Приглашение к танцу, 1998 г.4

Вероника Алещенкова

Приглашение к танцу

пьеса в одном действии

Действующие лица

Е л е н а- бывшая танцовщица, 43 года, ведет уединенный образ жизни

В а л е н т и н- танцовщик, 35 лет

Вечерний полумрак захлестнул старую площадь, отгороженную от мира суеты и беспрерывного течения времени громоздкими и величественными конструкциями средневековых зданий. Сгущающиеся сумерки и массивность стен не угнетают, а наоборот воодушевляют и заставляют переноситься в мир грез, они развоплощают лица, фигуры, превращая их в маски и призраки, и нескованному тонкими отвлекающими подробностями старинной архитектуры и своеобразием каждого божественного создания открывается новое восприятие тонких сфер, не терпящих суеты. В таком месте, в такое время взгляд останавливается на внутренних переживаниях, но уровень осознания их совсем иной. Строгая симметрия стен, безжизненность пространства нарушаются одинокой фигурой женщины, с отсутствующим взглядом передвигающейся по каменной кладке площади. С противоположного конца ритмичными движениями танцевального приглашения к ней приближается мужская фигура. Сначала Елена не замечает это существо, потом опасность, заключенная в нем, пугает и отталкивает, но постепенно осознанное выражение появляется на ее лице. Так легко и в тоже время чеканя каждое движение мог танцевать только один человек. Его неудержимый темперамент парализовал на одно мгновенье ее волю, но этого времени хватило, чтобы закружить ее в неистовом танце, в котором невозможно различить, где она, где он и где музыка. Но она резко обрывает танец.

В а л е н т и н. Что не рада? Не ждала? Я уверен, что не ждала (она молчит). Если человек не отвечает на приветствия, то он либо не рад, либо не хочет вспоминать о прошлом и начинать сначала то, что не только давно закончилось, но и уже давно забыто (она не отвечает). Сначала мне показалось, что ты не узнала меня, такая на твоем лице была растерянность, но потом в нем появилось осознанное выражение. И теперь я более чем уверен, что ты прекрасно знаешь, кто я, и знаешь, что мне абсолютно безразличен этикет, и я добьюсь своего, даже если ты молчишь, показывая всю нежелательность и несвоевременность моего присутствия (она молчит). Ладно. Полно. Если ты решила не вспоминать прошлое, можешь все забыть, оставайся человеком без памяти, но несправедливо превращать меня в дурное воспоминание, от которого ничего не может быть, кроме испорченных нервов и сжимающей боли в груди. Я Валентин (берет ее руку, целует, говорит вкрадчиво). Валентин. Валентин. Валентин.

Е л е н а. (Кивает головой, встает, ходит) Довольно. Я прекрасно помню и то, что ты Валентин и то, что мы не виделись одиннадцать лет или около того. Твоя правда, что не сразу узнала; это простительно не узнать человека в густых сумерках, хотя внешне ты совсем не изменился. И неправда, что не ждала. Я тебя ждала, еще как ждала. И молчала я не потому, что прошлое мне невыносимо, а потому, что хотела узнать, какой ты теперь, спустя целую вечность.

В а л е н т и н. Моя жизнь не изменилась, а значит, не изменился и я сам.

Е л е н а. Не верю. Я хочу посмотреть тебе в глаза, хочу чтобы этот унылый свет фонаря упал на твое лицо и осветил твои глаза; в них вся разгадка, в них вся тайна, в них я увижу все и даже то, что ты сам не захочешь мне рассказать (пристально смотрит).

В а л е н т и н. (Небрежно) Все ли? А ведь и впрямь, а вдруг ты увидишь то, что не должна видеть.

Е л е н а. Что-что? Что ты сказал?

В а л е н т и н. Ничего. (Смущенно от пристального взгляда, но мягко) Раскройте широко рот, высуньте язык, скажите а. Внешний осмотр не выявил патологических изменений. Вот- сдайте анализы; это поможет разобраться, что с вами. Что-что? Душевные раны? Нет, душевными ранами мы не занимаемся. По этому поводу вам лучше обратиться к собственной совести..., конечно, если у вас есть такая субстанция.

Е л е н а. Болезненная худоба, заострившиеся черты на бледном лице, воспаленные глаза. Зрачки огромные, как будто расширенные от внутренней глубинной и нескончаемой боли. И при этом ты избегаешь смотреть прямо, словно что-то скрываешь. (Валентин отворачивает лицо) Взгляд не открытый, и даже напротив- напряженный и предупредительный. Несмотря на всю небрежность и напускную веселость разыгранного спектакля ты смущен. Что за душевные раны мучают тебя? Ведь не красного словца ради ты вспомнил о них?

В а л е н т и н. Здесь слабое освещение, оно придает бледность лицу, зрачки расширяются и от того глаза неестественно блестят.

Е л е н а. И все-таки, ты не производишь впечатление не изменившегося человека.

В а л е н т и н. А что ты думала? Что к тебе явится тот розовощекий пылкий мальчик? Одиннадцать лет пролетели, как один день, но они оставили неизгладимый след на лице.

Е л е н а. Нет. Не в лице ты изменился, что-то совсем другое появилось в твоих глазах. Что-то из глубины твоих глаз- нечто большее, чем боль и тоска, придает им страдальческое и утомленное выражение. А этот шутливый тон. А этот постоянно ускользающий взгляд. Нет, я все больше и больше убеждаюсь, что все не так просто и гладко, как ты пытаешься представить. Не понимаю, зачем было приходить сюда и не рассказывать о самом важном - о том, что мучает тебя.

В а л е н т и н. Проницательное существо, на этот раз ты увидела то, чего нет на самом деле. (Быстро) Так ты ждала?

Е л е н а. Ты меняешь тему?

В а л е н т и н. Правда, пустое это. Не будем об этом.

Е л е н а. Хорошо.

В а л е н т и н. Так ты ждала?

Е л е н а. Да ждала.

В а л е н т и н. (Заинтересованно) Просто, отвлеченно ждала или этими днями?

Е л е н а. Именно этими днями.

В а л е н т и н. Как я мог сомневаться. Конечно же, этими днями.

Е л е н а. Ты, как и много лет назад, поверил моим словам, хотя они абсурдны.

В а л е н т и н. Но они не показались мне абсурдными. Не вижу отсутствия логики в них. Почему бы тебе не ждать моего появления.

Е л е н а. Я не то, что бы ждала, я не так выразилась, я знала, что этими днями увижу тебя или услышу весточку о тебе.

В а л е н т и н. Как странно. Я долго решал ехать или не ехать сюда, а потом в одно мгновенье понял отчетливо и ясно, словно в озарении, что надо отбросить даже самое неотложное, сбежать от беспощадного круговорота, в котором живу, только потому, что все это не имеет никакого значения, а эта встреча что-то еще да значит.

Е л е н а. А я по наитию знала, что ты появишься. Это было зрелое и крепкое чувство, будто я могу предвидеть все заранее, и от того все происходит по моей воле или по моему замыслу. Я рассказываю и даже не знаю интересно ли тебе это.

В а л е н т и н. Интересно. Очень интересно.

Е л е н а. Неправда.

В а л е н т и н. Даже не сомневайся, что интересно. Это доказывает твое расположение ко мне, а это то, что мне надо. Мне приятно осознавать, что даже через одиннадцать лет разлуки, которые должны были уничтожить всякое взаимопонимание между нами, ты искренна со мной. Не скрою, я ведь очень испугался, когда ты сидела молчаливо и неподвижно, а мои слова улетали в пустоту, и неизвестно, какие были у тебя мысли и что было у тебя на сердце. Это ставило под удар мои намерения.

Е л е н а. Намерения? Очередная авантюра? (молчание в ответ) Извини я не должна была говорить так, особенно, после одиннадцати лет разлуки. Вот видишь, я рада твоему появлению, а говорю неприятные тебе колкости. От чего так?

В а л е н т и н. Почему ты знала, что я приеду?

Е л е н а. Все началось с предчувствия, что случится что-то необычное, странное, что изменит мою жизнь, и в душе была такая легкость, какая, наверное, только у Евы и Адама в раю была. Я не знала, откуда эта эйфория и что за ней скрывается. Наверное, уже находишься в том возрасте, когда понимаешь, что все взаимосвязано и просто так ничего не бывает. Какое-то необъяснимое волнение гнало меня сюда. Знаешь, обаянию старой площади очень трудно противостоять. Здесь в сумерках среди громоздких стен, стоя на каменной кладке, по которой ходили наши прапрадеды, очень легко переносишься в мир грез, оказываешься один перед лицом стихии вне времени и пространства, словом, здесь открывается восприятие тонких сфер, не терпящих суеты. Десять долгих вечеров я провела на ней. Одним из них я засиделась дольше обычного, вернее, забылась на время. Даже не помню о чем думала, кажется, одно за другим наплывали воспоминания, все красочнее и красочнее, постепенно становясь, как видения, реальными и осязаемыми. Очнулась я от совершенно точной и ясной мысли, что скоро здесь будет Валентин и я его увижу. Я отбрасывала эту нелепую мысль, но она навязчиво возвращалась, так что в конце концов я даже перестала сомневаться и точно знала, что этими днями появишься ты или какая-то весть о тебе.

В а л е н т и н. Ты разгорячилась, жестикулируешь, подыскиваешь красивые слова и ведешь себя так, как будто пытаешься убедить меня, в то время как я даже не сопротивляюсь и верю всему, что бы ты ни сказала. Может человеку неискушенному это и показалось бы расстройством мышления, но только не мне. Я часто сталкивался с иррациональным и оставил всякие попытки объяснить его.

Е л е н а. Я была уверена в твоем появлении, но когда ты внезапно ворвался на эту площадь, я почему-то не отважилась сразу тебя узнать, не посмела поверить своим глазам, и, как ни странно, даже испугалась.

В а л е н т и н. Вид у тебя действительно был испуганным и растерянным. И я подумал: неужели я так изменился, что даже о н а меня не узнает и принимает за полуночного хулигана. Почему ты так долго испуганно молчала, боясь заговорить со мной?

Е л е н а. Не знаю почему, но я сочла тебя за нереальное существо. На этой площади все может случиться и даже такое.

В а л е н т и н. Нет сомнений, что я не искуситель, пришедший в сумерках нарушать твой покой.

Е л е н а. Ты ворвался на площадь в тот момент, когда я думала о тебе. Я была поражена совпадением и не могла прийти в себя по крайней мере первые несколько минут. Невозможно моментально осознать грандиозные совпадения событий. Хотя, казалось, что могло быть проще: ждешь человека- он приходит, ты искренне радуешься ему. А я до сих пор никак не могу свыкнуться с мыслью, что ты рядом.

В а л е т и н. Итак, ты ожидала меня, а я хотел застать тебя врасплох, и я был близок к успеху. Я прождал тебя около часа и не решился более злоупотреблять гостеприимством твоей дочери.

Е л е н а. Ты был у меня дома?

В а л е н т и н. Да.

Е л е н а. Ты видел Лидию?

В а л е н т и н. То есть ты хочешь знать, какое она произвела на меня впечатление.

Е л е н а. Да.

В а л е н т и н. Понравилась ли она мне?

Е л е н а. Для меня это очень важно.

В а л е н т и н. Для тебя все еще имеет ценность мое мнение, и потому ты доверяешь мне самое дорогое, что у тебя есть- твою дочь. И ты не презираешь меня? Нет? Мне необходимо было знать, что ты веришь мне. Теперь я это знаю.

Е л е н а. А собственно, что могло измениться?

В а л е н т и н. Да всякое может быть: обиды, раздражение, озлобленность-, а за этим все остальное блекнет, теряется, отступает на второй план.

Е л е н а. Никто и ничто не может изменить мое отношение к тебе, и в особенности раздражение, обида, озлобленность. И ты это знаешь.

В а л е н т и н. Между этой барышней и Лидочкой, которую я помню, лежит непреодолимая пропасть в одиннадцать лет. За это время маленькие светлые кудряшки превратились в роскошные каштановые волосы, а бегающие глазки- в застывшие недоумевающие широко раскрытые глаза и я чуть не крикнул: Елена,- настолько она была похожа на тебя. Только это была грустная копия тебя, к тому же с заплаканными глазами. Елена, ты знаешь почему плачет твоя дочь, почему на ее глаза постоянно наворачиваются слезы? Они наворачиваются не из-за страха, что с тобой что-то случилось и ты отсутствуешь в такой поздний час. Скажи тебе известно, почему плачет твоя дочь?

Е л е н а. Я знаю, почему у нее все чаще и чаще периоды жизнелюбия, легкости и радости сменяются меланхолией, доходящей до отчаяния и даже страха, но ничем не могу помочь, моей любви и моих сил недостаточно, чтобы рассеять печаль дочери. Она часто просит успокоить ее добрым словом, сказать, как все будет, чтобы унять этот невыносимый страх, что время уходит и ничего не изменяется и ничего не происходит особенного, стоящего ее отроческих мечтаний, и что эта бесконечность может монотонно продолжаться и закончиться ничем. Из нетерпения она просит раскрыть тайну о будущем, как будто сотворение чуда в моей власти. Что я ей могу сказать, чем я могу ее успокоить... А с другой стороны, я понимаю: ей обязательно нужно что-то вроде росы Иеремонской или Рождественской звезды, чтобы холодность и черствость не сковывали окружающий ее мир и ее сердце.

В а л е н т и н. Она - славная девушка, милая девушка.

Е л е н а. Она ведь тебя не знает. Как же случилось, что она впустила тебя в дом?

В а л е н т и н. Твоя дочь - искреннее и доверчивое существо. Но мне пришлось долго рассказывать то, что должна была рассказать ты сама, и еще после доказывать, что это правда, а не вымысел.

Е л е н а. Интересно, что же ты ей рассказал.

В а л е н т и н. Меня странно удивило, что она совершенно не знала о моем существовании. Не удивительно, что она не узнала меня в лицо: на фотографиях лица обычно не больше медной монеты, их невозможно рассмотреть или запомнить, к тому же они меняются до неузнаваемости. Но она ни разу не слышала моего имени, и я не мог найти и объяснить причину, заставившую тебя скрыть прошлое от самого близкого и самого дорого тебе человека- твоей дочери.

Е л е н а. Я не хотела, чтобы рассказы поразили детское воображение моей впечатлительной и ранимой дочери и под действием моего авторитета и детских красочных иллюзий, а не из внутренней потребности, она пошла по моему пути. А потом, повзрослев и утратив силу юношеских фантазий, мучимая совершенной ошибкой и потерянным временем, она страдала от того, что живет не своей жизнью и ничего не может изменить. Теперь она многосторонний и сложный человек, она знает, и разбирается в танце так же, как во всем остальном- одинаково хорошо и правильно. И я действительно никогда не называла твоего имени, но она знает твою историю.

В а л е н т и н. Знаю.

Е л е н а. Откуда?

В а л е н т и н. Она мне сказала.

Е л е н а. Как это не похоже на нее. Интересно, как тебе удалось убедить ее не только открыть дверь, но и рассказать, где я скрываюсь вечерами.

В а л е н т и н. Я танцевал, чтобы доказать, что я не самозванец и уверял горячо и искренно, что она сама это видела, правда еще в том возрасте, когда события забываются с поразительной быстротой и не удерживаются надолго в памяти. У моей мамы действительно есть фотографии, где она танцует, но сама она никогда не рассказывала об этом, и до сих пор прячет их от моего любопытного взгляда. А дальше... Дальше мы перебирали твои карточки и я рассказывал ей то, что ты сама, несмотря ни на что, должна была рассказать, и от каждого эпизода глаза твоей дочери разгорались, так что в конце концов в них не осталось и следа грусти или отчаяния и она с жадностью впервые прозревшего требовала еще и еще. С каким восхищением она слушала о Татьяне, Анне, Павле и, сдерживая дыхание, слезы и восторг, о тебе .

Е л е н а. Что с ними?

В а л е н т и н. (Смотрит на нее пристально, недовольно) У них, как всегда и как у всех. Но об этом после. Знаешь, что спросила твоя дочь?

Е л е н а. Что?

В а л е н т и н. Вы ее сильно любили?

Е л е н а. Дитя. Какое же она дитя.

В а л е н т и н. Был уже поздний час, ты не возвращалась и я просил разрешение зайти в другой раз. Когда я был уже у выхода, она захлебываясь прокричала: Я вспомнила, я знаю Вас. Она называла Вас один выдающийся танцор, имя которого, извини, забыла. Вы знаете Старую площадь старого города? Она там. Она ждет Вас. Вы найдете ее. Спешите. Она там. Идите сегодня. Это недалеко. Это совсем рядом. Ладно?! Пойдете? Идите прямо по этой улице до старого полурасколотого дерева, там направо убегает маленькая темная улочка с одиноким фонарем в конце. Идите к нему. Фонарь- это уже площадь, он освещает площадь своим тусклым светом. Только более пустынного, заброшенного и унылого места, чем эта площадь вряд ли, где найдешь. От одиночества, которое испытываешь там, бегают мурашки и чувствуешь себя подавленным.

Е л е н а. (Молчит)

В а л е н т и н. А помнишь Танго. Если меня и настигало чувство совершенства, то только во время Танго, и если мне было необходимо что-то незыблемое и вневременное, то я вспоминал Танго. А часто ли тебя настигало чувство, что сделав все зависящее от тебя, ты сделала все правильно, хорошо и это гармонично и красиво?

Е л е н а. (Думает) Нет, не часто.

В а л е н т и н. Когда?

Е л е н а. Во время танго.

В а л е н т и н. Да? Шутить изволишь?

Е л е н а. Почему же.

В а л е н т и н. Два мира, до бездонности огромных, уставших от одиночества, нет не просто от отсутствия единомышленников, а от чуждости происходящего вокруг, случайно сталкиваются в безмолвном Танго. В каждом движении - накал Евангельских страстей, боль и усталость. И вот когда напряжение доходит до грани, музыка зависает в воздухе и одиночество вновь пронизывает резким чувством и обступает со всех сторон. Но это- обман. Мгновенье и звуки снова появляются ниоткуда, нарастают, ширятся. И опять обрываются, но уже навсегда. Это конец . Больше уже ничего не будет.

Е л е н а. Будет. Тихая радость будет.

В а л е н т и н. Неужели ты еще не захотела танцевать?

Е л е н а. А это уже другой вопрос.

В а л е н т и н. Я хочу убедиться вот в чем, Лена- имя у тебя такое мягкое, ласковое, сладкое, что оно срывается с языка само, Лена, если ты предвидела, что я появлюсь, тогда ты не можешь не догадываться, почему я здесь. Для этого не надо предчувствий и десяти вечеров одиночества.

Е л е н а. Твоя решительность не оставляет сомнений, зачем ты здесь, и поэтому я спрашиваю тебя, пока еще не поздно и можно отступать. Не лучше ли остановиться? Не лучше ли избежать расспросов и разойтись: тебе- в твой мир, а мне- в мой, тем более каждый из нас доволен выбранной судьбой? И не лучше ли, чтобы так же внезапно, как ты появился, так же внезапно ты и исчез. Тогда ты останешься всего лишь наваждением.

В а л е н т и н. А чего ты боишься?

Е л е н а. Лишних вопросов.

В а л е н т и н. Ты же знаешь, от моих вопросов ничего не зависит. За тобой остается свобода выбора и свобода действий.

Е л е н а. А тебе не кажется, что выбирая, я наконец пойму, что мне не из чего выбирать, что годы сделали свое дело и иного пути, чем, которым я иду нет? А ведь тогда у меня даже слабой надежды не останется. Ведь жить и знать, что ты ничего не стоишь, настоящая пытка. Вот, что меня пугает, вот что меня страшит: остаться без веры, что еще могу танцевать. Это тебе просто: пришел, уговорил, не получилось, ушел. А с чем мне дальше прикажешь жить? Ты предлагаешь определенность и ясность? Что же может быть лучше? А может мне не нужна определенность и ясность. Почему ты ничего не говоришь?

В а л е н т и н. А ведь мне и сказать нечего. Нам остается только, как ты этого хочешь, молча разойтись в свои стихии: тебе в свою, полную неопределенностей и надежд, а мне- в свою, ясную и определенную. И если ты думаешь, что это не конец или он в чем-то другом, то ты глубоко ошибаешься. (Пауза) Ты в унынии и из-за близорукости отчаявшегося человек не видишь иного исхода, кроме плохого.

Е л е н а. Я взвешиваю свои силы. О втором дыхании и речи не может быть.

В а л е н т и н. Но ты не только не можешь жить без танца, но и говорить о чем-то другом не можешь. Танец, как и музыка, существует вокруг нас, надо только настроиться на его восприятие и тогда он появляется из небытия и становится явью. (Пауза) Не получается у нас примирения. Разговор натянутый и односторонний. (Пауза) Мне следует уйти? Я вынужден уйти, чтобы не раздражать тебя. Не знаю, свидимся ли снова... Наверное, нет, я уверен, что нет. Мне очень жаль, что так нелепо все получилось. Я рассчитывал, что ты обрадуешься моему появлению. А ты недовольна. Так не встречают старых верных и преданных друзей

Е л е н а. Умоляю, не надо слов, ничего не надо.

В а л е н т и н. Ты должна говорить, не замыкайся в себе. Тогда, целую вечность назад, ты, любимица Фортуны, самым жалким и трусливым образом сбежала в какую-то глушь и там ты хотела в одиночестве и тишине вытравить вместе со своим горем и страсть к танцу. А сейчас, как и тогда, ты хочешь отмолчаться, ссылаясь на то, что словами ничего невозможно выразить. Возможно. И для этого не надо много красивых, возвышенных слов.

Е л е н а. В минуты счастья или радости у меня все исчезает перед глазами, исчезают лица, происходящие события. Все сливается в едином безликом круговороте.

В а л е н т и н. Нам надо говорить долго, много и о важном.

Е л е н а. (С насмешкой) О чем?

В а л е н т и н. (Мягко) Хотя бы, о том, как все началось.

Е л е н а. (Задумчиво) А стоит ли вспоминать то, что не только давно закончилось, но и давно забыто? Кажется так ты говорил?

В а л е н т и н. Стоит. Может, это единственное, что еще чего-то стоит.

Е л е н а. В мою жизнь ты вошел неожиданно и быстро. Ты был сенсацией и все бросились смотреть тебя и вскоре обо мне говорили бы только в прошедшем времени, не окажись я подле. Когда мы впервые встретились, я была в зените популярности, слегка поднадоевшая, но все еще заслуживавшая благосклонные отзывы и рукоплескания. Ты же был молод, этакий божок, недавно выскочивший на танцевальный Олимп, с поразительной цепкостью и живучестью. Говорят, что ты был также дерзок и норовист, как и талантлив, и за последнее тебе все прощали и все позволяли. Помню одна преуспевающая танцовщица негодовала на твою тиранию, клялась всеми земными выгодами и вечными предзнаменованиями, что нет в мире такой силы и стечения обстоятельств, которые могут заставить ее еще раз испытать радость общения с тобой.

В а л е н т и н. Но это было только однажды, а в остальном я был очень покладист. Слухи всегда сильно преувеличивают действительность.

Е л е н а. Вокруг твоего имени разгорались ожесточенные споры и при одном упоминании о тебе у всех спорящих голос понижался, становился глухим, в нем появлялась легкая дрожь, и при этом всплывали необычайные сравнения, из чего я заключила, что речь идет о невиданном и неоспоримом таланте, который может перевернуть весь мир, никак не меньше. Инкогнито я посмотрела на тебя.

В а л е н т и н. А я думал, что мы встретились случайно.

Е л е н а. Да, это выглядело случайностью, но много раз я хотела искусственно поторопить события. Я знала, что первый шаг за мной, но тянула: страшилась перемен, - а они были бы неизбежными с твоим появлением, а может просто боялась разочарования, кто знает. Как бы то ни было, всегда повторялось одно и тоже. Я подходила к телефону, заранее заготавливала все, что должна сказать, набирала первые три цифры и отменяла звонок. Тогда я решила дожидаться случая. Если наша встреча была угодна судьбе, то случай должен был представиться. Однажды ты оказался совсем рядом, не знаю было ли это случайно или провиденциально, но ты брал уроки у моей наставницы. И я это знала.

В а л е н т и н. А я знал, что это- единственное место, где можно было встретить тебя одну и поспешил туда.

Е л е н а. Так вот почему только поинтересовавшись, где можно разыскать этого новоявленного танцовщика, мне незамедлительно была организована встреча с ним.

В а л е н т и н. Все было намного сложнее, чем каждый из нас мог предположить.

Е л е н а. Я заранее готова была пойти на уступки твоему темпераменту, твоему своенравию и попробовать танцевать с тобой, только бы ты дал повод и рассеял мои сомнения. И знаешь, что подтолкнуло меня к тебе?

В а л е н т и н. Что?

Е л е н а. Твоя улыбка. Стоило тебе улыбнуться искренне, по-детски трогательно, болезненно, чтобы моя душа запела от радости. И не нужны были слова, чтобы понять неизбежное, что танец наш будет совершенным и преград этому просто не существует. Я была удивлена молниеносности установившегося согласия.

В а л е н т и н. Ты еще удивляешься. Каково было мне, человеку со множеством неопределенностей в жизни, с еще очень сомнительным на ту пору талантом и к тому же скандальной репутацией, испытать благосклонность и обезоруживающую участливость той, о которой говорили: Данность, явление, идеал художественного совершенства, или что-то в этом духе. В ту пору мое воображение самолюбивого юнца рисовало и более немыслимые почести, но в действительности я не надеялся, что и сотая доля их выпадет мне, хотя я был готов в каторжном поту и ежедневных усилиях провести остаток дней независимо от того, что это сулило: громыхание медных труб славы или тишину и забвение. И вот тогда явилась ты, и это был намек на удачу и начало восхождения. Тогда у твоих ног был весь мир и это тебе восторженно кричали: Выше, выше. Это ты с легкостью Грации проделывала то, что не оставляло равнодушным ни одного зрячего человека. Твой танец был зрелым и законченным и ты довершила мой танец, сделав его совершенным. Это был тот случай, когда мы были обречены на успех.

Е л е н а. (Восторженно) Ты пришел и я так рада .

В а л е н т и н. Тише, тише. Опять нервная дрожь и вырывающийся на волю запрятанный восторг. Горячечный огонь в глазах. Все как тогда. Какой-то восхищенный зритель бросил нам лавровый венок, а в нас гуляла легкомысленная бесшабашность, ищущая выход в эксцентричных поступках.

Е л е н а. Ты редко делился источниками вдохновения. Но тогда ты подарил мне одно из самых крепких впечатлений- парк, забытый богом и людьми.

В а л е н т и н. Мы сбежали в маленький затерянный парк на окраине города. В каждом почтенном и уважаемом городе обязательно есть такой парк. Мало того, каждый почтенный город гордится им. Там среди густой зелени в первозданной чистоте плясали сверкающие белизной мрамора Музы. Мрамор. Мрамор ослепляет меня. Мрамор воодушевляет меня. Мрамор- жизнеутверждающий и обожествляющий материал. Он идеально подходит для воплощения красивых и одухотворенных лиц, для совершенной плоти, для красивых чувств. Ни старость, ни убогость, ни ветхость, ни болезнь не выглядят в нем убедительными. Лучезарная Терсипхора была неотразима. Меня поразило, что ты сразу отыскала ее. Ты говорила, что не знаешь знаков, по которым среди тысячи других скульптур можно опознать ее.

Е л е н а. Это действительно так. Но не узнать ее я тоже не могла. Что- то более грациозное и совершенное было в изгибе ее спины, в положении рук, в повороте головы, как будто она застыла в вечном танце.

В а л е н т и н. Мы увенчали ее голову лавровым венком. И умиротворенная Терсипхора излила свою благодать на нас. С того мгновения, объединенные языческим культом поклонения богам, мы стали дуэтом. Не преуспевающими танцовщиками, а дуэтом. На наших языках вместо я появилось мы.

Е л е н а. Но как бесславно закончился тот поход.

В а л е н т и н. Ты про сердобольного блюстителя порядка? Да, он был из той породы людей, которая со всею возможною серьезностью и ответственностью исполняет обязанности, даже если эти обязанности формальны. Близорукий блюститель закона обрадовался, что впервые за много лет сможет воспользоваться всей полнотой ссуженной ему власти и преуспеть по службе, поймав двух отпетых хулиганов, посягнувших на мраморные божества.

Е л е н а. Он так свистел, что вспугнул дремавших воробьев, давно отвыкших от суеты в этом тихом и заброшенном месте. А мы тоже хороши. Сполна умаслили служебное рвение сторожа. (Смеется, напряжение исчезло, но осталась настороженность). Сбежали врассыпную, сверкая пятками и еще улюлюкая при этом. Но я опасалась, что он сможет нас догнать.

В а л е н т и н. Да, нет. Это был седой, согбенный, подслеповатый старичок, к тому же в спешке уронивший очки. И свистел он скорее от бессилия и отчаяния из-за собственной неловкости, чем от неудовольствия. Он не мог остаться недовольным: таких неслыханных хулиганов укротил. (Внимательно смотрит на Елену) Воспоминания благотворно действуют на тебя. В твоих движениях появилась раскованность, от напряжения не осталось и следа, но сохранилась еще настороженность и недоверчивость. Еще несколько минут воспоминаний и может перед нами вновь предстанет лучезарная Елена?

Е л е н а. (Удивленно) Лучезарная Елена? Мне всегда говорил отец: Из тебя ничего не получится, из женщин вообще ничего не может получиться,- и добавлял, - Если ты не спаришься с каким-то мужчиной, в твоей жизни ничего не будет.

В а л е н т и н. Давно это было.

Е л е н а. Как ни странно, но я с этим прожила всю жизнь. Наверное это была жизненная правда, но чем чаще мне ее повторяли, тем больше я мечтала о другом.

В а л е н т и н. И что получилось?

Е л е н а. Что?

В а л е н т и н. Получилось?

Е л е н а. У меня?

В а л е н т и н. У него самого получилось?

Е л е н а. А что собственно должно получиться? Быть лучше других? Мне всегда казалось, что именно это он подразумевал, когда говорил получится. Женщины в моей семье рождаются с несчастливой судьбой, но несут свой крест с достоинством и потому преуспевают во всем за что бы ни взялись, за исключением личной жизни, а это-то их и терзает более всего. Все их неудачи от того, что их фантазия рисует такое счастье, которое почти неосуществимо, и в погоне за чем-то нереальным они не замечают тех подарков и знамений, которые преподносит им судьба, а когда замечают, то бывает очень поздно что-либо менять или оказывается, что они давно переросли простое желание быть счастливыми. Мне предлагали деньги и отношения или в обратной последовательности отношения и деньги, но никто не предлагал такой любви, которая делает все возможным.

В а л е н т ин. Тебе дано нечто большее, и ты могла бы быть счастлива этим. Ты создана для танца. Ты покоряла публику, глазевшую на тебя. Нет, не на твои идеальные линии смотрели они, а на те невиданные и не пережитые ими чувства, которые ты перед ними воссоздавала. Подчиненные, увлеченные твоим танцем они открывали в себе те светлые стороны, о которых даже не подозревали. А ты... Какое ты имела право так жалко распорядиться своей судьбой и талантом. Как ты посмела замахнуться на то, для чего была создана, что зависело от тебя, но тебе не принадлежало и не тобою было дано.

Е л е н а. Наступает момент, когда устаешь знать больше других, рассказывать о том, куда никто не может заглянуть, устаешь наталкиваться на условности, непонимание, устаешь от необходимости постоянно их взламывать, так что в самом конце усталость превосходит желание жить. Тогда исчезает инстинкт самосохранения и ты ввязываешься в авантюры, непрестанно рискуешь, прожигаешь жизнь, лишь бы какая-то случайность избавила от необходимости тянуть это бремя. Не удивляйся, наши поэты именно так и погибали. Когда ты влетел на эту площадь, нас разделяло многолетнее молчание. По блеску живых глаз, по тираническим складкам вокруг рта, по с трудом обуздываемым душевным страстям я поняла, что время не властно над тобой и ты живешь только танцем. Но это не вызвало во мне никаких чувств: ни вдохновения, ни восторга, ни трепета.

В а л е н т и н. И что это может обозначать? Какая очередная нелепость готова слететь с твоего языка? Когда ты вспоминала танго, твои глаза горели, лицо было мягким, естественным и ненапряженным.

Е л е н а. А это может означать только одно, и я хочу, чтобы ты это понял: я стала другой и тонкая связь с танцем утеряна. А без мгновенного одержания, озарения, сверхчеловеческого напряжения, когда от пропасти отделяет всего лишь шаг, танец не возможен. Нет, это преувеличение, он возможен, но это будет не мой танец.

В а л е н т и н. Сплошная игра слов: не мой и немой танец.

Е л е н а. Я далека от этого всего!

В а л е н т и н. (Недовольно) Сплошные умствования, теории холодного рассудка. Тогда, много лет назад, ты не рассуждала, ты даже мало заботилась о таланте. Ты просто выскакивала, выпархивала и танцевала, потому что это было твоей потребностью. В те мгновенья ты ничего не боялась: твои глаза блестели, как у безумной, они фиксировались на внутреннем и ты с трудом разбиралась в происходящем, ты была полностью поглощена жизнью воображаемой героини. И если бы мир вокруг рушился и все шло вспять, твой танец оставался бы самым незыблемым- твердью- и самым реальным из всего происходящего вокруг.

Е л е н а. Мы были настолько убедительны в танце, что многие переносили чувства наших героев на нас и почему-то считали, что между нами существуют более серьезные отношения, чем дружеские.

В а л е н т и н. Они были недалеки от истины. Я боготворил тебя, ты стала источником моего вдохновения. Но, увы, ты была недосягаема, витая в мечтах и возвышенных грезах; постоянно избегая меня, ты предупреждала мою пылкость. Ты даже и представить не можешь, как мне хотелось, чтобы хотя бы сотая доля чувств твоих героинь была направлена и на меня. Но увы, только благодарным поцелуем руки я мог приблизиться к тебе и выразить все мое преклонение перед тобой. Наверное поэтому некоторые сцены выглядели убедительными и обезоруживали даже самый критический и скептический взгляд. Теперь я застаю тебя в состоянии бесчувствия, очень мудрой, разглагольствующей и очень проницательной. Но твоя душа неспокойна. Ты проводишь десять долгих вечеров на площади, на которой, по словам твоей дочери, от одиночества бегают мурашки и чувствуешь подавленным. Ищешь покоя и забытья? Что гонит тебя сюда?

Е л е н а. Чем ты так взволнован? Я была моментом в твоей жизни, и его давно следовало забыть.

В а л е н т и н. Когда мы начинали танцевальную исповедь, только от прикосновения с твоим миром я чувствовал, что прохожу искупление, такой чудодейственной силой ты обладала. И в каком отчаянии я теперь, не потому что у меня стряслась какая-то ординарная неприятность, это слишком ничтожно, чтобы обращать внимание, а потому, что ты в унынии и безверии в собственные силы.

Е л е н а. Неудачи вначале подточили и сократили силы. А с какой легкостью, теперь это кажется легкостью, я отбивалась от одних, закрывала глаза на другие. Нет, я не верю в просто так сваливающийся головокружительный успех. Он может застать врасплох, когда ты его меньше всего ожидаешь, за чашкой чая, за утренней газетой, но никогда он не приходит случайно. Проходят годы неимоверного напряжения душевных сил, нечеловеческих усилий прежде чем полностью раскрывается талант. Только когда кажется, что ты в тупике и дальше нет пути, подоспевает вознаграждение. И при всем надо обладать нечеловеческим терпением. У меня был достаточный темперамент, чтобы взяв идею в голову не отступать от нее. Настойчивых и даже упрямых людей много, но не все способны на самозабвение и самоотречение, не зная даже, есть ли какой-то шанс на успех в конце пути. Помню я работала, порою работа - это единственное, что нам остается. Когда я училась, мне одобрительно говорили: Неплохо, очень неплохо,- но когда годы ученичества закончились, похвалив в последний раз, меня выпустили, я оказалась в растерянности и в полнейшем одиночестве. А главное, что опыт и все, что я кропотливо собирала в себе, оказались абсолютно ненужными и неприменимыми. Я согласилась, как ненужное, опустить предшествующую жизнь, но от этого ведь не начинаешь жить настоящим. Тогда мои сны были реальнее, чем жизнь, так что мне не хотелось просыпаться. В них происходило все то, что я недополучала в реальности: если я хотела танцевать - я танцевала, если я нуждалась в помощи - она приходила незамедлительно. И хотя я знала, что в мир приходишь не ради своего удовольствия и не ради своей прихоти, но хотелось, чтобы хотя бы час в месяц, в полгода, были и радость, и удовольствие, и исполнение желаний. Временами наплывало чувство абсолютной ненужности. Помню, однажды ночью я проснулась от панической мысли, что меня нет, что я не существую, настолько внутреннее не находило выражения в действительности. А потом еще прохожие на улицах смотрели через меня, мимо, как будто я была нематериальна и меня не существовало. Неделями не приходилось говорить по душам. Но будущее поддерживало, оно посылало фантастические видения и они были настолько отчетливыми, что я не могла сомневаться, что так и будет.

В а л е н т и н. Что это было?

Е л е н а. Берег моря с тихим теплым солнцем, яблоневый сад с розовыми цветами. Ты помнишь тот день, когда мы приехали в город N?

В а л е н т и н. Да.

Е л е н а. Нет, не помнишь.

В а л е н т и н. Нет. Таких дней в моей жизни была бесконечная череда.

Е л е н а. Наша жизнь тогда была обеспеченной и без неприятных неожиданностей. Ранним утром ты потянул меня на берег моря, сказав, что знаешь место, где живут Олимпийские боги или по крайней мере, приходят отдохнуть. А потом ты удивлялся, почему, только ступив на эту землю, я опустилась на колени, плакала, трогала песок руками, пытаясь убедиться, настоящий ли он. Так вот, это было то место, или мне показалось, что то, которое мерещилось мне в те сложные дни. Но в один день, всего лишь в один день - бывают в жизни такие дни- у меня появилось то, о чем я и мечтать не могла. Но никто не подумал, когда оглашал: Головокружительный успех мадам..., чудо на N улице,- что за этим кроется жизнь полная лишений, самоотречения и как следствие этого - годы одиночества. Я так жадно принимала успех, что у многих появилось недовольство и пренебрежение, но никто не хотел понять, что это было временным явлением, а кто понял, тот стал моим настоящим другом.

В а л е н т и н. Продолжай. Говори, говори. Ты же знаешь, что для меня даже мелочи важны. Ведь ты упорхнула в тот злополучный день с непонятной фразой: Ты забудешь меня. И при этом внешне все обстояло благополучно, настолько благополучно, что я терялся в догадках, что же вынудило тебя неожиданно бросить все то, к чему ты так долго и сложно шла.

Е л е н а. Ты прав. Жизнь наверху могла продолжаться до бесконечности. Но тогда случилось несчастье, я имею в виду болезнь дочки. Когда Лидочка серьезно заболела, я почувствовала, что я в первую очередь мать, что вот она, Лидочка, нуждается во мне, зависит от меня, что она мое бесценное сокровище и на меня возложена огромная ответственность помочь этому крошечному, чистенькому, почти бессознательному, но независимому существу. Мне было важно знать каждую минуту где она, что с ней происходит, хорошо ли ей или плохо. Но Лидочка была уже серьезно больна, очень серьезно. Ты обвиняешь меня в страшнейшем из грехов- в растрачивании таланта- но в свое оправдание я хочу сказать, что я в первую очередь мать. Я очень долго была слепа и не понимала этого. Вручив свою доченьку попечению няни и время от времени навещая их, я самозабвенно махала руками и ногами. А тем временем из вида ускользал мой собственный ребенок. И к тому же меня преследовало постоянное чувство фальшивости.

В а л е н т и н. Наверное, я был слишком занят собой, потому что легкомысленно посчитал болезнь твоей дочери обычным детским недугом. А на самом деле все было очень серьезно?

Е л е н а. Настолько серьезно, что решался вопрос о жизни и смерти. В отчаянии, что может случиться непоправимое, я торговалась, как последняя базарная торговка, за жизнь дочери. И вот тогда я дала слово, что если она уцелеет, то оставшуюся жизнь я посвящу ей. И если я совершила этот величайший грех и зарыла талант в землю, то я могу предъявить свое оправдание, мне есть чем оправдаться.

В а л е н т и н. А я не удержал тебя от отчаянного шага.

Е л е н а. Неважно, это неважно. Ты бы потерял много времени и сил зря, а они нужны тебе были для танца. Поверь, ты не в силах был что-то изменить в той ситуации.

В а л е н т и н. Теперь твоя дочь выросла и тяготится такой опеки, она думает о собственном счастье и постепенно забывает и твою жертву и тебя. И может быть теперь самое время изменить ход событий?

Е л е н а. Все это так, но я не забуду, когда Лидочка открыла глаза после нескольких дней беспамятного бреда. Она была изнурена тяжелой болезнью, желтовато-бледная с синюшными губами. Знаешь, у нее была такая тонкая кожа, почти прозрачная. Физически она сильно ослабла. Когда после нескольких дней беспамятного состояния, Лидия приоткрыла глаза, они непонимающе смотрели вокруг, блуждали. Ее ничего не связывало с нашим миром, и она могла ускользнуть из него в любое мгновенье. Легкая тень прошла по ее лицу, как дуновение ветра, и в ее глазах появилось земное: боль, любопытство, страх- она была с нами, среди нас, она вернулась. Но до того момента, когда я снова обрела ребенка, я сидела подле нее. В молитве смешались дни и ночи. Врачи выжидали, они надеялись на случай, больше, чем на мастерство. Они не договаривали, прятали глаза, говорили отвлеченные фразы. И я поняла, что ужасное и непоправимое может случиться. Я отгоняла эту мысль, я готова была на любую жертву и даже на ту, которая до сих пор тебе кажется бессмысленной. В конце концов, все это оказывается ничем в сравнении с жизнью хрупкого существа. Я воображала нас радостными, веселыми в горячее солнечное лето... Далеко, в глуши. Лидочка здоровенькая, смеется, бегает. И нам так хорошо и мы жалеем, любим, прислушиваемся к грусти друг друга. Раньше, до болезни Лидочки, я не могла представить жизни без танца, а после болезни- я не могла представить жизни без нее. Я выбрала ребенка.

В а л е н т и н. Нет, не в один день принимаются решения, меняющие жизнь коренным образом. Боюсь, что задолго до рокового дня случилось что-то, растревожившее тебя. Ты еще ранее должна была свыкнуться с мыслью о жизни вне танца, чтобы впоследствии всего лишь в одно мгновение отказаться от него. Одного сильного впечатления недостаточно, чтобы десятилетиями оставаться верной необдуманному и отчаянному решению. Что-то еще, кроме болезни Лидочки, стояло за этим.

Е л е н а. Может быть. Может быть, ты и прав.

В а л е н т и н. Недюжинным терпением должен обладать человек, взявший на себя смелость заговорить с тобой. Это в твоем духе за словосочетанием может быть скрыть трагедию всей жизни, это в твоем духе, ничего не сказав, сбежать от всего мира и от меня в том числе.

Е л е н а. А ты уверен, что тебе нужны были мои объяснения как тогда, так и теперь. Ведь посчитал же ты мою записку: Ты забудешь меня,- основательным доводом, чтобы действительно забыть меня.

В а л е н т и н. Ты обижаешься, а сейчас я менее всего хотел бы беспокоить тебя. Не для сведения счетов и выяснения мелких обид я приехал сюда. Если тебе так невыносимы воспоминания, не вспоминай. Но подумай сама, каково было мне, смертному человеку, к тому же имеющему все права на твою искренность, милосердие и доброжелательность, прочесть из утренних газет, а потом узнать из чужих уст все подробности бегства Елены. И ведь кто, как не ты сама потом отказалась впустить меня в дом не то, чтобы дать объяснения. Конечно, я самонадеянно полагал, что страсть к танцу в конце концов, победит все остальное и ты вернешься. Каюсь. У тебя есть все основания обвинять меня в небрежности к твоей персоне, но ты не можешь обвинить меня в забывчивости и непоследовательности: после тебя у меня не было партнерши, с которой я танцевал больше трех раз. Может это заставит тебя (играючи) через одиннадцать лет, когда все остальное по сравнению с этим сроком кажется жалким и несущественным, пролить истинный свет на события.

Е л е н а. Из неимоверного множества чередующихся событий, участниками которых мы были, у меня осталось два или три отчетливых и красочных воспоминания. Мы настолько погружались в ход жизни, что от нас ускользал смысл происходящего. Однажды, среди уличной кутерьмы мое внимание привлекла объятая диким ужасом бегущая из последних сил собака. Несущиеся машины, спешащие прохожие были объединены общей идеей, общей целью, она же утратила эту связь и спасалась бегством от чужеродного и беспощадного города, в котором все ей казалось бессмысленным. Тогда я еще была частью кипучего городского механизма и не представляла жизни без него. Но кто мог подумать, что потребуется всего лишь несколько месяцев, чтобы испытать отчуждение и почувствовать себя лишней в нем. Завернув за угол одной из самых оживленных улиц, я оказалась в месте с размеренным течением времени, какое только бывает в глубинке. В тишине и спокойствии я рассматривала город со стороны. И то, что наполняло его жизнью, показалось мне призрачным, может быть, ложным со стороны, хотя несколько минут до того это составляло всю мою жизнь. Искусственно создаваемые ритмы деловой жизни вытеснялись рокотом вездесущей первозданной жизни: неугомонным пением птиц, запахом сирени, прохладой полуденного ветра. Они оказались беспрекословными, незыблемыми, величественными. И вот тогда впервые несерьезно и с насмешкой я отнеслась и к городу и к всей своей предшествующей жизни. С того момента я поняла и то, что могу обойтись без этой суетливой жизни и что жизнь не нарушится, если в ней не будет меня. Привязанность- дело привычки и не имеет под собой более глубоких чувств.

В а л е н т и н. Я ведь не ошибался. Но как же я был близорук, не замечая перемены в тебе. Я видел неожиданную грусть и меланхоличность в твоих движениях, но это придавало им законченность и неземное совершенство, как будто ты знала больше, чем все остальные, но рассказывала, только малую часть открытого тебе в минуты озарения. Интересно, почему ты не вернулась? Я ведь ни минуты не сомневаюсь, что, несмотря на тишину и умиротворенность, в которые ты погрузилась в уединении, у тебя был постоянный соблазн вернуться.

Е л е н а. Я не могла вернуться. Только ступая по этой земле, я могла чувствовать необычайную легкость и свободу. Ни в каком другом месте мой сон не был таким безмятежным, спокойным и никогда ранее моя жизнь не была такой осмысленной. Только здесь я чувствовала себя дома, а не на распутье. Отсюда все другое, казалось чужим, даже если оно сулило много выгод. Эту землю надо почувствовать и тогда она становится навсегда твоей. Тебе знакомо это чувство, иначе ты не сказал бы: Я никогда не смогу быть счастливым не на своей земле, но, увы, никогда не вернусь на нее.

В а л е н т и н. (Молчание) А ведь так оно и вышло. Странно, но тогда я не вкладывал в эти слова столько смысла, тогда я не мог знать, что они окажутся пророческими. Это были просто красивые слова, человека с тяжелым чувством расстающегося с вскормившей его землей. Странное совпадение.

Е л е н а. Мне нравится цвет сырой незасеянной и отдыхающей земли- розовато-красный от глины с багряными разводами. Когда перед тобой лежит нераспаханная, влажная земля, испытываешь такое же чувство, как и Творец, создающий людей. Перед тобой бесформенная масса, готовая ожить, замысел, не обретший очертаний, но способный преобразить бесформенную массу, и беспокойное чувство внутри.

В а л е н т и н. А что твой дом, тоже удерживал тебя?

Е л е н а. Еще бы.

В а л е н т и н. Он копия тех видений, которыми ты жила в трудные годы? В нем, наверное, есть сад с деревьями, распускающимися весной розовыми цветами и которые с утренним туманом и прозрачным сиреневым рассветом наполняют душу легкой радостью? А когда лепестки опадут ты, залитая солнцем и в полном одиночестве, тревожишь их покой, разбрасывая их в разные стороны.

Е л е н а. (Смотрит внимательно на него) В недавнем прошлом не был ли ты участником какой-либо трагедии или не случались ли с тобой крупные неприятности?

В а л е н т и н. Почему ты спрашиваешь об этом? Есть какие-то основания?

Е л е н а. Так тонко чувствовать может только человек в глубокой печали, страдающий от неизлечимого недуга или потери очень близкого человека или от постоянно преследующих неудач. (Пауза, он хочет что-то сказать, но не решается)

В а л е н т и н. Нет, тебе показалось.

Е л е н а. Вот и хорошо, что только показалось. (Улыбается) А все, что ты говорил о доме абсолютная правда. Есть и сад, и розовые яблоневые лепестки, и еще тихая заводь. Весной несметное множество молодой рыбы подплывает к поверхности воды, оставляя повсюду расходящиеся круги и тогда вода оживает, она движется, искрится, лучится. Ты говорил, что я в одиночестве пытаюсь обрести забвение. Нет настоящее одиночество было тогда, когда со всей силой отчаявшегося человека в страшной спешке я искала свое место, когда среди людей, среди бурной жизни я чувствовала себя, как в пустыне, (восторженно) но теперь, будучи в пустынном месте я не чувствую себя одинокой. Все наполнено смыслом и жизнью.

В а л е н т и н. Вот уже час прошел, а разговор не сдвинулся с места. Что может победить твое упорство? Очередная трагедия, последствия которой ты попытаешься исправить, но будет уже поздно?

Е л е н а. Что за иносказания?

В а л е н т и н. Нет, это не иносказания, можешь мне поверить. Вот ты сейчас влюблена в свое одиночество, влюблена в воспоминания о годах забвения, в свой душевный надрыв. Это с ними ты не хочешь расставаться. Это они останавливают тебя сделать очень важный и решительный шаг, ты боишься, что в одно мгновение вскроется ненужность жертвы и бессмысленность прошедших лет. Лена, ты должна верить в свой дар, талант, гений, называй это, как хочешь, а не твердить, что он в воспоминаниях, терзая себя и других. Ведь не думаешь же ты, что действительно частым повторением: Огонь и жар испарились,- можно заглушить и бесследно умертвить их.

Е л е н а. Я отказываюсь не потому что не хочу, а потому что не могу танцевать. Ты молод и силен и твое тело послушно тебе и ты даже не поймешь, если я скажу, что по утрам я чувствую себя разбитой, а по вечерам мои ноги отекают, немеют, а когда до них дотрагиваешься- болят.

В а л е н т и н. (Горько) Пойму, отчего же не пойму. Усилием воли и тренировкой ты преодолеешь и боль и утреннюю разбитость и это вернет тебе цельность и уверенность. Помнишь, ты еще сама говорила: Если ты стоишь на ногах, значит можешь танцевать. Ведь раньше, в былые времена, в наш золотой век, в свободное от танцев время, мы вели какую-то сумасбродную расточительную жизнь, ты порою говорила о пустяках, делала множество заурядных оплошностей и глупостей, так что все недоумевали, как ты могла воспевать неземные чувства.

Е л е н а. Невозможно быть гением двадцать четыре часа в сутки. Да и собственно ты такой же человек, как и все, за исключением нескольких редких минут, когда снисходит откровение или озарение.

В а л е н т и н. Я хорошо помню, как ты приходила и начинала жаловаться, что кто- то по дороге наступил тебе на ногу, и не только не извинился, но еще грубо проворчал в ответ, когда ты пыталась что-то доказать. Но это было полбеды, ты начинала сетовать, что жизнь у тебя нелегкая, хотя некоторым все сваливается на голову, как манна небесная, и они пасутся всю жизнь в неведении счастливом, ты начинала негодовать, что тебя обманули на какой-то мизер, не додав сдачи, что ты кого-то ждала, потратив целый час, а он не пришел, что на улице тебя обрызгала машина, что дождь и ветер испортил твою прическу, что ты продрогла до мозга костей и в довершении ко всему тебе разрезали сумочку, вытянув кошелек со всем его содержимым, и что ты не можешь жить в этом ужасном состоянии нелюбви, что ты задыхаешься. И все это заканчивалось одним и тем же, общей сентенцией, что ты устала и у тебя нет никаких сил сражаться с ветряными мельницами, что лучше все бросить раз и навсегда и из глаз твоих падали слезы неподдельной и самой горькой обиды. И если я сохранял спокойствие, то только потому, что ты действительно могла все бросить; а временами я хотел крепко встряхнуть тебя, чтобы ты замолчала на минуту и одумалась.

Е л е н а. Это были минуты слабости, мне становилось невероятно стыдно после, хотелось вернуть сгоряча сказанные слова обратно, помню я долго извинялась за доставленное беспокойство.

В а л е н т и н. А я хорошо помню, что тогда не без злорадства думал, что вот сегодня она не сможет танцевать, что каждый ее жест будет свидетельствовать о земных страстях, бушующих в ней, что она сломается не дотанцевав, потому что нельзя одновременно жить в таком раздражении и танцевать. Но в те дни ты была так чиста, так вдохновенна, так совершенна, что всякая логика отступала и оставался только твой танец. Ты была абсолютно другим человеком вне танца, но это не мешало тебе за короткие мгновения, довести публику до исступления, так что на их глазах блестели искупительные слезы, а лица размягчались.

Е л е н а. Странно, но в тебе не было ничего, что раздражало меня. Даже твоя непрестанная суета вокруг телефонных звонков, когда всевозможные мужские баски, тенорки, баритоны спрашивали тебя, не огорчала меня.

В а л е н т и н. Гм. Это было непостижимо, когда ты начинала петь во все горло застольные песни, когда у всех заканчивалось всякое терпение их слушать. Это было непостижимо, когда ты поглощая один за другим гору соленых огурцов, беззастенчиво хрустела ими и восклицала: Ах, огурчики мои,- или когда ты пила кофе из граненых стаканов. Верь, Елена, верь безрассудно, не умствуя лукаво, в озарение, в преображение, они приходят во время порыва, и тогда все получается и все становится возможным и даже невозможное становится возможным.

Е л е н а. И все-таки я не могу и не хочу рисковать.

В а л е н т и н. Как ты смеешь бездействовать. Как ты смеешь не жить, когда у тебя есть право на жизнь, есть в запасе тридцать, а то и сорок лет, за которые ты можешь перевернуть все вокруг. Ты могла совершить ошибку в прошлом, но у тебя еще есть время ее исправить. Ты можешь сделать столько доблестных дел и тем самым внести в мир гармонию. Своим созидательным трудом, своей напряженной жизнью ты можешь изменить окружающее так, чтобы злу не нашлось места, где укорениться. Ты можешь выдвигать цели, девизы, например: Ни дня без доброго дела и доброго чувства,- и следовать им. У тебя есть перспективы. И если ты не нужна самой себе, то ты необходима молодым увлеченным сердцам или и тысячи других существ. ЕЛЕНА, мне недолго осталось жить и это совершенно точно, теперь я знаю. Я сообщаю об этом в разгоряченном, в мятежном состоянии, как будто я недоволен и обозлен своей судьбой, но это не так, я смиренно принял эту весть. Я полон любви деятельной и к ней я хочу пробудить тебя. Ни тени отчаяния или стенаний на выпавшую долю во мне нет, это от хаоса и обладает разрушительной силой. Я очарован жизнью. Любовь и светлая уверенность- это то, что я хочу оставить после себя. Пусть болезнь безжалостна ко мне и она унесет меня, но я счастлив тем, что, болея, я узнал, то, что было недоступно в благополучное время. В мире идет борьба за существование, это- правда: на элементарном уровне за кусок хлеба, на привилегированном уровне - за денежное господство, но вместе с тем существует нечто, что можно поставить в заслугу, это - лучезарная любовь, уверенность в торжестве светлого, перед которыми отступает зло.

Е л е н а. Я не понимаю. Я ничего не понимаю. Болезнь, недолго осталось жить, а потом очарование от жизни- что это? Очарование от жизни - это понятно, но болезнь. Какая болезнь? Какое недолго? И так легко и просто? Не молчи, скажи что-нибудь, только не молчи. Молчание невыносимо. Болезнь, да?

В а л е н т и н. Все вместе, Лена. И болезнь, и недолго. И все очень легко и просто. И все у меня. И я настолько привык к этому, что могу говорить мимоходом. А ты думаешь, что из-за этого стоит переходить на измученный, уставший тон?

Е л е н а. (Следуя своему ходу мыслей) А врачи что? В заговоре со смертью?

В а л е н т и н. (Молчит)

Е л е н а. Что помирило тебя со смертью? Что сделало ее неотъемлемой частью твоих мыслей? Нет. Я что-то не то сказала. Когда об этом спрашиваешь невзначай, как-то неуклюже и глупо получается. Ты уверен? НЕТ, это ошибка, оплошность врачей; (обрадовано) ты не болен, ты не можешь быть больным. А то ты сказал, что у тебя какой-то неизлечимый недуг, а я сразу и поверила. Врачи ведь тоже ошибаются (убеждает) и даже чаще, чем ты можешь предположить. Ты не должен воспринимать их слова настолько серьезно, чтобы ожидать смерти. Мне рассказывали, что одному больному человеку определили с точностью до месяца срок жизни и все близкие приготовились, как обычно готовятся в таких случаях, а он не только пережил установленный срок, но и многих из тех близких, которые поспешили проститься с ним. Врачи ошибаются. Все обойдется.

В а л е н т и н. Нет, в данном случае врачи правы, не знаю как в других, но в этом случае они правы. Иной раз они сомневаются, не знают что, к чему. Тогда они заставляют сдавать десятки анализов, глотать трубки, датчики, таблетки. Они присоединяют хитроумные приборы к твоему телу, а потом пишут, пишут так много, что получается внушительный том описаний твоего никуда негодного механизма, такой, что от одной толщины его начинаешь верить, что неизлечимо болен. Но все это оказывается напрасным: причина остается неразгаданной, но вместе с тем сохраняется надежда, что недуг временный и безопасный. И хотя ты и сам потом догадаешься, почувствуешь, что к чему, но по крайней мере, врачи не отбирают твоего законного права самому познать отпущенную судьбу, сохраняется тайна жизни. В моем же случае все было наоборот: докторам было достаточно только одной манипуляции, нет двух, чтобы все выяснить. И потом молодой ремесленник-медик сообщил прямо и честно мои перспективы на будущее, или вернее, их полное отсутствие.

Е л е н а. (Растерянно) Это точно доказано? И ничего невозможно исправить? Ничего нельзя изменить? Голубчик, как ты мог все это пережить. Иди сюда, сядь рядом (прячет глаза), садись (он садится, она встает, становится за его спиной, рукой успокаивает его). Так лучше, так хорошо... Сегодня был странный день и все в нем с самого начала было странным. Сегодня днем шел дождь, тихий и ровный, и также тихо и ровно он исчезал в иссушенной земле. Мы ждали его месяц; а его все не было и в ожидании мы задыхались от жары, глотали раскаленный воздух и въедливую пыль. Каждый день начинался с невыносимой жары и ею заканчивался. И все непрестанно смотрели вверх в надежде, что какое-нибудь облако из жалости спрячет в своем рыхлом теле невыносимое солнце, и губы складывались в однообразное: Жарко. Все превратились в заклинателей дождя, но даже от этого он не шел и мы день за днем таяли. А сегодня неожиданно и быстро небо накрыла огромная туча и всего лишь в пятнадцать минут пошел дождь. Казалось эта огромная туча разрядится ливнем, молниями и градом, но из нее пошел тихий дождь. Крупные частые капли падали (сквозь слезы), разбиваясь о землю. И было так тихо, как -будто никто не осмеливался нарушить покой падающего дождя и все живое и неживое с жадностью упивалось прохладой и влагой. Дождь падал и этот звук эхом разносился по всюду; звук становился неестественно громким; громким, очень громким, он болью отзывался в голове. Это был грустный дождь. Я еще подумала: Грустный дождь. Как будто природа хотела выплакать свою печаль. И на душе было так жалостливо. Жалостливо. Жалостливо (Молчание).

В а л е н т и н. А я ведь сразу не поверил врачам. Кто же может поверить в смерть среди полного здоровья. Я допускал ее существование, потому что о ней постоянно говорили, но она представлялась мне событием отдаленного будущего, о котором можно было не думать. Я был вынослив, крепок, и еще долго болезнь могла не давать видимых проявлений и я целую вечность мог не подозревать о ее существовании. Но я согласился выполнить формальность, которую от нас постоянно требуют врачи, и в моей истории болезни появилось очень короткое слово, заменившее десятки страниц, исписанных убористым подчерком. Представляешь, они нашли ее, даже не искав. Им не потребовалось врачебное мастерство, многолетний опыт, интуиция, которые им приходиться применять, чтобы поставить диагноз. И все было просто и понятно с самого начала, и даже то, чем это закончится.

Е л е н а. А потом?

В а л е н т и н. Потом остаешься один. И даже среди переполненной залы искренне веселящихся людей, и среди сострадающих, утешающих, любящих тебя все равно остаешься один. И никто не может разделить с тобой одиночество, потому что ты прикоснулся к той тайне, о которой ни одному живущему человеку не дано знать, потому что ты уже там, а они все здесь.

Е л е н а. Тебе очень больно говорить об этом, и теперь, кажется, больнее, чем когда-либо ранее. Тогда ты хоть мог не верить, мог сомневаться, мог надеяться на чудо, а теперь ты в отчаянии.

В а л е н т и н. Нет не так. Мы все устроены одинаково: сначала мы не верим и говорим: Как же так, этого не может быть, это ошибка, это недоразумение. Ты тоже говорила: Это оплошность врачей. Потом, когда сомнения опровергаются, начинаешь надеяться на неожиданный благоприятный исход, что самое печальное не произойдет, что что-то предотвратит его, например, достижения науки. Мне было очень интересно наблюдать за твоей реакцией (улыбается), она в точности напоминала мою. Единственное ты не можешь знать, Елена, что с каждым днем болезни уходят силы, появляется усталость и наконец приходит момент, когда мысль о смерти не кажется несовместимой с тобой, не вызывает восстания и сопротивления, ты осознаешь ее неизбежность, словом, однажды, в один прекрасный день ты узнаешь и свое назначение, и судьбу. У каждого есть свой Гефсиманский сад, когда принимаешь и горькую часть чаши. Со мной это случилось, когда полнота жизни застигает врасплох, наваливается неожиданной своей прелестью и от этого хочется жить десятью жизнями. (Справляясь с волнением) В тот день было жарко, сухо и тихо, все было залито солнцем и каждый его квант уходил в энергию роста. Недавно пробужденное к жизни живое пробивалось, набухало, разрасталось, распускалось, расцветало. Я же едва находил в себе силы, чтобы поддерживать жизнь. Я поясню. Была такая старческая слабость, что я не мог сделать шага и мне оставалось только безвольно опуститься на скамейку. Я чувствовал себя обмякшей инертной массой. В тот момент краски казались какими-то особенно яркими, зелень прямо флюоресцировала, звуки особенно звонкими, аромат распустившихся яблонь невыносимо душным, а мысли необычайно ясными и лаконичными. И вот тогда я физически почувствовал, чем закончится болезнь, но эта мысль не вызывала ни страха, ни боли, а только жалость. Умирать стало не страшно. Понимаешь, исчезла боль, надлом. Смерть показалась непостижимым даром. Знаешь, что только осталось?

Е л е н а. Да?

В а л е н т и н. Боязнь, что умрешь как-то некрасиво, нелепо, жутко, что сразу после смерти все будут сторониться, отворачиваться, бояться подойти, хотя еще несколько минут назад ты говорил, улыбался, раскланивался с ними, выполнял их прихоти. А какой-то более опытный доктор сообщит поучительно молодому, впечатлительному и еще не привыкшему к смерти ученику: Что не видели раньше? Еще несколько секунд и все. Не суетитесь, не волнуйтесь. И на всех окружающих лицах будет лежать печать ужаса и страха и ничего более. А потом на секционном столе искромсают скальпелем твое изнеможенное тело, выворачивая наружу все внутреннее содержимое, потому что оно представляет научный интерес, набьют голову тряпьем, зашьют и вот забирайте - се человек. Я видел...

Е л е н а. Не надо, не продолжай. На тебе всегда пребывала высшая милость, и даже когда ты вел беспорядочную закулисную жизнь, вызывавшую у всех недоумение, она все равно на тебе пребывала. Ты пришел в мир, ты исполнил дело, которое тебе поручили исполнить. Тебе не о чем беспокоиться, потому что ты сделал, то что должен был сделать. А остальное не зависит от нас и не нам определять, как все будет.

В а л е н т и н. Ты хочешь сказать, что Мавр сделал свое дело, Мавр может и уйти.

Е л е н а. Есть люди, которым нельзя сомневаться, нельзя не верить, нельзя не надеяться. Странно, как это все странно, теперь, когда твои дни сочтены, а я утратила всякую способность танцевать, моя спина сутула, а ноги отекают и немеют и больше походят на столпы, когда наша жизнь позади и мы можем оглянуться, понимаешь, как все должно было быть. Нам следовало радоваться каждому дню, а мы расстраивались и отчаивались и желали большего, чем нам было дано. А тогда мы обладали самым бесценным: способностью танцевать.

В а л е н т и н. И жизнью, полной надежд и перспектив.

Е л е н а. Когда не ладилась личная жизнь, я должна была смириться и не тратить ни одной минуты на что-либо другое, чем танец. А я пыталась ее устроить, как будто важнее личной жизни ничего нет и танец может подождать. А теперь я жалею о каждой потраченной минуте. Но их не вернуть.

В а л е н т и н. Анна, Петр, Татьяна. Их тоже не вернуть. Ты спрашивала, что с ними, так между прочим, между делом, небрежно и с высока, у случайно подвернувшегося человека, но никогда сама не интересовалась их дальнейшей судьбой, как будто этих людей не было в твоей жизни или ты едва их знала. Знаешь, что стало с Анной? Она была самым жизнерадостным существом. Она с легкостью взлетала в воздух и там зависала от, того только, что мысли о насущном никогда не отягощали ее голову и не возвращали на землю. Теперь у нее цирковой балаганчик и ей едва хватает денег, чтобы прокормить зверушек. Она растолстела и думает только о том, чтобы выудить как можно большую сумму у посетителей. А они потрясенные убогостью представления и жалким видом опустившейся хозяйки ссужают ей, сколько бы она ни попросила, с единственной целью: избавиться от ее назойливости, потому что для них она и ее балаганчик- всего лишь безобразное наваждение.

Е л е н а. Мертворожденный ребенок, последовавшая полоса неудач, - нет, в ее жизни было мало легкого; просто она умела скрывать, а еще чаще- не обращать внимания.

В а л е н т и н. Когда я пришел к ней, она не узнала меня; она решила, что я один из тех людей, у которых, если постараться, можно выудить подачку. Я дал ей денег, но это было все, что она хотела от меня, даже после того, как я представился; она с поспешностью и жаром уверяла меня, что никогда ранее не слышала такого имени и никогда не вела иной жизни, чем которую ведет теперь. И она повторяла это до тех пор, пока я не ушел. Она беспрерывно кричала огрубевшим и обиженным голосом: Ошибся хозяин, не знаю такого.

Е л е н а. (Молчание) Ужасно. А Петр? Его твердая, как камень, воля должна была укрепить и сохранить его.

В а л е н т и н. Теперь его комната напоминает палату в психиатрической клинике, а жизнь- режим в психиатрической клинике, там тревожно и постоянно пахнет лекарствами и люди разговаривают полушепотом. Он ползает на четвереньках по полу, боится хотя бы на минуту оторваться от него. Его постоянно преследует навязчивый страх потерять опору. Только когда он прикасается к грубо отесанным половым доскам, его боязнь исчезает и он чувствует успокоение, но всегда плачет, как ребенок, когда его хотят поднять... А Татьяна; Татьяна умерла.

Е л е н а. Умерла? Что ты говоришь? Так неожиданно.

В а л е н т и н. Это неожиданность для тебя?

Е л е н а. Люди, которых любишь, кажутся бессмертными.

В а л е н т и н. Нет. Она умерла. Умерла легко и быстро; сердечная недостаточность моментально положила конец всему. Когда ей стало плохо, возле нее никого не оказалось; так и умерла она в полном одиночестве среди пустой, темной квартиры; нашли ее на третий день, когда уже ничем нельзя помочь. Говорят, что все существо таких людей пронизывает невыносимая, мучительная боль, а когда отпускает, они облегченно вздыхают последним сладким вздохом.

Л е н а. Невыносимо. Не могу. Не могу больше.

В а л е н т и н. Лена, и вот теперь моя очередь. Подумай только, что потом, даже если тебе захочется что-то изменить, изменять уже будет нечего, потому что тот мир будет существовать только в воспоминаниях, потому что не будет его главных действующих лиц... Того времени больше не будет и нас не будет.

Е л е н а. (Горько) Одна. Опять одна... Каждый час каждого дня знать, что вас нет, каждый час каждого дня думать о вас, томиться воспоминаниями о вас, отсчитывать час за часом время, проведенное без вас и молиться, молиться. (С ужасом) Нет. Не могу, не могу.

В а л е н т и н. (Хочет поменять тему разговора, потому что физически устал). Как хорошо на этой площади. Ты только посмотри. Здесь все дышит вечностью.

Е л е н а. Да-да хорошо. (С невидящим взглядом) Я вижу красивое правильное и благородное лицо, оно озарено мягким ласковым светом откуда-то из глубины души и в нем столько одухотворенного и кроткого и совсем нет раздражения, муки, озлобленности, и от чего оно кажется неземным. Голос твой мягкий и ровный, как будто доносится из другого мира и нет в нем надлома и горечи. Твое тело, сильное и гибкое, повинуется каждой прихоти твоих мыслей и, как бескостное, передвигается в трехмерном пространстве. Твои сильные руки напоминают модель для упражнений желающих стать художниками. И я не могу поверить, что это молодое по-спартански закаленное тело умирает. Слишком велик контраст и невероятно сильно хочется, чтобы все это было о ком-то другом, незнакомом и далеком, абстрактном человеке. Не могу поверить. Не могу. Не могу.

В а л е н т и н. Скоро болезнь оставит неизгладимые приметы и это лицо превратится в малоподвижную маску, а тело высохнет и станет дряхлым и истощенным и тогда никто не будет удивляться, что этот немощный старец умирает. А пока я могу вводить в заблуждение своей беспечностью и внешним благополучием. (Ища подтверждение).

Е л е н а. (Оживленно, пытаясь угодить) Я бы никогда не догадалась.

В а л е н т и н. Это стоит неимоверных усилий. Я никому не говорил, что со мной.

Е л е н а. А слухи?

В а л е н т и н. Слухи ходят. Но это все домыслы, догадки, предположения, они ничего не стоят, пока их не подтвердишь. Но я не хочу их подтверждать. Ты спрашиваешь, почему?

Е л е н а. Я ничего не говорила. Тебе послышалось.

В а л е н т и н. А мне показалось, что ты спросила: Почему?.

Е л е н а. Ты просто хотел, чтобы я спросила.

В а л е н т и н. Да, наверное.

Е л е н а. Почему?

В а л е н т и н. Ради каких-то пяти минут самообмана, игры воображения. Мне приятно, хотя бы пять минут, быть таким, каким я был. Забыть обо всем и жить только настоящим. Вокруг все те же люди, в их глазах все та же вера, вера в то, что я силен, неуязвим, способен совершать невозможное. Эта вера окрыляет, дает силы, поддерживает, не позволяет отчаиваться.

Е л е н а. Но ведь рано или поздно все станет очевидным.

В а л е н т и н. Да, конечно. Я знаю. Рано или поздно, без комментариев и долгих объяснений, все прозреют и всё поймут сами, но поглощенному и подчиненному иной реальности земные страсти мне будут уже безразличны. В мыслях перенесшиеся в иное бытие, раздражаются всякий раз, когда им приходится отвлекаться на обременительную заботу о непослушном и бренном теле.

Е л е н а. Ты возбужден, сбиваешься, тебя становится все сложнее и сложнее понимать, не закончив одну мысль, ты перескакиваешь на другую.

В а л е н т и н. (Не обращая внимания) Но ведь вначале ты что-то заподозрила, зачем же теперь так живо доказываешь совсем другое.

Е л е н а. Я не знала и ничего бы не узнала, если бы ты сам не сказал, да я и не могла даже подозревать, что может случиться такая трагедия

В а л е н т и н. Вначале ты смутила меня, и я не знал, что сказать, чем возразить, чтобы скрыть волнение, настолько ты оказалась проницательной. Эта одинокая и уставшая женщина может видеть так глубоко и далеко, что перед ней как на ладони предстают человеческие судьбы и для нее не существует тайн. Провидческая проницательность. Мы не виделись целую вечность, но только один взгляд и тебе сразу стало все понятно и ты увидела то, что не замечали остальные- те, кто эти годы был подле меня.

Е л е н а. Ты очень бледный. Ты устал.

В а л е н т и н. Нет ничего. Ты говорила о грустных глазах, в их глубине не что иное, как приговор судьбы. Ты права, ты заметила это, ты увидела. Значит недолго, значит недолго.

Е л е н а. Да что ты. Тише. Тише.

В а л е н т и н. Мой верный пес незадолго до кончины уже знал, что с ним будет, к моему ужасу на улице он терся головой о высохшую, изъеденную молью, жучьем и сапрофитами, порыжевшую кошачью шкуру, хотя раньше он сторонился всего мертвого, а все собаки обходили его на почтенном расстоянии.

Е л е н а. (Плачет)

В а л е н т и н. Я не хотел говорить, по крайней мере это не входило в мои планы, это вышло непроизвольно. Ведь теперь, когда занимаешь у вечности каждый час, чтобы успеть сделать что-то безотлагательное, все воспринимается совсем по-другому и все становится совсем иным. И когда ты из страха, что не сможешь танцевать, не танцуешь- подумай только, не потому, что ты не можешь, а потому что ты боишься, что не можешь танцевать- то не знаешь, какой привести довод, чтобы вывести тебя из царства теней, где время не движется и все запретно.

Е л е н а. (Как в лихорадке) Нет, сейчас я ничего не боюсь, сейчас такое чувство, будто настал судный час, время стало и мы дошли до грани, за которой скрыто неподвластное нашему уму, может быть хаос, может быть блаженство. Но эта неизвестность страшит и заставляет откладывать последний разделяющий шаг, потому что он все равно, что в омут броситься. Надо собрать все мужество, всю веру, чтобы все-таки сделать его. Только это вера особого свойства, когда безоговорочно, безропотно подчиняешься независящему от тебя с единственной мыслью, что так надо и необходимо, а значит с благодарностью принимаешь предначертанное.

В а л е н т и н. Лена, успех возможен только при страстном желании, таком, когда каждая минута кажется пустой тратой времени, если она не приближает, хотя бы на шаг к заветному. И если желание настолько велико, то все остальное: мелкие преграды, досадные неудачи, провалы, минуты растерянности, хандра, сомнения, - преодолимы и разрушаются рано или поздно под натиском желания и тех сил, которыми эти желания пробуждаются.

Е л е н а. Как горят твои глаза. Да, мы будем верить, что та страшная болезнь, которая подтачивает тебя, будет вылечена, ты даже не сомневайся все чаще и чаще появляются заметки, что час разгадки ее близок, а прогнозы день ото дня более оптимистичны, а значит скоро от нее не останется и следа. Мы будем верить, что я смогу танцевать с прежней убедительностью. Слышишь, ты пришел пригласить меня на танец, так вот я согласна танцевать. Я принимаю твое приглашение. Я принимаю.

В а л е н т и н. Я явился, не ради красивых слов о даре, грехе. Ты тянула, но тянул и я. Я хотел, чтобы ты почувствовала себя настолько цельной, свободной от уныния, чтобы поверить в собственные силы. Я ждал, пока твои чувства обретут первозданную чистоту. И я дождался. Но я хочу большего. Я хочу, чтобы ты не просто согласилась танцевать. Я хочу, чтобы ты согласилась танцевать прямо здесь, прямо сейчас.

Е л е н а. Это невозможно. Существует тысячи но.

В а л е н т и н. Это призраки.

Е л е н а. Это реальность и с ней надо считаться. Посмотри на мои ноги. Они не только обезображены, но и непослушны.

В а л е н т и н. Это пройдет со временем.

Е л е н а. Моя спина не гибка, а руки безвольны.

В а л е н т и н. Гибкость вернется.

Е л е н а. Мое лицо невыразительно, на нем слишком много морщин.

В а л е н т и н. Во время танца оно преобразится.

Е л е н а. А дочь?

В а л е н т и н. Она скажет спасибо за те минуты восторга, который разбудит в ней наш танец. (Пауза) И только этим ты можешь возразить мне? (Смеется легко и радостно). Но тогда? Да?

Е л е н а. Да.

(Звучит музыка Альфреда Шнитке танго из Кончерто гроссо Љ1. Она танцует достаточно неумело, время сделало свое дело. Но это преодолимо и она это понимает. В глазах ее восторг, страха нет, она упивается музыкой и наслаждается танцем. В конце танца он опускает ее на мостовую и уходит.)

В а л е н т и н. Я жду, жду, жду...

Конец