувствующий мучительные боли от рака, ужасы неврастении, родовые муки. Еще меньше ей нужны муки сострадания к чужой неисцелимой боли, муки бессильной нашей любви к ним, острое чувство мировой скорби. Мы безнадежно чувствительны для той роли, которую призывает нас играть наука.
   Боль, как бы мы ее ни оценивали, указывает на глубокую дисгармонию между чувственным миром и человеческим Я. Если она преодолима, то либо дисгармонию следует устранить посредством осознанного и осторожного приспособления Я к чувственному миру, либо это Я должно отвернуться от мира чувств к какому-то другому миру, с которым оно будет созвучно. Здесь пессимист и оптимист жмут друг другу руки. Но в то время как пессимист видит в явлениях только "кровожадную природу", дающую мало надежды на спасение, оптимист считает, что боль и страдание, в низших формах выполняющие миссию суровых проводников жизни по пути физической эволюции, в своих высших и кажущихся "бесполезными" проявлениях оказываются ее лидерами и учителями в высшей школе Сверхчувственной Реальности. Оптимист полагает, что они подталкивают Я к другому, хотя тоже "естественному" для него миру (но "сверхъестественному" для его антагониста), где он скорее будет чувствовать себя как дома. Наблюдая жизнь, он видит в Боли дополнение Любви и склонен называть их крыльями, способными поднять человеческий дух к Абсолюту. Поэтому он может сказать вместе с Фомой Кемпийским "Gloriari in tribulatione non est grave amanti" и не станет говорить о безумии, когда видит, как христианские святые идут, исполненные страстного желания и радости, на распятие.
   Он называет страдания "гимнастикой вечности", "посвящением испытующей лаской Бога", признавая в ней то качество, для которого не имеет значения неудачное расположение нервных молекул. Иногда в избытке своего оптимизма он проверяет эту теорию со всеми ее приложениями на практике. Отказываясь обманываться удовольствиями чувственного мира, он принимает боль, вместо того чтобы избегать ее, и становится аскетом - непостижимый тип для убежденных натуралистов, которые, впадая в презрение (излюбленное утешение сбитого с толку рассудка), могут относиться к нему только как к больному.
   Таким образом, боль, подобно мечу рассекающая творение, оставляя униженных и деградировавших животных по одну сторону, героев и святых - по другую, является одним из тех фактов универсального опыта, которые совершенно невозможно объяснить с точки зрения сугубо материалистической философии.
   В. Столь же трудно объяснить с этой точки зрения музыку и поэзию, ритм и красоту и вызываемые ими чувства благоговения и восторга. Вопрос почему складки поверхности земли, покрытые замороженной водой и воспринимаемые нами как снежные вершины (ради удобства мы называем их Альпами), могут вызывать у некоторых натур острое чувство экстаза и восхищения, почему песня жаворонка возносит нас до небес, а чудо и тайна говорят с нами и в маленькой голубой незабудке, и в каденциях ветра, - вопрос этот кажется просто абсурдным, и в сущности на него нет ответа. Здесь молчат г-жа Каким Образом и леди Почему. При всех наших деятельных поисках мы так и не нашли того сортировочного устройства, в котором красота отделяется от потока вещей. Мы не знаем, почему "великая" поэзия рождает в нас невыразимые эмоции, почему ноты, расположенные в определенной последовательности, поднимают нас к высшим уровням энергии; бесполезно гадать, каким образом страстное восхищение тем, что мы называем "вершинами" искусства или литературы, может влиять на физическую эволюцию человечества. Несмотря на многие обстоятельные исследования по эстетике, секрет Красоты все еще остается при ней. Призрачная попутчица, отчасти узреваемая, отчасти угадываемая, она идет в ногу с жизнью, и мы получаем ее послания, и отвечаем - но не потому, что понимаем их, а потому, что должны.
   Здесь мы приближаемся к той установке Я, той точке зрения, которая может быть неточно и в общем смысле названа мистической. Здесь, вместо тех проторенных тупиковых путей, которые показала нам философия, определенный тип разума всегда усматривает три нехоженые тропинки, ведущие прямо к Абсолюту. В религии, страдании и красоте, и не только в этом, но и во многих других по видимости бесполезных явлениях эмпирического мира и воспринимающего сознания такие люди, как они утверждают, соприкасаются по крайней мере с внешними границами Реального. Они полагают, что этими тропинками, равно как и многими другими скрытыми путями, идут к Я сообщения от тех уровней реальности, которые недоступны чувствам, от тех удивительных и бессмертных миров, существование которых не подвластно влиянию "данного" мира, доступного вашим чувствам. "Красота, - говорил Гегель, который, хотя и не был мистиком, обладал той мистической интуицией, без которой не может быть философом ни один человек, - это то Божественное, которое познается через чувственное восприятие". "В добре, красоте, правде, истине, - утверждает Рудольф Эйкен, - мы видим Реальность, раскрывающую свой индивидуальный характер. Они являются частями единого и субстанционального духовного мира". Здесь приоткрывается завеса этого субстанционального мира: мелькнет Реальность - и Я из своего заточения, смутно или отчетливо, распознает ее.
   Ресежак только развивает эту идею, когда говорит: "Глубоко проникая в эстетические явления, разум все больше и больше убеждается, что эти явления основаны на идеальной идентичности самого разума и вещей. В определенной точке гармония становится такой полной, а завершенность такой близкой, что у нас возникает подлинная эмоция. И тогда Прекрасное становится Возвышенным; быстротечное видение охватывает душу, переносит ее в подлинно мистическое состояние, и она соприкасается с Абсолютом. Вряд ли можем мы удерживаться в таком эстетическом восприятии, не ощущая его возвышенности над вещами и над нами самими в онтологическом видении, столь схожем с мистическим Абсолютом". Это та основополагающая реальность, та истина сущего, о которой воскликнул св. Августин в момент озарения: "Поздно я возлюбил Тебя, красота Столь древняя и столь новая!" Именно в этом смысле говорят также: "Красота - это истина, истина - это красота"; и что касается знания высочайших истин, доступных обычному человеку, то, видимо, красота - "вот все, что знаешь на земле, и все, что нужно знать".
   Большинство людей в своей жизни испытывали подобные платоновские часы посвящения, когда ощущение красоты поднимается от приятного чувства до страсти, и удивление и ужас смешиваются с радостью. В такие часы мир, кажется, заряжается новой жизненной силой, великолепием, которое не принадлежит ему, но которое пронизывает его, как свет пронизывает витраж, - милость через таинство. Мир заряжается от той Совершенной Красоты, которая "сияет средь небесных тел" над бледными призраками мира являемого. При таких состояниях возвышенного сознания каждая травинка кажется наполненной смыслом и становится источником чудесного света, "маленьким изумрудом в Граде Божием". Видящее Я - это действительно новопосвященный, очутившийся в святилище тайн и чувствующий врожденный "древний благоговейный трепет и восхищение", которые охватывают человека при соприкосновении с Реальностью. В таких опытах появляется новый коэффициент исчисления бесконечных величин, фактор, игнорировать который не может ни один честный искатель истины; ибо если опасно утверждать, что любые две системы знаний являются взаимоисключающими, еще более опасно некритично отдать преимущество любой из этих систем. Поэтому мы обязаны рассмотреть этот путь к реальности так же тщательно и серьезно, как обследовали бы лестницу, искусно изготовленную из крепкого ясеня и предлагающую нам salita alle stelle.
   Зачем же, в конце концов, в качестве образца брать наш материальный мир, существование которого не подтверждено ничем более заслуживающими доверия, чем чувственные впечатления "нормальных людей", этих несовершенных и обманчивых каналов связи? Мистики, те искатели неведомого, о которых мы говорили на первых страницах книги, всегда заявляли, завуалировано или откровенно, о своем недоверии к этим каналам общения. Их никогда не вводили в заблуждение феномены, как и точная логика старательного интеллекта. Один за другим, с необычайным единодушием, они отвергали обращение к нереальному миру явлений - критерию здравомыслящих людей, - утверждая, что есть другой путь, другой секрет, раскрыв который сознательное Я может приблизиться к реальности, которую оно ищет. Более полно усваивая переживаемый опыт, чем приверженцы интеллекта или здравого смысла, они признают главными в жизни те духовные послания, которые передаются через религию, красоту, страдание. Более благоразумные, чем рационалисты, они находят в той самой жажде реальности, которая является матерью всех метафизиков, неявное доказательство того, что такая реальность существует, что есть еще что-то, некое предельное удовлетворение, стоящее выше бесконечного потока восприятий, осаждающих сознание. "Тем, что ты искал меня, ты уже нашел меня", - говорит им голос Абсолютной Истины. Это первая доктрина мистицизма. Следующая заключается в том, что только реальное Я может надеяться познать Реальность: Cor ad cor loquitur. На утверждениях, вытекающих из этих двух законов, основаны все цели и вся практика мистической жизни.
   Далее, в этом поиске мы не так уж зависимы от инстинкта дома. Для тех, кто взобрался на вершину, этот город достижим для зрения. Мистики видят его и сообщают нам о нем. Наука и метафизика могут делать все возможное и невозможное; но эти следопыты духа никогда не ошибаются в своих утверждениях о мире, который является единственной целью "пилигрима". Они говорят, что из этого духовного мира, из этой совершенной реальности, которую мы называем Абсолютом, приходят послания; в конце концов, мы не закрыты от нее герметически. Каждому, кто хочет получать эти сообщения, они поступают из мира Абсолютной Жизни, Абсолютной Красоты, Абсолютной Истины вне границ времени и пространства, - сообщения, которые большинство из нас переводит (неизбежно искажая) на язык религии, красоты, любви или страдания.
   Из всех форм жизни и мысли, которыми человечество утоляло свое стремление к истине, только мистицизм постулирует, а в лице своих великих посвященных доказывает не только существование Абсолюта, но также существование связи с ним, возможности сначала познания, а в конечном итоге обретения его. Мистицизм отрицает, что это возможное знание должно быть сведено: а) к впечатлениям органов чувств; б) к какому бы то ни было умственному процессу; в) к раскрытию содержания нормального сознания. Такие схемы переживания, утверждает он, безнадежно ущербны. Мистики находят основу своего метода не в логике, но в жизни, в существовании познаваемого "реального", искры истинного бытия в ищущем субъекте, который может в том невыразимом переживании, которое они называют "актом единения", слиться с Объектом исканий и, таким образом, познать его реальность. Говоря языком теологии, их теория познания заключается в том, что дух человека, по сути своей божественный, способен к непосредственному общению с Богом, с Единственной Реальностью.
   Мы переходим теперь к рассмотрению ментального аппарата, находящегося в распоряжении Я, к выяснению методов, посредством которых оно может вырваться за пределы мира ощущений, подняться над его ритмами и познать сверхчувственную Реальность или хотя бы достичь сознательного контакта с ней. Мы уже видели, что обычное сознание заперто в тюрьме и, с помощью науки и философии, обозревает свою камеру и находящуюся в ней мебель, исследует толщину стенок и рассуждает, могут ли достоверные новости извне проникнуть внутрь. Две силы, запертые в этой же камере, - желание больше знать и желание больше любить - находятся в нескончаемой работе. Преобладание первого из этих стремлений мы называем философским или научным темпераментом. Там же, где восприятие вещей переполнено страстью неудовлетворенной любви, мы называем реакцию человека поэтической, художественной и в целом - хотя это не всегда явно проявляется - религиозной.
   Далее, мы видели, что некоторые люди утверждают, будто они убежали из тюрьмы. Сделать они могли это только для того, чтобы удовлетворить два своих страстных желания, - ибо они и только они превращают в тюрьму то, что Е других условиях было бы комфортабельным отелем. Поскольку в той или иной степени эти желания присутствуют в каждом из нас - в активной или скрытой форме, - то несомненно имеет смысл найти, если мы сможем, слабое место в стене и достичь одного из возможных путей освобождения.
   Прежде чем мы попытаемся описать на языке психологии тот метод, с помощью которого мистик освобождается от оков ощущений и ступает на путь ведущий домой, нам представляется разумным исследовать механизмы, находящиеся в распоряжении нормального осознающего Я - творения, или части творения, осознаваемого нами как "мы сами". Психологи прошлых времен привыкли говорить, что сигналы из внешнего мира пробуждают в этом Я три основные формы деятельности. Во-первых, они вызывают движение влечения или отталкивания, желания или отвращения, которые варьируются в широких пределах от полусознательного плача голодного ребенка до страсти любовника, художника или фанатика. Во-вторых, они стимулируют некий процесс усвоения, во время которого Я комбинирует и обдумывает предоставленный ему материал, поглощая в конце концов некоторые из получившихся концепций и делая их частью себя или своего мира. В-третьих, движения желания или воздействие рассудка (или разнообразные комбинации того и другого) рождают в Я намерение, благодаря которому восприятие и понятие выливаются в действие - телесное, ментальное или духовное. Таким образом, основные аспекты Я классифицировались как Эмоции, Интеллект и Воля, а темперамент личности рассматривался как эмоциональный, интеллектуальный или волевой в зависимости от того, что главенствует в человеке: чувства, мысли или волевые побуждения.
   Современные психологи уходят от этой схематичной концепции и все больше делают упор на единстве души [psyche] - того гипотетического Я, которого никто никогда не видел, - и на некоем аспекте ее энергичного желания, ее либидо или "гормонального побуждения" как управляющего фактора ее жизни. Подобные понятия полезны для изучающих мистицизм, хотя и не могут приниматься без критики или рассматриваться как завершенные.
   Как уже сказано, неудовлетворенная душа в своем эмоциональном аспекте желает больше любить, а ее любопытствующий интеллект желает больше знать. Пробужденное человеческое сознание начинает подозревать, что оба эти желания содержатся на голодном пайке, что в действительности где-то в таинственном мире вовне еще есть что любить и что знать. Более того, оно также подозревает, что его способности к привязанности и пониманию достойны более значительных и долговременных целей, чем те, которые предоставляют нам иллюзии чувств. Сознание, побуждаемое таким образом стремлениями чувства или мысли, всегда стремится броситься навстречу Абсолюту и всегда оказывается вынужденным вернуться назад.
   Оно по очереди опробует утонченные философские системы и научные схемы. Искусство и жизнь, сопутствующие человечеству невзгоды могут до определенного момента поощрять эмоциональное мировосприятие; но отброшенный было интеллект возникает вновь и заявляет, что подобный подход не имеет под собой основания. С другой стороны, иногда кажется, что метафизика и наука открывают интеллекту окно с видом на истину, но, когда в это окно выглядывает сердце, оно говорит, что перед ним - холодная пустыня, в которой оно не может найти себе пищу. Для того чтобы удовлетвориться во всей своей целостности, Я должно либо сплавить воедино все эти разнообразные стороны вещей, либо подняться над ними, ибо реальность, которую оно ищет, должна сполна удовлетворять обоим требованиям.
   Когда Дионисий Ареопагит разделил наиболее приближенных к Богу ангелов на серафимов, пылающих совершенной любовью, и херувимов, наполненных совершенным знанием, он только отразил два наиболее интенсивных стремления человеческой души и образно описал двойственное состояние Блаженного Видения, которое составляет ее цель.
   С другой стороны, ни в каком смысле нельзя сказать, что желание любви есть всего лишь часть стремления к совершенному знанию, ибо такого рода чисто интеллектуальное честолюбие не подразумевает ни обожания, ни самоотдачи, ни взаимности чувств между Познающим и Познаваемым. Чистое знание само по себе есть предмет восприятия, но не действия, занятие глаз, но не крыльев, в лучшем случае - занятие живого мертвеца. Таким образом, необходимо четко разделить два великих выражения жизни - энергичную любовь и пассивное знание. Одно связано с активной, стремящейся вовне деятельностью, с динамическим импульсом совершать какое-то действие - физическое, ментальное или духовное, - который присущ всему живому и который психологи называют "велением" [conation], способностью к волевому движению. Другое связано с непреходящим сознанием, пассивным знанием чего-то, и названо психологами "познанием", или способностью к познанию [cognition].
   "Способность к волевому движению" - это почти полностью дело воли, но воли стимулируемой эмоциями, ибо волевое действие любого рода, каким бы разумным оно ни казалось, всегда является результатом интереса, а интерес предполагает чувства. Мы действуем потому, что ощущаем желание действовать, чувствуем, что мы должны что-то делать. Является ли побуждающая сила предпочтением или насущной необходимостью - наш импульс "делать" есть синтез решимости и желания. Все достижения человека являются результатом волевого движения, и никогда - одной лишь мысли. "Интеллект сам по себе не совершает ничего", - сказал Аристотель, и современная психология всего лишь подтвердила этот закон. И хотя поиск Реальности может в большой степени поддерживаться интеллектуальной стороной сознания, он все же никогда не обусловлен каким-либо "сознательным решением", поскольку сила рассуждения как таковая обладает незначительной инициативой. Сфера ее деятельности скорее анализ, а не исследование: она сидит на месте, изучая и комбинируя то, что попадает ей в руки, и не пытается затронуть того, что лежит за пределами доступной ей области. Мысль не проникает глубоко в объект, к которому Я не испытывает интереса - то есть не ощущает притяжения или желания, порождающего волевое движение, - ибо интерес есть единственный известный нам метод пробудить волю и обеспечить фиксацию внимания, необходимую для любого интеллектуального процесса. Никто не думает долго о том, что его не заботит или, другими словами, не затрагивает каких-то сторон его эмоциональной жизни. Человек может что-то ненавидеть или любить, чего-то бояться или хотеть; но в любом случае он должен испытывать к этому какое-то чувство. Чувства - это щупальца, которые мы протягиваем в мир вещей.
   Здесь психология говорит нам то же самое, о чем узнал за время своего паломничества Данте - о крайней важности и созвучном ритме il desiro и il velle. Si comme rota ch'egualmente e mossa, они движутся вместе, чтобы выполнить Космический план. Согласно Данте, всякая человеческая жизнь, в той мере, в которой она превосходит состояние лишь пассивного "осознания", подчиняется закону, в неявном виде присущему всей вселенной, - закону индивидуального разума. Не логика, не "здравый смысл", но l'amor che move il sole e le altre stelle - вот движущая сила человеческого духа, источник, вдохновляющий изобретателей, философов и художников не в меньшей степени, чем героев и святых.
   Признание важности чувств в нашей жизни и, особенно, их главенства над рассудком во всем, что касается контактов человека с миром трансцендентного, - одно из величайших достижений современной психологии. В сфере религии она признает, что фраза "Бог, знаемый сердцем" дает лучшее представление о характере нашего духовного опыта, чем "Бог, о котором догадался наш разум", что интуиция любящего более плодотворна и достоверна, чем диалектические доказательства. Таким образом, общие места мистицизма одно за другим открываются заново официальной наукой и находят свое место в психологии духовной жизни. Поэтому, например, такой известный скептик в этих вопросах, как Лойба, соглашается с четвертым евангелистом в том, что "жизнь, большая жизнь, гораздо более обширная, богатая и насыщенная жизнь, - вот, в конце концов, завершение всякой религии", и мы видели, что эта жизнь носит характер целенаправленного стремления, более явно зависящего от воли и чувств, чем от мысли. Действительно, мысль есть всего лишь слуга силы и побудительного мотива - слуга искусный, но высокомерный, постоянно стремящийся узурпировать права своих господ. С другой стороны, некоторые формы чувств - интерес, желание, страх, голод - должны обеспечивать мотивацию, в противном случае воля бы бездействовала, а интеллект скатился бы до уровня вычислительной машины.
   Далее, "у сердца есть свои доводы, о которых рассудок не имеет понятия". Как показывает опыт, в моменты сильного эмоционального возбуждения - сколь ни скоротечны они - мы гораздо глубже погружаемся в реальность вещей, чем в часы наиболее блистательных рассуждений. Прикосновение страсти распахивает настежь двери, в которые тщетно ломится логика, ибо страсть пробуждает к деятельности не только разум, но все жизненные силы человека. Именно любящий, поэт, скорбящий, новообращенный разделяют на мгновение привилегию мистиков - приподнимать Покрывало Изиды, с которым беспомощно возится наука, оставляя на нем лишь грязные следы своих пальцев. Сердце страстно и беспрестанно устремляется в неизвестное и приносит домой, в прямом и переносном смысле, "свежую пищу для размышлений". Поэтому тот, кто "чувствует, что думает", вероятно, обладает более богатым, более реальным, хотя, может быть, и менее упорядоченным опытом, чем тот, кто "думает, что чувствует".
   Этот психологический закон, легко проверяемый по отношению к земным делам, также достаточно хорошо выполняется и по отношению к сверхчувственному. Это раз и навсегда выразил анонимный автор "Облака неведения", сказав о Боге: "Его можно приобрести и удержать любовью, но никогда - пониманием". Только это возвышенное чувство, "давление тайной слепой любви", а не искусные построения логики и "доказательства" существования Абсолюта, приводимые апологетами, открывает глаза на вещи, которые не были видны до сих пор. "Поэтому, - говорит далее тот же автор, - в тот момент, когда ты пытаешься достичь Бога и ощущаешь в себе милосердие Его, подними к Нему свое сердце в покорном порыве любви, думай о Боге, Который создал тебя, Который владеет тобой, Который милосердно вознес тебя до того, что ты есть, и не допускай никакой другой мысли о Нем. И даже всего этого не нужно, ибо для тебя достаточно непосредственно направить свое сердце к Богу, без какой-либо причины, кроме как Он сам". Здесь мы видим работу эмоций в чистом виде - движение желания, переходящее непосредственно в акт концентрации, и приведение всех сил Я в состояние сосредоточенного внимания, являющееся основой для действий Воли. "Подобную силу и побуждение, - говорит Рейсбрук, - мы чувствуем в сердце, в единстве всех наших телесных сил и особенно в наших желаниях". Такой акт совершенной концентрации, страстного фокусирования всего Я в одной точке, "непосредственно направленный" на реальные или трансцендентные вещи, представляет собой, говоря техническим языком мистиков, состояние "воспоминания", являющееся характерной особенностью мистического сознания и с необходимостью предшествующее чистому созерцанию - состоянию, в котором мистик достигает общения с Реальностью.
   Таким образом, мы подошли к описанию психологических механизмов мистика. Поскольку он, как и все остальные люди, обладает чувствами, мышлением и волей, очень важно, чтобы его любовь и его решимость, даже в большей степени, чем его мысли, были направлены на Трансцендентную Реальность. Он должен ощущать сильное эмоциональное притяжение к сверхчувственному объекту своих поисков - ту любовь, которую философы-схоласты определяли как силу или власть, заставляющую каждое творение следовать собственной природе. Отсюда должна рождаться воля к достижению единения с Абсолютным объектом. В свою очередь, воля - активное, сжигающее желание - должна кристаллизоваться и выразиться в виде той определенной и сознательной концентрации всего Я на Объекте, которая предшествует состоянию созерцания. Здесь мы уже видим, насколько заблуждаются те, кто относит мистический темперамент к пассивному типу.
   Теперь перейдем к рассмотрению самого состояния созерцания - в чем оно заключается и к чему ведет; каково его психологическое объяснение, и почему оно имеет значение для опыта. Здесь, как, впрочем, и в случае других редких состояний сознания, мы пытаемся описать извне то, что может быть адекватно описано только изнутри, говоря другими словами - только мистики действительно могут писать о мистицизме. К счастью, многие мистики так и делали, и мы, основываясь на их опыте и исследованиях психологии, можем попытаться сделать некоторые элементарные выводы.
   В целом складывается впечатление, что акт созерцания представляет для мистика некие "психологические ворота" - метод перехода с одного уровня сознания на другой. Говоря техническим языком, в этом состоянии он смещает свое "поле восприятия" и обретает характерный для него взгляд на вселенную. Существование такого характерного взгляда, не зависящего от вероучения или расы, доказывается историей мистицизма, достаточно ясно демонстрирующей, что в некоторых людях может пробуждаться иной вид сознания, иное "ощущение", отличное от тех обычных проявлений, которые мы обсуждали. Это ощущение обязательно затрагивает и эмоции, и волю, и интеллект. Оно может проявляться в любом из этих аспектов души. Тем не менее оно отличается от всех эмоциональных, интеллектуальных и волевых сторон жизни обыкновенного человека и превосходит их. Платон говорил о нем как о сознании, которое могло бы понять реальный мир Идей. Развитие этого ощущения есть конечная цель системы образования, предложенной в его "Государстве". Плотин называл этот вид сознания "иным умом, отличным от того, который рассуждает и именуется рациональным". Его задача, говорит далее Плотин, заключается в восприятии сверхчувственного - или, на языке неоплатоников, умного - мира.
   Говоря словами "Германской теологии", этот тип сознания обладает "способностью заглядывать в вечность", оно - тот "таинственный глаз души", которым святой Августин видел "никогда не изменяющийся свет". Это, говорит аль-Газали, персидский мистик одиннадцатого века, "похоже на непосредственное восприятие, как если бы кто-нибудь коснулся объекта своей рукой". Его великий христианский преемник, святой Бернард, продолжает: "Оно может быть определено как истинное и непогрешимое предощущение души, неколеблющееся восприятие истины"; "Простое видение истины, - добавляет Фома Аквинский, - которое завершает движение желания".
   Возникающее ощущение пронизано сжигающей любовью - ибо оно кажется его обладателю прежде всего движением его сердца; тонкостью ума - ибо обожание целиком направлено на наиболее возвышенный предмет мысли; непреклонной волей - ибо на пути к нему нужно преодолеть естественные сомнения, предубеждения, апатию и снисхождение человека к самому себе. Этот путь, кажущийся тем, кто "остался дома", воплощением "Высшей Праздности", на самом деле есть последнее и самое трудное предназначение человеческого духа. Он представляет собой единственный известный метод, позволяющий нам обрести сознательную власть над всеми нашими способностями и, поднимаясь на все более высокие уровни сознания, познать огромную жизнь, в которую мы все погружены, - достичь единения с Трансцендентной Личностью, в Которой возобновляется эта жизнь.
   Мария в известной евангельской истории избрала лучшую, а не бесполезную участь, ибо ее взгляд направлен на те первопринципы, без которых вся деятельность Марфы не имела бы вообще никакого смысла. Напрасно сардонический здравый смысл, сталкиваясь с созерцательным типом личности, повторяет насмешку Муция: "Вдобавок они счастливы еще и тем, что бедная Марфа тем временем хлопочет на кухне". Парадокс мистиков заключается в том, что пассивность, которую, как кажется, они проявляют, есть в действительности состояние самой напряженной деятельности - более того, там, где пассивность полностью отсутствует, невозможно никакое значительное творческое действие. Поверхностное сознание принуждает себя к покою для того, чтобы освободить другую, гораздо более глубоко запрятанную силу, которая в момент экстаза созерцающего гения возносится до высочайшей степени эффективности.
   Если те, кто развил в себе эту скрытую силу, истинны в своих утверждениях, то Я заблуждается, предполагая, что оно полностью отделено от истинной внешней вселенной. По-видимому, у Я все же есть нечто вроде щупалец, способных - если оно научится разворачивать их - протянуть чувствительные кончики далеко за пределы той ограниченной оболочки, в которой находится наше сознание, и принести знание о реальности более высокой, чем та, что может быть выведена из сообщений наших чувств. Развившаяся до совершенства и полноты сознания человеческая душа, раскрывшись подобно анемону, может открыть и познать океан, в котором она плавает. Этот акт - это состояние сознания, когда отбрасываются все барьеры, Абсолют втекает в нас и мы, бросаясь в его объятия, "находим и чувствуем Бесконечность, которая превыше всех причин и всех знаний", - и есть истинное "мистическое состояние". Ценность созерцания заключается в том, что оно стремится создать подобное состояние, высвободить это трансцендентальное ощущение и тем самым превратить "низшее рабство", в котором естественный человек пребывает под влиянием своего окружения, в "высшее рабство" полностью осознаваемой зависимости от Реальности, "в Которой мы живем, движемся и существуем". В чем же тогда, вопрошаем мы, состоит природа этого особого ощущения - трансцендентального сознания - и каким образом созерцание высвобождает его?
   Любые попытки ответить на этот вопрос выводят на сцену еще один аспект психической жизни человека - аспект, имеющий первостепенное значение для тех, кто изучает мистицизм. Мы уже обозрели основные способы, которыми реагирует на опыт наше поверхностное сознание - сознание, которое на протяжении веков училось иметь дело с миром ощущений. Мы знаем, однако, что личность человека гораздо глубже и гораздо более загадочна, чем сумма его сознательных чувств, мыслей и воли; что поверхностное Я - Эго, которое мы все осознаем, - не идет ни в какое сравнение с теми глубинами сущности, которые оно скрывает внутри себя. "В тебе есть некий корень, скрытая глубина, - говорит Лоу, - из которой все способности произрастают, как линии из центра, как ветви из ствола дерева. Эта глубина называется центром, основанием или дном души. Она - единство, Вечность и - я даже сказал бы - бесконечность твоей души, ибо она настолько бесконечна, что ничто не может удовлетворить ее или дать ей покой, но лишь бесконечность Бога".
   Поскольку обыкновенный человек абсолютно не способен установить связь с духовной реальностью посредством своих чувств, мыслей или воли, то становится очевидным, что именно в этой глубине нашего существа, в этих неизмеримых уровнях личности должны мы искать, если хотим найти, орган, способность, посредством которой человек может достичь цели мистиков. Изменение сознания, происходящее во время созерцания, означает лишь то, что с "основания или дна души" всплывает некая способность, которая "скрывается в глубине" повседневной жизни.
   Современная психология в своей доктрине бессознательной или подсознательной личности признает существование психической жизни, лежащей за пределами поля сознания. Более того, она настолько углубилась в эту призрачную область - где даже само название "область" есть не более чем удобное обозначение, что иногда кажется, будто она имеет лучшее представление о бессознательной, чем о сознательной жизни человека. Здесь психология шаг за шагом обнаруживает источники самых животных инстинктов, наименее объяснимых способностей и духовной интуиции - "обезьяну и тигра", а также "душу". Гениальность и пророческий дар, бессонница и одержимость, ясновидение, гипноз, истерия - все объясняется "бессознательным разумом". В своем разрушительном стремлении психологи не встречают очевидных трудностей в сведении основных явлений религиозного и мистического опыта к деятельности "бессознательного", направленной на косвенное удовлетворение подавленных желаний. Если их все же прижимают к стенке, они объясняют упомянутые явления сентенциями типа "Бог говорит с человеком в подсознании", под чем они подразумевают лишь то, что наше восприятие вечного имеет скорее характер интуиции, чем мысли. В конце концов, "бессознательное" - всего лишь удобное название для суммы тех способностей, частей или качеств цельного Я, которые не являются сознательными в данный момент или которые не сознает Эго. В бессознательную область среднего здорового человека включаются все те виды автоматической деятельности, благодаря которым поддерживается жизнь тела, а также все те "нецивилизованные" инстинкты и пороки, унаследованные от родовой дикости, которые образование выбросило из потока сознания и которые теперь только посылают на поверхность тщательно зашифрованные сигналы. Там же располагаются все страстные желания, которым не оставляет места суетная жизнь мира, и там же расположен тот глубокий бассейн, сердце личности, сообщения из которого могут достигать сознания в моменты наибольшей ясности. Получается, что у нормального человека самое лучшее и самое худшее, самая дикая и самая духовная части характера загнаны "за барьер". Об этом частенько забывают упомянуть сторонники теории "бессознательного".
   Следовательно, если мы считаем удобным и действительно необходимым пользоваться символами и схемами психологии в попытке проследить мистический путь, мы не должны забывать о тех разнообразных и смутных значениях, которые несут эти символы, а также о гипотетическом характере многих сущностей, которые они представляют. Мы также не можем допустить использования термина "бессознательное" в качестве эквивалента трансцендентального восприятия.
   Здесь мистики, несомненно, проявили больше научного духа и более утонченную способность к анализу, чем психологи. Они также знали о том, что духовное восприятие в нормальном человеке лежит за порогом сознания. Хотя в их распоряжении не было пространственных метафор современной школы и они не умели описать стремление человека к Богу в тех живописных терминах уровней и скачков, границ и полей, проекции, подавления и сублимации, которые кажутся сегодня исследователям духовной жизни столь естественными, они все же не оставляют в нас никакого сомнения относительно их взгляда на вещи. Духовная история человека означала для них, как и для нас сейчас, в первую очередь, возникновение трансцендентного ощущения, захват им поля сознания и открытие тех путей, через которые втекает более обширная духовная жизнь и становится возможным восприятие более высокой реальности. Рассматриваемый как изолированный акт, этот процесс назывался "созерцанием". В том же случае, когда он составлял часть общего процесса жизни и приносил постоянный результат, мистики называли его "Новым Рождением", "дающим жизнь".
   Мистики всегда четко различали личность, связанную с Новым Рождением, - "человека духа", способного к духовному зрению и жизни и отделенного от "земного человека", который приспособлен только к естественной жизни, - и цельную личность, сознательную или бессознательную. У них не вызывало сомнений то, что частица человека, принадлежащая не Времени, но Вечности, представляет собой нечто совершенно отличное от всей остальной человеческой природы, целиком направленной на то, чтобы удовлетворить требованиям чисто естественного мира. С точки зрения специалистов прошлого задача мистиков заключалась в том, чтобы переделать, преобразовать всю свою личность, подчинив ее требованиям духовного Я, высвободить его из укрытия и объединиться вокруг него как вокруг центра, тем самым становясь "божественным человечеством".
   В процессе развития доктрины мистицизма божественное ядро - точка контакта между жизнью человека и божественной жизнью, в которую он погружен и в которой укоренен, - имело много названий. Все они, очевидно, обозначают одно и то же, хотя и подчеркивают разные стороны жизни. Иногда его называют синтерезисом, хранителем человеческого бытия, иногда - Искрой души, Funklein в учении немецких мистиков, иногда - вершиной, точкой, в которой душа касается небес. С другой стороны, перескакивая на противоположный конец шкалы символов и подчеркивая участие этого ядра в чистом Бытии, а не его отличие от природы, его называли Основанием души, первоосновой, в которой пребывает Бог и откуда проистекает вся духовная жизнь. Понятно, что все эти догадки и предположения имели одну и ту же цель и что все они должны пониматься в символическом смысле; как заметил Малаваль в ответ на настойчивые расспросы своих учеников, "поскольку душа человека относится к явлениям духовным и не может быть разделена на части, она не может иметь высоты или глубины, вершины или поверхности. Но поскольку мы судим о духовных явлениях, опираясь на явления материальные - ибо последние мы знаем лучше и больше привыкли к ним, - то называем самую высшую из всех концепций вершиной понимания, а более легкий путь постижения - поверхностью понимания".
   В любом случае, какое бы мы ни давали этому имя, речь идет об органе духовного сознания человека - месте, где он встречается с Абсолютом, о зародыше его реальной жизни. Здесь находится то глубокое "Трансцендентальное Чувство", "начало и конец метафизики", которое, как говорит профессор Стюарт, "есть и торжественное ощущение Вневременного Бытия - осеняющего нас "нечто, что было, есть и всегда будет", - и убеждение в том, что Жизнь прекрасна". "Я полагаю, - говорит далее этот автор, - что именно посредством Трансцендентального восприятия, проявляющегося в нормальной ситуации как вера в ценность жизни, а в состоянии экстаза как ощущение Вневременного Бытия, - а не посредством Мышления, идущего по пути спекулятивных построений, - сознание наиболее близко подходит к объекту метафизики - Высшей Реальности".
   Существование подобного "восприятия", составной части или функции цельного человеческого существа, подтверждалось и изучалось не только мистиками, но провидцами и учителями всех времен и религий - египтянами, греками, индийцами, поэтами, факирами, философами и святыми. Вера в его реальность - это основной стержень христианства, как, впрочем, и любой другой религии, достойной так называться. Оно оправдывает, в свою очередь, существование мистицизма, аскезы и всего механизма самоотречения. Все заявления мистиков о возможности единения с Богом должны основываться на существовании некоей крайней точки, в которой природа человека соприкасается с Абсолютом, на том, что сущность человека, его истинное бытие пронизано Божественной Жизнью, составляющей основу реальности вещей. Здесь, говорят мистики, возникает наша связь с реальностью и только в этом месте можно сыграть "свадьбу, от которой приходит Господь".
   Используя другую схему, можно сказать, что человек неявным образом является "сыном бесконечности" именно благодаря существованию внутри него бессмертной искры центрального огня. Поэтому мистический путь есть жизнь и дисциплина, направленные на то, чтобы изменить составные части ментальной жизни человека, включить эту искру в поле сознания - вырвать ее из тайника, из тех глубочайших уровней, где она поддерживается и существует в обычном состоянии, - и сделать ее главенствующим элементом, вокруг которого должна строиться вся личность.
   Очевидно, что в обычных условиях поверхностное Я, не подвергающееся воздействию внезапных порывов "Трансцендентального Чувства [Feeling]", порожденных спасительным безумием религии, искусства или любви, не имеет никакого представления ни об отношении этого молчаливого наблюдателя - "обитателя глубин" - к сигналам, приходящим из внешнего мира, ни о деятельности, которую эти сигналы в нем пробуждают. Сконцентрированное на мире ощущений и на сообщениях, из него приходящих, поверхностное сознание не подозревает о связях между спрятанным в глубине субъектом и недостижимым объектом всех мыслей. Однако с помощью намеренного невнимания к сигналам органов чувств, подобно тому как это происходит при созерцании, мистик может перенести основание души, престол "Трансцендентального Чувства", в область сознательного, сделав его доступным воздействию воли. Таким образом, забывая о своем обычном и по большей части фиктивном "внешнем мире", человек поднимает на поверхность иное, более значительное множество восприятий, которые в нормальных условиях не имели бы никакой возможности проявить себя. Иногда они объединяются с обычной способностью к рассуждению, но гораздо чаще они вытесняют ее. Некоторые из этих изменений, "потерь ради того, чтобы найти", по-видимому, необходимы для того, чтобы трансцендентальные способности человека смогли открыться в полную силу.
   Внутри нас скрыта способность к восприятию, к получению сигналов извне, но только малая часть сознания откликается на эти сигналы. Это похоже на то, как если бы одного телеграфиста посадили у множества линий - все они могут что-то передавать, но внимание телеграфиста в каждый момент сосредоточено только на одной из них. Говоря упрощенно, сознания не хватает, чтобы смотреть во все стороны. Даже в области чувственных восприятий никто не может осознавать больше нескольких вещей одновременно. Эти вещи заполняют центр нашего поля сознания, так же как объект, на котором мы фокусируем наше зрение, господствует в нашем поле зрения. Все остальные предметы отодвигаются к границам поля сознания. Мы смутно знаем, что они где-то там, однако не обращаем на них внимания и вряд ли заметим их исчезновение.
   Для большинства из нас трансцендентное всегда находится за границами этого поля, поскольку мы отдаем все наше сознание на откуп чувственным ощущениям и позволяем им создать вселенную, в которой нам нравится оставаться. Только в определенных состояниях - при воспоминаниях, созерцании, в экстазе и прочих сходных обстоятельствах - сознание умудряется изгнать обычных жильцов, затворить "врата плоти" и впустить "в дом" до тех пор глубоко спрятанные способности к восприятию сигналов из другой плоскости бытия. Теперь уже мир ощущений оказывается за границами поля сознания, а внутрь врывается совершенно другой ландшафт. Наконец, мы начинаем видеть нечто, к чему подготавливает нас созерцание.
   Перед нами - еще одно метафорическое описание цепочки процессов, имеющих своей целью смещение ментального равновесия - усыпление "нормального Я", которое обычно бодрствует, и пробуждение "трансцендентального Я", которое обычно спит. Уникальная способность изменять свою вселенную дана человеку - "точке, где встречаются различные сферы реальности", - хотя он редко задумывается об этом.
   Явление, известное как раздвоение или разделение личности, может, вероятно, дать нам некоторое представление о природе изменений, к которым приводит созерцание. При подобном психическом заболевании вся личность пациента расщеплена на две части - определенная группа качеств абстрагируется от поверхностного сознания и оказывается настолько связной, что способна сформировать новый цельный "характер" или "личность", являющий собой полную противоположность "характеру", который Я обычно проявляет миру, поскольку состоит исключительно из элементов, отсутствующих в этом обычном характере. Так, в классической истории болезни мисс Бошан исследователь - доктор Мортон Принс - выделил три основные личности, которые он назвал, в соответствии с главными управляющими чертами, "Святая", "Женщина" и "Дьявол". Цельный характер, составлявший "реальную мисс Бошан", расщепился на три контрастирующих типа, каждый из которых был агрессивно самодостаточен, поскольку совершенно не контролировался двумя остальными. Когда - добровольно или непроизвольно - личность, господствовавшая в области сознания, временно "засыпала", ее место немедленно занимала одна из двух оставшихся. Гипноз наиболее легко вызывал подобные изменения.
   В личности гениальных мистиков качества, которые давление обычной жизни стремится удержать за барьером сознания, обладают ненормальной силой. У этих естественных исследователей Вечности "трансцендентальная способность", "глаз души", не только присутствует в зародыше, но развита в очень большой степени и сопровождается огромной эмоциональной и волевой силой. Подобные качества загоняются "за барьер" для того, чтобы избежать трения между ними и уравновешенными чертами поверхностного сознания, с которыми они могли бы войти в противоречие. Они, как сказал бы Якоб Бёме, "пребывают в потаенном". Там они бесконтрольно развиваются до тех пор, пока не достигают точки, в которой их сила становится настолько велика, что они прорываются через ограничения и возникают в поле сознания - либо временно захватывая господство над Я, как в состоянии экстаза, либо навсегда преобразуя старое Я, как при "объединяющей жизни". Достижение этой точки может быть ускорено с помощью процессов, которые всегда были известны мистикам и высоко ценились ими и которые нередко порождают состояние, обычно классифицируемое психологами как сны, мечты или гипноз. Во всех подобных случаях нормальное поверхностное сознание намеренно или непроизвольно засыпает, образы и идеи, связанные с нормальной жизнью, исключаются, и их место могут занять образы или способности "из-за барьера".
   Несомненно, эти образы или способности могут быть как более, так и менее ценны, чем те, которые уже присутствуют в поверхностном сознании. Довольно часто в обыкновенном субъекте они представляют собой лишь разрозненные обрывки, которым поверхностное сознание не может найти применения. Однако у мистика эти качества носят совершенно иной характер, и это оправдывает средства, которыми он инстинктивно пользуется для того, чтобы высвободить их. Так, индийские мистики почти полностью построили свою внешнюю систему на двух принципах - аскетизме, господстве над чувствами, и преднамеренной практике самогипноза, использующей либо фиксацию взгляда на близлежащем объекте, либо ритмичное повторение мантр - священных текстов. Благодаря этим дополнительным формам дисциплины притяжение мира явлений ослабевает и разум отдается в распоряжение подсознательных сил.
   Танцы, музыка и другие систематически культивируемые производные естественного ритма использовались греками при посвящении в Дионисийских мистериях, а также гностиками и множеством других мистических школ. Опыт показывает, что подобные процедуры действительно заметно воздействуют на человеческое сознание, хотя до сих пор мало кто понимает, как и почему это происходит. Такое искусственное, форсированное достижение состояния экстаза полностью противоречит традиции христианских созерцателей, однако и у них мы то и дело обнаруживаем моменты, когда экстатический транс или ясновидение, т.е. высвобождение "трансцендентального восприятия", вызывались спонтанно, с помощью чисто физических средств. Так Якоб Бёме, "тевтонский теософ", находясь однажды в своей комнате и "пристально вглядываясь в полированное оловянное блюдо, отражавшее яркий солнечный луч", впал в экстатическое состояние, в котором ему открылись первопричины и глубочайшие основы всех вещей. Такой же эффект оказало на Игнатия Лойолу созерцание текущих вод. Как-то раз, когда он сидел на берегу реки и смотрел на глубокий поток, "глаза его разума раскрылись, и хотя он не узрел видений, но понял и постиг духовные вещи... и благодаря этой ясности всё предстало перед ним в новом свете". Метод достижения ясности ума посредством сужения и очищения поля сознания походит на практику Иммануила Канта, который "нашел, что ему гораздо лучше думается о философских материях, когда он пристально смотрит на колокольню ближайшей церкви".
   Стоит ли удивляться тому, что рационалисты, игнорируя схожие явления у художников или философов, постоянно подвергали критике свидетельства, полученные в подобные мгновения явного моноидеизма и самогипноза в жизни мистиков, а также благодаря психическим отклонениям, сопровождающим состояние экстаза. Все проявления анормального восприятия в гениальных мистиках они поспешили приписать истерии или другим болезням, без колебаний назвав святого Павла эпилептиком, святую Терезу - "покровительницей всех истериков" и разместив большую часть их духовных родственников по разным залам музея психопатологии. В этом увлекательном занятии они всячески орудовали тем общеизвестным фактом, что великие созерцатели, хотя и были почти всегда людьми незаурядных умственных и практических способностей - примером тому могут служить Плотин, святой Бернард, свв. Катерина Генуэзская и Катерина Сиенская, святая Тереза, св. Иоанн Креста, а также суфийские поэты Джами и Джалаладдин, - никак не отличались психическим здоровьем. Более того, их все более активное вовлечение в мистическую жизнь, как правило, оборачивалось особым и совершенно определенным воздействием на тело, вызывая в некоторых случаях те или иные болезни или физические недуги, сопровождаемые болью и функциональными расстройствами, для которых не было никакой органической причины. Причиной могло быть разве лишь то внутреннее напряжение, которое под влиянием воспылавшего духа естественно возникает в теле, когда оно вынуждено приспосабливаться к новому, совершенно для него непривычному образу жизни.
   Нет ничего странного в том, что анормальный и высокочувствительный тип разума, который мы называем мистическим, действительно нередко, хотя и не всегда, сопровождается необычными, необъяснимыми изменениями физического организма, с которым он тесно связан. "Сверхъестественное" происхождение этих явлений вполне очевидно, - если только мы не обозначаем этим термином некие явления, которые, конечно, весьма необычны, но сами по себе вполне естественны, только мы их не можем понять. Такие проявления психофизического параллелизма, как стигматы у святых, - равно как и у других легко поддающихся внушению субъектов, к которым трудно отнести святых, - могут возникнуть у кого угодно. Здесь я сошлюсь на еще один сравнительно малоизвестный, но особенно любопытный и поучительный пример преобразующего воздействия духа на предполагаемые "законы" телесной жизни.
   Несмотря на исследования Мюризье, Жане, Рибо и других психологов, настойчиво пытавшихся найти объяснение всем мистическим фактам с точки зрения патологии, особенности, сопровождающие мистическое сознание, до сих пор остаются неразрешимой загадкой. Их следует отнести не к категории чудес или категории болезней - как это делают слишком ярые их друзья и противники, - но к области чистой психологии и исследовать беспристрастно по крайней мере с тем вниманием, которое мы с готовностью уделяем гораздо менее его заслуживающим чудачествам, явно свидетельствующим о порочных наклонностях или вырождении. Существование подобных явлений не более дискредитирует здравость ума мистицизма или достоверность его результатов, чем неустойчивое нервное состояние художника, который до некоторой степени разделяет мистическое понимание Реального, дискредитирует искусство. "Тот, кто собрался бы классифицировать человечество только в соответствии с психофизическими явлениями, - справедливо замечает фон Хюгель, - не колеблясь поместил бы таких личностей, как Кант и Бетховен, среди отъявленных и безнадежных ипохондриков".
   Что касается мистиков, то для объяснения наблюдаемых в их жизни необычных явлений, естественно, наиболее часто привлекалась истерия, благодаря поразительному обилию сопровождающих ее ментальных синдромов вроде странной способности расщепления, перестановки и усиления элементов сознания, явно выраженной тенденции к медиумизму и экстазу. Однако в целом это похоже на попытки искать объяснение гениальности Тальони в симптомах пляски святого Витта. И болезнь, и искусство связаны с телесными явлениями. Точно так же и мистицизм, и истерия связаны с преобладанием в сознании одной фиксированной и напряженной идеи - предчувствия, которое управляет жизнью и может привести к поразительным психическим и физическим результатам. У истерика эта идея, как правило, поначалу попросту тривиальна [trivial] или болезненна, однако вследствие неустойчивого ментального состояния она становится навязчивой. В душе же мистика господствует не просто идея, а именно великая идея - настолько великая, что, проявляясь в человеческом сознании во всей своей полноте, она почти неизбежно вытесняет оттуда все остальное, поскольку она не что иное, как восприятие трансцендентальной реальности и присутствия Бога. Поэтому если моноидеизм больного истерией неизменно носит иррациональный характер, то у мистика, напротив, его моноидеизм вполне рационален.
   Таким образом, пока психофизические взаимосвязи столь плохо изучены, было бы, по-видимому, более благоразумным и во всяком случае более научным воздержаться от суждений относительно значений психофизических явлений, сопровождающих мистическую жизнь, вместо того чтобы набрасываться с деструктивной критикой на таинственные факты, которые, по меньшей мере, допускают более чем одну интерпретацию. Пытаться определить природу смеси по химическим характеристикам отдельных ее составляющих - затея сомнительная.
   Наши тела - тела животных, созданные для биологической деятельности. Когда дух с необычайным рвением настаивает на использовании нервных клеток для выполнения иной деятельности, тело сопротивляется давлению и порождает, как признают сами мистики, "мистическую немощь". "Поверьте мне, дети, - говорит Таулер, - тот, кто узнал бы слишком много об этих вещах, часто проводил бы время в постели, ибо его бренная оболочка не могла бы выдержать этого". "Я причиню тебе страшную телесную боль, - говорит голос Любви Мехтильде Магдебургской, - если ты будешь погружаться в меня так часто, как того желаешь. Я должен лишать себя того сладостного приюта, который нахожу в тебе в этом мире, ибо даже тысячи тел не смогут оградить любящую душу от ее желания. Посему чем выше любовь, тем сильнее боль".
   С другой стороны, возвышенная личность мистика - его самодисциплина, его героическое принятие труда и страдания, его гибкая воля - поднимает до крайнего предела ту обычную власть разума над телом, которой все мы обладаем. Состояние созерцания - так же как и гипноз по отношению к здоровому человеку, - по-видимому, также увеличивает жизненную силу, раскрывая более глубокие уровни личности: Я пьет из фонтана, питаемого Вселенской Жизнью. Как уже говорилось выше, истинный экстаз также пополняет жизненные силы человека, ибо в этом состоянии, по-видимому, он находится в контакте с реальностью и оттого сам становится более реальным. "Часто, - говорит святая Тереза, - даже больной выходит из состояния экстаза здоровым, ибо оно дает душе нечто великое". В экстазе достигается контакт с уровнями человеческой сущности, которые остаются незатронутыми в процессе повседневного существования, - отсюда и столь часто проявляемые необычайная выносливость и независимость от внешних условий.
   Если мы по стопам некоторых посмотрим на мистиков как на проявление спорадических зачатков некоторой способности - высшего сознания, - к которой медленно стремится человеческий род, то вполне вероятно, что при появлении этой способности нервы и органы будут испытывать нагрузки, к которым они еще не привыкли, и что дух более организованный, чем его телесная оболочка, должен будет уметь навязать чуждые условия своей плоти. Когда первый человек встал на две ноги, тело, в течение долгого времени привыкшее ходить на четырех, и сами ноги, настроенные на то, чтобы нести только половину веса, должны были взбунтоваться против этого неестественного состояния, доставляя автору изобретения страшную боль и неудобство. Вполне возможно, что странное "психофизическое состояние", общее для всех мистиков, можно рассматривать как бунт со стороны нормальных нервной и сосудистой систем против крайностей способа жизни, к которому они еще не приспособились.
   Несмотря на подобные бунты и мучения, вызываемые ими, мистики - как ни странно это звучит - это раса долгожителей (крайне неудобный факт для критиков из физиологической школы). В качестве нескольких примеров упомянем наиболее заметные фигуры: святая Хильдегарда дожила до восьмидесяти одного года, Мехтильда Магдебургская - до восьмидесяти семи, Рейсбрук - до восьмидесяти восьми, Сузо - до семидесяти, святая Тереза - до шестидесяти восьми, святая Катерина Генуэзская и святой Петр из Алькантара - до шестидесяти трех. Складывается впечатление, что обогащенная жизнь - награда за мистическое отречение - позволила им одержать победу над телесными недугами; жить и выполнять свои обязанности в условиях, которые не смог бы вынести обыкновенный человек.
   Подобные победы, занимающие почетное положение в истории человеческого разума, достигались, как правило, одним и тем же образом. Мистики - как и все интуитивные личности, все гении, все потенциальные художники (у всех у них есть много общего), - говоря языком психологов, имеют "крайне подвижные барьеры". Другими словами, незначительное усилие, легкое отклонение от нормального состояния позволяют скрытым или "подсознательным" силам высвободиться и захватить поле сознания. "Подвижный барьер" может сделать человека гением, лунатиком или святым. Все зависит от характера высвобождающихся сил. У великих мистиков эти силы, эти черты личности, лежащие глубоко под уровнем обыкновенного сознания, обладают необычайным богатством - их нельзя объяснить в терминах патологии. "Даже если великие мистики, - говорит Делакруа, - не избегли полностью тех недостатков, которые присущи всем исключительным личностям, в них все же есть творящая жизненная сила, конструктивная логика, способность к разносторонней реализации, одним словом - одаренность, которая в действительности представляет собой их существенное качество... Великие мистики, творцы и изобретатели, нашедшие и оправдавшие новые формы жизни... на высочайших вершинах человеческого духа достигли великого упрощения мира".
   Истина, насколько мы знаем к настоящему времени, заключается, по-видимому, в том, что силы, находящиеся в контакте с Трансцендентальным порядком и составляющие, по самой скромной оценке, половину Я, дремлют в обыкновенном человеке, чьи время и интересы целиком заняты ответами на стимулы мира ощущений. Вместе с этими скрытыми силами спит целый мир, который только они и могут воспринять. В мистиках никакая часть Я не находится постоянно в состоянии сна. Они пробудили своего "обитателя глубин" и объединили вокруг него свою жизнь. Здесь Сердце, Разум, Воля работают в полную силу, побуждаемые не призрачным спектаклем ощущений, но глубинами истинного Бытия - здесь горит свет и бодрствует сознание, о котором не подозревает сонная толпа. Кто говорит, что мистик - лишь наполовину человек, тот утверждает прямо противоположное истинному положению вещей. Только мистика можно назвать цельным человеком, поскольку во всех остальных людях дремлет половина способностей Я. Мистики особенно настаивают на целостности их опыта. Так, Божественный голос говорил святой Катерине Сиенской: "Я также показывал тебе Мост и три основные ступени для трех сил души, и я говорил тебе, что никто не сможет достичь жизни в благодати, если не поднимется по всем трем ступеням, то есть соберет воедино все три силы души во Имя Мое".
   В анормальном типе личности, называемом гениальным, мы, по-видимому, обнаруживаем намеки на взаимосвязи, которые могут существовать между глубинными уровнями человеческой сущности и поверхностной оболочкой сознания. У поэтов, музыкантов, великих математиков или изобретателей силы, скрывающиеся за барьером и вряд ли контролируемые сознательной волей их обладателей, вносят, очевидно, значительный вклад в восприятие и понимание. Во всех творческих актах большая часть работы проделывается на подсознательном уровне, причем это, в некотором смысле, происходит автоматически. Подобное в равной степени относится к мистикам, художникам, философам, изобретателям и правителям. Великие религии, изобретения, произведения искусства всегда вдохновляются внезапным всплеском интуиции или идеи, которую не может объяснить поверхностное сознание, и приводятся в исполнение силами, настолько не поддающимися контролю этого сознания, что кажется, будто они - как иногда говорят - "исходят извне". В этом заключается "вдохновение", открытие шлюзов, позволяющее водам истины, в которых купается вся жизнь, подняться до уровня сознательного.
   Великий учитель, поэт, художник, изобретатель никогда не пытается намеренно достичь того или иного эффекта. Он не знает, каким образом так получается - возможно, благодаря неосознаваемому контакту с той творческой стороной человеческой сущности, которую суфии называют "Дух Созидания", а каббалисты - "Иесод", но и те и другие помещают вне мира чувств. "Иногда, - говорил великий Филон, иудей из Александрии, - когда я приступал к работе совершенно опустошенный, я вдруг внезапно наполнялся идеями, которые невидимым дождем проливались на меня и внушались мне свыше. Под влиянием божественного вдохновения я приходил в необычайное возбуждение и терял представление о том, где я нахожусь, кто окружает меня, кто я сам, что я говорю и что пишу. В тот момент я овладевал богатством интерпретаций, радостью света, глубокой проницательностью по отношению ко всему, что я должен быть делать. Это воздействовало на мой разум, как очевидная оптическая демонстрация действует на глаза". Это - истинно творческий экстаз, полностью соответствующий тому состоянию, в котором свершают свой могущественный труд мистики.
   Отпустить себя на свободу, находиться в покое и быть восприимчивым - вот, по-видимому, условия, в которых можно достичь подобного контакта с Космической жизнью. "Я замечал, что, когда рисуешь, надо не думать ни о чем; тогда все получается гораздо лучше", - говорил Леонардо юный Рафаэль. Поверхностное Я должно признать здесь свою недостаточность и стать покорным слугой более основательного и жизненного сознания. Такое же мнение высказывают и мистики. "Пусть воля, - говорит святая Тереза, - утвердится в мудром и спокойном понимании того, что именно без какого-либо усилия с нашей стороны мы можем беседовать с Богом о чем угодно". "Самый лучший и благородный способ, которым ты можешь прийти к этой Жизни, - говорит Экхарт, - заключается в том, чтобы молчать, позволив Богу действовать и говорить. Где все силы отвлечены от своей работы и образов, там произносится это слово... чем больше тебе удается отвлечь все свои силы и забыть о сотворенном мире, тем ближе ты к этому состоянию и тем более восприимчив".
   Таким образом, "пассивность" созерцания - необходимая прелюдия духовной энергии, в некотором смысле расчистка площадки. Она останавливает приливы сознания на берега чувств, останавливает "колесо воображения". "Душа, - вновь говорит Экхарт, - сотворена между Временем и Вечностью, самыми высшими своими силами она достигает Вечности, самыми низшими - касается Времени". Вечность и Время, мир Бытия и мир Становления - вот два из "состояний реальности", которые встречаются в человеческом духе. Вырывая из уровня преходящего - реальности низшего сорта, - созерцание поднимает нас на уровень вечного и дает нам силы, благодаря которым мы можем общаться на этом уровне. У того, кто рожден мистиком, силы эти велики и лежат почти возле самого барьера сознания. Ему дан трансцендентальный или, как сказал бы он сам, божественный дар, подобно тому, как его собратьям, прирожденным музыкантам или поэтам, дан музыкальный или поэтический дар. Во всех трех случаях внезапное появление высших способностей является таинством даже для тех, с кем это происходит. Психологи с одной стороны и теологи - с другой могут предложить нам схемы и теории, описывающие этот процесс - странные колебания развивающегося сознания, внезапное появление ясности и творческих способностей, которые либо слабо контролируются, либо вообще не поддаются контролю со стороны Я, сменяющие друг друга восторг и печаль по поводу увиденного; однако секрет гениальности так же ускользает от нас, как и секрет жизни - от биологов.
   Самое большее, что мы можем сказать об одаренных людях, это то, что реальность представляется им при анормальных условиях и в анормальных терминах, и, столкнувшись с подобными условиями и терминами, эти люди вынуждены работать с ними. Благодаря их особому складу ума один из аспектов вселенной сфокусирован для них настолько резко, что все остальные образы в сравнении с ним предстают смутными, неясными и нереальными. Поэтому жертвоприношение, которое совершают гении - мистики, художники, изобретатели, - посвящая всю свою жизнь одному Объекту, единому видению истины, вовсе не есть самоотрицание, но скорее самонаполнение. Они вырывают себя из нереального, для того чтобы сконцентрироваться на реальном. Затем цельная личность впитывает определенные ритмы и гармонию, которые существуют во вселенной, но которые не могут воспринять приемные аппараты прочих Я. "Здесь - указующий перст Бога, вспышка Воли, которая Может", - восклицает аббат Фоглер, когда звуки рождаются из-под его рук. "Стихи пришли", - говорит поэт. Он не знает как, однако явно не благодаря преднамеренным усилиям интеллекта.
   Точно то же происходит и с мистиками. Г-жа Гийон утверждает в автобиографии, что, когда она писала свои труды, она ощущала внезапное и непреодолимое стремление взяться за перо, хотя чувствовала себя совершенно неспособной к литературным построениям и не имела никакого представления о том, что она собирается написать. Если она сопротивлялась этому порыву, она испытывала сильный дискомфорт. А затем она начинала писать с необычайной быстротой - слова, тщательно построенные аргументы, подходящие цитаты приходили к ней без всякого размышления и настолько быстро, что одна из самых длинных ее книг была написана за полтора дня. "Я замечала, что пишу о вещах, которых никогда не видела, и в подобные мгновения я ощущала себя обладательницей сокровищницы знания и понимания, о которой никогда и не подозревала".
   Все вышеперечисленные случаи, конечно, представляют крайние формы той странной "автоматической" способности сочинять - следы которой заметны у большинства поэтов и писателей, - когда слова и символы возникают и выстраиваются сами по себе, пренебрегая волей автора. Нечто похожее, вероятно, происходит с "медиумами" и другими экстрасенсами, в беспорядочных и несвязных записях которых находит выражение подсознательный разум. Однако подсознательный разум великих мистиков отнюдь не беспорядочен. Он анормально чувствителен, богато одарен, крайне наблюдателен - скорее казначейство, чем склад древесины, - и в процессе развития становится дисциплинированным и умелым инструментом познания. Поэтому его проявления в нормальном сознании в виде озарений, "голосов", видений, /медиумического/ автоматического письма и в любых иных "переводах" сверхчувственного в термины чувственного восприятия не могут быть дискредитированы тем, что точно таким же образом иногда проявляется бесполезная подсознательная область более слабых натур. Идиоты нередко весьма разговорчивы, однако многие ораторы здоровы вполне.
   Итак, подведем итоги: какие же основные характеристики мы обнаружили в нашем наброске ментальной жизни человека?
   Мы разделили эту жизнь (достаточно произвольным образом) некоей перемещающейся линией, которую психологи называют "барьером сознания", на поверхностную жизнь и подсознательные глубины.
   В поверхностной жизни - хотя мы и осознаем ее существенную целостность - мы выделили три основные и постоянно присутствующие стороны: триединство чувств, мышления и воли. Первенство мы были вынуждены отдать чувствам, как силе, приводящей в работу механизмы воли и мышления.
   Мы видели, что поверхностная жизнь выражается в двух взаимодополняющих формах - в виде способности к волевому движению (действие, направленное наружу) и в виде способности к познанию (внутреннее знание). Первое - динамическое по типу - обусловлено, в основном, волей, стимулированной эмоциями; второе - пассивное - есть занятие интеллекта. Они соответствуют двум главным аспектам, которые человек различает во вселенской жизни, - Бытию и Становлению.
   Ни способность к волевому движению, ни способность к познанию, другими словами, ни действие, ни мысль поверхностного сознания, связанного с естественным существованием и находящегося под влиянием пространственных понятий, не могут установить связь с Абсолютом, миром трансцендентного. Подобные действия и мысли имеют дело только с материалом, полученным, прямо или косвенно, из мира ощущений. Тем не менее свидетельства мистиков и других личностей, обладающих "инстинктом к Абсолютному", указывают на существование у человека еще одной способности - по существу, более глубокого Я, которое обстоятельства обыкновенной жизни обычно удерживают "за барьером" сознания и которое, таким образом, является одним из факторов "подсознательной жизни". Это скрытое Я - основное действующее лицо мистицизма, живущее "значимой" жизнью, соприкасаясь с реальным или трансцендентным миром.
   Определенные процессы, такие, как созерцание, могут настолько изменить состояние сознания, что позволяют высвободить глубинное Я, которое, проникая в большей или меньшей степени в сознательную жизнь, делает человека в большей или меньшей степени мистиком.
   Таким образом, мистическая жизнь подразумевает высвобождение трансцендентального Я из глубин человеческой личности, захват поля сознания этим Я и "преобразование" или перестройку чувств, мыслей и воли - характера человека - вокруг нового центра жизни.
   Мы попытались описать снаружи объект поиска мистиков, который видится изнутри, как понимание или непосредственное общение с трансцендентной Реальностью. Здесь, так же как и в самой высокой земной любви, познание и общение есть одно и то же, и если мы хотим осознать, то должны "объединиться с блаженством". Та сторона нашего существа, посредством которой мы можем достичь единения, - "сущность души", как называл ее Рейсбрук, - обычно лежит за барьером нашего сознания, однако при благоприятных условиях она может быть освобождена у определенных натур, анормально одаренных и полных жизненных сил, при помощи определенных действий, таких, как созерцание. Если же эта сущность проявляется, она призывает себе на помощь все аспекты Осознающего Я. Поверхностное сознание должно сотрудничать с глубинным, и, в конце концов слившись вместе, они порождают то единение сознания на более высоком уровне, которое только и может положить конец беспокойству человека. Сердце, жаждущее Всего, разум, мыслящий о Нем, воля, концентрирующая на Нем все Я, - все должно быть вовлечено в игру. Я должно быть отвергнуто, однако оно не должно быть уничтожено, как предлагают некоторые квиетисты. Оно умирает лишь для того, чтобы иметь возможность ожить вновь. Высший успех - постоянная уверенность мистика в том, что "мы скорее находимся на небесах, чем на земле", - "проистекает, - как говорит Юлиана Норвичская в отрывке, предвосхищающем классификацию современных психологов, - из естественной Любви нашей души, из ясного света нашего разума и непоколебимости нашей воли".
   Однако в каком же порядке должны располагаться эти три составляющие в работе, которая есть единое? Как мы уже видели, каждая из них должна выполнять свою роль, ибо мы имеем дело с откликом человека во всей его целостности на неудержимое притяжение Бога. Но что же будет преобладать? Окончательная природа опыта Я относительно реальности будет зависеть от ответа, которое оно само даст на этот вопрос. Каковы здесь относительные ценности Разума и Сердца? Кто из них принесет Я ближе к Мысли Бога, к реальной жизни, в которую оно погружено? Кто из них, получив главенствующую роль, с большей вероятностью приведет Я в гармонию с Абсолютом? Любовь к Богу, которая всегда присутствует в сердцах, а иногда и на устах святых, - это страстное желание, жажда такой гармонии; "Болезнь разума" - его интеллектуальный эквивалент. Хотя нам кажется, что мы можем избавиться от Бога, нам никогда не удастся избавиться от той или иной формы этой жажды, кроме как ценой полного закоснения.
   Таким образом, мы вернулись к тому утверждению, с которого началась эта глава, - о двух главенствующих желаниях, разделяющих тюрьму Я. Теперь мы видим, что они представляют стремление интеллекта и эмоций к единственному концу всех поисков. Тренированная воля - "способность к волевому движению" - со всеми спящими способностями, которые она может пробудить и использовать, может прийти на помощь какой-то из остальных двух сил. Какой? Этот вопрос крайне важен, поскольку судьба Я зависит от партнера, которого выберет воля.
   Духовная история человечества демонстрирует две различные фундаментальные позиции по отношению к невидимому и, соответственно, два способа, которыми человек пытается прикоснуться к нему. Мы будем называть здесь эти способы "магическим" и "мистическим". Однако сказав так, мы должны тут же добавить, что, хотя в крайних своих проявлениях эти два способа резко контрастируют, граница между ними определена не столь четко; исходя из одних и тех же положений, они часто вводят исследователя в заблуждение, так как используют один и тот же язык, инструменты и подходы. Поэтому многое из того, что в действительности является магией, совершенно необоснованно приписывают мистицизму. На самом деле они представляют собой два противоположных полюса одного и того же - трансцендентального сознания человечества. Между ними лежат все великие религии, которые можно описать в рамках нашей метафоры как области обычного обитания этого сознания. Таким образом, на одном конце шкалы чистый мистицизм "плавно переходит" в религию или, с другой точки зрения, произрастает из нее. Никакой глубоко религиозный человек не лишен налета мистицизма, и никакой мистик не может не быть религиозным, если не в теологическом, то по крайней мере в психологическом смысле этого слова. На другом конце шкалы, как мы увидим позже, религия столь же очевидно перетекает в магию.
   Фундаментальное различие между магией и мистицизмом заключается в том, что магия хочет получать, а мистицизм хочет давать - бессмертные и антагонистические позиции, всплывающие в том или ином обличье во все времена. И магия, и мистицизм в своем полном развитии используют весь ментальный механизм, сознательный и бессознательный, для того чтобы добиться своей цели, - и оба утверждают, что дают посвященным способности, не известные обыкновенному человеку. Однако центры, вокруг которых группируются все эти механизмы, побудительные мотивы и результаты, к которым приводят эти способности, различаются в том и другом случае просто поразительно.
   В мистицизме воля объединяется с эмоциями в страстном желании подняться над миром ощущений, для того чтобы Я могло достичь единения в любви с единственным, вечным и окончательным Объектом, чье существование мы интуитивно воспринимаем тем, что обычно называлось душой, а теперь чаще именуется "космическим", или "трансцендентальным" чувством. Это поэтический и религиозный темперамент, воздействующий на реальные уровни бытия.
   В магии воля объединяется с интеллектом в страстном желании сверхчувственного знания. Здесь интеллектуальный, агрессивный научный темперамент стремится расширить поле сознания, чтобы включить в него сверхчувственный мир, - несомненная противоположность мистицизму, хотя часто использующая его название и стиль.
   Позже мы еще рассмотрим подробно характерные черты и значение магии, сейчас же достаточно сказать, что в широком смысле мы можем охарактеризовать как магические все формы своекорыстного трансцендентализма. При этом не имеет значения, какие методы применяются - идет ли речь о заклинаниях древних магов, всеобщем молебне о даровании дождя в православии или о сознательных методах самогипноза последователей "Нового образа мысли" - и какой ожидается эффект, будь то появление ангелов, возможность преодолеть внешние обстоятельства или излечение болезни. Цель всегда заключается в одном и том же - намеренном экзальтировании воли до тех пор, пока она не преодолеет обычные ограничения и не принесет Я или группе что-то, чем они до тех пор не обладали. Магия - это индивидуалистская, или "стяжательская" наука; во всех формах она представляет собой деятельность интеллекта, ищущего Реальность либо для своих собственных целей, либо для целей всего человечества.
   Мистицизм, чье великое имя слишком часто используют для обозначения подобной сверхчувственной деятельности, не имеет с ней ничего общего. В действительности он предполагает отказ от индивидуальности - жесткой отделенности от тех "Я, Мне, Меня", которые делают человека ограниченным и изолированным существом. Это в большой степени - движение сердца, пытающегося преодолеть ограничения индивидуальной точки зрения и отказаться от самого себя в окончательной Реальности не ради личного выигрыша, не ради удовлетворения трансцендентального любопытства, не ради того, чтобы вкусить радостей иного мира, но ради одной лишь потребности любить. Под словом сердце мы, естественно, понимаем не только "источник привязанности", "орган нежных чувств" и тому подобное, но скорее внутреннее святилище личности, глубокий корень его любви и воли, единственный источник его энергии и жизни. У мистика "любовь к Абсолюту" - не бесполезные и сентиментальные переживания, но жизненное чувство, которое любой ценой и через любые опасности стремится к единению с объектом любви. Поэтому, в то время как практика магии - так же как и научная практика - не влечет с необходимостью страстные эмоции, хотя, несомненно, и вызывает определенный интерес, мистицизм, как и искусство, не может без них существовать. Мы должны чувствовать, и чувствовать остро, если мы хотим подняться по этому трудному и героическому пути.
   Таким образом, мы видим, что два рода деятельности - мистицизм и магия - соответствуют двум вечным страстям Я, желанию любви и желанию знания, отражая по отдельности стремление сердца и интеллекта к окончательной истине. Третья позиция по отношению к сверхчувственному миру - позиция трансцендентальной философии - вряд ли входит в круг тем, затрагиваемых нашим исследованием, поскольку это подход чисто академический, в то время как магия и мистицизм основываются на практике и опыте. Подобную философию часто ошибочно называют мистицизмом, потому что она пытается начертить карты земель, которые исследуют мистики. Ее достижения полезны - насколько вообще полезны все схемы - до тех пор, пока не претендуют на завершенность, ибо здесь единственный окончательный критерий - это личный опыт, личное исследование возвышенной и любящей истину души.
   Что же тогда мы в действительности понимаем под мистицизмом? Слово, в равной мере употребляемое по отношению к действиям медиумов и экстазу святых, "культуре интеллекта" и волшебству, мечтательной поэзии и средневековому искусству, молитве и гаданию по руке, крайностям доктрины гностицизма и прохладным рассуждениям кембриджских платоников и даже - как это делает Уильям Джеймс - к высшим стадиям опьянения, очень скоро перестает иметь какой бы то ни было смысл. Его использование только вводит в заблуждение несведущих людей, которые приходят к смутному представлению о том, что любая сверхчувственная теория или практика отчасти "мистическая". Поэтому необходимо, насколько это возможно, зафиксировать истинные черты этого явления и напомнить, что мистицизм в своей чистой форме есть наука об окончательном, наука о единении с Абсолютом и ничего более, а мистик - это тот, кто достиг такого единения, но вовсе не тот, кто об этом рассуждает. Не знать о, но быть - вот отличительная черта истинного посвященного.
   Трудность заключается в том, чтобы определить точку, в которой сверхчувственный опыт перестает быть только практическим и интересным продолжением чувственного опыта - так сказать, расширением границ существования - и вступает в ту безграничную жизнь, где Субъект и Объект, желающий и желаемое есть одно. Два состояния разделяет не четкая линия, но бесконечный ряд градаций. Посему мы должны внимательно вглядеться во всех пилигримов на этой дороге, узнать, если сможем, причины, побудившие их отправиться в путешествие, карты, которые они используют, багаж, который несут с собой, и конец, которого они достигают.
   Мы уже говорили, что конец, который предстает воочию взору мистика, - это сознательное единение с живым Абсолютом. Иногда он говорит о цели своих поисков как о "Божественной Тьме" или "Бездне Божества", но это все тот же Абсолют, Несотворенный Свет, омывающий Вселенную, и мистик - превосходя, как обычно, все человеческие способности выражения - может описать его только как темный. Однако существует - должен существовать - контакт "в различимом где" между каждым индивидуальным Я и этим Высшим Я, этой Окончательностью. У мистика подобное единение носит сознательный, личностный и законченный характер. "Он ощущает, - говорит св. Иоанн Креста, - определенный контакт души с Божественным и таким образом чувствует и ощущает Самого Бога". В большей или меньшей степени он прикасается к основному Бытию Божества - или, скорее, Оно прикасается к мистику, - а не только к его проявлениям в жизни. Именно это наиболее сильно и ярко отличает его от остальных людей и делает его науку, говоря словами Пэтмора, "наукой о самоочевидной Реальности". Вглядевшись вместе с мистиком в неисследованную основу, из которой проистекает Мир Становления, "вечно порождаемый в вечном Сейчас", мы сможем увидеть только леденящую тьму вечных отрицаний; но он за совпадением противоположностей узрит лик Совершенной Любви.
   Точно так же, как гений в искусстве является предельным воплощением способностей, присутствующих в зачаточном состоянии в каждом человеке, мистика можно назвать предельным воплощением, активным выражением способности, скрытой в каждом представителе человеческого рода, - способности к восприятию трансцендентной реальности. Многие люди за всю жизнь так и не ощущают хотя бы прикосновения этого мистического чувства. Тот, кто влюблялся в женщину и ощущал - как действительно должен ощущать каждый влюбленный, - что за вуалью общего термина "девушка" скрывается чудесная и невыразимая словами реальность; тот, кто влюблялся в природу и видел "ландшафт, озаренный божественным светом", - чарующая фраза для того, кто этого не видел на самом деле, но всего лишь научное утверждение для остальных; тот, кто влюблялся в Святость или, как мы говорим, "испытал преображение", - все они в какой-то момент действительно познали один из секретов этого мира.
   В такие моменты "Трансцендентальное Чувство, нахлынувшее из другой "части души", шепчет Пониманию и Ощущениям, что они что-то упустили. Что? Ни много ни мало - тайный план Вселенной. А что это за тайный план? Другая "часть души" понимает его в тишине, таким, как он есть на самом деле, однако может рассказать о нем Пониманию только на символическом языке переводчика - Воображения, другими словами, - только с помощью Видения".
   Здесь, в этой искре "части души", где дух, как говорит религия, "покоится в Боге, Который сотворил его", скрыт тот родник, который в равной степени питает творческое воображение и мистическую жизнь. Вновь и вновь что-то жалит сознание, и человек оказывается на духовном уровне, ухватывает мимолетные проблески "тайного плана". И тогда намеки удивительной истины, единства, дышащего невыразимым покоем, светятся во всех творениях, пробуждая в Я чувство любви, обожания и благоговения. Жизнь человека обогащается, ломаются барьеры личности, человек ускользает из мира ощущений, поднимается до вершин духа - и на краткий миг входит в необъятную жизнь Всего.
   Подобное предощущение Реального, лежащее в корне видимого мира и поддерживающее его жизнь, присутствует в измененной форме во всяком искусстве - вероятно, точнее бы было сказать "должно присутствовать", если это искусство достойно оправдания как возвышенная форма опыта. Именно это предощущение придает произведениям искусства присущую им жизненную силу, странную власть вызывать острые эмоции, наполовину мучительные, наполовину радостные, которые сбивают с толку более рациональных интерпретаторов. Мы знаем, что нас не могут удовлетворить ни картина, нарисованная с "фотографической точностью", ни здание, которое одновременно и красиво, и удобно, ни новелла, совершенно точно отражающая жизнь. Трудно сказать, почему это так, если только не предположить, что эти вещи пренебрегли своей обязанностью, заключающейся не в том, чтобы воспроизводить иллюзии обыкновенных людей, но в том, чтобы ухватить и передать нам нечто из "тайного плана", из той реальности, которую до некоторой степени способно воспринять сознание художника. "Живопись, так же как музыка и поэзия, существует и торжествует в бессмертных мыслях", - говорит Блейк. "Сила, обогащающая жизнь", которая признается высшим качеством хорошей живописи, берет свое начало из контакта разума художника с миром архетипов - или, если угодно, трансцендентным миром, истиной, лежащей в основе вещей.
   Критик, в котором поэтическая одаренность создала необычный союз интуиции и учености, свидетельствует о той же истине, когда говорит об идеалах, влиявших на раннюю китайскую живопись: "В этой теории каждое произведение искусства понимается как воплощение гения ритма, проявляющего живой дух вещей с более ясной красотой и интенсивностью, чем громоздкие формы сложной материи могут быть донесены до наших чувств видимым миром вокруг нас. Картина мыслится как некий призрак из более реального мира существенной жизни".
   "Более реальный мир существенной жизни" - это как раз тот мир, где обитает "свободная душа" великого мистика, парящая как шестикрылый серафим пред ликом Абсолюта. Художник также может пересечь границы этого мира в краткий миг творения, однако он не может оставаться там долго. Он возвращается к нам, принося известия с восклицанием Данте на устах:
   Мистик может - и даже вынужден - сказать вместе со святым Бернардом: "Мои тайны - для меня". Как бы он ни старался, его запинающийся благоговейный лепет вряд ли поймет кто-нибудь, кроме тех, кто уже находится в пути. Однако художник не может позволить себе такого. На него возложена обязанность выражать хотя бы часть того, что он воспринимает. Он вынужден говорить о своей любви. В его культе Совершенной красоты вера должна уравновешиваться работой. С помощью холста и символов он должен донести свое свободное видение, мимолетный образ неопалимой купины, до остальных людей. Художник служит посредником между своими собратьями и Божественным, ибо искусство - это ниточка, связывающая видимость с реальностью.
   Однако мы не называем мистиком каждого, кто способен к частичному или художественному предощущению реальности, точно так же, как мы не называем музыкантом каждого, кто учится играть на рояле. Истинный мистик - это человек, у которого подобная способность превосходит чисто художественное состояние или состояние видений и поднимается до уровня гениальности; его трансцендентальное сознание способно доминировать над обычным, а сам он решительно бросается в объятия Реальности. Как художник состоит в определенных отношениях с миром явлений, воспринимая ритмы и открывая истину и красоту, скрытые от остальных людей, точно так же истинный мистик состоит в определенных отношениях с трансцендентным миром, где он ощущает совершенно реальные напряженность и восторг, которые мы, однако, не можем себе представить. Его сознание трансформируется определенным образом, он живет на совершенно другом уровне восприятия по сравнению с остальными людьми, и это, конечно же, означает, что он видит иной мир, ибо тот мир, который мы знаем, есть воздействие отдельных сторон реальности на нормальное неизмененное сознание. Поэтому мистицизм - это не изолированное видение, не мимолетный отблеск реальности, но законченная система жизни с собственными правами и обязанностями. И как остальные люди погружены в естественную или интеллектуальную жизнь и реагируют на нее, точно так же мистик погружен в духовную жизнь и реагирует на нее. Он стремится к тому окончательному отождествлению с интересами этой жизни, которое он называет "Единение с Богом". Мистиков называли одинокими душами, однако более правильно их можно было бы назвать одинокими телами, ибо их крайне общительные души посылают и принимают сигналы со всех сторон.
   Поскольку восприятие порождает обостренную жажду выражения, художник пытается донести до нас в цвете, звуке или словах какой-нибудь намек на увиденный им отблеск истины. Однако тот, кто пробовал сделать это, знает, какую ничтожно малую долю видения удается передать даже при самых благоприятных обстоятельствах. Точно так же и мистики упорно пытаются открыть свою тайну миру, который совсем к этому не расположен. Но задача здесь осложняется неимоверно. Во-первых, существует огромная несоразмерность между невыразимым опытом и теми средствами языка, которые позволяют максимально близко выразить его. Во-вторых, между разумом мистика и разумом мира лежит огромная пропасть. Он должен околдовать своих слушателей, хотя бы частично захватить их в свое состояние, прежде чем они смогут что-то понять.
   Если бы мистик был музыкантом, вероятно, он смог бы передать послание другим музыкантам через свое искусство, причем гораздо более точно, чем это позволил бы ему сделать язык, ибо следует помнить, что только из соображений удобства мы предпочитаем слова всем иным формам выражения. Они настолько хорошо соответствуют явлениям и предметам физической реальности, что мы забываем об их весьма слабой связи с вещами трансцендентными. Даже художник, прежде чем пользоваться словами, переставляет их в порядке, диктуемом законами ритма, бессознательно подчиняясь правилу, согласно которому все искусства "стремятся достичь состояния музыки".
   Это же относится и к мистикам. Мистицизм, самое романтическое приключение, с некоторой точки зрения, - искусство искусств, их источник, но также их завершение, - вполне естественно обнаруживает теснейшие соответствия в самых чисто художественных и наиболее глубоко значимых формах выражения. Таинство музыки редко осознается теми, кто с легкостью принимают ее дары. Тем не менее из всех искусств только музыка наряду с великой мистической литературой обладает способностью пробуждать в нас отклик на движение жизни вселенной, доносить до нас - мы сами не знаем как - ее торжествующую страсть и несравнимый покой. Бетховен слышал всю песнь Реальности, и отдельные ее куплеты выскользнули в мир, когда он попытался донести услышанное до наших ушей.
   Средневековый ум - по природе своей гораздо более мистический, чем наш, а потому намного острее осознававший ту роль, которую гармония ритмов играет в мирах природы и милосердия, - придавал музыке космическое значение, распознавая ее влияние во многих явлениях, которые мы сейчас приписываем действию мрачной фикции - Закона. "Существует три рода музыки, - говорил Гуго Сен-Викторский, - музыка миров, музыка человечества и музыка инструментов. Музыка миров состоит из музыки элементов, планет и времени. Музыка элементов состоит из музыки чисел, весов и мер. Музыка планет состоит и; музыки мест, движения и природы. Музыку времени составляют музыка дней или превратностей света и тьмы, музыка месяцев или роста и убывания луны и музыка лет или смены весны, лета, осени и зимы. Музыка человечества - это музыка тела души и их соединения". Таким образом, жизнь видимой и невидимой вселенной включена в Божественную фугу.
   По крайней мере один из созерцателей, Ричард Ролл из Хэмпола, "отец английского мистицизма", остро осознавал музыку души, усматривая в ней соответствие со взвешенной гармонией духовной вселенной. В его чарующих описаниях внутреннего опыта, относящихся к жемчужинам мистической литературы, больше всего обращает на себя внимание постоянное и намеренное использование музыкальных образов. Кажется, что только они могут охватить и передать его восприятие Реальности. Состояние радостной пробудившейся любви, которого Ролл достигает в конце очищения, - это прежде всего состояние Песни. Он не "видит" духовный мир, но "слышит" его. Для него, так же как и для Франциска Ассизского, это - "небесная мелодия, нестерпимо сладостная".
   Подобный символизм - живой символизм опыта, действия и утверждений - по-видимому, почти неизбежен в мистическом выражении. Разум должен использовать соответствующие способы для того, чтобы его трансцендентальное восприятие - совершенно не связанное по своей сути с теми явлениями, с которыми умеет работать интеллект, - хоть каким-нибудь образом могло быть донесено до поверхностного сознания. Бывает так, что символ и то, что он представляет, сплавляются в этом сознании, и тогда мистик воспринимает свой опыт как "видения" или "голоса": это - одеяние, покров, окутывающий Реальность, в которой не способен жить и на которую не способен смотреть ни один человек. Природа этого покрова в большой степени обусловлена характером человека - упомянем явный уклон Ролла в сторону музыки и пристрастие святой Катерины Генуэзской к абстрактным понятиям огня и света, - а также теологическим образованием и окружающей средой. В качестве примеров можно привести крайне догматические видения святой Гертруды, Сузо, святой Катерины Сиенской, блаженной Анжелы из Фолиньо и, в первую очередь, святой Терезы, чей удивительный самоанализ оказался классическим отчетом о попытках разума перевести трансцендентальное ощущение в понятия, с которыми он может работать.
   Тем не менее величайшие мистики - Рейсбрук, св. Иоанн Креста и та же святая Тереза на более поздней стадии - четко различали невыразимую Реальность, которую они воспринимают, и образ, которым они ее описывают. Вновь и вновь повторяют они вместе с Дионисием и Экхартом, что объект их созерцания "не имеет образа"; или вместе с св. Иоанном Креста - что "душа никогда не сможет достичь высот божественного единения, насколько это вообще возможно в этой жизни, с помощью каких бы то ни было форм или фигур". Поэтому предпринимаемые иногда попытки отождествить мистицизм с подобными формами и фигурами - с видениями, голосами, "нисхождениями благодати" и прочими анормальными явлениями - явно порочны.
   "Наивысшее и самое божественное из того, что дано нам знать и видеть, - смиренно говорит Дионисий Ареопагит, - это всего лишь символический язык вещей, подчиненных Тому, Кто превосходит их все. Посредством этих вещей человеческий разум воспринимает Его непостижимое Присутствие в высотах Его Святого Царства".
   Мистик, как правило, не может обойтись вовсе без символов и образов, как ни мало они адекватны его видениям, ибо для того, чтобы передать опыт, его необходимо выразить, а сделать это возможно только окольными путями, с помощью намеков или параллелей, которые смогут стимулировать спящую интуицию читателя и донести - как это делает всякий поэтический язык - нечто из области, лежащей за пределами поверхностного сознания. Именно поэтому большую роль в мистических сочинениях играют символизм и образное представление, а также тот ритмичный и возвышенный язык, который пробуждает в чувствительных натурах томительный экстаз мечты. Тесная связь между ритмом и возвышенным состоянием сознания слабо понимается до сих пор. Ее дальнейшее исследование, возможно, прольет больше света на онтологические и психологические проблемы.
   Мистическое восприятие - в не меньшей степени, чем музыкальное или поэтическое, - естественным образом стремится (хотя мы не знаем почему) выразиться в ритмической форме - черта, которая явно заметна в сочинениях, написанных в автоматическом состоянии. Этот закон настолько устойчиво проявляется у отдельных личностей, что барон фон Хюгель использовал наличие или отсутствие ритма в качестве теста - для того чтобы отличить гениальные высказывания святой Катерины Сиенской от тех, которые ей приписали последующие пересказчики легенды.
   Мистик, который часто бывает еще и художником слова, совершенно естественно использует всевозможные типы символического языка, иногда просто забывая объяснить, что его высказывания - всего лишь символы, безнадежная попытка перевести истину того мира на язык красоты этого. Именно здесь мистицизм объединяется с поэзией и музыкой, и если бы этот факт всегда осознавался его критиками, они избежали бы множества нелепых и достойных сожаления заблуждений. Символ - одеяние, которое духовное заимствует из материальной плоскости, - есть форма художественного выражения. Говоря другими словами, его надо воспринимать не буквально, а как средство внушения, хотя художник, использующий его, может иногда терять из виду это различие. Поэтому тот, кто думает, что за "Духовным Бракосочетанием" св. Катерины и св. Терезы скрывается извращенная форма сексуальности, что видение Священного Сердца подразумевает невероятное анатомическое ощущение, а божественное опьянение в практике суфиев представляет собой апофеоз пьянства, тот всего лишь выставляет напоказ собственное непонимание механизмов искусства, подобно даме, которая считала, что Блейк просто должен был быть сумасшедшим, ибо говорил, будто касался неба кончиками пальцев.
   Изучение трудов мистиков, скромная попытка "идти в ногу" с их разумом вызывает - точно так же как музыка и поэзия, но в гораздо большей степени - странное оживление, как если бы мы оказались рядом с могущественным источником Бытия, на грани открытия секрета, который все ищут. Анализируя использованные символы или слова, мы видим, что сами по себе они не могут вызвать подобного эффекта. Дело скорее в том, что эти послания пробужденного трансцендентального Я другого человека оживляют наше собственное Я, дремлющее в глубине каждого из нас. В сущности, мистические сочинения, представляющие полученное из первых рук описание истинного опыта, можно расценивать в зависимости от их способности пробудить в читателе ощущение возвышенной или более обширной жизни. "Все мистики, - утверждает Сен-Мартен, - говорят на одном языке, ибо все они происходят из одной страны". Глубокая неумирающая жизнь внутри нас тоже происходит из этой страны, и она узнает голос родины, хотя и не всегда может понять смысл сказанного.
   Возвращаясь к нашему первоначальному намерению - определению, насколько это возможно, характерных черт истинного мистицизма, - я полагаю, что мы достигли точки, в которой знаменитые "четыре признака" мистического состояния по Уильяму Джеймсу - Невыразимость, Духовность, Преходящесть и Пассивность - уже не могут удовлетворить нас. Вместо них я предлагаю сформулировать, проиллюстрировать и, я надеюсь, обосновать четыре других правила, или замечания, которые можно использовать как тест по отношению к каждому, кто претендует на звание мистика.
   Истинный мистицизм носит активный и практический характер, а не пассивный и теоретический. Это - органичный жизненный процесс, нечто такое, чем действительно занято все Я, а не то, о чем его интеллект имеет мнение.
   Цели мистика - полностью трансцендентальные и духовные. Он ни в коей мере не имеет намерения добавлять, исследовать или улучшать что бы то ни было в видимой вселенной. Мистик отбрасывает прочь эту вселенную даже в ее сверхнормальных проявлениях. Хотя он и не пренебрегает, как утверждают его враги, обязанностями перед многими, его сердце всегда направлено к неизменному Одному.
   Это Одно для мистика представляет не только Реальность всего, что есть, но живой и личностный Объект Любви, и никогда - объект исследования. Мистик всем своим существом стремится домой, но его всегда ведет сердце.
   Живое единение с Одним - конечная цель мистика - есть определенное состояние, или форма, улучшенной жизни. Его нельзя достигнуть ни путем интеллектуального осознания его благ, ни путем острейшего эмоционального стремления. Хотя и то и другое может присутствовать, этого не достаточно. Необходим трудный психологический и духовный процесс - так называемый Мистический Путь, - влекущий за собой полную перестройку личности и освобождение новой или, скорее, скрытой формы сознания, приводящей Я в состояние, иногда неточно называемое "экстазом", но которое лучше именовать Состоянием Единения.
   Таким образом, мистицизм - это не мнение и не философия. Он не имеет ничего общего с поисками оккультных знаний. С одной стороны, это - не только способность созерцать Вечность; с другой стороны, его нельзя отождествлять с какими-либо проявлениями религиозной эксцентричности. Мистицизм - это название органичного процесса, который подразумевает совершенное воплощение Любви к Богу, получение бессмертного наследия человека здесь и сейчас, или если угодно - ибо это означает в точности то же самое, - искусства установления сознательной связи с Абсолютом.
   Движение мистического сознания к этому свершению представляет собой не просто внезапно открытый доступ к ошеломляющему видению истины, хотя душа и может удостаиваться таких ослепительных мгновений. Это, скорее, упорядоченное движение ко все более высоким уровням реальности, ко все более тесному отождествлению с Бесконечным. "Мистический опыт, - говорит Ресежак, - завершается словами "Я жив, но не Я, а Бог во мне". Подобное ощущение тождественности, естественное завершение мистической активности, имеет очень важное значение. На ранних стадиях мистическое сознание ощущает Абсолют в противопоставлении Я... По мере того как деятельность мистика продолжается, оно [сознание] стремится отбросить это противопоставление... В конце концов мистическое сознание становится обладателем ощущения Сущности одновременно большей, чем Я, и тождественной с ним - достаточно великой для того, чтобы быть Богом, и достаточно личной для того, чтобы быть мною".
   Это именно то мистическое единение, которое может быть единственным воплощением мистической любви, ибо
   История мистицизма - это история проявлений этого закона на уровне реальности.
   Теперь посмотрим, насколько наши утверждения соответствуют практике великих мистиков и разнообразным формам деятельности, которые в то или иное время назывались мистическими.

МИСТИЦИЗМ НОСИТ ПРАКТИЧЕСКИЙ, А НЕ ТЕОРЕТИЧЕСКИЙ ХАРАКТЕР.

   Взятое само по себе, это утверждение, конечно же, не достаточно для того, чтобы определить мистицизм, ибо оно с равным успехом относится и к магии, которая также предлагает что-то сделать, а не только во что-то поверить. Однако оно входит в противоречие с мнением тех, кто полагает, будто мистицизм - это "реакция врожденного платоника на религию".
   Различие между подобными набожными философами и истинными мистиками - это различие, которое провел Джордж Тиррелл между откровением и теологией. Мистицизм, как и откровение, есть явление окончательное и личное. Это не только прекрасная и наводящая на размышления схема, но и опыт в его наиболее интенсивной форме. Говоря словами Плотина, такой опыт - это путешествие души в одиночестве, "полет Одинокого к Одинокому". Оно поставляет материал, который обдумывает мистическая философия, точно так же, как теологи размышляют над откровениями, формирующими основу веры. Поэтому если мы относим кого-то к мистикам, мы подразумеваем, что он должен был предчувствовать Истину, которая являлась для него абсолютной, и действовать в соответствии с этим предчувствием. Точно так же, если мы признаем, что кто-то "знал доктрину", мы подразумеваем, что он должен был "прожить жизнь", подчиненную внутренней работе Мистического пути, а не только рассуждать о мистическом опыте других. Мы не можем полностью обойтись без христианских платоников и философов-мистиков. Они - наши ступеньки на пути к более высоким вещам, именно они интерпретируют для нашего вялого разума, опутанного миром ощущений, яркие образы тех, кто говорит с нами из измерения другой Реальности. Однако они не более мистики, чем верстовые столбы на дуврской дороге - путешественники в Кале. Иногда их слова - грустные речи тех, кто знает, но не может быть, - порождают мистиков; так внезапный образ маяка пробуждает в мальчишке дух приключений.
   Кроме того, есть множество примеров истинных мистиков, занимавшихся, подобно Экхарту, философским обсуждением собственного опыта - к вящей пользе мира. Были и философы-платоники - здесь наиболее характерным примером может служить Плотин, - далеко вышедшие за пределы своей философии и отказавшиеся от построения схем, в любом случае несовершенных, которые хотя бы намекали на реальность переживаемого ими опыта. Следует перефразировать приведенный выше афоризм и сказать более точно: платонизм - это реакция интеллектуала на мистическую истину.
   Вновь и вновь великие мистики говорят нам не о том, как они рассуждают, но о том, как действуют. Для них переход от жизни ощущений к жизни духа - это огромное предприятие, которое требует усилий и настойчивости. Парадоксальное "спокойствие" созерцателей есть всего лишь внешняя тишина, необходимая для внутренней работы. Любимые символы мистиков - это символы действий: битва, поиск, паломничество.
   Те, кто полагает, будто мистический опыт есть лишь приятное осознание Божественного в мире, ощущение "инаковости" вещей, купание в лучах Несотворенного Света, - те только играют с Реальностью. Истинное мистическое достижение - это законченное и наиболее трудное из доступных человеку выражение жизни. Это одновременно акт любви, акт отречения и акт высшего восприятия - триединый опыт, в котором встречаются и получают удовлетворение три вида деятельности Я. Религия могла бы дать нам первое, а метафизика - третье, но только благодаря мистицизму нам доступен промежуточный акт в этом ряду - существенная связь, объединяющая все три действия в одно. "Тайны, - говорит святая Катерина Сиенская, - открываются другу, ставшему одним целым с тобой, а не слуге".

МИСТИЦИЗМ - ЭТО ЧИСТО ДУХОВНАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ.

   Это правило накладывает еще большие ограничения, которые, несомненно, исключают всех тех, кто практикует магию и магические религии даже в их наиболее возвышенных и наименее материалистических формах. Позднее, когда мы обратимся к рассмотрению этих личностей, мы увидим, что их цель - в общем-то не обязательно незаконная - заключается в том, чтобы улучшить и разъяснить видимое с помощью невидимого; использовать сверхъестественные способности Я для того, чтобы увеличить силу, достоинства, счастье или знание. Мистик никогда не действует таким образом и не пытается комбинировать преимущества двух миров. В конечной стадии своего развития он познает Бога через единение, и эта прямая интуиция Абсолюта убивает все менее страстные желания. Мистик обладает Богом, и больше ему ничего не нужно. Хотя он беспрестанно будет посвящать себя служению другим людям и станет "посланником Вечной Доброты", он лишен сверхчувственного честолюбия и не жаждет оккультного знания или способностей. Когда глаза мистика смотрят в вечность, а его сознание погружено в нее, он легко переносит запутанность времени. "Его дух, - говорит Таулер, - погружен в Бездну Божества и теряет осознание различий между всеми творениями. Все вещи собираются воедино в божественной сладостности, и человеческая сущность настолько пронизывается сущностью божественной, что человек теряется в ней, как капля воды в бочонке крепкого вина. Таким образом, дух человека настолько погружен в Бога в божественном единении, что он утрачивает всякое ощущение различий... и остается лишь тайное, безмолвное единение, не имеющее цвета и ничем не омраченное". "Я не желаю, - говорит святая Катерина Генуэзская, - ничего, что исходит от Тебя, но только Тебя, о сладостная Любовь!" "Каким бы богатством этого мира, - добавляет Рабиа, - Ты ни собирался одарить меня, одари им лучше Твоих врагов, и каким бы богатством того мира Ты ни собирался одарить меня, одари им лучше Твоих друзей. Для меня достаточно самого Тебя!" "Душа, - говорит Плотин в одном из своих наиболее проникновенных отрывков, - достигнув желаемого конца и став частью Божества, поймет, что перед ней - источник истинной жизни. Ей не нужно будет больше ничего, и, более того, она вынуждена будет оставить все прочее, чтобы сосредоточиться только на этом одном, отбрасывая то, что ее окружает".
  

Особенности мистической личности.

   Так как именно эти люди по моемоей теории имеют особое или мистическое развитие личности. Они совершенно не похожи на обывателей с их подседневными проблемами и деятельностью. Например, что скажет обыватель если его спросить почему затонула подводная лодка "Курск", вероятней всего он скажет, что повлеял человеческий фактор. А мистик или эзотерик выдвенет гипотезу, повлеяли, какие- то потусторонние силы, которые как ему кажется играют огромную роль в нашей жизни.
   Но классификацию, которую я дал в начале - это люди у которых мистические особенности стали проявлятся еще в раннем детстве и развивались практически на всем протяжение жизни индивида. Самые высокоразвитые ветви человеческого рода имеют одну общую характерную черту - тенденцию производить (правда, спорадически и часто вопреки неблагоприятным внешним обстоятельствам) странный, но совершенно определенный тип личности; такая личность не может довольствоваться тем, что другие люди называют жизненным опытом, и склонна, как утверждают ее недоброжелатели, "отрицать мир ради поиска реальности". Мы встречаем таких людей на Востоке и на Западе, в древнем, средневековом и современном мире. Их единственная страсть - преследование некоей неосязаемой, духовной цели: поиск "выхода" или "возврата" в то желанное состояние, в котором они могут удовлетворить свою жажду абсолютной истины. Этот поиск составляет смысл всей их жизни. Ради него они с легкостью идут на такие жертвы, которые другим людям кажутся чудовищными. И косвенным подтверждением объективной актуальности такого поиска есть то, что где бы и когда бы ни появлялись эти люди, их цели, доктрины и методы были по сути своей одинаковы. Их опыт, в итоге, образует мощный корпус свидетельств, удивительно последовательных и нередко объясняющих друг друга; его нельзя не принимать во внимание, если мы хотим оценить энергию и потенциальные силы человеческого духа или же осмыслить его отношение к неведомому миру, который лежит за пределами ощущений.
   Во всяком человеке рано или поздно просыпается любовь к скрытой за покрывалом тайны Исидой, которую он называет Истиной. У большинства это проходит. Они видят безнадежность своей страсти и возвращаются к практическим делам. Но другие на всю жизнь остаются преданными поклонниками Истины, они любят ее и представляют себе любимый предмет совершенно по-разному. Некоторые видят Истину, как Данте видел Беатриче, - обожаемой, но непостижимой, встреченной в этом мире, но зовущей в мир иной. Другим она скорее кажется злой, но неотразимой колдуньей, соблазняющей, требующей платы и, в конце концов, предающей своего любовника. Кому-то она мерещится в лабораторной пробирке, кому-то - в поэтической мечте; одним - перед алтарем, другим - в грязи. Крайние прагматики готовы искать ее даже на кухне, заявляя, что лучше всего распознавать ее по полезным результатам. И наконец, после безуспешных ухаживаний, скептик-философ успокаивает себя тем, что его дамы вообще не существует.
   Какими бы символами они ни обозначали свой поиск, никто из этих искателей никогда не мог убедить мир в том, что нашел там, за завесой, Реальность, встретился с ней лицом к лицу. Но если мы можем доверять свидетельствам мистиков - а в их описаниях собственных переживаний чувствуется удивительная убедительность и благая вера, - то им удалось то, что у других не получилось: они установили непосредственную связь человеческого духа, блуждающего, как они говорят, среди вещей материального мира, с той "единственной Реальностью", тем нематериальным и предельным Бытием, которое часть философов называют Абсолютом, а большинство теологов - Богом. Здесь, говорят мистики (и многие, отнюдь не будучи мистиками, согласны с ними), находится скрытая Истина, объект страстного желания человека, единственная приемлемая для него цель поиска. Поэтому они с полным правом требуют от нас такого же внимания, какое мы оказываем первооткрывателям новых земель, куда сами мы не рискнули бы углубиться без нужного оснащения. Мистики - это пионеры духовного мира, и мы не имеем права отвергать ценность их открытий просто потому, что у нас нет возможности или мужества, необходимых для собственных исследований.
   Такая критика реальности есть, конечно, дело философии. Я не могу сказать, что эта книга написана философом или адресована исследователям этой великой науки. Однако, хотя мы всего лишь любители, мы не сможем найти отправную точку, не использовав в какой-то мере основания философии. Эти основания охватывают целую область первоначал, и именно к первоначалам мы должны обратиться, если хотим понять истинное значение мистического типа личности.
   Поэтому начнем с начала и вспомним несколько банальных и элементарных фактов, которые принято игнорировать среди людей практичных. Таким началом для человеческой мысли является, конечно, Я, Эго, самосознание субъекта, который пишет эту книгу, или самосознание другого субъекта, который ее читает и вопреки всем аргументам заявляет: "Я ЕСТЬ". Это та точка отсчета, относительно которой мы вполне уверены. Никто из метафизиков еще не поколебал уверенности обычной личности в ее собственном существовании. Неуверенность для большинства из нас начинается только тогда, когда мы спрашиваем, что еще существует.
   К этому Я, этому самосознанию, заключенному в "оболочке, которую мы теперь называем телом и которую не можем сбросить, как улитка - свой домик", приходит, как мы знаем, постоянный поток сообщений и переживаний. Главные среди них - возбуждение тактильных нервов, результатом чего является то, что мы называем осязанием; колебания, воспринимаемые оптическим нервом, - это мы называем "светом", а также колебания, воспринимаемые ухом как звук.
   Что означают эти переживания? Первый ответ неискушенного Я - что они указывают на сущность внешнего мира; когда его спрашивают, каков этот мир, оно обращается к "свидетельствам своих чувств". Из сообщений, которые получает это Я через органы чувств, из сообщений, которые обрушиваются на него, стучатся к нему со всех сторон, хочет оно этого или нет, оно строит свой "чувственный мир", который и является "реальным и надежным миром" всякого нормального человека. Когда поступают впечатления - или, скорее, те интерпретации подлинных впечатлений, которые дает его нервная система, - оно использует их, как играющий в ребусы использует отдельные буквы, из которых составляются слова. Я сортирует, принимает, отвергает, комбинирует, а затем победоносно производит из них "понятие", которое, по мнению Я, и есть внешний мир. С завидной и восхитительной простотой Я приписывает собственные ощущения неведомой вселенной. Звезды, утверждает Я, есть яркие, трава есть зеленая. Для него, как и для философа Юма, "реальность состоит из идей и впечатлений".
   Однако совершенно очевидно, что этот чувственный мир, эта кажущаяся реальной внешняя вселенная, хотя и может быть полезной и ценной во многих отношениях, не может быть собственно внешним миром, а только отраженной этим Я картиной внешнего мира. Эта картина - произведение искусства, но не научный факт, и поскольку она может обладать глубоким смыслом как великий шедевр, то относиться к ней как к предмету анализа опасно. Даже поверхностное исследование показывает, что эта картина имеет самое приблизительное и символическое отношение к реальности и не будет ничего означать для других Я, чьи чувства или каналы общения устроены иначе. Поэтому свидетельства чувств не могут быть приняты как свидетельства сущности предельной реальности - полезные слуги дома, они могут оказаться опасными проводниками в пути. Не могут их показания поколебать тех искателей Реальности, которые обнаруживают в них противоречие описаниям своего мистического опыта.
   Воспринимающее Я сидит, так сказать, на приемном конце телеграфной линии. Согласно любой другой теории, кроме мистицизма, это его односторонняя связь с предположительным "внешним миром". Приемный аппарат регистрирует отдельные послания. Я не знает и, до тех пор пока оно зависит от этого аппарата, никогда не узнает объекта - реальности на другом конце провода, по которому идут послания; оно не может по-настоящему раскрыть сущность этого объекта. Но у него есть все основания принимать их как свидетельства, потому что что-то существует выше него и его приемного аппарата. Ясно, что конструктивные детали телеграфного аппарата видоизменяют послание. То, что передается как точка и тире, цвет и объем, может быть принято совсем в другом виде. Поэтому такое послание, хотя и может в некотором смысле иметь отношение к предполагаемой реальности на другом конце линии, никогда не может быть адекватно ей. Всегда будут присутствовать неуловимые колебания, которые оно не сможет воспринять или будет путать. Поэтому часть послания всегда теряется, или, другими словами, существуют такие аспекты мира, которых мы никогда не познаем.
   Таким образом, сфера нашего возможного интеллектуального знания строго ограничена нашей индивидуальностью. Не край земли, а внешние окончания наших сенсорных нервов являются границами наших исследований, и "знать себя" означает знать вселенную в себе. Мы ограничены нашим приемным аппаратом, мы не можем встать и пойти посмотреть, куда ведут "телеграфные провода". Слова Экхарта по-прежнему имеют предельное значение для нас: "Душа не может приблизиться к творениям иначе, чем через сознательное восприятие образов". Если бы какой-то шалун-Демиург включил наш приемный аппарат по-другому, мы бы имели новую вселенную.
   Уильям Джеймс однажды предложил полезное упражнение для молодых идеалистов - поразмыслить о переменах, которые могли бы произойти в нашем обыденном мире, если бы различные ответвления нашего приемного устройства изменили свои функции, например, мы "слушали" бы цвета и "видели" звуки. Такое замечание проливает неожиданный свет на странное, с точки зрения очевидности безумное, утверждение визионера Сен-Мартена: "Я слышал цветы, которые звучали, и видел звуки, которые сияли", а также на описания других мистиков о тех редких моментах сознания, когда чувства сливались в единый и невыразимый акт восприятия, в котором цвета и звуки были одним целым.
   Поскольку музыка - это интерпретация определенных колебаний, воспринимаемых ухом, а цвет - это интерпретация колебаний другого вида, воспринимаемых глазом, то все это не так безумно, как оно звучит, и может быть представлено в рамках физической науки. Если бы такое превращение наших органов чувств действительно произошло, мир все равно посылал бы нам те же послания, - этот чуждый, непостижимый мир, от которого, согласно этой гипотезе, мы изолированы герметически, - однако мы воспринимали бы их по-другому. Мы бы все равно воспринимали красоту этого мира, но она говорила бы другим языком. Пение птицы поражало бы сетчатую оболочку наших глаз великолепием красок; мы бы видели волшебные тона ветра, слушали бы как великую фугу повторяемость и гармонию зелени лесов и каденции штормовых небес. Если бы мы сознавали, что при самом малейшем изменении наших органов чувств мы бы могли попасть в такой мир, мы, может быть, не так высокомерно относились бы к тем мистикам, которые говорят, что воспринимают Абсолют как "музыку небес" или "Несотворенный Свет", равно как были бы и менее фанатичны в нашем намерении сделать надежный "мир здравого смысла" единственным образцом реальности. Этот "мир здравого смысла" является концептуальным миром. Он может представлять внешнюю вселенную; но деятельность человеческого мозга он безусловно представляет. В пределах этого мозга строится вселенная, и большинство из нас согласны там и "пребывать в покое во веки веков" подобно душе в Храме Искусств.
   Таким образом, непосредственная встреча с абсолютной истиной кажется невозможной для нормального немистического сознания. Мы не можем знать реальности и даже не можем доказать существование самых простых предметов, хотя это ограничение остро осознают лишь немногие люди, а большинство из них стали бы его отрицать. Но в роде человеческом упорно существует тип личности, который ясно осознает это ограничение и не может смириться с теми мнимыми реалиями, которыми "обставлена" вселенная всякого нормального человека. Таким людям, чтобы не чувствовать себя неуютно, необходимо создать для себя некий образ Нечто или Ничто, находящегося на том конце их "телеграфной линии", - некую "концепцию бытия", "теорию знания". Их мучает Непознаваемое, они страстно желают знать первоначала, требуют какого-то объяснения темным сторонам вещей. Коль скоро человек обладает таким темпераментом, он испытывает голод по реальности и удовлетворяет его как умеет, умудряясь лишь отстранить голодную смерть, но никогда не насыщаясь.
   Сомнительно, чтобы два Я представляли себе один и тот же образ истины вне своих пределов, так как живая метафизика, как и живая религия, по сути своей есть сугубо личное дело - это вопрос скорее видения, чем аргумента, как напоминает нам Уильям Джеймс. Несмотря на это, такая метафизика может (и делает это, если говорить в общем) избежать обвинения в субъективизме, примкнув хотя бы внешне, к традиционной школе, как индивидуальная религия может и должна внешне примкнуть к традиционной церкви. Поэтому мы теперь кратко рассмотрим, к чему пришли наши традиционные школы - великие классические теории, трактующие природу реальности. В них мы видим в кристаллизованном виде все то лучшее, чего смог достичь человеческий интеллект, будучи предоставлен самому себе.
   1. Наиболее очевидным и общепринятым объяснением мира является, конечно, Натурализм, или наивный Реализм - точка зрения обыкновенного человека. Натурализм просто утверждает, что мы видим реальный мир, хотя видим его, быть может, не очень хорошо. То, что, как представляется нормальным здоровым людям, где-то находится, приблизительно там и находится. Натурализм вменяет себе в заслугу то, что он опирается на конкретное; материальные вещи он воспринимает как реальные. Другими словами, наши выверенные и соотнесенные впечатления, возведенные до высшей степени их действенности, составляют для человека единственно ценный материал для познания; само же познание является результатом точного наблюдения, подвергнутым классификации.
   Такое отношение к миру, быть может, подсказано благоразумием, ввиду нашего неведения всего, что находится по ту сторону, но оно никогда не утолит наш голод по реальности. В сущности, наше благоразумие говорит: "Комната, в которой мы находимся, вполне удобна. Давайте задернем занавески, так как ночь темна, и посвятим себя описанию мебели". Но, к сожалению, даже мебель не поддается натуралистическому описанию. Как только мы начинаем рассматривать ее повнимательней, мы обнаруживаем, что здесь множество намеков на чудеса и тайны, что даже стулья и столы - это не то, чем они кажутся.
   Мы видим, что мало-мальски критичного взгляда на любой обычный объект восприятия достаточно, чтоб свести на нет такое столь простое и удобное кредо "здравого смысла"; что разуму нужна не просто вера, но слепая доверчивость, чтобы принимать очевидное за реальное. Я, например, говорю, что "вижу" дом. Это значит, что часть моего воспринимающего аппарата, которая исполняет функцию, называемую зрением, рождает в моем мозгу идею "дома". Идея "дома" трактуется мной как реальный дом, и мои дальнейшие наблюдения будут разворачивать, обогащать и уточнять этот образ. Но какова есть на самом деле та внешняя реальность, которая пробудила этот образ, я не знаю и никогда не узнаю. Это настолько же таинственно, запредельно моему пониманию, как состав хора ангелов. Сознание содрогается от ужаса, соприкасаясь с могущественным словом "быть". Я могу, конечно, призвать на помощь другие органы чувств, могу подойти к дому и потрогать его. Тогда нервы моей руки передадут мне ощущение, которое я трактую как твердость и прочность; глаза воспримут особенное и непостижимое ощущение, называемое краснота. И из этих чисто индивидуальных восприятий мой мозг сконструирует и экстернализирует идею красного кирпича. Сама Наука, однако, если бы ее попросили подтвердить реальность этих восприятий, сразу же заявила бы, что, хотя материальный мир и реален, идеи прочности и цвета не что иное, как галлюцинации. Они принадлежат человеку, а не физической вселенной, относятся к неровности поверхности, а не к сущности объекта, как сказал бы философ-схоласт.
   "Красный кирпич, - утверждает Наука, - просто условность. В реальности эта частица, как и все другие частицы вселенной, состоит, насколько мы сейчас знаем, из неисчислимого количества атомов, которые носятся и сталкиваются друг с другом. Это не более твердая вещь, чем снежная буря. Если бы Вы съели гриб Алисы в стране чудес и уменьшились до размеров микромира, каждый атом с его электронами казался бы Вам солнечной системой, а сам красный кирпич - вселенной. Более того, сами эти атомы ускользают от меня, когда я пытаюсь схватить их. Они только проявление еще чего-то. Если бы я могла проследить материю до самой сердцевины, я могла бы, возможно, открыть, что она безгранична, и стала бы идеалистом против своей воли. А что касается красного, как Вы его называете, цвета кирпича, то это вопрос взаимосвязи между Вашим оптическим нервом и световыми волнами. Сегодня вечером на заходе солнца кирпич может быть пурпурным, а при легком отклонении Вашего зрения от нормы он может стать зеленым. Даже то чувство, что объект восприятия находится вне Вас, может быть ложным: ведь Вы так же легко приписываете качества внешних объектов образам, появляющимся во сне и в галлюцинациях, как и объектам, о которых вы безапелляционно твердите, что они действительно существуют". Далее, не существует заслуживающих доверия стандартов, по которым мы можем отличать "реальное" от "нереального" в явлениях. Те же, что существуют, условны и соответствуют соглашению, но не истине. Отнюдь не аргумент утверждать, что большинство людей видят мир во многом одинаково и что "такое" видение и есть достоверный критерий реальности, хотя для практических целей мы пришли к согласию, что здравомыслие состоит в том, чтобы разделять галлюцинации своих ближних. Те, кто честен с самим собой, знают, что и это "разделять" в лучшем случае неполно. Сознательно принимая новую концепцию вселенной, приспосабливая новый алфавит к старой азбуке Морзе - работа, которую мы называем обретением знаний, - мы можем изменить, и изменяем в определенной мере, наш способ видения вещей: строим новый мир из старых чувственных впечатлений и преобразуем вещи не хуже любого мага. "Глаза и уши, - говорит Гераклит, - плохие свидетели для тех, у кого варварская душа"; и даже те, у кого душа цивилизованная, видят и слышат в зависимости от своего темперамента. В одном и том же небе поэт может обнаружить обиталище ангелов, а моряк увидит только предвестие плохой погоды. Таким образом, художник и хирург, христианин и рационалист, пессимист и оптимист фактически и воистину живут в разных и взаимоисключающих мирах, не только по образу мыслей, но и по восприятию. Только то счастливое обстоятельство, что наша обычная речь условна, а не реалистична, позволяет нам скрывать друг от друга всю уникальность и одиночество того мира, в котором каждый из нас живет. То здесь, то там появляется художник, говорящий на странном языке, до глупости правдивый, и настаивает на том, что "он говорит так, как видит". Затем другие люди, тепло укутанные в свою искусственную вселенную, сходятся на том, что он сумасшедший или, в лучшем случае, "чрезвычайно впечатлительный парень".
   Более того, даже этот уникальный мир индивида лишен постоянства. Каждый из нас, взрослея и изменяясь, непрестанно и непроизвольно переделывает свою сенсуальную вселенную. Мы воспринимаем в каждый конкретный момент не то, что есть, а то, что есть мы; личность претерпевает большие переделки на пути своего следования от рождения через зрелость к смерти. Поэтому разум, ищущий Реальное, в этом переменчивом и субъективном "природном" мире неизбежно обращается назад в себя, в образы и понятия, обязанные своим появлением больше "видящему", чем "видимому". Но Реальность, если уж она обнаружена, должна быть реальной для всех: она должна существовать "в себе", в той плоскости бытия, которая не обусловлена воспринимающим разумом. Только тогда может она удовлетворить самую священную страсть, самый насущный человеческий инстинкт - "инстинкт Абсолютного", страсть к истине.
   Вам вовсе не предлагают на основании этих старых как мир и элементарных соображений очистить свой нормальный человеческий опыт от груза давних заблуждений и замкнуться в интеллектуальном нигилизме. Вам только предлагают признать, что ваша жизнь - это грифельная доска и что белые царапины на ней, которые обычный человек называет фактами, а ученый-реалист - знанием, являются самыми относительными и условными символами тех аспектов непознаваемой реальности, на которые они намекают. Таким образом, хотя мы и должны сами рисовать свои картины на наших грифельных досках и действовать в соответствии с их содержанием, мы не можем отрицать достоверность - хотя можем отрицать пользу - тех картин, которые получаются у других людей, сколь бы ненормальными и невероятными эти картины ни казались, поскольку это эскизы тех аспектов реальности, которые не вписались в наше сенсуальное поле и поэтому не стали и не могут стать частью нашего мира. И все же как, согласно утверждениям теолога, Троица таит или раскрывает нам не Троих, а Одного, так и разнообразные аспекты, в которых вселенная является воспринимающему сознанию, скрывают предельную Реальность, или, говоря языком Канта, Трансцендентальный Объект, который не может быть каким-либо одним, но лишь всеми ее проявлениями; который превосходит, но все же включает в себя неисчислимые фрагментарные миры индивидуального постижения. Таким образом, мы приходим к вопросу: какова сущность этого Одного? И отсюда проистекает тот упорный инстинкт, который, не получая никакого подкрепления от чувственного опыта, ищет и желает этого непостижимого союза, этого всеобъемлющего Абсолюта как единственного возможного удовлетворения своей жажды истины.
   2. Вторая великая концепция Бытия - Идеализм - возникла в процессе отбора попыток ответить на этот вопрос. Идеализм уносит нас далеко от материального мира с его интересной системой "вещей", с его механизмами и законами, в чистый, предельно разреженный воздух метафизического мира. Если мир Натуралиста строится из материала, полученного в процессе созерцания реальности с помощью органов чувств, то мир Идеалиста образуется из созерцания процессов мышления. Идеалист, в сущности, говорит, что есть только две вещи, в которых мы уверены: мыслящий субъект, или сознательное Я, и объект - Идея, с которой имеет дело этот субъект. Мы знаем, можно сказать, Разум и Мысль. То, что мы называем вселенной, есть скопление таких мыслей, причем они - здесь мы вполне согласны - более или менее искажены субъектом - индивидуальным мыслителем - в процессе усвоения. Мы, очевидно, не мыслим все то, что можно помыслить, не постигаем все, что могли бы постичь, так же как не обязательно сочетаем в правильном порядке и пропорции те идеи, которые способны воспринять. Реальность, утверждает Объективный Идеализм, это полный, неискаженный Объект, одна большая мысль, относительно которой мы собираем фрагментарные намеки. Мир явлений, к которому мы относимся как к реальному, есть просто призрачная видимость Объекта или его "проявление в пространстве и времени".
   Согласно той форме Объективного Идеализма, которая выбрана здесь в качестве типичной среди многих других - поскольку почти каждый идеалист имеет собственную схему метафизического спасения, - мы живем во вселенной, которая является, говоря популярным языком, Идеей или Мечтой ее Создателя. Мы, как объяснял Алисе Твидлдум в самой философской из всех сказок, "просто часть сна". Вся жизнь, все явления - это бесконечные видоизменения и выражения одного трансцендентного Объекта, исполненной силы и мощи Мысли одного Абсолютного Мыслителя, в которой мы купаемся. Этот Объект или некоторые аспекты его - а место каждого индивидуального сознания в пределах Космической Мысли, или, как мы говорим, наша позиция в жизни, во многом определяет, каковы эти аспекты, - интерпретируются чувствами и постигаются сознанием в пределах, заданных тем, что принято называть материей, пространством и временем. Но у нас нет причин предполагать, что эта материя, пространство и время обязательно являются частями реальности, первичной Идеи. Может быть, это просто карандаш и бумага, с помощью которых мы рисуем ее. Если наше видение, наше представление о вещах приближается все больше к Вечной Идее, значит, мы все ближе и ближе подходим к реальности, так как реальность идеалиста - это просто Идея или Мысль Бога. Это, говорит идеалист, тот высший союз, на который все иллюзорные проявления, образующие столь разные миры "здравого смысла", науки, метафизики, искусства, смутно намекают. В этом смысле можно действительно сказать, что только сверхъестественное обладает реальностью, так как тот мир явлений, который мы называем естественным, конечно, во многом создан из предположений и иллюзий, из намеков, исходящих от внешнего реального мира Идеи по ту сторону нашего восприятия, и причудливых концепций, которые мы создаем при помощи наших приемных устройств.
   В крайнем случае, в защиту идеализма можно сказать, что судьбами человечества неизменно управляют не конкретные "факты" чувственного мира, но понятия, которые, как признано всеми, существуют только на ментальном уровне. В великие моменты бытия, когда человек поднимается до духовной свободы, это то, что он чувствует как реальное. Именно ради этого человек хочет жить, работать, страдать и умирать. Любовь, патриотизм, религия, альтруизм, слава - все принадлежит трансцендентальному миру. Следовательно, они больше причастны реальности, чем любые "факты", и человек, смутно осознавая это, преклоняется перед ними как перед бессмертными центрами энергии. Религии, как правило, пропитаны идеализмом: христианство, в частности, - это призыв к идеалистической концепции жизни, буддизм - тоже, хотя и в меньшей степени. Снова и снова их священные писания говорят нам, что только материалисты будут прокляты.
   В форме Идеализма мы имеем, наверное, самую величественную теорию Бытия, которая когда-либо была создана человеческим интеллектом, теорию настолько возвышенную, что она вряд ли была создана только одним "чистым разумом", но должна рассматриваться также как проявление того естественного мистицизма, того инстинкта Абсолюта, которые скрыты в человеке. Но когда мы спрашиваем идеалиста, как достичь союза с реальностью, которую он описывает нам как "несомненно пребывающую", его система вдруг рушится и раскрывается как схема небес, но не лестница к звездам. Причину этой неудачи Идеализма - практически найти реальность, о которой он так много рассуждает, - по мнению мистиков, можно найти в афоризме св. Иеронима, где блестяще подмечено различие между религией и философией: "Платон поместил душу человека в голове; Христос поместил ее в сердце". То есть, хотя идеализм и справедлив в своих предпосылках и часто смел и честен в их применениях, он сводится на нет исключительным интеллектуализмом своих методов, своей фатальной верой в настойчивую работу мозга, сравнимую лишь с усердием белки в колесе; и все это вместо того, чтобы поверить в проницательное видение жаждущего сердца. Идеализм интересует человека, но не вовлекает его в свой процесс, не захватывает его всего новой и более реальной жизнью, которую он описывает. Поэтому та истина, которая только и имеет значение, живая истина, каким-то образом ускользнула от него; его наблюдения имеют такое же отношение к реальности, как искусство анатома к тайне рождения.
   3. Но есть еще одна Теория Бытия, которую следует рассмотреть; в широком смысле ее можно определить как Философский Скептицизм. Это позиция тех, кто отказывается принимать как реалистический, так и идеалистический ответ на вечный вопрос; философы-скептики, в свою очередь, столкнувшись с загадкой реальности, отвечают, что нет никакой загадки, которую следовало бы разгадать. Мы, конечно, предполагаем применительно к обыденным жизненным задачам, что каждой последовательности a : b в нашем сознании соответствует ментальная или материальная последовательность А : В во внешнем мире и что первая последовательность является строго соотносимым, хотя, быть может, и не полностью адекватным выражением второй последовательности. Совокупность, например, зрительных и слуховых ощущений, которую я привыкла называть миссис Смит, соответствует чему-то, что существует как в актуальном, так и в моем феноменальном мире. За моей миссис Смит, за совсем другой миссис Смит, которую могут обнаружить рентгеновские лучи, существует, утверждает Объективный Идеалист, трансцендентальная, или, в платоновском смысле, идеальная миссис Смит, свойства которой я даже не могу представить, но существование которой совершенно независимо от ее постижения мною. Но, хотя мы действуем и должны действовать исходя из этой гипотезы, она остается только гипотезой, и эту гипотезу философский скептицизм никогда не упустит из виду.
   Внешний мир, утверждают разные школы скептицизма, это - насколько я знаю - понятие, присутствующее в моем сознании. Когда мой разум прекращает свое существование, понятие, которое я называю внешним миром, также прекращает свое существование. Единственное, что для меня несомненно существует, это собственное самосознание, Я. Вне этого круга сознания у меня нет полномочий погружаться в догадки относительно того, что может быть или чего не может быть. Отсюда для меня Абсолют - это бессмысленная схема, излишнее усложнение мысли, так как мозг, полностью отрезанный от соприкосновения с внешней реальностью, не имеет никаких оснований предполагать, что такая реальность существует где бы то ни было, кроме как в его собственных идеях. Любое усилие, прилагаемое философией в поисках ее, является просто метафизической белкой в концептуальном колесе. В полном и точном раскрытии набора идей, которыми "меблировано" наше сознание, и заключается та единственная реальность, которую мы можем надеяться познать. Гораздо лучше оставаться здесь и чувствовать себя дома; только это для нас действительно существует.
   Такая сугубо субъективная концепция Бытия нашла представителей во всех школах мысли, даже - любопытный парадокс - в мистической философии, которая является одним из сильнейших антагонистов скептицизма. Так, Делакруа после придирчивого, но все же сочувственного анализа пути св. Терезы к единению с Абсолютом приходит к предположению, что Бог, с которым она соединилась, был содержанием ее подсознательного разума. Такой мистицизм напоминает котенка, гоняющегося за своим хвостом. Это действительно не тот путь, которым следуют великие искатели реальности. Reductio ad absurdum этой доктрины обнаруживается в так называемой "философии" Новой Мысли, которая предлагает своим приверженцам "попытаться спокойно осознать, что Бесконечность - это Вы". [8] Своим полным отрицанием не просто знания, но логически постигаемого Трансцендентального он в конце концов приводит нас к заключению крайне прагматистского толка: что Истина для нас не некая неизъяснимая реальность, а просто идея, которая является верной и полезной в каждом конкретном эксперименте. Не существует никакой реальности за явлениями, поэтому все веры, все вымыслы, которыми мы населяем это ничто, одинаково истинны, если они удобны и применимы в жизни.
   Если придерживаться логики, то данная концепция Бытия позволяет каждому человеку воспринимать других людей как не существующих нигде - кроме его сознания: это то единственное место, где строгий скептицизм допускает существование чего-либо. Даже разум, несущий в себе сознание, существует для нас только в созданном нами понятии разума. Мы знаем о том, кто мы есть, не больше, чем о том, кем мы будем. Человек остается сознательным Нечто среди - насколько ему известно - Ничто; остается без каких-либо средств, кроме возможности изучать собственное сознание.
   Философский скептицизм особенно интересен для нашего настоящего исследования, потому что он показывает нам позицию, в которой "чистый разум", будучи предоставлен себе самому, сам же себя исчерпывает. Это совершенно логично; и хотя мы чувствуем, как это абсурдно, мы никогда не сможем этого доказать. Те, кто по своему темпераменту склонен к легковерию, могут стать натуралистами и убеждать себя, что они живут в реальности чувственного мира. Те, кто имеет определенный инстинкт Абсолюта, могут принять более благоразумную веру в идеализм. Но истинный интеллектуал, который не признает никаких инстинктов или эмоций, вынужден в конце концов принять ту или иную форму скептической философии. Ужасов нигилизма можно избежать, в сущности, только придерживаясь веры, доверяя своему внутреннему, но совершенно иррациональному инстинкту Реальности "превыше всякого рассуждения, всякой мысли": к этой Реальности наш дух стремится в свои лучшие мгновения. Если бы метафизик был верен собственным постулатам, то в итоге ему пришлось бы признать, что мы все вынуждены жить, думать и, наконец, умирать в неведомом и непостижимом мире, где нас усердно и деспотично пичкают, непонятно кто и как, идеями и предположениями, достоверность которых мы не можем проверить, но и сопротивляться их давлению не в наших силах. Не очевидностью, но верой - верой в предполагаемый внешний порядок, существование которого нельзя доказать, и в приблизительную истинность и постоянство тех туманных посланий, которые мы получаем от него, - приходится руководствоваться простому человеку в жизни. Мы должны доверяться "законам природы", которые были придуманы человеческим разумом как удобный конспект его собственных наблюдений за явлениями; мы должны, ради целей нашей повседневной жизни, принимать эти явления по их внешним признакам. Это - акт веры, с которым вряд ли могут сравниться самые грубые суеверия неаполитанского крестьянина.
   Интеллектуальные поиски Реальности, таким образом, заводят нас в один из тупиков: 1) к принятию символического мира явлений в качестве реального; 2) к разработке теории - также по необходимости символической; прекрасная сама по себе, она не может помочь нам обрести Абсолют, который описывает; 3) к безнадежному, но логически строгому скептицизму.
   В ответ на все "почему" вечно допытывающегося ребенка в каждом из нас философия вынуждена повторять лишь: "Nescio! Nescio!" ("He знаю! Не знаю!") Несмотря на всю ее деятельную картографию, она не может достичь цели, которую указывает нам; не может объяснить те непонятные условия, при которых мы думаем, что мы знаем; не может даже отделить суверенностью субъект от объекта мысли. Наука, предмет изучения которой суть явления и наши знания о них, хотя она втайне столь же идеалистична, обычно объясняет, что все наши идеи и инстинкты, отображенный мир, который мы воспринимаем так серьезно, странно ограниченная и иллюзорная природа нашего опыта - все это, оказывается, служит одной великой цели - сохранению жизни и последующему осуществлению на практике совершенно мистической гипотезы - Космической Идеи. Всякий акт восприятия, убеждает она нас, служит полезной цели в этой эволюционной схеме - схеме, которую, между прочим, изобрел (почему - мы не знаем) человеческий ум и навязал послушной вселенной.
   Благодаря зрению, слуху, обонянию и осязанию, говорит Наука, мы передвигаемся, узнаем об опасности, приобретаем пищу. Мужские особи воспринимают красоту женских особей, чтобы размножались виды. Верно, что этот примитивный инстинкт дал жизнь более высоким и чистым эмоциям, но они также служат социальным целям и не столь бесполезны, как это может показаться. Человек должен есть, чтобы жить, поэтому еда дает нам приятные ощущения. Если человек переедает, он может умереть, поэтому несварение вызывает неприятные ощущения. Определенные факты, слишком острое восприятие которых подрывало бы жизненные силы большинства людей, недоступны им или не осознаются ими: это незащищенность жизни, распад тела, бренность всего сущего под солнцем. Когда мы здоровы, нас не покидает чувство реальности, прочности и постоянства, и это самая смешная из всех наших иллюзий - и вместе с тем самая полезная для жизнеутверждения и сохранения человечества.
   При ближайшем рассмотрении мы видим, что это краткое обобщение отнюдь не полно - оно не исчерпывает даже той малости, от которой нам дают свободу наши чувства; что в действительности оно более примечательно своими упущениями, чем содержанием. Ресежак хорошо сказал, что "с того момента, когда человека перестало удовлетворять изобретение полезных для его существования вещей исключительно под давлением воли к жизни, принцип (физической) эволюции нарушился". Нельзя сказать ничего более определенного, чем то, что этот человек отнюдь не удовлетворен. Философы-утилитаристы назвали его животным, создающим орудия труда, - самая высокая похвала, которой они удостоили человека. Правильнее будет сказать, что это - животное, создающее зрительные образы, это существо, имеющее превратные и непрактичные идеалы, в которых мечты господствуют не меньше, чем аппетиты, - мечты, которые можно оправдать лишь той теорией, что человек движется к какой-то иной цели, чем физическое совершенство и интеллектуальное превосходство, подчиняется какой-то высшей и более жизненно важной, чем детерминистская, реальности. Мы приходим к заключению, что если теория эволюции должна включать или объяснять факты эстетического и духовного переживания, - а ни один серьезный мыслитель не согласится с тем, чтобы эти важные сферы сознания выпали из ее поля зрения, - то ее следует построить заново на ментальной, а не на физическое основе.
   Даже самая обыденная человеческая жизнь включает в себя фундаментальный опыт - сильные и незабываемые ощущения, которые были навязаны нам против нашей воли и которые наука считает вряд ли объяснимыми. Эти переживания и ощущения, а также сопровождающие их возвышенные эмоции мы нередко осознаем как величайшие, наиболее знаменательные часы нашей жизни, но они не имеют никакого отношения к трепетно лелеемым наукой жизненно важным "функциям питания и воспроизводства". Эти переживания оказывают глубочайшее влияние на личность человека, но они мало помогают или совсем не помогают ему в борьбе за физическое существование. На непредвзятый взгляд, многие из этих переживаний кажутся безнадежно неуместными в мире, построенном на чисто физико-химических началах, - словно природа, предоставленная самой себе, противоречит собственным прекрасным логическим законам. Их появление, более того, большое место, которое они занимают в человеческом мире видимостей, составляет загадку для философов-детерминистов, которым, чтобы избежать встающей перед ними дилеммы, не остается ничего иного, как называть эти явления иллюзиями, а свои собственные, более поддающиеся манипуляциям иллюзии - фактами.
   Среди самых необъяснимых из такого рода восприятий и переживаний отметим те, которые мы связываем с религией, страданием и красотой. Все три для тех Я, которые могут принимать их послания, обладают таинственной властью, намного превышающей все чувства, аргументы или очевидности, способные противоречить им. Все три были бы абсурдными, если бы вселенная натуралистов была достоверной; но ко всем трем, в силу весьма важных причин, лучшие умы человечества всегда относились с почтением.
   А. Мне нет нужды указывать на безнадежно иррациональный характер великих религий, которые основываются все до единой на первичном предположении, которое никогда не может быть рационально выражено и, более того, доказано: что сверхвосприятие есть нечто важное и реальное, внутренне связанное с жизнью человека. Этот факт постоянно находится в поле зрения критиков и заставляет наиболее разумных приверженцев сверхъестественного проявлять даже излишнюю изобретательность. И все же религия - всячески подчеркивая и доводя до крайностей ту общую зависимость от веры, которая, как мы видим, является неизбежным условием нашей жизни, - есть одна из самых универсальных и неискоренимых функций человека, при всем том, что она постоянно противоречит интересам его чисто физического существования и противостоит "исключительному воздействию воли к жизни", разве что эта воля стремится к вечной жизни. Строго утилитарная, почти логичная в своих первобытных формах, религия становится все более и более трансцендентальной с прогрессом человечества. Она начинается как черная магия, заканчивается как Чистая Любовь. Почему же тогда Космическая Идея выработала религиозный инстинкт, если строение, возведенное детерминистами на ее намерениях, истинно?
   Б. Рассмотрим теперь целую группу явлений, известных как "проблема страданий" душевных мук и физической боли, которые оказываются неизбежным результатом постоянного действия "закона природы" и его добровольных помощников - жестокости, жадности и несправедливости человека. Действительно, здесь натуралисты, как кажется на первый взгляд, немного преуспели и могут указать на некоторые грубые формы страданий, явно полезные человечеству - как наказание за прошлые безрассудства, побуждение к новым усилиям, предупреждение против будущих нарушений "закона". Однако они забывают о многом другом, что не укладывается в эту простую формулу; забывают объяснить, почему Космическая Идея не исключает и долгие муки неизлечимо больных, и страдания невинных, и всю глубину горя невосполнимых утрат, и существование множества неоправданно мучительных форм смерти. Забывают они и о том странном факте, что с развитием культуры и цивилизации человек страдает все глубже и все острее; они игнорируют и еще более таинственное и, может быть, самое значимое обстоятельство - что высшие типы личности принимают Боль со страстным желанием и готовностью, находят в ней не могилу, а доброго учителя бессмертных секретов, дарителя свободы, даже источник восхитительных радостей.
   Те, кто "объясняют" страдания как результат невероятной плодовитости природы, побочный результат перенаселения и стресса, в котором выжить могут лишь самые приспособленные, забывают, что, если бы даже это наглядное объяснение было справедливым и исчерпывающим, реальная проблема так и осталась бы незатронутой. Вопрос не в том, как возникают условия, при которых Я переживает горе, тревогу, боль, а почему эти условия задевают Я. Боль ментальна: немного хлороформа - и, хотя условия продолжают оставаться прежними, страдания уходят. Почему быть в полном сознании всегда означает непостижимую способность человека к страданию - так же как и к счастью, - способность, которая, на первый взгляд, обесценивает любую концепцию Абсолюта как Красоты и Добра? Почему эволюция, по мере нашего подъема по лестнице жизни, усиливает, вместо того чтобы ослаблять, способность к бесполезному душевному страданию, к долгим беспросветным мукам, горькой печали? Почему так много остается вне наших ограниченных возможностей восприятия, почему так много из наших собственных, жизненно важных функций не воспринимается сознанием, и в то же время любое страдание составляет неотъемлемую часть переживаний человека? Для утилитарных целей было бы вполне достаточно сильного дискомфорта. Космической Идее, как объясняют детерминисты, в принципе не нужен механизм, чувствующий мучительные боли от рака, ужасы неврастении, родовые муки. Еще меньше ей нужны муки сострадания к чужой неисцелимой боли, муки бессильной нашей любви к ним, острое чувство мировой скорби. Мы безнадежно чувствительны для той роли, которую призывает нас играть наука.
   Боль, как бы мы ее ни оценивали, указывает на глубокую дисгармонию между чувственным миром и человеческим Я. Если она преодолима, то либо дисгармонию следует устранить посредством осознанного и осторожного приспособления Я к чувственному миру, либо это Я должно отвернуться от мира чувств к какому-то другому миру, с которым оно будет созвучно. Здесь пессимист и оптимист жмут друг другу руки. Но в то время как пессимист видит в явлениях только "кровожадную природу", дающую мало надежды на спасение, оптимист считает, что боль и страдание, в низших формах выполняющие миссию суровых проводников жизни по пути физической эволюции, в своих высших и кажущихся "бесполезными" проявлениях оказываются ее лидерами и учителями в высшей школе Сверхчувственной Реальности. Оптимист полагает, что они подталкивают Я к другому, хотя тоже "естественному" для него миру (но "сверхъестественному" для его антагониста), где он скорее будет чувствовать себя как дома. Наблюдая жизнь, он видит в Боли дополнение Любви и склонен называть их крыльями, способными поднять человеческий дух к Абсолюту. Поэтому он может сказать вместе с Фомой Кемпийским "Gloriari in tribulatione non est grave amanti" и не станет говорить о безумии, когда видит, как христианские святые идут, исполненные страстного желания и радости, на распятие.
   Он называет страдания "гимнастикой вечности", "посвящением испытующей лаской Бога", признавая в ней то качество, для которого не имеет значения неудачное расположение нервных молекул. Иногда в избытке своего оптимизма он проверяет эту теорию со всеми ее приложениями на практике. Отказываясь обманываться удовольствиями чувственного мира, он принимает боль, вместо того чтобы избегать ее, и становится аскетом - непостижимый тип для убежденных натуралистов, которые, впадая в презрение (излюбленное утешение сбитого с толку рассудка), могут относиться к нему только как к больному.
   Таким образом, боль, подобно мечу рассекающая творение, оставляя униженных и деградировавших животных по одну сторону, героев и святых - по другую, является одним из тех фактов универсального опыта, которые совершенно невозможно объяснить с точки зрения сугубо материалистической философии.
   В. Столь же трудно объяснить с этой точки зрения музыку и поэзию, ритм и красоту и вызываемые ими чувства благоговения и восторга. Вопрос почему складки поверхности земли, покрытые замороженной водой и воспринимаемые нами как снежные вершины (ради удобства мы называем их Альпами), могут вызывать у некоторых натур острое чувство экстаза и восхищения, почему песня жаворонка возносит нас до небес, а чудо и тайна говорят с нами и в маленькой голубой незабудке, и в каденциях ветра, - вопрос этот кажется просто абсурдным, и в сущности на него нет ответа. Здесь молчат г-жа Каким Образом и леди Почему. При всех наших деятельных поисках мы так и не нашли того сортировочного устройства, в котором красота отделяется от потока вещей. Мы не знаем, почему "великая" поэзия рождает в нас невыразимые эмоции, почему ноты, расположенные в определенной последовательности, поднимают нас к высшим уровням энергии; бесполезно гадать, каким образом страстное восхищение тем, что мы называем "вершинами" искусства или литературы, может влиять на физическую эволюцию человечества. Несмотря на многие обстоятельные исследования по эстетике, секрет Красоты все еще остается при ней. Призрачная попутчица, отчасти узреваемая, отчасти угадываемая, она идет в ногу с жизнью, и мы получаем ее послания, и отвечаем - но не потому, что понимаем их, а потому, что должны.
   Здесь мы приближаемся к той установке Я, той точке зрения, которая может быть неточно и в общем смысле названа мистической. Здесь, вместо тех проторенных тупиковых путей, которые показала нам философия, определенный тип разума всегда усматривает три нехоженые тропинки, ведущие прямо к Абсолюту. В религии, страдании и красоте, и не только в этом, но и во многих других по видимости бесполезных явлениях эмпирического мира и воспринимающего сознания такие люди, как они утверждают, соприкасаются по крайней мере с внешними границами Реального. Они полагают, что этими тропинками, равно как и многими другими скрытыми путями, идут к Я сообщения от тех уровней реальности, которые недоступны чувствам, от тех удивительных и бессмертных миров, существование которых не подвластно влиянию "данного" мира, доступного вашим чувствам. "Красота, - говорил Гегель, который, хотя и не был мистиком, обладал той мистической интуицией, без которой не может быть философом ни один человек, - это то Божественное, которое познается через чувственное восприятие". "В добре, красоте, правде, истине, - утверждает Рудольф Эйкен, - мы видим Реальность, раскрывающую свой индивидуальный характер. Они являются частями единого и субстанционального духовного мира". Здесь приоткрывается завеса этого субстанционального мира: мелькнет Реальность - и Я из своего заточения, смутно или отчетливо, распознает ее.
   Ресежак только развивает эту идею, когда говорит: "Глубоко проникая в эстетические явления, разум все больше и больше убеждается, что эти явления основаны на идеальной идентичности самого разума и вещей. В определенной точке гармония становится такой полной, а завершенность такой близкой, что у нас возникает подлинная эмоция. И тогда Прекрасное становится Возвышенным; быстротечное видение охватывает душу, переносит ее в подлинно мистическое состояние, и она соприкасается с Абсолютом. Вряд ли можем мы удерживаться в таком эстетическом восприятии, не ощущая его возвышенности над вещами и над нами самими в онтологическом видении, столь схожем с мистическим Абсолютом". Это та основополагающая реальность, та истина сущего, о которой воскликнул св. Августин в момент озарения: "Поздно я возлюбил Тебя, красота Столь древняя и столь новая!" Именно в этом смысле говорят также: "Красота - это истина, истина - это красота"; и что касается знания высочайших истин, доступных обычному человеку, то, видимо, красота - "вот все, что знаешь на земле, и все, что нужно знать".
   Большинство людей в своей жизни испытывали подобные платоновские часы посвящения, когда ощущение красоты поднимается от приятного чувства до страсти, и удивление и ужас смешиваются с радостью. В такие часы мир, кажется, заряжается новой жизненной силой, великолепием, которое не принадлежит ему, но которое пронизывает его, как свет пронизывает витраж, - милость через таинство. Мир заряжается от той Совершенной Красоты, которая "сияет средь небесных тел" над бледными призраками мира являемого. При таких состояниях возвышенного сознания каждая травинка кажется наполненной смыслом и становится источником чудесного света, "маленьким изумрудом в Граде Божием". Видящее Я - это действительно новопосвященный, очутившийся в святилище тайн и чувствующий врожденный "древний благоговейный трепет и восхищение", которые охватывают человека при соприкосновении с Реальностью. В таких опытах появляется новый коэффициент исчисления бесконечных величин, фактор, игнорировать который не может ни один честный искатель истины; ибо если опасно утверждать, что любые две системы знаний являются взаимоисключающими, еще более опасно некритично отдать преимущество любой из этих систем. Поэтому мы обязаны рассмотреть этот путь к реальности так же тщательно и серьезно, как обследовали бы лестницу, искусно изготовленную из крепкого ясеня и предлагающую нам salita alle stelle.
   Зачем же, в конце концов, в качестве образца брать наш материальный мир, существование которого не подтверждено ничем более заслуживающими доверия, чем чувственные впечатления "нормальных людей", этих несовершенных и обманчивых каналов связи? Мистики, те искатели неведомого, о которых мы говорили на первых страницах книги, всегда заявляли, завуалировано или откровенно, о своем недоверии к этим каналам общения. Их никогда не вводили в заблуждение феномены, как и точная логика старательного интеллекта. Один за другим, с необычайным единодушием, они отвергали обращение к нереальному миру явлений - критерию здравомыслящих людей, - утверждая, что есть другой путь, другой секрет, раскрыв который сознательное Я может приблизиться к реальности, которую оно ищет. Более полно усваивая переживаемый опыт, чем приверженцы интеллекта или здравого смысла, они признают главными в жизни те духовные послания, которые передаются через религию, красоту, страдание. Более благоразумные, чем рационалисты, они находят в той самой жажде реальности, которая является матерью всех метафизиков, неявное доказательство того, что такая реальность существует, что есть еще что-то, некое предельное удовлетворение, стоящее выше бесконечного потока восприятий, осаждающих сознание. "Тем, что ты искал меня, ты уже нашел меня", - говорит им голос Абсолютной Истины. Это первая доктрина мистицизма. Следующая заключается в том, что только реальное Я может надеяться познать Реальность: Cor ad cor loquitur. На утверждениях, вытекающих из этих двух законов, основаны все цели и вся практика мистической жизни.
   Далее, в этом поиске мы не так уж зависимы от инстинкта дома. Для тех, кто взобрался на вершину, этот город достижим для зрения. Мистики видят его и сообщают нам о нем. Наука и метафизика могут делать все возможное и невозможное; но эти следопыты духа никогда не ошибаются в своих утверждениях о мире, который является единственной целью "пилигрима". Они говорят, что из этого духовного мира, из этой совершенной реальности, которую мы называем Абсолютом, приходят послания; в конце концов, мы не закрыты от нее герметически. Каждому, кто хочет получать эти сообщения, они поступают из мира Абсолютной Жизни, Абсолютной Красоты, Абсолютной Истины вне границ времени и пространства, - сообщения, которые большинство из нас переводит (неизбежно искажая) на язык религии, красоты, любви или страдания.
   Из всех форм жизни и мысли, которыми человечество утоляло свое стремление к истине, только мистицизм постулирует, а в лице своих великих посвященных доказывает не только существование Абсолюта, но также существование связи с ним, возможности сначала познания, а в конечном итоге обретения его. Мистицизм отрицает, что это возможное знание должно быть сведено: а) к впечатлениям органов чувств; б) к какому бы то ни было умственному процессу; в) к раскрытию содержания нормального сознания. Такие схемы переживания, утверждает он, безнадежно ущербны. Мистики находят основу своего метода не в логике, но в жизни, в существовании познаваемого "реального", искры истинного бытия в ищущем субъекте, который может в том невыразимом переживании, которое они называют "актом единения", слиться с Объектом исканий и, таким образом, познать его реальность. Говоря языком теологии, их теория познания заключается в том, что дух человека, по сути своей божественный, способен к непосредственному общению с Богом, с Единственной Реальностью.
   Мы переходим теперь к рассмотрению ментального аппарата, находящегося в распоряжении Я, к выяснению методов, посредством которых оно может вырваться за пределы мира ощущений, подняться над его ритмами и познать сверхчувственную Реальность или хотя бы достичь сознательного контакта с ней. Мы уже видели, что обычное сознание заперто в тюрьме и, с помощью науки и философии, обозревает свою камеру и находящуюся в ней мебель, исследует толщину стенок и рассуждает, могут ли достоверные новости извне проникнуть внутрь. Две силы, запертые в этой же камере, - желание больше знать и желание больше любить - находятся в нескончаемой работе. Преобладание первого из этих стремлений мы называем философским или научным темпераментом. Там же, где восприятие вещей переполнено страстью неудовлетворенной любви, мы называем реакцию человека поэтической, художественной и в целом - хотя это не всегда явно проявляется - религиозной.
   Далее, мы видели, что некоторые люди утверждают, будто они убежали из тюрьмы. Сделать они могли это только для того, чтобы удовлетворить два своих страстных желания, - ибо они и только они превращают в тюрьму то, что Е других условиях было бы комфортабельным отелем. Поскольку в той или иной степени эти желания присутствуют в каждом из нас - в активной или скрытой форме, - то несомненно имеет смысл найти, если мы сможем, слабое место в стене и достичь одного из возможных путей освобождения.
   Прежде чем мы попытаемся описать на языке психологии тот метод, с помощью которого мистик освобождается от оков ощущений и ступает на путь ведущий домой, нам представляется разумным исследовать механизмы, находящиеся в распоряжении нормального осознающего Я - творения, или части творения, осознаваемого нами как "мы сами". Психологи прошлых времен привыкли говорить, что сигналы из внешнего мира пробуждают в этом Я три основные формы деятельности. Во-первых, они вызывают движение влечения или отталкивания, желания или отвращения, которые варьируются в широких пределах от полусознательного плача голодного ребенка до страсти любовника, художника или фанатика. Во-вторых, они стимулируют некий процесс усвоения, во время которого Я комбинирует и обдумывает предоставленный ему материал, поглощая в конце концов некоторые из получившихся концепций и делая их частью себя или своего мира. В-третьих, движения желания или воздействие рассудка (или разнообразные комбинации того и другого) рождают в Я намерение, благодаря которому восприятие и понятие выливаются в действие - телесное, ментальное или духовное. Таким образом, основные аспекты Я классифицировались как Эмоции, Интеллект и Воля, а темперамент личности рассматривался как эмоциональный, интеллектуальный или волевой в зависимости от того, что главенствует в человеке: чувства, мысли или волевые побуждения.
   Современные психологи уходят от этой схематичной концепции и все больше делают упор на единстве души [psyche] - того гипотетического Я, которого никто никогда не видел, - и на некоем аспекте ее энергичного желания, ее либидо или "гормонального побуждения" как управляющего фактора ее жизни. Подобные понятия полезны для изучающих мистицизм, хотя и не могут приниматься без критики или рассматриваться как завершенные.
   Как уже сказано, неудовлетворенная душа в своем эмоциональном аспекте желает больше любить, а ее любопытствующий интеллект желает больше знать. Пробужденное человеческое сознание начинает подозревать, что оба эти желания содержатся на голодном пайке, что в действительности где-то в таинственном мире вовне еще есть что любить и что знать. Более того, оно также подозревает, что его способности к привязанности и пониманию достойны более значительных и долговременных целей, чем те, которые предоставляют нам иллюзии чувств. Сознание, побуждаемое таким образом стремлениями чувства или мысли, всегда стремится броситься навстречу Абсолюту и всегда оказывается вынужденным вернуться назад.
   Оно по очереди опробует утонченные философские системы и научные схемы. Искусство и жизнь, сопутствующие человечеству невзгоды могут до определенного момента поощрять эмоциональное мировосприятие; но отброшенный было интеллект возникает вновь и заявляет, что подобный подход не имеет под собой основания. С другой стороны, иногда кажется, что метафизика и наука открывают интеллекту окно с видом на истину, но, когда в это окно выглядывает сердце, оно говорит, что перед ним - холодная пустыня, в которой оно не может найти себе пищу. Для того чтобы удовлетвориться во всей своей целостности, Я должно либо сплавить воедино все эти разнообразные стороны вещей, либо подняться над ними, ибо реальность, которую оно ищет, должна сполна удовлетворять обоим требованиям.
   Когда Дионисий Ареопагит разделил наиболее приближенных к Богу ангелов на серафимов, пылающих совершенной любовью, и херувимов, наполненных совершенным знанием, он только отразил два наиболее интенсивных стремления человеческой души и образно описал двойственное состояние Блаженного Видения, которое составляет ее цель.
   С другой стороны, ни в каком смысле нельзя сказать, что желание любви есть всего лишь часть стремления к совершенному знанию, ибо такого рода чисто интеллектуальное честолюбие не подразумевает ни обожания, ни самоотдачи, ни взаимности чувств между Познающим и Познаваемым. Чистое знание само по себе есть предмет восприятия, но не действия, занятие глаз, но не крыльев, в лучшем случае - занятие живого мертвеца. Таким образом, необходимо четко разделить два великих выражения жизни - энергичную любовь и пассивное знание. Одно связано с активной, стремящейся вовне деятельностью, с динамическим импульсом совершать какое-то действие - физическое, ментальное или духовное, - который присущ всему живому и который психологи называют "велением" [conation], способностью к волевому движению. Другое связано с непреходящим сознанием, пассивным знанием чего-то, и названо психологами "познанием", или способностью к познанию [cognition].
   "Способность к волевому движению" - это почти полностью дело воли, но воли стимулируемой эмоциями, ибо волевое действие любого рода, каким бы разумным оно ни казалось, всегда является результатом интереса, а интерес предполагает чувства. Мы действуем потому, что ощущаем желание действовать, чувствуем, что мы должны что-то делать. Является ли побуждающая сила предпочтением или насущной необходимостью - наш импульс "делать" есть синтез решимости и желания. Все достижения человека являются результатом волевого движения, и никогда - одной лишь мысли. "Интеллект сам по себе не совершает ничего", - сказал Аристотель, и современная психология всего лишь подтвердила этот закон. И хотя поиск Реальности может в большой степени поддерживаться интеллектуальной стороной сознания, он все же никогда не обусловлен каким-либо "сознательным решением", поскольку сила рассуждения как таковая обладает незначительной инициативой. Сфера ее деятельности скорее анализ, а не исследование: она сидит на месте, изучая и комбинируя то, что попадает ей в руки, и не пытается затронуть того, что лежит за пределами доступной ей области. Мысль не проникает глубоко в объект, к которому Я не испытывает интереса - то есть не ощущает притяжения или желания, порождающего волевое движение, - ибо интерес есть единственный известный нам метод пробудить волю и обеспечить фиксацию внимания, необходимую для любого интеллектуального процесса. Никто не думает долго о том, что его не заботит или, другими словами, не затрагивает каких-то сторон его эмоциональной жизни. Человек может что-то ненавидеть или любить, чего-то бояться или хотеть; но в любом случае он должен испытывать к этому какое-то чувство. Чувства - это щупальца, которые мы протягиваем в мир вещей.
   Здесь психология говорит нам то же самое, о чем узнал за время своего паломничества Данте - о крайней важности и созвучном ритме il desiro и il velle. Si comme rota ch'egualmente e mossa, они движутся вместе, чтобы выполнить Космический план. Согласно Данте, всякая человеческая жизнь, в той мере, в которой она превосходит состояние лишь пассивного "осознания", подчиняется закону, в неявном виде присущему всей вселенной, - закону индивидуального разума. Не логика, не "здравый смысл", но l'amor che move il sole e le altre stelle - вот движущая сила человеческого духа, источник, вдохновляющий изобретателей, философов и художников не в меньшей степени, чем героев и святых.
   Признание важности чувств в нашей жизни и, особенно, их главенства над рассудком во всем, что касается контактов человека с миром трансцендентного, - одно из величайших достижений современной психологии. В сфере религии она признает, что фраза "Бог, знаемый сердцем" дает лучшее представление о характере нашего духовного опыта, чем "Бог, о котором догадался наш разум", что интуиция любящего более плодотворна и достоверна, чем диалектические доказательства. Таким образом, общие места мистицизма одно за другим открываются заново официальной наукой и находят свое место в психологии духовной жизни. Поэтому, например, такой известный скептик в этих вопросах, как Лойба, соглашается с четвертым евангелистом в том, что "жизнь, большая жизнь, гораздо более обширная, богатая и насыщенная жизнь, - вот, в конце концов, завершение всякой религии", и мы видели, что эта жизнь носит характер целенаправленного стремления, более явно зависящего от воли и чувств, чем от мысли. Действительно, мысль есть всего лишь слуга силы и побудительного мотива - слуга искусный, но высокомерный, постоянно стремящийся узурпировать права своих господ. С другой стороны, некоторые формы чувств - интерес, желание, страх, голод - должны обеспечивать мотивацию, в противном случае воля бы бездействовала, а интеллект скатился бы до уровня вычислительной машины.
   Далее, "у сердца есть свои доводы, о которых рассудок не имеет понятия". Как показывает опыт, в моменты сильного эмоционального возбуждения - сколь ни скоротечны они - мы гораздо глубже погружаемся в реальность вещей, чем в часы наиболее блистательных рассуждений. Прикосновение страсти распахивает настежь двери, в которые тщетно ломится логика, ибо страсть пробуждает к деятельности не только разум, но все жизненные силы человека. Именно любящий, поэт, скорбящий, новообращенный разделяют на мгновение привилегию мистиков - приподнимать Покрывало Изиды, с которым беспомощно возится наука, оставляя на нем лишь грязные следы своих пальцев. Сердце страстно и беспрестанно устремляется в неизвестное и приносит домой, в прямом и переносном смысле, "свежую пищу для размышлений". Поэтому тот, кто "чувствует, что думает", вероятно, обладает более богатым, более реальным, хотя, может быть, и менее упорядоченным опытом, чем тот, кто "думает, что чувствует".
   Этот психологический закон, легко проверяемый по отношению к земным делам, также достаточно хорошо выполняется и по отношению к сверхчувственному. Это раз и навсегда выразил анонимный автор "Облака неведения", сказав о Боге: "Его можно приобрести и удержать любовью, но никогда - пониманием". Только это возвышенное чувство, "давление тайной слепой любви", а не искусные построения логики и "доказательства" существования Абсолюта, приводимые апологетами, открывает глаза на вещи, которые не были видны до сих пор. "Поэтому, - говорит далее тот же автор, - в тот момент, когда ты пытаешься достичь Бога и ощущаешь в себе милосердие Его, подними к Нему свое сердце в покорном порыве любви, думай о Боге, Который создал тебя, Который владеет тобой, Который милосердно вознес тебя до того, что ты есть, и не допускай никакой другой мысли о Нем. И даже всего этого не нужно, ибо для тебя достаточно непосредственно направить свое сердце к Богу, без какой-либо причины, кроме как Он сам". Здесь мы видим работу эмоций в чистом виде - движение желания, переходящее непосредственно в акт концентрации, и приведение всех сил Я в состояние сосредоточенного внимания, являющееся основой для действий Воли. "Подобную силу и побуждение, - говорит Рейсбрук, - мы чувствуем в сердце, в единстве всех наших телесных сил и особенно в наших желаниях". Такой акт совершенной концентрации, страстного фокусирования всего Я в одной точке, "непосредственно направленный" на реальные или трансцендентные вещи, представляет собой, говоря техническим языком мистиков, состояние "воспоминания", являющееся характерной особенностью мистического сознания и с необходимостью предшествующее чистому созерцанию - состоянию, в котором мистик достигает общения с Реальностью.
   Таким образом, мы подошли к описанию психологических механизмов мистика. Поскольку он, как и все остальные люди, обладает чувствами, мышлением и волей, очень важно, чтобы его любовь и его решимость, даже в большей степени, чем его мысли, были направлены на Трансцендентную Реальность. Он должен ощущать сильное эмоциональное притяжение к сверхчувственному объекту своих поисков - ту любовь, которую философы-схоласты определяли как силу или власть, заставляющую каждое творение следовать собственной природе. Отсюда должна рождаться воля к достижению единения с Абсолютным объектом. В свою очередь, воля - активное, сжигающее желание - должна кристаллизоваться и выразиться в виде той определенной и сознательной концентрации всего Я на Объекте, которая предшествует состоянию созерцания. Здесь мы уже видим, насколько заблуждаются те, кто относит мистический темперамент к пассивному типу.
   Теперь перейдем к рассмотрению самого состояния созерцания - в чем оно заключается и к чему ведет; каково его психологическое объяснение, и почему оно имеет значение для опыта. Здесь, как, впрочем, и в случае других редких состояний сознания, мы пытаемся описать извне то, что может быть адекватно описано только изнутри, говоря другими словами - только мистики действительно могут писать о мистицизме. К счастью, многие мистики так и делали, и мы, основываясь на их опыте и исследованиях психологии, можем попытаться сделать некоторые элементарные выводы.
   В целом складывается впечатление, что акт созерцания представляет для мистика некие "психологические ворота" - метод перехода с одного уровня сознания на другой. Говоря техническим языком, в этом состоянии он смещает свое "поле восприятия" и обретает характерный для него взгляд на вселенную. Существование такого характерного взгляда, не зависящего от вероучения или расы, доказывается историей мистицизма, достаточно ясно демонстрирующей, что в некоторых людях может пробуждаться иной вид сознания, иное "ощущение", отличное от тех обычных проявлений, которые мы обсуждали. Это ощущение обязательно затрагивает и эмоции, и волю, и интеллект. Оно может проявляться в любом из этих аспектов души. Тем не менее оно отличается от всех эмоциональных, интеллектуальных и волевых сторон жизни обыкновенного человека и превосходит их. Платон говорил о нем как о сознании, которое могло бы понять реальный мир Идей. Развитие этого ощущения есть конечная цель системы образования, предложенной в его "Государстве". Плотин называл этот вид сознания "иным умом, отличным от того, который рассуждает и именуется рациональным". Его задача, говорит далее Плотин, заключается в восприятии сверхчувственного - или, на языке неоплатоников, умного - мира.
   Говоря словами "Германской теологии", этот тип сознания обладает "способностью заглядывать в вечность", оно - тот "таинственный глаз души", которым святой Августин видел "никогда не изменяющийся свет". Это, говорит аль-Газали, персидский мистик одиннадцатого века, "похоже на непосредственное восприятие, как если бы кто-нибудь коснулся объекта своей рукой". Его великий христианский преемник, святой Бернард, продолжает: "Оно может быть определено как истинное и непогрешимое предощущение души, неколеблющееся восприятие истины"; "Простое видение истины, - добавляет Фома Аквинский, - которое завершает движение желания".
   Возникающее ощущение пронизано сжигающей любовью - ибо оно кажется его обладателю прежде всего движением его сердца; тонкостью ума - ибо обожание целиком направлено на наиболее возвышенный предмет мысли; непреклонной волей - ибо на пути к нему нужно преодолеть естественные сомнения, предубеждения, апатию и снисхождение человека к самому себе. Этот путь, кажущийся тем, кто "остался дома", воплощением "Высшей Праздности", на самом деле есть последнее и самое трудное предназначение человеческого духа. Он представляет собой единственный известный метод, позволяющий нам обрести сознательную власть над всеми нашими способностями и, поднимаясь на все более высокие уровни сознания, познать огромную жизнь, в которую мы все погружены, - достичь единения с Трансцендентной Личностью, в Которой возобновляется эта жизнь.
   Мария в известной евангельской истории избрала лучшую, а не бесполезную участь, ибо ее взгляд направлен на те первопринципы, без которых вся деятельность Марфы не имела бы вообще никакого смысла. Напрасно сардонический здравый смысл, сталкиваясь с созерцательным типом личности, повторяет насмешку Муция: "Вдобавок они счастливы еще и тем, что бедная Марфа тем временем хлопочет на кухне". Парадокс мистиков заключается в том, что пассивность, которую, как кажется, они проявляют, есть в действительности состояние самой напряженной деятельности - более того, там, где пассивность полностью отсутствует, невозможно никакое значительное творческое действие. Поверхностное сознание принуждает себя к покою для того, чтобы освободить другую, гораздо более глубоко запрятанную силу, которая в момент экстаза созерцающего гения возносится до высочайшей степени эффективности.
   Если те, кто развил в себе эту скрытую силу, истинны в своих утверждениях, то Я заблуждается, предполагая, что оно полностью отделено от истинной внешней вселенной. По-видимому, у Я все же есть нечто вроде щупалец, способных - если оно научится разворачивать их - протянуть чувствительные кончики далеко за пределы той ограниченной оболочки, в которой находится наше сознание, и принести знание о реальности более высокой, чем та, что может быть выведена из сообщений наших чувств. Развившаяся до совершенства и полноты сознания человеческая душа, раскрывшись подобно анемону, может открыть и познать океан, в котором она плавает. Этот акт - это состояние сознания, когда отбрасываются все барьеры, Абсолют втекает в нас и мы, бросаясь в его объятия, "находим и чувствуем Бесконечность, которая превыше всех причин и всех знаний", - и есть истинное "мистическое состояние". Ценность созерцания заключается в том, что оно стремится создать подобное состояние, высвободить это трансцендентальное ощущение и тем самым превратить "низшее рабство", в котором естественный человек пребывает под влиянием своего окружения, в "высшее рабство" полностью осознаваемой зависимости от Реальности, "в Которой мы живем, движемся и существуем". В чем же тогда, вопрошаем мы, состоит природа этого особого ощущения - трансцендентального сознания - и каким образом созерцание высвобождает его?
   Любые попытки ответить на этот вопрос выводят на сцену еще один аспект психической жизни человека - аспект, имеющий первостепенное значение для тех, кто изучает мистицизм. Мы уже обозрели основные способы, которыми реагирует на опыт наше поверхностное сознание - сознание, которое на протяжении веков училось иметь дело с миром ощущений. Мы знаем, однако, что личность человека гораздо глубже и гораздо более загадочна, чем сумма его сознательных чувств, мыслей и воли; что поверхностное Я - Эго, которое мы все осознаем, - не идет ни в какое сравнение с теми глубинами сущности, которые оно скрывает внутри себя. "В тебе есть некий корень, скрытая глубина, - говорит Лоу, - из которой все способности произрастают, как линии из центра, как ветви из ствола дерева. Эта глубина называется центром, основанием или дном души. Она - единство, Вечность и - я даже сказал бы - бесконечность твоей души, ибо она настолько бесконечна, что ничто не может удовлетворить ее или дать ей покой, но лишь бесконечность Бога".
   Поскольку обыкновенный человек абсолютно не способен установить связь с духовной реальностью посредством своих чувств, мыслей или воли, то становится очевидным, что именно в этой глубине нашего существа, в этих неизмеримых уровнях личности должны мы искать, если хотим найти, орган, способность, посредством которой человек может достичь цели мистиков. Изменение сознания, происходящее во время созерцания, означает лишь то, что с "основания или дна души" всплывает некая способность, которая "скрывается в глубине" повседневной жизни.
   Современная психология в своей доктрине бессознательной или подсознательной личности признает существование психической жизни, лежащей за пределами поля сознания. Более того, она настолько углубилась в эту призрачную область - где даже само название "область" есть не более чем удобное обозначение, что иногда кажется, будто она имеет лучшее представление о бессознательной, чем о сознательной жизни человека. Здесь психология шаг за шагом обнаруживает источники самых животных инстинктов, наименее объяснимых способностей и духовной интуиции - "обезьяну и тигра", а также "душу". Гениальность и пророческий дар, бессонница и одержимость, ясновидение, гипноз, истерия - все объясняется "бессознательным разумом". В своем разрушительном стремлении психологи не встречают очевидных трудностей в сведении основных явлений религиозного и мистического опыта к деятельности "бессознательного", направленной на косвенное удовлетворение подавленных желаний. Если их все же прижимают к стенке, они объясняют упомянутые явления сентенциями типа "Бог говорит с человеком в подсознании", под чем они подразумевают лишь то, что наше восприятие вечного имеет скорее характер интуиции, чем мысли. В конце концов, "бессознательное" - всего лишь удобное название для суммы тех способностей, частей или качеств цельного Я, которые не являются сознательными в данный момент или которые не сознает Эго. В бессознательную область среднего здорового человека включаются все те виды автоматической деятельности, благодаря которым поддерживается жизнь тела, а также все те "нецивилизованные" инстинкты и пороки, унаследованные от родовой дикости, которые образование выбросило из потока сознания и которые теперь только посылают на поверхность тщательно зашифрованные сигналы. Там же располагаются все страстные желания, которым не оставляет места суетная жизнь мира, и там же расположен тот глубокий бассейн, сердце личности, сообщения из которого могут достигать сознания в моменты наибольшей ясности. Получается, что у нормального человека самое лучшее и самое худшее, самая дикая и самая духовная части характера загнаны "за барьер". Об этом частенько забывают упомянуть сторонники теории "бессознательного".
   Следовательно, если мы считаем удобным и действительно необходимым пользоваться символами и схемами психологии в попытке проследить мистический путь, мы не должны забывать о тех разнообразных и смутных значениях, которые несут эти символы, а также о гипотетическом характере многих сущностей, которые они представляют. Мы также не можем допустить использования термина "бессознательное" в качестве эквивалента трансцендентального восприятия.
   Здесь мистики, несомненно, проявили больше научного духа и более утонченную способность к анализу, чем психологи. Они также знали о том, что духовное восприятие в нормальном человеке лежит за порогом сознания. Хотя в их распоряжении не было пространственных метафор современной школы и они не умели описать стремление человека к Богу в тех живописных терминах уровней и скачков, границ и полей, проекции, подавления и сублимации, которые кажутся сегодня исследователям духовной жизни столь естественными, они все же не оставляют в нас никакого сомнения относительно их взгляда на вещи. Духовная история человека означала для них, как и для нас сейчас, в первую очередь, возникновение трансцендентного ощущения, захват им поля сознания и открытие тех путей, через которые втекает более обширная духовная жизнь и становится возможным восприятие более высокой реальности. Рассматриваемый как изолированный акт, этот процесс назывался "созерцанием". В том же случае, когда он составлял часть общего процесса жизни и приносил постоянный результат, мистики называли его "Новым Рождением", "дающим жизнь".
   Мистики всегда четко различали личность, связанную с Новым Рождением, - "человека духа", способного к духовному зрению и жизни и отделенного от "земного человека", который приспособлен только к естественной жизни, - и цельную личность, сознательную или бессознательную. У них не вызывало сомнений то, что частица человека, принадлежащая не Времени, но Вечности, представляет собой нечто совершенно отличное от всей остальной человеческой природы, целиком направленной на то, чтобы удовлетворить требованиям чисто естественного мира. С точки зрения специалистов прошлого задача мистиков заключалась в том, чтобы переделать, преобразовать всю свою личность, подчинив ее требованиям духовного Я, высвободить его из укрытия и объединиться вокруг него как вокруг центра, тем самым становясь "божественным человечеством".
   В процессе развития доктрины мистицизма божественное ядро - точка контакта между жизнью человека и божественной жизнью, в которую он погружен и в которой укоренен, - имело много названий. Все они, очевидно, обозначают одно и то же, хотя и подчеркивают разные стороны жизни. Иногда его называют синтерезисом, хранителем человеческого бытия, иногда - Искрой души, Funklein в учении немецких мистиков, иногда - вершиной, точкой, в которой душа касается небес. С другой стороны, перескакивая на противоположный конец шкалы символов и подчеркивая участие этого ядра в чистом Бытии, а не его отличие от природы, его называли Основанием души, первоосновой, в которой пребывает Бог и откуда проистекает вся духовная жизнь. Понятно, что все эти догадки и предположения имели одну и ту же цель и что все они должны пониматься в символическом смысле; как заметил Малаваль в ответ на настойчивые расспросы своих учеников, "поскольку душа человека относится к явлениям духовным и не может быть разделена на части, она не может иметь высоты или глубины, вершины или поверхности. Но поскольку мы судим о духовных явлениях, опираясь на явления материальные - ибо последние мы знаем лучше и больше привыкли к ним, - то называем самую высшую из всех концепций вершиной понимания, а более легкий путь постижения - поверхностью понимания".
   В любом случае, какое бы мы ни давали этому имя, речь идет об органе духовного сознания человека - месте, где он встречается с Абсолютом, о зародыше его реальной жизни. Здесь находится то глубокое "Трансцендентальное Чувство", "начало и конец метафизики", которое, как говорит профессор Стюарт, "есть и торжественное ощущение Вневременного Бытия - осеняющего нас "нечто, что было, есть и всегда будет", - и убеждение в том, что Жизнь прекрасна". "Я полагаю, - говорит далее этот автор, - что именно посредством Трансцендентального восприятия, проявляющегося в нормальной ситуации как вера в ценность жизни, а в состоянии экстаза как ощущение Вневременного Бытия, - а не посредством Мышления, идущего по пути спекулятивных построений, - сознание наиболее близко подходит к объекту метафизики - Высшей Реальности".
   Существование подобного "восприятия", составной части или функции цельного человеческого существа, подтверждалось и изучалось не только мистиками, но провидцами и учителями всех времен и религий - египтянами, греками, индийцами, поэтами, факирами, философами и святыми. Вера в его реальность - это основной стержень христианства, как, впрочем, и любой другой религии, достойной так называться. Оно оправдывает, в свою очередь, существование мистицизма, аскезы и всего механизма самоотречения. Все заявления мистиков о возможности единения с Богом должны основываться на существовании некоей крайней точки, в которой природа человека соприкасается с Абсолютом, на том, что сущность человека, его истинное бытие пронизано Божественной Жизнью, составляющей основу реальности вещей. Здесь, говорят мистики, возникает наша связь с реальностью и только в этом месте можно сыграть "свадьбу, от которой приходит Господь".
   Используя другую схему, можно сказать, что человек неявным образом является "сыном бесконечности" именно благодаря существованию внутри него бессмертной искры центрального огня. Поэтому мистический путь есть жизнь и дисциплина, направленные на то, чтобы изменить составные части ментальной жизни человека, включить эту искру в поле сознания - вырвать ее из тайника, из тех глубочайших уровней, где она поддерживается и существует в обычном состоянии, - и сделать ее главенствующим элементом, вокруг которого должна строиться вся личность.
   Очевидно, что в обычных условиях поверхностное Я, не подвергающееся воздействию внезапных порывов "Трансцендентального Чувства [Feeling]", порожденных спасительным безумием религии, искусства или любви, не имеет никакого представления ни об отношении этого молчаливого наблюдателя - "обитателя глубин" - к сигналам, приходящим из внешнего мира, ни о деятельности, которую эти сигналы в нем пробуждают. Сконцентрированное на мире ощущений и на сообщениях, из него приходящих, поверхностное сознание не подозревает о связях между спрятанным в глубине субъектом и недостижимым объектом всех мыслей. Однако с помощью намеренного невнимания к сигналам органов чувств, подобно тому как это происходит при созерцании, мистик может перенести основание души, престол "Трансцендентального Чувства", в область сознательного, сделав его доступным воздействию воли. Таким образом, забывая о своем обычном и по большей части фиктивном "внешнем мире", человек поднимает на поверхность иное, более значительное множество восприятий, которые в нормальных условиях не имели бы никакой возможности проявить себя. Иногда они объединяются с обычной способностью к рассуждению, но гораздо чаще они вытесняют ее. Некоторые из этих изменений, "потерь ради того, чтобы найти", по-видимому, необходимы для того, чтобы трансцендентальные способности человека смогли открыться в полную силу.
   Внутри нас скрыта способность к восприятию, к получению сигналов извне, но только малая часть сознания откликается на эти сигналы. Это похоже на то, как если бы одного телеграфиста посадили у множества линий - все они могут что-то передавать, но внимание телеграфиста в каждый момент сосредоточено только на одной из них. Говоря упрощенно, сознания не хватает, чтобы смотреть во все стороны. Даже в области чувственных восприятий никто не может осознавать больше нескольких вещей одновременно. Эти вещи заполняют центр нашего поля сознания, так же как объект, на котором мы фокусируем наше зрение, господствует в нашем поле зрения. Все остальные предметы отодвигаются к границам поля сознания. Мы смутно знаем, что они где-то там, однако не обращаем на них внимания и вряд ли заметим их исчезновение.
   Для большинства из нас трансцендентное всегда находится за границами этого поля, поскольку мы отдаем все наше сознание на откуп чувственным ощущениям и позволяем им создать вселенную, в которой нам нравится оставаться. Только в определенных состояниях - при воспоминаниях, созерцании, в экстазе и прочих сходных обстоятельствах - сознание умудряется изгнать обычных жильцов, затворить "врата плоти" и впустить "в дом" до тех пор глубоко спрятанные способности к восприятию сигналов из другой плоскости бытия. Теперь уже мир ощущений оказывается за границами поля сознания, а внутрь врывается совершенно другой ландшафт. Наконец, мы начинаем видеть нечто, к чему подготавливает нас созерцание.
   Перед нами - еще одно метафорическое описание цепочки процессов, имеющих своей целью смещение ментального равновесия - усыпление "нормального Я", которое обычно бодрствует, и пробуждение "трансцендентального Я", которое обычно спит. Уникальная способность изменять свою вселенную дана человеку - "точке, где встречаются различные сферы реальности", - хотя он редко задумывается об этом.
   Явление, известное как раздвоение или разделение личности, может, вероятно, дать нам некоторое представление о природе изменений, к которым приводит созерцание. При подобном психическом заболевании вся личность пациента расщеплена на две части - определенная группа качеств абстрагируется от поверхностного сознания и оказывается настолько связной, что способна сформировать новый цельный "характер" или "личность", являющий собой полную противоположность "характеру", который Я обычно проявляет миру, поскольку состоит исключительно из элементов, отсутствующих в этом обычном характере. Так, в классической истории болезни мисс Бошан исследователь - доктор Мортон Принс - выделил три основные личности, которые он назвал, в соответствии с главными управляющими чертами, "Святая", "Женщина" и "Дьявол". Цельный характер, составлявший "реальную мисс Бошан", расщепился на три контрастирующих типа, каждый из которых был агрессивно самодостаточен, поскольку совершенно не контролировался двумя остальными. Когда - добровольно или непроизвольно - личность, господствовавшая в области сознания, временно "засыпала", ее место немедленно занимала одна из двух оставшихся. Гипноз наиболее легко вызывал подобные изменения.
   В личности гениальных мистиков качества, которые давление обычной жизни стремится удержать за барьером сознания, обладают ненормальной силой. У этих естественных исследователей Вечности "трансцендентальная способность", "глаз души", не только присутствует в зародыше, но развита в очень большой степени и сопровождается огромной эмоциональной и волевой силой. Подобные качества загоняются "за барьер" для того, чтобы избежать трения между ними и уравновешенными чертами поверхностного сознания, с которыми они могли бы войти в противоречие. Они, как сказал бы Якоб Бёме, "пребывают в потаенном". Там они бесконтрольно развиваются до тех пор, пока не достигают точки, в которой их сила становится настолько велика, что они прорываются через ограничения и возникают в поле сознания - либо временно захватывая господство над Я, как в состоянии экстаза, либо навсегда преобразуя старое Я, как при "объединяющей жизни". Достижение этой точки может быть ускорено с помощью процессов, которые всегда были известны мистикам и высоко ценились ими и которые нередко порождают состояние, обычно классифицируемое психологами как сны, мечты или гипноз. Во всех подобных случаях нормальное поверхностное сознание намеренно или непроизвольно засыпает, образы и идеи, связанные с нормальной жизнью, исключаются, и их место могут занять образы или способности "из-за барьера".
   Несомненно, эти образы или способности могут быть как более, так и менее ценны, чем те, которые уже присутствуют в поверхностном сознании. Довольно часто в обыкновенном субъекте они представляют собой лишь разрозненные обрывки, которым поверхностное сознание не может найти применения. Однако у мистика эти качества носят совершенно иной характер, и это оправдывает средства, которыми он инстинктивно пользуется для того, чтобы высвободить их. Так, индийские мистики почти полностью построили свою внешнюю систему на двух принципах - аскетизме, господстве над чувствами, и преднамеренной практике самогипноза, использующей либо фиксацию взгляда на близлежащем объекте, либо ритмичное повторение мантр - священных текстов. Благодаря этим дополнительным формам дисциплины притяжение мира явлений ослабевает и разум отдается в распоряжение подсознательных сил.
   Танцы, музыка и другие систематически культивируемые производные естественного ритма использовались греками при посвящении в Дионисийских мистериях, а также гностиками и множеством других мистических школ. Опыт показывает, что подобные процедуры действительно заметно воздействуют на человеческое сознание, хотя до сих пор мало кто понимает, как и почему это происходит. Такое искусственное, форсированное достижение состояния экстаза полностью противоречит традиции христианских созерцателей, однако и у них мы то и дело обнаруживаем моменты, когда экстатический транс или ясновидение, т.е. высвобождение "трансцендентального восприятия", вызывались спонтанно, с помощью чисто физических средств. Так Якоб Бёме, "тевтонский теософ", находясь однажды в своей комнате и "пристально вглядываясь в полированное оловянное блюдо, отражавшее яркий солнечный луч", впал в экстатическое состояние, в котором ему открылись первопричины и глубочайшие основы всех вещей. Такой же эффект оказало на Игнатия Лойолу созерцание текущих вод. Как-то раз, когда он сидел на берегу реки и смотрел на глубокий поток, "глаза его разума раскрылись, и хотя он не узрел видений, но понял и постиг духовные вещи... и благодаря этой ясности всё предстало перед ним в новом свете". Метод достижения ясности ума посредством сужения и очищения поля сознания походит на практику Иммануила Канта, который "нашел, что ему гораздо лучше думается о философских материях, когда он пристально смотрит на колокольню ближайшей церкви".
   Стоит ли удивляться тому, что рационалисты, игнорируя схожие явления у художников или философов, постоянно подвергали критике свидетельства, полученные в подобные мгновения явного моноидеизма и самогипноза в жизни мистиков, а также благодаря психическим отклонениям, сопровождающим состояние экстаза. Все проявления анормального восприятия в гениальных мистиках они поспешили приписать истерии или другим болезням, без колебаний назвав святого Павла эпилептиком, святую Терезу - "покровительницей всех истериков" и разместив большую часть их духовных родственников по разным залам музея психопатологии. В этом увлекательном занятии они всячески орудовали тем общеизвестным фактом, что великие созерцатели, хотя и были почти всегда людьми незаурядных умственных и практических способностей - примером тому могут служить Плотин, святой Бернард, свв. Катерина Генуэзская и Катерина Сиенская, святая Тереза, св. Иоанн Креста, а также суфийские поэты Джами и Джалаладдин, - никак не отличались психическим здоровьем. Более того, их все более активное вовлечение в мистическую жизнь, как правило, оборачивалось особым и совершенно определенным воздействием на тело, вызывая в некоторых случаях те или иные болезни или физические недуги, сопровождаемые болью и функциональными расстройствами, для которых не было никакой органической причины. Причиной могло быть разве лишь то внутреннее напряжение, которое под влиянием воспылавшего духа естественно возникает в теле, когда оно вынуждено приспосабливаться к новому, совершенно для него непривычному образу жизни.
   Нет ничего странного в том, что анормальный и высокочувствительный тип разума, который мы называем мистическим, действительно нередко, хотя и не всегда, сопровождается необычными, необъяснимыми изменениями физического организма, с которым он тесно связан. "Сверхъестественное" происхождение этих явлений вполне очевидно, - если только мы не обозначаем этим термином некие явления, которые, конечно, весьма необычны, но сами по себе вполне естественны, только мы их не можем понять. Такие проявления психофизического параллелизма, как стигматы у святых, - равно как и у других легко поддающихся внушению субъектов, к которым трудно отнести святых, - могут возникнуть у кого угодно. Здесь я сошлюсь на еще один сравнительно малоизвестный, но особенно любопытный и поучительный пример преобразующего воздействия духа на предполагаемые "законы" телесной жизни.
   Несмотря на исследования Мюризье, Жане, Рибо и других психологов, настойчиво пытавшихся найти объяснение всем мистическим фактам с точки зрения патологии, особенности, сопровождающие мистическое сознание, до сих пор остаются неразрешимой загадкой. Их следует отнести не к категории чудес или категории болезней - как это делают слишком ярые их друзья и противники, - но к области чистой психологии и исследовать беспристрастно по крайней мере с тем вниманием, которое мы с готовностью уделяем гораздо менее его заслуживающим чудачествам, явно свидетельствующим о порочных наклонностях или вырождении. Существование подобных явлений не более дискредитирует здравость ума мистицизма или достоверность его результатов, чем неустойчивое нервное состояние художника, который до некоторой степени разделяет мистическое понимание Реального, дискредитирует искусство. "Тот, кто собрался бы классифицировать человечество только в соответствии с психофизическими явлениями, - справедливо замечает фон Хюгель, - не колеблясь поместил бы таких личностей, как Кант и Бетховен, среди отъявленных и безнадежных ипохондриков".
   Что касается мистиков, то для объяснения наблюдаемых в их жизни необычных явлений, естественно, наиболее часто привлекалась истерия, благодаря поразительному обилию сопровождающих ее ментальных синдромов вроде странной способности расщепления, перестановки и усиления элементов сознания, явно выраженной тенденции к медиумизму и экстазу. Однако в целом это похоже на попытки искать объяснение гениальности Тальони в симптомах пляски святого Витта. И болезнь, и искусство связаны с телесными явлениями. Точно так же и мистицизм, и истерия связаны с преобладанием в сознании одной фиксированной и напряженной идеи - предчувствия, которое управляет жизнью и может привести к поразительным психическим и физическим результатам. У истерика эта идея, как правило, поначалу попросту тривиальна [trivial] или болезненна, однако вследствие неустойчивого ментального состояния она становится навязчивой. В душе же мистика господствует не просто идея, а именно великая идея - настолько великая, что, проявляясь в человеческом сознании во всей своей полноте, она почти неизбежно вытесняет оттуда все остальное, поскольку она не что иное, как восприятие трансцендентальной реальности и присутствия Бога. Поэтому если моноидеизм больного истерией неизменно носит иррациональный характер, то у мистика, напротив, его моноидеизм вполне рационален.
   Таким образом, пока психофизические взаимосвязи столь плохо изучены, было бы, по-видимому, более благоразумным и во всяком случае более научным воздержаться от суждений относительно значений психофизических явлений, сопровождающих мистическую жизнь, вместо того чтобы набрасываться с деструктивной критикой на таинственные факты, которые, по меньшей мере, допускают более чем одну интерпретацию. Пытаться определить природу смеси по химическим характеристикам отдельных ее составляющих - затея сомнительная.
   Наши тела - тела животных, созданные для биологической деятельности. Когда дух с необычайным рвением настаивает на использовании нервных клеток для выполнения иной деятельности, тело сопротивляется давлению и порождает, как признают сами мистики, "мистическую немощь". "Поверьте мне, дети, - говорит Таулер, - тот, кто узнал бы слишком много об этих вещах, часто проводил бы время в постели, ибо его бренная оболочка не могла бы выдержать этого". "Я причиню тебе страшную телесную боль, - говорит голос Любви Мехтильде Магдебургской, - если ты будешь погружаться в меня так часто, как того желаешь. Я должен лишать себя того сладостного приюта, который нахожу в тебе в этом мире, ибо даже тысячи тел не смогут оградить любящую душу от ее желания. Посему чем выше любовь, тем сильнее боль".
   С другой стороны, возвышенная личность мистика - его самодисциплина, его героическое принятие труда и страдания, его гибкая воля - поднимает до крайнего предела ту обычную власть разума над телом, которой все мы обладаем. Состояние созерцания - так же как и гипноз по отношению к здоровому человеку, - по-видимому, также увеличивает жизненную силу, раскрывая более глубокие уровни личности: Я пьет из фонтана, питаемого Вселенской Жизнью. Как уже говорилось выше, истинный экстаз также пополняет жизненные силы человека, ибо в этом состоянии, по-видимому, он находится в контакте с реальностью и оттого сам становится более реальным. "Часто, - говорит святая Тереза, - даже больной выходит из состояния экстаза здоровым, ибо оно дает душе нечто великое". В экстазе достигается контакт с уровнями человеческой сущности, которые остаются незатронутыми в процессе повседневного существования, - отсюда и столь часто проявляемые необычайная выносливость и независимость от внешних условий.
   Если мы по стопам некоторых посмотрим на мистиков как на проявление спорадических зачатков некоторой способности - высшего сознания, - к которой медленно стремится человеческий род, то вполне вероятно, что при появлении этой способности нервы и органы будут испытывать нагрузки, к которым они еще не привыкли, и что дух более организованный, чем его телесная оболочка, должен будет уметь навязать чуждые условия своей плоти. Когда первый человек встал на две ноги, тело, в течение долгого времени привыкшее ходить на четырех, и сами ноги, настроенные на то, чтобы нести только половину веса, должны были взбунтоваться против этого неестественного состояния, доставляя автору изобретения страшную боль и неудобство. Вполне возможно, что странное "психофизическое состояние", общее для всех мистиков, можно рассматривать как бунт со стороны нормальных нервной и сосудистой систем против крайностей способа жизни, к которому они еще не приспособились.
   Несмотря на подобные бунты и мучения, вызываемые ими, мистики - как ни странно это звучит - это раса долгожителей (крайне неудобный факт для критиков из физиологической школы). В качестве нескольких примеров упомянем наиболее заметные фигуры: святая Хильдегарда дожила до восьмидесяти одного года, Мехтильда Магдебургская - до восьмидесяти семи, Рейсбрук - до восьмидесяти восьми, Сузо - до семидесяти, святая Тереза - до шестидесяти восьми, святая Катерина Генуэзская и святой Петр из Алькантара - до шестидесяти трех. Складывается впечатление, что обогащенная жизнь - награда за мистическое отречение - позволила им одержать победу над телесными недугами; жить и выполнять свои обязанности в условиях, которые не смог бы вынести обыкновенный человек.
   Подобные победы, занимающие почетное положение в истории человеческого разума, достигались, как правило, одним и тем же образом. Мистики - как и все интуитивные личности, все гении, все потенциальные художники (у всех у них есть много общего), - говоря языком психологов, имеют "крайне подвижные барьеры". Другими словами, незначительное усилие, легкое отклонение от нормального состояния позволяют скрытым или "подсознательным" силам высвободиться и захватить поле сознания. "Подвижный барьер" может сделать человека гением, лунатиком или святым. Все зависит от характера высвобождающихся сил. У великих мистиков эти силы, эти черты личности, лежащие глубоко под уровнем обыкновенного сознания, обладают необычайным богатством - их нельзя объяснить в терминах патологии. "Даже если великие мистики, - говорит Делакруа, - не избегли полностью тех недостатков, которые присущи всем исключительным личностям, в них все же есть творящая жизненная сила, конструктивная логика, способность к разносторонней реализации, одним словом - одаренность, которая в действительности представляет собой их существенное качество... Великие мистики, творцы и изобретатели, нашедшие и оправдавшие новые формы жизни... на высочайших вершинах человеческого духа достигли великого упрощения мира".
   Истина, насколько мы знаем к настоящему времени, заключается, по-видимому, в том, что силы, находящиеся в контакте с Трансцендентальным порядком и составляющие, по самой скромной оценке, половину Я, дремлют в обыкновенном человеке, чьи время и интересы целиком заняты ответами на стимулы мира ощущений. Вместе с этими скрытыми силами спит целый мир, который только они и могут воспринять. В мистиках никакая часть Я не находится постоянно в состоянии сна. Они пробудили своего "обитателя глубин" и объединили вокруг него свою жизнь. Здесь Сердце, Разум, Воля работают в полную силу, побуждаемые не призрачным спектаклем ощущений, но глубинами истинного Бытия - здесь горит свет и бодрствует сознание, о котором не подозревает сонная толпа. Кто говорит, что мистик - лишь наполовину человек, тот утверждает прямо противоположное истинному положению вещей. Только мистика можно назвать цельным человеком, поскольку во всех остальных людях дремлет половина способностей Я. Мистики особенно настаивают на целостности их опыта. Так, Божественный голос говорил святой Катерине Сиенской: "Я также показывал тебе Мост и три основные ступени для трех сил души, и я говорил тебе, что никто не сможет достичь жизни в благодати, если не поднимется по всем трем ступеням, то есть соберет воедино все три силы души во Имя Мое".
   В анормальном типе личности, называемом гениальным, мы, по-видимому, обнаруживаем намеки на взаимосвязи, которые могут существовать между глубинными уровнями человеческой сущности и поверхностной оболочкой сознания. У поэтов, музыкантов, великих математиков или изобретателей силы, скрывающиеся за барьером и вряд ли контролируемые сознательной волей их обладателей, вносят, очевидно, значительный вклад в восприятие и понимание. Во всех творческих актах большая часть работы проделывается на подсознательном уровне, причем это, в некотором смысле, происходит автоматически. Подобное в равной степени относится к мистикам, художникам, философам, изобретателям и правителям. Великие религии, изобретения, произведения искусства всегда вдохновляются внезапным всплеском интуиции или идеи, которую не может объяснить поверхностное сознание, и приводятся в исполнение силами, настолько не поддающимися контролю этого сознания, что кажется, будто они - как иногда говорят - "исходят извне". В этом заключается "вдохновение", открытие шлюзов, позволяющее водам истины, в которых купается вся жизнь, подняться до уровня сознательного.
   Великий учитель, поэт, художник, изобретатель никогда не пытается намеренно достичь того или иного эффекта. Он не знает, каким образом так получается - возможно, благодаря неосознаваемому контакту с той творческой стороной человеческой сущности, которую суфии называют "Дух Созидания", а каббалисты - "Иесод", но и те и другие помещают вне мира чувств. "Иногда, - говорил великий Филон, иудей из Александрии, - когда я приступал к работе совершенно опустошенный, я вдруг внезапно наполнялся идеями, которые невидимым дождем проливались на меня и внушались мне свыше. Под влиянием божественного вдохновения я приходил в необычайное возбуждение и терял представление о том, где я нахожусь, кто окружает меня, кто я сам, что я говорю и что пишу. В тот момент я овладевал богатством интерпретаций, радостью света, глубокой проницательностью по отношению ко всему, что я должен быть делать. Это воздействовало на мой разум, как очевидная оптическая демонстрация действует на глаза". Это - истинно творческий экстаз, полностью соответствующий тому состоянию, в котором свершают свой могущественный труд мистики.
   Отпустить себя на свободу, находиться в покое и быть восприимчивым - вот, по-видимому, условия, в которых можно достичь подобного контакта с Космической жизнью. "Я замечал, что, когда рисуешь, надо не думать ни о чем; тогда все получается гораздо лучше", - говорил Леонардо юный Рафаэль. Поверхностное Я должно признать здесь свою недостаточность и стать покорным слугой более основательного и жизненного сознания. Такое же мнение высказывают и мистики. "Пусть воля, - говорит святая Тереза, - утвердится в мудром и спокойном понимании того, что именно без какого-либо усилия с нашей стороны мы можем беседовать с Богом о чем угодно". "Самый лучший и благородный способ, которым ты можешь прийти к этой Жизни, - говорит Экхарт, - заключается в том, чтобы молчать, позволив Богу действовать и говорить. Где все силы отвлечены от своей работы и образов, там произносится это слово... чем больше тебе удается отвлечь все свои силы и забыть о сотворенном мире, тем ближе ты к этому состоянию и тем более восприимчив".
   Таким образом, "пассивность" созерцания - необходимая прелюдия духовной энергии, в некотором смысле расчистка площадки. Она останавливает приливы сознания на берега чувств, останавливает "колесо воображения". "Душа, - вновь говорит Экхарт, - сотворена между Временем и Вечностью, самыми высшими своими силами она достигает Вечности, самыми низшими - касается Времени". Вечность и Время, мир Бытия и мир Становления - вот два из "состояний реальности", которые встречаются в человеческом духе. Вырывая из уровня преходящего - реальности низшего сорта, - созерцание поднимает нас на уровень вечного и дает нам силы, благодаря которым мы можем общаться на этом уровне. У того, кто рожден мистиком, силы эти велики и лежат почти возле самого барьера сознания. Ему дан трансцендентальный или, как сказал бы он сам, божественный дар, подобно тому, как его собратьям, прирожденным музыкантам или поэтам, дан музыкальный или поэтический дар. Во всех трех случаях внезапное появление высших способностей является таинством даже для тех, с кем это происходит. Психологи с одной стороны и теологи - с другой могут предложить нам схемы и теории, описывающие этот процесс - странные колебания развивающегося сознания, внезапное появление ясности и творческих способностей, которые либо слабо контролируются, либо вообще не поддаются контролю со стороны Я, сменяющие друг друга восторг и печаль по поводу увиденного; однако секрет гениальности так же ускользает от нас, как и секрет жизни - от биологов.
   Самое большее, что мы можем сказать об одаренных людях, это то, что реальность представляется им при анормальных условиях и в анормальных терминах, и, столкнувшись с подобными условиями и терминами, эти люди вынуждены работать с ними. Благодаря их особому складу ума один из аспектов вселенной сфокусирован для них настолько резко, что все остальные образы в сравнении с ним предстают смутными, неясными и нереальными. Поэтому жертвоприношение, которое совершают гении - мистики, художники, изобретатели, - посвящая всю свою жизнь одному Объекту, единому видению истины, вовсе не есть самоотрицание, но скорее самонаполнение. Они вырывают себя из нереального, для того чтобы сконцентрироваться на реальном. Затем цельная личность впитывает определенные ритмы и гармонию, которые существуют во вселенной, но которые не могут воспринять приемные аппараты прочих Я. "Здесь - указующий перст Бога, вспышка Воли, которая Может", - восклицает аббат Фоглер, когда звуки рождаются из-под его рук. "Стихи пришли", - говорит поэт. Он не знает как, однако явно не благодаря преднамеренным усилиям интеллекта.
   Точно то же происходит и с мистиками. Г-жа Гийон утверждает в автобиографии, что, когда она писала свои труды, она ощущала внезапное и непреодолимое стремление взяться за перо, хотя чувствовала себя совершенно неспособной к литературным построениям и не имела никакого представления о том, что она собирается написать. Если она сопротивлялась этому порыву, она испытывала сильный дискомфорт. А затем она начинала писать с необычайной быстротой - слова, тщательно построенные аргументы, подходящие цитаты приходили к ней без всякого размышления и настолько быстро, что одна из самых длинных ее книг была написана за полтора дня. "Я замечала, что пишу о вещах, которых никогда не видела, и в подобные мгновения я ощущала себя обладательницей сокровищницы знания и понимания, о которой никогда и не подозревала".
   Все вышеперечисленные случаи, конечно, представляют крайние формы той странной "автоматической" способности сочинять - следы которой заметны у большинства поэтов и писателей, - когда слова и символы возникают и выстраиваются сами по себе, пренебрегая волей автора. Нечто похожее, вероятно, происходит с "медиумами" и другими экстрасенсами, в беспорядочных и несвязных записях которых находит выражение подсознательный разум. Однако подсознательный разум великих мистиков отнюдь не беспорядочен. Он анормально чувствителен, богато одарен, крайне наблюдателен - скорее казначейство, чем склад древесины, - и в процессе развития становится дисциплинированным и умелым инструментом познания. Поэтому его проявления в нормальном сознании в виде озарений, "голосов", видений, /медиумического/ автоматического письма и в любых иных "переводах" сверхчувственного в термины чувственного восприятия не могут быть дискредитированы тем, что точно таким же образом иногда проявляется бесполезная подсознательная область более слабых натур. Идиоты нередко весьма разговорчивы, однако многие ораторы здоровы вполне.
   Итак, подведем итоги: какие же основные характеристики мы обнаружили в нашем наброске ментальной жизни человека?
      -- Мы разделили эту жизнь (достаточно произвольным образом) некоей перемещающейся линией, которую психологи называют "барьером сознания", на поверхностную жизнь и подсознательные глубины.
      -- В поверхностной жизни - хотя мы и осознаем ее существенную целостность - мы выделили три основные и постоянно присутствующие стороны: триединство чувств, мышления и воли. Первенство мы были вынуждены отдать чувствам, как силе, приводящей в работу механизмы воли и мышления.
      -- Мы видели, что поверхностная жизнь выражается в двух взаимодополняющих формах - в виде способности к волевому движению (действие, направленное наружу) и в виде способности к познанию (внутреннее знание). Первое - динамическое по типу - обусловлено, в основном, волей, стимулированной эмоциями; второе - пассивное - есть занятие интеллекта. Они соответствуют двум главным аспектам, которые человек различает во вселенской жизни, - Бытию и Становлению.
      -- Ни способность к волевому движению, ни способность к познанию, другими словами, ни действие, ни мысль поверхностного сознания, связанного с естественным существованием и находящегося под влиянием пространственных понятий, не могут установить связь с Абсолютом, миром трансцендентного. Подобные действия и мысли имеют дело только с материалом, полученным, прямо или косвенно, из мира ощущений. Тем не менее свидетельства мистиков и других личностей, обладающих "инстинктом к Абсолютному", указывают на существование у человека еще одной способности - по существу, более глубокого Я, которое обстоятельства обыкновенной жизни обычно удерживают "за барьером" сознания и которое, таким образом, является одним из факторов "подсознательной жизни". Это скрытое Я - основное действующее лицо мистицизма, живущее "значимой" жизнью, соприкасаясь с реальным или трансцендентным миром. [57]
      -- Определенные процессы, такие, как созерцание, могут настолько изменить состояние сознания, что позволяют высвободить глубинное Я, которое, проникая в большей или меньшей степени в сознательную жизнь, делает человека в большей или меньшей степени мистиком.
   Таким образом, мистическая жизнь подразумевает высвобождение трансцендентального Я из глубин человеческой личности, захват поля сознания этим Я и "преобразование" или перестройку чувств, мыслей и воли - характера человека - вокруг нового центра жизни.
   Мы попытались описать снаружи объект поиска мистиков, который видится изнутри, как понимание или непосредственное общение с трансцендентной Реальностью. Здесь, так же как и в самой высокой земной любви, познание и общение есть одно и то же, и если мы хотим осознать, то должны "объединиться с блаженством". Та сторона нашего существа, посредством которой мы можем достичь единения, - "сущность души", как называл ее Рейсбрук, - обычно лежит за барьером нашего сознания, однако при благоприятных условиях она может быть освобождена у определенных натур, анормально одаренных и полных жизненных сил, при помощи определенных действий, таких, как созерцание. Если же эта сущность проявляется, она призывает себе на помощь все аспекты Осознающего Я. Поверхностное сознание должно сотрудничать с глубинным, и, в конце концов слившись вместе, они порождают то единение сознания на более высоком уровне, которое только и может положить конец беспокойству человека. Сердце, жаждущее Всего, разум, мыслящий о Нем, воля, концентрирующая на Нем все Я, - все должно быть вовлечено в игру. Я должно быть отвергнуто, однако оно не должно быть уничтожено, как предлагают некоторые квиетисты. Оно умирает лишь для того, чтобы иметь возможность ожить вновь. Высший успех - постоянная уверенность мистика в том, что "мы скорее находимся на небесах, чем на земле", - "проистекает, - как говорит Юлиана Норвичская в отрывке, предвосхищающем классификацию современных психологов, - из естественной Любви нашей души, из ясного света нашего разума и непоколебимости нашей воли".
   Однако в каком же порядке должны располагаться эти три составляющие в работе, которая есть единое? Как мы уже видели, каждая из них должна выполнять свою роль, ибо мы имеем дело с откликом человека во всей его целостности на неудержимое притяжение Бога. Но что же будет преобладать? Окончательная природа опыта Я относительно реальности будет зависеть от ответа, которое оно само даст на этот вопрос. Каковы здесь относительные ценности Разума и Сердца? Кто из них принесет Я ближе к Мысли Бога, к реальной жизни, в которую оно погружено? Кто из них, получив главенствующую роль, с большей вероятностью приведет Я в гармонию с Абсолютом? Любовь к Богу, которая всегда присутствует в сердцах, а иногда и на устах святых, - это страстное желание, жажда такой гармонии; "Болезнь разума" - его интеллектуальный эквивалент. Хотя нам кажется, что мы можем избавиться от Бога, нам никогда не удастся избавиться от той или иной формы этой жажды, кроме как ценой полного закоснения.
   Таким образом, мы вернулись к тому утверждению, с которого началась эта глава, - о двух главенствующих желаниях, разделяющих тюрьму Я. Теперь мы видим, что они представляют стремление интеллекта и эмоций к единственному концу всех поисков. Тренированная воля - "способность к волевому движению" - со всеми спящими способностями, которые она может пробудить и использовать, может прийти на помощь какой-то из остальных двух сил. Какой? Этот вопрос крайне важен, поскольку судьба Я зависит от партнера, которого выберет воля.
   Духовная история человечества демонстрирует две различные фундаментальные позиции по отношению к невидимому и, соответственно, два способа, которыми человек пытается прикоснуться к нему. Мы будем называть здесь эти способы "магическим" и "мистическим". Однако сказав так, мы должны тут же добавить, что, хотя в крайних своих проявлениях эти два способа резко контрастируют, граница между ними определена не столь четко; исходя из одних и тех же положений, они часто вводят исследователя в заблуждение, так как используют один и тот же язык, инструменты и подходы. Поэтому многое из того, что в действительности является магией, совершенно необоснованно приписывают мистицизму. На самом деле они представляют собой два противоположных полюса одного и того же - трансцендентального сознания человечества. Между ними лежат все великие религии, которые можно описать в рамках нашей метафоры как области обычного обитания этого сознания. Таким образом, на одном конце шкалы чистый мистицизм "плавно переходит" в религию или, с другой точки зрения, произрастает из нее. Никакой глубоко религиозный человек не лишен налета мистицизма, и никакой мистик не может не быть религиозным, если не в теологическом, то по крайней мере в психологическом смысле этого слова. На другом конце шкалы, как мы увидим позже, религия столь же очевидно перетекает в магию.
   Фундаментальное различие между магией и мистицизмом заключается в том, что магия хочет получать, а мистицизм хочет давать - бессмертные и антагонистические позиции, всплывающие в том или ином обличье во все времена. И магия, и мистицизм в своем полном развитии используют весь ментальный механизм, сознательный и бессознательный, для того чтобы добиться своей цели, - и оба утверждают, что дают посвященным способности, не известные обыкновенному человеку. Однако центры, вокруг которых группируются все эти механизмы, побудительные мотивы и результаты, к которым приводят эти способности, различаются в том и другом случае просто поразительно.
   В мистицизме воля объединяется с эмоциями в страстном желании подняться над миром ощущений, для того чтобы Я могло достичь единения в любви с единственным, вечным и окончательным Объектом, чье существование мы интуитивно воспринимаем тем, что обычно называлось душой, а теперь чаще именуется "космическим", или "трансцендентальным" чувством. Это поэтический и религиозный темперамент, воздействующий на реальные уровни бытия.
   В магии воля объединяется с интеллектом в страстном желании сверхчувственного знания. Здесь интеллектуальный, агрессивный научный темперамент стремится расширить поле сознания, чтобы включить в него сверхчувственный мир, - несомненная противоположность мистицизму, хотя часто использующая его название и стиль.
   Позже мы еще рассмотрим подробно характерные черты и значение магии, сейчас же достаточно сказать, что в широком смысле мы можем охарактеризовать как магические все формы своекорыстного трансцендентализма. При этом не имеет значения, какие методы применяются - идет ли речь о заклинаниях древних магов, всеобщем молебне о даровании дождя в православии или о сознательных методах самогипноза последователей "Нового образа мысли" - и какой ожидается эффект, будь то появление ангелов, возможность преодолеть внешние обстоятельства или излечение болезни. Цель всегда заключается в одном и том же - намеренном экзальтировании воли до тех пор, пока она не преодолеет обычные ограничения и не принесет Я или группе что-то, чем они до тех пор не обладали. Магия - это индивидуалистская, или "стяжательская" наука; во всех формах она представляет собой деятельность интеллекта, ищущего Реальность либо для своих собственных целей, либо для целей всего человечества.
   Мистицизм, чье великое имя слишком часто используют для обозначения подобной сверхчувственной деятельности, не имеет с ней ничего общего. В действительности он предполагает отказ от индивидуальности - жесткой отделенности от тех "Я, Мне, Меня", которые делают человека ограниченным и изолированным существом. Это в большой степени - движение сердца, пытающегося преодолеть ограничения индивидуальной точки зрения и отказаться от самого себя в окончательной Реальности не ради личного выигрыша, не ради удовлетворения трансцендентального любопытства, не ради того, чтобы вкусить радостей иного мира, но ради одной лишь потребности любить. Под словом сердце мы, естественно, понимаем не только "источник привязанности", "орган нежных чувств" и тому подобное, но скорее внутреннее святилище личности, глубокий корень его любви и воли, единственный источник его энергии и жизни. У мистика "любовь к Абсолюту" - не бесполезные и сентиментальные переживания, но жизненное чувство, которое любой ценой и через любые опасности стремится к единению с объектом любви. Поэтому, в то время как практика магии - так же как и научная практика - не влечет с необходимостью страстные эмоции, хотя, несомненно, и вызывает определенный интерес, мистицизм, как и искусство, не может без них существовать. Мы должны чувствовать, и чувствовать остро, если мы хотим подняться по этому трудному и героическому пути.
   Таким образом, мы видим, что два рода деятельности - мистицизм и магия - соответствуют двум вечным страстям Я, желанию любви и желанию знания, отражая по отдельности стремление сердца и интеллекта к окончательной истине. Третья позиция по отношению к сверхчувственному миру - позиция трансцендентальной философии - вряд ли входит в круг тем, затрагиваемых нашим исследованием, поскольку это подход чисто академический, в то время как магия и мистицизм основываются на практике и опыте. Подобную философию часто ошибочно называют мистицизмом, потому что она пытается начертить карты земель, которые исследуют мистики. Ее достижения полезны - насколько вообще полезны все схемы - до тех пор, пока не претендуют на завершенность, ибо здесь единственный окончательный критерий - это личный опыт, личное исследование возвышенной и любящей истину души.
   Что же тогда мы в действительности понимаем под мистицизмом? Слово, в равной мере употребляемое по отношению к действиям медиумов и экстазу святых, "культуре интеллекта" и волшебству, мечтательной поэзии и средневековому искусству, молитве и гаданию по руке, крайностям доктрины гностицизма и прохладным рассуждениям кембриджских платоников и даже - как это делает Уильям Джеймс - к высшим стадиям опьянения, очень скоро перестает иметь какой бы то ни было смысл. Его использование только вводит в заблуждение несведущих людей, которые приходят к смутному представлению о том, что любая сверхчувственная теория или практика отчасти "мистическая". Поэтому необходимо, насколько это возможно, зафиксировать истинные черты этого явления и напомнить, что мистицизм в своей чистой форме есть наука об окончательном, наука о единении с Абсолютом и ничего более, а мистик - это тот, кто достиг такого единения, но вовсе не тот, кто об этом рассуждает. Не знать о, но быть - вот отличительная черта истинного посвященного.
   Трудность заключается в том, чтобы определить точку, в которой сверхчувственный опыт перестает быть только практическим и интересным продолжением чувственного опыта - так сказать, расширением границ существования - и вступает в ту безграничную жизнь, где Субъект и Объект, желающий и желаемое есть одно. Два состояния разделяет не четкая линия, но бесконечный ряд градаций. Посему мы должны внимательно вглядеться во всех пилигримов на этой дороге, узнать, если сможем, причины, побудившие их отправиться в путешествие, карты, которые они используют, багаж, который несут с собой, и конец, которого они достигают.
   Мы уже говорили, что конец, который предстает воочию взору мистика, - это сознательное единение с живым Абсолютом. Иногда он говорит о цели своих поисков как о "Божественной Тьме" или "Бездне Божества", но это все тот же Абсолют, Несотворенный Свет, омывающий Вселенную, и мистик - превосходя, как обычно, все человеческие способности выражения - может описать его только как темный. Однако существует - должен существовать - контакт "в различимом где" между каждым индивидуальным Я и этим Высшим Я, этой Окончательностью. У мистика подобное единение носит сознательный, личностный и законченный характер. "Он ощущает, - говорит св. Иоанн Креста, - определенный контакт души с Божественным и таким образом чувствует и ощущает Самого Бога". В большей или меньшей степени он прикасается к основному Бытию Божества - или, скорее, Оно прикасается к мистику, - а не только к его проявлениям в жизни. Именно это наиболее сильно и ярко отличает его от остальных людей и делает его науку, говоря словами Пэтмора, "наукой о самоочевидной Реальности". Вглядевшись вместе с мистиком в неисследованную основу, из которой проистекает Мир Становления, "вечно порождаемый в вечном Сейчас", мы сможем увидеть только леденящую тьму вечных отрицаний; но он за совпадением противоположностей узрит лик Совершенной Любви.
   Точно так же, как гений в искусстве является предельным воплощением способностей, присутствующих в зачаточном состоянии в каждом человеке, мистика можно назвать предельным воплощением, активным выражением способности, скрытой в каждом представителе человеческого рода, - способности к восприятию трансцендентной реальности. Многие люди за всю жизнь так и не ощущают хотя бы прикосновения этого мистического чувства. Тот, кто влюблялся в женщину и ощущал - как действительно должен ощущать каждый влюбленный, - что за вуалью общего термина "девушка" скрывается чудесная и невыразимая словами реальность; тот, кто влюблялся в природу и видел "ландшафт, озаренный божественным светом", - чарующая фраза для того, кто этого не видел на самом деле, но всего лишь научное утверждение для остальных; тот, кто влюблялся в Святость или, как мы говорим, "испытал преображение", - все они в какой-то момент действительно познали один из секретов этого мира.
   В такие моменты "Трансцендентальное Чувство, нахлынувшее из другой "части души", шепчет Пониманию и Ощущениям, что они что-то упустили. Что? Ни много ни мало - тайный план Вселенной. А что это за тайный план? Другая "часть души" понимает его в тишине, таким, как он есть на самом деле, однако может рассказать о нем Пониманию только на символическом языке переводчика - Воображения, другими словами, - только с помощью Видения".
   Здесь, в этой искре "части души", где дух, как говорит религия, "покоится в Боге, Который сотворил его", скрыт тот родник, который в равной степени питает творческое воображение и мистическую жизнь. Вновь и вновь что-то жалит сознание, и человек оказывается на духовном уровне, ухватывает мимолетные проблески "тайного плана". И тогда намеки удивительной истины, единства, дышащего невыразимым покоем, светятся во всех творениях, пробуждая в Я чувство любви, обожания и благоговения. Жизнь человека обогащается, ломаются барьеры личности, человек ускользает из мира ощущений, поднимается до вершин духа - и на краткий миг входит в необъятную жизнь Всего.
   Подобное предощущение Реального, лежащее в корне видимого мира и поддерживающее его жизнь, присутствует в измененной форме во всяком искусстве - вероятно, точнее бы было сказать "должно присутствовать", если это искусство достойно оправдания как возвышенная форма опыта. Именно это предощущение придает произведениям искусства присущую им жизненную силу, странную власть вызывать острые эмоции, наполовину мучительные, наполовину радостные, которые сбивают с толку более рациональных интерпретаторов. Мы знаем, что нас не могут удовлетворить ни картина, нарисованная с "фотографической точностью", ни здание, которое одновременно и красиво, и удобно, ни новелла, совершенно точно отражающая жизнь. Трудно сказать, почему это так, если только не предположить, что эти вещи пренебрегли своей обязанностью, заключающейся не в том, чтобы воспроизводить иллюзии обыкновенных людей, но в том, чтобы ухватить и передать нам нечто из "тайного плана", из той реальности, которую до некоторой степени способно воспринять сознание художника. "Живопись, так же как музыка и поэзия, существует и торжествует в бессмертных мыслях", - говорит Блейк. "Сила, обогащающая жизнь", которая признается высшим качеством хорошей живописи, берет свое начало из контакта разума художника с миром архетипов - или, если угодно, трансцендентным миром, истиной, лежащей в основе вещей.
   Критик, в котором поэтическая одаренность создала необычный союз интуиции и учености, свидетельствует о той же истине, когда говорит об идеалах, влиявших на раннюю китайскую живопись: "В этой теории каждое произведение искусства понимается как воплощение гения ритма, проявляющего живой дух вещей с более ясной красотой и интенсивностью, чем громоздкие формы сложной материи могут быть донесены до наших чувств видимым миром вокруг нас. Картина мыслится как некий призрак из более реального мира существенной жизни".
   "Более реальный мир существенной жизни" - это как раз тот мир, где обитает "свободная душа" великого мистика, парящая как шестикрылый серафим пред ликом Абсолюта. Художник также может пересечь границы этого мира в краткий миг творения, однако он не может оставаться там долго. Он возвращается к нам, принося известия с восклицанием Данте на устах:
   Мистик может - и даже вынужден - сказать вместе со святым Бернардом: "Мои тайны - для меня". Как бы он ни старался, его запинающийся благоговейный лепет вряд ли поймет кто-нибудь, кроме тех, кто уже находится в пути. Однако художник не может позволить себе такого. На него возложена обязанность выражать хотя бы часть того, что он воспринимает. Он вынужден говорить о своей любви. В его культе Совершенной красоты вера должна уравновешиваться работой. С помощью холста и символов он должен донести свое свободное видение, мимолетный образ неопалимой купины, до остальных людей. Художник служит посредником между своими собратьями и Божественным, ибо искусство - это ниточка, связывающая видимость с реальностью.
   Однако мы не называем мистиком каждого, кто способен к частичному или художественному предощущению реальности, точно так же, как мы не называем музыкантом каждого, кто учится играть на рояле. Истинный мистик - это человек, у которого подобная способность превосходит чисто художественное состояние или состояние видений и поднимается до уровня гениальности; его трансцендентальное сознание способно доминировать над обычным, а сам он решительно бросается в объятия Реальности. Как художник состоит в определенных отношениях с миром явлений, воспринимая ритмы и открывая истину и красоту, скрытые от остальных людей, точно так же истинный мистик состоит в определенных отношениях с трансцендентным миром, где он ощущает совершенно реальные напряженность и восторг, которые мы, однако, не можем себе представить. Его сознание трансформируется определенным образом, он живет на совершенно другом уровне восприятия по сравнению с остальными людьми, и это, конечно же, означает, что он видит иной мир, ибо тот мир, который мы знаем, есть воздействие отдельных сторон реальности на нормальное неизмененное сознание. Поэтому мистицизм - это не изолированное видение, не мимолетный отблеск реальности, но законченная система жизни с собственными правами и обязанностями. И как остальные люди погружены в естественную или интеллектуальную жизнь и реагируют на нее, точно так же мистик погружен в духовную жизнь и реагирует на нее. Он стремится к тому окончательному отождествлению с интересами этой жизни, которое он называет "Единение с Богом". Мистиков называли одинокими душами, однако более правильно их можно было бы назвать одинокими телами, ибо их крайне общительные души посылают и принимают сигналы со всех сторон.
   Поскольку восприятие порождает обостренную жажду выражения, художник пытается донести до нас в цвете, звуке или словах какой-нибудь намек на увиденный им отблеск истины. Однако тот, кто пробовал сделать это, знает, какую ничтожно малую долю видения удается передать даже при самых благоприятных обстоятельствах. Точно так же и мистики упорно пытаются открыть свою тайну миру, который совсем к этому не расположен. Но задача здесь осложняется неимоверно. Во-первых, существует огромная несоразмерность между невыразимым опытом и теми средствами языка, которые позволяют максимально близко выразить его. Во-вторых, между разумом мистика и разумом мира лежит огромная пропасть. Он должен околдовать своих слушателей, хотя бы частично захватить их в свое состояние, прежде чем они смогут что-то понять.
   Если бы мистик был музыкантом, вероятно, он смог бы передать послание другим музыкантам через свое искусство, причем гораздо более точно, чем это позволил бы ему сделать язык, ибо следует помнить, что только из соображений удобства мы предпочитаем слова всем иным формам выражения. Они настолько хорошо соответствуют явлениям и предметам физической реальности, что мы забываем об их весьма слабой связи с вещами трансцендентными. Даже художник, прежде чем пользоваться словами, переставляет их в порядке, диктуемом законами ритма, бессознательно подчиняясь правилу, согласно которому все искусства "стремятся достичь состояния музыки".
   Это же относится и к мистикам. Мистицизм, самое романтическое приключение, с некоторой точки зрения, - искусство искусств, их источник, но также их завершение, - вполне естественно обнаруживает теснейшие соответствия в самых чисто художественных и наиболее глубоко значимых формах выражения. Таинство музыки редко осознается теми, кто с легкостью принимают ее дары. Тем не менее из всех искусств только музыка наряду с великой мистической литературой обладает способностью пробуждать в нас отклик на движение жизни вселенной, доносить до нас - мы сами не знаем как - ее торжествующую страсть и несравнимый покой. Бетховен слышал всю песнь Реальности, и отдельные ее куплеты выскользнули в мир, когда он попытался донести услышанное до наших ушей.
   Средневековый ум - по природе своей гораздо более мистический, чем наш, а потому намного острее осознававший ту роль, которую гармония ритмов играет в мирах природы и милосердия, - придавал музыке космическое значение, распознавая ее влияние во многих явлениях, которые мы сейчас приписываем действию мрачной фикции - Закона. "Существует три рода музыки, - говорил Гуго Сен-Викторский, - музыка миров, музыка человечества и музыка инструментов. Музыка миров состоит из музыки элементов, планет и времени. Музыка элементов состоит из музыки чисел, весов и мер. Музыка планет состоит и; музыки мест, движения и природы. Музыку времени составляют музыка дней или превратностей света и тьмы, музыка месяцев или роста и убывания луны и музыка лет или смены весны, лета, осени и зимы. Музыка человечества - это музыка тела души и их соединения". Таким образом, жизнь видимой и невидимой вселенной включена в Божественную фугу.
   По крайней мере один из созерцателей, Ричард Ролл из Хэмпола, "отец английского мистицизма", остро осознавал музыку души, усматривая в ней соответствие со взвешенной гармонией духовной вселенной. В его чарующих описаниях внутреннего опыта, относящихся к жемчужинам мистической литературы, больше всего обращает на себя внимание постоянное и намеренное использование музыкальных образов. Кажется, что только они могут охватить и передать его восприятие Реальности. Состояние радостной пробудившейся любви, которого Ролл достигает в конце очищения, - это прежде всего состояние Песни. Он не "видит" духовный мир, но "слышит" его. Для него, так же как и для Франциска Ассизского, это - "небесная мелодия, нестерпимо сладостная".
   Подобный символизм - живой символизм опыта, действия и утверждений - по-видимому, почти неизбежен в мистическом выражении. Разум должен использовать соответствующие способы для того, чтобы его трансцендентальное восприятие - совершенно не связанное по своей сути с теми явлениями, с которыми умеет работать интеллект, - хоть каким-нибудь образом могло быть донесено до поверхностного сознания. Бывает так, что символ и то, что он представляет, сплавляются в этом сознании, и тогда мистик воспринимает свой опыт как "видения" или "голоса": это - одеяние, покров, окутывающий Реальность, в которой не способен жить и на которую не способен смотреть ни один человек. Природа этого покрова в большой степени обусловлена характером человека - упомянем явный уклон Ролла в сторону музыки и пристрастие святой Катерины Генуэзской к абстрактным понятиям огня и света, - а также теологическим образованием и окружающей средой. В качестве примеров можно привести крайне догматические видения святой Гертруды, Сузо, святой Катерины Сиенской, блаженной Анжелы из Фолиньо и, в первую очередь, святой Терезы, чей удивительный самоанализ оказался классическим отчетом о попытках разума перевести трансцендентальное ощущение в понятия, с которыми он может работать.
   Тем не менее величайшие мистики - Рейсбрук, св. Иоанн Креста и та же святая Тереза на более поздней стадии - четко различали невыразимую Реальность, которую они воспринимают, и образ, которым они ее описывают. Вновь и вновь повторяют они вместе с Дионисием и Экхартом, что объект их созерцания "не имеет образа"; или вместе с св. Иоанном Креста - что "душа никогда не сможет достичь высот божественного единения, насколько это вообще возможно в этой жизни, с помощью каких бы то ни было форм или фигур". Поэтому предпринимаемые иногда попытки отождествить мистицизм с подобными формами и фигурами - с видениями, голосами, "нисхождениями благодати" и прочими анормальными явлениями - явно порочны.
   "Наивысшее и самое божественное из того, что дано нам знать и видеть, - смиренно говорит Дионисий Ареопагит, - это всего лишь символический язык вещей, подчиненных Тому, Кто превосходит их все. Посредством этих вещей человеческий разум воспринимает Его непостижимое Присутствие в высотах Его Святого Царства".
   Мистик, как правило, не может обойтись вовсе без символов и образов, как ни мало они адекватны его видениям, ибо для того, чтобы передать опыт, его необходимо выразить, а сделать это возможно только окольными путями, с помощью намеков или параллелей, которые смогут стимулировать спящую интуицию читателя и донести - как это делает всякий поэтический язык - нечто из области, лежащей за пределами поверхностного сознания. Именно поэтому большую роль в мистических сочинениях играют символизм и образное представление, а также тот ритмичный и возвышенный язык, который пробуждает в чувствительных натурах томительный экстаз мечты. Тесная связь между ритмом и возвышенным состоянием сознания слабо понимается до сих пор. Ее дальнейшее исследование, возможно, прольет больше света на онтологические и психологические проблемы.
   Мистическое восприятие - в не меньшей степени, чем музыкальное или поэтическое, - естественным образом стремится (хотя мы не знаем почему) выразиться в ритмической форме - черта, которая явно заметна в сочинениях, написанных в автоматическом состоянии. Этот закон настолько устойчиво проявляется у отдельных личностей, что барон фон Хюгель использовал наличие или отсутствие ритма в качестве теста - для того чтобы отличить гениальные высказывания святой Катерины Сиенской от тех, которые ей приписали последующие пересказчики легенды.
   Мистик, который часто бывает еще и художником слова, совершенно естественно использует всевозможные типы символического языка, иногда просто забывая объяснить, что его высказывания - всего лишь символы, безнадежная попытка перевести истину того мира на язык красоты этого. Именно здесь мистицизм объединяется с поэзией и музыкой, и если бы этот факт всегда осознавался его критиками, они избежали бы множества нелепых и достойных сожаления заблуждений. Символ - одеяние, которое духовное заимствует из материальной плоскости, - есть форма художественного выражения. Говоря другими словами, его надо воспринимать не буквально, а как средство внушения, хотя художник, использующий его, может иногда терять из виду это различие. Поэтому тот, кто думает, что за "Духовным Бракосочетанием" св. Катерины и св. Терезы скрывается извращенная форма сексуальности, что видение Священного Сердца подразумевает невероятное анатомическое ощущение, а божественное опьянение в практике суфиев представляет собой апофеоз пьянства, тот всего лишь выставляет напоказ собственное непонимание механизмов искусства, подобно даме, которая считала, что Блейк просто должен был быть сумасшедшим, ибо говорил, будто касался неба кончиками пальцев.
   Изучение трудов мистиков, скромная попытка "идти в ногу" с их разумом вызывает - точно так же как музыка и поэзия, но в гораздо большей степени - странное оживление, как если бы мы оказались рядом с могущественным источником Бытия, на грани открытия секрета, который все ищут. Анализируя использованные символы или слова, мы видим, что сами по себе они не могут вызвать подобного эффекта. Дело скорее в том, что эти послания пробужденного трансцендентального Я другого человека оживляют наше собственное Я, дремлющее в глубине каждого из нас. В сущности, мистические сочинения, представляющие полученное из первых рук описание истинного опыта, можно расценивать в зависимости от их способности пробудить в читателе ощущение возвышенной или более обширной жизни. "Все мистики, - утверждает Сен-Мартен, - говорят на одном языке, ибо все они происходят из одной страны". Глубокая неумирающая жизнь внутри нас тоже происходит из этой страны, и она узнает голос родины, хотя и не всегда может понять смысл сказанного.
   Возвращаясь к нашему первоначальному намерению - определению, насколько это возможно, характерных черт истинного мистицизма, - я полагаю, что мы достигли точки, в которой знаменитые "четыре признака" мистического состояния по Уильяму Джеймсу - Невыразимость, Духовность, Преходящесть и Пассивность - уже не могут удовлетворить нас. Вместо них я предлагаю сформулировать, проиллюстрировать и, я надеюсь, обосновать четыре других правила, или замечания, которые можно использовать как тест по отношению к каждому, кто претендует на звание мистика.
      -- Истинный мистицизм носит активный и практический характер, а не пассивный и теоретический. Это - органичный жизненный процесс, нечто такое, чем действительно занято все Я, а не то, о чем его интеллект имеет мнение.
      -- Цели мистика - полностью трансцендентальные и духовные. Он ни в коей мере не имеет намерения добавлять, исследовать или улучшать что бы то ни было в видимой вселенной. Мистик отбрасывает прочь эту вселенную даже в ее сверхнормальных проявлениях. Хотя он и не пренебрегает, как утверждают его враги, обязанностями перед многими, его сердце всегда направлено к неизменному Одному.
      -- Это Одно для мистика представляет не только Реальность всего, что есть, но живой и личностный Объект Любви, и никогда - объект исследования. Мистик всем своим существом стремится домой, но его всегда ведет сердце.
      -- Живое единение с Одним - конечная цель мистика - есть определенное состояние, или форма, улучшенной жизни. Его нельзя достигнуть ни путем интеллектуального осознания его благ, ни путем острейшего эмоционального стремления. Хотя и то и другое может присутствовать, этого не достаточно. Необходим трудный психологический и духовный процесс - так называемый Мистический Путь, - влекущий за собой полную перестройку личности и освобождение новой или, скорее, скрытой формы сознания, приводящей Я в состояние, иногда неточно называемое "экстазом", но которое лучше именовать Состоянием Единения.
   Таким образом, мистицизм - это не мнение и не философия. Он не имеет ничего общего с поисками оккультных знаний. С одной стороны, это - не только способность созерцать Вечность; с другой стороны, его нельзя отождествлять с какими-либо проявлениями религиозной эксцентричности. Мистицизм - это название органичного процесса, который подразумевает совершенное воплощение Любви к Богу, получение бессмертного наследия человека здесь и сейчас, или если угодно - ибо это означает в точности то же самое, - искусства установления сознательной связи с Абсолютом.
   Движение мистического сознания к этому свершению представляет собой не просто внезапно открытый доступ к ошеломляющему видению истины, хотя душа и может удостаиваться таких ослепительных мгновений. Это, скорее, упорядоченное движение ко все более высоким уровням реальности, ко все более тесному отождествлению с Бесконечным. "Мистический опыт, - говорит Ресежак, - завершается словами "Я жив, но не Я, а Бог во мне". Подобное ощущение тождественности, естественное завершение мистической активности, имеет очень важное значение. На ранних стадиях мистическое сознание ощущает Абсолют в противопоставлении Я... По мере того как деятельность мистика продолжается, оно [сознание] стремится отбросить это противопоставление... В конце концов мистическое сознание становится обладателем ощущения Сущности одновременно большей, чем Я, и тождественной с ним - достаточно великой для того, чтобы быть Богом, и достаточно личной для того, чтобы быть мною".
   Это именно то мистическое единение, которое может быть единственным воплощением мистической любви, ибо
   История мистицизма - это история проявлений этого закона на уровне реальности.
   Теперь посмотрим, насколько наши утверждения соответствуют практике великих мистиков и разнообразным формам деятельности, которые в то или иное время назывались мистическими.

Мистицизм носит практический, а не теоретический характер.

   Взятое само по себе, это утверждение, конечно же, не достаточно для того, чтобы определить мистицизм, ибо оно с равным успехом относится и к магии, которая также предлагает что-то сделать, а не только во что-то поверить. Однако оно входит в противоречие с мнением тех, кто полагает, будто мистицизм - это "реакция врожденного платоника на религию".
   Различие между подобными набожными философами и истинными мистиками - это различие, которое провел Джордж Тиррелл между откровением и теологией. Мистицизм, как и откровение, есть явление окончательное и личное. Это не только прекрасная и наводящая на размышления схема, но и опыт в его наиболее интенсивной форме. Говоря словами Плотина, такой опыт - это путешествие души в одиночестве, "полет Одинокого к Одинокому". Оно поставляет материал, который обдумывает мистическая философия, точно так же, как теологи размышляют над откровениями, формирующими основу веры. Поэтому если мы относим кого-то к мистикам, мы подразумеваем, что он должен был предчувствовать Истину, которая являлась для него абсолютной, и действовать в соответствии с этим предчувствием. Точно так же, если мы признаем, что кто-то "знал доктрину", мы подразумеваем, что он должен был "прожить жизнь", подчиненную внутренней работе Мистического пути, а не только рассуждать о мистическом опыте других. Мы не можем полностью обойтись без христианских платоников и философов-мистиков. Они - наши ступеньки на пути к более высоким вещам, именно они интерпретируют для нашего вялого разума, опутанного миром ощущений, яркие образы тех, кто говорит с нами из измерения другой Реальности. Однако они не более мистики, чем верстовые столбы на дуврской дороге - путешественники в Кале. Иногда их слова - грустные речи тех, кто знает, но не может быть, - порождают мистиков; так внезапный образ маяка пробуждает в мальчишке дух приключений.
   Кроме того, есть множество примеров истинных мистиков, занимавшихся, подобно Экхарту, философским обсуждением собственного опыта - к вящей пользе мира. Были и философы-платоники - здесь наиболее характерным примером может служить Плотин, - далеко вышедшие за пределы своей философии и отказавшиеся от построения схем, в любом случае несовершенных, которые хотя бы намекали на реальность переживаемого ими опыта. Следует перефразировать приведенный выше афоризм и сказать более точно: платонизм - это реакция интеллектуала на мистическую истину.
   Вновь и вновь великие мистики говорят нам не о том, как они рассуждают, но о том, как действуют. Для них переход от жизни ощущений к жизни духа - это огромное предприятие, которое требует усилий и настойчивости. Парадоксальное "спокойствие" созерцателей есть всего лишь внешняя тишина, необходимая для внутренней работы. Любимые символы мистиков - это символы действий: битва, поиск, паломничество.
   Те, кто полагает, будто мистический опыт есть лишь приятное осознание Божественного в мире, ощущение "инаковости" вещей, купание в лучах Несотворенного Света, - те только играют с Реальностью. Истинное мистическое достижение - это законченное и наиболее трудное из доступных человеку выражение жизни. Это одновременно акт любви, акт отречения и акт высшего восприятия - триединый опыт, в котором встречаются и получают удовлетворение три вида деятельности Я. Религия могла бы дать нам первое, а метафизика - третье, но только благодаря мистицизму нам доступен промежуточный акт в этом ряду - существенная связь, объединяющая все три действия в одно. "Тайны, - говорит святая Катерина Сиенская, - открываются другу, ставшему одним целым с тобой, а не слуге".

Мистицизм - это чисто духовная деятельность.

   Это правило накладывает еще большие ограничения, которые, несомненно, исключают всех тех, кто практикует магию и магические религии даже в их наиболее возвышенных и наименее материалистических формах. Позднее, когда мы обратимся к рассмотрению этих личностей, мы увидим, что их цель - в общем-то не обязательно незаконная - заключается в том, чтобы улучшить и разъяснить видимое с помощью невидимого; использовать сверхъестественные способности Я для того, чтобы увеличить силу, достоинства, счастье или знание. Мистик никогда не действует таким образом и не пытается комбинировать преимущества двух миров. В конечной стадии своего развития он познает Бога через единение, и эта прямая интуиция Абсолюта убивает все менее страстные желания. Мистик обладает Богом, и больше ему ничего не нужно. Хотя он беспрестанно будет посвящать себя служению другим людям и станет "посланником Вечной Доброты", он лишен сверхчувственного честолюбия и не жаждет оккультного знания или способностей. Когда глаза мистика смотрят в вечность, а его сознание погружено в нее, он легко переносит запутанность времени. "Его дух, - говорит Таулер, - погружен в Бездну Божества и теряет осознание различий между всеми творениями. Все вещи собираются воедино в божественной сладостности, и человеческая сущность настолько пронизывается сущностью божественной, что человек теряется в ней, как капля воды в бочонке крепкого вина. Таким образом, дух человека настолько погружен в Бога в божественном единении, что он утрачивает всякое ощущение различий... и остается лишь тайное, безмолвное единение, не имеющее цвета и ничем не омраченное". "Я не желаю, - говорит святая Катерина Генуэзская, - ничего, что исходит от Тебя, но только Тебя, о сладостная Любовь!" "Каким бы богатством этого мира, - добавляет Рабиа, - Ты ни собирался одарить меня, одари им лучше Твоих врагов, и каким бы богатством того мира Ты ни собирался одарить меня, одари им лучше Твоих друзей. Для меня достаточно самого Тебя!" "Душа, - говорит Плотин в одном из своих наиболее проникновенных отрывков, - достигнув желаемого конца и став частью Божества, поймет, что перед ней - источник истинной жизни. Ей не нужно будет больше ничего, и, более того, она вынуждена будет оставить все прочее, чтобы сосредоточиться только на этом одном, отбрасывая то, что ее окружает".
  
  

МИСТИЦИЗМ ВЛЕЧЕТ ЗА СОБОЙ ОПРЕДЕЛЕННЫЙ ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ ОПЫТ.

   Другими словами, он проявляет себя не только как позиция разума и сердца, но и как форма органической жизни. Это не только теория интеллекта или желание сердца, пусть даже страстное. Он подразумевает организацию всего Я, сознательного и бессознательного, под принуждением этого желания; перестройку всей личности на более высоком уровне ради трансцендентной жизни. Мистики подчеркивают, что духовное желание бесполезно, если оно не порождает трудное движение всего Я к Реальному.
   Так, в описании одного из видений Мехтильды Магдебургской "душа сказала Желанию: "Ступай разыщи, где живет мой Возлюбленный, и скажи Ему, что я умираю от любви". И Желание поспешило вперед, ибо оно нетерпеливо от природы и весьма стремительно, и достигло Рая, и у врат его воскликнуло: "Господь всемогущий, впусти меня!" И Бог сказал: "Ответь вначале, что привело тебя?" И Желание отвечало: "Разве Ты не знаешь, Господи, что источник жизни иссох для моей госпожи. Устремись же у ней потоком, чтобы он подхватил ее, иначе она умрет, как рыба на прибрежном песке". "Возвращайся к ней, - ответил Господь, - ты не можешь войти ко Мне, если не приведешь вначале свою госпожу, ибо если это душа поистине жаждущая, в ней одной Я найду утешение"".
   Мы уже говорили о том, что полное мистическое сознание устремляется в двух различных направлениях. Следовательно, существуют и две различные стороны полного мистического опыта: во-первых, видение или осознание Абсолютного Совершенства и, во-вторых, внутреннее преобразование, к которому Видение понуждает мистика, чтобы он мог в некоторой степени стать достойным того, что видит, мог бы занять свое место в порядке Реальности. Он видел Совершенное; он также хочет быть совершенным. Он чувствует, что "третьей частью", необходимым мостом между Абсолютом и Я может быть только нравственная и духовная трансцендентность - иными словами Святость, - поскольку "единственное средство достичь Абсолюта заключается в том, чтобы приспособить себя к Нему". Нравственные добродетели, таким образом, оказываются для мистика обязательными "украшениями Духовного Бракосочетания", как называл их Рейсбрук; однако их наличия далеко не достаточно для такого брака. Если в мистике не пробуждается импульс к моральному совершенствованию, не начинается работа внутренней жизни, то он - не мистик, хотя вполне может быть пророком, визионером или "мистическим" поэтом.
   Более того, процесс "трансмутации", перестройки Я на более высокие уровни приводит к возникновению в поле сознания того "жизненного центра", тех бессознательных духовных восприятий, которые составляют первичный материал опыта мистика. Завершение и цель этой "внутренней алхимии" - приведение всего Я в состояние сознательного и постоянного единения с Абсолютом, когда человек, поднимаясь на вершину своей человеческой сущности, вступает в жизнь, для которой он предназначен. В своем движении к единению субъект обычно проходит через определенные вполне отчетливые фазы, составляющие то, что называется "Мистическим Путем". Эта основополагающая концепция исключает из истинного мистического царства сентиментальную и эмоциональную набожность, визионистскую поэзию и, в не меньшей степени, мистическую философию. Она возвращает нас к нашему первому предложению - о конкретной и практической природе мистической деятельности.
   Для того чтобы создать мистика, требуется нечто большее, чем понимание Бога и страсть к Абсолюту, Последние должны сочетаться с соответствующей психологической составляющей, с натурой, способной к необычайной концентрации, возвышенно-нравственным эмоциям, нервной организации художественного типа. Все это необходимо для успешного развития жизненного процесса мистика. Существенные стадии этого процесса всегда можно проследить, изучая опыт мистиков, оставивших нам описания собственной жизни. Во второй части этой книги мы обсудим их более подробно. Ролл, Сузо, святая Тереза и многие другие оставили нам очень ценные для сравнения образцы самоанализа; благодаря им мы видим, насколько упорна и целеустремленна и насколько далека от обычной эмоциональной или интеллектуальной деятельности та дисциплина, посредством которой "око, вперенное в Вечность" становится тем, что оно есть. "Один из отличительных признаков истинного мистика, - говорит Лейба, которого, как мы уже упоминали, вряд ли можно отнести к сочувствующим свидетелям, - это упорство и героизм в его стремлении к определенным нравственным идеалам". "Он - пилигрим внутренней Одиссеи", - говорит Пашо. Мы можем восхищаться и удивляться приключениям мистика и открытиям, которые он совершает по пути, но для него самого путешествие и конечная цель едины. "Путь, на который мы вступаем, - это королевский путь, ведущий на небеса, - говорит святая Тереза. - Странно ли, что завоевание такого сокровища будет стоить нам достаточно дорого?"
   Одно из множества косвенных свидетельств в пользу объективной реальности мистицизма заключается именно в том, что ступени этого пути, психология этапов духовного подъема, как они описаны различными школами созерцания, представляют всегда практически одну и ту же последовательность состояний. "Школа святых" никогда не считала необходимым выполнять учебный план точно к определенному сроку. Психолог не испытывает никаких затруднений, чтобы, например, согласовать "ступени Молитвы", описанные святой Терезой, - Воспоминание, Умиротворение, Единение, Экстаз, Восторг, "Божественную Боль" и "Духовное Бракосочетание" души - с четырьмя формами созерцания, перечисленными Гуго Сен-Викторским, или суфийскими "Семью Стадиями" вознесения души к Богу, которое начинается с преклонения (adoration) и завершается духовным бракосочетанием. Каждый путник может выбирать различные вехи на пути, но, сравнивая их, мы ясно видим, что путь один.
   Как закономерный вывод из этих четырех правил, вероятно, следует повторить уже сказанное: истинный мистик никогда не ищет своего. Он не ставит своей целью, как думают некоторые, получение сверхъестественного удовольствия или удовлетворение высоких амбиций. Мистик отправляется в свой поиск не потому, что он желает счастья, даруемого Блаженным Видением, экстаза от единения с Абсолютом или какой-либо иной личной награды. Самая благородная из всех страстей, страсть к совершенству ради Любви, неизмеримо сильнее, чем желание трансцендентального удовлетворения. "О Любовь, - восклицает святая Катерина Генуэзская, - я желаю следовать за тобой не ради этих удовольствий, но лишь ведомая истинной любовью". Те, кто поступает иначе, - это, по метким словам св. Иоанна Креста, просто "духовные обжоры" или, используя более мягкую метафору, маги высокого пошиба. Истинный мистик ничего не обещает и ничего не требует. Он идет, ибо он должен идти, подобно тому как Галаад шел к святому Граалю - зная, что для того, кто способен этим жить, лишь это одно и есть жизнь. Мистик никогда не успокаивается в поиске Бога, который он считает выполнением своей наивысшей обязанности, хотя у него и нет никакой уверенности в успехе. Вместе со святым Бернардом он полагает, что "Только Тот есть Бог, Которого никогда не ищешь напрасно, даже если Его невозможно найти". Вместе с Мехтильдой Магдебургской он слышит голос Абсолюта в своей душе: "О душа, прежде этого мира Я жаждал тебя, и ныне Я жажду тебя, а ты - Меня. Поэтому когда наши два желания объединятся, Любовь насытится".
   Подобно "пылкому влюбленному" в романах, мистик служит без всякой надежды на награду. Однако один из многих парадоксов духовной жизни заключается в том, что он получает удовлетворение именно потому, что не ищет его; становится обладателем цельной личности именно потому, что от нее отказывается. "Достижение, - говорит Дионисий Ареопагит, - происходит только благодаря искреннему, естественному и полному отказу от себя и от всех вещей". Только с исчезновением Я приходит насыщение любви. Если бы мистика спросили о причинах его часто необычного поведения, его сурового и настойчивого поиска, он вряд ли назвал бы возвышенное просветление или невыразимое удовольствие. Скорее он ответил бы словами Якоба Бёме: "Я пришел к этому значению, работе и знанию не посредством моих собственных рассуждений, воли или целеустремленности; я не искал ни этого знания, ни чего-либо с ним связанного. Я искал только сердце Бога, чтобы укрыться в нем".
   "Живы мы или мертвы, - говорит Павел, - мы принадлежим Господу". Мистик - это реалист, для которого подобные слова представляют не догму, но приглашение - приглашение душе достичь наполненности жизни, для которой она предназначена: "потерять себя в Том, что невозможно увидеть и чего нельзя коснуться; отдать себя верховному Объекту и перестать принадлежать как себе, так и всем прочим; объединиться с Неизвестным самой благородной своей частью, отказавшись от знания; и наконец, вынести из этого абсолютного невежества то знание, которого понимание не способно достичь". Таким образом, мистицизм представляет для пробужденного человеческого духа "путь вовне", излечивая незавершенность человека, из которой исходит наше божественное беспокойство. "Я уверен, - говорит Экхарт, - что если бы душа в совершенстве постигла смысл бытия, она никогда не отвернулась бы от него". Мистики никогда и не отворачивали свой взор, ибо для них это было бы актом саморазрушения. Здесь, в мире иллюзий, говорят они, для нас нет вечного города, и если для вас - это всего лишь предложение, то для нас - это центральный факт жизни. "Поэтому необходимо поторопиться с уходом отсюда, отделиться - в той мере, в какой мы способны это сделать, - от сковывающего нас тела, чтобы всем своим Я мы могли обнять Божество, чтобы каждая наша частичка соединилась с Ним".
   Итак, подведем итоги. Мы видим, что мистицизм - это высоко специализированная форма того поиска реальности, возвышенной и законченной жизни, который характерен для человеческого сознания. Он в большой мере направляется "духовной искрой", трансцендентальной способностью, которая, хотя и является жизнью нашей жизни, остается за барьером сознания обыкновенного человека. Вырываясь наружу в мистике, она постепенно становится доминирующим фактором его жизни, подчиняя своим целям и обогащая за счет своего спасительного контакта с реальностью те жизненные силы любви и воли, которые мы приписываем сердцу. Побуждаемая любовью и волей, вся личность поднимается в акте созерцания или экстаза до уровня сознания, где начинает осознавать новое поле восприятия. Это осознание, этот "любящий взор", побуждает личность к новой жизни в соответствии с реальностью, которую она увидела. Подобная жизнь представляется настолько странной и возвышенной, что всегда вызывает у нормального человека либо страх, либо восхищение. "Если бы все великие христианские мистики, - говорит Лойба, - могли каким-то чудом быть собраны в одном месте, где в привычном для них окружении могли бы жить на свой манер, мир скоро бы осознал, что они составляют одно из наиболее изумительных и значительных отклонений, свидетелем которых был человеческий род".
   Таким образом, обсуждение мистицизма, рассматриваемого как форма человеческой жизни, распадается на два направления. К первому относится жизненный процесс мистика: перестройка его личности; метод, которым достигается присущее ему осознание Абсолюта; способности, развитые для удовлетворения требований мира явлений, но работающие в плоскости трансцендентального. Все это объединяется под общим названием "Мистический Путь", по которому Я проходит состояния, или стадии развития, обозначенные неоплатониками, а затем и средневековыми мистиками, как Очищение, Просветление и Экстаз.
   Ко второму направлению относится содержание мистического поля восприятия, откровение, благодаря которому созерцатели осознают Абсолют. Сюда включается рассмотрение так называемых доктрин мистицизма - попыток мистиков обрисовать нам мир, на который они взглянули, языком, пригодным лишь для описания мира, где обитает большинство из нас. Здесь возникает трудный вопрос символизма и символической теологии - подводный камень, о который разбились многие изложения мистиков. Наша задача будет заключаться в том, чтобы, насколько это возможно, снять облачение символизма и попытаться синтезировать эти доктрины - разрешить явные противоречия между объективным и субъективным откровением, путем отрицания и путем подтверждения, эманацией и имманентностью, отречением и обожествлением, Божественной Тьмой и Внутренним Светом и, наконец, выявить существенное единство опыта, посредством которого душа сознательно входит в Присутствие Бога.

ЧАСТЬ 3. МИСТИЧЕСКИЕ ПЕРЕЖИВАНИЯ.

   В некоторых случаях мистические личности испытывают различные, очень странные переживания, неизученные еще современной наукой. Как правило, это огромный эмоциональный всплеск, при котором человек переживает сверхъестественные образы. Эти образы очень, очень похожи на те, которые описывал, как архетипы в своих работах К. Г. Юнг.
   Одним из тех измененных состояний, которые оказывают наибольшее влияние на нашу жизнь, является так называемое мистическое переживание. Сущность его заключается в возникающем ощущении полнейшего изначального слияния со всем миром. Назовем его "переживанием Единства". Такое переживание не поддается описанию с помощью привычных слов и понятий; человек ощущает, что он находится за гранью времени и пространства, за гранью жизни и смерти, и может как бы наблюдать за самим собой со стороны.
   В шестидесятые годы Запад захлестнула волна ставшего популярным мистицизма. Сильные психоделические препараты, механизм действия которых и сейчас еще недостаточно изучен, влияют на нервную систему, каким-то образом трансформируя естественный процесс интеграции в мозгу, что делает доступными переживания, о которых раньше можно было узнать лишь из эзотерической литературы. Наркотики изменили мировосприятие многих будущих лидеров зарождавшихся в те годы общественных движений, многих молодых дарований, проявившихся затем в сфере искусства и науки. Восточные религиозные системы предлагали такие способы объяснения и усвоения этих переживаний, которые не могли дать западные религии. Некоторые экспериментаторы громогласно и публично превозносили свои новоявленные озарения, другие же без особого шума встраивали их в свое мировоззрение. На Запад хлынули восточные духовные учителя, приезжавшие либо по собственной инициативе, либо по приглашениям, и принимавшиеся за возделывание новой благодатной почвы. Подлинные мистические переживания, наряду с их толкованиями в русле восточной космологии, оказали огромное влияние на психологию, музыку, изобразительное искусство и моду. Под их воздействие попали даже те, кто был далек от психоделической культуры. В воздухе веяло мистицизмом.
   Для тех, кто хотя бы однажды испытал ощущение Единства, стремление к максимально длительному пребыванию в этом особом состоянии может стать смыслом и целью жизни. К нему стремятся и те, кто сам не имеет опыта такого переживания, но наслышан о нем и верит в его реальность. Этому способствуют и так называемые духовные учителя, которые утверждают, что сами они постоянно существуют в столь возвышенном состоянии, и внушают, что мир Единства гораздо подлиннее и прекраснее нашей обычной действительности, где царят обособленность и разобщенность.
   Несмотря на то, что все, кто испытал мистическое переживание, заявляют, что передать эти ощущения невозможно, различные культурные традиции все же пытаются вместить их в рамки собственных понятийных систем. Люди, имевшие опыт подобных переживаний, принадлежат разным культурам и эпохам, что самым существенным образом сказывается на их восприятии и последующей трактовке данного состояния. Мистические переживания возникают не на "чистом месте" -- испытывающие их люди обременены конкретным мировоззрением, безусловно влияющим на их восприятия. Вот почему у индуистов бывают "индуистские" мистические переживания, у христиан -- "христианские" и т.д. Поэтому христианские мистики могут видеть Бога во всем сущем и при этом сохранять веру в трансцендентного Бога, обязательную для дуалистического христианства. Восточный мистик может воспринимать все сущее как Божественное и не только признавать имманентного Бога, но и выстроить систему, где конечной реальностью является несомненный "анти-дуализм", "духовный монизм" (для индуистов -- это Единство, Цельность, для буддистов -- Ничто, Пустота). Таким образом, способ восприятия мистического переживания не может быть отвлеченным, а является исторически и культурно обусловленным.
   Идея Единства -- это абстракция, порождение разума, попытка сформулировать и описать мистическое переживание. Поскольку Единство относится к миру более возвышенному, нежели наш мир разобщенности и множественности, для его описания выбирается некое реальное качество или свойство, вычленяется, облекается абстрактным смыслом и овеществляется. При этом порожденная таким образом сущность признается более важной, чем индивидуальные проявления самой жизни. Попутно принижается значение многообразия (множества форм) бытия. Такой подход характерен для всех культур, где духовное противопоставляется мирскому и объявляется высшей ценностью.
   На Востоке абстракции, почерпнутые из мистического переживания общности, породили не только понятие Единства, но и религиозную идеологию, этику и основанную на них иерархию. (Мы определяем идеологию как мировоззрение, содержащее идеальное представление о том, как надлежит жить, иначе говоря, мораль.) Мистическое переживание -- важный исторический фактор, влияющий как на восприятие всего человечества, так и на жизнь отдельных людей. Но в процессе формирования идеологии, использующей понятие Единства, возникла мораль, принижающая индивидуальное "я" и не желающая считаться с интересами отдельной личности. Любое мировоззрение, отрицающее реальность или значимость индивидуального "я", неизбежно начинает превозносить бескорыстие и самопожертвование. Когда отказ от личных интересов провозглашается обязательным этапом на пути духовного совершенствования, мы имеем дело с моралью отрешенности. Такие системы морали никогда не могли всерьез побороть личную заинтересованность, а лишь заставляли ее скрывать, что приводило к падению нравственности. Мы постараемся показать, каким образом духовные лидеры используют понятие Единства для утверждения своей непререкаемости, а следовательно, авторитарности.
   Всякий, кто пытается рассказать о своем опыте переживания Единства, как правило, начинает с предупреждения о том, что передать его словами невозможно. Приведем, однако, некоторые примеры таких описаний.
   Ощущение пребывания в вечности -- в мире, который всегда существовал и всегда будет существовать.
   Ощущение, что невообразимо мощная энергия разрушает границы индивидуальности и дает сознанию возможность расшириться и вместить в себя все сущее.
   Обычное деление на "я" и "не-я" либо мгновенно исчезает, либо становится очень нечетким.
   Часто, почти всегда возникает чувство глубокого единения, слияния с Космосом (его можно даже назвать любовью).
   Человек "знает", что мир, в который он попал, достижим.
   Этот мир ощущается как нечто знакомое и притом неведомое.
   Возникает чувство благоговения и сознание собственной незначительности, так что все обыденные заботы и волнения кажутся мелкими и бессмысленными.
   Страх полностью отсутствует, потому что смерть ощущается как нечто совершенно нереальное. Или, если выразить это немного иначе: когда вы перестаете отождествлять себя со своим "я" и сливаетесь с Космосом, возникает ощущение, будто вы уже умерли и поэтому бояться больше нечего. Такое исчезновение страха -- одно из самых удивительных, необычных ощущений: оно позволяет почувствовать столь полную свободу, о существовании которой вы даже не подозревали.
   Человек чувствует себя совершенно независимым от оценок окружающих и свободным от таких мелочных чувств, как мстительность и соперничество. Ведь, в конечном итоге, все мы едины. При таком подходе любые так называемые отрицательные эмоции -- злоба, ревность и т.п. -- кажутся не только необязательными, но и глупыми, основанными на заблуждении.
   Человек осознает, что он (или мы все) есть одно из проявлений Бога.
   Все сущее (в том числе и сам человек, и то, каким предстает перед нами Космос) видится совершенным.
   Первые ощущения от соприкосновения с этим всеобъемлющим Единством более реальны, нежели любая обыденная реальность, и столь прекрасны, что почти неизбежно возникает некое "опьянение" ими, эйфория, заставляющая стремиться к ним вновь и вновь. Беспредельное чувство свободы, вечности и единения с Богом и Космосом может быть столь сильным, что нельзя удержаться от мысли: как было бы замечательно, если бы все могли преодолеть привязанность к своему "эго", ибо именно это, как считается, мешает пережить данное состояние. Пребывание в нем как можно более долгое время может стать для человека главной целью жизни.
   Тот, кто испробовал "запредельное", часто начинает видеть в обыденной реальности лишь негативные стороны -- страх и стремление к власти, неутоленные желания, отчужденность, собственную ограниченность и неуклонное приближение смерти. В повседневной жизни на человека воздействуют эмоции окружающих, в том числе и отрицательные. Вместо того чтобы ощущать слияние с Вселенной, он чаще всего ощущает одиночество и неудовлетворенность. Совершенство оказывается недостижимым идеалом. При этом те проявления нашего эго, которые приводят к разобщенности, -- гордость, зависть, эгоизм, алчность, властолюбие, стремление к соперничеству и т.д. -- не только кажутся жалкими и ничтожными, но оцениваются как абсолютно отрицательные. Переживание Единства начинает олицетворять собой все положительное, истинное, реальное. Разобщенность же становится неким пугалом, чем-то совершенно не нужным, даже врагом, который не дает нам ощутить Единство или, как в индуизме, майю -- великую иллюзию. Тогда смыслом жизни, или духовным путем, становится преодоление разобщенности и всего отрицательного, что с ней связано.
   Теперь попробуем дать определение мистическим переживаниям:
   Мистические переживания - это переживания сверхъестественных, паранормальных образов (архетипов), возникающие непроизвольно или сознательно, под воздействием медитации, или с помощью измененного состояния сознания, как правило такие переживания возникают у так называемых мистических личностей, предположенными, к таким переживаниям.
   Теперь рассмотрим классификацию мистических переживаний:
  
  
  
  

КЛАССИФИКАЦИЯ МИСТИЧЕСКИХ ПЕРЕЖИВАНИЙ.

      -- Переживание двуединства.
      -- Переживание встречи с божествами (Богом, ангелами, демонами).
      -- Внеземные переживания.
      -- Переживания прошлых воплощений.
      -- Переживание астральных воплощений.
      -- Переживание встречи с духами животных.
      -- Переживания встречи с духовными учителями.
      -- Переживание встречи с сверхъестественными существами.
      -- Переживание посещений других вселенных и встречи с их обитателями.
      -- Переживание встречи с мифологическими и сказочными существами.
      -- Переживание универсальных архетипов.
      -- Переживание похищений НЛО и инопланетянами.
   Далее я кратко опишу эти мистические переживания:

1. Переживание двуединства.

   Этот тип трансперсонального опыта характеризуется ослаблением и растворением границ телесного Эго и чувством слияния с другим человеком в состоянии двуединства при сохранении собственной самотождественности. В психоделических состояниях, сеансах эмпирической психотерапии, в медитации или в спонтанных эпизодах необычного сознания это чувство двуединства может переживаться как по отношению к окружающим терапевту, сиделке, членам семьи, друзьям, - так и целиком во внутреннем эмпирическом пространстве по отношению к людям, не присутствующим на сеансе.
   Опыт двуединства регулярно возникает при переживании воспоминаний о симбиозе с материнским организмом. В состояниях мистического единения со Вселенной переживание двуединства может включать любой аспект существования - не только людей, но и животных, растений и неодушевленных объектов. Важный пример двуединства - чувство взаимного растворения с партнером по сексу (во время генитального соединения или без него). Это может происходить спонтанно в повседневной жизни или в рамках тантрической практики. В тантрическом пути левой руки (vama marga) достижение опыта космического единства посредством сексуального союза с партнером (maithuna) является целью сложного ритуала (ралейа таййга). Переживание двуединства возникает также часто в систематических духовных практиках (в особенности в традиции бхакти), когда ученики чувствуют себя едиными с гуру. Опыт дуального единства часто сопровождается глубоким чувством любви и святости события. Существуют специальные упражнения (как в духовных традициях, так и в современном движении за реализацию человеческих возможностей), ведущие к такого рода переживаниям: смотрение в глаза друг друга, внимание к дыханию другого, синхронизация дыхания, слушание биение сердца друг друга.

2. Переживание встречи с Божествами (Богом, ангелом, демоном).

   Божества, встречаемые в необычных состояниях сознания, могут быть раздЬлены на две группы - блаженных и благотворных божеств, связанных с силами Света и Добра, и гневных и злобных, представляющих силы Тьмы и Зла. Однако это не абсолютное разделение: существуют как бы промежуточные божества, а также такие, которые обладают смешанными чертами. Типичный пример последних - дхьяна-будды в "Тибетской книго мертвых", которые являются умирающему сначала в своей сияющей форме, а позже в демоническом аспекте
   Для многих людей первая встреча с архетипическими божествами происходит в процессе переживания смерти и возрождения. Темные божества - Сатана, Люцифер, Гадес, Ариман, Уицилопочтли, Кали, Лилит, Рангда, Коатликуэ или Молох, как правило, появляются в контексте смерти "эго". Божества, символизирующие смерть и возрождение (Осирис, Плутон и Персефона, Ацис, Адонис, Кецалькоатль, Дионис, Вотан, Бальдр, Христос), связаны с третьей матрицей и переходом к четвертой. Благотворные божества - Дева Мария, Афродита, Аполлон, Исида, Ахура Мазда, Лакшми или Гуань-инь - появляются в экстатических эпизодах, связанных с четвертой и первой матрицами.
   Однако архетипические образы божеств могут появиться в психоделических и холотропных сеансах и как независимые трансперсональные переживания. Как правило, они появляются в качестве могущественных видений, но возможно и полное отождествление пациента с божеством. Кроме того, божества могут являться не поодиночке: человек может стать свидетелем сложных космических драм вроде битвы между силами Аримана и Ахура Мазда из зороастрийского пантеона, войны между олимпийскими богами и титанами, падения Люцифера и его ангелов, пахтания океана индийскими богами и демонами, стремящимися получить нектар амриту, или рагнарока - сумерек богов нордической мифологии.
   Эмоциональная реакция людей, встречаюшихся в необычном состоянии сознания с благотворными или злотворными божествами, может быть очень интенсивной - от экстатического восторга до метафизического ужаса или невероятной боли. Однако эти переживания все же отличаются от встречи с Высшим Существом.

3. Внеземные переживания.

   В этих переживаниях сознание охватывает небесные тела, фрагменты Вселенной, астрономические процессы, происходящие вне сферы Земли. Человек может чувствовать себя путешествующим на Луну, Солнце, другие планеты, звезды, галактики или пережить взрыв сверхновой звезды, сжимание звезд, квазаров и пульсаров, прохождение через черные дыры. Это может происходить в форме простого наблюдения событий или в форме переживания в своем эмпирическом поле всех соответствующих процессов. Как и отождествление с неорганической материей, эти переживания часто имеют духовную составляющую. Так, например, эмпирическое отождествление с термоядерным процессом внутри Солнца может связываться с чувством соприкосновения с творческой силой космического сознания. Опыту прохождения через черную дыру обычно сопутствуют эмпирическое исчезновение времени, пространства и философской уверенности в материальной реальности феноменального мира. Переживание межзвездного пространства связывается с духовным опытом Пустоты, речь о котором пойдет несколько позже.
   Переживания вне Земли часто появлялись в необычных состояниях сознания у Джона Лилли, нейрофизиолога, известного своими исследованиями нечеловеческого разума и межвидовой коммуникации, так же как и своим беспрецедентным марафоном психоделического самоисследования. В своих сеансах он не раз посещал чужие миры и общался со странными существами и "присутствиями". Вот описание одного из таких событий, инициированного приемом 75 миллиграммов кеталара (кетамина) и нахождением в изолирующей ванне.
   Я оставил свое тело плавающим в ванне на планете Земля и оказался в очень странной и чуждой среде. По-видимому, это было не на Земле, я никогда раньше здесь не был. Это могло быть на какой-то другой планете и в иной цивилизации. Я нахожусь в особом состоянии высшего безразличия, не чувствуя ни страха, ни любви. Я в высшей степени нейтральное существо, наблюдающее и ждущее.
   Это очень странно. Эта планета похожа на Землю, но цвета здесь другие. Здесь есть растительность, но особого пурпурного цвета. Здесь есть солнце, но фиолетовое, а не знакомое мне оранжевое Солнце Земли. Я нахожусь на красивой лужайке, вдали виднеются очень высокие горы. Я вижу, как через лужайку ко мне приближаются какие-то существа. Они сверкающе белые и кажутся излучающими свет. Двое из них подходят ближе. Я не могу разглядеть их черт, они слишком сверкают для моего теперешнего зрения. Они, по-видимому, прямо передают мне свои мысли. Нет звука. То, что они думают, автоматически переводится в слова, которые я могу понять.
  

4. Переживания прошлых воплощений.

   Это, может быть, наиболее интересная, но также и вызывающая наибольшие противоречия группа мистических феноменов. Воспоминания о прошлых воплощениях во многом напоминают память предков, расовую и коллективную память. Однако обычно они более драматичны и связаны с интенсивным эмоциональным зарядом отрицательного или положительного качества. Их важной эмпирической характеристикой является убедительное чувство воспоминания чего-то, что ранее случилось с тем же существом, той же единицей сознания. Человек, переживающий подобный драматический эпизод, сохраняет чувство индивидуальности и самотождественности, но воспринимает себя в другой форме, в другом месте, времени и контексте.
   Это чувство повторного переживания того, что человек уже видел (deja vu) или переживал (deji vecu) в прошлом воплощении, является фундаментальным и неразложимым. Оно сопоставимо со способностью отличать в повседневной жизни воспоминания о действительно имевших место событиях от снов, фантазий и грез. Трудно было бы убедить человека, пересказывающего нечто случившееся на прошлой неделе, в том, что событие это реально не происходило, а является лишь плодом его воображения. Воспоминания о прошлых воплощениях обладают таким же субъективным качеством подлинности и реальности.
   Переживания прошлых воплощений обычно включают других людей. В редких случаях в драматических сценах такого рода в качестве протагонистов могут появиться животные. Человек чувствует как бы "кармический импринтинг" сцены, в которой он был растерзан тигром, растоптан диким слоном, поднят на рога бешеным быком или укушен ядовитой змеей. Эпизоды такого рода подобны кармическим сценам с людьми по своему длительному воздействию, но не повторяются в последующих воплощениях, относясь таким образом к ситуациям, в которых психологический эффект, выходящий за пределы данного воплощения, вызван внеличными Причинами. Типичными примерами таких ситуаций могут быть горечь, ненависть и ревность, связанные с тяжелой болезнью, порождающей боль и беспомощность, агония; пережитая при смерти от несчастного случая в горах, на болотах, в песках или при извержении вулкана.
   Кармические переживания подразделяются на две категории в зависимости от связанных с ними эмоций. Некоторые из них отображают позитивные связи с другими людьми - крепкую дружбу, страстную любовь, духовное партнерство, отношения учителя и ученика, кровные связи, бесконечную преданность, необычное взаимопонимание, взаимовыгодный и взаимоподдерживающий обмен. Чаще, однако, они связаны с драматическими отрицательными эмоциями. Переживания такого рода вовлекают людей в различные ситуации прошлой жизни, связанные с физической болью и агонией, смертельной агрессией, нечеловеческим страхом, горечью и ненавистью, патологической ревностью, неутолимой жаждой мести, чудовищным вожделением, страшной жадностью и алчностью.
   Многие люди, пережившие негативный кармический опыт, специфическим образом характеризовали природу деструктивной связи между протагонистами. Различные эмоциональные качества - убийственная страсть, неутолимое желание, всепоглощающая ревность, смертельный страх - становятся внешне похожими друг на друга, если их интенсивность выходит за определенные рамки. По-видимому, существует предел биологического и эмоционального возбуждения, за которым крайние аффективные качества сходятся и приобретают метафизический характер. Когда двое или больше людей достигают этой "точки плавления" страстей и инстинктов, ситуация впечатывается в них независимо от той роли, которую они в ней играют.
   В ситуациях крайней интенсивности садистское возбуждение мучителя и нечеловеческая боль жертвы все более напоминают друг друга, агрессия убийцы сплавляется в некоторой точке с ужасом и страданием умирающей жертвы. Эта эмоциональная смесь и действует в кармическом импринтинге в большей степени, чем та или иная роль в событии. Если люди оказываются вовлеченными в ситуацию, где их эмоции достигают наивысшей степени, они оказываются вынужденными повторять ее в последующих жизнях, меняя роли в общем узоре, пока не достигнут уровня осознания, необходимого для разрешения кармической связи. Люди, знакомые с духовной литературой, сравнивают это состояние недифференцированного эмоционального возбуждения, порождающего кармическую связь, с буддийским понятием "trsna или tanha", понятием "жажда плоти и крови" - сила, вызывающая циклы смерти и рождения и являющаяся причиной всех человеческих страданий.

5. Переживание астральных воплощений.

   В необычных состояниях сознания можно увидеть и ощутить различные энергетические поля и потоки энергии, описываемые в мистических традициях древних и незападных культур. Эти описания не соответствуют никаким известным анатомическим структурам или физиологическим процессам, известным западной медицине. Но эзотерические традиции и не утверждают, что это феномены грубого материального мира. Предполагается, что они связаны с тонким или астральным телом.
   В необычном состоянии сознания часто можно видеть энергетические поля различного цвета вокруг других людей, соответствующие традиционному описанию ауры. Иногда это ассоциируется со спонтанным восприятием состояния здоровья людей. Феномены такого рода не только у людей в необычных состояниях сознания, но также у известных медиумов и экстрасенсов, способных видеть ауру в повседневной жизни. Необыкновенные диагностические способности одного из них, Джека Шварца, неоднократно проверялись и документировались безупречными исследователями.
   Другая интересная группа феноменов связана с представлениями о "змеиной силе", кундалини, играющей важную роль в индийской духовной традиции. В традициях индуизма и тантрических школах буддизма кундалини рассматривается как творческая женская энергия Вселенной. В своем внешнем аспекте она проявляется в феноменальном мире. Во внутреннем аспекте она лежит дремлющей в основании позвоночника человека. В этой форме ее традиционно представляют в виде свернутой змеи. Будучи активизированной посредством духовной практики, контакта с гуру или спонтанно, она поднимается как активная энергия, или Шакти, по каналам астрального тела, раскрывая и зажигая психические центры, чакры.
   Хотя представления о кундалини наиболее полно разработаны в Индии, важные параллели существуют во многих культурах и религиозных учениях - в даосской йоге, корейском дзене, тибетской ваджрайне, в суфизме, у франкмасонов, у африканских бушменов, североамериканских индейцев, особенно хопи, и многих других. Особенно интересно, что о подобных феноменах говорится также в христианской мистической традиции, особенно в исихазме - восточной христианской монашеской практике, опирающейся на постоянную молитву, в которую вовлекается все человеческое существо - душа, ум и тело. Цель этой так называемой "Иисусовой молитвы" - достичь Божественного покоя, или исихии.
   В тантрических школах созданы сложные карты чакр, описаны в деталях физические, эмоциональные и духовные проявления поднимающейся кундалини и дана развернутая мифология, связанная с этим процессом. Хотя подъем кундалини связан с определенными опасностями, в общем он ведет, по крайней мере потенциально, к психосоматическому оздоровлению, позитивной перестройке личности и эволюции сознания. Однако тексты требуют серьезного отношения к этому пугающему и небезопасному процессу, рекомендуя руководство опытного учителя.
   Подъем кундалини Шатки, описываемый в индийской литературе, может сопровождаться драматическими физическими и психологическими проявлениями, называемые кривя. Наиболее поразительны среди них мощные ощущения тепла и потока энергии, направляющегося вверх по позвоночнику и сопровождающегося интенсивными эмоциями различного рода, треморами, спазмами, сотрясениями и дрожаниями всего тела или его частей. Часто встречаются также непроизвольный смех или плач, распевание мантр или песен, глоссолалия, издавание звуков животных, спонтанное принятие йогических поз (асан) и выполнение жестов (мудр).
   Хотя описания кундалини давно известны на Западе, этот феномен до недавнего времени рассматривался как принадлежащий исключительно Востоку. Даже К. Г. Юнг, проявлявший к нему большой интерес, полагал, что он редко наблюдается на Западе. Он и его коллеги высказали мнение, что может понадобиться тысяча лет, прежде чем кундалини придет в движение в нашей культуре под влиянием глубинной психологии. Однако эта оценка оказалась неверной.
   Может быть, в силу ускоренной эволюции, а может, в силу большой популярности и широкой распространенности различных форм духовной практики и давления глобальных кризисов или под влиянием психоделических препаратов сейчас стало очевидно, что безошибочные признаки пробуждения кундалини можно наблюдать у тысяч людей западного мира. Гопи Кришна, известный кашмирский пандит, сам прошедший глубокий кризис духовного раскрытия, постарался обратить внимание западной публики на значение феномена кундалини в серии популярных книг. Заслуга привлечения к этому феномену внимания профессиональных кругов принадлежит известному калифорнийскому психиатру и офтальмологу Ли Санелле.
   Я сам не раз наблюдал в психоделических сеансах и различных немедикаментозных состояниях проявления, близко соответствующие описаниям подъема кундалини, раскрытия чакр и протекания энергии кундалини через основные каналы, Иду и Пингалу, и сложную сеть нади, тонких разветвленных каналов для пранической энергии, описанных в тантрических текстах. Поток пракы протекает через центральный канал (сушумна) и два боковых (ида и пингала). Однако важно подчеркнуть, что переживания такого рода, напоминающие феномены кундалини, в традиционной индийской литературе назывались бы праническими, в отличие от истинного пробуждения кундалини - процесса, обладающего глубоким значением и большой трансформирующей силой, осуществление которого занимает годы. По сравнению с отдельными "праническими" переживаниями такое пробуждение в результате психоделической или эмпирической психотерапии происходит очень редко и может рассматриваться как самостоятельный феномен.
   Образцы протекания энергии, описываемые в литературе по кундалини, не являются универсальными. В некоторых случаях происходит настройка на китайский архетип и переживается поток энергий, точно соответствующий картам меридианов китайской медицины, причем человек осознает значение акупунктурных точек. Это может сопровождаться прозрениями в области китайской системы пяти элементов (дерево, огонь, земля, вода и металл), совершенно отличной от европейской традиции.
   Различные энергетические феномены тонкого тела особенно часто встречаются во время сеансов холотропного дыхания. Энергетические поля и потоки энергии могут ощущаться или визуализироваться с закрытыми глазами.

6. Переживания встречи с духами животных.

   В этом типе переживаний человек чувствует глубокую связь с различными животными - не с их конкретными физическими формами, а с их архетипической сущностью. В некоторых случаях это может быть вызвано актуальной встречей с представителем определенного вида (если, например, психоделики принимались в лесу или в присутствии домашних животных), который в необычном состоянии сознания воспринимается в обожествленной форме. Но чаще переживания такого рода являются независимыми событиями во внутреннем мире. Во многих случаях духи животных, встречаемые в необычном состоянии сознания, воспринимаются не только как божественные по своей природе, но и как учителя или друзья, предлагающие помощь или духовное руководство. Это может быть связано с глубоким пониманием функций различных животных в определенных культурах: коровы - в Индии, кошки, крокодила и сокола - в Египте, ястреба - в Персии. Переживания такого рода могут также помочь понять психологию тотемных культур и функции тотемных животных. Особенно часто встречаются отсылки к шаманизму, где различные животные ирают роль духов-помощников шаманов. Эмпирическое самоисследование может иногда принимать формы, известные по шаманским культурам; это могут быть мощные переживания смерти и возрождения со спуском с подземный и подъемом в сверхъестественный мир, которые антропологи описывают как "шаманскую болезнь". Другая важная характеристика этого процесса - сильное чувство особой связи с природой, частые отождествления с животными и встречи с духовными учителями в виде животных. Шаманизм - древнейшая религия человечества, насчитывающая десятки тысяч лет. К тому же это практически универсальный феномен, различные варианты которого можно обнаружить в Сибири и других частях Азии, в Северной и Южной Америке, в Австралии, Океании, Африке и Европе. Шаманские и тотемистские переживания связывают человека с глубокими изначальными аспектами психики.
   Мне кажется полезным сравнить встречи с духами животных с другими типами трансперсональных феноменов, включающих животных, выделив характеристики, позволяющие отличать их друг от друга. Важно различать эмпирическое отождествление с различными животными, которые принадлежат феноменальному миру, от символических представлений индивидуального бессознательного и от архетипических образов психики.
   Люди, работающие над различными биографическими проблемами в эмпирической психотерапии, часто рассказывают о визуализации различных животных или даже отождествлении с ними. Анализ этих феноменов показывает, что это сложные образования динамической структуры, подобные фрейдовским образам сновидения. На этом уровне аутосимволические визуализации животных, или трансформации, представляют собой более или менее зашифрованные послания относительно личности человека или его жизненной ситуации, которые легко могут быть распознаны. Аутосимволическое отождествление с хищником - львом, тигром или черной пантерой - можно расшифровать как выражение интенсивных агрессивных чувств. Сильный сексуальный импульс может быть выражен в виде жеребца или быка. Если он имеет неприемлемую форму чистого вожделения или фундаментального инстинкта, это может быть дикий кабан или свинья. Мужское тщеславие и сексуально окрашенный эксгибиционизм может быть осмеян аутосимволическим отождествлением с петухом, кукарекающим на навозной куче. Боров может символизировать неряшливость и неопрятность, в том числе моральную; обезьяна полиморфные перверзии и стремление к генитальным и прегенитальным удовольствиям, мул - тупоголовость и упрямство, осел - глупость.
   В отличие от аутосимволических трансформаций, истинные отождествления с животными являются определенно трансперсональными феноменами и не могут быть выведены из содержания бессознательного или символически проинтерпретированы. Те же люди, которые охотно соучаствовали в расшифровке символического значения переживаний, отказываются подходить таким образом к подлинному отождествлению. Филогенетические переживания обладают всеми чертами отождествления с животными, но кроме этого, они связаны с чувством регрессии по эволюционной лестнице. Интересный феномен, который представляет собой переход от аутосимволических трансформаций к отождествлению с животными, - это превращение в вервольфа или вампира. Это напоминает истории о превращении человека в волка в трансильванском фольклоре или аналогичные истории о превращении человека в тигра в Малайзии.
   Наряду с отождествлением с определенной особью, можно отождествиться с чем-то вроде "животной души" вида, представляющей собой общий опыт всех особей в исторической перспективе - все, чему научился вид, его инстинктивное поведение, паттерны внутривидового общения, привычки и проч Переживания такого рода тесно связаны с понятием морфического резонанса Руперта Шелдрейка и бэйтсоновским пониманием разумности природы . По-видимому, этот феномен может обсуждаться в рамках естественных наук.
   Духи животных и животные-учителя, с которыми человек может встретиться в необычном состоянии сознания, хотя и связаны с определенными животными видами, принадлежат с миру мифических и архетипических форм. Своей непосредственной связью с природой они отличаются от териоморфных божеств, которые, несмотря на свою животную форму, не укоренены в природе столь интимно или сочетают в себе животные и человеческие черты. Слоновий бог индуистского пантеона Ганеша имеет меньше общего с действительным слоном, чем, например, Дух Оленя мексиканских индейцев уичолли с реальным лесным оленем.
   Символичность черт божества становится еще более явной в случае составного образа, сочетающего черты животного и человека. Таков египетский ибисоголовый Тот и шакалоголовый Анубис, индийский Нарасимха, сочетающий элементы льва и человека. Эти божества не имеют полной физической формы животного, с которым они связаны. Особая интересная группа животных появляется в роли перевозчиков божественных существ. Это, например, мышь, на, которой едет индийский бог Ганеща, бык Шивы Нанди, лев или тигр, служащие богине Дурге, павлин, поддерживающий супругу Брамы Сарасвати, тибетские ламаистские божества, жеребцы в колеснице греческого бога Солнца Гелиоса, быки нордической богини Фрики.
   Прекрасным примером переживания духов животных является рассказ о состоянии видения шамана эквадорского племени дживаро, употреблявшего аяхуаску .
   Он уже выпил напиток, и теперь он мягко пел. Постепенно в темноте начали появляться неясные линии и формы, и вокруг него зазвучала пронзительная музыка ценцак, - музыка духовных помощников. Сила питья питала их. Он позвал, и они пришли.
   Сначала панги, анаконда, свернулась вокруг его головы, превратившись в золотую корону. Затем вампанг, гигантская бабочка, повисла над его плечом и стала петь ему своими крыльями. Змеи, пауки, птицы и летучие мыши танцевали в воздухе над ним. На его руках появились тысячи глаз, явились его демонические помощники, чтобы искать ночь для врагов.
   Звук ревущей воды наполнил его уши, и слыша ее рев, он знал, что располагает силой Цунги, первого шамана. Теперь он мог видеть.

7. Переживание встречи с духовными учителями.

   Встречи с учителями и защитниками из духовного мира наиболее ценные феномены трансперсональной области. Испытуемый воспринимает их как существа с более высоких планов сознания и энергетических уровней. Иногда они появляются спонтанно на определенной стадии духовного развития человека; они могут появиться во время внутреннего кризиса, отвечая на мольбу о неотложной помощи. Во многих случаях они продолжают являться человеку либо по своей собственной инициативе, либо по просьбе своего протеже. Иногда духовные учителя имеют человеческую форму с определенно божественными качествами. В других случаях они являются в виде источника, излучающего свет или мощные энергетические поля. В некоторых случаях люди не воспринимают своих учителей чувствами, а просто ощущают их присутствие. Учителя разговаривают словами лишь в виде исключения, в большинстве случаев послания, объяснения и инструкции передаются телепатически. Помощь, оказываемая духовными учителями, принимает различные формы. Иногда они помогают в трудных или опасных ситуациях внешнего мира, иногда проводят человека через критические ситуации на внутреннем плане, как, например, Вергилий вел Данте в "Божественной комедии". Они обеспечивают интеллектуальную, моральную и духовную поддержку, помогают в борьбе со злом и деструктивными силами, создают защитные энергетические поля. В определенных случаях они могут дать специальные указания относительно проблем человека или относительно общего направления его жизни. Иногда духовные учителя остаются анонимными, в других случаях они называют свои имена или человек имеет возможность узнать их по каким-то признакам. В некоторых случаях люди в необычных состояниях сознания сообщают о прямом контакте с великими религиозными персонажами - Иисусом Христом, Буддой, Магометом, Зороастром, Шри Рама Махарши, Моисеем. Как правило, это случается один раз, личности такого ранга редко оказываются личными учителями, разве что в метафорическом смысле.
   Наиболее интересным аспектом опыта встречи с учителями с других планов является то, что они обеспечивают доступ к информации, которой человек не обладал в обычном смысле слова до события. В качестве примера можно привести историю парапсихолога Телмы Мосс: она встретилась во время психоделического сеанса с сущностью, назвавшейся Бенджаменом Франклином. Она предпочитала обозначать его как архетип Старого Мудреца. В течение года после этого сеанса она могла переживать его присутствие в медитативном состоянии, беседовать с ним и просить о руководстве. Однажды, когда она зашла в тупик в своих биоэнергетических исследованиях, "Бенджамен Франклин" посоветовал ей обратиться к специальной книге исследователя Беккера, где она нашла необходимую ей информацию.
   В этом контексте следует упомянуть феномен, получающий в последнее время все большее распространение. Это "канализирование" - процесс передачи посредством автоматического письма, наговаривания в трансе или записи под психическую диктовку посланий, внешних по отношению к собственному сознанию. Источник часто утверждает свою непринадлежность к физической реальности; его иерархический ранг может варьироваться от божества или ангела до суперчеловека или развоплощенного человека.
   Историческими примерами "передачи" духовных учений могут служить Коран (Магомет) и Книга Мормонов (Смит). Алиса Бейли утверждает, что реальным автором ряда ее духовных произведений является существо, именующее себя Тибетцем. Тому же источнику приписывает свою психологическую систему психосинтеза и Роберто Ассаджиоли. Среди наиболее популярных современных текстов - "Говорит Cem" Робертс, "Послания от Михаеля" Ярбро, "Курс чудес" Шукман, "Откровения трансформации новой эры" Спенглера, "Книги Эммануеля" Роудгаст, "Звездная передача" Рафаеля и "Ратма" Найт. Проявления "передачи", или "канализирования", в религии, философии, искусстве и науке будут подробно описаны в готовящейся к печати книге Артура Хастингса.

8. Переживание встречи с сверхъестественные существа.

   В различных культурах и религиях люди верели в различных сверхъестественных существ. И здесь нас ждут сплошные сюрпризы. Обратимся к двум религиям Индии - буддизму и джайнизму. Изучая их тексты, мы с удивлением убедимся в том, что признаваемые ими божества и демоны всего только определенные типы живых существ (наряду с людьми и животными), что они так же рождаются и умирают, хотя срок их жизни может быть измерен только астрономическими числами. Достижение их состояния отнюдь не является религиозной целью двух названных учений, и значительной роли признание их существования не играет. Более того, в основах доктрины буддизма и джайнизма не произошло бы никаких существенных изменений, если бы их последователи вдруг решили отказаться от веры в богов и демонов, - просто двумя классами страдающих живых существ стало бы меньше. Таким образом, в буддизме и джайнизме, во-первых, существа, наделенные божественным статусом, рассматриваются как вполне посюсторонние, то есть, строго говоря, не сверхъестественные, а во-вторых, их роль в данных учениях вполне ничтожна.
   Религии Китая обнаруживают еще меньше склонности к вере в сверхъестественное; не совсем даже понятно, как можно было бы перевести само слово "сверхъестественный" на древнекитайский язык. Вполне показательно, что идеалом даосской религии является не что иное, как естественность, естественное. Как гласит "Дао дэ цзин" : "Человек берет за образец Землю, Земля берет за образец Небо, Небо берет за образец Дао (Путь, первопринцип. - Е.Т.), Дао берет за образец самоестественность (цзы жань). Идеал даосизма в конечном итоге сводится к следованию своей изначальной природе и к единению с природой как таковой. По справедливому замечанию синолога и миссионера-иезуита Л.Вигера, в религиозном даосизме мы встречаемся с описанием самых невероятных и фантастических событий и превращений, но все они объясняются естественным образом, что свидетельствует от том, что представление о чуде как некоем событии, принципиально нарушающем законы и нормы природы, было не только неизвестно даосизму, но и абсолютно чуждо ему. Да и все бессмертные, божества и гении даосской религии пребывают в пространстве Неба и Земли, в пределах сакрализованного, но вполне чувственно-конкретного космоса.
   Даже в политеистических религиях Ближнего Востока древности, а также античных Греции и Рима идея сверхъестественного отсутствует. Древние египтяне были последовательными "монофизитами", пребывая в убеждении, что боги, люди, животные и другие существа обладают одной и той же природой.* Поэтому, в частности, и животные обожествлялись ими не за сверхъестественные, а как раз за самые естественные свои качества и свойства, что вызывало одобрение Джордано Бруно, видевшего в египетском культе животных лучшее выражение понимания всеприсутствия божественной природы.** Для греков и римлян также было вполне чуждо представление о богах как о трансцендентных сущностях.
   По существу, только религии библейского корня (иудаизм, христианство и ислам) полностью удовлетворяют рассматриваемому критерию. Им присуще представление о трансцендентности Бога, о тварности и принципиальной иноприродности космоса и населяющих его живых существ, о чуде как божественном вмешательстве, нарушающем Богом же установленные законы природы.
   В заключение следует с сожалением констатировать, что слово "сверхъестественное" зачастую употребляется в религиеведении не как однозначный термин и вообще не как понятие, а как слово обыденного языка, передающее интуитивное и внерефлексивное понимание чего-то как фантастического, не имеющего места в действительности и т.п. Помимо нетерминологичности такого словоупотребления оно опасно еще и потому, что нечто, представляющееся фантастикой и небывальщиной сегодня, может оказаться вполне реальным завтра (достаточно вспомнить о современной теоретической физике с ее теорией искривления пространства-времени или о генной инженерии; более спорные примеры, связанные, например, с парапсихологией, можно не приводить).
   Вместе с тем существуют нерелигиозные формы духовной культуры (формы общественного сознания в марксистской терминологии), предполагающие если не веру в сверхъестественное, то по крайней мере признание его существования. Любая форма философии, обосновывающая или декларирующая существование некоей трансцендентной (в онтологическом смысле) реальности, как раз и является таковой. Достаточно вспомнить о мире парадигматических платоновских идей, чтобы убедиться в справедливости высказанного тезиса. Конечно, вопрос об отношении религии к философии весьма сложен, и рассмотрение его выходит за пределы настоящего исследования, однако автономность от религиозных представлений многих существовавших в истории философии концепций трансцендентного вполне очевидна.
   Таким образом, можно констатировать, что ни само понятие сверхъестественного не является адекватным для характеристики религии, ни наличие веры в сверхъестественное не является достаточным критерием для отнесения того или иного феномена духовной жизни к религии.

9. Переживания посещение других вселенных и встречи с их обитателями.

   В этом типе переживаний люди оказываются в странных, чуждых мирах, обладающих собственной реальностью вне пределов нашего космоса. Эти вселенные кажутся существующими на других уровнях реальности и в других измерениях, параллельных и сосуществующих с нашими. Населяющие их существа имеют странные физические формы, совершенно иные физиологические и метаболические процессы, действуют на основе непостижимых законов. Многие из них, очевидно, разумны, но характеристики их мышления и эмоций не похожи ни на что, известное людям. Эти чуждые вселенные могут быть гораздо меньше или бесконечно больше нашей, их обитатели могут быть дружественными по отношению к нам, нейтральными или враждебными. Переживания такого рода обычно воспринимаются как опасные иногда из-за очевидной враждебности встречаемых существ, иногда просто из-за неуверенности при встрече с неизвестным. В некоторых случаях чувство опасности вызывается ощущением собственной незначительности в чуждом мире и возможности нечаянной гибели при случайном происшествии. Люди, описывающие такие необычные космические приключения, часто сравнивают их с наиболее изобретательными научно-фантастическими рассказами. В этой связи можно упомянуть переживания, связанные с космическими летательными аппаратами, космическими кораблями и "летающими тарелками". Судя по описаниям людей, видевших их, встречавшихся с их командами или взятых на борт, эти переживания находятся где-то между физической реальностью и архетипическим миром. В одних случаях люди более склонны принимать незнакомцев за действительных пришельцев из другой части нашей Вселенной, в других - как посетителей из иных измерений или из интрапсихических пространств. Подобные сообщения часто включают описания физических осмотров и измерений, использование таинственных технических средств, ментальной коммуникации с чужаками и их интеллектуальными машинами, уроки мышления в высших измерениях и т, д. Систематический анализ содержания сообщений о подобных похищениях, проведенный Альвином Лоусоном, показал удивительное обилие перинатальных элементов и перинатальной тематики. И хотя это, разумеется, не доказывает фантастичности этих феноменов и их производности от воспоминаний о травме рождения, факт сам по себе заслуживает внимания.
   Прекрасные примеры внеземных контактов и визуализаций иных вселенных можно найти в книгах неутомимого исследователя внутренних пространств Джона Лилли.

10. Переживание мифологических и сказочных существами.

   В этом типе трансперсональных переживаний мир мифов, легенд и сказок в буквальном смысле оживает. Человек может быть свидетелем многочисленных сцен из мифологии и фольклора любой культуры мира, он может посетить любые мифические пространства. Он также может эмпирически отождествиться с героями и героинями мифов и легенд или с фантастическими мифологическими созданиями. Можно пережить подвиги Геракла или приключения Тезея и Язона, можно стать легендарным полинезийским героем Мауи или пережить испытание близнецов Пополь Вух у майа. Среди архетипических существ, с которыми пациенты отождествлялись во время психоделических и холотропных сеансов, - Уроборос, Тифон, Кентавр, Цербер, Сфинкс, различные европейские, восточные и доколумбовские драконы, Снежная Королева, Спящая Красавица, легендарные рыцари, русалки, феи, эльфы, гномы, скандинавские тролли и другие. Такого рода эпизоды могут появляться как независимые трансперсональные темы или в связи с проблемами пациента. Среди биографических мотивов часто возникают образы злой мачехи и избиваемой падчерицы (Золушка), доброго и злого брата (Каин и Авель), любовь к матери и агрессия по отношению к отцу (Эдип), любовь к отцу и ненависть к матери (Электра), любящие друг друга брат и сестра, подвергающиеся опасности из-за злых взрослых (Гензель и Гретель), конфликт любви и власти (Альберих), любовь, противоречащая обстоятельствам (Тристан и Изольда). Все это может появиться в форме, соответствующей определенной культурной традиции, или в более абстрактной архетипической форме.
  
  

11. Переживания универсальных архетипов.

   Термин "архетип" был введен в психологию К.Г. Юнгом, употреблявшим его в том же смысле, что и "первичный образ", или "доминанта коллективного бессознательного". В самом широком смысле архетип может пониматься как любая статическая конфигурация или динамическое событие в психике, обладающие трансиндивидуальным характером и качеством универсальности. Такое определение слишком обще и могло бы относиться ко многим трансперсональным феноменам, описанным в этом разделе. В юнговской литературе можно найти иерархические описания различных уровней архетипов. Я позволю себе здесь ограничить это понятие теми архетипами, которые представляют собой подлинно универсальные структуры в отличие от их специфических культурных проявлений, вариаций и разновидностей.
   Некоторые из подобных архетипов представляют собой обобщенные биологические, психологические, социальные илипрофессиональные роли. Примерами биологически определенных универсальных архетипов могут быть Женщина, Мужчина, Мать, Отец, Ребенок, Еврей, представитель белой, черной или желтой расы. Дополнительные психологические характеристики определят Добрую или Ужасную Мать, Тиранического Отца, Любовника, Мучителя, Беглеца, Изгнанника, Корыстолюбца, Деспота, Развратителя, Обманщика, Мудрого Старца или Старую Мудрую Женщину, Аскета, Отшельника и многих других. В некоторых из этих случаев архетипичность достигает мифологических измерений и обладает особой сверхъестественной силой; это могут быть, например, образы Великой или Ужасной Матери-богини, Великого Гермафродита, Космического Человека.
   Примерами архетипов, представляющих определенные профессиональные и социальные типы и роли, могут быть Ученый, Целитель, Просвещенный Правитель, Диктатор, Рабочий, Революционер, Капиталист. Такие переживания близки, но не тождественны переживаниям группового сознания, которые были описаны ранее. В последних человек чувствует себя отождествленным одновременно со всеми членами определенной группы, первое же представляет собой персонифицированное представление о самой роли, что-то вроде платоновской идеи.
   Примерами этих двух типов феноменов могут быть, с одной стороны, переживание группового сознания всех революционеров мира, а с другой переживание превращения в архетипического Революционера. Архетипические образы такого рода можно представить себе как голографические изображения, созданные последовательной съемкой людей определенной категории без изменения угла зрения. На голографической выставке в Гонолулу несколько лет тому назад демонстрировалось изображение "Дитя Гавайев", состоящее из множества трехмерных изображений гавайских детей, занимающих одно и то же место. Это может быть прекрасной иллюстрацией переживания, о котором идет речь. Менее яркое приближение к подобному феномену - кумулятивное наложение обычных фотоснимков, вроде тех составных фотографий Фрэнсиса Гэлтона, которые использовал Руперт Шелдрейк для иллюстрации своего понятия морфического резонанса. Особая категория архетипов представляет собой персонификацию определенных аспектов человеческой личности, например знаменитые юнговские архетипы Анимус, Анима или Тень.

12. Переживание похищений НЛО и инопланетянами

   Опыт контактов и похищения людей тем, что кажется внеземными космическими аппаратами или существами, может часто служить причиной серьезных эмоциональных и интеллектуальных кризисов, имеющих много общего с духовным кризисом. Юнг, посвятивший теме "летающих тарелок" специальное исследование, предположил, что этот феномен является скорее архетипическим видением, имеющим истоки в коллективном бессознательном человечества, чем реальным визитом внеземных цивилизаций. Он иллюстрировал свой тезис тщательным анализом легенд о летающих дисках, существовавших на протяжении всей истории человечества, и сообщений о появлении призраков, время от времени вызывавших массовую панику.
   В описаниях наблюдений НЛО типичным является упоминание необычного света сверхъестественной природы, который очень похож на тот, что присутствует во многих отчетах о мистических переживаниях. Указывалось также и на то, что существа, входящие в контакт с людьми, имеют существенные параллели в мире мифологии и религии, корни которых уходят в коллективное бессознательное.
   Сообщения о похищениях людей часто включают в себя такие процедуры, как физические исследования и научные эксперименты, которые переживаются как невообразимые мучения. Это сближает их с шаманским кризисом и с испытаниями инициируемых в ритуалах перехода, проводимых в первобытных культурах. Этот аспект феномена НЛО обсуждается в очерке Кейс Томпсон "Опыт встречи с НЛО как кризис трансформации" во второй части данной книги.
   Чужие космические корабли и космические полеты, описываемые теми, кого якобы пригласили совершить путешествие, также имеют параллели в духовной литературе -- можно упомянуть колесницу ведического бога Индры или огненную машину библейского пророка Иезекииля. Поразительные ландшафты и города, посещаемые во время этих путешествий, напоминают визионерские переживания рая, небесных сфер и городов света.
   Существует еще одна причина, по которой опыт встречи с НЛО может провоцировать духовный кризис; сходную проблему мы уже обсуждали в связи духами-проводниками и феноменом "контактерства". Внеземные визитеры обычно воспринимаются как представители цивилизаций, несравненно более развитых, чем наша, не только технологически, но и интеллектуально, морально и духовно. Такие контакты часто имеют очень мощные мистические оттенки и сопровождаются инсайтом космического масштаба.
   Люди, оказывающиеся объектами столь особого внимания, легко способны интерпретировать его как признак собственной уникальности. Они могут чувствовать, что привлекли интерес высших существ из более развитой цивилизации потому, что они сами в некотором роде исключительны и наиболее подходят для особой цели. В юнгианской терминологии подобная ситуация, когда человек претендует на восхищение архетипического мира своей персоной, именуется "раздуванием эго".
   Как мы увидели, существуют веские причины, по которым опыт "близких контактов" может приводить к трансперсональному кризису. Люди, столкнувшиеся со странным миром НЛО, для того чтобы быть способными ассимилировать этот опыт, могут нуждаться в помощи кого-то, кто обладает знанием архетипической психологии, равно как и специфических особенностей этого феномена.
  

ВИДЫ МИСТИЧЕСКИХ ПЕРЕЖИВАНИЙ.

   "Наше нормальное, или, как мы его называем, разумное сознание представляет лишь одну из форм сознания, причем другие, совершенно от него отличные, формы существуют рядом с ним, отделенные от него лишь тонкой перегородкой... Наше представление о мире не может быть полным, если мы не примем во внимание и эти формы сознания".
   Если изобразить внутренний мир личности в виде паутины смысловых взаимоотношений, сотканной вокруг главной экзистенциальной позиции человека, то измененное состояние сознания (ИСС) - это смещение последней, влекущее перестройку стереотипов самоосознавания - личностную трансформацию.
   Представим себе наблюдателя, стоящего на лесной поляне и пытающегося определить направление своего дальнейшего движения. Все, что он видит, - это кромка леса, опоясывающая небосвод. Однако, достаточно залезть на высокое дерево, чтобы увидеть далекую панораму и выбрать путь. Внутренняя реальность человека такой же дремучий лес, а измененное состояние сознания - вид этого леса с новой точки зрения, отличной от предыдущей. Согласно этой метафоре, путешествуя по жизни, мы все периодически пользуемся подобными способами ориентирования, хотя стремимся найти такие места, где окружающее будет просматриваться на много лет вперед.
   Иными словами, измененные состояния сознания обладает познавательной ценностью, и в определенных обстоятельствах может быть успешно использовано для достижения внутреннего покоя и равновесия. ИСС - это экзистенциальный сдвиг смысловых связей, вызванный изменением позиции "наблюдателя" в сознании человека (разотождествлением с ЭГО), временным выходом души из привычных ролевых позиций. Если перестройка происходит осознанно, то есть, человек понимает цели и смысл расставания с прошлой реальностью, то он расширяет свое сознание за счет утверждения новой личностно-ролевой позиции - душа обновляется.
   В практике психотерапевтического применения ЛСД часто описываются случаи задержки внутреннего перерождения. Если человек не достаточно глубоко анализирует себя, чтобы понять смысл происходящих перемен, формирование новой личностно-ролевой позиции и его сознании будет протекать болезненно. В такие мгновения человека может охватить паника, ощущение собственной пустоты, "потерянность" или глубокая депрессия. На нашем примере с наблюдателем в лесу это может выглядеть следующим образом: забравшись на высокое дерево, он с ужасом обнаруживает, что безнадежно заблудился, и его знаний явно не достаточно, чтобы выбраться.
   Существует множество специальных методов для достижения измененных состояний сознания, хотя и без этого ИСС занимают видное место в динамике внутренней жизни полноценного человека. Любая перестройка важных смысловых комплексов, связанная с узнаванием чего-либо, влечет ощутимое изменение свойств сознания. С этой точки зрения, измененным можно назвать сознание людей, переживающих влюбленность, вдохновение, катарсис (личностная трансформация, вызванная контактом с художественным произведением) и т. д. ИСС также стимулируют природный сон, различные фазы засыпания и пробуждения, сексуальные эмоции, пение, барабанный бой, монотонные танцы, гипноз и самовнушение, гипервентиляция легких (холотропное дыхание), сенсорная перегрузка, сенсорная изоляция, длительное одиночество, пост, наконец, действие на организм различных психоактивных веществ - все эти процессы непосредственно связаны с изменением характера мышления, глубины и способа самоосознавания. Интересно отметить что спектр переживаний, вызванных психоделиками, практически не отличается от переживаний, вызванных различными немедикаментозными средствами.
  

1. Перинатальные переживания

   Основные характеристики перинатальных переживаний связаны с проблемами биологического рождения, физической боли и агонии, болезни и дряхлости, умирания и смерти. Пугающее столкновение с этими критическими аспектами человеческого существования, глубокое переживание его эфемерности неизбежно сопровождается мучительным экзистенциальным кризисом. Благодаря такому опыту человек приходит к пониманию того, что, независимо от его прижизненных занятий, ему придется покинуть этот мир, лишиться всего, что он приобрел и чего достиг, к чему он был эмоционально привязан. Сходство рождения и смерти, поразительное открытие, что начало жизни тождественно ее концу, -- важный философский вывод, сопровождающий перинатальные переживания.
   Образ смерти как утраты ЭГО, переживание смерти очень часто встречается как во время психотерапевтических сеансов с применением галлюциногенов, так и во многих религиях. (Сравнение психоделического опыта и переживаний смерти, описанных в древнем тибетском трактате "науки об умирании" - "Тибетской книги мертвых" (Бардо Тходол) можно найти в работе)
   Для шаманизма характерна имитация смерти (и переживание ее) во время посвящения, сопровождаемая созерцанием уничтожения плоти и создания из скелета, субстанциальной основы организма, нового шаманского тела. Подобного рода ритуалы характерны для ряда индийских йогических садхан (практик), особенно связанных с тантризмом: в ходе этой практики йогин создает себе новое нерушимое йогическое тело (йога духа), соотносящееся со старым как незрелый плод со зрелым, или, в терминологии Расаяны ("колесницы ртути", то есть индийской алхимии), как незрелый вульгарный (профанический) металл с алхимическим золотом. Практикуется созерцание скелета и в классическом буддизме. Однако семантика этого созерцания в шаманизме и даосизме, с одной стороны, и буддизме -- с другой, различна. В первом случае речь идет о скелете как о знаке некоей первоосновы, возвращаясь к которой человек через приобщение ей и переживание смерти-возрождения обретает новые силы и творит новое бытие, новое тело (ср. образ возвращения в лоно матери, уподобления неродившемуся младенцу в "Дао дэ цзине" и его онтологическую коннотацию: возвращение в материнское лоно Дао-Отсутствия -- у и обретение нового рождения как бессмертного и совершенного человека). Из глубины и мрака "хаотического и смутного" лона Матери-Дао творится свет просветления и новая жизнь. В случае же буддизма подобные созерцания направлены на достижение убежденности во всеобщей бренности, непостоянстве и смертности, то есть на медитативное уяснение идеи сансары (круговорота смертей-рождений) как страдания.
   Другое важное следствие -- эмоциональное и физическое потрясение от феномена смерти -- открывает сферы духовных и религиозных переживаний, являющихся существенной частью человеческой личности. Они не зависят от культурных и религиозных корней и воззрений человека. Опыт исследования глубинных пластов психики показывает, что люди, достигшие этих уровней, получают возможность проникнуть в наиболее тонкие духовные и религиозные измерения существующего порядка вещей. Даже ярые материалисты, позитивистски ориентированные ученые, скептики и циники, бескомпромиссные атеисты и антирелигиозно настроенные философы-марксисты, столкнувшись с этими уровнями, начинают интересоваться духовными вопросами.
   Каким-то образом -- пока не вполне понятно, каким именно, -- такого рода переживания представляются связанными с обстоятельствами биологического рождения. Многие люди нередко совершенно определенно ссылаются на них как на проживание своей собственной родовой травмы. Люди, не чувствующие этой связи и описывающие свое столкновение с переживанием смерти и смерти-возрождения с чисто психологической и духовной точек зрения, регулярно демонстрируют ряд характерных физических симптомов, напоминающих процесс биологического рождения. Их позы и движения поразительным образом соответствуют положениям и движениям ребенка на различных стадиях родов. Кроме того, эти люди обычно сообщают о своей идентификации с эмбрионом, плодом в утробе и новорожденным ребенком. Помимо этого, встречаются вариации аутентичных неонатальных чувств и поведения, а также образы женских гениталий и груди.
   Эти феномены принято называть перинатальными переживаниями. Причинная связь между актуальным биологическим рождением и бессознательными матрицами этих переживаний все еще остается не установленной. Перинатальные переживания -- проявление глубинного уровня бессознательного -- выходят за пределы классических фрейдовских методов. Возникновение подобных структур психики, по-видимому, связано с т.н. "травмой рождения" (подробнее о травме рождения в работе Отто Ранка). Феномены этой категории никогда не описывались в психоаналитической литературе и не принимались во внимание в психоаналитической теории. Более того, классический фрейдовский анализ не позволяет объяснить эти феномены и не может предложить понятий, пригодных для их интерпретации.
   Перинатальные переживания представляют собой очень существенное пересечение индивидуальной и трансперсональной психологии или, если так можно выразиться, психологии и патопсихологии, с одной стороны, и религии -- с другой. Если считать их связанными только с рождением, они могли бы относиться к структуре индивидуальной психологии, но характерные аспекты придают им совершенно определенный трансперсональный оттенок. Напряженность этих переживаний превышает все обычно предполагаемые для человека пределы. Зачастую они сопровождаются отождествлением с другими людьми или с борьбой и страданиями человечества. Более того, их составной частью нередко оказываются некоторые формы явно трансперсональных переживаний: эволюционные воспоминания, элементы коллективного бессознательного и некоторые юнгианские архетипы.
   Каждая стадия биологического рождения имеет специфическое духовное соответствие: для благополучного внутриутробного существования это опыт космического единства; начало родов сопровождается чувством поглощения вселенским водоворотом, первая клиническая стадия родов со схватками в замкнутом утробном пространстве соотносится с переживанием "отсутствия выхода" или ада; духовным соответствием продвижения по родовому каналу во второй стадии клинических родов является борьба смерти-возрождения, а метафизический эквивалент собственно рождения и событий третьей клинической стадии родов представляет собой переживание смерти "ЭГО" и возрождения.
   Большое теоретическое значение имеет глубинная параллель между физиологической деятельностью в последовательных стадиях биологического рождения и паттернами активности различных эрогенных зон, особенно зон генитального оргазма. Это дает возможность сместить этиологический акцент в психогенезисе эмоциональных нарушений из сексуальной сферы в перинатальные матрицы, не отрицая при этом значимости многих принципов фрейдизма.
  

2. Трансперсональные переживания

   Трансперсональные переживания (мистический, или "пиковый", опыт; экстаз, транс), спонтанно посещающие некоторых вполне здоровых и трезвых людей, свидетельствуют о том, что это врожденное свойство нашей психики, которое, конечно, зависит и от социальных и генетических факторов личностного развития.
   Многие переживания такого рода известны уже несколько столетий или тысячелетий. Рассказы о них можно найти и в священных писаниях всех великих религий мира, и в письменных документах множества малых сект, фракций и религиозных движений. Они играли важную роль в видениях святых, мистиков и религиозных учителей. Этнологи и антропологи обнаружили их в священных обычаях различных народов, в состояниях экстаза и религиозных мистериях, в практике целительства и ритуалах различных культур. Психиатры и психологи наблюдали трансперсональные феномены, не называя их таким образом, в своей повседневной практике у психотических пациентов, особенно шизофреников. Историки, антропологи, религиеведы, психиатры и психологи-экспериментаторы знали о существовании разнообразных древних и современных методов индуцирования трансперсональных переживаний, многие из которых подобны описанным выше процедурам, ведущим к возникновению перинатальных переживаний.
   Вопреки распространенности этих феноменов и их очевидной значимости для многих сфер человеческой жизни, в прошлом делалось удивительно мало серьезных попыток включить их в теорию и практику современных психиатрии и психологии. Позиция большинства профессионалов колеблется между несколькими подходами к этому феномену. Некоторые лишь отдаленно знакомы с различными трансперсональными переживаниями и склонны более или менее игнорировать их. Для другой большой группы профессионалов, трансперсональные феномены представляются столь странными, что они склонны считать их отклонением от нормального психического функционирования, психотическими.

3. Наследственные переживания

   В качестве примера такого переживания я приведу воспоминания одной из пациенток С. Грофа во время ЛСД-сеанса:
   "К моему удивлению, идентичность моего ЭГО неожиданно изменилась. Я была моей матерью в возрасте 3-4 лет; это должно быть 1902г. На мне было аляповатое платье - накрахмаленное, доходящее до щиколоток; с расширенными, как у испуганного животного, глазами - я находилась в состоянии тоски и одиночества. Я закрывала свой рот рукой, осознавая, что случилось нечто ужасное: я сказала что-то плохое, меня грубо отругали, кто-то положил руку на мой рот. Из своего укрытия мне видна была сцена с множеством родственников - теть и дядь, сидящих на крыльце дома в одеждах, характерных для того времени. Все были заняты разговорами, забыв обо мне. Я чувствовала себя отверженной, пристыженной и виноватой. Я сказала матери, что у меня был сон, касающийся ее детства, и мне важно знать, так ли было на самом деле. Как только я начала рассказывать, она перебила меня и закончила в полном соответствии с пережитым мною".

4. Коллективные и расовые переживания

   Подобные переживания могут относиться к любой стране, любому историческому периоду и культурной традиции, хотя, очевидно, определенное предпочтение оказывается культурам и странам с высоко развитыми религиозными, философскими традициями и традициями в искусстве. Удивительно часто встречаются переживания, относимые к Египту, Индии, Тибету, Китаю, Японии, доколумбовой Мексике, Перу, Древней Греции. Выбор культур и их специфических аспектов явно не зависит ни от этнической основы субъекта, ни от страны рождения, ни даже от полученного воспитания, образования, интересов. Поэтому англосакс может переживать полное отождествление с различными периодами истории афро-американцев или североамериканских индейцев, и в результате обнаруживает новое понимание и переживание расовых проблем. Информация, получаемая благодаря таким переживаниям, обычно совершенно точна и может быть проверена при консультации с археологическими и антропологическими кругами. Иногда бесхитростные индивидуумы описывают детали египетских похоронных церемоний, включая форму и значение различных амулетов и камер в гробницах, цвет похоронных конусов, технологию бальзамирования и мумификации и сцены последующих процедур.

5. Филогенетические (эволюционные) переживания

   Некоторые люди описывают переживания себя в образе каких-то предшественников человека на эволюционном пути. Так, например, одна женщина во время ЛСД-сеанса почувствовала свое полное отождествление с самкой огромных рептилий, вымерших миллионы лет назад. Она чувствовала себя сонной и ленивой во время отдыха на песке у большого озера и блаженно грелась на солнышке. Она открыла глаза и посмотрела на терапевта, который во время сеанса трансформировался в самца того же вида. Ее чувство лени мгновенно исчезло и она стала испытывать сильное сексуальное возбуждение, не имеющее ничего общего с человеческим возбуждением, это был особый интерес рептилии к представителю другого пола. Она была совершенно очарована ступенчатыми фасетками на сторонах головы. Одно большое поле такого рода имело такую форму и цвет, что излучало мощные сексуальные вибрации. Консультант- палеонтолог предложил выдержки из зоологической литературы, указывающие на то, что у современных рептилий определенные участки на голове играют важную роль, вызывая сексуальное возбуждение...

6. Переживания прошлых воплощений

   Субъект сохраняет идентичность своего ЭГО, хотя переживает себя в другой форме, другом месте и времени, другом контексте, он чувствует, что он - та же индивидуальная сущность, что и в его настоящем существовании. У него сохраняется острое ощущение встречи с воспоминанием, повторного переживания того, что он уже видел и пережил.

7. Предвидение, ясновидение, яснослышание, "путешествия во времени".

   Иногда испытуемые сообщают о предвидении событий, которые случатся в будущем. Временами они становятся свидетелями сложных сцен будущих событий, они могут слышать даже акустическое сопровождение, составляющее их часть. Некоторые из переживаний проявляют различные степени сходства с событиями, случающимися позднее.

8. Отождествление с другими лицами

   Это отождествление полное и комплексное; оно включает в себя представление о теле, эмоциональные реакции и отношения, психологические характеристики, выражение лица, типичные манеры и жесты, позы, движения и даже интонации голоса.

9. Групповое отождествление и групповое сознание

   В измененных состояниях сознания можно пережить тотальность страдания всех солдат, погибших на полях сражений, революционную горячечность всех коммунистов мира, доброту всех матерей, любящих своих детей... В этих переживаниях можно отождествиться с соц. классом, кастой, даже с населением целой страны.

10. Отождествление с животными

   Три вида ИСС связаны с животными: атосимволические трансформации в животных, отождествление с животными и филогенетические воспоминания, при этом каждое наделено своими специфическими чертами. Субъекты, встретившиеся со всеми тремя видами переживаний легко могут отличить их одно от другого.

11. Отождествление с растениями

   Примеры таких переживаний встречаются гораздо реже, чем отождествление с животными. Субъект может ощутить себя как вызванное к жизни семя, лист в процессе фотосинтеза, корень, тянущийся в поисках воды и пищи. В других случаях он может отождествить себя с росянкой, другими плотоядными растениями, стать планктоном в океане, почувствовать опыление или клеточное деление. Субъекты упоминают о своих свидетельствах ботанических процессов на молекулярном уровне; они осознают биохимический синтез, лежащий в основе производства ростовых веществ, растительных пигментов, масла, сахара, ароматических субстанций и различных алкалоидов.

12. Единение с жизнью и со всем творением

   В редких случаях субъекты в ИСС могут иметь чувство, что их сознание расширилось, чтобы охватить всю полноту жизни на этой планете, включая все человечество и целостность флоры и фауны от одноклеточного организма до высокодифференцированных видов. Индивидуум может отождествиться с филогенетической эволюцией жизни во всей ее сложности и достичь интуитивного понимания всех лежащих в ее основе биологических законов. Он может исследовать факторы, влияющие на возникновение новых видов или ответственные за их исчезновение, и видеть действие сил, определяющих "выживание наиболее приспособленных". Подобные интуиции можно пережить и относительно взаимодействия различных форм жизни. Переживания такого рода могут в результате привести к увеличению осознания экологических проблем, связанных с технологическим развитием и быстрой индустриализацией.

13. Сознание неорганической материи

   Субъекты неоднократно сообщали, что переживают сознание океана, отличающееся своей безвременностью, текучестью, сочетанием неизменности и динамических перемен. В других случаях они идентифицировали себя с тем, что по их мнению являлось сознанием огня. Довольно общим является осознавание сил, высвобожденных при катастрофах: разрушительные, а также созидательные горообразующие аспекты вулканических извержений, динамическое напряжение и перемещение при землетрясениях, сила воздушных течений во время зимних бурь, лишь несколько бросающихся в глаза примеров. Возможно исследовать сознание компьютера, отождествиться с реактивным самолетом, спутником и другими техническими предметами. Многие субъекты в состояниях измененного сознания утверждают также, что переживали сознание неопределенного материала; наиболее часто это были алмаз, гранит, золото и сталь. Подобные переживания могут касаться даже микромира и описывать динамическую структуру атомов, природу задействованных электромагнитных сил, межатомных связей или броуновское движение молекул.

14. Планетарное сознание

   В этом переживании сознание субъекта, по-видимому, охватывает все аспекты нашей планеты, включая ее геологическую субстанцию, неорганические материалы на ее поверхности и целостность всех жизненных форм. С этой точки зрения Земля оказывается сложным космическим организмом с различными аспектами геологической, биологической, культурной и технологической эволюцией на этой планете, рассматриваемых как попытку достичь более высокого уровня интеграции и самореализации.

15. Экстpапланетаpное сознание

   Здесь субъект переживает явления, связанные с небесными телами, отличными от нашей планеты, и с астрономическими событиями, происходящими в солнечной системе и за ее пределами. Особый вид переживаний, входящий в эту категорию, сознание межзвездного пространства, описанного в нескольких случаях разными лицами. Оно характеризуется чувством безграничности и вечности, спокойствия, безмятежности, чистоты и единства всех противоположностей. Люди, знакомые с физикой и математикой, иногда сообщают, что многие из концепций этих дисциплин, которые ускользают от рационального понимания, могут стать более постижимыми и даже могут быть пережиты в измененных состояниях сознания.

16. Сознание органа, биологической ткани, клетки.

   В большинстве случаев это переживание включает части тела субъекта и физиологические процессы, которые при нормальных условиях недоступны осознаванию. Субъекты в таком состоянии настраиваются на осознание различных органов своего тела. Они могут оказаться свидетелями работы датчика сердечного пульса, сокращения сердечной мышцы и открытия-закрытия сердечных клапанов. Подобным же образом можно наблюдать функционирование печени, производство и накопление желчи, пищеварительные процессы, функции любого органа. Иногда субъекты утверждают, что они пережили себя в качестве нейронов в собственном мозгу, белых и красных кровяных шариков, зародышевых клеток.

17. Переживание встреч со сверхчеловеческими и духовными существами

   Субъект воспринимает этих существ как сверхчеловеческие или духовные существа, обитающие на более высоких энергоуровнях или на более высоких планах сознания. Феноменология этой категории переживаний описана Джоном К. Лилли в его книге "Центр циклона".

18. Переживания других вселенных и встреча с их обитателями

   Странные и чуждые миры, которые испытуемый открывает в этом виде переживаний, по-видимому, наделены своей собственной реальностью, хотя и не в пределах нашего космоса; они, очевидно, существуют и в других измерениях. Пройдя через такие экстраординарные приключения, субъекты сравнивали их с прочитанными фантастическими романами.

19. Архетипические переживания и сложные мифологические эпизоды

   Эта группа трансперсональных переживаний представляет собой феномены, которые К.Г.Юнг называл первообразами, доминантами коллективного бессознательного, или архетипами. В некоторых из наиболее универсальных архетипов человек может отождествляться с образами Матери, Отца, Ребенка, Женщины, Мужчины или Любящего. Многие обобщенные роли воспринимаются как сакральные, как воплощенные архетипы Великой Матери, Ужасной Матери, Матери-Земли, Матери-Природы, Великого Гермафродита или Космического человека. Часто встречаются архетипы, олицетворяющие определенные аспекты личности -- Тень, Анимуса или Аниму и Персону.
   Нередко неискушенные люди рассказывают истории, очень напоминающие древние мифологические сюжеты Месопотамии, Индии, Египта, Греции, Центральной Америки и других стран. Эти сообщения сравнимы с юнговским описанием неизвестных, но явно архетипических тем детских снов и снов наивных пациентов, а также с симптоматикой некоторых людей, страдающих шизофренией. Некоторые люди проникают в различные системы эзотерического знания. Так, люди, не имеющие понятия о каббале, переживают состояния, описанные в книге Зогар и Сефер Иецир, и демонстрируют неожиданную осведомленность в каббалистической символике. Подобный феномен внезапно сформированного понимания наблюдался также в отношении таких древних форм предсказания, как И-Цзин и Таро.

20. Переживания встреч с божествами

   Большинство божеств, встречающихся в описаниях субъектов делятся на две категории: силы света и добра, силы тьмы и зла. Некоторые божества принадлежали определенной религии, происхождение некоторых не удалось установить ни испытуемым ни терапевтам. Основная часть субъектов не ощущает, что имеет дело с главным или верховным существом во вселенной.

21. Активизация чакp и подъем змеиной силы (куиндалини)

   На первой международной конференции по Научной йоге в Индии в декабре 1972 г. аудитория состояла более чем из 200 лиц, представлявших много различных духовных ориентаций, существующих в современной Индии. Участники дискуссии после доклада С.Грофа пришли к соглашению, что больше всего ЛСД-терапия похожа на систему Йоги Куиндалини. И та и другая техника способствует мгновенному и огромному освобождению энергии, порождает глубокие переживания и может принести впечатляющие результаты в короткий период времени. Они обе несут в себе огромный риск и могут быть опасны, если проводятся не под наблюдением специалиста.

22. Сознание Универсального Разума

   Сознание Универсального Разума -- одно из наиболее глубоких и всеобъемлющих экстатических переживаний. Отождествляясь с сознанием Универсального Разума, человек переживает в опыте всеобъемлющее единство существования. Он чувствует, что достиг реальности, лежащей в основе всех реальностей, и стоит перед высшим и абсолютным принципом, олицетворяющим все бытие. Здесь полностью преодолеваются иллюзии материи, пространства и времени, равно как и бесконечное число других субъективных реальностей, и все они приходят к этому единому модусу сознания, которое является их общим истоком и общим знаменателем. Это переживание безгранично, непостижимо и невыразимо; это само существование. Вербальная коммуникация и символическая структура нашего повседневного языка оказывается до смешного беспомощной в попытке постичь и передать природу и качество этого переживания. Опыт феноменального мира и того, что мы называем обычным состоянием сознания, кажется в этом контексте лишь крайне ограниченным, искаженным и частичным аспектом всеобъемлющего сознания Универсального Разума.
   Обсуждая подобные переживания, люди часто утверждают, что поэтический язык, хотя он тоже является несовершенным, больше подходит для их описания. Становится понятным, почему провидцы, пророки и религиозные учителя прибегали к поэзии, притче и метафоре, описывая свои трансперсональные переживания.
   Опыт сознания Универсального Разума тесно связан с переживанием Космического Единства, но не тождествен ему. Его важными составляющими являются интуитивные прозрения относительно процесса творения феноменального мира, каким мы его знаем, и постижение буддийских представлений о Колесе смерти и перевоплощения. Это может привести к временному или устойчивому чувству достижения глобального, нерационального и транс- рационального понимания фундаментальных онтологических и космологических вопросов существования.

23. Сверх- космическая и мета- космическая пустота

   Последний и наиболее парадоксальный трансперсональный феномен, обсуждаемый в этом контексте, -- переживание сверх- космической или мета- космической пустоты. Это опыт изначальной пустоты, опыт ничего и молчания, представляющих собой исток и начало всего сущего, переживание "несотворенного, невыразимого Всевышнего". Термины "сверхкосмический" и "метакосмический", которыми в этом контексте пользуются высокообразованные участники ЛСД- сеансов, выражают то, что эта пустота кажется одновременно лежащей в основе мира и определяющей его сверхпорядок. Она лежит за пределами времени и пространства, за пределами форм или любых эмпирических дифференциаций, за пределами таких полярностей, как добро и зло, свет и тьма, покой и движение, агония и экстаз.
   Кажется парадоксальным, что сверхкосмическая пустота и Универсальный Разум воспринимаются как нечто тождественное и взаимозаменяемое; это два различных аспекта одного и того же феномена. Пустота представляется чреватой формами, а тонкие формы Универсального Разума переживаются как абсолютная пустота.
   Такой глубокий трансцендентный опыт, как активизация куиндалини, сознание Универсального Разума, или пустоты, не только положительно влияет на физическое и эмоциональное состояние человека, но и пробуждает в нем острый интерес к религии, мистике и философским вопросам, сильную потребность включить духовное измерение в свой образ жизни.
  

24. Экстатические переживания

   "Экстаз (от греч. ekstasis - исступление, восхищение) - высшая степень восторга, воодушевления, иногда на грани исступления" (Из "Толкового словаря русского языка" под ред. Ожегова).
   "Экстаз - это масштаб, мощный аккорд, в котором звучит вся гамма чувств от ужаса до восторга. Ужас от сознания собственной ничтожности перед Бесконечным. Восторг от того, что ты можешь чувствовать эту Бесконечность. Художник в творческом экстазе создает гениальные произведения. В пророческом экстазе пророк буквально становится рупором Бога, который вкладывает в его уста слова, исполненные высшего смысла. Мистик в мистическом экстазе делается репортером повсеместного Божественного Присутствия - всеобщего Божественного Промысла. Да и нам, простым смертным, знакомо это чувство, когда в самый неожиданный момент в тебе вдруг как будто происходит какая-то химическая реакция с выделением то ли какого-то газа, то ли понимания, то ли того, что на поэтическом слэнге зовется эфиром. Но не успеешь оглянуться - пшик, и нет его. Прошло "понимание". Но радость от того, что оно было, осталась в виде довольно глупой по местным понятиям улыбки".
   Экстатические переживания (в частности, характерные для многих мистериальных культов древности), можно разделить на две большие группы: "вулканический", или "дионисийский" экстаз, и находящийся в разительном с ним контрасте "океанический", или "аполлонийский" экстаз.

25. "Вулканический", или "дионисийский" экстаз

   Для " вулканического" экстаза характерно крайнее физическое и эмоциональное напряжение, высокая агрессивность, деструктивные импульса внутренней и внешней направленности, мощные побуждения сексуальной природы, ритмические оргиастические движения. "Вулканический" экстаз предполагает уникальную смесь крайних эмоциональных и физических мук с диким чувственным порывом. Оказываются неотличимыми переживания ледяного холода от непереносимого жара, ненависти - от любви, агонии умирания - от восторга нового рождения, апокалиптических ужасов - от радости созидания... У индивида возникает ощущение приближения великого события, потрясающего весь мир. - духовное освобождение, откровение высшей истины или единение всего сущего. Однако, какими бы острыми не были бы эти ощущения и переживания, экстаз никогда реально не достигает цели и реального разрешения драмы смерти-возрождения. Для этого он должен перейти в "океанический" экстаз (см. ниже). Сопровождающие "вулканический" экстаз характерные переживания религиозного типа включают в себя ритуалы жертвоприношения, мученическую смерть, шабаш ведьм, дионисийские оргии и т.п.

26. "Океанический", или "аполлонический", экстаз

   Для "океанического" экстаза характерно переживание чувства слияния с окружением и единства с воспринимаемыми объектами. Мир представляется как место невыразимого сияния и красоты. Элемент размышления и потребность в рациональном анализе значительно снижаются, и Вселенная становится "тайной, которую следует пережить, а не загадкой, которую нужно разгадать". В этом состоянии человеку трудно видеть какие-либо негативные аспекты в мире и в самой структуре мироздания. Все оказывается совершенным, все есть так, как оно должно быть. В этот момент мир представляется благоприятным местом, где с полным доверием и чувством совершенной безопасности можно принять пассивно-зависимую позицию, подобную положению ребенка. Для человека в этом состоянии ума зло кажется не имеющим значения, неважным, эфемерным или несущественным. При переживании опыта космического единства трансцендирование времени и пространства может принять довольно конкретную форму, что можно проиллюстрировать рядом специфических образов. Человек может переживать последовательность видений, позволяющих интерпретировать опыт в терминах регрессии в историческом времени. Это включает разнообразие эмбриональных ощущений, память предков, элементы коллективного бессознательного и эволюционный опыт, сопровождаемый филогенетическими "обратными кадрами" и дарвинским прозрением. Соответствующий выход за пределы обычного пространственного ограничения можно проиллюстрировать на примерах идентификации с другими лицами и группами лиц, с животными, растениями и даже неорганическим веществом. Важной вариацией этого переживания является субъективное отождествление с физической Вселенной, с ее галактиками, солнечными системами и мириадами отдельных звезд.
  

МИФОЛОГЕМА ШИЗОФРЕНИЧЕСКОГО И МИСТИЧЕСКОГО ПЕРЕЖИВАНИЯ.

   Шизофреническое переживание есть переживание рухнувшего мира, поверженного мира, где зло всесильно. Но и любой миф есть результат расщепления и, одновременно, процесс, направленный на устранение этого расщепления, на восстановление утраченного мира. Таков вывод исследований мифологии методами структурной антропологии. Крупнейший представитель этого направления Клод Леви-Строс писал, что миф начинается с фиксации противоречия, с фиксации противоположностей. Мы сравнивали этот момент с критической нехваткой, с угрозой миру, индивидуально-психическим коррелятом которой является неготовность человека к исполнению функций его новой социальной роли. Миф по Леви-Стросу - это "логический инструмент преодоления противоречий", "медиативный процесс", направленный на преодоление угрожающего раскола или, по крайней мере, на замену пары непримиримых противоположностей другой, менее опасной парой более близких "семантических оппозиций". Пользуясь методикой Леви-Строса, Греймас сделал ряд интересных выводов о симметрии морфологической схемы волшебной сказки Владимира Проппа, которую мы рассматривали в первой части данной работы.
   Речь идет о парных функциях, таких как, например, недостаток и ликвидация недостатка, которые Греймас считает одной и той же функцией, взятой, соответственно, в прямом и инверсном виде. Особенно интересна здесь пара нарушение - восстановление общественного договора. Запрет при этом трактуется как вовлеченность Героя в общественные связи, выполнение им функций своей социальной роли. Старой роли, заметим; роли, из которой он уже вырос, от которой ему надлежит отказаться. Нарушение запрета и есть такой отказ; при этом Герой выпадает из всех социальных связей и оказывается в полном одиночестве, один на один со своей проблемой. Но в результате успешного прохождения всех испытаний Герой, ликвидировавший критический недостаток, приходит к свадьбе и воцарению, т.е. к восстановлению общественного договора, к вовлечению в социальные отношения на новом уровне, в новой роли, с новыми обретенными способностями. Аналогичным образом мы и будем рассматривать сегодня шизофрению - как процесс раскола души и мира, как результат раскола и, одновременно, как попытку преодоления этого раскола, героическую медиативную попытку синтеза обновленного мира.
   В настоящее время диагноз "шизофрения" объединяет несколько психических болезней, весьма различных по своим внешним проявлениям. Здесь мы будем говорить лишь об одной из них - параноидной шизофрении, сопровождающейся бредом и галлюцинациями, в которых больного преследуют некие сверхъестественные существа, злобные и практически всемогущие. В контексте нашей темы прохождение полного цикла шизомифа предполагает нисхождение в безумие (т.е. в бессознательное), психотические переживания героического противостояния злу и, наконец, ремиссию, выздоровление, возвращение в этот мир с новыми способностями. Но статистика шизофрении обнажает жестокую реальность жизни. Как вы помните, в мифологии Герой принципиально не мог проиграть битву с Драконом; в худшем случае он мог отказаться от возвращения в свой мир и становился новым хранителем завоеванного сокровища, т.е. Антагонистом. Но он потому и оказывался невозвращенцем, что не мог отказаться от обретенного блаженства, неописуемого блаженства, недостижимого в мире, где царит принцип реальности. А в шизофрении мы видим, что подавляющее большинство кандидатов в Герои проигрывают эту битву и бесцельно скитаются в мире психотической реальности, мучимые отчаянием и страхом, заблудившиеся, потерявшие все ориентиры мира, и главное - потерявшие себя. Вспомните, в сказках о неукрощенной Невесте Герой никогда не бывает первым соискателем ее руки. Часто какой-нибудь овраг за замком царевны (дочери Антагониста) буквально усеян мертвыми костями несостоявшихся Героев. И шизофрения практически всегда есть психотический коррелят сказочной судьбы неудавшихся кандидатов, вымостивших своими костями триумфальную дорогу Героя. Но мы сегодня будем говорить не о правилах, а, скорее, об исключениях из правил, о редчайших случаях спонтанной ремиссии. Это будет звучать гордо; но любителям мистических переживаний следует помнить, что вероятность такого возвращения чрезвычайно мала. И абсолютно непредсказуема, так как о шизофрении до сих пор ничего нельзя сказать достоверно. Все теории о причинах заболевания и благоприятствующих факторах являются лишь более или менее удачными попытками сгруппировать и суммировать огромную массу описательного клинического материала. Т.е. все они носят чисто описательный характер; до сих пор неизвестен ген, вирус или токсин, ответственный за активизацию шизофрении. Мы не можем даже сказать, каков характер причины заболевания - психологический или физиологический. Единственное, что мы можем - это наблюдать непостижимый психотический процесс, сравнивая его со знакомой нам мифологемой, схемой все того же универсального мономифа.
   Каждая психоаналитическая школа дает свое объяснение шизофрении. Классический фрейдизм говорит о нарушении направлений движения либидо. Согласно ему, здоровый человек обладает сравнительно незначительным количеством свободного несвязанного либидо; почти все способное к перемещению либидо у него катектировано на объекты внешнего мира. У невротиков, в результате интенсивных вытеснений, определенное количество либидо отделено от своих объектов и переведено (частично) на невротические заместители. Но значительная часть либидо, снятого с проблемных объектов, так и остается свободной, несвязанной. Это делает невротика буквально обреченным на компульсивный, болезненно-гипертрофированный перенос, что так резко различает ситуации лечебного и учебного анализа. А dement, писали классики фрейдизма, вообще не способен ни на какой перенос; его либидо практически полностью снято с объектов внешнего мира и задействовано в энергетике внутренних страхов и фантазий. Таким образом, трансфер - мощнейшее орудие психоанализа - не может быть использован в терапии шизофрении, что сводит на нет эффективность классического фрейдизма в данной области.
   Это, как мы уже отмечали, чисто описательный подход, т.е. может быть и правильный, но не предлагающий ничего позитивного. Так же описателен и рассмотренный нами подход аналитической психологии. Но, несмотря на это, мы запоем читаем Юнга. Видимо потому, что шизофрения в огромнейшей степени есть лингвистическое расстройство. И пишут о шизофрениках в основном те, кто их понимает, т.е. те, кто подобен им в этой гипероценке магической силы слов. Это мистики и поэты. Их всегда приятно читать, и особенно в периоды возрастных кризисов, когда мы сами подобны Героям и шизофреникам.
   Позитивный подход к проблеме шизофрении предлагает теория объектных отношений, известная нам в основном по работам Мелани Кляйн. Согласно этой теории, основы будущей шизофрении закладываются в первые три-четыре месяца жизни, в так называемой параноидно-шизоидной позиции. Это совершенно особый период жизни. О шестимесячном ребенке мы смело можем сказать, что он человек - маленький, недозрелый, недоразвитый - но, в принципе, такой же человек, как и мы с вами. Но двухмесячный младенец - это нечто совсем иное. Он еще не способен фокусировать взгляд, т.е. у него нет мира визуальных объектов. Его системы дыхания, кровообращения и пищеварения недоразвиты и не координированы между собой настолько, что даже тревога, чисто психическое состояние, может вызвать у него кислородное голодание и удушье. До трех месяцев в нем еще функционируют зародышевые системы циркуляции. Даже форма его энцефалограммы становится человеческой лишь на третьем месяце жизни. Все это прекрасно согласуется с теорией о гипертрофированной недоношенности детей поздних гоминидов, которая рассматривалась нами в предыдущем блоке. Эта физиологическая патология наших предков и породила всю культурную структуру нашей жизни - семью, общество, идеологию, мифологию. А также - переживания утраты рая и горести жизни, греха, вины и наказания. Плюс разлад с собой и конфликт с обществом, неврозы, психозы и, конечно, шизофрению.
   В первом приближении параноидно-шизоидная позиция - это период параноидных тревог и шизоидных защит. Новорожденный младенец периодически испытывает стресс и сильнейший дискомфорт, который он переживает как нападение на себя, как агрессивное преследование со стороны внешнего мира. И в дальнейшем любое неудовлетворение потребностей, любая фрустрация переживается им как нападение извне и вызывает в нем ответную агрессию. Переживание чередования то доверия к миру, удовлетворяющему потребности, то параноидной тревоги и агрессии по отношению к преследующим объектам, Мелани Кляйн трактует как взаимовлияние Эроса и Танатоса, либидо и влечения к смерти. Доверие к миру модифицирует тревогу преследования; от характера этой модификации и будет зависеть дальнейшая судьба человека. Уменьшение параноидной тревоги можно рассматривать как количественную проблему, описываемую в терминах обратной связи. Согласно этому методу, система обладает обратной связью, если она активно реагирует не только на сигналы внешнего мира, но и на сигналы об изменении своего собственного внутреннего состояния. Или, выражаясь более технично, если управляющее воздействие на систему формируется как функция ее выходного сигнала. В общем виде это может звучать несколько туманно; но в каждом отдельном случае все выглядит довольно понятно. Рассмотрим схему активизации тревоги преследования у младенца в параноидно-шизоидной позиции.
   Младенец испытывает фрустрацию, воспринимаемую им как внешнее нападение. Уровень тревожности повышается, он неосознанно сравнивается с нормальным уровнем, соответствующим удовлетворенности потребностей. Естественная оборонительная реакция младенца - агрессия. Но в результате негативной проекции (а параноидный - это и значит - связанный с проекцией) собственные агрессивные желания приписываются объектам внешнего мира. Это увеличивает страх перед ними и тревогу, ставшую параноидной, что в свою очередь увеличивает агрессию и т.д., по механизму "порочного круга". Это типичная положительная обратная связь, т.е. обратная связь, которая стремится увеличить расхождение между выходным уровнем системы и ее эталонным (нормальным) уровнем. Успокоить такую систему можно только сняв фрустрацию, т.е. удовлетворив все потребности младенца. В процессе нормального развития обратная связь должна стать отрицательной; она должна гасить тревогу, вызванную угрожающими сигналами внешнего мира, а не бесконтрольно, панически увеличивать ее. Но для этого должен измениться сам характер реагирования на тревогу. У младенца, как мы видели, это агрессия.
   Шизоидная защита заключается в расщеплении различных аспектов объекта, его "плохой" и "хорошей" сторон на два разных самостоятельных объекта. Для младенца первичный объект - материнская грудь - расщепляется на "хорошую", удовлетворяющую грудь и "плохую", отказывающую в удовлетворении, которая в результате негативной проекции становится еще и преследующей. А поскольку эмоции младенца экстремальны, хорошая грудь идеализируется, а плохая становится панически пугающей. Использование расщепления обусловлено несколькими причинами. Главные из них - боязнь причинить вред своей агрессией хорошему объекту и необходимость в хорошем объекте, как защитнике от преследования плохого объекта. Кроме того, не следует забывать, что восприятие частей исторически предшествует восприятию целого. Когда мы говорим о каком-то предмете, мы имеем в сознании образ этого тождественного себе объекта и, значит, мы уже сконструировали этот образ из множества отдельных восприятий. Связь этих восприятий в единый образ, ощущение их тождественности, есть работа синтеза. Неизвестно, в какой мере врожденной является способность психики к такому синтезу. Вероятно, младенец начинает жизнь с несвязанных восприятий, из которых постепенно учится конструировать частичные объекты. Создать образ матери, как целостного объекта, как личности, ребенок в параноидно-шизоидной позиции еще не способен. Но поскольку он вынужден оперировать частичными объектами, совершенно естественен его выбор критерия разделения - на хорошее и плохое, на приносящее, соответственно, удовлетворение или дискомфорт и тревогу. Принимая во внимание механизмы шизоидной защиты, мы можем детализировать схему активизации параноидной тревоги у младенца.
   Младенец испытывает воздействие внешнего мира, воспринимаемое им как фрустрация или удовлетворение. В случае фрустрации он, боясь разрушить любимый объект собственной агрессией, применяет экстремальные механизмы защиты, главным из которых является расщепление. Разделив первичный объект на "плохой" и "хороший", младенец фантазийно расправляется с плохим, применяя для этого два дополнительных механизма защиты - отрицание (т.е. фантазийное уничтожение) и всемогущий контроль (т.е. фантазийное управление угрожающим объектом). Проекция этих эмоций на плохой объект порождает параноидную тревогу. Хороший объект, напротив, идеализируется младенцем; позитивная проекция любви к нему вызывает доверие и к объекту, и ко всему внешнему миру. Постепенное накопление кредита доверия к миру позволяет преодолевать тревогу, а, следовательно, и собственную агрессию; на следующей стадии меняется как характер тревоги, так и характер используемых защит. В депрессивной позиции, длящейся примерно с трех до шести месяцев, расщепление перестает быть деструктивно патологическим. Младенец начинает, наконец, воспринимать мать, как целостный объект, к которому он испытывает амбивалентные чувства. Он начинает понимать, что своей ненавистью и агрессией он причиняет вред не просто враждебному плохому объекту, но своей любимой матери, и это вызывает у него депрессивную тревогу, тревогу вины и сожаления. Одновременно с этим он испытывает стремление к репарации, к восстановлению поврежденного объекта. Трудности в прохождении этой позиции депрессивных тревог и маниакальных защит, как можно догадаться из названия, закладывают фундамент маниакально-депрессивных психозов; но это уже проблема отношений с целостным объектом. А нас сейчас интересует период, когда острая параноидная тревога делает невозможной интеграцию расщепленных частей объекта в целостный образ. Почему мы так подробно это обсуждаем? Дело в том, что сформировать личность, сконструировать Эго и Супер-Эго, психика младенца может лишь одним способом, а именно - в бесконечных актах идентификаций, в непрерывном потоке взаимосвязанных проекций и интроекций, репроекций и реинтроекций. А идентификация с расщепленным объектом неизбежно ведет к формированию расщепленного Эго и расщепленного Супер-Эго, к формированию светлой и темной сторон личности.
   Младенец, как мы говорили, воспринимает фрустрацию как агрессивное нападение, и отвечает на нее естественной ненавистью. Актом негативной проекции эта ненависть приписывается плохому объекту, который от этого в глазах младенца становится еще хуже. В акте интроекции, являющейся основой для идентификации с плохим объектом, темная сторона Эго становится еще более ненавидящей. Эта ненависть вновь репроецируется на плохой объект, с которым вновь идентифицируется младенец. Здесь мы опять видим пример положительной обратной связи, увеличивающий ненависть и тревогу до предельного уровня. Аналогичным образом, удовлетворенный младенец, общаясь с любящей матерью, формирует светлую сторону своего Эго, увеличивая любовь и доверие в актах позитивной репроекции и реинтроекции. Положительность обратных связей как бы разрывает мир младенца, предельно разводит его полюса. Ребенок воспринимает объекты и воздействия внешнего мира исключительно с позиций удовольствия / неудовольствия, и по этому принципу он радикально делит мир на черное и белое, на плохое и хорошее. Лишь когда доверие к миру сумеет ослабить и модифицировать параноидную тревогу, и младенец сможет интегрировать части своего первичного объекта в целостный объект - лишь тогда он обретет целостное Эго. При условии, что он успешно пройдет параноидно-шизоидную стадию. Этому могут помешать, в основном, два фактора. Во-первых, врожденная агрессивность, конституциональная предрасположенность к деструктивным реакциям. Она по любому, даже самому незначительному поводу дает такой мощный всплеск ненависти, что младенец не в состоянии справиться с ним должным образом. И, во-вторых, плохое обращение с ребенком и отсутствие любви, т.е. постоянное наличие неудовлетворенных желаний, вызывающих параноидную тревогу при остром недостатке положительных эмоций, формирующих доверие к миру. А дальше все как в хорошо знакомой нам инстинкт-теории - неудовлетворительное прохождение фазы создает у ребенка параноидно-шизоидную фиксацию, к которой он периодически регрессирует со следующей стадии - когда депрессивная тревога становится невыносимой.
   Дальнейшее развитие будущего шизофреника мы будем рассматривать в терминах экзистенциального анализа и антипсихиатрии Лэнга. Применение различных теорий для описания единого процесса - довольно спорный метод. Но я считаю его вполне оправданным, так как рассматриваемые теории в описании генезиса шизофрении не противоречат друг другу. Просто разные школы рассматривают этот процесс с разных точек зрения; к тому же различные психоаналитические течения любят акцентировать внимание на различных возрастных этапах жизни ребенка. Но Герой нашего шизомифа все равно пройдет все эти стадии, правда не всегда успешно.
   Что же происходит с ребенком, потерпевшим поражение в прохождении параноидно-шизоидной позиции? Как мы уже видели, его Эго не обладает устойчивой целостностью; в критических ситуациях оно готово регрессировать и использовать расщепление, архаичную защиту дочеловеческого периода. И кроме того, такой младенец не испытывает фундаментального доверия к миру. Здоровое доверие ребенка к объектам его любви подразумевает уверенность в их константности и непрерывности, уверенность в способности объекта восстанавливаться после утраты. Ведь для младенца даже самый кратковременный уход матери, пропадание ее из зоны восприятия, равносилен ее смерти. Только в депрессивной позиции он приобретает убеждение, что мать, выйдя из поля его зрения, все-таки продолжает существовать где-то сама по себе. Но младенец, неудачно прошедший параноидно-шизоидную позицию, не уверен в стабильности существования матери, как и всех прочих объектов. А поскольку его Эго формируется в актах проективной и интроективной идентификации, то он также не уверен и в себе, в стабильности своего собственного существования. Это состояние Рональд Лэнг называет онтологической неуверенностью, т.е. бытийной неуверенностью, неуверенностью в реальности собственного бытия и в своем праве на это бытие. Онтологически неуверенный человек не может жить легко и естественно, без напряжения, в гармонии с миром. Для защиты и поддержания своего существования он постоянно должен прикладывать титанические усилия, истощающие его и приводящие к психотическому срыву. Его мотивации не просто сместились от стремления к удовольствию в сторону недопущения неудовольствия; но вся его жизнь представляет собой отчаянную борьбу за сохранение своей индивидуальности, постоянно подверженной смертельной опасности. В этом случае мы говорим о шизоидном типе характера, подразумевая под этим, с одной стороны, тревогу уничтожения, потери индивидуальности, и с другой - особый тип расщепляющих шизоидных защит. Нормальный человек может позволить себе спонтанность действий и эмоций, более того, он получает удовольствие от своей спонтанности. Он может самозабвенно отдаться чтению хорошей книги или просмотру фильма, т.е. идентификации с Героем, потому что он ни на миг не сомневается в своей способности вновь обрести себя, вернуться к себе. Но для онтологически неуверенного шизоида это отнюдь не очевидно; он должен всячески избегать подобных опасностей. Он не может позволить себе подойти к кому-то слишком близко, боясь стать подобием любимого, а значит - потерять себя. И он не может позволить никому подойти слишком близко к себе - потому что любящий человек будет видеть его насквозь, сможет манипулировать им, т.е. опять-таки разрушит его индивидуальность. В стадии психоза это часто выражается в очень распространенном бреде "стеклянного" тела. Любое чувство, направленное на него, шизоид воспринимает как разрушительное - причем любовь может быть даже более разрушительна, чем ненависть. Опасно даже простое внимание к нему, пристальный взгляд в его сторону. Он стремиться стать непонятным, непостижимым, неуловимым, незаметным - т.е. спрятать от всех свое "истинное я", уйти в себя. Он сознательно формирует некую личину, маску, предназначенную исключительно для общения с людьми. Лэнг называет эту структуру "ложное я". Согласно Лэнгу, главная линия раскола (Я - не-Я) у шизоида проходит не между ним и внешним миром, а между ним и его телом.
   Тело становится не более чем одним из объектов внешнего мира, практически не имеющих отношения к жизни внутреннего я. Шизоид использует "ложное я" как автопилот, призванный обеспечить "низменные" потребности, обеспечить выполнение рутинных мирских дел, недостойных внимания "истинного я". В отличие от здорового я, воплощенного в тело и заброшенного в пространство и время этого мира, шизоид получает невоплощенное я, свободное от всех ограничений реальности. Внутреннее я живет всецело в фантазиях, и здесь оно всемогуще и неограниченно. Но чем более всемогущим становится "истинное я" в фантазийном внутреннем мире, тем более пустым и бесплодным становится шизоид в мире реальном. Динамика шизоидной стадии предполагает, что выстраиваемые защиты, все более радикальное обособление "истинного я" от реального мира, не ослабляет тревог преследования, а напротив, лишь усиливает их.
   Однако здесь важно подчеркнуть следующее. Ретроспективно выстраивая историю болезни, мы рассматриваем шизоидную стадию, как одну из фаз генезиса шизофрении. Эта латентная стадия, которая начинается после поражения младенца в параноидно-шизоидной позиции и может продолжаться несколько десятков лет, в течение которых человек воспринимается окружающими как совершенно нормальный, идеально удобный для всех. Непосредственно перед психозом шизоидная стадия переходит в кратковременную стадию анормального поведения, когда человек перестает быть удобным для всех. Он начинает раздражать окружающих, его поведение становится эксцентричным. Он воспринимается как человек "со странностями". Эта стадия может пройти совершенно незамеченной, и тогда говорят, что психоз начался внезапно. Следующая стадия - непосредственно шизофрения, когда разногласия больного с окружающими по поводу реальности становятся очевидными. И затем - ремиссия, которая, как мы уже говорили, крайне маловероятна.
   Но это именно ретроспективный взгляд на историю болезни. Рассматриваемый сам по себе, шизоидный характер не есть болезнь; и также он не обязан быть стадией в генезисе психоза. Многие люди всю жизнь живут с шизоидным характером, а некоторые писатели и художники подобного склада не только успешно реализуют себя, но даже имеют социальный успех. Восточные религии и философии часто рассматривают развоплощение, отделение разума от тела не как тревожный симптом, а как желанную цель. Очевидно, что социально успешные писатели-шизоиды и восточные гуру в какой-то степени застрахованы от шизофрении именно тем, что они реально воздействуют на реальных людей, имеют с ними реальную связь и чувствуют ее. Иными словами, гуру, собравший группу последователей, резко понижает вероятность развития своего психоза - за счет резкого повышения вероятности развития психоза у своих учеников. Но мы не будем рассматривать здесь способы шизоидных компенсаций; шизоидный характер будет интересовать нас именно как стадия в генезисе шизофрении.
   Ребенок, не сумевший успешно пройти параноидно-шизоидную стадию, вступает в латентную фазу развития шизофрении. На этом этапе он не дает родителям поводов для волнений и выглядит как все нормальные дети, а часто даже кажется более нормальным, чем они (более удобный ребенок и кажется матери более нормальным - подобно тому, как умной мы называем послушную собаку, и наоборот). Такой ребенок быстро развивается, рано начинает говорить, легко отлучается от груди и привыкает к новой пище, быстро усваивает правила гигиены, редко плачет - одним словом, не доставляет матери беспокойства. Это значит, что ребенок боится проявлять свои собственные желания и настаивать на их выполнении; он существует, чтобы выполнять желания матери. Ситуация действительно страшная; но шизофреногенная мать воспринимает ее как прекрасную, а своего запуганного ребенка, не смеющего быть самим собой - как идеального. Требования шизофреногенной матери, ее ожидания и формируют у ребенка первоначальную систему "ложного я". Негативные ожидания сформируют, соответственно, "отвратительного ребенка"; но, как правило, шизоидные дети очень "правильные", послушные, честные - т.е. очень удобные для родителей и воспитателей. Из них вырастают такие же удобные для всех взрослые - со сложной системой "ложного я", отвечающей ожиданиям многих людей, которых шизоид считает опасными для себя. Но в какой-то момент баланс между полномочиями "истинного" и "ложного" я нарушается - "ложное я" становится все более автономным и контролирующим все большее число аспектов бытия шизоида. "Истинное я" катастрофически теряет ощущение как реальности мира, так и собственной реальности. Использование экстремальных методов для возобновления ощущения собственной реальности (эксцентричность) и характеризует фазу анормального поведения.
   Как мы уже говорили, эта фаза часто проходит незамеченной. "У меня шизофрения развилась внезапно" - утверждала Барбара О'Брайен в своей книге "Операторы и Вещи". Женщина, скрывающаяся под этим псевдонимом, прошла через параноидную шизофрению и спонтанную ремиссию, и не только написала поразительный отчет об этом необыкновенном путешествии в безумие, но и высказала ряд глубоких мыслей по поводу шизофрении - на основании изучения большого числа научных трудов по данной теме. И это еще более показательно - что женщина, так красочно описавшая свой период анормального поведения, уже после выздоровления и изучения соответствующей литературы, продолжала считать его вполне нормальным, здоровым. Хотя даже не специалисту понятно, что панический ужас, описанный О'Брайен, абсолютно неадекватен ситуации - реальной угрозе, которой подверглась ее карьера в фирме.
   Наиболее глубоко этот период, в котором "можно усматривать, с одной стороны, еще характерные особенности образа жизни пациента, а с другой уже предвестники психоза", описал Людвиг Бинсвангер. Данная фаза, согласно Dasein-аналитике Бинсвангера, характеризуется критическим возрастанием напряжения между фантазийным всесилием внутреннего я и его реальным бессилием в реальном мире. Шизоид при этом возвращается к рассмотренной нами ранее младенческой защите - отрицанию. Он запрещает вещам мира быть такими, каковы они есть и, тем самым, разрушает непрерывность переживания мира. Здоровый человек принимает мир таким, каков он есть; он готов принять даже то, что ему совсем не нравится. Само желание переделать то, что не устраивает, предполагает знание того, как это сделать, т.е. знание того, каковы на самом деле вещи мира и, следовательно, принятие их таковыми. Но шизоид на этой стадии не хочет да и не может ничего изменять в мире; он может лишь отрицать существование того, что его страшит, т.е. запрещать ему быть. Исключение из переживания каких-то аспектов мира разрывает его переживание. Бинсвангер писал:
   Именно неспособность примириться с непоследовательностью и беспорядком своего переживания, а вследствие этого постоянный поиск выхода для восстановления этого порядка, превращает жизнь наших пациентов в такое мучение... Dasein (здесь-бытие) фактически изводит себя в поисках иных выходов... Последний выход из положения проявляется исключительно в формировании экстравагантных идеалов, выдаваемых за жизненную позицию, и в безнадежной борьбе за сохранение этих идеалов и следовании им.
   Экстравагантность - это позиция совершенно особого рода. Это не просто постановка высоких задач, но, как пишет Бинсвангер, "подъем Dasein на высоту большую, чем та, что соответствует широте его эмпирического и интеллектуального горизонта", т.е. постановка задач абсолютно нереальных. Другим свойством экстравагантности является ее экстремальность. Это значит, что горизонт экстравагантного поведения будет ограничен жесткой альтернативой "или-или". Если экстравагантный идеал заключается в обеспечении абсолютно полной безопасности, то его альтернативой будет смертельная опасность, панический ужас. Шизоид на этой стадии никак не может отказаться следовать своему идеалу; но и соответствовать ему он также не может. Невозможность соответствовать идеалу порождает сильнейшую тревогу; чтобы избавиться от нее, шизоид все усиливает свой идеал, делает его все возвышеннее, т.е. все недоступнее, невозможнее. А это вновь усиливает тревогу по порочному кругу. Здесь мы опять видим систему с положительной обратной связью, но на этот раз не находится никакого природного ограничителя, и психика действительно идет "вразнос".
   На стадии экстравагантности шизоид вновь возвращается к младенческому параноидно-шизоидному разделению мира на черное и белое, на плохое и хорошее. Но это как раз то, что характеризует миф - Герой всегда знает, кто друг и кто враг, и всегда знает, что врагу нет пощады. Миф, как мы говорили, отражает процессы трансформации психики в критические периоды переходов. Период анормального поведения - это и есть критический период ломки психики, когда шизоид уже не может удерживать психическое равновесие и неумолимо сползает в психоз. Формирование экстравагантных идеалов мы можем уподобить мифическому зову, который обращен к будущему Герою шизомифа. Вот как Лэнг описывает переживания пациента по имени Джеймс:
   Он пытался утвердить свою индивидуальность эксцентричными идеями. Он был пацифистом, теософом, астрологом, спиритуалистом, оккультистом и вегетарианцем... Его "схема тела" простиралась за пределы рождения и смерти и размывала обычные ограничения времени и пространства. У него были всевозможные "мистические" переживания, при которых он чувствовал себя соединенным с Абсолютом, с Единой Реальностью. Законы, по которым, как он тайно "знал", управлялся этот мир, были всецело магическими. Хотя он и был по профессии химиком, "истинно" он верил не в законы химии и вообще науки, а в алхимию, черную и белую магию и астрологию... В воображении росло и набиралось фантастических сил (оккультных, магических и мистических) убеждение - характерно смутное и неопределенное... - что он не просто Джеймс из данного времени и пространства, сын таких-то родителей, но кто-то очень особый, имеющий чрезвычайную миссию, вероятно перевоплощение Будды или Христа.
   Мистические идеалы и мистические переживания в период анормального поведения - не редкость. Ведь "истинное я" может действовать исключительно в фантазийном мире, а поскольку, пишет Лэнг, "объекты фантазии или воображения подчиняются магическим законам, они имеют магические, а не реальные взаимоотношения".
   Экстравагантный идеал призван выделить человека из массы по вульгарной схеме Герой / обыватель. Но он совсем не обязательно ведет шизоида на баррикады или к иной дороге Героев. Часто подобные идеалы весьма обыденны. У пациентки Бинсвангера, которую он называет Эллен Вест, экстравагантный идеал заключался в похудании, приобретении стройности и изящности. Своему мощному телу, вместе с другими неудобными элементами мира, эта женщина просто "запретила быть". Она изнуряла себя постоянными диетами и слабительными, в тщетной надежде разрешить конфликт толстая / худая и, таким образом, восстановить нарушенную последовательность переживания. Но конфликт был гораздо глубже - между реальностью мира, в который она заброшена, и ее фантазийным всемогуществом, ведущим ее к отказу принять мир таким, каков он есть. Эллен Вест, с детства мучимая проблемой смерти и небытия, в этой фазе перенесла свой экзистенциальный конфликт на тело. Называя вещи своими именами, мы можем сказать, что она пыталась решить проблему смерти с помощью слабительного. Барбара О'Брайен нашла свой экстравагантный идеал в деловой карьере. Только исходя из этого можно понять тот ужас, который она испытала, когда ее карьера оказалась под угрозой. Формирование экстравагантного идеала всегда есть приземление глубокого бытийного конфликта, символическое перенесение экзистенциальных противоположностей в физиологическую или социальную сферу. Понятно, что конфликт в чуждой ему сфере решить нельзя - можно лишь усугубить его. Что, собственно, пациенты и делают.
   Согласно схеме универсальной мифологемы, Герой, услышавший зов, должен перейти границу реального мира и войти зону иной реальности, в данном случае - в зону безумия, шизофренического бреда. Послушайте отчет об этом одного из пациентов Карла Ясперса ("Общая психопатология"):
   Я считаю, что вызвал болезнь сам. При своих попытках проникнуть в иной мир я встретил его естественных стражей, воплощение собственной слабости и ошибок. Сначала я думал, что эти демоны - низшие обитатели иного мира, которые могут играть мной как мячом, потому что я вошел в эти края неподготовленным и заблудившимся. Позднее я подумал, что они - отколовшиеся части моего собственного разума (страсти), которые существуют близ меня в свободном пространстве и процветают на моих чувствах. Я считал, что они есть у всех, но люди не воспринимают их благодаря удачному защитному обману чувств личностного существования... Я хотел подвести себя ближе к высшим источникам жизни. Я должен был готовить себя к этому в течение длительного времени, вызывая в себе высшее безличное "я", так как "нектар" - не для уст смертного. Это воздействовало разрушительно на животно-человеческое "я", раскололо его на части... Я добился несвоевременного восхождения к "источнику жизни", и на меня обрушилось проклятие "богов". Я понял слишком поздно, какие темные стихии приложили здесь руку. Мне пришлось познать их после того, как у них оказалось уже слишком много сил. Пути назад не было. Теперь у меня был мир духов, который я хотел увидеть. Демоны выходили из пропасти, словно стражи Церберы, не допуская к неразрешенному. Я решил вступить в борьбу не на живот, а на смерть. Для меня в итоге это означало решение умереть, так как мне пришлось отстранить все, что поддерживало врага, но все это также поддерживало и жизнь. Я хотел войти в смерть, не сходя с ума, и встал перед Сфинксом: либо ты в бездне, либо я!
   Затем пришло озарение. Я постился и этим путем проник в истинную природу своих соблазнителей. Они были сводниками и обманщиками моего дорогого личностного "я", которое оказалось настолько же ничтожной вещью, как и они. Появилось более крупное и понимающее "я", и мне удалось оставить старую личность со всей ее свитой. Я увидел, что эта прежняя личность никогда не смогла бы войти в трансцендентальные царства. Я ощущал в итоге ужасную боль, словно уничтожающий все взрыв, но я был спасен, демоны испарились, исчезли, умерли. Для меня началась новая жизнь, и с этого времени я чувствовал себя отличным от других людей. "Я", состоявшее из условной лжи, притворства, самообмана, образов воспоминаний, "я" такое же, как у всех других людей, опять росло во мне, но за и над ним стояло более значительное и понимающее "я", внушавшее мне нечто вечное, неизменное, бессмертное, нерушимое, которое с этого времени навсегда стало моим защитником и убежищем. Я считаю, что для многих было бы лучше, если бы они встретились с таким высшим "я", и что есть люди, на самом деле достигшие этой цели более легкими средствами.
   Этот отчет является прекрасной шизомифологемой, но он затемняет одно важное обстоятельство. А именно - что шизофрения есть полная и безоговорочная капитуляция "истинного я". Мы и раньше говорили, что нельзя перейти порог, нельзя войти на территорию бессознательного, не отключив или, по крайней мере, не ослабив тотальный контроль сознания. Но сейчас все это надо понимать еще более буквально. В какой-то момент, уже не справляясь со сверхзадачей - сохранением своей индивидуальности, "истинное я" формирует для этой цели экстравагантный идеал. Но и соответствовать этому идеалу оно не тоже может, а, следовательно, оно не может справиться и с лавинообразно нарастающим потоком тревоги. Выдержать это невозможно, и "истинное я" сдается, растворяется в "хаотическом небытии", прекращает существовать. При параноидной шизофрении я распадается на отдельные фрагменты, обладающие относительной автономией, и часто даже способностью вербально отражать свои комплексы. Именно эти отколовшиеся фрагменты я выздоровевший шизофреник и будет вспоминать как "образы" бреда, преследующие или помогающие. В данном случае под смертью я мы понимаем разрушение единства я, обусловленное не тотальным крушением, а разрушением лишь последних, "высших" его наработок. Смерть я, потеря индивидуальности, равносильна потере самоосознания. Это одно из следствий нарушения высших механизмов рефлексии. Другой функцией этих механизмов является различение модальности переживаний; таким образом, при их разладе теряется грань между восприятием внешнего мира и фантазиями. Восприятия теряют здоровую монополию на "чувство реальности"; галлюцинаторные переживания, прекрасно структурированные и чрезвычайно значимые для шизофреника, становятся более реальными для него, чем все сигналы внешнего мира, в том числе и попытки врачей установить с ним контакт.
   Таким образом, переход из фазы анормального поведения в психоз является полной капитуляцией я, отказом от попыток разрешения экзистенциального конфликта. Экстравагантный идеал изначально не выполнял возлагаемых на него функций, и шизоид неизбежно страдал от того, чего не мог и не хотел понять - от чего-то невыразимого и ужасного. Впадая в психоз, шизофреник, как ни странно, эмоционально даже получает некоторое облегчение, переходя от переживания непостижимого ужаса к злобным, но вполне конкретным преследователям. Причем, видимо, преобладание садистических компонент в спектре влечений приведет к созданию галлюцинаторных образов "плохих парней", т.е. людей; в противном же случае, шизофреник может оказаться жертвой самым невероятных "сил зла".
   После всего сказанного о параноидной тревоге, обязательное наличие злобного и практически всемогущего преследователя не должно нас удивлять. Поразительно другое - то, что загнанный в угол шизофреник еще способен воспринимать это преследование как вызов себе, как зов на его личную борьбу со злом. А поскольку его образы экстремальны - как зов на борьбу с мировым злом в его наичистейшем виде. Иначе говоря, он может воспринимать ситуацию, используя героические паттерны универсальной мифологемы. Вот как описывает это О'Брайен: "пришельцу свойственны три основные характеристики: он имеет властные полномочия, обладает сверхчеловеческими способностями, и каким-то непонятным образом его сверхъестественность воспринимается вами как нечто вполне приемлемое и правдоподобное". "Здесь всегда присутствует бросающий вызов противник... Как ни странно, хотя противник обладает безмерной властью и сверхчеловеческими возможностями, параноика это не так уж смущает или потрясает. Будь этот враг хоть семи пядей во лбу, параноик тут как тут, и рвется в бой". Свидетельство бывшей шизофренички для нас несравненно ценней любых теоретических выкладок.
   С точки зрения шизомифа, возможность выздоровления определяется, в основном, двумя факторами - личным героизмом, т.е. способностью воспринять преследование как вызов, а также соотношением преследующих и помогающих образов. Если в параноидно-шизоидной позиции "хорошее я" не было наполнено должным образом (см. рисунок 17), то Герой шизомифа останется без волшебных помощников, один на один с преследователем-Антагонистом и, скорее всего, пополнит ряды безымянных павших Героев. Т.е. его капитуляция останется вечной, и он будет постоянно демонстрировать нам эту бросающуюся в глаза шизофреническую пассивность. Он будет избегать даже активных глаголов: "я вижу", "я делаю"; но будет говорить: "за мной подглядывают", "меня преследуют", "со мной хотят сделать плохое". Он уже ничего не сможет сделать самостоятельно. Если мы просыпаемся по утрам, то ему не дано даже этого - его будят. Все, что происходит с шизофреником, делают с ним Они - вездесущие и всемогущие силы зла.
   Рональд Лэнг, о котором мы уже так много говорили, стоял у истоков антипсихиатрии - терапевтической практики, оценивавшей шансы шизогероев на успех гораздо выше. Это связано с тем, что Лэнг считал генезис шизофрении обусловленным не физиологическими, а психологическими факторами. Он придерживался сформулированной Грегори Бейтсоном теории "двойной связи", известной нам как конфликт лояльности. Согласно этой теории, шизофреногенная семья характеризуется тем, что предъявляет ребенку принципиально невыполнимые, взаимоисключающие требования. Любое возможное действие ребенка, равно как и отсутствие действия, неминуемо приведет его к конфликту с одним из родителей, ожидания которого относительно ребенка противоположны ожиданиям другого родителя. Бывает, что желания родителей совпадают, но при этом противоречат самой природе ребенка - например, когда родители страстно желают рождения мальчика, а рождается девочка (или наоборот). Несчастный ребенок при всем желании не способен соответствовать ожиданиям родителей. Выхода из этой ситуации нет; любое движение невозможно, как невозможно и само продолжение жизни. И шизофрения по Лэнгу представляет собой "особую стратегию, придуманную человеком для того, чтобы жить в непригодной для жизни ситуации". Кроме того, Лэнг считал само современное общество шизофреногенным, непригодным для нормальной жизни, кастрирующим потенциальные возможности, заложенные в каждом ребенке. С этой точки зрения, ненормальна как раз беспроблемная адаптация к патологическому обществу, а шизофренический маневр вполне естественен.
   Бейтсон, автор теории двойной связи, как профессиональный антрополог не мог не заметить мифологичности шизофренического переживания - в смысле выстраивания бреда по схеме кэмпбелловской универсальной мифологемы. И, как антрополог, он начал рассмотрение шизофрении именно с того, к чему мы подошли после долгого последовательного рассмотрения генезиса болезни. Сейчас мы вполне можем присоединиться к бейтсоновскому описанию шизофрении, которое для него изначально лежало на поверхности:
   По-видимому, будучи низвергнутым в состояние психоза, пациент должен проделать определенный путь. Он, так сказать, пускается в некое первооткрывательское путешествие, которое будет завершено лишь по его возвращении в нормальный мир, в который он вернется с прозрениями, весьма отличными от тех, которыми обладают живущие в этом мире, никогда не отправлявшиеся в подобное путешествие. Некогда начавшись, шизофренический эпизод, по-видимому, имеет такой же определенный ход, как и церемониал инициации - смерть и новое рождение... С точки зрения такой картины спонтанная ремиссия не вызывает вопросов. Она является лишь конечным и естественным итогом общего процесса. Нужно же объяснять неудачу многих, предпринявших такое путешествие, при возвращении из него.
   Поставив диагноз больному обществу, Лэнг приходит к тому, что шизофренический уход в себя объявляет естественным и даже желательным. Отсюда становятся понятными его радикальные суждения: "Возможно, наше общество само стало плохо функционировать, и некоторые формы шизофренического отчуждения от отчуждения общества могут обладать социобиологической функцией, которую мы еще не распознали". "Расщепленный разум шизофреника может впустить свет, который не входит в неповрежденные, но закрытые умы многих здоровых людей". "Сумасшествие - не обязательно разрыв. Оно может стать также и прорывом. Потенциально это освобождение и обновление". "Это путешествие является не тем, от чего нам нужно излечиться, а естественным способом лечения нашего отвратительного состояния отчуждения, называемого нормальностью... В другие времена люди преднамеренно пускались в такое путешествие. А если они обнаруживали, что уже волей-неволей находятся в нем, то выражали благодарность, как за особую милость".
   Нам трудно комментировать эти мысли об отношениях шизофреника с общественным строем; для нас это еще очень свежая рана. Советская психиатрия действовала так, как будто приняла на вооружение положение Лэнга о том, что психоз - нормальная реакция честного человека на лживое общество. Людям, несогласным со стратегией коммунизма и практикой КПСС, уже на основании одного этого ставили специально изобретенный диагноз - "вялотекущая шизофрения" - с последующим принудительным лечением. Несколько сеансов шоковой терапии успешно стирали грань между душевным здоровьем и безумием. В великолепной работе Владимира Альбрехта "Как быть свидетелем", ходившей в то время в Самиздате, разбирались типичные вопросы, задаваемые следователями. И одним из первых был такой: "Не замечали ли Вы в поведении обвиняемого К. каких-либо странностей?" Такие вопросы задавали и мне, хотя они, конечно, не имели никакого отношения к делу. Просто следователь мостил одновременно две дороги - одну в суд, другую - в психушку. Лэнг считал, что психиатр должен стать для больного сталкером, помощником и проводником по миру бессознательного. Но советские Хароны были скорее Сусаниными; они заводили беззащитных пасынков в непролазные дебри именно для того, чтобы оставить там навсегда. "При современных достижениях науки уже через несколько дней ни один психиатр в мире не признает вас психически здоровым и не возьмется вылечить" - говорили следователи. Появился даже специальный термин - карательная психиатрия. Справедливости ради следует отметить, что карательную психиатрию, по-видимому, практиковали исключительно в специализированных лечебных учреждениях; таким образом, большинство советских психиатров непричастны к этим преступлениям.
   Вернемся к Лэнгу. Он сравнивает шизомифологему с мистическими переживаниями восточных религий - но мы знаем, что мифологема едина и не ограничена рамками традиций Востока или Запада. Она охватывает гораздо более широкий спектр человеческих переживаний. Поэтому не обязательно быть знакомым с восточными учениями, чтобы оценить составленную Лэнгом карту шизофренического путешествия:
   Вместо церемонии деградации психиатрического обследования, диагностирования и прогнозирования нам нужно подготовить для тех, кто к этому готов (согласно психиатрической терминологии, для тех, у кого вот-вот будет шизофренический срыв), церемонию инициации, через которую личность пройдет при полном общественном одобрении, погрузится во внутреннее пространство и время и вернется назад с помощью тех, кто там уже был. Говоря с психиатрической точки зрения, это бы явилось помощью бывших пациентов пациентам будущим по схождению с ума.
   Вот что тогда последует:
   I) путешествие из внешнего во внутреннее,
   II) от жизни к своего рода смерти,
   III) от движения вперед к движению назад,
   IV) от временного движения к временной остановке,
   V) от земного времени к времени вечному,
   VI) от эго к "я",
   VII) от бытия вовне (после-рождения) назад в лоно всего сущего (до-рождения),
   А затем последовательно обратное путешествие
   от внутреннего к внешнему,
   от смерти к жизни,
   от движения назад к движению опять-таки вперед,
   от бессмертия к неизбежности смерти,
   от вечного ко времени,
   от "я" к эго,
   от космического утробного состояния к экзистенциальному перерождению.
   ... Вероятно, именно таким путем следует нам всем пройти в той или иной форме. Этот процесс мог бы выполнить существенную функцию в подлинно душевно здоровом обществе".
   Все это чрезвычайно напоминает переживания участников Элевсинских мистерий - как они были описаны Карлом Кереньи в работах "Кора" и "Эпилегомены". Посвященные в эти таинства, как и пациенты Лэнга, обретали переживания "сверхиндивидуального", "они переживали судьбу органической жизни в целом как свою собственную", обретали опыт "бытия в смерти". Шизогерой, как и любой инициант, проходит через символическую смерть - как утрату самоосознания - в иной мир, в зону внутреннего пространства и времени. Надир мифологемы, который Лэнг называет космическим утробным состоянием, соответствует кэмпбелловскому "воссоединению (вос-со-един-ению) с Отцом" и "обожествлению". Воссоединение с Отцом в надире характерно для "Героя со скрижалями", Героя-законодателя. В отличие от Героя-воителя, который возвращается в свой мир с отбитой у Дракона Волшебной Невестой, Герой-законодатель приносит своему народу новые законы, откровения новых религий. В этом отношении мы можем рассматривать шизомиф Лэнга как мистерию индивидуальной религии.
   Таким образом, шизомифологема Лэнга в общих чертах совпадает с рассмотренными нами схемами Кэмпбелла и Проппа. А психотический характер переживаний шизогероев бросает новый свет на утверждение Леви-Строса, что миф есть медиативный процесс, направленный на устранения угрожающего раскола. Шизомиф, несомненно, есть психотический вариант универсального мономифа, хотя имеются и существенные отличия. Мономиф, как мы знаем, отражает бессознательные процессы трансформации психики, происходящие в периоды социально обусловленных переходов, в периоды возрастных кризисов человека. Во всех предыдущих блоках мы говорили именно об этом. Психотический кризис может быть никак не связан с возрастными переходами, но это такой же кризис исчерпавшего себя способа бытия. Шизоид должен радикально изменить себя, умереть и восстать полностью обновленным. Он переходит порог и оказывается в зоне иной реальности. В большинстве случаев он теряет при этом все ориентиры и навсегда остается в этом темном мире. Но если он все-таки выкарабкивается, он выходит из этого испытания совсем иным. Я хочу привести здесь цитату из отчета Джесси Уоткинса, пациента, пережившего шизофрению и спонтанную ремиссию:
   Когда я вышел из больницы... я внезапно почувствовал, что все гораздо реальнее, чем было прежде. Трава зеленее, солнце светит ярче, а люди более живые и я мог видеть их более отчетливо. Я мог видеть плохое и хорошее и все остальное. Я стал больше осознавать.
   Мир становится более реальным, чем был до болезни. Все переживания поразительно обновляются; человек по существу узнает мир заново, восхищаясь им и изумляясь ему. Из-ум-ление по-старославянски и означало выход из ума, сума-с-шествие.
   Мой друг прошел через шизофрению и ремиссию в те годы, когда психоанализ в нашей стране был лишь пустым словом. Сейчас трудно сказать, в какой степени эта ремиссия была спонтанной. Может быть, она была достигнута благодаря лечению, а может и вопреки ему. Я хочу процитировать его письмо ко мне, написанное после выхода из кризиса, в 1983-м году. Хочется подчеркнуть это, т.к. аналитиков часто обвиняют в тенденциозном подборе материала, в навязывании пациентам своих теорий. Но в 83-м у нас была девственно стерильная почва, безусловно свободная от идей Лэнга и Кэмпбелла. И тем не менее, письмо повторяет все ту же идею внутреннего путешествия:
   В Зеленогорске со мной приключилось нечто этакое, необъяснимое, а, значит, привлекательное. Вот этим таинственным "нечто" я и был поглощен настолько, что забыл обо всем. Короче - собой... В человеке, наверное, столько поназаложено способностей, что за одну грешную жизнь ему себя до конца не раскрыть. Всегда остаются тайны. Смириться? Я так и сделал. Но как быть, когда эта "тайна" вдруг начинает в тебе проявляться? Вот я и занялся ее разгадкой. Прости, если слишком "туманно".
   Действительно, слишком туманно для нас; более того, три слова в этом коротеньком отрывке взяты в кавычки - а это означает, что под словом понимается не его буквальный смысл, а нечто иное. Слов русского языка просто не хватает для разговора об ином мире.
   Наш разговор об Антагонисте проходил под знаком Сета. Два варианта женского выбора мы рассматривали, как судьбы Афродиты и Мегары. Участь проигравшего Героя, заблудившегося в дебрях иных миров, можно связать с мифом о Беллерофонте, внуке Сизифа и правнуке Эола. Беллерофонт, как и положено Герою, прошел полный цикл мономифа. Он имел две семьи, его хотел убить царь-Антагонист, волшебная помощница - Афина помогла ему обрести волшебного коня - Пегаса. Он победил Дракона - Химеру, и завершил цикл свадьбой и воцарением. Судьба Героя неразрывно связано с его конем, необычным даже по сказочным меркам. Пегас - дитя Посейдона и Медузы - родился из обезглавленного тела Горгоны в миг ее смерти. Он - конь поэтов, так как его копыта выбивали из скал источники, дарующие людям вдохновение (т.е. измененное состояние сознания). Но когда гора Геликон, околдованная пением муз, стала подниматься в небо, именно Пегас остановил ее подъем - ударом все того же копыта. Иными словами, это сила, которая и сдвигает сознание, и останавливает это скольжение на грани потери чувства реальности. Беллерофонт и Пегас прекрасно иллюстрируют знаменитую аллегорию Фрейда - об отношениях сознания и бессознательного, как отношениях всадника и коня.
   Все было прекрасно; Герой достойно прошел предназначенные ему испытания и справедливо правил своим народом. Но дойдя до кризиса середины жизни, потеряв свою магическую ману, Беллерофонт не захотел стать очередным хранителем-Антагонистом - он решил вновь вступить на дорогу Героев. Клаудио Наранхо в своей работе "Песни просвещения" показал, что иногда это удается - но только самым величайшим из Героев. По-видимому, Беллерофонт был не из их числа. Он возмечтал взлететь на Олимп на своем крылатом коне. Наглость, конечно, совершенно безумная. Дело Героев - бороться с чудовищами, т.е. изменять то, что можно изменить. А боги были неизменными качествами древнего мира, характеристиками заброшенности в данное пространство и время. Попытка прорыва на Олимп и вторжения в дела богов была типичным формированием экстравагантного идеала, постановкой заведомо неосуществимой цели. А постановка экстравагантной цели есть следствие отказа от осуществления обычных жизненных планов реального мира, т.е. запрет аспектам мира быть таковыми, как они есть, и утрата непрерывности переживания. Приняв решение о полете на небо, Беллерофонт вошел в фазу анормального поведения, в предпсихотическое состояние. Греки прекрасно представляли, чем может закончиться пересечение запретного рубежа. Но Герой, принявший решение, уже не может остановиться - ведь он знает, что тормоза придумали трусы. Его могут остановить лишь сами боги. Зевсу ничего не стоило поразить Беллерофонта обычной молнией - но он, похоже, тоже знал, что по Фрейду конь и всадник символизируют бессознательное и сознание. Зевс наслал на Пегаса неслыханную ярость, и конь скинул своего седока. Тревога и агрессия замкнули порочный круг положительной обратной связи. От удара о землю Беллерофонт потерял рассудок и до самой смерти блуждал в темных лабиринтах бессознательного - что в данный момент и делает большинство шизофреников. И даже ребенку ясно, что отчаянная попытка бывшего Героя была заведомо обреченной. Но разве она не прекрасна?
   И, наконец, я хотел бы завершить этот цикл древним индейским мифом - о столкновении охотничьих племен с традициями индивидуального шаманства и племен земледельческих, в которых уже сформировался определенный жреческий институт. Судьба свела эти племена на одной земле, и между жрецами и шаманами тут же начались конфликты. Предмет спора всегда был один - чья магия сильнее? Шаманы стали хвастаться, что их сила способна заставить Солнце и Луну покинуть небо. Жрецы не оспаривали этого, но просили шаманов воздержаться от своей похвальбы - ведь вернуть светила на небо будет гораздо труднее, чем погасить их. Однако шаманы продолжали хвалиться, и не успокоились, пока на небе не осталось ни Луны, ни Солнца. После этого они совершили свои ритуалы, но (как и предполагали жрецы) не смогли вернуть утраченные светила. Землю покрыла беспробудная ночь. Затем жрецы принесли жертвы и пропели молитвы - с тем же результатом. Позвали животных - и животные принесли дары и совершили свои обряды. Но все было тщетно. Земля умирала.
   Тогда верховный жрец стал петь ритуальную песню, и из земли появились четыре холма. Люди и животные стали танцевать вокруг них, и холмы стали расти, пока не доросли до неба. По ним люди и животные поднялись на небо - и нашли там новую Землю - с новой Луной и новым Солнцем. На этой новой Земле мы и живем сегодня.
   А прежний (родной!) мир утерян нами безвозвратно. Мы можем сколь угодно сильно желать вернуть юность или детство (в предельном случае это мечта о возврате в утробу матери), но нам не дано вернуться на Родину; мы - вечные изгнанники. Мы привыкаем к своему новому миру, чтобы тут же его потерять. Потому что мир (как учит нас Хайдеггер) - не совокупность наличных вещей, независимых от человека. Мир есть условие допущения сущему встретиться бытийным способом имения-дела. Именно разомкнутость (понимание) значимости (взаимосвязи) всей целостности отсыланий (отношений "для-того-чтобы") и делает возможным такую встречность внутримирного сущего. Можно сказать, что мир обусловлен нашим пониманием отношений между переживаемыми феноменами. И этот мир рушится с каждым возрастным кризисом. Мы покидаем гибнущие миры ради новых, а мифология и психоанализ учат нас - смотреть вперед и не жалеть о былом.
  

ДУАЛИЗМ И ОТРЕШЕННОСТЬ.

   Подлинное переживание всеобъемлющего Единства отличается от той умственной абстрактной конструкции, которая строится из попыток его описания и которой затем придается статус реальности, затмевающей реальность истинных личных переживаний. Не следует забывать, что переживание Единства доступно только отдельной личности. Единство -- это абстракция, которая, претендуя на преодоление дуализма, сама таит в себе скрытую двойственность. Подразделение Космоса на две категории или два уровня реальности само по себе двойственно. Идеология Единства (в отличие от переживания Единства) противостоит идеологии множественности, называя себя "высшей" и более реальной. В то время как мистическое переживание Единства дает человеку ощущение своей глубокой связи с космосом, идеология Единства с присущим ей скрытым иерархическим дуализмом, напротив, отделяет духовное от мирского, а человечество от природы.
   Дуализм делит все сущее на две основные категории. В западных религиях это, безусловно, разделение на Бога и Божье творение, при этом одна часть -- в данном случае Бог -- всегда ценится больше другой. Это порождает явную иерархию ценностей: Бог стоит выше, нежели Его творение. Кроме того, это создает еще одну иерархию ценностей внутри низшей категории, которая основана на добродетелях или предписаниях высшей. Иначе говоря, чем богоподобнее человек или, по меньшей мере, богобоязненнее (а значит, послушнее), тем он лучше. Такая же двойственность, основанная на принципе или-или, действует и в идеологии Единства, только там она скрыта за самим понятием, которое утверждает общность всего сущего и потому представляется всеобъемлющим. Но если единство ценится выше, чем разнообразие, неизбежным результатом становится попытка достичь этого единства, отрицая или преуменьшения значение обособленности. Действительно, во многих духовных учениях Востока отождествление с принципом Единства подразумевает принижение роли обособленности, ее отрицание, отрешенность, отказ от нее. Тогда рост "духовности" или осознанности рассматривается как движение личности от индивидуального (то есть ограниченного) к всеобщему. Такие утверждения, как: "Все совершенно", "Все мы -- одно целое", "Обособленность -- всего лишь иллюзия", -- являются примерами отождествления единственного и единого.
   Отрешенность предполагает наличие двух, четко выраженных иерархических категорий, от низшей из которых необходимо отрешиться ради обретения высшей. Для оправдания этой жертвы высшую обычно объявляют святыней. Когда "единое" считается лучше или реальнее индивидуального и разнообразного, тогда решение личных проблем становится возможным только путем следования ценностям идеологии Единства. Это приводит к тому, что источником всех проблем объявляется забота человека о своем жизненном, личном благополучии. Таким образом, в восточной ментальности эгоцентризм рассматривается как абсолютное зло. Поэтому несомненным становится предпочтение сотрудничества -- соперничеству, альтруизма -- эгоизму и отдачи -- получению.
   В статье о "духовных учителях" ("Омни", март 1990) один из учеников некоего восточного гуру рассказал показательную историю о том, как его учитель в нескольких словах преподнес ему запоминающийся урок. Начиналось строительство храма, посвященного гуру. На церемонию закладки первого камня съехались ученики со всего мира. Многое из них привезли с собой ценные вещи, чтобы замуровать их под фундаментом. Рассказчик, к его несказанной гордости, был избран первым из тех, кто хотел положить туда свои подношения. Он вспоминает, как, возгордившись, что его выбрали первым, схватил крупный брильянт и энергично бросил в яму. А когда оглянулся на учителя, тот тихо сказал ему: "Не слишком ли много ты получил?" В заключение рассказчик говорит, что под влиянием этих слов его присмиревшее эго стало гораздо мудрее.
   Для ученика, которого отчитал гуру, преподнесенный урок заключался в утверждении, что его дар не был достаточно чистым. Но можно рассмотреть этот случаи и с совершенно иных позиций. Постройка храма в честь гуру и то, что ценные подарки были истрачены зря (их закопали в землю как символ величия гуру), -- все это свидетельства колоссального и совершенно беззастенчивого эгоцентризма. Одна из самых дешевых уловок гуру -- заставить людей почувствовать свою неполноценность, показав, что их поступки запятнаны эгоизмом, а сделать это всегда легко. Гуру, о котором идет речь, "получатель" даров, не смог отказать себе в удовольствии поставить своего ученика на место, дав тому ощутить свое ничтожество. А может, все дело в том, что дар ученика оказался недостаточно хорош? Но поскольку в глазах учеников гуру предстает как человек просветленный и преодолевший свое "эго", подобная трактовка ситуации для них просто немыслима.
   Следовательно, ученик упустил шанс извлечь из этой истории подлинный урок: стремление гуру к самоутверждению и его готовность "получать" прячутся под маской просветленности и самоотверженности и таким образом остаются неосознанными. Поскольку чистота, а значит, и превосходство гуру воспринимаются как нечто само собой разумеющееся, предполагается, что он заслужил любые "подношения", просто потому, что является просветленным. Таким образом, он может отчитать своего ученика за излишне активные действия, которые он сам же и спровоцировал и которые, по сути, полностью повторяют его собственные действия, разве что в более скромном масштабе, и при этом не показаться лицемером. Вопрос, кто отдает и кто получает, никогда не ставится, потому что "духовные" ценности маскируют то, что происходит на самом деле.

ФУНКЦИОНАЛЬНАЯ СУТЬ ПРОСВЕТВЛЕНИЯ.

   Большинство восточных религий относят мистическое переживание к состояниям сознания иного порядка, называя его "просветлением". В индуизме это состояние воплощено в понятии "Единство", в буддизме -- "Пустота". Отсюда и представление о так называемом просветленном, живущем в этом возвышенном состоянии все время, большую часть времени или, по крайней мере, гораздо больше времени, чем обычные люди, а в самом крайнем случае -- способном достичь этого состояния. Традиционные представления о просветлении подразумевают, во-первых, полное слияние со Вселенной, не оставляющее места для проявлений "эго" или для возведения барьеров вокруг собственного "я", и во-вторых -- иерархию ценностей, согласно которой чем человек бескорыстнее, тем он лучше; высшим состоянием объявляется полная самоотверженность.
   Предполагается, что "просветленный" проявляет свою просветленность через бескорыстие и отказ от удовлетворения собственных потребностей. Таким образом, он предстает перед нами как воплощение безграничной щедрости, сострадания и любви, без малейшей примеси жадности, зависти, похоти или соперничества. Те, кто хотели бы прослыть просветленными, должны создать у людей впечатление, что они "выше всего", выше любых слабостей своего "я" -- предпочтений, недостатков, страхов и желаний и т.д. Такой человек являет собой соблазнительный пример состояния, которое он может помочь обрести другим, состояния, дающего не только ощущение вечности, но и способного решить все повседневные проблемы.
   Само возникновение особой категории под названием "просветленное состояние" есть проявление менталитета накопления, поскольку это состояние в конечном итоге достигается благодаря накоплению личных заслуг и моментов частичного просветления. И вот однажды -- в этой жизни или в иной -- человек преодолевает, наконец, барьер и приходит к финишу -- становится совершенным проявлением божества, совершенным учителем, которому некуда больше стремиться. Вы трудитесь, чтобы обрести просветление, и когда цель достигнута, она навеки ваша. Так создается статичный и неизменный идеал. Переживание "единения" происходит вне времени, но понятие просветления превращает неподвластный времени миг в застывшее "вечно", длящееся даже за пределами времени. Ирония заключается в том, что достижение просветленного состояния подразумевает попытку втиснуть в рамки времени "вневременное переживание".
   Наличие двух вариантов состояния -- просветленности и непросветленности -- создает еще одну дуалистическую систему ценностей, основанную на логическом построении "или-или". Это еще один пример того, как создание двух независимых категорий и придание одной из них большей ценности (быть просветленным -- лучше) образует иерархию ценностей не только между двумя категориями, но и внутри менее ценной из них (непросветленной). В категории непросветленных человек считается тем лучше, чем ближе он к идеалу просветления. По сути, происходит то же, что и с измерением степени бескорыстия.
   Разделение всего сущего на две категории -- высшую (духовное) и низшую (мирское) -- требует построения связующего моста между ними. И на Востоке, и на Западе это разделение создают религии, и они же становятся связующим звеном между этими двумя реалиями. Они изобретают "духовный путь" от низшего к высшему, регламентируя благие поступки, которые должны вывести человека "отсюда" (из нашего мира) "туда" (к тому, что понимается под спасением). На Востоке путь постепенного подъема духовности, определяемый кармой и цепью перерождений, ведет к высшей форме -- просветленности, называемой также нирваной, мокшей, космическим сознанием и т.п. Такая концепция является линейной и иерархической, как и породившие ее религии. Некоторые школы (в тибетском буддизме) даже создали иерархические уровни просветленности, так что и среди просветленных одни являются более просветленными, чем другие. Поэтому для духовных подвижников животрепещущим является вопрос, как далеко человек продвинулся на избранном пути.
   Из утверждения о существовании основополагающего Единства, пронизывающего все бытие, иерархичность автоматически не следует. Иерархия возникает в результате выдвижения идеалов просветления, когда нескольких людей начинают считать проводниками и воплощением Единства. Предположение, что некоторые люди воплощают или выражают истинную природу реальности в большей степени, чем остальные, легко приводит к возникновению авторитарной иерархии. К тому же, оно закладывает фундамент для увековечивания иерархии, потому что тот, кто знает лучше, может решать, кто именно просветлен, и, таким образом, наделять избранных авторитетом. Однако в том, что один человек, кем бы он ни был, определяет степень просветленности другого человека, есть изрядная доля странности. Надо полагать, что если человек просветлен, то он осознает свое положение сам, без всякой подсказки со стороны. Тем не менее, такой подход имеет место во многих духовных системах.
   На первый взгляд, идеал просветления кажется совершенно свободным от коррупции, поскольку он подразумевает абсолютное бескорыстие. И все же именно это священное воплощение совершенства позволяет авторитаризму со всеми его пороками проявляться и активно процветать. Две идеальных конструкции работают в паре: идеал просветления обеспечивает авторитеты, а представление о карме в качестве космического закона морали дает метафизическое объяснение, почему просветленными авторитетами становятся одни, а не другие. Эти два понятия тесно переплетены и подкрепляют друг друга, создавая непроницаемую замкнутую систему, способную увековечить саму себя. Придание законной силы особому статусу просветленных основывается добродетельности их прошлых жизней, при этом уже обладающие этим особым статусом поддерживают идеологию кармы и перерождения как непререкаемую истину.
   Монотеизм с его верховным Богом явно авторитарен. Авторитаризм, пронизывающий восточную идеологию Единства, менее очевиден. Вера в то, что Бог присутствует везде и во всем, затрудняет построение централизованной иерархии. Однако понятие просветления приводит к появлению децентрализованных иерархий, каждую из которых возглавляет учитель. Именно это мы видим в восточных религиях и их западных вариантах. Если монотеизм объявляет святым изреченное Слово Божье, то восточные религии приписывают святость тем, кто обрел просветление. Таким образом, понятие просветления порождает авторитаризм на личном, харизматическом уровне (гуру, учитель, аватара и будда). Здесь авторитетами являются не институты, а живые люди, хотя они почти всегда создают вокруг себя институты или сами являются их частью. Не случайно покорность и послушание учителю объявляются шагом (как правило, обязательным) на пути к просветлению.
   Любая система, которая провозглашает одного человека отличным от других и ставит его над ними, не только порождает авторитаризм, но и сама является авторитарной по своей природе. Верующий христианин никоим образом не может усомниться в мудрости Бога, так же и непросветленный не смеет усомниться в словах или поступках просветленного. Вот почему гуру прощается любое поведение -- их судят по иным меркам, согласно которым все, что бы они ни сделали, совершенно по определению. Стоит, однако, принять в качестве постулата, что для определенных людей опасности коррупции не существует в принципе, как коррупция становится неминуемой. Поэтому понятие просветления именно из-за своей возвышенности почти неизбежно ведет к самообману. Им можно оправдать любые злоупотребления, привилегии или излишества, создав хитроумный двойной стандарт для идеологической верхушки.
   Даже в эзотерической литературе можно найти предупреждения относительно ловушек, подстерегающих на пути к просветлению.
   Там говорится, что ни один человек, переживший подлинное просветление, никогда не станет утверждать, что он просветленный. Возможно, причина здесь в том, что любой по-настоящему мудрый человек знает, что, объявив себя просветленным, он превратится в некий статичный идеальный образец, навеки застывший пример для подражания, то есть окажется как бы в заключении. Оставим в стороне вопрос, существует или существовал ли когда-либо на свете человек, обладающий абсолютной космической мудростью, полностью свободный от эгоизма. Единственный, кто мог бы с уверенностью сказать, что такой человек есть, -- он сам, причем он должен быть абсолютно уверен, что до конца избавился от самообмана, а это задача не из простых.
   В самой идее просветления присутствуют скрытые посылки, являющиеся частью нашего авторитарного наследия. Например, считается, что человек, достигший просветления и в наше время, и тысячи лет назад, будет говорить, по сути, одно и то же Странное представление о завершенности и неизменности в постоянно развивающемся космосе! Да, у людей бывают просветляющие переживания, но разве всегда они бывают повторением старых прозрений, посещавших кого-то тысячелетия назад? Разве только протоптанной тропой с предсказуемым концом можно двигаться к "высшему знанию"? Чтобы поддерживать авторитарные религиозные иерархии, принцип просветления должен быть антиисторическим, неизменным и незыблемым. Именно таков восточный метод -- закрепить за кем-то последнее слово и объявить его высшим авторитетом в вопросе космической истины.
   Поначалу Будда не допускал в монастыри женщин. Когда же его вынудили, он разрешил принимать женщин на том условии, что они всегда будут подчиняться самым младшим из монахов-мужчин (то есть последним из новичков). Что это -- пример неизменной мудрости? Или некоторые из идей Будды были не столь уж просветленными, а скорее определялись историческим контекстом? В его планы входила задача покончить со страданиями, но и нескольких тысячелетий оказалось недостаточно, чтобы выполнить ее. Неужели люди недостаточно хороши или недостаточно умны? В чем причина неудачи -- в людях или в самой цели? Методы, предложенные Буддой для прекращения страданий, вытекали из принципа просветления, который подразумевает отрешенность от собственного "я" (эго) и от эгоцентризма. Поэтому, являясь религией отрешенности, буддизм, в сущности, авторитарен, а абсолютным авторитетом, определяющим, от чего именно надлежит отрешиться и как к этому подойти, является Будда. Кое-кто из современных буддистов возмутится, услышав, что мы говорим о буддизме как о религии отрешенности. Они считают, что эгоизм исчезнет сам, без усилий, благодаря освобождению или избавлению от заблуждений относительно существования эго. Мы считаем, что они ошибаются.
   Некоторые люди способны проникнуть в природу вещей глубже, чем остальные. Однако издавна считалось, что достигнуть истинной просветленности как высшего состояния души, обретаемого раз и навсегда, могут лишь особо мудрые и духовные. То обстоятельство, что отношение к просветлению во все времена оставалось неизменным, объясняется антиисторичностью самой идеологии Единства, согласно которой основная задача человека -- преодолеть иллюзию обособленности. Ведь только обособленные существа могут изменяться по отношению друг к другу. Тем парадоксальнее выглядит позиция буддистов, воспринимающих весь материальный мир как чреду непрестанных изменений, но считающих при этом, что духовным достижениям свойственно постоянство. Отрицание перемен в духовной сфере -- это позиция в основе своей фундаменталистская, которая используется для защиты святынь и традиций. Однако глубокое проникновение в суть вещей невозможно в отрыве от истории, поскольку каждой эпохе свойственны свои заблуждения. Показательно, что весьма важная, хотя и менее известная роль просветления заключается в прохождении сквозь "облачную завесу" заблуждений и иллюзий. Освобождение от иллюзий необходимо для выхода за рамки жесткой системы морали, исходящей из принципа взаимоисключающих противопоставлений (или-или) и являющейся источником большинства извращений и заблуждений. Любая идеология, выдвигающая статичные идеалы совершенства и постижения истины, неизбежно порождает собственные заблуждения. Антиэволюционный подход к проблеме мудрости и познания не только препятствует росту интереса к ним, но и ограничивает возможность создания новых систем, которые могли бы открыть людям путь к более свободному и углубленному восприятию мира.
  
  

МИСТИЧЕСКИЕ ПЕРЕЖИВАНИЯ И ВЫСШИЕ ПЕРЕЖИВАНИЯ

(А. Маслоу)

   Экспрессивные акты, получившие название мистических переживаний, так хорошо описанные Уильямом Джеймсом, достаточно характерны для самоактуализирующихся людей, хотя и не для всех. Восторг, о котором мы говорили в предыдущем разделе, иногда бывает настолько мощным, пронзительным и всеохватывающим, что его можно назвать мистическим переживанием. Я впервые заинтересовался этим вопросом после общения с некоторыми из моих испытуемых. Когда эти люди рассказывали мне о своих переживаниях, сопровождающих оргазм, у меня поначалу возникало чувство, что я где-то когда-то слышал нечто подобное. Позже я вспомнил, где мне приходилось сталкиваться с очень похожими описаниями - в книгах, описывающих опыты мистического переживания. И в том, и в другом случае речь шла о бескрайних горизонтах, открывающихся взору, о внезапном ощущении абсолютного всемогущества, а одновременно с тем и полной ничтожности, беспощадной беспомощности, о чувстве экстаза, восторга, благоговейного трепета, об утрате ориентации во времени и пространстве, и наконец, о пронзительном ощущении важности происходящего, о чувстве духовного перерождения, личностной трансформации. И те, и другие переживания порой настолько сильны, что в корне изменяют жизнь человека.
   Однако считаю нужным сразу же оговориться, что не стоит искать в этих переживаниях следы божественного промысла или влияние каких-то сверхъестественных сил, пусть даже многие тысячи лет своей истории человек связывал воедино мистическое и божественное. Эти переживания имеют под собой естественную природу, они могут быть изучены с помощью научных методов, и потому я предлагаю более нейтральное определение им - "высшие переживания".
   По мере все более тесного знакомства со своими испытуемыми я все более утверждался во мнении, что высшие переживания не обязательно должны быть предельно интенсивными, экстатическими. Описания мистических переживаний в теологической литературе обычно толкуют о них как о состоянии совершенно особом, качественно отличающемся от всех иных переживаний. Однако если мы откажемся от поисков божественных предпосылок высших переживаний, если мы решимся подступиться к ним как к естественному феномену, то очень скоро обнаружим, что высшее переживание - вполне измеримая субстанция, что оно может быть едва выраженным и, наоборот, предельным. Мы обнаружим также, что эти переживания, но только умеренной интенсивности, знакомы очень многим людям, быть может, даже большинству людей, и что некоторые люди - и я отношу их к психологически привилегированному сословию - переживают их очень часто, чуть ли не ежедневно.
   Можно предположить, что высшее переживание представляет собой сгусток всех тех состояний и переживаний, при которых происходит утрата или выход за пределы Я, например, таких как состояние полной погруженности в проблему, предельной концентрации, или описанное Бенедикт состояние муга, или интенсивное чувственное наслаждение, не говоря уже о самозабвенной поглощенности музыкальным или художественным произведением. Я не стану останавливаться на этой теме, она достаточно подробно обсуждена в других работах.
   За годы своего исследования самоактуализирующихся людей, которое я начал в 1935 году (и до сих пор продолжаю), я почти совершенно уверился в том, что людей, причастных к высшим мгновениям постижения Бытия, и людей просто здоровых, людей, живущих в долинах житейских забот, на уровне плато-познания, разделяет гораздо больше, чем это может показаться на первый взгляд. Разумеется, это различие только количественное, оно состоит лишь в степени интенсивности их переживаний, но тем не менее оно крайне существенно и влечет за собой весьма важные последствия, некоторые из которых детально изложены в другой моей работе. Если изложить кратко мое отношение к этой проблеме, то можно сказать, что, на мой взгляд, здоровые, самоактуализирующиеся люди, не достигшие пределов высшего переживания, живущие на уровне житейского постижения мира, еще не прошли весь путь к истинной человечности. Они практичны и эффективны, они живут в реальном мире и успешно взаимодействуют с ним, но полностью самоактуализирующиеся люди, которым знакомы высшие переживания, живут не только в реальном мире, но и в более высокой реальности, в реальности Бытия, в символическом мире поэзии, эстетики, запредельного, в мире религии в ее мистическом, очень личном, не канонизированном значении, в реальности высших переживаний. Я думаю, что в этом различии есть некие предпосылки для того, чтобы оно стало операциональным критерием "касты" или "класса". Этот критерий может приобрести особую значимость в сфере общественной жизни, - уже на основании тех данных, которыми я располагаю на сегодняшний день, я могу сказать, что из "просто здоровых" самоактуализирующихся людей получаются хорошие политики, общественные деятели и социальные реформаторы, в то время как люди, живущие на уровне Бытия, больше склонны творить поэзию, музыку, философию, религию.

ВСТРЕЧА С БОЖЕСТВЕННЫМ.

   Итак, мы уже описали те трудности негативных внутренних территорий, которые человек проходит во время переживания темной ночи души. Однако индивиды, переживающие духовный кризис, также часто встречаются и со светлыми, экстатическими и божественными областями в самих себе. Можно сказать, что эти состояния менее трудные. Некоторые люди чувствует себя благословленными этими переживаниями, они вполне способны в этих состояниях научиться чему-то для себя и сознательно применить эти уроки в повседневной жизни. Однако эти "позитивные" мистические состояния вовсе не обязательно полностью лишены каких-либо проблем; есть и такие люди, которые пытаются бороться с ними, и тогда эти переживания могут стать частью кризиса трансформации.
   И светлые и темные области являются общими и одинаково важными аспектами духовного самопроявления, и хотя мы используем термины "негативный" и "позитивный", это вовсе не означает, что одни более ценные, чем другие. Обе эти области - необходимые и взаимодополняющие компоненты целительного процесса.
   Некоторые люди способны входить в контакт с позитивными или мистическими областями относительно легко, и они становятся естественной частью процесса их существования. Кто-то может достигать этих состояний с помощью достаточно простых действий или же вообще в естественных условиях. Во вдохновляющем отрывке из пьесы Юджина О' Нила "Долгое путешествие в ночь" Эдмунд рассказывает о переживаниях, которые были у него во время плавания на корабле:
   "Я лежал на бушприте, подо мной бурлила и пенилась вода. Мачты со всеми парусами, белыми в лунном свете, возвышались надо мной. Я был опьянен красотой парусов и их поющим ритмом, и в какой-то момент я утратил самого себя - действительно, вся моя жизнь отошла куда-то в сторону. Я был свободен! Я растворился в море, стал белыми парусами и летящими брызгами, стал красотой и ритмом всего этого, стал лунным светом, плывущим кораблем и высоким, усеянным тусклыми звездами, небом. Я был свободен от прошлого и от будущего, пребывая в умиротворении и единстве со всем, в безумной радости, в чем-то несравненно большем, чем моя жизнь, чем вообще жизнь человека; пребывая в самой Жизни! В Боге, если вам хочется это так называть... Как будто то покрывало, которое скрывало вещи, упало, сброшенное невидимой рукой, и я увидел их такими, какие они есть. Это было необычайно значимо, хотя длилось лишь секунду".
   Трансцендентные области могут также внезапно раскрыться перед человеком во время физических упражнений, во время танца или при занятиях спортом. Это может быть связано с фокусированной концентрацией активности, телесным напряжением или с увеличением частоты дыхания, то же самое может быть вызвано различными техниками, развитыми во многих медитативных практиках, которые позволяют человеку выйти за пределы ординарного, логического мира. Баскетболистка Пэтси Нэйл пишет в своей книге "Спорт и идентичность":
   "Это те моменты торжества, которые выходят за пределы того, на что рассчитывал человек, они находятся за пределами физических и эмоциональных возможностей индивида. Тогда начинает преобладать нечто необъяснимое, вдыхая некую "иную" жизнь в ту жизнь, которая известна и привычна нам... Назвать ли это состоянием торжества, или актом веры... или действием Бога... Но это есть, и тогда невозможное становится возможным... Так женщина-спортсмен выходит за пределы себя; она превосходит свои естественные возможности. Она прикасается к небесам и получает силу из неизвестного источника".
   У некоторых людей возникают мистические переживания во время медитации, у других это становится частью драматического, переполняющего их трансформативного процесса духовного кризиса. Эти состояния внезапны, всепоглощающи и радикальны, они полностью изменяют восприятие человеком самого себя и мира. Каким бы образом переживания Божественного не входили в жизнь человека, они соответствуют некоторым общим характеристикам.
  
  

ЧАСТЬ 4. МИСТИЧЕСКИЕ ШКОЛЫ.

  
  

ШАМАНИЗМ.

  
   Слово "шаман", которое правильно произносится как "ша-маан", употребляется сейчас многими поклонниками эзотерического знания, но истинный его смысл ясен далеко не всем. ШАМАНИЗМ -- разнообразные религиозные верования, несущей конструкцией которых выступает богоподобный авторитет шамана -- харизматической личности (медиума), способной впадать в транс, исцелять больных и убогих, а также находящаяся в контакте с загробными мирами. С точки зрения религии определение шаманизма может быть такое: ШАМАНИЗМ -- религия (разнообразные верования), несущей конструкцией которых выступает богоподобный авторитет шамана -- харизматической личности (медиума), способной впадать в транс, исцелять больных и убогих, а также находящаяся в контакте с загробными мирами.
Пришло оно из эвенкского языка и имеет в нем значение "тот, кто знает". Шаманство было открыто в Сибири в XVII-XVIII вв., после чего были найдены свидетельства существования этого явления во всем мире.
Первым известным литературным произведением, посвященным шаманам, стала шуточная пьеса Екатерины II "Шаман сибирский".
В наше время многие люди считают, что шаманы были кем-то вроде народных лекарей, а другие представляют их себе как людей с загадочной душой и демоническим взглядом.
На самом деле шаман - это просто человек (мужчина или женщина), который по собственной воле может изменять состояние своего осознания для того, чтобы контактировать с другими измерениями бытия и/или путешествовать туда для получения знаний и силы.
После того как его задача выполнена, шаман возвращается обратно в наш мир, "домой", чтобы использовать эту силу и знания, принося пользу самому себе или другим людям.
Шаманизмом антропологи называют архаический магически-религиозный феномен, в котором главным является искусство вхождения в состояние экстаза.
Присущий шаманизму комплекс религиозных и экстатических элементов, а также специфическая идеология существуют на протяжении тысячелетий во многих в целом весьма отличающихся друг от друга культурах.
Главной фигурой в традиции шаманизма является шаман - владеющий недоступными для остальных людей знаниями и навыками человек, который может специализироваться в каком-то определенном магическом искусстве (например, власть над огнем или магический полет).
Наиболее часто встречающейся специализацией шаманов является врачевание.
Основная отличительная характеристика шаманизма состоит в его акценте на достижении состояния транса.
Используя такие методы, как ритмичный барабанный бой, танец, пение, принятие психоактивных естественных препаратов или просто волевое усилие, шаман производит в своем сознании сдвиг, который позволяет его душе совершить путешествие в место, которое традиционно называется миром духов.
Во многих архаичных культурах эта "потусторонняя" вселенная разделяется на три основных области: Верхний мир, Средний мир и Нижний мир. Кроме того, шаман использует духов-помощников, с которыми он или она может вступать в связь, постоянно сохраняя контроль над своим собственным сознанием.
Есть примеры того, как душа шамана попадала в плен к этим духам, но это скорее исключение, чем правило.
Большинство шаманов в тех сообществах, где шаманизм всегда был частью жизни, являлись и являются мужчинами.
Однако следует отметить, что и женщина может стать шаманом, и такие случаи встречались.
В Монголии, до того как эта страна попала под власть Китая и в ней силой было установлено патриархальное устройство, шаманизм вообще был уделом почти исключительно женщин.
В традициях шаманизма имеется несколько более или менее общих для всех культур практик, которые были изучены современными исследователями.
Это явилось одной из причин появления нового направления в науке - "антропологии сознания".
Признание трансперсональной психологии как "четвертой силы" в психологии позволило начать изучение природы и истории эволюции человеческого сознания методами, которые были ранее недоступны исследователям.
Одновременно интерес к шаманизму выплеснулся за пределы академических кругов, и все большее количество людей начало самостоятельное изучение шаманских практик, чтобы достичь измененных состояний сознания.
Именно шаманы традиционных культур изобрели такие техники, как ясные сны (осознание человеком во сне того факта, что он спит, позволяющее превратить обычное сновидение в увлекательное магическое путешествие) и выход за пределы физического тела.
В наше время эти методы исследования внутреннего пространства были изучены многими людьми.
Некоторые из них были учеными, некоторые - потомками шаманов прошлого, прочие попытались придать этим знаниям более современную форму, в результате чего появился нетрадиционный, или неошаманизм.
В последние годы, одновременно с возникновением рэйв-культуры, начало набирать силу новое направление, которое называется техношаманизмом.
Его движущим средством являются синтезированные с помощью компьютерных технологий ритмы и мелодии, воздействующие на подсознание и помогающие погружению в состояние экстаза.
Огромную роль в любых формах шаманизма в течение тысячелетий играли практики, связанные со знакомством с собственной смертью.
Пройти инициацию, т.е. обряд посвящения в шаманы мог только человек, который до этого в результате болезни, травмы или других причин стоял на грани смерти и заглянул ей в лицо.
В последующем шаман также неоднократно с помощью определенных отваров или других средств сознательно доводил себя почти до смерти, что давало ему определенную свободу от привязанности к окружающему миру и позволяло увидеть другие миры.
Упоминание этих методов можно найти во многих старых документах, в которых описываются шаманские обряды архаических культур, будь то в Сибири, в Америке или в других регионах нашей планеты.
Такое же глобальное распространение имели вызывающие в наше время большой интерес техники работы со сновидениями, при помощи которых человек может осознать себя спящим и оставаться бодрствующим во время сна.
Однако наиболее типичными для всех форм традиционного шаманизма являются методы сознательного выхода за пределы физического тела.
Эти путешествия души могут отправить шамана в нижние миры, в верхние уровни реальности, в параллельные физические миры или просто в другие места нашего мира.
Например, такой феномен, как магический полет, в большинстве случаев описывается не как путешествие во внутреннем пространстве, а как реальный полет шамана, не связанного ограничениями физического тела.
Как уже упоминалось выше, побуждение стать шаманом появляется у человека как прямой результат переживаний, связанных с близостью собственной смерти.
В качестве обычных примеров упоминаются такие случаи: попадание молнии, падение с высоты, серьезная, представляющая угрозу для жизни болезнь, а также непроизвольное появления сна высокой ясности, в котором человек умирает или какие-то его органы заменяются на другие, приводя таким образом к повторному рождению.
Выживание после таких внутренних или внешних "прикосновений смерти" дает шаману особый опыт, который усиливает его способность эффективно воздействовать на других людей.
Обладая опытом такого рода, шаман легче может понять, что необходимо сделать в конкретной ситуации.
Шаманизм дает любому человеку возможность самостоятельно вступать в контакт с силами Вселенной и получать энергию и знания без вмешательства посредников.
Это опыт, приносящий смирение и силу, и настоящий шаман всегда обладает большой скромностью, понимая, что его могущество взято в долг у Вселенной, а его миссия - наилучшим образом распорядиться своим могуществом на благо природы и ее творений.
  

ШАМАНИЗМ КАК СИСТЕМА ПСИХОТЕХНИКИ

   Чем отличается шаманизм от других ранних форм религии и почему именно ему мы решили уделить особое внимание?
   О шаманизме написано гигантское количество статей и монографий, и тем не менее до сих пор недостаточно ясны даже сами критерии отнесения того или иного религиозного феномена к шаманизму, не говоря уже о том, что некоторые этнологи склонны отделять шаманизм как концептуальную модель от шаманства как определенного типа религиозной практики. В настоящей работе мы будем следовать критерию, предложенному М.Элиаде в его знаменитой книге, и будем под шаманизмом понимать архаическую технику экстаза, то есть примитивную психотехнику. Именно ее наличие и выделяет шаманизм из прочих ранних форм религии. Более того, именно потому, что трансперсональный момент впервые довольно чисто представлен в шаманизме и шаманизм же оказывается первой из форм религии, которая располагает достаточно сформировавшейся психотехникой, мы склонны в определенной мере смотреть на него как на самый ранний пример религии в собственном смысле этого слова, как на антропологический и экзистенциальный феномен религиозного характера, в котором собственный признак религии представлен отчетливо и непосредственно.
   Действительно, за исключением психотехники в шаманизме нет ничего уникального, ибо все космополитические и космографические идеи и представления, используемые или утилизируемые шаманизмом (тройственное деление мира, образ мировой оси и т.п.), существовали и до него и помимо него. И глубоко прав М.Элиаде, считающий особенностью шаманизма именно то, что он сделал эти представления содержанием индивидуального религиозного опыта, а точнее, смоделировал, его форму по образцу общепринятых космологических представлений, используя их и для описания своего сугубо личного опыта глубинных переживаний. Процитируем самого М.Элиаде:
   "В архаических культурах сообщение между Небом и Землей используется для жертвоприношений небесным богам, а не для того, чтобы предпринимать конкретное и индивидуальное восхождение, которое остается уделом шаманов. Только они умеют подниматься на Небо через "центральное отверстие",* только они преобразуют космотеологическую концепцию в конкретный мистический опыт.
Это важный момент: он показывает ту разницу, которая существует, например, между религиозной жизнью североазиатского народа и религиозным опытом его шаманов - этот последний есть опыт индивидуальный и экстатический. Иными словами, то, что для остальной общины остается космологической идеограммой, для шаманов (и других героев и т.д.) становится мистическим маршрутом. Первым Центр Мира позволяет направлять к небесным богам своим просьбы и приношения, тогда как вторым он дает возможность улететь в прямом смысле слова. Реальное сообщение между тремя космическими зонами возможно лишь для этих последних. <...> Не сами шаманы - одни - создали космологию, мифологию и теологию своих племен; они лишь ввели их в свой внутренний мир, опробовали и использовали в качестве маршрута для своих экстатических путешествий".
   В ходе развития шаманизма его психотехнический элемент еще более усиливается, и те типы шаманизма, которые, по существу, являются переходными от ранних форм религии к религиям чистого опыта, стремятся к усилению роли психотехнического элемента, ведущего к трансперсональным переживаниям ("транс" в терминологии Элиаде). Элиаде предлагает следующее объяснение этого явления:
   "Например, не обязано ли отклонение шаманского транса от "нормы" тому факту, что шаман пытается опробовать на конкретном опыте символику и мифологию, которые по самой своей природе не подлежат эксперименту, не поддаются "конкретной" "проверке опытом"; одним словом, не стремление ли достичь любой ценой и неважно каким способом вознесения во плоти, мистического и в то же время реального путешествия на небо, - не оно ли привело к ошибочным трансам, которые мы наблюдали; не является ли, наконец, такое поведение неизбежным следствием отчаянного желания "пережить", а иначе говоря, "опробовать на опыте" то, что в нынешнем человеческом состоянии возможно лишь в плане "духа"?
   В этой цитате только один пункт вызывает наше несогласие с Элиаде - по нашему мнению, люди во все века, от шаманов до индийских йогинов и от орфиков и гностиков до "сайентологии", занимались экспериментами с психикой, стремясь поверить опытом доктринальные положения и догматические схемы, которые, в свою очередь, непосредственно или опосредованно также восходили к опыту и переживанию. Порой эти эксперименты приводили к созданию такого психотехнического чуда, как индийская йога, подлинная наука духовного делания, а порой - к появлению сомнительного "культа". В случае с шаманизмом (оставляя без ответа вопрос о том, не была ли и исходная космотеология основана на стихийном и неосознанном психотехническом опыте) избыточное присутствие в нем психотехнического фактора приводило к деформации исходной модели, к упадку шаманизма как четко определенного культурно-исторического явления и его перерастанию (по крайней мере, в некоторых регионах) в религию чистого опыта. Шаманизм был шаманизмом, пока психотехнический и космотеологический (архаический по своему характеру) аспекты его находились в гармонии и согласии. Но как только переразвитие психотехники привело к осознанию недостаточности старых мифа и космологии ни как формы описания нового опыта, ни как его концептуальной опоры, шаманизм вступил в кризис, приведший в отдельных случаях к появлению религий высшего порядка (характерный пример - даосизм).
   Важно отметить еще одно существенное отличие психотехники шаманизма от психотехнических методов в религиях чистого опыта. В первом случае психотехника (в классическом варианте) направлена на вполне утилитарные цели: шаман вступает в сферу трансперсонального опыта или во время инициации, или выступая как психопомп (проводник душ умерших на тот свет), или с целью излечения больного и т.п., тогда как в религиях чистого опыта психотехника есть средство постижения истины, освобождения, спасения или самореализации (ср.: "И познаете истину, и истина сделает вас свободными").
   Это отличие очень точно подметил японский ученый Идзуцу Тосихико в своей статье "Мифопоэтическое "эго" в шаманизме и даосизме": для шамана существует разрыв между его могуществом, обретенным в трансе, и его состоянием в обыденной жизни, тогда как для даоса и то, и другое едино и неразделимо.
   Потому поэт-шаман Цюй Юань (III в. до н.э.) кончает жизнь самоубийством в водах реки Мило, а лирический герой оды "Дальнее странствие" ("Юань ю") наслаждается созерцанием истока всего сущего, венчающим его "волшебный полет". Не ставя своей целью всестороннее описание шаманизма (явления, как и другие формы религии, поистине универсального, имеющего место и в сибирской тайге, и в тундре, и в Индонезии, и в обеих Америках, и в Океании, и в других местах), мы ограничимся общей информацией (иллюстрируя ее одним-двумя примерами) о следующих аспектах шаманизма: "шаманская болезнь", инициационные ритуалы, переживания и камлание как основная форма шаманской психотехники, включающая в себя "волшебный полет" в небесный мир или нисхождение в подземный. После этого мы предложим возможную психологическую интерпретацию рассматриваемых явлений. Примеры в основном взяты нами из монографии М.Элиаде как своего рода компендиума материалов по шаманизму.

"ШАМАНСКАЯ БОЛЕЗНЬ"

   В шаманизме самых разных народов мы встречаемся с уникальным явлением, получившим название "шаманская болезнь" и представляющим собой как бы свидетельства шаманского призвания будущего адепта. Хотя "шаманская болезнь" и весьма распространена в самых разных регионах, однако ее нельзя считать непременным атрибутом шаманизма. Мы встречаемся с ней только там, где существует представление об избранничестве шамана и где будущий шаман оказывается бессильным перед волей духов, которая никак не согласовывается с личным волеизъявлением избранника (это весьма характерно для сибирского шаманизма). В тех же традициях, где будущий шаман или избирается еще в детском возрасте практикующим шаманом, или же шаманское служение становится результатом сознательного и добровольного выбора человека (как у эскимосов), "шаманская болезнь" неизвестна. Очень часто мы встречаемся с этим видом психофизической патологии в родах потомственных шаманов, даже если потомки шаманского рода полностью порывают с традицией. Известны случаи, когда молодые люди из шаманских семей, воспитывавшиеся в условиях советского общества, в атеистических и материалистических убеждениях, тем не менее страдали от "шаманской болезни" и избавлялись от нее, только начав практиковать шаманскую психотехнику и, по существу, становясь шаманами.
   В чем заключается "шаманская болезнь"? Это целый комплекс патологических состояний, которые испытывают будущие шаманы в молодости (часто в пубертатный период) и являющиеся в глазах шаманов свидетельством избранности человека духами для шаманского служения. Очень часто человек пытается сопротивляться этим состояниям, не желая становиться шаманом, однако патологические симптомы нарастают, становясь мучительными и непереносимыми. И только обратившись за помощью к шаману и пройдя через шаманскую инициацию (посвящение), человек целиком и полностью избавляется от болезненных ощущений. "Шаманская болезнь" обычно проявляется в приступах сонливости, головной боли, ночных кошмарах, слуховых, зрительных галлюцинациях и иных формах патологических состояний. Больной начинает слышать голоса духов, зовущих его, видит странные и пугающие видения. После шаманской инициации и начала шаманской деятельности все эти симптомы навсегда проходят, что объясняется шаманистами как результат следования человека своему призванию и согласие с волей могущественных духов и предков-шаманов.
   Феномен "шаманской болезни" заставлял многих исследователей (Ольмаркс, Ниорадзе, В.Г.Богораз-Тан, Д.Ф.Аберль и др.) видеть корни шаманизма в психопатологии, а именно в так называемой арктической истерии. Это точка зрения была полностью развенчана М.Элиаде.
   Во-первых, арктическая истерия (весьма распространенная в северных широтах болезнь, связанная с недостатком света, холодом, дефицитом витаминов и т.д.) не может быть источником и причиной шаманизма хотя бы потому, что шаманизм (и "шаманская болезнь") распространен по всему миру, а отнюдь не только в арктических и субарктических регионах. Весьма развитые шаманские традиции существуют в тропиках (например, в Индонезии), где никаких причин для повальной психопатологии нет.
   Во-вторых, переживания невротика и истерика сами по себе лишены религиозного содержания и религиозной ценности и могут сопоставляться с религиозными трансперсональными состояниями лишь по каким-то чисто внешним параметрам. Более того, сами нативные носители шаманской традиции прекрасно отличают шаманскую харизму от психопатологии: например, среди суданских племен весьма распространена эпилепсия, однако эпилептики никогда не становятся шаманами.
   В-третьих, шаман отнюдь не просто больной человек, а исцелившийся больной, полностью контролирующий свое состояние и управляющий им. Отличие шаманского транса от патологических состояний заключается и в том, что это управляемые состояния, достигаемые посредством особой, разработанной в данной традиции психотехнической процедуры.
   В-четвертых, шаманы представляют собой интеллектуальную элиту своих народов. Их интеллектуальный уровень и волевые качества в целом значительно выше, чем у их среднего соплеменника. Именно шаманы выступали, как правило, хранителями национальной культуры и традиций, фольклора и эпоса. Поэтому авторитет шамана чрезвычайно высок в своей среде, последнее доказывается и тем, что в ранний период коллективизации в СССР шаманов очень часто избирали председателями колхозов.
   Здесь следует добавить, что шаманская деятельность представляла собой именно служение. "Это тяжелая работа" - как выразился в беседе с этнологами один сибирский шаман. Причем это бескорыстное служение. Средства на жизнь шаман обычно добывал другим трудом, не имевшим никакого отношения к религии (охотой, рыболовством и т.п.).
   Таким образом, психопатологическая концепция шаманизма безусловно может считаться совершенно не соответствующей действительности. Пока же мы просим читателя обратить особое внимание на следующее: шаман проходит через болезнь и исцеляется сам, более того, пройдя через болезнь, он выходит из нее обновленным и с более высокими интеллектуально-психологическими характеристиками, чем до нее. Методом исцеления и самораскрытия личности и индивидуальных способностей шамана является посвящение (инициация).

ШАМАНСКИЕ ИНИЦИАЦИИ

   Существует множество различных типов шаманских инициации, но все они неизменно включают в себя элементы переживания смерти, расчленения, очищения и воскресения. В инициации как бы умирает "ветхий человек" и воскресает обновленная и укрепленная личность "нового человека", "сверхчеловека" архаического общества.
   Вот человек, страдающий от головных болей, сонливости, слуховых галлюцинаций и т.п., приходит к шаману и просит научить его шаманскому служению. За этой просьбой следует посвящение, во время которого инициируемый получает свой первый и важнейший психотехнический опыт. Он переживает умирание и смерть; он представляет, как его тело расчленяют на части, извлекают внутренние органы и развешивают их на крюках. Потом их варят и выделывают заново. По существу, это видение сродни библейскому пророческому обновлению, прекрасно прочувствованному и описанному Пушкиным:
   И он мне грудь рассек мечом,
И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнем,
Во грудь отверстую водвинул.
Как труп в пустыне я лежал,
И Бога глас ко мне воззвал:
"Восстань, пророк, и виждь, и внемли.
Исполнись волею Моей
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей!"
   Здесь, как и в шаманской инициации, мы видим божественного избранника, которому высший дух (серафим) отверзает очи духовного видения, уши духовного слышания, заменяет "празднословный и лукавый язык" "жалом мудрыя змеи" и, наконец, заменяет "сердце трепетное" на "угль, пылающий огнем", после чего человек, прошедший через смерть, приходит к новой, высшей жизни и приступает к выполнению своей пророческой миссии. Как все мы знаем из школьных учебников, Пушкин имел в виду под пророком поэта, но и это сближение далеко не случайно и глубоко укоренено в традиции. Достаточно вспомнить об арабах доисламского периода, совершенно однозначно сближавших пророков и поэтов и видевших в поэтическом даре проявление божественной харизмы, обуянности божеством.
   В то время как тело шамана лежит расчлененным или варится в котле, приобретая новые сакральные качества, отделенную от тела душу шамана возносит на вершину мирового древа гигантская птица с железными перьями и длинным хвостом, птица-прародительница шаманов; она помещает душу в яйцо, лежащее в ее гигантском гнезде, и высиживает, пока дух шамана не приобретет сакральной зрелости. Потом душа шамана вылупляется из яйца и входит в обновленное и воссоединенное тело. Посвящаемый воскресает уже не профаном, а шаманом, готовым к своему служению. Инициация завершена.
   Оговоримся, что описанный нами сюжет является некоторым вольным обобщением инициационных переживаний посвящаемых разных шаманских традиций (в основе лежат посвятительные практики якутов). М.Элиаде описывает технику ритуала инициации и сопровождающие его переживания в шаманских традициях якутов, самоедов (ненцев), тунгусов, бурят, австралийцев, южноамериканских индейцев, индонезийцев, эскимосов и других народов, но везде мы встречаемся с переживанием расчленения тела, смерти и воскресения, сопровождаемого чувством исцеления и обновления.
   Ниже мы подробнее рассмотрим характер посвящения у эскимосов как один из наиболее сложных, интересных и характерных (особенностью момента избранничества здесь является то, что кандидата в шаманы или находит практикующий шаман, как у эскимосов-аммасаликов, или он самостоятельно высказывает желание стать шаманом, как у эскимосов-иглуликов).
   У эскимосов-аммасаликов шаман (ангакон) сам выбирает себе учеников среди мальчиков шести - восьми лет. Каждый шаман обычно обучает пять или шесть учеников. Обучение проходит в глубокой тайне. Оно предполагает уединение у старой могилы или у озера, где ученик должен тереть друг о друга два камня и ждать особого знамения. Шаман объясняет ученику, что потом перед ним появится медведь, который сдерет с него всю плоть, так что останется один скелет, после чего последний обрастет новой плотью, и затем последует воскресение.
   Лабрадорские эскимосы считают, что в виде медведя появляется сам Великий Дух - Тонгарсоак. В западной Гренландии посвящаемый остается "умершим" (в бессознательном состоянии) в течение трех дней после появления духа.
   Пережив смерть и воскресение, новый шаман проходит ритуал наделения силами и получает власть над духами-помощниками. После этого он обычно идет к другому учителю (так как каждый шаман считается специалистом только в одной конкретной технике) и собирает целый сонм духов-помощников.
   У эскимосов-иглуликов ритуал инициации еще интереснее. Желающий стать шаманом приходит к выбранному учителю и просит его наставлений. Если тот не видит препятствий, то соглашается. Тогда ученик и вся его семья каются перед шаманом в грехах (нарушение табу и пр.), после чего наступает краткий период наставлений (иногда пять дней), за которым следует период усиленной тренировки в уединении. Затем приходит пора собственно инициации.
   Старый шаман выделяет душу ученика из его глаз, мозга, внутренних органов и т.д., чтобы духи могли знать, что в нем является лучшим. После этого новый шаман приобретает способность отделять душу от тела (что-то вроде отделения астрального тела западного оккультизма) и совершать длительные "духовные" путешествия в воздушном пространстве и глубинах морей.
   Затем благодаря усилиям учителя посвящаемый переживает озарение или просветление (ангакокв или кауманекв), заключающееся в видении таинственного света, который шаман внезапно ощущает в теле и голове. Этот свет подобен сияющему огню, благодаря которому шаман может видеть в темноте (и в буквальном, и в переносном смысле) даже с закрытыми глазами. Ему также становятся присущи ясновидение и предвидение.
   Посвящаемый обретает видение света после долгих часов ожидания в своем жилище, во время которого он, вероятно, занимается созерцанием и вызыванием духов.
   К.Расмуссен, на которого ссылается М.Элиаде, так описывает этот опыт в своей книге "Интеллектуальная культура эскимосов-иглуликов": "Он подобен тому, как если бы дом, в котором он сидит, внезапно бы взлетел вверх; шаман видит далеко перед собой - сквозь горы, как если бы земля была одной гигантской равниной, а его взор мог бы проникнуть до ее края. Ничто более не скрыто от него; он не только может видеть вещи, находящиеся далеко от него, но он также может видеть души, украденные души, которые заперты в далеких, странных землях или взяты в верхний или нижний мир, в Страну мертвых".
   Здесь присутствуют мотивы восхождения и полета, особенно характерные для шаманизма, в частности присущие и сибирскому шаманизму. Но особенно интересен момент видения света, фотизма, чрезвычайно характерный для многих развитых форм религии (от раннего брахманизма до буддийской йоги и христианской мистики). Пример эскимосского шамана свидетельствует, что подобный опыт был доступен для архаического человека со времен незапамятной древности.
   Весьма любопытной особенностью эскимосского шаманизма является техника созерцания собственного скелета, входящая в индивидуальный психотехнический опыт инициируемого. Длительное и упорное созерцание себя как скелета сопровождается своеобразной аскезой и предполагает способность к высокой степени сосредоточенности и визуализации. Шаман постепенно как бы снимает с себя кожу, мышцы, убирает внутренние органы и т.д. до тех пор, пока от его тела не останется один скелет. Во время этой созерцательной процедуры шаман называет каждую часть своего тела, каждую его косточку, используя особый священный шаманский язык. Так, избавившись от преходящего и гибнущего, от плоти и крови и сведя свое тело к его субстанциальной основе, как бы приобщившись к вечности, шаман посвящает себя служению, отождествляясь с той первоосновой, которая будет существовать столько же, сколько солнце и ветер. По существу, именно этот момент созерцания себя как скелета и тождественен посвящению, за которым следует получение поддержки от духов-помощников.
   В отличие от сибирского шаманизма, где видения смерти, расчленения тела и пр. предполагают совершение этих актов (убийства, расчленения) другими лицами (предками шамана, духами и т.п.), здесь переживание себя как скелета воспринимается следствием собственных усилий в аскетизме и психотехнической созерцательной практике. Но и в сибирском, и в эскимосском случае сведение себя к скелету означает выход (в терминологии Элиаде) за пределы профанного в область сакрального.
   Здесь кость представляет собой символ самого первоисточника жизни, субстанциальной основы существования, вечной и незыблемой реальности, не подлежащей тленному и изменчивому миру плоти и крови. Свести себя к скелету - это как бы вновь, говорит Элиаде, войти в утробу первозданной жизни и пережить полное обновление, таинственное возрождение.
   Отметим, что подобного рода психотехнические приемы есть и в высокоразвитых религиях, например в буддизме и христианстве. Но здесь их цель существенно иная - видение тщеты и мгновенности мирского и профанического, всеобщности непостоянства и неизбежности смерти. Однако поскольку переживание этого "памятования о смерти" также ведет к трансцендированию профанического уровня, можно говорить все же о принципиальном функционально-целевом тождестве двух подходов.
   Особенно интересен пример даосизма, сохранившего изначальную архаическую семантику скелета и костяка. "Дао дэ цзин" противопоставляет внешней и поверхностной красивости преходящего мира (цвета, звуки и влечение к ним) постоянность и сущностность живота и костяка, пищи и скелета. И то, и другое равным образом символизируют субстанциональность и предельную реальность невыразимого и "непроходимого" Пути - вечного Дао. Это объясняется уже неоднократно отмечавшейся нами неразорванной связью даосизма с архаическим типом мышления и базовыми формами архаической культуры.
   Резюмируя сказанное, отметим еще раз, что всякий инициационный ритуал является ритуалом мистериального типа и предполагает непосредственное переживание посвящаемым смерти, расчленения тела, воскресения и преображенного возрождения, не только кладущего конец "шаманской болезни" в случае наличия таковой, но и превращающего нового шамана в сильную личность архаического общества.
   ШАМАНСКОЕ КАМЛАНИЕ. ПУТЕШЕСТВИЯ В ИНЫЕ МИРЫ
   За ритуалом инициации следует ознакомление шамана с его духами-помощниками, наделяющими его силами, и надевание церемониального облачения (шаманского костюма) со сложной космотеологической и психотехнической символикой, которой мы здесь не будем касаться в связи с удаленностью данной темы от нашей проблематики. Поэтому перейдем к краткому рассмотрению сущности шаманской психотехники - камланию (от тюркского слова "кам" - "шаман").
   Сам инициационный цикл завершается особой церемонией "тестирования" шамана, которую иногда называют посвящением, что неправильно, поскольку реальное посвящение имело место гораздо раньше (мы охарактеризовали его выше). После этого посвящения шаман проходит достаточно долгий период обучения, во время которого овладевает психотехническими приемами, знакомится с мифологией, космологией, эпическими сказаниями своего народа и т.п. Тогда же совершается и упомянутое выше наделение силами и облачение в ритуальные одежды. В заключение данного подготовительного периода и имеет место церемония утверждения шамана в своем статусе, своеобразное "тестирование" его сил и способностей, которое можно считать своего рода "конфирмацией" шамана.
   Иногда это событие предполагает многодневный публичный праздник, иногда шаман совершает свое первое камлание в уединении, в присутствии только своего учителя.
   В отдельных случаях такое подтверждение достоинства шамана включает в себя различные испытания, как это бывает у тунгусо-маньчжурских народов. Маньчжурский шаман, например, должен без какого-либо вреда для себя пройти по горячим углям, демонстрируя нечувствительность к жару. Проводится и противоположное испытание: в разгар зимних морозов во льду делают девять отверстий (по типу прорубей) и шаман (видимо, обнаженный) должен влезть в одну прорубь и вылезти из второй, влезть в третью и так далее, вплоть до девятой. Цель испытания - проверить, обладает ли шаман способностью производить внутренний жар, нечто вроде психического тепла (туммо), обретаемого в процессе чунда-йоги адептами тибетской буддийской школы кагью-па (каджуд-па), так называемыми репа (рес-па). Вообще, следует отметить, что шаманская психотехника предполагает достижение шаманом высокой степени контроля над своими психосоматическими функциями. Известно (и это засвидетельствовано таким авторитетнейшим ученым, как С.М.Широкогоров), что во время камлания шаманы совершают прыжки экстраординарной высоты (это объясняется шаманистами легкостью тела камлающего шамана, приобретающего способность к левитации, причем ритуальное облачение шамана может весить до 30 кг; между тем люди, на которых шаман вскакивал во время камлания, утверждали, что не чувствовали его тяжести), демонстрируют сверхчеловеческую силу, неуязвимость (шаман протыкает себя ножами или мечами, не чувствуя боли и не обнаруживая никаких признаков кровотечения), ходят, не получая ожогов, по горящим углям и т.п.
   Теперь следует сказать о статусе и функциях шаманов в архаических обществах. Как правило, шаманы занимали очень высокое социальное положение (исключение здесь - чукчи), а у бурят-шаманистов шаманы были даже первыми политическими лидерами. Следует отличать шамана от жреца - жертвоприношения и молитвы божествам не являются прерогативой шамана. Даже если ритуал камлания предполагает жертвоприношение, его иногда совершает не шаман, а другой священнослужитель. Также шаман не участвует в совершении ритуалов жизненного цикла (рождение, бракосочетание, беременность, смерть), за исключением тех случаев, когда человек в это время нуждается в защите. Главные функции шамана - функции целителя, знахаря и психопомпа - проводника душ умерших в потусторонний мир. В отдельных случаях шаман использует свои способности для "меньших целей" - предсказание погоды, поиск посредством ясновидения потерянных вещей и т.п. Гадания и предсказания также являются важной функцией шамана.
   В некоторых традициях существует разделение шаманов на "белых" и "черных" (например, ай оюна и абасси оюна у якутов или сагани бо и караин бо у бурят), хотя это разделение часто имеет чисто условный характер; например ай оюна ("белые" шаманы) очень часто не шаманы вообще, а жрецы-священнослужители. Считается, что "белые" шаманы совершают восхождение в небесные миры и почитают небесных богов или высшего бога, а "черные" шаманы связаны с подземными, хтоническими, духами и совершают нисхождение в нижний мир. Однако, как правило, "волшебные (экстатические) путешествия" и в верхний, и в нижний мир совершает один и тот же шаман.
   После этих кратких замечаний можно приступить к характеристике самого ритуала (сеанса) камлания. Камлание представляет собой ритуальное вхождение шамана в психотехнический транс (совершаемый обычно публично) для достижения тех или иных целей. Обычно это или исцеление больного, для чего необходимо найти и вернуть похищенную злыми духами душу (иногда предстоит определить - какую, так как для шаманизма характерно представление о множественности душ, последнее существует и в некоторых более развитых традициях - например, китайская концепция животных, по, и разумных, хунь, душ), или проводы души (одной из душ) умершего в потусторонний мир. Иногда камлание совершается и по "малым" поводам (нахождение пропавших домашних животных и т.п.). Но в любом случае оно предполагает вхождение шамана в особое состояние сознания (транс, экстаз), подразумевающее или волшебный полет духа шамана вместе с духами-помощниками в верхний либо нижний миры, или (в "малых" случаях) проявление экстрасенсорных способностей шамана, а следовательно, и различные трансперсональные переживания.
   Большую роль в камлании играют так называемые духи-помощники шамана, причем иногда проводится различие между избирающим шамана духом и малыми духами, по его приказу содействующими шаману в его делах. Л.Я.Штернберг, например, приводит рассказ шамана о явлении ему женского духа, призвавшего его к шаманскому служению. У гольдов (бассейн Амура) существует представление о том, что избирающий дух (аями) вступает в брак со своим избранником, сопровождающийся эротическими видениями и переживаниями. Затем аями посылает духов-помощников, чтобы они служили шаману. Иногда избирающий дух имеет тот же пол, что и шаман, что приводит к ритуальному трансвестизму: шаман меняет свой пол (иногда внешне - меняя одежду и украшения, а иногда и более существенно: меняются даже голос и конституция шамана, что свидетельствует о глубокой гормональной перестройке организма; часто шаманы после этого вступают в гомосексуальный брак с другим мужчиной). Подобного рода явления известны среди чукчей, камчадалов, азиатских эскимосов и коряков, а также в Индонезии (манат бали народа морских даяков), Южной Америке (патагонцы, арауканцы) и отчасти в Северной Америке (у индейских племен арахо, чейенне, уте и др.).
   Мы рассмотрим структуру камлания на примере тунгусо-маньчжурского шаманизма, блестяще описанного нашим соотечественником С.М.Широкогоровым, белым офицером, а потом известным этнологом, публиковавшим свои работы в основном на английском языке.
   Пример тунгусо-маньчжуров весьма удобен, поскольку у маньчжуров в период их владычества в Китае (династия Цин, 1644-1911 гг.) шаманизм приобрел наиболее зрелый и институализованный вид (в Пекине даже существовал шаманистский храм с шаманами в златотканых шелковых и парчовых ритуальных облачениях, что побудило о. Иакинфа Бичурина рассматривать шаманизм как одну из мировых религий), а некоторые шаманские предания и литургические нормы были зафиксированы письменно. Но с другой стороны, именно тунгусо-маньчжурский шаманизм по тем же причинам оказался под сильнейшим воздействием тибето-монгольского буддизма и религий Китая, что иногда затрудняет вычленение исходных чисто шаманских элементов.
   Камлание шамана у тунгусо-маньчжурских народов обычно включает в себя три этапа: предварительное жертвоприношение (обычно лося, но в отдельных случаях - козла или ягненка), собственно камлание, или экстатическое путешествие, шамана и благодарственное обращение к духам-помощникам.
   Камлания, предполагающие нисхождение в нижний мир, совершаются для:
   1) жертвоприношения предкам;
   2) поиска души пациента и ее возвращения;
   3) сопровождения души умершего.
   Этот тип камлания считается очень опасным и его совершают только отдельные, сильные шаманы (его техническое название - оргиски, т.е. "по направлению к орги" - западной или нижней области).
   Перед камланием шаман готовит нужные ему ритуальные предметы - изображение лодки, фигурки духов-помощников и т.п., а также шаманский бубен. После жертвоприношения лося происходит созывание духов-помощников. Затем шаман курит, пьет стакан водки и начинает шаманскую пляску, постепенно вводя себя в экстатическое состояние, завершающееся потерей сознания и каталепсией. В лицо шаману брызгают три раза жертвенной кровью и приводят его в чувства Шаман начинает говорить не своим, высоким голосом и отвечать на вопросы присутствующих. Считается, что это отвечает вселившийся в тело шамана дух, тогда как сам шаман находится в подземном мире (что свидетельствует о своеобразном феномене раздвоения личности). Через некоторое время шаман "возвращается" в свое тело, и его встречают восторженные крики присутствующих. Эта часть камлания занимает около двух часов.
   Третья часть камлания начинается после 2 - 3-часового перерыва и заключается в выражении шаманом благодарности духам.
   Интересно, что если во время камлания в тело шамана вселяется зооморфный дух (например, в одном случае, описанном Широкогоровым, - волк), то шаман ведет себя соответствующим образом, отождествляясь с этим животным (на этапе раздвоения личности).
   Шаманское путешествие в мир мертвых описано в знаменитом маньчжурском тексте "Повесть о шаманке Нисань". Ее содержание следующее: в эпоху правления в Китае династии Мин (1368-1644 гг.) на охоте в горах погибает молодой человек из богатой семьи. Шаманка Нисань вызывается вернуть его к жизни и отправляется за его душой в мир мертвых. Она встречает множество душ, в том числе душу своего умершего мужа, и после бесчисленных испытаний и опасностей в сумраке нижнего мира находит душу молодого человека и возвращается с ней на землю; он оживает. Этот текст интересен не только описанием экстатического опыта шамана, но и как свидетельство шаманских истоков "темы Орфея", весьма значимой для мистериальных культов древнего мира.
   Аналогичным является и камлание, совершаемое для восхождения на небо. В качестве вспомогательных средств шаман использует 27 (9X3) молодых деревец, отождествляемых с опорами мироздания по сторонам света и мировой осью (отверстие в центральной части юрты, кстати, часто отождествляется с Полярной звездой, через нее проходит мировая ось, по которой шаман может попасть в небесный мир). Еще один аналогичный ритуальный предмет - лестница. После жертвоприношения шаман приводит себя в экстатическое состояние пением, ударами в бубен и пляской. В момент потери им сознания начинается полет его души в небесный мир. Такие камлания совершаются и в дневное, и в ночное время. Широкогоров считает, что камлание ради полета на небо заимствовано тунгусским народом от бурят.
   Психотехнический транс играет огромную роль в тунгусском шаманизме; основные методы его достижения - пляска и пение. Детали камлания близки к деталям сеансов других сибирских народов: слышны издаваемые шаманом "голоса духов", шаман приобретает легкость и пациент не чувствует его веса, когда шаман в своем почти двухпудовом облачении вскакивает на него, во время транса шаман ощущает сильный жар. Он приобретает нечувствительность к огню, режущим предметам и т.д. В целом мы видим здесь как архаический субстрат, так и сино-буддийские влияния (например, шаман призывает не только своих "этнических" духов, но также и китайские, и буддийские божества).
   Приведенное описание тунгусо-маньчжурской практики камлания в целом, полагаем, достаточно для знакомства с практикой шаманизма и структурой шаманского психотехнического ритуала. Предложим лишь еще один пример шаманского камлания, на этот раз обратившись к чукотскому материалу, поскольку чукчи являются палеоазиатским народом, традиция которого в значительно меньшей степени подвергалась влияниям высокоразвитых цивилизаций и религий. О чукотском шаманизме мы имеем богатый материал благодаря трудам еще одного российского ученого - В.Г.Богораза (Богораз-Тана).
   Следует отметить, что к началу XX в., то есть ко времени наблюдений В.Г.Богораза, чукотский шаманизм находился в состоянии упадка. Упадок традиции отмечали у себя и другие народы Сибири. Впрочем, в ряде случаев речь может идти не о реальной деградации традиции, а о влиянии на общественное сознание мифологемы золотого века, предполагавшей постепенное ухудшение условий жизни и обращения с высшими силами по мере удаления от него.
   Тем не менее в случае с чукотским шаманизмом упадок был очевидным. Он проявлялся в том, что шаманы постепенно утрачивали психотехнические навыки, заменяя реальное трансперсональное переживание его имитацией, воспроизведением лишь внешней стороны транса без реального психотехнического опыта, а "волшебное путешествие" шамана подменялось сном, в котором шаман считал возможным увидеть пророческое видение или выполнить свою миссию целителя и психопомпа. Шаманские камлания, в свою очередь, превращались в спектакли, наполненные различными "сценическими эффектами" и демонстрацией паранормальных способностей шамана, а иногда и просто трюками на манер чревовещания.
   Шаманов на Чукотке было очень много, до одной трети населения. Процветал и семейный шаманизм, заключавшийся в том, что каждая семья, имевшая свой шаманский бубен, передававшийся по наследству, в особые праздничные дни имитировала сеансы камлания. Речь идет только об имитации внешних моментов поведения шамана (прыжки вверх, подражание священному языку шаманов - издавание нечленораздельных звуков и т.д.). Иногда при таких коллективных акциях имели место пророчества, но к ним никто серьезно не относился. Главное формальное отличие этих семейных камланий от подлинно шаманского состоит в том, что семейное камлание (в котором принимают участие даже дети) проводится при свете под наружным навесом чума, тогда как шаманское - в спальном помещении и в полной темноте.
   Основные параметры психотехники чукотского шаманизма тем не менее поддаются реконструкции. Шаманское призвание, как правило, проявляется у чукчей или в виде "шаманской болезни", или означается священной эпифанией - появлением в критический момент божественного животного (волка, моржа), спасающего будущего шамана. Как правило, у шаманов не бывает персональных учителей, хотя они ссылаются на наставления, получаемые ими от духов во время психотехнического транса. Чукотский фольклор постоянно описывает "волшебные путешествия" шамана в небесные (через Полярную звезду) и иные миры в поисках душ больных и т.п., хотя в начале XX в. камлание сводилось в основном к призыву духов, различным трюкам и имитации транса.
   Шаманский бубен часто называется лодкой, а психотехнический транс - "потоплением" шамана, что указывает на подводные странствия чукотского (как и эскимосского) шамана. Тем не менее описываются также полеты шамана в верхний мир и нисхождения в нижний.
   Во времена В.Г.Богораза камлание происходило следующим образом: шаман раздевался по пояс, курил трубку и начинал бить в бубен и петь мелодию (у каждого шамана она была своя). Затем в чуме раздавались "голоса духов", слышимые из самых разных направлений. Казалось, что они или исходят из-под земли, или приходят сверху. В это время очевидцы наблюдали различные паранормальные явления - левитацию предметов, камнепад и т.п. (от оценки реальности таких явлений мы воздерживаемся). Духи умерших беседовали со зрителями голосом шамана.
   При переизбытке парапсихологических явлений настоящий транс был весьма редким, и только иногда шаман падал на пол без сознания, а его жена накрывала его лицо куском ткани, зажигала свет и начинала петь. Считалось, что в это время душа шамана советуется с духами. Приблизительно через 15 минут шаман приходил в себя и высказывал свое мнение по заданному ему вопросу. Но часто транс заменялся сном, поскольку чукчи приравнивают сон шамана к трансу (не близко ли это типологически тантрической йоге сновидений или, по крайней мере, не коренится ли последняя в шаманской психотехнической деятельности в состоянии сна?).
   Шаманы также применяют метод лечения высасыванием, во время которого шаман демонстрирует насекомое, колючку и т.п. как причину болезни. Весьма любопытны шаманские операции, напоминающие знаменитые методы филиппинских целителей. В.Г.Богораз сам присутствовал при одной такой операции. Мальчик 14 лет лежал обнаженным на земле, а его мать, известная шаманка, руками как бы раскрыла его живот, причем В.Г.Богораз видел кровь и обнажившиеся внутренние органы. Шаманка погрузила свои руки глубоко в рану. Все это время шаманка вела себя так, будто она находилась под воздействием сильного жара, и постоянно пила воду. Через несколько мгновений она вынула руки, рана закрылась, и Богораз не увидел никаких от нее следов. Другой шаман после долгой пляски вскрыл ножом свой собственный живот.
   Подобного рода явления или трюки характерны для всей Северной Азии и связаны с достижением власти над огнем. Такие шаманы могут также глотать раскаленные угли и касаться раскаленного добела железа. Большинство подобных способностей (трюков) демонстрировалось в начале века для всеобщего обозрения средь бела дня. В.Г.Богораз описывает и такой номер: шаманка чем-то трет небольшой камень, и его кусочки падают в ее бубен. Под конец в бубне появляется целый холмик из этих кусочков, но камень в руках шаманки не уменьшается и не меняет своей формы. На Чукотке устраивались даже целые соревнования шаманов-"волшебников". Описаниями подобных состязаний полон чукотский фольклор.
   Чукотский шаманизм имеет еще один интересный аспект. Существует целый класс шаманов, изменивших пол. Их называют мягкими мужчинами или мужчинами, похожими на женщин. Как утверждают, по повелению келет (духов) они поменяли свой мужской пол на женский. Они носят женскую одежду, ведут себя, как женщины, и порой даже выходят замуж за других мужчин. Однако обычно приказу келет подчиняются только отчасти: шаман носит женскую одежду, но продолжает жить со своей женой и имеет детей. Иногда шаман, получивший подобный приказ, предпочитает трансвестизму самоубийство, хотя гомосексуализм всегда был известен чукчам. О распространенности подобного рода транссексуальности в шаманизме разных этносов уже говорилось выше.
   На этом мы закончим краткое описание шаманской психотехнической практики и после нескольких слов о месте шаманизма в истории религиозных учений перейдем к попытке интерпретации феномена шаманизма в свете психологического подхода.
   ТРАНСПЕРСОНАЛЬНАЯ ИНТЕРПРЕТАЦИЯ ШАМАНСКОЙ ПСИХОТЕХНИКИ
   Как уже отмечалось выше, шаманизм был первой формой религии, в которой ее глубинная сущность впервые непосредственно проявила себя в психотехнической практике и трансперсональном переживании. Многие паттерны и парадигмы шаманского опыта сохранились в той или иной форме в более поздних религиозных традициях. Инициационный опыт смерти-воскресения нашел свое развитие в мистериях растерзанного и воскресшего бога-спасителя средиземноморской древности. Структурные элементы камланий и других форм шаманской практики ("психическое тепло", психотехническая работа во сне и т.п.) явно просматриваются в даосизме (здесь также весьма любопытно преломляется и транссексуальный мотив шаманизма), индуистском и буддийском тантризме. Причем речь отнюдь не идет о пережитках или реликтах шаманизма в этих традициях. Во-первых, шаманизм как бы задал некоторую парадигму (или парадигматические рамки) определенным типам религиозного опыта, который, видимо, только и может развертываться в этой парадигме, и поэтому шаманистское в ряде случаев оказывается религиозно-универсальным, но впервые проявившимся в шаманизме. Во-вторых, часто шаманистские мотивы и формы практики имеют характер деривата, то есть сознательно используемого и переосмысленного элемента религиозной практики (подробнее мы поговорим об этом в связи с тантрийской йогой). Например, ритуал чод, практикуемый в тибетском буддизме (он заключается в предложении своего тела в пищу духам и демонам и переживании его пожирания ими), совершенно отчетливо смоделирован по образцу шаманского инициационного переживания смерти-воскресения, однако помещен в иной концептуальный контекст, обогащающий и его трансперсонально-психотехническое содержание: его цель - преодоление иллюзии атмана ("я" или "эго") и дуализма сансары и нирваны.
   Историческая судьба шаманизма сложилась неодинаково у разных народов, но в настоящее время большинство шаманистских традиций находятся в состоянии глубокого упадка, вызванного вытеснением шаманизма более развитыми религиями, особенно мировыми, политикой западных колониальных держав XVIII - первой половины XX в., разрушавших социальные структуры и архаические культуры подвластных народов, и другими факторами. Особенно трагична судьба малых народов Сибири, абсолютно непродуманной экономической и культурной политикой советского режима лишенных всех традиционных устоев, традиционного образа жизни и культуры. Обескультуренные народы, не усвоившие (да и не имевшие возможности усвоить) норм русской и европейской культур, оказались на грани духовной гибели и физического вырождения. Помочь им возродиться - исторический долг более удачливых и многочисленных народов России. А для этого необходимо и осознание ими культурной ценности шаманизма как великого религиозного феномена.
   Как мы помним, шаманизм чаще всего начинается с "шаманской болезни", преодолеваемой в ходе инициации, базирующейся на переживании смерти-возрождения, после чего шаман не только исцеляется, но и приобретает силы, способности и авторитет, становясь признанным духовным лидером своего народа. Структура этого шаманского опыта прекрасно интерпретируется в парадигме трансперсональной психологии. Мы не будем подробно излагать соответствующий материал и отсылаем читателя к уже упоминавшейся книге С.Грофа "За пределами мозга: Рождение, смерть и трансценденция в психотерапии" (особенно к главе гл. 4, раздел "Психотический опыт: болезнь или трансперсональный кризис", с. 318-340), здесь же ограничимся отдельными замечаниями.
   Согласимся, что "шаманская болезнь", в принципе, может рассматриваться как своего рода психическое расстройство, однако это отнюдь не означает того, что шаманы - психически больные люди. Прибегая к знаменитой гегелевской диалектической триаде, используемой здесь, конечно, чисто метафорически, можно сказать, что "шаманская болезнь" (психотический кризис) есть тезис, инициационная мистерия смерти-возрождения - антитезис (отрицание), а состояние посвященного шамана - синтез (отрицание отрицания), в котором тезис (психотическое состояние) присутствует в снятом виде, а личность шамана обогащена процессом его снятия. Дело в том, что трансперсональная психология рассматривает серьезные психотические состояния (типа шизофрении) не как болезнь, а как своего рода трансперсональный кризис. Уже К.Г.Юнг видел причину психического расстройства в подавлении сферы бессознательного с ее архетипами, интуициями и устремлениями. Конфликт между бессознательным и сознанием и находит свое разрешение в виде болезни.
   Трансперсональные психологи обратили внимание на несколько обстоятельств. Прежде всего, психические расстройства у больных легче проходят или, по крайней мере, легче наступает устойчивая ремиссия в том случае, если болезнь протекает ярко и ее симптомы проявляются отчетливо. Более того, попытки приглушить симптоматику транквилизаторами, скорее, загоняют болезнь внутрь, а не лечат ее, и применение плацебо (неактивные препараты, "пустышки") оказывалось даже более эффективным. Но еще интереснее то, что определенная стимуляция психического расстройства посредством применения психоделиков и другими способами приводила к максимально положительным результатам, а иногда и к полному выздоровлению, что говорит о болезни как о своего рода кризисе, при котором терапевт должен создавать условия для стимуляции его разрешения, а не тормозить его развитие транквилизаторами. Далее, было обнаружено, что люди по-разному чувствительны к всевозможным воздействиям из сферы трансперсонального или бессознательного. У одних глубинные переживания начинаются только после приема большой дозы ЛСД, тогда как другие буквально постоянно бомбардируются впечатлениями из области бессознательного. В том случае, если подобная чувствительная личность перестает контролировать процесс взаимодействия модусов сознательного и бессознательного (или неспособна на такой контроль) и начинает к тому же смешивать явления внутреннего мира и согласованной реальности, то взаимодействие двух областей становится конфликтным, что и выражается в психическом расстройстве типа шизофрении, по существу являющемся трансперсональным кризисом, коренящимся в дисгармонии двух модусов или интенций психики: хилотропического, ориентированного на парадигмы обыденного сознания и общепринятых в данной культуре норм и представлений, и холотропического, ориентированного на целостность и единство трансперсонального видения. При этом трансперсональные переживания, входящие в конфликт с сознательной сферой, могут иметь самую разную природу. Как правило, это воспоминания об опыте рождения (перинатальные впечатления), прежде всего - незаконченное переживание БПМ II (см. выше, введение) в случае подавленной депрессии, БПМ III в случае возбужденной депрессии и незавершенный переход от БПМ III к БПМ IV в случае маниакального психоза. Зацикленность на этих (а возможно, и на иных) переживаниях и невозможность разрешающе пережить их не позволяют выйти из патологического состояния. Между тем это разрешение в силу самого характера базового опыта естественно приобретает характер страданий (ср. расчленение тела шамана в ритуале посвящения), смерти и возрождения-воскресения. Интересно и важно то, что ряд психиатров (помимо называвшихся нами трансперсоналистов это К.Дабровски, автор опубликованной в 1964 г. в США книги "Положительная дезинтеграция") считают, что психические пациенты могут выходить из кризисных состояний с более высоким уровнем цельности и собранности, чем до начала болезни.
   Отмечается, что такой положительный исход наиболее вероятен, когда содержание психотического переживания включает элементы смерти-возрождения или разрушения и воссоздания мира.
   Все вышесказанное позволяет достаточно просто и непротиворечиво интерпретировать феномен шаманизма.
   Субъектом "шаманской болезни" становится чувствительный к воздействию трансперсонально-бессознательной сферы человек, у которого проникновение образов бессознательного в сознательное оказывается наиболее интенсивным в пубертатный период, что вполне естественно (интересно, что в Китае именно отроки - тун считались естественными медиумами и прорицателями). Вторжение образов как перинатального, так и архетипического аспектов бессознательного приводит к трансперсональному кризису - "шаманской болезни" - парапсихотическому состоянию. Сопровождающие его депрессия, сонливость и т.д. свидетельствуют о связи этого состояния с травмирующим опытом БПМ II. Содержание глубинных пластов психики является будущему шаману в образах, опосредованных его культурной традицией, - голосах и явлениях духов, божеств и т.п., маркирующих те или иные слои и пространства психического опыта.
   Переживания посвящения оказываются своего рода глубинной психотерапевтической процедурой, в ходе которой трансперсональный кризис разрешается через завершенность перинатального переживания, кульминирующего в рождении (возрождении), а сфера трансперсонального находит свободный доступ на уровень самосознания шамана, гармонически сочетаясь с ним и оказываясь в границах способности шамана к самоконтролю, что благоприятствует высокой степени реализации потенций его личности и интегрированное_ психики. Это достигается именно через опыт страданий (расчленения), смерти, обновления и воскресения-возрождения.
   Несколько слов следует сказать о сексуальном аспекте шаманского призвания, прежде всего о частном, но достаточно любопытном случае шаманского религиозного трансвестизма. Его можно понять через интерпретацию феномена гомосексуализма в глубинной психологии.
   В процессе психоделической терапии "страх кастрации" и образ "зубастого влагалища", о которых много говорили З.Фрейд и его последователи, раскрываются как страх перед женскими гениталиями, основанный на памяти родовой травмы (бессознательный страх попадания в роль рождающегося). Но существует и еще один элемент, основанный, по мнению С.Грофа, на отождествлении себя с рожающей матерью. Речь здесь идет о специфическом сочетании ощущений БПМ III, ощущений биологического объекта в своем теле, а также смеси удовольствия и боли, сочетании сексуального возбуждения и анального давления.
   В целом же сексуальные (либидозные) моменты шаманизма, такие, как брак с божеством-аями (прообраз сексуальных отношений между тантрическим йогином и его наставницами в тайных искусствах - божественными девами-дакини), объясняются, вероятно, высокой степенью наполненности шамана перинатальной энергией, требующей выхода и сакрализованной в шаманизме в формах данной конкретной архаической культуры. В дальнейшем мы увидим, какую важную роль сакрализованное либидо играет в разных религиозных традициях как в форме его принятия и сублимации, так и в форме отвержения и аннигиляции.
   Что касается видений и переживаний шамана в камлании, то они достаточно хорошо известны глубинной психологии. Здесь следует упомянуть такие экстрасенсорные переживания, имеющие место на сеансах трансперсональных психологов, как внетелесный опыт ("Некоторые лица переживали себя полностью непривязанными к своим физическим телам, паря над ними или наблюдая их из другой части комнаты. Иногда субъект может также утратить осознание физического окружения сеанса, и его сознание перемещается в разные области переживаний и субъективные реальности, казавшиеся целиком независимыми от материальной реальности"*). Особенно интересно редко встречающееся переживание выхода в пространство некоей реальности, по описаниям напоминающее сферу пребывания душ умерших, известную по спиритической и оккультной литературе, а также сходное с "промежуточным существованием (антара бхава, бардо) буддийской традиции".** Последнее сопоставление окажется еще более интересным, если мы вспомним, что в индо-тибетской тантрической традиции существовал определенный тип психотехники (йоги), направленной на переживание практикующим этого "промежуточного состояния" между смертью и новым рождением, а само это состояние рассматривалось как определенный уровень развертывания индивидуального сознания, содержание которого обусловлено предыдущим опытом и верованиями умершего ("каждый после смерти видит то, во что он верит").
   Не исключены шаманистские корни этой йоги промежуточного состояния, хотя цели шаманского и тантрического вхождения в него совершенно различны: шаман на этом уровне развертывания психики, воспринимаемом им в качестве объективной реальности, ищет похищенную душу больного или провожает душу умершего; а йогин стремится к обретению просветления, которое как уникальный шанс спастись, согласно этой традиции, получает на мгновение любой умерший, но не умеет, как правило, этим шансом воспользоваться. Однако в любом случае мы встречаемся здесь со своеобразным путешествием в различных слоях бессознательного.
   Таким образом, шаманская психотехника ("техника экстаза", по М.Элиаде) включает в себя как перинатальные, так и трансперсональные переживания, иногда достаточно высокого уровня (например, созерцание света в эскимосском шаманизме), описываемые и осознаваемые шаманом в категориях его нативной культуры. Схожесть архаических культур обусловливает близость языка описаний шаманских переживаний в разных традициях по всему миру. Чем более усложняется культура и чем дальше заходит процесс дивергенции между культурами, тем сильнее начинают различаться и принятые в них языки описания психотехнического опыта, а следовательно, возрастает и степень различия между религиями. И если в примитивных обществах одного уровня мы наблюдаем различные варианты практически одной и той же архаической перворелигии человечества, то в древнем мире, особенно в эпоху, последовавшую за "осевым временем", мы имеем дело уже с различными конфессиями, вероисповеданиями.
   Интенсивность трансперсональных переживаний шамана вполне объяснима как его природной чувствительностью к воздействиям со стороны бессознательного, так и его способностью к контролю над этими воздействиями после инициации, дополненной направленной психотехнической подготовкой. Здесь встает вопрос о соотношении перинатальных и собственно трансперсональных переживаний. Подробнее этот вопрос будет рассмотрен нами ниже, в связи с взаимоналожением пренатальных "мистических" переживаний ("океанический" экстаз) в даосизме. Пока же со всей определенностью заявим, что мы принципиально отвергаем всякий редукционизм, а именно попытки односторонне свести трансперсональные переживания к пре- или перинатальным. На этом утверждении и завершим наш по необходимости краткий очерк такого богатого и интереснейшего феномена, как шаманизм.
  

ШАМАН И ШАМАНСКАЯ ИНИЦИАЦИЯ.

   Верховный небесный Бог, либо ставший впоследствии deus otiosus, либо разделившийся на множество божеств (Тэнгри и 99 тенгри); Бог-Создатель, чьи творения - Мир и человек - испорчены коварным вмешательством сатанинского Соперника; хрупкость человеческой души; болезни и смерть, насаждаемые демонами и злыми духами; трехчастная Вселенная - Небо, Земля, Преисподняя - и ее сложная мифическая география (с множеством небесных и подземных уровней, требующих знания всех путей на небо или на тот свет)... Достаточно уже вышеперечисленных элементов древнего мифического мироздания, чтобы осознать выдающуюся роль шаманства в религиях Северной и Центральной Азии. Шаман - это в одном лице богослов и демонолог, знаток экстатического опыта и знахарь, помощник охотников, покровитель племени и скота, психопомп, а в некоторых обществах - всезнайка и поэт.
   Все, что подпадает под термин "шаманизм", сливается в единый архаический, дошедший до нас из палеолита, повсеместно распространенный религиозный феномен (пожалуй, реже всего он встречается среди африканских народов). В строгом смысле термина шаманизм сохранился в Северной и Центральной Азии и у арктических народов. Именно в Азии шаманизм ощутил наибольшее влияние извне (ирано-месопотамские религии, буддизм, ламаизм) и не утратил после этого собственной структуры.
   Разнообразные умения и навыки шамана - это результат его инициатического опыта. Благодаря испытаниям, через которые будущий шаман проходит во время своей инициации, он постигает меру беззащитности человеческой души и учится способам защитить ее. Он на собственном опыте познает вызываемые болезнями страдания и учится распознавать причины болезней. Он переживает ритуальную смерть, спускается в Преисподнюю, иногда воспаряет на Небо. Все умения шамана зависят от его опыта и знаний "духовного" рода. Он знакомится со всеми "духами": с душами живых и мертвых, с богами и демонами, с многочисленными существами, невидимыми на физическом плане, что населяют три космические зоны.
   Шаманами становятся:
   1) по призванию ("зов" или "избрание"),
   2) принимая профессию по наследству,
   3) по личному выбору или, реже, по волеизъявлению рода.
   Каким бы ни был метод отбора кандидата, признанным шаманом можно стать, лишь обязательно полностью усвоив:
   1) экстатическую практику (сновидения, видения, трансы и т.п.)
   2) традиционные знания (технические приемы шаманства, имена и функции духов, мифологию и генеалогию племени, тайный язык и т.д.).
   Это двухступенчатое обучение, преподаваемое неофиту духами и опытными учителями-шаманами, представляет собой инициацию. Она может быть публичной церемонией; однако отсутствие ритуала не означает отсутствие посвящения: оно может состояться и во время экстатического переживания неофита.
   Мистические способности человека распознаются легко: будущий шаман отличается от окружающих необычным поведением, становится мечтательным, ищет уединения, бродит по лесам и безлюдным местам, имеет видения, поет во сне и т.д. Иногда такой "инкубационный" период сопровождается опасными симптомами. У якутов случается, что молодой человек внезапно впадает в неистовство, чуть что - падает в обморок, прячется в лесу и питается там древесной корой, бросается в огонь и в воду, наносит себе удары ножом. Даже если шаманом становятся по наследству, окончательному выбору профессии должна предшествовать смена модели поведения: духи предков-шаманов отбирают себе юношу среди членов семьи, он становится рассеянным и задумчивым, чувствует потребность уединяться, переживает пророческие видения, временами теряет сознание. Буряты верят, что в это время духи уносят его душу в свои небесные дворцы, и там она предстает перед богами. Предки-шаманы посвящают душу в секреты своего мастерства, сообщают ей имена богов, обучают культам духов и т.д. После этого душа воссоединяется с телом" .
   Мистическое призвание часто сопровождается глубоким кризисом личности неофита, который становится фактом его своеобразной инициации. Иначе говоря, любой из способов посвящения в шаманы обязательно предполагает некий период изоляции кандидата от окружающих и переживание им обязательных физических и душевных страданий. Болезни, развивающиеся у будущего шамана под влиянием мучительного чувства "избранничества", обретают, в силу самой своей природы, ценность "посвятительной болезнью". Чувство безнадежности и одиночества, сопутствующее любой болезни, в данном случае усугубляется признаками мистической смерти: принятие на себя груза сверхъестественной "избранности" сопровождается ощущением подвластности божественным или демоническим силам, т.е. неминуемой смерти. "Безумие" будущих шаманов, их "психический" хаос означает, что данный профанный человек идет по пути "исчезновения" и что новая личность вот-вот родится.
   Очень часто синдром этой "болезни" следовал за классическим ритуалом. Страдания "избранного" во всех отношениях сходны с обрядовыми пытками, сопровождающими вступление в половую зрелость; как новиция убивают демоны - "хозяева инициации", так и будущего шамана раздирают на куски "демоны болезни". "Пациент" переживает ритуальную смерть как сошествие в Преисподнюю, во сне он наблюдает за процедурой расчленения собственного тела, видит, как демоны отделяют его голову от тела, вырывают его глаза и т.д. Согласно верованиям якутов, демоны переносят будущего шамана в Преисподнюю и три года держат его взаперти. Там он переживает свое посвящение: духи отрезают ему голову и кладут рядом с его телом (новиций должен воочию наблюдать за этой процедурой), режут его самого на мелкие кусочки, которые раздают духам всевозможных болезней. Только пройдя через это испытание, будущий шаман получит дар исцеления. Далее его кости покрывают свежей плотью, а бывает - и обновляют кровь. Кое-кто рассказывает, что во время его инициатической болезни предки-шаманы либо пускали в него стрелы, разрезали ему тело, выламывали и чистили кости; либо вспарывали живот, пили его кровь и ели его мясо; либо раскаляли его и молотом дробили череп на наковальне. В реальной же действительности будущий шаман лежал без признаков жизни в юрте или в пустынном месте от трех до девяти дней; некоторые, казалось, переставали дышать, и их только что не хоронили заживо. В конце концов, они приходили в себя и обретали совершенно новое тело и дар шамана.
   Как правило, когда неофит лежит без сознания в юрте, члены его семьи обращаются к шаману, который позднее станет его учителем. В других случаях после посвятительного расчленения новиций сам идет на поиски учителя, чтобы овладеть всеми секретами мастерства. Обучение состоит в передаче ученику эзотерического знания, иногда в состоянии экстаза; иначе говоря, шаман-наставник внушает своему ученику знания тем же способом, каким это делают демоны и духи.
   У якутов учитель берет душу ученика в долгое экстатическое путешествие, которое начинается с восхождения на гору. Учитель показывает ученику с высоты дорогу и ее разветвления, от которых в свою очередь разбегаются тропинки к горным отрогам; там затаились болезни, угрожающие людям. Затем учитель вводит ученика в юрту; они надевают шаманские одеяния и совершают совместное камлание. Учитель показывает новичку, как распознать и победить болезни, поражающие разные органы тела. Наконец, он провожает своего ученика в высший мир, где обитают небесные боги. С этого времени новый шаман обретает "освященное тело" и становится профессионалом25. Существуют и публичные обряды посвящения. Чаще всего они встречаются у бурятов, гольдов [нанайцев], алтайцев, тунгусов и маньчжуров. Ритуал инициации у бурятов представляется нам наиболее интересным; он развивается согласно сценарию восхождения. Внутри юрты укрепляют толстое березовое дерево, корни которого уходят в очаг, а верхушка упирается в дымовое отверстие крыши и выходит из него наружу. Береза носит название "страж ворот", так как она открывает шаману путь на Небо. Ученик забирается на верхушку березы, выходит наружу через дымовое отверстие и громким голосом зовет на помощь богов. Затем процессия из всех участников церемонии направляется в специально отведенное место вдали от деревни, где накануне было высажено несколько березовых деревьев. У одного из них приносят в жертву козла и мажут свежей кровью жертвы голову, глаза и уши обнаженного по пояс кандидата. В это время другие шаманы бьют в бубны. Шаман-учитель забирается на одну из берез и делает на ее верхушке девять зарубок. Ученик и другие шаманы по очереди следуют его примеру. По мере продвижения вверх они впадают - или притворяются, что впадают, в экстаз. Согласно одному из источников, начинающий шаман должен взобраться на девять берез, символизирующих - как и девять вышеупомянутых зарубок - девять небес.
   Главное в этом инициатическом обряде - то, что будущий шаман, дабы стать посвященным, должен подняться на Небо. Как мы видели, восхождение вверх - по дереву или столбу - составляет непременное таинство камланий алтайских шаманов. Береза или столб ассоциируются с Древом или Столпом, которые находятся в Центре Мира и соединяют собой три космические зоны. Одним словом, шаманское дерево - это полный аналог Древа Космического.

МИФЫ И РИТУАЛЫ ШАМАНИЗМА.

   В мифах о происхождении шаманов доминируют две важные темы:
   1) Первый Шаман был создан Богом (или небесными богами),
   2) но из-за его коварства боги строго ограничили его умения. По поверьям бурятов, тенгери решили послать к людям шамана, чтобы тот помог им бороться с болезнями и смертью, которые насылали злые духи. Сначала боги послали людям Орла; тот увидел на земле спящую женщину, покрыл ее, и она родила сына, ставшего Первым Шаманом. Эту же легенду разделяют якуты с той разницей, что у них Орел носит еще одно название - "Высшее Существо", Айы ("Творец") или Айы Тойон ("Творец Света"). Дети Айы стали духами-птицами и поселились на ветвях Мирового Древа, вершину которого венчает Двуглавый Орел - возможная персонификация самого Айы Тойона. Предки шаманов, души которых призываются при отборе и посвящении в шаманы, ведут свою родословную от этого Первого Шамана, сотворенного Высшим Существом в образе Орла.
   Возвышение роли предков в современном шаманстве, как считают некоторые, указывает на его деградацию. Согласно бурятской традиции, в древние времена шаманы получали свои умения непосредственно от небесных духов, и только в наши дни они передаются им от предков. Это отражение распространившегося в Азии и в арктических религиях мнения об упадке шаманизма. Давным-давно первые шаманы действительно летали в облаках на своих "конях" (т.е. бубнах), могли по-настоящему принимать любой облик и творить такие чудеса, какие их нынешние преемники не в состоянии воспроизвести. Буряты объясняют такой упадок шаманских способностей тщеславием и коварством Первого Шамана: когда он дерзнул соперничать с Богом, тот сильно ограничил его могущество. В данном этиологическом мифе можно найти свидетельства косвенного влияния дуалистических концепций.
   Шаман играет весьма важную роль в религиозной жизни общины, но шаманизмом она не исчерпывается. Шаман не совершает жертвоприношений, а на Алтае - не вмешивается в свадебные или родильные обряды; исключение составляют трудные случаи, например, тяжелые роды или бесплодие супружеской пары. И, напротив, шаман незаменим во всех церемониях, требующих специального опыта воздействия на человеческую душу. Это исцеление болезней (которые трактуются как потеря души или одержимость злыми духами) или погребение мертвых (препровождение души в другой мир). В некоторых регионах Азии к шаману обращаются, когда уменьшается количество дичи или когда нужны его особенные экстатические умения (предсказание будущего, ясновидение и т.п.).
   Ставшее классическим описание жертвоприношения коня у алтайцев было сделано Радловым. Такое жертвоприношение совершает время от времени каждая семья, и этот обряд продолжается два-три вечера подряд. Ком (=шаман) ставит на лугу новую юрту и помещает внутри нее березу с обрубленными ветвями и девятью зарубками. После предварительных ритуальных действий шаман и его помощники освящают жертвенного коня, затем он сам умерщвляет его, так искусно рассекая ему позвоночник, что не появляется ни капли крови. После подношений предкам и духам-покровителям мясо коня жарят и, следуя особому ритуалу, съедают.
   Вторая, самая важная часть обряда совершается на следующий вечер. Надев шаманское облачение, кам вызывает множество духов. Эта длинная и сложная процедура завершается "восхождением". Ударяя в бубен и выкрикивая заклинания, шаман имитирует подъем на Небо. В трансе он "взбирается на небеса" по березе. Опираясь на зарубки, он постепенно добирается до девятого неба, а то и до двенадцатого и даже выше, если шаман действительно могучий. Достигнув предела, до которого простирается его могущество, он останавливается и взывает к Бай Ульгену:
   Ты, Ульген, сотворил всех людей...
Ты, Ульген, подарил нам - всем нам - табуны!
Не дай беде одолеть нас!
Дай нам силы бороться со Злом!
Спрячь нас от Кормоса - злого духа!
Не отдавай нас в его руки...
Не гневайся на меня за мои грехи!
   Шаман узнает от Бай Ульгена, что жертва принята, получает предсказания о погоде и о предстоящем урожае. Этот эпизод знаменует собой кульминационную точку "экстаза": обессиленный шаман падает на землю. Некоторое время спустя он протирает глаза, как бы пробуждаясь от глубокого сна, и приветствует всех присутствующих, словно после долгой разлуки32.
   Нисхождение в Преисподнюю - ритуал, по значимости соответствующий небесному восхождению. Этот обряд гораздо сложнее. Нисхождение может быть просто вертикальным, а может сначала идти по горизонтальному пути и завершаться двумя вертикалями - подъемом и спуском. В первом случае шаман последовательно спускается вниз по девяти "ступеням", минуя девять подземных сфер, которые называются пудак, "препятствия". Его сопровождают предки и духи-помощники. Миновав каждое новое "препятствие", шаман описывает слушателям очередную подземную эпифанию. На втором "препятствии" это металлический скрежет, на пятом - шум волн и завывание ветра. После седьмого "препятствия" он видит дворец Эрлик Хана, построенный из камня и черной глины и укрепленный со всех сторон. Шаман произносит длинное заклинание перед Эрлик Ханом (где упоминается и Бай Ульген, "Тот, Кто Наверху"). Затем шаман возвращается в юрту и рассказывает помощникам о результатах путешествия.
   Второй тип нисхождения - сначала горизонтальное, а потом вертикальное путешествие - еще сложнее и богаче событиями. Сначала шаман верхом на коне пересекает пустыни и степи, въезжает на Железную Гору и после еще одного перехода верхом оказывается у "дымохода Земли" - входа в другой мир. Спускаясь вниз, он видит море, пересекает его по мостику толщиной в человеческий волос, минует место, где пытают грешников, и верхом на лошади подъезжает к дворцу Эрлик Хана, в который ему удается проникнуть, несмотря на сопротивление сторожевых собак и грозного привратника. Встреча с Царем мертвых, передаваемая слушателям с помощью изощренной пантомимы, складывается из ряда эпизодов, одновременно устрашающих и гротесковых. Шаман дарит Эрлику многочисленные подношения и, в заключение, пьянящие напитки. Бог хмелеет, добреет, благословляет гостя, обещает ему изобилие и хороший приплод скота. Шаман радостно возвращается на землю, теперь сидя верхом не на коне, а на гусе. Он протирает глаза, будто только что проснулся. Зрители спрашивают: "Хорошо ли прокатился? Все ли удалось?" Шаман отвечает: "Поездка была замечательной, принимали на славу!".
   Как мы вскоре увидим, экстатические нисхождения в Преисподнюю имеют знаковую природу в религии и культуре алтайских народов. Шаманы совершают это путешествие, с тем, чтобы заручиться благословением Хозяина мертвых на обильный приплод скота и богатый урожай (как в вышеприведенных примерах). Еще важнее - проводить в последний путь умерших или найти и привести обратно на землю попавшую в плен к злым духам душу больного человека. Сценарий всегда один и тот же, но отдельные эпизоды этого драматического действа у разных народов разные. Мимикой и жестами шаман показывает все трудности схождения в Преисподнюю, которую он посетил один или со спутниками: подойдя к вратам Ада, души отказываются входить в свое новое жилище, и шаман вынужден подкупать их водкой. На этой стадии сеанс оживляется, а иногда перерастает в гротеск. В других случаях после многочисленных приключений шаман прибывает в страну мертвых и ищет в толпе духов ближайших родственников того, чью душу он привел и собирается им вручить. Вернувшись из Преисподней, шаман передает всем участникам сеанса приветы от их мертвых родственников и даже вручает от их имени гостинцы.
   Но самой главной обязанностью шамана является целительство. Как правило, болезнь объясняется тем, что душа заблудилась или ее удерживают в плену. Шаман отыскивает душу, хватает ее и заставляет воссоединиться с телом пациента. Иногда болезнь осложнена второй причиной: бегство души усугубляется "одержимостью" тела больного злыми духами; в этом случае шаманская терапия включает в себя как поиск души, так и изгнание из больного злых духов. Поиски души сами по себе представляют собой особенное зрелище: шаман совершает экстатическое путешествие - сначала горизонтальный переход, дабы удостовериться в том, что искомая душа не "заблудилась" где-то в соседних или дальних местах, а затем спуск в Преисподнюю, где он находит дух, удерживающий пленную душу, и вызволяет ее из неволи

ЗНАЧЕНИЕ И СУЩНОСТЬ ШАМАНИЗМА.

   Роль шаманов в обеспечении психологической защиты общества трудно переоценить. Они оказывают главное противоборство злым силам, сражаются как с духами и болезнями, так и с черной магией. Наличие военных атрибутов, которые часто используются в некоторых разновидностях азиатского шаманизма (латы, копье, лук, щит, меч и т.п.), вызвано необходимостью вступать в битву с демонами зла - истинными врагами человечества. В общем можно сказать, что шаман противостоит смерти, болезням, неурожаям, неудачам и миру "тьмы" и тем самым охраняет жизнь, здоровье, благосостояние людей и мир "света". Современному человеку трудно представить себе все значение такой фигуры для архаического общества. Это, в первую очередь, уверенность в том, что земные люди не оставлены одни в безучастном мире, в окружении демонов и сил Зла. Кроме богов и сверхъестественных существ, которым посылаются молитвы и делаются жертвоприношения, существуют и "специалисты в области сакрального", т.е. люди, способные "видеть" духов, взбираться на небо, общаться с богами, спускаться в Преисподнюю, побеждать демонов, болезни, смерть. Авторитет шамана в обеспечении психического здоровья общества обусловлен верой людей в то, что рядом с ними всегда есть человек, который поможет им в трудных обстоятельствах, порождаемых обитателями невидимого мира. Их утешает и успокаивает мысль о том, что один из них способен узреть незримое, неявленное и тайное, дать им из первых рук точное знание о сверхъестественных мирах.
   Благодаря своей способности путешествовать в надмирных пространствах и видеть сверхчеловеческие существа (богов, демонов) и духи умерших, шаман может серьезно способствовать познанию смерти. Вполне вероятно, что разнообразие нюансов "погребальной географии" и мифологических представлений о смерти стало результатом экстатического опыта, накопленного шаманами. Пейзажи, которые видит шаман, и персонажи, с которыми он встречается во время своих экстатических путешествий в загробный мир, скрупулезно описываются слушателям во время или после транса. И вот неведомый и устрашающий мир смерти начинает обретать очертания, организуется в некое узнаваемое единство и, в конце концов, в знакомую и укорененную в сознании структуру. В свою очередь, обитатели мира смерти становятся видимыми, им присваивается определенная внешность и даже приписывается биография. Мало-помалу мир мертвых начинает поддаваться осмыслению, а сама смерть приобретает новый статус; в частности, она рассматривается как ритуал перехода к духовному способу существования. И, наконец, рассказы шамана об экстатических путешествиях способствуют "одухотворению" мира мертвых, обогащению его образности и населению его уважаемыми действующими лицами.
   Странствия шамана в иной мир, испытания, переносимые им во время экстатических инфернальных нисхождений и небесных восхождений, напоминают нам приключения персонажей народных сказок и героев эпической литературы. Вполне возможно, что многие эпические сюжеты, темы, действующие лица, образы и клише, в конечном счете, имеют экстатическое происхождение - в том смысле, что они заимствовались из историй, которые шаманы рассказывали о своих захватывающих путешествиях по иным мирам. Подобные заимствования прослеживаются, к примеру, в легенде о бурятском герое Мумонто, спустившемся в загробный мир вместо своего отца и поведавшем по возвращении на землю о мучениях грешников. Обширная литература на эту же тему сохранилась у татар. Юная героиня эпоса степных саянских татар отважная Кубайко спускается в мир мертвых, чтобы принести оттуда на землю голову своего брата, отсеченную чудовищем. После многочисленных приключений, увидев своими глазами, как пытают грешников, девушка предстает перед самим Царем Преисподней. Тот обещает отдать ей голову брата, если она выйдет победительницей из предложенного ей испытания. Другие герои татарского эпоса тоже проходят через обряды посвящения, обязательный элемент которых - нисхождение в Преисподнюю.
   Возможно также, что эйфория, предшествующая состоянию экстаза, возбуждала творческое вдохновение создателей лирической поэзии. Приготовляясь к трансу, шаман бьет в бубен, призывает своих духов-помощников, общается с ними на "тайном языке" или на "языке животных", имитирует пение птиц или звериный рык. Затем он впадает во "второе состояние", стимулирующее вербализацию и поэтические ритмы. Следует отметить наличие элементов театральности в шаманском действе, превращающих его в несравненный спектакль на фоне повседневной рутины. Использование элементов магии (кружение с огнем и другие "чудеса") переносит зрителя в другой мир, мир богов и волшебников, где, кажется, нет невозможного. В этом мире мертвые оживают, а живые умирают и вновь воскресают; здесь можно стать невидимкой и моментально появиться снова; здесь отменяются "законы природы", а высшая "свобода" прославляется и блестяще осуществляется. Можно понять, каков эффект подобного спектакля в "примитивном" обществе. "Чудеса" шаманизма не только утверждают и укрепляют основы традиционной религии, но и стимулируют и питают воображение верующего, сметают барьеры между грезами и действительностью, распахивают окно в мир богов, духов и мертвых.
  

ИСИХАЗМ.

   Исихазмом (от греческого слова hesychia - "покой", "мир", "тишина", "одиночество", "молчание") в восточнохристианской традиции называется разработанная система аскетической монашеской практики, направленной на богопознание и обожествление. Иногда родоначальником исихазма считается святой Григорий Палама (1296-1359), афонский монах, однако подобная практика духовного делания была в ходу у монахов-анахоретов с глубокой древности (Евагрий Понтийский и Макарий Египетский, жившие еще в IV веке, были знакомы с "умной молитвой", составлявшей суть исихазма) и которая приобрела законченные формы задолго до Паламы, а Григорий же богословски осмыслил, обосновал и систематизировал эту практику.
   Можно сказать, что именно в проявлении исихазма православная церковь сохранила самую глубинную связь с основой христианского Откровения, т.к. традиция исихазма - как и всякий подлинный и ортодоксальный эзотеризм - настаивала на полной реализации сакральной христианской доктрины через личный опыт практикующего христианина-аскета.
   Целью аскезы считалось обожествление, то есть уподобление Богу через Иисуса Христа, сделавшего человеческую природу участницей божественной жизни благодаря единству человеческой и божественной природы. Хотя обожение и предполагало единение человека с Богом, но прежде всего оно подразумевало перенесение на душу, в ее уподоблению Богу. Таких божественных атрибутов, как бессмертие, блаженство и сверхчеловеческая полнота и интенсивность жизни. Путь к цели лежал через очищение души от всего мирского через аскезу, далее было необходимо "осветить душу божественным светом", после чего наступало мистическое совершенство и полное единение с Богом.
   В восточно-христианской мистике можно выделить два течения: созерцательное и аскетическое. Первое из них стремится через мистический гнозис к единению с Богом как духовное присутствие в душе Логоса-Христа; второе подчеркивает момент любви и преданности к Богу. Обе формы практики завершались "экстазом" (вне-себя-бытием), который в первом случае имел в виду трансцендентирование всех познавательных ограничений и интуицию Бога в форме гнозиса, а во втором - предельное переживание единения. В качестве основных методов использовались постоянная молитва, строящаяся как многократное повторение божественного имени, сосредоточение на психических центрах тела, созерцание световых феноменов и теория символики света, различные дыхательные методы и другие способы использования соматических процессов и структур для овладения сознанием.
   Григорий Палама во всей цепи исихастической традиции, идущей от апостолов через отцов пустынников к афонским монахам 14-го века и далее к традициям русского православного старчества, сохранившегося вплоть до 20-го века, занимает уникальное место, т.к. само его житие и полемика, которую вызвали его метафизика и его формулировки инициатических практик в лоне православия, могут являться ярким памятником однозначного подтверждения всей православной традицией ее верности эзотерическому зерну, вопреки попыткам перевести церковные догматы в сферу социального ритуала или индивидуального мистицизма, как это произошло с католичеством и позднее с протестантизмом, вообще порвавшим всякую связь с Духом Откровения. Многие тексты Григория Паламы (например, "Добротолюбие") являются ярким примером доктрин христианской инициации и христианского эзотеризма во всех их отличительных чертах, в них сформулирована блистательная отповедь, данной нетерпимой и претенциозной Церкви "внешних", стремящихся навязать свою ограниченную точку зрения не только пастве, но и активным монахам- эзотерикам, логически принадлежащим к числу "внутренних".
   Возражая хулителям исихазма, Святой Григорий перечисляет все те пункты, которые и отличают эзотеризм от экзотеризма, и поэтому для нас это свидетельство является сверх- ценным, взятым "из сердца христианской Православной Традиции", которые позволяют однозначно понять разницу между "внешней" и "внутренней" сторонами традиции и, уяснив это на примере Христианства, увидеть такое же разделение в других традициях для нас не составит никакого труда.
   В 30-40 гг. XIV в. в Византии разгорелись так называемые "исихастские споры". Покажем вкратце, в чем же состоит сущность полемики. Основной претензией к исихастам со стороны экзотериков было обвинение в "обожествлении" тела. Отсюда вытекали и все остальные укоры. Этот вопрос, на самом деле, не может быть разрешен простой апелляцией к компетентности или некомпетентности либо критикующих, либо критикуемых. Дело обстоит гораздо глубже, т.к. в двух возможностях отношения к телу, к телесной реальности в целом и особенно к человеческому телу, проявляются две метафизические позиции, определяющие либо "внешних", либо "внутренних". Причем это различие в выборе двух возможностей не является вопросом выбора конфессии, темой межконфессиональных споров - обе они сосуществуют в рамках одной и той же сакральной традиционной формы, одной и той же религии, От этого данная проблема становится крайне сложной, т.к. единая истина Откровения здесь как бы раздваивается, обращаясь одним ликом ко "внешним" и другим ко "внутренним".
   В принципе речь идет о том, ограничиваемся ли мы дуализмом - дух благ, тело мерзко, горнее чисто, дольнее грязно и т.д. - или мы, не отрицая этого дуализма, стремимся его преодолеть, видя залог этого преодоления в конкретности Богооткровенной традиции. Именно такая полемика и развернулась между Св. Григорием Паламой и его противниками (в первую очередь Варлаамом Калабрийским).
   Исихазм настаивал на возможности, и даже на императивной необходимости преображения плоти, и не только в перспективе грядущего всеобщего Воскресения, но здесь и сейчас, в актуальной и конкретной практике, практике монашеского алхимического преображения, т.е. в процессе инициации и духовной реализации. И в высшей степени показательны те названия, которые дают этой инициатической практике ученики Св. Григория Паламы Каллист и Игнатий Ксантопулы, т.к. все они имеют точные эквиваленты в эзотерических и инициатических доктринах других традиционных форм. "В наставлении исихастам" они перечисляют синонимические названия инициатического процесса: путь разумный, деяние похвальное и созерцание верное, пространнейшая молитва, трезвение ума, умное делание, дело будущего века, ангельское жительство, небесное житие, божественное поведение, страна живых, таинственное воззревание, духовная трапеза полнейшая, рай Богом соделанный, небо, небесное царство, Божее царство, мрак превысший света, жизнь во Христе сокровенная, боговидение, обожение преестественнейшее".
   Собственно говоря, "обожение преестественнейшее" и ставилось в вину исихастам воинствующими эзотериками, т.к. подобная перспектива с необходимостью может быть доступна лишь исключительному меньшинству, способному, подобно Еноху, Илие и самому Христу, сделать все свое существо, включая тело, чистым духом. К этому относятся атаки против утверждения Св. Паламы, что в процессе умного делания созерцающему открывается нетварный Свет, Фаворский Свет преосуществления. Его противники, оставаясь на позициях дуализма и креационизма, свойственных экзотеризму, т.е. разводя дух и тело, Творца и Творение по разные стороны, отвергли возможность внутри Творения соприкоснуться с внетварным. И на самом деле, это действительно невозможно для большинства, но для познавших "мрак превысший света", для избранных, это возможно и необходимо, что и подтвердила Православная церковь, встав на сторону Святого Григория и канонизировав его как святого, а его учение как учение православное .
  

СУФИЗМ.

   В рамках мусульманской традиции также существует мистико-аскетическое движение, ориентирующееся на экстатические переживания, и оказавшее огромное влияние на культуру как мусульманских народов, так и народов Средневековой Европы. Речь идет о суфизме.
   Суфизм (от араб, ат-тасаввуф) -- слово, не поддающееся однозначной интерпретации. Суфийские авторы обычно возводят его к корню СФВ -- "быть чистым, непорочным" или к выражению "ахл ас-суф-фа" (люди скамьи или навеса), обозначавшему наиболее преданных и благочестивых последователей пророка Мухаммада из числа малоимущих. В Европе до сравнительно недавнего времени слова "суфизм", "суфий" производили от греческого sophia -- "мудрость". В настоящее время среди исламоведов господствует точка зрения, согласно которой ат-тасаввуф происходит от арабского "суф" -- "шерсть", так как власяница, грубое шерстяное одеяние было обычным атрибутом аскета-отшельника. анахорета. Возможно, что еще задолго до ислама суфиями на Ближнем Востоке называли христианских монахов и мистиков-аскетов.
   Первоначальный суфизм (а скорее, протосуфизм) существовал в форме пиетизма, подчеркнутого благочестия и аскетизма. Его истоки прослеживаются уже в VII в., хотя, видимо, о суфизме как таковом можно говорить со второй половины VIII--начала IX в.. когда изменившиеся формы жизни, отход арабской верхушки от простоты и суровости первоначального ислама, а также влияние традиций аскетизма народов завоеванных арабами земель вызвали рост аскетических настроений в исламе, Первыми мусульманскими аскетами были, видимо, собиратели хадисов, речений Пророка, чтецы Корана, участники джихада (пограничных войн с Византией) и другие группы населения. Их религиозная практика сводилась к многочисленным молитвам и постам, строжайшему следованию сунне (имеется в виду подражание Пророку и его поступкам), отрешению от всего мирского, покаянию, строгому отделению дозволенного от запретного, культу бедности, отказу от сотрудничества с властями и т. п. Постепенно в этом аскетическом течении ислама стали нарастать мистические настроения, впервые проявившиеся на рубеже VIII и IX вв. а виде чувства неизбывной тоски по Богу, чувства бесконечной любви к нему и стремления к соединению с Богом. Аскетические приемы упорядочивались, систематизировались, заимствовались из религиозной практики других народов халифата и его соседей, в результате чего начала формироваться стройная система суфийской психотехники, направленной на достижение переживания единения с Богом и богопознания. Первоначально отношения между суфиями и носителями исламской ортодоксии бывали порой достаточно напряженными, поскольку последние обвиняли суфиев в допущении субстанциального единения Бога и твари (иттихад, хулул), а следовательно, в присвоении творению божественного статуса. Иногда конфликт настолько обострялся, что приводил к казни того или иного суфия (ал-Халладж. Ибн Ата, Айн ал-Кудат зл-Хамадани). Правда, подобное случалось достаточно редко, и весьма радикальные суфии (например, Абу Иазнд ал-Бистами) пользовались, как правило, всеобщим почетом и уважением.
   В Х--XI вв. суфийская практика, с одной стороны, систематизируется и приобретает весьма упорядоченный и стройный вид (учение о пути, его "состояниях" и "стоянках"), что позволяет суфизму претендовать на статус особой науки богопознания, а с другой -- получает весьма фундированное с богословских позиций обоснование, что постепенно вводит суфизм в рамки исламского правоверия. Решающую роль в этом процессе сыграли труды великого теолога ал-Газали, не только полностью реабилитировавшего суфизм в глазах ортодоксии. но и провозгласившего жизнь истинного суфия высшим выражением исламского образа жизни вообще.
   В XII--XIII вв. начинается формирование суфийских орденов или братств, напоминающих католические монашеские ордена, но менее централизованные и строго организованные. В это же время появляется грандиозный философский синтез суфнйского мировоззрения, осуществленный Ибн ал-Араби (вахдат ал-вуджуд, теория единства существования), что не помещало части суфиев позднее полемизировать со взглядами ал-Араби и разрабатывать свои философские концепции суфизма. В Х--XIII вв. окончательно складывается и суфийская терминология, символизм и метафоричность, а иногда и энигматизм которой облегчал ее поэтическое использование (многие великие суфни были и великими поэтами -- Аттар, Джалал ад-дин Румн и др.), что обусловило мощнейшее влияние суфизма на арабскую и персидскую поэзию, многие образы н идеи которой понятны только в суфийском контексте.
   Поздний суфизм -- суфизм орденов. Из некогда подозрительного и полуеретического течения суфизм превращается не только в исламский эзотертизм, своего рода "высший" ислам, но и становится авангардом ислама, в том числе и в миссионерско- проповеднической деятельности.
   Во всех странах, где есть мусульмане, есть и суфии (в том числе и в Турции, хотя там после революции Кемаля Ататюрка и отделения "церкви" от государства суфийские ордена были запрещены), причем в ряде исламских стран суфизм оказывает весьма сильное влияние на их культурную и общественно-политическую жизнь, хотя иногда (в случае сильного влияния фундаменталистских и буквалистскнх идей) суфизм и суфийский путь осуждаются как новшество, о котором ничего не говорил Пророк.
   Целью суфийского делания является соединение с Богом, причем понимают это соединение весьма радикально. Принято выделять три этапа в суфийском пути: этап раскаяния и воздержания (подготовительный), этап очищения души от человеческих атрибутов и качеств (очистительный) и этап полного растворения в Абсолюте (Боге), предполагавший совершенное отождествление с ним че­рез утрату индивидуального Я. Суфии не имели в виду субстанциального отождествления с Богом, а учили об "обожении" на манер византийских мистиков: единение с Богом происходит в акте мистической любви, когда Бог как бы созерцает или свидетельствует самого себя в сердце мис­тика. Личность в результате этого не уничтожается, а преображается, становясь как бы земной ипостасью Бога, его выражением в материаль­ном мире. Суфии также проповедовали идею страдания во имя Бога: любящий должен пострадать во имя любимого, принести ему в жертву свою личность, дабы исчезли последние преграды между ними.
   Один из суфиев, ал-Джунайд, учил, что поскольку Бог один и у него "нет сотоварищей", значит, Бог есть единственная реальность. Все сущее имеет призрачное бытие и существует лишь постольку, поскольку имеет свое начало в Боге. а следовательно, должно вернуться к Богу, чтобы соединиться с ним и быть в первоначальном состоянии- Созерцая единство Бога, суфий утрачивает свою личность и растворяется в Боге. Это уничтожение индивидуальности (фана), однако она не цель суфия. Цель -- это вновь вернуть утраченные качества, но уже преображенными, одухотворенными и затем обновленной личностью вернуться в мир для его просвещения и усовершенствования.
   Интересно, что уничижение и смирение ал-Джунайда, столь нравившееся ортодоксам, в пределе своем вполне тождественно самовозвеличению ал-Халладжа. Действительно, можно настолько самоуничижиться в смирении, что заявить о собственном небытии: "Меня вовсе нет, есть только Бог". А можно возвеличить себя: "Я -- Истина, Я -- Бог, Нет ничего, кроме Я". Результат (финальное переживание) будет одним и тем же.
   Единственной реальностью, в таком случае, оказывается неописывае-мый и непостижимый Абсолют, который, существуя в себе, еще не есть Бог. Движимый стремлением к самопознанию, Абсолют самоограничивается и конкретизируется, созерцая в себе самого себя, и становится Богом для себя., после чего Абсолют проявляется в атрибутах, именах и архетипах, далее происходит воплощение этих архетипов в образах материальной вселенной и человеческом сознании. Вся вселенная на всех своих уровнях -- самообнаружение Абсолюта, который остается единственной реальностью.
   Шиитский философ XIV в. Хайдзр Амули сравнил Абсолют и его проявления с пламенем свечи (Абсолют), по-разному отражающимся в разных зеркалах (формы божественной саморефлексии). Реальна только свеча, все остальное иллюзорно.
   Через человека Абсолют обретает самопознание, ибо совершенный суфий постигает самого себя и Бога в акте мистической сверхчувственной интуиции. Но акт познания суфием Абсолюта тождественен акту самопознания Абсолюта, познанию им самого себя в акте познания суфия, ибо суфий (как и любое существо, и даже вещь) есть своего рода явление или самообнаружение Абсолюта. Суфий, постигая Бога, становится как бы его действующим органом, орудием божественного самоопределения, в результате чего сам суфий-богочеловек становится творцом и проводником божественной воли. Есть только Абсолют, и ничего, кроме него; все сущее есть лишь различные формы и уровни его проявления.
   Высший гносис суфиев выражался в световой символике. Правда, слово "символика" здесь не совсем уместно, так как речь шла прежде всего о созерцании света, вполне сопоставимом с опытом видения Фаворского света в исихазме. Процитируем мусульманского автора ас-Сарраджа (ум. 988 г.): "Некоторые суфии думают, что они видят свет, они говорят о том, что в сердцах их живет свет. считая, что это один из видов света, которые Бог сам упомянул в числе своих символов. Более того, они считают этот свет сравнимым со светом солнца и луны и верят, что он принадлежит свету познания, признания единственности и величия, а эти виды света, по их мнению, не сотворенные" (можно проследить параллель между этим учением о несотворенности созерцаемого света с паламитской доктриной нетварных энергий).
   В суфизме трудно выделить столь характерные и для индуистской, и для восточнохристианской традиции гностическое (ориентированное на гносис, познание) и эмоциональное (ориентированное на любовный экстаз, ведущий к трансперсональному переживанию) направления. Суфизм по преимуществу связан с идеей любви к Богу, которая может принимать характер исступления, "опьянения" Богом (метафоры вина и опьянения постоянно встречаются в суфийских текстах). Суфий -- влюбленный, он весь во власти своей "Возлюбленной". Но эта влюбленность, любовная одержимость Богом ведет к познанию, гноснсу, который и остается целью суфия, называющегося "познавший" (возможно, это связано ли это с семитской метафорой любовного соития как "познания"?). Таким образом, суфизм предполагает гносис через эрос. познание Бога через любовь к нему, причем богопознание реализуется через единение или слияние с Богом, уничтожение в Боге, достигаемое в любви (хотя. конечно, были суфии и с более выраженной гностической установкой, например, Ибн Араби), и с доминированием эмоциональной -- ал-Бнстамн, Джалал ад-дин Руми).
   Но самый интересный момент заключается в том, что если большинство традиций, ориентированных на эмоциональность и эрос, привержены идее личного Бога и акцентируют различие между душой и Абсолютом -- Божественной Личностью (любовь несовместима с имперсонализмом, любящий должен отличаться от возлюбленного), то суфизм как раз подчеркивает надличностный характер Бога, единственной реальности, которая, будучи Истиной, является и предметом самых интенсивных любовных томлений и переживаний: любовь к Возлюбленной как любовь к Истине и наоборот.
   Среди методов и способов суфийской экстатической практики следует отметить созерцание, молитву, повторение имен Бога, дыхательные упражнения, особые позы для созерцания, экстатические танцы и т. п. Имеются также сведения о применении суфиями в религиозных целях конопли и гашиша.
   Для суфиев были характерны и коллективные формы психотехники -- "зикр" и "сама". Зикр (памятование) -- очень важный суфийский метод, первоначально предполагавший постоянное повторение имен Бога, способствующее, по мнению ал-Халладжа и других суфиев, приближению к Богу и погружению (истиграх) в него. В суфийских орденах с XII--XIV вв. зикр превращается в сложный обряд, причем каждый орден имеет свой особый чин зикра. Для участия в зикре суфий должен был овладеть специфическими ритмизованными движениями, регламентированной в ордене позой, умением контролировать дыхание с целью достижения сосредоточения сознания и соотносить движения тела с мысленным или речевым повторением формулы зикра (аналог мантр индийских традиций), при этом надо было при задержке дыхания усилием воли как бы направлять формулу в определенные участки тела. Зикр мог отправляться или громким, или тихим голосом, а также мысленно. Наряду с коллективными зикрами бывали и индивидуальные зикры. Коллективные зикры отправлялись только громким голосом в ночь на пятницу (священный день у мусульман) или во время радений (сама). Зикр обычно приводил суфиев к переживанию различных трансперсональных состояний, которые могли в некоторых орденах стимулироваться кофе, алкоголем (обычно запрещенным в исламе) и наркотиками. Для повторения имен Бога, включенных в формулу зикра, и выдерживания правильного числа повторений суфии использовали четки. Чтобы достичь максимального психотехнического эффекта при длительном повторении имен Бога и для максимального сосредоточения на них, использовались такие приемы, как различные модуляции голоса, музыка, танец, смена ритма и частоты дыхания и определенные положения тела. При вступлении в орден нового члена шайх (глава общины) тайно разъяснял ему принятую в ордене формулу и методику зикра.
   Другой формой коллективной психотехники были радения (сама), "блаженные слушания", то есть молитвенные собрания, предполагавшие распевание мистических стихов (например, Джалал ад-дина Руми). "Сама" практиковались в суфизме с IX в.. вначале в форме маджлисов ("соборов"), то есть общих духовных бесед. Некоторые суфийские ордена отрицали "сама" как противоречащие нормам ислама, солидаризируясь с критиками-фундаменталистами, однако большинство орденов принимали этот тип радений. При психоделической функции музыки, широкое распространение практики "сама" в суфизме отнюдь не удивительно. На "сама" часто допускались и миряне (а певцы и музыканты обычно были мирянами), и даже иноверцы. С XVIII--XIX вв. духовная значимость "сама", постепенно превращавшихся в нечто среднее между концертами и литургическими действами, постепенно снизилась.
   Суфии пренебрегают ограничивающей привязанностью к догме, предпочитая ей свободный поиск истины (особенно так было в ранний период истории суфизма). Для суфизма характерно понимание приоритета психотехнического опыта по отношению к его вербальному н понятийному выражению и описанию. А ведь именно не на уровне опыта, а на уровне его выражения часто и пролегают непреодолимые расхождения между религиями.
  

ДАОСИЗМ.

   Даосизм возникает в Китае в IV-III вв. до н.э. на основе ряда архаических культов. Первым даосским мыслителем (а иногда и основателем даосизма) традиционно считается Лао-Цзы, живший, по преданию, на рубеже VI-V вв. до н.э. и перед тем, как уйти навсегда из Китая на Запад, оставивший у начальника пограничной заставы (Гуань Инь-Цзы) изложение своего учения под названием "Дао Дэ Цзин" (Канон Пути и Благодати). Однако, уже в древности Лао-Цзы казался фигурой полумифической, а его прозвище (Лао-Цзы означает или престарелый мудрец или даже Престарелый Младенец) открыло широкие возможности для мифотворчества. В настоящее время большинство ученых считает, что он не мог быть автором "Дао Дэ Цзин".
   В "Дао Дэ Цзин" речь идет о едином первоначале всего сущего - единой субстанции и одновременно мировой закономерности - Дао (дословно - "путь"). В соответствии с даосской космологией и космогонией, Дао оказывается как бы космическим лоном, охватывающим весь универсум, пребывающий в неразрывном единстве (хаотическом единстве -- хунь и) с материнским телом Пути (Дао) вплоть до своего рождения -- дифференциации и обособления от Дао в процессе космогенеза. Тем не менее даже "рожденный мир" сохраняет определенное единство с Дао. будучи вскармливаем его Благой Силой (дэ). "Дао рождает, дэ вскармливает" ("Дао Де Цзин", § 51), Таким образом, сформировавшийся в ходе космогонического процесса мир сохраняет связь с Дао, аналогичную связи новорожденного с кормящей матерью. Только человек в силу появления у него восприятия себя в качестве обособленного, самодовлеющего Я, неизменного субъекта действий, нарушает это исходное единство и даже начинает поступать наперекор ему, руководствуясь в своих установках и поступках не закономерностью космического ритма Дао-Пути, а собственными предпочтениями, заменяя таким образом спонтанную самоестественную жизнь деятельностью, основанной на целеполагании и коренящейся исключительно в ЭГОцентрической субъективности. Отсюда и все страдания и бедствия человека, начиная от его смертности и кончая социальными коллизиями.
   Единственное средство не только избавиться от этих страданий, но и обрести высшее счастье -- это восстановить исходное единство с Дао, расширить свое сознание, отказавшись от шор ЭГОцентрической установки, то есть вернуться к состоянию нерожденного младенца, для которого не существует четкой грани между собственным и материнским телом, который дышит дыханием матери и питается пищей матери. Это возвращение в лоно Матери-Дао связывается с расширением личности до космических масштабов, когда "навечно не отделяя себя от Благой Силы возвращаешься к состоянию младенца" и "смотришь на всю Поднебесную как на свое собственное тело".
   Это состояние нерожденного младенца есть состояние бессмертия, покоя, пребывания в единстве со всем сущим и в согласии со своей собственной исконной природой ("Возвращение к корню называют покоем, покой называют возвращением к жизненности, возвращение к жизненности называют постоянством. Знающего постоянство называют просветленным" ).
   Даосизм учит, что тело человека является микрокосмом, образом и подобием макрокосма -- вселенной. "Человек -- это малое Небо и Земля", -- говорит даос XVI--XVII вв. У Чун-сюй. Это учение, очень важное для всей даосской традиции, характерно и для многих других религиозно-философских концепций как на Востоке, так и на Западе, включая и христианство, особенно в его гностическом варианте (однако о. П. Флоренский, например, считает его вполне ортодоксально православным).
   Уподобляется тело человека и государству, которое в китайской философии рассматривалось как часть космоса. На этой доктрине полностью основана даосская практика "внутренней" алхимии (нэй дань), направленной на создание эликсира бессмертия в самом теле адепта из энергий тела, уподобленных металлам и минералам макрокосма. Понятно, что и процессы, протекавшие в теле, уподоблялись космическим процессам, а упражнения "внутренней" алхимии рассматривались как аналог тех изменений, которые происходили во "внешней", лабораторной, алхимии в алхимическом тигле, реторте -- своеобразной модели макрокосма.
   Собственно говоря, речь в трактатах по "внутренней" алхимии идет о создании в теле адепта нового, бессмертного тела, впоследствии рождающегося и покидающего бренную оболочку старого, тленного тела. Мотив создания нового тела является достаточно распространенным в религиозных верованиях самых различных народов земного шара (впервые он появляется, как это было показана ранее, в шаманизме).
   Учение о методе алхимической плавки -- это учение о совершенстве в плавке природной сущности н жизненности. Закон природной сущности и жизненности имеет две стороны: это данная Небом природная сущность и природная сущность пневменного качества (телесной природы), которую надлежит преодолевать. "Разделенно-утвержденную жизненность надо умиротворять, телесную жизненность надо питать".
   "Внутренняя" алхимия направлена на гармонизацию природной сущности и жизненности, устранение коллизии между ними и создание в теле адепта вначале эликсира, а потом из него -- "бессмертного зародыша" (сянь тай), превращающегося в новое, бессмертное тело даоса. Таким образом, тело адепта оказывается женским, материнским телом, подобно тому как в космогоническом мифе Лао-цзы оказывается матерью самого себя. Конечно, "бессмертный зародыш" является плодом соития, иерогамии двух начал, Инь (женского) и Ян (мужского), как н все в мире, по учению даосизма, но это священное соитие происходит в теле адепта, подобно тому как все сущее зреет в материнском лоне сокровенного Дао. Тело даоса -- женское тело, в котором происходит соединение первоначал, плод его в конце концов оказывается самим преображенным адептом. Далее, тело даосского адепта -- аналог, образ материнского лона Дао. уподобиться которому и стремится адепт.
   Основные средства, применявшиеся даосами на этом пути, это медитация (созерцание Дао и единства мира с визуализацией божеств, символизировавших собой особые состояния сознания и типы жизненной энергии), специфические гимнастические (Дао инь) и дыхательные (син ци) упражнения, а также особая сексуальная практика - "возвращение семени для питания мозга", то есть умение предотвращать семяизвержение при интенсивном оргазме с целью сохранения в организме "жизненной силы".
   Имеется также определенная информация об использовании некоторых галлюциногенных веществ в качестве алхимических эликсиров. Некоторые типы созерцания предполагали вдыхание галлюциногенных паров от веществ, обладающих психоделическим воздействием, поднимавшихся из треножников в келье созерцателя. К. М. Скиппер предположил, что здесь выявляется сущность алхимии как средства медикаментозной трансформации сознания. К. М. Скиппер упоминает также о ханьскнх курильницах "бощаньлу", являющих собой изображения гор, населенных божественными животными и святыми- бессмертными, с отверстиями и пещерами, откуда н поднимаются курения. В них сжигали ароматические травы, но имеются упоминания и о галлюциногенных веществах. В современном даосском богослужении совершенно уникальную роль также играет курильница, самый важный объект в храме. К. М. Скиппер высказывает в связи с этим предположение, что современный даосский священнослужитель, возжигающий курения и призывающий нефритовых дев и золотых отроков сопровождать его во время священного танца, следует традиции, коренящейся в видениях адепта древности, погруженного в наркотическое забытье, вызванное вдыханием курений священной курильницы-реторты. Кроме того, известно, что в традиции Небесных наставников, процветавшей в Ш в. в северном Китае, употреблялся особый галлюциногенный (психоделический) состав из пяти минералов, ставший после распространения этой школы к югу от Янцзы любимым источником поэтических образов н поэтического вдохновения у аристократов-эстетов эпохи Шести династий (а до этого -- у поэтов-"нон-конформистов" династии Вэй на севере).
  

ИНДИЙСКАЯ ЙОГА И ТАХТРИЗМ.

   Основным текстом индуизма являются Веды - тексты откровения, которые называются на санскрите шрути, то есть "услышанное". Кем услышанное? Некими древними мудрецами, называемыми риши. Эти мудрецы своим чутким слухом (духовным слухом, разумеется), уловили некие тонкие вибрации, исходящие из божественного мира (поздняя философская школа пурва-миманса вообще считала Веды вечными и несотворенными, что потребовало от ее последователен разработки утонченной лингвофилософской теории информации -- звука, Шабда), внимали им и изложили услышанное на "человеческом" языке. создав собственно ведические тексты, являющиеся, так сказать, знаковой перекодировкой божественной информации, выраженной в таинственном первозвуке. Таким образом. Веды были восприняты риши благодаря тому, что их душа (сознание) находилась в особом состоянии, позволявшем ей воспринимать божественные вибрации. Эта легенда, как можно предположить, в конечном итоге как бы указывает на то, что сама ведическая религия обязана своим появлением религиозному опыту древних мудрецов, находившихся в особом состоянии сознания. А если мы вспомним, что практически все традиционные и архаические верования сближают и даже отождествляют шаманов-провидцев, пророков и поэтов, то высказанное нами предположение получит дополнительное подтверждение: сама традиция смотрела на риши как на людей экстатического видения и поэтического вдохновения.
   Следует отметить и ведический культ сомы, некоего растения, имевшего определенный психоделический эффект, и олицетворяемого им бога (его связывали с луной). Сок этого растения активно использовали в ведическом ритуале, в котором сома играла чрезвычайно важную роль. Мы не знаем, была ли сома просто наркотическим напитком (в таком случае она вряд ли могла оказывать какое-то существенное воздействие на раскрытие бессознательного) или же, подобно мексиканскому мескалину, имела психоделический эффект. Во всяком случае, в Ригведе сохранилось достаточно много гимнов, посвященных соме, в которых этот напиток воспевается как дарующий богоподобие и бессмертие. Мы не знаем состава сомы, поскольку секрет ее изготовления был утрачен после прекращения ведических жертвоприношений и с их заменой более простыми и дешевыми ритуалами (пуджа). Кроме того, здесь сказалось и влияние буддизма, осуждавшего употребление опьяняющих напитков. Дж. Нидэм предполагает, что сома изготавливалась из сока грибов (возможно, мухоморов), что было характерно для ряда шаманских традиций Сибири, Не исключена возможность и применения грибов, содержащих сильный галлюциноген псилоцибин ("магические грибы"): эти грибы, как правило, растут на помете крупного скота. Но другие исследователи, в основном иранисты (поскольку авестийская религия тоже предполагала употребление в ритуальных целях этого же пития, называвшегося в Иране хаомой), полагают, что в основе состава сомы был сок растения эфедры, поскольку ее алкалоид эфедрин обладает сильным возбуждающим и вызывающим эйфорию средством. М. Бойс придерживается мнения, что для приготовления сомы (хаомы) сок эфедры смешивали с молоком, после чего его и употребляли в ритуальных целях. Сакральная ценность сомы была столь велика, что она считалась напитком богов, то есть субстанцией того же рода, что и греческая амброзия (образ, видимо генетически связанный с сомой). Не исключено, что ритуальное употребление сомы могло в какой-то степени стимулировать формирование собственно психотехники.
   Следует также обратить внимание на идею тапаса, активно проводящуюся в Ведах. Слово "тапас" означает тепло, но не всякое тепло, а тепло птицы, высиживающей птенцов, и поэтому связанное с затратами энергии. Древние индийцы считали, что птица от высиживания яиц худеет. По аналогии, это слово стало использоваться для обозначения аскезы, подвижничества, однако не утратило н своей энергетической коннотации. Так, в Ведах тапас рассматривается как космологический принцип универсальной энергии, превосходящий по своему значению богов и все миры вселенной. В ведической концепции тапаса можно видеть косвенное указание на существование уже в ведическнй период практики аскезы, включавшей в себя и элементы психотехники.
   Одной из основных идей индийской психотехники является познание высшей истины, недоступной ни чувствам, ни рассудку, путем "прекращения деятельности сознания" (читта вритти), то есть прекращение существования всех состояний эмпирического сознания, благодаря чему истинный субъект - пуруша (индивидуальное сознание) - перестает отождествлять себя с состояниями материи и реализует собственную обособленность - пребывание в собственной природе. Поскольку материальный мир непостоянен, он воспринимается как страдание. Только благодаря своему различающему постижению индивидуальное сознание может полностью обособиться от материи и пребывать в собственной природе, что приводит к прекращению страданий. Реализация этой цели предполагает прохождение восьми последовательных этапов самосовершенствования: самоконтроль, соблюдение предписаний, йогические позы (гимнастика), регуляция дыхания, отвлечение органов чувств от предметов чувств, концентрация внимания, созерцание и сосредоточение.
   Учение Тантра-йоги настаивает: абсолютная реальность содержит в себе все двойственные противопоставления и противоположности, слитые в состоянии абсолютного Единства (аджава). Творение есть взрыв изначального единства и разделение двух противоположных принципов, инкарнированных в Шиве и Шакти. Всякое относительное существование предполагает состояние двойственности, и, вследствие этого, предполагает существование страдания, иллюзии и "рабства". Конечная цель посвященного, практикующего тантру - объединить в своем теле два противоположных начала - Шиву и Шакти. Пробужденная с помощью определенных йогических техник, Шакти, спавшая в виде змеи (куиндалини) в основании тела, от чакры к чакре (чакры - энергетические центры тела; тантра-йога выделяет 7 чакр, каждая из них отвечает за определенный вид энергии) поднимается по срединному каналу к вершине черепа, где заключен Шива, и соединяется с ним. Это соединение божественной пары внутри его тела трансформирует йога в своего рода "андрогина". Однако следует подчеркнуть, что обретение андрогинных качеств - лишь один из аспектов целостного процесса, ведущего к слиянию противопоположностей. В тантрической литературе говорится о множестве пар оппозиций, которые должны быть воссоединены. Луна и Солнце должны стать одним, так же как должны слиться две мистических вены: ида и пингала (символизирующие эти два небесных тела), и два дыхания - прана и апана. Но, что самое важное, праджна, мудрость, должна соединиться с упайа, - средством ее достижения, а шунья, пустота, - с каруной - состраданием.
   В результате объединения противоположностей уничтожается опыт двойственности и происходит трансцендентное преодоление мира феноменов. Йог достигает состояния безусловной свободы и трансцендентности, выражаемого словом самараса (благословенность), парадоксально переживая опыт совершенного единства. Некоторые тантрические школы учат, что самараса достижима преимущественно путем практики майхуны (ритуальное половое сношение) и характеризуется "остановкой" или "сковыванием" трех главных человеческих функций: дыхания, семяизвержения и мышления. Слияние противоположностей ведет к остановке биосоматических процессов и психо- ментального потока. Неподвижность этих функций, которые особо текучи по своей природе, свидетельствует о том, что адепт покинул человеческое состояние и перешел на трансцендентный план.
   Рассмотрим религиозно-космический символизм, используемый для описания того, что такое объединение противоположностей. Йог одновременно является Космосом и Пантеоном; он воплощает в своем теле Шиву и Шакти, и множество иных божеств, которые, в конечном итоге, сводятся к данной архетипической паре. Две основных фазы в Тантра-йоге - это подъем на космический уровень психо-соматического опыта и упразднение Космоса, символическое возвращение к ситуации, когда изначальное Единство еще не было разорвано актом Творения. Другими словами, освобождение и наслаждение абсолютной свободой тождественны обладанию полнотой, существовавшей до сотворения мира. С какой-то точки зрения парадоксальное состояние, достигаемое адептом Тантры в самарасе, сходно с переживанием ритуальной "оргии" и докосмической тьмы: в обоих этих состояниях формы воссоединены, противоречия и оппозиции сняты. Однако следует отметить, что последнее сходство - лишь формально, ибо, преодолевая этот мир и достигая трансцендентности, йог не возвращается к блаженному пренатальному состоянию, обычно соотносимого с докосмической тьмой. Вся тантристская символика воссоединения и обретения целостности указывает на то, что йогин более не подвластен космическим ритмам и законам, Вселенная перестает для него существовать, он вышел за пределы Времени, туда, где Вселенная еще не сотворена.
   Когда говорится, что адепт "освободился от Космоса", это означает, что он преодолел состояние всякой обусловленности, достиг не-двойственности и свободы. В классической Йоге "возвращение, через самадхи, к изначальной не-двойственности привносит новый элемент в изначальную ситуацию (существовавшую до разделения действительности на двойственный объект-субъект). Этот элемент - знание единства и блаженства. Это "возвращение к истокам", но с тем отличием, что "освободившийся в этой жизни" возвращается к изначальной ситуации, обогащенной измерениями свободы и высшего сознания. Чтобы выразить эту разницу: он не возвращается автоматически к "заданной" ситуации, но воссоединяет изначальную полноту после того, как обретен новый и парадоксальный уровень бытия: сознание свободы, несуществующей в Космосе: ни на уровне Жизни, ни на уровне "мифологической божественности" -но существующей лишь в Высшем Бытии, Ишваре.
   Любопытно отметить, что парадоксальное состояние адепта - того, кто достиг реализации и вышел за пределы обусловленности - это состояние, находящееся за пределами воображения, описывается противоречащими друг другу образами и символами. С одной стороны, используются образы, выражающие чистую спонтанность и свободу ("тот, кто движется по собственной воле"), когда об адепте говорится, что он может "летать по воздуху"; с другой стороны, используются образы абсолютной неподвижности, окончательной остановки всякого движения, застылости. Сосуществование этих противоречащих друг другу образов объясняется парадоксальностью ситуации человека, "освободившегося при жизни": он продолжает существовать в Космосе, хотя более не подчинен его законам; фактически, он более не принадлежит Космосу. Образы неподвижности и полноты выражают преодоление всяких ограничений, накладываемых реальностью; ибо система ограничений - Космос, должна быть определена в терминах становления, в силу ее непрестанного движения и напряжения, возникающего между оппозициями. Прекратить движение, перестать раздираться между противоположностями означает прекратить свое существование внутри Космоса. Но, с другой стороны, ускользнуть из-под власти оппозиций равнозначно обретению абсолютной свободы, совершенной спонтанности - и лучше всего это выражается в образах движения, игры, пребывания сразу в двух местах или полета.
  

БУДДИЗМ.

   Буддизм начал формироваться в Индии в середине II-го тыс. до н.э. и позднее распространился по южной, юго-восточной, восточтой и центральной Азии. Основателем этой религии считается царевич из рода Шакьев по имени Сиддхартха Гаутама. Руководимый стремлением познать и пережить, то есть понять, истину, сидя под священным фикусом в состоянии созерцательного углубления, он "пробудился", то есть достиг освобождения от причинной обусловленности бытия и, как следствие, от страданий, то есть стал Буддой. Всю оставшуюся до окончательного ухода в нирвану жизнь Гаутама проповедовал своим ученикам, чтобы они надеялись на собственные силы, "были бы сами себе светильниками" и усердно трудились во имя освобождения. Таким образом, в соответствии с концепцией буддизма, освобождение от страданий достигается только путем психотехническую практику. Именно созерцание, а не догматические определения или философские концепции составляли стержень буддийского Пути (Дхармы). Более того, именно результаты созерцания ложились в основу того или иного учения и именно они служили критериями его истинности (следует, однако, сделать оговорку, что ни одна буддийская система никогда не рассматривалась в качестве учения, возвещающего истину в последней инстанции. Строго говоря, буддийский взгляд вообще заключается в том, что истина не может ни быть постигнута дискурсивно, ни описана в категориях дискурсивного мышления, ни быть выражена средствами дискурса). Быть религией буддизму отнюдь не мешает то, что он категорически не принимает идею Бога -- всеблагого Творца и Промыслителя мира. Да и понятно, что в системе буддизма законы кармы и причинно зависимого происхождения с успехом заменяют собой Бога теистических религий, который в буддизме выглядел бы просто "архитектурным излишеством", каковым он в какой-то степени является в йоге.
   Буддизм вообще мало интересовали вопросы метафизики и космологии. В соответствии с доктриной буддизма, не догматы преднаходят для нас истину, но мы сами открываем ее своим усилием, воплощенном в духовном делании. Не мир сам по себе рассматривался буддизмом, а психокосм, то есть мир, переживаемый живым существом, мир как аспект его психического опыта. Собственно, различные миры анализировались буддистами как уровни развертывания сознания живых существ, а таких основных уровней они выделяли три: мир желаний (кама дхату), мир форм (рупа дхату) - уровень высших небожителей и мир не-форм (арупа дхату) - на уровне которого развертывается сознание лидей, практикующих различные виды психотехники (мир не-форм лишен "местопребываний" и представляет собой состояние сознания в чистом виде, на этом уровне чувственные переживания не актуализируются).
   Обыденное (сансарическое) существование буддисты характеризуют четырьмя терминами: оно суть страдание, непостоянство, оно бессущностно и загрязнено иллюзиями и неведением. Этому миру непрерывной череды рождений-смертей противопоставляется нирвана - высшее внеличностное бытие, состояние покоя и блаженства. А для обретения освобождения необходима трансформация сознания, переворот в самой его основе. Для этой трансформации необходимо понимать природу обыденного, эмпирического сознания и характера психических процессов. Отсюда и происходит отчетливо выраженный психологизм буддийского учения.
   Одним из главных методов буддийской психотехники является созерцание. Созерцательные практики можно разделить на два типа - саматха ("приостановление", "прекращение" волнения сознания, его максимальное успокоение и сосредоточение) и випасьяна (аналитическое созерцание, предполагающее рассмотрение природы сознания для избавления от иллюзии "Я" и коренящихся в этой природе аффектов).
   Наиболее высоким уровнем созерцания является созерцание на уровне мира не-форм (сфера бесконечного пространства, сфера безграничного сознания, сфера отсутствия чего бы то ни было, сфера ни восприятия, ни невосприятия). Развертывание сознания на уровне бесконечного пространства мира не-форм достигается посредством выхода за пределы восприятия каких-либо форм, угасания всяких видов деятельности, отключения от фиксации сознания на многообразии и различиях и сосредоточения на образе бесконечного пространства (пространства психического опыта). Развертывание сознания на уровне бесконечного сознания достигается после полного выхода за пределы уровня безграничного пространства. Здесь сознание развертывается как таковое, вне каких-либо содержаний, что делает излишним наличие пространства психического опыта. Затем происходит переход на уровень отсутствия чего бы то ни было, а за ним -- на уровень ни восприятия, ни невосприятия. Эти уровни принципиально неописываемы, поскольку полностью выходят за пределы профанического опыта, к описанию которого, собственно, только и приспособлен язык, поэтому тексты не содержат какой-либо важной положительной информации по поводу этих уровней.
   Достаточно интересен в плане анализа созерцательных практик культ Амитабхи-будды мира предельного Божества (в настоящее время этот культ особенно широко распространен в Японии и в Корее под названием "амигдаизм"), некоторые исследователи считают, что этот культ имеет иранское происхождение и восходит к зороастрийскому культу Анагра-раоча, Бесконечного Света рая (напомню, что изменения светового восприятия являются одними из самых распространенных эффектов действия галлюциногенов, также описания видения Света характерны для переживаний смерти-и определенных стадий родов). Особое внимание культ Амитабхи уделяет созерцаниям, рекомендуемым к практике при ощущении приближающейся смерти. Другой метод психотехники в этом культе - молитвенное повторение имени Амитабхи. Такой же метод психотехники применяется в широко распространенной в Японии буддийской школы "тэндай", которая предписывает вместо занятий медитацией постоянное повторение формулы "Поклонение Сутре Лотоса Благой Дхармы" ("Наму мехо рэнгэ ке"). Постоянное повторение имени Будды приводило к тем же важным экстатическим эффектам, что и повторение имен Кришны и Рамы в индуизме, Иисусовой молитвы у исихастов [25].
   Одна из школ раннего китайского буддизма - хуаянь - исходит из истолкования образа сети индийского бога Индры. Эта сеть является символом вселенной как единого целого. Она состоит из бесчисленных драгоценных камней, каждый из которых содержит в себе все остальные камни и, в свою очередь, сам содержится во всех прочих камнях. Объясняя этот образ, основатель школы Фа-цзан взял статую Будды и окружил ее со всех сторон отражающими зеркалами. Школа хуаянь утверждает, что каждый элемент существования включает в себя все остальные элементы и, а свою очередь, содержится а них. "Все -- во всем- Все имманентно всему, в каждом атоме -- все миры Будды. Во всех мирах Будды -- все атомы всех миров". Как в одном сколке с голограммы содержится вся полнота записанной на ней информации, так и в каждом элементе содержится все целое. И вся сложная целостность этих взаимопроникающих миров есть единое абсолютное сознание Будды, символически представленное в образе Будды Вайрочаны, Будды Великого Солнца. Это также ветка цветущей сливы на картинах буддийских художников Китая: ветка -- единое сознание Будды, цветы -- его бесчисленные развертывания в виде многообразных миров.
   Эта сложная доктрина выражается в учении хуаянь двумя формулами: "принцип и вещи беспрепятственно проникают друг в друга" и "каждая вещь беспрепятственно проникает во все другие вещи". Первое из этих положений восходит к общебуддистской доктрине тождества сансары и нирваны. Под принципом здесь имеется в виду нирвана, природа Будды, под вещами -- дхармы как элементы эмпирического существования. Но эти элементы не существуют сами по себе, они лишены собственной природы. Их природа -- "принцип", "буддовость". В вещах является принцип, принцип наделяет вещи природой. Следовательно, ни то, ни другое не существует обособленно, но совокупно образуют абсолют -- Единое Сознание Будды. Второе положение более оригинально и является достоянием только школы хуаянь. Ее учение утверждает, что ни одна дхарма (вещь), ни один элемент опыта не представляет собой обособленную от других сущность- Они непрестанно взаимодействуют между собой по принципу "все в одном, одно во всем, образуя вселенную, в которой есть и единство, и множественность, и субъект, и объект. В этом мире -- сети Индры. нет только противоположностей, взаимоисключающих противоречий между этими и другими парами категорий. Точная формула учения хуаянь: "все в одном, одно во всем, одно в одном, все во всем".
   Школа хуаянь процветала до середины IX в.. однако и позднее не утратила своего значения: дело в том, что ее философия была усвоена медитативной школой чань (по-японски -"дзэн") в качестве теоретической основы своего духовного делания.
   Чрезвычайно интересны и разнообразны методы психотехники тантрического буддизма (Ваджраяны, "Алмазного пути"), который в настоящее время широко распространен в Тибете, Бутане и Непале. Этот путь - путь практика-йогина, и методы, практикуемые адептами этого направления буддизма, очень близки к методам индуисской тантра-йогиОсновные виды практики тантристов - это йога внутреннего тепла, йога иллюзорного света, йога сновидений, йога ясного света, йога промежуточного состояния и йога переноса сознания. Нетрудно заметить хотя бы по названиям, что все подобные виды практики связаны с достижением соответствующих трансперсональных состояний в процессе выхода за пределы ЭГО-сознания. Так, йога промежуточного состояния предполагает умение йогина входить в промежуточное состояние между смертью и новым рождением (по-тибетски - "Бардо"). В особом состоянии сознания, отождествляемом йогином с промежуточным, исчезает ощущение тела, и сознание йогина (психологический субъект) может свободно перемещаться в пространстве, переживая различные видения. При этом йогин ощущает, что он как бы привязан к своему телу эластичной нитью; разрыв нити означал бы истинную смерть. Целью вхождения йогина в такое состояние является попытка обрести в нем Пробуждение (в тантрическом буддизме существует представление, что каждый умерший в определенный момент промежуточного пребывания между смертью и новым перерождением переживает Пробуждение и созерцает ясный свет Будда-сознания, и подобное переживание можно закрепить, обретя, таким образом, нирвану). Йога внутреннего тепла типологически соответствует куиндалини-йоге индуистского шиваизма и предполагает работу с чакрами для сублимации внутренней энергии и трансформации сознания.

АРХАИЧНАЯ ДУХОВНОСТЬ, ЦЕЛОСТНОСТЬ БЫТИЯ И ПСИХОАКТИВНЫЕ ВЕЩЕСТВА.

   Сакральное применение психоактивных веществ имеет многотысячелетние корни. История сложилась таким образом, что традиции архаичного язычества (шаманизма) были забыты на несколько тысяч лет. В период Новой эры подобными экспериментами занимались мистические ответвления ведущих мировых религий (оккультизм), и только переворот в психофармакологии двадцатого столетия сделал широко известными сокровенные тайны сектантов и колдунов. Доктор философии, специалист в области религиоведения Хьюстон Смит (Университет Беркли) пишет, что связь природных средств изменения сознания с духовной практикой очевидна: растительные галлюциногены могли послужить отправной точкой возникновения многих религиозных направлений, позднее забывших о своих психоделических корнях. При соответствующем психическом состоянии и в соответствующих условиях психоделики могут вызвать религиозные переживания, неотличимые от переживаний, происходящих спонтанно... Когда У. Стейса, который считается авторитетам в области философии мистицизма, спросили, подобны ли психоделические переживания мистическим, он ответил: "Вопрос не в том. похожи они на мистические переживания или нет: они суть мистические переживания." (Более подробно вопрос подлинности мистических переживаний, возникающих под воздействием галлюциногенов, и о том, могут ли галлюциногены способствовать религиозной жизни, рассмотрен в книге "Пути за пределы ЭГО")
   Архаичная религиозность подразумевала достаточно напряженную психологическую атмосферу духовной жизни людей. Язычникам было свойственно чуткое мистическое мироощущение. Окруженные загадочной Природой, вовлеченные в бесконечный творческий процесс ее изучения, свой душевный покой архаичные люди смело доверяли непосредственному религиозному переживанию, которое являлось главным источником их опыта и определяло выбор важнейших стратегий поведения.
   Также хорошо известно, что все шаманы во всех культурах употребляют для вхождения в транс определенные растения и грибы, содержащие все те же "молекулы мистики". Для общения с мифическими сущностями, управляющими судьбами людей, язычники стимулировали особые свойства психики с помощью природных галлюциногенов растительного и животного происхождения. Например, наскальные фрески эпохи позднего неолита в местности Тассилин-Аджер, что находится на юге современного Алжира, изображают фигуры, покрытые псилоцибиновыми грибами, танцующие шаманы зажимают в руках те же грибы, а окружающий их орнаментный рисунок похож на причудливые галлюцинации, возникающие под воздействием псилоцибина. На Руси и в Западной Европе до сих пор растут несколько видов грибов, содержащих псилоцибин. По виду их трудно отличить от многочисленных и малоизученных мелких поганок (кстати, само слово "поганка" происходит от латинского "poganus" - язычник). Традиции употребления галлюциногенов в языческой Руси явственно прослеживаются в мифологии - достаточно распространенным является мотив, когда архетипическая колдунья Баба-Яга употребляет сама или предлагает героям специальное зелье, приготовленное из каких-то грибов, трав, а также змей, ящериц, жаб и пауков, после чего отведавший этого зелья испытывает экстатические переживания, приобретает способность перемещаться в пространстве и времени, а также работать с информацией нетрадиционными способами - читать мысли и т.п. Современная фармакология показала, что в ряде растений и грибов, а из представителей фауны - именно в некоторых пауках, коже жаб, змей и ящериц - содержатся мощнейшие галлюциногены, такие как диметилтриптамин (ДМТ), вещества группы буфотенина (ближайшие родственники ЛСД-25), псилоцибин и др. (В качестве подтверждения того, что наши предки хорошо знали о галлюциногенных свойствах кожи жабы/лягушки, может выступать известная сказка "Царевна-Лягушка", в которой Иван-дурак видит вместо лягушки царевну только после того, как прикасается губами к коже лягушки, то есть в момент поцелуя в его рот попадает слизь лягушки, содержащая мощнейший галлюциноген буфотенин, и все происходящее с Иваном впоследствии можно рассматривать как его галлюцинацию. Примечателен и тот момент, что принцесса настаивает на сохранности своей отброшенной, то есть вроде уже не нужной, лягушачьей кожи - как только Иван уничтожает эту кожу, галлюцинации сразу же прекращаются - образ Царевны исчезает из сознания Ивана).
   Причины возникновения шаманизма можно искать в области непосредственного знакомства наших далеких предков с мистическим опытом, вероятно, связанным с "молекулами мистики". Складывается следующая картина развития сознания: сперва, бессознательно повинующееся инстинктам животное (обезьяна), благодаря поеданию растительных галлюциногенов, научилось пользоваться речью, чтобы осознавать себя во времени и, тем самым, структурировать свое поведение. Затем, опыт экстатических состояний сознания позволил архаичным людям обнаружить в окружающем нечто необъяснимое, приводящее в невероятный восторг и повергающее в ужас. Вокруг ярчайших психоделических переживаний стали возникать всевозможные ритуалы, культы, а в дальнейшем сформировались системы ценностей и общественные иерархии. Этот опыт оформлялся языковыми и художественными средствами в мифы, ставшие основой всех представлений о загадочных природных взаимосвязях.
   Каким же образом главная традиция наших предков могла бесследно исчезнуть в последующие эпохи?
   Первые изменения произошли, видимо, из-за климатических условий - Африка стала сохнуть, последующее расселение людей в новых регионах обитания сделали галлюциногены мало доступными для большинства.
   Можно предположить, что с расширением общин наиболее опытные "визионеры" - шаманы, взяв на себя обязанности отправления ритуалов, по-прежнему использовали психоделические снадобья, но традиция группового религиозного экстаза стала ослабевать. Общины продолжали расти, произошло разделение людей на касты, партнерские внутриобщинные отношения уступили место иерархии - власти и подчинению. Люди начали культивировать "заменители" психоделических трав и грибов - эфедру, мак, использовать забродивший мед, то есть произошел переход к использованию веществ, дающих не экстатические переживания и глубинное погружение в иные пространства бытия, а забытье и расслабление после напряженного рабочего дня, либо к стимуляторам, способствующим повышению работоспособности путем перераспределения энергии в организме то есть люди стали регулировать самочувствие, не прилагая внутренних усилий. Видимо, в этом главная причина того, что галлюциногенные снадобья отошли в область Тайны, которую теперь знали лишь "посвященные" - жрецы языческих культов.
   Эпоха религиозных догматов сопровождалась расцветом новой системы иерархических социальных отношений и достигла своего апогея в период Средневековья. Идеалы "чистой", неязыческой, религии - это строго нормированное поведение и душевный покой верующих. Такая вера подразумевает личный отказ от всего, что нарушает спокойствие ума, что подвергает сомнению общепринятые догматы. Эта вера не одобряет излишнюю любознательность и творческий авантюризм, она занимает охранительную консервативную позицию, иной раз жестко расправляясь с нарушителями традиции (многие ученые, поэты и писатели поплатились жизнью за то, что их идеи тревожили обывателя). Соответственно, и выбор опьяняющих средств должен быть таким, чтобы человек отдыхал, находил забвение от трудов, а не переживал мистические озарения. Для этих целей, конечно, уместнее алкоголь и подобные наркотические зелья, гарантирующие эйфорию при сохранении прежней системы представлений о Мире. Их разрушительное воздействие на организм вполне оправдывает общую официальную доктрину осуждения человеческой потребности изменять состояние сознания.
   Погружение же в бессознательное нарушает спокойствие аналитического ума: всякий прием галлюциногена меняет мировоззрение человека, пробуждает его от привычных представлений, не дает забыть об условности любых точек зрения; тревожит душу невероятно широкой амплитудой переживаний - от парализующего волю ужаса, до восторга и мистического экстаза. Психоделический опыт не приносит универсальных рецептов счастья: быть готовым к переоценке всей жизненной позиции - вот судьба человека, обратившегося к сакральной силе растительных галлюциногенов.
   Правда, такая духовность имеет серьезное преимущество - чувственно реальную, интимную веру в сверхъестественное, а не умозрительную доктрину, насаждаемую сверху. Понимая это, церковь беспощадно уничтожала язычников с их мистериями, культами и тайными снадобьями для ритуальных целей. Когда христиане встречали в завоеванных странах традиции употребления психоделических снадобий, все это неизменно объявлялось чертовщиной и жесточайшим образом искоренялось. Догматизированная мораль и алкоголь гарантируют относительный душевный покой паствы, а попустительство эзотерической практике способствует распространению вольнодумия (ереси).
   Архаичная духовность сексуальна и радостна. Мистические переживания оформлялись язычниками в бурные празднества и сопровождались танцами и оргиями, когда люди могли расстаться с некоторыми условностями социальных ролей, не рискуя быть осужденными за прелюбодеяния... Это явно не укладывалось в формат новых представлений о праведности человека, пришедших вместе с монотеизмом. Поэтому языческие традиции искоренялись самым жестоким образом вместе с секретами снадобий, употреблявшихся для экстаза - личностной трансценденции, выхода за пределы ЭГО. С момента ухода психоделического опыта из жизни основной массы людей, с усложнением социальной иерархии развитых языческих обществ начинает интенсивно развиваться ЭГО-менталитет. Сперва - в рамках смыслового конструкта - Я и Великое Нечто (язычники), затем, в рамках догматов конкретных религиозных направлений противопоставили себя инстинктивным природным силам и пугающе дикарскому образу жизни, который вели язычники. Человек начал понимать, какая пропасть разделяет его сознание и мир животных, с которыми не стыдились сравнивать себя архаичные культуры. Это послужило основой для создания новых представлений о едином одушевленном начале всего Мироздания - о Боге. Человеческая душа обрела новый статус в Духе (в Логосе) и стала гораздо требовательнее к личности и плоти.

УТРАТА ЦЕЛОСТНОСТИ КАК ПРОЯВЛЕНИЕ "ВЛАСТИ НАД ЖИВЫМ".

   Западное общество, возникшее после промышленных революций. отличается особой, ранее небывалой системой власти - "власть над живым как биологическим видом ", (более подробно этот феномен рассмотрен в работах французского философа Мишеля Фуко "История безумия в классическую эпоху", "История сексуальности: кн.1-3" и др.). По мнению Фуко, такая власть функционирует как постоянно действующий и стремящийся к максимальной эффективности механизм всеобъемлющего контроля. Новые технологии власти создавались постепенно и непреднамеренно сразу в разных сферах общественной жизни. Одной из важнейших технологий власти была "дисциплинарная власть", или дисциплина. Дисциплинарная власть, формирующаяся в XVIII в., начинается с перемещения индивидов в пространстве. Она требует замкнутого пространства, в котором действуют свои законы и правила: места "дисциплинарной монотонности". Это работные дома для бродяг и нищих. Это колледжи: в области образования постепенно утверждается монастырская модель, и интернат рассматривается как наиболее совершенная форма образования и воспитания. Это казармы, которые тоже появляются в XVIII в. В это же время мануфактуры начинают развиваться в большие замкнутые пространства с единообразным и весьма строгим режимом, становясь похожими на монастырь, крепость или закрытый город. Однако принцип замкнутого пространства не был ни постоянной, ни необходимой принадлежностью дисциплинарного аппарата. Не менее значим также принцип "разгораживания". Дисциплинарная власть тяготеет к разложению групп и масс на элементарные составляющие - индивидов - и к сопоставлению каждому индивиду строго определенного места. Она не терпит диффузной циркуляции индивидов, опасных и бесполезных сбиваний в кучки. Каждый индивид должен быть всегда на своем месте, каждого в любой момент можно найти, проконтролировать - и более полно использовать.
   Но место, отведенное каждому индивиду в дисциплинарном пространстве, - более, чем просто место: это одновременно и ранг индивида, его место в той классификации, которую осуществляет дисциплинарная власть. Так, преступников распределяют в зависимости от характера преступления, больных - от характера заболевания, учеников в классе - в зависимости от поведения и успеваемости.
   Поэтому прежде всего встает вопрос об отделении тех, кого можно заставить принудительно трудиться, от совершенно неуправляемых. Так делается принципиальный шаг на пути выделения безумных в совершенно особую группу, которую надлежит отделять от прочих девиантов. Концептуализация данных процессов, выражающаяся в появлении понятия безумия и выделении психических болезней в особый класс заболеваний, по времени следует за изменением обращения с такими больными в технологиях дисциплинарной власти. Дисциплина, организуя "ячейки", "места" и "последовательности", тем самым формирует сложное дисциплинарное пространство, одновременно архитектурное, функциональное и иерархическое.
   Помещение людей в дисциплинарные институты и навязывание им определенных режимов есть один из способов, какими власть "укладывает" явления в свою "априорную форму созерцания". Разумеется, и проявления власти, и формы существования власти-знания шире, чем дисциплинарные институты. Власть начинает выходить за пределы любых дисциплинарных институтов и пронизывать собой все общество и все виды отношений между людьми, включая самые близкие и интимные.
   Именно на примере дисциплинарного института проще всего пояснить понятие власти-знания. Недаром власть, сложившаяся в новейшее время, так тяготеет к созданию дисциплинарных институтов. Власть-знание - это такое знание, которое развивается и обогащается путем сбора информации и наблюдений за людьми как объектами власти - например, находящимися в специфической и достаточно неестественной ситуации дисциплинарного института. Одна из функций всех дисциплинарных институтов современного общества - сбор статистических данных и создание определенных сводов знаний о своих объектах. Власть-знание - это также и власть, существующая и реализующая себя в форме знания, опирающаяся на знание в своем стремлении к эффективности - особое знание о людях, включенного в существование и воспроизводство властных структур. Контроль за информацией - другое проявление "власти-знания".
   В течение долгих веков, предшествующих эпохе Просвещения и буржуазных революций, отличительной чертой права суверена было право на жизнь и смерть его подданных. Точнее, это было право на то, чтобы умертвить или оставить жить. Так, суверен мог лишить подданного жизни, если тот выйдет из повиновения и осмелится угрожать жизни суверена. Право суверена означало в сущности право взять у подданного все что угодно: имущество, время, тело и, наконец, самую его жизнь. Но в классическую эпоху Запад пережил глубокую трансформацию подобных механизмов власти. Отбирание у подданных того, что им принадлежит, перестало быть главной формой осуществления власти. Зато сформировалось большое количество других форм: побуждение, поддержка, контроль, надзор, управление и организация. Право отобрать у подданного жизнь сменилось разнообразными формами управления его жизнью и жизнью социального тела вообще.
   Власть стала находить свою легитимность в обеспечении эффективного функционирования социального тела во всем многообразии его жизненных функций. Если раньше право на смерть подданного защищало жизнь суверена, то теперь оно стало оборотной стороной права социального тела на защиту своей жизни, ее поддержку и развитие. Фуко обращает внимание на то, что никогда ранее войны не были такими кровавыми, как с начала с XIX в., и даже с учетом всех пропорций никогда прежде никакие режимы не устраивали подобного истребления собственного населения. Но это чудовищное право на смерть выступает теперь как дополнение власти, которая осуществляет положительное управление жизнью, распоряжается ею, усиливает и умножает, контролируя и регулируя ее. Военный принцип: убить, чтобы выжить, - становится принципом отношений между государствами. Но при этом, как подчеркивает Фуко, речь идет о жизни не в юридическом, а в биологическом смысле: власть теперь располагается на уровне жизни, биологического вида, расы и популяции. Оборотной стороной этого оказывается то, что геноцид, т. е. истребление чужой популяции ради сохранения своей, становится мечтой многих правительств Нового времени.
   Наглядный симптом изменения характера власти в конце XVIII в. - отношение к смертной казни. В течение долгого времени казнь была, наряду с войной, одной из основных форм реализации права суверена: она представляла собой ответ на покушение на его личность, закон или волю. Постепенно, по мере того как войны становились все более массовыми и кровавыми, на эшафотах лишалось жизни все меньше и меньше людей. Одна и та же причина обусловливала и первое, и второе. В самом деле, поскольку власть взяла на себя функцию управления жизнью, сама внутренняя логика ее существования, а вовсе не появление гуманных чувств, все более затрудняла применение смертной казни. Для такой власти смертная казнь была одновременно пределом и внутренним противоречием. Власть как бы расписывается в том, что она неспособна сделать данное человеческое тело управляемым. Поэтому основанием для смертной казни становится не чудовищность самого преступления, а опасность личности для общества. На законных основаниях убивают того, кто представляет для других прямую биологическую опасность. Постепенно отмирают ритуалы и церемонии, которыми обставлялась некогда смертная казнь, они перестают быть публичными. В то же время Фуко обращает внимание, что в XIX в. одной из первых тем, попавших в поле социологического анализа, оказывается самоубийство Не случайно, что именно это явление стало объектом удивления общества, в котором политическая власть приняла на себя задачу управления жизнью.
   Власть над жизнью начала развиваться с XVII в. в двух основных формах. образующих как бы два полюса власти, между которыми располагается целая сеть промежуточных форм. Первый полюс - власть над телом как машиной: его дрессировка, использование его сил и способностей, увеличение его полезности и управляемости, включение в системы контроля. Для этого развивается целая система различных дисциплинарных институтов - школы, колледжи, казармы, мастерские. В связи с этой системой институтов складываются определенные системы знаний о человеке, характеризуемые Фуко как "политическая анатомия человеческого тела".
   Второй полюс власти над живым образуют формы, складывающиеся позднее, к середине XVIII в. Это власть над телом как особью биологического вида и связанными с ним биологическими процессами: размножением, рождением и смертью, выражающимися в показателях здоровья, продолжительности жизни и пр. В этой сфере власть осуществляется в виде регулирующего контроля: биополитика популяции. Появляется понятие "преступления против общественного здоровья" - проявление контроля над нравственностью.
   Право суверена лишить подданного жизни заменяется, по выражению Фуко, администрацией тела и расчетливым управлением жизнью. Такая власть над живым рассматривается им как необходимый элемент развития капитализма. Ведь последний не мог бы утвердиться без включения тел в систему производства и приспособления поведения популяции к экономическим процессам. Однако власть над живым требует большего: укрепления тел и увеличения популяции одновременно с увеличением их полезности и управляемости. Для этого и требуется выработка новых методов и приемов власти, пригодных для управления силами, способностями и склонностями. Такие механизмы и формы вырабатывались в самых различных общественных институтах, будь то семья, армия, школа, полиция, медицинские учреждения. Фуко полагает, что процессы, происходившие в XVIII в. в некоторых западных странах и также связанные с развитием капитализма, носят иной характер и представляют явление более широкое, чем аскетическая мораль, которая не придавала телу никакой ценности. Происходило не утверждение аскетизма, а вхождение жизни в историю - т. е. вхождение явлений, связанных с жизнью людей как определенного биологического вида, в порядок знания и власти, в область технологий власти. Власть и знание начинают принимать в расчет эти явления и пытаются контролировать и модифицировать их.
   Становление такой системы власти имело ряд существенных последствий как для социальной жизни, так и для изучения человека. Во-первых, оно привело к появлению всесторонних и разветвленных технологий власти, которые охватывают все, что касается тела: здоровье, приемы кормления и ухода за младенцами, условия жизни и пр. Во-вторых, оно привело к постоянному усилению роли норм за счет законов. Власть, взявшая под свой контроль процессы жизни, нуждается в механизмах непрерывного действия, т. е. механизмах регулирующих и корректирующих. Для этого уже не подходят механизмы законов и наказаний (вплоть до смертной казни) за их нарушение. Власть над живым управляет, распределяя живое в пространстве ценности и полезности. Она уже не проводит линию, разграничивающую законопослушных и враждебных суверену: она распределяет относительно нормы.
   Поскольку власть оперирует нормой, нормой начинает оперировать и оппозиция. Вследствие этого борьба против существующей системы ведется теперь уже во имя права на нормальное существование, которое должна обеспечить власть. Целью была жизнь, понимаемая как фундаментальные потребности, как реализация конкретной сущности человека и осуществление его возможностей. И уже не важно, говорит Фуко, является ли все это утопией или нет. Борьба вполне реальна; жизнь как объект политики была воспринята оппозиционными течениями буквально и обращена против системы, пытающейся осуществлять ее регулирование. "Право" на жизнь, на тело, на здоровье, на счастье, на удовлетворение своих потребностей стало лозунгом движений, направленных против нового типа власти.
   С этим Фуко связывает то обстоятельство, что в XIX в. медицина, педагогика, юриспруденция уделяют отклонениям все большее и большее внимание, а психиатрия начинает открывать все больше и больше различных типов отклонений. Перед лицом такого множества возможных отклонений мобилизуются различные формы власти, контролирующие индивида и сверяющие его с нормой: власть врачей, психиатров, педагогов, родителей. Все эти направления и типы власти поддерживают, обусловливают, подкрепляют друг друга. Эти процессы происходят на уровне семьи и частной жизни человека. Но они поддерживают систему власти и сами поддерживаются ею в масштабе всего общества, потому что постоянный контроль за сексуальной нормальностью как ничто другое приучает человека быть объектом процедур власти, быть под неусыпным надзором, сопоставлять себя с нормой и оценивать себя по степени соответствия ей.
   В таком контексте становится объяснимым формирование представления о безумии как приоткрывающем опасную тайну сущности человека, связанную с его телом и инстинктами. Идея человека, свободного от всякой органической, вещественной (природной) зависимости, долгое время оставалась господствующим мифом, ради которого мы соглашались страдать, мы наказывали других за то, что они выбирали другой путь. Собственное тело воспринималось как что-то греховное, доставшееся человеку в наследство от животных. Каждое плотское желание подвергалось цензуре, поскольку изначально считалось порочным. Контроль над сексуальным поведением, в частности, путем детализации нормы и более детального анализа отклонений, приобретал все большее значение. Аналогично и контроль за изменением сознания с помощью психоактивных препаратов является проявлением характерного для современной эпохи "власти над живым", контролем над самими мыслями. В сущности, это проявление борьбы за власть. Недоверие к природной сущности человека определяет маниакальное стремление нашей культуры искоренить растения, изменяющие сознание. Этим недоверием оправдывается уклонение от внутренней работы, от решения задач личностного роста, и, конечно, контроль над психоактивной пищей.

ОККУЛЬТНАЯ БОЛЕЗНЬ.

   Священнослужителям и православным врачам известны трагические последствия лечения людей у экстрасенсов, биоэнергетиков и колдунов. Если это не просто шарлатаны, а действительно экстрасенсы, то в ряде случаев обращающиеся к ним могут получать облегчение или даже исцеление от своих заболеваний. Но по прошествии нескольких месяцев, реже - года (по наблюдениям о. Анатолия Берестова, чаще - от 2 до 6 мес.) болезнь возвращается с новой силой, лечить ее становится гораздо сложнее, часто поражаются и другие органы, развиваются тяжелые психические нарушения, приводящие подчас к самоубийству.
   Духовно-врачебный опыт Душепопечительского центра имени святого праведного Иоанна Кронштадтского (г. Москва), руководитель профессор доктор медицинских наук, иеромонах Анатолий Берестов) по работе с людьми, лечившимися у так называемых целителей, позволяет выделить следующие синдромы "оккультной болезни".
   Психотический, или психосоматический синдром, развивающийся по типу хорошо известного в психиатрии синдрома Кандинского-Клерамбо. Проявляется он следующим образом. Обычно у вполне здоровых в психическом отношении людей через некоторое время после лечения у экстрасенсов появляются непонятные, так называемые немотивированные страхи, т.е. страхи неизвестно чего и неизвестно из-за чего. Затем возобновляется с новой силой то заболевание, из-за которого они обращались к оккультистам, или болезнь переходит на другой орган. При этом заболевание поддается лечению с большим трудом или не поддается вообще. Нередко аналогичное заболевание развивается у близких членов семьи: у детей, у мужа или жены (чаще у жены, если к экстрасенсам обращался муж, или, если он начал заниматься экстрасенсорикой). После этого появляются мотивированные страхи по типу невроза навязчивых страхов, например, страх смерти или страх того, что что-то случится с детьми или другими близкими людьми, страх езды в транспорте. На этом фоне человек начинает слышать "голоса", которые повелевают ему делать то-то и то-то. Появляется депрессивное состояние, которое постепенно усиливается, "голоса" становятся более навязчивыми, начинают управлять психикой, навязывать мысли о самоубийстве. Больные предпринимают попытки к самоубийству, и нередко этим и заканчивается их жизнь.
   Молодая девушка С., студентка медицинского института, поступила учиться в школу экстрасенсов. Через две недели после начала занятий, когда их обучали "отдавать и принимать энергию", почувствовала сильные головные боли, головокружение, учащенное сердцебиение, боли в сердце, спастические боли в животе; появились непонятные страхи; несколько позднее развилось депрессивное состояние. Лечение у экстрасенсов только ухудшило самочувствие. Прошла обследование у кардиолога, терапевта, гастроэнтеролога, эндокринолога, невропатолога. Диагноз не был поставлен.
   Состояние все ухудшалось, стала слышать "голоса", которые внушали ей броситься под поезд. По совету верующей подруги пришла в православный храм, исповедовалась, священник допустил ее до причастия, а затем соборовал. После исповеди, причастия и соборования состояние улучшилось. Исчезли "голоса" и мысли о самоубийстве. По благословению священника причащалась еженедельно в течение месяца. Состояние значительно улучшилось. Через три месяца после этого самочувствие было нормальным. Контакты с экстрасенсами прекратила сразу после первого посещения храма по настоянию священника.
   Молодой человек Д., 20 лет, некрещеный. После окончания школы активно изучал оккультную литературу. Начал практиковать астральные выходы из тела. На фоне занятий оккультизмом и голоданием появились симптомы психосоматического расстройства: заявил, что сделал великое открытие, появились головные боли, стал слышать "голос", который заявлял ему, что все люди - роботы, и велел ему бежать из дома, что он и сделал. Уехал из Москвы, но был снят с поезда, т.к. "голос" повелел ему раздеться догола. Попал в психиатрическую больницу. После выписки из больницы стал издеваться над иконами: икону Спасителя прокалывал иголками, икону святой блаженной Ксении Петербургской выбросил...
   Мальчик Павел, 10 лет. В связи с резко выраженной психоречевой и двигательной расторможенностью мать ребенка обратилась к экстрасенсу. Было проведено 20 сеансов "целительства". Лучше не стало, наоборот, гипердинамический синдром усилился. Через год во сне стали появляться приступы страха. Видел бесов, которые исчезали только после чтения над ним молитв и окропления его святой водой. На ночь перед изголовьем клали Евангелие. Приступы ужаса и видения исчезали, но, когда забывали это делать, они появлялись вновь. После исповеди родителей и ребенка, его причастия и соборования страхи и видения прошли.
   Важно отметить следующее обстоятельство: неверующие люди, не посещающие храм, не читающие религиозной литературы, не живущие церковной жизнью, как и дети из нерелигиозных семей, нередко после лечения у оккультистов начинают видеть бесов.
   Так, по поводу кожных проявлений диатеза у девочки 7 лет обратились к врачу-гомеопату. Врач оказалась экстрасенсом и астрологом. После лечения у нее через 1,5-2 месяца девочка стала видеть бесов, которые начали запугивать ее, а затем заставлять не слушаться родителей. Это явилось поводом для ее крещения. После крещения перестала видеть бесов.
   Мальчик 9 лет страдал энурезом. После просмотра телесеанса А. Чумака стал видеть беса, который заставлял не ходить в церковь и не учиться в церковной воскресной школе. После беседы священника с мальчиком и родителями, исповеди, причастия и соборования перестал видеть беса и слышать его голос.
   Мужчина 33 лет, неверующий, некрещеный, прошел кодирование у психотерапевта по поводу алкоголизма. Вскоре после этого почувствовал тоску, апатию. Через 4 месяца стал видеть беса, который убеждал его покончить с собой. Развилось депрессивное состояние. По совету верующего друга принял крещение, после чего перестал видеть беса, Настроение улучшилось, самочувствие стало хорошим.
   Подобных примеров можно привести много. Обращает на себя внимание тот факт, что обычному лечению эти состояния трудно поддаются. Крещение некрещеных больных, исповедь и причастие, соборование, духовные беседы приводят или к излечению, или к улучшению, на фоне которого лечение дает хороший эффект. А вот пример иного рода.
   Одна больная, верующая, обратилась к нам за медицинской помощью с жалобами на приступы головокружения, головные боли, тошноту, нарушение сна, депрессивное состояние, беспокойство и страх за свою семью. Вскоре аналогичные жалобы появились и у ее двух сыновей 11 и 7 лет, только выраженные в более тяжелой форме, особенно у младшего сына. При обследовании в медицинских учреждениях ничего особенного не выявлено, диагноз не был поставлен, лечение положительного эффекта не дало. Из беседы с ней выяснилось, что ее муж год назад стал активно заниматься экстрасенсорикой и биоэнергетикой. Ее просьбы не заниматься этим ни к чему не привели. Исповедь, неоднократные причастия, соборование уменьшили проявления заболевания у всех членов семьи, но не привели к излечению. В беседе с мужем удалось уговорить его пройти чин отречения от занятий оккультизмом и исповедоваться. Вскоре после этого все члены семьи выздоровели.
   Особенно тяжело протекает "оккультная болезнь" у детей. После сеансов А. Кашпировского у некоторых детей, склонных к эпилепсии, развивались тяжелые эпилептические припадки вплоть до эпилептического статуса, когда припадок следует за припадком и обычными лечебными мероприятиями остановить их невозможно. Таких детей приходилось госпитализировать в реанимационные отделения. Не всегда удавалось их спасти. Были случаи смерти детей, или наблюдались тяжелые осложнения вплоть до декортикации - гибели коры головного мозга и тогда эти дети становились тяжелейшими инвалидами.
   Самоубийства или попытки к самоубийству характерны для взрослых и молодежи. Неоднократно можно наблюдать молодых людей, предпринимавших попытки к самоубийству на фоне "оккультной болезни", развившейся после начала занятий экстрасенсорикой или другими видами оккультизма.
   Вторым проявлением "оккультной болезни" является синдром навязчивых страхов. Сразу после посещения экстрасенсов и колдунов развивается синдром навязчивых страхов, не поддающихся лечению обычными способами. Только неоднократная исповедь, причастие, соборование снимали остроту страхов и давали возможность лечить больных.
   Одна молодая женщина обратилась к колдуну по поводу общего беспокойства и резкой возбудимости своего грудного ребенка. Колдун что-то шептал, читал, как он говорил, "молитвы", брызгал на ребенка водой. На некоторое время ребенок стал спокойнее, но у женщины развился тяжелый страх за его жизнь. Она не могла ни спать, ни заниматься хозяйственными делами, ухудшился аппетит, все думала о том, что с ребенком должно случиться что-то нехорошее и ожидала его тяжелой болезни и смерти. Ее душевное состояние отразилось на ребенке, и он стал еще более беспокойным, чем до посещения колдуна. Это, в свою очередь, ухудшило состояние женщины. Она почти ничего не ела, плакала, с трудом обращалась с родным мужем. Лечение у психиатра, психотерапевта эффекта не приносило. После духовной беседы со священником, исповеди и причастия, наступило улучшение, и на этом фоне лечение у психиатра практически сняло симптомы болезни.
   Третьим проявлением "оккультной болезни", по нашим наблюдениям, являются иммунологические нарушения и снижение иммунитета. Более часто это наблюдается у детей. Они постоянно болеют простудными заболеваниями, пневмониями, отитами.
   Одна молодая женщина, проходила курс "лечения" у экстрасенса по поводу гинекологического заболевания. Вскоре после этих сеансов у нее появились симптомы затяжного острого респираторно-вирусного заболевания, перешедшего в бронхит, затем - в пневмонию. Вскоре после пневмонии у нее развился отит, гайморит, затем - опять бронхит, пневмония, стоматит, отит. Иммунологическое исследование крови выявило состояние иммунодефицита.
   Четвертым нередким проявлением "оккультной болезни" становится повышенная заболеваемость онкологическими болезнями и молниеносный рост имевшихся у больных опухолей и малигнизация доброкачественных опухолей (т.е. переход их в злокачественные). Приходится наблюдать быстрый рост опухолей головного мозга у детей после просмотра телесеансов А. Кашпировского. В течение 1,5 - 2 недель опухоль достигали громадных размеров (по данным компьютерно-томографического исследования) и операция становилась уже невозможной. Вероятен быстрый рост опухолей грудной железы, шейки матки и миом у женщин после "лечения" у экстрасенсов и малигнизация полипов прямой кишки.
   Некоторые священники также отмечают повышенную заболеваемость онкологическими заболеваниями у экстрасенсов, их близких родственников и у людей, обращающихся за "помощью" к экстрасенсам. Об этом же свидетельствуют и наблюдения врачей.
   Следует упомянуть и о немедицинском аспекте отрицательных последствий контактов с экстрасенсами: значительное ухудшение морального микроклимата в семье или коллективе. Весьма показательно в этом отношении свидетельство одной студентки К.
   Она рассказала, что в больнице, где она работала, была организована школа экстрасенсов трех ступеней: на первой ступени обучали отдавать и принимать энергию, на второй ступени - диагностировать и лечить, на третьей ступени должны были обучать общению с "космическими силами". Ее подруга, начавшая обучаться экстрасенсорике, вскоре почувствовала головные боли, головокружение, чувство тревоги, страха. То есть у нее развился психосоматический синдром. После того, как преподаватели-экстрасенсы попытались ее лечить, ей стало хуже, и они отказались от ее лечения. Вместе с тем в отделении больницы, где была организована школа экстрасенсов, среди сотрудников резко ухудшились отношения, начались постоянные ссоры, скандалы, работа настолько разладилась, что администрации больниґцы пришлось закрыть отделение.
   Некоторые директора и педагоги-дефектологи детских их домов, домов-интернатов для детей с задержками умственного развития и сирот отмечают, что после посещения их учреждений экстрасенсами с целью лечения детей, последние становились возбудимыми, раздражительными, упрямыми, агрессивными. У них расстраивался сон, развивался онанизм, они становились не управляемыми. Таких примеров можно приводить множество.
   В 1992-93 гг., в бытность о. Анатолия Берестова директором реабилитационного Центра для подростков с последствиями детских церебральных параличей, он дважды поддался на уговоры врачей и разрешил экстрасенсам попробовать лечить инвалидов, страдающих ДЦП, их методами. В обоих случаях у подростков сразу же после сеанса наступало резкое ухудшение состояния: развивалась сильная головная боль, головокружение, рвота, резко поднималось артериальное давление, ухудшались двигательные возможности.
   Мальчик 13 лет, больной ДЦП, он не сидит, не ходит, не говорит. Однако 2 года назад он говорил, ползал, мог сидеть и с помощью специальных приспособлений мог ходить. Эти способности он потерял после занятий с экстрасенсом. Обследование мальчика показало, что он действительно страдает детским церебральным параличом, а не каким-то прогрессирующим дегенеративным заболеванием. (ДЦП - не дегенеративное заболевание и, следовательно, не прогрессирует и приобретенные двигательные и речевые возможности, как правило, не исчезают).
   На основании этих наблюдений можно сделать вывод: при органических поражениях мозга отрицательные воздействия оккультного лечения проявляются особенно сильно. Это подтверждается наблюдениями во время телесеансов Кашпировского: через 1-2 часа после каждого телесеанса все реанимационные отделения московских детских больниц заполнялись детьми с тяжелыми эпилептическими статусами. Это связано с электронейрофизиологическими феноменами, возникающими при занятиях медитацией и экстрасенсорикой.
   Будущая участь служителей "оккультной медицины" незавидна. В откровении святого апостола Иоанна Богослова (Апокалипсисе) об этом говорится так: "Боязливых же и неверных, и скверных и убийц, любодеев и чародеев, и идолослужителей и всех лжецов - участь в озере, горящем огнем и серою. Это смерть вторая" (Апок. 21: 8).
   К сожалению, встречаются люди, считающие, что наша антиоккультная позиция - всего лишь православная страшилка, призванная подавить "духовных конкурентов". В качестве контрдовода хочу представить вашему вниманию показательный отрывок из книги немецкого адвентиста Курта Хазела "В плену суеверия" (п. Заокский: "Источник жизни", 2001. - С. 90-109).
   При этом нужно отметить, что некоторые выводы из представленных автором примеров нельзя считать однозначно правильными. Да, все люди в описанных им примерах занимались оккультными практиками, но считать, что возникшие у них негативные духовно-психические последствия возникли только из-за этого было бы однобоко и узко. Правильней сказать, они вызваны, прежде всего, с их маловерием и уже потом оккультными занятиями. Собственно, именно из-за своей невоцерковленности, незнания Священного Писания они прибегали к богопротивному гаданию, астрологии, спиритизму и т.п. Не говоря уже о том, что, видимо, все описанные в историях люди принадлежали к так называемым христианским деноминациям и сектам, как и сам автор, т.е. были вне тела Христовой Церкви, а значит, в дополнении ко всему были лишены душеспасительной благодати, преподаваемой в Православии через Таинства.
   После прочтения книги адвентиста Курта Хазела не могу не сказать без сожаления о том, что опасность оккультизма понимают даже люди, имеющие искаженное понимание христовой веры, принадлежащие к христианской секте уже в четвертом колене (т.е. адвентисты - это секта от секты, которая в свою очередь произошла от другой секты и т.п.), а россияне, принявшие крещение в Православии, наполняют очереди у гадалок-бесовок вроде Златы, Ланы и Тамилы. Горько это констатировать, горько...
  
  

ИЗМЕНЕНИЕ ХАРАКТЕРА.

  
  
  
   В результате увлечения суевериями или оккультной практикой может сформироваться характер, которому свойственно "ослиное упрямство". Такому человеку никто ничего не может посоветовать: он отвергает любые разумные доводы. Его девиз гласит: "Головой о стену!" Такие люди очень сильно страдают от своего характера и часто говорят друзьям: "Когда-нибудь мое ослиное упрямство меня погубит!".
   Некая благочестивая дама, в юности занимавшаяся столоверчением и гаданием на картах, страдала от необычайной жесткости своего характера. Почти ничто не могло ее взволновать. "У меня каменное сердце, - говорила она. - Я страдаю от своего жестокосердия!"
   Один мужчина, очень сильно интересовавшийся знаками зодиака и внимательно изучавший гороскопы, стал мрачным и необщительным. Он с большим трудом вступал в общение с другими людьми и жил очень замкнуто.
   Другая женщина любила гадать на картах и интересовалась предсказаниями. Она постоянно ссорилась со своей семьей и друзьями. Ссоры стали поистине главным в ее жизни.
   Еще одним результатом оккультного гнета является чувство непримиримости. Человек, подверженный ему, не может примириться с другими, не может попросить прощения и сам простить, даже если хочет этого. "Я вообще не хочу мириться!" - призналась мне одна женщина.
   В результате оккультной тирании может возникнуть жадность или непомерная расточительность, которые сильно осложняют жизнь и тяготят человека.
   Всякий, кто раздражается по малейшему пустяку, по-видимому, тоже платит долги. Встречаются люди, которые раздражаются постоянно, и даже если такой человек считает, что все дело в его характере, перед нами все равно проявления ненормального поведения.
   Еще в детстве одна женщина была исцелена с помощью магии. Потом она стала хорошей христианкой, но часто раздражалась по всякому пустяку. Она очень сильно страдала от своего характера и, только став на путь освобождения, ощутила, что Иисус Христос полностью избавил ее от этого гнета.
   К изменениям, происходящим в характере, относится и вспыльчивость. Можно с уверенностью сказать, что вспыльчивый характер не относится к тем характерологическим особенностям, которыми Бог наделил нас на нашем жизненном пути. Такой человек может говорить: "Вспыльчивый характер я унаследовал. Я просто все время веду себя несдержанно". В действительности такие слова являются всего лишь самооправданием. Человек пытается сдерживаться, но это у него не получается. Вспыльчивый характер может представлять собой ту цену, которую нам приходится уплатить, и, тем не менее, вовсе нет необходимости оставаться вспыльчивыми всю жизнь. Бог может освободить нас и от этого. Один молодой человек не только не мог бросить курить, но и был очень вспыльчивым. Он и сам боялся этих вспышек гнева. Мать лечила его с помощью различных оккультных методов, и в результате молодой человек стал очень несдержанным. "Если бы я раньше знал о настоящем пути к свободе, - признавался он, - я бы не мучился так долго из-за своего вспыльчивого характера. Благодарю Бога за то, что Он освободил меня от этого!"
   Изменения характера, возникающие в результате оккультной практики, всегда приводят к негативному поведению. Божий враг предлагает нам на первый взгляд заманчивую помощь, однако, в действительности оказывает очень плохую услугу. В любом случае за дьявольские услуги нам приходится платить крайне высокую цену. Такая помощь не стоит того, чтобы к ней обращаться. Бог вознаграждает наше доверие, и от Него мы получаем истинную помощь и настоящую свободу.
  
  
  

ДЕПРЕССИЯ.

  
  
  
   Сегодня депрессия занимает видное место среди психических заболеваний. Депрессия может иметь разный характер: например, депрессия от изнурения, возникающая у домохозяек, рабочих и студентов, депрессия, вызванная так называемым "кризисом среднего возраста", депрессия, связанная с уходом на пенсию, а также со многими другими внешними причинами.
   Если причиной депрессии являются органические изменения, тогда, конечно, надо обратиться к врачу, и, после того как он поставит диагноз, можно приступать к соответствующей терапии.
   Вместе с тем нередко причиной депрессии является увлечение оккультной практикой. От такой депрессии, или меланхолии, может избавить только Бог.
   Многих людей мучают мысли о самоубийстве. В свое время одна женщина избавилась от бородавок с помощью магических заклинаний, а потом у нее был серьезный ожог, от которого она тоже избавилась с помощью заговора. Ее постоянно преследовали мысли о самоубийстве и непроходящий страх. Каждый раз, когда ей на глаза попадался нож, она чувствовала сильное желание покончить с собой. В голове крутилось: "Возьми нож и сведи счеты с жизнью!" Даже после того, как она предала свою жизнь Иисусу и приняла крещение согласно Библии, эта тяга не прошла, и только став на путь свободы, женщина избавилась от всякого угнетения. Для нее в буквальном смысле слова началась новая жизнь.
   Необъяснимый страх тоже может быть определенной формой дьявольского угнетения. Всякий, кто подвержен такому страху, постоянно испытывает тревогу, боится темноты, одиночества, часто сильно потеет и чувствует, что рядом находится кто-то невидимый. Время от времени таким людям снятся кошмарные сны.
   К психическим заболеваниям относится и чувство принуждения, характерное для навязчивого состояния. Оно может проявляться в комплексе преследования или в любом другом комплексе. Если у человека "комплекс чистоты", он моет руки 60-70 раз в день, хотя они совсем не грязные.
   Одна женщина, часто обращавшаяся к предсказателям и гадавшая на картах, страдала от "комплекса вшей". Она упорно считала, что у нее в волосах вши и что, для того чтобы избавиться от них, ей надо мыть волосы по несколько раз в день. На вшей не было никакого намека, но все попытки убедить ее в этом не имели успеха.
   В нашей жизни Бог дал нам здоровую меру чувствительности, однако, встречаются люди, у которых она сильно повышена. Услыхав какое-нибудь нехорошее слово, они принимают его на свой счет. Они пытаются бороться с этим, и порой им требуется несколько дней, чтобы восстановить душевное равновесие. Когда случается очередной "пустяк", они опять чувствуют себя оскорбленными, принимая происшедшее на свой счет. Они не могут избавиться от этой ненормальной чувствительности, и только Бог может освободить их.
   Еще одним психическим расстройством является несдержанность и потеря самоконтроля. "Мне хочется быть самой лучшей матерью, - жаловалась одна женщина, - но часто на меня просто находит: я теряю терпение и контроль над собой и, не помня себя, начинаю бить своих детей. В такие моменты я не сознаю, что делаю, но потом обо всем жалею!". Неудержимая ярость и отсутствие самоконтроля - еще одна плата дьяволу; однако, Бог может освободить и от этого.
   Многие люди говорили мне: "Если бы я только знал, какую высокую цену придется платить, я никогда бы не обратился за помощью к дьяволу. Теперь мне приходится страдать еще больше, чем прежде". Да, мы можем искать помощи у Божьего врага; когда же он предъявляет нам счет, мы вынуждены платить большую цену, и нам приходится делать это до тех пор, пока Иисус не аннулирует дьявольский долг.
  
  
  

СЕКСУАЛЬНАЯ ИЗВРАЩЕННОСТЬ.

  
  
  
   Одним из даров, которые Бог дал человечеству, является половое влечение. Священное Писание говорит нам: "И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их. И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над всяким животным, пресмыкающимся по земле" (Быт. 1:27,28).
   Сексуальное влечение - это дар Божий, и потому его надо принять, но если оно извращается, то в итоге Божий дар, данный человеку как благословение и радость, приносит тяжкие страдания. В наше время так называемая "сексуальная свобода" все больше и больше показывает свою теневую сторону, безудержная погоня за наслаждениями требует платы на разных уровнях. Стремление вести распутную жизнь, постоянные занятия мастурбацией, продолжающиеся даже во время супружеской жизни, извращения и прочие искажения являются причиной больших страданий, о которых едва ли догадываются даже самые близкие люди.
   У одной молодой женщины, матери двоих детей, возникли проблемы с сексуальным влечением. Она была замужем, однако постоянно изменяла мужу; и я был просто потрясен, когда она сказала: "Муж не может меня удовлетворить! Мне нужны другие мужчины. Такова моя натура". Желая выяснить причины столь ненормального поведения, я поинтересовался: "Как вы относитесь к гаданию на картах?".
   "Ах, вы, наверное, хотите что-то узнать? - быстро спросила она. - Я могу вам погадать!" Пока мы разговаривали, я узнал, что она практикует и другие формы оккультизма и к тому же очень суеверна. Уяснив ситуацию, я понял, почему эта женщина не может сдерживать свои сексуальные порывы. Ее сексуальное влечение извратилось, и тем самым она дорого платила за помощь, которой требовала от сатаны.
   Один служащий признался мне, что не может контролировать свои сексуальные порывы. Он регулярно просматривал порнографические журналы, и в ходе нашего разговора выяснилось, что, кроме того, он серьезно интересуется астрологией и составлением гороскопов. Я дал ему свою книгу "В плену суеверия" и попросил по прочтении открыто высказать свое мнение.
   Когда неделю спустя я встретил этого человека, он, ликуя, сообщил: "Теперь я понял, что, согласно утверждениям Библии, астрология - это грех. Я уже стал на путь к свободе, как это описано в вашей брошюре. Я вслух исповедался Иисусу во всех своих грехах, целиком и полностью предал Ему свою жизнь и отказался от соглашения с дьяволом. Молитвы, которые приводятся в книге, очень мне помогли. После этого я попросил Иисуса, чтобы Он "наложил печать" на мое сексуальное влечение, и почувствовал, что теперь я могу контролировать себя и у меня больше не возникает связанных с этим проблем.
   Вдобавок я исповедался Иисусу в том, что мои мысли всецело осквернены порнографическими журналами. Я просил Его избавить меня от ядовитых фантазий. Я сжег все эти журналы, всю библиотеку астрологической литературы и гороскопы, чтобы они не попали кому-нибудь другому и не причинили вреда. Я очень признателен и счастлив, что, наконец, благодаря Иисусу Христу обрел свободу".
   Извращения заявляют о себе главным образом в сексуальной сфере. Сегодня очень много говорят о сексе, однако, тот, у кого в этой области возникают проблемы, редко осмеливается рассказать о них другому, поскольку стыдится своих пристрастий. Почему бы не доверить наши тревоги Богу?
   Дорогой читатель, если ты впал в зависимость от оккультных сил и если у тебя, например, возникли проблемы в сексуальной сфере, ты тоже можешь стать на путь, ведущий к свободе. Господь не лишит тебя сексуального влечения, потому что оно - Божий дар, но избавит тебя от всякого рода неестественных проявлений и излишеств. Тебе не придется жить, испытывая душевные муки. После того как Бог поможет тебе, ты сможешь вести жизнь, которую Он предопределил для тебя.
   Кроме того, извращения могут выражаться в стремлении к насилию или в желании получить удовольствие от убийства. Нас все больше волнуют сообщения о людях, полностью утративших контроль над собой и совершивших жестокие преступления. Нередко они утверждают, что слышали внутренний голос, приказывавший им убивать. Многие преступники, оправдывая свое поведение, говорят, что их просто одолела неудержимая жажда крови. То же самое относится и к так называемым "ритуальным убийствам". Можно с полной уверенностью сказать, что эти несчастные страдают от определенных форм оккультного угнетения, и в экстремальных ситуациях дело приобретает именно такой оборот.
   Еще одним извращением является клептомания - болезненное и неконтролируемое стремление к воровству. Я знал одного молодого человека, который постоянно испытывал неодолимое желание "что-нибудь прихватить с собой". Почти каждый день он что-то крал и никак не мог объяснить своего поведения. Расспросив его, я выяснил, что он интересовался оккультизмом.
  
  

СКЛОННОСТЬ К ПАТОЛАГИЧЕСКОМУ ПРИВЫКАНИЮ.

  
  
  
   К плачевным результатам оккультной практики можно отнести также склонность к патологическому привыканию, принимающую форму тяжелой зависимости.
   В одном доме хранились шестая и седьмая книги Моисея, а также дьявольские книги по магии. В этой семье царили постоянные ссоры и разногласия; отец и трое сыновей стали алкоголиками. Мать испытывала неописуемые страдания от пьянства и его последствий. Отец в полном смысле слова допился до смерти.
   Получив серьезное ранение, один мужчина излечился от него с помощью магического заговора. После этого он стал много курить, и все попытки покончить с этой привычкой ни к чему не привели. В конце концов, он стал на путь к свободе, и Иисус Христос быстро освободил его от этой пагубной страсти.
   Говоря о патологической восприимчивости, следует отметить, что к самым распространенным наркотикам относится алкоголь. Существует мнение, что в Германии насчитывается от полутора до двух миллионов алкоголиков. Если же учесть и членов семьи, на которых также сказывается столь бедственная ситуация, то можно говорить, что с проблемой алкоголизма постоянно сталкиваются от шести до восьми миллионов человек.
   К несчастью, постоянно растет потребление наркотиков. К наиболее распространенным наркотикам относятся гашиш, марихуана, героин, кокаин; среди химических наркотиков можно выделить ЛСД, мескалин и ООМ, хотя, конечно, это далеко не все.
   Все, о чем мы говорили, касаясь алкоголя, в еще большей степени относится к наркотикам. Бутылка или "травка" сильнее вас, и в большинстве случаев привыкание происходит гораздо быстрее, чем вы предполагаете или хотите допустить. Одна моя родственница как-то раз попробовала ЛСД просто ради любопытства. У нее был "плохой кайф", и до сего дня она страдает от него, хотя это произошло несколько лет назад.
   Мы должны благодарить Бога за то, что Он может освободить нас от алкогольной, наркотической и любой другой формы патологической зависимости. Многие наркоманы, и в первую очередь алкоголики, уже испытали освобождение благодаря могущественному вмешательству Бога.
   Дорогой читатель, если эта проблема не дает покоя и тебе, попытайся связаться с наркологическим консультационным центром в своем районе или с "Обществом анонимных алкоголиков". Если ты знаешь какого-нибудь благочестивого пастора, доверься ему: он укажет тебе путь, на котором Иисус освободит тебя от паґгубной зависимости.
   Скрытой формой расстройства влечений может быть "чрезмерный аппетит" (гиперорексия), "отсутствие аппетита" (анорексия), а также страсть к азартным играм. Если причина кроется в оккультной зависимости, Иисус поможет вам и освободит вас.
  
  

ОРГАНИЧЕСКИЕ НАРУШЕНИЯ.

  
  
  
   Довольно часто приходится платить и органическими заболеваниями. Иногда истинная причина головной боли, заболеваний кожи, жалоб на нервы и сердце кроется в оккультной сфере; и если это на самом деле так, Иисус Христос поможет вам лучше самого высококлассного медицинского лечения.
   Одна молодая женщина жаловалась на ужасные головные боли. Никакие лекарства не помогали. Во время консультации стало ясно, что мноґго лет назад она гадала на картах, желая узнать будущее. Странное дело: с тех пор она стала страґдать мигренью. Признав, что причина кроется именно в этом, она желала только одного: чтобы ее освободил Иисус. День за днем она ощущала Божью помощь.
  
  
  

ПОЛТЕРГЕЙСТ.

  
  
  
   Нередко после спиритических сеансов начинают возникать странные явления: раздаются громкие постукивания по стенам, дребезжание оконных стекол и другие необычные звуки. Словно какие-то невидимые руки перемещают по комнате предметы, бросают их в воздух, передвигают мебель, открывают и закрывают двери и т.д. Это, конечно же, сильно тревожит и пугает хозяев, потому что они, как правило, и не подозревают о том, какие спиритические сеансы устраивали в этом доме, квартире или комнате прежние жильцы. Иисус может даровать прочный мир и покой и положить конец подобного рода явлениям.
   Одна девушка поведала мне, что, познакомившись как-то с молодыми людьми, она вместе с другими членами кружка ежедневно изучала шестую и седьмую книги Моисея, и следовала содержащимся в них наставлениям. Она начала заниматься магией и с помощью столоверчения якобы общалась с духами умерших. После того как в группе все чаще стали происходить какие-то таинственные и неприятные события, они решили не пользоваться магическими книгами. Девушка рассказывала, что спустя некоторое время стали раздаваться какие-то необъяснимые постукивания, царапанье и шум быстрых шагов. Предметы летали в воздухе, двери произвольно открывались и закрывались, и она часто ощущала движение холодной струи воздуха, причем даже когда все окна и двери были закрыты.
   Эти угрожающие явления прекратились лишь тогда, когда девушка доверилась Иисусу и отказалась от занятий оккультизмом. Пережив благодаря Христу освобождение от этого тяжелого гнета, она стала радостной и счастливой христианкой и с благодарностью рассказывает людям о том, какую помощь оказал ей Иисус.
  
  

ОДЕРЖИМОСТЬ.

  
  
  
   В случае "осады" человек подвергается сильным сатанинским нападениям извне, а в случае одержимости демон овладевает им изнутри.
   Библия повествует о том, как во время земной жизни Иисус изгонял злых духов и освобождал одержимых дьяволом. И в наши дни имеют место случаи одержимости бесами, когда один или несколько демонов овладевают человеком. Но и здесь у нас есть повод радоваться: Иисус Христос и сегодня является Победителем над всеми демонами и всякой одержимостью. Когда Иисус повелевает Своему врагу уйти, тот вынужден подчиниться; человек, которого он терзал, освобождается, "осада" снимается, и "одержимость" прекращается. Когда Дух Божий овладевает нами, для каждого из нас начинается новая, свободная жизнь.
  
  

КРИЗИС ВЕРЫ.

  
  
  
   Одна из самых печальных тем - кризис веры. Начиная требовать плату, дьявол раскрывает свою предательскую сущность. Когда у человека отнимается вера в Иисуса, он, по сути дела, лишается связи с Тем единственным, Кто реально может ему помочь. Нередко кризис веры является самым тяжелым мучением, в которое дьявол может ввергнуть человека. Тем не менее очень часто порабощенные дьяволом не испытывают никаких мучений - напротив, они даже гордятся своим образом жизни.
   Сюда относится и дух сомнения. Человек, терзаемый этим духом, с трудом может во что-нибудь поверить. Он сомневается во всем и, особенно, в том, что касается веры. На любое библейское высказывание он находит свое "если" и "но". По-детски искреннюю веру такой человек считает шагом назад.
   Сомневающихся можно разделить на две группы. Есть люди, которые просто радуются возможности сомнения. Их девиз гласит: "Сомневайся во всем!" Если вы относитесь к этому разряду, Бог не станет лишать вас удовольствия от сомнения. Вы можете наслаждаться им вволю.
   Если же вы принадлежите к тем, кого сомнения заставляют страдать, знайте, что Иисус может освободить вас. Настанет день, когда вы снова искренне уверуете, не стремясь поскорее подвергнуть все сомнению.
   Быть может, вы страдаете оттого, что вам доставляет удовольствие смеяться над другими людьми; быть может, вы считаете себя праведным и совершенно об этом не догадываетесь? Духовная заносчивость, фанатизм и задиристость входят в ту плату, которую вам приходится платить за кризис веры.
   Дорогой читатель, возможно, ты оказывался в такой ситуации, когда, коснувшись во время беседы темы религии, и, начав говорить о Божьей любви и той помощи, которую оказал тебе Иисус, ты внезапно чувствовал, что собеседник утратил нить повествования; ты замечал, что он думает о чем-то постороннем и уже не следит за тем, о чем ты ему рассказываешь. Между вами внезапно падает "железный занавес". Быть может, позднее ты пытался понять, почему произошла такая перемена настроения?
   Как-то я ездил к родственникам в Чикаго и познакомился с одной очаровательной супружеской парой. Это были югославские немцы, которые много лет назад эмигрировали в Канаду. Они продали свою большую ферму и жили на пенсию. Супруги рассказывали мне о своей жизни, и я с удовольствием слушал их. Это были дружелюбные, готовые прийти на помощь люди, с которыми было приятно общаться.
   Пока мы разговаривали, стемнело. Пришла пора ложиться спать, и я сказал: "Прежде чем мы отправимся в постель, мне очень хотелось бы прочитать отрывок из Священного Писания и помолиться". Внезапно я почувствовал, что между нами словно бы упал "железный занавес". Все разговоры прекратились. Муж смотрел в одну сторону, жена - в другую, и тишина была просто оглушительной! У меня возникло ощущение, что неожиданно эти люди почувствовали себя очень неловко. Я помолился, и мы пошли спать. Этот случай заинтересовал меня, и мне больше всего захотелось узнать причину столь необычного поведения.
   На следующее утро во время завтрака я как бы ненароком спросил о том, какие суеверия являются в Канаде наиболее распространенными. Не получив ясного ответа, я продолжал настаивать: "Скажите, в Канаде тоже используют волшебную лозу?" Утвердительно кивнув, старый фермер ответил: "Мы всегда это делали, когда надо было отыскать воду для наших полей. В степи вы не сможете завести ферму, если воды не хватает. С помощью "волшебной лозы" нам было гораздо легче ее искать".
   Мы продолжали беседу, и жена фермера сказала: "Только представьте себе! Долгое время у меня было полно бородавок, и тут мне сказали, что я могу от них избавиться. Рецепт был особым, но, тем не менее, он мне помог. Взгляните, у меня больше нет ни одной бородавки". Сказав это, она показала руки, на которых действительно не было ни одной бородавки.
   "А взять, к примеру, зубную боль? Чтобы попасть к ближайшему дантисту, нам пришлось бы отправиться за сотни километров, но во время сбора урожая мы не могли себе этого позволить, а тут рядом оказался сосед, который умел заговаривать боль. Этот человек очень нам помог". Стало ясно, каким образом и как часто эти очаровательные люди обращались за помощью к дьяволу, даже не подозревая об этом.
   Кроме того, я понял, почему они не интересовались религией. Они платили цену, и цена эта была очень высока. Все это произошло много лет назад, но я до сих пор молюсь о том, чтобы они могли стать на путь к свободе и чтобы Иисус отворил их сердца для Божественного.
   Если мы прислушаемся к Слову Божьему, нам станет ясно, что сонливость тоже относится к проявлениям кризиса веры. Один мужчина в юности часто обращался за помощью к предсказателям и увлекался различными видами магии. Спустя некоторое время он стал христианином, и было очень интересно наблюдать, как во время пропоґведи или чтения какого-нибудь библейского отрывка он внезапно так сильно уставал, что попросту засыпал. Даже если перед этим он спал вволю, всякий раз, когда начинали проповедовать Слово Божье, его одолевала сильная сонливость.
   Кризис веры нередко проявляется как внутреннее сопротивление Богу, Библии и христианской вере. Тот, кто подвержен ему, как правило, не догадывается о его причине и обстоятельствах.
   Один молодой санитар довольно долго размышлял над библейскими высказываниями, и, познакомившись, мы вместе начали исследовать тему великих Божьих даров. Несмотря на то, что он решил принять Иисуса Христа как своего личного Спасителя и вверить Ему свою жизнь, он все же не мог избавиться от одной проблемы. "Я убежден, что Библия - это Книга, в которой содержится Божественная истина. Я верю, что Иисус Христос, Сын Божий, умер, был погребен и воскрес из мертвых. Я знаю, что Иисус жив! Знаю, что Он предлагает мне самый лучший дар. Иисус любит меня, я убежден в этом. Я должен вверить Ему свою жизнь. Мне надо только сказать: "Я здесь. Я хочу принадлежать Тебе. Войди в мою жизнь!" Но вся беда в том, что я не могу этого сделать. Умом я всецело готов сказать "да" Божьему дару, но вместе с тем что-то внутри меня мешает сделать этот шаг. Я ощущаю большое внутреннее сопротивление. Я просто не могу решиться, хотя знаю, что это будет самое важное решение в моей жизни. Я чувствую себя глубоко несчастным: внутри меня таится нечто такое, что тянет меня назад".
   Я предположил, что здесь имеет место оккультная зависимость, и в очередной беседе мои подозрения подтвердились. Его отец, фермер, решил пробурить скважину и, чтобы наверняка найти воду, послал за лозоискателем, который, как предполагалось, может отыскать водяную жилу. Воспользовавшись этой возможностью, юноша научился пользоваться "волшебной лозой", а позднее обратился за помощью к предсказателю.
   Он очень удивился, когда я сказал, что, на мой взгляд, именно в этом кроется причина его внутреннего сопротивления. Я попросил его прочесть мою книгу "В плену суеверия", и при новой встрече он сказал мне: "Я познакомился с тем, как вы все это объясняете, но не согласен с утверждением, что оккультная практика может иметь какие-то последствия и что за помощь придется платить. На эту проблему я смотрю иначе и считаю, что использование "волшебной лозы", а также информация, полученная от предсказателя, совершенно безвредны. Я вообще не думаю об этом!"
   Дорогой читатель, даже если мы об этом не думаем, дьявол не перестает об этом размышлять, когда мы обращаемся к нему за помощью. Он неизбежно ставит людей в зависимость от себя самого. Божий враг знает, что Иисус может освободить нас от любых уз и положить конец его власти. Сатана хочет воспрепятствовать этому и стремится к тому, чтобы человек или противился Божественному, или вообще не испытывал к нему никакого интереса. В таких ситуациях проявляется кризис веры, о котором те, кого он поразил, даже не догадываются.
   Санитар сообщил мне, что у него больше нет никакого желания говорить на духовные темы, поскольку он постоянно чувствует внутреннее сопротивление. Вспоминая о нем, я прошу за него в своих молитвах. Пока человек жив, Бог из любви к нему может достучаться до его сердца и уничтожить сатанинскую власть, в результате чего человек не лишится возможности сделать выбор в пользу Иисуса. Благодарю Бога за то, что возможность вмешательства сохраняется. В Своем провидении Бог найдет нужное время, чтобы ответить на молитву.
   Люди, которые с помощью спиритизма входят в контакт с умершими, вступают в область прямого сатанинского влияния. Зачастую им очень нелегко принять Иисуса.
   Божьи предостережения ясны и понятны, и в любом случае нам надо отнестись к ним со всей серьезностью:
   "Не обращайтесь к вызывающим мертвых, и к волшебникам не ходите, и не доводите себя до осквернения от них. Я Господь, Бог ваш" (Лев. 19:31).
   "И если какая душа обратится к вызывающим мертвых и к волшебникам, чтобы блудно ходить вслед их: то Я обращу лице Мое на ту душу, и истреблю ее из народа ее" (Лев. 20:6).
   "Мужчина ли или женщина, если будут они вызывать мертвых или волхвовать, да будут преданы смерти; камнями должно побить их, кровь их на них" (Лев. 20:27).
   "Не должен находиться у тебя проводящий сына своего или дочь свою чрез огонь, прорицаґтель, гадатель, ворожея, чародей, обаятель, вызыґвающий духов, волшебник и вопрошающий мертвых. Ибо мерзок пред Господом всякий, делающий это, и за сии-то мерзости Господь, Бог твой, изгоняет их от лица твоего" (Втор. 18:10-12).
   "И когда скажут вам: "обратитесь к вызывателям умерших и к чародеям, к шептунам и чревовещателям", тогда отвечайте: не должен ли народ обращаться к своему Богу? спрашивают ли мертвых о живых? Обращайтесь к закону и откровению. Если они не говорят, как это слово, то нет в них света" (Ис. 8:19, 20).
  
  

ЛИТЕРАТУРА.

      -- Ассаджиолли Р. "Психосинтез", Ваклер 1997г.
      -- Борхес Х.Л. "Оправдание вечности" М. 1994г.
      -- Вартофский М. " Модели репрезентации и научное
      -- понимание" М. "Прогресс" 1988г.
      -- Гадамер "Истина иметод.Основы философской герме-
      -- невтики" М. "Прогресс" 1988г.
      -- Гроф С. "За пределами мозга" ИМТИ, 1993г.
      -- Гроф С." Путешествие впоисках себя" ИМТМ,1994г.
      -- Гроф С."Холотропное сознание" ИМТИ, 1996г.
      -- Станислав Гроф. "Области бессознательного: данные исследований ЛСД". М., 1994.
      -- Фритьоф Капра. "Уроки мудрости: разговоры с замечательными людьми". М., 1996.
      -- Станислав Гроф и Джоан Хэлифакс. "Человек перед лицом смерти". М., 1996.
      -- Станислав Гроф "Холотропное сознание". М., 1996.
      -- "Пути за пределы "эго": трансперсональная перспектива". Под ред. Роджера Уолша и Френсис Воон. М.. 1996.
      -- Cтанислав Гроф. "Космическая игра: исследование рубежей сознания". М., 1997.
      -- Гроф К. Жажда целостности: наркомания и духовный кризис. М., Изд. Трансперсон. Ин-та, 1999.
      -- Капра Ф." Дао физики" Спб. "Орис" 1994г.
      -- Капра Ф. "Уроки мудрости" ИМТИ, 1996г.
      -- Козлов В. Интегративная психология М.: Психотерапия 2007
      -- Кун Т. "Структура научных революций" М. 1977г.
      -- Лао- Цзы "Дао дэ Цзин -- книга о пути и силе" Н. 1992г.
      -- Маккенна Т."Пища богов" М. 1994г.
      -- Мамардашвилли М. "Психологическая топология пути"М. 1997г.
      -- Мишлав Д. "Корни сознания" Киев, "София" 1995г.
      -- Майков В. Козлов В. Трансперсональная психология М.: изд. АСТ и др. 2004
      -- "Мистики ХХ века" энциклопедия "Миф" 1996г.
      -- Налимов В.В. "Спонтанность сознания.Вероятностная теория смыслов и смысловая архитектоника личности" М. 1989г.
      -- Алан Уотс "Дао -- Путь воды" Киев "София" 1996г.
      -- Карл Ясперс "Смысл и назначение мстории" М,1993г.
      -- З.Фрейд "Психология бессознательного". М., 1990г.
      -- З.Фрейд "Психоанализ и русская мысль". М., 1994г.
      -- Ф.Виттельс "Фрейд (его личность, учение и школа)". М., 1991г.
      -- М.Джеймс, Д.Джонгвард "Рожденные выигрывать". М., 1991г.
      -- М.Г.Ярошевский "История психологии". М., 1976г.
      -- Психология личности в социалистическом обществе. М., 1989г.
      -- Р.С.Немов "Психология" 2 тома М., 1994г.
      -- К.Г.Юнг "Аналитическая психология. Прошлое и настоящее". М., 1995г.
      -- Батай Ж. О самозванстве смерти //В сборнике "Танатография эроса". - СПб.: 1994
      -- Делез Ж. Логика смысла. - М., "Раритет", 1998
      -- Джеймс У. Многообразие религиозного опыта. - СПб., "Андреев и сыновья", 1992.
      -- Капра Ф. Дао физики :Исследование параллелей между современной физикой и мистицизмом Востока. - СПб.:ОРИС,1994.
      -- Леви-Брюлль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении. - М.: 1994
      -- Леви-Стросс К. Первобытное мышление. - М.: 1994
      -- Леви-Стросс К. Структурная антропология. - М.:1980
      -- Лилли Дж. В центре циклона. - М.: Изд. Трансперсон. Ин-та, 1997
      -- Лири Т., Мецнер Р., Алперт Р. Практика приема психоделиков: руководство, основанное на Тибетской книге Мертвых. - Минск, 1999
      -- Маккенна Т. Истые галлюцинации: быль о необычайных приключениях автора в дьявольском раю. - М.: Изд. Трансперсон. Ин-та, 1996
      -- Маккенна Т. Пища богов: поиск первоначального древа знания. - М.: Изд. Трансперсон. Ин-та, 1995
      -- Мамардашвили М. Проблема человека в философии. - М.: "Наука", 1992
      -- Маслоу А.. Дальние пределы человеческой психики. - СПб., "Евразия", 1997.
      -- Маслоу А. Происхождение психологии бытия. - СПб., Евразия, 1997.
      -- Моуди Р. Жизнь после смерти. (1985) INTERNET: http://lib.ru/Psychology/Moudi/
      -- Пригожин И. От существующего к возникающему М., "Наука", 1985
      -- Пути за пределы ЭГО: трансперсональная перспектива. Антология. /Под ред. Р. Уолша и Ф. Воон/. - М.: Изд. Трансперсон. Ин-та, 1998
      -- Ранк О. Травма рождения. (1924) INTERNET: http://www.psychology.ru/Library/
      -- Соловьев Вл. Понятие о Боге. - СПб.:1993
      -- Тарт Ч. Измененные состояния сознания. - М.: Изд. Трансперсон. Ин-та, 1997
      -- Торчинов Е. Религии мира: Опыт запредельного: Психотехника и трансперсональные состояния. - СПб, "Петербургское востоковедение", 1997
      -- Фуко М. История безумия в классическую эпоху. - СПб.: "Университетская книга", 1997
      -- Хаксли О. Вещества, которые формируют умы людей. (1963) INTERNET: http://www.high.ru/Library/
      -- Хаксли О. Остров. Врата восприятия. Небеса и ад. - Киев: "София", 1995
      -- Шарлаускас И., Бистрицкис Р. Психоактивные препараты в исследовании человека. (1999) INTERNET:http://www.incart.spb.ru/~ikv/meta/russian/texts/
      -- Элиаде М. Азиатская алхимия. - Киев: "София", 1998
      -- Элиаде М. Мефистофель и андрогин. - СПб.: "Алетейя", 1998
      -- Элиаде М. Шаманизм: архаические техники экстаза. - Киев: "София", 1998
      -- Энциклопедия мистицизма [Сост.:Н.Дядьков]. СПб.: "Литера": ВИАН, 1997.
      -- Вачков И.В., Гриншпун И.Б., Пряжников Н.С. Введение в профессию "психолог". - М., 2003.
      -- Крысько В.Г. Психология и педагогика: курс лекций. - М., 2004.
      -- Морозов А.В. История психологии. - М., 2003.
      -- Столяренко Л.Д., Юсупянц Э.А. Основы психологии. - М., 2003.
      -- Столяренко Л.Д., Столяренко В.Г. Психология и педагогика для технических вузов. - М., 2001.
      -- Касавин И.Т. Миграция. Креативность. Текст. Проблемы неклассической теории познания. - СПБ., 19991 - 408 с.
      -- Кимелев Ю.А. Философия религии. - М.:Изд-во "Нота Бене", 1998. - 424 с.
      -- Otto P. West-Ostliche Mystik. - Gotha, 1986.
      -- Соловьев С.М. Жизнь и творческая эволюция Владимира Соловьева. - СПб, 1997.
      -- Догалаков А.Г. Истина как проблема научного познания. - Балашов, 1999.
      -- S. Grof. LSD Psychotherapy. Hunter House, Pomona, California, 1980.
      -- S. Grof, C. Grof. Beyond Death: Gates of Consciousness. Thames & Hudson, London, 1980.
      -- S. Grof (ed.). Ancient Wisdom and Modern Science. State University New York (SUNY) Press, 1984.
      -- S. Grof (ed.). Human Survival and Consciousness Evolution. State University New York (SUNY) Press, 1988.
      -- S. Grof, C. Grof (ed.) Spiritual Emergency: When Personal Transformation Becomes a Crisis. J. P. Tarcher, Los Angeles, 1989.
      -- S. Grof. Books of the Dead: Manuals for Living and Dying.Thames? and Hudson, 1994.
      -- S. Grof. Transpersonal Vision. Sound True publ. 1998.
      -- Hofmann A. LSD - My problem child. The story of discovery and use. //In "Psychedelic Reflections" Ed. Grinspoon L., Bakalar J.B. -N.Y, 1983
      -- Krippner S. Psychedelic drugs and the creative process //Humanist. Psychol. Inst. Rev., L.A. (1980), vol.2, pp.9-34.
      -- Leary Т. The psychology of Ecstasy. - San-Francisco: Harvard University Press, 1975
      -- Maslow A. Religions, Values, and Peak Experiences. - Los-Angeles: The Viking Press, 1970
      -- Shulgin А. TIHKAL: Tryptamines I Have Known And Loved. - Berkeley, CA: "Transform Press", 1996
      -- Wasson R.G. Persephone's Quest: Entheogens and the Origins of Religion. - New Haven, 1986
      -- Watts A. The Joyous Cosmology: Adventures in the Chemistry of Consciousness. - N.Y.: "Pantheon Books", 1962
      -- Wilson J. Shamanism and trance states. //Humanist. Psychol. Inst. Rev., L.A. (1978), vol.1, pp.15-28.
      -- http://psy.1september.ru/2001/39/4_5.htm
      -- Международная компьютерная сеть INTERNET и ее информационные ресурсы
   94. Уит А. В. Введение в трансперсональную психологию. Самиздат 2008
  
  
  
   239
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"