Может быть, ещё наступит день, когда люди разгадают последнюю тайну. Наконец-то не останется ни одного секрета, не о чем будет писать статьи, нечем будет заниматься учёным, нечем будет удивить при встрече друга. Наступит долгожданный золотой век человечества.
Не знаю, доживу ли я до этого дня. Надеюсь, что нет. Ведь самым большим секретом для меня остаётся человек: со всеми его мыслями, догадками, детскими и взрослыми страхами, смешными и серьёзными откровениями. И не только какой-то отвлечённый человек, но и я сам.
Первый секрет у меня появился в шесть лет. Уверен, что секреты у меня были и до этого. Но какие? Это секрет для меня самого.
Секрет появился потому, что пришло его время. Другие причины его появления мне не ясны и по сей день, хотя, может быть, опытный психолог и мог бы мне помочь. Но что толку. Не приставишь же к себе психолога, чтоб он объяснял все наши поступки и мысли, - ему и своею жизнью нужно жить.
Не хочу, чтобы у вас сложилось впечатление, будто я был и остаюсь несмышлёнышем, который путается в своих мыслях, как малыш в развязавшихся шнурках. Я, конечно, кое-что прекрасно понимаю. Сейчас, например, понимаю гораздо больше, чем понимал в шесть лет. Но и в шесть лет понимал немало.
Своё понимание мира, как и подобает человеку разумному, я черпал из опыта, иногда горького. Например, в шесть лет я опытным путём установил, что существуют два типа луковиц - те, которые едят, и те, которые есть не следует.
Съедобные луковицы мама покупала в магазине и на рынке. Но как только она уехала в командировку, оставив меня на попечение отца, я решил, что пришло время начать самому о себе заботиться.
Я принёс домой из детского сада луковицу, которая давно привлекла моё внимание, - из клумбы перед нашим павильоном. Раньше я видел, как аппетитно папа ест лук с борщом, мне нравился хруст сочной луковицы на папиных зубах, мне казалось, что, поступая, как взрослый, я скорее становлюсь им.
В тот вечер мы сели за ужин каждый со своей луковицей. Моему родителю и в голову не могло прийти начать расследование, где я раздобыл свою. Он, по своему обыкновению, был погружён в мысли. Я с гордостью сообщил ему, что сам откопал луковицу на детсадовской клумбе. Папа принял это известие к сведению. Он захрустел первым и стал покрякивать. Я разогнал ложкой капустные водоросли и отправил в рот первую четвертинку лука: "Сейчас и у меня захрустит на зубах, в носу сделается сквозняк, и я начну покрякивать". Не успел я крякнуть и одного раза, как меня стошнило. Папа очень удивился, бросил свою луковицу и побежал за подмогой к соседке, медсестре. Меня напоили марганцовкой, по цвету напоминавшую недоеденный борщ, и уложили спать раньше времени.
Наутро папа пошёл со мной в детский сад. Он рассказал о вчерашней луковице, по приметам воспитательница опознала в ней луковицу тюльпана, которые были высажены недавно перед нашим павильоном.
С тех пор я не ем луковиц с клумб.
Конечно, этим мои открытия не ограничились. Например, многое о папином поведении я узнал, используя простой и доступный любому метод наблюдения и сравнения. Я хорошо знал, например, что, когда ключ не сразу попадает в замочную скважину, а некоторое время тычется в её окрестности, после чего устанавливается на непродолжительное время тишина, как будто ключ набирается сил, за дверью стоит папа - "пьяный, как Зюзя". Я, правда, не знал ни одного человека с таким диковинным именем. В нашем дворе не было ни одного Зюзи, был дядя Изя из пятого подъезда, но он никогда не напивался, только грозился. "Напьюсь, - говорил он своей жене, - как кацап, раз ты у меня такая дура". Я не знаю, был ли кацапом мой папа. Скорее всего, был, потому что мама его так иногда называла. И именно в те дни, когда у него возникали трудности с дверью.
Когда папе наконец удавалось войти, он обычно долго раздевался, труднее всего ему давалась шляпа - она всё время сваливалась с вешалки, и всякий раз, когда папа нагибался за ней, ему стоило огромных усилий опять разогнуться. Усмирив шляпу, он входил в большую комнату, обязательно задевая вторую створку двери, от чего та начинала дрожать. Я знал, что мама сейчас его спросит:
- Ну что, уже успел набраться, как Зюзя?
Папа в таких случаях улыбался, но молчал. Он знал, что теперь каждое произнесённое им слово может быть использовано против него самого.
- Где ты, кацап, только деньги берёшь? - допытывалась мама.
Деньгами в семье распоряжалась она, как и полагалось главе семейства. Папе выдавался скромный трёшник на недельные обеды.
В те времена я ещё не знал истинную цену трёшнику, хотя деньги были особым предметом моего размышления.
Опытным путём я установил, что всё стоит денег. Для этого мне, правда, пришлось подарить пистолет детсадовского друга Игоря Грабовского моему соседу по подъезду, чью дружбу таким образом я надеялся заслужить.
Соседа звали Слава. Он был старше меня на два года. Кому из вас хоть раз в жизни не хотелось подружиться с тем, кто сильнее и опытнее вас, чьё присутствие придаёт вам значение и уверенность?!
Три дня Слава был моим преданным другом, а на четвёртый произошла безобразная сцена, основными действующими лицами которой были моя мама и папа Грабовский. Слава был уверен, что сделка была справедливой, я всей душой был на стороне Славы, но сила была у родителей. На прощанье папа Грабовский, помахивая пистолетом в воздухе, назидательно произнёс:
- За всё надо платить, друг мой.
""Друг мой", - мысленно передразнил я его. - Что он знает о дружбе?! О настоящей дружбе, где нет слов "моё", "твоё", но есть только "наше"".
С того момента я всё чаще стал задумываться о деньгах, о той странной, непостижимой для меня власти, которую они дают. Власти покупать продукты, а значит, их есть, обедать на них, покупать пистолеты и их дарить. Власти напиваться на них, как некто по имени Зюзя. Я видел, как мама расплачивается деньгами в магазине, и знал, что они бывают разные: в форме разноцветных бумажек и в форме монет.
Я должен был разгадать удивительную тайну денег во что бы то ни стало.
Мама получала зарплату два раза в месяц. Одну из них она называла авансом. Мне нужно было раздобыть эти деньги, чтобы поближе с ними познакомиться. Я дождался дня аванса и незамеченный подошёл к маминой сумке. Мне было известно, что деньги находятся в стареньком потрёпанном кошельке, похожем на мышь. Я решительно достал кошелёк, открыл его и выхватил две бумажки наобум, не глядя на их достоинство. "Мышь" плюхнулась на дно сумки. Я отошёл в укромное место и рассмотрел добычу. Это были две красненькие бумажки с нарисованными десятками. Во времена моего детства ценились даже монеты, а бумажные деньги, да ещё красненькие - были настоящим сокровищем. Я умел читать и считать до ста, но из математических действий знаком был лишь со сложением.
"Интересно, - подумал я, - сколько пистолетов можно купить на эти бумажки?" Внезапно я почувствовал себя богатым человеком. Мою относительно невинную душу наполнила музыка сфер, скорее всего финансовых. Только две мысли омрачали торжество: во-первых, ни одна душа не могла разделить торжества с моей, во-вторых, я понятия не имел, что можно на эти деньги купить. Я оказался наедине со своим секретом. Торжество сменилось приступом страха - мне вдруг стало казаться, что карман моих шорт стал прозрачным и любой человек может увидеть его содержимое.
Пропажу мама обнаружила довольно скоро. Подозрение пало на папу, который в тот вечер зашёл после работы домой, переоделся и отправился, по его словам, в гараж, чтобы помочь другу-соседу "бортировать колёса". Пока папы не было, мама нервничала и несколько раз срывала злость на мне, как будто я был в чём-то виноват. Я сделал вид, что обиделся, захватил в кухне спичечный коробок и вышел на улицу.
По двору нетвёрдой походкой шёл папа, он прищуривался и складывал губы трубочкой - верные признаки того, что он подшофе и идёт на бровях, как иногда выражалась мама. С годами я привык, что слова, описывающие поведение пьяного человека, не всегда нужно понимать буквально.
Я проводил родителя сочувствующим взглядом, сел на скамейку перед балконом и стал прислушиваться. Скоро из комнаты донёсся мамин крик:
- Ну и где ты опять залил свои кацапские глаза? Если ещё раз Семён позовёт тебя колёса бортировать, я пойду в гараж, и вы будете лететь оттуда вместе с вашими колёсами. Где двадцать рублей, кацапские твои глаза?
Я представил себе, как из гаража вылетают колёса, потом папа с вытаращенными - по-кацапски - глазами, потом дядя Семён, как обычно, со сложенными на груди руками, - это могло быть весело, неплохо было бы самому увидеть. Потом я представил себе, как папа с улыбкой рассматривает маму и молчит. Папа умел хранить и свои и чужие секреты. Иногда мне кажется, что люди, напиваясь, предоставляют себя в услужение трезвым, - дескать, что хотите, то со мной и делайте, я обещаю наутро ничего не помнить.
Никаких угрызений совести я тогда не испытывал.
Пройдясь по двору, я проверил, не идёт ли за мной кто-нибудь. К сожалению, мною никто не интересовался.
У первого подъезда, неподвижно, как сфинкс, сидела баба Соня в своём самом нарядном наряде: в цветастом платье, соломенной шляпе, огромных очках, на груди желтели бусы. Каждая бусина была величиной с конфету "Снежинка", которые нам дарил Дед Мороз на Новый год в детском саду. Её морщинистые руки покоились на палочке с отполированными боками. Она смотрела перед собой. Мне иногда казалось, что она видит и слышит всё - эта вещая баба Соня. Она не читала газет, не смотрела телевизор, но была хорошо информирована, - по крайней мере, о происходящем в нашем дворе...
В небе медленно убавляли свет. Почти так же медленно, как в моём любимом кинотеатре "Патрия", в самом центре города. Это нерусское слово означало "родину". Я знал, что "Патрия" - название нерусское: по-русски надо было бы сказать "партия".
Я свернул за дом. Там, между стеной и забором детского сада, был разбит палисадник. Мне тогда было трудно понять, почему палисадники "разбивают". Они всё-таки не чашки и не окна. Однако, глядя на наш палисадник, незнакомый прохожий с выбором слова всё-таки согласился бы - уж больно разбитым был он на вид. В палисаднике росли высокие крепыши-сорняки и низкие измождённые нарциссы. Напротив нашего окна ещё росла куцая ёлка, на которой круглый год - как будто ёлку готовили к новогоднему сезону и учили носить украшения - висела всякая дребедень. Молодая семья, въехавшая недавно в квартиру на четвёртом этаже, повадилась сбрасывать мусор прямо в палисадник и никогда не промахивалась. Поэтому ёлка постоянно была увешана колбасными шкурками, яичной скорлупой, обрывками газет и прочей нечистью. Я зарыл свой коробок с деньгами под ней и в качестве ориентира установил пустой пакет из-под молока, сброшенный очень кстати. На душе стало спокойно.
Из нашего окна, выходившего на сторону палисадника, были слышны крики мамы. Она по-прежнему пытала папу.
На следующий день я шёл в детский сад в приподнятом настроении. Причиной тому был мой секрет. У меня появилось то, чего не было ни у кого из моих коллег. Я чувствовал себя богатым человеком. С самого утра я ощутил прилив невиданной раньше снисходительности: позавтракал без капризов, без боя отдавал любимые игрушки, не ссорился после обеда из-за хорошей раскладушки. Моё поведение заметили и оценили. Красавица Сильва, которую я любил за длинные волосы и экзотическое имя, была благосклонна, как никогда. Она два раз подряд выслушала мой единственный музыкальный номер - "Не плачь, девчонка, пройдут дожди..." - и оба раза ей понравилось. В знак благодарности она пообещала во время тихого часа показать шрам от аппендицита и слово сдержала. Подобного обхождения, насколько я знал, до этого не удостаивался ни один из мальчиков группы.
Хорошо быть богатым! Моя походка стала увереннее, я помогал воспитательнице собирать группу на полдник. У нас с ней теперь было много общего - и у неё, и у меня водились деньжата.
Правда, вскоре пришлось признать, что испытание богатством оказалось тяжелее, чем я предполагал. Когда мама в тот день забрала меня из садика, дома я не мог найти себе места. Ничто не тешило взор и не ласкало слух - ни новенький подъёмный кран, ни сборник сказок с картинками. Не хотелось слушать "Радионяню". Моё сердце было с моим сокровищем.
Я вышел во двор, свернул за дом. Пустой пакет из-под молока был на месте. Но спокойствия не наступило. Причина заключалась в том, что ни одна живая душа по-прежнему не знала, что я - богач. Никто не был за меня рад, никто не мог похлопать по плечу или заглянуть в глаза, проявляя желание меня ублажить. Именно тогда я впервые осознал, что для того, чтоб секрет был полноценным, нужен второй человек. Не хватало мне также человека, способного дать совет, как распорядиться деньгами. В свои шесть лет я ещё ни разу не ходил в магазин один. Я знал, на какие деньги можно купить мороженое и хлеб, но у меня были деньги совсем другого цвета. Это были блеск и нищета богача, застигнутого своим богатством врасплох.
Я нуждался в совете. Но с кем поделиться? С мамой или папой? Глупо! В детском саду? В моей группе я не нашёл бы ни одобрения, ни ободрения. К тому же в среде своих сверстников, умея читать и считать до ста, я слыл парнем образованным. Что могла бы мне посоветовать, к примеру, полуграмотная Сильва, читающая по слогам и умеющая с грехом пополам считать до девяти? Игорь Грабовский был слишком дружен со своим папой, он бы непременно всё рассказал ему, а тот, между прочим, вдобавок ко всем своим несовершенствам, был ещё и милиционером. Во дворе? Бабе Соне, чтоб она рассказала по секрету всему свету? И тут меня осенило - соседу Славе! Лучше кандидатуры придумать было невозможно. Он был старше и мог посоветовать что-нибудь стоящее. К тому же он бы оценил моё доверие, и мы бы опять стали большими друзьями, как во времена его обладания пистолетом.
Славу я нашёл возле гаражей, он был занят серьёзным делом - разбивал кирпичом косточки от диких абрикосов, которые в нашей местности назывались "зарзарами". Я подсел к нему и некоторое время молча наблюдал за его неспешными движениями.
- Слава, - обратился я нему наконец, - если б у тебя было двадцать рублей, что бы ты с ними сделал?
Надо сказать, что Слава был человеком практичным. Он хорошо знал, что у него нет никаких двадцати рублей, и поэтому продолжал спокойно дробить косточки. Внимание этих ребят постарше порой приходится завоевывать, как внимание девчонок. Они, чувствуя своё превосходство, тоже становятся томными и капризными.
Мы помолчали. Я решил больше не ходить вокруг да около. К известию о том, что у меня есть двадцать рублей, Слава никак не отнёсся - он продолжал набивать рот мякотью этих идиотских косточек. Он не вскочил и не уставился на меня восхищённым взглядом, не закричал: "Неужели?!" Наевшись, он встал и, расфутболив осколки косточек в разные стороны, посмотрел на меня с интересом:
- А ты не ошибаешься?
- Нет, - заверил я его.
- Ты хорошо их спрятал? - заботливо поинтересовался он.
Я его успокоил.
В тот вечер мы очень хорошо погуляли. Слава ходил со мной в лес на стрельбище. К моему удовольствию, он не отозвался на приглашение друзей пойти на стройку, чтобы поиграть в казаки-разбойники. Слава дал мне несколько дельных советов, как лучше тратить деньги: что можно купить, как сделать так, чтоб мама, увидев новую игрушку, не вышла на верный след. Я, в знак расположения, попытался рассказать ему о месте, где зарыты деньги, но он, услышав, что в палисаднике, категорически не стал слушать дальше.
Мне понравилась такая щепетильность моего друга.
Едва начало темнеть, Слава заторопился домой. "Уроки надо делать", - объяснил он.
Это было новостью, в первый раз Слава прервал прогулку из-за уроков. После того как он скрылся в темноте подъезда, я решил сходить проверить своё сокровище.
Я свернул за угол дома. Слежки по-прежнему не было. Многие окна со стороны детского сада уже зажглись, соседи возвращались с работы. Кое-где звучал голос спортивного комментатора - шёл футбол. Мои окна темнели - родители были в кухне. У Славы свет тоже не горел.
Я отыскал свой коробок, открыл его, пересчитал деньги, полюбовался в сумерках искусно выписанными цифрами и буквами, спрятал деньги обратно и зарыл под ёлкой.
Домой я шёл с лёгким сердцем. Папа был трезвый, он, сосредоточенный, и, как мне показалось, красивый, читал в кухне газету, мама гладила, она была в хорошем настроении. О пропаже денег больше не вспоминали.
На следующий день в детском саду я продолжал совершенствовать навыки жизни состоятельного человека. Я покровительствовал слабым и нищим одногруппникам, старался быть примером для подражания: поддавался пухленьким тихоходам во время игры выше ноги от земли, отдал за обедом порцию любимого пюре голодному соседу, опять спал на продавленной раскладушке, не оторвал ни одной ноги кузнечикам. Я стал замечать на себе заинтересованные взгляды ещё одной длинноволосой девочки с красивым именем Алла и уже начал было подумывать о расширении своего песенного репертуара за счёт жалостливой песни "Там, вдали, за рекой...". Вечером во дворе я искал Славу. Но он как в воду канул. Его мама сказала, что сын ушёл из дому довольно давно.
Я вышел во двор, и ноги сами понесли меня за дом. Там было сумрачно от нависших виноградных листьев и пахло сыростью. В темноте подвала горели два зелёных кошачьих глаза. Больше за мной никто не подсматривал.
Я вооружился палкой и пошёл к ёлке. На месте, где вчера были зарыты деньги, я увидел свежевыкопанную землю. От волнения перехватило дыхание. Я ткнул палкой в нескольких местах возле горки земли - коробка не было. Надежды тоже.
Я встал и огляделся. Окна родного дома безучастно взирали на моё банкротство. "Как же так? Может, я неправильное место нашёл?" Но место было отличное - сорняки, мусор и нарциссы. Настоящее Поле чудес...
С самого начала у меня мелькнула мысль, что деньги мог забрать Слава, но мне было до того досадно об этом думать, что я сразу попытался убедить себя в том, что он мой друг, а друзьям надо доверять. Я решил даже не говорить ему о пропаже.
Но кого же тогда винить? Я стоял растерянный, смотрел на здание своего детского сада за забором. Как же я завтра там появлюсь? А привычки богача?!
Постепенно ко мне стало возвращаться спокойствие. В конце концов, целых два дня я жил, как богатый человек. Разве это ощущение не стоило двадцати рублей? А открытие, что для секрета нужны двое! Разве оно не стоило этих двух красивых червонцев?!
Что делает человека богатым, когда он даже не понимает величины своего богатства, не знает точно, как им распорядиться? Именно на этот взрослый, по своей сути, вопрос я был не в состоянии ответить в шесть лет.
Впрочем, ответ мне до сих пор не известен.
А время идёт. Мне уже давно не шесть лет. Я умею считать до бесконечности - найти бы только время. Кроме того, я умею делить, умножать, вычитать, и недавно выучился водить машину. Но секреты остаются. Например, до сих пор моя мама не знает, куда делись двадцать рублей в те времена, когда эти деньги что-то стоили.
И ещё...
Иногда я ловлю себя на мысли, что моя жизнь подчинена загадочному закону - мне позволяется иметь лишь то, на что мне хватает сегодня мудрости. Как будто какая-то заинтересованная в моём внутреннем благополучии сила незримо присутствует в моей жизни и посылает не больше и не меньше, а ровно столько, сколько мне впору. Мистика, скажет кто-то. И правда - мистика. То есть тайна. То есть секрет.