Аннотация: Баю-баюшки-баю, не ложися на краю. Придёт серенький волчок и укусит за бочок...
Баю-баюшки-баю,
Не ложися на краю.
Придёт серенький волчок,
Тебя схватит за бочок...
Не спиться бы... Я прикован к кровати её взглядом, он камнем лежит на моей груди и сдавливает диафрагму. Дышать становится всё тяжелее и тяжелее. Окончательно просыпаюсь от недостатка свежего воздуха. Притаившись, болезнь наблюдает за мной из-за приоткрытой створки шифоньера. Ей комфортно среди пыльных и никому не нужных вещей. Внутреннее пространство одёжного шкафа - это глухая таёжная чаща, в котором она вырыла логово и теперь частенько выходит оттуда покормиться мной и накормить меня. Развешанные платья и пиджаки - вековые сосны, застиранные носки с нижним бельём - мягкий мох под прелой листвой. Аккуратно выбираясь наружу, своим гибким телом боль неосторожно задевает вешалки с одеждой, что тут же отдаётся во мне. Раздаётся чуть слышный лязг стальных крючков о никелированную трубу, и костяной звук неровной барабанной дробью пробегает по внутричерепной поверхности в тяжёлой голове. Я знаю, что так она в тени лесных деревьев точит когти о кору моего головного мозга - меня сложно обмануть. В отличии от остальных чувств, в предрассветный час собственный слух обострён, как никогда. Он улавливает любые движения, даже те, которых нет.
Хвороба должна убаюкивать и подвывать в такт моему больному сознанию, петь колыбельную о себе и о том, как правильно засыпать. Вместо этого, недуга настойчиво отгоняет сон. Она приходит с первыми просветами хмурого, как цыганский героин утра и безмолвно взирает в сторону больного голодным взглядом. Фокусирует на страданиях мутные глазки, клацая жёлтыми от налёта зубами. В предвкушении меня из её рта вывалился язык. Его алый, лоснящийся от слюны лоскут отчётливо виден в глубине шкафа. Присмотревшись, понимаю, что это всего лишь небрежно брошенный с ночи галстук.
Из лесной норы доносится чуть различимый запах мокрого животного и падали. Запах псины роднит нас. Моё предрассветное дыхание тоже не свежо - опять во сне целовал её груди, поросшие редкими шерстинками, касался губами отвисших за долгие годы грудного вскармливания сосков. А возможно, это всего лишь химия полусонного бреда или иррациональная абстракция из абстинентных мазков. На сером холсте влажного постельного белья невидимая кисть выводит размытые ацетальдегидами и уксусной кислотой контуры и формы - слившиеся воедино звериные повадки и людские страдания. Воплощает в утреннем кошмаре потребности, которым не суждено сбыться.
Так и есть - это застрявшие в неосязаемом пространстве фантомы. Неподвластное утром воле, воспалённое сознание силится материализовать их, слепить из остатков ещё не до конца растаявшего сна: Вижу на соседней сиське повисшего брата - он болтается на ней, как окунь на кукане. Узнаю в нём себя, уже седого и сморщенного. Должно быть, в момент вкушения её молока я выгляжу также убого. Четыре натруженных соска остаются свободными - хватило бы места ещё для двух пар страдальцев. В субботнее утро таких в нашем многоквартирном человейнике с избытком...
Отягощённая заботой о собственном многочисленном потомстве, она кормит ещё и приёмных детей - меня с братом, Ромула и Рема. Брат - мой близнец, но я старше его на целую жизнь. Я родился, а он остался в утробе. Мать не выпустила его из себя. Почему же он седой, ведь мне нет ещё и сорока! Наверное, потому, что единокровный сородич состарился раньше меня, многое познал и обветшал душою. Ему нет места в нашем мире. Пусть лучше навсегда остаётся в своём тёплом и влажном укрытии, лишь изредка выглядывая выпить со мной. Он самый приставучий, но, в то же время, ненавязчивый собутыльник - знает, когда нужно появиться. Болтает мало и не напрягает моими собственными рефлексиями. Появляется по-английски, не спросив ни у кого разрешения. Также внезапно исчезает, когда наступает время пробуждения. Или, наоборот, чересчур словоохотлив - всё зависит от того, что давеча пили. Как истинный русский в порыве пьяной любви лезет ко всем целоваться, тянет сложенные в дудочку влажные губы, напоминающие слив канализационного коллектора. Долго прощается и не уходит, иногда остаётся ночевать, но под утро всегда убирается восвояси, оставляя после себя неизгладимое чувство стыда. Напаскудил он, а стыд накрывает меня... Мне он всегда в радость, для остальных - головная боль.
Когда я был маленький, то плохо засыпал. Долго ворочался в кровати, обдумывая планы по спасению человечества. Изнеможённый непосильной задачей, зависал в сомнамбулическом полёте над краем пропасти, падал в неё, взмывал и опять парил до потери сил. Утратив чувство самосохранения, неудачно приземлялся на подломленное крыло, подставляя незащищённый бок под хваткие волчьи зубы. Она всегда с нетерпением и постоянством верной жены поджидала на взлётке. Кровоточащая плоть с моих рваных бочков были еженощной пищей Огневицы. Следы от клыков не зажили по сей день. Спустя много лет опять бессонница, но теперь пришло время отдавать уже ей. Она и возвращает старые долги, сцеживает в меня своё токсичное молоко.
Не хотел бы я, чтобы мои дети пробовали её этаноловую лактозу. С раннего возраста стараюсь уберечь их от этой дегустации и встречи с моими кошмарами. Каждый вечер перед сном совершаю нехитрый ритуал - щекочу им позвоночники, прокладываю по худеньким спинкам рельсы и шпалы, запускаю из депо по узкоколейке запоздалый поезд. Рёвом парового гудка он разгоняет лесное зверьё: Выпучив от ужаса косые глаза, ломится ошалелый заяц; в призрачном полуночном тумане растворяется оборотень лиса; на бурого находит приступ медвежьей болезни и, оконфузившись, он убирается восвояси. Шум сыплющегося из последнего вагона зерна беспокоит и пугает лесных обитателей. Мою болезнь пыльный шорох заставляет поглубже залезть в шкаф, спрятаться в ворохе одежды и не высовываться. Дикие животные остерегаются запаха хлеба. Где хлеб - там цивилизация и люди. Поэтому, она приходит только ко мне, ведь мою спину давно уже никто не гладит - на ней только ездят. Ещё в подобные пиковые моменты болезни я мало напоминаю человека, больше походя на таёжную скотину. Близкие, особенно дети, на должны видеть меня в таком состоянии - могу покусать и заразить собой.
Нет сил подняться с кровати. Надо бы обезопаситься и закрыть створки шкафа на маленький бесполезный замок, но, как и в детстве, пугает оскал её зубов в глубине склепа со старыми остовами. Все наши сокровенные кошмары и скелеты родом из этой далёкой страны. Чувствую, как постепенно боль пробирается в душу, как нарастает внутренняя тревога. Требуется сорок уколов в сердце для полной нейтрализации чувства опасности. Всеми силами пытаюсь оттянуть тот момент, когда зараза из её гнилостной пасти перекинется и на мою плоть, начав отравлять её. Тошнота пока не подступила, но уже становится дурно. Каруселью кружатся мысли, от чего мутит ещё больше. Несовпадение центра масс элементов ротора с осью вращения вызывает появление в моей голове центробежных сил. От этого круговые движения внутричерепных качелей сопровождаются лязгом и механическим скрежетом. Сил не хватает на то, чтобы сбалансировать их работу - я же пропащий гуманитарий.
Отходил я ко сну тоже под шум, но то был успокаивающий шелест лопастей вертолёта. Плавно покачивался в стальном брюхе винтокрылой машины, свесив одну ногу, чтобы уж совсем не отрываться от земли. Сейчас мне страстно хочется лишь одного - опять уснуть также безмятежно, как давешним вечером. Или это произошло уже под утро? Вроде, вернулся рано, домашние ещё спали...
Сон прогнозируемо оказался глубоким, но кратким - всё по классике. Почему же утро такое тёмное? Ведь вчера всё было окрашено исключительно в светлые тона - белая и светлое, никаких дубильных веществ. Может дело в ошибочной последовательности? Несоблюдение элементарных правил и ритуалов уменьшает в твоём календаре количество красных чисел - безнадёжно потерянных выходных. Морально я уже готов к тому, что весь субботний день проведу в эмбриональной позе на влажной кровати или в незаполненной водой ванне.
Не по-летнему жарко и душно. Накрываю собой скомканное одеяло и кручусь с ним в обнимку волчком. Я девушек так страстно никогда не обнимал, как его сейчас. Становлюсь единым целым с постелью, вдавливаю себя в матрас, как ключ в кирпичик пластилина. "- Матрас, матрас, дай хоть раз..." Сейчас сделаю слепок, потом буду всё воскресенье себя восстанавливать по нему, вытачивая грубым рашпилем из податливой заготовки. Снимать слой за слоем и лепить заново. Пилить опилки, как пазл собирать по фрагментам. Возможно, выйдет абсолютно новый человек... Не питаю по этому поводу особых иллюзий. Каждым раз пытаюсь начать жизнь заново и зарекаюсь не валяться в грязи, как свинья. Тщетно...
Моя зима сменяет лето - никакой весны с осенью. К чёрту демисезонные полутона! Из жара бросает в холод, ноги обнажены и мёрзнут, лёгкий озноб передаётся всему телу. Чувствую прикосновение чего-то живого и мокрого к ступне, и ногу на мгновенье обдаёт тёплом, как будто изнывающая от желания любимая женщина касается её своим лоном. Откормившись ночью, болезнь ушла ненадолго в своё логово, а под утро вернулась крадучись, погреться и поесть. Обнюхивает меня, чуть касаясь носом. Она всегда действует осторожно, никогда сразу не вонзается клыками в горло, сначала проверяет степень моей защиты. Этим утром я раним и слаб, нервы оголены, мысли сумбурны, но ей этого стараюсь не показывать. Мобилизую остатки воли, чтобы не сорваться в панике в туалет. Убежать от неё сложно - она запросто настигнет в прыжке. Вынужден поступать обдуманно и осторожно, проявлять хитрость и использовать уловки, хотя, это и не так просто в нынешнем положении.
Притворился спящим - вроде подействовало. Шерсть на её холке дыбится. Недовольно ворча, она отползает на полусогнутых лапах обратно к шкафу, но в него не залазает. Косится на меня недобро и поскуливает в нетерпении. Голодная, сука... Помимо меня, наверняка, и других щенят выкармливает. Цикл лактации скачет, молока всем не хватает, поэтому прикармливает их грубой пищей. Таскает её в чреве и срыгивает в пыльное тряпьё. Пусть лучше так. Ещё не хватало, чтобы она со всем своим выводком ко мне моталась подкрепиться. Я сучке давно приглянулся. Хочет, чтобы я уподобился ей и принёс малышам гостинец. Самца себе ищет и отца для детишек. Не дождётся - я жадина! Всё своё стараюсь держать в себе. Если начну выпрастывать, могу не остановиться. Пусть поищет кормильца для волчат в другом месте. Почему меня вообще должны волновать проблемы многодетной самки? Без этого серого с огненными подпалинами семейства есть о ком заботиться. Не моя вина в том, что она отбилась от собственной стаи и одиночкой поселилась в моих страданиях. И приплод у неё не от меня. Я ей под хвост не загонял, моральными и социальными скрепами с ней не скован. На четырнадцатой странице моего паспорта, в казённом штампе волчьего имени не значится, и щенки её синодиком не заполняют целый разворот шкляморки с пернатой, винного цвета обложкой.
Под хоровод собственного бреда начинаю понемногу засыпать и отключаюсь на мгновение. Из приятного забытья выводит прикосновение к щеке влажного шершавого носа - целоваться полезла, лярва. К чему сейчас эти нежности, может, лучше сразу в рот возьмёшь, без занудных прелюдий? Я чувственно не дееспособен, но стояк в такие моменты особенно крепкий! Твоя пасть была бы кстати. Только с зубами поосторожней и, чур, без обоюдных обязательств. Хотя, стоп, как же я мог позабыть!? Ты же измотанная многочисленным семейством самка с низким либидо, женщина - не в ротик. Почему тогда без подруги пришла? Помнишь ту рыженькую белочку с аккуратненьким дуплишком? Или время для её прихода пока не настало? Значит, мне есть к чему стремиться...
Надо отрешиться от всего и сконцентрироваться на изобретении нового языка и способа выражения мыслей. Молча веду на нём диалог с ней и самим собой. Пытаюсь вращать слова вверх тормашками, проговаривать их про себя задом-наперёд, выходит какая-то некомфортная тарабарщина, от которой мутит ещё больше. Бормочу бессвязные мантры, бранную молитву из фраз-палиндромов: '- И кусали до корки крокодила суки. И липы сук усыпили. Мавр укротил клитор курвам. Вот лобок - око болтов. А Лида свечку чукче всадила. Он жал, влазил и лизал влажно. Токсично кончи, скот. А ты сыта?' - что я несу, вообще? Меня самого сейчас полуживого трахать можно...
Почему люди до сих пор не изобрели универсальное лекарство от этой болезни? Какую-нибудь пилюлю в синтетической оболочке. Достал её из оранжевой аптечки химзащиты и бросил на слизистую, делов-то! И мучения, как рукой сняло... Неужели, сложно разработать единый подход к решению общей проблемы? В результате, все вынуждены прибегать к самолечению народными средствами и выхаживаться 'бабушкиными' методами. Кто-то пивом запасается с вечера и всегда держит в холодильнике на боевом посту дежурную алюминиевую банку. Другие перед сном тоннами закидывают в топку активированный уголь, гели и колёса всякие глотают до и после. Как сказал один больной писатель словами своего литературного персонажа: 'Никакой пирамидон вам не поможет. Следуйте старому мудрому правилу - лечить подобное подобным'. Чёрт, это же высший пилотаж! К сожалению, я такой квалификации ещё не достиг. Одна мысль о спиртном вызывает у меня в такие моменты страдания. Незапасливый я... В моём холодильнике полулитровая жестянка с прохладным содержимым не залёживается. В результате собственного преступного попустительства вынужден погибать и терпеть тошнотный скулёж болезни над ухом.
Нужно отвлечь её внимание и успеть добежать до ванной комнаты - это единственное место, где она бессильна. Путь мой далёк и цель не близка, в дороге всякое может приключиться. Нужно хорошенько подготовиться к путешествию до Мглистых гор. Раненные клетки мозга не торопятся регенерировать, посылают телу слабые и неточные сигналы. Оно тоже откликается на них неохотно. В эфире сплошные помехи - этим утром работают все радиостанции Советского Союза, выстукивая мольбы о помощи. Неуверенно приподнимаюсь на локтях, отхаркиваюсь и плевком отправляю сгусток скопившейся похмельной слизи в дальний угол. Комета с ингредиентами для жизни по навесной траектории помчалась к новой вселенной. В своё время неведомый демиург, наверное, также вдохнул жизнь и в нашу планету, заполнив безжизненное пространство серого шарика зеленью водянистой мокроты и бактериями.
Сука на мгновение по-детски забылась в любовании на стремительно несущееся в комнатном космосе косматое небесное тело. В желании пожрать, словно скандинавский волк-оборотень за Солнцем, ринулась за пушенным плевком. Я не теряю времени даром, вскакиваю (если это слово, вообще, уместно) с кровати и на ватных ногах передвигаюсь вдоль стены к убежищу. Они предательски подламываются, как у дряхлого старика. Не доходя до спасительной двери несколько метров, слышу позади клацанье стальных когтей по ламинату - она пробуксовывает по скользкому полу в резком старте. Её тяжёлое мохнатое тело сильно заносит на поворотах. Ещё мгновенье, и настигнет! Боясь обернуться назад, успеваю забежать в спасительную капсулу и захлопнуть прямо перед пастью хищника гермозатвор. Неудачно падаю в пустую ванную и больно бьюсь тазовой костью об эмалированную поверхность. В дверь ломятся напуганные домашние - дети с женой пробудились от шума погони и моего утробного рыка. Кричу, что есть силы: 'Санитааар, тааазик!' Опять в мозг винтом вгрызаются трещотки вертушек. Льющаяся из крана вода голосом самой нежной сестры милосердия шепчет и подбадривает: 'Держись, парень, держись! Воздушная кавалерия уже вылетела...' Помощь поспевает вовремя. Проношусь над горами, над лесами, над широкими морями, оставляя внизу и суку, и её щенков, и своих... Вестибулярный аппарат даёт слабину, меня выворачивает наизнанку от качки. Болезни не достаётся ни крошки. Всё до капли в пьяный рот моего брата, в жерло канализации. Сливной бачок теперь кусай, стерва!
Моё похмелье женского рода - огненно-рыжая волчица с волосатой мандой...