Ирина Григорьевна повторила свой ответ еще раз, и он опять прозвучал достаточно резко и твердо. На ней были надеты прихватки - она только что закрыла дверцу духовки.
Павел Юрьевич почувствовал запах песочного печенья, тяжело сглотнул, даже на несколько секунд закрыл глаза. Он прекрасно знал, что его бывшая жена выгонит его еще до чая, а если у нее не получится, то ему, уж точно, чашечку не предложат.
- Паша, иди уже домой. Ты знаешь: ко мне скоро придут, - недовольно проговорила Ирина Григорьевна, снимая прихватки.
- Ирина Григорьевна, я платье на диван положила, - на кухню заглянула Полина.
Павел Юрьевич сидел в пол-оборота к дверям. Он даже не повернул головы к девушке. Зачем Ирине работать портнихой? Она ужасная швея, и все, что она шьет...
- Паша, ты хоть бы "до свиданья" сказал!
Павел Юрьевич вздрогнул. Полина уже ушла. Ирина Григорьевна выключила духовку и стояла прямо перед ним.
- Ну, что тебе эта девчонка! - воскликнул Павел Юрьевич. - Она также не обращает внимания на меня, как и я на нее. Дай мне адрес Настеньки, хватит уже мучить меня.
- Это я тебя мучаю?
Ирина Григорьевна устало опустилась на стул. Она была в домашних клетчатых штанах и красной длинной футболке, обтягивающей ее полное тело. Несмотря на крупность, Ирина Григорьевна двигалась достаточно проворно. Свои пенсионные дни она заполняла шитьем платьев для молодых девушек, которые хотели одеваться "как в журналах". Этим девушкам хотелось чего-то особенного, чего нельзя найти ни в одном магазине, при этом не тратя баснословные деньги. Ирина Григорьевна как могла исполняла их прихоти.
Ей скоро должно было исполниться шестьдесят пять. Павел Юрьевич был на три года старше. Если сравнивать этих бывших супругов между собой, то предпочтение во внешней привлекательности все же отдавалось Ирине Григорьевне. Пусть Павел Юрьевич был намного худее ее, можно сказать, подтянутее, но в его движениях сквозила лень, какое-то пренебрежение ко всему живому. Собеседнику рядом с ним казалось, что тому тяжело встать или сесть. Павел Юрьевич словно боялся переутомить себя любым лишним жестом или движением. По отношению к другим он презрительно относился к энергичности, считая все кругом ненужной суетой. Из-за этого качества, с каждым годом всевозрастающего, в чертах его лица появилось нечто неприятное. И пусть он не выглядел совсем стариком, наоборот, пожилым мужчиной, но что-то было старческое, брюзгливое в его лице, а это не могло нравиться людям.
- Паша, никакой совести... - пробормотала Ирина Григорьевна.
Она поправила пряди выкрашенных золотистых волос, которые часто приходилось зачесывать назад, затем глянула краем глаза на настольные часы, стоящие на подоконнике, а потом снова на Павла Юрьевича.
- Ты вообще понимаешь, что ко мне сейчас придут девочки чай пить? Они не выносят твоего присутствия, а ты никак не уйдешь...
- Ира, дай адрес Насти и уйду.
- Опять за свое! - Ирина Григорьевна всплеснула руками. - Ты по какому праву считаешь, что можешь беспокоить дочь, когда десять лет не вспоминал о ней!?
Ирина Григорьевна поднялась с места. Плиту продолжала столешница, над которой располагался навесной шкаф с посудой. Ирина Григорьевна, повернувшись спиной к Павлу Юрьевичу, открыла одну из створок и зачем-то протянула руку.
- Да какая разница, сколько прошло лет, отец я или нет!!!! - прокричал Павел Юрьевич. - Я хочу видеть свою дочь. Вот если она откажется со мной разговаривать - это другое дело, но ты не имеешь никакого права....
- Возьми и позвони, я же сказала, что дам телефон, - Ирина Григорьевна развернулась к нему с коричневой расписной пиалой для печенья.
- Личная встреча, Ира! Нужна личная встреча!
- Кровь пить тебе надо! - она со стуком поставила пиалу на стол. - С молодыми общаться хочешь, гаденыш!
- Имею право! У меня есть внучка, так почему я не могу с ней общаться?
Павел Юрьевич сидел весь красневшийся. Как он не любил такие разговоры, как он от них уставал. Ирина Григорьевна одарила его испепеляющим взглядом, и снова взяла свои прихватки. Она открыла духовку, готовая доставать противень с печеньем.
- Ира, да повернись ты ко мне! - прокричал Павел Юрьевич. - У меня есть дочь, у меня есть внучка, я хочу их увидеть...
Ирина Григорьевна обернулась, на автомате закрыв рукой духовку.
- У тебя много детей, не только моя Настя. Если ты не забыл: я была твоей третьей женой, не говоря уже о твоей четвертой, к счастью или несчастью - бездетной.
- Ты же прекрасно знаешь, что те дети, они ... неблагодарные, к ним мне дорога закрыта, - пробормотал раздосадованный Павел Юрьевич.
Зачем в этом копаться? Сколько еще неприятного нужно выслушать, чтобы наконец эта старая коза дала ему адрес?
- Паша, ты откуда - с Луны? Десять лет не появлялся, а сейчас здравствуй елка - новый год! Папаша...
- Это ей решать, а не тебе. Так что давай адрес! - Павел Юрьевич поднялся с места. - Ира, я никуда не уйду, ты учти. Весь тебе девичник испорчу.
Ирина Григорьевна устало развела руками. Она видела, что рассердила своего бывшего мужа. Скоро должны были прийти подруги. Опять будут свидетелями очередного скандала, а, значит, опять пойдут сплетни. Город маленький, событий не так много, поэтому люди готовы ухватиться за любую, даже незначительную новость. Если бы они просто сообщали друг другу о случившемся, то это еще терпимо. Но обычно эти "чудесные" женщины собирали целый "консилиум", где звучали вопросы: "А как она, по-твоему, должна была поступить?" или: "А с его стороны...?"
Ирина Григорьевна совсем не была к этому готова.
- Хорошо, сейчас я принесу тебе адрес, запишу куда-нибудь.
Павел Юрьевич сел обратно на стул, пропуская Ирину Григорьевну. Она вышла из кухни.
Наконец-то! От удовольствия Павел Юрьевич сложил ладони, словно для хлопка, и даже прикрыл глаза, пытаясь вспомнить, сколько же может быть его внучки лет. А сколько ей было, когда он приезжал? Два? Три? Четыре? Нет. Пустая трата времени. Лучше спросить у Ирины. И нужно привезти какой-нибудь подарок. Может, игрушку. Там, в Екатеринбурге, и купить...
- Вот, держи, - перед ним появилась Ирина Григорьева, протягивая тетрадный лист бумаги.
Павел Юрьевич, благодарно кивнув, взял листок. Ровным, красивым почерком, почти каллиграфическим, был написан адрес Насти, а также указано на каких маршрутах добираться. Зрение Павла Юрьевича подводило, он немного щурился, читая написанное на листке.
- Я тебе и проезд написала, чтобы не звонил, ничего не спрашивал, - грубо буркнула Ирина Григорьевна.
Павел Юрьевич продолжал смотреть на адрес, видимо, думая о своем.
- Все! Говори: спасибо, и убирайся! - прокричала Ирина Григорьевна, начиная выталкивать его из кухни.
Он покорно вышел в прихожую.
- Сколько Ане лет? - Павел Юрьевич убрал листок в карман пиджака.
- Двенадцать.
Павел Юрьевич надел ботинки.
- Ира, а она обо мне спрашивала?
Павел Юрьевич получил, что хотел, но вместо удовлетворения чувствовал смятение. Ему теперь хотелось поддержки, не понимая того, что он просит слишком много.
- Ты издеваешься надо мной? - Ирина Григорьевна снова вспыхнула от злобы.
На Павле Юрьевиче уже была куртка - оставалось только выйти за дверь.
- Паша, ты в городе живешь только три года. Я сама не знала где ты и что с тобой. Так о чем она должна была спрашивать? - прокричала Ирина Григорьевна от возмущения.
Она сама очень мало общалась с Настей, и Колтышевы редко приезжали к ней в гости, но всех все устраивало. Отсутствие отца в жизни дочери особо Ирину Григорьевну не волновало. Зачем сейчас поднимать эти вопросы?
- Ира...
Попытался было оправдаться Павел Юрьевич, но Ирина Григорьевна уже толкала его к дверям.
- Так, все - убирайся! - приказала она. - Иначе я сейчас же позвоню Насте, и уж точно у тебя не будет никаких шансов почувствовать себя счастливым отцом.
Павел Юрьевич на этот раз покорился, и за ним закрыли дверь.
Как это сложно что-либо анализировать, когда пройден длинный путь, когда произошло слишком много событий, чтобы задумываться над вопросом: "Почему"? Ты словно попадаешь в новый город, который строится стремительно. И никто не контролирует: правильно ли располагаются дома, сохраняется ли архитектурная эстетика, из какого материала все строится и т.д. Это твой город, а ты ведешь себя, как простой наблюдатель, не причастный к созданию чего-то нового. Но вот строительство завершается, а после возникают вопросы, находятся ошибки. А каким образом возможно все исправить, когда уже нет шансов найти концы? Целый город перед тобою. Все слишком прочно стоит, чтобы менять архитектуру.
В жизни Павла Юрьевича происходило то же самое. Он не мог найти ответы, не видел причины, которые сделали его жизнь именно такой. Почему ему всегда удавалось так легко нравиться женщинам? Почему он очень быстро погружался в семейную жизнь: работал, хозяйничал, играл с детьми, безумно любил жену, а лет через пять-шесть заводил любовниц, забывал вносить вовремя кварплату, сбегал куда-нибудь от детей, и, наконец, разводился?
Проходило время. Он встречал очередную "женщину своей жизни", женился. В конечном итоге, во всех случаях исход был одинаков за исключением мелочей, деталей, не влияющих на результат. Только вот от Зары, своей четвертой жены, он никуда не собирался уходить. Наполовину узбечка, наполовину татарка, лет на десять младше его, она еще в молодости получила российское гражданство, выйдя замуж за русского. Но жизнь длинная и непредсказуемая: из Рязани она забросила Зару в Новосибирск, а из Новосибирска - в Реж. Здесь Зара получила место заведующей складских помещений, потом небольшую пенсию, а после мужа в лице Павла Юрьевича. Этой одинокой женщине очень требовалось мужское плечо, а Павлу Юрьевичу, в свою очередь, требовалась женская рука. Кто еще бы так вкусно его кормил, стирал его одежду, прибирался дома? Зара успевала и могла буквально все. Она подрабатывала, то кондуктором в трамвае, то уборщицей. Павел Юрьевич должен был в основном ее спокойно выслушивать - говорила она много, порой уж очень много. Иногда возникала необходимость прикрутить полку или поменять лампочку. Больше всего его жену приводило в восторг, если приходилось что-либо ремонтировать. В такие моменты она смотрела на Павла Юрьевича, словно на божество.
В общем, жизнь Павла Юрьевича протекала вполне достойно. Город построен. Зачем же тогда рассуждать о зданиях, стоящих криво? Стоит ли задаваться вопросом: "Смогу ли я изменить отношения между мной и Настей?"
Возможно, он бы стал так рассуждать и о других своих детях, но очень боялся получить от них сильный отпор. Боялся услышать нечто болезненное про себя. Самое ужасное, если это болезненное он бы признал за правду.
Так почему Настя? Дело в том, что Павел Юрьевич всегда считал свою дочь слабохарактерной. На Настю можно повлиять. Она простит отца, что бы ни случилось. Тем более, с ней он дольше всего поддерживал отношения. Кроме того (что для Павла Юрьевича было определенно плюсом), Настя была единственной дочкой, а остальные пятеро детей - сыновья. А женщины, по его мнению, во-первых, глупее, а во-вторых, сентиментальнее мужчин. Сцена возвращения блудного отца может больше повлиять на женщин, чем на мужчин.
Павел Юрьевич долго думал, представляя свое появление в доме Колтышевых. Он повторял в голове заученные фразы, придумывал вопросы, а после - ответы на них. Ему хотелось стать отцом и дедом для них. Было ли это желание прихотью или внезапной потребностью любить еще кого-нибудь (Павел Юрьевич никогда не считал, что испытывает сильные чувства к Заре) - он не знал. Да разве это имело значение? Он - отец, дед. Данное обстоятельство награждает его полным правом быть рядом со своей дочерью, нянчиться с внучкой.
"Имею право" - часто, словно заклинание повторял себе Павел Юрьевич. "Право" становилось ключом, которое могло открыть все двери, отделяющие его от семьи Колтышевых.
Павел Юрьевич совсем не думал о том, что он совершенно для них чужой человек. Некоторые привычки уже вросли в его старые кости, и в любом случае могли помешать стать идеальным отцом и дедом. Как уже говорилось, он не выносил шум и суету, бывал заносчив. С детьми не мог проводить более двух часов. Обожал давать советы всем, кто оказывался от двадцати лет моложе его.
В своих мечтах Павел Юрьевич видел Настю, готовившую ему вкусные обеды. Потом внучку, Аню, находящуюся с дедом точно по расписанию, чтобы не утомлять его. Пусть желания были слишком идеальными, ведь ясно, что в жизни так не бывает, но, даже отходя от безупречного образа, допуская прорехи, он по-прежнему предавался слишком смелым мечтам.
Так, сидя в трамвае, когда до дома Колтышевых оставалось двадцать минут езды, Павел Юрьевич уже в перспективе воссоединения с семьей Насти, думал о том, как все члены ее семьи будут ходить или приезжать к нему за советом, как к мудрому старцу. Подарок для внучки он покупать не стал, отложив для следующего раза. Отправился Павел Юрьевич в гости в будний день, поэтому решил, что к Колтышевым нужно приехать вечером. Если все пройдет хорошо, может даже найдут ему место, чтобы переночевать. Если же такого места не будет, то Павел Юрьевич собирался отправиться к одному своему хорошему знакомому.
В подъезде была дверь с домофоном. Павел Юрьевич в первую секунду испугался того, что сейчас придется звонить - объяснять, кто он такой, а после еще звонить в закрытую квартирную дверь. Но на его удачу, из подъезда вышел мужчина, и Павел Юрьевич быстро прошмыгнул внутрь. Почувствовав некоторое облегчение, он начал подниматься на третий этаж.
Новая дверь - новое препятствие. Смелость почти покинула Павла Юрьевича. Он стоял перед дверьми, просто смотря на звонок. "Имею право" - повторял он свое старческое заклинание, и, наконец, набрав побольше воздуха в легкие, выдохнул, затем позвонил.
Ему открыл юноша лет семнадцати, а может быть и меньше. Павел Юрьевич никак не мог разобраться, сколько лет подросткам, когда видел их. Он мог дать пятнадцатилетнему все восемнадцать, а перед восемнадцатилетнем парнем гадать - не пятнадцать ли тому? Вполне возможно, что тот просто вымахал не по годам.
Незнакомый мальчик слегка опешил. Он видимо ждал кого-то, но так как не спросил, кто был за дверью, прежде чем открывать, сейчас очень жалел об этом, не зная, что сделать.
Павлу Юрьевичу совсем не нравилось стоять на пороге. Его брови слегка нахмурились, а губы поджались.
- Вам кто нужен? - наконец заговорил юноша.
- Я, мальчик, папа Насти Колтышевой, - немного важно ответил Павел Юрьевич.
- Папа? - очень удивленно воскликнул тот. - Вот так новость!
Последнее восклицание не понравилось новоиспеченному папаше, но зато придало ему наглости.
- Войти можно? - спросил он, уже чуть ли не шагая на юношу.
Открывший ему отступил в сторону, пропуская в прихожую.
- Входите, - сказал он несколько безразлично.
Павел Юрьевич остановился на пороге. За ним закрыли дверь, включили свет. Гость невольно огляделся. Чистенькая уютная прихожая, через которую виднелась стена комнаты с обоями мягкой успокаивающей расцветки и край углового дивана.
"А у них ничего..." - подумал Павел Юрьевич, продолжая вертеть головой.
-Обувь снимать будете? - сбил его с мыслей мальчишка.
Он ухмылялся и в наглую рассматривал пришедшего.
Павел Юрьевич ничего не ответил, но ботинки снял, затем стянул с себя куртку, и просто положил на стоящий неподалеку стул. Как только он это сделал, юноша проводил его в комнату и указал на диван.
- Я думаю, что она уже через час придет, - проговорил тот, невольно делая жест рукой в сторону часов, стоящих на тумбе у телевизора.
Часы показывали шесть. Павел Юрьевич невольно дернул ногой. Сцепив руки, он оглядывал комнату, и все время вертел головой. Незнакомый юноша в свою очередь рассматривал его, опираясь руками на спинку кресла. В комнате, которая являлась и гостиной, было два таких кресла, между которых располагался столик с нардами, на нем же лежали телевизионная программа, пульт от телевизора и несколько женских резинок.
Может быть, это не квартира Насти? Павел Юрьевич чувствовал себя очень потерянным. Он сидел в доме, адрес которого ему дала Ирина Григорьевна. Его пустили на порог, сказав, что Настя скоро будет дома. Все так. Но уж очень смущал незнакомый юноша. Он не предложил чаю, не задавал вопросов.
- А вы кто будете? - наконец любопытство Павла Юрьевича не выдержало.
- Я их сын, Антон, - ответил ему тот, улыбаясь.
Шея Павла Юрьевича непроизвольно вытянулась. Он как-то неестественно описал круг своей головой, и глаза его уставились на юношу.
- Сын? - переспросил он. - Чей сын?
- Мамы и папы, - просто и совсем по-детски ответил Антон.
- Молодой человек! - воскликнул Павел Юрьевич на издевательство.
Антон, заметив, что старику совсем как-то не по себе, решил уже ответить более ясно:
- Я сын Сережи и Насти Колтышевых, так вам будет понятно?
Павел Юрьевич промолчал. Что за хамоватый мальчик, и как он может быть сыном Насти, ему лет семнадцать или восемнадцать. Настя его что в пятнадцать лет родила или в четырнадцать? Нет, ни о каких детях ему не докладывали. Не докладывали. Кто этот мальчик?
Павел Юрьевич нервно ерзал по дивану. Его напряжение не давало ему спокойно думать. Задавать юнцу вопросы дальше, Павлу Юрьевичу совершенно не хотелось. Он почувствовал внезапно острую неприязнь, и начал вести себя так, будто Антона вовсе в комнате не было. Правда, хватило его ненадолго. Он выглядел комично, смотря на выключенный телевизор, сохраняя упорное молчание. По-видимому, Антона происходящее забавляло. Он продолжал стоять у кресла, разглядывая по-прежнему Павла Юрьевича.
- Вы не можете быть их сыном, юноша. Вы меня зачем-то обманываете, - пробормотал Павел Юрьевич.
Антон сел в кресло.
- Вот вы не можете быть ни дедом, ни отцом, - уже без усмешек твердо произнес он.
- Да как ты смеешь? - Павел Юрьевич возмущенно привстал, и снова сел. - Я, мальчик имею право...
- Дедушка, - перебил его Антон с некоторой издевкой, - я имею полное право вас отсюда выгнать, потому что я впустил в дом чужого человека. Вот я имею право. Так что сидите спокойно, мама с папой придут, пусть сами с вами разбираются.
Павел Юрьевич рассердился. Да кто такой этот сопляк? Он не сын. Он не может быть сыном, когда Павел Юрьевич видел Настю десять лет назад, то по полу ползала маленькая Анюта, а этот проходимец старше ее.
- Что здесь вообще происходит? - закричал Павел Юрьевич, поднимаясь с дивана. - Я сам сейчас вызову полицию. Я выведу тебя на чистую воду. Где Настя? Кто ты такой вообще?
Антон выпрямился, ощущая беспокойство. Зачем надо было впускать в дом этого старого маразматика? Сейчас еще пойдет квартиру крушить. Какой-то весь нервный, дерганный, возможно и отец - мама говорила, что он очень давно перестал с ней общаться.
Решать назревающий конфликт не пришлось - позвонили в дверь. Павел Юрьевич с гордо поднятой головой сел обратно на диван. Ему стало казаться, что он прав, и ситуация разворачивается ему на пользу. Антон с облегчением отправился открывать дверь.
На пороге стоял Колтышев. Он вошел, протягивая пакет из магазина.
- Возьми, я по дороге зашел.
Антон молча принял продукты, наблюдая, как папа раздевается.
- Настя придет примерно через час - опять ее в отеле задержали. Анютка в гостях. Я думаю, ее приведет Валерия Борисовна, но нужно позвонить.
Колтышев был слишком поглощен повседневными заботами, поэтому не обращал внимания на то, как Антон что-то пытается сказать, показывая взглядом на гостиную. Но когда он уже надел тапки и готов был пройти в комнату, то заметил, что на диване кто-то сидит.
- Приехал дедушка, - быстро шепнул Антон.
Его снова вся ситуация начала забавлять.
- Чей дедушка? - удивленно спросил Колтышев.
- Наш дедушка, - усмехнулся Антон, - он мамин папа, вот...
Колтышев прошел в комнату. "И вправду Павел Юрьевич".
- Сережа, как я рад, как я рад, - залепетал тот, протягивая свою руку.
Антон, отложив пакет в сторону, последовал за отцом. Павел Юрьевич пожал Колтышеву руку. Ответ на рукопожатие был слабый, принужденный.
- Антон, может быть сходишь на кухню, сделаешь нам чаю, - произнес Колтышев, убирая руку.
Антон хотел скорчить недовольную гримасу, но удержался. Надо же дед! Он бросил презрительный взгляд на Павла Юрьевича и вышел из комнаты.
Павел Юрьевич продолжал стоять перед Колтышевым. Он глупо улыбался. Сейчас ситуация прояснится. Сережа спокоен, а это можно расценивать, что ему рады. Как-никак отец имеет право...
- Вы присаживайтесь, Павел Юрьевич, - попросил Колтышев, а сам опустился в кресло, которое располагалось ближе к дивану, прижатое к стене.
Второе кресло отделял стол, и стояло оно неровно, а в пол-оборота от стены. Антон предпочел на более отдаленном расстоянии общаться с новоиспеченным дедом.
- Что-нибудь случилось, Павел Юрьевич? - абсолютно безразличным тоном спросил Колтышев.
- Нет, отнюдь, Сережа, я так... повидаться...
"Повидаться... Интересно..." Колтышев потрогал пальцами виски. Он чувствовал себя измотанным. Ему не хотелось разговаривать с отцом Насти. Была бы его воля, и Павел Юрьевич уже садился бы в автобус, но Настя...
Настя всегда относилась к отцу благосклонно. Старалась не осуждать. Детство до восьми лет было. Игры, катание на велосипеде, чтение сказок на ночь, учение счету и алфавиту, просмотры мультиков вместе - все это было. Даже на свадьбу приехал. Потом появился еще раза три, а после - тишина. Настя не била тревогу, не переживала. Таков характер отца. Не может долго находиться со своими родными. Где-то три года назад, а может меньше, Ирина Григорьевна, мама Насти, сообщила, что папаша поселился в Реже, даже женился. Настя ждала его приезда, вот и дождалась. Колтышев усмехнулся.
Павел Юрьевич недовольно поджал губы. Чему они все время смеются? Что смешного в его появлении. Отец. Имеет право.
- Как вы живете? - спросил Павел Юрьевич, чтобы хоть с чего-нибудь начать разговор.
- Чудесно.
Антон, похоже, застрял с чаем на кухне. А сейчас кружка горячего чая ему совсем бы не помешала.
- Настя работает?
- Администратором в гостинице.
"По-моему должно было остаться овсяное печенье..."
- А где моя внученька?
- Она в гостях, тоже должна скоро прийти.
"Нужно все-таки позвонить Валерии Борисовне".
Павлу Юрьевичу совсем не нравился разговор с зятем. Почему надо так отвечать старшим? Где уважение? Этот вообще-то Сергей должен пытаться поддерживать беседу, а не он. Возмущение переполняло Павла Юрьевича. Ничего, сейчас придет Настя, и он ей скажет, как ведет себя ее муж.
Антон вошел в комнату с маленьким подносом, на котором стояли две кружки чая, сахарница, две ложки и тарелка с овсяным печеньем.
Колтышев радостно отодвинул нарды в сторону, освобождая место для подноса. Когда Антон ставил поднос на стол, Колтышев радостно шепнул ему:
- Спасибо за печенье. Правда, ты долго...
- Я тянул время, думал, что ты выгонишь его еще до чая, - шепнул в ответ Антон.
Колтышев укоризненно взглянул на сына, но потом все же улыбнулся. Павел Юрьевич не слышал, о чем они говорят. Он нервно кашлянул. Как это неприлично перешептываться при нем. Антон и Колтышев посмотрели на него.
- Павел Юрьевич, садитесь в кресло, так удобнее пить чай, - сказал Колтышев, беря печенье с тарелки.
Антон отошел в сторону. Он не знал - остаться ему или нет. Но потом решил, что лучше уйти.
Павел Юрьевич сел в кресло. Он взял себе кружку с чаем, положил туда две ложки сахара. Колтышев невозмутимо пил чай, поедая печенье. Ему хотелось провести время в тишине. Павел Юрьевич желал совершенно другого.
- Сережа, кто этот мальчик? - спросил Павел Юрьевич, отпивая из своей кружки.
О спокойствии не могло быть и речи с такими вопросами.
- Наш сын, - ответил Колтышев.
Он знал, что может последовать дальше, но не собирался подробно рассказывать о своей жизни за последние десять лет. Надо было рядом находиться, тогда не возникло бы глупых вопросов.
- Сережа, но это же совершенно невозможно...
- Почему же?
Колтышев вел себя невозмутимо.
- Потому что он слишком взрослый.
- Мы его усыновили.
Лицо Павла Юрьевича непроизвольно вытянулось. Он поставил чай на стол и просто уставился на Колтышева. Сережа почувствовал досаду - теперь им точно не дождаться Настю в тишине.
- Как? Когда усыновили?
Почему Ирина ничего ему не говорила об этом? Ни единым словом не обмолвилась.
- Десять лет назад, Павел Юрьевич, - сухо ответил Колтышев.
- Вам что своего ребенка мало?
Колтышев откинулся на спинку кресла. Лицо деда, который только что узнал, что у нее есть еще один внук, выражало нечто большее, чем просто изумление. Шок, смятение, даже некоторая доля ужаса поразили Павла Юрьевича одновременно. Он ехал сюда любить, ласкать и давать советы Насте, ее мужу, а также внученьке, на Антона подобные щедрости не распространялись. Так и каков мальчишка! Наглый, невоспитанный...
- Когда вы решились на такой шаг? - задал очередной вопрос Павел Юрьевич, так как первый вопрос был проигнорирован.
- Умерла дочь моей тети, а Антон ее сын.
- Так вы все-таки родственники?
- Да.
- Вот и жили бы так, зачем усыновлять? - Колтышев продолжал молчать. - Сережа, можно же просто помогать, зачем чужого ребенка-то брать? Смотри - вон какой наглый, а должен быть благодарным, скромным мальчишкой. Из милости держите...
Колтышев резко поднялся. Последние слова его сильно кольнули. Старый дурак! Видимо уже оставшиеся мозги на старости лет высохли.
- Павел Юрьевич, вы следите за своими словами, а то я вас быстро отсюда выпровожу, - произнес он.
Павел Юрьевич медленно поставил кружку на стол, немного испуганно глядя на Колтышева. Откуда такие обиды из-за какого-то мальчишки?
- Сережа, так нельзя, - все же с укором проговорил Павел Юрьевич, - я вон какую жизнь прожил, - при этих словах он поднял указательный палец вверх. - Вы с Настей еще молодые, а тогда были вообще зеленые. Так зачем надо было его брать? Небось, парень-то неуправляемый, с ним проблем не обернешься.
Колтышеву стало не по себе. Павел Юрьевич попал в цель. Проблемы есть. С семнадцатилетними парнями конечно могут возникнуть проблемы. Они же только в жизнь вступают.
- Чужие дети - это совсем другое. Отношение к ним никогда не будет, как к родным, - продолжал Павел Юрьевич, заметя, что его не перебивают.
- Это ваше мнение, - наконец произнес Колтышев, смотря на часы, - и вы его можете при себе оставить.
Уже почти было восемь вечера. Настя могла появиться с минуты на минуту. Неожиданно он услышал какие-то звуки. Создавалось впечатление, что Антон куда-то собирается. Павел Юрьевич хотел дальше продолжить свою речь, но Колтышев, абсолютно не обращая на него внимания, поднялся с кресла и прошел в прихожую.
Антон действительно собирался на улицу. Он уже был одет. Ему оставалось только достать куртку из шкафа.
- Ты куда? - изумился Колтышев.
- Пойду куда-нибудь, а то я не могу уже это больше слушать, - ответил он. - Дед, - добавил Антон с сарказмом, - прав, если бы меня не было, то не было бы и проблем.
- Ты сдурел? - вскричал Колтышев, сразу же закрывая собой дверь. - Тебе зачем слушать кого-то старого дурака?
- Сережа, проявляй ко мне уважение! - прокричал Павел Юрьевич, прибежавший на "старого дурака".
- Да, замолчите уже! - отмахнулся от него Колтышев.
Он закрывал собой дверь. Антон стоял в двух шагах от него, с явным желанием уйти. Павел Юрьевич находился сбоку, почти за спиной Антона.
- Антон, я бы давно его выгнал, но не могу из-за Насти. Ты должен понять, - мягко произнес Колтышев.
- Да как вы разговариваете? Я ее отец! Какое право вы имеете меня оскорблять!
- Но он прав! - закричал Антон. - Я создаю вам проблемы. Мы их создаем друг другу. Может быть, с родными детьми все бывает по-другому. Посмотри на Анютку, неужели в семнадцать она станет похожа на меня?
Никто из них двоих не обращал внимания на Павла Юрьевича.
- Ты говоришь глупости, Антон. Не надо слушать человека, который ни одного ребенка не смог нормально воспитать, который вечно шатался непонятно где...
- Щенки! - вскричал от негодования Павел Юрьевич, начиная размахивать руками. - Думаешь, кого-то усыновил, так теперь все можно?
Антон резко повернулся лицом прямо к Павлу Юрьевичу. Колтышев поравнялся с Антоном. Казалось, что старик начнет сейчас драться с ними. Тот вправду был готов. Он собирался сказать нечто колкое, и если потребуется подкрепить свои слова хорошей оплеухой хотя бы одному из них. Нет, Насте нужно определенно разводиться. Ее муж не в себе.
Неожиданный звонок в двери изменил поведение окружающих. Павел Юрьевич отступил к порогу комнаты. Он хотел показать себя как можно в более выгодном свете перед Настей - он был уверен, что это пришла она.
Антон отступил в противоположную сторону, находясь ближе к кухне и к своей комнате. Колтышев увидел в глазок свою жену и открыл дверь. Настя опешила, когда, входя, увидела всю картину. Во-первых, она очень удивилась присутствием в ее доме отца. Во-вторых, она сразу же поняла, что произошло нечто неприятное, судя по лицам Антона и Сережи.
- Папа... - невольно произнесла Настя. - Антон, почему ты....
Ее настораживал внешний вид сына, готового вечером куда-то идти. Колтышев хотел побыстрее покончить с неприятными сценами, поэтому он бесцеремонно взял за шиворот Павла Юрьевича и потащил того к его ботинкам.
- Настя, папа уже уходит. Мне жаль, но прекрасная встреча отца с дочерью не может состояться.
Павел Юрьевич начал было отбиваться, но Колтышев был сильнее.
- Настя, посмотри как обращаются с твоим родным отцом? Что же это такое, Настя? - запричитал Павел Юрьевич.
- Сережа, отпусти его и объясните, что происходит, - довольно властно проговорила Настя, в душе стараясь быть готовой ко всему.
Колтышев отпустил Павла Юрьевича. Тот одарил его высокомерным взглядом, отряхнулся, словно на нем было нечто неприятное, и произнес:
- Я к тебе, доченька, приехал. Хотел вас повидать, на Анютку посмотреть, - запел Павел Юрьевич.
- Папа, ты бы хоть предупредил, да еще так поздно, - просто сказала Настя, еще не зная, как разговаривать с отцом, которого не было слышно десять лет.
Антон напряженно наблюдал за происходящим. С одной стороны, ему хотелось уйти - сбежать из дома куда-нибудь. С другой стороны, он хотел знать, как поступит его мама по отношению к этому безумному старику.
- Настенька, так я же повидаться, столько времени прошло...
- Да, много времени...
Настя не договорила. Сережа и Антон были напряженны. Она не могла вести семейные беседы, пока не разобралась в случившемся.
- Папа, почему они собирались тебя выгнать? - напрямик спросила она.
- Я его не собирался выгонять, я сам хотел уйти, - вмешался в разговор Антон.
Настя удивленно взглянула на него.
- Что тебя так обидело? - тут же спросила она у сына.
Антон не ответил. Он не мог. Это все-таки ее отец, родной отец.
- Павел Юрьевич, не хотите объясниться? - сухо спросил Колтышев. - А то я просто горю желанием дать вам пинок под зад.
- Настя! - воскликнул Павел Юрьевич, испуганный угрозами Колтышева. - Я всего лишь заметил, что парень не умеет вести себя. Согласись он слишком наглый для приемного ребенка, даже родные дети не позволяют себе подобного.
Настя вздрогнула. Она болезненно воспринимала, когда Антона называли ее приемным сыном. Никто не делал громких заявлений о том, что Антон не их родной сын, но никто и не скрывал этого факта. Соответственно, приходилось иногда отвечать на не очень приятные вопросы. Зачем люди порой придают значения таким вещам? Все должно быть как у всех. А если ты отличаешься, то начинаешь вызывать как минимум праздное любопытство. Почему нельзя вычеркнуть факт усыновления, просто забыть его. Антон их с Сережей сын. Все. Дальше можно спрашивать про учебу, планы на будущее, про армию, а не обсуждать, что с неродные, да еще с семи лет взятые тяжело поддаются воспитанию. Глупости! Сплошное невежество. Это школьная учительница по физике разбередила ей всю душу своими высказываниями.
- ... а твой муж набросился на меня как зверь...
Настя снова вздрогнула. Оказывается, отец сейчас выдал ей, наверное, длинный рассказ о случившемся, а она, погруженная в свои мысли не слушала его.
- Я с тобой, доченька, - продолжал Павел Юрьевич, приободренный ее молчанием, - потом поговорю о последствиях твоего решения, но это не так важно сейчас. А юношу, я думаю, можно отпустить, куда ему нужно, и мы побеседуем. Где у вас Анечка? Я так давно не видел свою внучку.
Настя грустно покачала головой. Она годами надеялась что-то изменить. Но чем больше прощалось отцу, тем хуже все становилось. Какой-то цирк кругом. Он пять минут в ее доме, и командует так, как будто эту квартиру он ей купил, или их всех содержит. Откуда столько наглости? Есть хоть капля вины?
- Папа, я думаю, что тебе лучше уйти, - тихо произнесла Настя.
Павел Юрьевич слегка опешил. Невероятно его собственная дочь... Колтышев отвел взгляд в пол. Ему не хотелось, чтобы Настя все это переживала, но ситуация вынуждала.
- Настя, неужели ты выгонишь родного отца?! - воскликнул Павел Юрьевич.
"Вот уж любитель родственных связей" - подумал Антон, уже немного успокаиваясь.
- Может уже хватит, - Настя устало развела руками, - тебе стоит вести себя скромнее. Я не видела тебя десять лет, ты ничего об этом не хочешь сказать? Хотя бы об этом?
- Настя, ты же знаешь жизнь тяжелая, непредсказуемая, - пробормотал Павел Юрьевич, отводя глаза в сторону.
- Вот именно, поэтому я не понимаю, почему надо обижать моего сына! - Настя указала на Антона. - Папа, уходи, - потребовала она.
Павел Юрьевич начал обреченно собираться. Настя отошла в сторону, поближе к Антону. Она понимала, что это была последняя встреча. Больше никаких надежд. Общий язык им никогда не найти. Кому нужна эта любовь на пару часов?
Павел Юрьевич одевался медленно, словно хотел позлить окружающих. Такое разочарование в собственной дочери. Он и так знал, что все дети кругом неблагодарные, а тут просто нож в спину...
Зачем нужно было зацепляться за этого приемыша? Помолчал бы, вел себя более скромно и покорно, тогда может быть... Нет! Павел Юрьевич возмутился подобным мыслям. Он во всем прав. Столько опыта, столько всего в жизни пройдено, но как ему не знать, что в жизни правильно, а что нет?!
- Выгоняешь родного отца... - пробормотал Павел Юрьевич.
- Вам, папаша, помочь? - опять резко вмешался Колтышев. - Давайте, быстрее, натягивайте на себя все и давайте... отсюда...
Павел Юрьевич понял, что Настя ему не заступница, а значит, Сергей быстро исполнит задуманное. Угроза Колтышева стала стимулом для более быстрых сборов. Уже через минуту Настя была готова закрыть за ним дверь.
- Настя, подумай, выгоняешь на улицу родного отца, - попробовал последнюю попытку Павел Юрьевич.
- Папа, я помню, что у тебя есть знакомые в Екатеринбурге. Ты знаешь, где переночевать, на улице не останешься.
- И это моя родная дочь! - воскликнул Павел Юрьевич.
- Я сейчас его убью! - Колтышев бросился к дверям.
Павел Юрьевич больше не стал рисковать и устремился к лестничному пролету. Настя, не сказав ни слова, просто закрыла дверь.
Антон подошел к маме. Она обняла его.
- Достал, - прошептала Настя, прижимаясь к сыну.
- Ты расстроена? - спросил он.
- Нет, я чувствую облегчение, - прошептала она, - больше уже не придется ждать перемен.
- Потому что они уже случились, - произнес Колтышев, смотря на Антона, - не хочется иметь деда с таким неограниченным количеством "прав".
На последнем слове он сделал особый акцент. Настя отошла от Антона, начиная снимать с себя сапоги. Она посмотрела на пол: грязный, весь в следах от ее обуви, Павла Юрьевича и Сережы. Антон еще не успел надеть обувь, но уже был в курточке.
- Истоптали весь пол! - воскликнула она.
- Я помою, - проговорил Антон, снимая с себя верхнюю одежду.
Колтышев в душе облегченно вздохнул. Хоть не надо будет дальше ругаться. Они оба видели в каком смятении Настя, и как она пытается это скрыть.
Через пару минут Настя и Колтышев прошли в гостиную. Зашумела вода - Антон стал мыть прихожую. Настя села прямо на диван, на то место, где еще совсем недавно сидел ее отец.
- Настенька, радость моя, все хорошо, - мягко начал Колтышев, садясь рядом с ней.
Настя вытерла с лица нахлынувшие слезы и повернула голову к мужу:
- Все хорошо. Мы все сделали верно. Просто я не переставала верить, что он одумается и полюбит еще кого-нибудь, кроме себя. Дура, идиотка, знаю...
- Дорогая, он и себя не любит. Если бы это было так, то он не позволил себе поступать подобным образом. Быть с нами, быть семьей - вот что для него было бы настоящим счастьем. А он урывал из жизни лишь мелкие удовольствия, а когда остался совсем один, то вспомнил про нас. Мы же не должны забывать, сколько времени прошло с тех пор, как его видели, я уж не говорю о...
- Сережа...
- Нет, дай я выговорюсь, - остановил ее Колтышев. - Он явился в мой дом, еще начал учить жизни. Обидел Антона, а ты сама знаешь - нам с ним в последнее время очень непросто. Твой отец уже старый маразматик, и ничего не исправить.
- Что он говорил про Антона?
Настя посмотрела в сторону прихожей. Они разговаривали тихо, и навряд ли Антон, моющий пол, что-либо слышал.
- В двух словах: неродные дети - это лишние хлопоты.
Колтышеву не хотелось подробно расписывать случившееся. Лучше все забыть побыстрее, и двигаться дальше. Настя вздохнула. У Антона сейчас в голове черте что, а она даже не знает каким образом выбивать всю эту дурь.
Почему она так долго тянула с отцом? Зачем столько времени нужно было поддерживать эту призрачную иллюзию отношений? Возможно, если она раньше обрубила концы, то сегодняшнего дня не было. Настя порой часто себя за что-нибудь корила. Тридцать лет, а уверенности в себе, как у матери, у нее нет.