В Центральном доме литераторов даже у гардеробщиков лица писателей. Митяю с порога захотелось подойти к этим двум бодрым старикам и задать какой-нибудь дельный вопрос. Тут он вспомнил слова заведующей отделом прозы журнала "Юность": "Времена сейчас такие, что бесплатно никто консультаций не даёт. Времена, когда Максим Горький носился с молодыми писателями, плакал над их маловразумительными опусами просто от того, что у юношей налицо была тяга к творчеству, увы, прошли безвозвратно".
"Жаль", - подумал Митя и, не снимая куртки, прошёл вестибюль и остановился перед столом с книгами.
- И правильно, молодой человек, потому что во многой мудрости много печали, а много читать - утомительно для тела, - услышал Митя за спиной мужской голос.
К столу подошёл невысокий седеющий мужчина в джинсовых брюках и куртке. Он заговорил с продавщицей. Разговор был не для посторонних ушей.
Наверное, писатель, подумал Митя, разглядывая мужчину сбоку. Одет в демократическую джинсу, старается быть ближе к простым людям. А процитировал наверняка себя самого.
- Сегодня у тебя опять заседание? - спросила женщина у писателя.
- Да, будем слушать новичков. Есть вроде пара интересных личностей.
- Сегодня новички, а завтра - старички, знаменитые люди.
- Твои слова, да Богу в уши. Ты же знаешь, как я до них охоч.
Митя отошёл от стола к стенду с фотографиями известных писателей: Аксёнов в клетчатой кепке и дорогом кашне, молодая, вдохновенно читающая стихи, Ахмадулина, лохматый Булат Окуджава с гитарой. Митя уже несколько раз видел этот стенд. А здорово было бы, если кто-нибудь из этих людей с фотографий взял бы и...снип-снап-снурре... материализовался, прошёл мимо, узнав издалека собрата по перу, на ходу поприветствовал его: "Читал твой последний роман, старина. Гениально!" Потом неожиданно задержался бы возле стенда и спросил: "А вы, молодой человек, наверное, начинающий литератор? Ну-ка, покажите, что у вас получается. Я вам скажу, стоит ли овчинка выделки".
Но фотографии оставались фотографиями. Времена максимов горьких безвозвратно канули в Лету.
Митя собрался уходить. В это время из гостиной донеслись звуки гитары.
Может быть, кто-то из великих? Популярные барды тоже пишут прозу. Визбор писал, Высоцкий писал, Окуджава - тоже.
В просторной гостиной, на стенах которой висели фотопортреты прославленных в прошлом писателей, на диване и креслах расположилось человек восемь - ни одного лица со стенда с фотографиями. Знакомым оказалось только лицо мужчины в джинсовой паре.
Длинноволосая женщина негромко пела под гитару романс. Когда закончила, раздалось несколько недружных хлопков. Женщина поморщилась, как от зубной боли. Она передала гитару девушке лет двадцати.
- Маэстро, представьте нам гостью, - попросил широкоплечий мужчина в рокерской куртке-косухе, который сидел рядом с только что певшей женщиной.
- Мне бы самому с ней познакомиться, - на звание "маэстро" отозвался мужчина в джинсе. - Как вас зовут, сударыня?
- Света.
Сударыня покраснела.
- Света, вы уже, наверное, знаете, что мы здесь собираемся, чтобы помочь друг другу... помочь, как бы это точнее выразиться... не пропасть поодиночке. Вы меня понимаете?
Света кивнула.
- У вас есть такая песня, из которой мы бы узнали вас? Не песня-автобиография, а скорее песня-исповедь, хотя, может быть, это слишком много для первого знакомства. И всё же спойте её. Спойте про себя, Света, если можно так выразиться.
Девушка уже как будто не слушала маэстро: она несколько секунд смотрела то в пол, то на гриф гитары. Потом аккуратно тронула струны и запела. Запела хорошо. Митя слушал, не решаясь сесть.
Речь в песне шла о бумажном выдуманном городе детства, который люди по наивности возводят, не зная ещё о дождях настоящей жизни. Она один раз сбилась, но не стушевалась, а подхватила мелодию и допела.
Несколько человек захлопали. Среди них эффектная блондинка в кожаных брюках и полуседой бородач с озорными глазами. Митя тоже пару раз хлопнул, но осёкся. Маэстро заметил его и кивком указал на пустующее место.
В просторной гостиной повисла задумчивая пауза.
Первой взяла слово женщина предпенсионного возраста, к которой маэстро потом обращался "профессор литературы".
- По-моему, хорошо. Мило и свежо.
- И я так же думаю, - сказала блондинка в "коже".
Все посмотрели на маэстро. Он, по-видимому, знал, что его слова ждут, и поэтому не спешил.
- Что думает "доцент"? - спросил он у парня, сидящего слева от него.
Тот медленно поднял кудлатую голову с поставленных друг на друга кулаков и сказал:
- Неинтересно. Меня не проняло.
Маэстро улыбнулся.
- А теперь вернёмся к Маше, которую, кажется, "проняло", - предложил он.
Все посмотрели на эффектную блондинку.
- Итак, Маша, что же тебе понравилось?
- Ну, я не знаю, - заволновалась Маша, - мне просто понравилось, как Света поёт, играет. Я заслушалась... .Я даже, если честно, в слова особо не вникала.
- Не вни-ка-ла, - почти пропел маэстро. - Прелестно!
Он повернулся к Свете и посмотрел на неё выразительно.
- Света, - сказал он, - мы здесь говорим только правду и ничего кроме правды - маэстро оглядел кресло, как будто искал, на чём бы присягнуть. - Но! - продолжил он после паузы. - Ты, конечно, знаешь, что можно хвалить "против" и ругать "за". Ты, безусловно, понимаешь, что лестью можно человека унизить, разрушить, а критикой... созидательной, разумеется, можно вылечить и возвысить. Скажу проще: если плохие зубы лечить конфетами, зубы от этого станут только хуже.
Света слушала смиренно. Неужели под плохими зубами маэстро подразумевал её песню?
- До вас, Света, пела Оля, - продолжил маэстро, - она - довольно серьёзный бард.
Все, кроме Мити, перевели взгляд на Олю, беседовавшую с широкоплечим молодым человеком в кожаной рокерской куртке.
- Оля всю песню проговорила с нашим несравненным Дали. Я ведь, Света, раньше всерьёз занимался восточными единоборствами, а они, как известно, развивают периферийное зрение. Я краем глаза следил за этой двоицей. Их тоже не проняло. Ведь так, Дали?
Молодой человек неопределённо пожал плечами.
- Света, вы играете и поёте. У вас, Света, есть более-менее вокал и есть гитара.
Света, не моргая, смотрела на маэстро.
- Ты наша, Света. Если б не была нашей, я бы с тобой не разговаривал.
"Куда он клонит?" - подумал Митя.
Но маэстро ситуацию прояснять не спешил.
- Судя по хитрому взгляду Фишмана, у него есть в запасе пара слов по поводу Светы, - сказал маэстро.
Интеллигентного вида Фишман не спеша снял очки, протёр их носовым платком, потом торжественно водрузил на нос, зачем-то потрогал свой шейный платок и заговорил:
- Есть старый анекдот, мораль которого можно выразить так: "Не отнимайте у львицы её детеныша, а у женщины - её заблуждений". Мы слышали классический пример попсы, которая, правда, вряд ли когда-нибудь станет шлягером.
- Попсы?! - Маэстро подпрыгнул как уколотый. Но повернулся он не к Фишману, а к Свете, повернулся и взволнованно заговорил: - Перед вами, Света, сидит человек, написавший песни к нескольким кинофильмам. Если я вам скажу их названия, вы наверняка вспомните и песни. Я специально изучал это явление, я изучал "попсу".
Света смотрела на маэстро во все глаза, она ждала его слов, как пророчества.
- Я, Света, даже написал несколько статей по этому вопросу, на одну из которых сам Окуджава отозвался восторженно. И вот что я вам скажу. Во время Московской олимпиады я, в рассуждении чего бы покушать, стал впервые переводить зарубежную попсу. И должен заметить, что это в большинстве своем очень неплохая поэзия. А что у вас? "Любовь улыбается в росе"?! Истерика! В ваших словах нет правды. А в настоящей попсе она есть.
- Скорее, видимость её, - вставил бородач.
- Вспомните песню про одинокого гармониста, - продолжил маэстро. - Что ни слово, то правда. А вы, взрослая девица, рисуете картину детской наивности: думали о людях хорошо, а они - невежи - грубо обошлись с вашим городом детства. А певица Маша - к слову, состоявшаяся - ваших слов даже не разобрала, она, видите ли, музыку слушала, как будто она в консерватории. Вы, Света, не смогли привлечь её внимания к своим словам. Не смогли завлечь! А это и есть основное отличие настоящей качественной попсы от дребедени - уметь надуть, заставить идти на поводу. Известные авторы это умеют делать. Сначала они надувают, чтобы заработать имя, а потом уже их имя начинает работать на них, как зачётка - на студента-третьекурсника... А ты... - маэстро привстал с кресла и нагнулся к Свете, скромно сидевшей на краешке дивана, - ты пока этого делать не умеешь.
- Маэстро, вы же обещали созидающую критику, - с улыбкой произнёс бородач с озорными глазами. - Вы нашу гостью пока сравняли с землёй, когда здание возводить начнёте?
Кто-то засмеялся.
- Девушке просто надо "расписаться", - добавил бородач. - Мне, например, её песня тоже понравилась. Я ведь не поэт, а грубый почитатель поэзии.
Маэстро сел в кресло, вздохнул и продолжил уже спокойнее:
- Если б я поселился в вашу песню, Света, я бы там с ума сошёл. У вас... у тебя, Света, есть интересная правда о себе. Пока будешь петь о враках, будешь нравиться Маше и выпускнику Большого театра, кандидату футбольных наук.
Кто-то прыснул, все посмотрели на бородача. Он же безмятежно улыбался.
- Полюбите себя, Света, - сказал маэстро голосом, исполненным самого неподдельного участия. - Полюбите, и вы начнёте одевать свои слова, свои рифмы нарядно, как собственное дитя. Сумеете полюбить себя - напишете много хороших стихов себе и нам на радость, может быть, прославитесь.
- Любить... - фыркнула бард Оля, - любить себя можно по-разному. Я думаю, среди нас нет ни одного, кто бы себя не любил. Иначе мы бы здесь не собирались. Что ты смотришь на меня, Дали, как укушенный?
- Да нет, Олечка, мне безумно нравится, когда ты горячишься. Как тебя, однако, любовь проняла! Продолжай.
- А что, разве не так? - совершенно серьёзно и грустно спросила Оля. - Наши фотографии вряд ли будут висеть на месте этих, - она указала на стену гостиной, увешанную портретами знаменитостей прошлого. - Вот мы и ищем тех людей, которые бы нас послушали и приняли такими, какие мы есть, со всеми нашими городами детства и мечтами о всеобщем счастье. Мы ищем тех, кто бы нас любил. Это потому что мы себя любим.
- Я думаю, маэстро не это имел в виду, - сказал молодой "доцент" и посмотрел на маэстро.
Тот молчал, оставляя свободу толковать себя как угодно.
- Мне думается, дело тут в другом, - продолжил молодой человек. - Каждый из нас считает, что он видит прекрасное и откликается на него: прекрасный звук, прекрасный слог, прекрасную картину. Каждого из нас прекрасное волнует. Поэтому каждый из нас занялся творчеством. Кто-то пишет, кто-то лепит, - "доцент" посмотрел на Дали, - кто-то музицирует. Зачем? Ведь всё это, как говорится, уже было в веках, бывших прежде нас. Потому что мы живы, потому что чувствуем сегодня... сейчас. И другого времени у нас не будет. При этом любовь к себе, такому уникальному и неповторимому, диктует одно и то же: ты - лучший, ты видишь мир точнее, интереснее, чем другие. А любовь, я так думаю, - это считать, что мы все видим мир прекрасным, что среди нас нет лучших и худших.
- При этом ты говоришь, что песня Светы тебя не проняла, - сказал Дали. - Значит ли это, что ты оцениваешь её ниже, чем ту песню, которая отвечает твоим представлениям о хорошей песне?
- Не в этом дело. Главное - это не считать свою душу камертоном прекрасного, принимать попытку к творчеству с уважением и пониманием, с сопереживанием, в конце концов. Пусть человек соревнуется сам с собой, а не с другими.
- Ты совсем неправильно понял меня, - вступил наконец маэстро. - Да, "полюбить себя" означает разглядеть в себе свою непохожесть ни на кого другого. Свою абсолютную неповторимость. Но соревноваться надо и с самим собой, и с другими. Надо докричаться, доораться, надо заставить, чтоб тебя заметили. Тебя послушай, так под песнями, картинами подписи не нужны, - а кому тогда слава? Бесталанному проходимцу, который присвоил бесхозную песню или скульптуру?! Который разбогател на ней вместо тебя?! Ну уж нет! А если ты позволил ему это, то дурак.
- Да ладно, какая там слава! - сказал Дали. - Разве мы здесь о славе говорим? Мы говорим о песне. Кому-то она нравится, кому-то нет. Это нормально. Я бы пока не пожелал Свете славы. Не из-за славы надо петь. И потом, её ведь никогда не бывает достаточно, славы этой. Если она была вчера, то сегодня её надо опять зарабатывать, домогаться. Слава - капризная особа. Она превращает человека в своего раба. Вы, маэстро, может быть, единственный из нас, кто испытал её по-настоящему. Но вы живёте сегодня, извините за откровенность, воспоминаниями о ней. До сих пор мечтаете, что она вернётся. Так бывший чемпион, ставший тренером, мечтает, что слава вернётся в его учениках. На самом деле всё это суета и томление духа. Прав был царь Соломон. Попса - тоже суета. Попса - это прежде всего количество, а не качество.
- Именно поэтому ты лепишь скульптурки вместо скульптур, на мелочь размениваешься, - сказал маэстро.
- Есть и такой жанр, - спокойно ответил Дали. - Главное - это мир с самим собой. Это и значит, на мой взгляд, любить себя. Научиться жить в мире с собой, таким неуравновешенным, непредсказуемым, амбициозным, жадным к деньгам и славе, красавцем, уродом. Свете надо научиться не зависеть от нашего с вами мнения. Если она хочет писать песни, ни вы, ни я запретить ей это не можем. Если она хочет писать песни, то ей будет всё равно, принимают её в тот или иной круг или нет. Будут песни, будет и круг слушателей. Чего ещё? В конце концов, и это пройдёт. Всё пройдёт. Даже мировая классика, "нетленка", как её называют, окажется пустяком. Потому что она пытается быть больше жизни, а на деле всего лишь копирует действительность, которая богаче, красивее, оригинальнее. Искусство - больше жизни?! Чепуха! Искусство - искусственно по определению. А наша классика - это лесть человечества самому себе. Надменная попытка копии стать на один уровень с оригиналом.
- По-моему, ты преувеличиваешь, Дали, - сказал "доцент", глядя перед собой. - Забавно слышать это из твоих уст... Ничего личного, как говорится. - Тут он поднял глаза и посмотрел на своего собеседника. - То, что ты говоришь, скучно и старо. Кто-то из художников-модернистов считал, что сегодня главное - отношения, которые устанавливаются с оригиналом у зрителя, или слушателя, или читателя, а вовсе не оригинал сам по себе.
- Что ж, отношения - это хорошо, - сказал Дали спокойно, - это замечательно. С кем мы приходим в ЦДЛ установить отношения? С теми, кто уже отсидел своё в этих креслах? Но среди них подавляющее большинство, я имею в виду вот этих "классиков", - Дали обвёл рукой комнату и заодно портреты знаменитых писателей, - писали попсу, причём в больших количествах. Ведь только в нашей стране за длинные книги больше платили. А кто-то из них вообще писателем не был. Просто купил себе звание писателя, как сегодня покупают диплом об окончании института или водительские права. Кому-то кажется, что сам воздух Дома литераторов способен разбудить дремлющие творческие силы. Так в древности русские мужички поближе к известному святому жить перебирались в надежде, что благословения Божьи и на их огород упадут. - Последние слова он произнёс повышенным тоном.
- Тебе, Дали, надо в семинарию поступать, - сказал маэстро серьёзно. - Может, батюшкой ещё станешь.
- Не стану, - ответил Дали тихо. - Просто я хотел объяснить...
- Ну что ты хотел объяснить? - спросил маэстро с улыбкой.
- Ладно, ничего... Я сам Свете скажу.
Красиво пробили часы. Маэстро посмотрел на Свету, всё ещё сидящую на краешке дивана.
- Не знаю, Света, что и сказать тебе. Все мы тут, наверное, правы отчасти. Может, кто-то и правее. Решать тебе. В этом я, пожалуй, соглашусь с Дали. Продолжайте, Света. И приходите к нам. Мы вам рады.
Маэстро встал. Кто-то подошёл к нему, взял за локоть и отвёл в сторону.
Митя пошёл к выходу. В гардеробе старик с лицом писателя читал газету.
На улице было сыро. С другой стороны дороги, возле ворот бразильского посольства, стоял озябший милиционер. Он сдвинулся с места, дошёл до крыльца с запертой дверью, повернулся на каблуках. Год назад крыльцо бразильского посольства, возле которого сейчас прохаживался страж порядка, утопало в цветах. Их несли болельщики погибшего в катастрофе гонщика "Формулы-1" Аэртона Сены. Сейчас крыльцо было чистым, ни цветов, ни свечей, ни фотографий. "Всё проходит", - вспомнил он слова царя Соломона и Дали.
А может, следуя совету маэстро, стоит всё-таки попробовать заявить о себе, выкрикнуть погромче, привлечь к себе внимание? Но как?! Искать знакомств! А может быть, сначала сделать успешную карьеру, а потом на правах сильного мира сего напечатать свои размышления о жизни, независимо от их качества и литературного достоинства? Чтобы и друзья, и враги удивились, чтобы кто-то воскликнул: "Так он, оказывается, ещё и писатель!" Или... Или последовать совету Дали? Сначала научиться быть полезным, пусть не всему миру, а хотя бы нескольким людям. Научиться не ожесточать сердце, когда вокруг только и слышно: "Ты с кем? Ты чей? Кто не с нами, тот против нас!" Кто это сказал? Горький? Нет, кажется, ещё Христос... Впрочем, что это меняет?! Оба были "маэстро" для своих учеников. Один "маэстро" жил две тысячи лет назад, другой - чуть меньше века назад. Один умер смертью бродяги, другого отравили. Правда, никто этого наверняка не знает. Про одного говорят, что он был невинен, про другого такого не говорят. Так за каким же "маэстро" идти?
Вопросов было слишком много. Гораздо больше, чем до посещения ЦДЛ. Ну и что, подумал Митя, стоило сюда идти?
Письмо! Только сейчас он вспомнил о письме, лежащем во внутреннем кармане куртки. Он написал его три дня назад, на работе. Написал на спор.
Уже четвёртый месяц он работал в одном фонде, созданном для того, чтобы собирать информацию о представителях политической элиты. Его работа состояла в том, чтобы внимательно читать газеты и вносить в компьютер всё, что может быть использовано в политической борьбе: факты биографии, пристрастия, особенно информацию о друзьях и врагах. Как-то раз по работе ему пришлось звонить в приёмную известного политического деятеля и кинорежиссёра. Вот тогда-то и вышел у него с коллегами разговор. Весёлый студент с отделения политологии МГУ, Костя, спорщик и завсегдатай букмекерской конторы за углом, не отрываясь от компьютера, прокомментировал звонок:
- На твоём месте, Митя, я бы не звонил туда, а поехал.
- Так у меня же вопрос пустяковый, - возразил Митя. - Кто ж меня с таким вопросом к телу подпустит?
- Чудак ты, - сказал Костя. - Тут же главное - засветиться. Ну, расскажешь о себе что-нибудь в приёмной, наврёшь, что, мол, опыт есть, связи, языки знаешь, компьютером владеешь. Не надо себя предлагать сразу, но репутацию себе создать необходимо. Там, наверху, много пузырей мыльных, одним больше - никто и не заметит. А у тебя шанс появляется. Глаза помозолишь, потом, глядишь, можно и резюме заслать. Под лежачий камень вода не течёт. Ну сколько мы тут ещё проработаем? От силы полгода. До выборов ближайших. А дальше всё равно придётся нового хозяина искать. А этот режиссёр - крупный бугор, за него если зацепиться, можно знаешь куда взлететь...
- Да куда там, - встрял в разговор сосед по общежитию, Серёга, - Митяй у нас человек идейный, он за калач ржаной не продаётся. А я бы такому человеку, как этот режиссёр, сам письмо бы накатал. Вон статья в газете - молоденькие актрисы ищут возможности сниматься. И я, если бы посмелее был, тоже письмо соорудил бы. Серьёзно! Не постеснялся бы. Чего мне терять? А Митяй не стал бы писем писать. Да, Митяй?
- Плохо ты меня знаешь, - ответил Митя.
- А я и не претендую на то, чтобы тебя знать.
- Мужики, а слабо поспорить? - воскликнул Костя. - Две сотки тому, кто напишет письмо режиссёру и при мне отправит. Серёга, нужны лёгкие две сотни?
- Давай, - откликнулся Серёга. - У меня как раз до получки денег почти не осталось. Митяй, ты как?
Митя покачал головой.
Прошла неделя. Костя приболел, и его не было на работе четыре последних дня. О споре никто не вспоминал. Правда, в понедельник вечером Митя слышал, как Серёга у себя в комнате что-то печатал на старенькой машинке.
- Ну как, написал письмо? - спросил Митя Серёгу утром, когда они шли на работу.
- Пробовал, - признался сосед. - Чушь получается. Хотя что о смысле думать, когда двести рублей за конверт с маркой и адресом получить можно? Пожалуй, так и сделаю. Пустышку отправлю. Деньги нужны, а у Кости это не последние. Звонил ему вчера - опять выиграл.
Вот тогда-то Митя и решил написать своё письмо. Рассказать в нём о себе, о своей любви к фильмам этого режиссёра, о желании самому писать рассказы и сценарии к фильмам, о своей теперешней работе, которая ему совсем не нравилась. И в конце он собирался приписать - если вам нужен верный человек, то вот мой адрес, и далее следовал бы адрес в общежитии. Серёга прав, чем он рискует? Что ему никто не ответит?
Митя всё дальше уходил от Дома литераторов. В руке он нёс письмо. Он искал глазами почтовый ящик, но в этой части города почему-то их не было. Он дошёл до Садового кольца, пересёк улицу. Потом вниз, к метро. И тут увидел синий ящик с белой молнией. Он подошёл к нему, потрогал козырёк над прорезью - не скрипит, наверное, ящиком часто пользуются. Митя посмотрел ещё раз на письмо: на адрес, имя и фамилию режиссёра. Всё было написано правильно. И марка на месте. Митя вздохнул и опустил письмо в урну, стоящую под почтовым ящиком.