За день Святой Дух вырос ещё на полсантиметра. Если так дальше пойдет, я буду вынужден подрезать листья каждые две-три недели. Вчера я спросил у Святого Духа, как долго он собирается обитать в ростке гороха, и получил ответ:

- Вы будете разъяснять людям и не будете скрывать.

Ответ растений всегда отличается от ответа людей.

Я взял кружку, спросил у воды согласия занять этот эмалированный объем, и полил росток.

Потом я вернулся к своему телу, не забыв выключить свет на кухне. Мама ничего не заметила, и слава богу, потому что она не любит, когда я ложусь позже двенадцати.

Тело уже не мучилось от бессонницы - перед тем, как уйти на кухню, я заставил его считать варианты партий Великого Роберта - это возбуждает только когда сидишь за шахматной доской.

Я коснулся маминого разума и сказал "Спокойной ночи". Хотел подглядеть её сны, но она беспокойно заворочалась, и я решил не тревожить её понапрасну. Внутренним взором я видел стоящий у окна стол, и чувствовал дождь, который пройдет утром. На столе лежал дневник. На дом задали: написать четыре предложения на английском языке - расслабив мозг, я перевел их на язык ветра, язык травы, язык ростка гороха; решить квадратные уравнения - одно из них было с отрицательным дискриминантом и ханжи из министерства образования писали, что решения не существует. Это было так похоже на них! Я вспомнил институтский учебник, когда там написали: "невозможно представить себе мнимые числа - это всего лишь математическая абстракция", и с превеликим удовольствием погадал немножко на ромашке с мнимым числом лепестков.

Затем я закрыл глаза. Закрыл мозг. Перестал дышать наружным воздухом. Умер до восьми утра.

2.

Мама называет меня - "мой тихоня". Сколько себя помню, отец всегда реагировал на эти её слова анекдотом про молчаливого четырнадцатилетнего парня, пресный суп и "раньше все было в порядке". Не знаю, может быть, когда мне будет четырнадцать, я и заговорю, как тот парень. Пока что мне десять - если считать по человеческому времени. Время - такая субъективная субстанция!

Взять, к примеру, жуков-древоточиц или птиц небесных. Они живут во вневременьи, но это не значит, что их жизнь одномерна; древоточицы ползают по своим мировым линиям, а также прокладывают эти линии самостоятельно. Их время определяется длиной такой линии; птицы живут от неба до неба, стремясь быть как акулы - постоянно в движении. Я посмотрел на кашу и увидел, как зерна обрабатывали на дальних полях. Геркулесовая шелуха рассказала мне про гигантские помещения зернохранилища, про погрузчики и упаковочный процесс.

- Компот будешь? - мама уже привыкла к моему молчанию, и спрашивает спокойно, не так, как в первые пять лет, когда мне приходилось касаться её разума, чтобы не общаться с детскими психологами. Однажды я уже встретился с одним. Он сидел за недавно умершим, свежесбитым столом, и читал правила дорожного движения. То есть он делал вид, что читает книгу по детской психиатрии, а сам вложил в нее брошюру. Он делал вид, что слушает меня, а потом спросил, как я себя чувствую, и о чем я задумался. Я пожал плечами. Если бы я ему рассказал, что только что решил оптимизационную задачу о распределении средств при игре на фондовом рынке, он бы мне не поверил.

Я покачал головой. Компот вообще всегда навевает на меня воспоминания. Мягкие фрукты вопиют об отмщении.

Пора в школу.

3.

Вы знаете, что существует ровно сто тридцать два способа завязать шнурки перед выходом? Вернее, на сегодняшний день - сто тридцать два, потому что я дал себе слово придумывать новый узел каждый день, что я иду в школу. Шнуркам фантазии не занимать - я лишь советуюсь с тем, что придает им форму, и оно подсказывает мне решение.

Изобретать новые узлы - всё равно, что учить дельфиний язык - в меру сложно, развивает воображение и доставляет почти физическое удовольствие. Когда я был маленьким, я получал это удовольствие ещё и от военных фильмов, потому что там были комья земли и человек в фуражке, который взмахивал черно-белой рукой, и вел отряд на верную смерть, и глядел в камеру рябым от пороха лицом, и умирал, скрываясь в кислом тумане или падая на дзот или подползая к окопавшемуся вражескому танку. В семь тарелка солянки навсегда отменила это моё удовольствие; я, уныло ковыряя ложкой в тарелке, неожиданно представил себе мужественного комиссара, давящегося солянкой в театральном буфете или между съемками; его боевую подругу, нервно ждущую съемочных у окошечка администрации; бригаду СС, возвращающуюся из мужского туалета вместе с солдатами Красной Армии. Я увидел лица актеров за этим гримом, скуку в одинокой квартире, представил себе бесконечные корпуса текстов, которые надо вызубрить к третьему числу ради того, чтобы получить одобренный министерством культуры гонорар; их заморенного Святого Духа, которого они извлекают из купленных по случаю консервов. Стало обидно, и я откочевал к мультфильмам.

По дороге в школу я подумал, что вряд ли снова смогу противостоять искушению спланировать весь урок. Планирование урока входит в мой ежедневный ритуал; ещё во втором классе я остался на перемену в классе, и жадно пролистал методичку учителя. Читаю я быстро, а схемы схватываю разве что чуть медленнее; когда караван понятий прошел перед моим внутренним взором, я изучил возможные ответвления от тем и поставил там собственные развилки. Так и повелось: на уроках литературы мы уже третий день изучаем "Бхагавадгиту", математик вчера намекнул нам на производные, а историк, прочитав доклад моего соседа о правлении Ивана Грозного, обложился книжками и явно что-то затевает. Если бы я был шефом какой-нибудь разведки, то дал бы сам себе орден имени Ивана Сусанина, потому что, боюсь, любознательные учителя могут завести весь класс в им самим непонятные дебри. Тут надо отметить, что наш класс - умнее всех остальных в школе. Недаром он стоит немножечко особняком в общем расписании; у нас, например, не в пример больше контрольных, но зато совсем нет пересказов содержания; посмотрел бы я на того, кто захотел бы пересказа. Когда тридцать человек копают под одну проблему - в этом есть что-то восхитительное; иногда мне даже кажется, что коллективный разум такой мощности готов узреть Святого Духа, гнездящегося у меня на холодильнике, или различить на своих письменных столах мелкие иероглифы пылинок, повествующие о сотворении и ежесекундной смерти вселенной.

Но ничего подобного не происходит. Мы только собираемся каждый день у ворот, чтобы определить очередную жертву.

4.

Помню, первой была библиотекарша - усатая полная женщина в неизменной коричневой блузе.

Мы намалевали на кусках картона всякую белиберду - голубя мира, ядерному взрыву нет-нет-нет, Саманту Смит, требования повысить зарплату учителям и шахтерам, призывы к свержению маккартизма, требования помощь голодающим детям Центральной Африки, лозунг: "Тунис - тунисцам. Прочь, французские оккупанты!" и много другой такой всячины. Затем мы написали примерные темы запросов.

В нашей школе существовало хорошее правило тихих стен. Оно гласило (вернее шептало): "Если это можно не говорить, напиши это". Поэтому заявки в школьную библиотеку в большинстве случаев тоже приносили на бумажке. Достаточно было написать название книжки и расписаться.

Вот что мы взяли из нашего скудного фонда (наши разведчики и диверсанты позаботились о том, чтобы особо опасные книги также были обнаружены):

- Анонимный автор. Протоколы сионских близнецов;

- В. Валин. Ядерный паритет 2007 года: Тегеран уходит в тень.

- С. Самсонов. Пятнадцать способов покончить жизнь самоубийством. Сборник рассказов и повестей.

- Алистер Кроули. Избранное.

- Юлиан Семенов. Семнадцать мгновений весны (я предлагал "Майн Кампф", но меня не услышали)

- Шпенглер. Закат Европы.

- Довлатов. Чемодан.

- Гийом Аполлинер. Проза.

- Кафка...

Примерно то же самое понесли сдавать (клеить кармашки для библиотечных карточек на форзацы оказалось тем ещё удовольствием), и, наконец, где-то на Кастанеде и плакате про Тунис библиотеку закрыли. Официальная причина закрытия - инвентаризация - содержала только часть правды. На самом деле, библиотекарша сошла с ума - она перестала верить в то, что мир вокруг нее стабилен. Ей казалось, что у нее до сей поры был замылен глаз, и вдруг она прозрела и заметила столько пыли и грязи...на пыли и грязи мы напряглись и общими усилиями изменили течение её мыслей, внеся в податливое от стресса сознание небольшую, но важную коррективу - теперь нам выдавали любые книги и на любые сроки. Более того, в качестве пожертвований принимали также любые книги; мы обрели место обмена сведениями.

5.

Когда-то я слышал такую историю про китайского императора: он стоял на веранде своего великолепного дворца, диктовал писцу и смотрел на синее безоблачное небо. Вдруг он увидел, как в небе прорезалась молния. Грома не было. Не было дождя. Не было, как мы уже говорили, облаков. Он обратился к писарю:

- Ты видел сейчас молнию?

- Нет, мой император.

Император вздохнул.

- Может быть, ты отлучался?

- Нет, я был при вас. Я писал под вашу диктовку.

- Ты слышал, как я сбился, диктуя, как если бы внезапно увидел в чистом небе молнию?

- Нет, мой император.

И тогда император кликнул стражу, сказав писцу на прощание:

- Ты пропустил чудесное; это простительно. Ты был рядом с человеком, который ощутил чудесное, и не почувствовал это; тоже простительно. Но у тебя есть неопровержимые доказательства того, что человек, видевший чудесное, лжет. Это непоправимо и так не должно быть.

Писцу отрубили голову, а император с той поры выходил на веранду лишь в одиночку.

Я это к тому, что окружающий мир не видит в нас ничего особенного, то это не значит, что особенного нет. Окружающий мир много чего не видит, например, марсиан, и их действительно нет, но окружающий мир верит в это безосновательно, а я знаю.

Есть ещё много связанных незримыми нитями вещей.

Как обычно, учитель тихо раздал книги тем, кто сидел подальше и задал им читать параграф и делать выписки; мы сидели ближе к доске, и переписывали всё с неё; мой сосед крутил настройку наушника - передавали про шахматы - и сжимал мою руку азбукой Морзе, передавая последние события.

Говорили про последнее выступление Великого Роберта, или, по крайней мере, считалось, что это он играет, назначая встречи великим программистам на различных шахматных серверах; говорили о том, что юных чемпионов по шахматам больше нет; комментатор склонялся к мысли, что шахматы способен осилить только человек, изучивший весь предыдущий опыт, то есть - тридцатилетний старик. Именно так назвал бы такого шахматиста вечно сильный шестидесятилетний Роберт.

В окно ярко светило солнце, и я подумал, что где-то сейчас очень-очень жарко. Святой Дух позвал меня, и напомнил о своих словах. Растения очень упорные. Я дал ему слово переписать последний день буква к букве, чтобы кто-то потом нашел и прочитал; ему было мало этого, и он попросил прочитать ему мысленно пару страниц.

6.

...Я очнулся от похлопывания по щекам. Надо мной осторожно склонялся учитель. Он что-то говорил, но я не слышал. Я чувствовал, как стою на подоконнике, как пускаю корни, и как мокрая земля облепляет мои ноги, стискивает пальцы на ногах, как мои мысли растекаются по стеблю, а сердце перестает биться. Мои руки позеленели и стали гибкими; мой сосед судорожно передавал мне беспокойство морзянкой, а я смотрел вперед, и видел, как незнакомый мальчик подходит ко мне, замеряет, что-то говорит, что-то спрашивает.

Я напрягаюсь, дрожу, и понимаю, что он рад мне, и только спрашивает, как долго я собираюсь обитать в его ростке гороха. Ирония заключается в том, что, пожалуй, только на этот вопрос я и способен ответить: - Вы будете разъяснять людям и не будете скрывать.

Ответ растений всегда отличается от ответа людей.

И пока мальчик выключает свет, и желает мысленно маме спокойной ночи, я вижу день и свое прежнее тело, которое выносят прямо на улицу, на веранду, под надпись "Спецшкола Љ 3 для детей с нарушениями слуха и речи", и вижу, как аутист Володя перемалывает в себе чувства, видя меня, глуша внутренний крик, и все мои товарищи устремляются на секунду мыслями к звездам, спрятавшимся за синим безоблачным небом.

Я лежу и втягиваю новой зеленой кожей солнечные лучи.

Немые мычат и плачут.

Мама кричит на кухне:

- Тихоня, это ты?

Мир прекрасен.