Биографические данные:
Аленин Игорь Сергеевич;
19.02.1970 г.
Россия;
адрес: Москва, ул. Артековская, 5, кв. 22;
образование: преподаватель русского языка и литературы;
работаю директором по связям с общественностью в общественной организации;
публиковался в журнале "Вестник" (США), "Решение", в 2004 году в издательстве "Духовное возрождение" вышел сборник рассказов "Начало света";
в творческих союзах не состою
Скрипка
Мама Егора пришла на работу, как обычно, к девяти. У дверей кабинета её встретил начальник, Иван Фёдорович. Его руки дрожали, волосы были в беспорядке, и мама сразу поняла - что-то не так. Будучи фигурой публичной, Иван Фёдорович следил за своим внешним видом с тщательностью чрезвычайной.
- Тебе не надо туда ходить, - только и сказал он.
- Что случилось? - спросила мама.
- Там Инна... - Иван Фёдорович не договорил, отвернулся, покачал головой.
Мама вернулась в тот день поздно - после десяти. Что-то случилось - это Егор понял сразу. Мама не окликнула его, не заглянула в его комнату, не спросила про уроки. Вместо этого она вошла в большую комнату и затворила за собой дверь. Егор отложил книжку и пошёл к ней. Мама сидела на диване, смотрела перед собой и плакала.
Когда мама познакомилась с тётей Инной - невысокой, склонной к полноте женщиной лет сорока пяти - Егор учился в третьем классе. Он запомнил её необыкновенно деятельной, курящей, шумной и гостеприимной. Говорила она хриплым голосом и создавалось впечатление, что она всё время шутит. Красивой она Егору не показалась, для этого ей не хватало стройности, длинных ресниц, весёлого взгляда и маникюра. Хотя тётя Инна и громко смеялась, но глаза её оставались при этом всегда грустными, такие бывают у оставленных женщин и домашних животных без хозяев. Мужа у неё не было, детей тоже. Жила она в однокомнатной квартире недалеко от дома, где жил Егор с мамой.
Отец Егора ушёл, когда сыну было четыре года. Со своей новой женой он жил в том же городе, но в гости никогда не приходил. Он, как и мама, получил специальность инженер-экономист, но Егор, пока отец жил с ними, так и не понял, чего в нём было больше: инженера или экономиста. После папы остался грубо сработанный табурет на балконе, чеканка курящего трубку человека, несколько наборов запонок, куча чёрно-белых фотографий. С них смотрел невысокий мужчина средних лет с насмешливым взглядом. Высокий лоб, зачёсанные назад, как у Павки Карчагина, волосы. Папа обожал костюмы и рубашки с запонками, даже дома он предпочитал ходить в брюках от старого костюма и рубашке, которую уже нельзя было надеть на работу. Мама отзывалась о папе "модник". А ещё Егор помнил круглый папин животик: в него Егор иногда боксировал. Папа этого не любил. Может он обиделся на Егора и потому ушёл?
Ещё от отца Егору остались книги. Они пахли табаком. Особенно сильный запах исходил от потрёпанного томика Козьмы Пруткова. Егор часто листал эту книгу и даже запомнил из неё несколько афоризмов. "Зри в корень", например, или "Нельзя объять необъятное". Толком он их не понимал, но скрытую мудрость чувствовал. Зато понятным был стишок про юнкера Шмидта. Егор выучил последние четыре строчки: "Погоди, безумный, снова зелень оживится! Юнкер Шмидт, честное слово, лето возвратится!" Возвращения лета Егор начинал ожидать уже в ноябре, когда небо над их южным городом заволакивало тучами и начинался скучный холодный дождь. Тихо, на цыпочках, подкрадывалась зима. Срывался ветер. Он нахально налегал на стёкла, пытался вломиться в комнату с его вечным летом, срывая злость на коричневых змеях виноградной лозы. Потом выпадал первый снег. Он накрывал ветви винограда и скрюченные от холода листья. На его фоне фиолетовые ягоды винограда светились. Их прилетали клевать хлопотливые воробьи и важные вороны. Ветер ерошил их перья, они клевали ягоды молча, будто экономя силы. В зимнем воздухе не слышно было голосов птиц. Ни горлицы не было слышно, ни сороки, ни той странной невидимой птицы, чей голос так похож на треск печатной машинки. Равнодушной холодной зимой Егор скучал по пенью птиц, по веселью тепла, по уютной зелени деревьев и трав, а склоны холмов, поросшие прошлогодней травой, напоминали ему бока паршивой собаки. Егор мог понять книжного юнкера Шмидта, доведенного до крайности угрюмым зимним пейзажем. Сам он зимой особенно любил читать о тёплых странах.
Егору вообще нравились книги. Они помогали ему мечтать. Он верил, что самое интересное ему откроется, когда он прочтёт все книги в своём книжном шкафу. Чтение рисовалось ему длительным восхождением на высокую гору, снежная вершина которой находится за облаками. К четвёртому классу он ещё мало что из своей библиотеки успел освоить, но был совершенно уверен, что когда-нибудь он эти книги прочтёт. А было их немало - четыре книжные полки.
Однажды зимним вечером мама взяла его в гости к своей новой знакомой - тёте Инне из северного города Норильска, в котором зима была намного холоднее, чем здесь, на юге. Эта тётя недавно переехала в город, устроилась на телефонную станцию, в отдел, где работала мама Егора, и довольно быстро сошлась с ней.
Квартира тёти Инны на третьем этаже оказалась маленькой, с тесной прихожей. Здесь пахло кофе и сигаретами. Егору понравилась крохотная уютная прихожая и особенно - чёрный кожаный плащ тёти Инны на вешалке.
Кожаные куртки были отдельной любовью Егора. В кожанках ходили революционеры, вроде Павки Карчагина, и чекисты в кинофильмах. Куртки украшали красными бантами, на боку у революционеров и чекистов болтались деревянные футляры с маузерами. Революционеры и чекисты были невероятно честными людьми и курили трубки, как курильщик на папиной чеканке. Егор мечтал, что, когда вырастет, прочитает все книги из своей библиотеки, когда ему наконец откроется новый мир, то он обязательно получит кожаную куртку и может быть даже кожаную кепку. Они станут вехами (Егор гордился, что знал это слово), означающими верное направление в жизни. И он тоже будет с важным видом курить трубку - а без маузера и красного банта сегодня можно обойтись.
У тёти Инны была кожаная куртка. Значит, жизнь её шла правильно.
- А это у нас что за симпатяга? - спросила новая знакомая.
- Здравствуйте, - смутился Егор, - меня зовут Егор.
Симпатягой его ещё никто не называл, и это новое слово ему понравилось.
- Да я уж догадалась, что ты Егор, - ответила женщина, - а меня зовут тётя Инна. Будем знакомы. Проходи, Егор, в комнату, а мы с твоей мамой пока посекретничаем и заодно кофе сделаем. Хочешь кофе глясе?
Егор вопросительно посмотрел на маму. Кофе она ему пить не разрешала. Но, может, кофе глясе разрешит?
- Это кофе, в котором плавает айсберг, - с улыбкой пояснила тётя Инна, - я с Севера целый холодильник айсбергов привезла.
- Ладно, ради встречи дадим ему попробовать, - согласилась мама. - Не забудь помыть руки.
Егор заметил, что на людях мама иногда становится гораздо покладистее, чем дома.
Мама и тётя Инна пошли в кухню, а Егор вошёл в комнату. Светил торшер, крутилась пластинка на проигрывателе, пел незнакомый, приятный мужской голос, в котором угадывалось озорство. Слова песни были чудные, но красивые: "Я этим городом храним, но провиниться перед ним, не дай мне Бог, не дай мне Бог, не дай мне Бог другого..."
Что за город? Как можно провиниться перед всем городом сразу? Шутка, что ли? Тут, в полумраке комнаты Егор рассмотрел книжные полки и принялся их считать, досчитал до десяти и бросил. Каких книг тут только не было! И большие фотоальбомы, и подписные издания, и отдельные тома. Какие-то новые имена и фамилии: Александр Юдахин, Владимир Цыбин, Александр Бобров, Эрнест... в темноте угла не видно.
Егору верилось, что человек, прочитавший книгу, узнаёт самого автора, человека умного и многоопытного, и даже в чем-то становится на него похож. Пусть они ни разу не встречались лицом к лицу, но читатель не тратил время на знакомство, на разговоры ни о чём, - он сразу узнавал самое интересное про человека, написавшего книгу. Никто не мог поколебать веру Егора в то, что книги содержали всё самое лучшее, что было в пишущих их людях.
Он вынул первую попавшуюся книгу. Она называлась "До свидания, мальчики", была написана Борисом Балтером. На первой странице прочёл посвящение: "Инке об Инке от соседа. 07.11.68 г. Аркадий". Тётя Инна, судя по всему, была популярным человеком. И опять имена, фамилии, фотографии... Баратынский, Смеляков, Друнина, Ушаков... "Плюс пятьдесят по Цельсию" Львова с посвящением: "Всем поколениям норильских комсомольцев". А ручкой дописано: "...и лично старейшей норильчанке и нестареющему другу Инночке М. от близких соседей по квартире и духу... ("Соседи по квартире и духу", интересно.) Норильск. 26.02.72 г." "Слово" Евгения Винокурова, "Дороги" Валерия Митрохина. Книга о великой певице Обуховой со словами, написанными чернилами: "Великой юмористке о великой певице от почитательницы их таланта". На одной из полок стояла фотография в рамке: мужчина с круглыми сильными плечами, его лицо было покрыто чёрной с проседью бородой. И смеющиеся глаза и грустная улыбка. Фидель Кастро, что ли? Или брат тёти Инны?
В этот момент в комнату вошли тётя Инна и мама. Они несли чашки дымящегося кофе и бутерброды. У мамы в руках была пиала с мороженым.
- А вы все эти книги прочитали? - спросил Егор.
- Почти, некоторые по несколько раз, - ответила тётя Инна. - Они, как верные друзья, мне помогают жить, а иногда и выживать. Так, сейчас добавим в кофе мороженого и получим кофе глясе. А ты руки мыл? - Тётя Инна строго посмотрела на Егора. - У меня такой порядок, кто руки с мылом моет, тот сахар в кофе не получает.
- Почему? - удивился Егор.
Мама засмеялась. Егор понял, что его разыгрывают. От серьёзного взгляда тёти Инны, от вида кофе и бутербродов, от темноты за окном и этого уютно светящего торшера Егору стало весело, и он засмеялся.
- Э, да ты весёлый парень, - сказала тётя Инна. - Значит, карикатуры Бидструпа будут как раз для тебя. - Она достала из шкафа книжку в жёлтой твёрдой обложке и протянула Егору:
- Гляди. Развивай чувство юмора.
А сама принялась рассказывать что-то смешное маме. Мама смеялась от души - Егор мог различить, когда мама смеётся из вежливости, а когда от души.
Тётя Инна была очень хорошей рассказчицей. Она как будто никогда не унывала: почти всё время смеялась, сыпала цитатами из фильмов и книг, говорила, как потом сказала мама, "разумно". Маме с ней было интересно. Мама говорила, что раньше она сама больше читала, но сейчас времени нет: то работа, то домашние дела. Она теперь подолгу засиживалась у тёти Инны: слушала, кивала, как будто была согласна со всем, что говорила её новая знакомая. А может, потому, что хотела дать собеседнице понять: я вас слушаю, мне интересно. И тётя Инна, похоже, была благодарна ей за внимание и уважение к себе.
У тёти Инны Егору скучать не приходилось. Когда он приходил в гости, то усаживался в кресло неподалёку от торшера, просил тётю Инну включить Миронова, открывал Бидструпа и принимался разглядывать карикатуры. Изредка он отрывался от чтения или рассматривания картинок, обводил взглядом книжные полки - вон сколько ещё надо прочитать; встречался взглядом с бородатым мужчиной-писателем с фотографии, имени которого так и не запомнил, знал лишь то, что про него сообщила тётя Инна: что покончил жизнь самоубийством, как и его отец. На вопрос "почему" тётя Инна ответила не сразу. Наверное, потому, сказала она без привычной улыбки, что больше всего на свете любил жизнь, жизнь была его религией, в неё верил, как в Бога, а когда понял, что жизненные силы его оставили, попытался найти выход... из жизни. Так Егор и запомнил: самоубийство - это попытка найти выход из жизни.
И опять перед ним карикатуры. На время они становились его миром: здесь в каждом человеке можно было рассмотреть что-то забавное, не было ни одного, над кем нельзя было бы посмеяться; в то же время было ясно, что художник кого-то не любит и потому показывает в невыгодном свете, а кого-то, наоборот, уважает и подчёркивает его достоинства. Но чаще всего он просто рассматривал мир вокруг себя думающими, любознательными глазами. Егор был благодарен тёте Инне за то, что она дала ему эту книгу и вобще разрешила побыть в её чужом для него, но быстро становящимся своим мире. Пытаясь понять его, Егор как будто лучше понимал и себя, и свой собственный мир.
У Егора было несколько любимых карикатур. На одной из них человек слушает музыку. Скрипач ходит вокруг него кругами, а человек зачарованно слушает. Он плачет, он восторгается, он побеждён музыкой. Когда скрипач заканчивает играть, мужчина протягивает деньги. Он не платит за хорошее исполнение, он желает купить скрипку. И вот скрипка у него в руках, он смотрит на неё и... вдруг - хрысь! - ломает на части. Вместо инструмента, исторгавшего волнующие сердце звуки, лишь груда обломков и лохмотья струн. А человек счастлив! Счастливее, чем когда слушал музыку. Он теперь понимает, откуда она берётся - эта музыка. Ему кажется, что он, наконец, понял её простой секрет. Егор смеялся над ним, ему казалось, что уловил скрытый смысл этой карикатуры. Он смеялся заранее, вроде как авансом, - с одной стороны, чтобы слышала тётя Инна, чтобы отметила для себя, уроки по прививанию чувства юмора не проходят даром, Егору очень хотелось оправдать её надежды. С другой стороны, Егор всерьёз верил, что полностью смысл этой карикатуры, а вместе с ней и многих других, откроется в том светлом будущем, в котором живут мудростью прочитанных книг красивые люди в прекрасных кожанках. Но ему и уже сейчас понятно, что секрет музыки гораздо сложнее, чем тот, что открыл для себя глупый дядя сломавший скрипку. Дальнейшие открытия обещали стать ещё более интересными.
Иногда к гостеприимной тёте Инне заходили соседи. Иных она угощала кофе, иных - вином из высоких бутылок с длинным жирафьим горлом. Мама Егора в таких случаях обычно скоро собиралась, и они с Егором уходили. Маме нравилось общаться с тётей Инной только вдвоём.
Среди соседей Егор заметил худого дядю с колючими плечами по имени Валера. Обыкновенно он говорил мало, садился в угол, тихо пил вино и смотрел на тётю Инну, при этом почти никогда не улыбался. Он как будто чего-то ждал от неё, но она была занята другими гостями. Разговорчивым он становился, когда немного выпивал. Тогда он расспрашивал людей о их работе, скользя по ним равнодушными холодными, как лужи подо льдом, глазами. Если человек работал на телефонной станции, он спрашивал: "Ну, как там, на станции у вас, всё нормально?" Егора он раз спросил: "Ну как там в школе, всё нормально? Оценки хорошие?" Егору не хотелось отвечать на вопросы дяди Валеры, и он сделал вид, что не расслышал. Дядя Валера показался ему скучным, задающим вопросы не из интереса, а просто чтобы не молчать.
Потом несколько месяцев мама не ходила к тёте Инне. Когда Егор спросил её, почему она перестала ходить к ней, мама ответила, что сейчас у тёти Инны много работы. Но однажды в воскресный сентябрьский день мама попросила Егора забежать к тёте Инне за каким-то рецептом. Егор с радостью согласился: он надеялся, что тётя Инна разрешит ему послушать пластинки.
Он позвонил в знакомую дверь. Открыл дядя Валера, он был в тапочках, которые обычно тётя Инна давала Егору.
- О, привет, - сказал он, - зачем пожаловал?
От дяди Валеры несло вином. Он часто моргал, словно всё время подмигивал.
Егору захотелось ответить: "Не ваше дело", но он промолчал. За дядиной спиной появилась тётя Инна. Она улыбалась, но не как раньше - улыбка её была виноватой. Тётя Инна быстро протянула рецепт и сказала, наклонясь поближе к Егору:
- Привет. Забегай как-нибудь ко мне, я тебе новые книжки покажу.
От неё тоже пахло вином. Дядя Валера окинул мутным взглядом Егора и закрыл дверь.
Когда Егор ещё раз спросил у мамы, почему они не ходят больше в гости к тёте Инне, мама ответила, что теперь у тёти Инны появился мужчина.
- Дядя Валера? Ну и что? - не понял Егор. - Что они делают?
- Понимаешь, - ответила мама, - они... живут вместе. Они хорошие знакомые. Друзья.
Странно, подумал Егор, ну и что, что хорошие знакомые? Они с мамой тоже для тёти Инны хорошие знакомые. Разве все хорошие знакомые должны жить вместе? И потом они такие разные! Она весёлая, он скучный и вопросы глупые задаёт.
Больше всего Егору не нравилось то, что он не может теперь просто пойти к тёте Инне в гости. Придёшь, а там дядя Валера в чужих тапках.
Егор не был у тёти Инны почти полгода.
И вот однажды мама с работы пришла заплаканная.
- Что такое, мама? - спросил Егор.
- Тётя Инна умерла... покончила с собой.
Значит, её больше нет? Это не сразу дошло до Егора. Он был уверен, что смерть где-то далеко, в будущем, по порядку вещей она должна идти после прочитанных книг и кожаной куртки. Он уже знал, что все люди умирают, и даже смирился с этим, но на похоронах ещё ни разу не был - до них должно быть ещё далеко. Решил, что на первые похороны непременно пойдёт в кожанке, как революционер или чекист. А музыка будет красивая как по радио: мелодия композитора Дворжака. Фамилию он запомнил, потому что хоккеист был такой. От этой музыки Егору всегда хотелось плакать. А слышал он её уже раза три.
Но смерть оказалась несвоевременной, и выбрала она совсем не того человека. Тётя Инна была слишком подвижна, весела, умна, чтобы её так раз и навсегда успокоить.
Мама потом рассказала кому-то по телефону, что тётя Инна повесилась на работе. Егор всё слышал. Она оставила после себя записку, в которой объяснила, почему это делает. Егор не всё понял из того, что говорила мама. Понял он только то, что тётя Инна пустила к себе жить дядю Валеру, но очень быстро его разлюбила. А он не захотел освобождать квартиру. Прописан он в квартире не был, он, оказывается, вообще нигде не был прописан. Но тётя Инна почему-то не хотела доводить дело до милиции... В общем, она пришла на работу с утра, поработала, осталась после работы и повесилась. Егора больше всего ужаснула мысль, что она пришла на работу и ещё целый день работала. Пусть не смеялась так, как обычно, но хотя бы улыбалась. Делала всё как обычно, а в столе или сумочке у неё была верёвка.
Мама плакала и говорила в трубку, что жалеет, что не поговорила с ней, и вообще жаль, что последнее время они отдалились друг от друга, что ничего уже не вернёшь. И что это всё так глупо и несправедливо, ведь тётя Инна как никто другой любила жизнь.
Егору вспомнилась карикатура про сломанную скрипку, и на мгновение дядя Валера показался тем глупым человеком, который эту скрипку сломал. Но это был слишком простой ответ - Егор это чувствовал. Мама говорила, что обстоятельства так сложились. Но кто же тогда складывает эти обстоятельства? Кто-то злой? Или это тоже слишком простой ответ?
И ещё Егор узнал от мамы, что свои книги и пластинки тётя Инна завещала ему, Егору.
Забрали они их где-то через месяц. То был день открытых дверей.
Милицейская пломба с пластилиновой печатью на двери была сорвана, дверь не закрывалась. Родственники и соседи спорили из-за магнитофона, полок, радиоприёмника, кресел. О книгах спора не было - они были Егора и его мамы. Пока мама складывала их в коробки, Егор ревниво следил, чтобы никого из "друзей" тёти Инны не забыть. Потом он охранял книги в коридоре, когда мама ушла за такси. К ним домой перебирались и Бидструп, и Баратынский, и О'Генри, и пластинки Миронова. Вот только фотография бородатого писателя куда-то исчезла.
Вместе с книгами в их дом переехал запах кофе и сигарет тёти Инны. По-настоящему новым для их квартиры оказался только запах кофе. Мама, когда была одна, кофе пила редко.
Теперь Егор смотрел на свою новую библиотеку и думал, что ещё не скоро закончит чтение всех этих книг, и это отодвигало дальше в будущее появление у него кожанки, наподобие тех, что носили революционеры и чекисты.
Позже, когда боль от беды поутихла, мама говорила, что тётя Инна была всё-таки очень одиноким человеком, а одиноким всегда живётся тяжелее. Как можно быть одиноким, думал Егор, когда у тебя столько знакомых! И почему они, хорошие знакомые, не уберегли тётю Инну от одиночества и желания найти выход из жизни в промозглый мартовский день, когда до весны осталось всего две недели? Существовало, оказывается, какое-то огромное одиночество, с которым даже книги не в состоянии были справиться.