Амиров Альберт Эдуардович : другие произведения.

В сутках 25 часов

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


   Альберт Амиров
  
   В сутках двадцать пять часов.
  
   *******************
  
   Вот и знойный июнь уступил место испепеляющему июлю, а вслед за ними постепенно сошел на нет изнурительный август, и на смену многоликому лету, вместе с неспешным витком Земли, легкой, неслышной поступью пришла радушная осень. Но ранняя осень как две капли воды похожа на позднее лето, и лишь календарная страничка достоверно говорит о том, что пришло время особой поры, той самой поры, от которой мир пестреет иными красками, а сердце по капельке наполняется неизбежной грустью.
   А на первый взгляд вокруг как будто не произошло никаких перемен. Как и летом, на густом синем небе по-прежнему сияет яркое солнце и теплый суховей с прежней силой взметает с дорог пыль и закручивает ее в верткие бурунчики. Зеленая листва как и прежде желтеет опаленной кромкой, а в многоголосой птичьей возне больше слышится беззаботный гомон, нежели призыв к отлету, но вместе с ними в воздухе, незримо слышатся иные запахи, и спутать их с другими запахами никак нельзя!
   Так пахнет школьный день после летних каникул. Так пахнут играя сочными красками осенние цветы. Так пахнет теплая вода на уже не раскаленном пляже, так пахнет осень - волнующая, противоречивая, с развевающимся за плечами воздушным шлейфом, сотканным из живительной и долгожданной прохлады .
   Осень добрая. Она тяжелит увесистые гроздья винограда, и в каждой упругой ягоде с розовой, зеленой или шоколадного цвета мякотью, играют лучики крохотного солнца, светящиеся под тончайшей и нежной кожицей.
   Осень сладкая. Те же дыни, звонкие арбузы или матово желтые груши очень вкусны летом. Но подобно выдержанному вину, осень добавляет к ним медовую зрелость, и стоит лишь вонзить в них зубы, как пахучий сок тут же побежит по подбородку, и заставит не одного гурмана проглотить свой собственный язык.
   Осень - ювелир. Только она ласково и с любовью доводит до совершенства драгоценные рубины внутри увесистых гранатовых плодов. Ограненные с ювелирной точностью созревшие зерна подогнаны друг к другу один к одному и едва показавшись на свет, ярко вспыхивают багровым пламенем, напоминая миру, что они по праву носят имя -королевский плод.
   Ранняя осень - апогей изобилия. Сколько же в ней величия, степенности, красоты. Осень дарует зрелость всему, кого взрастила весна и выпестовало лето. Осень как повзрослевшая женщина, еще вчера не знающая счастья материнства, а сегодня любующаяся своим младенцем, которого она вынашивала, и теперь, ощущая голенькие десна на своей материнской груди, она все еще не верит своим глазам, да я ли его мама? В моих ли силах было сотворить такое чудо ?
   Это потом холодные потоки из-за гор все чаще будут подгонять суровые облака к остывающему солнцу. Это потом истосковавшаяся по влаге земля с жадностью впитает в себя стылые дожди, которые не оставят и следа от появившихся было в ней трещин. Это потом облетевшая листва сделает нагими деревья и виноградные лозы. Но сейчас, все живое вокруг наслаждается приятным теплом, и без малейшего сожаления машет на прощание уходящему зною.
   А еще, ранней осенью созревает хлопок. На обширных прямоугольных полях, высятся кусты, порой доходящие взрослому человеку по грудь. Они усыпаны раскрытыми коробочками, похожие на пятиконечную звезду с лучами перегородками, заполненные белым хлопком сырцом. Незрелые коробочки, (по здешнему - курак) растут на тех же ветвях, но их лучи сомкнуты, они увесисты и похожи на незрелый грецкий орех. Их черед приходит позже. Они созреют и раскроются после того, как отдав людям первый урожай, пустые коробочки так и останутся пустыми и постепенно съеживаясь, вбирут в себя уже не прямые, а иссохшие, корявые лучи.
   За первым урожаем следует второй, за вторым третий, и лишь поздней осенью, а то и ранней зимой на оголенных кустах не останется ничего, кроме редких, развевающихся на ветру ватных клочков, цепляющихся из последних сил за когтистые, иссушенные до звона коробочки.
   Осень, осень... Вместе с изобилием на Эту Страну обрушивается безжалостная лихорадка, которая будет ее трепать до тех пор, пока с хлопковых полей не снимут последний жалкий обрывок хлопкового волокна. Как только в Этой Стране созревает хлопок, пустеют школы, предприятия, институты. Гулко перекликается эхо от шагов в опустевших коридорах. Пустеют целые города. Все, все на хлопок! И на поля выходит вся вся страна. Студентам выпадает особая доля - провести вдали от дома и Alma Mater полтора, а то и два месяца. И кто сказал, что собирать хлопок увлекательнейшее из занятий?
   А назвать сие мероприятие тяжелой, изнурительной работой не хотите? Или вы думаете, нет ничего легче, как встать спозаранку с первыми лучами солнца. Натянуть на себя запыленные джинсы. Облачиться в сапоги или заскорузлые кроссовки. Но перед тем как их надеть, вытряхнуть оттуда живую мышь, успевшую за ночь устроить в обуви уютное гнездо. Затем наскоро перекусить и ежась от утренней прохлады приплестись на задний двор где собираются студенты института, чтобы услышать от преподавателей, на каком сегодня поле, проведет очередной трудовой день, та или иная бригада.
   Но перед тем как озвучить, какой бригаде достанется то или иное поле, те же преподаватели объявят норму дня: сколько хлопка должен собрать каждый студент. Ох уж эта треклятущая норма! Извлеченный из коробочки хлопок легкий, по сути, он весит почти столько, сколько горсть обыкновенной ваты, а поди попробуй за целый день вытянуть из цепких, царапающихся коробочек столько горстей, чтобы к вечеру , все вместе они весили требуемые восемьдесят, а то и сто килограммов!
   Ничего не поделаешь, ручной сбор и поныне почитается больше, чем машинный. Хотя на полях, нет-нет да попадаются старенькие комбайны. Они жадно обирают усыпанные белыми коробочками кусты, препровождают их в свое хитроумное железное нутро, из которого потом на поле летит всякая шелуха, а в сетчатый бункер струей сыплется белое золото. Из-за него-то и бьет страну лихоманка. Из-за него- то и весь сыр-бор.
   И каждый вечер подневольные преподаватели шпыняют студентов, не сумевших выполнить дневную норму вызывая их вечером к себе по одному, а то и всех разом. Чем им только не грозят! И возможными неприятностями в первую же сессию. И временной ссылкой на другой курс. И публичным шельмованием на глазах у всего курса и даже отчислением! Все, все идет в ход, потому что самих преподавателей тоже шпыняет руководство, которое грозит им не выплатой зарплат, запретом публикаций научных работ, проблемами при защите диссертации, и даже увольнением, потому что, те, кто распекает преподавателей, сами оказываются перед руководством, а те в свою очередь, перед теми, кто стоит еще выше них, и ступеньки этой лестницы заканчиваются там, где стоит Главный Повелитель Этой Страны, властитель всех остальных исполняющих его волю людей.
   ****************************
  
   Глава 1.
  
   Каждый курс нашего института расположен вдали друг от друга. Место, где живем мы - живописное. С запада к нашему временному пристанищу примыкает кукурузное поле. С востока, севера и юга начинаются хлопковые поля. Они тянутся на сколько хватает глаз. Между ними высятся уютные, тенистые рощицы из тутовых деревьев. Тут и там много оросительных каналов. Некоторые из них густо поросли камышом. В них кишмя кишит рыба. Местные жители почему-то ее не ловят. Но двое наших ребят оказались заядлыми рыбаками, поэтому в нашем рационе нет-нет да случаются рыбные дни. На ближние поля мы ходим пешком, а на дальние добираемся на автобусе, том еще рыдване, приданном нашему курсу специально для этих целей. К полям ведут проселочные дороги. На них толстым слоем лежит белая пыль. В некоторых местах ноги утопают в ней по самую щиколотку. Стоит проехать тому же автобусу по такой дороге, как за ним вздымается громадное пыльное облако. Дымовая завеса и та позавидует.
   Говорят, где-то за дальними полями начинается настоящая то -ли пустыня, то -ли степь, точно сказать не могу. Я стараюсь далеко не забредать, да и особо незачем. Весь день я провожу на поле. Днем бывает жарко. Говорят, где-то по близости есть запруда, куда ходят купаться наши ребята, но я ни разу там не был. Когда мне становится невмоготу собирать хлопок, я отдыхаю прямо на поле. Для этого я сооружаю себе уютную постель. Вываливаю из мешка груду свежесобранного хлопка в глубокую борозду между грядками, ровняю его толстым слоем, а оставшийся в мешке хлопок служит мне великолепной подушкой. Высокие пышные кусты надежно скрывают меня от посторонних глаз и служат надежной защитой от палящего солнца.
   Однажды, лежа на такой постели, я повернулся на другой бок и не поверил своим глазам: в соседней борозде лежал полосатый арбуз. Он почти сливался с зеленой порослью сорной травы, поэтому я его не сразу заметил. Я потянул арбуз на себя, а оказалось, он растет прямо тут, на поле, и поодаль, я увидел еще один, но по меньше. Я позвал Алишера, и мы вдвоем съели по арбузу. Говорят, где- то в нашей округе есть бахча. Наши ребята таскают оттуда не только арбузы, но и огромные дыни. На бахчу бы я сходил, да боязно: говорят там бродят преогромные собаки -алабаи, одичавшие...
   - Профессор! - раздался голос в большой комнате.
   В жилище чисто выметенный цементный пол. По стенам десять раскладушек с заправленными постелями. В некогда выбеленной стене зияют два широких окна. Вместо стекол целлофановая пленка. Входная дощатая дверь открыта нараспашку, а за порогом виднеется темный коридор. Две мухи, жужжа, выписывали в воздухе сложные геометрические фигуры. Время от времени, одна муха, нагнав другую, сцеплялась с ней, и вместо жужжания в комнате отчетливо повисал надсадный зуд.
   Долговязый студент Ринат по прозвищу Профессор, в тяжелых очках с толстыми стеклами, сидел на своей раскладушке в самом углу комнаты согнувшись в три погибели над разложенной на коленях тетрадью, уткнувшись в нее чуть ли не носом. Услышав свое прозвище, Профессор вздрогнул, выпрямился, отложил в сторону тетрадь и с задумчивым видом почесал за ухом.
   -Что ты все пишешь и пишешь? - спросил студент по прозвищу Бушмен. Жилистый, невысокий, с курчавыми волосами, выросший на границе двух южных республик, своими повадками и манерами он в самом деле был похож на знаменитых африканских охотников. Он сидел в противоположном углу комнаты и аккуратно разламывал руками лепешку, выкладывая ломти лицом вверх на стоящую перед ним раскладушку.
   Профессор замялся, снял очки и начал протирать стекла замызганным подолом футболки. Потом подышал на стекла, старательно протер их еще один раз и подслеповато щурясь, внимательно всмотрелся, не осталось ли на них какого - ни будь пятнышка.
   - Мемуары что- ли пишешь? - спросил Бушмен. Разломав лепешку, он принялся за вторую.
   -Да так... - уклончиво ответил Профессор.
   -Или Ленке любовное письмо строчишь?
   Профессор смутился. Бушмен продолжил подначивать.
   - Я гляжу ты второй день с ней по полю прохаживаешься, то в один конец, то в другой.
   - С чего ты взял? Просто помогаю ей собирать хлопок и все.
   -Давай, давай помогай дальше, только в твоем мешке от этого не прибудет. Ей-то ничего не грозит, сам понимаешь, у нее папа! - Бушмен указал пальцем в потолок - А нам с тобой достанется на орехи, ежели норму не соберем.
   - Как -будто ты, хлопок собираешь. И потом, откуда ты узнал? Тебя на поле толком никогда не бывает, вас днем с огнем нигде не сыщешь, ни тебя, ни Боба, ни Толика, ни Татарина.
   -Ну почему не бываю? Бываю. Иногда.
   - Что-то я не припомню!
   Бушмен было задумался, но спохватившись, в два счета разделался с лепешкой, не забыв бережно выложить оставшиеся ломти так, как он это проделал с первой лепешкой.
   - Бушмен! А правда, что на бахче бродит стая диких алабаев?
   Бушмен вздрогнул как от удара током. На мгновение его лицо исказилось. Но Бушмен быстро совладал с собой. Он медленно повернул голову в сторону Профессора и спросил:
   -С чего ты взял?
   - Мне Оливье сказал.
   -А ... - с облегчением выдохнул Бушмен. - Слушай его больше. Он тебе и не такое расскажет.
   - А ты там бывал?
   -А это по твоему откуда?
   Бушмен нагнулся и пошлепал ладонью здоровенную дыню, которая лежала под его раскладушкой.
   - Сегодня сорвал, свеженькая, еле донес.
   -Жаль у нас холодильника нет, я холодную люблю.
   Бушмен усмехнулся.
   - Чего захотел, холодильник ему подавай. Ясное дело, что холодная намного вкуснее. А знаешь? Я люблю на бахче бывать утром. Почему-то к утру дыни успевают так охладиться, что от мякоти ломит зубы, будто в самом деле она только что из холодильника.
   -И арбузы холодные?
   -И арбузы. Но в последнее время среди них стали попадаться порченые.
   -Как это, порченые?
   -Ну съеденые наполовину. Или наоборот, некоторые с виду вроде целехонькие. Но стоит повернуть ту же дыню или арбуз на другой бок, а там зияет дыра. Причем ясно, что дыру кто-то прогрыз. Несколько раз я на эту удочку попался.
   -Это кто -же их грызет? Алабаи?!
   -Типун тебе... Товба... товба... астафилло*... - Бушмен быстро пробормотал под нос короткую молитву. - Дались тебе эти алабаи... Хотя... Кто его знает... - задумчиво сказал Бушмен, но затем решительно возразил:
   - Нет! Не может быть, чтобы они. Шакалы скорее всего. Или дикобразы.
   ( Товба, астафилло* - не дай бог, боже упаси, свят-свят и.т.д.)
   -Что!? Дикобразы!? Здесь!?
   Бушмен с удивлением посмотрел на Профессора:
   - А ты не знал?
   Взволнованный Профессор снял очки и протер стекла подолом футболки.
   -В первый раз слышу. Не может такого быть. Шакалы тут водятся, спорить не буду, черепах то же полным - полно, но дикобразы... - усомнился Профессор и надел очки.
   -В этих краях водятся и дикобразы. Хоть звучит неправдоподобно, но это действительно так.
   Бушмен сладко потянулся, вынул из под матраца четыре ложки и расправив их веером, старательно принялся оттирать первую ложку подолом уже своей футболки.
   -А ты их видел?
   -Сам не видел, но кое-что могу показать.
   Свободной рукой Бушмен снова полез под матрац, пошарил и вынул длинную, изогнутую иглу. Глядя на нее не возникало ни единого сомнения, кому могла принадлежать эта игла.
   -Видал? -Бушмен подбросил иглу и ловко ее поймал. - Легкая как перо. А нашел как раз-таки на бахче. Причем возле дыни. Скорее всего, они ночью приходят ими полакомиться, а ночью сам понимаешь, я на эту бахчу ни ногой.
   -А ну-ка! Дай посмотреть!
   Бушмен замахнулся и будто копье, метнул иглу в сторону Профессора. Внимательно рассмотрев иглу со всех сторон, Профессор с осторожностью уколол кончиком иглы указательный палец.
   -Острая! -восхитился Профессор. -Кто бы мог подумать! Шакалы, дикобразы... Словно мы в Африке какой-то.
   Бушмен вздохнул и принялся тереть вторую ложку. Глядя перед собой, казалось, он о чем-то задумался, затем снова вздохнул.
   -Когда-то так оно и было. Ходили по нашей земле и тигры, и гепарды, и леопарды. Даже гиены, и те жили!
   -Гиены?!
   - Ну да. Полосатые гиены. Мне Татарин про них рассказывал. В какой -то книге он вычитал, про этих самых гиен.
   - Татарин вообще на эту тему может часами говорить, только дай повод. - усмехнулся Профессор.
   -Это точно. Мечтатель! Говорит, все бы на свете отдал, чтобы все это вернулось. Сам рассуди, ведь все это когда-то было! А все благодаря Аральскому морю, пока оно было живое! Сколько было птиц! Тут тебе и пеликаны, и фламинго, ну чем не Африка? Мне еще отец рассказывал. Когда он будучи мальчишкой впервые попал на Арал, по морю ходили корабли. А мой дед крепко-накрепко запрещал ему и близко подходить к камышовым зарослям, потому что в них водились тигры, а кабанов было тьма -тьмущая. А теперь? Аральское море высохло, говорят, распалось на два водоема. Не стало тигров, рыба говорят, и та вся погибла, и скоро в самом деле все вокруг превратится в настоящую Сахару. Вот и будет тебе всамделишняя Африка.
   - Так ведь Аральское море от нас не очень близко.
   - Пятьсот километров не близко?! Да разве это расстояние? Каких-то шесть часов на машине и уже там! Хотя... Вода -то ушла... Пока до ближайшего берега доберешься, шести часов может не хватить.
   Бушмен сокрушенно покачал головой.
   - Подумать только! Сколько веков жило море и на тебе! Исчезло, а вместе с морем погиб удивительный мир. Как будто ничего не было. Представляешь?
   - Потому что, ни Аму- Дарья, ни Сыр- Дарья теперь не впадают в Арал.
   - Так оно и есть. Всю воду из них растащили на эти самые поля, а ты по ним с Ленкой прохаживаешься, то туда, то сюда. - сказал Бушмен и с ожесточением принялся натирать третью ложку.
   Профессор выпучил на Бушмена глаза. Толстые стекла очков увеличили их еще больше. Несколько раз он хватил ртом воздух. Бушмен искоса посмотрел на Профессора и неожиданно рассмеялся:
   - Ты сейчас похож на карася, которого вытащили из воды.
   Профессор обиженно выпятил нижнюю губу.
   - Сам ты карась. - буркнул он и потянулся за тетрадью. Бушмен выпрямил руку и полюбовался на отполированную до блеска ложку. Откуда ни возьмись - муха, тотчас уселась на покатый край, и уже вознамерилась было потереть лапками голову, но Бушмен тряхнул рукой и в мгновение ока, муха взмыла в воздух.
   -Обиделся? Не обижайся, я не со зла. Хочешь, я тебе эту иглу подарю? Вставишь в нее стержень от шариковой ручки, и получится декоративное перо. Или вместо закладки можешь использовать.
   Профессор так и эдак покрутил иглу и всунул ее между тетрадных страниц.
   -Спасибо.
   - Пожалуйста. А на карася не обижайся. - миролюбиво продолжил Бушмен принимаясь за четвертую ложку. - Вспомнился мне он сейчас неожиданно. Так и стоит перед глазами. Дело в том, что вчера мы случайно набрели на озерцо- не озерцо, с виду обыкновенная лужа, только большая. А вокруг нее растет саксаул, да так густо, что к воде не подберешься, только в одном месте кто-то прорубил проход, для двух человек в самый раз. Так я присел на корточки, чтобы сполоснуть руки и неожиданно понял: да в луже полным полно рыбы! Представляешь? Кишит! Я обмер! Сунул в воду руки и тотчас нащупал рыбешку. Я как заору! Рыба! Рыба! Тут подбежали Татарин, Боб и Толик. Сначала они не поверили, а потом как сами увидели, мигом разделись и как один полезли в воду! Я следом. Воды в озерце - ниже колен, взбаламутили ее ногами, ничего не видать, так мы ее руками начали ловить. Нащупаем, хвать - и на берег! Одну за другой! Правда мелкая она вся, не больше ладошки, зато много! И тут Боб вылез из воды и начал собирать рыбу. Наклонится, подберет и в мешок. Наклонится, подберет и в мешок! И вот тут мне и попался тот самый карась! Только я его отшвырнул на берег, и Боб, ка -а-к заорет! Я смотрю, а он пляшет на одной ноге и вопит во весь голос. Знаешь почему?
   Профессор затаив дыхание покачал головой.
   Тут Бушмен рассмеялся и дальше стал рассказывать сквозь смех.
   - Оказалось, карась вонзился спинным плавником ему между лопаток. А Боб никак отцепить его не может, скачет на одной ноге и орет. Я метнулся к нему, сдернул карася со спины, а этот карась смотрит на меня своими рыбьими глазами и рот разевает, ну прямо как ты только что.
   Профессор откинул назад голову и захохотал. Отсмеявшись снял очки, протер их подолом футболки и водрузил на место.
   -Так вчера мы ту самую рыбу ели?
   -Ага. Понравилась?
   - Понравилась. А мы сегодня с Алишером тоже много рыбы видели.
   Бушмен с недоверием покосился на Профессора.
   -Не веришь? Правду говорю, полным -полно, хоть руками бери!
   - Где это! - прищурился Бушмен.
   Профессор протянул руку к двери.
   -В той стороне, где друг к другу примыкают три хлопковых поля.
   -Знаю это место. Как раз на стыке где они примыкают выкопан пруд. Хорошее место. По берегу камыш, рядом зеленый вагончик, перед ним растет огромная плакучая ива, а под ней, в тени, деревянный топчан. Так?
   - Точно! -восхитился Профессор. -Все выглядит в точности, как ты описал.
   - И где же ты видел рыбу? В пруду? Так нет там ее. Татарин несколько раз забрасывал в пруд удочку и ничего не поймал.
   -Да есть она, есть! - заволновался Профессор. - Говорю тебе, только сегодня видел ее своими глазами! Если не веришь, спроси у Алишера! После обеда мы пришли к вагончику за водой, а заодно маленько отдохнуть. Забрались на топчан, а на нем нарды лежат. Чьи - не знаю, может забыл кто, так мы несколько партий с Алишером сыграли. Ловко он играет! Чуть было марс не отхватил, но...
   - Ты о деле говори! - с нетерпением перебил Бушмен.
   - Я и говорю! Это я потом понял, что он мухлюет, воспользовался тем, что я плохо вижу, но все-таки...
   - А! - Бушмен отмахнулся от Профессора. - Нет там ничего.
   Несколько секунд Профессор не мигая смотрел на Бушмена. Затем поддался вперед, округлил глаза и тихо сказал:
   -Есть. Когда я подошел к берегу, первое, что я увидел, была рыба. У самой поверхности воды. Только странная.
   - Почему странная?
   С опаской посмотрев по сторонам, Профессор с таинственным видом сказал:
   - Странная, потому что больная.
   Бушмен невольно отшатнулся.
   - То есть как - больная? - оторопело спросил Бушмен, тоже понизив голос.
   - И не тонет и не плавает, а лежит на боку на поверхности воды и еле пошевеливает плавниками. А рядом с ней еще одна, и еще, и еще! И все они такие. Еле рот разевают, как будто вот - вот помрут. Я нарочно кругом пруд обошел, всматривался, но дохлых среди них не увидел. Может, эпидемия? - последнее слово Профессор произнес шепотом.
   Уголки губ Бушмена опустились и рот стал похож на кроватную дужку. Он растерянно почесал ложками затылок.
   - А...- протянул было Бушмен.
   - Что? - выдохнул Профессор.
   - На вид она ...Как...?
   - Разная. Некоторые большущие. Примерно по локоть.
   - Да я не об этом... Что? По локоть?! -всполошился Бушмен.
   Согнув в локтях руки, Профессор внимательно их осмотрел.
   - Ну да... Наверно такие и есть.
   Бушмен судорожно сглотнул. Затем спросил:
   -Я имею в виду, нет ли на них красных пятен или что -нибудь еще?
   -Что я, ихтиолог? Откуда мне знать? На вид рыба как рыба...
   Профессор снял очки, и зажмурясь, помассировал переносицу.
   - Впрочем ... - тут Профессор выставил указательный палец и торжественно выпалил:
   - Две были черные!
   Бушмен потерял дар речи. Не имея никакого понятия о языке глухонемых, Бушмен, тем не менее руками начал подавать какие-то знаки, которые Профессор безошибочно расценил, как просьбу продолжить свое полное загадок повествование.
   Увидев какое ошеломляющее впечатление произвел на Бушмена его рассказ, Профессор почуял прилив необыкновенного вдохновения. Не сводя с Бушмена глаз, он затараторил:
   -Да Бушменчик, две были черные! Черные как уголь! Точнее сказать, черными они казались со спины. Я их разглядел сквозь толщу воды, у самого края пруда! И воды в нем было ровно наполовину! А в этом месте очень покатое дно, так эти рыбины хоть и лежали на самом дне, но до поверхности было рукой подать! Лежали рядышком, как две черные шпалы! А сверху на них из желоба тоненькой струйкой стекала вода, и мне показалось, будто они своей широкой пастью заглатывают эту струйку! Видал когда - нибудь подобное? Я в них кинул пару камешков, так они вяло отплыли и снова под эту струйку пристроились. А про остальных я тебе все рассказал как есть, скорее всего они чем-то болеют, того и гляди, скоро помрут. Из последних сил шевелятся полудохлые, воздух ртами хватают, как будто надышаться не могут, я все, все разглядел, а ты говоришь там рыбы нет, да есть она там, есть!
   Бушмен слушал Профессора затаив дыхание. Он не принадлежал самому себе. Его руки теперь не вытирали, а наоборот, медленно втирали подол в ложку. Лицо Бушмена раскраснелось, в глазах появился блеск. Потому, что на всем первом курсе было всего два заядлых рыбака - он и Татарин.
   Их страсть к рыбалке проявилась полной мерой уже на следующий день после прибытия в эти места. В тот день их чуткий нос безошибочно учуял, откуда дует ветер. Во второй половине дня узрев поблизости крупный оросительный канал, Бушмен и Татарин подстегиваемые азартом и позабыв обо всем на свете, покинули поле, добрались до канала и перекрыли на нем шлюз. Как потом выяснилось, тем самым они вызвали настоящий переполох среди местных фермеров. В тот день, вода в канале стремительно пошла на убыль, и водившаяся в нем рыба устремилась вверх, к шлюзу. Трепыхающиеся золотистые сазаны, белые амуры, выставив из воды темные спины, изо всех сил вспенивали воду и ерзали брюхом по дну. Сбросив с себя одежду, в одних плавках, Татарин с Бушменом ринулись в самую гущу. Голыми руками они хватали увесистых рыбин и одну за другой быстренько перекидали на берег.
   Собранный хлопок, они вытряхнули из мешков и набили их рыбой. Тащить тяжелые, мокрые мешки страсть как не хотелось. Поэтому приметив поблизости пасущегося ослика, они проворно нагрузили его поклажей, вынули из земли железный штырь, к которому он был привязан и понукая ослика, тронулись в путь. На их беду, мимо проезжала машина, в которой находились декан, проректор, а водителем был фермер, арендующий большинство хлопковых полей в этой округе.
   Бушмен и Татарин были пойманы, что называется с поличным. Фермер долго причитал и хватался за голову. Еще бы! Как назло, ржавый механизм шлюз не так-то было просто привести в исходное положение, и орошение нескольких полей прекратилось едва начавшись. Вечером того же дня было созвано общее собрание. О совершенном злодеянии Татарина и Бушмена преподаватели рассказали всему курсу. Дабы предотвратить распространение опыта нехитрой ловли рыбы, они искусно обошли стороной способ поимки, сделав основной упор на последствия. Над головами рыбаков сгустились хмурые тучи.
   Для первого раза они легко отделались. Рыба пришлась по вкусу и декану, и проректору, и ошалевшему фермеру. Но наказание все же последовало. Отныне Татарин и Бушмен к концу рабочего дня должны были сдавать ровно по восемьдесят килограммов хлопка каждый. Последнюю точку после оглашения приговора поставил тот самый ослик, чьей помощью воспользовались ретивые рыбаки. Оказалось, этот ослик принадлежал хозяину барака, который служил временным пристанищем студентов.
   Пока на заднем дворе барака шло злополучное собрание, ослик пасся неподалеку. Татарин и Бушмен стояли перед строем студентов. Им хорошо было видно, как ослик флегматично пощипывая травку, то и дело вскидывал голову, прял ушами и словно чутко прислушивался к обличительной речи преподавателей. Казалось, считая себя единственным свидетелем совершенного Татарином и Бушменом проступка, ослик как бы раздумывал, а не стоит ли дополнить пылкую и обвинительную речь преподавателей, неизвестными собранию подробностями, или наоборот, умолчать о них? В конце концов, то ли сожалея, что его показания так и не понадобились, а то ли попросту злорадствуя, ослик трижды, по ослиному что-то прокричал в их сторону, потом оттопырил хвост и подло выдавил из своего брюха пару-тройку увесистых кругляков.
   Посмотрев на ослика и переглянувшись друг с другом, Татарин и Бушмен горько вздохнули. Отныне их участь была решена. Легко сказать, восемьдесят килограммов! Да нелегко сделать! Впрочем, уже на следующий день выход был найден. Причем совершенно случайно. И вот как это было.
  
   Глава 2
  
   На следующий день, рано утром, бригада студентов, растянувшись вереницей по дороге и взбивая ногами пыль, брела на работу. В самом хвосте плелись четверо закадычных друзей. Один из них - Татарин, высокий, худощавый и с несколько бесстрастным выражением лица. Впереди него шел Бобир, по прозвищу Боб - красавец и выше Татарина на полголовы. Рядом с ним шел Тулкин, которого все звали Толиком. Он был среднего роста и лучший танцор на всем первом курсе. А позади него шел Алишер (не друг Профессора, а другой Алишер) он же Бушмен - все четверо черноволосые и смуглолицые. Их молодые, бронзовые от загара тела были переполненные жаждой приключений. Но сейчас они плохо слушались своих хозяев.
   Все их нутро бунтовало против предстоящей работы. Сама мысль провести на поле целый день не разгибая спины приводила их в отчаяние. После злополучного собрания, половину ночи они резались в карты, играя в излюбленную ими буру. Второй половины ночи, вернее ее жалкого остатка, в котором оставалось два часа, хватило лишь на то, чтобы крепкий, здоровый сон стал еще крепче. Поэтому, проснуться спозаранку было для них настоящей мукой. И теперь они шли еле передвигая ноги, изредка поглядывали друг на друга и отчаянно зевали.
   Пустые мешки для сбора хлопка были переброшены через плечо Боба и Толика. Впрочем это были не мешки а выкроенные из плотной, грубой ткани широкие прямоугольники, так называемые фартуки с длинными тесемками на четырех концах. Перед тем как приступить к работе, каждый сборщик хлопка опоясывал себя нижней частью фартука и связывал две тесемки между собой. А верхнюю часть полотнища или крепил точно таким же образом, или, связав между собой тесемки, набрасывал их на шею. Так или иначе, получалось некое подобие мешка, служившее объемным вместилищем для сбора урожая.
   У Бушмена и Татарина, фартуки были туго свернуты по диагонали полотнища, оттого походили на кнут. Разгоняя сон, Бушмен время от времени ловко щелкал своим кнутом, который издавал при этом хлесткий и хлопающий звук. Татарин поотстал.
   - Что у меня в сапоге, комок ваты что-ли? - подумал он замедляя шаги. Шагнув к обочине, он присел на поваленный ствол арчи, стянул сапог, и потрясывая его руками опустил голенище. Из сапога вывалилась дохлая мышь и бухнулась в белую пыль.
   Глядя на нее Татарин сплюнул.
   -Надо было проверить сапоги перед тем как их надеть, да разве спросонья об этом вспомнишь? - с досадой подумал он. Кряхтя, Татарин натянул сапог, встал, несколько раз притопнул и собрался было продолжить путь, но его взгляд упал на мышь. Упитанное, измочаленное тельце с избитой шерсткой так и валялось в пыли. Татарин поднял мышь за хвост, затем подбросил в воздух и как заправский футболист пнул по ней ногой.
   Мышь взмыла в воздух и описав дугу, плюхнулась на голову впереди идущего Толика. Густая шевелюра смягчила удар. Мышь отскочила и упала на обочину дороги. Не сбавляя шагов, Толик рассеяно провел рукой по голове. Он с недоумением посмотрел вверх и по сторонам, но так ничего и не понял.
   Татарин ухмыльнулся. Но он снова вспомнил предстоящий день и тотчас погрустнел. День обещал быть жарким. В воздухе - ни ветерка, и в небе - ни одной облачной соринки. На востоке солнце приподнялось над полями, и не смотря на то, что лучи сейчас лишь скользили над округой, Татарин ясно почувствовал, что сегодня они как следует припекут ему и спину, и голову, если весь рабочий день он проведет в поле. Один за другим умолкали сверчки, лишь одинокая цикада все еще стрекотала в придорожных кустах лоха. В густой листве тутовых деревьев шумно возились невидимые глазу птицы.
   - Пробраться бы сейчас в ближайшую рощицу подальше от людских глаз, да растянуться бы на шуршащей листве, и покусывая сорванную травинку лежать себе сколько влезет и слушать убаюкивающие трели птиц ... - мечтательно подумал Татарин, и сладкая истома тотчас запросилась наружу, сводя ему скулы в неудержимом зевке. Слипающиеся глаза наполнились слезами. Татарин крепко сжал рукой скрученный фартук и не почувствовав в ней должной силы, горько вздохнул. Он продолжал идти и тяжело волочил ноги. Переговариваясь друг с другом, Боб и Толик остановились. Вскоре с ними поравнялся Бушмен. Чуть погодя, к ним подошел Татарин.
   - Может сначала на бахчу? - вяло предложил Толик.
   - Так она в другой стороне. -сказал Бушмен.
   - Ну и что? - поддержал Толика Боб. - На поле всегда успеем попасть. Хотите верьте, хотите нет, ноги сами туда не идут. - Боб кивнул головой в сторону удаляющейся бригады. Татарин и Бушмен переглянулись и пожали плечами.
   -Семь бед, один ответ. - сказал Татарин. - Пошли.
   Спустя какое-то время, подостлав под себя разложенные фартуки, они уже сидели сгрудившись вокруг тщательно отобранных Бушменом громоздких арбузов. Татарин отстегнул ремешок на кожаных ножнах притороченных к поясному ремню, вынул из них охотничий нож, и ловко располовинил один арбуз. Тотчас повеяло зрелым, вкусным ароматом. Затем Татарин аккуратно вырезал в двух половинках арбузов сердцевину без косточек, посек их на ломти и передал нож Бобу. И Боб, и Толик, и Бушмен сделали со своими арбузами то же самое. Когда Бушмен передал Татарину нож, к тому времени тот уже успел съесть обе сердцевины. Оставшиеся половинки Татарин отложил в сторону. К ним, описывая в воздухе сужающиеся круги, подлетели осы. С монотонным жужанием осы спланировали на рдеющую мякоть. Не тревожа друзей и не мешая друг другу осы припали к сладкому лакомству.
   -Хорошо...- с наслаждением сказал Боб, облизывая липкие пальцы.
   -Если бы не надо было работать... - вздохнул Бушмен.
   - Ничего.. - ободряюще сказал Боб и неожиданно пристально посмотрел поверх его головы. Бушмен обернулся.
   -Кто -то к нам идет. - с тревогой сказал Бушмен.
   Татарин и Толик разом вскинули головы.
   - Может хозяин бахчи? Тогда лучше тикать. -сказал Толик.
   - Да, лучше убираться подобру -поздорову - сказал Бушмен и пригибаясь, встал на ноги.
   -Погоди - сказал Боб. - Сядь где сидел.
   - Правильно - поддержал Боба Татарин. - . Мы ничего плохого не делаем. Здесь урожай давно собрали, а мы всего лишь подбираем остатки.
   Толика озарила мысль.
   -А если это наш преподаватель?
   Боб сел на корточки:
   - Тогда лучше бежать.
   Друзья заметались. Толик махом выдернул из под Татарина свой фартук. Взметнулась пыль, с треском оторвалась тесемка. Зажав фартук в руке, Толик понесся во всю прыть. Боб припал на колени, сгреб рукой свой фартук и пригибаясь к земле, на четвереньках рванул с места. Бушмена к тому времени и вовсе след простыл.
   Татарин замешкался. Ощупывая вокруг себя рукой землю, он искал глазами нож. Как назло, его нигде не было видно. Броситься вслед за убегающими друзьями не отыскав ножа Татарин не стал бы ни за какие коврижки. Нож был замечательный, с длинным, блестящим, остро отточенным лезвием и его рукоять очень удобно лежала в руке. Как бывалый рыбак Татарин был готов расстаться с чем угодно, но не с ножом. Он сел на корточки и продолжая поиски начал было расшвыривать в стороны выеденные арбузные половинки, как внезапно его обожгла мысль.
   Татарин схватился за ножны, которые сам же и сместил себе за спину перед тем как приступить к утреннему пиршеству. Его рука тотчас нащупала берестяную рукоять ножа. Оказалось он водрузил его на место! Выругавшись, он сдвинул ножны к животу и с досадой сплюнул. Потом с опаской вытянул шею. Человек приближался. О том, чтобы остаться незамеченным, теперь не могло быть и речи.
   Человек шел вразвалку низко опустив голову. Руки болтались вдоль тела, в его движениях не чувствовалась спешка. Татарину показалось, человек и вовсе не глядит в его сторону. Татарин всмотрелся внимательней. Так и есть! Да этот человек попросту рыщет на бахче! Вот он смотрит себе под ноги, пригибается, затем чего-то там ворошит, а потом выпрямившись, отшвыривает что-то ногой.
   -Ага! Видимо дынька или арбузик тебе не приглянулись! - догадался Татарин.
   И главное. Татарин явственно разглядел в нем незнакомца и с облегчением перевел дух. Сидя на земле, он обернулся, чтобы окликнуть друзей, но они как в воду канули.
   - Вот черти! - восхитился Татарин. - Будто в воздухе испарились!
   Понимая, что встреча с неизвестным посетителем бахчи неминуемо состоится, Татарин решил сыграть на опережение.
   - Эй! Друг! Иди сюда! -крикнул незнакомцу Татарин. Незнакомец ухом не повел. Татарин пронзительно свистнул. Незнакомец вскинул голову, и растерянно посмотрел по сторонам. Татарин свистнул еще раз и призывно подманил его рукой. Незнакомец, заметив Татарина, начал переминаться с ноги на ногу. Затем, поколебавшись, подошел к нему.
   - Ассалом аллейкум! - нахально поздоровался Татарин.
   - Валлейкум салам. - настороженно ответил незнакомец. Он быстро осмотрел глазами Татарина и задержал взгляд на массивных ножнах. Татарин хлопнул ладонью по земле, приглашая присесть рядом. Незнакомец сел на корточки. На вид ему было лет двадцать - двадцать пять. На нем была засаленная, расстегнутая до груди рубаха со следами машинного масла. Двух пуговиц не хватало, остальные еле держались. Мешковатые, запыленные брюки были заправлены в стоптанные кирзовые сапоги с отвернутыми голенищами. Черные как смоль густые волосы были всклокочены и припорошены пылью. Глядя перед собой на худое, заросшее многодневной щетиной и загорелое до черноты лицо, Татарин счистил ребром ладони с другой ладони прилипшие к ней арбузные семечки и комочки сухой земли.
   - Как дела? - спросил Татарин.
   Ничего не говоря в ответ, незнакомец кивнул.
   -По русски говоришь? Нет? А понимать? По русски понимаешь?
   Незнакомец покачал головой, и показал Татарину кончик указательного пальца.
   - Тебе арбузы нужны? - спросил Татарин. - Арбузы ищешь? Если хочешь, возьми себе эти.
   Татарин указал рукой на два целых арбуза. Незнакомец улыбнулся. Блеснули ровные, белые зубы. Приложив руку к сердцу, незнакомец снова кивнул, устроился поудобней и начал говорить.
   - Не понимаю. - сказал Татарин. - Я по узбекски не понимаю. А ты арбузы забери. Мы поели. Во как наелись. - Татарин провел ребром ладони по горлу. - А мне пора. Хлопок собирать надо. Если норму не соберу, мне секир башка будет. Понимаешь? - и Татарин снова повторил свой жест.
   Улыбку с лица незнакомца как ветром сдуло. В глазах мелькнула тревога. Поглядывая на Татарина, он нерешительно подкатил к себе один арбуз, ощупал, оглядел его со всех сторон, хлопнул по нему ладонью и с опаской потянулся за вторым.
   - Что ты их проверяешь? - возмутился Татарин. - Да спелые они, спелые! Их же Бушмен самолично отбирал, а он на этих арбузах собаку съел!
   Незнакомец насторожился. Только что он осмотрел второй арбуз и вроде бы остался им доволен. Но теперь, он отстранился, сделав два шага назад по прежнему сидя на корточках.
   - Не верит. Даже обидно за Бушмена. Сейчас я ему покажу, какой это спелый арбуз. - подумал Татарин, встал и потянулся за ножом, чтобы вырезать из верхушки арбуза треугольный ломоть.
   Незнакомец вытаращил глаза и попятился назад, отталкиваясь от земли руками и ногами. Татарин выхватил нож и решительно шагнул к арбузу. Лицо незнакомца перекосилось от ужаса. Татарин не успел опомниться, как с криком - Вай дод*! - незнакомец вскочил на ноги и дал стрекача. Расставив руки в стороны, Татарин растерянно смотрел, как сломя голову улепетывает незнакомец. Убегая, он оглянулся через плечо
   Вай дод*! ( по узбекски -караул, помогите)
   - Эй! - крикнул Татарин, тыча в его сторону сверкающим ножом. - Ты куда?
   Но жест Татарина лишь прибавил незнакомцу сил. Размахивая руками и набирая скорость, он споткнулся, чуть было не упал, и через несколько секунд пропал из вида.
   - Оглашенный какой - то. - с недоумением подумал Татарин. Он почесал затылок рукоятью ножа, затем вложил клинок в ножны и тщательно отряхнул сзади джинсы. К липким рукам пристала пыль. Татарин отстегнул от пояса фляжку с водой, отхлебнул, затем сполоснул руки и вытер их о штаны. Спохватившись, тщательно обтер рукоять ножа, не вынимая его из ножен.
   Татарин прищурился и посмотрел на солнце. Оно поднялось выше. Бледное небо прибавило к себе синих красок. На нем по прежнему не было ни облачка. Все еще виднелась расплывчатая луна. Справа от нее слабо мерцала тускнеющая искорка и Татарин пристально посмотрел на угасающую богиню любви Венеру. Подмигнув ему на прощание, искорка погасла.
   Татарин вздохнул. Потоптавшись на месте перед тем, как отправиться на поиски друзей, осмотрелся. На разбросанных тут и там арбузных половинках с вырезанными сердцевинами копошилась уже целая гурьба полосатых ос. Сластены то ползали по ним, а то вовсе неподвижно сидели тесным рядком вокруг ямок заполненных до половины выступившим розовым соком и лакомились сладкой, алой мякотью. А самые нетерпеливые из них, зависали в воздухе у самой поверхности, рискуя окунуться в прозрачный сок с головой.
   Разбросанные по земле глянцевые арбузные семечки густо облепили муравьи. Шустрая ящерица, выскочив из- под листьев смятого паслена, метнулась было к ногам Татарина, но испугавшись, чиркнула брюшком по раздавленным волчьим ягодам и тотчас юркнула обратно. В воздухе мелькали редкие, разноцветные всполохи от крыльев проснувшихся бабочек. Оживленный стрекот одинокого кузнечика, один за другим подхватывали его собратья. Все живое вокруг, ползая по земле, летая в воздухе, просыпалось и желало друг другу доброго утра.
   - Вот кому хорошо живется на свете - думал Татарин, шагая по бахче. - Никаких тебе забот, ползаешь куда вздумается, порхаешь в свое удовольствие, и нет тебе никакого дела, как собрать эти проклятые восемьдесят килограммов. Эх! Обернуться бы сейчас той же осой! Первым делом подлетел бы к декану с проректором, да так бы ужалил в одно место, что у них раз и навсегда пропала бы всякая охота рассиживать в машинах и разъезжать по местным дорогам!
   Повеселев от возникшей перед глазами желанной картины, Татарин сам не заметил, как дошагал до окраины бахчи и внезапно остановился. В глубокой ложбинке между двух широких грядок, среди стелющихся зеленых стеблей, лежала дыня. Наметанным глазом Татарин определил в ней не меньше десяти килограммов. Татарин сел перед ней на корточки, ощупал отходящий от нее стебель и убедившись, что он наполовину усох, не раздумывая вынул нож и двумя точными взмахами вырезал из крутобокой дыни препорядочный ломоть.
   Держа ломоть двумя руками, Татарин неторопливо продолжил путь, кушая на ходу. Подойдя к зарослям лоха, Татарин доел дыню и перебросил через плечо увесистую корку. Сполоснув руки, Татарин утер рот и побрел вдоль зарослей, втягивая носом воздух и жмурясь от удовольствия. Среди кустов высились их собратья - деревца бухарской джиды. Запах, исходящий от ветвей, которые были унизанны узкими серебристыми листочками и усеянны гроздьями спелых плодов, кружил голову.
   Татарин вплотную подошел к деревцу, склонил к себе ветвь, и сорвал губами две ягоды. Они были созревшие и ни сколько не вязали. От мучнистой мякоти приятно заволокло во рту. Погоняв языком продолговатые косточки, чем- то похожие на финиковые, Татарин зажал их между зубов. На лице Татарина заходили желваки. Одна косточка поддалась, вторая оказалась твердой как железо. Выплюнув их на землю, Татарин нарвал целую пригорошню джиды и двинулся дальше, размеренно бросая в рот по ягоде, и сплевывая себе под ноги гладкие косточки. Внезапно, он навострил уши. Его внимание привлекли голоса по ту сторону зарослей. Стараясь ступать как можно тише, почти на цыпочках, Татарин прошел еще немного и замер у небольшого, едва заметного прохода в кустах. Теперь не было никаких сомнений, что за ними оживленно разговаривали несколько человек, причем голоса принадлежали не кому - нибудь, а его друзьям , которые говорили между собой на своем родном - узбекском языке.
   - Вот вы где! - подумал Татарин - Хороши, нечего сказать! Спрятались в укромном местечке , болтаете как ни в чем не бывало, а про меня забыли! Ничего! - теперь уже злорадно подумал Татарин - Сейчас вы у меня еще и запоете!
   Посмотрев по сторонам и приметив неподалеку груду небольших и подпорченных дынь, Татарин крадучись подошел к ней. Затем тщательно выбрал среди них увесистую, перезревшую дыньку, и взвесив рукой, остался доволен. Затаив дыхание, он вернулся обратно и снова прислушался к голосам. Теперь, как ему показалось, до них было рукой подать. Коварно улыбаясь, Татарин еще раз подержал на весу дыньку, замахнулся и перебросил ее через заросли, стараясь в то же время бросить так, чтобы не угодить кому -нибудь на голову. Следом не мешкая ни секунды, он изо всех сил затряс кусты и оглушительно заревел во весь голос.
   По ту сторону зарослей началась полная неразбериха. Весьма довольный своей проделкой, еле сдерживая смех, Татарин ринулся в проход. Сгорая от нетерпения, цепляясь за переплетенные ветви, он продрался сквозь лазейку и остолбенел. Первым, кого он увидел, был тот самый незнакомец. Только от былой прыти не осталось следа. Он сидел на земле c широко расставленными ногами и глядел перед собой уставившись в одну точку. Правой рукой он медленно гладил себя по голове и смахивал с волос желтую слизь с вкрапленными в нее дынными семечками, а разбитая вдребезги дынька, или вернее все, что от нее осталось, оползнем стекала по шее, выпятнило всю рубаху и конфузной желтой кашицей расплывалось между ног. Рядом с бедолагой с перекошенными лицами вполоборота к Татарину стояли Бушмен и Боб. Они готовы были вот - вот дать деру, а вдалеке маячила спина удирающего во весь дух Толика.
   Изумленный Татарин невольно сделал шаг назад и вот тут самообладание покинуло его напрочь, так же стремительно, как вырывающаяся наружу струя воздуха из надутого до отказа воздушного шарика. Ребра Татарина защекотали сотни незримых и проворных пальцев, в недрах живота пробудился клокочущий вулкан неудержимого смеха и этот смех, схватив Татарина за горло согнул его пополам и вырвался наружу гомерическим хохотом. Татарин прижал руки к животу, попятился назад и повалился на землю. Из глаз градом брызнули слезы. Татарин смеялся во все горло, взахлеб, ничего не видя и не слыша вокруг себя. Он дрыгал ногами, хлопал себя по бедрам и никак не мог остановиться. Вскоре он обессилел. Вздрагивая от разыгравшейся не на шутку икоты, он еле поднялся на ноги. Пошатываясь из стороны в сторону, Татарин подошел к незнакомцу и опустился перед ним на корточки
   - Прости, друг. - сквозь слезы сказал Татарин. - Я даже представить себе не мог, что ты окажешься тут.
   Незнакомца качнуло в сторону как при морской качке.
   - Ты что Т-татарин, очумел? - заикаясь спросил Боб.
   Бушмен обрел дар речи.
   --Татарин! Ты хоть знаешь, что натворил?!
   Он и возмущенный Боб напустились на Татарина. Потом отвели в сторону и дополняя друг друга, наперебой поведали, что произошло после того, как они оказались здесь. Выяснилось. Убегая от мнимого преподавателя, друзья были уверены, Татарин бежит позади. Когда пробравшись через лазейку они не увидели его рядом с собой, поняли, что он таки угодил в цепкие лапы мнимого преподавателя.
   Пока друзья жарко решали, как теперь поступить, послышался громкий топот. Кто-то тяжело дыша, с ходу начал продираться сквозь густые заросли лоха. Решив, что это Татарин, сумевший выйти сухим из воды, они было обрадовались. Но каково оказалось удивление, когда вместо друга, перед ними предстал неизвестный парень с лицом расцарапанным ветвями, в распахнутой рубахе с напрочь оторванными пуговицами и по всем признакам перепуганным насмерть.
   Друзья быстро привели его в чувство перейдя на узбекскую речь. Неизвестный не сходя с места сбивчиво поведал, как на бахче он повстречал какого-то злодея с большущим ножом, который только что съел собаку и покусился на его жизнь, грозясь перерезать ему глотку. Еле унеся от живореза ноги и натерпевшись страху, незнакомец дрожащим голосом подробно описал своего обидчика. Описанный незнакомцем злодей, в глазах Боба, Толика и Бушмена быстро принял облик Татарина. Вдоволь посмеявшись над страхом, у которого как известно глаза велики, друзья познакомились с неизвестным. Он оказался местным жителем по имени Махмуд. А когда выяснилось, Махмуд водитель хлопкоуборочного комбайна, в него разом вцепились три пары рук.
   В головах друзей вспыхнула одна и та же мысль. Никто не высказал ее вслух. Но она отчетливо читалась в их загоревшихся глазах, стоило лишь Бобу, Толику и Бушмену переглянуться друг с другом. Осторожно и не выдавая себя ни чем они разузнали, сколько хлопка вмещается в бункер комбайна. Услышав, что в бункер комбайна вмещается чуть меньше полутонны хлопка, парни не сходя с места взяли Махмуда в оборот и наобещали ему в обмен на хлопок золотые горы. Но Махмуд оказался не так-то прост. Как выяснилось, он хорошо понимал разницу между летающим в небе журавлем и зажатой в руках синицей. Видимо испытанное потрясение не только всколыхнуло его рассудок, но и немало поспособствовало тому, что высыпанные как из рога изобилия предложения были решительно отвергнуты Махмудом все до одного. Он ясно дал понять, что именно его интересует и предметом его интереса оказались отнюдь не обещания. А нужна ему была водка! Поэтому он с легкостью был готов отдать полный бункер с хлопком в обмен на четыре бутылки.
   Друзья сочли цену комбайнера грабежом посреди белого дня и быстро сбили цену до трех бутылок. После яростного торга они вплотную подобрались к двум поллитровкам с ощутимым привеском в виде живой рыбы. Махмуд долго щурился да прикидывал в уме так и эдак и никак не мог выдать на гора принятое решение. Друзья, глядя на комбайнера во все глаза почем свет кляли его жадность. Торг разгорелся с новой силой и достиг апогея, как вдруг ни с того, ни с сего на голове Махмуда с хлюпаньем вдрызг разлетелась дыня, заросли лоха заходили ходуном, а воздух разорвал оглушительный рев неведомого животного.
   Ко второму потрясению незговорчивый комбайнер оказался не готов. Его ноги подкосились. Глаза выпучились. Он как подкошенный рухнул на землю, и расставив ноги в стороны уставился в одну точку. А Боб, Толик и Бушмен, столь рьяно смеявшиеся над его страхом несколько минут тому назад, полной мерой заглянули в большущие глаза теперь уже своего страха. Причем у Толика вместе с ухнувшим в пятки сердцем, за спиной выросли крылья, и он понеся сломя голову не только не разбирая дороги, но даже не оглядываясь.
   Увидев Татарина, у Боба и Бушмена отлегло от сердца. Они перевели дух и терпеливо дожидались, пока Татарин, изнемогающий от смеха и бьющийся в конвульсиях не обессилит. И дождались. А дождавшись поведали Татарину обо всем без утайки. К концу повествования с плутоватой улыбкой нашкодившего мальца, протискиваясь к ним бочком, подошел Толик и как ни в чем не бывало, пристроился рядом. Выслушав друзей, Татарин покосился на комбайнера.
   - И что теперь делать? - с растерянным видом почесал затылок Татарин.
   - Что делать...- буркнул Боб. - Откуда мне знать? А вдруг у него сотрясение мозга?
   - Ведь все шло как по маслу - с досадой сказал Бушмен. - Он готов был согласиться, никуда бы он от нас не делся, и на тебе! Привет от Татарина! Явился, не запылился. Ты специально целился что-ли?
   - Да я знать не знал, что он тут окажется! - оправдываясь сказал Татарин. - Сами виноваты, устроили галдеж на всю округу, я поначалу к вам прислушался, но ведь я по узбекски ни слова не понимаю! Конспираторы...
   - А если у него память отшибло? - сказал Толик - Возьмет и скажет, мол, ничего не помню, на те ка -выкусите. Я бы так и поступил, сделай мне кто-нибудь такое невыгодное предложение.
   - Твое предложение нас привело на бахчу, вот ты теперь и расхлебывай, что у него с головой. У тебя папа хирург между прочим. - сказал Татарин.
   Толик долго отнекивался. Он с мольбой поглядел на Боба и Бушмена ища поддержки. Но они весело скалили зубы.
   - Иди, иди! - сказал Бушмен. -Авось приведешь его в чувство.
   Делать было нечего. Толик обреченно поплелся к Махмуду. Присев перед ним на корточки, стараясь не запачкаться, Толик отнял его руку от головы. Потом ухватился за вторую руку и резко дернул их на себя. Затем полами его рубахи обтер Махмуду лицо, потом руки, уши, хорошенько их растер и что-то начал говорить. Лицо комбайнера медленно прояснилось. Он слушал низко опустив голову, несколько раз кивнул, а затем они ударили по рукам. Довольный Толик вернулся к друзьям, и потирая руки, сказал:
   - Порядок! Две бутылки водки, свежая рыбка , и бункер с хлопком наш!
   - Здорово! -обрадовался Боб. - То-то мы сегодня всем нос утрем!
   -Почему сегодня? И завтра, и послезавтра, и можно сказать, постоянно, пока он будет работать. Поздравляю! Мы только что приобрели себе дойную корову. - торжественно выпалил Толик.
   - То есть, сделка не одноразовая? - недоверчиво спросил Боб.
   - То то и оно! И цена твердая! Каждый день мы отдаем ему две поллитровки, рыбку и живем припеваючи.
   У Боба, Бушмена и Татарина от восторга захватило дух. Их лица сияли от радости.
   - Как тебе удалось? - спросил Татарин.
   - Тобой припугнул - не моргнув глазом ответил Толик.
   Татарин округлил глаза, но Толик не дал ему и рта раскрыть:
   - Теперь давайте прикинем. Четыреста килограммов хлопка на четверых, это ровно по сто килограммов на брата. Преподаватели будут в восторге, а декан вместе с проректором просто захлебнутся от счастья. Но! - Толик выставил перед собой указательный палец . - Это означает, что мы сами, добровольно, набрасываем на себя то еще ярмо. Если мы ежедневно будем сдавать столько хлопка, то они с нас потом не слезут. Как они рассудят? Ага скажут они. Если им сегодня удалось сдать по сто килограммов на каждого, то завтра они нам определят такую норму, от которой у нас глаза на лоб повылазят! А вы сами прекрасно знаете, что пока соберешь те же шестьдесят килограммов, семь потов сойдет! Вы думаете, они всерьез верят, что Бушмен и Татарин им на блюдечке принесут по восемьдесят килограммов? Как бы не так! Им надо было прилюдно их наказать, вот они и наказали. Поэтому, предлагаю. Первое время Татарин и Бушмен будут сдавать по шестьдесят килограммов. Мне и Бобу за глаза хватит по пятьдесят. А когда они успокоятся и подзабудут, мы понемногу тоже сбавим обороты, ведь с каждым днем хлопка будет все меньше! И потом. Отныне каждый день, нам будут нужны две бутылки водки. Их нужно покупать. А на какие, извините шиши? Сегодня мы еще выкрутимся, наскребем как-нибудь денег по сусекам, а завтра? Или послезавтра? Но выход есть. Мы станем продавать излишки и на вырученные деньги покупать две бутылки водки, и так каждый день. Во всей этой истории есть лишь один минус. Магазинов поблизости нет. Чтобы разжиться водкой, придется ездить в районный центр, а он у черта на куличках. Но деваться некуда! Будем добираться на попутках, по двое и по очереди. Что скажете?
   Татарин, Боб и Бушмен переглянулись. Толик был прав. Возражений не последовало. С того самого дня жизнь наладилась, забила ключом и четверка друзей в самом деле зажила припеваючи. Поэтому, услышав невероятную новость, Бушмен засуетился. В отличии от наивного Профессора, испугавшегося необычного поведения рыбы, он сразу смекнул, что она попросту терпит лишения от недостатка свежей воды. Задыхающейся от нехватки кислорода рыбе, можно было помочь двумя способами. Или напустить в пруд свежей воды, или быстренько ее переловить. Первый способ никуда не годился. И Бушмен, сунув начищенные ложки обратно под матрац, метнулся к выходу. Но остановившись в дверях обернулся:
   - Татарина не видел?
   -Видел.
   - Где он! - крикнул Бушмен.
   - Вроде как того...
   - Говори быстрей!
   - Туда пошел... - Профессор кивнул головой на окно, за которым начинался задний двор.
   В комнату вошел Толик. Он утирал лицо концом полотенца перекинутым через шею. Завитушки черных, мокрых волос, прилипли к влажному лбу. Обойдя Бушмена, он бросил на ходу:
   - Чего шумишь?
   Не сходя с места, Бушмен торопливо начал рассказывать услышанную от Профессора новость. Слушая Бушмена, Толик стоял как столб, растянув руками полотенце за спиной. Едва Бушмен закрыл рот, Толик спросил:
   - Татарина не видел?
   Бушмен пожал плечами. Толик повернулся к Профессору. Тот почему-то глядя не на Толика, а на Бушмена, несколько раз кивнул головой в сторону окна.
   -Пойду его поищу, за одно Боба свистну, а ты собирайся и побыстрее. До вечера нужно управиться. Работенки предстоит много, часть рыбы придется засолить. - сказал Толику Бушмен.
   - Навряд ли Татарин скоро придет. По всей видимости он до ветру пошел. - сказал Профессор.
   - С книжкой? -ужаснулся Бушмен.
   - Ага. С книжкой. -усмехнулся Профессор.
   -Приспичило ему не вовремя...- с досадой сказал Бушмен. - Где его теперь найдешь? Теперь раньше чем через час не объявится. Тогда поступим так. Когда Татарин придет, ты все ему расскажи и пусть он дует к нам. А мы не будем терять время.
   - А если я не дождусь?
   - Оставишь записку.
   - А можно мне с вами?
   - Разве не у тебя с Алишером сегодня животы заболели? -прищурившись спросил Толик. - Вы же вроде как сегодня на больничном?
   Профессор сконфузился, снял очки.
   - Подумаешь...- буркнул он, протирая стекла очков. - Я вам помочь хотел, а то скучно тут сидеть, вот я и подумал...
   - Ты Профессор, пиши свои мемуары и дожидайся Татарина. Понял? -сказал Бушмен.
   - Понял. - вздохнул Профессор и потянулся за тетрадью.
  
   Конец главы
  
   .
  
   Глава 3
   Худосочный Алишер, закадычный друг Профессора, и тоже очкарик, ломал голову -издали временное пристанище студентов походило на стойло, вблизи на барак, изнутри - на жилой дом. Как думалось Алишеру, архитектурная задумка неизвестных строителей, по мере того, как строилось одноэтажное здание, менялась так же стремительно, как меняется настроение у капризного и взбалмошенного ребенка. Иначе быть не могло: две продольные стены возведены из бетона, а две поперечные - из кирпича: наряду с оконными проемами, в них проделаны всамделишные бойницы: плоская крыша из тех же бетонных плит, но поверх нее громоздится треугольный остов из бруса с прикрепленными к нему листами шифера: через всю длину приземистого строения пролегает сквозной коридор, а он в свою очередь делит дом на две половины с равным количеством комнат: и в аккурат посередке узкий коридор расширяется в некий вестибюль, прозванный студентами данс-холл.
   Алишер закрыл глаза, воскрешая в памяти внутреннее убранство дома. Ничего похожего доселе, он никогда и нигде не видел.
   Коридор? В нем ничего особенного. Тут пахло пылью прибитой водой и царил столь любимый студентами полумрак. Только с заходом солнца и после объявления отбоя, коридор погружался в темноту. А забрызганная побелкой лампочка над дверью преподавателей, выхватывала вокруг себя пространство не далее вытянутой руки, не в силах дотянуться тусклым взором до крадущихся фигур, шныряющих между комнатами, заселенные студентами и студентками на время хлопковой страды.
   Сами комнаты? Алишер вздохнул. Там, где жили девочки царил полный порядок. В них налицо все признаки домашнего уюта. Тут тебе и занавесочки, и коврики, и тот же половичок, вещи не разбросаны как попало, на стенах какие-то глянцевые плакатики с изображением красивых парней, и пахнет в комнатах по-другому, не то что у ребят.
   А у них? Алишер поморщился. Голые стены, по стенам те же раскладушки и все! Нет не все. Вместо плакатиков пожелтевшие газеты, да и те, над изголовьем, причем не у всех. А про паутину лучше ничего не говорить, паутина под потолком знатная!
   - Вот почему так - подумал Алишер. - Стоило нашему курсу вселиться в этот дом, как первым делом, к нам прибежали девочки: - мальчишки, уберите пожалуйста пауков, мы боимся! И мы своими руками вычистили им стены так, что глазам больно глядеть! А у нас? Стоит лишь взглянуть на потолок, как сразу понимаешь, в каком углу живет самый прожорливый хозяин липкой западни! Сколько раз мы собирались избавиться от паутины, да где там! Еще нет-нет, сами подбросим в какой-нибудь угол парочку пойманных мух... Да... Мы девочкам и розетки починили, гладильную доску, и ту смастерили, а для себя палец о палец ударить ленимся!
   Алишер сидел на корточках, на крошечной площадке, вытоптанной в жухлых зарослях кукурузы, надежно скрывающей его от посторонних глаз. Он мысленно перевел взгляд с обшарпанных стен на рифленую кровлю, по памяти сосчитал зияющие в ней дыры все до одной, скорчил недовольную мину вспомнив целлофановую пленку, вместо оконных стекол, и скис.
   Что тут говорить, это не родной дом. Дома ни пылинки, ни соринки, холодильник полон еды - открывай в любое время дня и ночи, да ешь сколько в тебя влезет, горячая вода, а еще... Алишер закусил губу. Еще ни с чем не сравнимое удовольствие! Да-да, удовольствие, наслаждение, блаженство, если так некстати закрутило в животе, а у тебя под носом уютная, сверкающая белым кафелем, домашняя уборная!
   Разве он когда -нибудь задумывался о таких казалось простых вещах? Никогда! А здесь подобные мысли так и лезут в голову. Кроме того, завтра наступит его восемнадцатый день рождения. А на душе грустно. В первый раз он отметит его вдали от дома, и отметит ли? Ведь не будет праздничного стола с великолепно приготовленными вкусняшками, не будет подарков, и никто с любовью не обнимет и не потреплет ласково по голове. За то время, которое он успел проучиться с начала учебного года на первом курсе, он успел познакомиться со всеми однокурсниками. Но близкая дружба сложилась лишь с Профессором. Часть ребят казались ему заносчивыми, некоторые нагловатыми, а порой невыносимыми. Уж слишком часто они позволяли себе подтрунивать над Алишером. Он носил очки, любил вздыхать и откровенно страдал от непривычных ему условий, в которых оказался в первый раз в своей жизни. Среди ребят это не приветствовалось. Но Алишер не мог с собой ничего поделать. Он рос домашним мальчиком, и в свои семнадцать лет, таковым и остался.
   Он часто задавал себе один и тот же вопрос: - почему некоторые ребята, где бы они не оказались, чувствуют себя как рыба в воде, а он наоборот, рыбой выброшенной на берег? Во всем он винил свою собственную нерешительность, порой переходящую в откровенную робость. Ему было трудно первым завязать разговор, а чтобы пофлиртовать с девочками, об этом не могло быть и речи. Алишеру тоже хотелось побывать на бахче, оказаться на рыбалке, хоть разок провести день так, как проводили его Бушмен, Татарин, Боб и Толик, но каждый раз, собираясь попросить их взять его с собой, так и не решался высказать свою просьбу.
   Алишер сидел с закрытыми глазами. Он подумал, что будет если завтра, в свой день рождения, он позволит себе вольность провести этот день где угодно, но только не на поле. Вот было бы здорово! Вокруг столько соблазнов, можно побывать на запруде, наведаться на бахчу, или добраться до той самой сопки, откуда Бушмен как-то приволок удивительную вещь. Глиняный кувшин без ручек и отбитым горлышком, со следами сохранившейся росписи, в которой отчетливо можно было разглядеть изображение гепарда, настигающего в прыжке животное, похожее на джейрана. Как рассказал Бушмен, на восточном склоне этой сопки он случайно набрел на расщелину, в которой обнаружил целую россыпь глиняных черепков и именно там, он отрыл свою находку.
   У Алишера захватило дух от мысли, если вдруг он окажется на этой сопке и ему выпадет удача найти самый настоящий клад. И тогда, он непременно станет не только героем дня, но и знаменитостью. И с ним все станут считаться.
   Алишер улыбнулся. Но очередная волна, прокатившаяся внутри его кишок, быстро вернула его на то самое место, где он предавался своим мечтам. Алишер вздохнул. Черт его дернул сегодня поддаться уговорам Профессора сходить с ним во время обеда на поле, засеянное арахисом.
   Он никогда не видел, как растет арахис, и любопытство, разыгравшееся вместе с аппетитом, заставило его и Профессора накопать целую груду земляных орехов. От влажной земли набрякшая скорлупа не крошилась, а сплющивалась, и сырые плоды на вкус оказались совсем не такими, какими они бывают после обжарки. А результат оказался вовсе неожиданным. Вскоре у Профессора заурчало в животе. Чуть погодя, занервничал Алишер. Они стойко держались еще пару часов, но затем, отпросившись у преподавателей, наперегонки во весь дух помчались в барак.
   Поэтому Алишер сидел на корточках в зарослях кукурузы, и чуть поодаль от него, и тоже на корточках сидел Профессор. Они не видели друг друга и только перебрасывались словами.
   Алишер снова подумал о своем дне рождении. На днях он обмолвился о нем, но как ему показалось, никто из ребят даже ухом не повел. Он окликнул Профессора.
   -Чего тебе? - буркнул Профессор.
   - Как ты думаешь, до завтра мы поправимся?
   - Думаю да. А что?
   - Завтра у меня день рождения. Хотелось бы устроить выходной.
   - Я помню. Да как его устроишь?
   - Я тут подумал... Может встанем чуть свет, да выйдем с тобой на поле раньше всех и соберем побольше хлопка. И после обеда будем свободны. Сходим на сопку или еще куда-нибудь.
   - Какой же это выходной, если все равно придется работать?
   Алишер затих.
   - Чего молчишь? -спросил Профессор.
   - Думаю.
   - Хорошо бы устроить выходной... Может в самом деле сошлемся на болезнь и останемся в бараке на целый день? - сказал Профессор.
   - Вряд ли получится. Тогда преподаватели нас отправят в районную больницу, а вдруг тамошние врачи нас в ней оставят? Я в больницу не хочу.
   - Тоже верно. Как быть?
   - Не знаю. - Алишер вздохнул. - Ничего в голову не приходит.
   - А может поговорим с Бушменом? Или с Татарином, или с Бобом и Толиком? Все равно с кем. Пусть они один разок нас в долю возьмут. В честь дня рождения. Как ты думаешь?
   - Не знаю. Вдруг они не захотят? Еще посмеются над нами... Нет, не надо.
   - Послушай, ведь это мысль! - оживился Профессор. - Давай поговорим с ними! Что тут особенного?
   - Вдруг они заартачатся? Начнут умничать, или насмехаться...
   - Вдруг, если... - перебил Профессор. - Не откажут. Не должны отказать. Надо попробовать.
   - Тогда ты сам.
   - Вот еще! Вместе подойдем и попросим. - сказал Профессор, все больше загораясь желанием. - Зачем тянуть? Хоть они и на рыбалке, но мы пойдем к ним и поговорим. Ты закончил?
   - Еще нет.
   - Кинь бумагу.
   - Сейчас.
   Алишер полез в один карман рубашки, в другой... Охлопал задние карманы джинсов, залез пальцами в передние карманы, но кроме подкладочной ткани ничего не нащупал. Бумаги не было. Алишер похолодел.
   - А ты не взял?
   - Нет. А ты? - сказал Профессор.
   -Вроде взял.
   - Где она?
   - Не знаю.
   - Да ты что! Поищи хорошенько!
   - Говорю тебе, нет нигде!
   -Как же так? И что теперь делать?!
   Алишер привстал, сделал несколько шагов в сторону, повернулся и снова сел на корточки. Протянул вперед руки, раздвинул в стороны высоченные кукурузные стебли и оказался лицом к лицу с Профессором.
   - Ты поищи, поищи! - испуганно сказал Профессор. - Я же помню, как ты в руках рулончик вертел. Вертел же?
   - Вертел. - уныло сказал Алишер. - Но убей, не помню, куда она подевалась.
   - Вот черт!
   Профессор снял очки и быстро протер стекла подолом футболки. Водрузив их на место, округлил глаза и посмотрел на Алишера.
   - Может кукурузные листья сойдут? -сказал Алишер.
   - Они сухие как порох! Гляди!
   Профессор с осторожностью сорвал с стебля жухлый лист, попробовал сложить его пополам, но тот треснул, и начал рассыпаться в руках.
   Алишер с досадой сплюнул.
   - Ты куда? - спросил Профессор, видя, что Алишер привстал.
   Алишер снова сел, схватился руками за голову, и начал раскачиваться взад -вперед.
   - Как же так получилось? - с недоумением подумал Профессор. - Была бумага и сплыла... И как нарочно забрели в самые дебри, откуда никого не дозовешься. Что-же теперь, стоять со спущенными штанами и как какой-нибудь сурикат высматривать, не покажется ли поблизости кто-нибудь из знакомцев и не протянет руку помощи? А если и помогут, то потом хоть не живи - на смех поднимут!
   Профессор еще раз осмотрелся, и тоже закачался взад-вперед.
   - Глупое положение, глупее не бывает. То же мне, агрономы... На поле арбузы почему-то встречаются, а среди кукурузы никто не догадался посадить ни одного хлопкового куста! - наливаясь злобой подумал Профессор. Он пристально оглядел Алишера. Затем кашлянул.
   - Рубашка у тебя гляжу я ... не новая. Вдобавок грязная. Вся в зеленых разводах... Такую не отстираешь. Давай-ка твою рубашку используем.
   Алишер оторопел:
   - Как это, мою рубашку? В чем я ходить буду?
   -У тебя еще есть.
   - Это моя любимая рубашка! Еще как отстирается! А я тут подумал... Лучше твою футболку располосовать. Сам посмотри: растянулась как балахон, а подол на юбку похож.
   - Не могу.
   - Почему?
   - Это моя любимая футболка!
   - Мою рубашку можно, а твою футболку нельзя?
   - Я ее постираю, и она снова сядет.
   - А ты мне ее подари на день рождения.
   Профессор засопел:
   - Я тебе подарю свою футболку, а ты на моих глазах изгадишь мой подарок?!
   - Я поделюсь.
   - Ну знаешь...
   - Тогда снимай носки. - нашелся Алишер.
   Профессор опешил:
   - Почему я?
   -Потому что я без носков.
   Профессор заерзал. Он посмотрел по сторонам, отыскивая глазами хоть что-нибудь, что можно было бы приспособить для такого простого, но как оказалось, почти невыполнимого дела. Как назло, ничего подходящего по близости не нашлось. Ему захотелось плакать. Вот так, за будь здоров лишиться пары носков?
   - Они целые, понимаешь? Остальные дырявые.
   -Подумаешь! Заштопаешь как-нибудь!
   - Нет уж. Ни носков, ни футболки я не дам. А лучше поступим так. Потихоньку доберемся до конца этого поля. За ним есть арык. В арыке наше спасение.
   - Ничего себе! Да этому полю конца края нет! Да еще идти по нему чуть-ли не в присядку. Пока дойдем, без ног останемся.
   - Тьфу! Так что делать - то?
   Вдруг, поблизости, неожиданно зашуршали сухие кукурузные стебли. Кто-то, пока еще не видимый шел напролом сквозь кусты прямо на них. И сквозь шум нельзя было разобрать один ли это человек, или их было несколько.
   - Только бы не девочки. - с ужасом подумал Алишер. - Только бы не они!
   Алишер и так чурался девушек в силу своей застенчивости, а предстать перед ними застигнутым врасплох да еще со спущенными штанами , было выше его сил.
   Он уже был готов вскочить и пустится наутек, как Профессору пришла в голову та же мысль. Но то ли с перепугу, а то ли растерявшись, не мешкая ни секунды он бросился ничком на землю, распластался и натянул на голову подол футболки.
   Алишер крутнулся на месте, попытался встать, но затекшие ноги сыграли с ним злую шутку. Потеряв равновесие он плюхнулся на спину. Пребольно ударившись о сухую, бугристую землю Алишер взвыл, но спохватившись, закусил губу. Он с ужасом смотрел туда, откуда вот-вот должны были появиться непрошеные гости.
   Решение пришло ниоткуда, потому что деваться было некуда. Пан или пропал. Алишер сорвал первый же подвернувшийся под руку увесистый початок кукурузы и с ужасающим воплем запульнул его в сторону приближающихся самозванцев. Метнув снаряд, Алишер замер и прислушался. Но незваные незнакомцы то же притихли. Алишер чувствовал, что их разделяет несколько метров, но как он не вглядывался, ничего рассмотреть не мог. Воцарилась тишина. Осторожно, стараясь не шуметь Алишер сделал несколько шагов назад. Причем со страху он столь мастерски проскользнул сквозь кукурузу, что умудрился не издать ни шороха. Профессор по- прежнему лежал не шевелясь. Алишер поискал глазами, поднял комочек земли и целясь Профессору в голову осторожно кинул. Медленно стянув подол, Профессор глянул на Алишера. Внезапно у Профессора округлились глаза. Открыв рот и не произнося ни слова он затыкал пальцем, показывая Алишеру на что-то за его спиной.
   Обмерев, Алишер повернул голову и оторопел: приплюснутый рулон бумаги нанизанный на кукурузный початок торчал прямо перед его глазами. Алишера захлестнула радость. Не помня себя от счастья, он что есть силы рванул его на себя. Теперь никакая сила на свете не смогла бы вырвать заветный рулон из его рук. Позабыв обо всем на свете он с победным видом поднял руку вверх. И тотчас, с той стороны начался самый настоящий обстрел. Один за другим в сторону бедолаг полетели початки. Несколько стеблей над головой Алишера сломались как спички.
   - Не попал! - злорадно подумал Алишер и в ту же секунду сдавлено вскрикнул. Один из снарядов угодил точно в него. Невидимый враг, казалось, только этого и ждал. Обстрел тотчас закончился. Алишер увидел, как поблизости всколыхнулись увядшие венчики кукурузы, и кто-то, ломая кусты начал поспешно уходить. И снова нельзя было определить, то ли это был один человек, а то ли их было несколько. В любом случае, неизвестные предпочли ничем себя не выдавать. Впрочем, Алишеру было наплевать на это. Громадное облегчение - вот что он сейчас ощутил полной мерой. Алишер посмотрел на Профессора и неожиданно захихикал.
   Конец главы
  
  
  
   Глава 4
  
   Рыбалка оказалась удачной. Но после нее все пошло наперекосяк. С безоблачного небосклона Татарина упали две несчастливые звезды. Да и как упали! После первого падения перед глазами Татарина сверкнула молния, а после второго над ним разразился гром. Не будь Татарин беспечным, он непременно бы призадумался- а почему с самого утра ему несказанно везет? Почему не покидает благодушное настроение, которое не только наполнило его по самое горлышко, но вдобавок полилось через край?
   Увы. Татарин не был ни ясновидцем, ни прорицателем и никогда не верил в предсказания. Больше того. Татарин их на дух не переносил. Проще было назвать его Фомой не верующим, что, впрочем, так оно и было.
   Да и как он должен был себя ощущать, если утро заладилось с самого начала? Махмуд свое слово держал, и хлопка по прежнему хватало с избытком. Перед тем, как ехать за водкой, Бушмен и Толик продули в карты Татарину и Бобу три партии подряд. Проводив друзей, Татарин и Боб сыграли уже вдвоем, и Боб проигрался в пух и прах. А потом, вздремнув пару часиков в теньке у подножия тутовых деревьев, Боб возжелал взять реванш в другой игре - в нарды, и снова проиграл, причем - с треском. А когда четверка воссоединилась, и рыбацкая удача не только улыбнулась Татарину в лицо, но вдобавок наградила богатым уловом, его душа воспарила от счастья. Широко раскинутые крылья удачи донесли Татарина до самой комнаты, но не исчезли, а сложились за спиной, чтобы, как думалось Татарину, в любую минуту расправиться вновь, и заново вознести его на такую высоту, какая еще не снилась ни одному счастливчику, и о какой еще не мечтал ни один баловень судьбы.
   Бушмен, Толик и Боб тоже пребывали в веселом расположении духа. Треть улова предназначенная для Махмуда была заботлива отложена в сторону. Вторую треть они успешно засолили. А оставшуюся часть великодушно передали повару Олиму по прозвищу Оливье. И сейчас, после праведных трудов, они расселись на двух раскладушках. И каждый на своем месте. Татарин у стены рядом с Бобом. Напротив Толик подле Бушмена. А между ними стояла еще одна старенькая раскладушка на которой спал Бушмен. Но один нехитрый прием, который проводился утром, иногда днем и по несколько раз за вечер, как по мановению волшебной палочки превращал ее в обеденный стол. Следовало лишь скатать постель в сторону изголовья.
   Металлические скобки натягивающие ткань в нескольких местах переломились. Зыбкая и неустойчивая столешница всячески кренила выставленную на нее во время трапез посуду. Сам брезент со временем покрылся пятнами и разводами от следов всевозможных яств. Каждый раз, когда испещренная узорами парусина раскладушки показывалась на свет, она будоражила воображение друзей. К примеру Боб видел в ней будущий шедевр абстрактного искусства. Бушмен считал ее незаконченным оглавлением книги О вкусной и здоровой пище. Толику она казалась скатертью-самобранкой с неисправным механизмом превращающий отпечатки былой еды в настоящие кушания. И только Татарин посматривая на раскладушку под разными углами загадочно щурился и ничего не говорил.
   В такие минуты в глазах Татарина читался мечтательный взор художника, который смотрит на девственно чистый холст перед тем как нанести на него свой первый мазок. И придирчивый взгляд людоедов Новой Гвинеи, в чьих руках вместо аппетитного толстяка оказался захудалый доходяга. Но сам Татарин об этом не подозревал, и глядя на затрапезную ткань изо дня в день, видел в ней одно и тоже. Сходство с картой неведомого доселе мира.
   Татарин помалкивал. Он глядел на диковиную карту и видел, как на ней рождались материки. Появлялись архипелаги. А на разбросанных тут и там отдельных островках ключом била распрекрасная и беззаботная жизнь. Неизвестно, как долго бы еще Татарин созерцал придуманный им мир, но вчера произошло следующее. После ужина Татарин решился. Он обвел карандашом несколько высохших творений своих рук. И придал им законченный облик причудливых земель безызвестных остальному человечеству. Затем подложил себе за спину подушку, поддался назад и запрокинув руки за голову, вытянул ноги. Опередив вопросы друзей, Татарин сказал:
   -Давно хотел это сделать. Всегда мечтал владеть необитаемым островком. Чтобы никаких тебе армий, институтов... Каждый день рыбалка, а рядом красивая Пятница.
   Бушмен, Толик и Боб переглянулись. Лицо Татарина расплылось от удовольствия.
   - Видал? - обращаясь к Толику, Бушмен кивнул в сторону Татарина.
   - Ага. - сказал Толик.
   Татарин хмыкнул.
   - Говоришь, потянуло на остров? Говоришь, поваляться с хорошенькой девочкой в обнимку захотел? Без нас? - возмутился Бушмен
   - Я этого не говорил. - запротестовал Татарин.
   - Море, пальмы... Девочка красивая под боком... - Боб засмеялся. - Дурачок ты Татарин...
   - Почему ? - удивился Татарин.
   - Да я представил ...
   - Что еще? - недовольно спросил Татарин.
   - Вернее увидел твою Пятницу.
   - Что же ты в ней разглядел?
   Боб затрясся от смеха
   - Я представил, как абстракционисты видят мир. Вот и Пятница твоя на моей картине - глаза на лбу, а вместо ушей губы отвислые.
   Бушмен и Толик рассмеялись. Татарин невозмутиво наблюдал за всеми. А перед глазами тотчас всплыла увиденная когда-то в каком-то журнале фотография картины Пикассо Голова женщины. Почему-то с того самого времени она запала ему в память.
   - Да уж... Увидешь такую красавицу ночью рядом с собой - лужу надуешь! - подумал Татарин. Он зажмурился и передернул плечами. Богатое воображение тут же сыграло с ним злую шутку. Вместо островов на него глазели перекошенные женские лица и точно! Все сикось-накость! Страхолюдины кривлялись, корчили рожи и показывали языки. Татарин сглотнул и открыл глаза. Слушая заразительный смех друзей еле сдержался, чтобы не рассмеяться самому.
   - Ладно. - подумал он. - Попробуем по другому!
   И Татарин проявил завидную расторопность. Не раздумывая ни секунды, он написал внутри каждого своего владения женское имя. То ли по случайности, а то ли потому, что эти имена настолько распространились по свету , что не следовало бы считать удивительным совпадением, что точно такие же имена почему -то встречались среди привлекательных и особенно хорошеньких его однокурсниц.
   Довольный собой и свой выдумкой, Татарин снова оперся спиной о стену и сложил руки на груди. Боб, все еще посмеиваясь, взялу Татарина карандаш и почесал им затылок. Потом вставил острие в ухо, втянул голову в плечи и стал покручивать карандаш, при этом жмурясь и постанывая от удовольствия. Бушмен с опаской следил за Бобом .При каждом глубоком погружении карандаша, его пробирал мороз. Он зябко ежился и потягивал губами воздух. Второе ухо Боба постигла та же участь. Вынув карандаш, довольный Боб осмотрел его со всех сторон, старательно обтер, сладко зевнул, сел поудобней, вернул карандаш и внимательно всмотрелся в раскладушку.
   - Зарина. Ольга. Неля. Гу... - бодро начал было читать Боб и споткнулся на полуслове.
   - Ну как? - с вызовом спросил Татарин.
   Бушмен усмехнулся.
   - Предупреждаю, они мне до лампочки! - сказал Татарин. - Но это всего-лишь предосторожность. Наш абстракционист Боб ведь не допустит, чтобы на островах с такими именами жили безобразные Пятницы! Да Боба?
   - Особенно на острове Гуля. - ухмыльнулся Толик.
   - Чего замолчал, Бобчинский? - прищурился Татарин.
   - А что, Гуля девочка что-надо. - тихо молвил Бушмен.
   - Спорный вопрос. - возразил Татарин.
   - Ну это ты зря! Бушмен прав, она та еще конфетка. - сказал Толик.
   - Не в этом дело. - ответил Татарин.
   - В чем же?
   - Красивая -то она красивая, но ... - Татарин защелкал пальцами. - Высокомерная очень. Ведет себя так, будто мир, в котором живут такие как мы с тобой, лежит у ее ног, а она, прекрасная богиня, топчет его своими прелестными ножками.
   - За ней это водится. И подружка ее, Зарина, тоже вся из себя. - сказал Толик.
   - Вам то что? -спросил Боб.
   - Ничего. -сказал Татарин. - Но ты совсем от этой Гули голову потерял. Пялишься на нее, пялишься, зря только. Ты для нее пустое место.
   - Почему?
   - Да она смотрит так, будто ты из прозрачного стекла!
   - Татарин, но ты смотришь на девчонок точно так же. - парировал Боб.
   Татарин сузил глаза.
   - Это уже мое дело.
   Боб усмехнулся.
   - Значит ее тоже.
   - Да что с тобой в самом деле? Будешь за ней бегать как собачонка?
   - Это уже мое дело.- передразнил Боб. - А между прочим, ты на мою территорию залез. Тут я когда-то кофе разлил.
   И Боб указал на какое-то застарелое пятно. Через его западную часть проходила выпуклая карандашная линия, похожая на подкову.
   - Поздно. - засмеялся Толик. - Теперь здесь Татарская автономия.
   - Правильно Толян. Имею полное право как первооткрыватель.
   - То же мне Колумб... - буркнул Боб. - Татарин Христофорович... А ну-ка, дай сюда карандаш!
   И вслед за Бобом жажда новых географический открытий немедленно обуяла Толика и Бушмена. Оставалось только удивляться, с какой молниеносной быстротой среди прочих следов и разводов они разыскали свои, хотя раньше всю четверку не так-то было просто уличить в небрежном поведении за столом. Когда все закончилось, все были слегка потрясены. Обнаженная брезентовая ткань преобразилась. Немое полотнище заговорило во весь голос. С безжалостной прямотой, обличая сидящих, оно ясно давало понять - вот мол, смотрите, теперь всем ясно, кто из вас за время моей безупречной службы больше всех издевался надо мной!
   -Нда-а-а.- протянул тогда Бушмен оглядев свою раскладушку. - Однако...
   Проживающие в комнате остальные ребята к выдумке Татарина проявили интерес. Но ненадолго. Кто -то улыбнулся. Некоторые пожали плечами. А на старосту Джахонгира по прозвищу Джоник парусина произвела неизгладимое впечатление. В тот вечер, заскочив в комнату по каким-то своим надобностям, он с любопытством оглядел раскладушку. И почуял тревогу. Внимательный Джоник прочел знакомые имена. А дальше с изумлением остановился на одном из них. Дело было в том, что после многодневных и казалось бесплодных ухаживаний, обладательница этого имени неожиданно согласилась на свидание, назначенное ей этим вечером настойчивым Джоником. Встреча ожидалась после захода солнца, рядом с плакучей ивой, растущей за камышами перед вторым поворотом от проселочной дороги.
   Видимо прочитанное имя тотчас пробудило у Джоника какие - то вопросы. Потому что Джоник, поспешно пожал всей четверке руки и не мешкая ни секунды выскочил за дверь. Но Татарину пожал руку дольше, чем остальным. Казалось, он хотел через рукопожатие послать в голову Татарина какой -то свой сверхбыстрый , разведывательный импульс, чтобы через мгновение уловить его обратно своей особой сверхчувствительной мембраной способной расшифровывать чужие мысли с секретными сведениями. Но то ли в голове Татарина царили помехи, то ли барахлила мембрана... Но когда Джоник выскочил за дверь, у него было очень озабоченое лицо.
   Это было вчера. А сейчас, как только Бушмен скатал постель в сторону изголовья, пестрая карта так и бросилась в глаза Татарину. Он глянул на нее с полным равнодушием. Больше она его не волновала. Дело было сделано, а исполнив какую-нибудь задумку, Татарин быстро терял к ней интерес.
   Тем временем Бушмен выкатил из под своей раскладушки чудесную дыню. Ту самую, которую он прихватил сегодня с бахчи. Она была великолепна. Огромная, с высохшим хвостиком и нежными, светло-желтыми боками. По источающей сладостный аромат кожуре, паутинкой разбегался тонкий, белый узор. Выкатив дыню, Бушмен поднял ее двумя руками и поднес к лицу. Он втянул носом воздух и протяжно выдохнул. Глаза Бушмена сияли. Затем он повернул ее хвостиком к себе, положил на плечо и, поддерживая ладонью, прижался к дыне щекой. Левой ладонью Бушмен нежно пошлепал дыню, а потом переложил на колени и проговорил:
   - Бисмилляхи рахмони рахим*.
   Острым ножом Бушмен ровно отрезал край дыни вместе с хвостиком. Отсеченный кругляш крест-накрест разрезал на четыре части. И снова проговорил:
   - Бисмилляхи рахмони рахим.
   И только потом разделил дыню надвое. Затем наклонил одну половину дыни над второй половиной и тупой стороной ножа счистил в нее легко отделившиеся семена. Затем нарезал дыню ломтями в широкое, плоское блюдо. С мокрого, блестящего лезвия капало. Аромат исходящий от сочной мякоти усилился. Ломти быстро разобрали. Бушмен дорезал половину дыни, взял вторую и так же аккуратно счистил остальные семена в разостланную под ногами тряпицу. Добавил в блюдо еще ломтей и только потом принялся за еду.
   Учуяв волнующий запах, оживились сонные мухи. Они назойливо садились вблизи от блюда. Едва заметив угрожающий замах чьей -нибудь руки, тотчас взмывали в воздух. Но приземлялись еще ближе. Бушмен сощурил глаза на самую нахальную муху, усевшуюся на край блюда. Он отвел в сторону руку Толика, собиравшегося отогнать муху и замер. Предвкушая забаву, замерли остальные застольщики. Почесав лапками голову, шустрая муха поначалу бойко ощупала хоботком гладкую поверхность и шалея от собственной наглости, отрывисто застремилась вглубь блюда, чтобы поскорее окунуть хоботок в пахучую лужицу, растекшуюся под грудой нарезанных ломтей.
   Не отрывая от нее взгляда, Бушмен с кошачьей ловкостью поймал нахалку. Он потряс кулаком над ухом. Потом забрался на раскладушку, швырнул муху в затянутый паутиной угол и сел на место. К трепыхающейся мухе тотчас заспешил проворный паук. Довольный Бушмен вытер руку о штаны, взял с блюда ломоть, и с удвоенным аппетитом принялся уплетать дыню. Все как один повернули головы, чтобы не пропустить разыгравшееся в углу захватывающее зрелище.
   А в коридоре загромыхали первые шаги. Через распахнутую дверь Татарин увидел мелькнувший мимо комнаты силуэт. Потом промелькнул еще один, следом еще и вскоре в коридоре загудело, как в аэродинамической трубе. С ближайших полей стали возвращаться студенты. Мало по малу дом начал оживать. Послышались голоса, смех, захлопали двери. Наевшийся до отвала Татарин устало отвалился от стола. Теперь он был по настоящему счастлив. Благодушие достигло наивысшей точки. Ему захотелось любить весь мир и завалиться на кровать, лениво полистать книгу, а потом, смежив веки, ни о чем не думать, а быть может и сладко вздремнуть.
   Бушмен прибрался, завязал дынные корки в тряпицу, и вышел из комнаты, чтобы покормить ослика. Толик увязался за ним. Боб пересел на свою раскладушку и с наслаждением закурил. Татарин прилег, сунул руку под матрац, но нашарил только сплюснутый рулон туалетной бумаги, чистую пару носков и зубную щетку. Татарин оперся на локоть и отогнул матрац. Нащупанные предметы лежали в том же порядке. Но среди них не было его книги, которую он берег как зеницу ока. На то были веские причины. Книга принадлежал его соседу Василию Ивановичу и Татарин хорошо знал, какие перемены наступят в его жизни, случись с этой книгой что-нибудь нехорошее.
   Татарин вскочил, скатал и поднял матрац. Тщетно. Книга как под землю провалилась. Татарин опустился на колени, заглянул под раскладушку, под другую, третью... Потом перерыл свою сумку, тщательно обшарил все вокруг, и даже переворошил свою постель. Все напрасно. Татарин взмок. Не от усилий, а от гадского чувства потери, сулящей ему неисчислимые бедствия.
   Он почесал затылок, сел на свою раскладушку и задумался. Боб хитро глянул на Татарина, потом затушил окурок, сунул руку под свой матрац и вытащил книгу:
   - На! В следующий раз не бросай где попало.
   Татарин опешил. Только он было открыл рот, как Боб его опередил.
   - Татарин, не кипятись. - сказал он спокойно. - В самом деле, она валялась на полу у твоей раскладушки, ну я и подобрал. А потом полистал и сунул машинально под свой матрац. А чего ты так всполошился? Что в ней такого? Особенная что-ль?
   - Еще бы! Да мне за нее Василий Иванович голову оторвет!
   -Кто такой?
   - Мой сосед, одержимый, можно сказать помешаный на них. - Татарин кивнул на книжку.
   - Так она его что-ли?
   - Его. - Татарин вздохнул. - А должна быть моя.
   - Как это?
   - Долго рассказывать. Главное нашлась! Хотя я никогда не оставлял книжку на виду. Она всегда или под моим матрацем или под моей подушкой... Фу-у-у... Как гора с плеч упала. Спасибо. А то я было подумал - все!
   Татарин сунул книгу под подушку:
   - А теперь прогуляемся! А то с моим мочевым пузырем будет то же самое. - Татарин с размаху шлепнул ладонью по подушке. Раздался оглушительный хлопок и в воздухе заметались пух и перья.
   Татарин первым вышел из комнаты. Он шел глядя перед собой. Темные стены длинного коридора уходили вперед ровными линиями, зрительно сужались у самого выхода, и Татарину хорошо было видно, как за дверным проемом, над землей навис багровый круг заходящего солнца. Они уже подошли к выходу, как неожиданно, с улицы, навстречу им впорхнули две хорошенькие девушки. Боб остановился, будто уперся в невидимую стену. Татарин, успев шагнуть до порога столкнулся с ними, попятился и поравнялся с Бобом.
   Перед ними стояли Гуля и Зарина. Они появились ниоткуда, будто на крыльцо их вбросило переполненое расплавленной медью вечернее солнце. Оно слабо лучилось позади и высвечивало их точеные фигурки. Гуля прижимала к груди выпуклый пакет. Зарина помахивала ковшиком, который держала за длинную ручку.
   У Боба перехватило дыхание. Не скрывая восхищения, он во все глаза смотрел на Гулю. Татарин наоборот, прищурился. Он обежал взглядом подруг с ног до головы. И у Гули, и у Зарины головы были обернуты махровыми полотенцами, ниспадающие им за спины. Мельком встретившись с девушками глазами, Татарин прочел в них недоразумение, досадную помеху и теребнул Боба. Боб не отводя взгляда повел плечом, стараясь отстраниться от назойливой руки. Девушки переглянулись, прыснули и о чем-то перешепнулись. Татарин разозлился. Он сильно ударил Боба между лопаток. Боб пошатнулся. Не мигая, он с удивлением посмотрел на Татарина, будто впервые его увидел, а девушки, воспользовавшись заминкой, устремились вперед.
   Друзья расступились. Но Татарин, пропуская подруг, неожиданно крепко притиснул девушек, и быстро отпрянул. Оказавшись за спинами Боба и Татарина, Зарина быстро обернулась. Край полотенца опахнул волнующим ароматом влажных и чистых волос. Она замахнулась и что есть силы огрела ковшиком Татарина по спине. Удаляясь, они снова переглянулись и звонко рассмеялись. Боб оторопело смотрел им вслед. Девушки быстро скрылись за дверью.
   Татарин поскреб рукой ушибленное место. Боб не шевелился. Он как завороженный смотрел на дверь, за которой скрылись девчонки.
   - Что смотришь? Пошли! - с досадой сказал Татарин.
   Боб молчал.
   - Жаль, электошокера нет, я бы живо тебя привел в чувство. Идем же!
   - Погоди.
   - Что еще?!
   - Ты иди... . -замялся Боб.- Впрочем постой.
   - Передумал что-ли? - недовольно спросил Татарин.
   - Такое дело... Не знаю, как сказать...
   Татарин плюнул и шагнул к выходу. Боб его удержал. Татарин дернулся, но Боб держал крепко. Татарин глубоко вздохнул и повернулся лицом к Бобу.
   - Если ты надумал идти к ним и желаешь, чтобы мы пошли вместе, вот! - Татарин показал кукиш.
   - Я так и знал, что ты так скажешь.
   - А я уже понял, что ты задумал. Но на меня не расчитывай! Я к ним не пойду.
   - Почему? Похоже они в комнате только вдвоем. Никто не помешает нам познакомиться с ними поближе, а то скоро набегут остальные девчонки, и в комнате не то что познакомиться, повернуться негде будет!
   - Боба, одни они там или не одни, а я к ним не пойду и тебе не советую.
   - Что ты злишься? Нравится мне Гуля, понимаешь?
   - От меня-то что нужно?
   - Чтобы ты меня поддержал.
   - Боба, как ты не поймешь? Ты для Гули никто! Да не только ты, мы оба для них пустое место! Они смотрели на нас и в то же время не видели, ни тебя, ни меня!
   -Одна все-таки тебя разглядела.
   -Скорее отмахнулась, как от назойливой мухи.
   - Пойдем Татарин! Ты красноречивый, за словом в карман не полезешь, к тому же любую компанию можешь развеселить, а они нормальные девчонки, вот увидишь!
   Татарин изумился.
   - Совсем обалдел? Поверь, они нас отошьют, это уж как пить дать, а я позориться не хочу. И потом, что я, клоун что-ли веселить, ну их к черту! Никогда ни за кем не бегал, а за этими пустоглазыми тем более! Ты идешь или не идешь?!
   - Никакие они не пустоглазые. Я видел глаза Гули, когда на тебя замахнулась Зарина. В них было...
   -Боба, тебе это показалось.-перебил Татарин.
   -Нет Татарин. В ее глазах произошла перемена. Всего лишь на какой-то миг. Но я успел увидеть. Она смотрела так, будто ей жаль, что тебе будет больно.
   -Больше в них ты ничего не разглядел?
   -Этого мало?
   -И ты сделал для себя вывод - с насмешкой сказал Татарин - что ее надменность всего лишь оболочка, за которой скрывается сама добродетель. Так тебя понимать?
   - Не знаю Татарин. Не-зна-ю! Но тянет меня к ней как магнитом. Тянет и все тут!
   Татарин задохнулся от возмущения. Он поискал вокруг себя глазами. Если бы ему под руку подвернулась увесистая дубинка, он бы не раздумывая огрел ею Боба по голове. Но у выхода, к стене был прислонен всего лишь замызганный веник. Татарин что есть силы поддал его ногой. Через две низкие ступеньки на крыльцо впрыгнул Махмуд. Он явился за рыбой и тут же получил веником по лбу. Схватившись за лицо, он коротко взвыл,, попятился и едва не свалившись с крыльца, пошел прочь.
   Татарин ойкнул и повернулся к Бобу. Но тот как завороженный все глядел и глядел на дверь, за которой скрылись девушки и казалось ничего не замечал. Наконец Боб встрепенулся. И решительно повернулся к Татарину:
   -Знаешь, что говаривал Шекспир? Между прочим в твоей книжке прочел!
   И не дожидаясь ответа выпалил:
   - В делах людей прилив быть должен и отлив. С приливом достигаем мы успеха!
   Все еще не давая опомниться, Боб продолжил.
   - Буду брать, пока она тепленькая. А Зарину попрошу пусть за водичкой сходит и немедленно. И ковшик с собой пусть возьмет. - подмигнул Боб.
   -А туда уже расхотел? -Татарин мотнул головой в сторону выхода.
   -Как только ее увидел. - твердо ответил Боб.
   Татарин смотрел на Боба, пытаясь понять, то ли он шутит, а то ли говорит правду.
   - Пропал мой друг, попался на уду - пронеслось в его голове. Он с сожалением оглядел Боба .
   - Ну! Я пошел. А ты за меня молись. - сказал Боб.
   - Угу... -промычал Татарин, хотя вовсе не помышлял это делать не только потому, что не знал ни одной молитвы, но еще потому что, не верил ни в бога, ни в черта.., он лишь подумал.
   - Дурачок ты Боб...
   - Аминь! - отозвался Боб, провел ладонями по лицу и они разошлись.
   Татарин перешагнул через порог и не оборачиваясь прислушался к удаляющимся шагам. Он услышал, как из комнаты вырвалась музыка, а затем снова все стихло. Татарин обернулся. В коридоре никого не было.
   - Стало быть все-таки вошел. - с досадой подумал Татарин.
   Татарин вышел на задний двор. Там он становился и посмотрел по сторонам. Махмуда нигде не было . Поодаль, у летней кухни хлопотали студенты. Огонь под двумя котлами только притушили. Из под них медленно поднимался белый дым. Скапливаясь под лохматой, соломенной крышей, огибая ее и просачиваясь в нескольких местах сквозь прорехи, дым плавно растекался в безветренном воздухе, как легкая и прозрачная завеса. Уютно пахло костром.
   Сразу за летней кухней простиралось поле засеянное кукурузой. Урожай к тому времени был собран. Само поле сплошь усеивали скошенные стебли, на которых тут и там возлежали груды неочищенных кукурузных початков. Лишь кромки полей не коснулась рука косильщика. По всему периметру простиралась высоченная стена образованная смыкающимися между собой разлапистыми стеблями кукурузы - в ней зияло множество проходов. Через них то и дело сновали студенты. На второй половине поля лихо рос бурьян. Меж сорной травы попадались островки высоченного тростника. Из гущи раскидистых узких листьев, вверх тянулись длинные, тонкие, полые трубочки увенчанные пушистыми метелками, похожие на опахала.
   Весело переговаривались несколько ребят у цистерны с водой. Их обнаженные до пояса загорелые тела блестели и казались отлитыми из бронзы. Повсюду сновали студентки, охваченные вечерними заботами после дня, проведенного в поле. На все, что происходило вокруг, Татарин смотрел не внимательно. Он думал о том, что произошло несколько минут назад и с досадой вспоминал Боба. Он опасался лишь одного. Татарин не терпел если девушка, раскусив чувства потерявшего от нее голову парня, пользуется этим, не имея в свою очередь к нему и капельки ответной страсти. Татарин задумался.
   - Может я напрасно тревожусь? Собственно говоря, еще ничего не произошло. На то он и Боб хоть и оглашенный в своем внезапном порыве. Еще цитату к месту приплел. А цитата хороша. Когда он только вычитал ее, ведь я ни разу не видел в его руках свою книгу! Впрочем ему всегда было достаточно лишь бегло взглянуть на страницу и без запинки пересказать ее содержание.
  
   Татарин еще раз поскреб рукой ушибленное место. Неожиданно он снова ощутил аромат чистых и влажных волос. И тут же отогнал его от себя. Мысли Татарина скакнули в сторону, тем самым увеличив расстояние между ним и взволновавшим его событием.
   - Что за бедолага этот Махмуд? Каску что-ли ему раздобыть? - подумал Татарин и повеселел.
   Он сунул руки в карманы и посвистывая, неспешно пересек задний двор. Татарин поравнялся с кухней и мимоходом выбранил повара Олима по прозвищу Оливье за его чай, который он приготавливал в большом, трехведерном самоваре. Помимо заварки, Оливье каждый раз опускал в кипящую воду пару кустов свежесрезанной верблюжьей колючки. Это растение имело немало целебных свойств, но одно из них - вяжущее, по мнению Татарина, существенно отравляло ему жизнь.
   По словам Татарина выходило, что из-за этого чая, теперь он вынужден подолгу и сверх всякой разумной меры просиживать в местечке куда по его словам он сейчас и шел. И что в этом местечке, он терпит настоящие адовы муки от нечеловеческих усилий, которые прилагает, чтобы вытравить из себя все те мерзости, какие копятся у него от той стряпни, которой потчует его повар-самоучка. И если бы при этом он не читал книг, как единственного способа отвлечься от страданий, то давно бы сварил негодного Оливье в его собственном котле. И что теперь пусть Оливье скажет ему спасибо за то, что он идет в местечко не на долго, а на очень короткое время. А в доказательство показал свои пустые без книги руки. В ответ на тираду Татарина вообще-то добрый, но вспыльчивый Оливье ответил что, приготовленная им еда всегда была пищей богов. А Татарин никогда не отличал на вкус нектар от патоки. И что если он такой умный, то пусть сам не прибегая к верблюжьей колючке, изыщет способ уберечь животы прожорливых студентов от ослабляющих их хворей. И что отныне он станет зорко следить за тем, чтобы Татарину не перепало и капли его целебного чая. А потом долго Оливье говорил что-то еще, да не все удавалось расслышать, потому что впереди показалось одинокое строение, сколоченное из необструганных досок, архитектура которого мало изменилась с тех самых времен, когда стыдливая часть человечества, начала их использовать для уединения от незнакомых им людей, пасуя перед силами собственного организма.
   Татарин, надо сказать, никогда в него не заходил, ибо сама природа создала вокруг много восхитительных укромных уголков, которых в округе было в превеликом множестве. Где их только не было! Все еще посмеиваясь над Оливье, Татарин шел, поглядывая на небо. Ему и в голову не приходило, что где-то там, вот только что, сорвалась с насиженного места его несчастливая звезда. И теперь, постепенно набирая скорость, она стремительно несется вниз, а ее огненный хвост пережигает последние волоски, на которых еле держится вторая, такая же злополучная звезда. Вдруг ему расхотелось идти до местечка.
   -Мне же ненадолго. - подумал Татарин и свернул к строению.
  
   Конец главы
  
   Глава 5
  
   Повар Оливье с усталым видом сидел на перевернутом вверх дном деревянном ящике. Мелкие капельки пота то и дело выступали на его добродушном лице. Оливье часто утирал их концами платка, повязанный на голове и стянутый узлом на бритом затылке. Щурясь узкими прорезями глаз и стараясь увернуться от плывущего в его сторону едкого дыма, повар отогнулся назад чуть больше, чем требовал того извечный закон равновесия.
   Дощатое дно провиснув под тяжестью грузного тела не выдержало, треснуло, подломилось, вверх взметнулись пухленькие ножки, а сам Оливье, совершив головокружительный кульбит, оказался на земле. Щупленький Бахтиер, по прозвищу Баха-Баха, черпаком помешивал в котле приготовленную похлебку. Услышав позади себя непонятный шум, Баха-Баха быстро обернулся.
   -Ийее?! - удивленно воскликнул он, увидев барахтающегося Оливье. - Ты зачем так сделал?
   Повар замер. Он надул пухлые щеки, гневно сдвинул брови и снизу-вверх посмотрел на Баху-Баху.
   -Я что, клоун тебе что-ли? - вспылил Оливье - Специально перед вами падать буду?! Лучше дай мне руку и помоги встать! Как кушать захотят так сотни рук ко мне протянут, а как помочь, один только разговор-мазговор. О алла -алла!
   Баха-Баха оставил в казане черпак, протянул Оливье руку и принялся тянуть. Дрыгая ногами, извиваясь и помогая себе всем своим коротким телом, Оливье, красный от натуги, оперся коленом о землю, и медленно поднялся, кряхтя от усилий. Уже стоя на ногах, подпирая рукой поясницу, Оливье разогнулся и вдруг снова замер. Вдали отчетливо послышался чей-то вопль. Узенькие глазки Оливье округлились. Он испуганно посмотрел на Баху-Баху.
   -Кто это? Не Татарин? На его голос похож.
   -Ийее!? -вновь удивился Баха-Баха. - Похоже, что это он. Неужели теперь Татарин плохо себя чувствует от твоей еды, даже когда ходит туда ненадолго?
   -Йо...Товба, товба... - зашептал испуганный Оливье. Он оттянув на груди рубаху и быстренько проделал губами то, что проделывают суеверные люди, когда видят перед собой перебегающую им дорогу черную кошку, и немедленно изгоняют ее через левое плечо суеверным способом.
   Оливье был великолепен. Профессиональное чутье не подвело, а скорее наоборот, высветило в наилучшем свете, помимо острого нюха, весьма разборчивый слух. Полный отчаяния вопль, который он услышал, в самом деле принадлежал Татарину.
   Едва Татарин переступил порог строения и закрыл за собой дверь, ему на глаза попались листки бумаги, свернутые трубочкой и торчащие из щели между досками в стене. Поначалу Татарин не обратил на них никакого внимания. Тем не менее, листки почему-то показались ему знакомыми. Татарин с любопытством вынул листки и разгладил их руками. А вглядевшись не поверил своим глазам. Он с лихорадочной быстротой пересмотрел листочки все до одного и когда стало ясно, что это за листки, да еще и откуда, молния, сверкнувшая в узком пространстве, разом ослепила ему глаза. И вот тогда Татарин испустил свой истошный вопль.
   Его тут же услышали девушки, стоящие неподалеку. Намыленная голова одной из них, тотчас боднула занесенное над ней ведро с водой. Подброшенное головой ведро, в свою очередь выронила из рук ее перепуганная подруга, хотя до этого, она довольно цепко удерживала ведро за дно и ручку, чтобы с его помощью смыть водой пену с длинных и густых волос, растущих на этой пугливой и бодливой голове.
   Низвергнув каскад воды, ведро перевернулось в воздухе и во второй раз стукнуло по одному и тому же месту. Ухватив руками свою дважды ушибленную голову, несчастная прильнула к подругам. Те сбились в стайку и с неподдельным страхом смотрели на одинокий домик, в котором как они решили, случилось что-то весьма нехорошее. От сильного удара изнутри, сотряслась и настежь распахнулась дверь. С грохотом пришлепнув наружную стену, дверь безжизненно повисла на нижней петле. Из темного проема, как чертик из табакерки, выскочил Татарин.
   Едва завидев его, девушки вздрогнули и теснее прижались друг к другу. Но Татарин на них даже не глянул. Подобно спринтеру, который едва услышав пистолетный выстрел, тотчас бросается бежать, Татарин с места, сломя голову понесся в сторону дома. Остолбеневшие девушки с изумлением смотрели, как Татарин, посылая на чьи-то головы всевозможные проклятия, промчался мимо них и не успели они глазом моргнуть, как он бесследно исчез .
   Лихо срезая углы, Татарин подбежал к дому, с разбегу впрыгнул на крыльцо и как вихрь влетел в коридор. Оказавшись у комнаты, он с порога впился взглядом в свою раскладушку. Затем быстро подошел к ней и остановился как вкопанный.
   Книга, которую он оставил под подушкой, сейчас лежала на одеяле и была перевернута. Татарин облизнул пересохшие губы. Глядя на книгу, сбывались самые худшие его подозрения. Дрожащими от нетерпения руками, Татарин потянул книгу к себе, раскрыл, и над ним прокатились раскаты грома. Несколько страниц оказались разодранными, а некоторые выдранными.
   Тяжело дыша, Татарин медленно опустился на раскладушку и положил книгу на колени. С минуту он сидел не двигаясь обхватив голову двумя руками. А потом взъерошил волосы, и тоскливым взглядом стал смотреть перед собой. От былого лихого задора не осталось следа. Странная слабость разлилась по телу. Сил, чтобы снова поднять руки, не было. От короткого потрясения, случившегося вот только, им овладело странное чувство опустошенности. Татарин не ощущал ничего, что могло бы всколыхнуть его душу. Если бы сейчас над головой Татарина выстрелила пушка, он бы ухом не повел, настолько им овладело оцепенение, а тело, наполнившись пустотой, стало безвольным. Татарин таращился на выбеленную когда -то стену. Но продолжал видеть лишь застарелую пыль, скопившуюся в шероховатостях побелки, от которой стена теперь казалась ему старым и застиранным полотнищем серого цвета.
   Мало помалу глаза Татарина заволокло пеленой. Он долго тер кулаком глаза, моргал, и не мог проморгаться. Пелена сгустилась пуще прежнего. Длинные языки клубящейся завесы плавно заструились в воздухе и добрались до самых отдаленных уголков жилища. Вот они лизнули стены как бы пробуя их на вкус, затем поползли вверх, добрались до потолка и всколыхнули паутину с вкрапленными в нее пустыми оболочками мух.
   Татарин оторопело глядел по сторонам и отказывался верить тому, что видел. Прямо на глазах повсюду расползалась густая, похожая на плесень поросль. Прорастая на всем, что попадалось ей на пути, она цеплялась за каждую шероховатость, за каждую выбоинку. Окна и входная дверь исчезли. Вместо них развесилась какая -то липкая и заплесневелая дрянь. От прежнего облика жилища не осталось следа, а сама комната бесповоротно обрела вид жуткого и зловещего логова.
   Откуда - то снизу потянуло сыростью. В воздухе отчетливо послышалось зловоние. Запахло так, словно в комнату затащили дохлую лошадь. Татарин крутил головой стараясь отыскать источник смрада и зажав нос рукой наконец понял. Отвратительный запах источали стены, теперь уже набрякшие и сочащиеся затхлой влагой. Татарин вгляделся внимательней и оторопел. Прямо из стены проступили черты неизвестного человеческого лица. Жуткий костяк обтянутый той же похожей на плесень порослью глядел на него провалами пустых глазниц. Беззубый рот скривился в злорадной ухмылке. Татарин прирос к месту. А чудовищный лик словно того и ждал.
   Мерзкая морда выпятилась из стены. Она вздулась громадным пузырем, надула щеки и поднатужившись, выплеснула из себя черную, дурно пахнущую жижу. Татарин отпрянул. Тотчас стены взбесились. Повсюду куда ни глянь стали проступать все новые и новые лица! Охваченые неистовой злобой они вспучивались и втягивались обратно, а некоторые из них сочно лопались, разбрызгивая вокруг себя тяжелые, смердящие капли.
   Татарин уворачивался от них как мог. Ему хотелось вскочить и выбежать из комнаты, но тщетны усилия... Ноги отказались повиноваться. В отчаянии Татарин прикрыл голову руками, пригнулся, но теперь откуда -то свыше послышался оглушительный скрежет. Кто - то неистово начал раздирать бетонные перекрытия стараясь во что бы то ни стало продраться сквозь преграду. С потолка стали отпадать большие куски похожие на расползшийся от влаги гнилой войлок. Они гулко шмякались Татарину под ноги оставляя после себя отвратительные на вид следы. И с последним оторвавшимся обрывком, прямо перед глазами Татарина сверху выпали и болтаясь в воздухе плетьми, пучком повисли омерзительные, покрытые короткой, жесткой щетиной , огромные паучьи лапы.
   Неторопливо, подобно маятнику, они мерно раскачивались из стороны в сторону и лишь изредка чуть захлестывали друг друга. Вбросившая их сила постепенно пошла на убыль. Движение замедлилось. Чуть погодя все стихло. Подобранные поначалу лапы медленно натянулись, словно к ним, снизу, привесили что-то тяжелое.
   Татарин поднял на них глаза и обмер. Паучьи конечности казались вырванными из самой преисподней. Они выглядели омертвелыми, но лоснились, будто живые. Висящие неподвижно как тряпичные, тем не менее в них виделась зловещая готовность броситься на все, что только посмеет шевельнуться. Глядя на них Татарин вздрогнул.
   Дернулись и конечности. Их тряхнуло так, словно сквозь лапы пропустили электрический ток. Теперь их сотрясала мелкая, почти невидимая глазу дрожь. Напруженые до предела от все нарастающей вибрации, лапы затряслись как в лихорадке. Чудовищная пляска походила на агонию - конечности сотрясались все сильнее и сильнее и казалось еще немного, их разорвет, кусками разбросает в разные стороны и сам воздух тоже завибрировал, зазвенел, высверливая все вокруг пробирающим до тошноты звуком, от которого у Татарина заложило уши и неистово захотелось сглотнуть. Тишину разорвал полновесный удар. В комнате будто изо всех сил хлестнули плетью. Щупальца взметнулись ввысь и сжались в омерзительный комок, чтобы как показалось Татарину собраться перед решительным броском, а потом схватить его и растерзать на тысячи мелких клочков.
   Но откуда-то сбоку, косо прочертив воздух, вылетела тонкая, перепачканная кровью нить. В одно мгновение веер из раскрытых лап метнулся ей навстречу, подхватил нить на лету и расправил там, где она была испачкана. Чудовищные конечности переместили нить вниз и проворно слепили из нее крохотный комочек. В воздухе замелькала работа. Комочек быстро проворачивался в лапах, рос и пухнул прямо на глазах. Мелькающий перед глазами Татарина клубок все больше покрывался отпечатками запачканных кровью лап, и несколько секунд спустя все было кончено. В темноте, перед собой Татарин отчетливо увидел человеческую голову.
   Жиденькие волосенки на голове слиплись. Мертвенная кожа сплошь была испещрена морщинами. И все же сквозь безобразные черты проступало что-то знакомое, то, что Татарин видел когда-то раньше. Сморщенные веки съежились. Лоскуты омертвелой кожи сползли вниз. И голова в упор вперила в Татарина пустые глазницы. Татарин оцепенел. Ему показалось, голова его узнала. Медленно разъехалась в стороны извилистая щель рта. Лицо скривилось в безобразной ухмылке. Между редких, желтых зубов вывалился раздвоенный язык. Голова приблизилась и выдохнула в лицо Татарину:
   -Как ты посмел так обойтись с моей книгой!
   Татарин сидел с прямой как палка спиной. Во рту пересохло, никак не получалось сглотнуть. Он только видел перед собой отвратительную ухмылку, приближающийся к нему раздвоенный язык, который, пробуя вокруг себя воздух, почти коснулся его лица и раскачиваясь из стороны в сторону, принял вид атакующей кобры и...
   Конец главы
  
  
   Глава 6
   Да! На Татарина смотрел его сосед, Василий Иванович, хозяин несчастной книги! Только сейчас он явился Татарину измененный его богатым воображением и вдобавок, не сулящий ничего хорошего! Быть может действительно, не так страшен черт, как его малюют, но дело было в том... Впрочем, судите сами.
   Сосед Татарина, инженер Василий Иванович, известный в городе эрудит и владелец огромной библиотеки, слыл человеком своеобразным, или как еще говорят про таких, не таким как все. Понятное дело, создавать домашнюю библиотеку дело довольно хлопотное, и оно подчас требует недюжинного упорства, толстой мошны и кроме того, для нее просто необходимы свободные квадратные метры, да только с последними у Василия Ивановича не ладилось. Впрочем, как и с толстой мошной. Сам Василий Иванович, несмотря на звучное имя и отчество мало походил на своего знаменитого тезку. Сказать точнее совершенно не походил на легендарного комдива. Имеется в виду сходство внешнее. Да и где можно было отыскать это сходство, ведь голову инженера украшала не лихо заломленая папаха, а широкая, бухтообразная проплешина с развевающейся на ветру одинокой прядью волос смахивающей на запорожский чуб. А вместо бравой выправки лихого наездника, была щуплая, с согбенными плечами фигура облаченная в куцый пиджак и обтрепанные снизу брюки. Вдобавок, рука инженера сжимала не рукоять отточенной шашки, а лишь ручку потасканного портфеля. Как не крути Василия Ивановича, но глядя на него, никому не удавалось разглядеть и капельки чего-нибудь героического. Но все же в нем внутри таился если не герой, то безусловно соответствующий ему по некоторым признакам бесстрашный боец.
   Эти бойцовские качества однажды проявились полной мерой, когда в один прекрасный день семейство инженера насчитывающее тещу, жену и двух дочерей - одну от первого брака и дочь второй жены от первого мужа, не оказались перед жизненно важным выбором. Или личная жизнь, или книги, лишающие их этой самой жизни. Свою великолепную библиотеку Василий Иванович создавал много лет, собирал не только по крупицам но и целыми собраниями сочинений, как отечественных авторов, так и зарубежных. Отдавался он своему увлечению с немыслимой страстью, порой забывая, что помимо книг его заработок должен обеспечивать не только жену, или на худой конец тещу, но еще (святое дело!), двух его дочерей!
   Вполне возможно, что Василий Иванович искренне полагал, так и должно было быть, да только поделать с собой ничего не мог. Стоило ему попасть в книжный магазин или услышать шепот знакомого букиниста, предлагающего очередную редкостную книгу, как он тут же терял рассудок и все летело в тартарары.
   Львиная доля его средств , увы, уходила на приобретение книг. Более того, со временем их накопилось так много, что создавшееся положение уже не спасали ни имеющиеся полки от пола и до потолка в каждой комнате двухкомнатной квартиры, ни антресоли, ни кладовая, ни пространство под кроватями, ни углы и подоконники и, если оставался на жилплощади последний бастион, не прибранный руками одержимого Василия Ивановича, то размещался он в святая из святых для женской половины месте - в кухне.
   Так вот, в один обычный день, когда в квартире никого не было, кроме самого инженера, он решительно и своевольно освободил от ненужных, как ему казалось предметов, все полки подвесных шкафов в кухне и аккуратно разместил на них томики книг, заботливо обернув их тонкой, целлофановой пленкой.
   Судьба высвободившихся предметов ему была неинтересна. Впрочем, как и всевозможная еда, для приготовления которой они были необходимы. Ибо в еде Василий Иванович был крайне неразборчив, неприхотлив, чего нельзя было сказать о дочерях, жене, и тем более о теще. Упомянутым предметам уготована была судьба покоиться в картонных коробках, сложенных одна на другую в узкой прихожей. Ошарашенные женщины в тот же вечер предъявили Василию Ивановичу ультиматум. Главным требованием в нем было немедленно освободить все полки от духовного богатства, и в этом ультиматуме последними словами прозвучали нелестные слова, произнесенные в его адрес тещей.
   Но надо было знать Василия Ивановича, ведь он мог делать то, что другим было не под силу! Например, годами ходить в одном и том же костюме и в одних и тех же стоптанных ботинках. Насыщаться крохами и запивать их обычной водой. Никогда не помышлять о никчемных (по его мнению) поездках на курорт, или (чего доброго!), волочиться за женщинами. Вдыхать табачный дым, или (чего хуже!), пристраститься к зеленому змию. Но! Если, вдруг, дело касалось его книг, причем , не важно, какое это было дело, и боже упаси, если им грозила хоть какая-нибудь опасность, боец внутри Василия Ивановича тут же оживал и заставлял его бросаться хилой грудью на любую амбразуру.
   Так или иначе, но короткую и как утверждали злые языки кровопролитную стычку, Василий Иванович проиграл. Проиграть -проиграл, но в стане противника тоже не обошлось без потерь. У тещи, как говорится сдали нервы. Не дожидаясь ордера от обещанной Василию Ивановичу трехкомнатной квартиры, она плюнула на пол святой, как она считала раньше, а ныне оскверненной кухни, и укатила к сыну в какой-то Верхоянск. Те же злые языки поговаривали, будто на прощание, покинув ненавистную жиплощадь, она в последний раз в сердцах с площадки выкрикнула:
   - Начитанный дурак!
   Что поделать, все мы не без слабостей. Поди попробуй, разберись в своей страсти и в своих увлечениях. Одним они кажутся безобидными, а другим чудятся красной тряпкой, вызывающей жгучее желание отбросить ее в сторону, а потом не сходя с места первым подвернувшимся под руку предметом так влепить по непонятному и непостижимому лбу, чтобы раз и навсегда выбить из него то, что вызывает у других непонимание и злость.
   И вот с таким соседом, странноватым, но в общем неплохим, щелкавшим как семечки всевозможные кроссворды и знающим почти обо всем на свете, и проживал в одном подъезде Татарин, с которым, надо признаться, дружбу не водил, но вот пользоваться его библиотекой, пользовался.
   Да и эту книгу Татарин в первый раз увидел в руках Василия Ивановича лишь за несколько дней, как оказался на сборе хлопка. Возвращаясь домой, Татарин шел через дворы соседних домов. И у одного из подъездов он встретил хорошо ему знакомого старичка. Тот сидел у старенькой раскладушки, на которой были аккуратно разложены книги, обозначенные самодельными ценниками. Одну из книг и рассматривал перелистывая страницы чуть вздрагивающими руками Василий Иванович.
   Тощий портфель стоял тут же на земле между его ног. Сам инженер переминался с ноги на ногу, вертел книгу в руках, то открывал ее, то закрывал, то проводил корешком книги под своим носом, словно по запаху хотел определить ее содержание, затем снова открывал и перелистывал, и все время продолжал вздыхать, переминаться и щуриться от яркого солнца.
   Татарин подошел и поздоровался, с инженером и с старичком, который поздоровался в ответ и глядя на него, приставил ко лбу ладонь наподобие козырька. Василий Иванович искоса посмотрел на Татарина, кивнул, что-то буркнул и снова занялся книгой. На лице старичка читалась несговорчивость. Видимо до того, как к ним подошел Татарин, он о чем-то говорил с инженером и было похоже, что они или не договорили, или наоборот, договорились до того, что и говорить было больше не о чем. Татарин с любопытством оглядел разложенные на раскладушке книги, выискивая среди них те, какие старичок еще не выкладывал до нынешнего дня. Она быстро отыскалась в руках утомленного Василия Ивановича.
   -Можно посмотреть? - вежливо спросил Татарин. Инженер, потея и томясь, передал ему книгу. На него было жалко смотреть. Теперь он не переминался, а стоял неподвижно, с понурым видом, как ребенок, у которого отобрали любимую игрушку. Татарин быстро взглянул на автора, перелистал страницы, взглянул на ценник и полез в карман за деньгами.
   -Постой! - с придыханием сказал Василий Иванович и схватил Татарина за руку. - Ты хочешь ее купить?
   -Хочу. - ответил Татарин.
   Старичок удовлетворенно крякнул.
   -Погоди. Я тебя прошу, займи мне пожалуйста эти деньги. Я сразу верну их тебе, как только смогу. Жаль ее упустить. - Василий Иванович с нежностью посмотрел на книгу в руке Татарина.
   -Хорошенькое дело -подумал Татарин. -И мне она нужна. Как быть -то?
   -Вообще-то -протянул Татарин, не вынимая руки из кармана -Вообще-то- повторил он снова и больше не смог ничего вымолвить.
   Несговорчивость на лице старичка сменилась на ожидание. Он продолжал внимательно смотреть на инженера и Татарина и не опускал свою ладонь-козырек. Василий Иванович начал пританцовывать. Брови старичка поползли вверх. Татарину захотелось почесать затылок, но обе руки были заняты.
   -А может быть я ее куплю, а потом вам дам прочитать? -сказал Татарин.
   -Да я ее читал. Когда-то у меня была такая книга, да Лизка-паразитка , без моего спроса отнесла ее в школу, и с тех пор никто эту книгу больше не видел. Уж сколько я ходил в школу, теребил ее учительницу и ее одноклассников, а все без толку. А эта книга мне очень нужна!
   -Мне тоже- подумал Татарин, понимая, как крепко он угодил в паучьи сети проклятого Василия Ивановича.
   -А может это она и есть?
   -Нет, не она, я проверил. Все мои книги помечены личным клише, а то бы я...- с угрозой сказал посуровевший Василий Иванович и покосился на старичка.
   Старичок нахмурил брови и стал похож на капитана китобойного судна, высматривающего среди волн долгожданного кашалота.
   -Плохо дело -подумал Татарин. - Теперь не отстанет. Придется уступить.
   -Ну хорошо, я согласен. Берите ее себе.
   Лицо Василия Ивановича просияло. Он бережно взял книгу и сдул с нее невидимые пылинки. Татарин повернулся к старичку, чтобы расплатиться.
   -Здравствуйте! -послышалось за спинами инженера и Татарина. Они обернулись. Лицо Василия Ивановича потемнело и исказилось от страха.
   -Здравствуйте тетя Катя. -поздоровался Татарин с женой инженера. Она стояла подбоченясь , и с ног до головы оглядела своего мужа. Старичок заерзал на своем стуле, пытаясь ее разглядеть из под своего козырька. Лицо капитана китобойного судна сменилось на лицо купца из прошлого века, у которого вот-вот сорвется прибыльная сделка.
   -Что это такое? - вкрадчиво спросила жена. - Опять книгу купил?
   Василий Иванович втянул голову в плечи и потянулся за портфелем. На его тощей шее судорожно дернулся кадык. Нагибаясь, он с мольбой посмотрел на Татарина.
   -Ва-ся!- требовательно сказала жена.
   Ладонь старичка переместилась к уху и сложилась вокруг него в слуховую трубку.
   -А ну-ка, дай ее мне! -сказала жена и подкрепила свое требование манящим движением указательного пальца.
   Василий Иванович растерялся. Застыв в неловкой позе, он так и не решился, то ли ему поднять портфель, а то ли исполнить просьбу жены. Татарин кашлянул и пришел инженеру на выручку.
   -Теть Кать, это я купил книгу, а Василь Иваныч только попросил меня ее посмотреть.
   Жена с недоверием посмотрела на мужа. Василий Иванович закивал головой как дятел.
   -Посмотрел? - спросила жена.
   Василий Иванович сглотнул и промычал что-то невразумительное. Старичок расширил раструб слуховой трубки.
   -Вот и умница. А теперь верни ее обратно, бери свой портфель и идем домой. - ласково сказала жена, смотря на мужа сузившимися глазами.
   Подхватив портфель, Василий Иванович выпрямился, отдал Татарину книгу, но несколько шагов в сторону дома проделал повернувшись к нему боком. Твердая рука жены одернула, развернула инженера как было нужно, и он поплелся за ней, держась чуть позади. Слуховая труба старичка превратилась было в подзорную, но Татарин снова кашлянул и к нему протянулась обычная, испещренная морщинами ладонь и приняла у него деньги. Старичок усмехнулся, кивнул в сторону Василия Ивановича и одобрительно отозвался о действиях жены, пояснив в конце:
   -С ним иначе нельзя. Сколько лет я знаю Ваську и всегда с ним одна и та же история. Пока у него есть деньги, жена из него веревки вьет и деньги играючи забирает. Если успеет конечно. Но если вовремя не перехватит пока он деньги на книги не истратил - пиши пропало. Тут его уже голыми руками не возьмешь. Ни за что книги не отдаст и ни за какие коврижки обратно на деньги не поменяет. А ты что же теперь, Ваське что- ли отдашь, книгу - то?
   -Отдам, раз обещал.
   -Отдай. А то замучает.
   Татарин посмотрел вслед на удаляющуюся согбенную спину инженера. Словно почуяв на себе его взгляд, Василий Иванович обернулся. Жалкая было улыбка появилась на его печальном лице. Но Татарину оно показалось совсем другим. Хищный оскал тонких губ, скривил лицо инженера.
   Оцепенев, Татарин во все глаза, расширившимися зрачками смотрел, как сквозь щели редких, желтых зубов, вывалился тонкий, раздвоенный язык. Как пробуя вокруг себя воздух он изогнулся и принял вид атакующей кобры, а потом замер перед решительным броском и...
   На плечо Татарина легла чья-то ладонь. Татарин вздрогнул. Не стало видений, кошмарных образов как ветром сдуло. Комната приняла прежний вид. Схлынуло напряжение, скованное тело обмякло, расслабилось, Татарин покрутил головой и устало перевел дух.
   -Что с тобой? - послышался знакомый голос.
   Татарин повернулся. Рядом с ним стоял Бушмен и весело скалил зубы.
   -Зову тебя, зову, а ты не слышишь. Уставился на стену и застыл как истукан. Я был на улице, смотрю, ты мимо меня промчался, весь перекошенный, будто за тобой свора собак гонится. Я поначалу ничего не понял, а потом смотрю, позади тебя девчонки руками машут, кричат, пальцем у виска крутят и в твою сторону показывают. Я к ним. А они мне хором галдеть про тебя начали, дескать, заорал как сумасшедший, выскочил, перепугал их до смерти, одну из них я так понял пришлось водой отливать. Но разве тараторки толком что-нибудь обьяснят? Я следом за тобой, вхожу и вижу. Ты тут, сидишь себе как изваяние, смотришь перед собой и ничего не слышишь. А ты... - Бушмен оглядел Татарина еле сдерживая смех - Провалился что-ли? - тут он не выдержал, повалился на раскладушку и покатился от смеха.
   Татарин снова взъерошил волосы. Он ясно представил, чем мог показаться со стороны его неожиданный забег, да еще не откуда-нибудь, а из такого специфичного места.
   -В самом деле , чего доброго и впрямь обо мне решили невесть что, или похуже, что я вообще, малость того...- подумал он.
   -А кроме тебя и тех девчонок еще кто-нибудь видел? -спросил Татарин.
   -Еще бы! Я же не один на улице был, многие видели. А у Зарины чуть глаза на лоб не вылезли, когда она тебя увидела.
   -Этого еще не хватало - подумал Татарин, а вслух рассеяно спросил: - А ковшик у нее был?
   -Не понял. Какой еще ковшик?
   Татарин спохватился.
   -Никакой. Не бери в голову.
   -Что-то ты темнишь... Так что с тобой произошло?
   -Послушай, а когда ты с Толиком вышел на улицу, не видел, сюда никто не заходил?
   -Нет. А что случилось?
   - Погоди. Вы вышли вместе, ты и Толик. Следом за вами вышли я и Боб. Но мы с ним прошли к дальнему выходу, а потом я какое-то время пробыл на заднем дворе, недолго пробыл, так вот, за это время, пока меня не было, ты не видел, сюда никто не заходил?
   -Не знаю Татарин. Сейчас вечер, все снуют туда-сюда, я не присматривался.
   -А Толик где?
   -На улице. Кстати, там к Ленке папа приехал, так что вечером попируем!
   -Чертовщина да и только. - подумал Татарин. - Но ведь кто-то же сюда вошел и не просто вошел, но еще успел испоганить мою книгу, а потом оказался в строении, оставил там улики и главное умудрился проделать все это столь быстро, будто он не пересек, а перелетел через задний двор и чудесным образом исчез, словно растворился в воздухе!
   -Между прочим, кроме нас, тут еще наши ребята живут. -сказал Бушмен.
   -Ладно...-протянул вполголоса Татарин, покусывая губы - Ладно...
   -Да что с тобой Татарин? Можешь объяснить?
   Татарин снова не ответил. Не глядя на Бушмена, он с хрустом потянулся, замер и неожиданно сделал в его сторону выпад. Бушмен проворно отпрянул. Татарин с одобрительной улыбкой посмотрел на него. С реакцией у Бушмена всегда было будь здоров. Недаром не было у Татарина лучшего спутника, чем Бушмен в его страстных походах на рыбную ловлю, или , когда они вместе охотились на диких голубей.
   -Говоришь к Ленке папа приехал? Славненько!
   Татарин спрятал злополучную книгу под свою подушку и направился к выходу. Бушмен испытывающим взглядом посмотрел на него.
   -Ну что ты на меня так смотришь? - сказал Татарин, подошел, и приобнял было Бушмена, но тот ловко увернулся.
   -Не сердись. Честно сказать, я сам ничего не понимаю.
   -Может все-таки объяснишь, что произошло.
   -Расскажу. Обязательно расскажу. Тебе-то и не рассказать!
   -А куда ты идешь?
   -Пройтись захотелось. Душно тут, спина затекла, вот и хочу прогуляться, с людьми потолковать.
   -А где Боб? Он же с тобой был.
   -Боб? - усмехнулся Татарин. - Он, брат, сейчас в таком месте, откуда его даже калачами Ленкиного папы не выудишь.
   -Это где же? - изумился Бушмен.
   -А про это тебе никто не расскажет, кроме самого Боба - подумал Татарин, направляясь к выходу, и увлекая за собой Бушмена.
  
  
   Конец главы.
  
  
  
   Глава 7
   Ах Ленкин папа, Ленкин папа! Ну кто еще так может любить свою единственную дочь! Любовь, пронизанная заботой и вдобавок подкрепленная его возможностями, воистину выкидывала те еще коленца с ребятами. Всякий раз прознав об очередном визите Ленкиного папы, они весело перемигивались между собой и плотоядно потирали руки. Еще бы! Ленкин папа был председателем одного из передовых колхозов в соседней области. Каждый раз навещая свою дочь, папа-председатель навозил с собой такое немыслимое количество провизии, что было от чего потерять голову. Она изобиловала не только дарами природы, но еще кулинарными изысками мастеров своего дела!
   Продовольственное изобилие складывалось в комнате девочек, у Ленкиной раскладушки. Она стояла очень удобно - в самом углу. После отъезда папы, сокровенный угол превращался в склад. А там коробки, ящики, еще коробки и снова ящики! Несколько из них были подсунуты под Ленкину раскладушку. У нее была самая жесткая постель. Где уж принцессе на горошине до Ленки! Но деваться было некуда. Зато звук бряцающих банок с тушенкой и прочими консервами ласкал слух. Вид спелых фруктов радовал глаз. Запах привезенных яств раздувал трепетные ноздри однокурсников и наполнял их рты кипучей слюной. Девочки, проживавшие с Ленкой в одной комнате, были более закаленными. По видимому, со временем, заставленный угол стал настолько привычным для их взора, что его вид не кружил им головы до наивысшей степени взволнованности, какую испытывали ребята.
   Касаемо вкуса и запаха и тут они были в выигрыше. Ведь Ленка, та еще хлебосолка! Наведывался папа не сказать чтобы часто, но не так уж и редко. Было похоже, что за его суровым обликом скрывалась широкая натура с любящим и заботливым сердцем. Причем его забота в какой -то степени имела отношение и к остальным студентам учившихся с его единственной дочерью. Иначе он, осведомленный о ее скромном аппетите не мог не знать, что в одиночку одолеть такое количество провизии Ленке будет не под силу! Хоть она была рослой, статной девушкой. Здесь чувствовалась трезвая оценка. И она была в пользу всех.
   Сама Ленка помимо выдающихся физических форм была очень застенчивой. Когда по корыстным расчетам ребят, папа запаздывал на день, или два, Татарин, горестно поглядывая на Ленку, шутливо вздыхал и спрашивал:
   -Ну что же он не едет?
   Ленка вспыхивала до кончиков ушей, опускала глаза и с виноватым видом начинала оправдываться, будто ее папа едет вовсе не к ней, а к Татарину, и теперь по каким-то причинам, запаздывает именно из-за нее. Ребята называли Ленкин угол своим алтарем. Саму хозяйку продовольственного изобилия считали палочкой - выручалочкой. Частенько, после отбоя, а иногда далеко за полночь, засидевшись за карточной игрой, или побывав в гостях у соседнего курса и прибыв оттуда на попутке, а то и пешком, ноги сами, помимо их воли несли по протоптанному маршруту в сторону Ленкиного алтаря. А разыгравшийся не на шутку волчий аппетит, заставлял ребят просительно скрестись в заветную дверь.
   Девочки спросонок недовольно шикали, а Ленка, хорошо изучив повадки неугомонных полуночников, безропотно выдавала им что-нибудь вкусненькое из своих запасов. Вот и сегодня, после того как уехал папа, к началу пирушки все было готово. И первое, что бросалось в глаза, был плов!
   Он был приготовлен по всем правилам поварского искусства. Сваренный что называется рисинка к рисинке, выложенный в виде холма на широком, керамическом блюде, плов блистал во все своем великолепии. Его вершину и склоны устилала золотистая, нарезанная тонкой соломкой тушеная морковь, вперемешку с сладким барбарисом, горохом нут и остывшими ломтиками айвы. Подножие холма окаймляли сочные, бараньи ребрышки, которые то и дело подкладывал Толик, отрезая их тут же острым ножом на деревянной доске от хребтовой части молодого барашка. Поверх моркови и розового риса сорта девзира блестевшего от кунжутного масла, переливалась россыпь очищенных зерен граната, похожих на драгоценные рубины.
   По обеим сторонам от блюда возвышались горки пухлой, выпеченной в тандыре самсы. Румяная поверхность слоеного теста отслаивалась от нее в виде тончайших лепестков - чешуек. А на подстеленной под них вощеной бумаге, отчетливо темнели масляные пятна.
   Тут и там возлежали груды стеблей зеленого лука, развесистой петрушки, пушистого укропа. Вытянув тоненькие, белые хоботки, алела налитая редиска в нескольких пучках, с перевязанной у основания пышной ботвой. Чуть поодаль, у стопки теплых, мягких лепешек, на измятом, газетном обрывке, блестела горочка из крупнозернистой соли. Глядя на нее так и хотелось поскорее открутить головку редиски, или перегнуть пополам упругий стебель зеленого лука, и перед тем, как отправить их в рот, с вожделением ткнуть в хрусткие крупинки нежную и вкусную зелень.
   Гвоздем программы должна была служить запеченная тоже в тандыре баранья нога. Прикрытая чистым, белым полотенцем, она лежала на еще одном расписном керамическом блюде. Ее очертания угадывались сквозь тонкую ткань, с большим коричневым пятном от проступившего жира. В проеме между двух ниспадающих на блюдо складок виднелась восхитительная, золотистая корочка, усыпанная тмином и прилипшими к ней листочками розмарина.
   От яств, расставленных на застеленной пестрой клеенкой раскладушке, плотная парусина прогнулась. Поэтому, под нее подложили пару деревянных ящиков с спелыми плодами граната. Еще несколько ящиков с яблоками, грушами, айвой и виноградом, стояли у стены, один поверх другого. От них исходил вожделенный запах смешанный с ароматом созревших дынь и арбузов, сложенных на полу рядом с ними.
   Несколько дынь, похожих на упитанных, лежащих рядком поросят, выглядывали из под Ленкиной раскладушки, на которой сидел Татарин. Рядом с ним и дальше по цепочке, плечом к плечу сгрудившись вокруг пиршественного стола сидели его однокурсники и однокурсницы. Здесь были: долговязый Профессор, вместе с закадычным другом очкариком Алишером, хохотушка Ляля, гибкая и с выразительными глазами Лола, рыжеватый Сергей по прозвищу Лис, деятельный староста Джахонгир - он же Джоник, чей заразительный смех слышался по всей округе, грузный Марат с улыбкой чеширского кота, тонкий как тростинка Азиз с неожиданно низким голосом, еще один Сергей - невозмутимый кореец по прозвищу Джеки Чан, а еще были Баха -Баха, вездесущий Толик - он все еще возился с мясом, и...
   А еще были Гуля и Зарина. Гуля сидела рядом с Бобом. Татарин поглядывал на них и диву давался. Чертовке Гуле удалось - таки перевернуть вверх тормашками мир в глазах Боба. До встречи с ней, он мало обращал внимания на девчонок, хотя девушки частенько заглядывались на него. Вьющиеся волосы, пронзительные зеленые глаза окаймленные густыми ресницами на чистом, с правильными чертами загорелом лице могли надолго запасть в душу кому угодно. Да так оно и было,! Боб был красивым парнем, приводивший в трепет не одно женское сердце. Гуля была под стать ему. Глядя на них со стороны, первое, что приходило в голову, была фраза:
   - Красивая пара!
   Гуля сидела опираясь на руку с высоко поднятой головой. Ее оттягивали назад переливающиеся от чистоты густые черные волосы. Они струились до пояса. Несколько раз, Боб приподнял рукой то одну, то другую прядь и ощутив неподдельную тяжесть, не смог сдержать восхищения.
   А дама его сердца и ухом не вела. Видимо поведение Боба для нее было настолько же предсказуемым, как брызнувшие искры из глаз от увесистого удара граблями, наступившего на них очередного неудачника. По крайней мере, Гуля ничему не удивлялась. Ни преданному взгляду новоявленного поклонника, ни своему взгляду - время от времени она посматривала на Боба так, будто показывала ему такие картинки, от вида которых даже бывалые жиголо, едва их завидев, немедленно испускали дух.
   И Боб, в свою очередь посматривая на нее, всякий раз улыбался. Но чаще всего цепенел. Лишь пару раз, на лице Гули отобразилось удивление. Видимо ей самой стало невдомек, почему это Боб только цепенеет, а не лежит бездыханный у ее ног, скрестив на груди руки.
   Зарина сидела в аккурат напротив Татарина. Без полотенца на голове, с распущенными до пояса волосами, она казалась еще краше, чем в ту минуту, когда он с ней столкнулся. Вела она себя непринужденно, свободно, мило улыбалась. Татарин наоборот, чувствовал себя неловко. Ему казалось, она подсмеивается над ним, над его сумасбродным забегом, над его спиной, испытавшей на себе неожиданную силу ее тонких рук. Посматривая на Зарину украдкой, Татарин разглядел на ее щеках восхитительные ямочки.
   -Странно, что я их не заметил раньше.- подумал он - Хотя какое мне дело до них? Вон у Боба, тоже ямочка на подбородке, у меня родинка над верхней губой, у Толика над левой бровью шрам, а у Бушмена похоже вообще живого места на теле нет. И что с того? И почему, как только оказываешься рядом с незнакомой, симпатичной девушкой, перестаешь быть самим собой? Становишься не тем, кто ты есть на самом деле? Начинаешь воображать, суетиться, нападает страх брякнуть что-либо невпопад, опасаешься, что сказанное тобой слово или высказанная реплика окажутся глупостью и, как назло так и лезут в голову не остроумные, а именно пошленькие анекдоты, ведь такого рода юмор всегда пользуется успехом в развеселых, шумных компаниях.
   Татарину никак не удавалось влиться в общую струю веселья. И дело было даже не в злополучной книге. Злость и негодование к тому времени бесследно исчезли. Чувство досады тоже улетучилось. Пораскинув мозгами и поговорив на улице с однокурсниками, Татарин так и не выяснил, кто же был этот неизвестный злоумышленник. Тогда, напоследок, пересмотрев еще раз листки, он с удивлением обнаружил одну деталь. Все недостающие страницы были в его руках. Немало подивившись неожиданному открытию, Татарин не мог найти ответа на два появившихся у него вопроса. Чего хотел и кто же был этот таинственный книгоненавистник?
   Врагов у Татарина него не было. Со всеми он держался дружески. Со всеми был что называется на короткой ноге. Считался надежным товарищем. Но сейчас Татарин маялся. Не находил себе места. Он ощущал непонятное волнение, беспокойство. И это даже не была тревога, а ощущение чего-то нового, до сих пор неизведанного.
   Его мысли путались, часто перескакивали с одной темы на другую. Короткие забытия то и дело охватывали его. Всякий раз, погружаясь в них, он пристально смотрел на какой-нибудь предмет, мало обращая внимания на происходящее вокруг себя. Поведение Татарина удивляло и, в то же время забавляло многих, с кем он был вместе в этот вечер. Время от времени его тормошили, призывали отвлечься, а то и подшучивали. Татарин в свою очередь тоже отшучивался, делал вид, будто ничего не произошло, но затем вновь его охватывала задумчивость и чуть погодя его оставили в покое. Все решили, что у него попросту неважное расположение духа, а подобное может случиться не только с ним, но и с другими. Несколько раз с обольстительной улыбкой к нему обратилась Лола. То она просила подать спелый гранат, то очистить для нее яблоко. И Татарин, выполняя ее желания, действовал больше по наитию, нежели старался угодить. Мельком взглянув на Боба, Татарин подумал:
   - Еще днем был человек как человек, а сейчас? Смотреть тошно! Нет уж, я не...- но тут приоткрылась дверь и в проеме показалась знакомая фигура. Это был Оливье. Его шумно приветствовали. Лицо Оливье расплывалось в широкой улыбке. Прижимая к груди что-то громоздкое, обернутое в пестрый платок, он засеменил к столу.
   -Вах-вах-вах !- качая головой с восторгом проговорил Оливье оглядывая стол. -Лена- джан это даже кушать жалко. В музей надо, в музей!
   Ленка зарделась. Оливье воровато оглянулся на дверь и таинственно прошептал:
   -Принес.
   Пухлыми пальцами Оливье проворно начал разворачивать платок. Но заслышав насмешливый голос Марата, приостановился.
   -Зато мы от твоей еды и месяца не протянем.
   Оливье чуть не подпрыгнул. На его круглом безбородом лице отобразилось крайнее изумление.
   -Маратик, я же тоже кушаю! Что готовлю, то и кушаю! Сначала сам пробую, а потом три раза в день кушаю!
   Взмахнув рукой Оливье показал три растопыренных пальца и чуть было не выронил из рук свою ношу. Взметнувшиеся на помощь руки Сергея удержали груз, сдернули с него платок и, на свет показалась большая канистра.
   Оливье с облегчением перевел дух. Утирая пот со лба, он бережно опустил канистру, обвел всех взглядом и уставился на Зарину. Оливье преобразился. Его как будто подменили. Улыбка на лице стала еще шире.
   -О, кто к нам пришел!
   Он обернулся к Татарину.
   -Если мой чай ругать не будешь, такой же как она красивый станешь !-указав на девушку сказал Оливье, но Татарин захваченный своими собственными мыслями казалось ничего не слышал и не видел.
   Профессор снял очки. Протирая подолом футболки толстые стекла, он вытянул свою и без того длинную шею и подслеповато щурясь на канистру недоуменно спросил:
   -Неужели в канистре чай?
   Оливье замахал руками.
   -Что ты! Что ты! Какой чай-май-пай? Сначала попробуй! А если потом скажешь, что это чай, я всю жизнь кости-мости грызть буду. Это вино!
   -Где раздобыл? -спросил Джоник.
   Оливье наморщил лоб. Щелкая пальцами, он зажмурился.
   -У этого...Как его...
   --У кого? -вкрадчиво спросил Джоник.
   -Как это по русски...У Маугли!
   От изумления брови Джоника поползли вверх.
   -Дыма на кухне нанюхался? Какого еще Маугли?!
   -А ты что, сказку забыл? В яме с волками кто жил? Не Маугли?
   Сильное тело Джоника содрогнулось от неудержимого смеха.
   Оливье обиженно посмотрел на него.
   -Сами же говорили, он как волк живет.
   Марат усмехнулся. Он понял кого имеет в виду Оливье.
   -У Бирюка что-ли? -спросил Марат.
   Оливье с размаху звонко шлепнул себя по лбу.
   -Точно, Бирюк! Э-э-э, придумали слово, как будто других нормальных слов нет. Слово на урюк похоже. О алла - алла... - сказал Оливье
   -Тогда лучше и не пробовать. - ухмыльнулся Бушмен.
   Оливье разобиделся. Выпятив нижнюю губу, он засопел.
   -А кто такой Бирюк? - спросила Зарина.
   -Есть тут один фермер. Живет один в своем становище круглый год как в логове неподалеку отсюда. Всегда запыленный, косматый, загорел аж до черноты. Хлопок выращивает, есть бахча. А виноградника у него отродясь не было. -сказал Боб.
   -Это у него варан живет? -спросил Баха-Баха.
   --Какой варан? Настоящий? - удивилась Лялька.
   - Самый что ни на есть! Он на привязи перед входом в его жилище. Крупный и злюка. Стоит к нему подойти, так он на лапах приподнимется, раздуваться начинает, шипит, и так и норовит хвостом хлестнуть. Однажды он Татарину чуть ногу не прокусил. -сказал Толик.
   -Вот бы на него посмотреть! - хлопнула в ладоши Зарина.
   -Вот же он, перед тобой сидит. -нехотя указал рукой на Татарина Оливье.
   -Я про варана... - смутилась Зарина.
   - А-а. -с облегчением протянул Оливье. А потом добавил:
   - Что варан, что Татарин, одно и то же! У обоих язык ядовитый.
   Староста Джоник посмотрел на Оливье, кивнул на дверь и властно сказал:
   -Что стоишь как столб? Выгляни посмотри, преподавателей в коридоре не видно?
   -Они давно заперлись в своей комнате, тоже пируют. - сказал Джеки Чан.
   -Сам видел? - встрепенулся Джоник.
   Джеки Чан молча кивнул. Джоник посмотрел на Ленку. Ленка снова зарделась и тихо сказала:
   -Папа им тоже передал кое-что.
   -Тогда порядочек - осклабился Джоник потирая руки. - Можно начинать. Жаль, что не все еще пришли. Что там во второй бригаде случилось, почему их до сих пор нет, кто-нибудь знает?
   -Я знаю. - с важностью сказал Оливье. -Они сегодня как раз у ... -Оливье запнулся. Его пальцы снова защелкали . Он вопросительно посмотрел на Джоника.
   -У Бирюка что-ли? - с нетерпением спросил Джоник.
   -Да. У Бирюка хлопок собирали. Собрать собрали, а тележку не привезли! - Оливье развел руки в стороны - Теперь они хлопок сдать не могут. Когда я от...! Джоник, лучше пусть он Маугли будет!
   -Называй его как хочешь. Что было дальше?
   - Вышел я от Маугли, гляжу, а вся вторая бригада на поле. Стоят со своими мешками с хлопком, и ждут когда им трактор с тележкой подадут.
   Джоник скорчил недовольную мину.
   -Ладно -сказал он - Их долю не съедим.
   -Олимчик, солнышко, иди ко мне, садись рядом! - сказала Лола.
   Оливье прижал руки к сердцу и склонил голову.
   -С тобой сидеть все равно, что в рай попасть! Лола -джан, тебе тесно будет. Я лучше здесь сяду.
   Уцепив пальцами край деревянного ящика, Оливье притянул его к себе, разровнял в нем горку айвовых плодов, прикрыл сверху листом фанеры, служивший девочкам гладильной доской и опираясь на руки, осторожно присел, чутко прислушиваясь к заскрипевшему сидению. Чуть поерзал, проверяя его на прочность, с важным видом оглядел всех присутствующих и сказал:
   -Мой трон.
   - Половник возьми вместо скипетра - сказал Марат и улыбнулся своей знаменитой улыбкой.
   -А! - отмахнулся Оливье . - Тебе все смешно. А главное -не знаешь!
   Марат вопросительно посмотрел на Оливье.
   - Плохой повар любое кушанье испортит. А хороший из топора кашу сварит! - изрек Оливье подняв вверх указательный палец.
   В комнате отчетливо послышалось раскатистое урчание. Алишер поспешно схватился руками за живот и с испугом посмотрел вокруг себя из под очков.
   -Все! Хватит болтать, тут уже животы сводит не на шутку -сказал Джоник.
   -В самом деле, есть хочется. Ленка, отдавай команду! - сказал Марат.
   Ленка вздрогнула, захваченая врасплох. Она несколько раз попыталась сдуть нависшую над лицом длинную прядь волос.
   -А что я? Все готово, берите, угощайтесь. - тихо сказала Ленка.
   -Разливай король! -громко сказал Бушмен и хлопнул Оливье по плечу.
   -Хоп, хоп... - засуетился Оливье - цвай, айн, драй...
   Со всех сторон к Оливье протянулись руки с разномастной посудой, а в них кружки, пиалы, стаканы. Оливье начал разливать вино, стараясь не пролить ни капли. Погрузившись в очередные размышления, Татарин принял из рук Лолы полный стакан вина и рассеяно кивнул в знак благодарности. Он сидел опираясь спиной о стену. Сидящие от него по обеим сторонам Бушмен и Лола, сблизившись, сами того не желая загородили Татарина.
   Разноголосый гвалт, оживление, царившие за столом, нисколько не мешали ему. Наоборот, мысли последовательно друг за другом выстраивались в единую цепочку, берущей начало от главного события этого вечера. Слово любовь, вспыхивало в его сознании как светящийся в темноте огонек маяка. Причем слово любовь звучало как обычное слово, не раскрываясь полностью во всем своем величии. Иначе и быть не могло. Татарин ничего не знал о любви и ничего не желал о ней знать. Он нравился девушкам, некоторые девушки нравились ему, недостатка в подругах он не испытывал, он жил легко шагая вслед за естественным зовом бурлящих в крови гормонов и беспечно поплевывал по сторонам.
   Встречаясь с какой-нибудь девушкой, никогда не давал ей повода надеяться на что-то большее, выходящее за рамки обычных встреч понравившихся друг другу людей. Впереди его ждало будущее, в котором он не видел себя окольцованным. Более того, он придирчиво выбирал себе подруг, предпочитая из них тех, кто сами вешались ему на шею. Ему так было удобно. Хотя в художественной литературе, которую он очень любил, встречались истории , где подробно описывались влюбленные мужчины, их поведение, нелепые порой поступки, над которыми Татарин посмеивался, уверяя себя, что уж с ним подобное произойти никогда не сможет.
   Видя своих друзей, потерявших голову от своих подруг, Татарин всякий раз мысленно хватался уже за свою голову. Боже упаси выглядеть посмешищем в глазах той, которая смогла овладеть твоим сердцем, не имея к тебе ответных чувств! А в глазах ее подруг! Б-р-р! Татарин зябко поежился.
   Он вспомнил, как однажды случайно оказался на вечеринке. Туда его затащил один приятель. Среди разношерстной компании, его внимание привлек один парень. В самый разгар вечеринки, прижимая к себе во время танца новую знакомую Наташу, Татарин внезапно ощутил на спине неприятный холодок. Обернувшись, он наткнулся на горящие от ненависти глаза. Они смотрели на него в упор. Тяжелый исподлобья взгляд, сжатые губы и ходящие ходуном желваки на лице парня не предвещали ничего хорошего. Обнимая Татарина за шею, Наташа выглянула из-за его плеча и махнула рукой парню. К удивлению Татарина, он послушно отошел в сторону.
   -Не обращай внимания. -хохотнула Наташа, прижимаясь к Татарину еще крепче.
   -Кто это? -спросил Татарин.
   -А! Мой парень. -равнодушно сказала Наташа.
   -Как? А зачем ты его так дразнишь? - удивился Татарин, невольно отстраняясь от нее.
   -А что тут такого? Ты мне понравился, хочу и прижимаюсь. Тебе то что?
   Татарин оглянулся еще раз. Парень не сводил с них глаз.
   -Знаешь, он мне спину просверлил. Мне танцевать расхотелось. Да и неправильно все это.
   -Да брось ты! Нашел о чем беспокоиться! Что ему скажу, то он и сделает.
   -Еще скажи, что он из окна выпрыгнет.
   Наташа не отнимая рук от шеи Татарина поддалась назад, глядя на него уже совсем другими глазами.
   -Однажды он так и поступил. Выпрыгнул из окна. Ради меня, взял и выпрыгнул.
   -По настоящему?
   -Если он при этом покалечился, не понарошку же.
   -А зачем?!
   Наташа изменилась в лице. Опустив голову, она прижалась лбом к груди Татарина.
   -Перекур? -спросил Татарин.
   -Не хочу. Давай танцевать, я хочу танцевать.
   -А как же он. Тебе его не жалко?
   Лицо Наташи исказила злоба.
   -А сколько можно мне его жалеть? Отовсюду только и слышу, а тебе его не жалко? А меня кто-нибудь пожалел? Да ты знаешь, сколько я его жалела? Просто я дура! Настоящая дура, что с самого начала из этой самой жалости начала с ним встречаться! Он же мне проходу не давал, под дверьми, под окнами торчал как пень, ходил за мной повсюду по пятам и смотрел на меня как собака смотрит на хозяина! Мне надо было сразу его отшить, но мы же такие! Нам нравится, когда перед тобой пляшут на задних лапках! Исполняют все твои желания как золотая рыбка! Что я только с ним не вытворяла! Диву даюсь, как он все это вытерпел. А потом взял и спрыгнул, по моей же сдуру шутке, которую он принял всерьез. А теперь что мне делать? Он ради меня ногу в трех местах сломал, я сама же и выхаживала! Но я не люблю его, не люблю, нисколько не люблю, а только жалею! А я радоваться хочу, танцевать хочу, замуж в конце концов! Вот и ты, когда я тебя здесь встретила, ты мне сразу понравился, так мне с тобой танцевать нельзя? А если я тебя захочу к себе на ночь позвать, так это тоже под запретом? Хотя не смогу, потому что не расслаблюсь, зная, что он все равно будет торчать под дверьми или под окнами. А может ты меня к себе позовешь? Только не расправляй плечи да не думай, вот мол, очередная дешевка вешается на шею, в постель меня тащит. Но я любви хочу, настоящей, за руки держаться, гулять...
   Голос Наташи звучал все тише, пока не послышались всхлипы. Уткнувшись в грудь Татарина, она заплакала.
   Татарин погладил ее по голове. Она быстро отпрянула.
   -Тоже жалеешь? -яростно спросила Наташа. Ее лицо было мокрое от слез. -Жалельщик нашелся. Да пошел ты! - она вывернулась из его рук и убежала в соседнюю комнату. Парень двинулся вслед за ней.
   Татарин пригладил волосы и посмотрел по сторонам, отыскивая глазами выход.
   -Куда собрался? -спросил приятель , перехватив Татарина у открытой двери. В одной руке приятель держал початую бутылку пива, а другой обнимал за плечи свою подругу.
   -Домой.
   Приятель удивленно присвистнул.
   -С ума сошел? Самый смак только начинается! И потом, ты вроде с Наташкой был, так она ничего, покладистая, оставайся, не пожалеешь!
   -В другой раз. Пока.
   Приятель загородил ему дорогу.
   -А ну-ка иди погуляй! -сказал он подруге. Та выхватила из его руки бутылку. Удаляясь, коротко бросила на ходу :
   -Недолго!
   -Тебя не спросил -огрызнулся приятель.
   -Ну! Что ты от меня хочешь? -спросил Татарин.
   -Если ты уходишь из-за Наташкиного ухажера, то не бери в голову. Бери ее и дуй с ней куда-нибудь. А этот стерпит, не такое терпел.
   -Все?
   -Да что с тобой в самом деле? Ты не подумай, она с кем попало не водится, глянулся ты ей, мне моя сказала.
   - А ее парень? Он что, вообще не в счет?
   -Да какой к черту парень! Знаешь сколько раз мы его мордовали, чтобы эту дурь из головы выбить? И потом, раз он так себя ведет и терпит, значит его все устраивает! Ничего не поделаешь - любовь! - развел руками приятель.
   -Не любовь это. А безумие.
   -Тебе то что? Пей, гуляй, веселись пока молодой. А если он ничего не хочет понимать, так это его выбор.
   -Кесарю кесарево, а богу богово - пробормотал Татарин .
   -Чего, чего?
   -Не бери в голову! -громко сказал Татарин - Пока! - вышел и захлопнул за собой дверь.
   Воспоминание - как ленивая волна в легкий бриз на море. Накатила из глубины сознания на камушки памяти поворошив их из стороны в сторону, и плавно откатилось назад, унося с собой и приятеля, и Наташу, и ее парня, чуть задержав напоследок горящие от ненависти глаза.
   - Любовь. Да разве это любовь. - Татарин снова поежился. - А что такое любовь? Ведь о любви, пожалуй известно... Все?
   В самом деле, во все времена о любви говорили, писали и про нее пели. Изображали в картинах, высекали из мрамора, гранита и не только. Ради нее жили и во имя ее же отдавали жизни, а с появлением фотографии и позже кино, люди, вдохновленные любовью или наоборот разгневанные на нее, поведали нам непостижимо много историй, которых каких их только не было, да и чего греха таить, в каком только виде ее не изображали и не показывали, а поди ж ты, все равно любовь была и остается увы, головоломкой!
   А бывают и так. Некоторым любовь и вовсе не кажется загадкой, а всего-лишь пустячком, не требующим того, чтобы ломать над ней свою самовлюбленную голову, но это кому как повезет!
   Посетовал же Премудрый Умудренному:
   -Я живу среди людей, но знания черпаю лишь из книг. Мне казалось, что я знаю обо всем на свете, в том числе и о любви. Бывало, я со знанием дела, поучал влюбленных людей и над ними же снисходительно посмеивался, но однажды полюбив сам, теперь не могу никак в ней разобраться и, понять, что же это такое?
   Умудренный усмехнулся:
   -Я тоже живу среди людей. Жизнь - это и есть книга, в которой страницы это дни, и мне интересно ее читать не забегая далеко вперед. Но поверь, познать любовь могут избранные и нет на всем белом свете счастливее людей, чем они.
   -А где мне сыскать таких людей?
   -Видишь тех улыбающихся старика и старуху? Они идут и держатся за руки. Спроси у них.
   Вот и бедолага Василий Иванович. Говорят, будто он так сильно любил свою жену, что едва не лишился рассудка, когда она полюбив другого, оставила ему дочь и упорхнула неизвестно куда. А тетя Катя наоборот, до того как женить его на себе и стать ему второй женой, по уши была влюблена в Василия Ивановича и что из этого вышло?
   А вышло вот что. Будучи молодым, он уже превратился в сморчка, к тому же помешанного на своих книгах. А она в свою очередь помешалась на том, чтобы мешать его помешательству. А почему?
   Да потому, что любовь предпочитает взаимность и не выносит одиночества. Любовь без ответа вызывает тоску, а дальше и вовсе, может опустошить и выпотрошить. Если завладев одним сердцем, у нее не выходит пробудить ответные чувства в другом, то она как джин из бутылки, даст волю не самым лучшим чувствам, а в худших случаях, подумать страшно, полностью расстроит разум!
   Да будь она неладна такая любовь! Куда проще увлечение! С ним гораздо проще, если набросить на него узду и крепко удерживать в руках. Но следует помнить. Как только дашь слабину, то не успеешь глазом моргнуть, как узда окажется на тебе, да в придачу с удилами в зубах. Вот тогда оседлают тебя и поедут, пришпоривая пятками, да дергая за поводья в ту или иную сторону, не спрашивая тебя при этом, хочется тебе ехать, или нет.
   -Ну Татарин, первый тост твой. Ты у нас красиво говоришь. Где ты там? Ты слышишь, нет? Татарин!
   Татарин встрепенулся, прянул губами как лошадь, и помотал головой, будто хотел стряхнуть с нее воображаемую и уже было коварно надетую кем-то узду. Озираясь по сторонам, он поймал на себе множество внимательных взглядов.
   -Вот красавчик! Cпрятался и втихаря один вино дует ! -возмутился Джоник.
   Татарин с недоумением посмотрел на свою руку. Так и есть. Оказалось он сам того не ведая, выдул из стакана все вино!
   -То-то меня понесло ... - подумал Татарин - Все, шабаш! Пора возвращаться. Пирушка сегодня или не пирушка?
   Конец главы.
  
  
   Глава 8
   Татарин был в ударе. Насытившись и немного захмелев, он перепел весь свой репертуар, охотно исполняя полюбившиеся песни на бис. После каждой исполненной песни, старенькую гитару то и дело приходилось настраивать и Татарин, подкручивая на грифе колки, каждый раз мельком ловил на себе пытливый взгляд Зарины.
   Слушая Татарина, она смотрела на него с легкой улыбкой, положив подбородок на ладонь и постукивая в такт изящным пальчиком по щеке. Длинные до пояса волосы разделенные прямым пробором окаймляли красивое лицо и черным струящимся потоком мягко обволакивали хрупкие плечи , закрывая высокую грудь. Иногда, меняя положение, она отводила за плечи ту или иную прядь, и взору Татарина открывалась чистая, и по детски нежная кожа, с ярко проступившим на ней румянцем.
   Расхрабрившись, Татарин спел довольно двусмысленную, хулиганистую песню, перед этим про себя решив, чему быть, того не миновать. Впрочем, песня была принята, хоть и не так успешно, как предыдущие, чему не мало поспособствовал разгар вечеринки.
   Лицо Зарины даже не дрогнуло. Ленка зарделась пуще прежнего. А Лола исподтишка пнула его ногой. Лишь ребята, возжелали услышать ее снова. Гуля, нахмурившись зло буравила Татарина глазами.
   -Не понравилось? - с вызовом спросил ее Татарин.
   Гуля презрительно фыркнула.
   -Это тоже фольклор, но с так называем подстрочником. - пустился в объяснения Татарин. - Конечно, песня не самая лучшая в своем роде, но в ней все же есть та самая, как говорил один герой сермяжная правда.
   - Она же посконная, домотканная и кондовая - задумчиво сказала Зарина, как бы самой себе, к месту процитировав продолжение приведенной Татарином цитаты.
   Татарин мгновенно сузил на нее глаза. Гуля, подозрительно взглянув на них, выставила вперед подбородок .
   -Все равно, это чересчур вульгарная песня. - ледяным тоном сказала Гуля.
   - Не совсем так.- мягко возразила Зарина. - Скорее, она озорная, чем вульгарная, а это большая разница.
   - Она тебе понравилась? - ужаснулась Гуля.
   Улыбаясь, Зарина пожала плечами.
   - Не скажу, что я от нее в восторге, но она соответствует веселому духу вечеринки.
   Лялька согласно кивнула головой.
   -Конечно! Обычно их исполняют в близком кругу, где как говорится все свои. Если бы вы знали, какие мне Толик иногда песни поет! - звонко рассмеялась Лялька.
   - О вкусах не спорят. - обращаясь к Гуле примирительно сказал Татарин. - Но даже великие поэты позволяли себе похулиганить, причем, срифмовать два нецензурных слова наверное сможет каждый из нас, а чтобы обойтись без них и в то же время, было понятно, о чем идет речь, это и есть тот самый дар, присущий великим!
   - И пример тому - подхватила Зарина - не кто иной, как Пушкин и его ,, Сказка о царе Никите и сорока его дочерях,,.
   - Разве у Пушкина была такая? - спросила Лола, смотря почему-то на Гулю. Загибая пальцы, она стала перечислять названия:
   - Сказка о попе..., о мертвой царевне..., о царе Салтане..., о золотом петушке... О
   -- Рыбаке и рыбке - подхватил Джоник - и вроде бы, все.
   - Еще ,, Руслан и Людмила,, - тихо сказала Лена и густо покраснела.
   Лола, прищурившись посмотрела на Зарину.
   - Вы перечислили самые известные из них, так сказать, которые у всех у нас на слуху. Но еще у Пушкина есть сказка о медведихе, сказка ,,Жених,, и сказка о царе Никите. - просто сказала Зарина.
   - Я слышал об этой сказке - сказал Боб. - Правда это было давно, и если я не ошибаюсь, там говорится, как у его дочерей...
   - Погоди - смеясь перебила Зарина, косясь на Гулю - потом ей расскажешь.
   - Царь Никита жил когда-то, праздно, весело, богато.... - четко выговаривая каждое слово, медленно произнес Татарин, смотря на Зарину в упор.
   Взмахнув длинными ресницами, удивленная Зарина показала ему море неземной синевы, и Татарин, обмерев, погрузился в него с головой. Волны сомкнулись. Разом стало тихо. Тишина длилась недолго, быть может она продолжалась какое -то мгновение, но безмолвие прозвучало оглушительно - как выстрел, вместе с схлынувшей в никуда морской водой. Мир полетел вверх тормашками. Перед глазами Татарина с чудовищной скоростью завертелся калейдоскоп с яркими вспышками, вместо слепленных между собой пестрых картинок. Ослепленный Татарин едва не вскрикнул. Внезапно под ногами разверзлась земля и теперь он полетел в пропасть. Вскипевшая кровь прихлынула к лицу, и забившись в жилах тугими толчками, с невероятной силой , изнутри надавила на барабанные перепонки.
   Опустошенный от чувства невесомости, ожидая неминуемую встречу с твердыней, Татарин с безмолвным криком грохнулся оземь и вместе с бряцаньем металла о стекло, в окружающее его пространство разорвавшейся бомбой, вновь ворвался шум вечеринки. Когда с глаз Татарина спала пелена, все вокруг выглядело в точности, как мгновение тому назад. И никому не было до него никакого дела. Но ему показалось, будто позади осталась вечность, и только ничуть не постаревший Профессор с виноватым видом смотрел на выроненную из собственных рук ложку , которая лежала в полупустом керамическом блюде.
   Зарина по прежнему сидела на своем месте с потупленным взором. С губ Татарина готовы были сорваться следущие строчки. Но все равно, что-то было не так. Испугавшись того, что с ним только что произошло, Татарин усилием воли постарался не слышать, как сладко ноет его сердце.
   Неожиданно распахнулась дверь и в комнату ввалились еще несколько ребят и девушек. Они были из той самой второй бригады. Их шумно привествовали и быстро усадили за стол. За едой они с возмущением рассказали, как после рабочего дня сидя на своих мешках с хлопком, они долго ждали, когда на поле пригонят хирман*, но так его и не дождались.
   Хирман*- вместилище для хлопка, обычно это тележка с высокими, сетчатыми бортами, буксируемая трактором.
   Хоть и редко, но такое иногда случалось. В подобных случаях, весь собранный хлопок взвешивался на весах , высыпался из мешков в одну кучу у самого края поля поближе к наезженной колее, и на следующий день, его обязательно вывозили. Так было и на этот раз. Вторая бригада вернулась с поля позже всех, усталая, злая и голодная. Запоздалые гости, входившие в число студентов из второй бригады, с благодарностью произнесли свой первый тост в честь Ленкиного папы и с аппетитом накинулись на заботливо отложенную для них еду.
   Сменив направление, вечеринка потекла по другому руслу. Татарин обрадовался. Он перестал быть в центре внимания, смешался со всеми в общем гомоне и с облегчением перевел дух. Веселые шутки, смех, анекдоты и занимательные истории, которыми изобиловал каждый новый день, наряду с остальными однокурсниками захватили его, и показались самым что ни на есть спасением от наваждения, испугавшего Татарина. Он поглядывая на Гулю с Бобом и увидел вместо них себя с Зариной. И страшась, что и он будет выглядеть как прирученная собачонка, шарахнулся от видения, как от чумы.
   Неожиданно, он почувствовал, как за его спину мягко проскользнула рука и обвила за талию. Лола прильнула к нему, незаметно для всех легонько оглаживая его тело. В каждом искусном прикосновении слышался призыв, настойчиво проникающий в сердце Татарина, в котором, в неведомое доселе сладкое чувство, запустила щупальца горькая похоть.
  
   Конец главы.
  
   Глава 9
   Поздний вечер. Прогретая солнцем земля все еще хранила тепло, но в наступившей тьме повеяло свежестью, и воздух казался слоенным пирогом - обдавал то теплыми, то прохладными волнами.
   Громогласно и наперебой, отчаянно верещали сверчки. Мелкая мошкара, слетевшись на свет к запачканной птичьим пометом лампе над крыльцом дома, кружилась вокруг нее не зная устали. Летучие мыши бесшумно носились в воздухе, опасно сближались и демонстрировали при этом вершину пилотажного исскуства и мастерства не столкнуться друг с другом .
   Со стороны летней кухни слышался неторопливый говор и протяжный напев восточной мелодии. Там шли последние приготовления к завтрашнему утру. Оливье вместе с подручными таскали воду, наполняли емкость для чая и подтаскивали к ней хворост. Из темноты доносилось фырканье пасущегося поблизости ослика. А где-то вдалеке ухала сова.
   У самой границы света отбрасываемого лампой , недалеко от крыльца сидя на корточках держали совет Бушмен, Толик и Боб. Глядя себе под ноги, Бушмен прутиком рисовал в пыли незамысловатые узоры. Мимо них прошел преподаватель. Бросив на ходу:
   - Долго не сидите - он прошествовал к кухне.
   - Чего он такой сегодня добрый? - спросил Толик. - Даже спать не погнал.
   - А кто после Ленкиных гостинцев становится злым? Вот и он туда же, небось еще хорошо хлебнул, от того и добрый. - сказал Бушмен.
   - Да. - похлопывая себя по животу сказал Толик - Гостинцы были что надо! Только вино оказалось неважнецкое. Знали бы вы какое мы дома делаем вино! Вот погодите, вернемся, все ко мне поедем, тогда и попробуете.
   -Сначала ко мне - сказал Бушмен. - Зарежем барашка и я вам такой тандыр-кабоб* приготовлю, пальчики оближете!
   ( *Тандыр - кабоб - разделанная на четыре части туша барана , запеченная в глиняной печи -тандыре)
   Со стороны кукурузного поля к дому прошествовала группа ребят с потока, где обучение проходило на узбекском языке. Они на ходу перекинулись словами с Бобом, Толиком и Бушменом, и поднимаясь на крыльцо, один за другим стали исчезать в темном проеме коридора. От них отделился студент по имени Гани, известный на весь курс проныра и хитрован. Он был коренаст, кривоног, с безбородым лицом кочевника и всегда с хитрым прищуром глаз. Гани подошел к друзьям, по очереди пожал всем руки и опустился на корточки. Толик потянул носом воздух. От Гани несло водкой.
   - Что за праздник сегодня? -спросил его Толик.
   - Э! - весело сказал Гани. - Мы живы, наши папа, мама живы, уже праздник!
   Он достал из-за пазухи мешочек, отсыпал из него на ладонь горсточку зеленого табаку -насвай, и ловко отправил ее под язык. Отряхнув руки, он весело оглядел друзей.
   - Сто тепель телать путете? - шепеляво спросил Гани.
   - Ты сейчас о чем? -спросил Толик.
   - Я слысал, у Махмута сеня вецером комбайн сломался.
   - Ты откуда знаешь? - спросил Толик.
   Гена воздел руки к небу.
   - Мир больсой, а земля клуглая. Новости текут по ней как вода, подставляй луки и пей -ухмыльнулся Гани.
   - А когда починят, тоже знаешь? - взглянув на него исподлобья спросил Бушмен.
   - Все знает Аллах - Гани провел руками по лицу - А я знаю, сто вам хлопок нузен. Могу помочь.
   - Комбайн что-ли починишь? - теряя терпение спросил Толик.
   Гани заразительно рассмеялся, потом выплюнул весь табак и утер рот.
   - Веселый ты человек Толик! Ты веселый, я веселый, мы поймем друг друга. - Гани подмигнул Толику.
   - Хватит трепаться - резко сказал Боб - Говори сразу, не ходи вокруг да около.
   Улыбаясь, Гани выхватил прутик из руки Бушмена, стер ногой узоры, написал несколько цифр и поднялся на ноги.
   - Это цена за килограмм, берите пока я веселый- снова рассмеялся Гани - Для хороших людей ничего не жалко! - и похлопывая себя прутиком, направился к дому, продолжая смеяться.
   -Интересно, откуда у него может быть хлопок? - спросил Толик.
   - Кто его знает. Он же тот еще пройдоха, только с ним лучше не связываться, себе дороже выйдет. Он самого черта вокруг пальца обведет. - сказал Бушмен.
   - Никто и не собирается - со злостью сказал Боб и стер ногой цену. - Продолжаем дальше. Так вот, сегодня вечером наша лавочка накрылась. В ближайшее время на Махмуда расчитывать нечего и с завтрашнего дня мы как все выходим в поле, так?
   - А что делать? Придется -уныло сказал Толик.
   - Эх... До чего не хочется...- потянулся Бушмен. - А может что-нибудь да придумаем?
   - Например? - спросил Боб.
   Бушмен пожал плечами. Встав на ноги, он растер затекшие ноги, снова потянулся и застыл.
   - Черт! -с отчаянием крикнул он, обернувшись к друзьям. - Ведь завтра у нас намечалась рыбалка, да еще какая! Да как же это, а?
   Боб равнодушно посмотрел на него.
   - Я помню. Как только сегодня стало известно про этот чертов комбайн, первым делом я вспомнил о ней. И сразу же постарался забыть. Чтобы больше не расстраиваться. А ты напомнил.
   - Вот всегда так, стоит что-нибудь спланировать, и на тебе! Я у Ленки и колбасой, и консервами разжился - это помимо того, что у нас есть, и водочка у нас припасена, все готово, а теперь ...- Толик махнул рукой.
   Они долго молчали. От кухни мимо них, в обратном направлении неторопливо прошел преподаватель. Дружно как один повернув головы, друзья внимательно проводили его взглядом. Поднявшись на крыльцо и докурив сигарету, преподаватель поводил рукой целясь окурком в летучих мышей и щелчком отправил его в намеченную цель. Но окурок рассыпая искры кувыркнулся в пальцах преподавателя, и упав ему под ноги, откатился в сторону. Преподаватель затряс рукой. Послышался сдавленный смешок. Преподаватель вскинул голову. Друзья как по команде отвернулись и притихли. Преподаватель пристально посмотрел в их сторону, потом потоптался, затем шагнул за порог и растворился в темноте коридора.
   - Снайпер...- ухмыльнулся Бушмен - Ну точно , хлебнул сегодня.
   - А помните как он однажды Татарина обнюхивал? Мы у девченок допоздна засиделись, Татарин только вышел за порог, и он тут как тут - давай его обнюхивать. Здорово тогда Татарин отбрехался, хорошо , что в тот вечер у Ленки конфеты с ликерной начинкой оказались, так он сунул ему даже не конфету, а этикетку, и пока тот соображал, что делать, Татарин наплел небылиц с три короба и по быстрому слинял. - взахлеб сказал Толик.
   - Было дело. - улыбнулся Боб. - Кстати, что-то Татарина долго нет.
   - Бегает. Все спортом занимается. - сказал Бушмен.
   -Что-то он долго сегодня бегает. - проворчал Боб - Ничего, завтра на поле набегается,
   - Все мы набегаемся завтра. - вздохнул Толик - У всех языки на плече повиснут.
   - А все-таки, может быть найдем выход? - спросил Бушмен.
   - Какой? К Гани что-ли обратимся? - спросил Боб.
   - Нет, только не это -испуганно сказал Бушмен.
   - Надо подумать - сказал Толик поднимаясь с корточек. Он тоже потянулся , похлопал по карманам, отыскал спички и смастерив зубочистку, сосредоточенно начал ковырять ею в зубах.
   На крыльцо вышли Гуля с Зариной. Поверх маечки, на плечи Гули была наброшена короткая джинсовая куртка. Зарина в тонкой рубашке с длинными рукавами, в шортах. Обхватив себя руками, Зарина зябко поежилась. Спустившись по ступенькам , с опаской поглядывая на низко летающих летучих мышей , они остановились в нерешительности.
   - Сейчас в волосы вцепятся! - пугающим голосом постращал их Бушмен.
   Боб вскочил на ноги, подошел к Гуле, обнял и прижал ее к себе. Зарина, освещенная тусклым светом, сиротливо стояла рядом, зябко поводя плечами . Она поискала глазами, затем остановила взгляд на Толике и Бушмене, и виновато улыбнулась. . Появившийся у нее во время вечеринки интерес к Татарину , незаметно перерос в желание увидеть его снова. Не говоря Гуле истинную причину, она увидела из коридора на улице его друзей Ничуть не сомневаясь, что Татарин тоже находится где-то поблизости, Зарина раззадорила Гулю на недолгую прогулку. Но Татарина нигде не было.
   Бушмен пронзительно свистнул Оливье, и повар, откликнувшись на просьбу принести что-нибудь теплое, засеменил к ним, неся в руках свой великолепный чапан*
   *Чапан - длинный , доходящий до щиколоток стеганый халат на ватной подкладке. Является национальной одеждой.
   Накинув чапан на плечи Зарине, Оливье сделал шаг назад, и оглядев ее с ног до головы, и восхищенно поцокал.
   - Спасибо. - сказала Зарина. - Большое спасибо.
   Прижав руки к сердцу, Оливье склонил голову и сославшись на неотложные дела, поспешил было обратно, но спохватившись, обернулся :
   - Может быть красавицы чаю хотят? Только скажите, все сделаем!
   Зарина вопросительно посмотрела на Гулю. Та согласно кивнула головой.
   -Хоп, хоп. Идемте красавицы, я такой чай заварю, закачаетесь! - убегая сказал Оливье.
   - Иди- ласково сказал ей Боб - А мы обсудим кое-какие дела и я подойду .
  
   Конец главы
  
  
   Глава 10
   Уютно на летней кухне. Чисто и просто. Утоптанная земля тщательно подметена. Деревянный навес поддерживают четыре бревенчатые опоры. По одной из них вверх тянется провод переброшенный через здоровенный гвоздь с загнутой вверх шляпкой, с патроном на конце, и вкрученной в него светящейся, засиженной мухами лампочкой.
   На грубой холстине обтягивающей опоры с боков и позади очага, пляшут колючие тени от взлохмаченной соломенной крыши. Чистое нутро двух пустых и закопченных снаружи котлов матово отливают серым чугуном, а на вбитых в поперечину гвоздях, аккуратным рядком развешан основной арсенал кухонного бога Оливье, включая выстиранный платок, которым он повязывает голову. Прочая утварь виднеется в шкафу бывалого вида и без дверок, который стоит на обшарпанном табурете в самом углу.
   Оливье проворно подтащил два деревянных ящика, поставил их вверх дном вблизи очага и смахнув с досок пыль своим поясным платком, предложил девушкам присесть. Зарина и Гуля сели. Внутри очага темнел медный кумган*, обложенный у основания тлеющими углями. Вода в кумгане вовсю кипела. Вынырнув из темноты, держа в одной руке собранный в узел цветастый платок, а в другой низенький столик, Оливье отпустил подручных и занялся сервировкой.
   Кумган*- высокий кувшин
   Очень быстро на растеленном платке- дастархане появились тарелочки с мятными леденцами, изюмом, солеными косточками, фисташками, белыми подушечками конфет-парварда. Сушеную дыню, сладкую курагу и несколько лепешек, Оливье попросту выложил на ткань. Вскоре к ним добавились пиалы, фарфоровый чайник с отбитым носиком и несколько крупных кристаллов коричневого сахара -навват. Примостившись к столу, Гуля и Зарина во все глаза смотрели, как священодействует Оливье.
   Трижды прополоскав чайник кипятком, Оливье бережно в него насыпал горсточку зеленого чая, добавил к ней неведомых трав и пустил в чайник струю крутого кипятку. Выждав время, он до половины наполнил пиалу с чаем, и вылил содержимое обратно в чайник. Так он проделал три раза. И только подержав чайник под бархатным, расшитым золотой нитью колпаком с ватной подкладкой еще пару минут, Оливье артистично начал разливать чай, чуть касаясь края пиалы носиком чайника и тут же поднимая его на высоту локтя. Склонившись к девушкам, Оливье протянул пиалу с чаем сначала Зарине, потом Гуле. Другую руку он приложил к сердцу не только в знак уважения и гостеприимства, но еще согласно древнему закону, ведь на Востоке гость - ночной, незванный, пусть даже случайный должен быть принят как дорогой и близкий человек.
   Освещенная изнутри слабым светом летняя кухня, казалась крошечным островком, окруженный со всех сторон непроглядной тьмой. Вся округа разом потонула в ней, как только запад, обозначив край Земли кровавой линией, вобрал в себя багровое солнце . В наступившем мраке нельзя было разглядеть ни полей , ни тех же деревьев, и даже дом угадывался лишь со стороны освещенного крыльца. А крышу и побеленные когда-то стены будто бы залили чернилами - тьма целиком поглотила все, до чего не дотягивался тусклый, электрический свет .
   Это в городе, где ночь освещена уличными фонарями, а за светящимися окнами жилых домов с яркими витринами бодрствуют полуночники, темнота перестает быть самой собой. Это в городе ночное освещение отбеливает небо. Но здесь первозданная темень и пугающая тишина подстегнули Зарину и Гулю как можно ближе придвинуться к теплому очагу.
   Горячие пиалы из тонкого фарфора делились теплом с обхватившими их ладонями. Каждый глоток терпкого чая словно оберег вселял в них уверенность, что окружающий их кромешный мрак вовсе не паралельный мир полный неведомых чудовищ, а мир цивилизованный, в котором за их спинами обсуждают свои дела Боб, Толик и Бушмен, а отлучившийся по каким-то надобностям Оливье непременно вернется к ним, живой и невредимый.
   Тем не менее, оставшись наедине, они остро почувствовали, насколько бы им было бы спокойней в присутствии ребят. Проникшись к небывалой для них доселе обстановке, притихшие, они сбавили голоса почти до шепота. Сказанное чуть громче слово ощутимо раздавалось в тишине и резало слух. Им казалось, будто за ними из темноты наблюдают сотни любопытных глаз. Гуля, оглянувшись на слабо освещенное крыльцо, сказала:
   - Быстрее бы уже пришел Боб, а то мне как-то не по себе.
   - Все-таки он решился к тебе подойти сегодня - сказала Зарина. - Все буравил тебя глазами в институте, буравил и догляделся.
   - Я сама не ожидала. Честно говоря, он мне сразу понравился, еще на первом вступительном экзамене. А потом он неожиданно пропал. Ни на втором, ни на третьем экзаменах его не было и я с сожалением подумала, что он все-таки срезался.
   - Он же медалист, сдал экзамен на отлично и его сразу зачислили.
   - Но я же не знала, что у него золотая медаль. А как началась учеба, на первых порах он мне вообще показался этаким повесой: одет с иголочки, щурит на всех свои зеленые глаза, только и слышишь от девочек: - Ах, ах, какой раскрасавец!
   -В самом деле, красивый парень. -улыбнулась Зарина.
   - Мы тоже ничего - самодовольно сказала Гуля - Помнишь, какими глазами он на нас смотрел? Стоял как громом пораженный.
   - Он смотрел на тебя.
   - В ту минуту мне было не до него. Я стояла и думала: - угораздило попасться ему на глаза в таком виде! На голове полотенце, глаза не подведены, стою как уродина и от досады готова сквозь землю провалиться. А он как назло пялит и пялит свои кошачьи глаза. Как я разозлилась!
   Зарина с улыбкой подула на пиалу и осторожно сделала маленький глоток.
   - И когда он зашел в нашу комнату, а я стою вся растрепанная, то разозлилась еще больше. И как тебе пришло в голову занять его разговором, а то я чуть было не выгнала его вон! Спасибо подруга.
   Прильнув к Зарине, Гуля обняла ее за плечи.
   - У тебя на лице все было написано, поэтому я его отвлекла, и ты быстренько привела себя в порядок.
   Гуля потянулась к фисташкам.
   - А его друзья? - спросила Гуля дробя белоснежными зубами зеленоватое ядрышко - Вернее, все наши ребята. Кто-нибудь из них тебе понравился?
   Зарина пожала плечами.
   - Не знаю. Все вроде бы неплохие. Только Сергей, ну этот, рыжий Лис, все раздевает глазами, когда смотрит. Ненавижу таких. - резко сказала Зарина.
   - Я сама таких на дух не переношу. Иной раз так и подмывает ткнуть им кулаком в морду, чтобы слюнями подавились! Кстати! А зачем ты сегодня Татарина так сильно ударила? Я так за тебя испугалась! А вдруг бы он тебя ударил в ответ?
   Зарина тихо рассмеялась.
   - Я сама от себя не ожидала. Как -то само собой получилось.
   - И правильно сделала. Так ему и надо.
   - Почему? -удивилась Зарина.
   Гуля с задумчивом видом раскалывала пальцами фисташки, ела ядрышки и смотрела перед собой.
   - Почему?! - Зарина с любопытством повторила вопрос.
   - Какой-то он....- щурясь сказала Гуля.
   - Какой? -оживилась Зарина.
   - Не знаю. Так то он симпатичный, но все равно, какой то он...
   Зарина с интересом посмотрела на Гулю. Подбросив и поймав рукой фисташку, Гуля крепко зажала ее пальцами.
   - Непонятный он какой-то. Никак я не могу его раскусить. Иногда он кажется мне простым, а иногда с гонором. На первый взгляд, кроме своей рыбы он больше ни о чем не думает. И его не поймешь. Вроде смотрит с интересом и в то же время смотрит так, будто ты ему безразлична. Или умело делает вид, или... Одним словом - не знаю!
   Зарина отложила пиалу в сторону.
   - Вот - Боб - - продолжила Гуля - Он весь на виду. Со всеми потрохами. И я знаю, что из него -то, я веревки повью. Всласть повью и никуда он от меня не денется! Потому что влюблен. Конечно палку перегибать я не стану, потому что знаю, когда нужно вовремя остановиться. И вот тут-то как раз таки Татарин будет начеку! Вот его -то мне и стоит опасаться!
   -Почему?
   - Потому что, как только я перегну палку, он сразу Боба начнет наставлять на путь истинный! Я хорошо знаю таких друзей, они всегда готовы за своего друга любому глотку перегрызть. И к таким всегда за советом обращаются.
   - Разве это плохо? Мне нравятся надежные парни, и когда у них дружба крепкая, настоящая. У моего брата есть такие друзья.
   - Я не говорю, что это плохо. Пусть они хоть с самим чертом дружат, если им это нужно, меня интересует другое. Кто для него женщины?
   - Я не совсем поняла...
   - Что ты не поняла? Вот тот же Лис, сама говорила, он глазами раздевает когда смотрит, с ним все понятно - прыщи у него зудят и в ванной наверно он то и дело запирается! Молоко у него на губах еще не обсохло, а все туда же! Все его мысли о женщинах, это с любой из них переспать! Небось еще и ладони влажные, фу!
   Гуля брезгливо передернула плечами.
   - Или Джоник. Тот - собственник, такие как он, на пушечный выстрел никого к своей девушке близко не подпустят, будут зыркать на всех, ревновать к каждому столбу, но в то же время для них в лепешку расшибутся. А Татарин...Такие как Татарин... Да ну их! Такие как Татарин ни шиша в любви не смыслят, зато других поучают! Такие как Татарин сами никого не любят и лишь другим позволяют себя любить. Но ничего, когда -нибудь он тоже нарвется и очень крепко. Вот увидишь!
   Зарина слушала Гулю смотря на нее во все глаза.
   - Как ты все по полочкам разложила!
   - Да? - хитро прищурилась Гуля. - А я и не заметила.
   - Все расписала как по нотам... - растерянно сказала Зарина. - Неужели он такой?
   - Кто?
   -Татарин.
   -Какой?
   - Ну... Такой...
   - Какой такой? - пристально смотря на Зарину спросила Гуля.
   Зарина промолчала.
   - Обаятельный мерзавец? - не отводя взгляда от Зарины спросила Гуля.
   Зарина смутилась. Она поплотнее запахнулась в чапан, взяла из тарелки фисташку, затем другую, подержала их в руке и чуть погодя положила обратно. Ее рука дрожала.
   - А ну-ка подруга, посмотри мне в глаза! - потребовала Гуля.
   Зарина отвернулась. Гуля поджала губы, прищурилась и ожидая, не шевелилась несколько секунд. Так и не дождавшись, Гуля со злостью ткнула рукой в горку с фисташками пытаясь ухватить пальцами одну из них. Край тарелки приподнялся, фисташки посыпались на дастархан. Как только Гуля отдернула руку, дно тарелки громко пристукнуло о столик.
   Зарина неподвижно сидела на своем месте, понурив голову. Длинные волосы закрыли ей лицо. Гуля осторожно отвела их Зарине за спину. Затем обняла ее за плечи, привлекла к себе и тихо сказала:
   - На свете много парней и все они не похожи друг на друга. Иной раз посмотришь, а он весь как на ладони. А другой как мутная вода. А еще попадаются, как я только что сказала обаятельные мерзавцы. Они умны, иногда хороши собой и в них есть та самая мужская харизма, которая так нам нравится. Они красиво говорят, красиво ухаживают и горе тем девушкам, которые поверив им, попадают под их обаяние. Да, поначалу ты оказываешься в сказке и чувствуешь себя царицей, к чьим ногам твой возлюбленный расстилает целый мир. Но потом, добившись тебя их интерес угасает так же быстро, как появляется. Им легко, а для нас наступает горькое пробуждение. Мы так устроены, что искренне верим своим возлюбленным. Будто мы у него одни, а на поверку оказывается, что это не так и все слова о любви для них были лишь словами и ничем больше. А сказка оказывается всего лишь жестокой игрой. И конец у такой сказки никогда не бывает хорошим! Я повторюсь. Такие парни никого не любят, но с легкостью влюбляют в себя. На самой низкой ступени из этого сословия стоят альфонсы. На средней - тут Гуля подумала и сказала - на средней - не совсем безнадежные. В их сердце когда -нибудь да вселяется любовь, и они со временем становятся хорошими мужьями, или отцами, неважно кем, главное, пропустив через свое собственное сердце причиненную когда-то боль и вдобавок испытав все муки любви на своей собственной шкуре, они исправляются и все заканчивается для них хорошо. И на самой высокой ступени находятся неисправимые, жестокие, сознательные обольстители с чувством полного превосходства по отношению к нам, девушкам.
   - Как Печорин? - тихо спросила Зарина.
   - Какой Печорин?
   - Из ,,Героя нашего времени,,
   - Честно сказать, в школе это произведение я так и не прочла. Впрочем, раз ты говоришь, может так оно и есть, в вопросах литературы я с тобой и близко спорить не буду. Но сейчас не об этом. Может я ошибаюсь и напрасно заподозрила Татарина во всех смертных грехах. Не знаю. Только сегодня во время вечеринки он мне почему -то показался таким. Ты вспомни, как он пел, как говорил, как спорил! И девочки сегодня таяли как мороженое. Я же нарочно осадила его с той дворовой песней! Будто я не понимаю, разницу между текстом и подтекстом! А ему это не понравилось! Раз уж у нас зашел этот разговор, то скажу тебе прямо. А ведь он взял тебя на мушку! У меня все внутри так и опустилось, когда вы начали состязаться в своих литературных познаниях! Если он из обаятельных мерзавцев, он тебе этого не спустит и обязательно докажет свое превосходство, даже если его познания окажутся слабее твоих. Он тебя влюбит в себя, и ты, потеряв голову, сама в этом ему признаешься. Ну пусть ты не признаешься, но он все равно это поймет и тут же потеряет к тебе интерес.
   - Мне страшно. - еле вымолвила Зарина.
   Гуля, спохватившись, что высказывая свои предположения, сразу воспользовалась категоричным, не терпящих никаких возражений тоном, осеклась. Ей самой стало не по себе. Она с жадностью осушила пиалу с остывшим чаем, и твердой рукой налила еще. Стряхивая с себя навязанный самой себе образ прокурора, вторую пиалу, она выпила медленно.
   Зарина со страхом смотрела на нее. В ее голове все смешалось. Ожидание встречи сменилось недоумением, тревогой. От волнения она попросту не находила себе места и не знала, то ли верить услышанному, то ли нет.
   Она попыталась воскресить в памяти все эпизоды недавней вечеринки и одновременно сопоставить их с услышанными от Гули доводами. Но ничего не выходило. Она видела комнату, улыбающиеся лица, расставленные на раскладушке яства, но все увиденное вертелось перед глазами с головокружительной быстротой. И в этой карусели, голоса, смех однокурсников и пение Татарина слились в один единый хор, брошенный дирижером на произвол судьбы и звучащий сам по себе. У Зарины закружилась голова. Она спрятала лицо в своих ладонях. Последнее. что ей пришло в голову, было горькое чувство разбитой вдребезги надежды.
   Все, что казалось добрым и милым при свете, в темноте обернулось злым и неприветливым. В ночной тишине, где каждый шорох воспринимается не иначе, как грозящая опасность, желание повидать Татарина сменилось разочарованием и подозрительностью. Но в то же время перед ее глазами вновь вспыхнул взгляд, в котором не было безразличия, взгляд, полный искреннего интереса и восхищения. Татарин смотрел на нее, как на неожиданное открытие, потрясшее его как от удара током. И в них читалась вовсе не похоть, а та самая, как показалась Зарине - любовь.
   Зарина отняла лицо от ладоней.
   - Гулечка, милая, ты такая умничка, ты знаешь все на свете, ведь ты расскажешь мне о парнях, ничего от меня не утаишь, научишь меня как их отличить, ведь стоит тебе лишь взглянуть, как ты сразу догадаешся, кто из них кто, правда?
   - Я?!
   - Да! Ты их насквозь видишь! Потому ты такая уверенная в себе, и они это чувствуют! Я же помню, как в институте, ты умело пресекала любую по отношению к тебе вольность! От тебя исходит сила, иной раз ты так можешь посмотреть на человека, что хочется спрятаться! И говоришь ты всегда, что думаешь, говоришь прямо, в лоб и ничего не боишься. У тебя очень пронзительный взгляд, он душу выворачивает наизнанку! Ты ясновидящая! От тебя ничего не укроется, ты всегда распознаешь, что у парней на уме! Тебя нельзя обмануть! Как я тебе завидую!
   - Завидуешь?! - Гуля помрачнела.
   Ее тело напряглось. Ухватившись двумя руками за край деревянного ящика, она изо всех сил сжала шершавую доску. Но этого ей показалось мало. Будто боясь, что Зарина ухитрится в темноте разглядеть, как побелели костяшки ее пальцев, Гуля подсунула руки под себя. Несколько раз она беззвучно пошевелила губами. А потом медленно выдохнув ,как -то обмякла и сказала:
   - Коварное оказалось вино. До сих пор голова кругом идет.
   Зарина ожидая ответ умоляюще смотрела на Гулю, прильнув и обхватив ее локоть двумя руками. И вздрогнула, когда услышала ее голос. Он показался ей безжизненным, усталым, измотанным.
   - Не завидуй... Это плохо.
   - Гулечка, я не то хотела сказать. Я рада за тебя. Правда!
   - Моя бабушка, когда я так говорила, меня по губам шлепала. Говорила - хоть черная, хоть белая, а зависть есть зависть.
   - Я не завидую, я...
   - Считаешь меня ясновидящей.
   - И мудрой. Мне бы капельку твоей мудрости. Хоть капельку!
   Гуля резко обернулась. Красивое лицо стало жестким, волевым. Она смотрела Зарине прямо в глаза.
   - Капельку? -переспросила Гуля. - Мудрости? Считаешь меня мудрой? Как же! А ты знаешь.что у меня был му... парень? Мне бы самой тогда разуть глаза, да где там! Где она была моя мудрость? Куда подевалась? - Глаза Гули загорелись ненавистью. - Он предал меня! И не просто предал, а долго водил за нос! Я, мудрая, не смогла распознать, разглядеть, того кого считала самым надежным на Земле! Надежным, понимаешь? Все равно, как у тебя есть мама, которая не предаст, или папа, который я знаю отдаст за меня кровь, жизнь и все на свете. И вдруг он меня предал! Это как тебе пятерней заткнули рот и тебе нечем дышать. Это как в грудь просунули потную ладонь и вырвали твое сердце. Как война, смерть, разрушение, будто на твоих глазах любимое лицо превратилось в отвратительного карлика лапающего уличную девку и они истекая слюнями, совокупляются - омерзительные, потные, вонючие... То есть, Твое перестало быть Твоим! Понимаешь!!!
   Последнее слово Гуля выкрикнула с надрывом, с болью. Зарина притихла. Она слушала и с каждым словом все больше покрывалась мурашками. Она ожидала услышать совсем другое. То нетерпение, с которым она ждала, когда Гуля растолкует ей житейские премудрости обернулось в потрясение. Горечь в словах, и сама Гуля, сильная, уверенная в себе Гуля на ее глазах стала беззащитной, растерянной. Каждое услышанное слово Зарина пропустила сквозь себя. Опустошенная, с закрытыми глазами она нащупала ладонь Гули и крепко сжав ее рукой, ощутила дрожь, бьющую тело подруги. Гуля тяжело дыша отвела рукой волосы от лица и тоже притихла.
   - Все очень просто. Я обыкновенная. Такая как все. - ровным голосом нарушила тишину Гуля.
   - Как же ...Боб? Ты говоришь, он тебя любит... Как ты поступишь с ним?
   - А что, Боб? - вяло сказала Гуля. - Он славный. Неприрученный конечно... Это ерунда, дело времени . Боб... Боб далеко пойдет... Со временем он многого добьется, главное ему в этом помочь, поддержать , выдержать... Если я решусь ... Но я... Не решила. Не потому, что потеряла веру или что-то там еще... Просто я еще не переболела. Оказывается -не переболела. Сама удивляюсь, что меня побудило выплеснуть на тебя как из ведра всю свою боль . Может быть потому, что ты...- она посмотрела на Зарину.
   - Что, я ... -прошептала Зарина.
   - Наивная ты! Как ребенок... Начиталась своих книжек, вот и кажется тебе, будто добро всегда побеждает зло. Не обижайся, я не в упрек. Сказать начистоту, трудно тебе придется. Ты красивая, да еще начитанная. - Гуля усмехнулась. - Парни шарахаться будут. У них сейчас одно на уме, оно понятно! А тебе непременно подавай, чтобы духовность из них перла, как дым из печной трубы! - В голосе Гули затеплилась жизнь. - Если я подозревая Татарина окажусь не права, вы два сапога пара! - повеселев сказала Гуля.
   - Я ничего не хочу... Страшно...Я теперь всего буду бояться... И Татарина, и парней, и любви...
   - С чего бы вдруг?
   - Ты мне казалась ...такой..
   - Какой еще? - недовольно спросила Гуля.
   - Всевидящей...
   Гуля усмехнулась.
   - Если ты не смогла распознать, то я тем более! Я и так их боюсь! Они всегда пожирают меня глазами! А если не пожирают, то отворачиваются. Видят во мне красивую куклу, только и всего! Не только они! Гулечка, милая, у меня подруг почти не осталось, все ревнуют к своим парням. А в чем моя вина, если они сами пялятся! Хоть разок бы я дала повод для ревности или отбила бы хоть одного парня! Они или боятся подойти, или наоборот, только пристают! Гулечка, как то само-собой получилось, еще на экзаменах, мы подружились и ближе тебя у меня подруги нет. Ты красивая, уверенная, а я такая трусиха, вот и набросила на себя эту маску недотроги, но я не хочу, чтобы мной только пользовались! Гулечка, но ведь любовь есть, какая она бывает в книгах я знаю, а какая она в жизни лучше тебя мне никто не скажет, даже мама, неужели любовь такая тайна под семью замками и ее нельзя ни угадать, ни почувствовать, ни просчитать? Спасибо тебе за откровение, я никогда и никому не расскажу о том, что услышала, поверь, мне было очень больно, и больно до сих пор!
   Гуля озадаченно посмотрела на Зарину.
   - Глупенькая ты!
   -Знаю.
   - Знаешь...- передразнила Гуля. - Я сама ничегошеньки не знаю. Знала бы, соломку подстелила.
   - Ты хорошая. И о любви тоже знаешь...
   Покачав головой, Гуля взглянула на Зарину и красивая улыбка озарила ее лицо. Она высоко подняла голову и поддавшись назад, оперлась рукой о ящик. Внимательно осмотрев соломенную крышу, Гуля полюбовалась на гнездо, свитое под самым навесом, потом обернулась и пристально посмотрела на освещенное вдалеке крыльцо. Ни на крыльце, ни рядом с ним никого не было.
   - Ребят не видно- сказала Гуля.
   - Ну и что - буркнула Зарина. - Век бы их всех не видеть.
   - И Оливье куда-то запропастился.
   - Ну и пусть.
   - А мы одни.
   - Подумаешь.
   - Уже поздно.
   - Если хочешь иди. А я посижу еще.
   Зарина с понурым видом сидела на своем ящике. Глядя на нее, Гуля только сейчас заметила, насколько широким, не по размеру большим ей оказался чапан Оливье. Длинные полы стеганного халата доставали до земли. Обвисшие рукава сплюснутые на концах, безжизненно свисали ниже колен. В одежде с чужого плеча, с опущенной головой, Зарина вызвала у Гули добрую улыбку.
   - Маленький Мук - подумалось Гуле. Ей захотелось рассмеятся, но она сдержалась. Она перевела взгляд на холстину, и увидела клетчатую тень от перекрещенных между собой веток, невесть откуда взявшихся в соломенной крыше летней кухни.
   - Мой папа любит играть в шахматы. - изучая тень, сказала Гуля. - И меня научил. Давно, еще в детстве. Помню, всегда меня наставлял. Вся наша жизнь, любил он поучать, как шахматная доска. Всегда умей просчитывать все свои поступки на несколько шагов вперед. Думай о последствиях. У него хорошо получилось. Наша семья хорошо известна в городе и дом наш - полная чаша. Мой папа в своем доме как король, и по сей день пребывая на вершине, уверен, что все имеющиеся у нас блага, стали возможными благодаря только ему. Но он не знает одного. Если бы не моя мама, многого, чем он кичится - званий, должности, славы, не было бы и в помине. В свое время мама хорошо подняла его в своих собственных глазах и умело направила в нужное русло. Конечно папину заслугу никто не приуменьшает, но истина остается истиной. Все что мы имеем - общая победа моих родителей. Так вот. Многое можно просчитать, но любовь -никогда! Так же и с парнями. Опять таки, возьмем моих родителей. В свое время их познакомили, поженили и у них все сложилось, как в пазлах. Как мне думается, они любят друг друга. Я же хочу выйти замуж по любви. Я как-то намекнула папе, но в таких вопросах он старомоден и ничего не хочет об этом слышать. Мама улыбается. Она на моей стороне. А поди просчитай, сложится ли такая любовь по любви? Никто не знает. И я не знаю. Но знаю одно. Я не помышляю о какой-нибудь карьере, или непременно стать преуспевающей леди, я хочу выйти замуж и быть за мужем, и чтобы он мне был другом, стеной, опорой но не колоссом с глиняными ногами. Мое призвание - это семья. Любимый и любящий муж, сын и дочь, и я очень этого хочу, очень! И вот тут-то и всплывает главный вопрос. А выпадет ли тебе тот самый счастливый билет? Не окажется ли потом твой возлюбленный негодяем?
   Она глубоко вздохнула. Немного помолчав, потормошила Зарину.
   - Выше голову! Давай пить чай.
   - Он остыл.
   -В самый раз. Никак не могу привыкнуть пить обжигающий чай. А вкусный! Ну чем не жених этот Оливье, а?
   - А ты так и не смогла простить своего парня? - тихо сказала Зарина.
   Гуля не ответила.
   - Прости. Я спросила не подумав.
   - Прости...Она говорила это слово. Прости.. - равнодушно сказала Гуля .
   - Про... Извини пожалуйста... Говорил он?
   - Он для меня умер. - сказала Гуля. - Его не стало, как будто никогда не было. Просила прощения она.
   - Ты с ней разговаривала?! Ты?! С ней?!
   - Больше слушала.
   - Как же так! - вскипая спросила Зарина. - Я бы ни за что не стала!
   - Никуда бы ты не делась. Я с ней знакома тысячу лет .
   - Ты ее знаешь?
   - Знаю. И ты тоже.
   - Я?! Откуда?!
   - Лола.
   Имя прозвучало как гром среди ясного неба. Зарина растерялась. Она знала лишь одну Лолу, с которой тоже познакомилась еще на вступительных экзаменах, а ныне училась в одной группе, вот только сегодня сидела за одним столом, считала ее милой, приятной девушкой. Но все равно это имя никак не вязалось с рассказанной Гулей историей, потрясшей ее не сколько своей обыденностью, а той болью, которую она прочувствовала, и прожила как свою. Все еще не веря своим ушам и не веря в чудовищные совпадения, желая убедиться в том, что она не ослышалась, Зарина спросила:
   -Какая Лола? Наша?!
   - Наша. Теперь - наша.
   - Но...Как?!
   Гуля оперлась на другую руку.
   - Очень просто. Она моя одноклассница.
   - Ничего не понимаю.... В первый год у тебя не вышло поступить в институт. А она? Почему она с нами? В том же институте, на первом курсе...
   - Зарин, это долгая история. Долгая и противная. Настолько долгая, что я ее расскажу. Мне самой интересно. Интересно и в то же время странно. Вот только что я говорила тебе, будто еще не переболела, но сейчас собираясь ее рассказать, ощущаю такое равнодушие, словно знаю историю с чьих-то слов. Странно.
   Опустив голову, Гуля так и эдак осмотрела сначала свою грудь, потом руки, затем тряхнула головой, словно пыталась убедиться в том, что это она и только она, а ни какой нибудь двойник, прокравшийся к ним тайком и чудесным образом не поменявшейся с ней местами.
   Зарина зачарованно следила за ней. Их глаза встретились. Пожав плечами, Гуля встала, выгнула спину и расправила плечи. Запрокинув голову, набрала полную грудь воздуха и с наслаждением выдохнула. Тяжелые волосы, рассыпавшись по плечам опустились ниже талии, полностью зашторив спину. Обхватив волосы у шеи правой рукой, Гуля плавно перевела их вперед. Черный поток заструился по груди и опустился ниже пояса. Вынув из внутреннего кармана куртки гребень, она нарочито медленно стала расчесывать волосы, заботливо оглаживая их рукой.
   - Дело в том - сказала Гуля - что в нашем городе живет довольно известная семья. Может быть ты о них слышала, у многих в городе их фамилия на слуху. Впрочем, это не важно. С давних пор наши семьи дружат, а главы семейств все равно как братья, и мечтой всей их жизни была сосватать своих детей. Меня за их старшего сына. Так они и поступили. Я знала его с детства. Он старше меня. Он мне нравился, а со временем пришла любовь. Он не только был моим суженым. Он был моим мужчиной. По всем статьям. Я в самом деле любила его. Умный, порядочный, почтительный к старшим, надежный друг, интересный собеседник. Я знала, что выйду за него замуж и признаюсь, только этого и ждала. Мы виделись, встречались на семейных торжествах, но жить вместе мы могли только после свадьбы. И мы мечтали о ней. Его отец построил ему дом, пристроил на хорошую должность, и вообще, у этого семейства денег куры не клюют.
   Зажав гребень в руке, Гуля распушила волосы, и придирчиво осмотрев переливающиеся блики, продолжила свое повествование.
   - Я смотрела на него с обожанием. Дети к нему тянулись как к магниту, а для меня это многое значит и согласись, немало говорит о нем самом. Его родители называли меня невесткой. Оставалось всего - то закончить школу, сдать вступительные экзамены в институт и после второго курса, сыграв свадьбу, стать самой счастливой девушкой на Земле. Так вот. Ты знаешь наши обычаи и нравы. До свадьбы ни-ни. Мы ни о чем подобном не помышляли, но все же это случилось, когда я перешла в десятый класс. Я не устояла. Конечно он не овладел мной насильно, вовсе нет! Он довольно искусно уверил, что меня любит, что эта сторона жизни неминуемо придет, и главное, понимая последствия какие могут возникнуть, узнай хоть кто-нибудь о моей так сказать порчености, став моим первым мужчиной он поклялся остаться им на всю оставшуюся жизнь. И быть мне мужем по самый гроб. И я познала любовь полной мерой. Поначалу я волновалась, а потом перестала испытывать угрызения совести. К чему? Он мой муж, пусть в будущем, но муж, а какая разница, когда это случится, сейчас или тремя годами позже. Тем более других мужчин я не видела в упор.
   Гуля в упор, сквозь гребень посмотрела на свет. Частокол зубьев был чист. С горделивой улыбкой, Гуля перевела волосы, но теперь уже на другую сторону. Гребень плавно заскользил сверху - вниз, не встречая на своем пути ни малейшего сопротивления.
   - Мы хранили нашу тайну и она сблизила нас еще больше. Я смотрела на одноклассниц, и они мне казались первоклашками. Слушая девичьи грезы подруг, я считала их глупыми несмышленышами, но мысленно желала им счастья. Лола была в их числе. Надо сказать, она из порядочной семьи. Ее родители очень набожны и придерживаются строгих правил. Три ее старших брата в точности такие же, как они. Если наша семья считается строгой, то у них - тот еще шариат. Они не бедные, а у Лолы даже есть своя квартира. Куплена папой в качестве приданного. Мы часто бывали в ней. Парадокс в том, что при всей своей строгости, ее родители своей незыблемой верой в непогрешимость собственных детей, позволяли Лоле в квартире бывать, и даже оставаться до утра, конечно не одной, а с двоюродными сестрами, или с взрослыми племянницами, ну а днем само собой, можно было прийти туда в любое после уроков время. Квартира располагалась в доме рядом с школой, в которой мы учились. Я тоже бывала там.
   Принесенная невесть откуда пушинка, пристала к намагниченой пряди как банный лист. Зажав ее пальцами, Гуля прокатила пушинку по все длине густых волос и отпустила на свободу. Заметив вторую, попросту сдула ее с третьей попытки.
   - Наши встречи с мужем проходили не часто. Он снял квартиру, о которой никто кроме нас не знал. В ней и встречались. В один прекрасный день, когда муж курил на балконе, я подняла с пола его брюки. Они сползли со стула и я аккуратно повесила их на спинку. Из кармана выскользнул ключ и упал на ковер. Этот ключ я видела один единственный раз, когда Лола открывала им дверь своей квартиры. Тогда, выбрав его из общей связки среди других ключей, Лола повертела его перед моими глазами и сказала, что он от настоящего английского замка. Мне запомнились выдавленная в желтом металле корона на лицевой части, и голова льва на обратной стороне ключа. И теперь, этот самый ключ, лежал на ковре у моих ног. Я подняла его, внимательно рассмотрела, а потом положила туда, откуда он выпал.
   В тот день я сослалась на головную боль, и через двадцать минут, попав домой закрылась в своей комнате. В самом деле, в моей голове стучали крохотные молоточки. Они выбивали мелкую дробь, неустанно выколачивая один и тот же вопрос. Как он оказался в кармане брюк моего мужа? Ответа не было. Тогда я стала размышлять. И ничего не сходилось. Я рассуждала так. Ключ принадлежит Лоле, больше никому, он отпирает замок, и кроме как у нее, ни у кого второго такого замка нет. Если предположить, что у мужа этот ключ оказался случайно, и держал он его при себе лишь для того, чтобы передать его хозяйке, тогда он должен знать, что ключ принадлежит Лоле и никому больше. Закономерный вопрос. Откуда? Он? Знает? Далее. Лола показала мне его в связке, а теперь он покоился в кармане брюк один-одинешенек, из чего выходило, что из связки его вынули намеренно. Или же это был запасной ключ. Для чего? Чтобы он оказался у мужа? И снова вопрос. С какой целью? Дело в том, что Лолочка девушка себе на уме и к личным вещам относится трепетно. Порой мы одалживаем друг другу какие-нибудь вещи или пользуемся теми же побрякушками, косметикой, но с Лолой этот номер мало кому удавался, если удавался вообще. Тогда откуда такая неслыханная щедрость? И в квартире без нее никто и никогда не бывал. Я это тоже хорошо знала. Меня не на шутку разобрало любопытство. Приближался мой день рождения, и, как мне думалось, близкие мне люди втайне затеяли приготовить для меня какой- нибудь сюрприз. Быть может понадобилось место для временного хранения подарка, могут быть десятки похожих причин, но день рождения прошел, и ничего, что могло воедино связать мой праздник, ключ и Лолину квартиру не произошло. Один за другим, позади остались выпускные экзамены в школе. За неделю до выпускного бала, я и муж, нежились в постели. Когда он ушел курить на балкон, я неожиданно для себя почувствовала жгучее желание заглянуть в карманы его брюк. Кроме чистого носового платка и крупной суммы денег в них ничего не оказалось. Лишь в заднем кармане я нашла измятую половину тетрадного листа который был сложен вчетверо. Я развернула лист, разгладила бумагу на ладони и увидела рисунок сердца, в котором посередке было нарисовано сердце поменьше, а в него в свою очередь был вкраплен драгоценный камень. Я успокоилась, решив про себя, что с сюрпризом у них по каким-то причинам ничего не вышло, и ключ благополучно вернулся на свое место. Накануне праздника, Лола была у меня дома и с восхищением отозвалась о моем платье. Я крутилась перед зеркалом, и глядя на свое отражение, видела себя в другом - свадебном платье, сетуя на временной барьер, отделяющий меня от главного праздника всей моей жизни, после которого я без всякой опаски могу бывать с мужем где угодно, не оборачиваясь и не осматриваясь по сторонам. Потом я пошла к Лоле. Ведь ей тоже не терпелось показать свое платье. Перед тем, как в него нарядиться, ей захотелось выставить на показ весь свой шик-блеск. Лола разложила на трельяже шкатулки, украшения и прочие побрякушки. Она так же крутилась перед зеркалом, смеялась, щебетала о всяких пустяках, о вымерших подобно мамонтам хороших парнях, называла меня лучшей подругой, говорила, как мне повезло с моим будущим мужем, предостерегала от сглаза, говорила правдиво и убедительно. Рассматривая то одну, то другую вещицу, я потянулась к расставленным в ряд флаконам с духами и туалетной водой. И взяв в руку один из них, оторопела. За ним лежала знакомая связка ключей. Я почувствовала не стук молоточков, а увесистые удары молота. К общему кольцу с нанизанными на него ключами, среди которых был ключ с короной и львом, была прицеплена симпатичная защелка. На ней красовался брелок - воплощенный рисунок из сложенного вчетверо мятого тетрадного листа. Чистое, литое серебро в виде сердца и с впаянным в него сердечком поменьше, в середке которого красовался крошечный рубин .
   - Подержи пожалуйста - Гуля протянула гребень. Зарина не отводя от нее глаз, выпростала из рукава руку и дважды попыталась его ухватить, и все мимо. Тогда Гуля всунула гребень в широкий рукав стеганного халата, и, склонив голову набок, неторопливо стала заплетать правые пряди .
   - Ты права. У меня есть кое-какие способности. - сказала Гуля. - Так называемое шестое чувство. Я часто ловила себя на том, что внезапно, могла безошибочно угадать надвигающуюся опасность, или заслышав шум подъехавшей к нашему дому машины, сказать наверняка, кто из родственников, или папиных друзей решил нас сегодня навестить. Но порой, как это обычно бывает, то что происходит у тебя под носом, разглядеть трудно. Так и я. Глаза зашторила любовь и затмила разум. Но я справилась. Включился механизм анализа. Как в шахматах. Разом все сошлось. У мужа много друзей, и один из них ювелир. У меня груда подарков, преподнесенных мне мужем и сделанные руками его друга. И брелок тоже дело его рук. Плюс ключ побывавший в кармане и шестое чувство. Настойчивое, свербящее, шестое чувство. И логика. Она требовала. Гуля! Коли заподозрила, выясняй! Иначе сойдешь с ума, подозревая и не расставив всех точек. И я расставила.
   - На месте? Дома у Лолы?
   -Нет. Лола ничего не заметила. А если бы и заметила, думаю, не всполошилась бы. Ну брелок, ну ключ, сколько всего такого встречается на белом свете. Но я как сыщик, запоминаю любую мелочь. Я похвалила платье, потом мы выпили чаю, поболтали о том о сем, и распрощались. Но теперь я знала, что мне делать. Я рассудила так. Если Лола любовница моего мужа, то наедине они остаются или в ее квартире или в съемной квартире. Как и в моем случае, встречи должны проходить только днем и никак не ночью. Днем муж занят делами, и для встреч всегда с трудом выкраивал время. Если временные окошки у него в обрез, то с учетом любовницы, их будет еще меньше! И с этого момента я решила находить вескую причину, чтобы каждый раз отказываться от уже заранее обговоренного свидания. Мой расчет был прост. Чтобы не терять попусту временное окно, вместо меня муж пригласит Лолу. Свою квартиру она предоставит в исключительном случае - соседи, родня, случайные свидетели, поэтому скорее всего они видятся в съемной. Запасной ключ у меня был. Оставалось одно. Застукать их в постели. Я принимала только это доказательство, я хотела доказательств, и в то же время не верила, что они будут. Мне казалось, все происходит не со мной. Думалось, будто я ожившая героиня глупого романа или сентиментального фильма.
   Гуля заплела правую косу. Отведя ее за спину, немного подумала, и перебросила обратно.
   - Спереди лучше? - спросила Гуля.
   - Тебе по всякому идет. - сказала Зарина.
   - Многие так говорят - без всякого бахвальства сказала Гуля. Она пошарила в карманах куртки, достала резиновое колечко и быстро скрепила им кончик косы. Потом принялась за левые пряди.
   - Не знаю как ты, но я часто думаю вот о чем. - сказала Гуля - Раньше, чужая, неизведанная беда мне казалась чуждой. Услышав о чьей-то беде, я конечно сочувствовала, но считала, меня она никогда не коснется.
   - Я тоже. Особенно, когда слышу о насилии. Я так его боюсь!
   - Насилие - самое отвратительное, что может быть - жестко сказала Гуля, но затем ее голос смягчился - И наверно я беспечно говорю о самом страшном, чего мы все одинаково боимся. К превеликому отвращению насилие есть, оно бывает, и мне оно кажется чем-то далеким, будто это происходит с кем-то на другой планете, и никогда не произойдет с тобой. Что ты ощущаешь после надругательства я не знаю, не хочу знать и не желаю об этом слышать. И сохрани меня боже, и дальше уберечься от надругательства. Но оказывается, все мы смертны! И беда может незримо быть рядом, свалиться как снег на голову.
   - Извини, но ты их застукала?
   - Да. В первый раз не вышло. Вышло во второй. Расчет оказался верным.
   Гуля посмотрела по сторонам.
   - Куда они все подевались?
   - Не надо! Никого не хочу видеть! Без них хорошо! - сказала Зарина.
   - Без них тоже плохо. - улыбнулась Гуля. - Когда я их застукала, то...
   - Дальше не рассказывай.
   - Неинтересно?
   - Противно.
   Гуля усмехнулась.
   - Противно другое.
   - Что? -спросила Зарина.
   - Мир перевернулся. Не буду утомлять, рассказывая, о... Да тебе по книжкам все известно! Противны были последствия. На носу были вступительные экзамены в институт. Но до них ли мне было? Да, я сильная, но я девушка! Экзамены провалила, папа кричал позор!., и рвал на себе волосы. Потом он конечно с ректором все уладил, но в тот год я наотрез отказалась от учебы. Что только папа не делал, но мне было все равно. Он смирился, когда взял с меня клятву поступать на будущий год. А когда еще я заявила, что передумала выходить за нареченного замуж, папа меня чуть не убил. Бесновался, называл меня взбалмошенной, избалованной, запретил мне все на свете, по сути, я оказалась под домашним арестом, маме за меня досталось ни за что, ни про что! То семейство пребывало в полном недоумении! Кто-то пустил слух, будто я чокнутая, а я, узнав ,как меня называют, обрадовалась. В самом деле, какой может быть спрос с чокнутой? Ужасный был год.
   - А эти двое?
   - Бывший суженый, рассудив не в ущерб себе, тихонько слинял в столицу, говорили на повышение. Ее имя никто не упоминал, сама понимаешь, если бы все всплыло наружу, никому бы не поздоровилось. Вот и выходит. Я чокнутая, он пусть в начальниках, но отказавшись от помолвки, рассорился со своим отцом, а Лолочка вышла сухой из воды.
   - Ненавижу ее.
   - В книжках не так? - насмешливо спросила Гуля.
   - В книжках все тайное становится явным - со злостью сказала Зарина .- А в этой истории...
   - Чтобы ненавидеть -перебила Гуля - Нужны веские причины. У тебя их нет.
   - Я полюбить ее должна? -ужаснулась Зарина.
   - До нашего разговора ты ее ненавидела?
   - Так не честно.
   - Представь. Ты меня не знаешь, а про меня тебе наплели невесть что. Будешь меня считать чокнутой?
   Зарина промолчала.
   - То то же. - сказала Гуля.
   - Одного не пойму. Почему Лола учится с нами? Что она делала весь прошлый год? И глядя на вас никому в голову не придет, что вы... Что между вами... Что она тебе... Я запуталась. Ничего не понимаю.
   - После того, как я их застукала, Лолочка надолго пропала. Объявилась после того, как папа разрешил мне выходить из дома. Причем в тот же день.
   - И ты ее приняла?!
   - Сказки любишь?
   - Да...- растерялась Зарина.
   - Я тоже люблю. Захотелось послушать.
   - Какая ты все-таки...железная...
   - Не в этом дело. Хотя, в этом то же. Попробуй догадаться, зачем она пришла?
   - Совесть ...раскаялась...
   - Зарина! Не будь такой бесхитростной! - с упреком сказала Гуля.
   - Прощение просить ...
   - Не то!
   - Ведь просила?
   - Конечно просила! Все было! Подумай еще! Нет? Ты сказала, все тайное становится явным. Ну? Пораскинь мозгами! Никак? Боже, что за простодушность! Страх! Страх ее привел! Ей было страшно за себя! Ей нужно было выведать, кто еще знает о всей этой истории, мои помыслы в конце концов! Вдруг на меня найдет затмение, кому-нибудь рассказать! Представь на мгновение, что с ней сотворят родители и ее братья, если тайное станет явным!
   - Но Лола может отплатить той же монетой.
   - Правильно.
   - Тогда тебе тоже не поздоровится.
   - Уж поверь.
   - Наилучший выход для вас держаться подальше друг от друга, ведь так? А она с нами.
   - Лолочка рыдала. Говорила, взял ее силой, потом запугал. Угрожал расправой и, что распустит про нее слухи, поэтому держал на крючке.
   - Неужели ...
   Лицо Гули скривилось.
   - Актриса, мастерски изображая жертву отвлеклась и незаметила, как вошла во вкус... Ха! Таланты Лолочки многранны. И сказочница, и актриса, каких свет не видывал. Сколько ни было школьных спектаклей, во всех играла! И как! В их многочисленной родне есть известный киношник, живет в столице, почетный гость на всех родственных торжествах. Когда женили ее брата, я помогала на тое*. На женской половине, куда он зашел поздороваться, я, Лола, другие женщины, хлопотали по хозяйству, так он картинно заломал руки, и говорит Лоле: - такой талант, жаль, твой папа слышать не хочет о сцене! А мне: - Ах! Ах! Вы созданны для кино!
   А сам глазки масляные прячет, слюнки текут... По мне в гробу я видела сцену, а Лола, напротив, бредила. Я говорила, строгие у Лолы родители, но талант в землю не зароешь. Столько всего напела! По ее словам, из солидарности, в прошлом году сознательно провалила вступительные экзамены. В этом году, из той же солидарности, поступила в тот же институт. Она невинная жертва, и никогда, ты слышишь, никогда! - с ударением сказала Гуля - Не держала в помыслах причинить мне боль, и все решалась вывести моего жениха на чистую воду. Да я опередила. Вот незадача! Играла, играла, и заигралась! Но страх по -прежнему крепко держит ее за горло. Из-за него она решила не упускать меня из виду. И когда я находилась взаперти, и теперь, как страж маячит перед моими глазами, как бы говоря, не вздумай оступиться, отплачу как ты только что сказала, той же монетой. К тому же спрос с меня как с чокнутой будет невелик. Но ей-то после огласки попросту не жить!
   -Дикое, не поддающееся логике поведение. Оно не укладывается в голове. Что -то не так. Вы были лучшими подругами?
   - Нет.
   - Ты отбила у нее кого-нибудь?
   - Нет же! Никогда этого не было. Наши родители хорошо знакомы между собой, мы тоже дружили, дома, в школе, но лучшими подругами никогда не были.
   - Не секретничали, не шептались?
   - Она -да, я - нет.
   -Она тебе завидует. Потому так поступила.
   - Ты быстро учишься.
   - За что она тебя ненавидит? Не понимаю.
   - Люди бывают разные. Кто -то способен радоваться за других, а кого-то сжирает зависть. Это жизнь.
   - Почему ты мне рассказала.
   - Это не я рассказала. Это вино развязало язык. Ну и пусть! Тебе можно.
   Зарина задумалась.
   - Лола. Лолочка... Откуда она знает твоего суженного?
   - Оттуда же, откуда я знакома с ее братьями. Наши семьи хорошо знакомы между собой. Там родня, здесь родня, а сколько раз в году встречается тьма знакомых между собой людей на всевозможных торжествах или тех же поминках? И потом. Я знаю друзей бывшего мужа, ему известны многие из моих подруг, тут дело в другом. Они каким-то образом между собой снюхались. Несмотря на то, что между моим бывшим и Лолочкой любовью не пахло, и не было договоренностей, закрепленные согласием глав семейств. Вот где главная закавыка. Но свинья везде грязь найдет. У меня лишь одно обьяснение. Мой суженый оказался банальным обаятельным мерзавцем. А Лолочка похотливой сучкой. Причем необычной. Играющей на острых ощущениях. Почти на грани. Имея строгих родителей и суровых братьев, Лолочка предстает перед ними единственной, обожаемой дочкой и младшей сестренкой, кротким и послушным ангелом во плоти. Но на деле... Изворотливая и хитрая бестия с черной душой. Водящая родителей за нос. Не только их. Весь мир! Эдак, бросающая ему вызов! Не открыто, нет. На это духу у Лолочки не хватит. А исподтишка. Помимо всего, она прирожденная интригантка. Ей нравится гадить и пакостить. Как в моем случае. Ведь не только разрушилась помолвка. Появилась трещина в дружбе двух семейств. Помимо натянутых отношений, осталось недоумение. Почему это неожиданно два любящих друг друга человека, вдруг наотрез отказались, опять же друг от друга? Почему? Я то понятно, отказалась от суженого потому что так устроена, подобное предательство простить не смогу. Хотя понимаю, такое встречается сплошь и рядом. И не знаю, как бы я поступила, если бы мы с мужем прожили много лет, прошли с ним огонь, воду и медные трубы, воспитывали бы наших детей. И когда случись такое, может разумно стоит побороться за него, нежели уходить. Но этого не было, поэтому я решила не связывать свою жизнь с человеком, который до свадьбы водит тебя за нос. Чего бы мне этого не стоило. Что наплел своим родителям мой бывший жених мне нисколько не интересно. И каким образом он спелся с Лолочкой тоже. Но дело в том, что Лолочка, похоже вошла во вкус. Она выкрутилась, ей все легко сошло с рук. Она почувствовала, что может вот так безнаказанно вершить судьбы людей и наверняка хочет испытать острые ощущения еще не раз.
   - Гуля...Тебе сколько лет, девятнадцать? -перебила Зарина
   -Да.
   - Ты рассуждаешь, как взрослая.
   - Ха! А кто я по твоему? А кто по твоему ты? Тебе сколько лет? Восемнадцать?
   - Да.
   - И где ты жила все это время? На Луне?
   - Не смейся.
   Гуля тихо рассмеялась.
   - Легко сказать! Не смейся... Тут впору не смеяться, а плакать! Я поражена твоей наивностью, твоей доверчивостью и твоему простодушию. Как будто ты из другого мира. Как ты думаешь, откуда авторы книжек, которые ты так любишь читать, черпают свои сюжеты? Выдумывают? Как бы не так! Из жизни берут милая моя, из обычной, повседневной жизни! Стоит осмотреться вокруг, и похожих историй можно наскрести полную пригорошню. Их пруд пруди! И читая книжки, неужели ты никогда не делала из них никакого вывода? Что ты молчишь?
   - Говори тише. Нас могут услышать.
   - Точно. -спохватилась Гуля и перешла на шепот.
   - Я не призываю тебя ненавидеть весь мир. Быть недоверчивой и подозрительной. В каждом парне видеть умело замаскированного негодяя. Боже упаси! Ты такая, какая есть. Но быть излишне доверчивой чревато. Этому невозможно научить. Ты должна слушать себя. Свое сердце. Научиться анализировать. Попробовать присматриваться к людям. Оставаться собой, не пытаться подражать таким как я или кому -нибудь еще. Но в то же время брать у нас то, чего у тебя нет. Понимаешь куда я клоню? У тебя чистая душа и поверь, я не хочу, чтобы кто-нибудь запачкал ее грязными лапами. А ты в свою очередь, поможешь мне.
   -Как?
   - С книжками -усмехнулась Гуля - Была бы я такой начитанной как ты, то сегодня Татарина бы за пояс заткнула! Не только его! Всех самодовольных и нахватавшихся премудростей людей! Ух как у меня сегодня чесались руки и язык! Но тут я слаба. Пришлось скрежетать зубами, только и всего. Ничего! Я наверстаю.
   Расставив руки в стороны, Гуля плавно закружилась на месте. Потеряв равновесие, она покачнулась, и , оперевшись рукой о плечо Зарины, склонилась к ней, затем прижалась головой ко лбу , и радостно улыбаясь, сказала:
   - Как я хочу танцевать! Долго, до изнемозжения!
   - Танцуй.-улыбнулась Зарина.
   Гуля поцеловала подругу в щеку, а потом села на свой ящик.
   -В другой раз. -сказала Гуля. - И еще.
   Она обернулась к Зарине .
   - Посмотри на меня.
   -Смотрю.
   - Татарин тебе приглянулся? -неожиданно спросила Гуля.
   Зарина ответила твердо.
   - Да.
   - Хотела его увидеть? Для этого ты меня вытащила на улицу?
   - Да.
   - А сейчас? Желание не пропало?
   Зарина не ответила.
   - Не молчи. Слушай себя. Слушай свое сердце. Говори. Или да, или нет.
   - Не знаю.
   Гуля пытливо смотрела в глаза Зарины несколько секунд, затем медленно повернулась к ней боком. Согнув руки, она уперлась локтями в колени, сложила вместе ладони, поднесла их к лицу и подышала на пальцы. Затем стала пристально смотреть внутрь очага.
   Темный провал, выстланный черными головешками казался выгоревшим до тла. Над ним не курился дымок, и на седом пепелище будто выступил иней. Гуля присела перед очагом . Она поводила ладонями над углями и ощутила исходящее от них тепло. Поискав вокруг себя глазами, она подняла с земли белый комочек хлопка с прилипшими к нему сухими травинками и аккуратно положила его поверх углей. Комочек начал темнеть, съеживаться, от него повалил дым. Через мгновение, травинки вспыхнули ярким пламенем. Гуля обернулась и посмотрела на Зарину. Та сидела уткнувшись носом в плечо.
   - Все зависит от тебя. Или ты потушишь в себе свое желание, или наоборот, раззожешь. Главное слушай себя. Верь своему сердцу.
   - А Татарину? Можно ли верить ему? - глухим голосом спросила Зарина.
   - Тут я тебе не советчик. Во -первых, как я понимаю, между вами возникла симпатия. Только и всего. Во -вторых, ни он, ни ты еще не сделали первый шаг навстречу друг другу. В - третьих, каждый вершит свою судьбу сам. Время все расставит на свои места.
   Зарина подняла голову. Глядя перед собой, она глубоко вздохнула. Потом засучила рукав, поднесла ладонь к лицу и приложила палец к губам.
   - Поначалу я не хотела ехать на хлопок. Уговаривала маму выхлопотать мне освобождение. Но она наотрез отказалась. Знаешь, что сказала мама? Она сказала: - Да, будет трудно, но поверь, эти полтора месяца вдали от дома, без родителей, запомнятся тебе на всю жизнь. На хлопке все вы будете как на ладони, и ты быстро поймешь, кто есть кто. У меня хорошая мама, я очень ее люблю, но до сих пор, я ни разу с ней не откровенничала. Сколько раз я собиралась с духом, но так и не решилась. А теперь я благодарна ей за то, что она настояла на моей поездке. Гулечка, ты на многое мне открыла глаза. Я поняла. Нужно взрослеть. И когда я приеду домой, то первым делом постараюсь сблизиться с мамой еще больше. Мне кажется, она ждет этого. И будет несказанно рада.
   - Хорошо бы.
   - А ты с мамой откровенна?
   - В чем то да, в чем то нет.
   - Я вот о чем думаю. Решилась бы я ей рассказать, будь я на твоем месте.
   Гуля потянулась к вороху растопки сложенной рядом с котлом, выдернула сухой хлопковый стебель и поворошила им угли. От них взметнулись несколько искринок. Они взмыли и тотчас погасли.
   - Вот и я никак не соберусь с духом. - сказала Гуля - Но в один прекрасный день все расскажу без утайки. Моя мама в подобных вопросах строгая, но мне думается, она проявит мудрость и осмыслит, осознает, что со мной произошло. Мне необходима ее помощь.
   Гуля положила стебель вглубь очага и снова села на ящик.
   - Не боишься?
   - Другого выхода нет. Иначе у меня ничего не выйдет.
   - Гулечка не пугай меня... Не говори загадками. Что ты задумала?
   - Рассуди сама. Что меня ждет? Пройдет время и папа непременно подыщет мне другого жениха из какой-нибудь состоятельной семьи, а во второй раз перечить папе я уже не смогу. Тогда он меня в порошок сотрет. Никак папа не возьмет в толк, что я устроена по другому, что я не смогу связать свою жизнь с мужчиной, на которого падет его выбор. С меня хватит. По мне так лучше оставаться одной, торопиться незачем, впереди еще целая жизнь! Остается одно. Уехать. А как это сделать? Есть только один выход. Мой папа известный в городе человек, профессор, с званиями, регалиями, и он попросту помешан на том, чтобы дать своим детям достойное образование. Между прочим, еще год назад он всерьез намеревался отправить меня учиться за границу, но я сама не захотела, да и мама не позволила. Причем, она как мудрая женщина, сначала с ним согласилась. Но потом, исподволь, не торопясь, мама так ему преподнесла информацию, что он сам не захотел об этом слышать. Поэтому, я твердо решила. Окунусь с головой в учебу, буду откровенна с мамой, и с ее помощью, после первого курса окажусь далеко-далеко. Сыграть на папином честолюбии проще простого. В их кругу сейчас престижно давать своим детям тамошнее образование. И папа может себе это позволить.
   - Я сегодня не засну.
   - Еще как уснешь.
   - Не знаю Гуль... Вряд ли.
   - Что будем делать?
   - Не знаю.
   - Пойдем спать. Спасибо за чай, за сладости. Вот паразиты! Куда они все подевались? А с другой стороны хорошо, что никто нам не помешал. Мы с тобой славно посидели. Правда?
   - Правда.
   Зарина встала, сняла с себя чапан, ухватила его за плечики, свела их вместе и аккуратно согнув халат пополам, положила на ящик. Через минуту летняя кухня опустела. Серая кошка, выйдя из темноты, неслышно прошлась по утоптанной земле. Она вспрыгнула на ящик, и лапкой умыла мордочку после удачной охоты. Обнюхав чапан все еще хранящий тепло, кошка улеглась поверх него, и закрыв глаза, замурлыкала, изредка поводя ушками, и чутко прислушиваясь к ночным шорохам.
   Конец главы.
  
   Глава 11
   - Раз, два,взяли! -скомандовал Боб.
   Бревно перехваченое ремнями с двух концов оторвалось от земли и едва не касаясь поверхности, поплыло вперед. Пыхтя от усилий, ребята засеменили рядом с ним. Освещая путь слабым лучом карманного фонарика с подсевшими батарейками, Оливье кряхтел и обливался потом. Пройдя с десяток метров он не выдержал.
   - Стоп! Бросаем!
   Друзья как по команде ослабили хватку и проворно отскочили в сторону. Тяжелое бревно гулко стукнулось о землю.
   - Чего ты? -спросил Бушмен.
   - В глазах потеменело. И сердце колотится. Сейчас... - сказал Оливье и схватился за грудь.
   - Ну? Раз, два взяли? - с нетерпением сказал Боб.
   - Погоди ты. Дай передохнуть.-сказал Оливье.
   - Итак сколько времени потеряли. Гуля заждалась наверно. -сказал Боб.
   - Черт нас дернул тебя послушать. Хоть бы сразу сказал, что целое бревно тащить придется. А то пару досок, пару досок... Хитрый каль.* - сказал Толик.
   Каль*-(по узбекски) лысый,плешивый.
   - Не кричи. Ты думаешь мне дрова с неба падают? Для кого стараюсь? Для себя что-ли? К себе домой что-ли бревно заберу? Завтра кушать надо готовить? О алла- алла! - возмутился Оливье.
   Бушмен тяжело дышал и зло буравил Оливье глазами.
   - Что смотришь? -спросил Оливье.
   - Дать тебе этим бревном по башке хорошенько. Обязательно на ночь глядя надо было его нести? Днем нельзя было? - сказал Бушмен.
   Оливье утирая пот со лба сел на бревно.
   - Уф-ф! Все! Ничего не надо! Сам донесу! Только когда кушать захотите, я для вас умер! Все! Нет меня!
   - Не кричи. -передразнил Оливье Толик. - В самом деле, сказал бы раньше, когда народу вокруг было полным полно. И не было бы никаких проблем.
   Оливье вздохнул.
   - Забыл. Сначала ужин готовил, потом за вином бегал, потом вечеринка, то, се... Забыл.
   - Надо ребят позвать, небось уснуть еще не успели. Сходить что-ли? -спросил Бушмен.
   - Да тут осталось немного. Чем попусту языками молоть, лучше побыстрее донести его и дело с концом. - сказал Боб и со злостью пнул бревно.
   - Чего расселся? Вставай! Работать надо! Арбайтен! - прикрикнул на повара Бушмен.
   Покряхтывая, Оливье поднялся на ноги, намотал на руку конец брезентового ремня, просунутый под бревном, ухватился за него покрепче и вопросительно посмотрел на Бушмена.
   Стоящие позади Боб и Толик тоже приготовились. Ремни натянулись.
   - Ну его к черту! -сказал Толик. - Ничего с этим бревном не сделается. Полежит тут до утра, а утром привяжешь его к ослику и он это бревно тебе хоть на крышу затащит.
   Оливье с удивлением посмотрел на Толика и с размаху шлепнул себя по лбу.
   - Раньше не мог сказать? - вскричал Оливье.
   - Не ори ты! - сказал Боб. - Точно! Столько времени впустую угробили! Лучше бы я с Гулей сейчас чаек распивал.
   - Успеешь. Что скажешь Оливье? Толик прав, чем такую тяжесть тащить, лучше ослика запрячь. Поздно уже, да и темень такая, что можно ноги отдавить. Не так ли? - сказал Бушмен.
   - Хоп... - тяжело дыша согласился Оливье.
   - Вот и славно. - сказал Бушмен и бросил ремень. - Вот увидишь, завтра все будет по другому.
   - Завтра... - буркнул Оливье. Он принял у Боба ремень, сложил два конца вместе, затем выдернул из под бревна оба ремня, и начал сворачивать, наматывая их на руку. - Завтра...
   Оливье неожиданно со злостью пнул бревно.
   - Надоела кухня -мухня ! Каждый день одно и тоже! Утром раньше всех вставай, чай кипяти, потом обед вари, потом ужин - мужин, хоть бы разок отдохнуть! Лучше бы я хлопок собирал!
   - Сам же напросился щи варить! Толик тоже хотел на кухню, но ты же с деканом вась-вась - сказал Бушмен и потер друг о друга два указательных пальца. - Перешепнулся с ним и порядок! Лучше бы вместо тебя Толик кашеварил. Мы бы тогда вообще как у Христа за пазухой жили.
   - А раньше что, плохо жили? Добавки - мобавки когда я вам не давал?
   - А! - махнул рукой Бушмен. - Был бы здесь Татарин, он бы тебе сказал.
   - Кстати, где же Татарин? - спросил Боб.
   - Спит наверно. Скорее всего пока мы тут возились, он уже пришел. - сказал Толик.
   - Черт, Гулька там одна, обещал ей прийти, а сам пропал. Я побегу. - сказал Боб и не дожидаясь ответа сорвался с места.
   - Ладно, поздно уже. Пошли. - сказал Толик. - Выключи ты свой прожектор! Все равно от него никакого толку нет.
   Слабый свет излучаемый фонариком из последних сил боролся с темнотой. Желтый круг расплывался на земле и тускнел прямо на глазах. Закинув на плечо свернутые ремни, Оливье подкрутил фонарик, пытаясь сузить луч, но лучше от этого не стало. Круг света съежился в размерах , осветил напоследок валявшийся неподалеку куст верблюжьей колючки и потух.
   - Все. Умер фонарик. И у меня тоже батарейки сели. Устал я. - сказал Оливье.
   - Ничего.- ободрил его Толик. - За ночь зарядишься.
   Оливье не ответил. Он вгляделся в темноту, которая поглотила Боба, а потом удивился:
   - Как он так бегает? У меня сердце из груди выпрыгивает, а ему хоть бы хны!.
   А Боб спешил. Он пробежал несколько метров, споткнулся на ровном месте и едва не упав, перешел на быстрый шаг. Его подгоняли мысли о Гуле. Оказаться рядом с ней еще разок за сегодняшний вечер - вот чего ему хотелось сейчас больше всего на свете. У Боба колотилось сердце. Он улыбался от радости. Сегодня свершилось то, о чем он мечтал. Вопреки предостережению Татарина, Гуля его не отшила. Боб мысленно аплодировал самому себе. Страхи быть отверженым оказались напрасными. Главное, как считал Боб, это верить в себя. Быть настойчивым, но не назойливым. Боб хорошо понимал эту разницу.
   - Глупо, это когда ты стучишься и стучишься в закрытую для тебя дверь. Колотишь в нее руками и ногами, невзирая на истошные крики отстань! - думал Боб. - Но чтобы понять, закрыто ли сердце понравившейся тебе девушки или нет, нужно дерзать. Действовать и завоевывать. Иначе ничего не выйдет. Но не идти напролом. А Татарин не прав. Иной раз, не побегав за девчонкой, ее не добьешься. Но палку перегибать тоже не стоит. Кому же охота выглядеть всеобщим посмешищем? На то и дается человеку разум! Скучно, когда девчонки первыми вешаются на шею. В таких случаях слишком все просто и неинтересно. А Гуля не из таких. По крайней мере, из всех ребят лишь мне она позволила за собой приударить, вот что главное. А дальше будет видно. И я не отступлюсь.
   Боб прибавил шаг. Огибая дом, он потерял остатки терпения и перешел на рысь. Выбежав из-за угла, он едва успел разглядеть Лолу. Словно тень, она шмыгнула с крыльца в глубину темного коридора. Преодолев еще несколько метров, Боб остановился как вкопанный. Бежать дальше не было никакого смысла. Гули и Зарины на летней кухне не было.
   - Не успел.- с досадой подумал Боб.
   Разозлившись не на шутку, а больше всего на Оливье, спутавшему все его карты, Боб, кляня его, тихо выругался. Внезапно его осенила мысль. Он подбежал к крыльцу, махом перепрыгнул через ступеньки, уперся руками в дверной косяк, и словно мультяшный дрессировщик из цирка, всунул голову в черную пасть дверного проема.
   - Лола! - сдавленным голосом позвал Боб.
   Ему никто не ответил. Боб прислушался. Стояла гробовая тишина.
   - Лола! Что с тобой? Ты же здесь!
   Совсем рядом послышался недовольный шепот.
   - Чего тебе?
   - Гулю не видела?
   - Нет.
   - Я отлучился, когда Гуля и Зарина на кухне пили чай. Я подумал, может ты была с ними.
   - Нет, не была.
   - Она в комнате?
   - Что ты ко мне пристал? Не знаю.
   - Как не знаешь? А ты разве не от себя идешь?
   - Тебе какое дело? Отстань, я спать хочу.
   - Выйди ко мне! Я тебя не вижу.
   - Боб, уже поздно. Что за расспросы?
   Стараясь разглядеть Лолу, Боб шагнул за порог.
   - Не уходи, я к тебе подойду.
   - Спокойной ночи.
   Боб прислушался к удаляющимся тихим шагам.
   - Лола! Лола! Подожди ! Лола!
   Боб пошел вслед за ней, вытянув правую руку перед собой, а левой, ощупывая стену. Впереди скрипнули несмазанные дверные петли. Боб на ощупь добрался до комнаты девочек. Дверь в комнату была закрыта. Прильнув ухом к двери, Боб снова прислушался, но ничего не расслышал.
   - Какая муха ее укусила? Трудно ответить что-ли? - подумал Боб.
   Он постоял еще немного. Но постучать так и не решился.
   - Раскладушка Гули как раз у окна. Позову ее тихонько с улицы - подумал Боб и направился к выходу. Глаза Боба привыкли к темноте, и обратный путь он проделал чуть ли не бегом. Но у самого выхода, Боб неожиданно отпрянул. Сбоку, на крыльцо впрыгнул Татарин. Они с удивлением посмотрели друг на друга.
   - Здорово! - растерялся Татарин.
   - Привет... - ошалело сказал Боб, и тут же заторопился
   - Ты куда? - спросил Татарин.
   Боб с умоляющим видом провел ребром ладони по горлу. А Татарин, уже с тревогой в глазах, цепко схватил его за руку:
   - Что случилось?! Наших бьют?!
   Боб вырвался и спрыгнул с крыльца.
   - Язык проглотил?! - крикнул Татарин, поддавшись вперед.
   - К Гуле. Сказать, что я вернулся.
   Татарин оторопел.
   - Ты теперь каждый раз перед ней отчитываться будешь? Когда ушел, во сколько пришел?
   Боб дернулся, но шагнуть не шагнул. Он медленно обернулся к Татарину. Сунув руки в карманы спортивных штанов, Татарин с вызовом смотрел на Боба.
   - Иди, иди. Еще извинись перед ней.
   - Надо будет извинюсь! Понял?
   - Ну-ну. Что же ты встал? - усмехнулся Татарин. - Иди! В ножки поклонись. Мол, я не хотел, так вышло. А лучше вали все на нас, задержали, дескать.
   Боб облизнул губы. Татарин стоял набычившись. Боб не сводил с Татарина глаз, а на его скулах заходили желваки. Потом он повернулся к нему спиной, сделал несколько шагов и скрылся за углом. Татарин провел ладонью по волосам.
   - А вы где были? Что делали? Где Толик и Бушмен? - крикнул Татарин и прислушался. Боб не ответил.
   - Зря я так с ним. - с досадой подумал Татарин. - Хотя он тоже хорош. Смотреть тошно. Весь вечер со своей Гули глаз не сводил, чуть ли хвостом не вилял. Что он в ней нашел? Да красивая, только и всего. А голова пустая. У Зарины похоже ума побольше. И в литературе смыслит, и опыта наверно тоже не занимать. Зарина...
   Растопырив пальцы, Татарин ладонью почесал подбородок. Что за напасть с этой Зариной! Не в первый раз за вечер он вспоминает это имя.
   - Но не влюбился же я в конце в концов! - с отчаянием подумал Татарин.
   Конец главы
  
   Глава 12
   Идти до барака оставалось всего ничего.
   - Ай! - завопил Оливье. - Кто мне на пятки наступил?
   - Ты их в руки возьми, целее будут.- сказал Толик.
   - Больно. -сказал Оливье.
   - Бушмен, пошли быстрей. Ну его со своими пятками.
   - Подождите! - взмолился Оливье. - Не надо быстро. Вместе пойдем.
   - Тогда иди рядом и не скули. - сказал Толик.
   - О алла - алла... - прошептал Оливье. Он тяжело дышал и попеременно зажимая то одну ноздрю, то другую, высморкался. Первым тишину нарушил Бушмен. В его голосе слышалась горечь:
   - Как представлю, что они завтра без нас на рыбалку поедут, сразу сердце кровью обливается.
   - Кто это они? -спросил Оливье.
   - Тебе зачем?
   - Интересно.
   - Исмаил и Хаким. Теперь доволен?
   - Сыновья Джаббора -ака?
   - Они самые. -сказал Толик
   - Откуда вы их знаете? - удивился Оливье.
   - Ты думаешь, только тебя тут каждая собака знает? - сказал Толик.
   - Причем здесь это? Обмен у меня с ними. Я им хлеб даю, а они мне со своего огорода тыкву приносят, шалган*, иногда кислое молоко. Сами знаете, с хлебом в округе туговато. А нам хлеба много привозят, лишний всегда остается. Не пропадать же добру. А вы что меняете? -сказал Оливье.
   (Шалган* - разновидность репы.)
   - Ничего не меняем. Познакомились с ними когда-то случайно, а потом подружились.
   - Как? - не унимался Оливье.
   - Как, как?! Очень просто.
   Троица обогнула барак и вышла к крыльцу. На ступеньках сидел Татарин. Заслышав шаги, он повернул голову и узрев друзей, поднялся на ноги.
   - А вот и Татарин! Глядите -ка! Деловой! Ты где был? В город что-ли бегал? - весело сказал Бушмен.
   - А ты точно бегал? - хитро прищурился Толик.
   - А как же! - удивился Татарин.
   - Даже не вспотел... - Бушмен осмотрел Татарина с ног до головы.
   Татарин смутился и молча сунул руку Оливье.
   - Виделись же. - с недоумением пожал ее Оливье.
   - Соскучился. А вы чего в потемках разгуливаете?
   - Да вот... -кивнул на Оливье Толик. - Выдумал ночные тренировки по перетаскиванию бревен. Как-будто кроме нас больше некому.
   - У тебя есть что-нибудь пожевать? - неожиданно спросил Татарин Оливье.
   - Покушать?! - изумился Оливье. - Сейчас?
   - Когда же еще? Есть охота, мочи нет.
   - Не наелся что-ли? Я как у Ленки сегодня поел, так до сих пор на еду смотреть не могу.
   - Ты и так каждый день на еду смотришь. Серьезно, есть что-нибудь?
   - Откуда? Завтра только.
   - А там что? - Татарин указал рукой на летнюю кухню .- Отсюда вижу, столик накрыт.
   - Девочки чай пили. - нехотя сказал Оливье.
   - Какие девочки?
   - Гуля, Зарина.
   - Вот оно что... А мы хуже их что-ли? Чаек горячий попить сейчас в самый раз! Что скажешь, Оливье?
   - Мне до утра что-ли вас обслуживать? Завтра вставать рано.
   - Вставай, кто тебе мешает. Сами управимся.
   - Боб скажи ему.- сказал Оливье глядя через плечо Татарина.
   Татарин оглянулся. Он не слышал позади себя никаких шагов, но за спиной в самом деле стоял Боб.
   - Татарин, уже поздно. Пойдем спать. - сказал Боб.
   - Иди, кто тебя держит.
   - Сказано же было, Оливье просыпаться раньше всех.
   - Он сам знает, что ему надо делать. Ты же к Гуле спешил?
   - Она спит.
   - Вот как... А ты - Татарин повернулся к Оливье - Что молчишь? Ты хозяин, коли скажешь нет, что я по твоему, обижусь что-ли? Нет, так нет.
   - Почему сразу нет... Пожалуйста... -пробормотал Оливье.
   - Точно?
   - Ну да... Ребята мне помогали, устали...
   - Вот именно. И Оливье еле на ногах держится. Поэтому хватит на сегодня. Пора спать. - сказал Боб.
   - Вы тоже спать хотите? - Татарин посмотрел на Толика и Бушмена. Те переглянулись:
   - Нет...
   Татарин повернул голову к Бобу:
   - А если бы Гуля тебя дождалась, ты бы спать пошел?
   - Но ее же нет.
   - А мы, хуже твоей Гули что-ли? С нами не останешься?
   Боб промолчал. Татарин усмехнулся. Бушмен и Толик насторожились. Оливье растерянно захлопал глазами:
   - Э! Зачем ругаться? Чай так чай.
   - Вот это совсем другое дело! - повеселел Татарин, и сунув руки в карманы, вразвалку направился к летней кухне.
   - Делать вам нечего? Что вы сцепились? - тихо спросил Бушмен.
   - Ну причем тут Гуля? - возразил Боб. - Татарин! Подожди! Пойдем, в комнате поговорим!
   Слова Боба Татарин пропустил мимо ушей. Постояв немного, Оливье кинулся вслед, обогнал Татарина, подбежал к столику, по хозяйски оглядел расставленные на дастархане тарелочки, и увидев, что девочки почти ничего не тронули, покачал головой. Приоткрыв крышку чайника, Оливье заглянул в него, потом собрал пиалы, но подумав, положил обратно.
   - Заварка в шкафчике, хворост и вода сам знаешь где, пиалы сполоснуть надо. Когда будете уходить, конфеты-монфеты вот сюда, фисташки-мисташки сюда. А ящики, столик оставь как есть, утром я сам все уберу.
   - Ты картошку назавтра чистил? - спросил Татарин.
   -Да.
   - Где она у тебя?
   - Что ты еще задумал? -выпучил глаза Оливье.
   Улыбаясь, Татарин сказал:
   - Только не злись. Все это - Татарин обвел рукой тарелочки - конечно хорошо. Но говорю честно, есть хочется. Почему-то весь вечер я думаю о жареной картошке. На маслице, с корочкой, а сверху чтобы зеленым лучком была посыпана. Я уже забыл, когда в последний раз такую ел. Да не махай ты руками! Сначала выслушай. Масла у тебя много, картошки тоже полным-полно. Я сам все сделаю. Хочешь - оставайся, посиди с нами, ее приготовить минутное дело! А потом вместе поужинаем. Ну как? Согласен?
   - А! - обреченно махнул рукой повар. - Делайте что хотите. И когда ты Татарин угомонишься? Вот увидишь, попадешь на тот свет, из-за тебя оттуда все обратно на землю убегут. О алла-алла.
   - Ну брат, до этого еще далеко. - протянул Татарин. - Говори, где твоя картошка.
   - Чищенную не дам! - испугался Оливье.
   - И не надо. Пошли в кладовую.
   - Тебя только пусти туда, весь склад вынесешь. Сам принесу - обречено сказал Оливье. Он огляделся и только сейчас заметил кошку, уютно свернувшуюся калачиком на аккуратно сложенном чапане. С самого приезда добряк Оливье всячески привечал эту кошку, баловал, откладывал для нее самые аппетитные кусочки мяса, кормил чуть ли не из самых рук. Впрочем, ослику тоже немало перепадало - то кочерыжка, то кукурузный початок, у Оливье всегда было что-нибудь да припасено. Тех же диких голубей, носившихся стайками в безоблачном небе, Оливье приучил к себе, щедро посыпая землю зерном рядом с ящиком, на котором он обычно посиживал.
   И сейчас, услышав знакомый голос, кошка лениво вытянула передние лапки, дугой выгнула спину, затем широко ощерила пасть, безвучно зевнула и неожиданно принялась драть когтями роскошный чапан своего благодетеля. Оливье опешил и разинул рот. С неожиданным проворством для его грузного тела Оливье подскочил к ней и со словами: - Неблагодарная тварь! - одним махом сдернул с ящика чапан. Кошка кувыркнулась в воздухе, приземлилась на четыре лапы и молнией метнулась вон из кухни.
   Бормоча себе под нос что- то невнятное, повар сунул чапан под мышку и сутулившись, пошел к дому. Дошагав до крыльца и поднявшись по ступенькам, повар грустными глазами посмотрел на ребят, прошептал - О алла - алла, вздохнул и скрылся за порогом.
   Боб проводил его взглядом, нахмурился, и повернув голову к летней кухне, сузил глаза. Он пристально смотрел на Татарина, который сидел к нему спиной наклонившись вперед и положив согнутые в локтях руки на колени. Бушмен стоял сунув руки в карманы, щурился и глядел себе под ноги. Толик достал из кармана спичечный коробок, вынул из него спичку и сунул ее в рот. Погоняв спичку языком, выплюнул.
   Боб отвел взгляд и размял шею. Потом качнул головой влево, затем вправо. Ничего не говоря, он шагнул к крыльцу.
   - Погоди. Мы так ничего и не решили. - поднял голову Бушмен.
   - Нечего решать. Завтра идем на поле вместе со всеми.
   - Это ты так решил?
   Боб остановился как вкопанный. И медленно повернулся к Бушмену.
   - Мы всегда все решали вместе. И у нас все получалось. Татарин пришел, может все-таки обсудим как теперь нам быть? - сказал Бушмен.
   Толик вынул из коробка новую спичку, продел ее сквозь бортик выдвижной части, и зажав спичку между большим и средним пальцем, завертел спичечный коробок в руке.
   - Боба остынь. - сказал Толик. - Гуля тут конечно не причем, но ты тоже хорош! Ты взгляни на себя со стороны, смех да и только! Как будто в первый раз в жизни девчонку увидел.
   - И потом -подхватил Бушмен. - С каких это пор из-за девчонок между нами могут возникнуть обиды? В Гульку влюбился? Да пожалуйста! Девочка она конечно, что надо, спорить не буду, и если ты первый начал действовать никто и никогда не посмеет тебе помешать и не встрянет между вами. Святое дело! Но посуди сам. Завтра Исмаил и Хаким едут в девственные места, и как они говорят, рыбалка там будет такая, какая нам не снилась. Вспомни, они едут еще и потому, что мы их уговорили. Они нас ждут и мы обещали им хороший стол, тем более, у нас все готово. Но чтобы поехать нужен хлопок, а его теперь нет. Поэтому надо что-то решать. Или пойдем сейчас к ним и скажем: так, мол, и так, извините, сбили вас с панталыги, наобещали хлеб-соль, но езжайте сами, без нас, так выходит по твоему?
   - Бушмен, что ты мне душу травишь? Я все понимаю, но тут другое! Какое всем дело, до того, как я себя веду с Гулькой? Это мое личное дело, как вы не поймете? Я знаю эту семью, и про Гулю в свое время кое-что слышал, но она другая, совсем не такая, как про нее говорили, я чувствую это! И я сам во всем разберусь, только не надо меня опекать, говорить, что мне делать, а что не делать.
   - Я тебе этого не говорил.
   - Ты нет, а Татарин да. И этот туда же. - Боб кивнул головой на Толика.
   - Ладно Боба, угомонись. Татарин конечно не прав, и я ему скажу, чтобы не совал нос куда не надо. А ты Толян...
   - Вот еще! Сам скажу. - сказал Боб.
   - Вот и скажи! А заодно о деле поговорим.
   - Что я? - удивился Толик.
   - Ничего. - Бушмен смерил Толика взглядом. - Стой как стоишь. И не вякай.
   Толик выронил из руки спичечный коробок. Бушмен ловко, на лету поддал его ногой и ухитрился поймать.
   - Держи. - снисходительно сказал Бушмен и протянул Толику коробок. - Пошли Толян. Боба, пойдем. А то Татарин, видите, уже сам не свой.
   Действительно, глядя на Татарина издали, было похоже, что он потерял терпение. Татарин уже не сидел, а стоял к ним лицом, сунув руки в карманы. Лицо было нахмуренным. Увидев, что друзья направились в его сторону, Татарин перешагнул через ящик, уселся на него и закинул ногу на ногу. Выражение лица смягчилось. Когда Бушмен, Боб и Толик подошли к нему, лицо Татарина расплылось в улыбке. Но его взгляд был устремлен поверх их голов. Оглянувшись, Боб увидел Оливье. В одной руке он держал стеклянную бутылку до половины заполненную хлопковым маслом, а в другой сетчатый мешок с картошкой. Подойдя к ящику, Оливье молча передал Татарину бутылку, мешок бросил ему под ноги, развернулся и пошел восвояси. Увидев недоуменные взгляды друзей, Татарин сказал:
   - Только никаких вопросов: Что? Зачем? Почему? А ты Боб, извини. Я не прав. Поступай как знаешь, или нет, поступай как тебе сердце велит. - последние четыре слова Татарин сказал напыщенно.
   Лицо Боба посуровело.
   - Ладно, проехали. - торопливо сказал Бушмен. - А это еще что такое?
   - Ничего. - Татарин пытливым взглядом обвел лица друзей и пристально посмотрел на Боба. Потом взглянул на бутылку, которую держал в руке и осторожно поставил ее на столик. - Ничего особенного. Оказывается, уже поздно. Бобу пора спать.
   - Нет, погоди. - Боб сам того не ведая придвинул к себе ящик, на котором до этого сидела Гуля и с размаху уселся на него. Доски затрещали, но выдержали.
   - Как пробежка -то? Куда бегал? Или нет, с Кем бегал?
   - Ты че, Боба? - оторопел Татарин.
   - Я? А что я? Я тоже сегодня бегал! Весь вечер только и делал, что за Гулей бегал, да еще у всех на виду, но оказывается бегать можно по разному, да Татарин? Можно в открытую, а можно втихаря, прячась ото всех, а потом как ни в чем не бывало поучать да учить уму разуму! Но бегать втихую означает, что здесь что-то нечисто, иначе зачем прятаться? А главное, никаких тебе пересудов, верно? И будешь чистенький, не так ли? Ну! Говори ! Что ты молчишь? Поступай как тебе сердце велит! - последние четыре слова Боб произнес с издевкой.
   Татарин побледнел. Кровь отхлынула от его лица, а сердце учащенно забилось. Он невольно отшатнулся от Боба, потерял равновесие, но ухватившись рукой за край ящика, удержался. Он не ожидал такого выпада. Боб задел его за живую. И он впервые в жизни не знал, как ответить. Татарин проглотил свой собственный язык. Он сейчас не мог ни соврать, ни что-либо придумать. Он смотрел на пылкое лицо Боба, и единственные слова, которые он смог вымолвить вслух, почему- то были: - Тихо, тихо, тихо... и прозвучали они тоже еле слышно.
   Бушмен и Толик ничего не поняли. На их глазах что-то произошло, но что именно, было непонятно. Боб чего -то не договаривал, а Татарин явно испугался. Вся эта сцена случилась за несколько секунд, но Толик и Бушмен разом смекнули, что с расспросами лучше ни к кому не лезть. Они оба метнули на Боба и Татарина молниеносные взгляды, и так же мгновенно переглянулись. Татарин схватил чайник и резко наклонил его над пиалой. Вместе с чаем, в пиалу с грохотом свалилась крышка. Холодный чай брызнул в разные стороны. И вместе с бряцанием наступила разрядка: Татарин чертыхнулся, а Боб обмяк. Спохватившись, он обратился к Татарину: - Налей и мне. - а сам похлопал себя по бедрам, выудил из кармана смятую пачку сигарет, а потом закурил. Но затянувшись глубоко закашлялся, отшвырнул сигарету, залпом опорожнил пиалу и сказал как ни в чем не бывало:
   - Между прочим у Алишера сегодня день рождения.
   - Когда? - удивился Бушмен.
   Боб вскинул руку и посмотрел на часы:
   - Уже наступил.
   - Точно. Он на днях говорил об этом. - сказал Толик.
   - Завтра поздравить надо. - сказал Бушмен.
   - Завтра наступило уже сегодня. - поправил Боб.
   Татарин сидел, уставившись в одну точку.
   Ничего не говоря Бушмен взял бутылку с хлопковым маслом и пристально посмотрел сквозь нее на Татарина. Тот не шевельнулся. Тогда Бушмен поводил бутылкой перед глазами Татарина. Тщетно. Бушмен с наслаждением выгнул спину. И вдруг неожиданно повернувшись к кукурузному полю, резко замахнулся, словно собрался зашвырнуть бутылку.
   - Ты что? - Татарин вскочил на ноги.
   - А что? - невинно спросил Бушмен по прежнему держа руку на отлете.
   - Дай сюда!
   - Зачем?
   Татарин растерялся. Но посмотрев на улыбающегося Бушмена, а потом на Толика и Боба, размяк. Он будто увидел себя со стороны. Разом в никуда схлынула напряженность. И задумчивости то же как не бывало. Все вернулось на свои места. Татарин почувствовал, как с души упал громадный и тяжеленный камень. Он будто заново увидел все, что окружало его вокруг. Татарин медленно выдохнул. Досадуя на свое непонятное для самого себя поведение, он еще раз оглядел лица друзей и громко рассмеялся.
   Не прошло и получаса, как на кухне дым стоял коромыслом. Разоженный заново огонь вовсю плясал под закопченным котлом, в котором, в кипящем масле шкворчала нарезанная крупной соломкой чищенная картошка. Татарин ловко орудовал шумовкой, зорко следя за ломтиками, давая им покрываться той самой золотистой корочкой, о которой по его словам он мечтал весь сегодняшний вечер, а потом, ловко выуживал и перекладывал их в небольшой таз с отбитой по краям эмалью.
   Бушмен, добровольно взявший на себя обязанности помощника, тут же с осторожностью высыпал в котел новую порцию картошки. Как назло сковороды не нашлось и ничего не оставалось делать, как готовить некое подобие картошки-фри. Впрочем, она тоже не только восхитительно выглядела, но и аппетитно пахла.
   Звенькающие звуки шумовки об чугуные стенки котла , чем -то похожие на отбиваемые на корабле склянки, разносились далеко вокруг и были слышны в комнате, где спали остальные однокурсники, в чем лично убедился Боб, когда наведался туда ,чтобы достать из под своего матраца пачку сигарет.
   Подойдя к выходу, Боб внезапно обернулся и пристально посмотрел на спящего Алишера. Немного подумав, он тихонько подошел к его раскладушке, склонился над ней и легонько потряс Алишера за плечо. Почмокав губами, Алишер повернулся на другой бок. Боб потряс сильнее, но тщетно. Алишер спал как убитый. Тогда Боб ладонью зажал ему рот, а пальцами прихватил нос. Ухмыляясь, Боб дождался, пока у именинника не перехватит дыхание, и как только это случилось, Боб тотчас отнял руки. Алишер вскочил, захлопал глазами и начал озираться.
   - Ты че?! - испугался Алишер, уставившись на Боба.
   - Тихо! -шепотом скомандовал Боб и приложил палец к губам. - С днем рождения.
   - Чего? - ошалело спросил Алишер.
   - С днем рождения говорю.
   Алишер судорожно сглотнул, продолжая хлопать глазами. Боб выудил из пачки две сигареты и протянул их имениннику.
   - Держи.
   Алишер машинально взял сигареты.
   - Удачи тебе. - Боб похлопал его по плечу.
   - Да я не курю. - наконец-то сообразил Алишер.
   - А у меня больше ничего нет. - прошептал Боб и тихонько выскользнул из комнаты.
   Алишер оторопело посмотрел на сигареты, потом на входную дверь и медленно опустился на раскладушку. Его глаза все еще не привыкли к темноте, а сладкий сон не полностью выветрился из головы. Сунув сигареты под матрац, Алишер попытался что-либо понять, но слипающиеся веки упорно клонили голову на грудь, а рот против его воли широко раскрылся сам собой в неудержимом зевке. Еще разок почмокав губами, Алишер ничком рухнул на раскладушку, подтянул к себе одеяло, и так ничего и не поняв, уснул.
   Боб вернулся довольный. Он подошел к очагу и сел перед ним на корточки. Вытянув из вороха растопки тонкий, усохший стебель хлопкового куста, он сломал его пополам. Боб поджег стебель с конца и прикурил от него сигарету.
   - У тебя же спички есть. - сказал Татарин.
   - Так вкуснее. - с наслаждением затягиваясь сигаретой сказал Боб.
   Бушмен всыпал в котел последнюю партию картошки. Татарин аккуратно ее помешал, потом стряхнул с шумовки масло, и помахивая ею в воздухе, сказал:
   - Еще десять минут, и можно будет садиться за стол. Есть предложение. Без грусти и печали проводить нашу прежнюю беззаботную жизнь и весело отметить новую и полную трудовых будней. Если я не ошибаюсь, у Оливье в канистре оставалось много. Что скажете?
   - Я сам хотел предложить то же самое. - сказал Толик. - Но как же быть с Исмаилом и Хакимом?
   Татарин погрустнел. Он опустил руку.
   - Утром извинимся, отдадим все наши запасы и дело с концом.
   - А что еще делать? - вздохнул Бушмен. - Придется, ничего не попишешь.
   - Вот что я скажу. Рано или поздно, все равно этот развалюшный комбайн когда-нибудь да сломался. Удивляюсь, как он вообще до сих пор работал? Грустно конечно, но честно говоря, перед своими неудобно. Все собирают хлопок, одни мы как неприкаянные. - сказал Боб.
   - Не согласен. Мы удачно воспользовались случаем, и любой кто-бы не оказался на нашем месте, воспользовался бы им точно так же. Что тут такого? -возразил Татарин.
   - К чему весь этот спор? Починят комбайн - хорошо, не починят будем собирать хлопок наряду со всеми, вот и все. А утречком зайдем к Исмаилу и Хакиму, и Татарин прав. Отдадим хлеб-соль и пожелаем удачи. Съездим с ними как-нибудь в другой раз. А горло промочить действительно не мешало бы. - сказал Толик и красноречиво облизнулся.
   - Решено. Так тому и быть. Ты Татарин дожаривай картошку, я накрываю на стол, а вы дуйте за вином. Только без шума, а то если преподаватели пронюхают, что мы тут пируем, никому не поздоровится. И если получится, возьмите у Ленки тушенку. - Бушмен посмотрел на Боба, а потом на Толика.
   Боб кивнул в ответ, докурил сигарету и вместе с Толиком направился к дому. Они поднялись на крыльцо и едва скрылись за порогом, как со стороны дороги тянущейся параллельно дому, послышался шум приближающейся машины. Татарин и Бушмен не обратили на этот шум никакого внимания. Мало ли машин пылит по местным дорогам? Но судя по звуку, машина свернула к дому. Бушмен посмотрел на Татарина, но тот пожал плечами:
   - Наверно кто-то из родственников приехал кого-то навестить.
   - Так поздно? - удивился Бушмен.
   - Мало ли? Вон к Марату, из самой столицы приезжали, а это путь далеко не близкий. - Татарин указал куда-то шумовкой, видимо полагая, что именно в той стороне куда он указал и находится тот самый город, откуда к Марату приезжали родственники.
   - А-а. - протянул Бушмен. - Действительно, было дело. Что там у тебя?
   - Готова картошечка. Ах ты миленькая моя! Сейчас мы тобою похрустим! - глядя на нее с вожделением сказал Татарин и почувствовал, как у него побежали слюнки.
   Темноту разрезал свет фар. Из-за дальнего угла дома во двор въехал тентованный УАЗ. Повернув, машина остановилась поодаль от Татарина и Бушмена. Мотор продолжал работать, а фары теперь светили им прямо в глаза. Сощурившись, они с недовольным видом покосились на машину и повернулись к ней спиной.
   - А представляешь, если бы это снова приехал Ленкин папа? - сказал Бушмен.
   - Ха! Да я бы все что он не привез на своем горбу перетаскал бы!
   - А я бы и самого папу на руках к Ленке отнес!
   - За чем же дело? Женись на Ленке и будешь жить как у Христа за пазухой!
   Бушмен рассмеялся. Рослая Ленка была выше его на целую голову и щупловатый Бушмен рядом с ней выглядел как первокласник перед дородной учительницей.
   - Нет уж. Мне Профессор этого не простит. А хорошо бы разжиться тушеночкой! Добавим ее в картошечку и ух! - Бушмен чуть не захлебнулся от восторга и предвкушения.
   - Точно! Тушеночка здесь будет в самый раз! Слушай, они так и будут нам в спину светить?
   Татарин повернулся к машине лицом, расставил ноги в стороны и упер руки в бока. Сощурившись, он немного подождал, а потом погрозив шумовкой, прикрикнул :
   - Да выруби свой чертов свет!
   Мотор заглох, фары погасли. Двери машины открылись. Из нее вышли двое. Громко захлопнулась одна, потом вторая дверь. Татарин сузил глаза, но в темноте были видны лишь смутные очертания двух людей. Они стояли разделенные машиной. Татарин не видел, но самой кожей почувствовал, как неизвестные тоже не отрывают от него глаз. Татарин нахмурился. Он высоко поднял голову и выставил вперед подбородок. Бушмен тоже повернулся к неизвестным лицом, зорко всматриваясь в темноту, но ничего не разглядел. Так они стояли с минуту, может быть больше. Молчаливая дуэль грозилась затянуться, и наливаясь злобой, Татарин не выдержал:
   - Ну! Чего уставились?
   Незнакомцы неспешно, чуть ли не вразвалку направились к ним. В темноте по прежнему нельзя было разобрать лиц, но шаги слышались отчетливо.
   - Кто это такие борзые? - вполголоса проговорил Бушмен.
   - Сейчас увидим. - с усмешкой сказал Татарин.
   Двое по-прежнему шли молча. Татарин крепче сжал шумовку и криво улыбаясь стиснул зубы. Но едва приближающиеся лица попали в полосу света летней кухни, пальцы разжались сами собою и шумовка выпала из его руки. К ним, плечом к плечу подходили декан и проректор, собственной персоной.
  
   Конец главы
  
  
   Глава 13
  
   Где глупость -- образец, там разум -- безумие.
   -- Иоганн Вольфганг Гёте
   Бесконечны лишь Вселенная и глупость человеческая. Хотя насчет первой у меня имеются сомнения
   -- Альберт Эйнштейн
   Да дорогой читатель. Так оно и случилось. А еще говорят будто снаряд не попадает в одну и ту же воронку два раза, так попадает, еще как! И никакие законы физики здесь ни причем. Сама судьба уготовила Татарину и Бушмену эту встречу. А тягаться с волей самой судьбы я никому не советую. И пытаться ее перехитрить тоже. Пустое это дело. Безнадежное. Такая она, судьба, захочет, разведет пути-дорожки в разные стороны, передумает, лбами столкнет, напевая при этом: чему быть, того не миновать...
   Впрочем, подобный Татарину возразит: позвольте! Если у судьбы столь несгибаемая воля, то как же быть с моей волей? Ведь она не раз влияла на мою судьбу! А то выходит: что бы я не задумал, чего бы я не предпринял, а судьбе непременно выпадет джек-пот? Дудки! На то она и воля: захотелось жаренной картошечки в неположенное время - пожалуйста! А если после каждой съеденной картофелины в страхе замирать за свою судьбу, эдак свихнуться можно!
   Ну с Татарином понятно, молодо-зелено. Хотя может он и прав. В таком случае, как быть с волей декана и проректора? Спрашивается, на кой им в поздний час понадобилось мотаться по округе, да еще на каком- то задрипанном УАЗике вместо того, чтобы спокойненько посапывать себе во сне почмокивая губами да почесывая при этом ту или иную часть, натруженного за день тела? Делать им нечего что ли?
   А ведь задай им подобный вопрос, вряд ли они найдутся что-либо ответить. Так и вижу, как смотрят они друг на друга растерянные, пожимают с недоуменным видом плечами, а потом мямлят чуть слышно в унисон:
   -Жить то надо...
   Так-то дорогой читатель. Два ученых мужа, доктора наук, чей грозный вид приводит в трепет желторотых первокурсников будут бубнить как нашкодившие мальцы. Что поделывается на белом свете? Почему от безобидного вопроса они начисто лишаются своей, казалось, железной воли, которая на поверку оказывается вовсе не железной, а податливой как пластилин!
   Впрочем, бог с ними, с профессурой. Им сейчас не до сна и не до размышлений о таких пустяках, как воля, превратности судьбы, тем более не до вопроса, чего ради они рыщут в потемках. Знал бы читатель, почему, так не поверил бы. Еще упрекнет меня, мол, нагородил небылиц с три короба. А потому дорогой читатель, покорнейше прошу, или нет, будь столь любезен, не читай эту главу. Не растрачивай напрасно драгоценное время. Иначе я долго буду корить себя за то, что попросту отнял его у тебя.
   Ничего в ней интересного не будет. Гораздо интересней поговорить о более приятных вещах, нежели о сборе хлопка. А если, к тому же, ты знаком с одной из глав романа ,,Гроздья гнева,, Джона Стейнбека, то вовсе по праву можешь воскликнуть: Знаю! Читал! и захлопнуть эту книгу.
   В самом деле, эка невидаль, хлопок! Ну растет где-то такая культура, прозывают ее белым золотом, ну и что с того? Да и работенка выуживать из коробочек пушистые, почти невесомые комочки наверно не бей лежачего! Все это враки, будто с сборщика за время работы сходит семь потов! К тому же местечко-то, где произрастает хлопок, выходит вовсе райское! Тут тебе и теплынь, чистый воздух, да еще рыбалка какая мало кому снилась! Где тут попахивает тяжелым, изнурительным трудом?
   Так-то оно так. Вроде бы. Вроде как все верно. В самом деле, райское местечко. Фруктов полно и рыбы видимо-невидимо. И вараны, и черепахи, верблюды, джейраны, дикобразы и те встречаются!
   Но собирать хлопок-не фунт изюму слопать. Собирательство хлопка действительно, тяжелый труд. А с учетом нынешнего времени я бы сказал - каторжный. А если назову этот труд рабским, то нисколько не ошибусь. Нет, я ничего не перепутал. И ты читатель, коли уж дошел до этих строк, нисколько не ослышался. Дело в том, что хлопок - не простая культура. Хлопок-это прежде всего валюта. А за валюту, чего греха таить, я и сам продам свою душу. За валюту мне сам черт не брат! Любят ее в Этом Государстве. А пуще всех - Главный Повелитель. Цари подобные Крезу живы и по ныне. И рецепт счастья для них остался прежним. Только мудрецы подобные Солону куда-то задевались. А если, все же где-то они и есть, то видимо теперь, к царям уже не вхожи.
   Так вот. Хлопок - собственность Главного Повелителя. И аппетит у него будь здоров: вынь и положь каждый год к его ногам свыше трех миллионов тонн!, ведь в пересчете на валюту, это будет... Это будет...
   А! - не вытерпит читатель. Чего зря ломать голову над цифрами с девятью нулями? Ну богатеет он из года в год, на то он и Повелитель, чтобы грести деньги лопатой, но и фермеры небось наряду со сборщиками все же зашибут свою деньгу! Как в том упомянутом романе: знай себе волоки свои мешки с хлопком к весам, взвешивай, записывай в книжечку собранные килограммы, а потом, в конце смены, сверив свой учет с учетом фермера, получи сполна чистоганом свой заработок да еще валютой!
   Так то оно тоже так. Но ведь то было в Америке хоть и в период Великой Депрессии, а в Этом Государстве денежный расчет между Главным Повелителем и фермерами, а фермеров со сборщиками такой, что...
   Спросите какой? Все еще интересно? Но денежный расчет всего-лишь махонький эпизод из длительной, повторяющейся из года в год и длящейся десятилетиями эпопеи, имя которой - хлопковая страда. Именно так это звучит из уст Главного Повелителя и его приспешников. Но это выражение в народе звучит иначе и смысл у него совсем другой. Как только в Этом Государстве созревает хлопок, людская молва, то втихомолку, но больше шепотом а порой с оглядкой произносят его по своему и слышится в произнесеных словах неподдельная горечь:
   - Вот они и наступили, хлопковые страдания...
   Что ж... Давайте попробуем размотать сей длинющий клубок похожий на Гордиев узел, который, как известно, проще разрубить нежели распутать.
   Но обо всем по - порядку.
   И так.
   Земли, на которых раскинулось Это Государство - древние. Всякое они повидали на своем веку. Эта земля видела воинственные племена кочевников. Видела она и первые городища оседлых земплепашцев. По этой земле пролегала часть Великого шелкового пути.
   А еще она видела полчища персидского царя Дария, гетайры Александра Македонского, орды Чингис-хана. Многие завоеватели оставляли на этой земле выжженую пустошь. Но всякий раз, старательные руки пахарей, строителей, зодчих заново возрождали на пепелище утраченое, разбивали цветущие сады, поднимали из руин города. Знакомы тебе читатель названия Хорезм, Хива, Самарканд, Бухара? Они и поныне блещут во всем своем великолепии.
   Видела эта земля две великие реки Центральной Азии, Аму- Дарью и Сыр- Дарью. Тугайные леса зеленой каймой опоясывали извилистые берега и были полны жизни. Встретить в лесу бухарских оленей было обыденным делом, таким же обыденным как за их пределами столкнуться с их заклятыми врагами: гепардом или с полосатой гиеной. Реки были полноводными, кишели рыбой, а всякого рода птицы: фламинго, пеликаны, цапли, аисты(всех не перечесть) водились вдоль берегов,гнездились в дельтах и поймах, а когда они тучами взмывали в прозрачный воздух, то шутя затмевали солнце и отбрасывалю на землю исполинскую тень.
   Эта земля видела Аральское море. Окруженное со всех сторон знойной пустыней, его почитали за чудо. После жгучих песков и вздымающихся друг за другом волнистых барханов, в раскаленном воздухе вдруг слышалось дыхание Большой Воды: бескрайняя, уходящая за горизонт живительная синь, вспененными волнами накатывала на обрывистые берега с юга, а с севера, поила пологое побережье: там, казалось, простирается уже другое море, но на самом деле иллюзию создавала необъятная ширь камышовых джунглей, которые тянулись не только вдоль суши, но еще вглубь нее, на сколько хватало глаз.
   Редкие смельчаки отваживались соваться в гущу высоченого тростника. И только кабаньи стада уверенно прокладывали там свои извилистые тропы. Но и они, несмотря на присмотр грозных самцов- матерых секачей с вздернутыми клыками чуяли смертельную опасность. Тигр! Вот кто безраздельно влавствовал в непролазных зарослях! Только его раскатистый рык тотчас заставлял бросаться в рассыпную всех, кто бегает на четырех ногах, а имеющих крылья вспархивать и вновь затемнять небо.
   А еще на этой земле издревне растили хлопок. Выращивают его и поныне. Ведь и поныне эта земля - добрая. Да, она солоноватая на вкус и большая ее часть отвоевана человеком у пустыни. Да, не видны глазу живительные соки струящиеся в недрах этой земли. Но упругие ветви, отяжелевшие от плодов инжира, или по другому -фиги, пригибаются к ней благодаря за диво, которое вместо терпкого привкуса земли дарует мякоти медовую сладость. И черно-белый каскад набухших от зрелости тутовых ягод тоже сыпется как из рога изобилия и устилает эту землю не только у подножия деревьев, но и далеко вокруг, дабы отблагодарить ее сладостью .
   А бархатные персики, налитые абрикосы, что отсвечивают матовой желтизной в пышной зелени раскидистых крон? А увесистая айва, сочный виноград, слива, алча, боярки, вкуснейшие дыни, сахарные арбузы, орехи: грецкие, земляные, фисташки, миндаль: золотистая кукуруза, джугара, рис, как не упомянуть рис и его сорта: аланга, лазарь,чунгара, дастар-сарык, кора-колтак, девзира! - тот самый знаменитый розовый рис -девзира, без которого плов не плов, Восток не Восток, да возможно ли перечислить все что растит и дарует эта земля?
   И вот закавыка: хлопок... Не знаю читатель, как поступить с хлопком? То ли мне его восславить , то ли проклянуть. Слишком много противоречивых чувств тотчас начинают терзать мою душу, стоит мне лишь подумать о хлопке. Казалось, столь нужная, востребованная культура достойна лишь заслуженных похвал и я согласно киваю головой: достойна, причем вне всяких сомнений. Да так оно и было: хлопок удосужился немалых почестей, о хлопке сложены стихи, написаны песни, и по сей день не что иное, как кусты хлопчатника с раскрытыми коробочками украшают герб Этого Государства.
   - Как быть? - спрашиваю я себя снова: - Все-таки воспеть? Дополнить длиннющий ряд посвящений новыми стихами, сложить новую оду, написать новую песню?
   И рад бы читатель, но не по силам мне эта затея. Воспевать культуру, повинную в неисчислимых бедах мне не по душе. Не простит мне добрая земля даже одну хвалебную строчку. Все меньше соков остается у этой земли, все больше ширится на ней не заживающая рана из-за увечий, которые нанес ей хлопок.
   Суди сам читатель. Великая некогда Амуарья перестала быть великой. Она превратилась в жалкий ручей! Если раньше река впадала в Аральское море, то сейчас ее воды попросту теряются в глубоких песках Каракумской пустыни. Она обмелела настолько, что тугайные леса вдоль ее извилистых берегов превратились в чахлый прилесок! Еще чуть-чуть, и бухарские олени, воплощение грации и красоты, которых едва ли сейчас наберется пара сотен исчезнут, как сгинули в небытие гепарды, пятнистые гиены, и тот же тигр: гроза и гордость этой земли туранский тигр - вымер, и этот плачевный факт признали ученые в не таком уж далеком от нас тысяча девятьсот семидесятом году!
   Аральское море! Оно исчезло! Море жило двадцать тысяч лет, а понадобилось всего каких-то несколько десятилетий, чтобы взору предстала не бескрайняя водная синь, а необозримое обнаженное дно, усеянное остовами проржавевших кораблей! Там где простиралось царство Большой Воды а воздух был напоен живительной прохладой сейчас воцарилась жаркая и раскаленная пустыня!
   Да читатель. Пушистый с виду, мягкий на ощупь и не ощутимый на вес комочек первозданной ваты, на деле оказался безжалостным убийцей. За всю былую историю, ни один завоеватель не нанес этой земле опустошение, масштабам которого могут позавидовать десятки атомных бомб! Жадный до воды хлопок, обезвожив реки и иссушив море, оказался самым могучим разрушителем, который в одночасье уничтожил уникальный мир, веками процветавший на этой земле!
   Но снова я ломаю голову: как быть? Ведь обвиняя хлопок, я сподабливаюсь персидскому царю Ксерксу, который однажды растерял свой флот и сотворил глупость: разгневавшись на бушующее море, он приказал высечь его плетьми, и воины исполнили этот безумный приказ. В таком случае, не буду ли казаться глупым я, уверяя читателя в том, что истинной причиной грандиозного опустошения, случившегося на этой земле является именно хлопок? Не буду ли безумен я в своем поступке, утверждая, что хлопок, как сельскохозяйственная культура виновата сама по себе?
   У-у-ф-ф... Позволь мне читатель хоть немного перевести дух. Поверь: ничто не утомляет меня так сильно, как человеческая глупость. А глупость, не слышащая здравый смысл, утомляет меня вдвойне. Поэтому сечь хлопок плетьми я конечно не буду. А лучше поберегу силы чтобы продолжить повествование. Тем более, впереди, глупости и безумия будет предостаточно. На пройденных страницах я сознательно избегал встреч с умственными человеческими ограничениями. Больше того, я изворачивался как мог, дабы не столкнуть тебя читатель с более чудовищной трансформацией человеческого сознания - безумием, но прости! Видимо сам черт толкает меня под руку!
   Впрочем, извинения побоку. Вперед так вперед!
   Если рассмотреть это государство с высоты птичьего полета, то мы увидим, что оно делится на области. Областей всего тринадцать. В свою очередь области делятся на районы. В каждой области их до восьми до пятнадцати.
   Не в каждой области выращивается хлопок. На то есть географические причины. Тем не менее три с половиной миллиона тонн нужны до зарезу! Поэтому распахано много земель. Поэтому отводится вода из рек. Поэтому орошаются поля, чтоб была взращена валюта.
   У каждой области есть свой хоким*(глава), прокурор и начальник милиции. И у каждого района тоже есть свой хоким, прокурор и начальник милиции. Как только на полях созревает хлопок, Главный Повелитель включает кнопку Государственного Аппарата который напичкан прочими чинушами, службистами и чинодралами и все они, любой ценой, в том числе вопреки здравому смыслу в итоге обеспечат его тем самым вожделенным сырьем.
   Первыми вступают в дело руководители республиканского уровня. Хокимам областей, они передают Важную Бумагу. На ней прописано, сколько тонн хлопка из необходимых трех с половиной миллионов, область каждого хокима должна положить к ногам Главного Повелителя. Немного отдышавшись, хокимы областей в свою очередь распределяютт эти тонны по районам. Хокимы районов, иступленно ероша волосы, тотчас же призывают к себе руководителей фермерских хозяйств. С оглядкой на висящий в кабинетах портрет Главного Повелителя, пересохшими от волнения губами ведают они им искомые цифры. А дальше руководители фермерских хозяйств вместе с прихвостнями - землемерами решают на уже простой бумаге задачки, при этом то умножая, то деля, то слагая и вычитая, дабы в итоге каждый фермер знал, сколько тонн из указанных в Важной Бумаге, теперь он должен собрать со своих полей, арендованнных у того же Главного Повелителя.
   Таким образом, отныне шею каждого фермермера этого государства оттягивает груз. У этого груза есть синоним, и слово это - план.
   План! План! План! С этой минуты слово план становится Ключевым словом, словом исключительного значения, Архисловом! О нем трубят все рупоры этого государства, передовицы газет пестрят сводками как области и районы выполняют этот пресловутый план. Дамокловым мечом слово план нависает над головами не только фермеров, но еще хокимов, прокуроров, начальников милиции и прочих приспешников. Слово план еще больше развяжет им и без того распоясаные руки. Не сомневайся читатель. Уж они то его навяжут, они его потребуют , где надо выколотят и не моргнув глазом покарают за срыв, за невыполнение плана любой ценой!
   Эй! Фермер из романа Гроздья гнева! Слышал это слово? От губернатора, шерифа, окружного прокурора? Ах тебе невдомек на кой ты вообще им сдался? Мол, с какого боку припека обычный американский фермер тому же губернатору, шерифу и окружному прокурору, когда у тебя своих дел невпроворот а у них своих? Ну ты американец! Ей богу потешил. Да как же возможно заниматься хлопководством без вмешательства таких уважаемых людей? Ах не знаешь? И слово план тоже не слыхал? Эх ты... А еще американец!
   А вот фермер этого государства знает слово план. Вот только сегодня, хоким района этому бедолаге чуть голову на бок не свернул за то что он не выполнил план по сдаче хлопка. А прокурор района вообще грозился засадить его в тюрьму! И только районный начальник милиции оказался человеком, у кого слово не расходится с делом: обложил виновника с ног до головы нецензурной бранью, отвесил ему звонкую оплеуху, пнул что есть силы под зад, запер в багажнике собственного автомобиля и отвез в местное отделение милиции, что бы за ночь, к утру, он как следует научился сдавать столько хлопка, сколько того требует план!
   Какое им дело, что летом случилась засуха? Какое им дело, что выданный банком фермеру кредит на деле оказался удавкой и не покрыл затрат на покупку семян, удобрений, горючего, на прополку полей, их полив? Какое дело, что фермер на хлопке не заработает ни гроша? Что на деле часть полей засеяна не хлопком, а зерном? Ведь только продав зерно, фермер заработает себе на кусок хлеба. Следуя Важной Бумаге, у фермера поля должны быть засеяны хлопком! Поэтому, как вышло, что фермер не выполнил план? Какое дело где он возьмет недостающую часть собственности Главного Повелителя? Пусть купит, украдет, родит, хоть умрет, но выполнит этот план!
   И тут наступает самое время вспомнить армию работяг, чьи мозолистые руки соберут выращенный фермером хлопок. Это их бесплатный труд и старания способствуют обогащению Главного Повелителя. Эта армия велика. И шеренги в ней полнехоньки. Кого в них только нет! В одних браво шагают школьники во главе с учителями. В других маршируют студенты подгоняемые преподавателями.
   Но поля в стране не обозримы. Их несравнимо больше чем две шеренги учащихся. Несмотря на то, что порой им приходится пребывать на полях до первых заморозков, их руки не охватят весь созревший урожай.
   Что делать? Однако, глупый вопрос. В стране мало жителей? Кто там мельтешит в белом? Врачи? На поле их! Медсестры, санитарки? И этих ту даже! Директора и сотрудники предприятий? Владельцы и работники магазинов? А ну-ка взашей их! Пусть работают! Почему на рынках толпятся люди? У них есть время продавать и покупать? Пусть найдут время для главного, общего дела! Всех в автобусы и прямиком на поле! А кто-там праздно вертит руль собственного автомобиля? Наглец, он едет по своим надобностям мимо поля на котором согнуты покорные спины смирившихся со своей участью людей. Стоп! Ты приехал. А путь продолжишь после того как соберешь десять килограммов хлопка. Будешь перечить, принесешь все двадцать. Выходи! Какие к шайтану похороны? А тот водитель куда? На свадьбу? Негодяи, нашли время для веселья! Ты, ты и ты, разбирайте фартуки и без хлопка не возвращайтесь! Плевать я хотел на ваши права. У вас сейчас только одно право: помочь своей стране и Главному Повелителю. Марш на поле! И только попробуйте показаться мне на глаза без хлопка! Идите! Кончен разговор!
   А теперь с тобой, председатель махалли. Сколько людей проживает в твоей части города? Живо показывай мне списки, да пошевеливайся! А-а, вижу! Вон сколько у вас бездельников околачиваются без дела! Собери всех этих лоботрясов, организуй транспорт и что бы завтра же все они были на поле! Кто не может, пусть сам найдет себе замену. Мне все-равно, наймет ли он кого-нибудь за деньги или так с ним договорится. Главное, чтобы все люди согласно спискам были готовы к выезду на поля. Если кого-нибудь не будет. сам поедешь вместо него. Никаких отговорок! Стране нужны рабочие руки. Ты патриот страны или предатель? Что? А-а, все-таки патриот!Молодец. Вот это другой разговор-мазговор.
   А теперь вы, ректоры, проректоры, деканы. Чему учите студентов? Почему студенты плохо работают? Почему не выполняют план? Вас самих надо учить! Вас самих надо выгонять на поле! Что молчите? Что стоите как истуканы? Нечего сказать? И такие нечестивцы как вы смеют зваться профессорами и докторами наук? Ах есть? Говорите громче! Нечего тут бубнить! А-а, все таки план будет? И запомните: коли не будет, пеняйте на себя!
   И стоят они как миленькие вытянувшись в струнку. И не смеют поднять с пола взгляд. Клокочет внутри нарастающая злоба, нанесенная прилюдно обида терзает душу, рвется наружу гнев и недовольство, да что толку? Главное в устоявшейся системе - стоять склонив голову, терпеливо сносить оскорбления и не перечить. А потом! Выплесни скопившуюся злость на тех, кто помельче тебя! Требуй, ори, топочи ногами, брызгай слюной, ударь в конце концов, теперь это твое право! Берегись студент! Вскоре это все обрушится на твою голову! Теперь ты будешь стоять навытяжку и терпеливо сносить поток угроз и оскорблений. И нет у тебя никакого права. Нет права даже вымести злобу и высечь хлопок плетьми. Хлопок-собственность Главного Повелителя. Запомни это крепко-накрепко, студент.
   Вот и выходит, что носятся декан с проректором как угорелые совсем не по своей воле. Всему виной воля другая. Она исходит от воли Главного Повелителя и его приспешников. И деваться им от этой воли попросту некуда. А хочешь ты этого или нет, воля Главного Повелителя кого угодно в бараний рог скрутит. На то он и Восток. Дело то, как известно, тонкое...
   Конец главы
  
  
  
   Глава 14
  
   Ночь. В комнате, где по стенам стоят десять раскладушек, царит непроглядная тьма. Тихо. Слышится посапывание, изредка тишину нарушает чей-то всхрап и время от времени скрипят пружины раскладушек под ворочающимися во сне студентами. В прошлом остался минувший день, в прошлом осталось все, что случилось до прихода ночи и лишь сновидения - отголоски прожитой жизни правят сейчас убаюканным сознанием.
   Ночь- не время для суматохи. Ночь - время спокойствия, затишья, умиротворения. Все живое погружено в глубокий сон. Вся округа пронизана безмятежностью и покоем. Лишь в углу, где стояла раскладушка Татарина, слышалась беспокойная возня. Было похоже, что Татарин никак не мог найти себе места.
   - Татарин! - сдавленно прошептал Толик. - Что ты вертишься как уж на сковородке?
   Пружины раскладушки на которой лежал Татарин снова всхлипнули, но сам Татарин не проронил ни слова. В темноте вспыхнул огонек. Боб поводил рукой над изголовьем Татарина. Увидев, что он лежит к нему спиной, Боб вздохнул, прикурил сигарету, задул горящую спичку и откинулся на подушку.
   - Чего молчишь Татарин? Не спишь ведь. - не унимался Толик.
   - Есть хочу. - глухим голосом сказал Татарин.
   - А мы у Ленки тушенку взяли. Две банки. Только хлеба нет.
   Многоголосый скрип пружин известил, что Татарин резко повернулся на другой бок:
   - А лепешки?
   - Нету. Рыба есть. Вяленая. И канистра при мне.
   - Черти не уехали?
   - Сейчас гляну.
   Но сначала Толик долго ворошил газеты, потом прошел к окну, отогнул целлофановую пленку и выглянул. Обернувшись сказал:
   - Стоит УАЗ.
   Потом пошел обратно, но поравнявшись с раскладушкой, на которой спал Алишер, остановился. Присел на край, внимательно всмотрелся в лицо и склонившись над ухом, глухим голосом начал завывать:
   - С днем рождения... С днем рождения...
   Алишер почесал щеку, почмокал губами, повернулся на другой бок и сам того не ведая, подставил Толику другое ухо. Завывание зазвучало чуть громче и вскоре послышался испуганный голос Алишера:
   - Кто здесь?
   Толик вложил в руку Алишера завернутого в газету вяленого карася и сказал:
   - Держи. Это тебе.
   Алишер спросонья вновь ничего не понял. Пытаясь что-либо сообразить он поднес сверток к носу, понюхал, пролепетал: -спасибо, сунул сверток под матрац, уронил голову на подушку и затих. Толик потрепал его по плечу и вернулся к своей раскладушке. Боб тихо рассмеялся:
   - Вот тугодум!
   - Нет. - возразил Толик. - Сон у него крепкий. Ему бы наши заботы, тоже вертелся бы как Татарин.
   - Мне обидно. - возмущенно зашептал Татарин. - Ну хорошо, спустили они на нас всех собак. Но картошку -то зачем забрали? Для них что-ли старались? Чтобы они подавились ею!
   - Такой картошкой не подавишься. Язык проглотить - можно. А подавиться -нет. - вздохнул Толик и опустился на раскладушку.
   - Главное, я им в конце говорю, хоть тазик отдайте! Чужой тазик-то! А декан аж побелел весь. Думал, сейчас этим тазиком по голове получу. -сказал Татарин.
   - А как ты хотел! Ты же видел, в каком они пребывали бешенстве! - сказал Толик.
   - Но картошка здесь при чем? - не унимался Татарин. - Бушмен! Что молчишь?
   - Думаю. - отозвался Бушмен.
   - Думаю... - передразнил Татарин. - А меня злость разбирает!
   - Меня тоже. - сказал Бушмен.
   - К тому же есть хочу, невмоготу просто! - сказал Татарин.
   - Это от нервов. Шутка-ли? Сами сдуру принесли им себя на блюдечке. - сказал Боб.
   - Татарин, угомонись. Дождемся, когда они уедут, потом поужинаем. - сказал Толик.
   - Нет уж. Давайте сейчас.
   - Тебе мало было? А если они сюда сунутся проверить, спим мы или нет? - с жаром зашептал Толик.
   - Мы тихонько. И дверь изнутри подопрем, тогда точно не сунутся. Бушмен! Подымайся.
   - Не хочу.
   - Как не хочешь? Картошка - то, тю-тю!
   - Ну и пусть.
   - Бушмен, спать надумал что-ли? - сказал Боб.
   - Думаю.
   - Мыслитель. - проворчал Боб. - В самом деле, надо поужинать. Заодно решить, что теперь делать. Между прочим тебе и Татарину персональную норму назначили. Сто кило хлопка. Забыл?
   - Помню. - сказал Бушмен.
   - Не хочешь кушать - не ешь. Но раскладушка твоя нужна.
   - Сейчас.
   - Вот это другой разговор - сказал Татарин. Спустя минуту, не вытерпел:
   - Бушмен! Чего копаешься?
   - Свечку ищу.
   - Она у меня. Боба зажги спичку.
   Боб поднес горящую спичку к фитилю свечи. Угол комнаты озарился тусклым светом. Бушмен скатал постель в сторону изголовья. Стараясь не шуметь, друзья сгрудились вокруг импровизированого стола. Охотничьим ножом Татарин вспорол обе банки и поставил их на парусину. Толик перегнулся назад, поднял с пола канистру, потряс ее над ухом и услышав плеск, улыбнулся. Потом разлил вино в четыре кружки, которые стояли рядом с банками. Друзья вооружились ложками, разобрали кружки и Татарин шепотом сказал:
   - За нас.
   Чокнулись, выпили вино, по очереди набрали в ложки тушенку, закусили. Толик начал сдирать шкуру с вяленого карася. Бушмен взял в руки нож, ловко очистил луковицу, разрезал ее на четыре части и положил дольки на парусину. Татарин зачерпнул ложкой тушенку, отправил ее в рот, потом захрустел луком, согнул в локте руку и работая челюстями, громко сказал:
   - Вот вам! Выкусите!
   Тотчас послышался испуганный голос Алишера:
   - Кто здесь?
   - Тихо ты! - шикнул на Татарина Толик. - Обалдел что-ли?
   Бушмен тихонько запел:
   -Баю, баюшки баю...
   И не переставая петь, знаком показал Толику, чтобы он налил в кружку вино. Потом набрал в ложку тушенку, другой рукой взял кружку, на цыпочках подошел к Алишеру. Разглядев, что он лежит с широко раскрытыми глазами, кивком головы дал понять, чтобы он сел. Хлопая глазами, Алишер поднялся и свесил ноги.
   - Открывай рот. - сказал Бушмен и поднес ложку ко рту. Тот безропотно съел тушенку. Бушмен поднес к губам Алишера кружку:
   - Теперь пей.
   Понюхав кружку, Алишер поднял на Бушмена глаза:
   - Вообще-то наоборт...
   - Чего? - не понял Бушмен.
   Не переча и не моргнув глазом Алишер залпом все выпил до дна.
   - С днем рождения. - тихо сказал Бушмен.
   - Спасибо. - еле вымолвил Алишер.
   - Теперь ложись и ни гу-гу. - сказал Бушмен и приложил палец к губам.
   Алишер молча кивнул, лег и натянул одеяло на голову. Бушмен подошел к окну, отогнул пленку, выглянул и вдруг резко поднял руку. Татарин, Боб и Толик замерли. Бушмен обернулся и прошептал:
   - Уезжают. Хотя нет. Странно. С ними еще Олим-ака, водитель атобуса. Куда это он собрался в глухую ночь?
   За то время, пока у машины вполголоса переговаривались декан, проректор и преподаватели, а потом завелся двигатель, Бушмен не шелохнулся. Вскоре затарахтел двигатель автобуса. Только убедившись, что машины выехали со двора, Бушмен задраил окно и вернулся на место.
   - Порядок. - сказал Бушмен. - Наливай еще.
   Вскоре две банки с тушенкой были очищены до блеска. Лук и рыба съедены. Татарин похлопал себя по животу и попросил у Боба сигарету. Закурили. Бушмен скатал обратно постель, уселся, скрестил ноги и подал знак, чтобы Боб, Татарин и Толик придвинулись поближе. Когда друзья сгрудились вокруг него, Бушмен заговорщески подмигнул и сказал шепотом:
   - Я знаю, где нам раздобыть хлопок. У Бирюка.
   Боб, Татарин и Толик переглянулись. А Бушмен продолжил:
   - Весь хлопок, который сегодня собрала вторая бригада так и остался на поле. Утром или днем, Бирюк непременно его вывезет. Сами понимаете - план. Нам чертовски повезло, что вчера по каким-то причинам не нашлись трактор с тележкой. Поэтому предлагаю. Сегодня ночью наведаться к Бирюку и поживиться. Много брать не будем. Каждому килограммов по тридцать или сорок. Его тащить еще на себе придется. Декан и проректор сбрякнули про сто килограммов, но они сами понимают, что нынче с полей столько за весь день не соберешь. А так, за одну ночь к утру у нас будет хлопок. И мы со спокойной душой сможем ехать на рыбалку.
   - Точно! -воскликнул Татарин, но спохватившись зажал рот и перешел на шепот:
   - Точно. Я тоже об этом думал!
   - И я думал. - сказал Толик.
   - У меня тоже была такая мысль. - сказал Боб. - С Бирюка не убудет. Я совершенно точно знаю, что у него на хлопзаводе есть дружки. Он частенько вместе с хлопком сдает мешки с глиной. Для веса.
   - Это ни для кого не секрет. -сказал Толик.
   - Тем более, за ночь хлопок отсыреет и разница в весе будет не столь ощутима. - сказал Боб.
   - Станем возиться, будет очень даже ощутимо. Сырой хлопок, есть сырой хлопок. Бушмен правильно сказал. Его на себе тащить придется. - сказал Татарин.
   - Медлить не будем. Пока дойдем, пока перетащим, пока спрячем. Кстати. Где спрячем? - спросил Толик.
   - Через два поля от Бирюка, есть заброшенный шипан. Спрячем там, а утром разузнаем у преподавателей у какого фермера мы должны собирать хлопок. Потом несем к этому фермеру нашу добычу, взвешиваем на весах, загружаем хлопок в его тележку и дело сделано: у нас килограммы и у него килограммы, да такие, которые свалились ему прямиком с неба. - сказал Бушмен.
   - Решено. Тогда будем собираться. - сказал Боб и затушил сигарету.
   Татарин сел на корточки, нащупал под своей раскладушкой фартуки и потянул их на себя. Вместе с ними наружу выкатилась тыковка, которую он когда-то прихватил с бахчи, а потом про нее забыл. Татарин взял тыковку, подержал ее на весу, чуть подумал и направился к Алишеру. Татарин осторожно вытянул руку, и как заправский вор, начал аккуратно отгибать матрац, стараясь не издать ни шороха. Отогнув край матраца ровно настолько, чтобы под ним поместился подарок, Татарин аккуратно вложил тыковку. Неожиданно Алишер резко откинул одеяло. Обескураженный Татарин отпрянул. Взгляд Алишера был спокойным. Смутившись, что его захватили врасплох, Татарин улыбнулся и прошептал:
   - С днем рождения.
   - Спасибо.
   - Это тебе.
   - Не надо. - тихо сказал Алишер.
   - Почему? - удивился Татарин. - Это не простая тыква. Именно из таких тыквочек делают табакерки.
   - Я знаю.
   - Дарю!
   Алишер взял подарок, аккуратно положил у изголовья и сказал:
   - Татарин! У меня к вам дело.
   - Какое?
   - Я все слышал. Я слышал про хлопок, про Бирюка и про то, куда вы собрались сейчас.
   - Услышал-молодец. А теперь засыпай и забудь все что слышал. - сказал Татарин и крадучись направился к друзьям.
   - Вы о чем шушукались? - усмехнулся Боб.
   Вместо ответа, Татарин изобразил рукой что-то неопределенное. Далее, он не стал мешкать. Татарин стянул с себя светлую футболку, вынул из сумки другую, темного цвета, и переоделся. Вынул нож, пощупал лезвие и вложил обратно в ножны. Затем поднял с пола фартуки. Сначала он свернул по диагонали один фартук, потом второй. Взял оба фартука за концы и плотно обернул их вокруг талии таким образом, чтобы один находился поверх другого. Крепко зашнуровал кроссовки. Два или три раза подпрыгнул на месте. Только потом повернулся к друзьям и сказал:
   - Я готов.
   Боб, Толик и Бушмен тоже были собраны, одеты в темное и стояли наготове. Бушмен вдобавок повязал голову черным платком. Он первым тихонько подошел к выходу, неслышно отворил дверь и зорко всмотрелся в темноту. Убедившись, что в коридоре нет ни одной живой души, он сделал знак остальным, и словно тени, друзья друг за другом выскользнули из комнаты.
   - Конец главы
  
  
   Глава 15
   Старенький автобус натруженно гудел, переваливался с борта на борт, подпрыгивал на ухабах, а его колеса обутые в истертые покрышки оставляли позади себя плотную, непроницаемую завесу из пыли. Видавший виды корпус автобуса, местами латанный перелатанный, с неплотно закрывающимися дверями скрипел множеством голосов. Сквозь многочисленные щели и прорехи в корпусе, внутрь салона пробивалась вездесущая пыль. Ею было припорошено все, что располагалось внутри салона: обтянутые потрескавшимся дермантином сидения, вылинявшие занавески, запасное колесо, груда промасленного тряпья, пустые канистры, пара деревянных ящиков с инструментами и прочим барахлом, и несколько туго набитых мешков. Судя по выпуклым очертаниям, мешки были наполнены то ли тыквами, то ли дынями с арбузами, а быть может всего этого было понемножку и вперемешку.
   Тусклый свет фар освещал дорогу, которая вела из барака первокурсников в районный центр. Рассеивающие темноту лучи, выхватывали из мрака растущие по краям дороги кусты верблюжьей колючки и выгоревшую на солнце чахлую траву. Время от времени дорогу перебегали зайцы - тощие, поджарые. Прижав к спине вытянутые уши, они стрелой проносились едва ли не перед самым носом автобуса и бесследно растворялись в потемках.
   Завидев ушастых, водитель автобуса, мужчина средних лет по имени Олим всякий раз придавливал ногой педаль тормоза. Автобус клевал носом, а затем, набирая скорость, вновь бренчал изношенными поршнями. Справа от водительского кресла, на прочной обшивке в виде плошадки под которой урчал двигатель, поверх растеленной бараньей шкуры, со скрещеными ногами восседал Гани. Из под шкуры наружу пробивался голубой дымок. Пахло машинным маслом, бензином и пригорелой шерстью.
   Олим сосредочено глядел на дорогу. Время от времени он бросал на Гани негодующие згляды. В такие мгновения, на его переносице залегала глубокая складка.
   А лицо Гани было наоборот, довольным. Держась одной рукой за поручень, он раскачивался из стороны в сторону, улыбался, мурлыкал под нос какую-то мелодию и казалось, на всем белом свете сейчас не найти человека беспечнее Гани. Но когда автобус ухнул в очередную особо заковыристую колдобину, а потом вынырнул и оторвался колесами от земли, Гани подскочил на месте, ударился головой об крышу, плюхнулся на спину и не отрывая руки от поручня, сквозь шум мотора возмущенно прокричал водителю:
   - Эээ, ака- Олим!
   Олим злорадно улыбнулся и резко повернул руль влево. Пальцы Гани разжались. Он прокатился в противоположную сторону и еще раз ударившись головой о боковое стекло возопил:
   - Эээ Олим-ака!
   Водитель вильнул вправо. Гани снова перекатился теперь уже в обратную сторону. Удержавшись, он оперся рукой о шкуру, потом сел, поджал под себя ноги и потирая ушибленое место вновь ухватился за поручень.
   - И пьян и бит и голова болит? - ехидно произнес Олим.
   - Ты что из меня китайского болванчика делаешь? - возмутился Гани. Его круглое лицо сморщилось. И без того узкие прорези глаз вовсе исчезли.
   - А ты и есть болванчик. Таким болванчикам как ты - головы отрывать надо! -сказал Олим, выжал сцепление и переключил скорость. Услышав протяжный хрюкающий звук донесшийся из коробки передач, водитель поморщился и вздохнул.
   Гани зевнул, свободной рукой как мог почесал себе спину и лениво спросил.
   - Почему?
   Олим сердито посмотрел на Гани:
   - Тебе хорошо?
   - Замечательно!
   - Никто не кусает, не грызет?
   - Кто меня должен кусать? - удивился Гани.
   - Совесть! Совесть говорю, не грызет?
   Гани пожал плечами и задумчиво посмотрел вверх. Олим хлопнул себя рукой по левой половине груди.
   - Вот тут у людей совесть! А не там куда смотришь!
   Гани осклабился и уселся поудобнее:
   - Что ты меня все пилишь и пилишь! Я тебе дорогу перешел?
   - Причем тут моя дорога? Ты сам на своей дороге своими руками вот такую яму выкопал! - сказал Олим, отнял от руля руки и развел их в разные стороны.
   - А у тебя она есть?
   - Поделиться?
   - Добренький какой. Что же ты со своей совестью в каждую яму запрыгиваешь? Всю голову мне отбил!
   - Ты ее другим отбил! Водкой!
   - Не причитай. Ну выпил немного, бывает.
   - Декану, проректору тоже сказал - бывает?
   Гани усмехнулся и промолчал.
   Держа двумя руками руль, Олим поерзал на сидении, как бы устраиваясь на нем поудобней.
   - Болванчик. Болванчик и есть. Все понимаю! Ну выпил! Понятное дело, не один выпил, с друзьями, хорошая компания, хлеб-соль, туда-сюда... А раз выпил, сиди тихо, не шуми, нос не высовывай, тем более начальство приехало, а тебе приключений захотелось?
   - Случайно на них наткнулся. Что? До ветру нельзя сходить?
   - Подождать не мог? У тебя на лице же все написано! И ноги заплетаются! И несет от тебя как от бочки! Стоит только рот раскрыть...
   - Если бы я прошел мимо них с закрытым ртом и не сказал ассалом алейкум, было бы еще хуже.
   - Хуже уже не будет. Вон чем дело обернулось. - Олим кивнул в сторону раскладушки, которая была втиснута между первым и вторым сиденьями в салоне автобуса. Она была сложена вместе с матрацом и стянута по краям веревкой.
   - Начинается... - ворчливо произнес Гани. -Они сейчас пилили, пилили, теперь ты эстафету подхватил.
   - А-а, не нравится? А мне думаешь нравится? Я уже седьмой сон видел! Как будто у меня других забот нет!
   Олим крепче сжал руль и на его скулах заходили желваки.
   - Декан и проректор тоже хороши. - ворчливо сказал Олим - Видишь-ли именно сейчас им приспичил тебя наказывать! Взбрело им в голову этой ночью выслать тебя в районный центр к третьекурсникам. Как-будто утром нельзя было!
   - Не я же это придумал.- зевнул Гани.
   - Ага! Водку я тоже придумал, да? - ехидно сказал Олим.
   Гани развеселился.
   - Если бы ты придумал водку, не ездил бы на этой развалюхе. Эээ, ака- Олим! Если бы ты придумал водку, был бы уважаемым человеком! Купался бы в деньгах, жил во дворце, каждый день плов кушал, Тамару-ханум слушал, а я бы к тебе в гости ходил, бемалол, чак-чак, небесная радость!
   - У меня сейчас одна радость! - Олим ударил ладонями по рулю. - Добраться до места, где живет третий курс, сдать тебя тамошним преподавателям и вернуться назад. И все это посреди ночи. Радость так радость! А мне это надо?
   - Что же ты не отказался?
   Олим сдвинул стекло на водительской двери, высунул в проем голову и сплюнул в темноту. Потом щелкнул клавишей на приборной панели и кабина озарилась слабым светом. Олим протянул руку и запустил пальцы под край шкуры. Отстранившись в сторону, Гани приподнял бедро. Олим пошарил под шкурой и пальцами выкатил из под нее жестяную коробочку. Потом перебросил коробочку себе на колени, открыл, и покопавшись вытащил из нее монету. Зажав монету пальцами он поднес ее к лицу Гани:
   - Вот! Вот! Все из-за них проклятых! Жить надо? Семью кормить надо? Детей одевать, обувать надо? Как тут откажешься?
   Олим сунул монету обратно и положил коробочку на место.
   - Соврал бы что-нибудь.- беззаботно сказал Гани.
   Олим поджал губы, с упреком взглянул на Гани и уставился на дорогу. Потом покачал головой, втянул носом воздух и медленно выдыхая сказал:
   - Не могу. Врать не умею.
   - Другую работу найди!
   - А она есть, другая работа?
   Гани пожал плечами.
   - Тебе легко говорить. - сказал Олим. - Ты так рассуждаешь, потому что студент. И семьи у тебя еще нет. Тебя папа с мамой кормят. А я сам папа. И детей у меня трое.
   - Ну и что? Всем сейчас тяжело. Другие как то выкручиваются. В Россию на заработки ездят.
   Олим вздохнул, мол, что тут скажешь? Потом протянул руку вверх и отогнул солнцезащитный козырек. Из кармашка козырька высовывался краешек сигаретной пачки. Олим достал сигарету без фильтра, переломил ее пополам, сунул половинку в рот, вторую половинку бережно вложил в пачку, водворил ее на место а первую половинку поджег с конца и затянулся. Выпуская через ноздри табачный дым, он сказал сквозь зубы:
   - Молодой ты еще. Зеленый. Живешь легко и жизни не видел. Думаешь там, в России на заработках денег видимо-невидимо? Подбирай не хочу? А что ты знаешь о заработках?
   - А ты?
   - Я? - Олим сделал глубокую затяжку, пальцами снял сигарету с губ и выпустил в окошко клубящуюся струю. - Да уж побольше тебя. И знаю что там точно не рай. По себе знаю. На своей шкуре испытал.
   - Мало заработал что-ли?
   Олим усмехнулся. Он стряхнул пепел, сунул сигарету в рот, и задрал подол рубашки. На свет показался впалый живот. Сверху-донизу живота, ровно посередине и огибая пупок, пролегал грубый, темный рубец.
   - Видал?
   Гани согнул плечи и приблизил лицо к животу Олима. Выждав время, чтобы Гани как следует рассмотрел шрам, Олим опустил подол и щелкнул переключателем. Свет в кабине погас. В темноте разгорелся яркий огонек- Олим затянулся сигаретой:
   - Вот что я заработал. Нравится?
   - Как же так вышло, Олим-ака?
   - Обыкновенно. Чик-чик и готово.
   - Я серьезно.
   - И я не шучу.
   - А когда это случилось?
   - Недавно.
   - Так ты оттуда что-ли? А когда вернулся?
   - Говорю недавно.
   - И как там?
   -Весело.
   - Мне казалось, там очень хорошо. По телевизору смотрел их каналы - люди довольные, заработки высокие, машины покупают, квартиры, в магазинах все есть. Что то не то говоришь Олим-ака!
   - Съезди-посмотри.
   - Я бы съездил. - азартно сказал Гани. - Да больно далеко. И дорого. А у нас в кишлаке мужчин почти не осталось. Все там, в России, на заработках. По крайней мере деньги семьям оттуда присылают. Может и немного, но жить можно.
   - Можно?! - Олим крутнулся на месте. - А ты с ними разговаривал? Где они там живут? В отдельных квартирах? Или может быть во дворцах? А чем они занимаются, знаешь?
   - Это все знают. Дома строят. Дворниками подрабатывают. Разве не так?
   - Так то оно так. Да только не так радужно, как тебе думается. Вам же не втолкуешь! По телевизору он видел. - ворчливо сказал Олим. - Своими глазами увидеть надо! Среди тамошних людей пожить. На вид то они люди как люди. Да только таким как мы не рады. Не все конечно. Но в целом... Ээх!
   Олим затянулся в последний раз и швырнул окурок в окошко. Потом огладил живот, достал из под сиденья пластиковую бутыль с водой, отвинтил крышку, приставил горлышко к губам и запрокинул голову. Жадными глотками за один присест он осушили бутыль на треть. Олим перевел дух, обтер горлышко о рубаху и передал бутыль Гани. Тот принял ее, сделал несколько глотков и недовольно поморщился:
   - Теплая.
   Потом передал бутыль Олиму. Тот завинтил крышку и положил бутыль на место.
   - Зато родная. - сказал Олим. - А там, на чужбине, бывало и вода горькой казалась. Хотя, в самом деле, страна, красивая. И леса зеленые, и реки широкие, и в магазинах как ты сказал все есть, да мы там чужие. И дурят нас как хотят.
   - Как котят?-не расслышав переспросил Гани.
   - Как хотят и как котят. Как слепых котят. И считаемся мы там людьми без имени, без роду и племени. Одно у нас там имя. Гастарбайтер. Слыхал?
   - Приходилось.
   - А тебе приходилось добираться до заработок пять суток в переполненом людьми автобусе? Спать стоя по двое суток? Пересечь на автобусе две границы, на которых таможенники выгребают из твоих карманов все что попадет им под руку? А прибыв на место, думаешь тебя уже заждались? Приготовили теплое местечко? Думаешь, тебя сразу подхватят под руки и на работу определят?
   - Рабочие руки всюду нужны.
   - Согласен. Нужны. Но для начала тебе нужно найти жилье, нужна регистрация, нужно получить разрешение на работу, нужна страховка, порой медицинскую комиссию следует пройти, экзамен на знание русского языка нужно сдать, а поди попробуй все это сделать быстро и по закону, ведь кушать тебе тоже нужно? А на все уходит время и деньги. И без взяток тут не обойтись. А тамошние чиновники с оформлением не торопятся. Специально не торопятся, чтобы из тебя побольше денег вытрясти. А можно обратиться к посредникам, которые все сделают за тебя. Но им тоже нужно заплатить деньги и деньги немалые. А чаще всего деньги то они возьмут, только сделать ничего не сделают. Там везде следует ухо держать востро. Всякий тебя норовит облапошить. И чего греха таить, свои тоже обманывают.
   - Как это?
   Олим сложил пальцы в кукиш.
   - А вот так! Найдется такой пройдоха из земляков, посмотрит, что ты новичок и ничего еще не знаешь, вотрется в доверие, а своим- то веришь, думаешь, свои -то не обманут. А он наобещает тебе золотые горы: заработок высокий, работу подыщет, и в самом деле, подыщет, да только с работодателем -то он в сговоре! Привезут тебя к примеру на стройку и вот оно-работай не хочу! Работы непочатый край! И ты думаешь, как же мне повезло! С первых же дней работа нашлась! А твои работодатели заберут твой паспорт, якобы оформить все необходимые разрешения, никаких договоров с тобой не подпишут, и вот у тебя уже не работодатель, а хозяин, а ты уже никто иной, как самый настоящий раб. Бесправное существо в чужом государстве. Работай теперь на хозяев за гроши! Ладно, если еще за гроши! А они могут вообще ничего не заплатить. И живешь ты там же, на стройке, с такими же как и ты рабами, живешь как скотина, перебиваешься с хлеба на воду и об одном думаешь - откуда такая несправедливость? И пожаловаться никому не можешь. Даже в полицию. Потому что полицейским наплевать и на тебя, и на справедливость. С ними еще хуже. Им хозяева мзду платят, за то, что они на таких как мы закрывают глаза. И бежать тоже некуда. А если ты на свой страх и риск в город выйдешь, то дальше первого встречного полицейского никуда не пройдешь. Тут же остановят и документы для проверки потребуют. И тут у тебя два выхода: если есть с собой деньги, то откупишься, а если в твоих карманах пусто, то они упекут тебя в участок, а потом на родину депортируют. Вот тебе и заработки!
   - А с тобой как было?
   - Со мной всякое было. И плохое, и хорошее. Я два года там провел. Многое повидал и всякого натерпелся. В итоге я выправил себе и регистрацию, и разрешение на работу, и последнее место работы оказалось удачным: водителем в городе на маршруте работал. Исправно работал, никаких нареканий не было. Большую часть заработаных денег семье высылал. Себе оставлял самую малость. Питался кое-как, чаще всего простецкой едой. Всухомятку. Вот нутро и не выдержало. У меня и раньше язва в желудке была, а в тот день прободение язвы случилось. И кровотечение началось. А когда из больницы вышел, мое место другой счастливчик занял. Да и какой из меня после больницы работник? Подкосила меня сильно язва. Ослаб я тогда очень. Сдал сильно. Еле денег хватило, чтобы обратный билет купить. Ребятам спасибо, помогли наскрести. И вот я сейчас тут, дома. Немного окреп. А работы нормальной тут как не было так и до сих пор нет. И выбора тоже нет. Поддаться куда-нибудь на тяжелую работу-не могу. Сил не хватает. Еле-еле по знакомству устроили вот на эту должность: студентов во время убора хлопка по полям развозить. Не бог весть какая работенка, но все же при деле. К тому же нет-нет да перепадет что-нибудь. Вон, по окрестным бахчам походил, два мешка тыквами и дынями наполнил. Семье подмога. А ты говоришь: - Что же ты не отказался? А как я могу отказаться? Сейчас каждая копейка на счету. Сейчас каждой заработанной копейке радуешься. А ты вот сидишь сейчас передо мной и думаешь: плохой человек ака- Олим. Непорядочный. Даже слова поперек декану и проректору не сказал. Сразу согласился на этот ночной рейс. А как я могу не согласиться? Что я тогда своим детям скажу, если меня и этой работы лишат? Чем в таком случае я их кормить буду? От одной мысли, что они могут голодными остаться, у меня внутри все переворачивается! А когда я на своих детей гляжу, когда они кушают, у меня сердце радуется! И я всегда говорю: кушайте, кушайте! Досыта кушайте! Кушайте так, чтобы у вас никогда в жизни никакой язвы не случилось! Чтобы все хвори и несправедливости мимо вас проходили! Ты это понимаешь?
   Гани пригнулся и одобрительно похлопал Олима по плечу:
   - Никто не обижается ака-Олим! Я вообще никогда ни на кого не обижаюсь! Просто надо понимать: мир состоит из обидчиков и обиженых. Поэтому я никогда не обижаюсь!
   Гани откинулся назад и захохотал.
   - Да пойми ты! -вскричал Олим. - Теперь ты штрафник! И угодил в черный список! Ты думаешь, выгнали они тебя отсюда, сослали на третьий курс и этим все закончится? А если нет? Вдруг они тебя из института отчислят? Об этом ты подумал? Нет! Эээ, акмак! А я тебе объясню!
   - Ты поступил в институт! - назидательно сказал Олим. - Причем, в хороший институт! Учился, старался, экзамены сдавал и поступил! Ведь сколько радости наверно было! Отец небось той устроил ради такого дела! Нет? То то же! И сейчас родители тобой гордятся! Гордятся тобой братья, сестры, бабушки, дедушки, все родственники гордятся! Весь кишлак гордится! А ты что натворил! А? Молчишь? Улыбаешься? А когда родители узнают, что ты натворил, то же улыбаться будешь? Ты о родителях своих подумал? Нет конечно! А каково им будет? Им приятно будет? А тебе? Вот представь. Ты приезжаешь домой, тебя встречают родственники, родители, знакомые, обнимают, руки протягивают, здороваются, спрашивают с уважением. Ну как ты там в городе дорогой? Как учеба? Как успехи? А ты что ответишь? Все! Закончилась учеба. Не успела начаться, а уже закончилась! Они удивятся. Вах! Как закончилась? Почему? А ты скажешь. Бывает. Они еще больше удивятся. Как это так бывает? А ты говоришь в ответ. Ну выпил немного, бывает, бемалол, чак чак, небесная радость, так выходит по твоему?
   - Ака-Олим! Что ты краски сгущаешь? Твоя фантазия впереди тебя бежит. Ничего страшного еще не случилось. Поживу с третьекурсниками, делов-то! А декан и проректор погорячились. Думаешь, не знаю почему? Все знаю! Холку им накрутили сегодня за план, вот они и мечутся, на всех кто им под руку попадется, зло срывают. Ведь что для них сейчас самое главное? Главное для них сейчас хлопок. А хлопка каждый день я сдаю много. А какими способами я даю много хлопка никого не волнует. Поживу пока там, а когда тучи развеятся, я фьють! И обратно!
   - С огнем играешь! И махинации твои, и пьянки твои до добра не доведут. Учти!
   - Эээ, ака- Олим! - беспечно воскликнул Гани. - Что на лбу написано, пусть так будет!
   И едва он произнес эту фразу, как под днищем автобуса раздался глухой удар. Что то тяжелое лязгнуло о дорогу и отрывисто загремело по кочкам. Олим с испуганным лицом посмотрел на Гани. Автобус сбавил ход. Олим нажал на педаль газа, двигатель взревел, но скорости автобус не прибавил. Тяжелая машина проехала вперед еще с десяток метров и остановилась.
   Олим рванул на себя рычаг ручного тормоза, выключил зажигание, рывком распахнул водительскую дверь и выскочил наружу. Гани вытянул шею. Не слезая со своего места он следил глазами за Олимом. Тот, пригибаясь к земле и пытаясь заглянуть под днище обежал автобус спереди и пропал из вида.
   Гани прислушался.
   - Что там Олим-ака! -громко спросил Гани. Не дождавшись ответа, он спустил ноги, натянул обувь и спрыгнул в проход. Потом подошел к выходу, нажал рукой на двустворчатую половинку двери, открыл ее и спустился по ступенькам. Ступив на дорогу он увидел спину Олима. Тот стоял на карачках и пригнув голову к земле заглядывал под автобус. Левым локтем Олим опирался о землю, а правой, вытянутой рукой, в которой сжимал то ли горящую спичку, то ли зажигалку, водил под днищем.
   В прохладном воздухе витал запах пыли. Потревоженая колесами автобуса она еще не улеглась и щекотала ноздри. Пошатываясь, Гани обошел Олима, встал перед ним напротив и опустился на корточки.
   Он тоже попытался заглянуть под днище, но его повело в сторону. Потеряв равновесие, он упал на одно колено и нечаянно гулко стукнулся лбом об затылок водителя. Олим замер. Гани оперся рукой о борт и попытался встать, но его снова качнуло. Гани не удержался и с размаху плюхнулся на дорогу.
   Стало тихо. Даже сверчок, до этого отчаянно верещавший со стороны ближайшего поля неожиданно умолк. Медленно Олим высвободил руку из под днища автобуса. Затем оперся ею о землю и встал на четвереньки. Потом так же медленно поднял голову и оказался к Гани лицом к лицу. Гани невольно отстранился. Олим приблизился. Гани отклонился еще. Олим придвинулся ближе. Наконец Гани отодвинулся настолько, насколько мог, потом повернул голову в сторону и не отводя от водителя глаз и стараясь не дышать тому в лицо, спросил шепотом:
   - Что там Олим -ака?
   - Я твой лоб..! - в сердцах вскричал Олим и добавил непечатное слово. Потом воскликнул с отчаянием:
   - Приехали! Кардан полетел!
   - Эээ, Олим-ака... Что на лбу написано...- начал было Гани, но Олим резко вскочил на ноги, попятился и замахал руками:
   - Молчи! Ради аллаха, ни слова больше!
   Так и держа руки поднятыми и по прежнему продолжая пятиться, Олим дошел до передних дверей, нащупал рукой проем и не отрывая от Гани глаз, боком поднялся по ступенькам. Как только он исчез из вида, послышался топот. Олим пробежал в конец салона и судя по разнесшемуся оттуда бряцанью железа, он с лихорадочной быстротой начал перебирать хранившиеся в деревянном ящике инструменты.
   Гани посидел еще немного, потом встал. Стояла глубокая ночь. Вся округа была погружена в непроглядную тьму. Одиноко стоящий автобус, подсвеченный габаритными огнями угадывался в темноте лишь очертаниями. Сейчас он походил на отбившееся от стада одряхлевшее животное, предоставленное теперь самому себе. Дни его наверняка были сочтены. Но сейчас нем еще теплилась жизнь. Подслеповатые фары слабо рассеивали темное пространство перед собой и слетевшиеся на желтоватый свет ночные мотыльки, радостно носились в нем яркими, белыми всполохами. Ветхий корпус автобуса потрескивал сам по себе. Изношенное нутро выдыхало тепло через приоткрытое забрало в передней части корпуса , шипело и стравливало невидимые глазу излишки избыточного давления. В прохладном ночном воздухе отчетливо слышались запахи нагретого машинного масла и бензина.
   Гани неторопливо подошел к обочине дороги и вгляделся в темноту. Несмотря на случившийся казус, ему было весело. Он почесал затылок, потом обернулся и крикнул:
   - Олим-ака!
   - Чего тебе? - глухо отозвался Олим.
   Гани засмеялся.
   - Все же есть на земле справедливость!
   Он снова стал смотреть в темноту в которой где-то далеко находился его барак скрытый сейчас от глаз покровом ночи.
   - Олим -ака! - вновь крикнул Гани. - Счастливо оставаться!
   Бряцанье железа из салона прекратилось. Со скрежетом сдвинулась в сторону форточка. Олим так и сяк попробовал было просунуть в проем голову, потом приставил ладони к окну и прильнул к стеклу:
   - Что ты еще задумал?
   - И думать нечего. Я возвращаюсь. -сказал Гани.
   - А я? - растерянно сказал Олим.
   - Пошли вместе.
   Олим засопел:
   - Как я могу бросить автобус? Его чинить надо.
   - Кому нужна твоя развалюха? И как ты собираешься его чинить? Сейчас? Темень такая, хоть глаза выколи.
   - Переночуем тут, а утром ты мне поможешь.
   - Ну нет! - осклабился Гани. - Я еще должен кормить осла, который везет меня на виселицу? Дудки! Осел издох и поэтому я возвращаюсь.
   - Да как ты пойдешь посреди ночи? Коли я тебя везу, стало быть я за тебя в ответе! Вдруг с тобой что-нибудь случится? Что я потом скажу? Бывает?
   - Ака-Олим, не суетись. Рассуди сам. Ехать мы не можем. Починить автобус сейчас ты тоже не сможешь. Ночевать в твоем пропыленном рыдване мне не хочется да и особо негде. Поэтому я вернусь в барак. А к утру страсти поулягутся. А за день столько всего может произойти, что к вечеру декан и проректор о своем решении еще и пожалеют. Не обижайся Олим-ака. И не скучай. Пока!
   - А постель? Твоя раскладушка-то здесь остается!
   - Можешь ей воспользоваться. -рассмеялся Гани. - Разложи ее на свежем воздухе и вот она, небесная радость!
   - Так тебе в бараке не на чем спать будет.
   - Будет. Еще как будет. Мой дружок сегодня тайком на побывку уехал. На его раскаладушке и переночую. А мою ты сам обратно доставишь!
   - Как это?- опешил Олим.
   - Очень просто! Когда починишь свою телегу, ты куда поедешь? Ты поедешь в наш барак! Или вместо меня доставишь декану и проректору мою раскладушку?
   - Эту телегу еще починить надо.
   - То то же. А не починишь на месте, придется буксиром отволочь автобус опять- таки куда? Правильно. В наш барак. И приплывет моя ракладушка целехонькой прямиком в мои руки.
   - Может все-таки останешься? Нехорошо это, одному посреди ночи... Дорога-то неблизкая.
   - А я наперерез. Будь здоров ака-Олим. Не кашляй.
   Гани махнул рукой Олиму, сделал несколько шагов в сторону от дороги и растворился в потемках. Олим долго смотрел ему вслед. Потом он вновь подошел к деревянному ящику с инструментами. Некоторое время он пристально глядел на него, затем с ожесточением поднял его до уровня груди и в сердцах с грохотом обрушил на пол.
   Конец главы
  
  
   Глава 16
   Если барак, в котором проживали студенты обозначить точкой А, а вагончик, в котором обитал Бирюк отметить точкой Б, то казалось, чего проще? Ведь со времен Евклида доподлинно известно, что кратчайший путь между двумя точками, называется прямая. Впрочем, Толик, Бушмен, Боб и Татарин придерживались иного мнения. Конечно они не сомневались в правдивости аксиом Евклидовой геометрии, но пойти по кратчайшему пути, не согласились бы ни за какие коврижки. И дело было не в самом пути, а в помехе, с которой бы пришлось на этом пути столкнуться. Помехой не служили потемки. В подобных делах, потемки верный союзник. Помехой не являлась опасность. Как говорят на Востоке? Кто боится, того и бьют. Бездорожье? Так у студентов на этот счет своя поговорка: студент пройдет по такой дороге, на которую ишак не сунется.
   Все же бездорожье бездорожью рознь. Дело было в том, что кратчайший путь пролегал через рукотворное препятствие, через часть разветвленой оросительной системы. Широкие желобы из бетона, водруженые на массивные опоры тянулись между полей на сколько хватало глаз. Далее, смыкаясь под разными углами, они простирались еще дальше, охватывая собой все прочие и прочие поля. Высота лотков в среднем доходила взрослому человеку по грудь. Но в той части местности, через которую пролегала короткая дорога, высота лотков была гораздо выше человеческого роста. А под ними! Под ними густели непролазные заросли тамариска. Под ними простирались дебри разросшегося тростника. О том, чтобы продраться сквозь тамариск или чащобу узких листьев с отточеными как бритва краями, не могло быть и речи.
   Вскарабкаться наверх по опорам и перемахнуть через лотки на другую сторону? Можно. Лишь в одном месте. Дважды или трижды друзья так и проделывали. Но в тех случаях в желобах не было воды. А сейчас они были полнехоньки. И земля в том месте, где можно было сигануть через желоб, а потом спрыгнуть на другую сторону, была залита водой и превратилась в вязкое болото. Поэтому четверка предпочла идти окружным путем. Местность была им знакома как пять собственных пальцев. Из барака они вышли в полном молчании. Лишь пройдя безопасное расстояние, стали переговариваться. Потом они ступили на проселочную дорогу.
   Когда-то она густо была усыпана гравием. Время и тяжелые колеса тракторов истончили этот слой, вдавили глубоко в землю и поверхность дороги покрылась другим слоем - пылью, похожей на рассыпанный цемент. Она заполнила собой выемки, ухабы, скопилась на обочине и стоило ступить туда, как тотчас из под ног взметалось легкое и пушистое облачко.
   Пройдя несколько десятков метров, друзья свернули в сторону, спустились с пригорка и двинулись по кромке хлопкового поля, параллельно дороге. Ширина кромки не позволяла идти друзьям плечом к плечу. Они шли гуськом. По левую руку от них стеной росли тутовые деревья. Разросшиеся за лето длинные, упругие ветви, изогнуто тянулись к небу. По правую руку темнели пышные кусты хлопчатника.
   Темнота поглотила всю округу. Полная луна излучала матовый свет, от которого земля казалась высеребренной. Мирриады звезд низко висели над головой и были видны каждая в отдельности. Вместе с темнотой все вокруг было пронизано безмолвием. Очищеный от улегшейся дневной пыли ночной воздух был сухой и прохладный. Дышалось легко и свободно. Земля под ногами бугрилась распаханными некогда бороздами, поверхность которых спеклась от палящего солнца и покрылась трещинами. Земля гасила звуки шагов. Татарин шел позади всех. Они миновали одно поле, потом второе. Как только четверка снова стала выбираться на дорогу, со стороны, где был заброшенный шипан послышался громкий лай.
   В тишине он прозвучал отчетливо. Но это было не визгливое тявканье комнатной собаченки. И это не был брех безпородной дворняги. Лай был низким, отрывистым, даже утробным. Более высокие ноты в конце лая переходили в глухое рычание и звучали устрашающе. Такой лай издает только могучая собака с широкой, мощной грудью. Так лает свирепый алабай, бесстрашный боец волкодав. Внушительный облик матерого пса с куцым хвостом и обрублеными ушами, незримо повеял настоящей опасностью. Бушмен остановился как вкопанный. Едва не налетев на Бушмена, Боб, Толик и Татарин, тоже остановились. В одно мгновение каждый из них мысленно прикинул расстояние, которое пролегло между ними и псом, заслуженно пользующийся грозной славой.
   Они стояли не шевелясь и вслушивались в темноту. Татарин медленно опустил ладонь на рукоять ножа. Еще он самой кожей ощутил, как Бушмена охватила дрожь. Он поддался вперед и другой рукой стиснул Бушмену локоть. Бушмен вздрогнул, обернулся и опустил глаза на ножны.
   - Спокойно. - сказал Татарин. - Это далеко от нас.
   Они постояли еще немного. Лай не повторялся.
   - Перекур. - устало сказал Бушмен и повернулся к друзьям лицом.
   Оно было мокрым от пота. Все кроме Бушмена опустились на корточки. Боб и Татарин закурили. Волнение Бушмена было видно невооруженым глазом. Он никак не мог совладать с собой. Стараясь унять охватившее его беспокойство, он протянул руку к Татарину и сказал:
   - Дай мне нож.
   Татарин расстегнул ножны и не говоря ни слова вынул остро отточеный клинок. Бушмен чуть-ли не силой выхватил его из рук. Потом он подошел к тутовому дереву, по очереди ощупал и перебрал несколько ветвей. Выбрал среди них самую увесистую, пригнул ее к земле и несколькими сильными взмахами перерубил ствол. Тем же ножом очистил ветвь от листьев и заострил верхний конец. Потом ловко перебросил палку в другую руку и со свистом рассек ею воздух.
   - Теперь порядок. - выдохнул Бушмен и присел рядом. Палку поставил стоймя и зажал ее между коленями.
   - Да что с тобой? - спросил Толик.
   Бушмен сдернул с головы платок. Он провел рукой по голове, пригладил волосы и пальцами помассировал затылок. Потом сплюнул в сторону и покрепче упер конец палки в землю и сказал:
   - Каждый раз мороз по коже, стоит лишь услышать или упаси боже, повстречаться... Ничего с собой поделать не могу. Руки-ноги ватными делаются.
   - Да что они тебе? - беспечно спросил Толик.
   - Было дело. - Бушмен поднял на него глаза. - Однажды вот такой алабай, едва меня не убил.
   Толик оторопел:
   - Как это?
   - Очень просто. Чудо спасло.
   Боб и Татарин переглянулись.
   - Расскажи. - сказал Толик.
   - Долго рассказывать. -глухо сказал Бушмен.
   - Время есть. Впрочем, если не хочешь, твое право. - сказал Боб.
   - Не в этом дело. Сейчас... Пусть сердце уймется. - сказал Бушмен и потер грудь.
   Потом он отхлебнул из фляжки, которую передал ему Татарин, прополоскал рот и снова сплюнул:
   - Это страхи. Въелись в меня аж до печенок. Хотя столько лет прошло... Да никуда видимо от них не денешься. И помню до сих пор отчетливо. Все как есть перед глазами. Вот оскаленая пасть, вот клыки... Да. Клыки...
   Бушмен снова пальцами провел по затылку:
   - Хотя эти собаки с детства знакомы. Мой дед держал туркменского алабая. Огромный был пес. Стадо его охранял.
   - Так это он тебя что-ли? - удивился Толик.
   - Нет. Тот бы не посмел. Тот был умный. А который чуть меня не прикончил, порченый был пес. Хозяин испортил. Да и сам хозяин был - бузилган одам. Людей за людей не считал. Вот и собака была под стать ему. Настоящий одамхур.
   - А случилось это - продолжил Бушмен. - когда мне было лет десять-одинадцать. Летом было дело. На каникулах. Через окраину нашего поселка проходил канал. Почти такой же как многие каналы в здешней округе. Мы в нем и купались, и рыбу ловили, а бывало, резали камыш. В тот день, я и мой друг, тоже ровесник, шли вдоль канала. Я уж и не помню, зачем. Наш путь пролегал мимо старого железного насоса, который был установлен на берегу. Тот человек, с его помощью откачивал из канала воду, чтобы орошать свое поле.
   Мы шли увлеченные. Друг что-то рассказывал, я слушал, шли себе и шли, как ходили сотни раз по этой знакомой дороге. Шли и ни о чем не подозревали. И все случилось внезапно. Молниеносно. Когда мы поравнялись с насосом, вдруг раздался громоподобный лай. Что-то огромное и тяжелое метнулось на меня сбоку и сбило с ног. Падая, я услышал треск, будто разом из земли, с корнями выдрали слой дерна. Одновременно я ощутил дикую боль. От толчка я кубарем скатился с крутого берега и шлепнулся в воду. Когда я встал на четвереньки, то понял, что ничего не вижу. Но я отчетливо слышал рядом с собой яростное рычание. А еще сверху кричал мой друг. Я не видел его. Я ничего не видел. Было ощущение, будто на мои глаза надели мокрую повязку. Мокрую, потому что меня заливало липкой дрянью с отвратительным сырым запахом. Говорю - все произошло за несколько секунд. Я стою на четвереньках, руки - ноги в воде а перед глазами свисает багровая бахрома. Помню, все пытаюсь ухватить ее и сдернуть. И каждый раз когда я тянул за нее, сверху-донизу меня пронизывала боль. Не помню как вышло, но когда я попробовал потянуть бахрому не вниз, а на лоб, у меня получилось, и первое, что я увидел перед собой, это рвущегося ко мне пса с оскаленой пастью. Собака была огромной, едва не с теленка. Она бросалась на меня снова и снова, но всякий раз, цепь отбрасывала ее назад. Да, она была на цепи. Видимо со мной случился шок. Потому что я не ощущал страха. Я не ощущал ничего, кроме боли. Но даже она стала притупленой. Больше всего мне досаждала повязка, вернее ее разлохмаченый край. Она была похожа на мокрую овечью шкуру. Вернее на слипшиеся клочья этой шкуры. Только почему-то набрякшие не от воды, а от крови. Я медленно поднялся на ноги, сделал несколько шагов в сторону и на карачках пополз вверх по склону. Когда я выкарабкался, то снова встал на ноги. Друг стоял рядом. Он смотрел на меня безумными от страха глазами и продолжал кричать. Я пошел навстречу ему, а он попятился. Я шел на него, а он все смотрел широко открытыми глазами, в которых плескался ужас и продолжал пятиться.
   Бушмен поднял голову и усмехнулся:
   - Было от чего. Представьте себе картину. На вас идет человек с головы до ног залитый кровью. А с его головы снят скальп. И этот кусок кожи с слипшимися и окровавлеными волосами находится там, где должно быть лицо. Да. Собака содрала с меня скальп. Вот так. - сказал Бушмен и провел рукой от затылка до лба. - Содрала за какие-то секунды. Все выяснилось потом. Этого алабая хозяин всегда держал на цепи. К тому же лупцевал почем зря. С алабаями так поступать нельзя. Это пастушья собака. Воля и простор им нужны как воздух. Иначе они превращаются в зверя. Меня спасли несколько обстоятельств. Во - первых, после броска, цепь отбросила собаку назад. Поэтому ей не удалось сразу подмять меня под себя. Во-вторых, если бы я не скатился вниз, а упал на ровный край берега, алабай бы в два счета перегрыз мне горло. Но даже этих секунд ему хватило чтобы содрать с моей головы кожу чуть ли не вчистую. С тех пор во мне и поселился страх к этим собакам. Так то... - произнеся последние два слова Бушмен умолк.
   - Погоди, а потом! Что было потом? Как ты выбрался? Чем все закончилось? - спросил Боб.
   - Все-таки, это был шок. Потому что я не был испуган, не метался, наоборот, меня охватило какое-то ледяное хладнокровие и действовал я по наитию что-ли... Я стянул с себя майку, как мог повязал ею голову и пошел домой. Друг плелся позади и всю дорогу плакал. До дома я дошел как ни в чем не бывало. В воротах меня встретила мать. Увидев меня, оторопела. Друг неожиданно взахлеб и сквозь рыдания начал рассказывать, а я стоял рядом, слушал и кивал. Потом я стянул с головы майку. А дальше... Едва мать увидела свисающий пласт кожи и окровавленый обнаженный череп, сразу же рухнула без чувств. И вот тут у меня тоже подкосились ноги. Откуда ни возьмись набежали люди, кто-то меня сгреб в охапку, сунул в машину и отвез в больницу. А что было дальше, помню смутно. Знаю одно: страх поселился уже после излечения.
   - Да -а ... - ошалело протянул Толик. - Дела, брат...
   - Что было, то было. А что было, то прошло. - сказал Бушмен, повязал голову платком и сдвинул его на глаза.
   - Тем не менее, береженого бог бережет. - сказал Толик. Потом он тоже срубил себе ветвь и соорудил из нее увесистую палку.
   - Ну? Идем дальше? - сказал Боб.
   - Пора. - Татарин поднялся с корточек. - Не страшны нам ни вараны, ни Бирюки, главное, чтобы все прошло тихо. Иначе декан и проректор вовсе свихнутся. Эти типы будут похлеще любого алабая.
   Четверка продолжила путь. Некоторое время спустя впереди показался заброшенный шипан. Это было небольшое строение в один этаж, возведенное из бетонных плит. Выбеленые когда-то наружные стены, все еще хранили на себе следы облупившейся извести. Пустые без рам оконные проемы и вход темнели прямоугольными провалами. Приземистое строение белело в темноте. Вокруг по-прежнему было тихо. Бушмен почему-то сбавил шаг. Он придержал рукой друзей, которые шли рядом, прошел немного вперед и предостерегающе поднял руку. Боб, Толик и Татарин остановились. Не двигаясь с места, Бушмен поддался вперед и весь обратился в слух. Прошла минута, не меньше, после чего Бушмен повернулся к друзьям.
   - Что-то не так? - спросил Толик.
   - Там кто-то есть. - сказал Бушмен.
   - Тебе показалось. -сказал Татарин.
   - Вслушайтесь сами. - сказал Бушмен.
   Они постояли еще немного. Татарин начал терять терпение:
   - Говорю показалось.
   - Там кто-то есть. -упрямо повторил Бушмен. - Дальше идем тихо. И чтобы ни звука!
   Татарин пожал плечами. Но едва они прошли еще с десяток метров, из шипана отчетливо послышался шорох. Бушмен с торжествующим видом посмотрел на Татарина. Но тут же посерьезнел. Татарин нахмурился. Чем ближе они подходили к шипану, тем отчетливей из него доносился непонятный шум. Разобрать что это было в действительности, было сложно. Но теперь ни у кого не было сомнения, что в шипане в самом деле кто-то был.
   Толик взял палку наперевес. Татарин снова положил ладонь на ножны. Их окружала пустыня, хоть и освоенная, но по сути дикая. Не далее, как за последними возделанными угодьями, простиралась первозданная земля, которая оставалась таковой на протяжении сотен лет. Животный мир в местной округе пестрел разнообразием. То живое, что пряталось от людских глаз при свете, в ночи ощущало себя привольно и вольготно. Те же алабаи, представители древнейшей породы молоссоидов, по ночам были предоставлены самим себе и встреча с ними могла случиться где угодно.
   Но отступать никто не собирался. Четверка твердо решила осуществить задуманное дело. На кону было все. И дух противоборства, и не желание смириться с волей декана и проректора, а еще срывалась важная поездка в девственные места, в которых предстояла рыбалка, сулящая грандиозный улов!
   Парни крадучись подходили к шипану. Доносившаяся оттуда возня неожиданно смолкла. Напряжение возросло. Воцарилась гробовая тишина. До шипана оставалось несколько метров. Впереди чернела пасть дверного проема. Что творилось внутри, было неведомо. Выжидать - означало терять время. Броситься напролом внутрь шипана, смахивающего на склеп, означало подвергнуться неизвестности.
   Бушмен утер лицо концом платка. Он поднял увесистый ком земли и швырнул его внутрь шипана. Казалось, Толик, Боб и Татарин того и ждали. В черные провалы полетело все что подвернулось им под руки. Адская бомбардировка оказалась внезапной, а потому яростной. Внутри шипана послышались глухие удары от разбивающихся об пол и стены комьев земли. Из окон наружу повалили клубы пыли. Воодушевленный неожиданной атакой, Толик расхрабрился. Он выворотил из земли здоровенный кусище, поднял его, занес над головой и понесся к шипану чтобы нанести решительный удар. Но едва он оказался у входа, оттуда пулей выскочили два человека. Они столкнулись с Толиком и все трое повалились на землю. Отброшеный в сторону кус земли гулко шмякнулся о выгоревшую траву и рассыпался в прах.
   Бушмен, Боб и Татарин метнулись вперед. Случившаяся у шипана свалка, в которой мелькали руки -ноги вдруг разразилась до боли знакомым криком. В нем смешались отчаяние и мольба:
   - Стойте! Стойте! Свои!
   Боб подбежал первый. Бушмен и Татарин едва не налетели на Боба. Тяжело дыша они сгрудились вокруг трех копошащихся тел. Первым поднялся Толик. Кряхтя и потирая рукой ушибленую грудь он отошел в сторону. Двое людей почему-то встали на чевереньки и начали руками ощупывать землю. Разгоряченые лица Боба, Бушмена и Татарина вытянулись. Не нащупав вокруг себя то, что они искали, люди на карачках начали описывать круги. Парни попятились. Они продолжали смотреть и в то же время не верили своим глазам. Перед ними ползали Алишер и Профессор. Пыхтя от усилий, они вертелись как оглашеные и продолжали лихорадочно перебирать руками все что им попадалось под руку. Наконец Алишер, и следом за ним Профессор издали радостный вопль. Он оповестил всю округу. Поиски увенчались успехом. И точно. Они вскочили и как по команде напялили на себя оброненые в свалке очки.
   У Боба, Татарина и Бушмена, тоже как по команде отвисла челюсть. И только Толик, все еще стоя в сторонке и потирая рукой место пониже спины нарушил немую сцену:
   - Это еще что за явление?
   Профессор и Алишер стушевались. Они взглянули друг на друга и опустили головы.
   - Откуда вы взялись?! - спросил Толик с неподдельным изумлением.
   Алишер и Профессор переглянулись и забубнили:
   - Да мы... Понимаешь...За вами...
   - Чего, чего? Говорите толком!
   Алишер шмыгнул и провел пальцем под носом:
   - Такое дело... Еще днем мы хотели с вами поговорить... Нам тоже нужен хлопок. Очень нужен. Если у нас будет хлопок, то мы сможем устроить выходной. Нам нужен всего один день. Только один. Я хотел поговорить с Татарином, но он не стал слушать. А нам очень нужен хлопок. Поэтому мы вышли вслед за вами. Хотели догнать и поговорить. Но вы как сквозь землю провалились. Мы спешили изо всех сил, но по дороге так и не встретили. Мы боялись вас упустить. Мы искали вас и никак не могли найти. Вас нигде не было, а когда мы стали перелазить через через лоток, то...
   - Вы пошли короткой дорогой?!
   - Ну да. А вы разве нет?
   Только тут четверка разглядела, что одежда Алишера и Профессора была мокрой. С ног до головы они были заляпаны грязью и осыпаны трухой от пушистых метелок тростника. Волосы всклокочены, открытые части тела в мелких порезах , весь их вид красноречиво говорил, насколько оказался тернистым их путь, приведший к такой неожиданной развязке.
   - А что вы делали внутри?!
   - Хотели развести огонь, согреться. Промокли ведь, зуб на зуб не попадал. Мы уже отчаялись вас отыскать, думали вернуться. Заодно искали чем почистить одежду и вдруг ужас какой-то, такое началось, чуть сердце в пятки не ушло...
   Далее их никто не слушал. Громыхнул такой хохот, что ночная вылазка оказалась под угрозой. Но сдержаться четверке оказалось не по силам. Алишеру и Профессору ничего не оставалось делать, как выжидать. После того как вспышка веселья пошла на убыль, а потом вовсе сошла на нет, их зубы снова клацнули от холода.
   - Так можно с вами? - сказал Профессор.
   - А куда от вас денешься? - сказал Бушмен и тоже утер рукой глаза.
   Теперь уже шесть человек, друг за другом вошли в шипан. Внутри царил полный разгром. Боб зажег спичку и прошелся по двум комнатам. Потом поднял с пола газету, свернул ее трубкой, поджег с конца и подсвечивая ею как факелом, ногой расчистил место в углу:
   - Хлопок свалим сдесь. Сверху прикроем тряпьем, а утречком наведуемся сюда еще раз. Хорошее место. Лучше пожалуй, не сыскать.
   - Я давно его приметил. Будто знал, что пригодится. - сказал Бушмен.
   - Теперь о деле. С этого места, нас и Бирюка разделяют два поля. Поэтому идем молча. После того, как пересечем второе поле, разделяемся. Я и Боб тихо пробираемся к вагончику разведать, что поделывает Бирюк. Вы же приблизитесь к полянке, на которой свален хлопок и хорошенько осмотритесь. Если не обнаружите вокруг ничего подозрительного, начнете набивать фартуки. Только без шума. Двадцати минут вам вполне хватит. Все это время мы будем у вагончика. Даже если случится так, что Бирюку вздумается выйти из становища и проведать свой хлопок, мы его задержим. Причина, пришли за вином, мол, не хватило. Если что-то пойдет нет так, я дам сигнал. Брошу камень в цистерну. Она пустая и вы непременно услышите. Тогда хватаете фартуки, которые успели наполнить и бегом на поле. Достаточно углубиться в пределах четырех-пяти грядок и затаиться в кустах, как с полянки, да еще в темноте, вас с огнем никто не сыщет. По крайней мере, удастся урвать сколько ни есть. Ежели все пойдет гладко, то через двадцать минту мы придем к вам, заберем всю нашу добычу и направимся прямиком в шипан. - сказал Татарин.
   - Идет. - сказал Толик. - Так и поступим.
   - Тогда вперед. -сказал Татарин.
   Конец главы
  
  
   Глава 17
   Фермер Каюм, по прозвищу Бирюк, слыл человеком бывалым. Про таких еще говорят - тертый калач. Долговязый, жилистый, без единой жировой складки на впалом животе, он казался скроенным из одних мускулов. Загорелая до черноты кожа была грубой, словно выдубленой. Жесткие, прямые волосы отливали цветом воронова крыла. Но из-за того, что часто были припорошенны пылью, казались с проседью.
   Узкое, волевое лицо прорезывали морщины. Тонкие губы сжаты. Смотрел Бирюк всегда с прищуром, словно пытался разглядеть насквозь. Он многое знал, немало умел, а две татуировки на кистях рук красноречиво говорили о том, что он не по наслышке знает про местечко, обнесенное колючей проволокой.
   Приютом Бирюку служил обшарпанный вагончик с двумя комнатушками. В первой комнатенке, устланной стегаными одеялами он спал. Во второй, с прохудившимся дощатым полом, хранилась всякая утварь. Вокруг жилища не было ни единого деревца. Тень у входа образовывал покосившийся деревяный навес. Примыкавший к вагончику распаханый клочок земли, служил огородом. Тут и там в пыли валялись разбросанные детали то ли от трактора, то ли от комбайна, а рядом с закопченым очагом, высился ржавый остов кабины грузовика ЗИЛ.
   Бирюк проживал один, но в становище обитало еще одно примечательное существо. Это был громадный варан, который жил на привязи у входа. Варан был исключительный. Мощную, чешуйчатую спину и длинный хвост украшали поперечные полосы темного цвета. Короткие и массивные лапы в случае приближения опасности в одно мгновение приподнимали тяжелое туловище над землей. Варан тотчас начинал шипеть и раздуваться с боков. Если опасность была неминуема, варан ощерял пасть, хлестал хвостом и не раздумывая бросался в атаку на любого, в независимости от того, кем был его противник.
   Бирюк питал слабость к песчаным драконам. Несколько иссушеных до звона вараньих шкур были развешаны на вбитых в землю кольях по бокам от жилища.
   Другой слабостью были азартные игры. Бирюк отлично играл в нарды и слыл заядлым картежником. В порыве азарта на кон ставилось все, вплоть до последней рубашки. Вспыльчивый характер делал его опасным, в особенности, когда игра шла по крупному.
   В округе его побаивались и сторонились. Свое фермерство Бирюк считал временным занятием. Как говаривал он сам, до наступления лучших времен. Хлопководство вовсе считал делом пустым. Соображением, какие именно времена должны были наступить, Бирюк ни с кем не делился. Ходили слухи о тайной плантации опийного мака, расположеной в здешней округе, но надежно схороненой от людских глаз. И поговаривали, что Бирюк, это не кто иной, как один из звеньев в местном наркокартеле. Впрочем, желающих разнюхать так это было на самом деле или нет, не находилось. Следуя восточной пословице - польза по щиколотку, беда по колено, местный люд старался не совать нос, куда им не следует.
   И сейчас, несмотря на позднее время, Бирюк бодрствовал. Причиной тому оказался сегодняшний вечер, который оказался для него хлопотным. Собранный и сваленный в кучу хлопок горой высился на краю поля и был как бельмо на глазу. Вывезти хлопок и сдать его на хлопкосборочный пункт Бирюк так и не смог. Он до хрипоты в голосе на чем свет стоит костерил нерадивого водителя и его трактор, в баке которого в самый ответственный момент горючего оказалось что называется кот наплакал. Водитель в свою очередь стоял перед Бирюком втянув голову в плечи, виновато разводил руками и терпеливо сносил обрушившийся на него поток брани. Напоследок, распалившийся Бирюк отвесил водителю пару увесистых оплеух. Стоически стерпев суровую кару, водитель приложил руки к груди и пятясь клятвенно принялся заверять Бирюка в том, что едва первые лучи солнца скользнут по этой благословенной округе, и он и его трактор с заправленным под завязку горючим, да с пристегнутой к трактору тележкой как штык будут стоять наготове у его ног да eщe с распростeртыми объятиями.
   Тяжело дыша, Бирюк исподлобья глядел на водителя. Тот продолжал пятиться до тех пор, пока не отошел на безопасное для него расстояние, повернулся к Бирюку спиной и задал такого стрекача, что Бирюк невольно подумал - обманет, сволочь. Поглядев еще какое-то время ему вслед, Бирюк сплюнул и побрел к вагончику. Дойдя до двери, Бирюк уселся на порог и с жадностью закурил. Затянувшись, он скосил глаза на варана. То зашипел и привстал на четырех лапах. Бирюк протянул к нему ногу обутую в тяжелый сапог и что есть силы лягнул его. Варан тотчас изогнулся, зашипел еще громче и хлестнул ногу хвостом. Бирюк рассвирипел. В ход пошла вторая нога.
   Варан перевернулся на спину, но извернувшись вновь встал на четыре лапы. Бирюк оперся на руки, задрал ногу и попытался с размаху каблуком размозжить варану череп. Но не тут то было. Варан отпрянул, изловчивлся и зубами впился в подошву сапога. По прежнему опираясь на руки, Бирюк попытался стряхнуть варана. Но это ему не удалось. Варан вцепился мертвой хваткой. Наконец после непродолжительной борьбы варан разжал пасть. Бирюк отдернул ногу и тяжело дыша вновь уселся на порог.
   Короткая схватка успокоила его. Отдышавшись, он выкурил еще одну сигарету. Потом пригладил волосы, поднялся на ноги, вошел в вагончик, подошел к стопке сложенных одеял и сунул между ними руку. Нашарил и вытащил небольшой узелок. Воровато посмотрев по сторонам, он развернул узелок. На свет показался комок густой, бурой массы, чем -то похожий на перевареную сгущенку. Это был терьяк.*
   (Терьяк* - опиум-сырец, загустевшее маковое молочко)
   Бирюк отколупнул от комка кусочек, положил его на дно пиалы, плеснул в нее немного воды, тщательно размешал и выпил. Завязал узелок и положил его на место. Огладил живот руками и оглядел комнату. Увидел в углу сработавший капкан, подошел к нему. Отогнув пружинный рычаг, Бирюк достал из капкана крысу с переломленым хребтом. Лицо Бирюка расплылось в улыбке. Держа крысу за холку он вышел из вагончика, швырнул добычу варану, вытер руки о штаны и огляделся.
   Только теперь он обратил внимание на сгустившиеся вокруг сумерки. Свет исходивший через оконца и распахнутые двери жилища слабо брезжил в темноте и полосой высветлял утоптанную землю у входа в вагончик. Легкий ветерок раскачивал сухие вараньи шкуры. Задевая друг друга, они шуршали как старый пергамент. Бирюк перевел взгляд на варана. Крепко упершись в землю всеми четырьмя лапами, варан растянутой пастью алчно заглатывал крысу. Глядя на разыгравшееся на его глазах пиршество Бирюку самому нестерпимо захотелось шамать.
   Бирюк вернулся в жилище, разворошил в углу ворох стеганого тряпья и достал оттуда эмалированый бидончик. Он был заполнен кусками полупрожареной баранины вперемешку с растопленным, но сейчас застывшим курдючным жиром. В таком виде мясо сохранялось подолгу и не портилось. Бирюк открыл крышку, приблизил лицо к бидончику и понюхал содержимое. Судорожно сглотнув Бирюк обмакнул палец в застывший жир, зачерпнул его и с наслаждением съел. Затем вытер палец о штаны, отложил в сторону бидончик и вышел из вагончика.
   Вскоре Бирюк развел в очаге огонь и перекалил в казане хлопковое масло. Бросил в него очищенную луковицу, хорошенько ее обжарил, затем поддел шумовкой, вынул и выбросил. Теперь масло шипело и постреливало в разные стороны раскалеными каплями. Прикрываясь крышкой как щитом, Бирюк с осторожностью выложил в казан треть содержимого бидончика. Тотчас раздался оглушительный треск. Охваченые со всех сторон кипящим маслом куски мяса, в одно мгновенние покрылись золотистой корочкой. Держась на безопасном расстоянии от казана и соблюдая прежнюю осторожность, Бирюк тщательно помешал мясо. Спустя пару минут, страсти в клокочущем котле улеглись. Выжидая, и время от времени помешивая мясо, Бирюк убавил огонь и всыпал в казан нарезанный кольцами репчатый лук. Потом добавил нашинкованный болгарский перец и пару разрезанных на четыре части помидоров. Хорошенько обжарив мясо и овощи, добавил в казан воды, посолил и прикрыл крышкой. Спустя еще какое-то время, всыпал в варево горстку муки, тщательно размешал, добавил в казан очищенный картофель, нарезаный дольками шалган, долил немного воды и снова прикрыв крышкой, оставил томиться до готовности.
   Бирюк переминался с ноги на ногу. Запах жаркого лишь раззадорил разыгравшийся аппетит. Чтобы хоть как то унять его, Бирюк съел ломоть черствой лепешки и запил ее водой. Потом несколько раз снизу-вверх аккуратно перемешал жаркое и ощутив густоту и тяжесть кушания, остался доволен. Затем он завел руки за голову, поднял их вверх, сладко потянулся и гулко пустил ветры.
   Далее он неспешно направился к собранному хлопку. Подойдя к нему, он носком сапога расшвырял склон хлопковой горы и проделал в ней углубление. Забравшись туда, он устроился поудобнее, откинулся на спину и вытянул ноги. Терпкий запах слежалого хлопка ударил ему в нос. Бирюк поморщился. Он поворочался из стороны в сторону пытаясь устроиться поудобнее и скорчив недовольную гримасу вынул из под себя иссушенную хлопковую коробочку с острыми как когти кончиками. Они впились ему в спину. Бирюк разломал ее заскорузлыми пальцами. Затем наморщил лоб.
   Нет. Спать он пожалуй сегодня тут не станет. К утру хлопок непременно отсыреет, покроется росой, а Бирюку как никогда сегодня хотелось забыться. Он не опасался воров. Откуда им тут взяться? Даже если предположить, что кто-нибудь из студентов вздумает поживиться его хлопком, то он весьма пожалеет об этом. А если все -таки это случится? Бирюк нахмурился. Но мало-помалу складка на его переносице разгладилась. Даже если воры не будут пойманы, то счет можно предъявить декану и проректору. А он в свою очередь позаботиться, как им выставить сей круглый счет и содрать при этом с них три шкуры. Бирюк самодовольно ухмыльнулся. Он полежал еще немного, а потом выбрался наружу. Посмотрев по сторонам, он сплюнул и неспешно направился к своему жилищу. Но поравнявшись с очагом, стал тороплив и не сдержан.
   Впопыхах он хотел было сдернуть крышку казана, но тотчас отдернул руку. При этом он грязно выругался. Чтобы не обжечь руки во второй раз, Бирюк ухватил двумя тряпками ушки казана и поспешно внес его в вагончик. Растелил на полу дастархан. Выложил на него лицом вверх пару черствых лепешек. Кумган с вином стоял наготове. Достав пиалу, Бирюк быстренько протер ee подолом грязной рубахи, налил в пиалу вина и залпом выпил. Затем он открыл крышку казана, наполнил жестяную миску кушанием, поставил ее на дастархан, уселся подле нее, потянул носом воздух и благодушно заурчал.
   Жаркое сводило с ума не только запахом, но и видом. Несмотря на тусклое освещение, соус отливал цветом утренней зари. Он густо покрывал нарезаный ломтиками тушеный картофель. Бирюк удовлеторенно подметил, что картофель в процессе томления нисколько не потерял формы, и пропитавшись насыщеным варевом, прямо таки источал расплавленное золото. Над сочными кусками курдючной баранины курился еле различимый дымок. Лежащая рядом лепешка вызывала жгучее желание как можно скорее ухватить ее руками, разломать на куски, потом макнуть лепешку в самую гущу дабы она как следует пропиталась соусом и впиться в нее зубами. А потом выудить из чашки кусок мяса, запихать его в рот и не сходя с места жевать мясо и хлеб и постанывать от наслаждения.
   Бирюк склонился над миской и потеряв остатки самообладания, жадно набросился на еду. Ел он с волчьим аппетитом, прожорливо заглатывал непрожеванные куски и громко чавкал. Он в два счета опорожнил миску, сразу же наполнил ее во второй раз и наполнил доверху. Постепенно он насытился. Утерев рот последним куском лепешки, Бирюк повертел ее в руках и съел. Сыто рыгнув, Бирюк устало отвалился от дастархана. Ухватил чайник, поднес носик ко рту и залпом осушил содержимое чайника до дна. На спине Бирюка выступила испарина, а на лбу проступили капли пота. Отдуваясь, Бирюк тяжело поднялся на ноги, прошел в угол жилища, скинул с себя тяжелые сапоги и улегся на деревянные нары. Поворочавшись еще немного, Бирюк затих.
   Сытый, одурманенный гашишем Бирюк, начал погружаться в видения. Стены жилища расширились, низкий потолок плавно взмыл вверх. Лишенная границ бесконечность сгустилась вокруг Бирюка и не сразу, капля за каплей, лениво просочилась в каждую его клеточку. Сладкая истома лениво растеклась по жилам, Бирюк блаженствовал. Внутри жилища воцарилась гробовая тишина.
   Но когда безмолвие нарушил громовой удар сработавшего капкана, а угасающее сознание пронзил предсмертный визг угодившей в ловушку жертвы, Бирюк приподнялся было на локтях и попытался разлепить отяжелевшие веки. Но тщетно. Неведомая силища навалилась ему на грудь и вопреки его воле, вдавила обмякшее тело в свалявшийся тюфяк. Бирюк не сопротивлялся. Ему было все едино. Он по -прежнему желал забыться. И забылся.
   Конец главы
  
  
  
  
   Глава 18
   Гани измерил шагами очередное поле и остался доволен. Треть пути осталась за его спиной. Он по- прежнему пребывал в веселом расположении духа несмотря на то, что хмель порядком выветрился из его головы. Но одна закавыка все же явилась ложкой дегтя в чудесном избавлении от свалившегося как снег на голову наказания. Непростая дорога вкупе с похмельем отняли у Гани часть сил. А еще им овладела жажда. Гани с досадой подумал о баклажке с водой оставшейся в автобусе. Пусть теплая, подумал он, но с какой превеликой радостью он сейчас промочил бы той водицей свое пересохшее горло! Гани облизнул пересохлые губы. Предстояло топать и топать, а воды на пути не предвиделось. Он мысленно проложил в голове оставшийся маршрут. Впереди начинались владения Бирюка. Внезапно Гани остановился как вкопанный.
   Бирюк! Да как же он про него забыл! В действительности, Бирюк! Уже скоро он подойдет к меже, а за ней расстелется поле, на котором он сегодня был! И ведь именно на этом поле так и остался под открытым небом тот самый злополучный хлопок! У Гани обрадованно заколотилось сердце. Но не хлопок поманил его с той вожделенной силой, с какой яркий огонек притягивает к себе глупого мотылька.
   Самовар! Ведь рядом с той хлопковой горой должен стоять полевой самовар! Большой, вместительный самовар, который используют в полевых работах! И стоит он себе как миленький, и никуда он оттуда не денется, ведь урожай с поля до конца не собран! Еще несколько дней сборщики будут обирать кусты и выуживать хлопок из раскрывшихся коробочек, а чайханщик кипятить в самоваре чай да поить им хлопкоробов. И сейчас вполне вероятно на дне самовара окажется влаги, которой выйдет не на одну добрую кружку! Гани поспешил продолжить путь.
   - Если самовар и окажется пуст, не беда -подумал Гани. -Разживусь водой у самого Бирюка, и как я про него забыл!
   Вскоре он подошел к условной границе владений. Это была широкая и протяженная межа, густо поросшая тутовыми деревьями. Гани прошел сквозь рощу, ступил на край поля и безошибочно повернул голову в нужную сторону. Прищурив и без того узкие глазные щели, он зорко всмотрелся в темноту. Затаившаяся наверху луна высветляла хлопковую гору и она была различима в потемках. Но одолеваемый жаждой Гани не сделал к ней ни шага. Его острые глаза разглядели еще кое что. Тогда Гани юркнул обратно в рощу и крадучись, не издав ни шороха, прошел с десяток метров и прикрываемый деревьями, поравнялся с горой. Теперь его острый слух отчетливо расслышал приглушенные голоса. Любопытство пересилило жажду. Соблюдая прежнюю осторожность, Гани прокрался  между деревьями и осторожно высунул голову. У подножия горы копошились люди. Наблюдая за ними, Гани тотчас скумекал:
   - Так, так. Гляди-ка! Кто -то решил пощипать и обчистить этого Бирюка. Интересно, кто же это может быть?
   И стоило ему об этом подумать, ответ нашелся сам собой. Он узнал приглушенный голос Толика. Чуть погодя разглядел и Бушмена.
   - Вон оно что. -подумал Гани. - Стало быть вся компания в сборе.
   Гани утвердился в своей мысли. Он даже покивал головой своей догадке, несмотря на то, что Татарина и Боба поблизости не было.
   - Эта четверка неразлучна - продолжал думать Гани. - Смотри-ка! Нашли - таки выход! А ведь мне тоже этот хлопок мозолил глаза!
   Он с досадой почесал затылок. Потом выпрямился и расправил плечи. Хитрая улыбка заиграла на его безбородом лице. Первым порывом Гани явилось желание подшутить на ребятами. Выскочить из укрытия и грозно воскликнуть:
   - Что вы тут делаете!
   То-то случится переполох! Потом он решил подойти просто так, и покалякав о том, о сем отправиться своей дорогой. Но Гани не совершил ни того, ни другого. Он сел на землю и остался сидеть. Больше того, он устроился поудобнее. Теперь он улыбался во весь рот. Он посмотрел в сторону жилища Бирюка, затем перевел взгляд на ребят и не отрывая от них глаз, усмехнулся.
   А между тем на поле кипела работа. Толик и Бушмен действовали слаженно, умело и расторопно. На земле уже выстроился ряд тюков набитых под завязку хлопком. Толик и Бушмен трудились не покладая рук. На противоположном склоне горы пыхтели Алишер и Профессор. Потому - то Гани их не увидел тоже. А между тем работа спорилась. Толик огладил на себе обмотанный вокруг пояса фартук, нащупал связанные между собой тесемки и проворно работая пальцами, распустил узел. Потом развернул фартук и расстелил его на земле. В расстеленном виде, квадратное полотнище фартука, к четырем концам которого были пришиты тесемки до боли походило на больничную лицевую маску из марли, только гораздо больших размеров.
   Бушмен только того и ждал. Он тут же двумя руками сгреб большую охапку хлопка, вывалил ее на середину полотнища и начал сгребать другую. Отточенными движениями Толик равномерно распределил хлопок по всей площади фартука. Едва он отнял руки, Бушмен подкинул еще охапку. Толик распределил и ее. После третьей охапки, Толик взял тесемки по две в каждую руку и приподнял их. Затем ногами ступил на хлопок и тщательно его утрамбовал. По мере наполнения фартука, Толик все ближе сводил руки, перебирал ногами и уплотнял хлопок. Когда фартук стал полон, Бушмен на крыл его еще одним фартуком, а Толик поверх него, крест-накрест крепко стянул тесемки надежным узлом. Очередной тюк был готов.
   Алишер и Профессор работали медленнее. Толик то и дело вполголоса торопил их и отдавал короткие команды. Наконец все было закончено. На каждого вышло по два полнехоньких тюка. И весьма увесистых. Татарин и Боб не заставили себя долго ждать. Их расчет оказался верен. С места своего наблюдения за жилищем Бирюка они явились вовремя. Татарин поочередно оторвал от земли несколько тюков и ощутив тяжесть, одобрительно поцокал. Далее мешкать было нельзя. Каждый нагрузил себе на плечи по два тюка, по одному с каждой стороны и незамедлительно, вся компания пустилась в путь.
   Из своего укрытия Гани разглядел больше четырех человек. Но ему было все равно. В одном Гани был уверен точно. Никто из его дружков не мог оказаться в этой компании. Он дождался, пока темнота не поглотила ночных расхитителей и осторожно вышел из укрытия. Первым делом он подошел к самовару, качнул его и услышал глухой всплеск. Несмотря на неимоверную жажду, Гани весьма осторожно снял с самоварной трубы жестяную кружку. С той же осторожностью снял с самовара крышку не издав при этом ни звука. Затем он по локоть погрузил руку в емкость и аккуратно зачерпнул кружкой. Напившись вдоволь, он утер рот, поспешно подошел к развороченному склону хлопковой горы, швырнул в нее кружку, упал на колени и так же поспешно начал запихивать себе за пазуху хлопок. Он брал его горсть за горстью до тех пор, пока не округлился с боков. Гани перевел дух. Дальше спешить было не за чем. Он поднялся на ноги раздутый как бочонок.
   А дальше, как заправский охотник выслеживающий свою добычу, пригибаясь, и бесшумно ступая, он тронулся вслед за парнями. Он крадучись шел за ними на безопасном расстоянии. Ребята шли не вдоль длинных, на сколько хватало глаз грядок, а пересекали поле наперерез. До слуха Гани долетал шум раздираемых кустов и приглушенные голоса. Гани крался за парнями как кошка. Через каждые пять-семь шагов, Гани облюбовывал самый высокий куст хлопчатника, попадающийся на его пути и поравнявшись с ним, запускал руку за пазуху. Достав оттуда гроздь хлопка, он надежно крепил ее на макушке куста.
   Так, шаг за шагом, оставляя за собой метки, Гани добрался до края поля. Идущие впереди ребята к тому времени пересекли его и ступили на голую землю. Они скинули с плеч тяжелые тюки и уселись на них, чтобы передохнуть. Гани сел на корточки и невидимый ни одной живой душе, затаился.
   Сидя на тюках, ребята хватали ртом воздух. Еще бы! Идти не вдоль грядок, а передвигаться поперек поля, та еще задача! Путь преграждали раскидистые кусты хлопчатника. Они смыкались между собой, цеплялись за пояс, ноги, обувь. Некоторые кусты были по грудь и чтобы продраться сквозь них, требовалось приложить усилия. К тому же ступать приходилось на острые гребни грядок, а не идти пологой дорогой. Бушмену пришлось туже всех. Щуплый, невысокий, он шел впереди группы. К тому же собственные фартуки сыграли с ним злую шутку. Как нарочно, их размер превышал размер стандартного фартука. Истории неведом источник вдохновения, откуда черпала силы неизвестная мастерица пошившая фартуки Бушмена. То ли глазомер выкинул коленце, то ли сам черт толкал ее под руку... как бы то ни было безвестная швея, создавшая сии полотнища небось то и дело мучилась икотой. Стоило лишь когда-нибудь Бушмену развернуть свои полотнища во всю их великолепную ширь, ребята поминали ее с гомерическим смехом. И нынешней ночью та самая швея, где бы она не находилась, должно быть ощущала себя весьма неуютно, ибо Бушмен, распекая ее на все бока, чертыхался на чем свет стоит. Возглавляя группу, он походил на муравья несущего на себе непомерную величину. Два громадных тюка повисли на его плечах и со стороны казалось, будто они сами без посторонней помощи плывут по воздуху. Оказавшись на голой земле, Бушмен сполз с тюка и привалился к нему спиной. По- прежнему хватая ртом воздух, он протянул руку и сказал Татарину:
   -Пить! Ради аллаха, воды!
   Дрожащими руками Татарин отстегнул от пояса фляжку и протянул ее Бушмену. Тот припал к ней и с жадностью сделал несколько больших глотков.
   -ф-ф. - еле выдохнул Бушмен. Больше он не проронил ни слова.
   - Ну ты даешь Бушмен! Из меня дух вон, а ты идешь напролом как танк без передышек. -тяжело дыша сказал Татарин.
   - Какой там! - простонал Бушмен. - Чуть глаза из орбит не выкатились!
   - Насчет глаз не знаю, но во время последнего перехода воздух кто-то испортил. Не ты ли Татарин? - тоже тяжело дыша сказал Толик. Но умудрился при этом хохотнуть.
   - Почему я? - опешил Татарин.
   - Сам говоришь дух из тебя вон.
   - Так я образно! - возмутился Татарин.
   - Да не ори ты! - шикнул на Татарина Боб и повернулся к Бушмену:
   - Ты лучше скажи, сколько килограммов хлопка вмещает каждый твой фартук?
   - Тридцать кило, не меньше. - с гордостью сказал Бушмен.
   - А сам весишь сколько? - спросил Толик.
   - Пятьдесят пять кэгэ. - сказал Бушмен.
   Раздался сдавленный, но дружный смех.
   - Чего смеетесь? Точно вам говорю!
   - Так это Бушмен! - обрадовался Толик - Кроме него некому!
   - Ну двадцать пять. - нехотя сказал Бушмен.
   - Татарин! Дай нож. - весело сказал Толик. - Я ему пробку выстругаю, авось пригодится.
   Бушмен нацелился фляжкой в Толика, потом замахнулся и ложным броском резко выбросил руку вперед. Пытаясь увернуться, Толик отклонился, потерял равновесие и шмякнулся на землю.
   Бушмен удовлетворенно крякнул, отхлебнул еще и спросил:
   -Кому еще?
   - Давай по кругу. - сказал Боб.
   Постепенно, переходя из рук в руки, фляжка оказалась перед Алишером. Он замялся.
   - Пей! - сказал Толик усаживаясь поверх своего тюка. - Нам еще идти и идти.
   Алишер отпил из фляжки, сказал спасибо, и передал фляжку Профессору. Сделав несколько жадных глотков, Профессор поболтал фляжкой в воздухе и сказал растерянно:
   - Все...
   - Все так все - сказал Татарин. - При такой работенке никакой воды не хватит. Сколько не выпей, она изо всех щелей полезет.
   - Татарин, я тебе тоже пробку выстругаю. - ухмыльнулся Толик.
   - Нет уж. - сказал Татарин утирая футболкой взмокшее лицо. - Если стругать, так сразу кол и посадить на него декана и проректора. За такие муки.
   - А потом скормить варану, чтобы от них и следа не осталось. - сказал Бушмен и мотнул головой в сторону жилища Бирюка.
   - Татарин. Надо У Бушмена взять его фартуки. Взамен дадим по одному своему. В наших тюках хлопка меньше. А то Бушмен со своим грузом далеко не уйдет.- сказал Боб.
   - Верно Боб. Согласен. Понесешь вот этот, который полегче. -сказал Татарин и похлопал ладонью по тюку на котором сидел.
   - И вот этот. -сказал Боб и проделал со своим тюком то же, что и Татарин.
   Бушмен охотно согласился. Толик посмотрел на Профессора и Алишера. Они уже поднялись на ноги. Похоже им не терпелось продолжить путь.
   - Ну что? Не жалеете что ввязались? -насмешливо сказал Толик.
   - Нет! - хором ответили Алишер и Профессор.
   - Ну да. Чего жалеть -то. Пусть Бирюк жалеет, что вы с нами пошли.
   - Почему? - спросил Алишер.
   - Как почему? Нас было четверо. А с вами стало шесть. Четыре дополнительных тюка. Бирюку больший убыток.
   - А Бирюк нам ничего не сделает? - с тревогой спросил Алишер.
   - Как это не сделает? - сказал Толик, встал, подошел к Алишеру и погладил его по голове - Еще как сделает!
   - Нет, а в самом деле? Он нас не убьет?
   - Еще как убьет - успокаивающе сказал Толик
   - А за что?! - испугался Алишер.
   - А как ты думаешь?
   Алишер и Профессор переглянулись.
   - Чего всполошились? В штаны наложили?
   - А может пока не поздно вернуться? Отнести хлопок обратно туда откуда взяли? - с той же тревогой в голосе сказал Алишер.
   Толик усмехнулся:
   - А записку с извинениями тоже приложишь? Мол, прости нас Бирюк, случайно вышло, сами себя не помнили.
   - Зачем записку? Если он не увидит, ничего не понадобится.
   - А если увидит? Проснется и увидит? А вдруг Бирюк уже там? -зловеще сказал Толик.
   Алишер струхнул. Он беспомощно опустил руки и робко взглянул на Профессора. Потом сел на тюк, вздохнул, втянул в голову в плечи, сгорбился, обхватил руками колени и начал перебирать ногами.
   Толик расставил ноги в стороны и упер руки в бока:
   - И чего ты расселся? Вставай!
   - Зачем?
   - Пора идти.
   - Не пойду.
   - Как не пойдешь?
   - Не пойду и все.
   - Здесь останешься?
   - Не останусь. Пойду в барак.
   - И ты? - Толик шагнул к Профессору.
   Профессор снял очки и протер их подолом футболки. Затем вздохнул, надел очки, повернул голову к Алишеру и тихо сказал:
   - Вставай. Надо идти.
   Алишер мотнул головой. Его лицо было жалким. Животный страх предательской волной окатил его тело и посеял в животе боль. Алишер крепче сцепил пальцы. И весь он разом сжался, скукожился.
   -Не пойду.
   - Как это не пойдешь? - оторопел Толик и покрутил пальцем у виска. - Ты часом не того?
   Алишер молчал.
   Толик оглянулся, посмотрел на Татарина, затем перевел взгляд на Боба и удивленно приподнял брови, дескать, видал как дело повернулось?
   - Хватит базарить! - зло сказал Боб буравя Алишера глазами. - Никто никуда не вернется. Обратной дороги нет. А если желаешь уйти в барак, вали. Только хлопок с собой не возьмешь. И здесь его тоже не оставишь. И учти. Когда мы пойдем дальше, твой хлопок за тебя никто нести не будет. Понял?
   Алишер неожиданно всхлипнул.
   - Это еще что? - изумился Татарин. Им овладело негодование.
   -Эй! - окликнул Татарин Алишера.
   Тот не шелохнулся.
   - Эй! -окликнул он его во второй раз и бросил в Алишера поднятый с земли камешек. Алишер всхлипнул громче, но не шевельнул ни рукой, ни ногой.
   - Ну смотри. - с угрозой сказал Татарин, резко поднялся на ноги и решительно шагнул вперед. Со своего тюка поднялся длинный как жердь Профессор. Едва Татарин приблизился к Алишеру, Профессор вклинился между ними.
   - Остынь Татарин. - тихо сказал Профессор. - И пожалуйста, не трогай его.
   - Никто не собирается его трогать. - глядя на Профессора в упор уже со злостью сказал Татарин. - Но как прикажешь это понимать?
   Татарин тронул Профессора за плечо, сдвинул его в сторону и глядя на Алишера сверху-вниз грубо спросил:
   - У тебя язык отсох?
   - Погоди - мягко сказал Профессор. - Я все улажу.
   - Сопли что- ли утрешь? - вспылил Татарин - Или у тебя леденец за пазухой?
   - Не кипятись. - спокойно сказал Профессор. А потом обратился к Бушмену, Толику и Бобу - Давайте отойдем в сторонку. Пожалуйста.
   Татарин в сердцах сплюнул и посторонился.
   Недоуменно переглядываясь, нехотя поднялись со своих мест Толик, Бушмен и Боб. Профессор поманил их рукой, отошел на десяток шагов, остановился и повернулся лицом к ребятам. Татарин двинулся вслед за ними. Не дожидаясь пока друзья подойдут к нему, Профессор опустился на корточки. Подошедшие ребята тоже опустились на корточки и все уселись в кружок.
   - Профессор, только не тяни резину. Время дорого. Поясняй быстро, емко и в двух словах. -сказал Боб.
   - Как получится.
   - Нам до утра тут сидеть прикажешь? -вновь вспылил Татарин.
   - Уймись- коротко бросил ему Боб. - Говори Профессор. Только суть.
   - Суть так суть. У Алишера испуг. Причем сильный. От того и ступор. А виной тому -ты! - Профессор ткнул пальцем в Толика.
   - Я?! - опешил Толик.
   - Ты! Застращал дурацкими россказнями про Бирюка вот он и обезножел.
   - Но это шутка! - вскричал Толик, и спохватившись заговорил жарким шепотом. - Шутка, понимаешь?
   - Я понимаю. А Алишер нет. И не поймет. Ни за что не поймет. Травма у него, понимаешь? Душевная, с детства. Из-за отца. Отец у него был жестокий. Кулаки распускал. Всем доставалось, и матери и ему. И лупил он всегда наотмашь, до потери сознания. Бесчинствовал одним словом. И выпить любил. Вот Алишер теперь и обмирает от таких шуточек. - сказал Профессор с укоризной.
   - Мд-а. - протянул Толик и огладил волосы рукой. - И что теперь делать?
   - А вот что - сказал Профессор. - Подойдем все вместе и скажем, мол, брякнули глупость не подумав. Скажем, что Бирюк ничего не узнает. Да и как он прознает, если все пройдет шито-крыто? Но надо вместе сказать, всем нам вместе его приободрить, уверить- все закончится хорошо. Надо сказать, что вы, то есть все мы непременно за него заступимся, надо чтобы он ощутил поддержку, это очень важно для него, понимаете?
   Повисла пауза. Татарин ощутил неловкость. Он глянул исподлобья на Профессора, потом опустил голову и глухо сказал:
   - Раньше не мог предупредить?
   - А когда бы он это сделал? - вмешался Бушмен. - Мы сами виноваты. Нам до него никогда не было никакого дела.
   - До сегодняшнего дня. - сказал Профессор. - Сегодня вы сделали для него очень много. Вы даже сами не знаете, как много вы для него сделали.
   - Что же? - удивился Боб.
   - Вы его поздравили с днем рождения. Как смогли, но поздравили. Знаете, как он радовался? Как ребенок! И он потянулся к вам, доверился вам. Вы настолько окрылили его, что он мне все уши прожужжал по дороге сюда. И пошел посреди ночи тоже по этой причине. А ты, убьет, убьет, непременно убьет! Сами окрылили, сами крылья рубите. Ведь можно было...
   - Все ясно, не гунди только. - перебил Профессора Татарин. - В самом деле, времени мало. Спасибо, что рассказал, объяснил. Теперь все ясно.
   Но сам тут же задал Профессору вопрос:
   - А ты то откуда знаешь?
   - Знаю. Какая разница откуда. Знаю.
   - И все же?
   - У нас мало времени Татарин. - стукнул по запястью Профессор.
   - А ты в двух словах.
   - Поделился он со мной однажды. Было дело.
   - Чего это он с тобой разоткровеничался?
   - Татарин, тебе это надо? Что ты в самом деле? И так ты с ним грубо обошелся. Хватит.
   - Ничего мне не надо. - буркнул Татарин. - Так спросил. А за грубость я извиниться могу.
   - Вот! - обрадовался Профессор. - Поверь, лишним это не будет.
   - Ну что? Пошли? Время бежит. - сказал Толик.
   - Да. Пошли. Приведем Алишера в чувство - усмехнулся Боб. Но по- доброму.
   Так все и вышло. Некоторое время спустя, группа продолжила путь. Следующее поле было шире и длиннее предыдущего. Перед тем как ступить на него, сделали еще одну короткую передышку, во время которой Бушмен как ни в чем не бывало сказал Алишеру и Профессору.
   - Повторяю еще один раз. Когда будем делать привалы, тюки скидывать осторожно Кусты не мять. Хлопком ни в коем случае не сорить.
   - И не скулить. - добавил Боб.
   - И воздух никому не портить. Всех касается - подытожил Толик. Он обвел всех лукавым взглядом и тихо засмеялся.
   Снова началась, вернее продолжилась каторжная работа. Когда до конечной цели оставалось не много, силы у ребят были на исходе. С каждым шагом лямки тюков все больнее врезались им в плечи и пот градом катил с их лиц. Ноги не слушались. Идти стало труднее. Спотыкаться стали чаще. Воздуха не хватало. Прерывистое дыхание со свистом вырывалось из их груди. В глубине оскудевшего сознания нет -нет да мелькала предательская мысль скинуть себя ненавистную тяжесть и крикнуть во всю силу легких:
   - Да пропади оно все пропадом!
   Но упорство, переросшее в тупое безразличие упрямо гнало ребят вперед. Татарин шел вслед за Бушменом, который по- прежнему возглавлял группу. Он видел перед собой только его спину наполовину скрытую тюками. Ни на что другое Татарин не смотрел, прочего не различал да и не смог бы. Щуплая фигурка маячила перед его глазами и магическим образом приковывала на себе взгляд. Время от времени Татарин стискивал зубы и, приободряясь, восхищенно шептал себе под нос:
   - Ну и вынослив ты чертяка!
   Одновременно Татарин слышал все, что происходит за его спиной. Тяжелое дыхание, треск раздираемых кустов, сказанные в сердцах ругательства. Татарин говорил про себя:
   - Всему приходит конец, всему приходит конец.
   Снова и снова он проговаривал про себя это заклинание как мантру и слова звучали в такт его шагов. Последний отрезок пути дался особенно тяжко. Из последних сил Бушмен вошел в шипан, скинул тюки и повалился. Заплетающимися ногами следом вошел Татарин. Свои тюки он скинул тут же, у входа, а потом волоком оттащил к тюкам Бушмена. Сердце выпрыгивало из груди, футболка была мокрой хоть выжми. Чуть погодя порог переступили Боб и Толик. На них было жалко смотреть. Никто ничего не говорил. Вместо слов, стены мрачного помещения отражали сиплое дыхание.
   Татарин вышел наружу. Он как смог, вдохнул полной грудью и утер подолом футболки лицо. Прямо на него шел Профессор, следом за ним Алишер. Тело Профессора скривилось на левую сторону, Алишера кренило вправо. Казалось еще чуть -чуть, и они переломятся пополам. Нетвердой походкой Татарин пошел к ним навстречу. Он поравнялся с Профессором и протянул руку к его тюку. Но Профессор, не сбавляя шагов мотнул головой и кивнул в сторону Алишера. Татарин приблизился к Алишеру и не говоря ни слова рывком скинул с его плеча тюк. Алишер выпрямился но его тут же повело в сторону. Татарин придержал его за локоть. Алишер перекинул тюк себе на спину и согнувшись в три погибели, пошел дальше.
   Татарин хотел сглотнуть, но не смог. Во рту пересохло. Татарин взвалил себе на плечо тюк и догнал Алишера. Свободной рукой он приподнял снизу второй тюк горбом возвышающийся за спиной Алишера и ступая с ним рядом нога в ногу, дошел до шипана.
   - Дело сделано - сказал Татарин последним войдя в помещение. Он скинул с себя ношу, отволок ее к груде тюков, и что есть силы пнул их:
   -Все!
   - Да. - будто не веря самому себе сказал Бушмен. - Все!
   Боб зажег спичку. Но Бушмен тотчас замахал руками:
   - А вот этого делать не надо. Теперь ухо надо держать востро! С этой минуты не делаем ничего, что может нас выдать.
   Боб задул спичку. И сказал, вяло:
   - Татарин.
   - Чего тебе. - глухо отозвался Татарин.
   А может перепрячем? - вымученным голосом сказал Боб.
   - Что перепрячем? Хлопок? - удивился Татарин.
   - Может часть хлопка перетащить вот в эту ближайшую рощицу? В ней укромных мест полным - полно.
   - Зачем?! Чем тебе это место не по душе?
   - На всякий случай.
   - Ну знаешь... - сказал выжатый как лимон Татарин. - Как хочешь конечно. Но я пас.
   Бушмен насторожился. Он выпрямил спину, пару раз глубоко вздохнул и медленно поднялся на ноги. Потом он подошел к выходу, высунул наружу голову и принюхался. Он раздувал ноздри и втягивал их обратно. Потом прислушался. Бушмен поворачивал голову так и эдак, подставлял уши то к одной, то к другой части света, чесал затылок и ниже своей спины. Наконец он повернулся лицом к ребятам и сказал:
   - Перепрятать бы не мешало. Но я тоже пас.
   - А ты? - Боб повернул голову к Толику
   - Нет. - устало сказал Толик.
   - А вы что скажете? - Боб посмотрел на Профессора и Алишера. Те переглянулись и отрицательно помотали головой.
   - Боба, ты напрасно встревожился. - сказал Татарин.
   - Может быть. Но и ты меня пойми. Не хотелось бы после таких трудов остаться ни с чем.
   - Все прошло как по маслу. Прошло чисто, комар носу не подточит. Вышло даже лучше, чем ожидалось. - сказал Толик тем же усталым голосом.
   Боб почесал затылок а потом махнул рукой:
   - Черт с ним. Пусть так и будет. Авось пронесет.
   - Вот и славно. - сказал Татарин.
   - Пора возвращаться в барак? - сказал Профессор протирая очки подолом футболки. К этому времени он уже отдышался, был спокоен и невозмутим.
   - Да. Пора. - сказал Бушмен.
   -А ловко все-таки мы все провернули! - уже веселее сказал Толик.
   - Точно. - сказал Татарин и вышел из шипана. Вслед за ним друг за другом вышли остальные.
   - Ну что? Домой? - потирая руки сказал Толик.
   - Да. В путь. - сказал Бушмен и напоследок еще раз пристально оглядел округу.
   Назад они пошли той же дорогой. Сначала они вошли в очередную рощицу. Оставив ее позади себя, парни ступили на ближайшее поле на котором густо рос хлопчатник.
   - А как мы поступим дальше? - сказал Алишер после того, как группа направила свои стопы в сторону теперь уже своего жилища.
   - Как, как. Как задумали. - ворчливо сказал Бушмен.
   - А как задумали? - семеня рядом и заглядывая Бушмену в лицо спросил Алишер.
   - Отстань. - отмахнулся Бушмен.
   - Да скажи ты ему! Именинник все-же. Уважь! - усмехнулся Толик.
   Бушмен исподлобья глянул на Алишера:
   - А вот как. Утром, мы вернемся в шипан. И совершим последний рывок. Перенесем хлопок вот на это поле. - Бушмен описал рукой круг. - Вот на это самое поле, по которому мы сейчас идем.
   - Ясно. - сказал Алишер. - А потом?
   - А потом мы оставим хлопок между грядок как есть, в тюках.
   - А потом?
   - А потом мы уйдем туда, куда собирались. А вы останетесь.
   - Как останемся? А с вами нельзя?
   Бушмен фыркнул:
   - Ты уже начинаешь перегибать палку. А хлопок кто будет охранять? Я?
   Алишер смутился. Он глянул на Профессора, как бы ища поддержки. Профессор кашлянул и сказал:
   - Алишер, они уйдут. А мы останемся. Уляжемся на тюки и до обеда будем спать.
   - Спать?
   - Конечно! Прямо здесь, на поле, на этих тюках, как на перине. А когда наступит обеденное время и когда фермеры начнут принимать полуденную норму, мы с тобой сдадим весь этот хлопок. И распределим на всех полученные килограммы. И как только мы это сделаем, будем свободны. Пойдем на сопку или еще куда-нибудь. День будет свободный. Так как мы и хотели.
   - Здорово! - радостно сказал Алишер. - Теперь быстрее бы!
   - Можешь вернуться и расположиться на тюках хоть сейчас. - усмехнулся Толик. - Так и так утром мы придем за ними.
   Профессор толкнул Толика, мол, думай, что говоришь и прибавил шаг. Толик махнул вслед рукой, дескать, будь уже что будет. Но Алишеру было не до слов Толика. Он шел не чуя под собой ног словно за спиной выросли крылья. Он был рад -радехонек. Алишер торжествовал. Мечта, которая еще недавно казалась несбыточной осуществилась. Призрачные килограммы воплотились в килограммы всамделишние. Он самолично ощутил всю их неподдельную тяжесть. Вот только, перед тем, как покинуть шипан, он напоследок любовно огладил тюки собственными руками. И чем дальше он удалялся от них, вера в их естество не покидала Алишера. Наоборот, он свято верил в них, потому что все еще саднили натруженные плечи и спина. И ощущение боли как ни странно ни смиряло а лишь усиливало радость. Мало помалу он тоже ускорил шаг и поравнялся с Профессором. Боб, Толик, Бушмен и Татарин теперь шли позади.
   Профессор был сдержаннее. Но и он не мог скрыть довольную улыбку. Она то и дело появлялась на его лице. Поддавшись порыву как и Алишер, Профессор тоже впервые в жизни участвовал в самой что ни на есть авантюре. Если в начале вылазки его не покидала тревога, то сейчас осознание благополучного завершения дела вселило в него благодушие и беспечность. Он невольно расправил плечи, колесом выпятил грудь и прежней сутулости как не бывало. Профессор вышагивал важно с прямой как палка спиной.
   У Боба,Татарина, Толика и Бушмена будто гора свалилась с плеч. Татарин подтрунивал над Бушменом. Толик поднял с земли какую-то палку и вращал ее пальцами. Бушмен отпускал ответные шуточки. Боб курил. Неведомо откуда вновь на него снизошло наваждение. Он ощутил под ложечкой неприятный холодок. Боб оглянулся. Позади было тихо, спокойно и темно. Боб затянулся в последний раз, пальцами затушил окурок и зашвырнул его в кусты. Потом он оглянулся еще один раз и не увидев ничего подозрительного, успокоился. Он дотронулся до Татарина и сжал его локоть. Татарин повернул голову и с недоумением посмотрел на Боба. Тот улыбнулся, сжал руку в кулак и выставил вверх большой палец.
   Конец главы
   Глава 19
   Гани сидел в своем укрытии как на иголках. Им овладело нетерпение. Хотелось действовать и бездействие лишь усиливало желание осуществить задумку. К тому же оставшийся под рубашкой хлопок назойливо донимал голое тело. Гани как мог старался унять охвативший его зуд. Он запускал руку себе за пазуху и за шиворот, неистово скреб горстью по свербящим местам, ежился и не находил себе места. Чем больше он чесался, тем сильнее усиливалось раздражение.
   - Чего они так долго копаются? - сетовал на ребят Гани.
   В то же время он был настороже. Стебель хлопчатника, которым он надумал поскрести себе между лопаток, Гани сломал беззвучно и очистил его от листьев так же неслышно. Начесавшись до одури, Гани немного утешился. Но случилась очередная напасть. Теперь нестерпимо засвербило в носу.
   - Этого еще не хватало - подумал Гани и ухватился пальцами за нос.
   Он теребил его, надувал щеки, но тщетно. Не в силах сдержаться, Гани еле успел выхватить из за пазухи горсть хлопка и зарылся в него лицом. Плечи содрогнулись. Гани вскинул голову, выпучил заслезившиеся глаза, широко раскрыл рот и тут же зарылся в хлопок снова. Плечи сотряслись два раза подряд. Гани выждал еще с полминуты и медленно выпрямил шею. Он выплюнул изо рта попавший туда хлопок, тыльной стороной ладони утер нос и рот и шепотом пожелал себе здоровья.
   - Теперь недолго - подумал Гани - Не могут же они сидеть в шипане до утра.
   И оказался прав. Из шипана вышли ребята. Они приглушенно перекинулись между собой парой фраз и направились в рощу.
   - Давай-давайте - злорадно подумал Гани - топайте, топайте. Чем быстрее вы отсюда уберетесь, тем скорее управлюсь я.
   Когда по его расчетам прошло достаточно времени и опасность возвращения ребят миновала, Гани без опаски вышел из укрытия. Едва он ступил на голую землю, как тотчас расстегнул на себе рубаху и вытряс из нее весь оставшийся хлопок. Далее, не мешкая ни секунды, он направился в шипан. Но зашагал тоже с умыслом. Гани пнул перед собой высыпанный хлопок и с каждым новым шагом загребал его ногой. Таким образом позади себя он оставил еще одну помеченную дорожку.
   В шипан Гани вошел по хозяйски. Он знал до мелочей, что будет делать дальше. Его движения были точны и выверены. Первым делом Гани оттащил к выходу четыре увесистых тюка. На остальных тюках он поочередно развязал узлы и высыпал хлопок на пол. Далее он сложил друг на друга восемь пустых фартуков, аккуратно их свернул и завязал в узел. Потом вышел из шипана и зашвырнул узел на крышу. На лице Гани заиграла довольная улыбка.
   - Все же есть на земле справедливость - в очередной раз подумал Гани - Все сложилось в мою пользу. Что там говорил Олим-ака? И пьян, и сыт, и голова болит? Ну нет! Голова теперь будет болеть у других. И в первую очередь у тебя Олим-ака! Она уже у тебя болит из-за автобуса! Второй, у кого она заболит, будет Бирюк. Ну а про третьих и говорить нечего. Она у них так заболит, мало не покажется. Впрочем, какое мне до этого дело! Пьян был я, насытился тоже я, а похмелье поселится совсем в другом месте!
   Гани ухмыльнылся, сплюнул сквозь зубы и подошел к тюкам:
   - Теперь чуток разомнусь и порядок. Но ничего. Своя ноша не тянет. - подумал он напоследок и поочередно нагрузил себе на плечи два тюка.
   Далее он за два перехода перенес хлопок через рощицу и углубился с ним в поле. Отсчитав двадцать шагов, Гани остановился и скинул тюки. Потом он вернулся и тем же способом перенес оставшиеся два тюка. Далее, он расставил тюки один позади другого в борозде между грядками. Но расставил их не впритык, а на расстоянии трех шагов друг от друга. После чего последовательно высыпал хлопок из каждого тюка и тщательно его разровнял. Борозда протяженно заполнилась хлопком. Гани опустился на колени, стянул с себя обувь и на четвереньках пополз вперед.
   - А вот и моя постель - благодушно подумал Гани. - Останусь тут и высплюсь на этом царском ложе. Какой мне смысл возвращаться в барак? К тому же никто меня в бараке не ждет и преподаватели меня не хватятся. Хлопка у меня и так много, а с этими тюками можно провернуть еще одно дельце.
   Гани добрался до изголовья и руками соорудил из хлопка возвышение. Но едва он улегся на спину и опустил голову на импровизированную подушку, как его обожгла мысль:
   - Черт! Пустые фартуки! Остались пустые четыре фартука! Если они попадутся на глаза Татарину, Бобу, Толику и Бушмену, они их опознают в два счета! Надо непременно от них избавиться и немедленно!
   Гани вновь прополз на четвереньках, натянул обувь, схватил фартуки и направился в рощу. Там он нашел укромное местечко, скомкал фартуки, сунул их туда, присыпал опавшей листвой и сверху накидал сухих веток.
   - Теперь полный порядок. - подумал Гани отряхивая руки. - Даже если их найдут, ничего не изменится. Хлопок у меня, а поди разбери из какого он места, с этого поля или с Бирюковых владений. А теперь спать. Хватит на сегодня событий. Завтра будет интересный день.
   Гани неторопливо вернулся на поле и дошел до своей постели. Он снова разулся, лег на спину, закинул руки за голову и с наслаждением вытянул ноги. Лежать было удобно. Толстый слой мягкого хлопка приятно обволакивал тело. Гани поводил плечами и плотнее вдавил себя в ложе. Его лицо вновь растянулось в улыбке. Так он полежал еще немного, потом повернулся на бок и крепко уснул.
   Конец главы
  
  
   Глава 20
   - Зачем человечество придумало будильник? Почему именно этот принудительный способ пробуждения людей, будоражил светлые умы изобретателей? И какая муха укусила часовщика Антуана Редье, придумавшего механизм, способный трезвонить в любое заданное время? Прихлопнуть бы ту муху в тот день, да так прихлопнуть, чтобы мокрого места от нее не осталось и было бы дело в шляпе! Спал бы и спал бы сейчас как убитый - спросонья досадовал Татарин, вперившись одним глазом в преподавателя, стоящего у его изголовья.
   В руках преподаватель держал круглый будильник, от которого исходил истошный звон. Татарин попробовал разлепить второй глаз, но не смог. Преподаватель поднес будильник к уху Татарина. Тот натянул подушку на голову и притянул ее сверху двумя руками.
   - Иби!? - удивился преподаватель. - Я тебе не колыбельную пою! Просыпайся!
   Стараясь оттянуть неизбежное, Татарин промычал что-то невразумительное. Но в сонное сознание как вихрь ворвались два слова. Хлопок! Рыбалка! И Татарин подскочил на постели как ужаленный.
   Преподаватель от неожиданности отпрянул и выронил будильник из рук:
   - Иби!? Ты зачем так прыгаешь? - вновь удивился преподаватель.
   Но Татарину уже было не до него. Он махом сдернул со стены висевшие на гвоздике джинсы, футболку и через мгновение был одет и обут. Преподаватель был настолько поражен увиденным, что больше не проронил ни слова. Он поднял с пола будильник и тихонько вышел из комнаты. Татарин сунул руку под матрац, вынул оттуда зубную щетку, тюбик зубной пасты и выскочил за дверь. Неподалеку от летней кухни, рядом с железной цистерной с водой он столкнулся с Бобом и Бушменом.
   - Чего не разбудили? - возмутился Татарин.
   - Ха! Да тебя из пушки не разбудишь. Толкали тебя, толкали, а тебе хоть бы хны. - сказал Бушмен. Он вытер полотенцем лицо, пригладил рукой мокрые волосы и сказал Бобу:
   - Я на кухню. Раздобуду что-нибудь у Оливье.
   Боб кивнул. Татарин быстро привел себя в порядок. В комнату они вернулись вместе. Толик уже сидел на своем месте и постель Бушмена была скатана в сторону изголовья. Толик нарезал хлеб, очистил луковицу и выложил на парусину пару сушеных карасей.
   - Ничего Толян. -бодро сказал Татарин - Сегодня такой рыбки отведаем, язык проглотишь!
   Толик одобрительно покачал головой. Вскоре вернулся Бушмен. С собой он принес литровую банку наполненную кислым молоком и четыре кружочка сливочного масла.
   - Это все? - возмутился Толик.
   - К Оливье сейчас лучше не подходить. - сказал Бушмен. - Зол как черт за вчерашнее. Пристал ко мне. Где тазик? Где тазик? Говорю. Тю-тю твой тазик. Декан и проректор твой тазик слопали.
   - Ничего. Принесем ему сегодня гостинцев. А вечером попируем. - сказал Боб.
   - Можно ухи наварить. И рыбу в глине запечь. - сказал Татарин.
   - А как же жарить? В казане, в кипящем масле, чтобы со всех сторон ее до золотистой корочки, чтобы во рту таяла! - мечтательно сказал Толик и закатил глаза.
   - И пожарим, и наварим, и запечем. -сказал Татарин. - Долго я думаю, мы не провозимся. После обеда должны вернуться.
   - Вас опять сегодня не будет? - спросил староста Джоник. Он сидел в противоположном углу комнаты перед раскладушкой, у которой постель тоже была скатана в сторону изголовья. Рядом с Джоником сидел Серега -Джеки Чан, Марат и Баха-Баха. Напротив них сидели Профессор и Алишер. Все они тоже завтракали.
   - Не будет. - сказал Боб.
   - Хлопок у вас есть на сегодня? - спросил Джоник.
   - Есть. - ответил Боб. - За это не переживай.
   - Ну и отлично. На рыбалку собрались?
   - Ага. Поэтому вечером будьте тут. Устроим еще одну пирушку. - сказал Татарин.
   - А где это, далеко? - спросил Марат.
   - Сами не знаем. Сыновья Джаббора -ака отвезут. -сказал Бушмен.
   - Тогда если на поле нагрянут декан и проректор, скажу вы где-то поблизости. Впрочем, как обычно - сказал Джоник и улыбнулся. - За это тоже не переживайте.
   - Договорились! - кивнул Боб.
   Джоник дожевал хлеб с маслом, допил чай, поднялся с места и сказал сотрапезникам коротко, властно:
   - Приберитесь за собой. А потом выходите во двор. Автобуса сегодня не будет. Поэтому на поле пойдем пешком. А я пошел. Надо с фермером договориться, чтобы с приемом хлопка не случилось проволочек как вчера.
   Ребята кивнули. Джоник вышел из комнаты. Татарин, Боб, Бушмен и Толик тоже засобирались в дорогу. Бушмен вытащил из под своей раскладушки обьемистый сверток, положил его на раскладушку Боба и развернул его.
   - Так-с. - сказал Бушмен оглядывая и перебирая руками содержимое свертка - Колбаса, тушенка, хлеб, две бутылки водки, сушенная рыба, соль, перец, лук, лавровый лист. Вроде все.
   Татарин вынул из под своей раскладушки небольшую дорожную сумку и вытряс из нее кое-какую кладь. Потом повернулся к Бушмену, раскрыл сумку и сказал:
   - Кидай сюда.
   - Вот еще. Кидай. -буркнул Бушмен.
   А потом сказал назидательно:
   - Это надо ложить! А не кидать! И сдувать с них пылинки! Магазинов по пути не будет!
   - А не маловато у нас? - с сомнением спросил Боб.
   - Не густо конечно. -сказал Толик. - Да где взять больше? По крайней мере мы будем не с пустыми руками. И хлеб-соль есть хлеб-соль.
   - Правильно. Нам и рыбы будет достаточно. А она по их словам будет такой, какой мы и не видывали! - сказал Татарин.
   - Тогда в путь. -сказал Толик и повернулся к Алишеру и Профессору - Ну а вы? Готовы?
   Алишер и Профессор кивнули. Вскоре все вместе они вышли из барака и оказались на заднем дворе. Там уже толпились студенты. Они стояли группами и каждая группа была той или иной бригадой. Ребята подошли к своей бригаде и смешались с толпой. Как только прошла перекличка, они поодиночке и не привлекая к себе внимания потихоньку выбрались из толпы и устремились на проселочную дорогу. Пройдя по ней до первого поворота, они сошли с дороги, воссоединились, и дальше направились туда, откуда пришли поздно ночью.
   Было раннее утро. Теплое солнце только ступило на путь восхождения и его лучи широченным веером пронизывали округу. Но в них уже не ощущалась прежняя, летняя сила, и потому, в воздухе ощущалась прохлада. Проступившая роса мелкой россыпью усеяла жухлую траву. Заметив это, Татарин заранее поежился от мысли, как зябко он покроется мурашками, случись ему ступить на нее босыми ногами. Потом он увидел, как прямо перед его глазами пролетел яркий удод. Татарин следил за ним до тех пор, пока он не скрылся в густой листве тутовых деревьев. И тотчас оттуда послышалось его троекратное:
   - Уп-уп-уп.
   Почти гип -гип. - усмехнулся про себя Татарин. - И в самом деле, как только закончим с хлопком, можно прокричать гип-гип ура! И тоже троекратно.
   Потом Татарин втянул носом воздух, сощурился на солнце, вобрал в себя все запахи и краски нового дня и с наслаждением выдохнул.
   - Вот теперь порядок - подумал Татарин. - Вот теперь день наступил.
   Группа шла быстро по хорошо им знакомому пути. Они торопились. Татарину, Бобу, Толику и Бушмену хотелось поскорее завершить начатое дело. Оставалось всего-то перенести хлопок на поле, оставить его на попечение Профессора и Алишера и как можно скорее добраться до становища Джаборра -ака. Они условились с его сыновьями встретиться там. Профессор и Алишер тоже спешили, потому что ничего иного им не оставалось.
   Наконец вдали показалась заветная цель. Они приближались к заброшенному шипану, который при свете выглядел куда зловеще, нежели в потемках. Скособоченное строение угрюмо смотрело пустыми оконными глазницами. Вход в него чернел как раскрытая беззубая пасть. Вокруг не было ни души. Ребята шли по бугристой, запекшейся от солнца земле. По левую руку простиралось то самое поле, на котором они окончательно выбились из сил. По правую высилась роща, а посередке, с каждым новым пройденным шагом на них надвигалось серая, мрачная хибара, режущая взор своим жутковатым обликом.
   Вся округа была такой, какой она была еще ночью. Те же тутовые деревья тянулись к небу своими изогнутыми ветвями, то же хлопковое поле простиралось на сколько хватало глаз. И все же. Что - то было не так. Раскрытые коробочки казали свету свое содержимое. Они полнились кипенно белым хлопком и ярко серебрились на солнце. Будто мирриады звезд на безбрежном небе, белые вкрапления виднелись повсюду, вразброс. Все поле было усеяно ими. Но посреди этого гармоничного хаоса выделялась еще одна деталь, привлекшая внимание своей заметностью и неестественностью. Поверх зеленых кустов явственно виднелась четкая, пунктирная дорожка из белых гроздьев хлопка пересекающая поле поперек.
   Боб, Толик и Бушмен невольно сбавили шаг. От увиденного, они с недоумением переглянулись. Бушмен вытянул шею, сузил глаза и тихо присвистнул. Потом он посмотрел перед собой. Хлопок, последовательно разбросанный по земле, стелился по ней прерывистой линией как продолжение этой дорожки, которая заканчивалась аккурат у входа в шипан. Весь их путь от хлопковой горы до места схрона был виден как на ладони.
   Только слепой бы сейчас не увидел на кустах предательскую дорожку. Подобное могло произойти лишь в одном случае. Если тюк небрежно упакован, во время переноски из него сыпется хлопок и в виде следа остается на кустах. Неожиданность настолько поразила ребят, что в первую минуту они потеряли дар речи. Но следовало спешить, и первым способность говорить обрел Татарин:
   - Это провал. Провал и еще какой. Но об этом потом. Сейчас быстро хватаем хлопок и уносим отсюда ноги. И чем быстрее, тем лучше. Сюда в любой момент может явиться Бирюк.
   - Да. - потрясенно сказал Боб. - Ведь чуяло мое сердце...
   - Меньше слов, больше дела - взволновано сказал Татарин. - Не мешкаем ни секунды. Вперед!
   Они стронулись с места и перешли на рысь. К шипану они подошли гурьбой. Алишер, испытывая нетерпение, вырвался вперед. Он первым дошел до входа и только было шагнул в проем, как остановился, словно уперся в стену. Татарин шел следом и чуть было на него не налетел. Он уже открыл рот, дабы прикрикнуть на Алишера, но тот повернулся к нему лицом. Оно было перекошено от ужаса. Татарин невольно отступил. Медленно, как во сне, Алишер на деревянных ногах отошел в сторону. Шатаясь, он побрел вдоль стены, держась за нее рукой. Татарин тоже было собрался войти, но остался стоять где стоял. Из глубины шипана, прямо на него вышел Бирюк. Он небрежно привалился к косяку и ощупал глазами каждого. Потом сплюнул Татарину под ноги, не добро усмехнулся и сказал зловещим, глухим голосом:
   - Ну привет...
   Конец главы
  
  
   Глава 21
   Все же как много в утреннем спокойствии очарования! Приветливо светит солнце и легкий ветерок не назойлив. Он нежен в своих прикосновениях, ласков и трогателен в своих нашептываниях, а его слова дуновения полны милых глупостей. В них слышатся переливчатые трели птиц и стрекот одиноких кузнечиков. Порывы наполнены чуть заметными запахами полей и пронизаны незримыми ароматами радушной осени. Все живое в эти ранние часы пребывает в безмятежной суетливости и нет в них ни тревоги, ни сумятицы, одним словом - идиллия!
   - Идиллия -- повторил про себя Татарин и вздохнул. - Слаженность природных звуков и событий. И в нежно звучащую гармонию ножом по стеклу врываемся мы, людишки. Звучим меркантильно, мельтешим, изворачиваемся, воюем, во имя чего, кого? Прилагаем усилия, рвем на себе жилы, лезем из кожи вон чтобы выслужиться, перед кем, чем? Суетимся, пытаемся задобрить никчемных приспешников, для которых единственной ценностью на свете является собственная шкура, но ведь я человек! Все что я хочу, так это познавать и созидать, а не гнуть понапрасну спину и стоять навытяжку перед деканом и проректором, ведь это так естественно!
   Татарин рассеяно смотрел перед собой. Перед его глазами расстилалось хлопковое поле. Это было то самое поле, на которое он должен был вернуться сегодня утром с Бобом, Бушменом и Толиком, принеся на себе тот самый хлопок, так тяжело доставшийся ночью. Но Татарин был один. Не было ни хлопка. Не было рядом друзей. Ночная добыча так и покоилась в шипане. А у его порога, Боб, Толик и Бушмен все еще разговаривали с Бирюком. Татарин их не видел да и не мог видеть. Их разделяла роща из тутовых деревьев, которую Татарин прошел в одиночестве. Друзья сами услали его, ибо по их разумению, в гневе, Татарин мог наломать дров. Еще в самом начале неожиданной встречи Бирюк это осознал. А дальнейшее развитие событий потекло по такому руслу, что в сложившихся обстоятельствах Татарин оказался попросту не нужен. А обстоятельствами явились переговоры. 
   На востоке, разговор между конфликтующими людьми или группой людей имеет колоссальное значение. Порой он является единственным способом разрешения раздора, нежели прямое столкновение. Умение правильно говорить, подбирать нужные слова, строить из них веские, убедительные предложения, высоко ценятся на востоке. Ведь даже одно, всего лишь одно неправильно подобранное или оброненное слово может послужить причиной ухватиться за него и обернуть это слово против самого автора. И тогда держись! Разговор потечет по другому руслу. И для сказавшего, в нем окажется столько порогов и препятствий, что только искусный переговорщик выйдет из него победителем. А если нет? Пиши пропало. Тогда сказавший окажется припертым к стене, признает поражение и согласится с требованиями победителя.
    Толик, Бушмен и Боб владели искусством вести переговоры. Кто-то в большей степени, кто-то в меньшей. Но все вместе они составляли внушительную словесную силу. Бирюк тоже был, что называется парень не промах. И разговаривая между собой, они мало-помалу проникались друг к другу почтением, своего рода признанием. Но не дружбой точно.
    Профессор и Алишер находились неподалеку от Татарина. Они сидели на самом поле, в метрах тридцати от него. Высокие кусты хлопчатника надежно скрывали их от посторонних глаз. Но Татарин знал, что они там. Поначалу поле было безлюдным. Позже вдали показались студенты. Это были сборщики хлопка, первыми добравшиеся до угодий. Вскоре должны были подойти остальные студенты. Следом преподаватели. Поэтому Татарин тоже решил перебраться на поле и углубиться в него хотя бы в пределах нескольких грядок. Этого бы оказалось достаточно, чтобы стать невидимым ни одной живой душе. Но Татарин медлил. Он решил дождаться друзей. И дождался. 
   Пока по прежнему одолеваемый мыслями, он рассеяно смотрел перед собой, позади послышался шорох.  Шум шагов по опавшей листве, приглушенные голоса раздавались все ближе и ближе. Не успел Татарин обернуться, как на его плечо легла ладонь. Татарин поднял голову. Все тот же вездесущий Бушмен стоял рядом. Только лицо его не светилось привычной улыбкой. Оно было нахмуренным.
    Бушмен с размаху сел на землю, скрестил ноги и нацелился рукой на жука, ползущего по штанине. Толик держал в руке нож Татарина и поигрывал блестящим клинком. Боб задумчиво следил за действиями Толика и подбрасывал на ладони увесистый курак, похожий на незрелый грецкий орех.
   Курак* - несозревшая коробочка хлопка.
   Толик подкинул в воздух нож, поймал его за ручку, протер лезвие о подол рубашки и протянул клинок Татарину рукояткой вперед:
   - На! Держи!
   Тем же рассеянным взглядом Татарин посмотрел на нож, потом на пустые ножны. Он непроизвольно ощупал их и поднял на Толика глаза. Но это был уже другой взгляд. В нем появились проблески интереса:
   - Откуда он у тебя?
   - Оттуда. -усмехнулся Толик. - Откуда должен быть. Из твоих ножен.
   - Разве я тебе давал его?
   - Сам взял.
   Татарин удивился:
   - А я не заметил. Когда?
   - Когда счел нужным это сделать.
   Татарин удивился еще больше:
   - Зачем?
   -Побоялся, что ты пустишь его в ход.
   - Я?!
   - Ты че Татарин? Не я же!
   - Для чего?
   - Татарин, не пойму, ты прикидываешься? - сказал Бушмен и щелчком стряхнул жука со своей штанины. - Или делаешь вид, что прикидываешься?
   - По твоему я комедию ломаю? - прищурился на Бушмена Татарин.
   Боб подбросил на ладони курак, поймал его и зажал в кулаке:
   - Комедию не комедию, но трагедией в самом деле попахивало.
   - Это точно - сказал Толик. - Благо все завершилось без кровопролития. Да бери уже!
   Татарин взял нож. Рукоятка легла в ладонь как влитая. Держать нож было удобно.
   - Я не прикидываюсь. И в мыслях не держал им воспользоваться. Тебе показалось.
   -Не скажи. Когда дело чуть не дошло до стычки, ты положил руку на нож. И был весь напряженный, как натянутая струна. - сказал Толик.
   - А ты был само спокойствие. - усмехнулся Татарин.
   - Не ерничай. Всем было не по себе. Но между прочим, Бирюк это заметил. -сказал Толик.
   -Надо полагать. - сказал Татарин. - Все были в напряжении.
   - Заметил, как ты положил руку на нож - упрямо сказал Толик. - Я стоял рядом, видел. Это было когда Бирюк попер на тебя. Забыл?
   - Это я помню. Но резать бы его не стал точно. -сказал Татарин.
   - На лбу не написано, стал бы или не стал. Но жеста было достаточно. Бирюк скосил глаза на твою руку и передумал. - сказал Толик.
   - Ты в самом деле считаешь, что я бы пырнул ножом человека?!
   Толик пожал плечами.
   - Всему есть границы. Эту границу я бы не перешел.- сказал Татарин.
   Толик улыбнулся и одобрительно похлопал Татарина по плечу:
   - Я постращал Бирюка тем, что ты бы не раздумывая нарезал из него ремней. Как говорится, в подобном деле все средства хороши.
   - Махмуду ты тоже лапшу на уши навешал.
   - Зато каким оказался результат!
   - Бирюк не дурак. Да, он наглый, может и смелый, не знаю. Но Бирюк не идиот. Переть против четверых, он бы не стал. Тут уцелеть шансов мало. - сказал Татарин.
   - Согласен. Потому - то он попробовал взять нас на пушку. - сказал Толик.
   - Да, тут он непревзойденный мастер. И ведь как он все обставил? Хлопок украли мы, нас он поймал чуть ли не за руку, отсюда выходит мы должны вернуть ему все что взяли и возместить моральный ущерб. То есть заплатить. Аппетит у него будь здоров. Слыхали сколько он затребовал? - сказал Боб.
   - Слышали, не глухие. Только вот он что получит - сказал Толик и сложил пальцы в кукиш. - Шиш с маслом!
   - А я в самом деле этого не помню. - сказал Татарин - Не помню будто положил руку на нож. Да я и в мыслях не держал им воспользоваться! Я думал о другом. Если он замахнется, ударю сразу. Я даже наметил куда буду бить. Я корпус и руку чуть назад отвел, чтобы снизу-вверх ударить, в подбородок, чтобы наверняка. Потому то и положил руку на бедро, а вышло на ножны. Да вы вмешались, и на узбекскую речь перешли. А дальше слово за слово, целый разговор получился. Я то язык не понимаю, потому и помалкивал.
   - Поэтому мы и услали тебя, а я потихоньку вынул нож -сказал Толик. - От греха подальше.
   - Так о чем вы толковали с Бирюком? К чему в итоге пришли? - с любопытством спросил Татарин.
   - Пришли к тому, что показал Толик. К этому самому - сказал Боб и тоже показал дулю.
   - Поясни -сказал Татарин.
   - Поясняю. Ничего мы ему не должны. Никто нас за руку не ловил. Это первое. Во-вторых, у шипана мы оказались случайно. Ну взбрело нам в голову проходить мимо, что с того? Мы вольны прогуливаться где угодно и когда угодно, здесь нет табличек с предостерегающими надписями не входить! В-третьих нас разобрало любопытство заглянуть в шипан из праздного любопытства, и какое нам дело до оказавшегося там Бирюка? У него украли хлопок? Что ж, бывает. Сочувствуем и соболезнуем. Слыхали ли мы об этом? Не слышали и знать ничего не знаем. Он убежден, что это совершили мы? А на чем зиждется его убеждение? На домыслах? Ну так домыслы к делу не пришьешь, не пойман не вор. А потому засунь свои подозрения куда подальше и как говорится не заслоняй собой солнце. Вот и все - сказал Боб и улыбнулся.
   - А помнишь как он в конце разговора взбеленился? В самом деле, не пойман не вор, он прекрасно это понимает, но сделать ничего не может. Вот и взъярился на нас, да потребовал, чтобы мы обратно отнесли хлопок на его поле! - рассмеялся Бушмен.
   - Вот как? - изумился Татарин - Губа не дура у этого Бирюка, да дураков нет. Пусть сам несет.
   - Правильно. Пусть сам несет. Несет и воздух портит. - сказал Толик и тоже рассмеялся.
   - Да-а-а... - протянул Бушмен и взъерошил волосы. - Весело конечно... Но давайте подведем итог. А он таков. Бирюку мы ничего не должны. У него в свою очередь нет к нам никаких притязаний. Одно дело подозревать и совсем другое обосновать подозрения. Доказать у Бирюка не вышло. А коли не вышло, конфликт исчерпан. Но мы вновь пришли к тому, с чего начали. У нас опять ничего нет. Ни хлопка, ни наших фартуков. Теперь их поминай как звали.
   Татарин пристально смотрел на нож, который держал в руке. Остро отточенное лезвие сверкало на солнце. Он сильно сжал рукоятку, что аж побелели костяшки пальцев и силой вонзил нож в землю перед собой:
   - Черт! Черт и еще раз черт! Черт побери этого Бирюка и черт бы побрал непредвиденную случайность из-за которой все пошло прахом! И я знаю почему!
   Толик, Бушмен и Боб как по команде вскинули головы.
   - Почему же? - спросил за всех Толик.
   - Из-за Алишера и Профессора! - Татарин кивнул в ту сторону, где поодаль сидели не видимые их взору Алишер и Профессор. - Все вышло наперекосяк из-за наших недотеп, пропади они пропадом!
   - Почему ты так считаешь? -спросил Боб.
   - А ты пораскинь мозгами! - с жаром сказал Татарин, но тут же понизил голос.
   - Рассудите сами. Мы попались потому, что наследили за собой. Каким образом спросите вы? Единственным из всех возможных! Из одного тюка всю дорогу сыпался хлопок. Станете возражать?
   Возражений не последовало.
   - Так вот. -продолжил Татарин. - Один тюк оказался небрежно упакован. Или же в нем оказалась прореха. Спрашивается, чей это тюк? Наш? Или их?
   - За наши я ручаюсь головой - сказал Толик. - Из наших не то что хлопок, пылинка не вылетит, ведь знали что подобное может случится. И на что идем.
   - Я тоже зуб даю. - сказал Бушмен. - Я и Толян упаковали так, что комар носу не подточит.
   - В этом я не сомневался. В подобных делах это архиважная деталь, и мы все о ней знаем. А они? Знали? - Татарин вновь кивнул в сторону Алишера и Профессора.
   - Знали. -твердо сказал Толик. - Я им всю плешь проел, напоминал постоянно!
   - Так и было. - подтвердил Бушмен.
   - Говорить говорил, а проверить проверил? - сказал Татарин.
   - Нет. Была поначалу такая мысль, да в сутолоке забылась. А когда по полю шли, вообще стало не этого. -сказал Толик.
   - То то же! Боба, в твоих тюках были огрехи?
   - Нет.
   - В моих тоже нет, у Толика и Бушмена подавно. Стало быть, чей тюк оказался с сюрпризом?
   - Выходит их.
   - Выходит так и только так. Ничего другого не остается и быть не может! К тому же, ни Алишера ни Профессора не должно было с нами быть! Они появились как снег на голову и никто из нас даже предположить подобное не мог! Это и есть непредвиденная случайность, породившая собой другую случайность, в результате которой после стольких усилий мы остались ни с чем! Обидно!
   - Понятное дело не радостно. - вздохнул Бушмен.
   - И что ты предлагаешь? - сказал Боб. - Казнить их?
   - Ну их к лешему! - зло сказал Татарин. - Алишер похоже до сих пор в себя от страха никак не придет, Профессор его отхаживает, а потому, как только он очухается, пусть валят на все четыре стороны! Меня беспокоит другое. Что делать будем?
   - Ума не приложу. - сказал Бушмен.
   - А я места себе найти не могу! Все у меня зудит от возмущения, от бессилия и досады! Все, все было в наших руках! Еще каких-то полчаса тому назад ничто не предвещало беды. И на тебе! Получите и распишитесь!
   - Остынь Татарин. Ничего не поделаешь. Хлопка нет и взять его неоткуда. Смирись и успокойся. - сказал Боб.
   - Смириться? Ну нет! Этого не будет!
   Боб вперил в Татарина взгляд.
   - Чего уставился? - резко спросил Татарин.
   - У тебя есть предложение?
   - Нет. Но я знаю, что стану делать дальше.
   - Интересно послушать.
   - Тогда слушай внимательно. Я ухожу.
   - Далеко?
   - Ухожу туда, куда собирались. В становище Джаборра-ака. Повстречаюсь там с Исмаилом и Хакимом. И вместе с ними уеду на рыбалку.
   - То есть как уедешь? Один? - сказал Бушмен.
   - В вагоне есть еще три свободных места. - усмехнулся Татарин.
   - У нас нет хлопка Татарин. - сказал Бушмен.
   - И не будет. Ну и что?
   - Мы не можем ехать. И ты тоже. - сказал Толик.
   - Еще как смогу.
   - Погоди Татарин. Ты опять завелся. Угомонись. И послушай разумные доводы. Если мы уедем не сдав хлопок, вечером декан и проректор нас в порошок сотрут. Сам понимаешь, какие могут быть последствия. В лучшем случае сошлют на другой курс. В худшем нависнет угроза отчисления. Честно сказать я не верю, что из-за подобного в самом деле смогут отчислить из института, но неприятностей точно не оберешься. А они нам нужны? Не думаю. И потом. Ты и Бушмен на особом так сказать счету, за вами особый присмотр. Вы и без того у декана и проректора на мушке. Так зачем обострять? Выпей воды, переведи дух, выпусти пар. Давай выждем пять минут. А через пять минут поговорим. - сказал Боб.
   - Боба. Послушай меня в последний раз. Я - человек. Понимаешь? Че-ло-век! И плевать мне на декана и проректора! Не на ученую степень, не на научные труды и заслуги перед наукой! Я плюю на них как на приспешников, как исполнителей чужой воли, плюю на саму систему, которая подавляет здравый смысл! Я не хочу быть безвольным, покорным, смиренным в конце концов! Мы дармовая сила на этих полях, и даже если нам заплатят как они обещают за труды, то это будет не оплата, а жалкая насмешка, а я не терплю, когда надо мной смеются! И не потерплю! Еще ночью, на кухне, когда мы попались с этой злополучной картошкой декан и проректор хотели меня поставить по стойке смирно, они так и сказали - стань смирно, вынь руки из карманов, вытяни их по швам! И я ответил им, что я студент, а не солдат, что учусь в институте, а не служу в армии, сказал, что у них нет права помыкать мной, повышать на меня голос, замахиваться, обращаться со мной как с рабом, а не как с свободным человеком! Ты это понимаешь? Бушмен, было такое?
   - Было.
   - Поэтому я пойду один, пойду, даже если Исмаил и Хаким никуда не поедут. Я не выйду сегодня на поле! Не выйду ни за какие коврижки! Из принципа не выйду! Завтра да, завтра я как все буду собирать этот треклятый хлопок, но надрываться ни в коем случае не стану. Я буду собирать ровно столько, сколько смогу. Но это случится завтра, а сегодня - увольте! Я ждал этот день и ради него рвал свой собственный пуп нынешней ночью, а ты, Боб, надрывал свой таща на себе груз Бушмена. Ради чего? Чтобы потом бубнить о смирении?
   Татарин отстегнул от пояса фляжку с водой и сделал несколько больших глотков. Потом приторочил фляжку обратно к поясу и сказал спокойным голосом:
   - Я никому ничего не навязываю. Ни свою волю, ни свои убеждения. Единственное о чем я хочу вас попросить, дать мне с собой часть наших припасов. Я не могу прийти к ним с пустыми руками. Сами понимаете.
   Слушая Татарина, Боб не мигая смотрел на него и покусывал губы. Когда Татарин умолк, Боб отвел глаза в сторону и сказал:
   - Подожди пять минут.
   - И ты пойдешь со мной?
   Боб промолчал.
   - Вам тоже нужно время чтобы ответить? - Татарин посмотрел на Толика и Бушмена.
   Ответа не последовало, а Боб сказал в смятении:
   - Ты можешь подождать или нет? Или это тоже претит твоим убеждениям?!
   - Подожду. - сказал Татарин. - Подожду десять, если пяти не хватит.
   Боб сокрушенно покачал головой. Он провел рукой по лицу, потом повернулся к Татарину спиной и медленно пошел к полю. Подойдя к нему, он остановился и подпер руками поясницу. Так он стоял не двигаясь как изваяние. Наконец он в последний раз подбросил на ладони курак, и в сердцах, что есть силы швырнул его в кусты растущие неподалеку. Только было он повернулся к кустам спиной и только было открыл рот, чтобы ответить Татарину, как оттуда, куда попал курак послышался недовольный возглас.
   Боб с изумлением обернулся. С недоумением переглянулись между собой, а потом поднялись со своих мест Татарин и Бушмен. Толик тоже вытянул шею. Там, куда они смотрели, шевельнулись ветви, показалась чья-то рука. И вот уже какой-то коренастый низкорослый человек поднимаясь на ноги разогнул спину и повернулся к друзьям лицом. Лицо было опухшее, заспанное, но глядя на него не узнать черты было невозможно, ибо перед ними предстал не кто-нибудь, а Гани. Широко зевнув, он сладко потянулся, развел руки в стороны, и, будто танцуя цыганочку, передернул плечами. Тот же хитрый прищур глаз, та же плутовская ухмылочка, все было на месте. Гани еще раз широко зевнул и прикрывая ладонью распахнутый рот, протяжно выдал сквозь пальцы:
   - Ы-ы-а!
   - Вот это номер! - с деланным восхищением воскликнул Толик и захлопал в ладоши - Браво, браво!
   Гани ухмыльнулся и тоже деланно, изобразив на лице почтение. Затем приложил руку к сердцу и раскланялся:
   - Толик привет! Боб саламалейкум! Бушмен, дорогой, рад видеть! Мое почтение, Татарин!
   -Привет, привет. - настороженно сказал Татарин. Бушмен, приветствуя, коротко взмахнул рукой. Толик подбоченясь кивнул. А Боб чуть улыбнувшись и будто собираясь заключить Гани в объятия, шутливо раскинул руки в стороны, но при этом сжал губы.
   Нежданное-негаданное появление Гани изумило парней. И в то же время породило у них немало вопросов. Еще бы! Гани в институте был личностью известной. На двух факультетах первого курса обучалось много студентов. Но среди них невозможно было отыскать ни одного, кто бы не знал, кто такой Гани. Разумеется не все студенты были знакомы с ним лично. Но знать в лицо знали, и слышать о нем слышали все без исключения. В том числе преподаватели.
   Есть на свете люди, врывающиеся в жизнь как вихрь, и чье появление оставляет после себя неисгладимый след. Таким человеком был Гани. Бойкий, деловитый, неугомонный, всегда на виду, он был в каждой бочке затычкой и запоминался сразу. А его не сходящая с лица лукавая улыбка, изворотливый ум и шельмоватые поступки выдавали в нем плута. Да он и был плут, причем плут первостатейный. И смотрел Гани всегда на мир глазами хитреца и пройдохи. Злость, агрессия, жестокость были ему чужды. Все что окружало Гани - повседневные заботы, учеба в институте, жизнь в общежитии, виделись ему не как бренность, а как некая веселость и забавное приключение.
   Гани, наряду со всеми студентами прибыв на сбор хлопка, сразу ощутил себя как рыба в воде. Условия, в которых он оказался, Гани счел личным вызовом, который он принял. А правила, царящие здесь, он расценил как помеху, устранить которую не составляет труда. С первых дней пребывания на сборе хлопка, Гани безошибочно вычислил парочку фермеров, с которыми, по его разумению, можно было якшаться. Как нож входит в масло, так и Гани влез в их души. И став своим парнем, на правах равного, он успешно проворачивал с ними одну и ту же аферу. И благодаря ей, он обеспечил себе беззаботную жизнь на многие дни вперед.
   Суть аферы была такова. Каждый вечер, собранный за трудовой день хлопок вывозился с поля на хлопкосборочный пункт. Увозили его на тракторе, к которому цепляли вместительные тележки-прицепы. Они доверху были нагружены хлопком-сырцом. Но изюминка была в том, что дно тележек устилали мешки с глиной. Их заранее укладывали в один, а бывало и в два ряда. Таким образом, прицепы значительно прибавляли в весе. И ловкачи не мелочились. На тонну-полторы хлопка, приходились тонна-полторы глины. Вне всякого сомнения, надувательство невозможно было совершить не войдя в сговор с работниками пункта. Но для ушлых Гани и фермеров, подобрать к ним ключики не составило ни малейшего труда. Действуя подобным образом больше недели, излишек перевалил за десяток тонн. Дело оказалось успешным и сулило немалый барыш. Понятное дело, на подобную махинацию фермеров больше толкало отчаяние, нежели алчность. Ведь план по прежнему удавкой сдавливал им горло. Полученная прибыль являлась скорее утешением в несправедливом и нерачительном введении хозяйства. К тому же она не могла полной мерой покрыть все былые и текущие расходы фермеров. Но это уже была совсем другая история. Главным являлось то, что Гани оставался в выигрыше в любом случае. Его не беспокоили ни план, ни тревоги фермеров, ни возможные последствия. У Гани всегда были излишки хлопока. И точка.
   Помимо афер, Гани играл в азартные игры, играл умело, не без фокусов и не проигрывал. Он всегда что-то выменивал, перекупал и перепродавал. Гани никогда не терзала совесть. Он искренне полагал, что мир делится на простачков и дельцов, так почему же за счет первых не облегчить себе жизнь? Быть может Гани в самом деле родился в рубашке, ибо из многих переделок он выходил сухим из воды. Довольно быстро он сколотил вокруг себя группку студентов, по большему счету людей мягкотелых и простодушных, верховодил среди них, помыкал и вертел ими как хотел.
   В тоже время Гани признавал силу, уважал волевых людей, признавал порожденную дружбой сплоченность. Такой и была в его глазах четверка друзей. Но его действенная натура и здесь усмотрела личный вызов. Слишком велик оказался соблазн облапошить парней с помощью своей хитрости и изворотливости. Вырасти в своих собственных глазах еще на вершок? Так почему бы нет?
   Вот и о событиях нынешней ночи он рассуждал так. Знай я заранее о вылазке Татарина, Боба, Бушмена и Толика, я ни в коем случае не пошел бы с ними открыто. И не увязался бы вслед за ними втихаря, дабы насолить. Каждый выкручивается в меру своих способностей. Но они сами возникли на моем пути! И аллах свидетель, я предположить не мог, что случится непредвиденная встреча! А коли карты легли в ином порядке, так почему бы не сыграть с ними в игру, но теперь уже по моим правилам? И Гани начал эту партию. Причем с блеском.
   Несмотря на то, что гнев декана и проректора обрушился на Гани ночью, а его неожиданный отъезд из барака остался незамеченным, утром о случившемся знали все. А как же! Событие, произошедшее с столь известной личностью как Гани, не могло не вызвать любопытства студентческого люда, а вместе с ними появления всевозможных пересудов и кривотолков. Поэтому Татарин, Бушмен, Толик и Боб были весьма удивлены. Уж кого -кого, но не Гани точно, они готовы были встреть на поле в такую рань. Но приняв во внимание весь масштаб его личности, сочли вполне вероятным, что этот деятель может возникнуть где угодно. И когда угодно. На то он и Гани, честное слово! И удивляться тут нечему. В то же время, появление Гани вызвало у друзей мысль, и она прямо таки обожгла их взволнованное сознание. Хлопок! Ведь у этого шахер-махера можно раздобыть хлопок! Конечно, в иных обстоятельствах они бы ни за что не воспользовались его услугами. Но сейчас их положение как нельзя кстати отражала пословица. Не до жиру, быть бы живу.
   - Какими судьбами? - радостно вскричал Гани продолжая щуриться. - Еще петухи не пели, а вы уже на ногах! Нужда или пожива привела вас на это благословенное поле в столь ранний час?
   - Любопытство, дорогой! - подыгрывая Гани с той же деланной радостью сказал Толик. - Превеликий интерес направил наши стопы в эту сторону света! Неспроста нам почудилась нежданная встреча, и аллах свидетель, сегодня она случилась! Как мы рады тебя видеть!
   Гани вновь приложил руку к сердцу и воскликнул:
   - Я тоже славлю аллаха за то, что он ниспослал мне встречу с такими достойными людьми! Но как же мы поступим? Я приду к вам, или вы подойдете ко мне? Впрочем, мой дом -ваш дом! Уважаемые люди приглашения не спрашивают!
   - Толян, заканчивай этот спектакль. -процедил сквозь зубы Татарин. - И зови сюда Боба.
   Толик понимающе подмигнул Татарину, и не отнимая руки от сердца ответил Гани склонившись в шутливом поклоне::
   - Позволь для начала подумать!
   - Как скажешь дорогой! - ликующе сказал Гани -- А я пока расстелю дастархан на случай если придется принимать гостей и приведу дом в порядок!
   И Гани расхохотался во все горло.
   Толик поманил Боба рукой. Гани одобряюще напутствовал Боба отсалютовав ему. Потом склонился и пропал из вида будто его и не было. Озадаченный Боб вернулся к друзьям:
   - Сюрприз за сюрпризом. Не многовато за утро?
   - Пожалуй слишком. - задумчиво сказал Толик и наморщил лоб.
   Конец главы
   Глава 22
   А Гани продолжил плести свои хитроумные сети. Как любой заправский прохиндей, Гани хорошо знал человеческие слабости. Он понимал, какие чувства терзают сейчас сознание Татарина, Бушмена, Толика и Боба. Этими чувствами были азарт, отчаяние, стремление во что бы то ни стало выйти из безнадежного казалось тупика. Чтобы понять это, Гани не нужно было быть провидцем. А еще он знал посыл, заложенный в поговорку - куй железо пока горячо! Знал его и непреложно ему следовал. А разгоряченность друзей так и витала в воздухе. И ощутить ее, для Гани было проще простого. Он знал. Татарину, Бушмену, Толику и Бобу позарез нужен хлопок. Нужен до крайности! И Гани как по нотам продолжил вести свою игру.
   Как ни в чем ни бывало, он вновь возник над кустами хлопчатника. На поле уже приступили к работе сборщики, явившиеся сюда первыми. Вдали виднелась вереница студентов, только идущих к полю. Вскоре они разберут поле на грядки, каждый из сборщиков облюбует себе свою грядку, ступит на нее, а дальше, неспешно продвигаясь вперед, станет выуживать из раскрывшихся коробочек хлопок, и складывать его в привязанный к поясу мешок. Позже явятся преподаватели, и под зорким оком доморощенных надсмотрщиков покинуть поле станет трудно. Все это понимали как Гани, так и Татарин, Боб, Бушмен и Толик. Поэтому, напустив на себя простецкий вид, Гани, радушно встретил подошедших к нему друзей.
   - Салам, салам - сказал Гани, отвечая на приветствие и поочередно пожимая им руки. -Воистину говорят. На добром месте и встречи добрые!
   - Нам грешным, и ветер встречный... - настороженно парировал Толик с удивлением оглядывая груду разостланного на земле хлопка. С не меньшим удивлением, наряду с вожделением, на нее взирали Боб и Бушмен. Татарин лишь вскользь глянул на хлопок. Его лицо оставалось холодным .
   - А кто не грешен дорогой? -радостно воскликнул Гани. - Вот и я за свои грехи впал в немилость декану и проректору. Иначе встретил бы вас не здесь и совсем по другому!
   - Слыхали, слыхали. - сказал Бушмен. - Но повстречать тебя здесь не думали.
   - Что поделать? Аллах велик! - сказал Гани и всплеснул руками - Лишь одному ему известно, куда тебя забросит жизнь и с кем повстречаешься на своем пути. Но не будем об этом! Что вы делаете здесь? Разве вы не собирались на рыбалку? И разве вас не ждут Исмаил и Хаким?
   - Ты и это знаешь. - сказал Боб.
   - Знаю дорогой! Знаю! Я все знаю! Виделся с ними на днях.
   - Что еще знаешь? - спросил Татарин.
   Гани хорошо понимал, когда можно помолоть языком, а когда придержать его за зубами.
   - Что я могу тебе ответить Татарин? День только наступил. А я только проснулся.
   - Почему здесь?
   - А где же? Моя раскладушка осталась в автобусе.
   И Гани подробно поведал о своих злоключениях. Причем рассказал так жалобно, что в конце повествования едва не всплакнул.
   - Вот и пришлось заночевать тут. Благо в моем тайнике неподалеку был припрятан хлопок.
   Гани указал рукой в сторону, прямо противоположной стороне, в которой находился шипан. Потом он указал на свою постель.
   - Вот я им и воспользовался.
   Здесь Гани не покривил душой. Тайники с припасенным хлопком у него в самом деле были. Друзья это знали. Гани нет-нет да приторговывал своими запасами. Продавал хлопок всем желающим, у которых водились лишние денежки. И которым страсть как не хотелось быть привлеченным к ответу за невыполнение нормы.
   - А во сколько ты сюда пришел? - как бы невзначай спросил Толик.
   - У меня нет часов, Толик. - горько вздохнул Гани. - А по звездам, время я определять не умею. Одно скажу. Когда я сюда пришел, вокруг не было ни одной живой души. И на этом поле, тоже никого не встретил.
   - У тебя я погляжу везде запасы. Ты как полевая мышь. - усмехнулся Татарин.
   Гани заразительно засмеялся:
   - На черный день дорогой! Ведь всякое может случиться! Да вы располагайтесь! Усаживайтесь поудобнее, зачем стоять, привлекать внимание? Сейчас сюда нагрянут наши преподаватели -надзиратели, а они за простой по головке не погладят.
   - Некогда рассиживаться. - сказал Толик. - Время не ждет.
   - Как знаете, как знаете. Вам видней. Тогда я с вашего позволения прилягу. До обеда хочу выспаться. А в обед сдам этот хлопок и буду свободен. Не возражаете?
   Гани руками начал взбивать хлопок у изголовья. Он так трепетно начал проделывать этуработу, что от мнимого усердия высунул язык.
   - А сколько у тебя здесь? - небрежно спросил Толик.
   - Кто его считал, дорогой! И к чему с утра шевелить мозгами? Но если тебе интересно, после обеда я тебе отвечу. После того, как сначала взвешу этот хлопок на весах, а потом сдам его как полуденную норму. Вот тогда я непременно тебе отвечу дорогой!
   Толик закусил губу. А Боб, с плохо скрываемым нетерпением, сказал:
   - Не будем ходить вокруг да около. Время в самом деле не ждет. Не уступишь нам свой хлопок? По свойски?
   -А что такое? - Гани крутнулся на месте и растерянно захлопал глазами. - Вам нужен хлопок?
   - Нужен. И прямо сейчас.
   - Вай, вай, вай. - запричитал Гани - Это все, что у меня есть. А других тайников поблизости нет. Остальные далеко, совсем в другом месте! К тому же они пустые!
   - Бывает - посочувствовал Боб и незаметно для Гани, наступил Толику на ногу.
   -Но не каждый день находятся желающие купить хлопок. А мы стоим здесь, перед тобой. И искать покупателей не нужно. Так как? - сказал Толик.
   Гани состроил озабоченное лицо и задумался. Думал он ровно столько, сколько было нужно, чтобы Боб, Толик и Бушмен начали терять терпение. Лицо Татарина оставалось бесстрастным. Наконец выражение лица Гани смягчилось.
   - Только для вас -вздохнул Гани. - Вы знаете, я всегда готов прийти вам на выручку. Надо так надо. Цену вы знаете, цена прежняя. Вчера вечером я вам о ней говорил.
   - Так сколько здесь? - спросил Боб.
   Гани беззвучно зашевелил губами, потом по очереди загнул пальцы на правой руке и сказал:
   - По тюку на брата выйдет
   - Маловато. - сказал Толик.
   - Все же лучше, чем ничего. -сказал Боб.
   - Меня можете не считать. - сказал Татарин.
   Четыре пары глаз устремились на Татарина.
   - То есть как? - спросил Боб. - Ты не в доле?
   Татарин отрицательно мотнул головой. Гани про себя усмехнулся.
   -Становится забавно -подумал он.
   А Боб взял Татарина за локоть и сказал Гани:
   - Мы отойдем в сторонку, пошепчемся. Не возражаешь?
   - Хоп, хоп. - услужливо сказал Гани. - Как вам будет угодно.
   Боб мотнул головой приглашая Толика и Бушмена следовать за ним и все вместе они отошли в сторону и встали от Гани поодаль.
   - Ты вновь со своими убеждениями? Сейчас- то что не так? - сказал Боб.
   - Если я решился ехать без хлопка, то зачем он мне?
   - Но сейчас он есть! Как по заказу!
   - Вторая причина. У меня нет денег.
   - Так ты из-за денег или из-за убеждений? - сказал Бушмен.
   - Какая разница? А четыре тюка на троих все же лучше, нежели их будет четыре на четверых. Вам хлопка больше достанется. - сказал Татарин.
   -Деньги тут ни причем. Будто не известно, у кого сколько есть. - сказал Бушмен.
   - У вас тоже не густо.
   - Должно хватить. - сказал Толик.
   - Татарин! Ты хотел услышать ответ? Так слушай. Мы едем. Ты же этого хотел? Вот и поедем. А хлопок возьмем на всех. Или есть возражения? - Боб посмотрел на Толика и Бушмена.
   - Нет конечно! - сказал Бушмен.
   - Глупости говоришь Боба. Едем вместе и весь разговор. -сказал Толик.
   - Меня не считайте. - упрямо сказал Татарин. - Мне хлопок не нужен.
   У Боба свело скулы. Он сжал кулаки:
   - То есть ты с убеждениями, а я безвольная скотина, по - твоему так?
   - Я этого не говорил.
   - Но так получается.
   - Боба, не сгущай краски. Я вовсе не имел это в виду. Поверь. И я ни на йоту об этом не думал.
   - А знаешь о чем думал я? Вот только, там, у рощи, когда просил тебе подождать пять минут?
   - Мы теряем время, Боба.
   - Не желаешь слушать о чем я думал?
   - Расскажешь потом.
   - Нет. Скажу сейчас. Потому, что я думал о маме. Думал о ней и размышлял, каково ей будет, случись у меня неприятности.
   - Можешь не продолжать. -запротестовал Татарин.
   - Нет уж. А ты выслушаешь до конца, коли я начал.
   - Валяй. - Татарин обреченно вздохнул.
   Боб заговорил. Заговорил отрывисто, зло и чеканя каждое слово:
   - Отца у меня нет. Он трагически погиб, несколько лет тому назад. Ты это знаешь. На шее у мамы остались я и моя малолетняя сестренка. Есть еще старший брат. Ты тоже это знаешь. Он живет в столице, занимается бизнесом. И мой брат помогает нам. А я своей маме ничем помочь не могу. Сейчас я не зарабатываю денег. Потому что учусь. Поэтому я нахожусь тут. И многое, что происходит вокруг, мне тоже не по душе. Но я должен закончить институт! Закончить чего бы мне этого не стоило! Я не имею права не закончить его! Потому что тоже должен зарабатывать деньги и позаботиться о своей маме. Заботиться так, как, как она заботится о нас. И еще. Моя мама до сих пор не оправилась от горя. Так имею ли я право причинить ей дополнительную боль? Как по твоему, имею или нет? Думаешь, ты один такой, с убеждениями? Так они у меня тоже есть! Но сейчас я их задвину куда подальше и смирюсь. Ради мамы. Ничего, с меня не убудет. Но убудет с моей мамы, если у меня возникнут неприятности. А я не хочу, чтобы они у нее были.
   - У меня тоже не все так просто - сказал Бушмен. - И у Толяна тоже. Да и сам ты...
   - Стоп! - прервал Татарин и выбросил вперед руку. - На этом закончим. Дальше разговора не будет.
   - Не будет? Не будет, так не будет.
   Татарин отвел глаза в сторону.
   - Извини.
   Боб побуравил Татарина долгим взглядом, а потом повернулся к Толику и Бушмену:
   - В таком случае, прошу деньги на бочку. Посчитаем, у кого сколько есть.
   Троица вывернули карманы. Пересчитали деньги. После подсчета выяснилось. Денег хватало ровнехонько на три тюка. Татарин было открыл рот, но Толик предупреждающим жестом руки подал ему знак помолчать. И сказал:
   - Ничего не поделаешь, будем торговаться. Хотя этот жук может упереться.
   Татарин вновь хотел что- то сказать. Но теперь вмешался Бушмен и поставил в споре жирную точку:
   - Заткнись. Дальше не твое дело.
   Они вновь подошли к Гани. К их немалому удивлению, Гани быстро согласился на меньшую сумму.
   - Чего не сделаешь для хороших людей! - весело сказал Гани. - Но только с одним условием. Я еду с вами.
   - Ты?! - едва не в один голос воскликнули Бушмен и Толик.
   - Я - широко улыбаясь ответил Гани и подмигнул - Рыбу я тоже люблю.
   Татарин и Боб переглянулись. Гани посмотрел на них и прищурился:
   - Впрочем, если вы не хотите...
   - Езжай, нам не жалко. - сказал Татарин - Просто из тебя такой же рыбак, как из меня фермер.
   Гани заразительно засмеялся и захлопал себя по ляжкам. Глаза -щелочки вовсе исчезли:
   - А кто ее собирается ловить, Татарин? Рыбу я могу только кушать! И потом. Что мне остается делать? Спать я расхотел, мозолить глаза преподавателям, тем более декану и проректору сегодня мне тоже не след! Поеду с вами! К тому же там, куда вы едете, я еще не был! Так почему бы не развеяться в такой погожий, удачный денек!
   - Не будешь ловить рыбу, так поможешь ее складывать. Заодно поднести, потому что ее будет много. -сказал Татарин.
   - О! Это сколько угодно! - осклабился Гани. - Складывать я люблю. А нести, так в этом деле мне равных нет!
   И Гани расхохотался во все горло. Отсмеявшись, Гани поднялся на ноги, потянулся и огладил свой живот:
   - Я отлучусь в рощицу. По своим надобностям. Не на долго. А вы ждите меня здесь.
   - Только живо. -сказал Татарин.
   - Одна нога здесь, другая там! - обещающе сказал Гани и затрусил в сторону рощицы. Но отойдя на несколько шагов, обернулся и сказал насмешливо:
   - Татарин! Рыбу для начала надо поймать.
   - Поймаем! - с вызовом сказал Татарин. - Из под земли поймаем!
   Гани поднял руки так, будто собрался сдаваться в плен.
   - Верю! Верю!
   Потом он подмигнул, сощурился, и пристально глядя на Татарина сказал с прежней усмешкой:
   - Где дичь, там и охотник.
   - Иди, иди! - дерзко сказал Татарин. - А то не успеешь!
   С плутоватой улыбкой на лице Гани склонился в шутливом поклоне. Потом повернулся к Татарину спиной, и вновь затрусил в сторону рощицы. Толик долго глядел ему вслед. Затем обернулся лицом к друзьям и сокрушаясь, сказал:
   - Не пойму, радоваться или нет? Хлопок у нас теперь есть. Это радостно. Но достался он нам еще большей ценой. И на душе неспокойно. Будто кошки скребут.
   - Не скребли, если бы не эти двое - Татарин мотнул головой в сторону, где находились Профессор и Алишер - Если бы не они, все бы сложилось по другому.
   - А и вправду! Ведь погорели мы только из-за них! - сказал Бушмен.
   - Других причин нет. - согласился Боб. - Навязались на нашу голову.
   - А они сидят себе, будто все случившееся их не касается. - сказал Толик. - Могли бы подойти, полюбопытствовать.
   - В том то и дело. - сказал Татарин. - Сидят, носу не кажут. А окажись они перед Бирюком одни? Что бы могло быть?
   - Бирюк с ними церемониться бы не стал. Накостылял им двоим по шее, это уж как пить дать. Костей бы не собрали. - сказал Бушмен.
   - В самом деле - сказал Татарин. - Увязаться за нами увязались, дело нам испортили, а как только запахло жаренным, тут же исчезли, как в воздухе испарились! Спрашивается, какого черта?
   - А давайте их проучим! - азартно сказал Толик.
   - Проучим? - оживился Бушмен.
   - Да, проучим! Напугаем хорошенько! - сказал Толик.
   - Каким образом? - сказал Боб.
   - Обыкновенным! Понятное дело, у шипана толку от них все равно бы не было. Но согласитесь, так как они поступили, не поступают! Они могли хотя бы в сторонке постоять, но не бежать без оглядки! Поэтому, пусть они испугаются во второй раз. Скажем, что с Бирюком договориться не вышло. Скажем, что Бирюк грозился с рук так просто нам это дело не спускать. - сказал Толик.
   - А что? Это мысль! Тогда они точно струхнут! - сказал Татарин.
   - А еще скажем, будто Бирюка надо задобрить. - предложил Бушмен.
   Татарин прищурился.
   - Задобрить? То есть умаслить?
   - Именно! - воскликнул Толик. - Задобрить! Скажем, что если Бирюка не задобрить, пиши пропало. Но есть выход. Скажем этим олухам, будто Бирюк потребовал...Потребовал...
   - Денег? - предположил Боб.
   - Можно денег. Скажем, Бирюк требует деньги.
   - Тогда сколько денег? Столько сколько мы истратили? - спросил Бушмен.
   - Можно столько. Можно больше.- сказал Толик.
   - Но не ту сумму, которую Бирюк в самом деле озвучил. - сказал Боб и усмехнулся.
   - Понятное дело! Мало ли что этому Бирюку взбрело в голову! - возмутился Татарин.
   - Хорошо. Пусть это будут деньги. И пусть это будет сумма, которую мы заплатили Гани. Что дальше? - спросил Боб.
   - А дальше скажем, что вскладчину надо собрать нужную сумму. - сказал Бушмен. - И пусть они внесут свою долю.
   - А почему только долю? Мы то истратились по их вине! Почему бы им не раскошелиться на всю сумму? - сказал Толик.
   - То есть, пусть они заплатят и заплатят сполна? - повернулся к нему Боб.
   - Именно так! - сказал Толик - Поэтому скажем Профессору и Алишеру, что с них причитается. Скажем, только из-за вас, олухов, все дело пошло насмарку. Скажем, если бы не вы, мы бы не остались с носом! И они согласятся, никуда они не денутся со второго перепугу. И скажем, чтобы деньги передали нам. А мы в свою очередь якобы отдадим эти деньги Бирюку. А на самом деле, оставим эти деньги себе. Тем самым компенсируем понесенные сегодня расходы. - сказал Толик.
   Боб задумался. И подумав, согласился:
   - Неплохая идея. Можно и так.
   - Неплохая? Замечательная! - сказал Бушмен.
   - Зато справедливо. - сказал Татарин. - Мы их с собой звали? Не звали. Когда они нежданно-негаданно появились, мы их прогнали? Не прогнали. А чтобы они аккуратно наполняли свои тюки а потом не наследили за собой, предупреждали? Предупреждали. А они что наделали? За собой наследили - раз! Мы лишились хлопка -два! Так кто будет отвечать? Мы? Или они? Нет! Отвечать будут они. И возмещать понесенные убытки.
   - Что ж. Решено. Так тому и быть. Только... - Боб вновь наморщил лоб.
   - Ты передумал? - сказал Толик.
   - Нет конечно! Только я подумал вот о чем. Может вместо денег, пусть это будет водка?
   - Почему водка? - спросил Бушмен.
   - Что нам деньги? - ответил Боб. - Деньги конечно не лишние, но с водкой - то куда проще! Во-первых комбайн могут починить. И водка окажется как нельзя кстати. Во-вторых у нас больше нет водки. Две бутылки водки, которые лежат в сумке Татарина, мы отдадим Исмаилу и Хакиму, и больше ее у нас нет! Купить водку тоже не на что, к тому же чтобы ее купить, ездить приходится в районный центр, к черту на кулички, так не проще ли сказать Алишеру и Профессору, чтобы они принесли водку? Две бутылки!
   Татарин, Толик и Бушмен переглянулись.
   - Хорошая мысль. Мы не рэкетиры, чтобы требовать деньги. А водка есть водка. Поэтому нехай они проветрятся сегодня. И с ветерком! - сказал Бушмен.
   - Да. Но у них нет хлопка! - сказал Боб.
   - А это по твоему не хлопок? - Татарин рукой описал над полем круг. - Да тут его завались! Сколько душе угодно! Собирай не хочу!
   - Тебя совесть загрызла? - насмешливо спросил Толик - По тюку они точно соберут! У нас тоже выходит по тюку на брата, поэтому все справедливо!
   - Верно. После обеда они сдадут свой хлопок, заодно и наш и пусть катятся! А если вечером преподаватели накрутят им холку за то, что мало собрали, так они и этому будут рады!. Алишеру и Профессору куда безопасней стоять перед преподавателями, нежели оказаться с Бирюком наедине . - сказал Бушмен.
   - Что правда, то правда. С этим тут не поспоришь. - согласился Боб.
   - Что ж. Зовем их сюда? - спросил Толик.
   - Да. Не будем терять время. - сказал Боб.
   - С одной стороны их жалко. -сказал Бушмен. - Нелепые они какие-то.
   - А с другой? - насмешливо спросил Татарин.
   Бушмен вздохнул.
   - С другой, жалость вышла нам боком.
   - То -то и оно. - сказал Татарин.
   Боб задумался.
   - Интересно, будут они артачиться?
   Татарин удивился.
   - А куда они денутся? Или есть иной выход?
   Боб сжал губы. Пристально посмотрел на Татарина и твердо сказал.
   - Нет. Ни у нас, ни у них иного выхода нет.
   И с ноткой сожаления в голосе, добавил:
   - Увы.
   Конец главы
  
  
  
  
  
   Глава 23
   На первый взгляд, жилище фермера Джаборра -ака ничем не отличалось от обиталищ прочих фермеров, занимавшихся хлопководством в здешней округе. Обшарпанный вагончик стоял на пригорке и был открыт всем четырем сторонам света. В низине, у подножия вагончика, расстилались четыре поля. Первое было не большим. С трех сторон к нему примыкали поля просторные, и все они были засеяны хлопком. Но даже неискушенный взгляд городского жителя, мельком брошенный на эти земли, не мог не узреть их безупречность, так сказать их безукоризненный вид. В самом деле. Взращенные на землях Джабборра-ака кусты хлопчатника были как на подбор. Росли ровнехонько, как по линейке. Расстояние между ними было единым. Касаемо роста, и тут не подкопаешься! Высились вровень, и похожи друг на друга как братья-близнецы. А касаемо вида? Одно загляденье! Отборные, полновесные, раскрывшиеся коробочки с хлопком усеивали кусты сверху-донизу. Пышные волокна первозданной ваты, издали создавали иллюзию спустившихся с небес облаков, устлавшие поля Джаббора-ака сплошным и белейшим покровом.
   Вблизи же, впечатления усиливались. Потому что на полях, нельзя было увидеть ни одной сорной травы, так чисты они были, и заботливо обработаны. Повсюду, куда не натыкался взор, виделся хлопок и только хлопок и ничего больше.
   Сам Джаббор-ака был крепкий еще старик - кряжистый, с испещренным морщинами лицом, с чуть согбенными плечами. А его руки - сильные, с узлами мускулов проглядывавших сквозь тонкую рубаху, красноречиво ведали о том, что их хозяин несмотря на годы, наделен недюжинной силой. Когда он улыбался, от уголков рта по лицу веером разбегались лучики-морщинки. Лицо Джаббора-ака делалось еще более приветливым и радушным. Так оно и было. Джаббор -ака был добрейшей души человек.
   В хозяйстве ему помогали два сына. Старший - Исмаил, лет тридцати и похожий на отца как две капли воды. Разница была лишь в том, что Исмаил был моложе, шутник и говорун каких свет не видел. Младшего звали Хаким. Ему было около двадцати пяти лет. В отличии от отца и брата, он был неулыбчив, тих и немногословен. Но радушие ощущалась в его поступках. За дастарханом сотрапезникам он подкладывал лучшие куски. Работая в паре, молча и первым брался за самый трудоемкий этап работы. Словом, был тем парнем, про которых говорят - незаметен в словах, незаменим в делах.
   Татарин, Боб, Бушмен и Толик познакомились с ними случайно. Это случилось еще в первый рабочий день после их прибытия в здешние места. На тот момент, они еще не повстречались с Махмудом и поэтому, как и все остальные студенты их бригады, трудились на поле, хозяином которого оказался Джаббор-ака.
   То утро выдалось знойным. С Татарина сошло семь потов, пока он собрал свой первый тюк. Ближе к полудню, одолеваемый жаждой Татарин, дотащил на плече тюк к краю поля и оказавшись у подножия возвышенности, остановился, чтобы перевести дух. Далее, оставив тюк в кустах, он поднялся по склону и подошел к вагончику. У его входа, в тени, привалившись к стене сидел сурового вида старик. Руки его покоились на коленях. Глаза были полузакрыты. Но было видно, что старик, с высоты своей стоянки, внимательнейшим образом наблюдает за студентами, собирающих хлопок перед ним, в низине.
   - Как плантатор - неприязненно подумал про себя Татарин - Ему бы еще в руки хлыст, а во дворе поставить деревянную колоду, чтобы распластывать на ней нерадивых работников и истязать до тех пор, пока кожа с их спин клочьями не полетит в разные стороны.
   Словно угадав мысли Татарина, старик повернул к нему голову. И нахмурился. Но потом, неожиданно улыбнулся. Улыбка так изменило лицо старика, столь разительно высветлила его и напрочь изгнала из себя суровость, что Татарин смутился. Старик же, продолжая улыбаться, вежливо поздоровался. Это еще больше смутило Татарина. И теперь, испытывая неловкость, он нерешительно попросил у старика дозволения напиться воды. И спохватившись, в конце просьбы, поздоровался в ответ. Старик пригласил Татарина присесть. А сам поднялся на ноги и вошел в вагончик. Оттуда он вышел держа в руках узелок и чайник. Поверх чайника, дном вниз, были пристроены две пиалы.
   Старик положил узелок на низенький столик, рядом поставил чайник, расставил пиалы и развернул узелок. На свет показались разломанные куски лепешки и сушенный урюк. Потом старик налил в пиалу чай, и приложив левую руку к сердцу, правой протянул пиалу с чаем Татарину. Татарин пиалу принял и не удержавшись, залпом ее осушил. Ни слова ни говоря, старик вновь поднялся на ноги, вошел в вагончик и вышел оттуда держа в руке ковш полный воды. Продолжая улыбаться, он протянул ковш Татарину. Вода оказалась прохладной и солоноватой на вкус. Напившись, Татарин утер рукавом губы и сказал:
   пасибо.
   - Устал сынок? - спросил старик. И не дождавшись ответа, вновь наполнил пиалу чаем и приблизил к Татарину хлеб и урюк.
   - Ешь. - сказал старик. - И пей. Уморился поди.
   - Жарко. -сказал Татарин. - Солнце печет
   - Печет. - согласился старик и вздохнул - Вот и я об этом думаю. Печет солнышко, и вам, непривычным, сейчас на поле туго.
   - Есть такое. -сказал Татарин и огляделся.
   Земля перед вагончиком была утоптана и чисто выметена. Пребывавшие на ней предметы, а их было немного: закоптелый очаг, низенький столик, деревянный топчан, две лопаты, два кетменя и мотыга, на вид не имели признаков ветхости. Выглядели исправно и содержались бережливо. Нигде не валялось ни тряпки, ничего залежалого, словом вокруг не было ни пылинки , ни соринки. Лишь груда хлопка, приваленная к стене вагончика, привлекала внимание некой случайностью и некой временностью. Татарин жадно ощупал хлопок глазами. И нехотя отведя взгляд от груды, повернул голову к старику.
   - А вы тут хозяин? И это ваши поля?
   - Мои.
   - Удивительно. В школе нас тоже возили на сбор хлопка. И я видел, как он растет, видел поля, на которых он растет. Но такие как ваши вижу впервые.
   - Ты удивлен? Почему?
   - Они выглядят как на картинке. Даже сорняк на них не растет. И кусты как с иголочки. Прямо хоть на выставку отправляй.
   Старик зарделся от удовольствия.
   - Так и есть. - с гордостью сказал он. - Из самой столицы приезжают, чтобы сфотографировать мои поля. Для наших журналов и газет. И на выставке мой хлопок был. И призы получал. Так и было!
   - Даже собирать жалко.
   Тут старик помрачнел. Он налил себе чай, и медленно, попивая его глоток за глотком, сказал:
   - Ты прав. Гляжу я на вас, как вы его собираете. С одной стороны злюсь на вас. И сердце кровью обливается. Потому что собирать не умеете. Дочиста кусты не обираете, оставляете на коробочках хлопок, на земле его после вас остается много. А с другой стороны, жалею вас. Потому что, не своей волей вы его собираете. Вас привезли сюда, а какое вам дело, кто его сажал, и сколько трудов было вложено, чтобы его вырастить! Главное для вас, чтобы норма была, и чтобы вам голову за невыполнение нормы не оторвали. Была бы моя воля, я вас близко к полям не подпустил. Сам с сыновьями управился. Все до последнего клочка бы подобрали. А если бы еще достойно платили, то и денег заработали.
   - Так зачем столько стараний? - пожал плечами Татарин.
   -Э-э, сынок! - старик горько вздохнул. - С властью не поспоришь! А еще потому, что по другому работать не умею. Сам понимаю, что стараний много, а толку мало. Но как только подойду к земле, обо всем на свете забываю. Родная земля как грудь любимой, прильнешь, не оторвешься!
   Тут старик озорно посмотрел на Татарина и лукаво подмигнул. Потом вновь нахмурился, но лицо его осталось светлым. Только задумчивость отчетливей проступила в чертах и резче обозначила паутину морщин.
   - Спасибо. - сказал Татарин и поднялся с места.
   - На здоровье сынок.
   - Я пойду. - сказал Татарин и еще раз невольно скосил глаза на груду хлопка. На вид она могла составить два полнехоньких тюка. Старик перехватил взгляд Татарина.
   - Что? Тоже хорошая картинка? - спросил старик.
   Татарин кивнул.
   - Сегодня набрал. Походил позади вас, и подобрал с земли и с кустов, которые вы дочиста не обираете.
   Татарин смутился. Он еще раз поблагодарил старика и вышел из тени на солнце.
   - Погоди. Забирай его себе.
   - Что? - не понял Татарин.
   - Хлопок! - сказал старик и глазами указал на груду.
   - Я?! - поразился Татарин.
   - Разве не нужен? - прищурился старик.
   - Если не жалко. - пробормотал Татарин.
   - Чего его жалеть? Все равно он в мою тележку попадет. А тебе от твоих преподавателей не попадет. Если хлопка сдашь больше. Разве не так?
   - Так. - все еще не веря своим ушам сказал Татарин. - Спасибо.
   - На здоровье сынок. - сказал старик, привалился спиной к вагончику и снова полуприкрыл глаза.
   Позже, в обеденное время, Татарин рассказал Бобу, Бушмену и Толику об удивительном старике. Подаренный хлопок они поделили между собой. После обеда, Татарин и Бушмен перекрыли шлюз на канале, поймали рыбу и были пойманы деканом и проректором. Фермером, который был с деканом и проректором оказался тот самый старик. Татарин и Бушмен, сами того не желая, оказали ему медвежью услугу. И осознав это, в тот же вечер, вместе с Толиком и Бобом пришли к старику, чтобы извиниться перед ним. Заодно поблагодарить. С собой они прихватили лепешки, консервы и бутылку водки. Так сказать нехитрые хлеб-соль. Это было все, что им удалось наскрести. Старик приятно удивился, и даже растрогался. Он радушно встретил гостей, познакомил их со своими сыновьями и с тех пор, между ребятами и с семьей Джаббора -ака завязалась простая и бескорыстная дружба. Прознав о страсти Татарина и Бушмена к рыбной ловле, Джаббор-ака посулил взять их с собой на свои дальние угодья. По словам старика, в тех далеких и почти девственных местах пролегает речка, рыбы в которой видимо-невидимо. Сам Джаббор -ака рыбу не ловил, но сыновья частенько ею промышляли. И вот, долгожданный час наступил.
   В становище Джаббора-ака к отъезду все было готово. Завидев приближающихся друзей, Исмаил пошел к ним навстречу. Откинув со лба нависшую над глазами длинную прядь волос, он приветливо улыбнулся. Хаким стоял у капота трактора, спиной к ребятам, и копошился в двигателе. Трактор стоял на пригорке, под наклоном , от того смотрел носом вниз. Хаким обернулся на голоса, махнул парням вымазанной машинным маслом рукой и продолжил свою работу.
   - А где Джаббор-ака? - спросил Бушмен оглядываясь вокруг.
   - Уехал в районный центр. - сказал Исмаил. - Ну а вы? Освободились?
   - Да. -сказал Татарин и усмехнувшись добавил, - Вчистую.
   - Ассалом алейкум уважаемый Исмаил-ака! - сказал Гани и протянул вперед обе руки. - Как поживаешь дорогой?
   - Ты тоже с ними? - удивился Исмаил отвечая на приветствие.
   - А куда они без меня? - хохотнул Гани. - За ними глаз да глаз! Вдруг они всю рыбу выловят?
   - На всех хватит. - улыбнулся Исмаил
   - А это от нас. -сказал Татарин и полез в сумку. Он потянул было из нее сверток, но передумал, снял сумку с плеча и протянул ее Исмаилу. Тот спросил:
   - Что это?
   - Хлеб-соль.
   - О! Спасибо.
   Исмаил принял сумку и неспешно направился к трактору. Он открыл дверь и положил сумку за сиденье.
   - Ты скоро? - спросил он брата.
   Хаким молча кивнул.
   - Снасти, вода, припасы? Все приготовил?
   Хаким снова кивнул.
   - Помощь нужна?
   Хаким отрицательно помотал головой.
   - Тогда заканчивай побыстрее. Ребята уже пришли. Пора выдвигаться.
   Хаким снова кивнул. Исмаил одобрительно потрепал брата по плечу.
   - А на чем мы поедем? - крикнул стоящий поодаль Гани.
   - Вот ваш вагон! - засмеялся Исмаил и указал рукой на тележку-прицеп, стоящую сбоку жилища. - Можете занимать места!
   Прицеп на который указал Исмаил был обычной тележкой, приспособленной для перевозки хлопка. К низким сплошным бортам был надставлен сваренный из железных планок каркас и обтянутый мелкоячеистой сеткой из металла. Снаружи прицеп чем- то походил на клетку.
   - Здесь? - засмеялся Гани. - Я думал, поедем на вашем грузовике. Между прочим, где он? Что-то я его не вижу!
   - На грузовике уехал отец. -сказал Исмаил. - Ничего! Этот вагон ничем не хуже! Поедете с ветерком
   - Трясти не будет? - засмеялся Гани.
   - Тебе полезно. - засмеялся Исмаил. - Растрясешь жирочек, разомнешь косточки. А то гляжу, кругленький стал, как шарик. Катаешься туда-сюда по всей округе, даже скрипа не слышно!
   - Что поделаешь дорогой! Жирочек сам собой нагуливается! Места у вас ровные, хлебные, даже споткнуться негде!
   Гани заразительно засмеялся и захлопал себя по бедрам. Исмаил сказал иронично:
   - Гляди! У жирного барана, жизнь коротка...
   Гани осекся. Он хотел было что-то сказать, но Исмаилу уже было не до него. Он отвернулся от Гани, и повернулся к брату:
   - Ну что? - сказал Исмаил.
   Хаким кивнул и с грохотом опустил задранную кверху половинку капота. Открыл дверцу трактора, вынул из - под сиденья тряпку и обтер измазанные маслом руки. Зачерпнул горсть земли, отошел к вагончику и над рукомойником вымыл руки с песком. Вытерев насухо мокрые ладони, вернулся к трактору. Хаким ловко забрался в кабину, и до отказа выжал сцепление. Потом переключил скорость с первой на пятую, и отпустил рычаг ручного тормоза. Трактор тронулся с места и поехал по наклонной. Хаким приспустил сцепление и нажал на педаль газа. Двигатель завелся. Хаким съехал с пригорка, переключил скорость и подъехал к прицепу. Остановившись спереди прицепа, включил заднюю передачу и мастерски подкатил аккурат к дышлу тележки. Исмаил стоял рядом и был наготове. С помощью буксирного крюка он соединил трактор с дышлом, шлепнул по нему ладонью, обернулся к ребятам и весело сказал:
   - Готова карета! Можно ехать.
   - Аккумулятором так и не обзавелись? - спросил Толик. Исмаил засмеялся и указал рукой на пригорок.
   - Вот наш аккумулятор! А вот еще! - он указал на другую возвышенность. - И таких батарей здесь пруд-пруди! Забирайся на любой и заводись сколько душе угодно! И никаких аккумуляторов не надо!
   Ребята подошли к прицепу, вскарабкались на высокий борт и спрыгнули внутрь тележки. Расположились кто где. Татарин уселся поверх старой покрышки и привалился плечом к борту.
   - Трясти в самом деле будет. Тележка пустая, не загруженная, на кочках ее будет подбрасывать, а мы будем подскакивать как попкорн на сковородке. Но ничего. Главное- доехать. А уже там..! - мечтательно подумал Татарин и улыбнулся.
   - Ты чего сияешь как именинник? - усмехнулся Боб.
   - На душе хорошо. - Татарин дотянулся до Боба и хлопнул его по плечу. - Я так ждал этот день! Сколько стараний было приложено, сколько усилий! Так чего бы мне не сиять?
   - Исмаил! - крикнул Бушмен. - А туда долго ехать? Ваши угодья далеко?
   - Далеко! - отозвался Исмаил. - И накатанной дороги туда нет. Поедем по диким местам, так что держитесь крепче!
   Татарин сдвинул ножны к животу, уселся поудобнее и ухватился рукой за борт.
   - Ну-с - подумал он и мысленно сложил пальцы в кукиш - Накося тебе декан! А ты, проректор, выкуси!
   И набрав в легкие воздух, выдохнул:
   - Поехали!
   Конец главы
  
  
   Глава 24
   Изрядная болтанка, сотрясавшая прицеп, порядком вымотала Татарина. Расшатанная тележка громыхала железом как только ее колеса наезжали на кочку, или наоборот, попадали в рытвину. Каждый раз, когда Татарин поглядывал на ходившие ходуном высокие борта тележки, в его голову закрадывалась шальная мысль:
   - А не развалится ли прицеп на части прямо на ходу?
   Порой, тележка давала такого козла, что Татарин подскакивал на месте и клацал зубами. Тогда он попробовал ехать стоя. Но это оказалось не лучшим решением, потому что как только вновь тележка оторвалась колесами от земли, рука Татарина, пытаясь покрепче ухватиться за накренившийся борт, скользнула по нему и угодила в расщелину, образовавшуюся между двумя металлическими планками железного каркаса прицепа.
   Последовавший следом новый прыжок тележки накренил борт обратно, и Татарину прищемило пальцы. Целый каскад искр посыпался из его глаз. Лицо Татарина исказилось от боли. Он с трудом высвободил пальцы и чертыхаясь, затряс рукой. Держаться ей Татарин уже не мог. Он посмотрел на ребят. Боб и Бушмен сидели к нему спиной один позади другого. В углу примостился Толик. Он сидел опустив голову на грудь. А сидящий рядом Гани, сквозь грохот, что-то втолковывал ему на ухо.
   - Вот трепач! - подосадовал про себя Татарин. Потом повернулся к борту другим плечом, сел на покрышку и подул на распухшие пальцы.
   - Угораздило же... - Татарин с сожалением пошевелил ими.
   - Слушаются - обрадовался Татарин. Но едва он попробовал сжать руку в кулак, снова поморщился от боли. Татарин отстегнул от пояса фляжку, как мог открутил крышку и смочил водой подол футболки. Обернул мокрой тканью руку, прижал ее к животу и стал смотреть перед собой. Мало-помалу боль притупилась, но не исчезла.
   Чтобы хоть как-то отвлечься, Татарин стал думать о пустыне, по которой катил трактор. Она простиралась на сколько хватало глаз - безбрежная и необозримая. Татарин мысленно нарисовал карту пустыни. И первым делом устремился в ее центральную часть. Он побывал в ней однажды и снова явственно ощутил жгучий песок, палящее солнце и щемящее сердце уныние. Почувствовал раскаленный и безжалостный воздух, который подобно губке, жадно вбирает в себя влагу будь она из колодца, или из дыхания живого существа. Следом в сознании возникло слово мираж. Он вновь увидел вдалеке зеркальную гладь воды, оказавшейся иллюзией - жестокой насмешкой природы.
   Татарин поднес фляжку к губам. Возникший перед глазами образ вызвал у него неожиданный приступ жажды. Утолив ее, он мысленно переместился в восточную часть пустыни. Ее окаймляли горные отроги Тянь-Шаня и Памиро-Алая. Татарин не был в той части пустыни. Но однажды побывал на Памире, и теперь от воспоминания у него захватило дух.
   Величественные хребты, ряд за рядом всплывали перед его глазами и плавно уходили за горизонт. Бурный поток горной реки, чистый в ясный день, и мутный после дождя, перекатывался через валуны, вспенивал вокруг воду и стремительно несся дальше, неся в себе холод тающих ледников. Висячий мост, перекинутый через ущелье, вновь участил сердцебиение. Ведь для того чтобы по нему пройти, нужны смелость и твердые, пружинящие ноги. А колотящееся в груди от восторга сердце, нагоняя в жилы кровь, и придает ногам решительность, без которой не окажешься по ту сторону моста.
   Мысленно пройдя по мосту и благополучно выбравшись из гор, Татарин провел воображаемую изгибистую линию на северо-востоке пустыни. Она обозначила реку Сыр--Дарью. Такую же линию он нарисовал на юго-западе. Она изобразила некогда могучую реку Аму-Дарью. И в образовавшемся междуречье, он тотчас устремился в северо -западную часть пустыни, и как только оказался там, улыбнулся.
   Улыбнулся потому, что в северо-западной части, еще в недавнем историческом прошлом, красные пески сходились с Аральским морем. Царство Большой Воды всегда восхищало Татарина, будоражило и заставляло трепетать от восторга. Ведь сочетание двух противоположных друг другу образов само по себе явление удивительное! И природа, сотворившая когда-то море посреди бескрайних песков, не пожалела и капельки своего могущества, наделив эти земли такой жизнью и разнообразием, что путешественникам, оказавшимся в здешних местах, верилось и не верилось в увиденное с превеликим трудом!
   Убеждение Татарина не было голословным. Оно зижделось на свидетельствах, не верить которым, Татарин не мог. Однажды, в домашней библиотеке Василия Ивановича, Татарин натолкнулся на необыкновенную литературу. Она располагалась особняком. Отдельный от остальных книжных полок стеллаж, снизу-доверху был забит книгами. Они теснились корешок к корешку и первая же попавшаяся на глаза книга, которую вытянул Татарин, оказалась с иллюстрациями. И с заложенной между страниц закладкой. Раскрыв книгу на помеченной странице, Татарин кроме текста увидел мастерски исполненный рисунок в черно-белых тонах.
   На нем была изображена прогалина, окруженная со всех сторон высоченным тростником. Сплошная стена камышей тянулась вдаль оставляя между собой лишь узкий проход. Стоящая на прогалине перепуганная лошадь с пустым седлом в страхе присела на задние ноги. Вот только на ее спине сидел всадник. Но сейчас он беспомощно лежал на земле лицом вниз. Огромный тигр, выскочивший из зарослей, еще не коснулся задними лапами земли. Но его клыки и выпущенные на передних лапах когти уже впились несчастному в спину. Чуть позади лошади, второй всадник целился в тигра из ружья почти упор. Вот-вот должен прозвучать роковой выстрел! Застигнутые врасплох два пеших солдатика позади стрелка растерянны, и явно не знает, что делать.
   Застывшее мгновение схватки понравилось Татарину. Он прочел название иллюстрации - Казаки на охоте за тигром. Повествование же называлось - Охота на тигра в русских пределах. Эпизоды из Туркестанской жизни.*
   *(Н.Н.Каразин прим. автора)
   Туркестанской? - вслух пробормотал Татарин. - Так это же у нас! Это старое название здешних земель!
   Он пролистал книгу и отложил ее в сторону. Далее Татарин вытащил следующую книгу того же автора. Бегло просмотрев страницы, отложил и ее. Придя домой, Татарин залпом прочел обе книги. Через несколько дней он зашел к Василию Ивановичу, чтобы их вернуть. Но едва он переступил порог, ноги сами понесли его к заветному стеллажу. Оказалось, в нем была собрана литература, целиком посвященная Средней Азии. И как выяснилось, большая часть книг повествовала о Среднеазиатских владениях Российской империи.
   Самое примечательное было в том, что авторы книг, были участниками, самыми что ни на есть очевидцами событий в здешних землях в то историческое время. С той поры Татарина и за уши нельзя было оттащить от стеллажа. Татарин брал у Василия Ивановича книги и читал их взахлеб. Так, постепенно, поглощая книгу за книгой, у него появилось истинное понимание географии Средней Азии, ее быта, политического устройства и природы до и после поглощения их Российской империей.
   Теперь, после прочтения, Аральское море в воображении Татарина, представало полноводным озером, занимающим по величине четвертое место в мире. Чем ближе Татарин приближался к нему, тем чаще он мысленно протирал глаза, будто не веря им. Вот только, куда ни глянь, его взору представали однообразные пески бескрайней пустыни. Длинные переходы по ней приучили его видеть однотонные цвета солончаков и выжженную солнцем пустошь. Скудная растительность, жиденькие кусты верблюжьей колючки, полынь и разлапистый саксаул попадающийся там и сям, никоим образом не могли послужить убежищем. Трава повсюду была чахлой и приземистой, а распростертые ветви саксаула с узкими листьями хоть и давали тень, но не густую. Всюду носилась солоноватая пыль. Накаленные песчинки забивали нос, стесняли дыхание и горячили воздух. Изнурение, усталость и уныние - вот верные спутники путешественника на этом повторяющемся день ото дня пути от колодца к колодцу.
   И неожиданно обжигающий воздух дохнул свежестью. Ее принес тот же ветер, дувший с северо- запада. Горизонт перед глазами Татарина вдруг потемнел. Там, воедино слились две стихии. Уходящая вдаль желтизна песков и нависшая над ними густая синь безоблачного неба. Третья стихия, появившаяся ниоткуда, смешала палитру и украсила выпуклый край Земли изумрудной лентой. И она уже не показалась иллюзией. Потому что Татарин отчетливо видел широкую кайму тугайных лесов. И чем ближе, тем отчетливей различались пышные купола ив с их ниспадающими до земли изогнутыми ветвями, а деревья джиды донесли до Татарина свой нежный и волнующий аромат.
   Новый порыв ветра. Он всего лишь шелохнул верхушки деревьев. Но пронесшийся по пространтсву шелест, взволновал Татарина. За грядой тугаев всколыхнулась предтеча моря - необъятная ширь камышовых зарослей. Они захватили берег повсюду. Упругие, крепкие, стоящие плотно как частокол стебли, были недвижимы у основания, а верхушки мягки и податливы. Следующие друг за другом порывы ветра пускали по камышовому морю волну за волной. Аральские камыши! Они с головой скрывали пешего путника. И всадник верхом на лошади, и даже наездник, сидящий на горбу верблюда становились невидимы взору, так густы они были и велики, а уж заплутать в них было проще простого.
   Татарин замер. Чащоба тростниковых джунглей предстала перед ним во всей своей девственной первозданности. Полная неведомых таинств, одновременно пугающе прекрасная, в гуще ее тут и там слышался отрывистый квохот фазанов. Они и не спешили показать миру свое роскошное оперение. Но их повсеместный призыв, красноречиво выдавал несметное множество этих ярких птиц, затаено гнездившихся в самой чащобе.
   Татарин медлил. Он никак не мог решить, соваться ли ему в гущу тростниковых джунглей, или отступить назад. Он хорошо знал, кого он сможет повстречать в непролазных дебрях. И встреча с тамошними обитателями не сулила ему ничего хорошего. Где -то там, а быть может совсем рядом, залегли или наоборот бродили, бесчисленные кабаньи стада. Привольно и вольготно жилось им в камышах. Местный люд в силу религиозных убеждений не был охоч до их мяса и не высказывал почтение к клыкастым созданиям. А потому водились кабаны в здешних местах в изобилии. Следовало помнить. Грозные самцы -секачи не дружелюбны к чужакам, вторгающихся в их владения. Им ничего не стоило сбить с ног лошадь, а про способность задрать человека и поднять его на клыки нечего было и говорить.
   Впрочем, жила в камышах еще одна сила. Сила мощная и сила свирепая. Наделенная ловкостью и непревзойденной грацией. И только этой силе своенравные кабаны уступали дорогу. И имя той силе было -туранский тигр.
   Татарин вновь воскресил в памяти иллюстрацию из книги. Раскатистый рев могучего зверя потряс его воображение. Безраздельным властелином хозяйничал тигр на всей территории Средней Азии. В своих путешествиях он доходил до Алтая и Предкавказья. Он охотно селился в тугайных лесах Аму-Дарьи и Сыр-Дарьи. Но прибрежье Аральского моря было местом излюбленным. Сливаясь с зарослями, бесшумно ступая, он мог застать врасплох всякого, кто посмел бы сунуться вглубь его владений. Слух Татарина резанул предсмертный визг донесшийся из чащи. Это джульбарс, так его звали в здешних местах, известил округу о своей поимке. В страхе метнулась в сторону стайка степных антилоп, оказавшихся поблизости. Они мирно паслись в тени тальника и жадно обирали губами сочную траву росшую у их подножий. Едва заслышав рык тигра, быстроногие сайгаки стремительно умчались вглубь суши. Татарин помнил из прочитанного, что на островах моря паслись огромные стада степных антилоп. В степи же, счет их исчислялся миллионами. Тигру было чем поживиться.
   Бухарские олени, вдоволь водившиеся вдоль берегов Аму-Дарьи и Сыр-Дарьи тоже входили в его меню. Охотясь тигр нередко оказывался вблизи поселений человека. Он не чурался мимоходом задрать овцу, корову или лошадей, попадавшихся ему на его вольном пути. Местный люд издревне мирился с соседством могучего зверя, почитал его и слагал о нем легенды. Люди сокрушались от урона, который порой наносил тигр их домашнему хозяйству и ощущали страх от случаев нападений хищника на человека. Тем не менее в большинстве своих поступков местный люд ссылался на волю Всевышнего, нежели с оружием в руках учинял над зверем расправу. И такое длящееся веками соседство само собой породило у людей простое правило. Коли сунулся без надобности в тигриные владения, так пеняй потом на себя.
   Татарин мысленно потоптался у зарослей, сделал несколько шагов назад и повернулся к ним спиной. Он тоже восхищался мощью и красотой зверя, но встретиться с ним лицом к лицу не желал ни капли. И перед тем как покинуть северо - западную часть пустыни, он как можно глубже втянул носом воздух и напоследок вобрал в себя всю вселенную Царства Большой Воды.
   Ощутив невесомость, воображение Татарина стремительно вознеслось над морем. Взирая на него сверху, Татарин увидел остров Возрождения, остров Барса-Кельмес и множество прочих мелких островков. Рыбацкие шхуны плывшие по волнам казались ему крошечными пятнышками, оставлявшими за собой пенный след. Само море, виделось как синее небо, вдруг оказавшееся на земле. Чем выше Татарин возносился над, тем дальше море уходило за горизонт, бескрайное и бесконечное. Татарин описал над морем прощальный круг. Напоследок он увидел впадающие в море Аму-Дарью и Сыр-Дарью. Из невзрачных ныне рек, они преобразились в своенравные, могучие потоки местами разливавшиеся до такой ширины, что противоположные берега скрывались за горизонтом. Особенно он восхитился Аму-Дарьей.
   Неспроста в древности ее называли Джейхун, что означало бешеная река. Ее воды, мутные от ила и стремительные от напора, славились своей силой и крутым нравом. Самая большая река в Центральной Азии, ей ничего не стоило стереть с лица земли прибрежный поселок или тот же город. Река с легкостью размывала берега, откалывала от них громадные глыбы и с грохотом обрушивая их, беспощадно пробивала себе новое русло. Сметая все на своем пути, одолев новую часть суши, река неслась дальше, полная водоворотов, стремнин и желания достичь конечной цели - стать частью Царства Большой Воды. Перед тем, как слиться с Аральским морем, она распадалась на множество рукавов, образуя собой гигантскую дельту, а уже там!
   Бесчисленные колонии утонченных фламинго усеивали отмели. Тут же гнездились приземистые пеликаны, эти удивительные и непревзойденные рыбаки с вместительными мешками -клювами. Взбалмошные чайки крикливо носились повсюду и стреловидными крыльями разрезали воздух. Стройные цапли, изящные аисты, суетливые бакланы, элегантные лебеди, шустрые казарки, чирки, утки, красотки дрофы.., не перечесть , не перечислить все что шумело, гоготало, клекало, плодилось, множилось и здравствовало в щедрых водах дельты.
   Меньшая сестра Аму-Дарьи, река Сыр-Дарья, тоже была с характером. Взирая на нее, Татарин подумал о главных обитателях рек и водившаяся в них рыба поразила его сознание величиной и разнообразием. Повсеместно и в изобилии водились осетровые рыбы шип и лопатонос. В памяти всплыли прочитанные истории о гигантских сомах, способных утащить взрослого человека.
   - Ладно сомы! - подумал Татарин. - Сомы еще не перевелись в здешних водах. А шип? А лопатонос? Где они сейчас? Сколько их осталось? Говорят, они на грани исчезновения. А ведь я своими руками однажды поймал небольшого лопатоноса! И где? В городе, в самом что ни на есть обычном арыке, протекающему рядом с домом! Тогда я еще не знал, что держу в руках настоящую осетровую рыбу, да растолковали знающие люди. И посчитали это за чудо. А потом пояснили, откуда она взялась. А с той же Аму-Дарьи! По огромному прорытому от реки каналу! Своей шириной и протяженностью этот канал сам напоминает реку. Четыреста километров длины, это тебе не шутка! А сколько воды он отнимает у Аму-Дарьи вместе с водившейся в ней рыбой? А все для одной единственной цели - орошать и орошать бескрайнюю пустыню! А отводящими от канала ветвями, поить земли близлежащих городов. Для чего? Все для того же треклятого хлопка, будь он неладен! И такой канал не один! Поди сосчитай, сколько их прорыли люди! Потому Аму - Дарья и обессилела, потому она обезводилась и не доходит теперь до Аральского моря. Впрочем, почему я говорю море? Ведь я говорю о том, чего теперь нет!
   Беспощадная картина Апокалипсиса высветилась в сознании Татарина в мельчайших деталях. Аму -Дарья и Сыр - Дарья усохли, обмелели и жалко заструились невзрачными, непримечательными речками. Если на северо-востоке пустыни жалкие остатки Сыр -Дарьи еще доходили до исконного места, то Аму-Дарье выпала ужасающая доля. Истерзанная, обезвозженная, потерявшая нрав, характер, мощь, она лишилась устья и уродливым обрубком терялась в песках, не доходя до места впадения больше двухсот километров. Возникшие проплешины суши расширились и слились между собой. Канули в Лето дельта реки, необъятные тростниковые заросли, а вместе с ними поредели а то и вовсе исчезли густые тугайные леса. Воды моря, отступив от берегов вглубь суши бесследно исчезли и обнажили исполинское дно.
   И там, где еще несколько десятилетий назад находилось четвертое по величине озеро в мире, появилась третья пустошь. Отныне наряду с пустынями Каракум и Кызылкум, на всех картах Земли появилась новая географическая пустыня с новым и безжалостным названием - Аралкум.
   Татарин горько вздохнул от потери, от стертого с лица земли Царства Большой Воды, исчезнувшего столь стремительно, будто его и не было. Да! Море было вот только, и корабли, покоящиеся на суше, живое тому подтверждение! Корабли еще не превратились в прах и не рассыпались в труху. Они не источились временем и еще вчера об их борта разбивались волны! Но тлен уже обезобразил их, покорежил остов, обнажил шпангоуты и покрыл остатки бортов шершавыми лишаями ржавчины.
   Боль в руке непостижимым образом проникла в сердце Татарина, сдавила его и тоской разлилась по телу. Перед глазами промелькнули века и тысячелетия, как страницы наскоро пролистанной книги. Толща воображаемых страниц представились Татарину жизнью моря, вместившей в себя его рождение и скоропалительную смерть. Море не должно было погибнуть! Отпущенный морю временной срок был настолько велик, что его бы хватило еще на одну эру. И не только одну. Но и две, а быть может и три!
   Татарин понимал случившийся исторический процесс. Любое завоевание всякой империи, всегда изменяет быт колониальных земель и меняет устройство порабощенных государств. Перекраивает границы, уклад, порядки, законы. Российская империя завоевавшая здешние земли в 19 веке нуждалась в ресурсах. Наряду с алчностью, на покоренные земли хлынула орда безжалостных убийц. Девственный край по которому бродили миллионные стада антилоп, газелей, куланов оказался лакомым куском для завоевателей. А последовавшая следом бойня едва не свела поголовье на нет.
   Возродившаяся заново в 1922 году, советская империя с еще большим усилием взялась за стратегическую задачу. Издревне выращиваемый на этих землях хлопок, стал архиважным ресурсом и потребность в нем все возрастала и возрастала. Выжать из колонии как можно больше хлопка стало едва ли не самой главной стратегической задачей и усилия, приложенные к ее осуществлению, шли вразрез с здравым смыслом. В итоге на излете двадцатого века появилась новая пустыня. А на рубеже того же века, был убит последний туранский тигр.
   Татарин мысленно захлопнул книгу с заложенной между страниц закладкой. Все! Эта история завершилась и у нее нет продолжения. Эта история осталась лишь в памяти. А здравый смысл отказывался осознавать масштабы случившейся беды. Человечество знало примеры уничтожение отдельных видов животных. Но чтобы истребить целый мир! Нужно было приложить ту еще ретивость. На Татарина нахлынула злоба. Он никак не мог взять в толк, происходящее ныне. Ведь не стало и последней империи! Она рухнула в недалеком 1991 году! Здешние земли избавились от влияния извне и казалось, должно случиться осмысление последствий, возрождение утраченого и стремление только созидать! Но не тут то было.
   В Этой Стране, теперь уже в новом независимом государстве аж до печенок прижилась старая стратегическая задача. Она никуда не делась. Желание выжать из земли как можно больше хлопка по- прежнему владело умами новых руководителей. Воля Главного Повелителя в этом вопросе стала решающей. Перемен не предвиделось. Будущее Татарину казалось безрадостным.
   Долго еще Татарин сидел уставившись в одну точку. Прицепленная к трактору тележка, в которой находились парни как и прежде подскакивала на кочках, раскачивалась из стороны в сторону, а Татарин все думал и думал. Наконец он встрепенулся. Оглядевшись вокруг, он посмотрел сквозь сетчатый борт прицепа. Трактор катил по южной части пустыни. Именно в этой части пустыни находилось множество хлопковых полей, на которых трудились студенты. Сейчас эти поля остались далеко позади. Татарин не знал сколько километров они преодолели и сколько километров еще предстоит преодолеть. И чтобы вновь скоротать время, Татарин начал размышлять дальше.
   - Хорошо, что мы находимся в южной части пустыни. Эта часть пестрит красками, наполнена жизнью и те же цветы, ах какие тут растут цветы! В весеннюю пору, после стылой зимы, когда небо изливает на потрескавшуюся землю теплые дождевые потоки, свету является чудо из чудес - цветы! Хрупкие маки, нежные тюльпаны, они возникают будто ниоткуда! Еще вчера, необъятная и казалось, блеклая равнина, вдруг сплошь покрывается алыми маками, а вольный ветер, бережно раскачивает тонкие стебельки и пускает по равнине одну сплошную волну. И тогда весь широченный простор приходит в движение. Цветущая земля кивает в такт ветру, красные лепестки вспыхивают на солнце, и пустыня полыхает так , что больно глядеть глазам!
   Татарин побывал и в этой части пустыни и был в ней как раз- таки весной. Поэтому он вновь зажмурился от увиденной некогда картины.
   - Есть от чего потерять голову - улыбнулся он про себя - И лишиться рассудка от восторга. Пусть ненадолго, но весеннее сумасшествие само по себе явление скоротечное! Так почему бы мимолетно хоть на чуточку вновь не сойти с ума?
   Татарин погрузился в воспоминания. Усеянная цветами равнина окружила его со всех сторон. Нежные лучи солнца приветливо коснулись его рук как только он провел ладонями поверх маков. Они послушно склонились к земле и вновь распрямились укоризненно взглянув черными глазками из середки алых чаш раскрытых лепестков. Запахи весны пьяняще кружили голову и слышались отовсюду. Заросли тамариска усыпанные розовыми цветками окаймляли равнину. Между ними, по свежей и только что пробившейся сквозь землю траве суетливо передвигались черепахи. Они уже покинули свои зимние убежища и согретые теплом весеннего солнца ползли одна подле другой. Среди них попадалось немало черепашат. Малыши смешно перебирали лапками и все черепахи от мала до велика двигались по равнине в одну сторону. От того их массовый исход казался нашествием, будто они тоже сошли с ума.
   Татарин еще раз улыбнулся и тут, трактор замедлил ход. Сбросив скорость, он начал лавировать между кустами гребенщика и саксаула, росшего тут же. Татарин встал на ноги. Изогнутые стволы этих странных пустынных деревьев казались ему жгутами скрученных между собой мускулов. Их развесистая крона то и дело ширкала по борту то с одной стороны, то с другой. Один за другим поднялись со своих мест Боб, Бушмен и Толик. Гани же остался сидеть где сидел. Татарин прильнул к сетчатому борту прицепа и у него перехватило дыхание. Он увидел изгиб неширокой реки вдоль которой сплошной стеной рос тамариск и тальник. После изгиба русло расширялось образуя собой котловину и далее вновь становилось узким. Трактор медленно подъехал к этому месту и остановился. Дверь кабины открылась. Из нее показался Исмаил. Он ловко спрыгнул на землю, разогнул спину и с наслаждением потянулся. Потом посмотрел на ребят и его лицо озарила белозубая улыбка. Он широко развел руки в стороны и весело воскликнул:
   - Ну! Выбирайтесь оттуда! Мы приехали!
   - Конец главы
  
   Глава 25
   Несмотря на то, что стояла первая половина октября, воздух был прогрет и легкие порывы ветра были наполнены не безжалостным летним зноем, а приятным осенним теплом. Трактор, управляемый Хакимом, проделал долгий путь и остановился на берегу реки. Она извилисто стелилась по равнине, пряча свои берега в густых зарослях тамариска и тальника. Изогнутые ветви унизанные зелеными листьями тянулись к воде, погружались в нее и мерно покачивались из стороны в сторону, охваченные течением. Узкое русло подмыло берега там, где остановился трактор. В том месте воды широко растекались в разные стороны, образуя собой широкую котловину с высокими, отвесными стенами. В них зияло множество нор. Из них выпархивали суетливые птицы. Гомон и непрерывное щебетание проносилось по яру и эхом отражалось от крутых склонов. Берег у котловины под уклоном спускался в низину, поросшей тем же гребенщиком, зарослями чингиля и того же саксаула - причудливого жителя пустыни. Из кабины трактора высунулся Хаким. Он ловко спрыгнул на землю, обошел трактор кругом и мимоходом потрогал, и осмотрел все четыре колеса.
   - Двигатель не глуши! Позже отгоним тележку в низину, в сам трактор перегоним вот на этот склон. - сказал брату Исмаил и указал рукой на обрывистый берег
   Хаким кивнул, вынул из-за голенища сапога тряпицу, обтер ею руки и сунул тряпку обратно. Потом отцепил от трактора жестянное, смятое с боков ведро, подошел к обрыву и посмотрел вниз. Берег был крутым, почти отвесным. Внизу бурлила и закручивалась водоворотами мутная вода. Сверху речка казалась змеей, которая проглотила добычу и теперь распухла посередине. Хаким сплюнул и начал считать. Подивишись высоте обрыва, Хаким покачал головой. Он покрепче ухватил ведро за ручку и пошел вниз по реке, где берег вновь становился пологим и гладким.
   Ребята выбрались из прицепа. Едва Татарин ступил на землю, как тотчас ощутил громадное облегчение. Позади остались нещадная болтанка наряду с оглушительным грохотом издаваемый разболтанной тележкой. И сам путь, долгий и томительный, отныне тоже поселился в прошлом.
   Толик размял затекшие ноги и промолвил:
   - Ну и ну! Вот так дорога! Протрясло аж до печенок!
   На Бушмена было жалко глядеть. На нетвердых ногах он отошел в сторону и его стошнило. Когда он привел себя в порядок, то повернулся к ребятам и вымученно улыбаясь, сказал:
   - Думал богу душу отдам. И тело болит, будто его в жерновах перемололи.
   Боб был бледен как полотно. Он подошел к Татарину и протянул руку:
   - Дай глотнуть. От этой адской тряски у меня все во рту пересохло.
   У Татарина дрожали руки. Он как мог отстегнул от пояса фляжку и протянул ее Бобу.
   - Так в ней почти ничего нет! - с отчаянием сказал Боб и поболтал в воздухе фляжкой. - Неужели ты забыл ее наполнить?
   - Нет. - устало сказал Татарин. - Не забыл. А воду использовал. Вот. Видал?
   Он протянул вперед руку. Пальцы на ней посинели и распухли. Боб позабыл о жажде, приподнял брови и удивленно присвистнул.
   - Ого! Когда ты успел? Ведь перед тем как выехать, твоя рука была в полном порядке!
   - Нечаянно прищемил об этот проклятый борт. Но ничего. Главное мы благополучно добрались до места.
   - Пальцы -то целы? Не раздавил? Шевелить рукой можешь?
   - Могу. Пустяки. Пройдет.
   - Что-то вы раскисли как я погляжу - усмехаясь сказал Исмаил. Он неслышно подошел к ребятам и встал рядом. - Никак в себя прийти не можете?
   - Придешь тут... - утирая рот тихим голосом сказал Бушмен. - В голове такая каша, и комок к горлу подкатывает.
   - Это с непривычки. - хохотнул Исмаил. - В таком комфортабельном такси вы еще не ездили.
   Шутка не прошла. Никто не улыбнулся.
   - Это еще от голода. Ведь утром толком ничего не поели. Может перекусим? - вяло предложил Татарин.
   Все как один замотали головой.
   - Потом! - махнул рукой Толик. - Дай отдышаться сначала.
   К ребятам вразвалку подошел Гани. Ни в его лице, ни в его движениях не было и капли усталости. Он был бодр и свеж будто это не он преодолел тот же путь, который порядком измотал четверку друзей. С той же плутоватой ухмылочкой он указал на уютную полянку, вокруг которой росли пышные кусты гребенщика и сказал:
   - Надо разбить лагерь. Вот здесь, у этих кустов будет в самый раз. Тут и тень, и трава, и топливо. Я даже берусь натаскать дровишек, ведь у нас сегодня будет роскошный обед, не так ли Татарин?
   - Будет! - тем же усталым голосом ответил Татарин. И добавил с вызовом - Сегодня будет не только обед, но и самый роскошный день из всех вместе взятых!
   Гани осклабился и приложил руку к сердцу:
   - Как скажешь дорогой! Охотно тебе верю. Да услышит аллах твои слова!
   - Тебе и карты в руки - сказал Татарин. - Можешь хоть сейчас приступать обустраивать лагерь.
   - С этим успеется. - зевнул Гани. - Куда торопиться? Вещей у нас мало, рыбы вообще ни одной, так зачем спешить?
   - Ты не торопишься, зато мне не терпится взяться за дело - ответил Татарин. К нему вернулось самообладание. Теперь он полностью пришел в себя.
   Здоровой рукой Татарин расстегнул молнию на сумочке - поясе и вынул из нее три плоские, узкие дощечки. На каждую дощечку была намотана леска с привязанными к ней поплавком, грузилом и крючком. Оставалось подыскать подходящую длинную ветвь, а еще лучше две ветви, срезать их у основание, смотать с дощечек лесу, привязать ее к концам ветвей и два удилища были бы готовы. Третья дощечка осталась бы про запас. На всякий случай.
   Исмаил увидел снасти в руках Татарина и засмеялся:
   - Убери их куда подальше. Они тебе не пригодятся.
   - То есть как не пригодятся? - удивился Татарин. - А чем я ловить -то буду?
   - За это не беспокойся. Ловить будем не с берега, а в самой воде.
   Татарин удивился еще больше.
   - Подводная охота что -ли? Я такую только в кино видел!
   -Погоди Татарин Не торопись. Сейчас сам все поймешь.
   Исмаил направился к прицепу. Вслед ему нацелились четыре пары недоуменных глаз. Гани же смотрел совсем в другую сторону и беспечно насвистывал себе под нос какую-то мелодию. Исмаил подошел к прицепу, вскарабкался на высокий борт и спрыгнул внутрь тележки. Через минуту он перебросил через борт какой-то продолговатый предмет, завернутый в старый чапан. Следом спрыгнул на землю сам. Потом взял предмет под мышку и вернулся. Снедаемые любопытством ребята окружили Исмаила. Даже Гани вытянул шею. Исмаил держал странное приспособление. Оно показалось на свет сразу после того, как его руки проворно развернули чапан. Это были два увесистых ствола саксаула толщиной с руку, длиной около метра и обмотанные вокруг сетью. Исмаил высвободил один ствол и протянул его Бобу:
   - Держи!
   Боб взял ствол в руки. К нему, по всей его длине была привязана сеть. Удерживая второй ствол, Исмаил стал отходить назад. Бушмен и Татарин расступились. Одновременно Исмаил разворачивал сеть. Пятясь, он сделал несколько шагов и сеть высвободилась полностью. Второй конец сети тоже был привязан к стволу по всего его длине. Исмаил отвел руки назад и сеть натянулась.
   Бушмен нашел в себе силы ухмыльнуться:
   - Это ворота для мини- футбола?
   Гани насмешливым взглядом следил за происходящим. Услышав вопрос Бушмена, он заразительно засмеялся.
   - Ага - охотно согласился Исмаил. - Очень даже похоже.
   Татарин с недоумением почесал затылок:
   - А как ей ловить? Сеть-то короткая! Ей даже арык не перекроешь. К тому же на сеть я ловить не люблю. Лучше удочек ничего на свете быть не может.
   Исмаил засмеялся:
   - Забудь про удочки! Этой штукой мы наловим рыбы больше и быстрее, чем на твои удочки.
   - Прямо чудеса какие-то... Объясни толком! - взмолился Татарин.
   - Никакого фокуса здесь нет. Наоборот, все проще простого. На- ка Толик, держи!
   Толик принял из рук Исмаила второй ствол.
   Исмаил призвал всех следовать за ним и призывно махнул рукой Он направился вверх по реке. Гани пошел с ним рядом. Толик растерянно посмотрел на Боба. Тот пожал плечами. Они взяли снасть и пошли вслед за Исмаилом. Татарин глянул на Бушмена.
   - Как ты? - спросил Татарин.
   - Уже лучше. Почти не тошнит.
   - Идти можешь? Или в тени посидишь?
   - Могу.
   - Уверен?
   -Вполне.
   - Ну пошли!
   Татарин придирчиво оглядел Бушмена с ног до головы.
   - Ну что ты на меня смотришь? Говорю тебе, мне лучше! Могу даже прибавить шаг.
   - Вот такой ты мне Бушменчик больше нравишься! - повеселел Татарин и приобнял друга за плечи.
   - От такого я сам от себя в восторге. - вздохнул Бушмен. - Только отойди в сторону и не наваливайся.
   - Хорошо. Не буду.
   - Молодец.
   - Устал Бушмен?
   -Еще как.
   - Я сам не ожидал, что дорога окажется такой томительной.
   - Я тоже.
   - И мне не ясно почему мои снасти забраковал Исмаил.
   - Самому невдомек.
   - Нет, ты видал Бушмен? - начал распаляться Татарин - Чем ему мои удочки не приглянулись? А у самого что? Какое-то допотопное устройство! В самом деле, ни дать, ни взять, ворота для футбола, только маленькие. И это даже не бредень. А обыкновенный кусок сети, да еще с какими-то кривыми палками на концах. Если бы я не знал Исмаила, то решил, он насмехается над нами.
   - Давай подождем. А дальше видно будет.
   Они прибавили шаг. Вскоре они нагнали Боба и Толика. Наконец шедший впереди Исмаил остановился и повернулся к ребятам:
   - Вот мы и пришли. И начнем мы отсюда. Но сначала послушайте меня, а заодно обратите внимание, какая это речка. Видите? Она неширокая и берега ее сплошь в зарослях. С берега забросить удочку невозможно. К тому же у речки сильное течение. Если забросить удочку, то леску тотчас снесет в сторону, прибьет к берегу и она запутается в кустах. Поэтому ловить будем вот как. Два человека спускаются в воду. У берега не глубоко, вам будет по грудь. Посередине речки дно глубокое, вода сокрывает с головой, поэтому туда не суйтесь.
   - А ты разве не с нами? Разве ты в воду не полезешь? Неужели не покажешь нам воочию, как твое приспособление работает? - с недоумением сказал Толик.
   - Ловить будете сами. А я вам все разъясню. И поверьте, так будет лучше. А когда поймете, вас еще потом из реки за уши не вытащишь.
   - Тогда валяй, объясняй дальше. - с плохо скрываемым разочарованием вздохнул Толик.
   - Так вот, повторяю еще. Два человек входят в воду. Каждый держит в руке свою палку, или по другому говоря, свой конец сети. Далее один стоит на месте, а второй спускается ниже по течению. Спускается ровно на столько, чтобы сеть натянулась.
   - То есть сеть следует натягивать вдоль берега? А не поперек речки? - уточнил Толик.
   -Да! - воскликнул Исмаил. - Именно так! А дальше вы опускаете палки в воду, утапливаете сеть и ведете ее под водой к берегу и заодно как бы зачерпываете ею. Но вот что важно. Будет не совсем удобно, потому что вам будут мешать ветви и течение реки. Тем не менее вы старайтесь подвести сеть вплотную к зарослям, ближе к их корням. А потом поднимаете сеть наверх и все! Дело сделано!
   - И в этой короткой сетке окажется рыба? - усомнился Боб.
   -Еще как окажется! Еще устанете ее доставать оттуда.
   Татарин вспомнил Гани и его фразу. Да услышит аллах твои слова! Но сейчас Татарин не верил. Даже Исмаилу он верил с трудом. Татарин все еще сожалел о напрасной трате времени и решил, что в воду он точно не полезет. А подождет, каким окажется исход. Он недоверчиво скривил губы, легонько толкнул Бушмена и когда тот посмотрел на него, покачал головой. Мол, дудки! Ловите рыбу сами своими футбольными воротами. Не для того я ехал сюда, чтобы плескаться в воде. Татарин хотел побродить вдоль речки, отыскать удобное местечко и всласть насладиться уединением. Остаться один на один со своими мыслями, созерцать поплавок, ждать поклевки, а когда она случится, подсечь клюнувшую на наживку рыбу, и вываживая ее, вновь ощутить восхитительное чувство сопротивления рыбы, тянуть на себя туго натянутую лесу и вытянуть ее. Татарин любил сам процесс рыбной ловли, любил волнительное ожидание прихода рыбы, чередующееся с ее поимкой. В то же время Татарин не чурался новизны. Способ ловли, который предложил Исмаил, он посчитал любопытным.
   - Почему бы и нет? - подумал Татарин. - Постою, понаблюдаю, а если дело окажется пустым, уйду вверх по реке. Снасти со мной, стало быть и дело будет.
   Боб вопросительно посмотрел на Татарина:
   - Ну как?
   - Я пас - ответил Татарин. - К тому же пальцы плохо меня слушаются.
   - Боба, сеть уже в ваших руках. Вам и начинать. - подначил Бушмен.
   Боб начал раздеваться. Он стянул через голову футболку, снял обувь, джинсы и остался в одних плавках. Толик последовал его примеру. Исмаил подал Татарину пустой мешок.
   -- А это еще зачем? - поглядывая то на мешок, то на Исмаила спросил Татарин.
   - Как зачем? Рыбу складывать! - ответил Исмаил.
   - Что-то мне во все это не верится - сказал Татарин. Но мешок взял.
   - Скоро ты запоешь по - другому. - сказал Исмаил и засмеялся.
   - Ну! - подбодрил Исмаил. - Смелее! Время идет, а у нас на уху даже завалящего пескаришки нет.
   - Интересно, а вода холодная? - спросил Толик.
   - В самый раз! - заверил его Исмаил. - И с чего ей быть холодной? Погода стоит теплая, не замерзнете. А если и замерзнете так у нас в тракторе есть!
   Исмаил щелкнул себя пальцем по горлу и засмеялся.
   - Пошли Толян. - вздохнул Боб. Только на тебя вся надежда. А то с этих двоих - Боб указал глазами на Бушмена и Татарина - Толку как с козла молока.
   - Боба, если вы что-нибудь поймаете, я самолично у этой рыбы молока добуду. - сказал Татарин.
   - Ловлю на слове. - проворчал Боб.
   - Для начала поймай! Вот не лежит у меня душа к этим футбольным воротам. То ли дело удочки!
   - Верю, не верю... Ты еще на ромашке погадай поймаем или не поймаем. Наберись терпения и жди! - сказал Толик.
   Боб подошел к кустам. Они росли сплошной и густой грядой. Ни одного прохода, ни одной лазейки!. Пришлось пробираться к воде прямо сквозь кусты. Отводя в стороны ветви и помогая друг другу, Боб и Толик вошли в заросли и скрылись из глаз. Оттуда послышалось чертыхание. Видимо кто-то из них ступил босыми ногами на колючую траву. А еще через некоторое время послышался громкий вопль и всплеск воды.
   - Боба что случилось? Ты в воду прыгнул? - крикнул Бушмен.
   - Не прыгнул, а плюхнулся! -послышался смех Толика - Тут земля скользкая ... Ой! - новый вопль разнесся по округе.
   - А это уже Толик в воду свалился! - послышался смех Боба.
   - Осторожнее там! Еще не хватало, чтобы вы покалечились! - сказал Бушмен.
   - Как водичка Толян? - крикнул Татарин. - Не холодная?
   - Искупаться можно. - отозвался Толик. - Ну и течение здесь! Сносит!
   Татарин и Бушмен переглянулись.
   - Вы не молчите там! Если нужна помощь, говорите! - крикнул Бушмен.
   - Ладно! - отозвался Боб. - Вы тоже будьте начеку! Оказывается, это не так просто, как я думал!
   - Хорошо! Мы тут, рядом! Не беспокойтесь! - крикнул Татарин.
   Потянулось томительное время ожидания. До ушей Бушмена и Татарина доносилась возня, слышались всплески воды, фырканье, возгласы. Вскоре послышался крик Толика:
   - Татарин! Бушмен! Лезьте в кусты! Идите к нам, идите на мой голос! Идите, не пожалеете! Или идите кто--нибудь один, вы меня слышите?
   - Слазай ты Бушмен. - волнуясь сказал Татарин. - Мне с одной рукой добраться до них будет не просто.
   - Сейчас! - отозвался Бушмен и тотчас полез в заросли. Татарин склонил спину, уперся руками о колени и замер в ожидании. Он прождал некоторое время. Теперь со стороны реки до его ушей доносились три голоса. Татарин никак не мог взят в толк, что же там происходит. Сгорая от нетерпения, он вознамерился было сунуться в гущу сам, как неожиданно из кустов вылетела серебристая рыба. Она прочертила воздух и ударилась о землю. Татарин отпрянул. Еще две увесистые рыбины вылетели следом и сочно пришлепнули сухую траву. Округу сотряс радостный крик Бушмена:
   - Да сколько у вас их здесь!
   Татарин посмотрел на землю и не поверил своим глазам. Здоровенный усач жадно хватал ртом воздух, бил по траве хвостом и дугой выгибал тело. Рядом трепыхался крупный сазан. Его чешуя сверкала в лучах яркого солнца. Тут же ворочался небольшой сомик. К его гладкому, скользкому и лишенному чешуи телу пристали сухие травинки. Сомик раззевал широкую пасть, а темная спина четко вырисовывалась на желтой траве. Татарин остолбенел и его обдало жаркой волной. Он потерял дар речи. Страсть и азарт тотчас накрыли его с головой. Следующая рыбина, вылетевшая из кустов привела его в чувство. Татарин схватил ее за жабры и завопил:
   - Жерех!
   Из кустов послышался взрыв смеха.
   - Все! Татарин умом тронулся!
   Татарин даже не различил кому принадлежал этот голос. Он уже ничего не слышал. Он бросил рыбу на землю и пытаясь совладать с больной рукой начал стягивать с себя вещи. К нему подошел Гани. Он с изумлением оглядел трепыхавшуюся на земле рыбу и удивленно присвистнул. Татарин другой рукой с размаху шлепнул Гани по плечу, да так, что тот пошатнулся:
   - Я тебе говорил?! Говорил, морда твоя раскосая?! - радостно вскричал Татарин. - Видал сколько рыбы? Видал? Говорили тебе, что из- под земли рыбу поймаем? Говорили или нет? И нечего стоять как столб! А теперь дуй за дровишками! Давай-давай, пошевеливайся!
   Не дожидаясь ответа и тут же позабыв о Гани, Татарин в два прыжка преодолел расстояние до зарослей. Он сунулся было в гущу, но оттуда спиной вперед вышел Бушмен. В каждой руке он держал по рыбине. Он повернулся к Татарину лицом. Глаза Бушмена сияли. Он затряс рыбой перед лицом Татарина:
   - Гляди! Гляди! И там ее много, полно! Ах, черт побери! Кто бы мог подумать!
   Татарин кинулся за мешком. Он схватил его и позабыв о боли переложил внутрь мешка поднятую с земли рыбу. Потом поднял мешок и Бушмен опустил туда еще две. Татарин приподнял мешок и ощутив приятную тяжесть, удовлетворенно крякнул.
   - Да мы сегодня этот мешок доверху набьем! - радостно сказал Бушмен. - То-то попируем сегодня! И рыбы на весь наш курс хватит!
   - Ну Исмаил, ну Хаким, ну Джаббор-ака! - восхищенно воскликнул Татарин. - Все оказалось так, как они обещали!
   Он повернулся к Исмаилу:
   - Да чем мы теперь вас отблагодарим?
   Исмаил рассмеялся и похлопал Татарина по плечу. Потом он сладко потянулся и с улыбкой посмотрел на Татарина и Бушмена:
   - Стало быть дело пошло. Что ж! За тем мы сюда и приехали! Тогда продолжайте ловить, а я схожу к трактору. Надо переставить прицеп в низину, а трактор загнать на возвышенность. Когда вернусь, обустроим лагерь, и займемся обедом.
   - Я с тобой. - сказал Гани.
   Исмаил охотно согласился. Они неспешно направились к трактору.
   Бушмен и Татарин тут же принялись сортировать рыбу. Мелкую они откладывали в сторону, а крупную совали в мешок. Бушмен отложил в сторону с пяток крупных рыбин.
   - Это нам на обед .
   - Я не против! - весело ответил Татарин. И глядя на это изобилие у него разгорелся волчий аппетит.
   - Бушмен, я проголодался! А с собой даже куска хлеба нет! И пить хочется, аж во рту пересохло.
   - Потерпи. Наши хлеб-соль остались в тракторе. Думаю, Исмаил догадается прихватить сумку с собой, когда вернется. Заодно и воду. Тогда и перекусим. И само собой впрыснем!
   - За успешный улов? Непременно! - воскликнул Татарин и красноречиво облизнулся.
   Они быстро собрали на берегу весь улов. Татарин расстелил на траве принадлежащий Исмаилу старый чапан, положил на него всю мелкую рыбешку и запахнул полы халата. Потом двумя руками поднял чапан и сказал:
   - Бушмен, я схожу к обрыву. Выпущу рыбу обратно в речку. Тут через заросли с узлом не продерешься, а у обрыва берег чистый. Скину рыбу вниз и вернусь.
   - И охота тебе туда идти?
   - А что еще остается делать? Она нам не пригодится. Оставить ее тут, так она испортится. Пусть живет да плодится!
   - Хорошо. Как знаешь. А я пойду к Толику и Бобу, наверняка им вновь понадобится моя помощь. А когда вернешься, полезем в воду с тобой . -сказал Бушмен и снова нырнул в гущу зарослей.
   Татарин взял в руки сложенный халат и зашагал к обрыву. Вскоре он подошел к круче. Татарин встал на самый край и глянул вниз. Там, внизу, об отвесные склоны берега, бились неспокойные воды реки, оставляя после себя широкие вымоины. Суетливые птицы одна за одной то и дело подлетали к многочисленным норкам зияющие в обрывистых склонах, скрывались в них, выпархивали оттуда, сновали туда -обратно, щебетали и шумно переругивались друг с другом. Глубокий яр завораживал, притягивал взгляд, но в то же время пугающе тревожил.
   Татарин присел на самый край. Он положил чапан на колени, придержал его за воротник и столкнул с места. Сложенный халат раскрылся и целый каскад мелкой рыбешки посыпался вниз. Татарину проследил за ней взглядом. Ему показалось будто воды реки распахнулись, и жадно заглотили то, что было у нее отнято. Часть рыбешек с плеском сразу погрузилась вглубь, другую часть подхватило течением. Сверкая серебристой чешуей в лучах яркого солнца, рыба понеслась вниз по реке. Сверху к воде стремительно спикировали птицы. Шумные ловцы крикливо расхватали все до последней рыбешки и исчезли так же проворно, как появились.
   Татарин усмехнулся. Он посидел еще немного. Потом резко встал и встряхнул чапан. Полы халата взметнулись, из него выпала еще одна рыбешка, невесть каким образом запутавшаяся в складках.. Татарин еще разок встряхнул чапан и начал было поворачиваться назад, как внезапно из -под его ног ушла земля. Голова закружилась. Татарин потерял равновесие. Ноги подкосились. Он выронил из рук чапан и качнулся вперед.
   -- Неужели?.. - выплеснулось из глубин его помутившегося сознания и Татарина окатило ледяной волной. Теряя равновесие, он ужаснулся и понял, что сейчас случится непоправимое, он неизбежно рухнет туда, вниз, прямиком в обрыв. Татарин взмахнул руками, и отчаянно балансируя, изогнулся. То же сознание, в последнее мгновение послало его ногам спасительный импульс. Рефлексы сработали. Татарин сделал шаг назад, следом другой и окончательно потеряв равновесие, повалился на землю. Он упал на самый край обрыва. Перед его глазами сгустились сумерки. Татарин почти лишился чувств. Но счастливая случайность, хоть и скверная, в то же время спасительная, вызволила его из беды. Татарин пребольно ударился локтем. Руку от сгиба до запястья будто пронзило током. И эта боль оказалось для него спасительным оберегом. Беспамятства не случилось. Татарин лежал не шевелясь. Сердце колотилось как сумасшедшее и готово было выпрыгнуть из груди. Тело обмякло. Татарин судорожно сглотнул:
   - Да что же это происходит сегодня? - вяло подумал он.
   Все еще ощущая мелкую дрожь, Татарин перекатился на другой бок и обрыв остался за его спиной. Другая мысль посетила его.
   - То пальцы, то рука...
   Он полежал еще немного. Потом откатился от берега, сел на землю, набрал воздух в грудь и медленно выдохнул. Дрожь унялась. Голова прояснилась. Татарин поднялся на ноги.
   -Чапан! - вдруг молнией пронеслось в его сознании. - Я же уронил чапан!
   Он сделал шаг вперед, и не подходя к самому краю, осторожно глянул вниз. Татарин успел увидеть кусок полосатой ткани, кружившийся в водовороте. Еще один виток, следом другой, и старый чапан бесследно исчез.
   - Ну вот ... - подумал он. - Утопил чапан Исмаила... - Как неудобно вышло...
   Татарин медленно пошел назад.
   - Впрочем... Река отдает и забирает. - философски подумал Татарин и вздохнул. - Что ж... Стало быть стороны в расчете.
   Он чуть повеселел. Но тотчас поморщился. Локоть саднил. Татарин потирал его и массировал. Голова была ясной и от былой слабости не осталось следа. Довольно скоро он вернулся туда, откуда пришел. К тому времени Боб и Толик уже выбрались из воды. Когда Татарин подошел к друзьям, то случившееся там, на обрыве, ощущалась как досадное недоразумение. Татарин не стал ничего рассказывать. Он посмотрел на друзей. Толик поочередно приплясывал то на одной ноге, то на другой, тряс головой и пытался вытряхнуть из ушей воду. Боб стоял обхватив себя руками. Его кожа стала гусиной.
   - Все-таки замерз? - улыбнулся Татарин.
   - Вода прохладная. - ответил Боб. А тут, на берегу, под ветерком и вовсе озяб.
   - Бушмен! Теперь наша очередь. - сказал Татарин. - Ты готов?
   - А ты? - с сомнением сказал Бушмен. - Как рука -то?
   - Справлюсь. - самоуверенно ответил Татарин.
   Но пальцы по-прежнему плохо слушались. Татарин не мог сжать руку в полную силу. И он сказал:
   - Да не сомневайся ты! Сделаем свое дело не хуже Толяна и Боба! Оглянуться не успеешь, как мешок будет полон!
   В ответ Бушмен быстро стянул с себя одежду. Татарин тоже разделся. Сверху своих вещей он положил сумочку-пояс.
   - Так мне удочки и не понадобились. - подумал Татарин.
   И на радостях едва ли не вприпрыжку подошел к Бушмену. Тот поднял с земли нехитрую снасть Исмаила, подобрал сеть, намотал ее на древки и кивнул Татарину, мол следуй за мной. Татарин с радостью сделал несколько шагов вслед за Бушменом и вдруг чертыхнулся. В подошву ноги впилась колючка. Татарин поднял ногу, согнул колено, вгляделся в ступню и со второго раза выдернул колючку. Дальше он пошел осторожнее. Подойдя к зарослям, Татарин зашел наперед Бушмена и раздвинул руками ветви. Бушмен вошел в проход. Пробираться сквозь кусты было трудно. Ветви кустарника то и дело цеплялись за сеть. Татарин всякий раз высвобождал ячейки сети и как мог прокладывал Бушмену дорогу.
   Наконец впереди показалась узкая полоска берега. Земля здесь была влажной, и из нее клубками выступали переплетенные между собой корни деревьев. Татарин ступил на мокрую землю и нога его как на льду скользнула вперед. Прочертив пяткой в земле глубокую и гладкую борозду, он взмахнул руками и не удержавшись, плюхнулся в воду. Когда он вынырнул, увидел, что его отнесло ниже места падения. Он попробовал ногами нащупать дно и нащупал. Но как только он попытался встать на ноги, течение подхватило его и вновь понесло вниз.
   Татарин ухватился рукой за ветви, благо нижние этажи деревьев нависали над водой. Татарин подтянул тело и вновь встал на ноги. Вот теперь он мог стоять более - менее твердо. Но он понял, что как только отпустит ветви, устоять будет тяжело.
   - Бушмен! Стой где стоишь! В воду не лезь! Я подойду к тебе и приму снасть. Иначе свалишься и снасть выронишь.
   - Хорошо! - отозвался Бушмен и хохотнул. - Ты так быстро исчез, что я не успел ничего сказать. Как водичка?
   - Прохладная, но не холодная. Дно хорошее, сплошной песок, никакой глины. Ноги не вязнут. Но течение сильное. Даже у берега.
   - Тогда ты плыви ко мне, а я все же попробую войти в воду.
   - Только осторожно. Берег скользкий.
   Бушмен положил снасть на край берега, сел на скользкие корни деревьев и ухватившись рукой за ветвь, бесшумно скользнул в реку. Течение тотчас подхватило его. Легкое тело Бушмена распласталось на воде и он повис на одной руке. К нему уже приблизился Татарин. Он уперся ногами в дно и толкая от себя Бушмена, помог ему встать на ноги.
   - А речка -то с характером! - сказал Татарин. - Вроде неширокая, а сколько в ней силы!
   - Да уж! -согласился Бушмен. - Но ничего. Мы тоже с характером.
   Бушмен ухватил снасть и стянул ее в воду.
   - Держи крепче, не урони. -сказал Татарин. - Саксаул тяжелее воды, сразу потонет.
   - Я знаю. На! Хватай свою часть.
   - Ага. Взял. Теперь стой на месте Бушмен. Я отойду чуть ниже.
   Татарин держал здоровой рукой древко, а пострадавшей держался за ветви. Но пальцы играли с ним злую шутку. Он не мог с полной силой владеть ими, от того рука часто соскальзывала. Татарин закусил губу.
   - Ничего, справлюсь. - думал он. - К тому же в воде боль ощущается гораздо меньше. Как -нибудь перетерплю и несколько заходов все же сделаю.
   - Татарин, готов? - Бушмена охватило нетерпение.
   - Готов.
   - На раз два, три погружаем сеть в воду, ведем ее к берегу, зачерпываем под самыми корнями и поднимаем вверх!
   - Понял.
   - Так готов?
   - Готов, готов!
   - Начинаем?
   - Давай уже!
   - Раз! Два! Три! Вперед!
   Татарин отпустил ветку, ухватился второй рукой за древко и крепко упираясь ногами в песчаное дно, повел под водой сеть в сторону берега. У самых корней он начал вываживать ее к поверхности и ощутил толчки. О сеть билась рыба.
   - Есть! - радостно закричал Бушмен. - Есть рыба! Татарин! Чувствуешь?
   - Еще как!
   -Теперь попробуй подойти ко мне! Сведем концы сети вместе и рыба окажется в ловушке!
   - Хорошо, будь на месте. Я к тебе иду! - отозвался Татарин.
   Идти против течения с древком в руках было тяжело. Сеть путала ноги и мешала. Через плечи Татарина перекатывались водные струи. Татарин всем телом ощущал стремнину, ее толчки и сопротивление. Казалось чьи -то невидимые руки упираются в него под водой и всячески пытаются удержать на месте. Здоровой рукой Татарин держал древко наперевес. Другой рукой Татарин хватался за ветку, делал шаг вперед и упираясь на ногу, отталкивался ею. Затем он тут же хватался за следующую ветвь, подтягивал тело и делал новый шаг. Когда он дошел до Бушмена, грудь его вздымалась и опадала. О живот и бедра колотилась рыба.
   Бушмен закричал:
   - Боб! Толик! Кто-нибудь! Идите к нам! Принимайте улов!
   - Сейчас! - отозвался Толик. - Иду!
   Боб к тому времени уже согрелся. На нем была рубашка Толика, полы которой он связал узлом на поясе. Толик быстро натянул на босу ногу кроссовки и не мешкая ни секунды вошел в заросли. Боб распростер руки и блаженно жмурясь, подставил свое тело теплым лучам солнца.
   - Сейчас начистим рыбки, сварим уху, а заодно можно и стопку пропустить. Эх, до чего хорошо! А я еще размышлял, ехать мне сюда или не ехать. И Татарин прав. Порой может и следует наплевать на обстоятельства. Ведь другой такой оказии может не случиться. Мы сами решаем, быть удовольствиям или не быть, а коли им быть, приходится чем-то жертвовать.
   Боб повернулся к солнцу спиной. Прямо перед ним высились кусты, в которых скрылся Толик. За ними, в реке, возились Татарин и Бушмен. По левую руку Боба заросли тянулись вдоль берега на сколько хватало глаз. По правую гряда деревьев уходила вдаль на два десятка метров и резко обрывалась. Потому что в этом месте русло реки образовывало ту самую котловину и окаймляющие ее берега были лишены растительности.
   - Интересно - подумал Боб- Куда запропастились Исмаил и Гани? Скорее бы они уже вернулись! Есть хочется нестерпимо!
   И еще раз блаженно сощурясь на солнце, Боб еще шире раскинул руки и замер в сладостном ожидании.
   Конец главы
  
  
   Глава 26
   Когда Исмаил и Гани подошли к трактору, двигатель его работал, урчал исправно и по- прежнему вхолостую молотил воздух. Исмаил подошел к кабине и занес ногу, чтобы встать на ступеньку.
   - Давай я отгоню! Куда отогнать? Туда, вниз? - неожиданно сказал Гани и указал рукой на ровное пространство, расстилающееся у подножия крутого берега.
   - А ты можешь водить трактор? -недоверчиво прищурился Исмаил.
   - Велика сложность! У брата моего есть трактор. Вот такой же как ваш. Он меня и учил. Да не беспокойся ты! Здесь же не город. Милиции тут нет, препятствий тоже! Да не сомневайся ты! Я быстро управлюсь! Заодно прокачусь.
   Исмаил отнял со ступеньки поставленную было на нее ногу.
   - Что ж! Езжай! Мне не жалко. Садись за руль, а я сяду рядом.
   Гани поспешно забрался в кабину. Следом в кабину втиснулся Исмаил. Гани потрогал руль, приладился к нему, поерзал на сидении, как бы приноравливаясь к водительскому месту и несколько раз отрывисто нажал педаль газа. Двигатель послушно увеличил обороты, кабина вздрогнула и мелко затряслась.
   - Ну давай! Трогай! - сказал Исмаил.
   -Но! - шутливо выкрикнул Гани лошадиную команду, выжал сцепление и включил скорость. Потом приспустил сцепление, поддал газу, трактор стронулся с места и неспешно покатил вниз. Пустая тележка вновь забряцала и загромыхала.
   - Так, хорошо. - сказал Исмаил глядя перед собой через ветровое стекло. - Спускайся еще ниже. Хорошо. А теперь объезжай эти кусты. Так. Отлично. А теперь остановись. Ага. Все. Я выйду, отцеплю прицеп, и поедем обратно.
   Через некоторое время Исмаил вновь забрался в кабину.
   - Сейчас подъедешь к реке, заберешься на возвышенность, на ней и остановишься . Трогай!
   - Можно сначала я сделаю пару кругов?
   Исмаил с задумчивым лицом почесал затылок.
   - Почему бы и нет? Валяй!
   Гани вновь стронулся с места. Не отягощенный громоздким прицепом трактор резво покатил по равнине. Гани старательно крутил руль, и мало-помалу прибавлял скорость.
   - Прыткий у тебя конь! - одобрительно сказал Гани и похлопал ладонью по рулю.
   - Это все благодаря Хакиму. Он у нас мастак в технике. Любой двигатель разберет и соберет с завязанными глазами. И этот трактор он восстановил сам. Любит технику парень.
   - Я вижу. Хорошо работает трактор, не подкопаешься. А еще быстрее можно?
   - Валяй. Только не переусердствуй. А то еще перевернешь трактор к чертовой матери.
   - Это я то? Будь спок, ездок! - осклабился Гани, переключил скорость и прибавил газ. Как и хотел, Гани сделал два полных круга. Он вознамерился было прокатиться еще, но Исмаил его осадил.
   - Успеешь. Надо возвращаться. Время идет, да и ребята поди заждались. Едем обратно!
   Гани возражать не стал. Он вновь стронулся с места и вскоре довольно -таки лихо подкатил к обрывистому берегу и остановился.
   - Теперь стой, как стоишь. - сказал Исмаил. - А я выйду. Когда скажу трогай - трогайся. Понемногу будешь сдавать назад, чтобы повыше забраться на склон. Сильно не газуй. Когда остановишься, выключай двигатель и сразу ставь на ручной тормоз. Тут тормоза хорошие, на любом склоне удержат.
   Исмаил открыл дверь и спрыгнул на землю. Он посмотрел вдоль берега туда, где рыбачили ребята. Он увидел Боба и Толика. Они подбирали с земли рыбу и складывали ее в мешок.
   - Стало быть теперь Татарин и Бушмен в воде - подумал Исмаил и развеселился. - Вот оголтелые! Дорвались до настоящей рыбалки. Уже пора костер разводить, а они все еще возятся. Он залихватски свистнул, сложил рупором руки и крикнул:
   - Ну как? Идет дело?
   Боб вскинул голову.
   - Дело идет, спрашиваю?
   Боб закивал головой и выставил вверх большой палец.
   - Займитесь лагерем, никуда от вас рыба не уплывет, успеете наловить еще!
   Боб отсалютовал рукой. Он и Толик подобрали еще пару рыбин и теперь мешок больше чем наполовину был набит отборной рыбой. Боб приподнял мешок, встряхнул его и шмякнул о землю.
   - В самом деле, надо заняться лагерем. - сказал Боб - У меня теперь в животе урчит так, небось на всю округу слышно. А припасы наши в тракторе?
   - Там. - с сожалением сказал Толик. - Не догадались с собой прихватить.
   - А вода? Тоже там? Пить хочется.
   - И вода тоже.
   - Я не думал, что наступит такой азарт. Я сам чуть было от увлечения голову не потерял. А Татарин уж тем более. Его теперь из реки не вытащить. И Бушмена. Он тоже оглашенный. Эй! Бушмен! Татарин! Давайте на берег! - зычно крикнул Боб.
   А Татарин и Бушмен совершали очередной заход снастью. Вновь они ощутили как в сети бьется рыба. До них долетел призыв Боба.
   - Не отвлекайся Бушмен. Сделаем этот заход, а уж потом выберемся на берег.
   - Я и думать об этом не думал. - сказал Бушмен стуча зубами. Его губы посинели, кожа стала гусиной. У Татарина к тому времени тоже зуб на зуб не попадал. Все же вода оказалась прохладной и длительное пребывание в ней сказалось. Оба они порядком озябли.
   Боб прислушался. Ответа не последовало.
   - Татарин! Рыбу доить пора!
   Толик засмеялся:
   - Боба, не напоминай. А то они из реки морскую корову приволокут.
   Боб улыбнулся и подумал.
   ут с ними. Пусть тешатся всласть сколько им влезет. Пускай дальше плещутся, коли им приспичило.
   Боб поднял с земли свои джинсы и вытащил из кармана пачку сигарет. Закурив, он выпустил в небо струю дыма и посмотрел туда, где у подножия наклонного берега стоял трактор. До него доносился мерный звук работающего двигателя, а глаза хорошо различали как сам трактор, так и Исмаила, стоящего рядом. Исмаил стоял наготове с вытянутой вверх рукой. Он стоял сбоку трактора и попеременно заглядывал то за машину, то смотрел на водителя. Гани сидел наготове вполоборота. Повернув голову за плечо, он смотрел позади себя, в сторону обрыва и ждал команды. Бушмен и Татарин в это время кряхтели от натуги. Каждый из них выволакивал у корней деревьев свой конец сети. Толик тем временем сквозь заросли пробирался к ним, чтобы принять улов. Боб все нежился в лучах солнца. Делать ему было нечего, он курил и рассеянны взглядом не выпускал трактор из вида. Исмаил махнул рукой. И вдруг...
   Из вертикальной выхлопной трубы трактора, в небо ударил столб густого, черного дыма. Двигатель взревел. Огромные задние колеса машины неистово прокрутились назад. Тяжелая и грубая рифленая резина одним махом содрала под собой целый пласт земли. Из под колес во все стороны полетели изодранная в клочья трава и сухие комья. Боб застыл на месте. Его глаза широко раскрылись. Он отнял от губ сигарету и медленно опустил руку вниз. То, что произошло дальше, затмило его разум и в одно мгновение воскресило в памяти образ игрушечной машинки с заведенной пружиной, которая тотчас срывается с места, как только детские ручонки ставят ее на пол. Только сейчас, Боб хорошо видел это, машинка почему-то устремилась не как ей положено вперед, а назад...
   Все происходящее заняло несколько секунд. Бобу это время показалось вечностью. Он не зажмурился, не отвел глаза в сторону и не обернулся. Он стоял как вкопанный и не верил тому, что видел. Трактор с места понесся вспять, словно бешенный. Будто чьи-то невидимые руки рывком сдернули его с места. На большой скорости трактор промчался до края обрыва, провалился задними колесами в пустоту, и высоко задрав нос в небо, исчез.
   У Боба отвисла челюсть.
   -Этого не может быть...Этого не может быть... - выстучало его сознание четыре слова. - Этого не может быть... - повторил он про себя еще и еще. Его ум лихорадочно заметался из стороны в сторону, и чудовищная явь окончательно пригвоздила его к месту.
   А в реке тем временем кипела работа. Последний заход близился к завершению. Едва Татарин поднял свой конец сети, как позади него раздался грохот. Что- то большое и тяжелое с неистовым всплеском что есть силы бабахнуло по воде. От неожиданности Бушмен выронил древко из рук. Тяжелый ствол саксаула тотчас ушел под воду. Древко снесло прямиком к ногам Татарина и сеть плавно захлестнула ему лодыжку. В смятении Татарин этого не ощутил и лишь растерянно ухватился покалеченной рукой за ветвь тальника.
   Татарину показалось, что от обрывистого берега откололась огромная глыба и с небывалым ударом рухнула в воду. Боб все еще пребывал в полном оцепенении. Неизвестно как долго он еще бы стоял пригвожденный к месту, но в чувство его привела боль. Дотлел зажатый между пальцами окурок. Он встряхнул рукой и посмотрел на затрещавшие заросли. Это Толик, невзирая на переплетенные между собой ветви, неистово продирался назад.
   - Что это? - с исказившимся лицом выдохнул Бушмен. Он держался двумя руками за ветви и боролся с течением, которое так и норовило подхватить его легкое тело и потащить вниз.
   - Не знаю... - сипло сказал Татарин. - Бушмен, надо вылезать на берег. Там что-то произошло. Беги Бушмен, разузнай, в чем дело. Если не случилось ничего страшного, вернешься ко мне.
   Бушмен никак не мог решить, выходить на берег или не выходить. Оставлять Татарина одного, или не оставлять. Но тут послышался крик. Крик Боба.
   - Трактор! Трактор упал! Трактор упал в обрыв!
   Далее все пошло, как по взбесившемуся хронометру. Стрелки времени закрутились с чудовищной быстротой.
   - Беги! -заорал Татарин.
   Дважды упрашивать Бушмена не пришлось. Он с головой погрузился в воду, что есть силы оттолкнулся ногами и пробкой выскочил из воды. Далее он с ловкостью обезьяны подтянулся на руках. Ветви согнулись. Ловко перебирая руками, Бушмен полез по ним вверх. Ветви царапали ему лицо, хватали за шею, какие -то из них с треском ломались, какие -то выдерживали. Но Бушмен упорно лез по ветвям, потом качнулся вперед и перебросил легкое тело на берег. Ступив на скользкие, перепутанные между собой корни деревьев и ни сколько не думаю о том, что он легко может подвернуть на них ногу, Бушмен ринулся вперед.
   Татарин остался один. Он стоял оглушенный известием и в первые секунды по настоящему растерялся. Случившееся поразило его и вызвало оторопь. Он не мог полной мерой осознать трагедию разыгравшуюся вот только, ведь он не видел ее своими глазами, не знал почему она произошла и никак не мог в нее поверить. Но он явственно слышал грохот, который все еще эхом отдавался в его сознании, слышал чудовищный всплеск всколыхнувший реку, и крик, то самый крик Боба расколовший идиллию утра.
   Татарин решил выбираться на берег. Течение давило ему на грудь, толкало и пыталось стронуть с места. Он все еще прижимал древко к груди. Мысли путались. И теперь эта треклятая сеть, будь она неладна. Он не мог ее бросить! Но она мешала ему, вдобавок опутала лодыжки, сковала ноги. В ячейках сети трепыхалась рыба. Татарин самой кожей ощущал ее толчки.
   Татарин попытался покрепче ухватиться за ветвь, чтобы другой рукой помочь себе выпутаться из сети. Но пальцы сыграли с ним злую шутку. Мертвой хватки не случилось. Одеревеневшие пальцы соскользнули, Татарин уронил древко и попробовал схватиться за ветви здоровой рукой. Но течение подхватило Татарина. Мокрая ладонь скользнула по веткам и его понесло вниз. Татарин хорошо плавал и всегда уверенно держался на воде. Татарин поплыл, но сразу ощутил тяжесть, которая потянула его вниз. Оба древка волочились по дну и повлекли Татарина вслед за собой. Татарин отчаянно заработал руками, загребая ими воду пытаясь изо всех сил удержаться на поверхности реки. Отчасти ему это удалось. Но тяжелые стволы скатывались по дну и Татарина отнесло к середине потока. К тому же сеть тяжелила запутавшаяся в ней рыба. Песчаное дно ушло из под ног и Татарин повис в толще воды. Следовало во что бы то ни стало выпутаться, освободить себя из неожиданной западни, иначе дело грозило обернуться бедой.
   В том, что она уже случилась, Татарин осознал явственно, потому что борясь с течением, скованный по ногам, он едва не захлебнулся. Но паники не было. Был лишь ненавистный груз тянувший его вглубь. Татарин попробовал стряхнуть с себя сеть. Он затряс ногами. Ущемляющее кольцо сильнее сковало ему лодыжки. Тогда он вдохнул полной грудью и погрузился в воду. Руки зашарили по голеням и ступням. Негнущиеся пальцы покалеченной руки не слушались, они лишь бессильно скользили по ячейкам сети и он не мог ни ухватить ее, ни поддеть. Тогда он начал выбирать сеть здоровой рукой. Он изо всех сил потянул ее на себя. Но погрузился еще глубже. С отчаянным усилием Татарин выплыл на поверхность. Он глотнул воздух и снова потянул сеть. Она поддалась. Течение по прежнему тащило Татарина вниз, он переворачивался то на спину, то на живот, держался на воде как мог и продолжал что есть силы не дать древкам вновь опустится на дно. Изнуренная борьба сбила дыхание. Татарин задышал часто и отрывисто.
   - Надо подтянуть ноги - подумал он - Заодно подтянуть сеть вместе с этими проклятыми палками и попытаться во что бы то ни стало подгрести к берегу и начать все сначала. Иначе каюк.
   Эта мысль обожгла Татарина. Озябшее тело закололо тысячами иголок. Поначалу Татарин не ощущал холод. Наоборот, усилия, которые он прилагал, разогрели его. Но теперь все было не так. Мышцы одеревенели, легкие работали на пределе возможного. Запас воздуха в них был ничтожно мал. Татарин отчаянно загребал воду одной рукой. Одновременно он подтягивал к себе опутанные сетью ноги. Ячейки снасти врезались ему в кожу.
   Теперь положение было отчаянное. Его и несло и в то же время удерживало и тянуло на глубину. Он неистово греб к берегу, который то приближался, то казался недосягаемым. Он дышал все чаще и все больше выбивался из сил. Прерывистое дыхание со свистом вырывалось из его груди. Крикнуть он тоже уже не мог. Единственным стремлением теперь было желание выжить. Все слова о помощи наряду с возможностью их сказать покинули его напрочь. Сеть натянулась еще туже. Он явственно ощутил боль. Его тянуло вглубь все сильнее и сильнее. Сердце колотилось как сумасшедше и готово было выпрыгнуть из груди. Сознание помутилось. Татарин задергался из стороны в сторону и впервые ощутил страх. Костлявый силуэт смерти тенью заслонил небо и ему показалось будто свежее дыхание реки, теперь обдало его смрадом застоявшегося болота. Берег маячил перед его глазами, вспыхивал пляшущей полосой деревьев, протягивал к нему спасительные ветви , но дотянуться до них Татарин не мог. Он греб и греб, но взмахи становились все короче и бесплоднее.
   Животный инстикт охватил его. Кровь запульсировала в жилах и застучала в висках. Татарин ощущал ее толчки и страстная жажда к жизни заставило его что есть силы рывком раздвинуть ноги. Ему показалось, будто охват снасти ослаб. Так это было на самом деле или нет, Татарин уже не понимал. Татарин погрузился в воду, приник к ногам и невзирая на то, что дышать он уже не мог, из последних сил ухватил захлестнутую у лодыжек сеть и рванул ее на себя. Угасающее сознание различило еле уловимый треск. Татарину померещилось, что это лопнула сама кожа. На самом деле это и была кожа, которую содрало с пальцев. А еще разорвались сопревшие от времени капроновые нити, из которых была соткана снасть. И вместе с ними это было спасение.
   Сеть соскользнула. Ее подхватило течением и утянуло вглубь. Татарин выплыл на поверхность. Ужасающий стон разнесся по округе. Татарин жадно хлебнул воздух через сузившееся от спазма горло. В легкие устремился жалкий поток воздуха, который едва наполнив их на треть, вырвался наружу с ужасающим стоном. Татарин продолжал взмахивать непослушными руками, и это походило на агонию. Он сделал еще один вялый гребок и оказался у берега.
   Татарин хватал ртом воздух, цеплялся за распростертые над водой ветви то одной, то другой рукой. Но сил, чтобы удержаться не было. Течение продолжало нести его вниз. Несколько раз он коснулся ногами дна. Это приободрило его. Он попытался встать на ноги, но всякий раз стремнина оказывалась сильнее его попыток устоять. Татарин потерял было всякие остатки сил и тут река отнесла его прямиком к поваленному дереву, которое преградило ему путь. Корявый ствол переломленный у основания косо входил в воду. Татарина прижало к стволу. Он обхватил его руками, и теперь не сыскать было на свете силы, которая смогла бы оторвать Татарина от спасительного оберега, несмотря на то, что у самого Татарина сил не осталось ни капли. Грудь раздирало от нехватки воздуха. Она вздымалась и опадала. Тело неистово сотрясалось от дрожи и поделать с собой Татарин ничего не мог. Он прижался щекой к шершавой коре, чтобы хоть как- то унять прыгающий подбородок и не слышать как неистово стучат зубы.
   Татарин начал сползать по стволу. Страх потерять опору обдал его новой волной. Ватными руками Татарин попытался было перехватиться, но тут ноги ощутили дно. Ступни мягко погрузились в речной песок. Татарин всем телом навалился на ствол. По прежнему не отнимая от него рук, он оперся лбом о древесину и остался стоять, пытаясь хоть как то справиться с неимоверной дрожью, сотрясавшей его с головы до пят. Мокрые волосы прилипли ко лбу. С кончика носа капало, змеистые струйки стекали по щекам. Татарину казалось, будто это текут слезы. Дыхание отражалось от набрякшей от влаги коры и обдавало густым запахом леса, который был ему сейчас роднее всех запахов на свете. Краем глаза Татарин видел спасительный берег, до которого он мог уже дотянуться, видел стремнину, а еще боковое зрение хорошо различало одинокую ветвь, невесть каким образом уцелевшую на дереве после падения. Сейчас именно она приковала к себе все его внимание.
   По этой ветви, тянущейся от ствола к самой воде, ползал муравей. Он суетливо метался вверх и вниз. Едва приблизившись к месту, где ветвь охватывало течением, муравьишкаповорачивал назад, кружил на месте, а потом снова полз в сторону воды. Медленно, очень медленно Татарин отнял руку. Дрожащий палец перегородил муравьишке путь. Тот вскарабкался на палец и Татарин переместив руку, приставил палец к стволу. Быстро перебирая лапками муравей переполз с пальца на дерево, ощупал усиками пространство перед собой и безошибочно устремился в сторону, где находился его дом. Татарин проследил за ним взглядом. Вымученная улыбка появилась на его лице.
   - Спасен. - прошептал он и было не ясно, кому было сказано, то ли самому себе, а то ли собрату по несчастью, оказавшемся тут в неурочном месте, в неурочный час.
   Конец главы
   Глава 27
   Гани сидел на месте водителя и сиял как именинник. Он беспечно поглядывал на Исмаила и на реку позади себя. Руки Гани охватывали руль, ноги касались педалей сцепления и газа. Оставалось всего -то включить заднюю передачу, въехать на склон, застопорить трактор и ступив на берег, полной мерой вкусить все прелести выходного дня. Гани ничуть не беспокоило, что водитель он был так себе и навык управления трактором был ничтожно мал. Гани был преисполнен бахвальством и чудовищной самоуверенностью, что все ему по плечу, а в своей способности справиться с любым делом, за которое бы не взялся, не сомневался ни капли. Короткая и успешная поездка по низине окрылила Гани. А Исмаил ошибочно уверовал в его умение лихо управлять машиной. И сейчас самодовольно поглядывая то на Исмаила, то на пространство позади себя, Гани ерзал на месте, изнывал от нетерпения и мысленно торопился поскорее завершить начатое.
   Увидев долгожданный взмах руки, Гани левой ногой выжал сцепление и включил заднюю передачу. Ослабив нажим, правой ногой надавил на педаль газа. Трогаться с места следовало осторожно, надо было чутко ощущать ход движения, ведь расстояние до обрыва было не велико. Трактор должен был не сколько въехать, а медленно вползти на возвышенность. К тому же благодаря стараниям Хакима, в тракторе все работало как часы и педаль газа была чувствительна к нажатию. Гани это знал. Но сейчас позади него начиналась возвышенность, и неопытный Гани посчитал, что следует прибавить оборотов двигателю больше, чем требовалось. Тот короткий путь, который проделал Гани по равнине не позволил ему как следует прочувствовать машину, приспособиться к ней, и потому нажал на педаль сильнее, чем следовало. Трактор рванул с места слишком быстро и Гани оказался к этому не готов. Он до хруста повернул голову назад. Край берега показался ему совсем близким и Гани растерялся. В замешательстве, он лихорадочно стал нащупывать педаль тормоза, и на вершине охватившей его паники, вместо нее, до упора надавил на педаль газа. Двигатель взревел. Машина понеслась. Лицо Исмаила исказилось от ужаса. Сквозь шум мотора до Гани донесся полный отчаяния крик.
   - Сто-о-ой!
   Это было последнее, что Гани услышал на берегу. Потеряв остатки самообладания, Гани крутанул руль. Трактор занесло. А дальше все полетело вверх тормашками. Небо перевернулось и рухнуло на землю. Тяжелая машина полетела вниз. На Гани посыпались какие - то железки и его с силой придавило к боковой двери. Трактор завалился на сторону, и падая боком, плашмя вошел в воду. Громовой удар сотряс кабину. Ветровое стекло сдуло как пушинку. Боковое окно разнеслось вдребезги. В образовавшиеся проемы хлынула вода. Она окатила Гани и стремительно стала заливать все вокруг. Глаза Исмаила вылезли из орбит. В отличии от Боба он не впал в оцепенение. Наоборот, он сорвался с места и понесся вслед за трактором с вытянуыми руками. Его пальцы хватали перед собой воздух, словно в его силах было догнать ускользнувшую от него машину, и вцепившись в нее, остановить. Он добежал до края обрыва в тот самый момент, когда падение достигло апогея.
   С небывалым грохотом река под трактором разверзлась. Ввысь взметнулись исполинские брызги. Чудовищной силы всплеск достиг крутого склона, и окатив его, ручьями хлынул вниз. Волнистые круги растекаясь вширь, стремительно побежали друг за другом, и все больше охватывая собой котловину, достигли противоположного берега. Сам трактор, нелепо качнулся в волнах, протяжно всхипнул вытесненым из кабины воздухом, и вспенивая крутящимися колесами воду, пошел на дно. Воды реки сомкнулись. Из глубины на поверхность выбулькнули прозрачные пузыри и мгновение спустя, все было кончено. Ни на берегу, ни в самой реке не осталось ничего, что хотя бы отдаленно напоминало о тракторе и его водителе. Только мокрый склон выразительно темнел в лучах яркого солнца. А птицы, эти суматошные обитатели яра, тучей взмыли в небо и возмущенно заголосили на все лады.
   Исмаил заметался. Злость и отчаяние, страх и неизвестность, все смешалось в сознании Исмаила. Из замешательства его вывел крик, донесшийся издали. Исмаил обернулся. К нему на всех парах бежал Боб. Позади него не чуя под собой ног мчался Толик. Они подбежали к обрыву почти одновременно, раскрасневшиеся, взволнованные. Сбивчивое дыхание вырывалось из груди. Весь их вид красноречиво ведал о растерянности и чудовищном осознании случившейся трагедии и Боб был взволнованее Толика. Ведь именно Боб своими глазами видел катастрофу от начала и до самого конца. Мысль о возможной гибели Гани не давала ему покоя. Он схватил Исмаила за плечо и рывком повернул к себе:
   - Гани! - Боб закричал прямо в лицо Исмаилу - Он еще там?!
   Ошалелый Исмаил закивал в ответ. Боб отпустил Исмаила. Дальше мешкать было нельзя. Надо было прыгать , нырять, и спасать человека. Боб не знал, как это будет на самом деле на реке с сильным течением. К тому же было неизвестно, какое здесь дно. Быть может трактор покоился сейчас на глубине, а может лежал у самой поверхности. И тогда прыгнув вниз можно было покалечиться ударившись о сам трактор. Но следовало действовать, и действовать немедленно! Боб лихорадочно искал глазами, намечая место для прыжка и будто прочитав его мысли, Исмаил указал рукой на точное место падения:
   - Трактор упал сюда, поэтому прыгать надо левее, вон туда, выше!
   Боб, а вслед за ним Толик побежали по берегу вверх. Полные решимости сигать в обрыв, они уже готовы были оторваться ногами от земли, как вдруг, из воды, показалась голова. Боб и Толик остановились. Не веря своим глазам, они смотрели как следом из пучины вверх взметнулась рука, потом другая, и на поверхность выплыл Гани. Его тотчас подхватило течением и понесло вниз. Гани заорал во всю силу легких. Вода попала ему в горло. Гани захлебнулся и отчаянно замолотил по воде руками. Не сговариваясь Боб и Толик развернулись и побежали в обратную сторону и прыгнули, решительно и не раздумывая. Вынырнув на поверхность, они поплыли по реке. Гани пошел было на дно, но погрузиться не успел. Толик оказался рядом. Он схватил Гани за шиворот и перевернул на спину. К ним подплыл Боб. Он подхватил Гани с другой стороны и вот уже вся троица сносимая течением переместилась с середины реки к берегу. Оказавшись в узкой части потока, они скрылась за грядой деревьев. Злосчастная котловина осталась позади.
   Исмаил помчался в сторону, куда река унесла парней. Вдалеке, перед собой он увидел идущего навстречу Хакима. Все это время он где-то пропадал и только теперь возвращался к обрыву, еще не зная, что произошло. Увидев брата, Хаким остановился в растерянности. Обычно Исмаил никогда не суетился, был сдержан, держался с достоинством, а сейчас почему-то бежал во всю прыть и отчаянно размахивал руками. Хаким почуял неладное. Подозрения усилились. Со стороны реки послышался крик. Голосил Гани. Хаким не раздумывая кинулся в гущу зарослей. На самом деле опасность уже миновала ребят. Парни успешно оказались у берега и цеплялись руками за ветви. Гани был перепуган до смерти. От былого бахвальства не осталось следа. Он громко причитал и звал на помощь, несмотря на то, что помощь была рядом. Его крепко удерживали Боб и Толик. Волей случая, они оказались в месте, где воды оказалась по пояс. Но Гани, несмотря на то, что уже уверенно стоял на ногах, вцепился в Боба как коршун. Его колотила дрожь, а взгляд дико блуждал. Он непрерывно кричал и казался безумцем. Бобу с трудом удалось отцепить руки схватившие его за шею. Толик прикрикнул на Гани, и увидев, что окрик не возымел действия, вдруг наотмашь залепил Гани пощечину и удивительное дело! Гани повернул голову, и Толик увидел перед собой осмысленные глаза, в которых уже не плескался ужас. Заикаясь, Гани начал повторять одно и тоже:
   -Не бросайте меня. Не бросайте меня!
   Боб подтолкнул Гани к берегу. Тот вцепился руками в землю. Из-за гряды деревьев послышался голос Хакима. Гани истошно завизжал:
   - Вытащи меня отсюда! Ради аллаха, вытащи!
   Хаким не заставил себя долго ждать. Продравшись сквозь спутанные ветви, он предстал перед парнями и не спрашивая более ни о чем, протянул Гани руку. Тот вцепился в нее мертвой хваткой. Хаким стал тянуть. Толик и Боб, кряхтя о натуги вытолкали его на берег. Гани на карачках пополз вперед. Видя перед собой его обтянутый мокрыми штанами трясущийся зад, Боб засмеялся. Но смех его был отчаянным, вызванный потрясением и осознанием спасения этого обалдуя, как о нем сейчас почему - то подумал Боб. Мокрые хоть отжимай, Боб и Толик отдышались и помогая друг другу, тоже оказались на берегу. Хаким недоуменно смотрел на ребят, переводил взгляд то на одного, то на другого, но спрашивать ни о чем не стал.
   Из зарослей Гани выполз последним. Он был грязен до отвращения и весь вывалян в земле. Весь его бравый вид сдуло напрочь. Он был жалок и беспомощен. Если Толик и Боб стояли молча и тяжело дышали, то Гани, сидя на земле тихонько скулил. К нему подбежал Исмаил. Он едва не набросился на Гани с кулаками. Но что- то сдержало его. Он вперил в Гани тяжелый взгляд, грязно выругался и пошел обратно, тяжело волоча ноги. Дойдя до обрыва он увидел Бушмена. Тот стоял на краю яра и смотрел вниз. Услышав шаги, Бушмен обернулся.
   - Что случилось? - с тревогой спросил Бушмен.
   Ни слова не говоря, Исмаил обреченно махнул рукой. Затем тяжело опустился на землю. Бушмен шагнул к нему:
   - Неужели это правда?
   Исмаил кивнул.
   - Никто не пострадал?
   Исмаил помотал головой.
   - И что теперь делать?!
   Исмаил руками охватил голову, подтянул к подбородку колени и уткнулся в них лицом .
   - Ну и ну... - ошалело проговорил Бушмен. Он стоял опустив руки, пытаясь осмыслить и понять случившееся, и ни одна мало-мальски вразумительная мысль его не посетила. Он открыл было рот, чтобы задать еще вопрос, но увидев в каком удрученном виде пребывает Исмаил, передумал. Он развернулся и побрел назад ошарашенный и совершенно сбитый с толку. Время от времени он оборачивался, чтобы еще раз увидеть пустой берег, и все пытался представить, как это могло произойти. Так он дошел до места и заново полез в заросли.
   - Татарин! - крикнул Бушмен раздвигая в сторону ветви. - Представляешь, оказывается это правда! В самом деле, это был трактор! Уму непостижимо! Главное, вроде все живы, но я до сих пор в это поверить не могу! Татарин! Ты слышишь? Чего молчишь?
   Ответа не последовало. Бушмен подумал, что Татарин решил над ним подшутить, и нарочно не подает голос.
   - Татарин! Ты замерз что-ли? Эй! Ну скажи что-нибудь, не разыгрывай меня!
   Татарин молчал.
   -Ну я ему ... - мысленно погрозил он Татарину. - То же мне шутник выискался.
   А сам вслух крикнул:
   - Дурацкая шутка, Татарин! Ни капли не смешно!
   Преодолев последнее препятствие, Бушмен оказался у воды. Он посмотрел на реку и никого не увидел. Бушмен опешил.
   - Татарин! -зычно крикнул Бушмен. - Ты где?
   Бушмен прислушался. В ответ он услышал тишину. Лишь легкий ветерок, играя с верхушками деревьев усилил ощущение тревоги, охватившей Бушмена.
   - Странно. -подумал Бушмен. - Наверно он решил не дожидаться меня и вылез на берег. Но тогда где он и почему молчит?
   Бушмен еще несколько раз позвал Татарина, и так и не дождавшись отклика, решил выбираться наружу. Он повернул назад. Выбравшись из кустов, он ступил на траву, повернул голову в сторону обрыва и остолбенел. Неподалеку от него на карачках стоял Татарин. Его голова была опущена. Тело содрогалось. Татарину было нехорошо и его выворачивало наизнанку.
   Странное это было зрелище. Вдоль берега реки растянулись люди. Дальше всех находились четыре человека. Трое из них были мокрыми с головы до пят. Поодаль от них, на земле сидел человек, уткнувшись носом в колени. Еще поодаль, на карачках, корчился другой человек. Он выплевывал из себя на сухую траву остатки воды с примесью желчи. А другой человек силился что-то сказать, и не находил ни одного подходящего слова.
   Лишь желтое солнце ярко светило на безоблачном небе, источая свои теплые, осенние лучи. Небесное светило равнодушно взирало на людей, и ему не было ни какого дела ни до их горестей, ни до их забот, потому что оно всегда одинаково беспристрастно ко всему живущему на Земле, что, впрочем, и правильно.
  
   Конец главы
  
   Глава 28
   Высоко в небе, в восходящих потоках воздуха, величаво кружил орел. Татарин не спускал с него глаз, а он еще ни разу не взмахнул крыльями. Когда он опускался ниже, то представлялся ему грозным повелителем неба, а когда снова взмывал ввысь, походил на безмолвного стража, стерегущего с небес свои безграничные владения. Татарин созерцал его до тех пор, пока появившаяся резь в глазах не заставила его устало опустить веки. Он прикрыл их ладонью, и пальцами помассировал себе виски. Он все еще ощущал подкатывающую к горлу дурноту, но боль под ложечкой к тому времени уже унялась и лишь слабые отголоски, нет -нет да беспокоили его. Еще недавно его желудок выворачивало наизнанку, и теперь, сжавшись в комок, он затаился и подленько ныл.
   Татарин лежал на спине, ощущая под собой колкую, высохшую траву. Он был одет, обут, а его голова покоилась на джинсах Боба, свернутые рулоном. Сам Боб, в футболке, с надетыми на ноги кроссовками, но в плавках, сидел подле Татарина и курил. Рядом сидел Толик. Он занимал себя тем, что поочередно подбрасывал в воздух камешки, ловил их и пытался ими жонглировать. Несмотря на пригожий день, на берегу царило гнетущее уныние. Никто не улыбался. Лица ребят были поникшие, задумчивые. Каждый из них был наедине со своими мыслями. Время от времени кто -нибудь силился что- нибудь сказать, но вместо слов тишину нарушал вздох то одного, то другого. Татарин провел языком по пересохшим губам. Хотелось пить. Но едва Татарин подумал об этом, как снова во рту появился ненавистный привкус реки, а новый позыв дурноты заставил его сесть и прижать руки к животу.
   - Все еще плохо? - с сочувствием спросил Бушмен. Он сидел поодаль скрестив по турецки ноги, и не спускал с Татарина глаз.
   - Нет. -устало ответил Татарин. - Просто немного не по себе.
   - Татарин... - задумчиво сказал Боб глядя куда-то в сторону. - То, что ты рассказал, просто не укладывается в голове.
   Татарин вяло усмехнулся. Он исподлобья глянул на Боба:
   - А то, что рассказали вы, не укладывается в голове у меня.
   - Да... - протяжно сказа Толик. - Выдался денек... Кому рассказать... Так кто в это поверит?
   Татарин опустил голову, и покачав ею, вздохнул:
   - Поверить в это невозможно.
   Снова воцарилось гнетущее молчание. Боб по прежнему смотрел вдаль, покусывал сорванную травинку и глубокая складка залегла на его переносице. Толик все подбрасывал да подбрасывал свои камешки, а потом сгреб их в горсть и в сердцах зашвырнул в близлежащие кусты. Бушмен же, не находил себе места. Он всегда был подвижный как ртуть, но если раньше все его действия были подчинены холодному расчету, то сейчас в его движениях царила неразбериха и сутолока. То он порывался встать, то ерзая на траве, усаживался поудобнее и сильнее подгребал под себя ноги, то полный решимости что-то сказать, он вознамеривался было это сделать, но тотчас сникал, кусал губы и все чаще бросал на Татарина полный вины взгляд.
   Напряженность, исходящая от Бушмена так и витала в воздухе. Боб и Толик ощущали ее, но больше всех это чувствовал Татарин. Наконец, подавив в себе последние остатки тошноты, Татарин распрямил спину, оперся рукой о землю и сказал Бушмену, глядя ему прямо в глаза:
   - Прекрати Бушмен. Перестань себя изводить. В том, что случилось нет ни капли твоей вины.
   И тут Бушмена прорвало:
   - Нет?! Да я же бросил тебя! Оставил в реке одного! Как ты этого не понимаешь!
   По прежнему не спуская с него глаз, Татарин возразил:
   - Нет Бушмен. Не оставил. Я сам остался. Преисполненный самоуверенностью, что преспокойно выберусь сам.
   - Ага. Вот и выбрался. Чуть на тот свет не угодил!
   - Тогда ты это предположить не мог. А я тем более.
   - Предположить... Мне бы в голову не взбрело!
   - Вот видишь. Поэтому успокойся и выдохни. А виноват всему я сам. Знаешь почему? И вы, знаете?
   Татарин по очереди посмотрел на Боба и Толика. Те переглянулись и уставились на Татарина в ожидании ответа. Татарин вновь растянулся на земле, запрокинул руки за голову, и стал отыскивать глазами парящего в небе орла. Узрев его, он начал говорить, спокойно и рассудительно.
   - Я сейчас лежал и думал. Думал о словах, которые когда-то мне сказал отец. Не помню, в связи с чем он сказал мне эту фразу. Но я ее запомнил. Причем запомнить запомнил, в то же время пропустил мимо ушей. И никогда не вдумывался в нее. А сейчас только о ней и думаю. Я думал о ней, когда едва набравшись сил, стал выбираться на берег. Думал, когда наконец -таки выбрался. Думал, когда пробирался сквозь заросли. Когда меня выворачивало наизнанку, эта фраза не давала мне покоя. Продолжаю думать о ней и сейчас. А отец сказал мне однажды:
   - Будь уверен, но не самоуверен.
   Татарин приподнялся на локте и обвел всех взглядом:
   - Понимаете смысл? Будь уверен, но не са-мо-у-ве-рен!
   Подчеркнуто проговорив последнее слово, Татарин сокрушенно покачал головой:
   - Казалось, простые, ни к чему не обязывающие слова. Но черт меня побери, это не так! Самоуверенность! Вот что меня едва не сгубило! Моя чудовищная самоуверенность! Я не должен был лезть в реку со своей никчемной рукой! А полез! И в свою очередь тем самым подставил Бушмена! А если бы случился форс -мажор, но уже с Бушменом, и ему потребовалась моя помощь? Что тогда? Помог бы я ему, однорукий? Черта с два! А почему? Потому что пропустил слова отца мимо ушей. А случись с Бушменом беда, и беда непоправимая? Что тогда? Сидел бы я тоже сейчас на берегу и грыз локти, да что толку? Поэтому, Бушмен! Выбрось эту дурь из головы! И прости меня за мою глупость. И вы тоже простите. Я был неправ. Чудовищно неправ! Надо было мне оставаться на берегу и заниматься лагерем. Чистить рыбу, готовить обед, вы бы и без меня справились. И занимаясь обустройством лагеря, я непременно бы оставил с собой Гани, оставил как помощника, и тогда бы не случилась эта дикая история, в которую до сих пор невозможно поверить.
   Боб не произнес ни слова. Он даже не шелохнулся. Но было видно, как плотнее сжались его губы. Толик же быстро взглянул на Татарина, потом опустил голову, и пробормотал:
   - Чего уж теперь...
   Татарин горько вздохнул. Он еще раз посмотрел на Толика и Боба, потом дотронулся до Бушмена и ободряюще потрепал его плечу. Бушмен вымучено улыбнулся и кивнул. Некоторое время царило молчание. Татарин повернулся на другой бок.
   - Ехали, ехали и приехали. - сказал Татарин и с ожесточением сплюнул.
   - И теперь нет ни трактора, ни Исмаила, ни Хакима...- задумчиво проговорил Боб и снова стал смотреть куда -то в сторону.
   - А братья куда подевались? - спросил Татарин.
   Боб пожал плечами:
   - Не знаю. Сначала они были с нами. Потом отошли в сторонку, о чем то говорили между собой, даже спорили. Затем засуетились, забегали. А Исмаил вдруг махнул нам рукой и крикнул, что они возвращаются. Что побегут за помощью, а куда, не сказали.
   - За какой помощью? - спросил Татарин.
   - Не знаю. В обрывках разговора я услышал, будто сюда им теперь нужно пригнать то ли бульдозер, то ли подъемный кран, чтобы вытащить из реки трактор, а что именно точно сказать не могу. - Боб выплюнул измочаленную зубами травинку и сорвал новую.
   - Хорошенькое дело... - пробормотал Татарин и огляделся. - А где этот чертов сукин сын Гани?!
   - Известно где. - глухо отозвался Толик. Потом он хитро ухмыльнулся, и многозначительно добавил:
   - Лечится...
   - Он, что, захворал? - спросил Татарин
   - Еще как! И никак не оправится.
   - Он покалечился что-ли?
   - Нисколько. Наоборот, цел и невредим.
   - Тогда от чего он лечится? И каким способом? Чем он захворал?!
   - Медвежьей болезнью.
   -Чем?! - Татарин приподнялся на локте.
   - Говорю же, медвежьей болезнью. Прет из него содержимое кишок, вот и вся болезнь.
   Татарин еще выше приподнялся на локте:
   - В самом деле?
   - Так и есть. - подтвердил Боб. И добавил. - Обделался наш Гани. И очень жидко.
   Сдавленный смешок пронесся по берегу. Все понемногу оживились.
   - Когда мы пошли в вашу сторону. -продолжил Толик. - Гани сделал несколько шагов, а потом схватился руками за живот и нырнул в кусты. Довольно быстро он из них вынырнул, но не успели мы сделать следущий десяток шагов, как он юркнул в них снова. И так всю дорогу. Все кусты по дороге обгадил, гад. И до сих пор небось сидит в них где-нибудь неподалеку.
   Чуть более уверенный смех нарушил тягостное уныние. Друзья заметно повеселели.
   - Со страху еще не так обделаешься. Говорят, со страху помереть можно. - Бушмен раздвинул губы в белозубой улыбке
   - А может он в самом деле помер? - обернулся к нему Татарин.
   - Типун тебе! - толкнул его в плечо Толик.
   - Ну тогда где он? - весело воскликнул Татарин и повернувшись к Толику застыл, словно увидел привидение.
   Все как один повернули головы туда, куда вперил взгляд Татарин. За спиной Толика, из-за раскидистых кустов тамариска, вышел Гани. Он появился внезапно, насупленый и...невероятно чумазый. Одежда на нем к тому времени уже просохла, и будучи вывалянная в земле, стояла колом. Прямые, жесткие волосы спутались от засохшей грязи и перьями торчали во все стороны. Маленькие глазки как бы потонули в пухлых , вымазанных береговой слякотью щеках и беспокойно метались в узких глазных щелях. Сам Гани, перепачканный до неузнаваемости, сейчас до боли походил на недовольного поросенка, которого зачем -то вытащили из лужи, где он предавался известным только ему поросячьим наслаждениям. Он переминался с ноги на ногу, обижено выпячивал нижнюю губу и казалось, вот вот был готов заплакать. Весь его вид был настолько нелеп и комичен, что у Татарина от смеха затряслись плечи. Он попытался его сдержать, но слева от него прыснул Бушмен. Боб сидел как на иголках и с укоризной посмотрел на Бушмена. Их взгляды встретились, и тут, грянул такой смех, что в воздух вспорхнула стайка воробьев. Отлетев в сторону, птички вновь уселись неподалеку.
   Татарин не остался в стороне. Он засмеялся сразу, взахлеб, слезы так и брызнули из его глаз и напрасно он утирал их ладонью. Случившееся с ним там, на реке, вызвало у него сильнейшее душевное потрясение, и теперь оно выплеснулось вот так, сразу, вырвалось из недр взбудораженного сознания как вулкан в виде хохота и поделать с ним Татарин ничего не мог. Заразительно смеялись Толик, Бушмен и Боб. Испытав не меньшее душевное волнение, они тоже изливали его из себя. Они смеялись взахлеб, их смех то усиливался, то ослабевал. Быть может все на этом и закончилось, но Боб, обесиленно хватая ртом воздух, вдруг сквозь смех неожиданно хрюкнул. А Бушмен, сам того не ожидая, подлил масло в огонь. Потеряв контроль над мышцами живота, он непроизвольно и оглушительно пукнул. Последний звук прозвучал как выстрел. Этого оказалось достаточно. Грянул такой гомерический хохот, что небо над головами друзей раскололось пополам. Угомонившиеся было воробьи ошалело взметнулись в воздух и веером разлетевшись кто куда, бесследно исчезли. Новый приступ веселья оказался настолько сильным, что попросту сразил ребят наповал. Все как один повалились на землю, и зашлись от смеха, как иступленные.
   - А-а-а-а! - стонал Толик, катаясь по траве. У Боба не было сил даже стонать. Он колотил рукой по земле и пару раз угодил в Бушмена, который даже не мог отползти в сторону.
   А Татарин подумал, что умирает. Только сейчас он понял, каково это умирать со смеху. Теперь о Гани никто не думал. Его чумазый и нелепый образ отлетел черт знает куда. Теперь все смеялись только потому, что было смешно. Никто из друзей никогда доселе так не смеялся. Со стороны это походило уже на безумие. Ничего не видя вокруг себя, Татарин встал на четвереньки и пополз куда-то в сторону. Он дополз аж до самого Гани и повалился рядом. Он не мог говорить, и прижав руки к наболевшему животу, забился в конвульсиях.
   Гани опешил. Лицо его окаменело и он застыл как истукан. Он тоже испытал потрясение и оно было ничуть не меньшим того удара, какой выпал на долю друзей. Будучи себялюбцем, Гани ожидал только одного. Сочувствия и жалости. Глядя на ребят, Гани не верил ни своим глазам, ни своим ушам. Он был убежден, что как только он предстанет перед ребятами, тут же раздадутся приветственные и дружественные крики и возгласы. К нему подойдут, заботливо обступят со всех сторон, дружески потреплят по плечу и приободрят. Гани готов был держать пари с кем угодно и прежде всего с самим собой - выйдет так и никак не иначе. В своих собственных глазах он представал одновременно и мучеником, и лихим удальцом. Передряга едва не отправившая его на тот свет, казалась ему очередным подвигом, способным еще больше раздуть вокруг него ореол собственного геройства и избранности. Он смирился с мыслью услышать шутки и подтрунивания, но стать полным посмешищем? К этому Гани оказался совершенно не готов. К тому же Гани был ревнив. Он не терпел рядом с собой людей успешней, чем он сам. Конечно он не завидовал Татарину, Бушмену , Бобу и Толику полной мерой, ибо не видел в них конкурентов в своих темных делишках. Но четверка друзей досаждала ему своей независимостью, своей сплоченностью, дружбой. Их сила, уважение со стороны студентов, их известность на курсе являлись червоточиной в неискренней душе Гани и въедливой занозой не давали ей покоя.
   Гани изменился в лице. И беспомощно посмотрел по сторонам. Затем оглядел себя, свои руки и поднес их к голове. Пальцы ощупали жесткий ежик волос, с которых посыпались сухие земляные комочки. Его губы задрожали, подбородок запрыгал. К горлу подступил комок. Колючий клубок обиды начал его душить, перехватывать дыхание. Он сделал шаг назад, следом другой. Веселье ребят ошибочно показалось ему плевком в душу и Гани захлестнула горечь унижения. Никогда еще Гани не чувствовал себя таким жалким и беспомощным. В нем пробудилось громадное чувство обиды. Наряду с нею в душу закралось желчное чувство мести. Разум покинул его. Вместе с ним напрочь отлетели способность здраво рассуждать и мыслить. Все чего сейчас возжелал Гани, так это нанести обидчикам ответный удар, уколоть их в самое сердце и поразить разом, всех до одного. Он часто задышал, сжал кулаки и сотрясая ими воздух, не помня себя и позабыв о последствиях завопил:
   - Смеетесь?! Надо мной смеетесь?! Вам смешно? А вы знаете, что это я утащил ваш хлопок! Я! Это я увел ваш хлопок из под вашего носа, и это был я! Я! А вы купили его у меня! Вы, простофили купили у меня свой собственный хлопок, слышите вы, дуралеи? Ну как? Вам все еще смешно? Смешно? Ну так смейтесь и дальше, только скоро наступит моя очередь! А когда вы очухаетесь, последнее, что вы услышите, это будет мой смех, потому что последним буду смеяться я! Я!
   Гани заскрежетал зубами от бессилия и злобы. Он продолжал сотрясать кулаками воздух и с ненавистью глядел на ребят. Весь он дрожал охваченный мелкой, суетливой дрожью, его рот повело в сторону. Гани нервно облизывал уголки губ, в которых пенилась проступившая слюна. Смысл сказанных в запале слов, мало -помалу начал доходить до сознания друзей. Бушмен затих. Потом медленно поднял голову, сощурил глаза и пристально посмотрел на Гани:
   - Что ты сказал?
   Гани втянул голову в плечи, ощерился и злобно прошипел:
   - Что слышал.
   - Врешь!
   Гани скривил лицо в злорадной ухмылке:
   - Вру? - Гани плотоядно потер руки - Как бы не так! Я был этой ночью, там, на поле! Я видел, как вы копошились и пихали хлопок в свои тюки! Это я крался за вами, и это я утащил ваш хлопок из шипана, а вы глупцы так ничего и не поняли! Что же вы не смеетесь? А-а-а, вам уже не смешно?
   Бушмен сжал губы и на его скулах заходили желваки.
   - Повтори, что ты сказал.
   Гани сгорбился еще больше. Он сложил пальцы дулей:
   - Накося! Выкуси!
   Бушмен, а вслед за ним Боб начали подниматься. Гани попятился. Толик рывком вскочил на ноги. Гани повернулся, но убежать не успел. Татарин, по прежнему лежал на земле и находился к Гани ближе всех. Вдруг как молния, он метнулся к нему, схватил Гани за ноги, и что есть силы дернул на себя. Гани как сноп, повалился на траву. Татарин змеей вполз ему на грудь, навалился на него всем телом и с силой придавил к земле. Потом перекатился в сторону и медленно встал. К Гани подошли и обступили со всех сторон.
   Лежа на спине, Гани прижал колени к животу и защищаясь, выставил перед собой руки с скрюченными пальцами. С перекошеным от злости лицом он смотрел на ребят, и неожиданно ощутил животный страх. Ледяная волна ужаса от осознания содеяного, обдала его от макушки и до самых пят. Вместе с прозрением, явилось осмысление, что находится он в безлюдном месте, далеко-далеко, едва не у черта на куличках, и вокруг нет ни одной живой души способной ему посочувствовать и прийти на помощь. Жалкая гримаса исказила его чумазое лицо. Бушмен стоял у изголовья и не отрываясь смотрел на притихшего Гани. Кровь отхлынула от лица Бушмена. Он сжал губы и вдруг замахнулся ногой как футболист, собравшийся что есть силы ударить по мячу. Гани съежился, согнулся в три погибели, охватил руками голову и тонким, срывающимся голосом завизжал:
   - Не бейте меня, не бейте! Ради аллаха, не трогайте меня! Я все отдам, я все верну, только не бейте!
   Боб и Татарин единовременно вцепились в Бушмена и каждый из них потянули в свою сторону. Рывок Боба оказался сильнее, и легкого как перо Бушмена закрутило волчком. Он едва не упал. Устояв на ногах, Бушмен в сердцах оттолкнул от себя Боба, и вскричал:
   - Я бы и не ударил, а хотя следовало! Я его, гада, хотел только постращать, или на худой конец, вот! - и Бушмен с силой толкнул его ногой.
   -и-и-и! - пронзительно заверещал Гани, да так, что у ребят едва не заложило уши.
   Друзья сделали шаг назад.
   - Оставь его. - устало сказал Татарин и брезгливо скривил губы.
   Боб с отвращением смотрел на визжащего как поросенок Гани. Толик плюнул на него и тыльной стороной ладони утер рот. Бушмен поискал вокруг себя глазами, подошел к кусту гребенщика и отломил длинную, усохшую ветвь. Затем приблизился к Гани и замахнулся. Тот завыл еще громче. Бушмен грязно выругался и с ожесточением переломил ветвь о колено. Затем сломал оставшиеся половинки, и со всей мочи швырнул их в спину Гани. Тот неожиданно умолк. Теперь он лежал неподвижно, будто его пригвоздили к земле.
   - Оставь его Бушмен. - теперь уже сказал Боб. - Не трогай эту падаль. Он сам себя наказал.
   Боб повернулся и пошел к реке. Толик плотно сжал губы и направился вслед за ним. Он приблизился к Бушмену, тронул его за плечо и увлек вслед за собой. Татарин смотрел на лежащего на траве скрюченного Гани.
   - Как ворох замызганного тряпья. - подумал Татарин и скривился как от зубной боли. - Как груда никчемного и дрянного мусора.
   Татарин начал отряхивать ладони словно к ним в самом деле пристала липкая грязь. Потом спохватился. Затем перевел взгляд на спины удаляющихся от него Боба, Толика и Бушмена. Татарин ощупал глазами каждого. И улыбнулся.
  
  
   Конец главы
   Глава 29
  
   Толик растопыренной ладонью старательно елозил по затылку. От усердия кудрявые вихры свалялись. Казалось еще немного и во все стороны из под ладони полетят искры. Брови же были подняты на такую высоту, что на загорелом и гладком лбу проступили морщины. Толик не отрываясь смотрел на мешок. Он был наполнен пойманной рыбой больше чем наполовину. Минуту назад Толик поднял его двумя руками, и ощутив неподдельную тяжесть, со вздохом опустил:
   - И как мы его понесем?
   Боб сидел на корточках. Он только что с наслаждением выкурил сигарету, и несмотря на то, что был голоден, пребывал в хорошем расположении духа. Его даже потянуло потрепаться. Боб усмехнулся и ухватил мешок одной рукой за горловину стянутую бечевкой:
   - А вот так. За один конец возьму я, а за другой возьмешь ты. Так мы его и понесем. А когда устанем, настанет черед Татарина и Бушмена. Так и будем нести мешок по очереди пока не дойдем до барака. Бушмен! Или первыми понесете вы? Хочешь удостоится такой чести? Ты слышишь? Бушмен!
   Бушмен стоял неподалеку. Спина его была выпрямлена как палка. Он оглядывал окрестность и как заправская ищейка втягивал ноздрями воздух. Чуть поддавшись вперед, Бушмен держал нос по ветру и щурил глаза. Со стороны казалось, весь он охвачен тревогой и беспокойством. Будучи весь обращен в слух, Бушмен слышал разговор, слышал как его окликнул Боб и теперь вполоборота повернулся к нему.
   - Что с тобой? - спросил Боб. - Ты опять сам не свой.
   Бушмен закусил губу. Лицо его было задумчивым и со стороны могло показаться рассеяным. Хотя это было не так. Вот уже как в течении некоторого времени Бушмен напряженно думал. Он удивлялся, что мысли тревожившие его, до сих пор не возникли в сознании его друзей. По крайней мере, их еще не высказали ни Боб, ни Толик, ни Татарин.
   - То ли они покамест не сообразили, а то ли сообразили, да сказать время не пришло. - размышлял Бушмен. - Что ж! Придется это сделать мне.
   Он стряхнул с себя озабоченный вид и напустил деловитый. Далее Бушмен сунул руки в карманы, втянул голову в плечи и дурачась, вихляющей походкой, засеменил к Бобу. Он шел и вихлял бедрами - ни дать , ни взять заправская шпана из подворотни, невесть откуда взявшаяся в этих богом забытых местах. Он шел, щурился и начал говорить на ходу:
   - Будем нести по очереди пока не дойдем? А куда? И в какую сторону идти, ты часом не знаешь?
   Он подошел к Бобу едва не вплотную. Продолжая дурачиться, сдвинул локти вперед и по прежнему не вынимая рук из карманов, навис над ним как коршун:
   - Так как? В какую сторону нам идти? Направо? - Бушмен двинул шеей, выпятив вперед подбородок. - Налево? Или прямо?
   Боб невольно отстранился. Не успел он открыть рот, как на выручку поспешил Толик:
   - Бушмен, ты на солнце перегрелся? Идти следует туда, откуда мы пришли.
   - Мы не пришли, а приехали. - повернулся к нему Бушмен. - А если сказать точнее, нас сюда привезли. Доставили прямо на место. Как на блюдечке. Ну так как? По прежнему не дотумкал?
   Бушмен высвободил руку из кармана и пальцем постучал Толику по лбу.
   - Погоди. - сказал Боб внимательно разглядывая Бушмена, будто в первый раз увидел. В глазах Боба блеснул догадливый огонек. - Погоди, погоди...
   Боб быстро поднялся с корточек:
   - Ты хочешь сказать, мы не знаем обратной дороги?!
   - Именно! - подтвердил Бушмен. - И не только дороги! Но еще направление, куда нам следует идти!
   - Ну-у, с этим просто. - протянул Толик. Он живо повернулся в сторону, откуда злополучный трактор впервые выехал к берегу и с торжествующим лицом указал туда рукой:
   - Мы приехали оттуда. Стало быть туда и пойдем.
   - Оттуда?! - Бушмен так быстро шагнул к Толику, что тот отшатнулся. - А там что, накатанная дорога? А быть может она асфальтированная? А может там торчат столбики с прибитыми к ним табличками указывающих путь?
   - Что за паника, Бушмен? - начал распаляться Толик. - Должны же там быть следы от колес, или какие -нибудь приметы, ну должно же быть хоть что-то? Неужели там нет ничего, что могло бы указать на обратный путь?!
   - Наверняка есть. - впервые подал голос Татарин. Его томила жажда и он лежал в тени, которую отбрасывали пышные кусты тамариска. Татарин для себя решил не показываться на солнце до тех пор, пока они бесповоротно не тронутся в путь.
   - Наверняка есть. -повторил Татарин. - Да только надо быть следопытом, чтобы их распознать.
   - Татарин, ты тоже сгущаешь краски. - не унимался Толик. - Не по воздуху же мы попали сюда?
   - Не по воздуху. -согласился Бушмен. - Но разуй пожалуйста глаза. Пустыня где мы находимся - не песчаная. Земля тут, видишь?
   Он потопал ногой:
   - Сухая и слежалая как камень. Трава на ней не везде, да и какая она? Усохлая, низкая, и следов на такой траве не остается. Ты говоришь приметы? А ты сам хоть одну примету припомнишь? Ну? Припомнишь?
   - Нет... - неуверенно сказал Толик. - Когда мы ехали в прицепе, я на дорогу не глядел.
   - То то и оно! - с торжествующим видом сказал Бушмен. - Никто на нее не глядел! Да и как это можно было сделать? Нас так трясло, что было не до зрелищ! Да и сквозь сетку борта не много разглядишь! Вот ты, Татарин! Что ты делал, пока мы ехали сюда?
   - Думал.
   - О чем? -насмешливо спросил Бушмен.
   - О многом. В том числе и об этой пустыне. А еще о том, чего уже нет. И никогда больше не будет.
   - А! - Бушмен отмахнулся от Татарина как от назойливой мухи. - То же мне, философ выискался... О чем ты еще можешь думать? Удивляюсь, как ты еще без своей книги поехал!
   Бушмен нацелил на Боба указательный палец:
   - А ты?
   - Тоже думал. Только о другом.
   - А дорогу запомнил?
   - Отстань. - нехотя буркнул Боб. - Не видел, не глядел, не запомнил.
   - Вуаля! - Бушмен картинно раскинул руки в стороны, и даже совершил шутливый реверанс.
   - Бушмен сегодня в ударе. - Боб пихнул локтем Толика и засмеялся.
   - Смех смехом, а как быть-то? - с недоумением сказал Толик. Он еще раз запустил пятерню в волосы. Все же он не верил, что отыскать обратную дорогу -непосильная задача.
   - А если все же мы пойдем в сторону, откуда нас сюда доставили, неужели мы не выберемся?
   - Но трактор не двигался по прямой! - парировал Бушмен. - Я хорошо помню как он кружил, петлял, объезжал, ведь местность кругом дикая, пересеченная, да и времени ушло предостаточно. Между прочим! А сколько времени ушло на дорогу сюда?
   Вопрос оказался настолько неожиданным, что застал Боба, Толика и Татарина врасплох. Каждый непроизвольно оглядел свои руки. Ни у кого наручных часов не оказалось.
   - Как же так... - спохватился Боб. Он схватился за запястье. - Неужели я так и оставил часы под своим матрацем?
   - А я свои специально не взял. - сказал Толик. - Вдруг разобьются или потеряются, на рыбалке всякое бывает
   - А мои сломались, вы знаете. - сказал Татарин
   - А у меня их и не было. - заключил Бушмен.
   - Ха! - покрутил головой Боб. - Однако!
   Он обвел всех недоуменным взглядом, взъерошил волосы а потом начал загибать пальцы:
   - И так. Мы не знаем обратного пути.
   - Раз! - торжественно встрял Бушмен.
   - Не знаем время, затраченное на дорогу, стало быть не знаем и расстояние от барака до места, где мы сейчас находимся.
   - Два! - не унимался Бушмен.
   - Между прочим! О расстоянии! Сколько времени мы ехали сюда? Примерно? У кого какие сложились временные ощущения? Татарин! По твоим представлениям сколько прошло времени? - вопросительно посмотрел на него Боб.
   - Вечность. - ответил Татарин.
   - Я серьезно!
   - Я тоже.
   Боб махнул на него рукой и с надеждой посмотрел на Толика. Тот потупился и сказал неуверенно:
   - Не знаю. Долго ехали.
   - Достойный ответ. -усмехнулся Боб.
   - Ну час точно, не меньше! - взвился Толик.
   - Час ехали. - согласился Бушмен. - Если не больше.
   - Та-а-ак. - Боб прищурился и задрал голову вверх. - Пусть трактор ехал час, то бишь ехал шестьдесят минут. Пусть скорость с которой он ехал будет, ну скажем, пусть это будет тридцать километров в час. Трактор не гоночная машина, да и дорога тут не магистраль. Что же получается? Мы сейчас находимся от барака на расстоянии тридцати километров?!
   Боб ошалело посмотрел на друзей:
   - Или я ошибаюсь?
   - В том то и дело, что нет. - сказал Бушмен и вздохнул. - Одним -другим километром больше, одним -другим километром меньше, но приблизительно так оно и есть.
   - Нда... - ошалело сказал Боб и вновь сокрушенно покрутил головой. Его лицо стало иронично - насмешливым. Он развел руки в стороны:
   - Тридцать километров! С ума сойти!
   - А может все-таки меньше? - с надеждой спросил Толик.
   - Пусть меньше! Пусть будет не тридцать километров, а двадцать, пусть будет эта цифра для собственного так сказать успокоения, но что это меняет? Если б мы еще точно последовали по этому маршруту в обратном направлении след в след, но наверняка нам тоже придется вдоволь попетлять, и покружить, и стало быть идти нам до барака до самого вечера?!
   - Если не до ночи. - подал голос Татарин. - Да еще без воды и еды.
   -Как? - ужаснулся Толик.
   - А вот так! Вода осталась в тракторе. Еда тоже. А трактор сейчас не где нибудь, а на дне реки. - сказал Татарин.
   - Вот теперь точно приехали! - восхищенно сказал Бушмен.
   - А может в тележке что-нибудь есть? - спросил Боб.
   - Кроме старых покрышек, пыли и ржавых железок там ничего нет. - сказал Татарин.
   - Тьфу! - в сердцах сплюнул Толик. Он перевел взгляд на мешок с рыбой. Его осенила волнительная догадка.
   - И мы понесем мешок на такое расстояние?
   - Я уже об этом думал. - с сожалением в голосе сказал Бушмен и вздохнул. -Никуда мы ничего не понесем. Придется возвращаться с пустыми руками. Переть на себе эту тяжесть на такое расстояние дело гиблое.
   - Ну нет. -возразил Татарин. - Часть рыбы заберем с собой. Ополовиним содержимое мешка, станет и легче, и не так печальнее на душе.
   - Думаешь? - в голосе Бушмена послышались сомнительные нотки.
   - И думать нечего. Взять с собой половину содержимого мешка нам вполне по силам. А остальное придется оставить, ничего не поделаешь. Пусть дикие обитатели здешних мест тоже порадуются. Попируют и нас добрым словом помянут. - сказал Татарин и улыбнулся.
   - Не знаю как вам, а мне есть хочется! - Толик мечтательно погладил себя по животу а потом по нему похлопал. - В брюхе урчит, будто в нем тарахтит тот самый злосчастный трактор!
   - А мне пить. - сказал Татарин. - Пить охота, мочи нет.
   - Говорят, от жажды помогает сырая рыба. Если съесть несколько кусочков сырой рыбы, то можно притупить ощущение жажды. - сказал Боб.
   - Но не утолить же? - с сожалением сказал Татарин. - А может мы немного перед дорогой подкрепимся? Быстренько разведем костер, поджарим на огне рыбешку, путь - то предстоит долгий. Как думаете?
   - А что тут думать! Так и поступим! - горячо поддержал Татарина Толик.
   -Жаль соли нет. Придется рыбу не соленой есть. - с сожалением сказал Бушмен.
   - Какая еще к черту соль! - испугался Татарин. - Чтобы потом еще больше жажда одолела?
   -Соль тоже на дне реки. В том же тракторе и вместе с хлебом. - успокоил его Боб.
   - И с колбасой. - добавил Бушмен.
   - И с тушенкой. - сказал Боб.
   - Тушенку можно было не упоминать. - укоризненно сказал Толик и печально воздел глаза к небу.
   - И с водкой. Можешь считать это контрольным выстрелом в голову. - подмигнул ему Татарин.
   Толик шутя горько вздохнул. Потом сложил пальцы пистолетом, приставил дуло к виску, но спустить курок не успел.
   - Стоп! Не спеши Толян! Не все так безрадостно. Есть утешение. Когда мы придем в барак, то в бараке нас будут ожидать Алишер и Профессор, которых утром мы услали за водкой. - радостно воскликнул Бушмен.
   Толик отвел пистолет в сторону дулом вверх:
   - Точно! Все же не зря мы их озадачили! - торжествующе сказал он - Вернемся усталые, измотанные, зато с рыбой, а тут еще и водочка как нельзя кстати окажется. Думаю, пара стопок нам не помешает, дабы забыть этот трижды треклятый день. А посему - салют!
   И спустил курок.
   - Не так уж он и плох, этот день. -возразил Татарин.
   -Ага! Особенно для тебя! - сказал Толик сдувая воображаемый дым с дула.
   - Вам тоже досталось, зато - Татарин рассмеялся. - Будет, что вспомнить!
   - Да уж - тоже рассмеялся Толик - Я это приключение по гроб жизни помнить буду.
   - Сдается мне, приключения на этом не закончились.
   - Татарин, типун тебе на язык! Хватит с нас и одного этого приключения.
   - А по мне нет. - едва не с сожалением сказал Татарин.
   - Гляди -ка! Ожил! - изумился Бушмен.
   - Пристрелить его, что ли? - прищурился Толик и в руке его вновь появилось оружие.
   - Но ведь все обошлось. -примирительно улыбнулся Татарин.
   - Ой ли? - предостерегающе одернул его Боб.
   - Татарин! - сердито сказал Бушмен. - Не гневи небо! Лучше помолчи и дай сюда нож. Время идет, и чем зря попусту языками молоть, займемся делом! Говоришь, следует наполовину опустошить мешок, да на костре поджарить рыбки?
   - Именно.
   -Тогда встань и помоги! Чего разлегся?
   Татарин закряхтел и нехотя поднялся с места. В который раз он облизнул пересохшие губы и провел по небу сухим, шершавым языком. Ему нестерпимо хотелось пить. Но воды не было, и взять ее было негде. Татарин вздохнул. Он вынул нож и протянул его Бушмену рукояткой вперед:
   - Высыпь всю рыбу на траву. В мешке есть несколько хорошеньких сомиков. Они без чешуи, да и мясо у них без костей. Думаю, они придутся нам в самый раз.
   -Хорошая мысль. - охотно согласился Бушмен. - Сомятина нежная, и готовится быстро. Давай Толян, развязывай!
   Толик ухватил мешок за горловину, распустил узел, положил мешок на траву и поднял его двумя руками с противоположного конца. Из мешка на траву веером и налезая друг на друга полезла отборная рыба.
   - Вот один. - Толик отшвырнул ногой увесистое тельце. - А вот еще.
   - И еще два. -Бушмен ловко выудил из гущи парочку нужных рыбин. - А пригожие какие! Любо -дорого поглядеть!
   Бушмен быстро отсек сомам головы и со вздохом сожаления поочередно отбросил их в сторону. Затем ловко вспорол тушки, выпотрошил и умело их разделал. При этом разделал их вдоль хребта. Таким образом каждую рыбу он разделил на две половинки. Потом подошел к тальнику, придирчиво его осмотрел и одним точным взмахом перерубил приглянувшуюся ветвь толщиной в палец. Очистив ветвь от листьев, он посек ее на палочки, заострил на них концы и тем самым соорудил восемь простецких шампуров. На каждый шампур он старательно нанизал половину тушки рыбы. При этом не удержался, чтобы вслух не погоревать из-за того, что ни у кого не найдется даже пара крупинок соли, на что Татарин гневно сдвинул брови и шутливо погрозил кулаком.
   За это время Толик, Татарин и Боб действуя быстро и расторопно, разложили небольшой костер. А еще спустя некоторое время друзья за обе щеки уплетали приготовленную сомятину, нисколько не беспокоясь, что местами она пригорела, но разыгравшийся не на шутку волчий аппетит с лихвой возместил им случившиеся гастрономические огрехи.
   Татарин с наслаждением вонзил зубы в очередной кусок рыбы:
   - Вкуснотища! Пальчики оближешь.
   Боб глянул на него и рассмеялся:
   - Опосля лицо не забудь умыть. Весь рот пригорелым вымазал.
   - На Гани стал похож - хохотнул Толик.
   - Вы ничем не лучше. Такие же чумазые как он. - сказал Татарин с набитым ртом. Он старательно обсосал сомовий хребет , отшвырнул его в кусты, и принялся за второй шампур.
   - Кстати! - воскликнул Бушмен. - Где этот недоумок Гани?
   - Соскучился?- усмехнулся Боб.
   -Не то слово. Так по нему истосковался, что попадись он мне сейчас, все ребра бы пересчитал. - наливаясь злобой сказал Бушмен.
   - Раньше надо было. - миролюбиво сказал Боб . Он утер тыльной стороной ладони рот, и с аппетитом начал уплетать вторую половину рыбы.
   - Сам же меня одернул! - возмутился Бушмен.
   - Правильнее было избить его до полусмерти? - продолжая уписывать рыбу за обе щеки спросил Боб.
   Бушмен отложил в сторону шампур:
   - Боба, может быть я что-то не понимаю? Или быть может это не я, и не ты сегодня ночью чуть живые на своем горбу несли этот проклятый хлопок? Может это не мы едва не стакнулись с Бирюком и дело едва не обернулось бедой? Наконец, может это не мы купили у этого прохиндея свой собственный хлопок?! А?! Ответь мне на милость! Неужели ты не чувствуешь себя круглым идиотом и тебе спокойно лезет в горло вот этот самый кусок?!
   - Чего разозлился? Или никак обиделся? - не глядя на Бушмена и продолжая есть сказал Боб.
   - Спасибо. Я наелся. - отвернул голову Бушмен.
   Боб невозмутимо доел рыбу. Потом вновь утер рот, старательно обтер руки о высохшую траву и полез в карман за сигаретами. Когда он закурил и с наслаждением затянулся, то ответил:
   - Ощущаю ли я себя идиотом? Так я отвечу - нет. Вернее - ощущал. Но только не долго. А точнее чуть-чуть. А сейчас даже подобной мысли допустить не могу. Знаешь почему?
   Не только Бушмен, но и Татарин, и Толик с превеликим интересом уставились на Боба силясь понять то, чего они никак не могли взять в толк. А Боб как ни в чем не бывало затянулся во второй раз и продолжил:
   - Если бы там, на реке, Гани не выплыл, если бы там, под водой, он погиб, сейчас я ощущал бы я себя - ни кем! Понимаешь? Ни идиотом, ни с головой, а вообще - ни кем! Случись Гани потонуть в этой самой реке, то сейчас я бы места себе не находил! Но Гани выплыл. А я -прыгнул. Я прыгнул в обрыв, в реку, и прыгнул ни секунду не раздумывая, правильно ли я поступаю, или нет. Слышишь, Бушмен? Прыгнул! Хотя задай мне еще вчера вопрос смогу ли я прыгнуть в обрыв чтобы спасти человека, я бы не знал что ответить. Воистину , не знал! А теперь знаю. И Толик тоже знает. Он тоже прыгнул. И тоже не колеблясь и не раздумывая. Я не знаю, как тебе объяснить свои ощущения. Да ,Гани нас облапошил. И как выяснилось, весьма ловко. На то он и Гани надо отдать ему должное. Да вот только кто в итоге остался в дураках? Я? Или он? Кто из нас двоих валялся в ногах потеряв человеческий облик? Кто из из нас всех вместе взятых был жалок и ничтожен, а кто уверен в себе, снисходителен и великодушен? Кто из нас отныне станет избегать встречи, а если она случится, то при виде друг друга прятать глаза? Я? Мы? Или все -таки он?
   - Это все потому, что он проговорился. Сдуру или в сердцах, я не знаю, но он не признался, а проговорился. А если бы он этого не сделал? Перетерпел, сдержался, что бы было тогда? А тогда бы он жил как ни в чем не бывало! Жил и посмеивался над нами, мол, видали вы таких тупиц? Я им продал их собственный хлопок, а они меня еще с того света вытащили. Ты бы и в таком случае не ощущал себя круглым дураком? - спросил Бушмен.
   - Конечно нет! - засмеялся Боб. - Потому что я бы об этом не знал!
   Отсмеявшись Боб продолжил:
   - Пусть я об этом и не знал. Пусть. Пусть при встречах с Гани и видя его ухмылки я бы не догадывался об их истинных причинах. Ну и что? Но я бы все равно видел перед собой другого Гани. Не того нагловатого, уверенного, изворотливого прохиндея, а трусливую, жалкую, скулящую душонку, и это еще было там, на реке, до того как он проговорился. А проговорившись, он для меня умер. Его теперь нет. И никогда в моей жизни не будет. Отныне он для меня пустота. Пшик. Мыльный пузырь. Так следует ли мне тревожиться из-за того, что бравада Гани на деле оказалась пустотой, а мои внутренние сомнения обернулись победой?
   Бушмен задумался.
   - Ну и кто из нас философ? - взглянув на Бушмена усмехнулся Татарин.
   Бушмен махнул рукой и ничего не ответил.
   - В целом Боб прав. - задумчиво сказал Толик. - Я в свою очередь прыгнул, потому что на моих глазах погибал человек. А вот скажи мне сейчас прыгни Толян еще один раз, прыгни за деньги, за смелость или за доблесть, я бы не прыгнул. Ни за что бы не прыгнул. Не хватило бы ни духу, ни решимости.
   - Ради куража, ради приключения я бы прыгнул. - сказал Татарин - А вот ради подонка, пожалуй нет.
   - И ты бы преспокойно позволил уйти человеку на дно? Даже если он подонок? - спросил Боб.
   - Подонок уже не человек. - ответил Татарин.
   - Однажды оказавшись спасеным, подонок может стать человеком и тоже может спасти.
   - Если подонок, выуди ты его из реки, становился бы человеком, то человечеству только и оставалось обращать нелюдей в людей таким способом. И вообще Боба, все это философия. - сказал Татарин и скосил на Бушмена глаза.
   - Причем бесконечная. А нам пора собираться в путь. - сказал Толик.
   - Но деньги и хлопок Гани нам все равно возместит - упрямо сказал Бушмен.
   - Это само собой. - осклабился Толик. - И великодушие тут не причем. Да Боба?
   - Да Толян. -согласился Боб. - В этом вопросе до великодушия я еще не дорос.
   .
   Конец главы
  
  
  
   Глава 30
   Пустыня. Бескрайняя и необозримая. Сколько о ней сказано и сколько о ней спето! А сколько их разбросано по Земле! Песчаные и глиняные, каменистые и снежные, сухие и солончаки... Все они разнятся и не похожи друг на друга. Безжалостные и чарующие, суровые и величественные, безжизненные и обитаемые, и только путник оказавшись на этих безбрежных просторах ощутит и поймет, какие они на самом деле. Все они одинаково обласканы солнцем и в то же время обделены им. Нет другого уголка на суше, где столь пронзительно ощущается одиночество, и не отыскать иного места, где уединение в нем оберег от безмерного скопления людей. Здесь день неспешно сменяет ночь, и ночь здесь неохотно впускает в себя утро. Здесь нет ощущения времени. Время здесь застыло в вечности. Тут недвижим воздух и одновременно тут влавствует ветер. Здесь небо сливается с землей, а пустошь является продолжением неба. Пустыня - это начало начал. И его безжалостный исход.
   Татарин встрепенулся от нахлынувших на него мыслей. Он был погружен в размышления, и все же, боковым зрением узрел нечто, что привлекло его внимание. Пустыня по которой он шел не была той пустыней, которая рисуется в воображении , стоит лишь возникнуть этому слову в памяти и сознании - песчаной, с высокими гребнями барханов и безжалостным, палящим солнцем. В местности, по которой они шли, еще ощущалась близость реки. От того, она пестрела растительностью и не выглядела опустошенной.
   Ногами Татарин ступал по твердой земле, местами поросшей низкой и сухой травой. Тут и там высились деревья черного саксаула. Их корявые стволы поднимались из земли и тянулись к небу, а крона деревьев зонтичным куполом зеленела в выси. Негустая, но широкая тень опоясывала каждое дерево. Подножие их было усыпано сухими, трубчатыми листочками. Татарин время от времени мимоходом срывал свежие листочки, жевал их и ощущая во рту приятный, сочный и чуть солоноватый вкус, меньше страдал от жажды.
   Тот же вездесущий тамариск рос повсюду и в изобилии. Разлапистый кустарник был выше человеческого роста, густ, и там, где он рос вплотную друг к другу, образовывал чащобу. Вершины кустарников и его склоны были усеяны мелкими, чем то похожие на сирень цветками красного цвета. Издали заросли тамариска рдели и казалось, будто их густо припорошили розовой пудрой. Высокое и чистое небо было налито бездонной и густой синевой. Теплые лучи солнца источали уют, а легкий ветерок, дувший мягко и не назойливо, привносил с собой пьянящий аромат зрелой осени.
   Татарин резко взял вправо, проделал с десяток шагов и остановился. На иссушенной земле высился остов павшего животного. Татарин медленно обошел его и остановился. Перед ним предстали выбеленные солнцем, и выветренные до зазубрин кости. Татарин смотрел на изгибающиеся дугой ребра, массивные шейные позвонки и раздробленный на куски череп.
   - Исход. - подумал Татарин и облизнул шершавые губы.
   Он пошевелил ногой растрескавшееся копыто и нечаянно сдвинул его в сторону. Под ним он увидел выпятившийся, и тоже растресканный бугорок земли. Татарин присел на корточки и пальцем подел легко отделившийся пласт. Внутри бугорка показался проклюнувшийся, но так и не пробившийся наружу гриб.
   - А вот и начало начал - улыбнулся Татарин.
   Он извлек гриб из лунки , повертел его в руке, внимательно рассмотрел со всех сторон и положил на землю
   - А вот и еще. - сказал про себя Татарин увидев поодаль еще один бугорок, а следом еще несколько. - Да вас тут братцы, если хорошенько поискать наберется на одну хорошенькую груду!
   Он поднялся на ноги:
   - Шампиньоны. - благодушно подумал Татарин и прищурившись поглядел на небо. - Неужели здесь на днях прошел дождь? Впрочем, так наверно и есть. Гляди -ка! Здесь он прошел, а там, на полях о нем слыхать не слыхивали. И почему у нас нет времени подзадержаться в этом местечке? Набрали бы грибов, а вечером пожарили их с картошечкой, и тогда пропади все пропадом!
   Татарин отряхнул руки. Он еще раз осмотрел местечко, но уже с сожалением, и пошел обратно. Вскоре он нагнал Бушмена. Тот скосил на него глаза:
   - Где ходишь?
   Татарин промолчал и махнул рукой, дескать, не спрашивай. Бушмен тоже в свою очередь досадливо вздохнул, мол, ну и черт с тобой. Вскоре они нагнали Боба и Толика. Те сидели на земле подле мешка. Боб курил.
   - Ваша очередь. - сказал Толик указав глазами на мешок.
   - Наша так наша. -вздохнул Татарин и пошевели мешок ногой. - Интересно, а рыба не протухнет?
   - Не думаю. -сказал Бушмен. - Я не зря ее переложил опавшей листвой саксаула. В опавшей листве саксаула много соли. Таким образом дерево избавляется от нее, когда соли в древесине накапливается сверх всякой меры.
   - Потому наверно древесина такая тяжелая. - Татарин вспомнил утонувшую снасть и зябко поежился.
   - Поэтому или нет, я не знаю. Знаю, что саксаул не возьмет ни топор, ни пила, до того древесина твердая. Но хрупкая. Если по ней ударить обухом топора, разобьется вдребезги.
   - Все же мне не дает покоя одна мысль. - сказал Боб. - Верно ли мы держим направление? Я сейчас шел и думал, в какой стороне света находится наш барак. Никто из вас не знает?
   Бушмен наморщил лоб:
   - Насколько я помню, по утрам солнце поднимается со стороны крыльца. А садится оно стало быть со стороны дальнего входа.
   Татарин вспомнил Гулю и Зарину. Он явственно увидел их вновь, когда он и Боб оказались перед ними вчера вечером, случайно столкнувшись при выходе из барака. Багровый круг заходящего солнца снова высветил их точеные фигурки. И Татарин еще раз ощутил волнующий запах ароматных волос.
   - Эй! Географ! Чего задумался? - окликнул его Толик.
   Татарин стряхнул с себя наваждение и встрепенулся.
   - Опять в облаках витаешь? - усмехнулся Толик.
   - Чего тебе? -поднял на него глаза Татарин.
   - Давай, вспоминай, как ориентироваться в пространстве?
   - Обыкновенно. По компасу, по солнцу, по звездам. - рассеяно пробормотал Татарин. - А что?
   - Ничего. Вот Бушмен говорит, что солнце встает со стороны крыльца барака, а заходит со стороны дальнего коридора.
   - Правильно. Так оно и есть.
   - Так в каком направлении нам идти? Мы сейчас прошли там, где чудом сохранились следы трактора. А дальше ничего нет. И компаса тоже нет. И до звезд так же не дотянуться.
   - Сейчас... - задумчиво сказал Татарин и огляделся. Потом он посмотрел вверх и прищурился:
   - Тогда будем ориентироваться по солнцу. Сейчас... -повторил он снова.
   Татарин сделал несколько шагов вперед, остановился, встал спиной к солнцу и расставил руки в стороны. Перед ним , по земле, растелилась длинная, перекрещенная тень.
   - Похоже сейчас полдень. -сказал Татарин. - Тень впереди меня. Стало быть там, где у тени голова находится север, за моей спиной юг, левая рука указывает на запад, а правая на восток. Если солнце у нас встает со стороны крыльца, а заходит со стороны коридора, следовательно, встает оно справа, а садится слева. Но осенью солнце восходит между северо-востоком и юго-востоком, а заходит между северо- западом и юго -западом, а это означает...
   - Татарин!- взмолясь перебил его Толик. - Изъясняйся попроще! У меня сейчас голова пойдет кругом!
   Татарин замер. Не оборачиваясь к друзьям, он засмеялся и продолжил:
   - А проще говоря, если мое тело рассматривать как центр оси, то осенью солнце встает правее меня, а садится левее меня. Следовательно... - тут Татарин повернулся влево, опустил правую руку, а вытянутую сместил чуть левее и торжественно продолжил: - Путь наш лежит на северо -запад! Иначе говоря, идти нам предстоит прямо и все время забирать чуть левее!
   - Я же говорил! - радостно вскричал Толик. - Что нам нужно идти туда, откуда мы пришли!
   - Что бы мы без тебя делали! - рассмеялся Бушмен и хлопнул Толика по плечу.
   - Пропали бы! - сказал Толик. - А вы еще причитали, мол дороги не найдем! Я так и думал, что наш путь лежит прямо!
   -Эх! - с досадой сказал Боб. -Попался бы нам по дороге хоть какой-нибудь захудалый ишачок. А еще лучше, если бы их оказалось по каждому на брата. Уселись бы мы тогда на них, пришпорили, и только ветер засвистел в ушах!
   У Татарина затряслись плечи. Его рот сам собой растянулся в улыбке:
   - Представляю зрелище! Рыцари без страха и упрека! Только не на конях , а на ослиной тяге! Вот уж воистину бравый вид! И подъедем мы лихо к бараку - грязные, закопченые, с мешком рыбы наперевес, и все девочки будут наши! А твоя Гуля хлопнется перед тобой, как громом пораженая!
   - Да... - засмеялся Бушмен. - Вид у нас далеко не мужественный. Мы сейчас больше похожи на недотеп, нежели на героев.
   - Вот -вот! - все еще смеясь согласился с ним Татарин. А потом погрустнел:
   - Уж лучше б нам по дороге попался колодец! Залез бы я в него, только бы вы меня и видели!
   - У меня у самого слюны во рту не осталось. - с сожалением сказал Толик. - Никогда еще так жажда не мучила.
   - Ничего. - успокоил его Боб. - Думай о другом. Все когда-то заканчивается. И наше приключение тоже завершится благополучно. Пойдем Толян. Теперь их очередь нести этот мешок.
   - Бери Татарин мешок у горловины. Так тебе будет удобнее. -сказал Бушмен. - А я возьму с другого конца.
   И они продолжили путь. Солнце поднялось выше. Местность вокруг менялась. Деревья стали попадаться реже. Пустыня становилась менее пологой и вдалеке начали показываться очертания курганов. Трава пустыни -жухлая и поникшая по прежнему низко стелилась по земле. Верблюжьей колючки становилось больше. И только солончаки - эти природные, почвенные проплешины возникали между ними и прерывали их взаимосвязь.
   Татарин издали приметил песчаную акацию. Она до боли походила на деревья, которыми изобилует африканская саванна. Длинный ствол тянулся ввысь. Ветви будто зонтичные спицы, веером расходились в разные стороны и поддерживали собой плоскую, раскидистую крону. Одинокий орел неподвижно сидел на одной из ветвей и даже на большом расстоянии казался массивным и грозным. У Татарина захватило дух. Он снова горько сокрушился о нынешних временах, о настоящем отрезке времени, в котором канули в лето жившие еще недавно в этой части пустыни гепарды. Он так и представил их лежащими в тени этого дерева, воскресил в памяти чарующую красоту стремительного хищника, повелителя здешних равнин. Его собрат, могучий и свирепый тигр, быть может тоже забредал в эти места. Но Татарин отчетливо видел его там, рядом с остовом павшего животного, ведь истинный властелин здешних земель предпочитал заросли, и горе тому, кто посмел бы потревожить его покой.
   Друзья все дальше уходили на северо-запад. С каждым пройденным расстоянием их ноша становилась все неудобнее и обременительнее. Но ни у кого не возникало мысли избавиться от нее, сбросить с рук тяжеливший их груз и тем самым облегчить себе оставшийся путь. Вскоре они подошли к облюбованным еще издали кустам чингиля и устроили у их подножия привал.
   Расссевшись в тени, они устало переводили дух. Говорить не хотелось. Друзья лишь изредка перебрасывались словами. Но подспутно, все они мысленно нет-нет да терзались думами о Гани. В их памяти Гани так и остался лежать у реки в том положении, в каком они его видели в последний раз. К этому времени с их душ на нет сошло негодование, которое еще недавно выплескивалось через край. Если в начале пути никто из друзей не поминал Гани ни словом, ни духом, то сейчас парней стали тревожить угрызения совести. Каким бы негодяем не оказался Гани, он остался там, у реки, один -одинешенек. Выберется он из пустыни или нет? Сможет ли он собраться с духом, которого как выяснилось у него оказалось ничтожно мало? Сумеет ли он самостоятельно найти обратную дорогу? К тому же когда они вернутся в барак, их непременно спросят:
   - А где Гани? Куда он подевался и что с ним сталось?
   Ведь рано или поздно история с трактором станет известной всему курсу. И в таком случае поступок парней сложно будет оправдать. Отбросив в сторону эмоции и подлое деяние Гани, на поверхности останется одно. Ребята оставили его за тридевять земель от барака и бросили на произвол судьбы. Сейчас, во время привала, эти мысли стали одолевать парней с большей силой. Никто их не высказывал вслух. Но слишком часто то один, то другой из ребят нет нет, да поглядывали в сторону, где уже далеко-далеко пролегала та самая памятная речка. Наконец Толик не выдержал.
   - Может я вернусь? Поищу эту гниду?
   - Ты хорошенько подумал? - глянул на него исподлобья Боб.
   - А как быть? - сердито ответил Толик.
   - Мы порядком отмахали по этой пустыне. Хочешь отмахать еще?
   - Не хочу. Но и оставаться в неведении тоже не желаю.
   - Если ты вернешься, а потом повернешь назад, ночевать тебе придется тут, под открытым небом. - сказал Татарин - Ты к этому готов?
   Толик опустил голову.
   - Если возвращаться, то надо идти вдвоем. Одному тут нечего делать. - сказал Татарин.
   - А остальные пойдут в барак? - спросил Бушмен.
   - Так не годится. Нам нельзя разделяться. - сказал Боб. - Мы вернемся вместе. А если до утра Гани не придет, тогда все расскажем преподавателям и организуем поиски.
   - Если мы все расскажем преподавателям, то подпишем себе смертный приговор. - печально сказал Толик.
   - А куда деваться? Между прочим преподаватели тоже за нас в ответе. Если с Гани что-нибудь случится, с них три шкуры снимут. И в первую очередь родители и родственники этого черта Гани. - сурово сказал Боб.
   - Будем надеяться, что не случится. С Гани всегда все сходило как с гуся вода. - сказал Татарин.
   - До сегодняшнего дня. Теперь Гани далеко не гусь. А мокрая курица. - сказал Боб.
   - А мне он раньше казался волевым. Да, он конечно прохиндей и прохиндей первостатейный. Но ему его дружки в рот смотрят! Ловят каждое слово! Он для них кумир. - сказал Толик.
   - Низверженный. - не унимался Боб.
   - Вот так живешь - живешь и не ведаешь, кто есть кто. - вздохнул Бушмен. - В душу ведь не заглянешь. И на лбу у человека не написано, кто он есть на самом деле.
   - Стало быть решено. Возвращаться не будем? - обвел всех взглядом Татарин.
   - Не будем. -твердо сказал Боб.
   - Тогда в путь. - вздохнул Толик и первым встал ноги.
   Снова потянулась нескончаемая дорога. Она по прежнему пролегала на северо -запад. Мешок с рыбой переходил из рук в руки. Ребята несли его по очереди. Стоически перенося свалившееся на их головы невзгоды, друзья запаслись терпением. Путь предстоял долгий, томительный. Дорога обратно как страницы непознанной книги открывалась перед ними с каждым новым и нехоженым отрезком пути. Что повстречается им на этих страницах? С чем столкнутся пилигримы? Никто из ребят не задавал себе эти вопросы. Все чего они желали, это поскорее вернуться домой.
   А пустыня дышала и жила своей жизнью. Время от времени на пути попадались черепахи. Уже скоро, когда теплый воздух пустыни сменится на стылый, черепахи запрячутся в свои норы. Они заползут в свои убежища и останутся там надежно схороненные от глаз и всего мира. Они безвылазно проведут под землей остаток осени и всю зиму. И только весной, когда радушное солнце вновь согреет землю и равнина заполыхает сочными красками нежных цветов, черепахи пробудятся от спячки, выползут на поверхность и посмотрят вокруг бесстрастными глазами земных долгожителей. Им не ведом холод и стужа, их пробуждение начинается с цветов - вот уж, воистину, баловни судьбы!
   И сейчас, почуяв приближение путников, черепахи замедляли ход. А когда пилигримы, как в шутку назвал себя и друзей Татарин, оказывались с ними вровень, то черепахи останавливались, втягивали в панцирь лапки и голову, и оставались недвижимы. По мере удаления парней, черепахи боязливо выпячивали голову, следом за ней лапки и перебирая ими, вновь неспешно ползли туда, куда их влек древний инстинкт. То и дело вдали, а то и поблизости проносились тушканчики. Прыгая на задних лапах как заправские кенгуру, они возникали ниоткуда, и так же стремительно исчезали. Чуть погодя ребята наткнулись на полуистлевшее тело шакала. А еще спустя некоторое время дорогу им перешел варан. Татарин увидел его первым. Несмотря на мучившую его жажду, он побежал к нему. Варан метнулся в сторону и проворно скрылся в кустах ежовника - только его и видели. Татарин обошел кругом куст, припадая на то на одно колено, то на другое. Он заглядывал под куст под разными углами, глядел едва ли не вплотную приближая лицо к корням, но варана так и не увидал.
   - Шустрый. - восхитился про себя Татарин. Он стряхнул с ладоней прилипшие к ним сухие комочки земли и только тогда, вновь ощутил жажду. Сейчас он сидел на земле, облизывал губы и смотрел на ребят. Они подходили к нему. Первым рядом с Татарином на землю опустился Бушмен. Чуть погодя к ним подошли Толик и Боб. Они положили мешок и одновременно как по команде, каждый из них утер рукой взмокший лоб.
   - Уфф! - выдохнул Боб. - Мешок становится все тяжелее и тяжелее.
   - Но, но! -предостерегающе воскликнул Татарин. - Будем нести его до конца!
   - Само собой! - обреченно сказал Боб. - Сколько трудов было положено! Не зазря же!
   - Интересно. А половину пути мы проделали? - устало спросил Толик.
   - Наивный ты парень. - улыбнулся Бушмен. - Мы еще в начале пути. Нам еще топать и топать! Топать и топать. Топать и топать...
   Бушмен понижал голос с каждым сказанным словом. Внезапно он умолк . Затем резко встал и повернулся. Вновь его глаза сощурились, а сам он весь обратился в слух. Он пристально вгляделся в сторону, которая означала проделанный путь. Собранный, с чуть согнутыми в локтях руками, он казался сжатой пружиной. Что - то взволновало его. Ребята притихли. Они сидели на земле, и не спускали с Бушмена глаз. Стало тихо. Возникшее напряжение стало нарастать. Тело Бушмена накренилось вперед. Казалось еще немного, Бушмен или плашмя рухнет на землю, или стремглав понесется вдаль. Татарин глядел на него во все глаза и вдруг ощутил, как что-то неприятное, мохнатое, коснулось его шеи. Он невольно охватил шею пальцами и похолодел. Ладонь легла на нечто мясистое, упругое. Чувствительная кожа ладони ощутила продолговатое тельце усеяное махровыми ворсинками. Не помня себя Татарин подскочил на месте как ужаленый. Он стряхнул это с себя и непроизвольно вскрикнул. Боб и Толик вытаращились и лишь Бушмен мгновенно узрел причину переполоха. Одним прыжком он оказался рядом с Татарином и с размаху придавил землю ногой. Татарин гладил шею и тоже вперил в Бушмена недоуменый взгляд. Бушмен отнял ногу. Татарин опустил глаза. На земле лежало нечто мерзкое на вид и раздавленное до выступившей из него жижи. Боб и Толик присвистнули. Татарин взирал молча. Бушмен отошел назад. Все они теперь не отрываясь смотрели на распростертые по земле паучьи конечности, на раздавленое тельце песчаного цвета и на две крупные изогнутые челюсти, смахивающие на крабью клешню.
   - Фаланга... -прошептал Толик.
   - Фаланга. - тихо подтвердил Боб. Он поднял на Татарина глаза и вспохватившись, тут же спросил с неподдельной тревогой:
   - Не укусила?
   Все еще оглаживая рукой шею, ни говоря ни слова, Татарин покачал головой.
   - Повезло. - сказал Бушмен.
   Теперь Бушмен выглядел прежним. Спокойным и не встревоженным. А Татарин обрел способность говорить:
   - А я сижу и не пойму - кто-то меня за шею щекочет. Я поначалу подергал плечом, ан нет, дальше щекочет. А когда схватился рукой, так меня как будто током ударило. Я ощутил что-то живое и одновременно отталкивающее!
   - В самом деле повезло. А могла и цапнуть! - сказал Боб.
   - Запросто. - сказал Толик. - Эти гадины кусаются.
   - Вроде не смертельно? - повернулся к нему Боб.
   - Не смертельно. Но тоже ничего хорошего. Раздуло бы Татарину шею, а позже место укуса и воспалиться могло. Одним словом -повезло! - сказал Бушмен.
   - Да уж... - смущенно улыбнулся Татарин. - А я громко крикнул?
   - Небеса содрогнулись точно! - осклабился Толик.
   - Запищал как девка. - сжал губы Бушмен.
   - Я серьезно! - насупился Татарин.
   - Боб, скажи! -повернулся к нему Бушмен.
   - Аж уши заложило. -сдвинул брови Боб.
   - Да ну вас! - отмахнулся от них Татарин.
   Тут Боб, Толик и Бушмен не выдержали. Вновь раздался взрыв смеха. Он гулко грянул и сразу же бесследно исчез. Лишенное границ пространство недовольно поморщилось и поглотило инородный звук. Пустыня поспешила загасить чужеродное ей веселье. Вновь воздух наполнился звенящей и зловещей тишиной. Татарин снова поежился. Он повел плечами и посмотрел на Бушмена:
   - А тебя что встревожило?
   Бушмен помедлил, а потом выдавил из себя скупо и нехотя:
   - Не знаю.
   - Ты опять сам не свой. - Боб в упор уставился на Бушмена.
   Бушмен потупился:
   - Мне трудно обьяснить. Но мне кажется, что там, позади нас, что-то есть.
   Боб, Татарин и Толик переглянулись.
   А Бушмен вновь подобрался и его взгляд стал тоскливым:
   - Будто в спину мне все время кто-то смотрит.
   Толик сделал несколько шагов и начал глядеть туда, где по мнению Бушмена кто-то был. Он даже встал на цыпочки и смотрел до тех пор, пока не потерял равновесие и вновь твердо не встал на ноги:
   - Ты опять за старое?
   Бушмен промолчал.
   Лицо Боба стало задумчивым:
   - Не скажи Толян. У Бушмена есть шестое чувство. Он всегда ощущает то, что нам неведомо. Уж в этом я убеждался не раз...
   - И не два. - перебил его Татарин. - Я согласен с тобой Боба. И я верю Бушмену.
   Но чтобы сгладить вновь возникшее напряжение, Татарин улыбнулся и сказал:
   - Чтобы там ни оказалось, истинной опасности это не представляет.
   - Почему? -спросил Толик.
   - Если бы мы оказались здесь, скажем, лет пятьдесят назад, то да. В то время тут еще бродили свирепые хищники. А сейчас? Никого из них не осталось. Всех перебили и извели под корень.
   - Но двуногие остались... -уклончиво сказал Бушмен.
   Толик, Боб и Татарин все как один уставилсь на Бушмена.
   - Эту особь полностью не перебьешь. Эта особь живучая. И куда коварнее тех, кого извели под корень. - сказал посерьезневший Бушмен и сощурил внезапно налившиеся сталью глаза.
   Конец главы
  
   Глава 31
   - Пойманую рыбку, обдеру как липку, пойманую рыбку, обдеру как липку...
   - Бушмен! - страдальчески сказал Татарин.
   - Пойманую рыбку, обдеру как липку...
   - Бушме-е-ен! голосом мученика повторил Татарин.
   - Чего тебе?
   - Смени пластинку! - взмолился Татарин.
   - Хорошая песенка! Чем она тебе не угодила?
   - Песенка замечательная!
   - Ага! Только тебе что-ли стихи сочинять? У меня тоже получилось!
   - В таком случае сочини продолжение! А то уже час гундишь одно и тоже, сил моих больше нет терпеть. Что ты из нее жилы тянешь?
   - Пойманую рыбку, обдеру как липку...
   - У-у-у-..! - неожиданно фальцетом подхватил Татарин
   - Рыбку, рыбку...
   -у-у-у..! - Татарин взял на тон выше
   - Чего ты воешь? - поморщился Бушмен.
   - А ты чего нудишь?
   - Я пою.
   - Я тоже.
   - Тебе на ухо медведь наступил.
   - А на твоем ухе медведь чечетку сплясал.
   - Обдеру как липку...
   - У-у-у-у!!! - тут Татарин взял такую высокую ноту, что лицо Бушмена сморщилось, будто он разом съел целый лимон. Он попытался заткнуть себе уши. Но одной рукой Бушмен держал мешок, поэтому заткнуть вышло только одно ухо, да и то, не обращенное к Татарину.
   - Ну как? - ухмыльнулся Татарин.
   - Отвратительно.
   - Божественно!- наставительно выставил вверх палец Татарин.
   - От твоего воя сейчас к нам все шакалы сбегутся.
   - А если ты продолжишь петь свою занудную песенку, от тебя сбегу я.
   - Успеешь. Лучше давай руки поменяем.
   - Не могу.
   - А! Точно! -спохватился Бушмен скосив глаза на руку Татарина. - Я и забыл вовсе. До сих пор болит?
   - Сейчас уже не болит. Так, ноет. Но удерживать рукой мешок долго не смогу.
   - Прав был Боб. Ноша становится все тяжелее и тяжелее.
   - Понятное дело. С чего бы ей легчать?
   - А нам еще идти и идти.
   Татарин промолчал.
   - Ты тоже хорош. Не по нраву моя рыбка, так мог бы сам одну золотую рыбку из реки выловить. -сказал Бушмен.
   - А на кой она мне?
   - То есть как на кой? Загадали бы желание мигом очутиться у барака и не пришлось бы нам мерять шагами эту пустыню, у которой ни конца нет, ни края.
   - Все золотые рыбки нынче в зоомагазине. - вздохнул Татарин.
   - Зато оказались бы у барака как по мановению волшебной палочки !
   - Все это химера Бушмен. Мечта.
   - Зато -раз! И мечта в кармане.
   - Мечта тем и красива, что не должна исполняться быстро. На то она и мечта.
   - Еще как должна. - возразил Бушмен.
   - Ты в один ряд ставишь мечту и желание.
   - Разве это не одно и то же? - удивился Бушмен.
   - Нет конечно!
   - В чем же разница? - живо спросил Бушмен. - У меня, например, была сокровенная мечта одному человеку морду набить. Он в параллельном классе учился, и всегда мне проходу не давал. И не только мне. Веришь, нет, я не просто мечтал, во сне об этом думал!
   - Разве это мечта? Обычное желание.
   - Не скажи... Ты послушай сначала. Так вот, он учился в параллельном классе и всеми верховодил. Да в любой школе есть заводила, которого все боятся, и в твоей школе наверно был такой.
   - И не один. - согласился Татарин.
   - В нашей и одного хватало. Вокруг него конечно крутились прихвостни, которых он в обиду не давал, науськивал на других, но в то же время этим приспешникам тоже от него доставалось. Подлипалы одним словом. Их я не боялся. А Муслима , его Муслим звали - да. Никто перед ним пикнуть не смел. Как он меня допекал! Когда он ко мне цеплялся, на меня такой подлый страх нападал, руки ,ноги ватными становились, и смотрел я на него, как кролик на удава. Однажды он мне наставил фонарей, гад, хоть в школу не ходи. Знаешь, о чем я тогда мечтал?
   - Догадываюсь. - усмехнулся Татарин.
   - Вот -вот. Убить его хотелось. - со злостью сказал Бушмен.
   - Но это и есть мечта, нечто очень желанное, громадное, и в то же время сиюминутно несбыточное. Не убивать же в самом деле. - сказал Татарин.
   - Не скажи-и-и... - протянул Бушмен.
   - Убил что-ли?! - оторопел Татарин.
   - Типун тебе! Нет конечно. - сказал Бушмен. - Я говорю, мечта была тоже его избить, изуродовать, изувечить, чуть ли не убить, но как? Говорю тебе, такой страх нападал, ничего с собой поделать не мог! Как ты думаешь, легко такую мечту осуществить? Да она мне тоже казалась несбыточной!
   - И чем все закончилось? - с любопытством спросил Татарин.
   - А закончилось вот чем. Недалеко от нашей школы тянется длиннющий ряд гаражей, так я тебе скажу, если идти через них напрямки, то до моего дома остается рукой подать. Но я всегда обходил гаражи стороной, потому что Муслим со своей шайкой частенько там околачивался. Так и ходил я все время окружным путем. А в тот день я домой очень торопился. И решил про себя:
   - Была не была, проскочу, авось пронесет!
   И только я прошел между двумя гаражами и вышел в закуточек, смотрю, а они сидят. Курят. Вся компания в сборе. И Муслим сидит на корточках, рассказывает им что-то, а они гогочат. Курят, гыкают и харкаются. И земля вокруг вся в плевках. Муслим на меня глянул, и остальные тоже как по команде головы в мою сторону повернули. А я стою, ни жив, ни мертв. Только холодом обдало с ног до головы. А Муслим усмехнулся, сплюнул сквозь зубы и дальше им рассказывать начал, и его дружки тоже от меня отвернулись. А я не знаю, что мне делать. Идти напролом, считай сам себе приговор подписал, обойти тоже не дело, придется спиной в гаражи вжиматься. Можно было конечно развернуться и броситься бежать в ту самую щель между гаражами, но сам понимаешь, какой тогда последней тряпкой я окажусь. И вот я стою, а по спине пот градом льет. И как назло мне во что бы то ни стало нужно поскорее домой, а я в самой настоящей ловушке. Одним словом -влип. А они сидят, разговаривают, и на меня как - будто ноль внимания. Минут пять прошло, может больше. А я все стою, и никак не могу ни на что решиться. Но знаю наверняка. Муслим попросту выжидает, что я делать буду. Если пойду, причем неважно в какую сторону, то в любом случае он мне уйти не даст, а дальше все будет предсказуемо. Сначала на словах поиздевается, потом влепит парочку ударов, а может и больше , и я под общий смех, поплетусь туда, куда так торопился попасть.
   На скулах Татарина заходили желваки.
   - Так все и случилось. Своими ударами он впечатал меня в ту самую щель, откуда я вышел. А когда я упал и барахтался среди мусора, пустых бутылок, битых кирпичей и кусков асфальта, кто-то из его прихлебателей еще швырнул в меня мою сумку. И вот я лежу посреди этого мусора, слышу смех, мат, а еще перед глазами так и стоит его рожа и подобострастные ухмылки прихлебателей, и все это сквозь гул в голове, все болит, и страха -то уже никакого нет, а только ненависть, да еще отвращение к самому себе, за свою предательскую трусость, за свое бессилие, и главное, так и вижу, как завтра, в школе, на переменах мне придется не выходить из класса, чтобы не дай бог попасться им на глаза, а если и попадусь, то снова придется столкнуться с ненавистными рожами, а я, как побитая собака, буду вечно ходить с опущенной головой окружным путем, и все эти мысли так и лезут в голову, душат, не дают мне покоя. И вот тогда, я ослеп. От ярости. Я схватил первые же подвернувшиеся мне под руки кусок асфальта, обломок кирпича, и выскочил из прохода. Честно скажу, в тот момент я ни о чем не думал, кроме как изувечить, может даже убить, а потом будь что будет. Видимо, на моем лице все было написано, потому что, те кто меня увидел, бросились врассыпную. Муслим стоял ко мне лицом, и первый же кусок асфальта я швырнул ему в голову. Он успел пригнуться, но я все равно попал , хоть и вскользь. И следом изо всех сил бросил обломок кирпича и попал точно в грудь. Муслим облился кровью, а я налетел на него, сбил с ног, и начал пинать. Он закрыл лицо руками, скорчился, начал уворачиваться, но я все равно доставал его ногами и бил всласть. Никто из его компании нас не разнял. Говорю тебе, я их не боялся, и они это знали. А еще я яростно матерился и это придавало сил. Видимо я громко орал, потому что Муслим хоть и хрипел, но пару ругательств я от него тоже услышал. От этого я еще больше рассвирипел и мне хотелось заткнуть ему глотку. Все-таки дружки Муслима меня оттащили, но пальцем не тронули. Один из них мне даже сумку принес. Так-то Татарин... А ты говоришь , мечта не выполнима...
   - Больше с Муслимом не встречались? - спросил Татарин.
   - Нет. Потом случилась одна нехорошая история, и его упекли в колонию. Больше я его не видел. А так, кто его знает, что у него на уме? И затаил ли он на меня злобу или нет, покажет время. Если свидимся.
   - С такими лучше ухо держать востро. - сказал Татарин. - Такие как твой Муслим прилюдное унижение не спустят.
   - Сейчас я об этом не думаю. Сейчас случившееся кажется мне далеким, эдаким прошедшим воспоминанием из прошлой жизни. Но сейчас речь не об этом. А лучше скажи -ка ты мне вот что. Как же быть Татарин?
   - То есть? Ты о чем?
   - В чем разница между мечтой и желанием? Почему мечта не должна исполняться быстро?
   Татарин улыбнулся.
   - На кой тебе это сдалось?
   - Мне самому стало интересно. Никогда об этом не задумывался и не знал, что между ними есть отличия! Если есть?
   Татарин взглянул на Бушмена, и прищурился:
   - Тебе зимой лета хочется?
   - Да.
   - Промозглым, зимним вечером, когда дует ледяной ветер, и моросит противный, мелкий дождь, мечтаешь оказаться на теплом, морском берегу, в тени лохматых пальм в обнимку с прекрасной, обнаженной туземкой?
   - Еще бы!
   - Что это? Желание или мечта?
   Бушмен задумался. Он наморщил лоб и нерешительно сказал:
   - И то, и другое.
   - Правильно! Влечение к туземке - это желание, вожделение, но теплый, морской берег применительно к зимнему вечеру, это неисполнимая мечта! Улавливаешь разницу? Тем она и красива своей сиюминутной несбыточностью, и именно поэтому эта мечта греет в такой холодный, и как я уже сказал, промозглый зимний вечер.
   - Это грезы, Татарин.
   - Может быть. Можешь назвать ее бредом, мне все равно. Сама по себе эта мечта осуществима, но все же, она потеряет всю свою привлекательность, потому что не сбудется в ту самую минуту, когда ты только начал об этом мечтать.
   - Куда загнул! По щучьему велению бывает только в сказках!
   - Согласен. Вот поэтому, кажущаяся несбыточной мечта и толкает нас вперед, а сбудется она или не сбудется, зависит от тебя и только от тебя! И еще. Если уж суждено будет этому случиться, то поверь, у меня тут же появится новое желание
   - И какое?
   - Чтобы красоток было две.
   - Ха - ха! А сразу нельзя было ?
   - В этом и есть суть. Как только осуществляется мечта, ее портит новое желание.
   - По мне, лучше мечтать о чем-то более простом, а не витать в облаках. Эдак можно полностью погрузиться черт знает куда.
   - Но мечтать, это прежде всего стремиться. Это жажда осуществить что-то новое, непознанное. И главное - быть уверенным и верить в ее осуществление!
   - А ты мечтаешь?
   - Мечтаю.
   - О чем? Хотя знаю. Чтобы вернулось Аральское море.
   - И не только море.
   - Тоже знаю. Чтобы хлопок собирали машины. А не мы с тобой и не вся страна вручную и поголовно. Так?
   - Нет Бушмен. Это следствие. А всему есть причины. Пусть стране нужен хлопок. Пусть. Пусть без хлопка стране сейчас не обойтись. Но ведь можно выращивать хлопок не таким варварским способом! И не в таком количестве! И выращивая хлопок можно быть рачительным и бережливым, а не алчным и расточительным! Для чего, чтобы выращивать всего лишь одну культуру, одну Бушмен, только вдумайся в это, следует губить и испепелять все живое! Зачем нам нужна еще одна пустыня, к тому же рукотворная! Для чего? Объясни мне!
   - Не нам решать Татарин. Мы мелкие сошки. Нам ли об этом судить?
   - Но я могу мечтать и верить, что в нашей стране возобладает здравый смысл! Что страна освободится от хлопковой зависимости! Что вновь возродится и заплещется море...
   - Ничего не выйдет Татарин. -перебил Бушмен.
   - Не выйдет?
   - Не выйдет.
   - Почему?
   - Это не возможно исправить.
   - Вот как?
   - Твоя мечта несбыточная.
   - А твоя?
   - Какая моя?
   - Твоя мечта! Наказать своего обидчика! Сам говорил, что она казалась тебе несбыточной! Кто ее осуществил? Ты? Или это сделали за тебя? Ну? Чего молчишь?
   - Ну я.
   - Но она тебе до поры до времени тоже казалась недосягаемой! Ты мечтал о ней, но в то же время желал опустив руки. Но ты их поднял! В итоге вот она-твоя мечта, оказалась в твоем кармане! Ты избавился от собственного страха и унижения. Так же и здесь. Я тоже буду поднимать руки, чтобы ее исполнить. Сколько мне дано, столько и буду.
   - Ох Татарин. Мечтателем был, мечтателем и останешься.
   - Ну и пусть. Тебе то что?
   - Ничего. Мечтай, сколько твоей душе угодно.
   - Ну и буду.
   - А желание?
   - Какое желание?
   - То была мечта, а какое у тебя желание?
   - Напиться вволю.
   - А потом?
   - Жить. - сладостно выдохнул Татарин и блаженно улыбнулся.
   - Все?
   - Разве этого мало?
   - Жить можно по разному.
   - Можно. Можно и дальше обливаться потом и нести этот мешок понимая, что его груз замедляет наш путь, а можно еще разок ополовинить содержимое и тем самым его ускорить. И без всяких золотых рыбок. И без твоей заунывной песенки.
   - Ты серьезно?
   - Вполне.
   -Татарин! Я не верю своим ушам.
   - Если бы ты их еще не затыкал, то поверил в услышанное быстрее.
   Бушмен остановился. Татарин тоже. Бушмен наклонил свой конец мешка и положил его на землю. Татарин сделал то же самое. Они повернулись лицом друг к другу. Теперь они стояли разделенные мешком и смотрели глаза в глаза. Их обоюдный взгляд был пристальный и немигающий.
   - Татарин. Я тоже об этом думал. Но ты порой так упрешься, что тебя с места не сдвинешь! А если рассудить здраво, в самом деле груз становится помехой. Если его облегчить, то мы пойдем быстрее. А ты сам знаешь, насколько важно выбраться из пустыни засветло.
   - Знаю. Потому рассуждаю так же, как и ты.
   - Тогда надо окликнуть Толика и Боба.
   - Надо. Пусть тоже выскажутся. Только свистни им сам. У меня во рту, как в пересохшем колодце. Я слова из себя еле выдавливаю, а уж свистнуть, тем более не смогу.
   Бушмен заложил пальцы в рот и пронзительно свистнул. Идущие впереди и вдалеке Боб и Толик обернулись. Бушмен подал им рукой условный знак, который они распознали верно и безошибочно. Они остановились.
   - Бери Бушмен мешок со своего конца. Подойдем к ним сами. Чтобы они не возвращались. Зачем возвращаться туда, куда обратной дороги нет?
   Бушмен возражать не стал. Он наклонился, ухватил рукой свой конец мешка, и они зашагали вперед. Но едва они сделали несколько шагов, Бушмен склонился к Татарину и сказал ему что-то вполголоса. Татарин хмыкнул, улыбнулся и согласно кивнул головой. Они покрепче ухватились каждый за свой конец мешка, и пошли дальше. Боб и Толик стояли повернувшись к ним лицом и терпеливо ждали. Татарин и Бушмен шли прямо на них. Они шли неспешно, оживленно говоря о чем то между собой, а Бушмен свободной рукой даже начал жестикулировать. Увлеченные беседой и нисколько не сворачивая в сторону, они приблизились к Бобу и Толику едва ли не вплотную. Еще чуть -чуть и столкновения было бы не избежать. Толик и Боб невольно расступились. А Бушмен и Татарин как ни в чем не бывало прошли между ними не обращая на них ни малейшего внимания. Они преспокойно прошествовали дальше и на их лицах не дрогнул ни один мускул. Боб и Толик оторопело смотрели им вслед и только потом переглянулись. Затем они вновь уставились на удаляющихся вдаль Бушмена и Татарина, а те в свою очередь продолжая о чем то оживленно говорить, даже не оглянулись. Лица Боба и Толика вытянулись.
   - Эй! - крикнул им вслед Толик. - Вы чего?
   Татарин и Бушмен ухом не повели.
   - Эй! - Толик повысил голос. - Оглохли что-ли?
   Безуспешно.
   Боб поискал вокруг себя глазами, и не найдя ничего, что можно было бы поднять с земли и бросить вслед Татарину и Бушмену, залихватски свистнул. Ноль внимания. Тем же непешным шагом они удалялись все дальше и дальше. Боб и Толик вновь с недоумением переглянулись, и поспешили вперед. Они нагнали их, причем едва не наступив им на пятки. И только тогда Татарин и Бушмен резко обернулись. Они бросили на землю мешок и расхохотались.
   - Вот черти! - с досадой сказал Боб. - Разыграли все -таки.
   - Видели бы вы свои лица! - смеясь воскликнул Бушмен. - Вытянулись аж до земли!
   - То же мне, умники. - буркнул Толик. - Ничего остроумнее придумать не смогли?
   - Смогли. - продолжая смеяться ответил Татарин. Потом он посерьезнел и сказал:
   - Кое - что мы все-таки придумали. Давайте присядем. И поговорим.
   Яростных возражений не последовало. Все едино решили - так тому и быть. Вновь высыпали на землю содержимое мешка. Бушмен старательно отобрал самых отборных и крупных рыбин. Он заботливо увязал их в мешок, который теперь заметно уменьшился в размере и значительно полегчал.
   - Совсем другое дело! - весело сказал Бушмен приподняв его одной рукой. - Теперь нам станет гораздо легче.
   Татарин смотрел на оставшуюся часть рыбы. Внешне она ничуть не изменилась, выглядела вполне свежей и пригожей. Ему было жаль оставлять ее тут, но другого выхода не было. Сам не зная для чего он это делает, Татарин аккуратно разложил рыбу на земле рядком и тесно друг к другу.
   - Зачем ты это делаешь? - удивился Боб.
   Татарин пожал плечами:
   - Может с неба кто увидит. А может с земли кто учует. Кто знает, что здесь будет, когда нас здесь уже не будет.
   - Ты еще указатель оставь. Для пущего порядка. - ухмыльнулся Толик.
   - А что? И оставлю!
   Веха вышла хоть куда. Потому что будто нарочно и всего лишь в нескольких шагах от того места, где стоял Татарин, высилось одинокое, приземистое деревце саксаула. Оно было корявым, разлапистым, даже причудливым. Было в его формах что -то схожее с многоруким существом. Сходность еще придавала земля. По воле случае ей оказался такыр - спекшиийся на солнце клочок глинистой суши, усеянный трещинами. От кряжистого ствола и во все стороны по земле расходились образованные расщелинами мозаичные узоры. Казалось пробудившееся под землей мифическое создание с неимоверным трудом пробилось сквозь твердыню, как могло распрямило скрученое туловище, распростерло руки и навеки застыло, пав под разящими лучами солнца. Татарин увидел образ. Он мгновенно возник перед его глазами в окружающем пространстве, и тотчас сделался ощутимым, живым и захватывающим. Татарин подошел к дереву. Он вынул из сумочки - пояса бинт, оторвал от него длинный лоскут, и старательно привязал его к вершине.
   - Отныне оно будет священным. - торжественно сказал Татарин. - Ведь так и сотворяются легенды! Наверняка вам приходилось бывать в местах поклонений, видеть сакральные предметы, да те же деревья в подобных местах , на чьих ветвях развеваются лоскутки ткани - все они овеяны преданиями! Кем был тот безвестный, кто первым повязал полоску материи? Что двигало им? Что его влекло? Вот и сейчас едва не у подножия пустынного изваяния, мы оставляем пищу. Поэтому!
   Татарин воздел руки к небу:
   - Пусть дар принесенный нами сохранит чью то жизнь, пусть подношение возымеет силу над нашедшим его, пусть случится то, чему суждено быть! Да будет так, во веки веков и...
   - Аминь! - включился в игру Боб.
   - Аминь! - улыбнулся Татарин и подыграв Бобу, провел ладонями по лицу.
   - Татарин вновь сотворяет миры. -вновь ухмыльнулся Толик.
   - Почему бы нет? - засмеялся Татарин - Бушмена раскладушка тоже была безликой, а теперь? Любо-дорого на нее поглядеть!
   - Да уж... -печально вздохнул Толик. - Посидеть бы за ней сейчас как раньше. Уставить ее вновь всякой всячиной да наесться всласть и до отвала!
   - И напиться вволю. - мечтательно сказал Татарин.
   - Нет уж! Отныне как хотите, но больше я глумиться вам над своей раскладушкой не дам. На ней и так живого места нет! Из нее скоро масло выжимать можно будет. - возмутился Бушмен.
   - Ты Бушмен, не кипятись. - сказал Боб кладя руку ему на плечо. - Если наступят голодные времена, мы из твоей раскладушки суп сварим. И ты первый потом пальчики оближешь.
   - Еще чего! - буркнул Бушмен. - Вы на кашеварите. Я вам это дело не доверю. Мы с Татарином лучше вашего харчи состряпаем.
   - Вы уже с ним состряпали. Да так, что ваша картошка мимо наших ртов прошла.
   - А ты думаешь нам перепало? Мы даже кусочка не попробовали! Все умыкнули декан и проректор, все до последнего ломтика! - возмущенно сказал Татарин.
   - Чтоб им пусто было! - в сердцах воскликнул Бушмен. - А у нас густо!
   - По крайней мере сейчас у нас не густо, но и не жидко. - сказал Толик, взял в руку мешок и подержал его на весу. - Хороша все же рыбка! Так и просится на сковороду!
   - Осталось всего -то пройти остаток пути. Как думаете? Половину дороги мы уже преодолели? - спросил Боб.
   - Думаю да. Судя по времени и глядя на солнце, отмахали мы порядочно. - сказал Татарин.
   - Ну тогда снова в путь! Не будем задерживаться. Время не ждет! - сказал Толик.
   И они вновь отправились в дорогу. Путь по- прежнему пролегал на северо- запад. Пустыня вновь расстелилась перед ними во всем своем величии. По левую руку пустошь была ровной и тянулась на сколько хватало глаз. Справа от парней земля поднималась под уклоном вверх, образуя собой протяженный холм. На его гребне высился тамариск, склоны густо поросли верблюжьей колючкой, кое где виднелся ежовник, а еще как сама вершина, так и те же склоны холма были усеяны островками высоченного тростника. Издали возвышенность казалась выпуклой спиной исполинского ящера оставшегося тут с незапямятных времен и застывшего навеки в земле. Они прошли еще немного, и возвышенность полностью заслонила собой пустошь, пролегающая от них справа. Все что теперь находилось там, было надежно скрыто от человеческого взора. Далее гребень холма плавно спускался вниз, и впереди пространство пересекала желтоватая линия похожая на горизонт, только почему-то с вкраплениями зеленоватых полос. Все это мимоходом отмечал про себя Татарин. Он вертел головой, старательно вглядывался во все, что его окружало, и старался запомнить каждую мелочь. Татарин желал вместить в себя все, что представало перед его глазами, неистово жаждал напитаться чарующей красотой девственных мест, где по всем признакам не ощущалось присутствие человека. Ему страстно хотелось вобрать в себя все увиденное до последней капли, и он созерцал эту часть пустыни до тех пор, пока не ощутил легкий толчок. Это Толик коснулся его плеча. И не говоря ни слова протянул ему мешок. Татарин рассеяно принял мешок и тут же его уронил.
   Толик горько вздохнул, поднял с земли мешок и подал его:
   - Татарин. Хватит витать. Наступила твоя очередь его нести.
   Татарин смущенно улыбнулся:
   - Да Толян. Извини. Что-то я сегодня замечтался.
   Татарин закинул за плечо мешок, и дальше они пошли вместе. Толик молчал. Татарину тоже было не до слов. Он вновь посмотрел на вершину холма. Сейчас он шел у его подножия и видел купол, который плавно опускался вниз. Там, где покатый край вновь становился пологим, густели заросли вечнозеленого гребенщика. Они тоже тянулись грядой и заворачивали вправо, как бы создавая еще один заслон от пространства, раскинувшегося за холмом. Желтая линия с зеленоватым оттенком стала ближе. Теперь отчетливо было видно, что впереди, перед ними, сплошной стеной протянулась гряда камыша, того самого камыша, который неизбежно прорастает там, где есть влага.
   Шедшие чуть впереди Бушмен и Боб остановились.
   - Это еще откуда? - удивленно спросил Боб.
   - Не знаю. - с недоумением сказал Бушмен и огладил ладонью подбородок. - Похоже впереди нас еще одна речка.
   - Речка?! А разве когда мы ехали в тракторе, нам попадалась по пути речка? - Боб удивился еще больше.
   - Нет. - засомневался было Бушмен. А потом продолжил уверенно. - Мы все время ехали по пустыне. И никакой реки мы не пересекали .
   - Раз мы не пересекали речку, а она перед нами, то где мы оказались? Куда забрели?! - Боб вопросительно посмотрел на Татарина.
   - Не знаю. -растеряно ответил Татарин. -Мы все время держали верное направление. Строго на северо-запад.
   - В таком случае как это понимать? - не унимался Боб.
   - Боба, охолонись. Мы хорошо помним, как трактор петлял по пустыне. Быть может в этом и была причина. Вполне вероятно что Исмаил попросту объехал реку стороной, если это конечно река. - сказал Татарин.
   - Какая еще река? Откуда ей тут взяться? - недоверчиво сказал Толик.
   - А это по твоему что? - указал на камыши Боб. - По всем признакам там вода. Да только откуда она тут взялась?
   - На реку никак не похоже. Скорее всего это канал. - сказал Толик.
   - Какой канал? Ирригационный что-ли? - повернулся к нему Боб.
   - Ну да. Те что роют для собирания сточных вод. Похоже это он и есть.
   - Ни капли не похоже. - возразил Бушмен. - Ирригационные каналы ровнехонькие, тянутся как по линейке. А этот? Посмотрите сами!
   В самом деле. То, что предстало перед парнями не выглядело рукотворным. Уж слишком изгибисто тянулась линия зарослей, уж слишком изломанными были берега. В некоторых местах они прерывались впадинами, из которых ввысь поднимался тот же вездесущий камыш и заполнял собой образовавшиеся пустоты. Все это уже можно было разглядеть отчетливо, потому что парни приблизились к берегу достаточно близко. Но одновременно, справа оборвалась и гряда зарослей гребенщика. То, что было скрыто за кустами и холмом, вдруг возникло перед ребятами сразу и вызвало у них удивление наряду с оторопью.
   Не далее, как двух сотнях метрах от себя, они увидели животных. Даже одного беглого взгляда хватило, чтобы понять, кого именно они неожиданно повстречали на своем пути. По пустыне, передвигаясь на длинных, узловатых ногах двигалось стадо. В нем было не больше двадцати голов. Крупные, массивные, в чем -то даже величественные, животные направлялись вглубь пустыни. Шерсть их, густая и плотная, переливалась на солнце темно коричневыми красками. Вытянутая шея каждого животного прогибалась книзу, затем, после изгиба, вновь поднималась вверх и увенчивалась крупной, массивной головой.
   Надменные морды несли в себе брезгливое выражение ко всему окружающему, а мясистые губы усиливали образ. Если верхние, раздвоенные, были вздернуты вверх, то нижние наоборот, оттягивались книзу. При каждом шаге под покатыми плечами перекатывались бугры мощных, узловатых мускулов. На спине каждого животного высились два здоровенных, налитых и плотно стоячих горба. Верблюды, а это были они, не разбредались кто куда, хотя, казалось, были не прочь это сделать. Время от времени, то один верблюд, то сразу несколько пытались отделиться от группы и отойти в сторону. Но отлучившись всего на несколько шагов, тут же пугались, шарахались, и устремлялись назад. Оттого все четвероногие находились в тесной близи друг от друга. Причина их пугливого поведения находилась рядом. На расстоянии не более десятка метров от стада, поодаль, бродил еще один верблюд - гораздо крупнее и массивнее остальных.
   Было видно, что одиночка не только имеет силу и власть над всем стадом, но и явно пребывает в скверном расположении духа. С его губ клочьями падала густая пена. Он кружил вокруг стада и время от времени совершал в его сторону угрожающие выпады. Всякий раз, когда от группы отделялся один или несколько верблюдов, он яростно и свирепо бросался на них и тотчас загонял обратно. Любая попытка ослушания пресекалась одиночкой без промедления. Стадо, ощущая безысходность, все теснее смыкало ряды. А одиночка не зная устали, кружил вокруг него и постепенно сужал круги. Он явно вынашивал известный только ему и надиктованный древним инстинктом умысел.
   - Да это же бактрианы! - с изумлением воскликнул Татарин.
   - Кто?! - живо обернулся к нему Толик.
   - Бактрианы! Двугорбые верблюды!
   - То что это верблюды я понял. - усмехнулся Толик. - А почему бактрианы?
   - Так они называются. - сказал Татарин с восхищением глядя на величественных жителей пустыни. - Была такая историческая область, давно, еще в бронзовом веке, и звалась она Бактрия. Оттуда -то и пошло название этих двугорбых верблюдов. Смотри-ка! Всамделишние бактрианы! Подумать только! И глядите! Вокруг нет ни юрты, ни другого человеческого жилья! Нет ни всадников, ни пеших людей, стало быть верблюды преспокойно бродят на воле и предоставлены самим себе! Какие они огромные! Какие славные! И до чего пригожие!
   Татарин радужно улыбнулся, будто увидел старых приятелей. Он тут же пошел навстречу стаду, довольный, едва не ликующий. Толик тоже двинулся вслед за ним. Проявив прыть, он зашел наперед Татарина. А Татарин вскинул приветственно руку и позабыв про свое иссушенное от жажды горло, громко завопил:
   - Эге-гей!
   Боб стоял с бесстрастным лицом. Он молча взирал на верблюдов и дабы скоротать время, полез в карман за сигаретами. Лишь Бушмен повел себя иначе. Он не отрываясь смотрел на стадо и его губы беззвучно зашевелились. Он ощупывал глазами каждое животное, его взгляд метался то в сторону стада, то в сторону одиночки, и чем дольше он глядел, тем больше хмурился и покусывал губы. А Толик и Татарин как ни в чем не бывало шли навстречу верблюдам, махали им руками и новый радостный возглас Татарина далеко разнесся по округе:
   - Приве-е-ет!
   Неожиданно одиночка заревел. Голос его - громкий и тягучий неприятно резанул слух. Он запрокинул голову и заревел повторно. На этот раз громче и оглушительнее.
   - Татарин! - засмеялся Толик обернувшись к нему. - Он тебя услышал. Похоже вы с ним говорите на одном языке!
   Лицо Татарина расплылось в улыбке. Он был доволен. Встретить на пути вольных верблюдов, чья жизнь неразрывно связана с историей здешних земель, редкая удача. Увидеть их вживую, вот так, в каких -то сотнях метрах от себя? Проделанный путь и без того изобиловал встречами с обитателями пустыни. И теперь, как апогей нежданного путешествия, неожиданное столкновение, да еще с кем!
   -Повезло! - подумал про себя Татарин. - Вот уж в самом деле удача!
   Но Бушмен думал иначе. В отличии от радостного Татарина, он побледнел как полотно. Его глаза широко открылись. На лбу Бушмена выступила испарина. Несколько раз он хватанул ртом воздух, схватил себя за грудь и поддавшись вперед вдруг закричал отчаянно и с надрывом:
   - Куда?! Стоять! Ни с места!
   Татарин оглянулся на крик. Беспечная улыбка по прежнему играла на его губах. Он махнул Бушмену рукой, мол, чего всполошился? А Бушмен , изменившись в лице, набрал полные легкие воздуха и вновь закричал, только еще с большей тревогой:
   - Да остановитесь же вы! Не приближайтесь! Туда нельзя!
   - Почему? - удивился Татарин. - Они же мирные!
   - Там самец! Самец!
   - Ну и что? Подумаешь! - пожал плечами Татарин.
   - Не подходите ближе!
   - Да будет тебе! - отмахнулся Толик.
   - Да как вы не понимаете!? Стадо его гарем! А сейчас осень! И у самца гон!
   Смысл сказанного не сразу дошел до Татарина. Но он увидел лицо Бушмена перекошенное от ужаса. Догадка тотчас стерла с его лица легкомысленную улыбку:
   - Ты хочешь сказать...
   И не договорив резко повернулся к Толику:
   -Стой Толян! Дальше ни шагу! Да остановись ты наконец!
   Толик остановился. Бушмен сбавил голос. Дальше он начал говорить сдавлено, едва не шепотом:
   - Толик отходи назад! Татарин ты тоже! Если самец нас заметит, наша песенка спета!
   Боб затянулся сигаретой:
   - А что он нам сделает?
   Бушмен резко повернулся к нему и вскрикнул:
   - Что сделает?! Да во время гона самец верблюда пострашнее дикого вепря! Искалечит а то и затопчет до смерти!
   И будто в подтверждении слов Бушмена, одиночка перестал ходить по кругу. Он повернул в сторону парней и теми же размашистыми шагами пошел прямо на них. Толик ойкнул. Татарин попятился. Боб обмер. Бушмен судорожно закашлялся. И всплеснул руками:
   - Я же говорил!
   Толик оцепенел. А потом начал оседать.
   - Толик! То-о-ли-и-к! - дрогнувшим голосом нараспев заблеял Татарин. - Иди ко мне-е-е!
   У Толика подкосились ноги. Не спуская глаз с самца, он повернулся к Татарину. Так он и пошел к нему, отвернув голову назад. Ноги его, поначалу заплетающиеся, мало-помалу начали ускорять шаги. Продолжая пятиться, Татарин непроизвольно поправил на спине мешок. Он тоже не спускал с самца глаз. Все происходящее казалось ему сном. Враз переменившемся и нелепым сном. Вот пустыня. Вот верблюды. Верблюды это караван. А караван это неспешная и размеренная жизнь. Верблюды послушны. Неторопливы. Плавно идут и безразличны к людям. А тут надвигается гора. Большая, устрашающая гора. У горы длинные ноги. Налитые кровью глаза. Ощеренный оскал желтых зубов. И пена. Клубящяяся в пасти пена. Что происходит? И почему гора угрожающе ревет?
   Татарин все пятился и пятился. Он не ощутил, как его за руку схватил Толик. К тому времени к Толику вернулось самообладание. Ускоряя шаг, Толик потащил Татарина вслед за собой. Татарин во все глаза смотрел на приближающегося размашистой рысью верблюда. Вновь раздался его оглушительный рев. И вслед за ним незамедлительно послышался истошный крик Бушмена:
   - Бе-жи-и-и-м!
   В голосе Бушмена было столько отчаяния и боли, что Толик и Татарин подчинились ему молниеносно. Никогда они еще не видели и не слышали Бушмена таким взволнованным и потрясенным. Они верили Бушмену, и знали, что он нипочем не станет тревожиться понапрасну. Толик и Татарин разом осознали. Случилось нечто чрезвычайное, произошло то, что вселило в Бушмена самый что ни на есть страх. Далее не раздумывая ни секунды, они стремительно сорвались с места. За их спинами будто выросли крылья. Они помчались не чуя под собой ног. Мешок слетел с плеча Татарина. Он на бегу подхватил мешок и вновь закинул ношу себе за спину. Боб швырнул только было прикуренную сигарету. Он все еще стоял нерешительно переминаясь с ноги на ногу. Увидев его замешательство, Бушмен что есть силы толкнул его в спину. Боб едва не упал. Но пошатнувшись, устоял. Мгновение спустя Боб мчался за Бушменом как вихрь. Бушмен наподдал и вырвался вперед. Обернувшись к друзьям он крикнул:
   - Бегите за мной! Бегите туда, вперед, в камыши! Там наше спасение!
   Слова Бушмена подстегнули парней. Все как один теперь мчались не глядя себе под ноги. Ветер свистел в их ушах. Татарин бежал последним. За его спиной болтался мешок. Татарин подтянул его выше. Но мешок продолжал колотиться о спину и мало - помалу начал сползать вниз. Татарин чертыхнулся. Он скинул мешок с плеча и держа его одной рукой, с новыми силами припустил вслед за друзьями. За спиной послышалось тяжелое дыхание. Татарин обернулся и похолодел. Верблюд настигал. Четыре длинные ноги самца враз покрывали расстояние, проделанное двумя ногами Татарина. Стало ясно. Он вчистую проигрывает гонку прирожденному бегуну. Татарин услышал за собой гулкий, глухой топот.
   Он оглянулся еще раз. Несмотря на усилия прилагаемые Татарином, расстояние между ним и настырным верблюдом стремительно сокращалось. Татарин похолодел. До камышей оставалось совсем немного. Он видел, как один за одним, Бушмен, Боб, а следом за ними Толик с разбега врезались в самую гущу зарослей. Потрясенный Татарин наконец смекнул, что если он сейчас не бросит мешок, верблюд настигнет его раньше, чем он укроется в спасительной чаще. Скрежетнув зубами, Татарин разжал руку. Мешок брякнулся о землю. Ощутив легкость, Татарин птицей понесся дальше. Еще немного и плотный частокол камышей затрещал под натиском пулей влетевшего в них разгоряченного тела. Ноги Татарина сразу по щиколотку погрузились в воду. Он неистово начал пробираться сквозь камыши и споткнувшись о жесткие, плотные стебли, повалился вперед. Глупое животное преследовавшее друзей неожиданно враз потеряло их из вида. Двуногие существа вызвавшие у самца приступ ярости вдруг разом исчезли, словно испарились в воздухе. Верблюд не сбавляя хода пробежал по краю берега и повернул назад. Татарин барахтался среди камышей пытаясь найти точку опоры. Наконец ему это удалось. Татарин повернулся лицом к берегу, присел и затих. Позади себя он слышал, как трещит камыш, до его ушей доносились взволнованные голоса Боба, Толика и Бушмена и он отчетливо расслышал свое имя.
   Татарин не ответил. Он сидел тихо как мышь. Ему казалось, здоровенный самец только и ждет когда он шелохнется и когда это произойдет, незамедлительно бросится к нему напролом сквозь чащу. Татарин, съежился, охватил руками голову и еще сильнее вжался в камыши. Но впереди ничего не происходило. Никто не ломился ему на встречу. Он не слышал тяжелого дыхания, которое ощущал затылком во время преследования. Осознав это, Татарин с облегчением выдохнул. Он посидел еще немного. Позади него вновь затрещали камыши. Снова его окликнули по имени. Татарин медлил. Вскоре он тихонько поднялся на ноги. Размышляя, откликаться или нет, Татарин решил, что сначала следует узнать, миновала ли опасность. Стараясь ничем себя не выдать, он с опаской раздвинул стебли. Затем осторожно высунул голову. И как только он ее высунул, в глазах его заплескался ужас...
   Тем временем Боб, Толик и Бушмен находясь по пояс в воде, пробирались назад. Они звали Татарина, но он не откликался. Плотный частокол камышей замедлял им путь. Друзья неистово продирались вперед. Бушмен открыл было рот, чтобы еще раз позвать Татарина, но не успел. Тишину разорвал полный отчаяния крик. Вслед за ним прозвучало страшное ругательство, сменившееся гневным воплем. Не сбавляя ход, друзья удвоили усилия. В том, что голос принадлежал Татарину, не было никаких сомнений. Содрогаясь от зловещего предчувствия, падая, и поднимаясь, они преодолели последнее расстояние и...
   Татарин возник перед ними сразу, как только Боб раздвинул очередную гряду камышей. Татарин стоял к друзьям спиной, стоял целехонький и сотрясал кулаками воздух. Бушмен дернулся вперед. Ноги запутались в переплетениях камыша, он упал и падая, повис на плече Татарина. Не глядя на него, Татарин обнял Бушмена, вытянул перед собой руку и затряс ею. Проследив за рукой, Бушмен поднял глаза и оторопел.
   То, что он увидел тоже ошеломило его. Он дернулся вперед, но в него вцепились две пары цепких рук. Боб и Толик держали крепко. Но они тоже увидели то, что минуту назад потрясло Татарина. А там, на берегу бесчинствовал верблюд. Не найдя своих обидчиков, и повернув назад, верблюд то ли случайно, то ли намеренно оказался аккурат у того места, где Татарин скинул свою ношу. Увидев лежащий на земле мешок, преисполненный яростью верблюд неистово набросился как показалось ему его верблюжьим умишком на лежащего на земле врага. Самцом повелевал инстинкт, древний и неукротимый. Следуя ему, верблюд с силой наступил на мешок раздвоеной ступней. Ощутив под собой плоть, верблюд яростно начал ее топтать всеми четырьмя ногами. Тяжелый самец, чей вес превышал половину тонны, вытанцовывал на мешке известный только ему танец поединщика. Под ногами верблюда захлюпало и зачавкало. Выпуклый мешок с рыбой превратился в лепешку. Покрытые жесткой мозолью ступни верблюда, давили содержимое мешка не хуже ступней виноградарей, выжимающих сок из виноградных гроздьев. Из мешка на землю просочилась мерзкая на вид жижа. Верблюд с наслаждением продолжал свою воинственную пляску. Его длинная шерсть, свисающая с наружного изгиба шеи, развевалась во все стороны как боевой стяг. Наконец верблюд издал оглушительный, победный клич. Брезгливо выпятив и без того отвислую нижнюю губу, верблюд с презрением переступил через мешок и размашистым шагом затрусил в сторону своего удаляющегося гарема.
   Боб, Бушмен, Толик и Татарин стояли ни живы, ни мертвы. Их словно пригвоздили к месту. Они держались друг за друга, тяжело дышали и с трудом переводили дыхание. Татарин судорожно пытался сглотнуть. Он не хотел верить в случившееся.
   - Вы-вы-вы! - начал заикаться Татарин указывая рукой на жалкие останки их ноши. - Вы-вы вы- видели?!
   Боб, Бушмен и Толик по прежнему еле переводили дыхание. Ошеломленные случившимся, у них не было слов. В их головах все смешалось. И верблюд, и сумасшедший забег, и эта непонятная речка черт бы ее побрал, все слилось воедино. И этот непролазный камыш, и загубленная безвозвратно рыба, и эта вода, в которой они вымокли до нитки, и смертельная опасность свалившаяся им на головы как гром среди ясного неба - все вокруг кружилось и вертелось как заведенная в парке карусель. Все пройденное и пережитое мелькало перед их глазами как пленка с ускоренными кадрами.
   Бушмен сорвался с плеча Татарина. Его руки соскользнули и он, обессиленный, плашмя упал в воду. Сам Татарин, по прежнему ни живой, ни мертвый вяло склонился к нему, попытался поднять и повалился рядом. Боб и Толик хватали ртами воздух. Стоя на ватных ногах, они потянулись к Татарину и Бушмену и не устояв, тоже попадали. Теперь вся четверка лежала друг подле друга. На небе ослепительно сияло солнце. Легкий ветерок покачивал верхушки уцелевших вокруг камышей. А Боб, Толик, Бушмен и Татарин лежали не шевелясь ошарашеные и притихшие.
   Первым пришел в себя Боб. Он повернулся на бок. Сноп камыша, на котором он лежал еще больше продавился под тяжестью тела. Из под стеблей, наружу проступила мутная вода. Боб зачерпнул воду ладонью. И с размаху выплеснул себе на лицо.
   - Фу-у-у. - выдавил он еле слышным голосом. - Ну и ну...
   Татарин и Бушмен лежали рядом и не мигая глядели друг на друга. Бушмен приставил палец к своему виску, покрутил им, а потом указал пальцем на Татарина. Тот с виноватым видом печально воздел глаза к небу. И тут заговорил Толик. Он сказал еле живым голосом:
   - Ты не прав Бушмен.
   Бушмен опешил. Толик не видел его жеста, поэтому удивлению Бушмена не было границ. Он даже нашел в себе силы приподняться и глянуть на Толика поверх Татарина:
   - Я не прав?! Да он дурень каких свет не видел!
   - Мягко сказано! Еще какой дурень!
   - И ты заодно! Вы оба с ним олухи царя небесного!
   Толик засопел:
   - Я тут причем?
   - То есть как это причем? Из-за вас, бестолочей мы все чуть жизни не лишились! А рыба?! Теперь от нее одно мокрое место осталось!
   - Ты че Бушмен? Рехнулся? Я что ли мешок растоптал?
   - А причем здесь ты и мешок?
   - Я и втолковываю тебе, что не причем!
   - Но дурни - то кто? Не вы?
   - Так ты про нас что-ли?
   - А про кого же? А ты про что?
   - Я про то, что ты не прав.
   - Ничего не понимаю. В чем я не прав?
   - В том, что никакой верблюд не самец.
   - Кто же он по- твоему? - взвился Бушмен.
   - Верблюд конечно самец... - Толик вздохнул.
   И добавил с отчаянием.
   - Но эта тварь растерзала наш мешок как последняя, истеричная сучка!
   Бушмен снова судорожно закашлялся. А Боб не сдержался. Он засмеялся, нервно и отрывисто. Его смех походил на клекот хищной птицы. И сам Боб разительно переменился внешне. Суровая складка глубоко прорезала его переносицу, исказила ему лицо, которое вдруг пошло пятнами.
   - Эй, эй, эй! - настороженно сказал Толик и потрепал Боба по плечу. - Уж не истерика ли с тобой приключилась?
   Боб помотал головой. Но непонятный смех по прежнему душил его, не давал вымолвить ни слова. Боб еще раз плеснул на себя водой. Потом зачерпнул ее двумя ладонями и зарылся в них лицом. Смех унялся. Он несколько раз громко икнул. Затем кое как поднялся на ноги. Одежда на нем была мокрой хоть выжми. Грязная вода стекала с рук, сочилась и капала с мокрых, прилипших ко лбу волос. Боб оглядел себя с ног до головы:
   - Нда... Ну и видок у меня...
   Потом он сверху-вниз посмотрел на Толика, Бушмена и Татарина:
   - А вы себя видели?
   Друзья заворочались. При каждом движении, из под их тел выбулькивала застоявшаяся, взбаламученая вода. Один за одним, кряхтя и помогая друг другу, Бушмен, Татарин и Толик поднялись и встали на ноги. Их вид был ничем не лучше Боба. Они оглядели себя, а потом посмотрели друг на друга. Общий вид был комичен и жалок. Мокрые, грязные, растерянные, они стояли недалеко от берега утопая в воде по щиколотку. Татарину было не по себе. Он глянул исподлобья на Толика. Их взгляды встретились. Они оба одновременно горько вздохнули.
   - Давайте уже выбираться отсюда...- тихо сказал Татарин и первым пошел к берегу.
   - Боба, у тебя все хорошо? - спросил Толик.
   Боб кивнул.
   - Точно? -прищурился Толик.
   - А! - отмахнулся Боб. - Все равно ты мне ничем не поможешь.
   - Мне показалось, будто вот -вот у тебя случится истеричный припадок.
   - Так и есть. - буркнул Боб. - Считай, он уже случился. Вот! Видал?
   Боб полез в карман и вынул из него размокшую пачку сигарет. Боб подержал ее на ладони, потом со злостью скомкал и в сердцах зашвырнул в камыши:
   - Все что мне сейчас нужно, это покурить! - с отчаянием сказал Боб. - Выкурить сигарету одной затяжкой, следом другую, а потом хоть трава не расти! А вместо этого - шиш!
   Бушмен нашел в себе силы ухмыльнуться:
   - Травы вокруг полным полно. Кури не хочу.
   - Спасибо. Утешил.
   Бушмен шмыгнул носом. А потом громко чихнул.
   - Идемте отсюда. - сказал Бушмен. - Еще не хватало подцепить какую -нибудь гадость. Что-то у меня в носу засвербило. И как будто в горле перши...
   И не договорив Бушмен снова чихнул два раза подряд.
   Выбравшись на берег, не сбавляя шагов, Татарин сходу направился к злополучному месту. Еще издали мешок представлял собой жалкое зрелище. А уж вблизи! На земле валялась скомканная, ослизлая, грязнее грязи бесформенная тряпка. После долгих поисков и стараний, Татарин с трудом отыскал на тряпке горловину. Чертыхаясь и костеря на чем свет стоит проклятого верблюда, Татарин расправил на земле мешок, ухватил его с противоположного конца и поднял. Из мешка на землю потекла гнусная на вид жижа. Все было кончено. Все усилия, все пережитые накануне радости и невзгоды покоились сейчас у его ног в виде бесформенной, густой массы. Татарин с ожесточением сплюнул. Глядя себе под ноги он еще раз осыпал верблюда всеми ругательствами, которые только знал. Заодно, мысленно, на все корки выбранил и себя. Татарин распекал себя на все лады, клял за свою собственную глупость, едва не приведшую к самой настоящей трагедии. После покаяния ему стало чуточку легче. Но бурая жижа, к которой уже слетелись невесть откуда взявшиеся мухи, обвиняла его красноречивее всяких слов. Татарин потоптался на месте, а потом повернулся и решительно зашагал к берегу.
   Он сходу вошел в воду, вытоптал ногами камыш и погрузил в образовавшуюся лунку мешок. Прополоскав его, Татарин вывернул его наизнанку и остервенело начал счищать налипшие к ткани рыбьи потроха и соскребать с мешковины груды ослизлой чешуи. Вода вокруг окрасилась кровью. Татарин переменил место. Наконец мешок принял более менее подобающий вид.
   - Татарин, ты с ума сошел? - спросил Бушмен. - Выбрось его к чертовой матери!
   - Ну не-е-т! - гневно ответил Татарин. - Сейчас мне этот мешок дороже золота!
   Татарин хорошенько отжал мешок и вышел обратно на берег. Далее он снял с себя кроссовки, вылил из них воду и стянул с себя всю одежду. Далее он выжал ее и аккуратно расстелил на земле. Оставшись в одних плавках, он вновь обулся и сказал:
   - Я вернусь к тому месту, где мы оставили рыбу. Это не далеко, всего-лишь в получасе ходьбы. Все равно я не вернусь с пустыми руками. А вы как хотите. Можете обождать, а можете продолжить путь. Только держите все время строго на северо-запад. А я вас нагоню.
   - Ты серьезно? - недоверчиво спросил Боб.
   - Серьезнее не бывает. Вернуться в барак на полчаса раньше, или полчаса позже, не велика разница. Но то ли дело вернуться ни с чем, и совсем другое дело возвратиться с добычей.
   Бушмен задумчиво поскреб затылок.
   - Тогда я с тобой. - вздохнул Толик. - Мы заварили эту кашу, нам ее и расхлебывать.
   - Как хочешь. - пожал плечами Татарин. - Тогда собирайся и не медли.
   Толик кивнул. И тоже быстро скинул с себя всю одежду.
   - Тогда мы поступим вот как. - сказал Боб. - Без вас мы в барак не пойдем. Но за рыбой не вернемся тоже. Я и Бушмен захватим вашу одежду, переберемся на тот берег и подождем вас там. А когда вы воротитесь назад, вновь тронемся в путь. Что скажешь Бушмен? Согласен?
   - Еще как согласен! Пусть прогуляются. Быть может по дороге чуточку поумнеют.
   - Да, Татарин! Там, где ты оставил рыбу, рядом с ней на земле лежит мой бычок. Найди его, а! И возьми с собой, когда пойдете обратно. Смерть как курить хочется!
   - Сигареты тю-тю? - сочувственно спросил Татарин.
   - Тю-тю... - печально вздохнул Боб.
   - Ну тогда не теряй даром время. Пока нас не будет, добывай огонь первобытным способом.
   - Это еще зачем? - удивился Боб.
   - А спички? - насмешливо спросил Татарин. - Что они у тебя, непромокаемые что-ли?
   - Йо-о-о! - ошеломленно воскликнул потрясеный Боб и вытащил из кармана размокший от воды коробок.
   - И спички тю-тю.
   Татарин посерьезнел:
   - Все же, молодчина ты Бушмен. Без тебя бы мы пропали.
   Бушмен утер мокрый лоб.
   - Но мы в самом деле были на волоске. Еще чуть -чуть и случилось бы непоправимое. - сказал Татарин.
   - А как ты догадался? - спросил Толик.
   - Да идите уже, а то не успеете! - отмахнулся Бушмен.
   - В самом деле. - поддержал Толика Татарин. - Как?
   - Очень просто. Вспомнил рассказ своего деда. В молодости, с его дружком такая же беда вышла. Только исход оказался плачевный. Верблюд на нем живого места не оставил. Истоптал человека до смерти. В лепешку раздавил ему грудь, переломал едва не все кости. Так он и умер в страшных мучениях. И тоже все произошло осенью. А в это время, когда у самцов гон, они чрезвычайно опасны! Самцы во время гона самая что ни на есть ходячая смерть. Их на пушечный выстрел обходить надо! А мы сдуру, сами в это пекло полезли.
   - Так кто же знал? - виновато сказал Татарин. - Я например в первый раз об этом слышу.
   - Вот и я не сразу об этом вспомнил. - с сожалением сказал Бушмен.
   - Бр-р-р! - передернул плечами Татарин. Он посмотрел туда, где на земле бурела рыбья жижа. - Лежал бы сейчас кто-нибудь из нас там, это уже как пить дать. Представляете картину?
   - Да иди ты уже отсюда! - замахал на него руками Бушмен.
   - И типун тебе на язык! - подхватил следом Боб. - Картину он представил...
   - Татарин, они сейчас нас сами затопчут, если мы отсюда не уберемся. - начал поторапливать Толик.
   - Иду, иду - проворчал Татарин. - Подумаешь, впечатлительные какие. Разволновались то как!
   - С тобой не только разволнуешься, с тобой вовсе свихнуться можно! - сказал Бушмен и начал собирать с земли разложенную на ней мокрую одежду Татарина и Толика.
   - Ладно! Не скучайте! Мы мигом! Пошли Толян! Время как ты говоришь не ждет!
   - Не забудь прихватить бычок! - крикнул уже вслед спохватившийся Боб - Авось в самом деле огонь добуду!
   - Хорошо! - крикнул ему издалека Татарин и успокаивающе махнул рукой. - Захвачу непременно!
   Боб повернулся к Бушмену:
   - Ну что Бушмен! Пойдем на другой берег?
   - А что еще остается делать? Пошли!
   И они вновь вошли в воду. Но теперь торопиться было некуда. Они неспешно прошли сквозь чащобу камышей и благополучно выбрались на другой берег. Ножом Татарина, Бушмен нарубил охапку камышей и расстелил ее на земле. Получилось удобное ложе. Да и сухая земля перестала колоть обнаженные тела, потому что Боб и Бушмен тоже разделись до плавок. Солнце благодушно испускало на парней свои теплые лучи. Растянувшись на лежанке, Боб и Бушмен ощутили усталость. Поначалу они перебрасывались словами, а потом их сморил сон. Прошло время. Первым от забытья очнулся Бушмен. Его чуткие уши расслышали впереди себя треск камышей. Он резко сел, протер глаза и поежился. Потом растолкал Боба. Тот недовольно прищурился на Бушмена.
   - Подымайся. - сказал Бушмен. - Скоро получишь свой вожделенный бычок.
   Боб широко зевнул и развел в стороны руки. Потом резко вскочил и попрыгал на месте:
   - Что- то я озяб Бушмен. Становится свежо.
   Потом он сложил ладони рупором и крикнул:
   - Толик! Татарин! Это вы?
   Треск зарослей послышался ближе. Верхушки камышей покачнулись, затем раздвинулись стебли, и из них вышел сначала Толик, следом Татарин. Они выбрались на берег и остановились.
   Странное дело. Лица их были хмурыми, безрадостными. Татарин подошел к Бобу и протянул ему руку сжатую в кулак.
   - Неужели нашел? - обрадованно воскликнул Боб.
   Татарин повернул руку ладонью верх и разжал пальцы.
   - Гляди-ка! Он самый! Ну надо же? Нашел таки! Спасибо!
   Боб взял бычок, и с наслаждением втягивая в себя воздух, провел им под своим носом.
   - Хоть так! - благодушно сказал Боб. - Буду теперь идти и нюхать табак. А где рыба?
   Татарин не ответил.
   - Серьезно! А где рыба?! - с недоумением спросил Бушмен.
   Толик нерешительно потоптался на месте:
   - Нет рыбы.
   Боб и Бушмен переглянулись.
   - Если вы надумали шутить, то выбрали не лучшее для шуток время. - сказал Боб.
   Бушмен недоверчиво осмотрел Татарина и Толика с ног до головы. Он даже зачем-то заглянул им за спины, будто они в самом деле исхитритрились упрятать мешок несмотря на то, что были раздеты до плавок.
   - Не ищи Бушмен. Все равно ничего не найдешь. - хмуро сказал Татарин.
   - А я знаю! - радостно воскликнул Бушмен. - Они решили нас разыграть! Спрятали небось мешок в камышах, и лепят горбатого!
   - Точно! - усмехнулся Боб. - Ну тогда все в порядке! Давай собираться Бушмен. Розыгрыш не удался.
   - Не вышло! - развел руки в стороны Бушмен.
   - Рыбы нет. -упрямо сказал Толик. - Будто корова слизала.
   Бушмен замер:
   - Не шутите?
   Татарин отрицательно помотал головой.
   - Это правда? - Бушмен взглянул на Толика.
   - Правда.
   - Ну и черт с ней! - в сердцах сказал Боб. - Стало быть ее звери сожрали. Впрочем, кто этого желал пуще всех! Не ты ли, Татарин! Что ты произнес под тем деревом? Пусть дар принесенный нами сохранит чью то жизнь, пусть подношение возымеет силу над нашедшим его, пусть случится то, чему суждено быть! Да будет так, во веки веков и...
   - Аминь. - довершил фразу помрачневший Татарин . - Ты прав Боба. У тебя всегда была отличная память. Именно так я и сказал.
   - Ладно. - с горечью сказал Бушмен. - Ничего не попишешь. Нечего попусту языками молоть. Будем собираться в дорогу.
   И он начал собирать свои вещи.
   - Не все так просто Бушмен. Далеко не просто. Только рыбу сожрали вовсе не звери. В таком случае на земле бы осталась кровь и хоть какие -нибудь признаки пиршества. А на земле нет ничего! Понимаешь? Ни-че-го! Ни пятнышка! - глухо сказал Татарин.
   Бушмен замер. Он медленно распрямил склоненную было спину над разложенными на земле вещами. И снова весь он подобрался, съежился как зверь перед решительным броском. Вновь его ноздри трепетно втянули в себя воздух. Снова в его глазах заблестела сталь:
   - Говори до конца Татарин. Ты не все сказал.
   - Скажи ты Толик. - попросил Татарин и отвел глаза в сторону.
   Толик исподлобья посмотрел на Бушмена. А потом потупил взор. Он сказал растерянно, а его язык будто ворочал во рту камни:
   - До конца так до конца. На ветке, на которой Татарин повязал бинт, появился еще один лоскут.
   Стало тихо. Стало так тихо, что даже шелест камышей поглотило безмолвие.
   - До конца. -звенящим шепотом сквозь зубы процедил Бушмен не сводя с Толика глаз.
   Толик замялся. А потом решительно вскинул голову:
   - И этот лоскут черного цвета.
  
   Конец главы
  
  
  
  
   Глава 32
   Пустыня, пустыня... Сколько еще ты хранишь в себе тайн, какими тропами следует исходить тебя вдоль и поперек, дабы заглянуть в самые сокровенные твои уголки? Почему я не могу обернуться птицей и воспарить над тобой, подняться ввысь и узреть тебя всю до последнего камешка, до ничтожной песчинки? Я скоро покину тебя, выберусь за твои пределы и горечь расставания завладеет моим сердцем. Я так и не постиг всех твоих загадок, мне не хватило срока познать тебя всю, так прошу - сотвори на моем пути хоть крупицу из пласта, из того вековечного слоя, что зовется - История.
  
   День угасал. Небо налилось предвечерней густотой. В порывах теплого ветра послышались предвестники надвигающейся прохлады. Долгая дорога возымела над путниками силу. Натруженные ноги налились тяжестью. Расстилающаяся как скатерть пустыня еще больше раздвинулась в стороны - окружающие предметы начали казаться Татарину раздвоенными. Вот уже как долгое время он шел с низко опущеной головой. Сгустившаяся кровь тяжелила ее, склоняла к груди, и как только Татарин вновь поднимал глаза, перед ними сгущалась пелена.
   Татарин тяжело волочил ноги. Его мучила жажда. Желание испить воды стало навязчивым. Мысли путались. Порой Татарину начинало казаться будто он родился тут, посреди этой пустоши, будто у него не было иной жизни, чем бесконечные скитания по этой равнине и смысл его существования сводился лишь к одному- длительным переходам от одного колодца к другому. Только почему - то сейчас совершаемый им переход значительно растянулся во времени и долгожданный колодец все никак не окажет себя ни одним признаком и ни одной верной приметой.
   Короткие забытия охватывали его. Находясь в их власти, Татарин переставал слышать свои шаги. Звуки окружающей его пустыни тоже гасились помутившимся сознанием, и лишь усилия воли, в которых вспыхивало стремление во что бы то ни стало выбраться из неожиданной передряги, выводили его из полусна. Татарин стал равнодушен. Тень безразличия омрачило его лицо. Даже когда до его слуха донесся разговор, на нем не дрогнул ни один мускул.
   - Я что-то не пойму. Там, впереди, видите? - сказал Толик.
   Не сразу, помедлив, отозвался Бушмен:
   - Я давно это вижу.
   Толик продолжил.
   - Похоже на глыбу песчаника. Хотя откуда ей тут взяться?
   - Не похоже, чтобы это был валун. Больше смахивает на постройку. - глухо ответил Бушмен.
   - Человеческое жилье? Здесь? Не может этого быть! - повернул к нему голову Боб.
   В голосе Толика затеплилась надежда.
   - А может это колодец? Представляете, если это колодец! Пить хочется нестерпимо, просто мочи нет!
   Татарин не прислушивался к словам. Его мучила жажда. Но мало-помалу до него дошел смысл сказанного. Он приставил ко лбу ладонь наподобии козырька. От пристального взгляда в иссушенных глазах появилась резь. Ему показалось будто глаза наполнились толченым стеклом. Татарин снова опустил голову и поднес к лицу руку.
   - Татарин не три глаза. Так они у тебя еще сильнее болеть будут. - предостерег его Бушмен.
   - Что вы там увидели? - устало спросил Татарин пытаясь проморгаться. Резь в глазах усилилась.
   - Похоже на постройку. - сказал Бушмен.
   - Нет. - возразил Толик. - Похоже на большой валун.
   Боб вгляделся вдаль.
   - Это не валун... Это...Это...
   -Мазар. - в голосе Бушмена неожиданно прорезались уверенные нотки.
   - Что ты сказал? - невидящим взглядом посмотрел на него Татарин.
   - Я говорю, что впереди нас - мазар!
   - Ничего не вижу. Перед глазами все плывет, все двоится. - тихо проговорил Татарин. Он стянул с себя футболку, повязал ею голову и надвинул на самые брови. Потом он еще больше оттянул книзу ткань.
   - Так легче - подумал он. - И солнце теперь не так сильно будет слепить мне навстречу.
   Татарин облизнул губы. Они потрескались, стали сухи как осенний лист. Ему нестерпимо захотелось присесть, оказаться в тени и вытянуть ноги. Но вслух он ничего не сказал. Он лишь поплелся вслед за Бобом и Бушменом, которые ускорили шаг. Теперь он сам увидел, что вблизи, перед ними предстала постройка. Она как-то ловко спряталась посреди пустоши, хотя, вокруг нее не было ровным счетом ничего. Ни ограды, ни тех же низкорослых кустов, не было ни малейшего подобия укрытия. Строение высилось, оно было перед глазами, и в то же время будто сливалось с окружающим пейзажем.
   Четыре ровные стены примыкали друг к другу под прямым углом. Вершину увенчивал купол. В том, что они набрели на мазар не было никаких сомнений. Архитектура постройки выдавала себя с головой. Татарин подошел к мазару вплотную. Он выбрал сторону, которая отбрасывала плотную тень, уселся, оперся спиной о стену и наслаждением вытянул ноги. Сейчас он хотел только одного - перемочь усталость. Сказалось обезвоживание. Татарин потерял много влаги еще там, на реке, когда его выворачивало наизнанку и он выплескивал из себя остатки влаги после того, как нахлебался воды. Боб, Бушмен и Толик тоже страдали от жажды, но не так неимоверно, как Татарин. По крайней мере сила наряду с любопытством не покинула их. Наоборот, их движения стали порывисты, а в глазах заблестел интерес, искренний и не наигранный.
   Боб оглядел стену и постучал по ней костяшками пальцев:
   - Она из обоженного кирпича.
   Затем приложил к стене ухо и прислушался:
   - Гудит... Внутри гудит. Будто стонет кто-то.
   Бушмен положил ладонь на стену. Чувствительная кожа ощутила теплоту и шероховатости старинной кирпичной кладки. Она была безукоризнена. В швах между кирпичами проглядывал старинный, выбеленный временем скрепляющий раствор. Сами кирпичи -древние, обоженные безвестными мастерами и сглаженные ветром, казались слоями песчаника. На некоторых кирпичиках отчетливо проступал высеченый в камне узор. Боб отступил назад и поднял голову. На самой макушке сводчатого купола зияла дыра - обнажившиеся в этом месте кирпичи неровно окаймляли пролом, оскалялись зазубринами, а сама дыра походила на пасть - разинутую и устремленную в небо. Вход в мазар был низок. Дверей не было. Линии входного проема были кривы и изломаны, будто дверь - если она и имелась когда-то, была варварски снесена или выломана с корнем. Обломки битых кирпичей грудой валялись тут же, у входа. Сквозь них густо росла порыжелая трава. В некоторых местах прямо из расщелин стен, наружу торчали округлые кустики неведомой сорный травы похожей на перекати-поле.
   Бушмен и Боб каждый со своей стороны медленно начали обходить мазар. Они обошли его кругом, и оглядели снизу -доверху. Удивительно! Постройка была древней, в этом не было никаких сомнений. Это было давнешнее творение человеческих рук словно вырванное из глубины веков. Кто его воздвиг, в какую эпоху, было не ясно. Если бы стены могли говорить!
   Боб и Бушмен одновременно подошли к проему и уставились друг на друга. Потом Боб сел на корточки и заглянул в проем. Бушмен примостился рядом.
   Внутри мазара гудел ветер. Отражаясь от незримых стен, он стонал жалобно, почти по детски. Бушмен сунул руку в проем. Он физически ощутил, как со всех сторон ее охватил поток сухого воздуха, как он обтекаемо устремился к пальцам и отрываясь от них, вознесся вверх, к пролому в куполе. Внутри застонало еще жалобнее. Бушмен отнял руку. Тон стенаний стал прежним. Но как только рука Бушмена вновь погрузилась вглубь, внутри мазара снова кто-то заплакал - горестно и безрадостно.
   Бушмен облизнул пересохлые губы. Яркое солнце обдавало теплом его спину. Но Бушмен почему-то поежился и зябко передернул плечами. Однако любопытство пересилило:
   - Поглядеть бы, что внутри. - сказал он шепотом.
   - Через пролом внутрь попадает свет. Он освещает какой-то камень, видишь, там, посередине?
   - Вижу. Так как? Войдем?
   - Сдурел? - рассердился Бушмен. - Да там полным полно змей!
   - Змеи? Там? - недоверчиво покосился на него Боб.
   - А ты как думал? Голову на отсечение даю, если они не сползлись туда со всей пустыни! Место-то укромное!
   Боб почесал затылок. Бушмен был прав. Внутри запросто могли оказаться змеи. А ядовитых змей в пустыне полным-полно. Боб с сожалением вздохнул и упорствовать не стал. Они поднялись на ноги и отступили от входа на несколько шагов назад.
   - Жаль. Так и подмывает войти внутрь. - с сожалением сказал Боб.
   Бушмен прищурился и еще раз внимательно осмотрел мазар. Потом решительно подошел к стене, где она смыкалась с другой стеной под прямым углом:
   - Боба иди сюда. Заглянем в мазар сверху. Через пролом в куполе. Авось удастся что-нибудь разглядеть.
   Боб подсадил Бушмена. Тот ухватился рукой за верхний край строения, подтянулся на руках, и вскарабкался наверх. Затем присел на колено и протянул Бобу руку:
   - Хватайся. А я тебе помогу.
   Вскоре Боб тоже очутился наверху. Они легли на купол и поползли к пролому как ящерицы.
   - Отсюда тоже ничего не видно - сказал Боб заглядывая в дыру. - Хотя... Смотри! Похоже на край каменной плиты. Ее освещает все тот же сноп света. Видишь?
   - Вижу. Похоже так оно и есть.
   - Неужели это надгробие?
   - Вполне может быть.
   - Гляди! На плите высечены надписи.
   - Вижу.
   - Знать бы что там написано.
   - А еще знать бы кто погребен под плитой.
   -Ага. А ты слышишь?
   - Что?
   - Как внутри жалобно стонет ветер?
   - Слышу. Будто без устали плачет кто-то.
   - Жутковатая песня.
   - Согласен. В этих звуках мало приятного.
   - Еще что- нибудь видишь?
   - Больше ничего не вижу.
   - Я тоже ничего не вижу. И змей тоже.
   - Дались они тебе.
   - Как то не хотелось бы свалиться им на головы.
   - Думаешь купол может провалиться?
   - А вдруг?
   - Я об этом не подумал. Тогда давай лучше отползем назад.
   - Давай. Тем более мы все рассмотрели.
   Боб и Бушмен отползли к основанию купола и поднялись на ноги.
   С высоты обозрения пустыня преобразилась. Она стала еще безбрежнее. Предвечерняя густая синева ясного неба еще больше подчеркнула пшенично-спелый цвет пустоши. Куда ни глянь - необъятный простор, безграничная ширь уходящая вдаль как символ бесконечности. Теплый воздух приятно наполнял легкие. Дышалось легко и свободно. Если бы еще не жажда, то увиденное бы ласкало взор и не тревожило думами, что пространство - девственное необозримое пространство все же лишено главной ценности, а именно - живительной воды.
   - Долго вы будете стоять как изваяния? - с нетерпением спросил Толик.
   - Погоди... - сказал Боб. - Дай оглядеться хорошенько.
   - Что - нибудь видно?
   - Вроде темнеет что-то у горизонта.
   - На барак не похоже? - с надеждой спросил Толик.
   - Еще как похоже! И Алишер с Профессором на крылечке сидят. Нас дожидаются.
   Толик слабо улыбнулся:
   - Ну махни им. Скажи, скоро прибудем.
   - Уже сказал. То то они обрадовались.
   Татарин сидел привалившись в стене спиной. Он слышал разговор слово в слово. К этому времени ему стало легче. Он даже нашел в себе силы встрять в разговор:
   - Все же хорошо, что мы их услали за водкой. Когда доберемся, к тому времени они уже вернутся. А мы нагреем воды, устроим себе баньку, а потом накроем стол, тяпнем по маленькой и гори все синим пламенем!
   - Пока этим пламенем горим мы. - невесело усмехнулся Бушмен. - А между прочим! Стало быть Алишер и Профессор оказались не при чем. Ведь это из-за Гани мы остались с носом.
   - Я тоже об этом думал. - сказал Боб. - А мы на них всех собак спустили. Кто же знал?
   Бушмен снисходительно махнул рукой.
   - Ладно. Чего уж теперь. Когда они вернутся, скажем, мол так и так, а водку поделим на всех. Соберемся за столом, поужинаем . И разопьем мировую.
   Бушмен подошел к краю и глянул вниз:
   - Татарин!
   - Чего тебе?
   - Ты живой?
   - Живой.
   Бушмен ловко спрыгнул на землю и очутился перед Татарином. Он сел с ним рядом:
   - Идти можешь?
   - Конечно могу.
   - Ничего. Скоро выберемся.
   - Знаю.
   - А наверху красиво! Далеко видать!
   - Здесь тоже красиво. Даже есть кое-что.
   Татарин протянул ему сухую змеиную кожу. Он подобрал ее у стены. Сухая, заскорузлая, с хорошо сохранившимися чешуйками, она была прозрачна и скручена кольцами.
   - Ого! Где раздобыл?
   - Тут валялась.
   Бушмен повертел в руках кожу и протянул Татарину.
   - Зачем она мне?
   Бушмен невесело усмехнулся:
   - Ты выглядишь в точности как эта старая, змеиная шкура. Такой же сухой и иссохший.
   Татарин провел ладонью по лицу. Кожа лица была опалена солнцем и горела от прикосновений. Ощущая жгучую боль, Татарин попробовал было сплюнуть. Шершавый язык прилип к небу. Тогда он с трудом сглотнул и тяжело поднялся на ноги.
   - Когда вернемся в барак, то первым делом я нальюсь водой. Наполнюсь ей как бездонная бочка. Буду пить пока не лопну.
   Бушмен вяло усмехнулся:
   - Да Татарин. До твоих друзей тебе далеко.
   - Да каких еще друзей?
   - До твоих бактрианов.
   Татарин закашлялся. Горло раздирало так, будто он запихнул в него целый сноп верблюжьей колючки.
   - Нашел кого вспомнить. - сказал Татарин и зябко поежился. Он вновь услышал за спиной тяжелое дыхание преследовавшего его самца. Он помотал головой старясь стряхнуть с себя наваждение. Неожиданно из под его ног ушла земля. Татарин покачнулся. Бушмен подхватил Татарина и не дал ему упасть.
   К ним подошел Боб:
   - Идти можешь? - сухо спросил Боб.
   - Вы часом не сговорились? - ответил Татарин после того, как у него прояснилось в глазах.
   Боб с недоумением посмотрел на Бушмена. Тот с сочувствием посмотрел на Татарина, потом обнял его за плечи и легонько подтолкнул:
   - Пошли Татарин. Сдается мне, нам осталось совершить всего один переход. Должна же эта проклятая пустыня когда -нибудь закончиться.
   Заплетающимися шагами Татарин пошел вперед. Некоторе время Бушмен прищурившись сверлил глазами его спину.
   - Эй! Забирай левее! Северо -запад в другой стороне! - крикнул Бушмен.
   Не оборачиваясь Татарин махнул рукой. Но к совету Бушмена прислушался. Бушмен внимательно осмотрелся и его взгляд остановился на Толике.
   Тот вертел в руках черепаху и внимательно осматривал ее со всех сторон.
   - А это еще что? Зачем она тебе?
   Толик встрепенулся. Он еще раз повертел черепаху в руках, а потом опустил ее на землю.
   Черепаха боязливо выпятила голову, вытянула из -под панциря покрытые мелкими роговистыми чешуйками лапки и торопливо поползла не куда -нибудь, а на северо-запад.
   - В прошлой жизни она была кем-то из нас. - горестно усмехнулся Боб.
   - Скорее всего она была подружкой Татарина. Вон как устремилась за ним, аж пыль столбом стоит. - засмеялся Толик.
   - Ему сейчас не подружек. - продолжая сверлить спину Татарина сказал Бушмен. - Да и мне признаться тоже.
   Боб ничего не ответил. Но в его глазах появился загадочный блеск. Он как -то разом стал суетлив и заторопился в дорогу. Еще раз напоследок окинув взглядом мазар, Боб заспешил вслед за Татарином.
   - Гулю вспомнил. - усмехнулся Бушмен. - Не иначе.
   - Ходок! - восхитился Толик. - У меня сейчас одно желание. Это как можно скорее выбраться отсюда. И сил у меня на мою Ляльку сегодня уж точно не останется.
   Бушмен промолчал.
   - Поскорее выбраться. -подумал он. - Что это? Мечта или желание?
   Бушмен поскреб голову. Припорошенные степной пылью волосы были спутаны и жестки как проволока.
   - Поскорее выбраться? - задумчиво повторил вслух Бушмен. И посмотрев на Толика так, как будто впервые его увидел, сказал решительно:
   - Ну и что ты тогда стоишь? В путь!
   Не дожидаясь ответа Бушмен зашагал на северо -запад. Вечернее солнце еще не скатилось к краю Земли и по прежнему ярко освещало пустыню. Совершив дневной переход, небесное светило теперь находилось спереди Бушмена. Вдали, ближе к горизонту, желтоватая поверхность пустоши отчетливо заиграла лиловыми бликами. Острые глаза Бушмена отчетливо видели четко очерченную фигуру Татарина. Он шел на нетвердых ногах и покачивался из стороны в сторону. Бушмен ускорил шаг. Он нагнал Боба, ободряюще хлопнул его плечу и оглянулся. Толик брел вслед за ними. Бушмен нашел в себе силы залихватски свистнуть. Приободрив Толика кивком головы, Бушмен расправил плечи и зашагал быстрее.
   Он сам ощущал смертельную усталость. Только сейчас он почувствовал, как усиливающаяся жажда начала одолевать и его. Но он знал, что оставшийся путь проделает стойко. Выносливости Бушмену было не занимать. Его тревожил Татарин.
   - Обезвоживание. - думал Бушмен нагоняя его. А когда нагнал, сбавил шаг и пошел с ним вровень. Несколько раз он пытливо заглянул Татарину в лицо. Тот досадно поморщился. А когда Татарин споткнулся едва ли не на ровном месте, Бушмен заботливо подхватил его под руки.
   - Ты мне в няньки нанялся? - гневно сдвинул брови Татарин, которых не было видно из под натянутой на глаза футболки.
   - Еще чего. -буркнул Бушмен. - Просто не хочу, чтобы ты хлопнулся в обморок.
   Татарин стиснул зубы.
   - Ну нет. - сказал он с неожиданной для него самого злостью. А потом усмехнулся, и произнес уже смягчившимся голосом. - Я дойду Бушмен. Чего бы мне это не стоило. Дойду.
   Татарина разозлила не забота Бушмена. Наоборот. Он был благодарен ему, хотя, не поведал об этом ни голосом, ни жестом. Бушмен сам того не желая, вывел его из раздумий. Стараясь не впасть в плен мучавшей его неукротимой жажды, Татарин думал о мазаре. Несмотря на то, что древняя постройка послужила ему лишь временным прибежищем для восстановления сил, Татарин успел ее разглядеть. И разговор между Бобом и Бушменом, доносившийся до него с вершины купола, Татарин слышал и запомнил слово в слово.
   Вновь в его памяти всплыли страницы прочитанной некогда книги из библиотеки Василия Ивановича. В них упоминались подобные строения. Некоторые из них возводили кочевники. Быть может в том и была разгадка. Вокруг мазара, который остался позади, не было признаков древних поселений. Рядом с ним и далеко вокруг пустыня была девственна. Спекшаяся на солнце земля не была изрыта каналами и на ней не высились остатки руин и развалин. Лишь мазар, эта удивительная постройка из глубин веков одиноким памятником возвышалась на пустоши. Кто был погребен под плитой? Какие тайны хранила в себе высеченная в камне надпись? Вот что снедало сознание Татарина. И эти думы, как некий оберег, не давали его рассудку скатиться к границе беспамятства.
   Они долго шли молча. Говорить не хотелось. Впрочем не было и желания о чем -то говорить. Само собой пришло осознание, что пустой разговор или та же никчемная болтовня еще больше обессилит их. Измученные долгим переходом по безводной пустоши, каждый из парней думал о своем. И каждый, украдкой, приглядывал друг за другом.
   Тем временем местность вокруг стала меняться. Вновь тут и там начали возникать приземистые деревца саксаула. В одном месте их оказалось особенно много. Парни прошли сквозь них словно через лес. А потом деревья враз исчезли, перед ребятами вновь раскинулась пустошь и впереди, на горизонте четко обрисовалась темная гряда.
   И вновь зоркие глаза Бушмена разглядели то, что с каждым новым шагом вырастало перед парнями и все четче обрисовывалось в лучах вечернего, но по прежнему яркого солнца. Гряда надвигалась. Она наползала и одновременно будто росла из земли. Подслеповато щурясь, Татарин смотрел перед собой. Но то что он видел, издали казалось ему сгустившимися сумерками, только, почему-то собранными воедино в виде расплывчатого и темного пятна. Бушмен беззвучно зашевелил губами. Казалось, он шепчет себе под нос какую- то известную только ему молитву. Так это было или нет, идущий с ним вровень Татарин так и не понял. Но сквозь бессвязное бормотание Бушмена он отчетливо расслышал слово, выражающее возглас удивления.
   - Товба!
   Бушмен произнес это слово с изумлением, и даже с каким-то придыханием. Его шаги замедлились. Они становились все короче и осторожнее. Пройдя вперед еще немного, Бушмен остановился. Сам Бушмен снова подобрался, согнул руки в локтях, сгорбился, и как хищник перед решительным броском, замер. Снова в его глазах полыхнула сталь. Татарин самой кожей почуял, что Бушмена вновь охватила тревога. По прежнему плохо различая что было вдали, Татарин повернул к нему голову:
   - Что с тобой Бушмен?
   Пристально смотря перед собой, Бушмен тихо произнес:
   - Роща.
   - Что?! - с неподдельным изумлением еле слышно прошептал Татарин.
   - Впереди нас роща.
   Позади послышались шаги. Подошли Боб и Толик.
   - Роща в пустыне? Бушмен! Тебе не мерещится?
   - Мне тоже так показалось. Но впереди в самомо деле что-то непонятное. Целая гряда деревьев.
   Татарин радостно улыбнулся:
   - Где деревья, там и вода.
   - Вполне может быть. - поддержал Толик. - Может поблизости нее окажется арык. То-то обопьемся!
   - Сейчас я готов пить из любой грязной лужи. А если там окажется арык, то я сочту его даром небес. - с вожделением сказал Татарин.
   Все разом оживились. Радостное предчувствие охватило парней. Не чуя под собой ног они устремились вперед. Сердце Татарина учащенно забилось. Теперь он сам отчетливо увидел, как сгустившиеся перед ним сумерки казавшиеся ему бесформенным пятном, начали светлеть. Мрачная густота стала принимать очертания. Чем ближе Татарин приближался к ней, тем больше предостережения Бушмена таяли в его сознании. Теперь он неистово тер руками глаза, моргал, и не взирая на усилившуюся резь, пытался осмыслить увиденное. Татарин обладал пылким воображением, порой чересчур, но даже ему не могло прийти в голову, что когда -нибудь в своей жизни он столкнется с самой что ни на есть фантасмагорией, к тому же не призрачной, а воплотившейся наяву.
   Бредовое видение, возникшее перед ним, стало действительностью. Стряхнув с себя оцепенение, Татарин взирал на то, что предстало перед его воспалеными глазами. Здесь, на ровном и покрытом скудной низкорослой растительностью пространстве, возник настоящий, живой и в то же время сказочный мир. Было ощущение, будто на этом богом забытом клочке безжизненной пустоши сотворилось самое что ни на есть чудо. На равнине, той самой равнине с ее необозримыми границами, возвышалась гряда деревьев. Словно по мановению волшебной палочки из земли разом вымахал величественный лес. Он настолько не сочетался с окружающей действительность, что Татарин сам против своей воли позабыл о мучавшей его жажде.
   Гряда величественных деревьев тянулась сплошной стеной. Самое поразительное было в том, что все вместе они образовывали собой единый, обширный и замкнутый круг. Сколько Татарин не вглядывался, он не мог разглядеть ни единой лазейки, ни одного прохода, через который можно было бы проникнуть внутрь.
   Массивные стволы все как один уходили ввысь. Некоторые из них кренились. Крона деревьев была очень густой и пылала багровыми оттенками зрелой осени. Отчасти Бушмен оказался прав, когда увиденное издали он назвал рощей. Все деревья были примерно одного возраста.
   Усилившийся к вечеру ветер незримо витал в воздухе. Но деревья были недвижимы. Глухой частокол высоченных тополей и чинар казался крепостью и угрюмо взирал на пришельцев. Густая листва не колыхалась и не шелестела. Ветви не раскачивались. Дебри разросшегося кустарника между стволами густели непролазной чащей и неприветливо глазели на путников.
   Татарин облизнул пересохлые губы и судорожно сглотнул. Раздирающую боль в горле он попросту не заметил. Татарин начал обходить гряду. Его шаги стали уверенней, походка твердой. Он обошел ее всю и по дороге все искал и искал глазами проход. Но его не было. Деревья плотно смыкались между собой. А с противоложной стороны они вовсе едва не сливались воедино.
   - Безмолвные стражи - думал Татарин - Не желают никого впускать. Надежно оберегают свой мир от вторжения пришлых из вне чужаков. Но я не чужак. Я всего -лишь путешественник. Я не сделаю вам ничего плохого. Я только посмотрю что вы скрываете от меня. Взгляну и тихонько покину вас нисколько не потревожив. Я пойду своей дорогой а вы останетесь здесь. Ведь для чего -то вы есть. Кто-то вас создал. Но для чего? И почему?
   Татарин подошел к тому же месту, из которого он пустился в обход. Круг замкнулся. Татарин прищурился. Теперь это был прежний Татарин. Решимость проникнуть внутрь и постичь неизведанное накрыла его с головой. Прикидывая, с какой стороны следует начать исследование, Татарин расправил плечи. На подошедшего к нему Бушмена он даже не глянул. Стиснув зубы и как будто предостерегая его от еще не сказанных им слов, он процедил:
   - Не вздумай, даже не пытайся меня отговорить. Я хочу войти внутрь.
   Бушмен изумился.
   - Я?! Отговорить? Тебя?
   - А то кто же.
   - С чего ты взял?
   - Вдруг снова начнешь стращать своими змеями или еще какой -нибудь прочей нечистью.
   И не давая Бушмену опомниться, Татарин дальше продолжил примирительно и миролюбиво:
   - Бушмен. А теперь скажи. Что ты ощущаешь глядя на все это?
   Бушмен поскреб затылок:
   - Опасности там нет. -твердо сказал он. - Но есть ощущение, от которого мне немного не по себе.
   - Тревога?
   Бушмен пожал плечами.
   - Не знаю. Сам не пойму. Скорее любопытство помноженное на неизвестность.
   - Тогда порядок. Впрочем что до тревоги, она бы не явилась помехой. Да Бушмен?
   Бушмен вздохнул и посмотрел по сторонам.
   - Вечереет. Если задержимся тут, можем засветло не выбраться.
   - А мы не долго. Взглянем одним глазком, и тотчас тронемся в дорогу.
   Большая ящерица стремительно юркнула в чащобу кустарника, едва они приблизились к нему.
   - Придется продираться сквозь эти кусты. - сказал Татарин.
   - Везет нам сегодня на дебри. У реки было не просто, но тут сам черт ногу сломит. -сказал Бушмен.
   Он оглянулся.
   - А вы чего ждете? Не хотите зайти туда? -крикнул Бушмен стоящим позади Бобу и Толику.
   Те как по команде сели на землю. Глядя на на них можно было без ошибки понять, что им не только не хотелось войти внутрь, но даже мыслить об этом. Боб издали махнул рукой, а потом постучал пальцем по запястью.
   - У вас ровно пять минут. Если лазать по всему что попадется нам по дороге, жить нам в этой пустыне вечность! А нам надо спешить!
   Послышался тихий смешок. Татарин с удивлением глянул на Бушмена. Посмеиваясь, он сказал:
   - Гляди, как Боб заерзал. Голову на отсечение даю, он к Гуле торопится.
   Татарин вздрогнул. Имя новоиспеченной подруги Боба на мгновение вновь вызволило из сознания волнующий аромат чистых, влажных волос. Спина неожиданно заныла, словно вновь со всего размаху ее огрели ковшиком. Но все это длилось мгновение. Избавляясь от нахлынувшего наваждения, Татарин сплюнул. Вернее он попробовал это сделать совершенно позабыв о том, что во рту не осталось ни капли влаги. Иссохшее горло разодрало новой болью.
   - Черт с ней. -поморщившись пробормотал себе под нос Татарин. - Мне до нее нет никакого дела. И до Гули тоже.
   - Что до Гули? - не разобрав переспросил Бушмен.
   - А? - встрепенулся Татарин.
   - До кого тебе нет дела? До Гули?
   - А, ну да... - растерянно ответил Татарин. И спохватившись решительно добавил. - До кого же еще?
   Бушмен подозрительно глянул на Татарина и не мешкая ни секунды, боком начал протискиваться между двумя чинарами. Проход был затянут разросшейся порослью густого кустарника.
   - Не отставай. И береги глаза. Тут такие ветви, глаза выколоть можно.
   Татарин сунулся было вслед за Бушменом, но обнаженый торс тотчас ощутил сотни неприятных прикосновений от упругих и колких ветвей. Татарин отступил, стянул с головы футболку, и натянул ее на себя. По совету Бушмена он прикрыл ладонью лицо, и то же боком, отталкиваясь ногой и одновременно наваливаясь на чащобу плечом, начал протискиваться вперед. Продираться стало легче. Помогая себе руками, пригибая голову и уворачиваясь от вездесущих сучьев, они влезли в самую гущу.
   Гряда поглотила их. И тотчас наступили сумерки. Если там, снаружи, где они были вот только, приветливо светило солнце, то здесь царила, мрачная полутьма. Внутри обострились звуки. Шорох раздвигающихся ветвей стал слышен в разы. С каждым шагом воздух сгущался, темнел и становился недвижим. Помогая друг другу, Бушмен и Татарин преодолевали одно препятствие за другим. Выбравшись из гущи кустарника, они сделали еще один шаг. Ветви кустов позади них шумно сомкнулись. Ноги по щиколотку погрузились в шуршащий, обволакивающий покров. Оглушительный треск опавшей листвы, эхом разнесся внутри замкнутого пространства. И они увидели то, что предстало перед их глазами. Увиденное навалилось на них, пригвоздило к месту, заставило затаить дыхание. Перед ними предстал мир, другое измерение, где время потеряло смысл и застыло в вечности.
   Если снаружи глухой частокол высоченных деревьев выглядел неприступной крепостью, то изнутри вместительная обитель казалась зловещей, даже устрашающей. Образуя собой сплошной, единый и замкнутый круг, массивные великаны окружили путников со всех сторон. Татарин и Бушмен глядели на них и не могли осознать, что тут, в пустыне, где равнина залита светом, есть клочок суши, над которым воцарилась ночь. Они не могли постичь, что мрак создали сомкнувшиеся над головой все те же деревья: разбиваясь о крону, солнечные лучи едва просачивались внутрь сквозь мирриады сомкнутых между собой листьев. Сила просеяного света была ничтожной. Тонкие светящиеся нити ниспадали из под купола свода и багровым маревом рассеивались высоко над головой.
   Если снаружи, в пустын влавствовали звуки, то здесь царила леденящее сердце тишина. Безмолвие было ошеломляющим. Малейшее движение оглушительно сотрясало воздух. Еле заметный шаг громоподобно разрывался под ногами треском сухой листвы. Все вокруг было усеяно павшей листвой. Было видно, что она копилась с давних времен, нарастала слой за слоем и цвет ее - багровый, кровавый, придавал поверхности вид адского чистилища. Все что находилось внутри не колыхалось и не раскачивалось. Все было недвижимо как враз застывший, и навечно заледенелый ручей.
   Татарин услыхал биение своего сердца. В оглушительном безмолвии глухой мерный стук послышался ему гулким набатом звучавший здесь чуждо и враждебно. Татарин невольно положил руку на грудь. Словно пытаясь унять прорывающиеся наружу толчки, он что есть силы прижал ладонь к груди. Сердце колотилось как сумасшедшее. Глядя не привыкшими к темноте глазами, Татарин увидел перед собой корявое туловище. Оно лежало прямо по середине пространства припорошеное той же павшей листвой. Безобразные на вид обрубки рук упирались в толщу покрова, силясь приподняться над ним и восстать. Но тщетны усилия... Отсеченые и вывернутые в разные стороны под немыслимым углом ноги, безжизнено покоились неподалеку. Отделеная от туловища голова возлежала у плеч и нелепо задрав подбородок, хищно скалила рот в навечно застывшей гримасе.
   Татарин похолодел. У изголовья, в землю, был воткнут шест. Снизу доверху он был увязан ветхими лоскутами ткани. От верхушки шеста отходила перекладина наподобии виселицы. С нее пучками свисали конские хвосты. Несколько хвостов, узких и длинных с кисточкой на концах свисали с конца перекладины. На сооружение, сквозь багровую листву, сверху изливался процеженый, тусклый и кровавый свет.
   Татарин покачнулся. Он сделал шаг вперед, чтобы упереться на ногу и устоять. Снова раздался оглушительный треск потревоженых листьев. Бушмен расценил это как знак к действию. Он пошел вперед. Татарину нестерпимо захотелось заткнуть уши. Каждый шаг Бушмена разрывал безмолвие так, как раскат грома сотрясает небо в ненастную ночь. Он тронулся вслед за Бушменом. Шорох усилился. Ступни утопали в листьях, невольно загребали их и тем самым лишь усиливали шум. Сами не понимая почему, они пошли осторожнее, едва не крадучись. Все вокруг по прежнему казалось замершим, упокойным. Бушмен ступал как кошка, тщательно выверяя каждый шаг, и смотрел себе под ноги. Татарин не отводил взгляд от туловища. Они шли по обители, по неведомой и таинственой обители. Они нарушили царящую здесь тишину. Потревожили устоявшийся чей- то уклад. Вторглись в царство сумрака и теней. Замкнутый свод давил, нависал со всех сторон, неведомое святилище будто затаилось перед тем как обрушить на них весь свой гнев. Словно почуяв это, Бушмен остановился и схватил за плечо Татарина. Тот вздрогнул. А потом посмотрел перед собой.
   То что издали, в сумерках показалось ему туловищем, вблизи оказалось корявым, поваленым бревном. Отсеченые ноги преобразились. Разбитый на куски когда -то раздвоеный остов дерева, а точнее его обломки, в потемках создавали иллюзию оторванных и изувеченых конечностей. То же произошло и с головой. Вместо нее перед друзьями предстал трухлявый кругляш деревянной колоды испещренный трещинами. Причудливые черты лица ей придал тлен. Изъеденая и подточеная точильщиками кора местами осыпалась, в других местах отслоилась. В обнажившейся и тоже подпорченой временем древесине зияли провалы и даже сейчас, вблизи, колода все еще походила на отрубленую голову с пустыми глазницами и хищно оскаленым ртом.
   - Фу... - облегчено выдохнул Татарин и ладонью утер проступившие на лбу бисеринки пота.
   Бушмена потряхивало. Пытаясь унять охватившую его неуемную дрожь, он завел за спину руки и сцепил их так, что побелели костяшки пальцев.
   - И декораций никаких не надо. Ни дать, ни взять - чистилище. - сказал Татарин. И тотчас осекся. В сгустившемся безмолвии голос прозвучал оглушительно. Татарин невольно втянул голову в плечи.
   - Говорю, ни дать ни взять... - начал было он снова сбавив голос, но его перебил Бушмен. Расцепив руки он приложив палец к губам:
   - Тсс... Тихо Татарин. Не шуми. - прошептал Бушмен, посмотрел по сторонам и задрав голову, внимательно начал осматривать свод.
   - А что? - тоже прошептал Татарин.
   - Не будем тревожить тех, кто тут есть. - не опуская головы и продолжая изучать свод еле слышно промолвил Бушмен.
   - А разве тут кто-то есть?
   Бушмен молча кивнул.
   - А кто?
   Бушмен поморщился. И подал знак, мол, помолчи. Но Татарин не унимался. Он тоже начал осматривать крону. Но кроме сливающейся между собой багровой лиственной завесы ничего не разглядел.
   - Я ничего не вижу. - прошептал Татарин.
   - Я тоже.
   - Но ты же чувствуешь, я сам чую, как ты что-то чувствуешь!
   - Ты можешь помолчать?
   Татарин кивнул.
   - Нам пора. Не будем задерживаться. Пошли Татарин.
   Татарин замешкался.
   - Сейчас. Я только гляну на сооружение спереди. Не могу понять, что это за хвосты с кисточкой.
   Бушмен открыл было рот, чтобы остудить пыл Татарина. Но было поздно. Не отрывая глаз от шеста, Татарин сделал шаг, следом другой... Ноги Татарина провалились в какую-то пустоту. Отчаяно взмахнув руками он невольно вскрикнул и тотчас исчез. По злому року Татарин ступил в какую-то яму, которая находилась от него в тех самых двух злополучных шагах. Доверху наполненая палыми листьям, она сливалась с общим покровом и разглядеть ее в потемках было попросту невозможно. Немыслимый грохот пронесся по обители. В нем смешалось все - и отчаяный вопль, и троекратный шум упавшего тела и даже взметнувшаяся вверх листва, опадая, зашелестела так, как шумит морская волна когда откатывается от берега.
   Обитель всколыхнулась. Все что прежде пребывало в вековом покое, пробудилось враз. Застывший во времени безжизненый воздух взорвался изнутри и пришел в движение. Сверху, сбоку, из сомкнутых между собой деревьев, из переплетеных друг с другом ветвей, из всестороннего мрака в пространство ворвались крылатые демоны. Со всех сторон в багряной полутьме заметались тени. Похожие на птиц, они множились на глазах, стремительно пикировали и взмывали ввысь, описывали круги над сводом, и проносились над головой Бушмена. Они носились повсюду как безумные. Казалось, все что сейчас рассекает воздух должно было издавать шум: то же хлопанье крыльев, тот же крик или клекот, но ничего этого не происходило. Безмолвные тени носились бесшумно и даже в воздухе не ощущалось ни колебаний и не слышалось ни единого дуновения. Воздух по прежнему был недвижим и беззвучен. Так могли летать только призраки - существа без плоти и крови. Так перемещаться могли только духи -бестелесные воплощения добра или зла.
   Бушмен облился холодным потом. Он смотрел туда где вот только стоял Татарин, и пытался осмыслить происходящее. Из провала куда угодил Татарин вырывался громовой шелест листвы наряду с его чертыханием. Пришлые из вне чужеродные звуки сливались воедино, множились, эхом разносились внутри обители и казалось, все больше гневили крылатых существ. Некоторые из них уже намеренно пикировали на Бушмена и явно целились в голову. Бушмен увернулся раз, потом другой. Новая атака! В нескольких сантиметрах от его лица пронеслись две протянутые к нему мощные, опушеные лапы с острыми загнутыми когтями - пронеслись и снова взмыли под самый свод.
   Бушмен согнулся, и защищая голову руками подбежал к краю ямы. Она оказалась не глубокой. Он бухнулся на колени, вытянул руку, ухватил Татарина за шиворот и начал тянуть. Татарин поднялся, оперся руками о край провала и оттолкнувшись, выскочил из неожиданной западни. Он перекатился в сторону и вскочил на ноги. Татарин был бледен как полотно. В сумерках его лицо отливало мертвенной синевой.
   - Ходу Татарин! Выбираемся отсюда! - крикнул Бушмен.
   Новая атака, нацеленая теперь уже на Татарина заставила его пригнуться. Он ошалело глянул вверх.
   - Совы! - крикнул ему Бушмен. - Это совы! Черт побери , их тут десятки, а может и сотни!
   Дальше ни говоря друг другу ни слова, они стремглав понеслись к ближайшим кустам. Защищая головы руками и пригибаясь, они спешили так, словно под их ногами горела земля. Едва не с разбегу, они ворвались в чащобу и начали прокладывать себе путь. Усилие за усилием и кусты расступились. Еще одно усилие, и переход в внешний мир случился настолько стремительно, будто их разом, через какое-то фантастическое окошко перебросили туда из другого измерения. Яркий свет залитой солнцем равнины ослепил их. Вместе с ним на Татарина и Бушмена обрушились все царящие здесь звуки равнины. Пугающее безмолвие, что влавствовало и сейчас внутри зловещей крепости, так и осталось там, в царстве сумрака и теней. Здесь же, живительное дыхание открытого пространства принесло с собой шум ветра и саму жизнь, наполненую смыслом и движением.
   Татарин жадно хлебнул воздух. Он был готов вкушать его ложками, черпать его ведрами, пот градом катился по его спине. Татарин утер ладонью мокрое лицо.
   - Ну и ну... - ошалело протянул Бушмен. Его лицо тоже было мокрым. Он обернулся назад, еще раз взглянул на частокол деревьев, а потом повернулся к Татарину. Оглядев его с ног до головы, не выдержал и рассмеялся:
   - Ну что Татарин? Испугался? В штаны часом не наложил?
   Тяжело дыша, Татарин ответил:
   - Не знаю. Черт меня побери, если я знаю, что тебе сказать. Я подумал было -все! Мне показалось, я провалился в самую что ни на есть преисподнюю.
   - Руки -ноги целы?
   - Вроде целы. Фу-у...Сердце колотится...
   - Татарин!
   - Чего тебе.
   - Может хватит?
   - Ты о чем Бушмен?
   - Может хватит с нас приключений на сегодня, а? С ними явно случился перебор, как ты думаешь?
   Татарин затрясся в безвучном смехе.
   - Чего ты? - с недоумением спросил Бушмен.
   Татарин еще раз утер взмокший лоб:
   - Когда я туда свалился, то первой моей мыслью было - ну это уже слишком!
   Теперь от смеха затрясся Бушмен.
   - А ты чего? - вопросительно вторил ему Татарин.
   - Ничего. За каким чертом ты поперся к шесту? Что ты там хотел разглядеть?
   - Ну это...Каких их...Хвосты! Которые с кисточкой.
   - Вот они и поприветствовали тебя - наше вам, с кисточкой!
   - Да уж... Точнее не скажешь.
   Бушмен был возбужден и ощущал небывалый прилив энергии:
   - А совы? Нет, ты видал Татарин? Сколько их там было! Я поначалу подумал, что сошел с ума! Когда ты грохнулся, они разом вылетели со всех сторон!
   - Не знаю. Когда из под моих ног ушла земля, я ничего не видел. Но скажу тебе честно, у меня сердце в пятки ушло.
   - Признаюсь, я тоже струхнул. Вот не поверишь, мне до сих пор не верится в то, где мы сейчас были, и в то, что с нами там произошло.
   - Мне тоже не верится. Мне уже ни во что не верится. Мне не верится где мы были сегодня ночью. И где были сегодня утром. То, что случилось сегодня и происходит теперь не укладывается в моей голове. А еще мне не верится, что когда - нибудь эти сутки закончатся. В этих сутках двадцать пять часов.
   - Двадцать пять? -переспросил Бушмен. - Почему двадцать пять?
   Татарин пристально глянул на Бушмена. Он силился что-то сказать, но так и не решился. Так и не ответив, он пошел в сторону держась подальше от чащобы, откуда они выскочили как ошпареные.
   - Почему двадцать пять, Татарин? - спросил вдогонку Бушмен.
   Татарин обернулся, подмигнул и махнул рукой:
   - Потом...
   -А ты куда?
   - Сюда.
   - Куда сюда?
   - В сторонку. По маленькому...
   - А-а. Ну валяй... - задумчиво молвил Бушмен и некоторое время изучающим взглядом смотрел ему вслед. Потом он задрал голову, распростер руки в стороны и с наслаждением потянулся.
   Сладкая истома щекотливой изморозью пробежала по его спине. Бушмен передернул плечами и стряхивая с себя мурашки, клацнул зубами. Потом огляделся. Только теперь он понял, что они выскочили из обители не с той стороны. Ни Боба и ни Толика поблизости не было.
   - Вон оно что - подумал Бушмен и пронзительно свистнул.
   Откуда -то сбоку послышался ответный свист. Бушмен сложил ладони рупором и приложил их ко рту.
   - Ждите нас на месте! - зычно крикнул Бушмен. - Мы к вам подойдем!
   Ответа не последовало. Бушмен посмотрел на Татарина. Тот стоял поодаль повернувшись нему спиной.
   - Ну как? - крикнул Бушмен. - Теперь легче?
   Татарин постоял еще немного. Потом повернулся и побрел навстречу Бушмену. На ходу, он долго возился с верхней пуговицей на джинсах, прежде чем смог ее застегнуть. Потревоженая падением рука вновь напомнила о себе. Пальцы утратили былую проворность, работали медленно и неумело. В самом Татарине произошла разительная перемена. От прежней твердой походки не осталось следа. Вновь его лицо стало измученым, изможденым. Он будто израсходовал оставшийся запас жизненых сил и навалившаяся на него усталость понурила его, сковала движения. Бушмен так и впился в него взглядом.
   - Что с тобой Татарин? На тебе лица нет.
   Татарин огладил рукой шею, пожевал пересохшими губами и сказал еле ворочая языком
   - Пить...
   Эмоциональное потрясение вызвало у него новый приступ жажды. Он оказался настолько сильным, что на мгновение у Татарина помутилось в голове. Но он совладал с собой.
   - Так из себя ничего и не выдавил. Ни одной мало -мальской капли.
   Татарин провел рукой по лбу. Он был сухой и горячий. Татарин слабо улыбнулся:
   - А там, в чаще, спина была мокрой, аж ручьями текло.
   Бушмен понимающе кивнул головой:
   - Не волнуйся Татарин. Осталось совсем недолго. Вот чует мое сердце, скоро выберемся.
   - Я не тревожусь Бушмен. Наоборот, я спокоен.
   Бушмен тихо рассмеялся:
   - Только Боб, себе места никак не найдет.
   -Где?
   - А ты оглянись.
   Татарин оглянулся. К ним на всех парах размашистым шагом приближался недовольный Боб. Еще издали он посетовал:
   - Сколько вас можно ждать? Время - то идет! Глядите, уже вечереет!
   - Вот неугомонный! - сказал Бушмен. - И чего он к ней так спешит?
   - К кому?
   - К Гуле, к кому же еще!
   - К Гуле... - задумчиво молвил Татарин.
   - А то к кому же?
   - А-а...Ну да...
   Взгляд Татарина стал рассеяным. Он сгорбился, его плечи опустились, руки повисли. Выпотрошенный и опустошенный событиями сегодняшнего дня ему вдруг нестерпимо захотелось, чтобы рядом с ним оказался близкий, родной человек. Острое и щемящее чувство неожиданно сдавило сердце. Он посмотрел туда, на северо -запад. С той стороны, по незримым и не имеющим обьяснения путям исходил зов - манящий и непреодолимый. Его призыв обдавал Татарина теплыми волнами, наполнял желанием заключить в объятия ту, к которой его так влекло. Стремление прижать к себе, уткнуться носом в шею, зарыться лицом в волосы, вдыхать аромат нежных прядей и проводить по ним губами стало настолько сильным, что Татарин на мгновение закрыл глаза. Но той, к которой его так тянуло у Татарина не было. Было лишь наваждение - мимолетное и в то же время...
   - Мечта? Или желание... -пронеслось в сознании Татарина. И он, вздрогнув, открыл глаза.
   Татарин не слышал, как возмущенно размахивая руками что-то говорил Боб, он не различал, что вторил ему Толик, его плечи расправились, спина выпрямилась, а взгляд его - устремленый, решительный, был нацелен туда - на все тот -же северо-запад .
   - Чего расшумелись? - возмутился Бушмен - Как и было договорено, мы управились за пять минут!
   - За ваши пять минут можно было дойти до барака и вернуться обратно. - сердясь сказал Толик.
   - Знали бы вы что с нами приключилось! - воскликнул Бушмен.
   - Нашли клад?
   - Если бы! Но там было такое, что...
   - Стоп! По дороге расскажешь. - отмахнувшись перебил его Боб. - Поздно уже, гляди, вечереет прямо на глазах.
   - Эх! - Бушмена так и подмывало выпалить про все пережитое не сходя со своего места.
   - По дороге, так по дороге. -с сожалением смирился Бушмен. - Ну тогда слушайте.
   Друзья продолжили путь. Бушмен был в ударе. Он говорил с жаром, отчаянно жестикулировал, забегал вперед Боба и Толика и пятясь, продолжал говорить без умолку, время от времени тыкая рукой туда, откуда они пустились в дорогу. Он рассказывал все в мельчайших подробностях и его повествование выходило красочным и живым.
   Теперь, отдаляясь от таинственного места, Боб и Толик нет -нет да оборачивались, и смотрели, как позади них постепено исчезает гряда, как она медленно сливается с темнеющим небом, а когда они обернулись напоследок, от нее вовсе не осталось следа.
   - Странно -задумчиво сказал рассудительный Боб, как только Бушмен завершил свое повествование. - Никогда не видел и не слышал ни о чем подобном. Что же это могло быть?
   - Татарин! Может ты объяснишь? - спросил Толик.
   - Не знаю - глухо ответил Татарин. - Честное слово не знаю. Могу только предположить, что это капище
   - Как ты сказал? - удивлено спросил Толик.
   - Капище. Культовое место. Своего рода святилище.
   - У язычников? - прищурился на него Боб.
   - Может у них или еще у кого-то. Ведь этому месту бог знает сколько лет!
   - Судя по чинарам очень много. - сказал Толик.
   - Лично мне не дает покоя этот шест. Что он означает? - продолжил Татарин.
   - Мне тоже. - сказал Бушмен. - Никогда не видел ничего похожего.
   - И эти деревья. К тому же они высажены кругом. Причем намеренно. Тут не может быть никакой случайности. Не сами же они так ровнехонько выросли.., но для чего? Чтобы скрыть шест от посторонних глаз? Или шест наряду с деревьями вместе составляют единую композицию, но тогда какую? Для каких целей?
   - Загадка... -задумчиво промолвил Толик.
   Боб наморщил лоб:
   - К верхнему концу шеста была приделана перекладина, так?
   - Да. - сказал Бушмен. - Той же толщины и тоже из дерева. Она была короче и отходила от него горизонтально.
   - А ты не помнишь, в какую сторону он указывал?- продолжал размышлять Боб.
   Бушмен задумался.
   - Точнехонько туда, откуда мы пришли. - ответил Татарин.
   - А мы двигались строго на северо-запад, так? - оживился Боб.
   - Так. -подтвердил Бушмен.
   - И после мазара на нашем пути мы не столкнулись ни с чем необычным, кроме этой рощи, верно?
   - Так и есть. -согласился Бушмен. - Мы шли по равнине только и всего.
   - В таком случае, не является ли шест указателем? Не может ли он указывать на путь, следуя которому путник непременно прибудет в мазар, как в свою очередь на него случайно натолкнулись мы?
   - Вполне может быть. - сказал Татарин.
   - А тогда что означают конские хвосты? Ведь ты Бушмен рассказывал, что с перекладины свисали конские хвосты? И судя по описанию, ослиные тоже. - поинтересовался Толик.
   - А вот этого я не знаю. - развел руками Бушмен.
   - Татарин, а ты? Знаешь?
   Тот помотал головой:
   - Я снова могу лишь предположить, что это всего - лишь атрибутика, а что она означает, мне неизвестно. А сам подумал:
   - Вполне может статься, между таинственным местом и древним мазаром существует какая-то связь. А может и нет. Есть о чем потолковать с Василием Ивановичем. Уж он то наверняка знает. Этот умник знает обо всем на свете. Жаль, что расспросить случится не скоро, а лишь тогда, когда я вернусь домой. Ах, черт меня возьми! А как я ему попадусь на глаза, когда его книга безвозвратно испорчена? Он же мне проходу не даст! Василий Иванович меня со свету сживет своим заунывным нытьем, это как пить дать. Как пить... Пить...
   Татарин поморщился как от зубной боли. А Бушмен продолжал суетиться и размахивать руками:
   - Может ты и прав Боб, а может быть и нет. Но вот что я тебе скажу. В этом месте мне было не по себе.
   - Не дрейфь Бушмен. - сказал Боб. - По крайней мере это место вселяет надежду, что наш путь подходит к концу.
   - Почему? - обрадовался Толик.
   - В безводной пустыне чинары не растут. Стало быть где-то поблизости есть источник воды. А где вода , рукой подать до человеческого жилища. Не находите?
   - А ведь он прав Бушмен! - воскликнул приободреный Татарин. - В самом деле! Должна же эта пустыня когда-нибудь закончиться?
   - Прав, прав. Я тоже это понял. Только умоляю, давайте прибавим шаг. И чем быстрее, тем лучше.
   Они еще посудачили между собой, пытаясь растолковать увиденое, но так ни к чему не пришли. Тем временем солнце совершило свой дневной переход и устремилось на другой край Земли. Небо сгустилось еще больше. На округу стремительно надвигался вечер. Он повсеместно гасил свет и уже начал зажигать звезды. Участок местности по которой они шли под уклоном начал подниматься вверх. Край возвышенности едва различался на блеклом небосводе. Едва они ступили туда, вздох облегчения вперемешку с радостными восклицаниями вырвался из груди путников.
   - Выбрались! - завопил Бушмен и с размаху шлепнул Татарина по плечу.
   - Выбрались. - проговорил Татарин спекшимися губами. И засмеялся. Радостно и оживлено.
   В неглубокой низине перед ними расстелилось поле. Оно было не широким, вытянутым. С высоты возвышенности отчетливо виднелась кромка поля - безвестный пахарь распахал даже покатый склон. Длинющие ряды вывороченых пластов земли находился перед путниками не далее как в десяти шагах. Безлюдная пустыня уперлась в рукотворную межу: далее условной границы простиралась земля возделаная, означившая исход непредвиденного путешествия. Не мешкая ни секунды путники устремились вперед. Они пошли напрямки, ступая по неровной, бугристой земле. Округа стремительно погружалась во тьму. Одна за одной вспыхивали звезды. Самая яркая звезда почему - то низко висела над землей. Мерцающий вдали огонек то пропадал из вида, то загорался снова. Парни шли прямо на него. Огонек не отдалялся, с каждым пройденным шагом он все ярче пронзал темноту, распространяя вокруг себя венчик рассеяных лучей. Они вышли аккурат к низенькой хибаре. Входная дверь была распахнута настежь. К притолоке была подвешена керосиноя лампа. Язычок пламени под стекляным колпаком трепетал и вздрагивал.
   - Хозяин! - зычно крикнул Боб. - Есть кто живой?
   Никто не откликнулся. Бушмен вошел в жилище, но внутри никого не оказалось. Боб, Толик и Бушмен разбрелись кто куда, а Татарин лихорадочно заметался по двору. И тут, откуда то сбоку послышался голос Толика:
   - Колодец!
   Что было дальше, Татарин помнил смутно. Когда он пришел в себя, то с удивлением осознал, что стоит он на твердой земле и жадно тянет солоноватую на вкус воду. Он черпал ее из ведра, жадно осушал одну кружку за другой, пил и не мог напиться. Вода лилась ему на грудь, стекала с шеи, Татарин пил без устали, еле переводил дух, и снова наливался водой как бездонная бочка. Наконец он отвалился от ведра. Как он оказался рядом с ним, и когда Татарин не помнил. Сейчас он тяжело дышал и поводил вокруг себя мутными глазами. Снова на его спине выступила испарина. Напившись вволю, Татарин дрожащими руками наполнил фляжку водой и на шатающихся ногах отошел в сторону. Немного покружив на месте, он устало опустился на землю.
   Мало-помалу до него донеслись голоса. Говорил Бушмен:
   - Это жилище Искандера, бахчевника. Неужели вы его не узнали? Однажды мы забредали сюда. У него еще в огороде растут цветы. Неужто забыли? И отсюда до нашего барака меньше часа пути. Так что скоро будем дома!
   И Татарин вспомнил. В самом деле, когда-то они тут побывали. Хозяин жилища, фермер Искандер ворочал хозяйством то ли в одиночку, то ли с кем то еще - этот вопрос находился за пределами любопытства Татарина. Знакомство с Искандером было мимолетным и незапоминающимся. Быть может случайное пребывание здесь так и не оставило бы зарубку в памяти Татарина, но слово цветы - разом выхватили из глубин его сознания великолепные кусты роз, которые росли у фермера позади жилища. Еще тогда Татарин немало подивился тому, что в хозяйстве этого человека нашлось место такой диковиной культуре, чуждой для подобных мест. Их не могло быть тут, в пустыне, а они, вопреки всем канонам, почему-то были.
   Перед глазами Татарина всплыла призрачная дымка. Расплывчатое видение заклубилось алого цвета волнами, и пурпурными всполохами заискрилось в ночи - Татарин услышал тихую мелодию. Ее принес еле ощутимый порыв ветра. Помимо дуновений, в нем послышались тихие, еле различимые слова. Татарин поднялся на ноги. Не сознавая до конца почему он это делает, он обошел жилище и направил свои стопы прямиком туда, откуда доносился таинственый шепот. Татарин на ходу расстегнул ножны, вынул из них клинок и на ощупь подушечкой пальца потрогал остро отточеное лезвие. Далее он приблизился к кустам и ножом начал срезать цветы. Он срезал их у основания и придирчиво выбирал розы, чьи стебли были достаточно длинны и усеяны множеством листьев.
   Он не задумывался, зачем он это делает, он знал одно - ему нужны были розы, эти удивительные своей пленительной красотой цветы. Если бы хозяин жилища оказался тут, или вырос перед ним как из под земли, Татарин бы на коленях вымолил у него позволение набрать цветов и забрать их с собой. Но рядом с Татарином никого не было. Татарин продолжал срезать цветы, и его сердце учащенно билось. Потом он их пересчитал. На кустах осталось много роз. Татарин не обобрал кусты дочиста. Он отомкнул замок на сумочке-поясе и аккуратно повесил ее на куст. Потом вложил нож в ножны и поднял с земли розы, все до единой. Букет увесисто лег ему на сгиб локтя. Даже в темноте охапка свежих цветов будоражила сознание своей красотой и необычностью, и продолжала таинственно нашептывать волнующие слова, смысла которых Татарин не понимал. Он пригнулся к цветам. Пьянящий аромат незримо окутал его. Татарин посмотрел на жилище:
   - Спасибо тебе добрый человек - прошептал он - Наверняка ты добр, ибо злому сердцу чуждо прекрасное. Должно быть у тебя широкое сердце, если находясь в глухомани ты ценишь красоту ради нее самой, а не ради корысти. Я не ограбил тебя, я только взял частичку, малую толику твоего мира, чтобы поделиться им, постичь: нежна ли та, кто примет дар? Черства она или ранима?
   И Татарин, страшась собственных намерений, до боли стиснул рукой острые шипы.
  
   Конец главы
  
  
  
  
   Глава 34
   Барак гудел. Время было не позднее, и не раннее. Вечер аккурат было таким, когда студенты уже вернулись с полевых работ, стряхнули с себя дорожную пыль, смыли с себя вьевшуюся грязь , переменили на себе одежду, набили желудки - кто стряпней Оливье, а кто присланными из дому гостинцами, словом вечер был в самом разгаре.
   Барак гудел как пчелиный улей. Гомон полнился множеством голосов, хлопаньем дверей, громким смехом, топотом ног, так было всегда, ведь неуемной молодости чужда спячка. Оживление царило в комнатах, во дворе перед кухней и в ней самой. Даже со стороны кукурузного поля доносились голоса. Там, вдали от посторонних глаз, отгородившись от всех стеной высоченных кукурузных стеблей очень уютно сидится перед расстеленным дастарханом, на котором высится початая бутыль вина, а вокруг разложена нехитрая снедь - доброе вино, зажженные свечи, немудреные разговоры то и дело прерываемые взрывами смеха, ведь молодости чуждо уныние.
   А уж в данс -холле! Там царило нечто невообразимое. Выбеленые некогда стены сотрясала громкая музыка. На середине площадки лихо отплясывали любители выпустить пар. Лишь немногие из студентов толкутся у стен. Не потому, что они оказались незваными гостями на чужом балу, а потому что разгоряченые пляской, они временно переводят дух. Среди них и девушки, и парни. Кто -то непринужденно флиртует, кто-то просто молчит, а кто-то решает в уме сложнейшую задачу: а не откажет ли потанцевать со мной вон та приглянувшаяся мне девушка? А не опередит ли меня вон тот, кто нацелил на нее пристальный взгляд? И девушка в свою очередь не прочь потанцевать с понравившемся ей парнем, да подойдет ли он? Да решится ли? Ведь парни порой такие обалдуи! Аж зло берет.
   Преподавателей нигде не видно. Их сейчас не сыскать с огнем. Они заперлись в своей комнате и носа оттуда не кажут. Степенности чужда прыть. Они сытно поели и чего греха таить, позволили себе рюмочку, другую горячительного. Сейчас они заняты делом. Уткнувшись тем же носом в толстую с обтрепаными страницами тетрадь, они вглядываются в столбики цифр, складывают их, отнимают, прикидывают на счетах , снова складывают и отнимают, что-то множат, что-то делят, а все для того, чтобы знать: сколько хлопка собрано за день. И приблизились ли они к заветной цифре спущенного сверху плана.
   Этом потом, после подсчета, старший преподаватель поедет в районый центр к руководству, чтобы отчитаться за проделанную за день работу. Конечно там ему накрутят холку, и все равно за что. Это потом он вернется назад и накрутит холку подчиненым, и то же по разным причинам. Ну а те в свою очередь не останутся в долгу. Не сладко придется студентам, которые не выполнили дневную норму. Распекут их преподаватели на все бока, постращают, пригрозят отчислением...впрочем, бог с ними, с этими приспешниками. Пусть сидят себе на здоровье, копаются в сухих цифрах, речь то сейчас не о них.
   Хотя, коли упомянули преподавателей, то солидность солидности рознь. И не все бездушные эти преподаватели. Особенно вон тот, кто помоложе. В который раз он заглядывает в комнату, где по стенам стоят десять раскладушек. Частенько в этой комнате собирается развеселая компания. В такие минуты темноволосый парень по имени Нодир волнующе перебирает струны гитары, и его приятный голос разносится далеко-далеко и притягивает к себе слушателей как магнит. Потом гитара переходит в руки Татарину. А уж он то знает, как рвать на гитаре струны. Он лихо споет одну песню, следом другую, потом гитара перейдет обратно в руки Нодира, потом снова Татарину, а слушатели уже начнут просить исполнить ту или иную песню на бис.
   Молодому преподователю по душе развеселая компания. Не раз и не два бывал он в ней. И сейчас, хмель развязал ему язык, притупил строгость и пробудил в нем теплые воспоминания о своих студентческих годах. Когда-то и он в кругу однокурсников тоже лихо проводил время.
   Но вот незадача! В той комнате теперь людей - раз-два и обчелся. Вечер в разгаре, а некоторое время спустя в ней вовсе никого не осталось. Куда все подевались? Куда разбрелись? И почему не видно заводил Бушмена, Боба, Татарина и Толика? Куда они запропали? Сейчас они где?
   А Боб, Бушмен, Татарин и Толик были неподалеку. Во все глаза они смотрели на барак. В непроглядной тьме пристанище студентов светилось всеми своими неказистыми окошками. Кипучая жизнь вырывалась из всех щелей строения и нарушала безмолвие округи. Быть может сама местность населеная кореными обитателями сейчас дивилась тому, что ее обычный тихий, уклад нарушен неуемной энергией неугомонных студентов. Мало того что они пробудили всю округу, да еще и шастают по ней где ни попадя!
   Боб, Бушмен, Татарин и Толик подходили к бараку. Измученые, голодные, выбившиеся из сил, грязные, но счастливые, они шли невольно ускоряя шаги. Барак маячил перед их глазами, манил и притягивал к себе как магнит. Татарин шел последним. Но чем ближе он подходил к жилищу, тем меньше ему хотелось войти туда. Цветы по прежнему возлежали на сгибе локтя, нежные бутоны на длинных стеблях усеяные множеством листьев мерно раскачивались в такт его шагов. Букет был великолепен. Волнующий запах исходил от нежных лепестков и неотступно преследовал Татарина всю дорогу. Сами цветы, их тонкий аромат подталкивали Татарина совершить намерение и в то же время, он страшился это сделать. Кем он станет в ее глазах? Посмешищем? Новоявленным воздыхателем? Ведь подарив цветы, он обнажит себя, с головой выдаст свои чувства. А кем он станет в глазах своих однокурсниц? Он внутренне кичился, хорохорился, что нравится многим девушкам, что достаточно было щелкнуть пальцем, и сердце той или иной глупышки будет принадлежать ему. А теперь? Кем он будет в своих собственных глазах? Отныне он тот, кто вешается на шею сам? Татарин поежился.
   - К тому же видок у меня... - подумал он. - Грязный, растрепаный, сам себе противен. В то же время разве сейчас это главное...
   Татарин остановился. Он встал не дойдя до крыльца с десяток шагов и замер пребывая в нерешительности. Расстояние между ним и друзьями стремительно росло. Они уже ступили на крыльцо - взойдя по ступенькам, Толик с ходу переступил порог и скрылся в коридоре. Бушмен провел ладонями по лицу, и переступил порог вслед за ним. Боб уже заносил ногу, но что-то заставило его оглянуться. Он увидел одиноко стоящего Татарина. Боб отдернул ногу и повернулся к нему:
   - Чего ты?
   Татарин вскинул на руке букет, чтобы он удобнее лег на сгиб локтя. Заявиться с ним в комнату он не хотел. Предстать перед ребятами, с кем он разделяет кров и пищу, слышать от них - а кому ты это принес, а зачем, а почему - оно того не стоило. Толик, Боб и Бушмен конечно были не в счет. Зайти в барак и попасться на глаза шапочным знакомым, которым по сути до тебя нет ни какого дела, в этом нет ничего предосудительного. Посудачат да забудут. Спрятать букет по близости, чтобы потом украдкой, едва не воровски вернуться за ним и передать кому следует, Татарин не желал тоже. От кого он должен прятаться? От своих намерений и чувств? Глупо. Да и сможет ли он потом вернуться за цветами, если поутихнет пыл и стремление их преподнести? Татарин вспомнил цитату из книги, то самое высказывание которым вчера щегольнул Боб:
   - В делах людей прилив быть должен и отлив, с приливом достигаем мы успеха.
   Татарин потупился:
   - Идите. Я вас догоню.
   Боб смерил его изучающим взглядом. Тоже уставший, измотанный, ему не терпелось войти внутрь, но видя замешательство Татарина, остался стоять на месте.
   - Иди, иди! - приободрил Татарин. - Я скоро.
   Боб постоял еще немного. А потом сказал:
   - Как знаешь.
   И вошел в коридор.
   - Все надо сделать сходу - подумал Татарин еще разок поправляя лежащий на руке букет. - И наплевать на то, как я выгляжу. Подарю цветы, а там будь что будет.
   Татарин набрал побольше воздуха в грудь, решительно выдохнул и пошел вперед. Сердце учащенно забилось. Он взошел на крыльцо и не глядя себе под ноги перешагнул порог. В длинном, похожим на тоннель коридоре царило оживление. У самого входа, у стены, стояли две девушки. Они горячо о чем-то говорили между собой и как только Татарин поравнялся с ними, тотчас смолкли. Первая округлила глаза и кулачком ткнула в бок вторую. Та с недоумением кивнула, и, удивленно приподняв брови, выразительно посмотрела на подругу. Не глядя по сторонам Татарин прошел мимо. Девушки оживленно зашушукались между собой.
   - Сороки... - с пренебрежением подумал Татарин, самой кожей ощущая, как девушки смотрят ему вслед. - Теперь полетят щебетать по всей округе... Ну и пусть... Эта новость уже утром перестанет быть новостью.
   Плотно сжав губы он прошествовал дальше. Навстречу ему шли два парня. Первый при виде Татарина только было открыл рот чтобы бросить короткое: привет!, но охапка цветов сбила его с толку. Он удивленно присвистнул. А второй посторонился, обежал его глазами и молвил:
   - Ого!
   - Представь себе, да. - мысленно ответил Татарин и свободной рукой утер взмокший лоб. - Бывает и такое.
   Он поравнялся с данс-холлом. Здесь людей было едва не битком, поэтому пришлось протискиваться сквозь толпу. Кто-то его поприветствовал, кто-то снова удивленно присвистнул, до его ушей донесся взволнованный девичий голос:
   - Гляди! Гляди!
   Впрочем, к такому вниманию Татарин был готов. А увидев, что в данс-холле собрался едва ли не весь обитаемый в бараке люд, повеселел.
   - Лучшего и придумать нельзя. - обрадованно подумал Татарин. - Наверняка комната девочек сейчас пуста. Где им еще быть, как не тут, на танцах? Положу цветы на ее раскладушку, по крайней мере это избавит меня от объяснений своего позорного воздыхательства.
   Приободреный Татарин миновал данс-холл и поравнялся с заветной дверью. Не раздумывая ни секунды он толкнул дверь и она распахнулась. Татарин вошел. Комната действительно казалось пустой, но такой она ему показалась лишь на первый взгляд. В дальнем уголочке, по левую руку от Татарина, на своих раскладушках лежали Гуля и Зарина. Уютно свернувшись калачиком на аккуратно заправленой постели, Зарина читала книгу. Длинные волосы разделеные прямым пробором ниспадали на плечи, и почти закрывали лицо. Гуля лежала на спине, подоткнув под спину подушку. Нахмурив брови, сосредоточенная Гуля пилочкой чистила ногти. Она первая метнула взгляд на входную дверь. Едва завидев вошедшего нахмурилась еще больше. Гуля поправила чуть вздернутый подол шелкового халатика, запахнула разъехавшиеся в стороны полы на груди, и недовольно буркнула:
   - Мог бы и постучать.
   Но уже через секунду ее брови изумленно поползли вверх. Не веря своим глазам, Гуля приподнялась на постели.
   А Татарин стоял ни жив ни мертв. Неудержимая решимость, сподвигнувшая его оказаться в заветной комнате не по чьей -либо просьбе и не по принуждению, схлынула в никуда. Татарин оробел. Гуля и Зарина оказались на месте. А изумленый взгляд Гули вызвал у него оторопь. Еще вчера он насмехался над Бобом, ярился, когда тот пытался затащить его к этим девчонкам вслед за собой, и что теперь? Чем он сейчас лучше Боба? Еще вчера - гордый и независимый, а сегодня - потеряный и жалкий. Сегодня он добровольно приполз к ногам чопорных и бесстрастных девиц. И теперь стоя в дверях безмолвным истуканом, ничего не остается делать, как признать свое поражение. И от кого? Да вон от той, с книжкой в руках! Палец о палец не ударив, она заставила его оказаться у ее ног.
   Татарина раздирали противоречия. Таинственный шепот толкал его вперед. В то же время он не мог сойти с места и клял себя на все бока.
   - Дурак, идиот, посмешище! Убирайся - ка ты отсюда пока еще есть возможность сохранить лицо! Сделай вид, будто ты обознался дверью, заставь этих бездушных девиц забросить пилочку и книжку, уйди и захлопни за собой дверь! Пусть они теряются в догадках и до самой моей смерти задаются одним единственным вопросом - зачем он приходил? Кому предназначались цветы?
   Дверь позади Татарина с шумом распахнулась. В комнату влетела раскрасневшаяся Лола. Она ворвалась неожиданно - запыханная, взволнованная.
   Татарин обернулся. Лола смотрела на него во все глаза. Почему она оказалась здесь, случайно ли, намеренно, Татарин не знал. Он видел лишь растеряную Лолу пытавшуюся сдуть с лица свесившуюся прядь волос. Она не знала куда деть свои руки...
   - Вот эта примет цветы не задумываясь. - подумал Татарин. - И ничего объяснять не нужно. Но ведь это так просто...
   Татарин посмотрел на Зарину. Заложив страничку пальцем, Зарина закрыла книгу и подняла голову. Их глаза встретились. Зарина смотрела спокойно. Находилась ли она в плену прочитанного, была ли она удивлена его появлением, во взгляде Зарины Татарин не прочел ничего. Татарин наткнулся на обычный, равнодушный взгляд. Или ему так показалось? Татарин уже ничего не понимал. Изнуреный до предела смертельной усталостью , взбудораженый донельзя порывом и намерением, Татарин достиг пика. Таинственный шепот преследовавшиий его всю дорогу зазвенел как звенит натянутая струна.
   Лола встревожилась. Ее взгляд лихорадочно заметался по лицам Татарина и Зарины. Но Лола быстро совладала с собой. Бесшумной поступью она проскользнула за спиной Татарина и мягко, не заметно для других дотронулась до него плечом. Татарин почувствовал легкое прикосновение. Лола проскользнула дальше, зашла наперед Татарина, и как бы невзначай заслонив собой Зарину, обворожительно улыбнулась. Звон натянутой до предела струны стих. Татарин ощутил призыв.
   Неведомое доселе сладкое чувство вновь обволокли щупальца горькой похоти. Там, в заветном, дальнем уголочке обитала призрачная мечта. Порыв прикоснуться к мечте сквозь страхи быть отверженным лоб в лоб столкнулся с желанием - доступным и не ведающим отказа.
   Татарин отвел пристальный взгляд от Зарины и глянул на Лолу. Глаза той так и вспыхнули радостью. Она грациозно изогнула спину и кокетливо улыбнулась. Поддавшись вперед, Лола протянула руки и смущено потупив взор, сказала:
   - Это мне? Как мило. Спасибо.
   Когда Татарин вышел и затворил за собой дверь, лицо его походило на маску. С лица Татарина будто разом стерлось все, что могло хоть отдаленно указать на проявление тех или иных чувств. Бесстрастный к внешнему миру, непроницаемый к происходящему рядом, он направился в свою комнату. Кто-то проходя мимо нечаянно и довольно ощутимо задел его плечом. Впустую. Татарин шел как бездушная машина. Так же он оставался глух. Иначе продираясь сквозь толпу он непременно бы услышал обращенные к нему приветствия, и ответил на них кивая головой или здороваясь за руку, ан нет. Татарин дошел до комнаты, в которой жил. Дверь была закрыта. Он толкнул ее, дверь скрипя отворилась.
   Татарин хотел войти, но так и остался стоять в дверях. Из этой комнаты он и его друзья выскользнули ночью. Он вспомнил, как оказался во владениях Бирюка, как тащил на себе хлопок, как прятал его в шипане, перед глазами промелькнуло утро, следом день и вечер, он устал, смертельно устал. И то что случилось вот только, там, в комнате девочек, тоже навалилось на него непомерной тяжестью как навьюченый на плечи непосильный груз. Да еще та, к которой его так тянуло по прежнему не выходила из головы...
   Татарин плечом привалился к дверному косяку.
   - Пустое... - подумал он. - Что сделано, то сделано. Назад ничего не вернешь, случившееся никак не поправишь.
   В комнате царила темень. Едва он начал было нащупывать выключатель на внутренней стороне стены, как неожиданно кто-то сильно хлопнул его по плечу. Татарин обернулся. Перед ним стоял Джонник - высокий, плечистый, всегда уверенный в себе, оттого чуточку властный.
   - Татарин! - вскричал староста. - Явился блудный сын!
   Лицо Джонника излучало радость. Их руки схлестнулись в крепком рукопожатии. Джонник порывисто притянул Татарина к себе, они обнялись.
   - Здорово Татарин!
   - Привет начальник. - тихо тветил Татарин.
   - Чего ты топчешься у порога, будто тебя гвоздями прибили?
   Джонник засмеялся. Смех его был громкий, заразительный. Он стремительно вошел в комнату и с размаху щелкнул пальцем по клавише выключателя. Комната озарилась светом. На своих раскладушках вповалку лежали Боб, Толик и Бушмен. Их обувь была разбросана на полу как попало, постели измяты. Бушмен лежал на боку подогнув колени. Видимо едва подойдя к своим парусиновым кроватям, парни повалились на них как снопы. Джоник быстро окинул взглядом лежащих вповалку парней.
   - Вы тоже здесь! Пропащие вы наши души! Где вас носило все это время?
   Боб приоткрыл глаза и прищурился. Толик и Бушмен заворочались. Пружины раскладушек запели на все лады.
   - Чего развалились как на лежбище? - задорно воскликнул Джонник.
   Бушмен поморщился. Голос Джонника - звучный, громкий, резал слух.
   - В самом деле, лежите как неживые - не унимался староста. - На вас поглядеть, можно подумать, вы притопали пешком.
   Татарин поперхнулся. Не найдя подходящих слов, чтобы ответить Джоннику, он прошаркал к своей раскладушке на сгибающихся ногах и с размаху плюхнулся на постель. Пружины всхлипнули, парусина заходила ходуном. Татарин облокотился о стену, вытянул ноги и расставил их в стороны. Вот теперь он ощутил громадное, ни с чем не сравнимое облегчение. Налитые тяжестью ноги заныли по иному. Теперь, когда они покоились на полу и не надо было волоча ими ступать по земле, тяжесть отхлынула от голеней, хотя минуту назад Татарину казалось, к ним были прицеплены пудовые гири.
   Татарин скинул кроссовки, задрал ноги и положил их на край раскладушки Боба. Потом отстегнул от пояса фляжку, сделал несколько больших глотков и закрыл глаза.
   - Все... - сказал он самому себе. - Я вернулся. Я вернулся домой.
   Пружины на раскладушке Бушмена громко запели на все лады. Бушмен уселся на постели:
   - Привет Джонник.
   - Здорово Бушмен!
   - Чего расшумелся?
   - А вы зачем улеглись в такую рань?
   Теперь на постели уселся Боб:
   - Салют Джонник.
   - Привет Боб!
   Джонник не находил себе места. Размашистым шагом он прошелся по комнате, дошел до двери и вернулся обратно.
   - Не мельтеши. - сказал Бушмен. Кряхтя как старый дед, он поднялся с постели и держась руками за поясницу, несколько раз согнул и разогнул спину.
   - Вы когда вернулись? - спросил Джонник.
   - Да вот только. -ответил Бушмен.
   - А у нас брат дела. - сказал Джонник. Бойкий, неугомонный, ему явно не терпелось поделиться новостью. Не сходя с места он выпалил:
   - Сегодня нашего Нодира избили.
   Боб, Бушмен и Толик все как один уставились на старосту.
   - Кого? - с недоумением переспросил Бушмен.
   Джонник не ответил. Он нахмурился, быстро подошел к Татарину и теребнул его за плечо.
   - Ты слышишь, нет?
   Татарин с трудом разлепил глаза.
   - Очнулся? - резко спросил Джонник.
   Татарин тряхнул головой. Джонник теребнул сильнее:
   - Говорю, сегодня нашего Нодира избили, слышишь?
   - То есть как избили?! - все еще находясь во власти навалившейся было дремоты спросил Татарин. - Какого Нодира? Их у нас двое.
   Джоник вздохнул и сказал с сожалением:
   - Твоего дружка Татарин. Гитариста.
   Дремоту как рукой сняло.
   - То есть как?! - спросил ошарашеный Татарин.
   - А вот так. - посерьезнел Джонник. - Сегодня и посреди белого дня. Досталось ему я тебе скажу, и сильно.
   - Кто?! - взъярился Татарин. - Он же мухи не обидит! Он мирный парень каких поискать!
   Джонник понимающе кивнул.
   - Вот и я осатанел, когда его увидел. Но ничего!
   Тут Джоник отпустил плечо Татарина, сложил правую руку в кулак и потер костяшки пальцев о левую ладонь. Лицо его стало суровым и безжалостным. Он прошел на середину комнаты и повернулся лицом к парням:
   - С обидчиками я расквитался, будьте спокойны. Этот урок они теперь запомнят надолго.
   - А где сейчас Нодир? - обеспокоенно спросил Татарин.
   - У себя в комнате. Лежит, приходит в себя. Но ты его сейчас не тревожь. Ему и без того худо. Потом к нему зайдешь, не теперь, позже.
   Джоник снова начал ходить взад -вперед.
   - Да сядь ты, расскажи толком! - сказал Боб.
   Джонник еще раз прошелся до дверей и обратно. Потом остановился, прищурился на парней и сел на раскладушку Профессора.
   - Дело было так. Где-то во второй половине дня, я повстречался с Бирюком. Вернее он сам меня разыскал: кто-то нынешней ночью умыкнул у него хлопок, вот он и хотел узнать, кто из наших смог бы обтяпать это дельце. Кстати! А вы часом не знаете, кто бы это мог быть?
   На лицах участников ночной вылазки не дрогнул ни один мускул. Не потому что они не доверяли Джоннику, наоборот, староста был своим парнем, просто до поры, до времени друзья решили помалкивать. Им хотелось поведать обо всем позже, во время застолья, когда все обитатели комнаты соберутся за одним столом. И тогда, пожурив для острастки Алишера и Профессора, они расскажут, кто оказался виновником краха. Ну а водка которую привезут Профессор и Алишер послужит утешением для всех случившихся сегодня невзгод. Да к тому же у Алишера сегодня день рождения! Поэтому пропустить стаканчик , как говорится, сам бог велел.
   - Стало быть не знаете? - спросил Джонник. - Ну да ладно. Потом мы покалякали о том, о сем, а когда я возвращался обратно, то по дороге увидел идущего мне навстречу Нодира.
   - Он был один? - спросил Татарин.
   - Нет. С ним был Баха- Баха.
   - Детский сад да и только... - с досадой пробормотал Татарин. - Ну говори, рассказывай дальше!
   - Мне еще издали показалось, дело неладное. Нодир шел шатаясь, весь сгорбленый, понурый. А Баха-Баха поддерживал его под руку. А когда они подошли и я на него глянул, все стало ясно. На лице у Нодира живого места не было, губы рассечены, оба глаза подбиты, щеки вымазаны засохшей кровью. И Баха-Баха тоже был не в себе. Взволнованный, просто места себе не находил.
   - Кто же его так отделал? У Нодира врагов здесь нет. - спросил Боб.
   - Вот и я воспылал желанием узнать -кто! Оказалось, Нодир и Баха- Баха забрели в какую -то глушь. Как их туда занесло, они сами толком не поняли. Сказали разыскивали бахчу. Кто -то им ляпнул, будто в той стороне есть бахча. Они ее нашли, и в тоже время натолкнулись на кое -что еще.
   - На что же? - Татарин весь обратился в слух.
   - На плантацию! За бахчой они набрели на поле засеяное коноплей. Сечешь?
   Татарин, Боб, Толик и Бушмен переглянулись.
   - Что было дальше? - спросил Бушмен.
   - А дальше на этом поле они повстречались с двумя типами. То ли с работниками, то ли со смотрителями плантации, не знаю. Ребята натолкнулись на них случайно, они даже не поняли где оказались, а у тех двоих от скуки видимо чесались кулаки. К тому же неизвестные явно были не в себе, обкуренные, озлобленные. И вот так, за здорово живешь, они избили Нодира, а Бахе -Бахе залепили оплеуху только потому, что они случайно забрел в их владения.
   - Хорошенькое дело. -пробормотал Татарин. Он потер скулу и невольно сдвинул на поясе ножны.
   - Это мне Баха -Баха рассказал. Нодир молчал, отворачивался, кусал губы а потом не выдержал ...
   - И расплакался. - со злостью сказал Джонник. - Представляете? Ну я и света белого невзвидел. Приказал Нодиру дожидаться меня на месте, а сам схватил Баху - Баху за руку и велел ему отвести туда, в то самое место.
   - Ты их застал? - сузил глаза Бушмен.
   - Застал! - с вызовом сказал Джонник. - Еще как застал! Нашел я этих верзил. Вернее они сами вышли нам навстречу. Спрашиваю Баху-Баху. Они? Он отвечает - они! Спрашиваю этих двоих. За что парней избили? А они ничего не обьясняя на меня полезли. Ну я и вложил им по первое число да так, что они в ногах еле ползали.
   Джоник снова потер кулак о ладонь.
   - Ну ты даешь! - восхищенно сказал Толик.
   - А как ты хотел? -взбеленился Джонник. - Где это видано, чтобы без причины распускать на нашу братию руки?
   - Согласен. - сказал Боб. - Но ты сильно рисковал, что пошел на них один. Не следовало это делать. Надо было взять с собой кого-нибудь еще.
   - А! - отмахнулся Джонник. - Не до этого было.
   . И потом. Еще не известно, чем вся эта история может закончиться. - задумчиво сказал Бушмен.
   Джоник ухмыльнулся:
   - Ты прав. Самое интересное случилось позже.
   Все как один уставились на Джонника.
   - Едва стемнело, к нашему бараку подъехала машина. Я как раз был на улице, не один, рядом со мной были еще несколько ребят. Мы стояли, разговаривали. Из машины вышел какой-то тип. Водитель остался на своем месте, а сзади, в салоне машины был еще кто-то. Так вот, подходит этот человек к нам. Одежда на нем добротная, лицо холеное. Я было подумал он чей-то папаша или чей -то родственник, который приехал навестить кого -то из наших девочек или ребят. А он неспешно подошел к нам и спрашивает: могу ли я видеть... и называет мое имя. Отвечаю - это я. Он смерил меня взглядом, причем обсмотрел всего с ног до головы. И говорит. Ну пойдем! Спрашиваю. Куда? Он отвечает. Потолковать надо. Я снова спрашиваю. А вы кто? Вы часом не обознались? Он усмехнулся и говорит. Не обознался. Храбреца, за которого сто слабаков не жаль, завсегда узнать можно.
   Татарин, Боб, Толик и Бушмен снова переглянулись.
   - Ха! Становится интересно! - сказал Бушмен.
   - Ага. -подтвердил Джонник. И продолжил:
   - Мы пошли к машине. Тот, кто шел рядом, еще издали сделал еле уловимое движение головой и задняя дверь машины тотчас распахнулась. Из машины вышел человек и отошел в сторону. Неизвестный пригласил меня сесть в машину. Усаживаясь на заднее сидение, я глянул на того, кто стоял в стороне и сразу его узнал. Это был один из тех, кого я едва не отправил в нокаут. Незнакомец снова молча ему подал знак и тот беспрекословно сел со мной рядом.
   - Ты сел в машину? - настороженно спросил Толик.
   - Да. А что тут особенного?
   - Ты не понял, кто эти люди? - спросил Татарин.
   - Конечно понял. Бандиты, кто же еще? Самые что ни на есть бандиты. Неизвестный сел рядом с водителем, повернулся ко мне и начал расспрашивать. К моему удивлению, разговаривал он спокойно, сдержанно без каких -либо угроз. Расспросил как было дело, я в свою очередь, тоже ему обо всем поведал без утайки. Одним словом -поговорили. - усмехнулся Джонник.
   - И все? - недоверчиво прищурился Бушмен.
   - Без подробностей все.
   - А с подробностями? Джонник не темни, рассказывай все как есть. Что они от тебя хотели?-спросил Татарин.
   - Ничего особенного. Неизвестный слушал меня внимательно, не перебивал, время от времени переглядывался с водителем, потом вновь внимательно слушал. Спросил, правда ли Нодир и Баха -Баха надерзили тем типам, я ответил - чушь собачья, уж кто-то, а от этих ребят слова плохого не услышишь, они не то что дерзить, за себя постоять не могут, а напоследок сказал, что ручаюсь за них головой. Он усмехнулся и спрашивает. Прямо -таки головой? Я ответил твердо -да, и готов ответить за свои слова. Он еще раз переглянулся с водителем, а потом сказал, что все ему ясно, недоразумений никаких между нами нет и быть не может, сказал, что не хочет никаких ссор между студентами и местным людом, единственное о чем он попросил, так это забыть о том, что в той стороне есть такое поле, и всем нам следует обходить его стороной.
   - Попросил? - недоверчиво сказал Бушмен.
   Джонник замялся.
   - Ну не попросил... -сказал он уклончиво. Бушмен глядел на него пристально и рот его широко раздвинулся в белоззубой улыбке:
   - Я погляжу у тебя за спиной крылья выросли.
   - Ладно! Не попросил! - согласился зарвавшийся Джонник. - Не попросил. Когда он сказал, где нам не следует бывать, его голос впервые прозвучал жестко и непреклонно.
   - Другое дело! - продолжая улыбаться сказал Бушмен. - Это все?
   - Да. Все.
   - А тот кто сидел с тобой рядом? - спросил Боб.
   - А что тот? - пожал плечами Джонник. - За весь разговор он не проронил ни слова.
   - Они тебя отпустили подобру-поздорову? -спросил Татарин.
   - Можно сказать и так. - ответил Джонник. - Потом тот, кто сидел рядом с водителем расспросил кто я, откуда, сказал, что рад со мной познакомиться, одобрил за смелость, сказал что заедет навестить еще, потом мы пожали друг другу руки, я ушел, а они уехали.
   - Джонник. - тихо сказал Боб. - Ты поступил опрометчиво. Какого черта ты сел к ним в машину один? Не мог сказать, чтобы для разговора отойти в сторонку? А если бы они тебя увезли, что тогда?
   Джонник улыбнулся:
   - Между прочим, наши ребята молодцы. Видимо сразу сообразили, кто к нам пожаловал. Как только я сел в машину, они подошли и окружили ее со всех сторон. Так и стояли охраной. И с каждой минутой их становилось все больше и больше.
   - Ох, Джонник. - покрутил головой Татарин. - Смотри, не вляпайся. Заедет навестить еще...С чего вдруг этому типу к тебе заезжать еще? Разве только он глаз на тебя положил?
   - В каком смысле? - оторопел Джонник.
   - Не в том, о чем ты подумал. - ответил Татарин и засмеялся. - Как бы он вербовать тебя не начал, обхаживать, чтобы ты стал одним из них, вот в каком смысле!
   Джонник задумчиво потер ладонью заросшую щетиной щеку:
   - Не думаю...
   - А запросто! - воскликнул Боб. - Вполне может быть! Кулаки у тебя тяжелые, силы тебе не занимать, духа тоже, им такие вышибалы позарез как нужны! Еще бы! Взять и одним махом на месте уложить двух здоровяков!
   - Да я злой был как черт! - воскликнул Джонник.
   - А то мы не знаем, какой ты бываешь злой! Знаем! Но посуди сам, может он и в самом деле к тебе присматривается!
   - Поэтому держи Джонник ухо востро. - сказал Бушмен. - Туда сам знаешь, вход рубль, выход два.
   - И вот что интересно. Как они быстро Джонник тебя вычислили! - удивился Татарин. - Узнали твое имя, безошибочно приехали именно в наш барак, ведь ты преспокойно мог жить в другом месте, например там где обитает другой курс. Стало быть у них все схвачено, а тебя они хотели прощупать.
   - Что вы всполошились? - возмутился Джонник. - Ни каким бандитом я быть не желаю! У меня своя голова на плечах есть!
   - Ладно, не злись. - сказал Бушмен. - Есть так есть. И скажи как ты мне голова, где все остальные ребята? Почему комната пустует?
   - Где, где... - буркнул Джонник. - Баха- Баха у цистерны постирушки устроил, Серега где-то поблизости, а Профессора и Алишера сегодня как не было, так до сих пор и нет.
   - То есть как это нет?! Они не вернулись?! - спросил Толик.
   - А где они должны были быть? Днем они сдали тюки с хлопком, а потом ушли и по сию пору как в воду канули.
   - Час от часу не легче. Они давно должны были вернуться! - сказал Толик.
   - Откуда?
   - Из районного центра.
   - А что им там понадобилось?
   - Они поехали туда за водкой.
   - За водкой? Они? А на кой им нужна водка, если они ее не пьют?
   - Им не нужна, зато нам пригодится.
   - Эта валюта всем пригодится. Так это вы их услали?
   - Да. Сегодня утром.
   Джоник развел руками:
   - Не знаю Толян. После того, как они в обед сдали хлопок, больше я их не видел. И сюда они не приходили, это я знаю точно.
   - Что ж... Будем надеяться скоро они прибудут. А когда они прибудут, соберемся все вместе за столом и поужинаем!
   - Надеюсь, вы не забыли, что у Алишера сегодня день рождения? - спросил Джонник.
   - Не забыли. - хохотнул Толик вспомнив как сегодня ночью они по очереди будили Алишера поздравляя его с совершенолетием.
   - Заодно и отметим! - сказал Бушмен и предвкушая застолье потер руки.
   - По поводу ужина. - сказал Боб. - Есть хочется неимоверно!
   - А я сказал ребятам, чтобы они с кухни прихватили вашу долю. - оживился Джонник. Он быстро прошел в противоположный угол комнаты и заглянул под свою раскладушку. Там стояли две глубокие миски накрытые сверху пожелтелым листом газеты. Джонник приподнял газету :
   - Так и есть! Две полнехонькие миски картошки с мясом. Правда мяса тут кот наплакал. Надо хорошенько взгреть этого пройдоху Оливье. Мог бы положить побольше. Ничего, я ему сегодня задам!
   - Искупаться бы... - мечтательно сказал Татарин. - Надо воды согреть. Джонник не поленись, попроси у девочек кипятильник. И ведро заодно прихвати. Нагреем ведро воды и хоть как то смоем с себя грязь.
   Джоник засмеялся.
   - А самому слабо?
   Татарин так яростно замахал руками, что все стало ясно без всяких слов.
   Джонник засмеялся громче и поднялся с места.
   - Хорошо. Сейчас принесу.
   Бушмен скатал постель в сторону изголовья. Он поглядел на причудливую карту изображенную на парусине и вздохнул. Затем рукой смел оказавшиеся под матрацем крошки и задержал взгляд на руке. Он поднес ладонь к лицу, растопырил пальцы, оглядел руку и вздохнул.
   - Или сначала помыться...- сказал Бушмен.
   В комнату вошел Джонник. В одной руке он держал кипятильник, а в другой два пустых ведра.
   - Давай их сюда. - сказал Бушмен и посмотрел на Боба, Толика и Татарина. - Давайте сходим к цистерне, умоемся, заодно воды наберем. Вернемся и поужинаем, а когда вода согреется - искупаемся.
   - Хлеб тоже под раскладушкой. - сказал Джонник - Целая буханка, завернутая в пакет.
   - А ты разве уходишь? - спросил Татарин надевая на ноги кроссовки.
   - Нет, я с вами побуду. Расскажете где были, сколько поймали. Между прочим! А где ваша рыба?
   Боб обреченно махнул рукой:
   - Лучше не спрашивай.
   Джонник нацелил взгляд на Татарина:
   - Неужели ничего не поймали?
   - Поймали. - улыбнулся Татарин поднимаясь с места. - Была рыба, а потом -раз! И уплыла.
   - Да расскажите все как есть! - Джоннику не терпелось узнать о случившемся не сходя со своего места.
   - Рыбы нет Джонник. - вздохнул Татарин. - Потерпи немного, мы вернемся и обо всем расскажем. А то рассказ предстоит длинный.
   - Хорошо. - согласился Джонник. - Тогда пока вы будете умываться, я к девчонкам схожу, а то они снова розетку из стены выдрали. Просили зайти.
   - Валяй. - сказал Бушмен и протянул Татарину второе ведро. - Держи Татарин. Ты не женщина, тебе пустое ведро к лицу.
   У цистерны, служившей одновременно умывальником и откуда студенты добывали воду для всяких своих нужд обычно толклись люди. Но сейчас возле нее маячила одинокая, щупленькая фигурка. Баха- Баха выстирал последнюю пару носков, и сейчас, старательно выкручивал их руками. От усердия он высунул кончик языка и часто шмыгал носом. Печальные воспоминания к этому времени поутихли, но время от времени всплывали снова и обидой терзали его душу. Если бы не Джонник! Как ловко он отделал этих двоих молодчиков! Баха- Баха был не злобив, добродушен, но снова и снова обидчики представали перед его глазами, и в них закипала ненависть.
   - Если бы я умел также драться, как Джонник! - мечтательно подумал Баха- Баха. Он печально вздохнул и погрустнел. Ему не хотелось возвращаться в комнату, попасться кому-то на глаза, зная, что в многолюдном бараке ничто не становится секретом. Он тянул время. Не смотря на теплый вечер, от долгой возни в холодной воде его пробрало едва не до костей. Он зябко ежился, тем не менее не спешил вернуться. До него донеслись голоса. Баха- Баха повернул голову и увидел Бушмена. Тот шел размахивая пустым ведром, как кадилом. Следом за ним шли Татарин и Боб, рядом с ними шел Толик.
   - Знают, не знают? - промелькнуло в голове у Бахи - Бахи. Он невольно съежился, снедаемый обидой и вновь нахлынувшим унижением. Баха-Баха был рад их видеть, в то же время желал спрятаться. Он молниеносно сгреб в охапку разложенные на цистерне носки и пока метался из стороны в сторону, его заметили.
   - Баха - Баха привет! - воскликнул Бушмен и приветственно вскинул руку.
   - Привет. - захлопал глазами застигнутый врасплох Баха-Баха. Он остался стоять где стоял. Баху-Баху обступили со всех сторон, затормошили, а Боб обхватил его поперек спины и приподнял. Далее как ни в чем ни бывало, Бушмен повернул вентиль на торчащем сбоку цистерны кране и подставил ведро под тугую струю воды.
   - Ну и денек выдался я тебе скажу. - сказал Толик обращаясь к Бахе- Бахе. Он зачерпнул двумя пригорошнями воду из ведра и с шумом выплеснул ее себе на лицо.
   - Представляешь? - продолжил Толик. - Весь день насмарку! Ни рыбы, ни еды, ни воды, пришли пустые ни с чем!
   - Как так? - растерянно спросил Баха- Баха. Плечи его были опущены, руки свисали вдоль тела, правой рукой он сжимал пучок мокрых носков.
   - А вот так! - развел руками Бушмен. - Благо вернулись живыми, да Татарин?
   Баха-Баха вновь шмыгнул носом и невольно утер носками ложбинку над верхней губой:
   - А что случилось?
   - Э, брат. Случилось такое, что ты не поверишь. - сказал Боб. - Вот послушай.
   Пока они умыли лица, тщательно оттерли с мылом руки, доверху наполнили ведра водой, прошло время. Короткий , без подробностей рассказ вызвал у Бахи- Бахи неподдельный интерес. Когда они все вместе вернулись назад, Баха -Баха выглядел оживленным.
   - Мы вам отложили поесть. - сказал он. - Правда поди картошка уже остыла. Хлеб тоже есть. Он там под раскладушкой Джонника, буханка завернутая в пакет.
   - Да, Джонник предупредил, спасибо. - сказал Боб. - А вы сами -то ели?
   -Да. -ответил Баха -Баха. - А это все вам.
   - Я умираю от голода - сказал Бушмен. - Давайте садиться ужинать. А когда вернутся Профессор и Алишер поужинаем во второй раз. Баха-Баха давай с нами!
   - Спасибо, не хочу. - отказался Баха- Баха. - Я потом, когда вернутся Профессор и Алишер.
   Татарин прошел в противоположный угол комнаты, и поставил на пол два наполненных водой ведра
   - Кинь пожалуйста кипятильник. -попросил он Баху - Баху.
   Татарин ловко поймал то, что перекинул ему Баха- Баха. Он сунул вилку в розетку и опустил кипятильник в воду. Боб быстро нарезал хлеб, очистил луковицу и разрезал ее на четыре части. Толик положил на парусину раскладушки две миски. Друзья расселись по своим местам, вооружились ложками и жадно набросились на еду. Не успели они зачерпнуть кушание во второй раз, в комнату заглянул парень. Татарин знал его шапочно, поэтому едва взглянув на пришлого, опустил глаза. Парень не вошел в комнату, а остался стоять в дверях. Он быстро оглядел сидящих. Его взгляд метался от одного к другому, пока не остановился на Толике. Парень окликнул Толика. Тот сидел спиной к дверям. Услышав свое имя, Толик обернулся.
   - Привет! - сказал пришлый.
   Толик кивнул. Парень пальцем поманил Толика к себе.
   - Чего тебе? - спросил Толик.
   - Выйди в коридор. - попросил пришлый.
   - Зайди сюда и говори, здесь чужих нет. - сказал Толик.
   Тот помотал головой, приложил руку к сердцу, но войти не вошел. Он вновь поманил Толика к себе.
   Тот с досадой поморщился:
   - Это срочно? Мы только уселись, чтобы поужинать, как поем, я сразу тебя найду. Обожди немного!
   Парень оказался упрямцем. Он настойчиво поманил еще разок, провел ребром ладони по горлу, мол, ты нужен позарез, сказал коротко: выйди! отошел от двери и исчез. Толик в сердцах бросил ложку.
   - И поесть толком не дадут! - с возмущением сказал Толик поднимаясь с места. Он направился к выходу. Обернувшись через плечо, на ходу сказал:
   - Я скоро!
   Боб, Бушмен и Татарин молча переглянулись и продолжили уписывать кушанье за обе щеки. Баха-Баха встал, прошел в свой угол и начал развешивать носки. Закончив нехитрую работенку, отогнул угол матраца на своей раскладушке, вынул из под него сплюснутый рулон туалетной бумаги и вышел из комнаты. Немного погодя в комнату ворвался Толик. Он влетел как вихрь, подбежал к друзьям:
   - Идемте со мной!
   Прежнего недовольства как не бывало, наоборот, лицо Толика излучало радость и волнение.
   - Тебя наградили что-ли? - спросил Татарин.
   - Бросайте свои ложки, вы, обжоры, пойдемте, есть дело! - горячась сказал Толик.
   Боб облизал ложку.
   - Пока не поем, никуда не пойду.
   - Ну и черт с тобой! Татарин, Бушмен, пошли!
   Татарин положил ложку на край миски.
   - То идти не хотел, то теперь за стол не усадишь. Что там у тебя?
   - Сами увидите! Да вставайте же!
   На лице Боба отобразилась досада. Только было он собрался ответить Толику, но того след простыл. Поднимаясь с места, Боб заворчал
   - Что за день сегодня такой...
   - Не день, а сутки. - ответил Татарин. - В этих сутках двадцать пять часов.
   Бушмен вскинул голову. Татарин вновь подал ему знак, мол, потом. Они встали и вышли из комнаты. Толик поджидал у выхода из барака и от нетерпения переминался с ноги на ногу. Увидев ребят, он повернулся к ним спиной и поспешно спустился с крыльца.
   - Толик, погоди! Куда идти -то? - спросил Бушмен.
   - На кухню к Оливье! - отозвался Толик.
   Боб пожал плечами.
   - К чему такая спешка?
   Татарин усмехнулся.
   - Может Оливье сюрприз нам приготовил?
   - Ага. Барашка на вертеле изжарил. - сказал Бушмен. - Специально для нас. Татарин! Хочешь жареного на вертеле барашка?
   Татарин недовольно скривил губы.
   - Нет. Это блюдо надоело мне до смерти. Предпочитаю что -нибудь попроще. Запеченый фазан начиненый орехами, яблоками и грибами подойдет.
   Освещенная изнутри слабым светом летняя кухня, по прежнему казалась крошечным островком, окруженный со всех сторон непроглядной тьмой. Те же четыре бревенчатые опоры поддерживающие навес, та же грубая холстина вместо стен, сам навес крытый соломой - простенькое, уютное местечко. К удивлению парней кухня пустовала. Никто не суетился вокруг двух котлов, очищая их от остатков вечернего варева, никто не носил воду, чтобы наполнить ей полевой самовар, на кухне не было ни Оливье, ни его подручных.
   Бушмен почесал щеку.
   - Та-ак. Стало быть барашка не будет.
   У правой стены, а точнее у натянутой холстины их дожидался Толик. Он стоял рядом с бревенчатой опорой, вкопаной в землю. Толик держался за нее рукой. Завидев приближающуюся троицу, он шагнул за опору и скрылся из глаз.
   - И банкета не будет. - подытожил Бушмен. - Раз Толик зашел не вглубь кухни, а зашел за нее.
   По правую сторону кухни царили хаос и неразбериха. На утоптаной земле валялась всякая всячина: сложеные в штабель дрова, груды припасеного для растопки хвороста, скособоченая башня из сложеных друг на друга деревянных ящиков вот вот готова была завалиться на сторону. Поглядывая на нее с опаской, троица благоразумно обошла ее стороной. Далее пришлось лавировать между разбросаной как попало всякого рода утварью. Спотыкаясь и костеря Оливье по чем свет стоит, они оказались позади летней кухни. Заднюю стену образовывала та же натянутая холстина. В ней, у самого низа зияла дыра. Сквозь прореху пробивалась полоса света. Яркая дорожка пролегала по земле и как бы деля пространтсво позади кухни пополам, терялась вдалеке у края кукурузного поля.
   Боб, Бушмен и Татарин подошли к Толику и встали с ним рядом. Привалившись спиной к опоре, Толик стоял по эту сторону высветленой дорожки. А по другую сторону, на корточках, сидел человек. Он сидел неподвижно, понурив голову. Обращеные друг к другу руки покоились на коленях. Пальцы были сплетены в замок. Темная одежда, в которую он был облачен едва не сливалась с темнотой. От того и сам человек, и его лицо были плохо различимы в потемках. Перед неизвестным, в полосе света возлежала средних размеров то ли котомка, то ли мешок - что то увязаное в темную материю и стянутое сверху узлом.
   Бушмен насторожился. Он хищно втянул носом воздух и пристально вгляделся в незнакомца. Тот поднял голову. Свет выхватил из темноты черты его лица. Боб замер. Татарин невольно отступил назад. Перед ними, на корточках сидел Гани.
   Гнетущее молчание воцарилось позади летней кухни. Звенящий стрекот одинокого сверчка стал слышен в разы. Свободнее всех себя ощущал Толик. Он знал кто сидит перед ними. Он оправился от потрясения раньше друзей. Как ни в чем ни бывало, Толик почесал о столб спину. А потом оглядел застывшую от изумления троицу, скрестил на груди руки и усмехнулся.
   Гани смотрел на ребят. Он смотрел на Боба, Бушмена, Татарина и ощупывал глазами каждого. Взгляд Гани был мятущийся, ищущий. На лице не играла всепогодная хитроватая ухмылочка. Узкий разрез глаз не глядел на них плутоватыми щелочками. Он смотрел непривычно, по иному, от того казался чужим, не похожим на самого себя.
   Боб положил руку на плечо Бушмена. Гани снова опустил голову. Расцепил пальцы, развязал узел на котомке. В полосе света серебром блеснуло содержимое. Бушмен невольно вытянул шею. Все еще не веря своим глазам он склонялся все ниже и ниже. Вновь его руки согнулись в локтях. Снова в его глазах заплескалась сталь. Но Бушмен не был встревожен. Разгадка его предчувствий находилась перед ним. Ответ на свои волнения он получил сполна. Этого человека сидящего на корточках он чувствовал всю дорогу. Эта рубашка ставшая котомкой не давала ему покоя. Бушмен выпрямил спину. Боб отнял от его плеча ладонь.
   Гани поднялся на ноги. Они стояли напротив друг друга разделеные полосой света. Никто ничего не говорил. Невидимый хронометр отсчитывал секунду за секундой - но никто по прежнему не проронил ни слова. Безмолвие нарастало. Пауза затянулась. Могильная тишина стала мучительной.
   Гани отступил назад. Боб, Бушмен и Татарин не сдвинулись с места. Гани отступил еще. Троица не отрывала от него глаз. Сгорбив плечи, Гани повернулся к ним спиной, шагнул в темноту и исчез. Странное дело. Все хранили упорное молчание. Бушмен отстранил Татарина в сторону и протиснулся вперед. Он опустился на одно колено. Руки Бушмена зашарили по рубашке и безошибочно нащупали нужную полу.
   - Татарин. - тихо сказал Бушмен. - Видишь?
   Бушмен руками растянул изорваный низ рубашки. В ней не хватало оторванного куска.
   - Вот этот недостающий лоскут вы и видели на том дереве саксаула.
   Глядя на содержимое узла Толик тихо промолвил:
   - А вот и пропавшая рыба.
   Отборные рыбины серебристой грудой высились на черной ткани. На чешуе сохранились прилипшие к ней узкие листочки саксаула. Этими листочками рачительный Бушмен собственоручно пересыпал улов. Сомнений не было. Эту рыбу они выловили сегодня из реки. Эту рыбу они оставили у подножия дерева. Боб сжал Толику локоть. От неожиданного прикосновения Толик вздрогнул.
   Боб тихо спросил.
   - Гани тебе что-то сказал?
   Толик кивнул.
   - Что он тебе сказал?
   Толик рукой утер лицо.
   - Оказывается он шел за нами Боб. В отдалении от нас, но все время шел за нами. А потом наткнулся на дерево. На то самое дерево, на котором Татарин повязал лоскут. Он принял дерево за само провидение.
   Толик повернулся к Татарину.
   - Он в самом деле посчитал это дерево священым. А оставленую у подножия рыбу нашим ему даром. Ведь он остался на берегу без единой крошки.
   Боб пристально глядел на Толика, а потом опустил глаза. Он задумчиво кусал губы:
   - Татарин. Ты помнишь свои слова, которые произнес когда повязал на ветке лоскут?
   Татарин помотал головой:
   - Не помню Боба. Убей не помню.
   - А я помню. Ты сказал -пусть дар принесенный нами сохранит чью то жизнь, пусть подношение возымеет силу над нашедшим его, пусть случится то, чему суждено быть. Да будет так, во веки веков и...
   Татарин тихо вторил.
   - Аминь! Да Боба. Именно так я и сказал. У тебя всегда была...
   Боб усмехнулся.
   - Отличная память.
   - Это была шутка. Невинная забава. Нелепица. - сказал Татарин.
   К Бушмену вернулось самообладание. Он перешагнул через серебристую груду и сел перед ней на корточки. Ухватил рыбу за жабры, поднес к лицу и понюхал.
   - Ни капли не испортилась. Хоть сейчас клади на сковороду.
   Глаза Бушмена сияли. Он положил рыбу на место.
   - Татарин! Черт бы тебя побрал! Умора. Невинная забава, нелепица обратилась в искупление. Фантастика!
   - Да брось ты Бушмен. Не питай иллюзий. Хочешь сказать на Гани нашло просветление?
   - А вдруг?
   - Пустое. Когда ты в одиночестве терпишь лишения, поверишь во что угодно. И станешь молиться всем богам. Своим, чужим, а то и сам их выдумаешь.
   Бушмен поддел пальцем жабры и приподнял рыбу.
   - А это по твоему что? Не прощение за содеяное? Почему он забрал рыбу с собой? И принес ее нам?
   - Кроме Гани этого никто не знает. Что же ты его не спросил?
   В разговор вмешался Толик.
   - Он сказал, что набрел на кучу раздавленой верблюдом рыбы. Тогда он понял, что у нас ничего нет. Больше он ничего пояснять не стал.
   Бушмен не вытерпел.
   - Вот видишь?
   Татарина не так то легко было сбить с толку.
   - Минутная слабость, не более. Гани не из тех, кого настигает раскаяние.
   Бушмен встал и отряхнул руки.
   - Все же, мне думается, кое-что он осознал.
   Татарин потерял терпение.
   - Тогда иди и догони его. Скажи - Гани, а ты оказывается славный парень! Заключи его в обьятия, потом приведи к нам, усади за стол, мы разопьем бутылочку, да преломим с ним хлеб примирения. Давай -давай! Догони пока не поздно!
   Бушмен засопел.
   - Ты опять за свое Татарин. Все у тебя в черно-белом цвете.
   Татарином бессильно опустил руки.
   - Я устал Бушмен. Веришь, нет, я просто -напросто устал. И сейчас туго соображаю.
   Толик оттолкнулся от опоры, и ногой пошевелил груду рыбы.
   - Вот и ужин. Нежданный и негаданный. Воистину не предугадать, где найдешь, где потеряешь.
   - Я пас. - сказал Боб. - У меня тоже нет сил. А возиться с этой рыбой сил нет тем более. Отдадим ее Оливье. Пусть он ее приготовит. Для него это плевое дело.
   Присев на корточки, Бушмен крест-накрест запахнул полы рубашки, и стянул их узлом. Он приподнял узел.
   - Оставь ее здесь. - сказал Толик. - Ничего с ней не сделается. Скажем Джоннику, чтобы он озадачил Оливье. А то Джонник сам не свой, не сидится ему на месте. Вот пусть он и похлопочет. К тому же мы старались не только для себя. А с нас на сегодня хватит.
   Друг за другом они выбрались из кухни и направились обратно в барак. В комнате их дожидались Джонник и Баха-Баха. Татарин сходу прошел к ведру с водой. От ведра поднимался пар. Друзья оживились. А Татарин пуще всех.
   - А вот и вода поспела! Теперь самое время устроить баньку! Ох и напаримся же!
   Но перед тем, как выйти на улицу, они рассказали Джоннику про рыбу. Бойкий Джонник тут же развил кипучую деятельность. Едва Боб, Бушмен , Толик и Татарин оказались неподалеку от цистерны и скрылись от посторонних глаз за стеной кукурузных стеблей, с крыльца поспешно сбежал Оливье. А когда они разделись донага, со стороны кухни до них вовсю доносился звук удара топора по древесине.
   Друзья мылись долго, со вкусом, фыркая и покряхтывая от наслаждения. Татарин вымылся на славу. Он тщательно, до остервенения скреб себя мочалкой, драил с упорством усердного матроса, который надраивает палубу до зеркального блеска, а когда очередь дошла до спины, то Бушмен, по его просьбе, мочалкой едва не содрал с нее кожу. Нагретой воды друзьям аккурат хватило, чтобы намылиться с ног до головы. Смывать с себя грязь пришлось водой холодной, впрочем, на такой пустяк никто не обратил внимания. Татарин растерся до суха и облачился во все чистое. Еще один непомерный груз свалился с его плеч. Восхитительное чувство невесомости едва не приподняло Татарина над землей. Ему захотелось парить, в голове прояснилось. Смертельная усталость еще владела им, но уже казалась далекой, и не сковывала движений. На обратном пути Татарин отделился от друзей. Он пошел вдоль барака направлясь ко второму, дальнему выходу.
   В руках Татарин держал пакет, в который он уложил грязные вещи. Он махнул пакетом, а потом сунул его под мышку.
   - Вы идите! А я схожу проведаю Нодира. Не выходит он у меня из головы.
   Боб одобрительно кивнул. Татарин дошел до противоположного конца барака и поднялся по ступенькам крыльца. С минуту он постоял на месте. Вчера, на этом крыльце он и Боб повстречались с Гулей и Зариной. Перед глазами Татарина пронеслась сцена неожиданного, случайного столкновения. Он воскресил ее в памяти в мельчайших деталях. Черт бы побрал эту девченку, подумал Татарин. И меня вместе с ней. Минуло время и все повернулось вспять. Еще вчера он смотрел на Зарину безразлично, холодно, а сегодня сам воскрешает в памяти ее лик, ее образ ...
   - Не выходит у меня из головы... - еще раз подумал Татарин. И обозлился на самого себя.
   - Кого я обманываю? Зачем я оказался здесь? К черту наваждение и меня вместе с ним. Я пришел сюда чтобы проведать друга и точка. А не для того, чтобы тешить себя надеждой быть может вновь столкнуться с ней лицом к лицу.
   Татарин стряхнул с себя оцепениения и взял себя в руки. Усилием воли он отбросил от себя видение и вошел в коридор. Комната, в которой проживал Нодир находилась сразу за порогом справа. Татарин толкнул дверь. Нодир лежал на раскладушке повернувшись лицом к стене. Он не обернулся на скрип отворяемой двери. Казалось, Нодир спал. Хотя по разумению Татарина, спать в это время, когда внутри барака грохотала музыка, а по коридору то и дело сновали студенты, забыться непробудным сном мог только мертвец. В комнате больше никого не было. Татарин тихо подошел к раскладушке и осторожно, стараясь не шуметь, присел на краешек. Нодир зашевелился. Но тут же накрыл голову подушкой. Некоторое время Татарин медлил, размышлял, тормошить друга или нет. А еще внимание приковывала прислоненая к стене гитара. Она стояла у изголовья Нодира. Татарин жадно ощупал гитару глазами. Потянулся было к ней, но взять в руки так и не решился. Татарин вздохнул и тихо сказал.
   - Нодир, это я.
   Нодир заворочался. Но поворачиваться к Татарину лицом не стал. Татарин взъерошил влажные волосы. Пакет выскользнул из под мышки и звучно упал на пол. Татарин поднял его, положил себе на колени, забарабанил по пакету пальцами. Он посидел еще немного. Потом сгорбился и положил руки на колени.
   - Однажды меня тоже избили. Вчетвером. Веришь нет, двое суток на койке валялся. Рукой ногой шевельнуть не мог. И есть тоже не мог. Потому как губы были разбиты едва не вдребезги.
   Рука Нодира крепче охватила подушку. Он вжался в постель.
   - Было дело брат. Но как видишь, все зажило и следов не осталось.
   Нодир молчал. Татарин вновь было забарабанил пальцами, но спохватившись, перестал. Еще раз оглядел гитару. Потом посмотрел на свою руку. Искалеченые пальцы распухли, покрылись фиолетовыми разводами, под ногтем указательного пальца густела чернота. Все же он решился. Взял гитару. Морщась от боли попробовал исполнить несколько аккордов. Пальцы не слушались, аккорды вышли обрывистыми, жалкими. Татарин огладил гитару и акккуратно пристроил ее у изголовья. Еще раз оглядел Нодира.
   - Я не утешать тебя пришел. В том, что произошло твоей вины нет. И ты нисколько не упал ни в чьих глазах. В моих тем более. Иногда случается, когда обидчики оказываются сильнее. Ничего не попишешь. Дело в другом. Окажешься ли ты сильнее самого себя, чтобы не пасть духом. Вот в чем дело.
   Не сразу, помедлив, Нодир отнял от лица подушку и повернулся на спину. Его лицо распухло, заплыло. Под глазами набрякли кровоподтеки, рассеченные губы были плотно сжаты. Нодир приподнялся, выпрямил спину, сел. Потрогал губу рукой.
   - Ты ел сегодня? - спросил Татарин.
   - Нет.
   - А мы сегодня столько рыбы наловили! Уйму! Оливье на кухне сейчас старается вовсю. Скоро соберемся за столом в нашей комнате. Без тебя не начнем.
   Нодир помотал головой.
   - Не пойдешь? - спросил Татарин.
   Нодир вздохнул.
   - Стыдно Татарин... Как я покажусь перед ребятами? О чем они подумают? Отныне все будут тыкать в меня пальцем и считать слабаком. На душе тошно...
   Татарин выпрямил спину.
   - По твоему кого из нас ни возьми - все герои? И каждый из нас может дать отпор кому бы то ни было? Так выходит по твоему?
   - Тебе легко рассуждать. Не тебе же досталось...
   Татарин огладил рукой шею. Он вспомнил реку. Вспомнил свою борьбу за жизнь. Случившееся там, на реке, сейчас показалось ему невероятным, неправдоподобным событием. История, приключившаяся с ним вдруг предстала совершенно в ином свете. Неожиданно Татарин ощутил жуткий страх. Только сейчас он полной мерой осознал, из какой чудовищной передряги ему удалось выбраться. Ведь случись ему сегодня потонуть, он не сидел бы в этой комнате. Наверняка известие о его гибели сделало бы сегодняшний вечер иным, изменило сложившийся уклад. Пусть на один вечер. Но все же изменило. Тот же Нодир ошарашенный жутким известием, наверняка тоже вел себя по иному, хоть на какое -то время позабыв о своих переживаниях.
   - Не тебе же досталось... - задумчиво проговорил про себя Татарин. А дальше не осознавая зачем он это делает, Татарин не сходя со своего места поведал Нодиру о своих злоключениях. Он рассказал свою историю торопливо, едва не взахлеб, хотя еще раньше решил о ней помалкивать. Рассказав все как на духу, Татарин умолк. Словно сожалея о своем внезапном порыве, Татарин засуетился. Ему стало не ловко. Он еще раз взглянул на Нодира.
   - У Джонника есть солнцезащитные очки. Я возьму их и принесу тебе. Наденешь и придешь к нам. Нечего тебе тут валяться одному. А ты сегодня нужен. Видишь? - Татарин выставил руку. - Музыкант из меня сегодня никудышный. А у тебя руки, пальцы целы. Лицо разбито, но ты жив. Заодно рыбки отведаешь. Я схожу за очками и вернусь за тобой.
   Рассказ Татарина произвел на Нодира ошеломляющее впечатление. На его лице отобразилась борьба. Он то смотрел на Татарина, то трогал свое лицо, ощупывал губы, казалось он о многом хотел спросить, и в то же время не знал с чего начать и как ему поступить. Нодир подобрался на кровати.
   - Не надо. У меня есть очки.
   - Тогда пойдем вместе. Собирайся, я подожду.
   - Думаешь стоит?
   - Сам - то как думаешь?
   - Не до песен мне сегодня Татарин...
   - Останешься здесь?
   Нодир понурил голову и вздохнул.
   - Не знаю.
   Татарин поднялся с места.
   - Когда -то я прочел одно изречение. Я не помню, кому принадлежат слова, но в изречении было сказано: величайшая победа человека, это победа над самим собой. Над самим собой Нодир. Поэтому решай сам.
   Татарин направился к выходу. Едва он ухватился за дверную ручку, Нодир его окликнул. Татарин обернулся.
   - А кто тебя так сильно избил?
   Татарин отнял руку.
   - Это было в армии. В начале службы. Я ведь поступил в институт сразу после того как оттуда вернулся .
   - А за что?
   Татарин пожал плечами.
   - За что в армии могут избить? Хотели сломать. Подавить волю.
   - Сломали?
   Татарин невесело улыбнулся.
   - Сломать не сломали. Но кое какие правила игры я принял. Пришлось принять. По другому на тот момент у меня не вышло. Поэтому не считай всех кто тебя окружает героями. Случается в жизни, что не всем ты в одиночку можешь дать отпор.
   Нодир оживился. Едва Татарин вновь схватился за дверную ручку, он вновь подал голос.
   - Расскажи Татарин.
   Тот приоткрыл дверь.
   - Не сегодня.
   - Все же Татарин. Расскажи.
   - Как -нибудь в другой раз. Скажу одно. Когда прошло время, то за полгода до моей демобилизации, я сломал правила игры. И в течении оставшихся шести месяцев, никто из старослужащих не пытался ломать новобранцев.
   Татарин толкнул дверь и вышел из комнаты. И тут же нос к носу столкнулся с Бушменом. Тот через плечо Татарина заглянул в комнату.
   - Привет Нодир!
   Татарин легонько оттолкнул Бушмена от себя и затворил за собой дверь.
   - Ну как он? - спросил Бушмен.
   - Порядок. - ответил Татарин. - Я позвал его к нам.
   - Правильно сделал.
   - А ты куда собрался?
   Бушмен ухмыльнулся.
   - За тобой.
   - Я бы и сам дорогу нашел. - улыбнулся Татарин. - Ну что там с ужином? Наверняка все готово?
   - Еще как... -загадочно сказал Бушмен и напустил на себя заговорщеский вид.
   - Алишер и Профессор вернулись.
   Татарин с облегчением выдохнул.
   - Ну наконец-то! Стало быть прибыли?
   - Ага.
   Татарин посетовал.
   - Их только за смертью посылать! Уехали днем за двумя бутылками водки и вернулись только сейчас!
   Бушмен прислонился к стене.
   - А ты никак проголодался Татарин?
   - Еще бы!
   - Небось и пару рюмашек пропустить не против?
   - Так мы все вместе собирались это сделать. К тому же как выяснилось напрасно мы на них всех собак спустили. Каяться не будем, но мировую с ними разопьем.
   - А ты не торопись.
   - Почему это?
   - Они вернулись ни с чем.
   Татарин опешил.
   - То есть как?
   Бушмен сокрушенно покачал головой.
   - Ты не поверишь...
   Татарин насторожился.
   - Что еще случилось?
   - Даже не знаю как сказать...
   - Говори как есть!
   - Тогда присядь. А то вдруг свалишься когда узнаешь.
   Татарин осклабился.
   - После того, что с нами сегодня случилось, я готов ко всему. Говори.
   - Они пьяны.
   - Что?!
   - Да Татарин. Они пьяные вдрызг. Оба.
   Выяснилось, к этому Татарин оказался не готов. Он тоже прислонился к стене. И посмотрел на Бушмена выпучеными глазами.
   - Профессор?! Алишер?! Эти два очкарика?!
   - Я же говорил, ты не поверишь.
   - Хорошенькое дело... - ошалело пробормотал Татарин. - И как это понимать?
   - А как хочешь! Вернулись вот только, никакой водки у них нет, а сами на ногах еле стоят.
   Бушмен изо всех сил еле сдерживал смех. Он приложил ладонь ко рту и пальцами свел уголки губ, чтобы они не разъехались в улыбке.
   - Говорил я тебе присядь! Упрямый Татарин. А ты не верил, что услышишь сногсшибательную новость.
   - Сами- то они что говорят?
   Тут Бушмен не выдержал и расхохотался.
   - Пойдем Татарин. Ты должен это увидеть своими глазами.
   Замешательство сковало Татарина по рукам и ногам. Бушмен ободряюще похлопал его по плечу.
   - Пойдем, пойдем! Все уже собрались, только тебя не хватает.
   Когда Татарин и Бушмен дошли до комнаты, оттуда доносился лишь один голос -воинственный и громкий. Он настолько был знаком и в то же время неузнаваем, что Татарин с укоризной посмотрел на Бушмена. В его взгляде так и читался упрек, мол, обьяснил бы ты мне загодя, так и не пришлось бы сейчас ломать голову, кому это вдруг там неймется. Но Бушмен стоически сдерживал смех и надежно хранил язык за зубами. Все еще теряясь в догадках, Татарин, а следом за ним Бушмен вошли в жилище. Дверь за ними закрылась.
   Все обитатели комнаты были тут. Вернулся Серега -Джеки Чан. Он сидел на раскладушке Татарина. Рядом с ним сидел Баха- Баха. Джонник примостился рядом. Постель Бушмена была скатана в сторону изголовья. Парусина прогибалась под тяжестью жестяной миски наполненой жареной рыбой. Подле нее на растеленной газете возлежала груда нарезанного хлеба, рядом высились две открытые банки с тушенкой, и одна банка шпрот.
   Взор Татарина охватил всех присутствующих в комнате людей сразу, со всех сторон. Но пуще всех его поразили двое. Первый из них был Профессор. Он неподвижно сидел в своем уголочке, на своей раскладушке, застывший как статуя. Его глаза были закрыты. Спина прямая как палка. Плечи опущены. Одной рукой он сжимал швабру, которая всегда стояла у его изголовья. Зачем он за нее схватился, было ясно с первого взгляды. Чтобы опираться и сохранять равновесие. Но скрещеные ноги Профессора придавали ему вид странствующего мудреца с посохом, который после долгих скитаний, наконец -таки обрел свое пристанище. Весь его образ был настолько живописный, что со стороны казалось: занесеный сюда невесть каким ветром, этот скиталец постиг все способы жизни, освободился от земных забот и душевных стремлений, и теперь, достигнув блаженство нирваны, пребывает в ней, источая вокруг себя мудрость и благоговение.
   Напротив него, на соседней раскладушке, словно ученики перед гуру сидели Толик и Боб. Но почему -то воспитанники не высказывали своему учителю ни малейшего уважения. Их лица пылали негодованием. Толик и Боб беспрестанно тормошили Профессора, бесцеремонно толкали то в одно плечо, то в другое. В ответ Профессор открывал то левый глаз, то правый, а потом вновь смыкал веки, погружался в себя и с каждым очередным толчком недовольно мычал. Пораженый Татарин с трудом отвел взгляд от Профессора и теперь таращился на второго, который стоял прямо перед ним.
   А перед Татарином находился Алишер. Да -да! Тот самый Алишер, который сегодня утром при виде Бирюка от страха едва не наложил в штаны. И этот тихий, робкий очкарик стоял сейчас набыченый и грозно глядел на него из под скосившихся набок очков. Ну и ну! Татарин обомлел. Волосы на голове Алишера стояли дыбом. Глаза неистово горели каким -то сатанинским огнем и дико блуждали. Вид у него был настолько боевой, что Татарину показалось: Алишер до его прихода лихорадочно выискивал среди присутствующих человека, которого непременно требовалось найти и во что бы то ни стало наказать! И эта долгожданная жертва сама заявилась в жилище и теперь предстала перед ним как на блюдечке.
   На нетвердых ногах Алишер подошел к Татарину и с размаху, что есть силы хлопнул его по плечу. Алишер не вскричал, а прямо-таки издал боевой клич.
   - Та-та-рин! Ну здорово!
   Удар оказался настолько сильным, что Татарин отлетел к стене. Пакет выпал из рук и упал на пол. Алишер дерзко отшвырнул пакет ногой, схватил Татарина за грудки и притянул к себе.
   - Здорово тебе говорят! Что ты молчишь? Язык что-ли отсох?!
   Татарин опешил. От изумления его глаза едва не повылазили из орбит. В комнате грянул смех.
   А Алишер не унимался. Он так сильно встряхнул Татарина, что тот еле устоял на ногах. Но этого Алишеру показалось мало. Он припечатал Татарина к стене. Начисто обалдевший Татарин гулко ударился затылком о стену и не сходя со своего места бесповоротно уверовал, что сюрпризы сегодняшнего дня еще не закончились. Алишер еще разок попробовал встряхнуть Татарина и встряхнул бы, но его ноги неожиданно разъехались в стороны. Покачнувшись он стал заваливаться на бок, увлекая за собой Татарина. Еще немного и они бы как миленькие грохнулись на пол, да Татарин вовремя подхватил Алишера под мышки, развернул и с силой усадил на ближайшую раскладушку. Не известно, чем бы все это закончилось, но тут раздался властный голос. Джонник не вытерпел. Утирая глаза, в которых блестели слезы, он поднялся с раскладушки и не смотря на то, что сам едва не умирал со смеху, сказал.
   - Ну все! Посмеялись и хватит.
   Он быстро подошел к Алишеру, как котенка сгреб его одной рукой, рывком поставил на ноги и сказал ошалевшему Татарину.
   - Я отведу его к цистерне с водой, приведу в чувство. Иначе он всю комнату разнесет.
   Алишеру это не понравилось. Откуда только силы взялись. В отличии от ног, которые плохо слушались, руками Алишер владел будь здоров. Но как бы он не отпихивался, как бы не отмахивался, сильный Джонник справился с Алишером в два счета. Он скрутил его как младенца и потащил к выходу. Краем глаза Татарин заметил - ноги Алишера оторвались от пола. Оправившись от потрясения, он успел бросить вслед Джоннику:
   - Только постарайся преподавателям не попасться на глаза! Иначе они ему такой день рождения устроят, вовек не забудет!
   - Будь спок! - донеслось из коридора. - А вы расшевелите второго! Профессор тоже сам не свой.
   Теперь, когда в комнате улеглись страсти, Татарин потер рукой грудь. Следом ощупал затылок..
   - Ну как? - весело сказал Бушмен. - Хороши гуси?
   Снова грянул смех. А пуще всех смеялся Толик.
   - Видел бы ты свое лицо, Татарин! У тебя было такое лицо, что я чуть было от смеха под раскладушку не закатился..
   - Вот это да! - удивлению Татарина не было границ. - Где они так надрались? Я их такими в первый раз вижу!
   - Ты думаешь, мы знаем? - воскликнул Толик. - Такими они пришли сюда десять минут назад! Профессор еще ничего, сам видишь, сидит на месте, не шелохнется, а этот тут такое представление устроил, хоть святых выноси!
   -Ну и ну! - Татарин покрутил головой, снова ощупал затылок и указал на Профессора. - А с этим что приключилось?
   - Сами не знаем. - хохотнул Толик. - Они ввалились вдвоем, в обнимку. Профессор как уселся на свою раскладушку, так и сидит, уж мы его тормошим, расспрашиваем, а все без толку. Мычит и мычит. И швабру не отдает.
   Неожиданно Профессор разлепил правый глаз. Левый остался закрытым. Толстые стекла очков увеличили глаз вдвое. Бобу, сидящему напротив показалось - на него уставился всамделишный циклоп. Профессор смотрел не мигая, пристально, а когда Боб толкнул его снова, открылся второй глаз.
   - Ну наконец -то! - выдохнул Боб. - Вроде очухался.
   Толик внимательно вгляделся в Профессора и поводил перед его лицом рукой. Тот проследил за ней взглядом. Толик пощелкал пальцами перед его носом. Профессор отпрянул, зажмурился и чихнул.
   - Есть контакт! - с облегчением воскликнул Толик.
   Он придвинулся к наклюкавшемуся Профессору поближе.
   - Здравствуйте господин Профессор! - вкрадчиво сказал Толик голосом полным иронии и сарказма.
   - Здравствуйте. - неожиданно с достоинством ответил Профессор. - Я вас слушаю.
   Все кто сидели подле расскладушки Бушмена, так и покатились со смеху. Толик продолжил.
   - Как ваше самочувствие господин Профессор? - елейным голоском спросил Толик.
   - Спасибо, не жалуюсь. - с прежним достоинством ответил Профессор. - А как себя чувствуете вы?
   Боб не выдержал. Он зажал рот ладонью, встал и побрел к ребятам. Те вповалку полегли по раскладушкам, всхлипывая, едва не рыдая от хохота. Самообладанию Толика можно было только позавидовать. Он держался стоически.
   - Позвольте узнать господин Профессор! Где вы, черт вас возьми шлялись?
   - Мы были в гостях. -ответил Профессора и его повело в сторону. Толик вцепился в него, выправил и придал телу прежнее положение.
   - Нет ты слыхал? - возмутился Бушмен и локтем пихнул Татарина в бок. - В гостях они были! Это где же так гостей принимают, что у них мозги сдвинулись набекрень?
   У Татарина затряслись плечи. Он ухватился руками за живот, сполз по стене, сел на корточки. Бушмен остался стоять у порога.
   Толик взялся рукой за швабру и уперся ногами в пол.
   - И ответьте -ка на милость, у кого же вы были?
   Профессор икнул.
   - У Бирюка.
   Лицо Толика вытянулось.
   - У кого-о-о?!
   - Мы были у Бирюка. - ответил Профессор и уставился на собеседника.
   Разговор прервался самым неожиданным образом. В комнату возвратились Джонник и Алишер. Подопечный Джонника, тихоня Алишер оказавшийся буяном, уже не выглядел дебоширом, способным учинять разгром и телесные страдания. Опьянение, в котором он пребывал перетекло в другую стадию. Джонник пронес Алишера в его угол и как куль вбросил на раскладушку. Алишер повел вокруг себя осоловелыми глазами и глупо захихикал.
   - Ну и намаялся я с ним! - сказал Джонник. - Хлюпик, хлюпиком, а сил оказалось столько будто в него бес вселился!
   - Ты его стукнул что-ли? - спросил Боб.
   - Нет. - ответил Джонник. - Так, приструнил малость. А у вас как дела? Ха! Вижу! Да никак Профессор в себя пришел!
   - Пришел. - сказал Толик. - Я спрашиваю, где вы были, а он сказки рассказывать начал. Да еще Бирюка зачем-то приплел.
   - Никакие не сказки! - начал приподниматься на локтях Алишер. Джонник сел у его ног и силой толкнул Алишера в грудь.
   - А ну лежать! - цыкнул Джонник. - Только шевельнись, сразу схлопочешь, вот, видал?
   Джонник поднес к носу Алишера кулак. Тот начал хватать его руками, да все мимо.
   - Гляди-ка! - засмеялся Джонник. - А воробей-то наш совсем окосел.
   Профессор потянул швабру на себя. Толик воспротивился и ответным усилием вернул ей прежнее положение.
   - Так у кого ты говоришь вы были? - прищурился Толик.
   - Мы были у Бирюка. - стоял на своем Профессор.
   - Ну ведь врет же! - с отчаянием воскликнул Толик и повернулся лицом к остальным. - У Бирюка они были, как же! Да одно это имя наводило на них ужас, а сейчас глядите -ка, расхрабрились!
   Профессор плавно начал заваливаться на бок. Швабру он по прежнему крепко держал в руке, как боевой стяг.
   - Куда-а? - возмутился Толик. - Нет уж Профессор! Спать я тебе не дам!
   Он снял с него очки, и неожиданно с силой начал растирать Профессору уши. Тот поначалу вяло сопротивлялся, уворачивался, но Толик безжалостно натирал их ладонями, и казалось, еще чуть -чуть и от ушей Профессора во все стороны повалит дым. Мало -помалу Профессор очухался. А после того, как Толик вылил ему на голову и за шиворот содержимое фляжки, которую ему перебросил Татарин, потряс головой и посмотрел вокруг себя осмыслеными глазами.
   Толик оглядел его с ног до головы.
   - Что же это вы, а? Сами, тайком, решили себе праздник устроить? Вам что было велено? А вам было сказано купить две бутылки водки и принести их сюда! Ты меня слышишь, нет?
   - Слышу вас хорошо.
   - В таком случае где водка?
   - Мы отнесли водку Бирюку.
   Толик отшатнулся от него как ужаленый. И беспомощно посмотрел на присутствующих в комнате ребят.
   - Неужели это правда? - опешил Бушмен.
   Толик завертелся как уж на сковородке.
   - А ну-ка Джонник! Расшевели Алишера! Даже если они сговорились заранее, то сейчас, во хмелю вдруг он сболтнет как было на самом деле?
   - А ну герой! - Джонник одним рывком поднял Алишера с постели и насупился. - Говори, куда водку дели?
   - Отдали Бирюку. - промямлил Алишер. И выставив вверх указательный палец, многозначительно добавил.
   - Понимаешь?!
   - Не отпускай его Джонник, держи, сейчас мы перекрестный допрос устроим. - азартно сказал Толик и затормошил Профессора.
   - А за каким чертом вас понесло к Бирюку? - с жаром спросил Толик. - Вы же сами от него шарахались как от чумы? Говори правду, а то шваброй стукну!
   - Мы решили, что его надо задобрить как можно скорее. Не ждать вечера, а отнести водку сразу, чтобы он нам ничего не сделал.
   - И вы отнесли?! - ужаснулся Толик и затряс Профессора так, словно собрался вытряхнуть из него душу. - Говори! Рассказывай все как есть, ну же!
   - Мы пришли к Бирюку и отдали ему водку. И сказали - это вам.
   Толика словно обухом по голове ударили. Не веря своим ушам он было привстал, и тут же плюхнулся на раскладушку. У остальной троицы как по команде отвисла челюсть. Та же дубина безжалостно огрела и их. В головах вихрем пронеслись мысли одна вопиюще другой: отнесли водку Бирюку, чтобы он им ничего не сделал! С ума можно сойти! Кто же мог предположить, что эти недотепы со страху проявят такое усердие, отчего наше желание проучить и разыграть двух олухов обернется против нас самих! Уму не постижимо! В какой же мы попали просак! Хоть рви на себе волосы...
   Такого удара никто из четверки друзей не ожидал. Фортель, который выкинули Алишер и Профессор окончательно сбил их с толку. Огорошеный Толик глядел на Профессора и не знал что сказать.
   - Ну так что? - прервал молчание Джонник и кивнул на Алишера. - Отпускать его или нет?
   - Нет уж! - оживился Толик. - Держи его крепче! Пусть расскажут все до конца. Что было дальше?
   - Бирюк ничего не понял. - флегматично ответил Профессор. - И затащил нас к себе.
   - Было дело? - грозно спросил Джонник Алишера.
   Тот хихикнул.
   - Было.
   - Профессор не молчи, убью! - вскричал Толик.
   - Алишер сказал -дяденька у меня сегодня день рождения. Тогда Бирюк рассмеялся и сказал - ваше счастье и откупорил бутылку. - сказал Профессор.
   - Мы хотели уйти, а он нас не отпустил. - сказал Алишер.
   - А тебя никто не спрашивает! - прикрикнул на него Джонник.
   - Мы ее выпили. - продолжил Профессор. - А когда мы ее выпили, Алишер сказал, если Бирюк не откупорит вторую, то он никуда не уйдет.
   - Что-о?! - Джонник притянул Алишера к себе.
   - Бирюк удивился и откупорил вторую бутылку... - продолжил Профессор.
   - А когда выпили вторую. - перебил Алишер. - Профессор покаялся, что хлопок украли мы.
   И осоловелым взглядом Алишер окинул четверку друзей.
   Толик застыл как изваяние. Выпустив из рук швабру, на свою раскладушку тихо опустился Профессор. Боб схватился за голову. Стоявший у порога Бушмен медленно осел на корточки.
   - Так это ваших рук дело? - изумился Джонник и невольно разжал пальцы. Он поочередно оглядел ночных расхитителей. - Оказывается это вы! А я ни сном, ни духом... Ну вы даете!
   На свою постель повалился Алишер. В комнате воцарилась гробовая тишина. Татарин повернул к Бушмену лицо и прошептал:
   - Занавес...
   Конец главы
  
   Глава 35
   Это был странный вечер. Он прошел скомкано и совсем не так, как было задумано. После ужина поначалу все разбрелись кто куда. А уже перед сном все снова оказались в жилище. И сейчас, в комнате, где по стенам стояли десять раскладушек, царила непривычная тишина. Никто из обитателей не пытался ее нарушить и не переговаривался друг с другом. Обычно, так уж повелось в поздние часы, после того, как каждый из парней ложился в свою постель, в комнате гас свет. Отовсюду начинал слышаться разноголосый скрип пружин парусиновых кроватей. Он красноречиво вещал о том, что хозяева раскладушек, перед тем как их сморит сон, укладываются на них поудобнее - в такие минуты охота потрепаться, поделиться друг с другом новостями, и конечно обсудить щекотливые вопросы касающиеся той или иной однокурсницы. Но сейчас ничего этого не было. В комнате поселилось безмолвие. Слышалось лишь тихое поскуливание доносившееся из противоположного конца жилища. Там, в своем уголочке, на измятой постели лежал Алишер. Он спал непробудным сном. К тому времени хмель еще не выветрился из его головы, оттого в одурманенное сознание вторгалось одно тревожное видение за другим. Какими были сны Алишера понять было сложно. Но они явно не давали ему покоя.
   Профессор наоборот, спал как младенец. Длинный как жердь, он лежал на спине. Время от времени он почмокивал губами и сильнее стискивал швабру, которую держал в руках. Будучи во хмелю и не разлипая глаз он наощупь нашарил ее у изголовья и теперь держал так крепко, что все попытки Толика ее отобрать натыкались на отчаяное сопротивление. Профессор отбивался как мог до тех пор, пока Толик обреченно не махнул рукой, затем отвесил ему по лбу увесистый щелбан и в сердцах воскликнул:
   - Это тебе вместо похмелья алкоголик!
   Остальные парни тоже помалкивали. Бахе-Бахе в силу пережитого днем было не до слов. Джонник заснул сразу. На своей раскладушке долго ворочался Толик, а потом затих. Спал ли Бушмен было не ясно. Боб молча курил. А Татарин запрокинув руки за голову лежал с открытыми глазами и не мигая смотрел в потолок. Натруженные за день мышцы неприятно ныли и малейшее шевеление причиняло им боль. Опаленая солнцем кожа горела огнем. Но не телесные страдания были причиной случившейся бессоницы. Татарин не мог найти себе места просто потому, что не мог обрести душевный покой. Он продолжал пристально смотреть в потолок.
   Еще вчера находясь в это самое время в комнате девочек, когда пирушка в честь приезда Ленкиного папы подходила к концу, он с удивлением осознал, что ему не хочется никуда уходить. Та, которая сидела напротив тоже не торопилась покинуть свое место. Вокруг уже суетились однокурсницы убирая с Ленкиной раскладушки остатки яств, комнату один за другим покидали парни, а приросший к месту Татарин все сидел и лишь крепче прижимал к себе гитару.
   Его раздирали противоречия. Первым порывом было желание предложить Зарине выйти вместе с ним чтобы побыть наедине. Татарин никогда не лез за словом в карман и был способен на ходу придумать тысячу и один подход, чтобы закадрить понравившуюся ему девушку. Он был уверен в силе своего обаяния, а его умение опутать очередную глупышку паутиной обольщения не знало осечек. Не потому, что все девушки без исключения падали перед Татарином ниц, вовсе нет. Он безошибочно различал тех, кто сам шел ему навстречу. Татарину всего-лишь оставалось взять инициативу на себя. Добиться расположения холодной к нему девушки, пусть даже она была хороша собой и интересна в беседе, вызывало у Татарина скуку. К чему старания, если все чего он желал получал сполна от смазливых простушек, которых вокруг и так полно. Расстаться с гордостью и независимостью? Да упаси боже!
   Но не теперь. Та которая сидела напротив волновала его по другому - искренне и глубоко. Татарин не мог объяснить прежде всего самому себе, что с ним произошло всего-лишь за одну встречу, там, на крыльце? Как он мог угодить в капкан за один вечер тут, на пирушке? И чем дольше он решался с непринужденой улыбкой побалагурить с Зариной, а потом под нужным ему предлогом выйти с ней из комнаты, тем скорее в его сердце вползал страх. Татарин невольно вспомнил Лолу. Ощущение обвитой вокруг талии руки вдруг вновь напомнило о себе. Татарин встрепенулся. И поднялся с места. Он глянул на Зарину. Когда их взгляды встретились, Татарин прищурился, нарочито небрежно закинул на плечо гитару и с надменной усмешкой вышел из комнаты.
   Татарин продолжал смотреть в потолок. Его воспоминания отображались на блеклой побелке словно на экране в виде сменяющихся друг за другом картин. Татарин досмотрел их до конца и задержал взгляд на последней. Финальная сцена наполнила его такой тоской, что ему стало не по себе. Не спрашивая себя более ни о чем, он решительно поднялся с постели. В сгустившемся безмолвии оглушительно скрипнули пружины раскладушки. Тренькнула и забряцала по полу стеклянная банка из под кислого молока, которую Татарин нечаянно задел ногой. Татарин заметался в узком между двумя кроватями проходе.
   - Ты куда? - раздался недоуменный голос Боба.
   - Туда!
   - Куда туда?
   - Во двор!
   - Зачем?
   - Мне тесно, мне душно, мне не хватает воздуха!
   - Ты че, Татарин! Ошалел?
   Татарин не ответил. Он рывком поставил раскладушку на бок, сложил ее пополам и потащил к выходу. О тишине можно было забыть. Комната взорвалась шумом от которого захотелось заложить уши: алюминиевый каркас кровати противно заскрежетал о цементный пол. Боб подскочил на постели как ужаленый:
   - А раскладушка тебе зачем?!
   Но Татарин уже был в коридоре. Он был пуст. Татарин дошагал до выхода, спустился по ступенькам и зашагал на задний двор. Там никогда не горело ни одной лампы, поэтому пространство позади барака в ночи всегда было поглощено мраком. Лишь на небольшой и открытой веранде обнесеной оградой и защищенной прохудившимся деревянным навесом чуть едва брезжил свет. Он просачивался сквозь замызганое окошко расположенное над дверью, через которую можно было попасть в данс холл. Татарин остановился в нескольких шагах от веранды. Даже находясь от нее вблизи он оставался незрим, настолько густа была окружающая его темнота. Задний двор граничил с небольшим полем сплошь поросшим верблюжьей колючкой. От приземистых кустов веяло свежестью. Невзрачные с виду кусты усеяные острыми иголками в теплой, удушливой ночи источали прохладу. Если Татарин хватал ртом сухой и лишеный влаги воздух , то над землей тот же воздух был пронизан зябким холодком, словно его спрыснули ледяной водой.
   Татарин поставил раскладушку на землю, разложил на ней постель и задрал голову вверх. Мирриады искрящихся звезд одна ярче другой усеивали черное небо. Татарин протянул к ним руку. Напрягая зрение он изо всех сил пытался рассмотреть свою ладонь с растопыреными пальцами и ничего не увидел. Тогда он ощупал себя руками и попытался оглядеть себя. Тщетно. Непроглядная темень заволокла все вокруг включая его самого.
   Татарин облегченно выдохнул и медленно опустился на раскладушку. И снова посмотрел вверх. Не отрывая от неба глаз, Татарин мягко улегся на постель, запрокинул руки за голову и замер. Сверкающие звезды мерцали низко, над самой головой. Они казались драгоценными камнями полыхавшие красными, желтыми, белыми и голубыми всполохами. Их близь ощущалась явственно, будто наверху прямо над ним развернули необьятный рулон черной бархатной ткани и одним размашистым взмахом руки, щедро усыпали ее драгоценностями, собранными со всей Вселенной. Они полыхали ярко, гасли и вспыхивали, переливаясь во мраке искрящимися огнями. Проворные пальцы небесных жителей перебирали сокровища, перекатывали сверкающие камешки по бархатному ложу и они в самом деле пересекали небо прочерками летящих наискосок звезд.
   Вокруг Татарина простиралось пространство погруженое в кромешную тьму. Непроглядная ночь создавала полнейшую иллюзию пребывания в открытом космосе. Пусть ложе Татарина покоилось на твердыне. Пусть до его слуха доходил отдаленый стрекот сверчков. Но в этом космосе Татарин мог дышать. В этом космосе он ощущал запахи. И в этом космосе он мог вознестись и парить и пребывая там, собраться с мыслями. А еще собирать звезды пригорошнями и рассеивать вокруг себя звездную пыль.
   Татарин затаил дыхание. Через безграничный простор залитого чернилами неба с бесчисленными яркими вкраплениями пролегала блистающая тропа. Ее заволокло синими тучами. Сквозь толщу размытых по краям голубоватых облаков пробивался золотистый свет. По середине тропы синие тучи рассеивались, а вместо них над рассыпаными повсюду сверкающими искорками стелился розовый туман.
   - Млечный Путь - благоговейным шепотом произнес Татарин. - Моя тропа выстланная скоплениями звезд. Ты позволила Той ступить на тебя. Стало быть Она Та с кем я должен был столкнуться.
   Небо сгустилось еще больше. Время струилось как песок и неумолимо таяло на глазах. Истекали сутки. Прошлым вечером в эти самые часы он был с другой поддавшись горькой похоти. Пройдет еще несколько минут и как только они иссякнут начнется новый отсчет. В нем, еще вчера и в его начале притаилось взявшееся ниоткуда неведомое доселе чувство. Еще вчера Татарин пребывал во власти своих убеждений: любовь предпочитает взаимность и не выносит одиночества. Любовь без ответа может опустошить и выпотрошить. В прошлый вечер в эти самые минуты он полагал да будет неладна такая любовь! Он открещивался от нее, избегал как мог и от нее же прятался, надев на себя непробиваемые доспехи надежно оберегающие его сердце. Он не допускал мысли, чтобы познать , так оно или нет. Он страшился испытать все могущество и все бессилие любви стоит лишь ей случиться. Но не теперь. Он был готов войти в неизвестную реку полную испытаний, счастья и быть может боли. Его время пришло.
   Да, он не мог повернуть вспять истинное время. Но в его силах было сотворить иное. В этих сутках, досчитывающих последние секунды будет двадцать пять часов. В добавленый к суткам час и далее, не станет места прежним страхам и убеждениям. Любовь случилась. А коли она пришла, так тому и быть. Татарин глубоко вздохнул. И поднялся с места. Полный решимости пойти к Ней, он сделал первый шаг. И растерянно замер.
   Со стороны веранды послышался скрип. Дверь соединяющая террасу с данс-холлом приоткрылась. Рассохшиеся половицы тихонечко запели на свои лады. Кто-то мягко прошел по ним до ограды. Сердце Татарина учащенно забилось. Несмотря на непроглядную ночь, он безошибочно узнал Ту, кто пришла по его тропе.
   Открытая веранда обнесеная невысокой оградой с деревяными перилами сливалась с окружающей тьмой. Она стояла у поручня положив на него руки. Татарин не видел ее лица. Тусклый свет пробивающийся сквозь замызганое окошко позади нее, слабо обрисовывал силуэт с еле различимыми очертаниями. Татарин стоял всего -лишь в нескольких шагах от поручня на котором возлежали ее руки.
   - Видит она меня или нет, скорее всего нет. - думал Татарин не решаясь сойти с места. - Пока ее глаза привыкнут к темноте, должно пройти время.
   Татарин украдкой продолжал наблюдать за ней. Вот она подняла голову, отвела волосы за плечи, затем поудобнее положила локти на поручень и застыла. Татарин не знал как ему поступить. Стоять без движения Татарину было неудобно. К тому же дополнительную неловкость вызывало ее неожиданое появление. Теперь выходило что он, ставший нечаяным свидетелем ее таинства, сделался его же невольным соглядатаем.
   - Ну и ну. - подумал Татарин. - Хорошенькое начало. Вдруг подумает обо мне невесть что или чего доброго напугается. Лучше как можно тише отступить в сторонку, дойти до крыльца, пройти по коридору и через данс-холл выйти на веранду. Окажусь с ней рядом будто случайно.
   Он попятился назад. Татарин сделал шаг, следом другой... И тут же повалился на свою раскладушку о которой забыл напрочь. Татарин грохнулся на нее со всего маху. Дребезжа и лязгая парусиновая кровать проехалась по неровной, спекшейся земле. Алюминивые ножки с треском сложились и Татарин гулко ударившись затылком о дужку оказался на земле. Небо содрогнулось. Звезды так и покатились со смеху. Даже Млечный Путь растянулся в улыбке. Татарин лежал не шевелясь , а в голове вихрем проносились мысли одна за другой:
   - Ну теперь все. Выход состоялся. Клоун на арене предстал во всей своей красе.
   Со стороны террасы прыснуло смешком. А потом послышалось:
   - Не ушибся?
   - Не очень... - немного помедлив ответил Татарин.
   Он приподнялся на локтях и откинул от себя одеяло. Затем ощупал затылок и почесал его пятерней ладони.
   - Ты не подумай, я не подглядывал. - смущенно и второпях сказал Татарин. - Я даже предположить не мог, что ты окажешься здесь.
   На веранде скрипнули половицы. Она прошла по деревяному настилу, ступила на землю и подошла к нему.
   - А что ты тут делал?
   Татарин поднялся на ноги. Не глядя на нее, он отряхнул руки, затем себя .
   - Да так... - уклончиво ответил Татарин все еще испытывая неловкость. А потом набрался духу и сказал:
   - Лежал и смотрел на звезды.
   Она улыбнулась. Подняла одеяло с земли и протянула Татарину другой конец.
   - Держи. Его надо встряхнуть.
   Потом Татарин заново установил раскладушку и застелил ее постелью, из которой они вместе вытрясли пыль.
   - Здесь очень красивое небо. - сказала она посмотрев вверх. - В городе совсем не так.
   - Да! - оживился Татарин. - В городе ночное небо отбеливает городское освещение. А здесь, когда вся округа погружена в кромешную тьму оно нависает прямо над тобой и все видно как на ладони.
   - Я никогда раньше не бывала ночью за городом. Никогда. Иначе непременно бы заметила и оценила эту красоту.
   - И ты заметила только сегодня?
   - Нет. Это случилось в первый день как мы приехали сюда. Точнее в первую ночь. С той поры я каждый вечер выхожу на террасу и смотрю на звезды. И не могу насмотреться.
   - Ты выходишь в одно и тоже время?
   - Бывает по разному. А что?
   - Если смотреть на звезды в одно и тоже время, кажется будто они не меняют положение. Но наша планета движется. А потому в разное время нам кажется будто мы видим разное положение звезд.
   - А есть звезда, которая не движется?
   - Есть. И она всегда указывает на Север.
   - И ты можешь мне ее показать?
   - Конечно. Это Полярная звезда.
   - На небе так много звезд. Как же ты ее отыщешь?
   - Очень просто. Она крайняя в ручке ковша Малой Медведицы.
   Она вновь подняла голову.
   - Вижу! Правда, вижу! Я читала, она служит компасом и ориентиром для путешественников и мореплавателей.
   - Поэтому я всегда на нее смотрю.
   Она с интересом посмотрела на Татарина.
   - Ты любишь путешествовать?
   - Скорее искать. Так наверно верней.
   - Что же ты ищешь?
   - Все, что мне интересно. Все, что меня волнует. Все, мимо чего я не могу пройти.
   - Поэтому ты пришел сюда?
   - Поэтому тоже.
   Она улыбнулась. И задумалась.
   - А меня страшат путешествия. Много городов, пропасть дорог, бесчетно людей. Легко заплутать и потеряться. Особенно среди людей.
   - Ты боишься людей?
   - Скорее сторонюсь. Несмотря на разные лица, мне они кажутся одноликими. Серыми и тусклыми.
   - Есть и яркие люди. Вон как та Полярная звезда.
   - Только они об этом не знают. - подумала она, взглянула на Татарина и отвела глаза в сторону.
   А Татарин глядя на нее, подумал - Если бы та знала, какая яркая ты.
   - А еще меня поразил Млечный Путь. - сказала она.
   - Вот как? Почему?
   - Не знаю. Он завораживает. И от него невозможно оторваться.
   - Сегодня он другой.
   - В нем что-то изменилось?
   - И очень заметно.
   - Что же?
   - Неужели ты не видишь?
   - Нет.
   - Присмотрись хорошенько!
   - Если только цвет...
   - Ну же! Вглядись внимательнее!
   - В самом деле... Цвет! Ведь он всегда был припорошен серебристой пылью. А сегодня...Сегодня...
   - Сегодня ты прошла по моей тропе и теперь по нему стелется розовый туман . - подумал Татарин. Но вслух ничего не сказал.
   - А сегодня по нему стелется розовый туман!
   - Верно. - улыбнулся Татарин. - Розовый туман.
   На короткое время воцарилось молчание. Татарин нарушил его первым.
   - Ты правда не испугалась?
   - Почему я должна была испугаться?
   - Ну как же! Ты пришла, чтобы посмотреть на звезды. Вокруг никого нет, тебя окружает безмолвие и вдруг такой грохот!
   Она промолчала. А сама подумала.
   - Я уже была тут, до твоего прихода. И услышала, как ты идешь. Вот тогда я испугалась. И тотчас убежала обратно. А потом вернулась.
   Вслух же ответила:
   - Это не самое страшное, что может произойти.
   Татарин вспомнил реку. И подумал:
   - Это правда. Далеко не самое страшное.
   А вслух сказал:
   - Другая бы точно испугалась!
   Она засмеялась:
   - Что ты! Я та еще трусиха. И многого боюсь
   Вновь воцарилось молчание. И снова Татарин растопыреной ладонью огладил затылок.
   - Уже поздно.- сказала она. - Мне пора.
   Татарин молчал. Когда она повернулась к нему спиной, он зачем-то теребнул край одеяла. Так он и стоял глядя ей вслед, сгребая одеяло руками, комкая и прижимая его к груди. Когда она взошла на террасу, Татарин ее окликнул. Она остановилась. Татарин подошел к ней. Они стояли напротив друг друга. Их разделяла невысокая ограда с деревяными перилами. Ее руки покоились на поручне. Обоих обволокивала удивительная ночь. Татарин смотрел на нее не отрываясь.
   - Привет Зарина.
   - Привет Та...
   И назвала его по имени. Татарин вздрогнул.
   - Ты извини за тот эпизод в коридоре.
   - Это ты извини, за то что я тебя ковшиком. .. -она улыбнулась. - И спасибо тебе за цветы.
   Ее голос звучал тихо.
   - Пожалуйста. - пробормотал Татарин. - А я подумал они тебе не понравились. Пришлись не по душе.
   Она удивилась.
   - Почему?
   - Не знаю. А еще мне показалось, будто тебе все равно.
   Она снова улыбнулась. Темнота надежно скрывала выражение ее лица.
   Зарина зябко поежилась.
   - Становится прохладно. Мне пора.
   И тут Татарин не мешкая ни секунды точным и решительным взмахом рук, через ограду накинул одеяло на плечи Зарины и невольно притянул ее к себе. Это не было расчетливой уловкой. Все случилось просто и само собой. Сблизиться вплотную им не позволила все та же протянувшаяся между ними ограда. Но это не помешало им найти друг друга. Их губы встретились. Впрочем, это тоже случилось само собой.
   Небо заиграло искрящимися огнями. Сияющие струи летящих наискосок звезд прочертили небосвод со всех сторон. Тут и там и повсюду зажглись новые, неведомые миры. Они загорелись ярко, ослепительно и каждый из них радостно захлопал в ладоши. Мирриады крошечных огоньков задорно пустились в пляс. А потом кто-то могущественый погрозил всем пальцем и все они как один деликатно отвернулись. Высыпали напоследок горы золоченых и серебристых блесток и тихонько убрались, не забыв притушить за собой свет.
   ************
  
   Звезды порядком сместились. Они покинули насиженые места и сияли теперь высоко-высоко в черном, но уже чуть посветлевшем небе. Счастливый Татарин ощущал невероятную легкость. От былых страданий после перехода по пустыне не осталось следа. Несколько минут назад он простился с Зариной аккурат у двери ведущей в комнату девочек. Сейчас он стоял привалившись плечом к стене и смотрел вглубь коридора. Он был пуст. Дверь ведущая в комнату , где по стенам стояли десять раскладушек, тоже была заперта.
   Татарин неспешно пошел по коридору. Поравнявшись со своим жилищем остановился, приложил ухо к замочной скважине и прислушался. Внутри комнаты царила гробовая тишина.
   - Дрыхнут... - удовлетворенно подумал Татарин, и тем же неспешным шагом направился к цистерне с водой. Он долго цедил холодную и солоноватую на вкус воду. Утолив жажду, он собрался было вернуться на задний двор, но внезапно до его ушей донеслось пение. Голос исходил от одинокого куста боярышника, растущего неподалеку. Татарин не поверил своим ушам. Тут, в ночи, и вдруг пение? Он прислушивался до тех пор, пока отчетливо не расслышал заунывную песню, слов которых он не разобрал. Раздираемый любопытством Татарин прямиком направил свои стопы к неведомому певцу. Каково же было его удивление, когда рядом с кустом он увидел Алишера. Тот сидел на корточках обхватив голову руками, раскачивался взад-вперед и вполголоса тянул одну и ту же мелодию. Татарин уставил руки в бока и не скрывая изумления, воскликнул:
   - Вот так да! Это что еще за соловей выискался?
   А потом пригнулся и тронул Алишера за плечо.
   - Тебе совсем худо?
   Алишер поднял голову. Лицо было измученым, изможденым.
   - Мутит. - слабым голосом ответил Алишер.
   - Зачем тогда горло дерешь?
   - Мне так легче.
   - Тебе сейчас отлежаться надо, выспаться!
   - Не могу лежать. Стоит улечься, все перед глазами вертится.
   - А ты давно тут сидишь?
   Алишер сник:
   - Давно.
   И снова затянул песню.
   Татарин поднялся на ноги.
   - Если тебя услышат, а потом увидят преподаватели, без головы останешься.
   Алишер обреченно вздохнул.
   - Ну и пусть. Зато болеть не будет.
   - Тогда пой про себя.
   Алишер кивнул. Татарин осмотрел его с ног до головы.
   - Давай я тебя провожу. Нечего тебе тут делать.
   - Я сам дойду. Посижу еще немного и дойду.
   Татарин постоял еще немного.
   - Как знаешь. Если я тебе понадоблюсь, найдешь меня на заднем дворе.
   Алишер снова кивнул. Глядя на него Татарин силился что-то сказать, но передумал. Он развернулся, но далеко уйти не успел. Его окликнули.
   - Чего тебе? - повернулся к нему Татарин.
   - Вернись. Я хочу тебе кое-что сказать.
   Татарин подошел к Алишеру, встал напротив и опустился на корточки.
   - Хочешь покаяться за вчерашнее?
   Алишер опять кивнул. И вдруг всполошился.
   - А ты откуда знаешь?
   - Ха! Крепко у тебя память отшибло. Да ты вчера такое учудил, хоть святых выноси!
   Алишер испугано вскинул голову.
   - Я?
   - Ну не я же! Меня чуть не убил, да еще Бирюку нас с потрохами выдал. Ты да Профессор.
   Алишер наморщил лоб. Он пожевал губами, потом вновь охватил руками голову и опять закачался взад-вперед.
   - Говорю тебе, иди проспись!
   - Не хочу. Ни спать, ни есть, ничего не хочу. А насчет Бирюка не тревожтесь. С ним все улажено.
   Брови Татарина поползли вверх. Время изумлений еще не прошло.
   - То есть как улажено?
   - За то, что мы принесли ему водку и так сказать его уважили, история с хлопком забыта. Можно сказать, вчера мы с ним распили мировую.
   - Он сам об этом сказал? - недоверчиво спросил Татарин.
   - Сам. -твердо ответил Алишер. - Но я хотел сказать совсем о другом.
   И не давая Татарину опомниться, Алишер поднял на него бледное лицо.
   - Татарин. Это я разорвал твою книгу.
   Татарин не сразу понял о чем идет речь.
   - Твою книгу Татарин. Ту которую ты всегда прячешь под подушкой.
   Теперь до Татарина полной мерой дошел смысл сказанного.
   - Ты?! Так это сделал ты? Но зачем?!
   - Я не хотел. Все вышло совершенно случайно.
   Татарин подпер щеку рукой. Он долго буравил Алишера глазами. Потом подумал.
   - Слишком много событий за короткий срок. Боюсь, это уже слишком.
   Он поднялся на ноги.
   - Потом расскажешь.
   - Не знаю, смогу ли рассказать потом, лучше сейчас. Садись.
   Татарин сел.
   - Честно, я не хотел. Но так получилось. А виной всему сырой арахис, будь он неладен. От него одно мучение.
   - Потому - то вы решили полечиться? - усмехнулся Татарин и щелкнул себя по горлу.
   Алишер иронии не оценил. Он по прежнему сидел на корточках и раскачивался взад-вперед.
   - Вчера я и Профессор то и дело бегали туда! - Алишер отнял от головы руку и указал ей в сторону дальнего кукурузного поля. - Живот крутило неимоверно. И у нас закончилась бумага.
   - Без подробностей. - повеселел было Татарин, и тут же оторопел. - Так вы ее для этих целей что ли?!
   - В том то и дело, что нет. - мученическим голосом возразил Алишер. - Нет конечно. На том поле мы израсходовали всю оставшуюся у нас бумагу. А когда возвращались назад и уже подходили к бараку, у меня снова свело живот. Да так бурно, я аж света белого невзвидел. Одна была мысль, как бы успеть добежать до укромного места. И я побежал.
   - Но зачем ты побежал в барак? Бежать то следовало обратно!
   - Так бумаги же не было! Мы и так намучились без нее на том поле...Вот я и влетел в нашу комнату как угорелый. А поскольку бумаги у меня не было, я подбежал к твоей раскладушке, потому что помнил, у тебя она есть. Только впопыхах я начал искать ее под подушкой и схватил книгу. Я так торопился что в спешке схватил ее за страницы, а когда дернул книгу на себя она открылась, повисла и часть страниц осталась в моей руке.
   Татарин уселся поудобнее.
   - Что было дальше?
   - А дальше не выпуская страниц, я схватил первую попашуюся мне газету и побежал в самое ближайшее место - в деревяное строение. Точнее не побежал, а быстро пошел, потому что неподалеку от него несколько девушек мыли голову и мне не хотелось перед ними выглядеть смешно.
   - Да, девушки там были. Только когда я их потом расспрашивал видели ли они кого-нибудь или нет, все они пожимали плечами.
   - Это я их потом упросил, чтобы они помалкивали. Да еще принес им за это два ведра воды.
   - Зато посмешищем оказался я, когда выскочил из строения как очумелый. - подумал Татарин, а сам вслух спросил:
   - А зачем ты оставил страницы в строении? Почему не забрал с собой?
   - Чтобы они мне не мешали , я воткнул их в щель между досок. Управился я быстро, а когда выскочил за дверь, то увидел неподалеку тебя. Ты о чем то переговаривался с Оливье. Он еще размахивал руками и о чем - то с тобой спорил. Я не испугался тебя. Просто вся эта история оказалась до того нелепой, суматошной и стремительной, что забыв о листках я спрятался за строение, чтобы не попасться тебе на глаза. А перед тобой мне было неудобно, только и всего. И сейчас до сих пор неловко. Ты над этой книжкой трясешься, бережешь ее, а тут на тебе, выдраные страницы. Я сам книжки люблю, поэтому ты уж извини, что так вышло. Честно. Я не хотел.
   - Стремительно не то слово. Ты умудрился все проделать с такой скоростью, что остается удивляться, как ты не взлетел .
   - Был бы ты на моем месте... - обижено проворчал Алишер.
   - Ну и ну! - подумал Татарин. - И тут отличились очкарики...
   А сам вздохнул.
   - Ладно. Ерунда все это. Е-рун-да!
   Татарин поднялся с места. И сочувствием посмотрел на Алишера.
   - Как себя чувствуешь?
   - Лучше. Мутит конечно, но хоть перед глазами не вертится как раньше.
   - Останешься тут?
   - Да. Посижу еще немного.
   - Если утром увидишь Толика, Бушмена или Боба, скажим им, что я на заднем дворе. Смотри, не забудь.
   - Хорошо. Скажу.
   - Ну пока.
   - Угу. - буркнул Алишер и посмотрел ему вслед.
   ************
   Близость зари ощущалась повсюду - в тускнеющем небе, в вознесшихся звездах, а первые порывы бодрящего ветра принесли с собой свежие запахи нового дня. Татарин с наслаждением втягивал носом воздух. Он решил встретить рассвет в месте, лучше которого не сыскать нигде - в уютной постели под открытым небом. Предвкушая встречу с восходом, Татарин ускорил шаги. Но странное дело! Чем ближе он подходил к своей раскладушке, тем отчетливей она раздваивалась в глазах. А вскоре и вовсе их стало четыре! Татарин остановился как вкопанный. Он неистово тер глаза и отказывался им верить. Но сомнения рассеялись. Рядом с его кроватью ровнехоньким рядком выстроились еще три. Зрелище, которое предстало перед его глазами, вызвало у него одновременно улыбку и грусть. На трех примкнутых к раскладушке Татарина кроватях спали Боб, Толик и Бушмен.
   Их сон был глубок и безмятежен. Сон их был таким, каким и должен быть в предрассветные часы. Татарин долго не решался сойти с места. Он по очереди оглядывал друзей и улыбался. Толик и Боб закутались в одеяло чуть ли не с головой. А Бушмен... Ох уж этот Бушмен! Как обычно, он сбросил одеяло с себя! И теперь обдуваемый прохладным, осенним ветерком, лежал свернувшись калачиком спрятав между ног ладони.
   Татарин на цыпочках прошел вперед, поднял одеяло с земли и осторожно встряхнув, укрыл им Бушмена. Тот сладко зачмокал губами. На лице отобразилась блаженая улыбка. Бушмен растянулся под одеялом во весь рост, немного поворочался, потом повернулся на другой бок и затих. Татарин постоял еще немного. Затем снова на цыпочках прошел к своей раскладушке. Он стянул с себя обувь, забрался в постель, натянул одеяло до подбородка и посмотрел вверх.
   **************
   Над головой в выси. Простерлись небеса. В них блещет лунный свет. И млечная тропа. Истек срок синих туч. И розовых следов. С рассветом тает ночь. Властительница снов. В восточной стороне. Явила миру лик. Рубинная заря. Со вспыхнувшей звездой. Заступница сердец. Венера страстных душ. Царица средь планет. Сияет чистотой. В пленительной стране. Не угасает спор. Меж Солнцем в вышине. И кроткою Луной. Где ярко там и тень. Где ночи там и дни. Без них и яви нет. И таинства любви.
  
  
   ***************
   Татарин спал. Все что угасало и просыпалось сейчас там, наверху, теперь умещалось в его сердце. В сокровенном обереге, откуда познаное отныне чувство изгнало горькую похоть. Но в нем еще осталось местечко для суток. В сутках, в которых двадцать пять часов.
   Конец.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   0x01 graphic
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   о
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"