Кроу Анаэль : другие произведения.

Опекая зло

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Лондон, 1838 год. Юной девушке Роуз Оук дарят угольно-чёрную розу. Влюблённый в неё молодой человек прилагает все силы, чтобы узнать имя таинственного дарителя и смысл необычного подарка. Однако история чёрного цветка уводит его далеко за пределы общепринятого его современниками понимания мира.

Опекая зло

Ничто не усиливает любви так, как неодолимые препятствия.

(Лопе де Вега)

?. Воздух

   28 июня 1838 года принцесса Виктория, дочь Эдуарда Августа, герцога Кентского, четвёртого сына короля Георга III, Божьей волей взошла на престол Англии. Возложение короны  на её светлую голову, родившую немало своевременных и мудрых решений, впоследствии открыло новую эпоху прогресса и просвещения  и в одночасье перечеркнуло всё то, что я знал об окружающем мире, созданном Всемогущим Господом. Этот день заставил меня усомниться буквально во всём, что мне с детства внушали религиозные родители и общество.
   Именно 28 июня в доме моей горячо любимой тётушки, баронессы Уистлер (надобно упомянуть, ярой роялистки), десять человек подняли доверху наполненные бокалы и произнесли заздравную речь в честь Её Величества. Луиза Уистлер восседала во главе торжественно накрытого стола, бодрая и осанистая в свои... впрочем, не буду говорить, сколько лет. В платье из тёмно-зелёного атласа с пышными перьями на голове и подрумяненными впалыми щеками выглядела она значительно моложе своего истинного возраста. Она покровительственно улыбалась  маленькому и сутулому мистеру Донавану, владельцу  прибыльной судоходной компании. По его левую руку расположилась давняя тётушкина подруга, адмиральская вдова миссис Блэйк. На противоположной стороне сидел сын крупного промышленника из Бристоля, Изавель Крафт - молодой человек одного со мною возраста и комплекции, подтянутый, с тонкими чертами лица, которые ничуть не утяжеляли широкие, чёрного бархата брови над тёмными, словно вдавленными внутрь глазами. Нос его был прямым, подбородок - гладко  выбритым. Тёмные волосы, расчёсанные на ровный прямой пробор, спускались до плеч. Вся манера держаться выдавала в нём особу сдержанную, слегка педантичную, привыкшую говорить по существу дела и не тратить слов впустую.  Но несмотря на внешнее спокойствие и некоторую холодную надменность во взгляде, мне показалось, что за плотно сжатыми губами мистер Крафт прятал некоторую нервозность характера.  Одет он был по последней лондонской моде, но одежда так органично сочеталась с его внешним видом, что назвать его щёголем, пожалуй, никому бы и в голову не пришло. Таким образом,  не смотря ни на какие незначительные недостатки, которые, кстати говоря, большинство женщин часто вписывают в длинный список мужских достоинств, Изавель Крафт был чертовски привлекательным господином.
   Через одно место от него, всё ещё держа на весу чуть надпитый бокал и не решаясь поставить его на стол, сидела миссис Оук. Это была женщина неприметной, совершенно незапоминающейся внешности. Я смутно припоминал, что встречался с нею раньше, лет эдак девять-десять назад, может быть, на Рождество, и снова-таки в доме тёти Луизы, но её слишком обыкновенные черты сгладились в моей памяти. Разве что осталось неопределённое чувство, что  прошедшие годы не пощадили её и изменили до неузнаваемости. Некоторое время мой мозг напряжённо пытался воскресить её прежний образ, но, увы, тщетно!
   Начинающие седеть тёмно-каштановые волосы миссис Оук были собраны на затылке, открывая широкое жемчужное колье. Как бы в противовес глубоким, выглядывающим из-под дорогого украшения морщинам, лоб дамы остался гладким,  и только между тонких, округлой формы бровей пролегала глубокая мимическая борозда. Её выцветшие оливкового цвета глаза глядели на собравшихся сурово, а под ними собрались толстые водянистые мешки. Между нею и мистером Крафтом затесалась ещё одна тонкая и хрупкая фигура, о которой, собственно, и пойдёт речь.
   Её звали Роуз. Точнее, Роуз Лилиан Оук. Приходясь дочерью вышеупомянутой миссис Элизабет Оук, она не походила на неё так, как только может не походить благоухающий свежестью весенний первоцвет на чопорную, отцветшую георгину. На мисс Оук было чудное атласное платье цвета слоновой кости, выгодно оттеняющее её ничем не прикрытые алебастровые плечи, отчего те  сияли ещё большей белизной. Скромный лиф украшала камея в позолоченной оправе с изображением древнеримской Юноны, на чьём плече сидел обернувшийся белым голубем Юпитер. Работа тонкая и изящная, выполненная с изумительным вкусом. Но как же блекла красота античной богини в сравнении с очарованием юности этой девушки! Мисс Роуз Оук было не больше восемнадцати, и она восхищала  своей красотой! Её иссиня-чёрные локоны спадали до плеч, подчёркивая  прелесть длинной, лебединой шеи. Точёный подбородок был слегка вздёрнут вверх, а густые пушистые ресницы опущены, но ровно настолько, чтобы не скрывать блеска тёмно-карих глаз.
   Что это были за очи! У мисс Оук были глаза лесной серны, большие и притягательные. Впечатление того, что она намеренно прикрывает их веками, хорошо понимая, какую бесконечную и полную власть они имеют над мужчинами, ни на миг не покидало меня. И этот её жест казался полным снисходительной жалости ко всему мужскому роду! Если история о древнегреческом скульпторе Пигмалионе, вырезавшем статую обожествляемой им Афродиты, вдруг оказалась бы правдивой, я ни секунды не сомневался бы: передо мною та самая, воспетая французом Руссо, ожившая Галатэя! Но что бы я не говорил о мисс Роуз, мои слова не способны передать и тысячной доли того восхищения, которое я испытывал тогда, глядя на неё. Даже шесть лет спустя после того вечера, я вспоминаю его с благоговейным трепетом, поселившимся в моём сердце навсегда с тех пор, как я увидел эту девушку впервые.
   Умышленно не буду ничего рассказывать о всех прочих гостях, собравшихся тогда в большом обеденном зале, чтобы поднять первый бокал за нового монарха, так как все эти особы чрезвычайно ординарны и не относятся к моему рассказу. Они никогда не играли в моей жизни никакой роли,  и, думаю, никогда ничего не будут значить  для моего  будущего. Верите ли, но никого из них я толком не видел! Юная мисс Оук завладела моим вниманием целиком и полностью, заставляя сердце учащённо биться в груди. К тому же я прилагал все усилия к тому, чтобы мои до неприличия заинтересованные взгляды некоим образом не оскорбили её скромности, заставляя чувствовать себя неудобно.
   К счастью или несчастью мои взгляды её не волновали. Она выглядела несколько отрешённо, и не произнесла за обедом ни слова, не желая участвовать в обсуждении политических тенденций и амбиций премьер-министра Мелборна, несоизмеримо возросших за последнее время. Роуз Лилиан улыбнулась только раз, приподняв уголки коралловых губ, когда речь зашла о молодой королеве Виктории,  и то, как мне показалось, сделала это из чувства приличия, дабы её нежелание вникать в разговоры не показалось присутствующим бестактным.
   По окончанию обеда мисс Оук просто и грациозно поднялась из-за стола, накинула на плечи сползшую к локтям шаль из брюссельского кружева и проскользнула на балкон. К собственному удивлению я заметил на её лице выражение облегчения. Её белоснежные плечи чуть опустились, а до сих пор абсолютно ровная спина расслабленно округлилась.
   Скажите мне, что это было, если не знак свыше?! Мисс Роуз Оук слишком явно покинула круг гостей, оставив мужчин беседовать у камина за бокалом хорошего вина, а женщин - сплетничать в глубоких  мягких креслах. Конечно, проходя мимо, она даже не глянула в мою сторону. Этот факт, в свою очередь, подогрел мой интерес к ней ещё больше, заставляя мучиться  болезненными сомнениями. Быть может, Роуз просто хотела насладиться покоем летнего вечера в одиночестве на залитом светом фонарей балконе? Понаблюдать за праздничным фейерверком, тут и там вспыхивающим в потемневшем небе... Окажись я неправ, моё присутствие не вызвало бы у неё ничего, кроме раздражения, к которому женщины так склонны. Страх потерять ещё не приобретённое сокровище завладел моим умом, не давая сдвинуться с места, чтобы последовать за живой Галатэей, и мне пришлось потратить несколько минут на то, чтобы взять себя в руки. Это время понадобилось ещё и для того, чтобы мой поступок не показался всем присутствующим слишком нескромным и смешным.
   Но, Боже правый, чего мне стоили эти минуты! Они тянулись для меня так медленно, как тянутся для человека, оказавшегося под судом, в тот самый миг, когда судья готов во всеуслышание огласить,  виновен он или нет!
   Время от времени я посылал измученные взгляды к стоящей ко мне спиною Роуз, и тогда мне чудилось, что она ждёт моего появления с таким же нетерпением, превращающим каждую секунду ожидания в час, а час - в полстолетия. Я бредил этой женщиной, позволяя внезапному сильному увлечению издеваться над опьянённым её неземной красотой сознанием.
   Наконец, выждав положенное время, показавшееся мне целой вечностью, я приблизился к ней и стал рядом.
   - Чудесный вечер, не правда ли? - обратился я к мисс Роуз Оук, придав собственному голосу обманчивую твёрдость.
   - Немного прохладно, вы не находите? - её голос был чист и музыкален, будто она вовсе и не произнесла эту фразу, а пропела её меццо-сопрано под аккомпанемент  далёких взрывов праздничного салюта и стрекотания сверчков. - Нет, не смущайтесь, - тут же поправилась она, - я родилась в Риме и большую часть жизни прожила в Италии. Лондон с его знаменитыми туманами мне кажется сыроватым. Впрочем, сейчас здесь дышится легко, а я - просто избалована солнцем. Не обращайте внимания на мои капризы, мистер Майлз.
   Мисс Оук улыбнулась и устремила на меня чарующий взгляд из-под пушистых ресниц.
   Италия! Рим! Прекрасная Юнона с голубем на плече! Как будто что-то неведомое нашептало мне правильные сравнения, возрождая к жизни античные мифы и позволяя  лицезреть саму Венеру, родившуюся из пенных вод, богиню любви и красоты!
   Я смотрел в её глаза лишь миг, перед тем как перевести их на сложенный шёлковый веер, который она держала в своей руке, но и этого мига вполне хватило, чтобы они полностью завладели моей душой.
   - И долго вы собираетесь пробыть в Лондоне? - спросил я, готовя себя к худшему и ожидая, что она немедленно объявит, что садится на корабль завтра же. Этот вечер, возможно, - единственный, который по воле древних языческих богов мы проведём вместе, соблюдая благопристойность и разговаривая о погоде в то время как мне хотелось бесконечно расспрашивать её о том, что касается её самой, её жизни, вкусов и привычек, обо всём, что могло составлять её драгоценный образ.
   - Я уеду ближе к осени, как только Туманный Альбион совершенно оправдает своё название. Мистер Крафт любезно согласился сопровождать матушку и меня  из Рима и обратно.
   - Я так понимаю, мистер Крафт - близкий друг вашей семьи? - осмелился задать вопрос я.
   - Мы обручились с ним в начале весны, - роковые слова небрежно слетели с губ мисс Оук, но и улыбка тоже изменила ей. Её лицо приобрело загадочный оттенок озабоченности, как будто она говорила о вещах  никак не касающихся высоких чувств, а решала, что взять в предстоящее путешествие в Италию. От него у меня сложилось стойкое впечатление, что помолвка внушает ей вовсе не радость, а определённые опасения. Тонкие нити её бровей вздрогнули, а губы приоткрылись в неслышном вздохе.
   Помолвка! Это слово повергло меня в дикий, первобытный ужас. Мои ладони взмокли, и на лбу тоже выступила испарина. Я наконец-то оказался там, куда несознательно стремился весь вечер -  между неподвижной наковальней страха, что Роуз Лилиан уже кому-то принадлежит, и этот кто-то не я сам, и тяжким молотом действительности. От слов мисс Оук мне стало дурно. Даже не от них самих, а от острого осознания того, что этот бесподобный ангел, связанный обещанием, уже никогда не коснётся меня крылом своей благосклонности.
   - А вы, мистер Майлз? - её чистый голос вывел меня из меланхолических раздумий. Я растерянно взглянул на неё, не понимая суть обращённого ко мне вопроса, и она повторила его  снова: - Вы надолго в Лондоне?
   - Нет-нет, - стараясь ничем не выдавать своих переживаний, ответил я. - В честь коронации в Сент-Эндрюсском университете объявили недельные каникулы. Но неделя на исходе. Последние дни я хотел бы провести,  посещая знаменитые лондонские театры прежде, чем вернусь к преподаванию Античной истории. Вы скрасите моё пребывание здесь, если согласитесь сопровождать ... конечно, вместе с мистером Крафтом.
   Роуз снова улыбнулась, и её щёки порозовели. Моя жалкая попытка вполне могла вызвать в ней насмешку, но когда она посмотрела на меня своими яркими, подобными звёздам, отражённым в горных озёрах Шотландии, глазами - в них не было  и тени иронии. Напротив, она смотрела на меня нежно и с благодарностью.
   - Мистер Майлз, если бы всё зависело только от меня, я бы с радостью приняла ваше приглашение, но...
    - Что вы, мисс Оук, вам не нужно передо мною ни в чём оправдываться, - поспешил исправить оплошность я, опасаясь того, что своим неуместным предложением поставил её в затруднительное положение.
   - А вот и мистер Крафт! - сконфуженно улыбнулась она.
   - Мистер Майлз, приношу вам свою глубочайшую благодарность за то, что не позволяете скучать моей милой Роуз. Столь блистательное общество, кажется, не развлекает её, - громко объявил Изавель Крафт. В его поднятой руке ещё оставался недопитый бокал вина. - А заодно и глубочайшие извинения за то, что должен похитить её у вас, - с этими словами Изавель Крафт элегантно предложил мисс Оук руку, и она положила на неё свою узкую ладонь с удивительно длинными и изящными пальцами.
   - Думаю, мистер Майлз будет рад избавиться  от меня, - напоследок произнесла она. - Я откровенно слабая собеседница, и вести светские разговоры мне трудно. До свидания, мистер Майлз, и, умоляю, не держите на меня обиды.
   Проводив красивую пару взглядом, я остался стоять на балконе, пытаясь успокоить нервы и справиться с коротким, но сильным эмоциональным потрясением. Опёршись о перила, я крепко зажмурился, предаваясь мечтаниям. Мне вдруг представилось, что я вдыхаю вовсе не насыщенный влагой лондонский воздух, знакомый мне с детства, а экзотический, пьянящий аромат далёкой Италии, напоенный запахами апельсиновых рощ, и до моего внутреннего слуха доносятся звуки весёлых народных песен. Очевидно, мне казалось  это ещё и потому, что атмосфера ночи всё ещё хранила  тонкие, ненавязчивые флюиды цветочных духов Роуз Лилиан.
   Какими убогими и бесцветными виделись мне тогда улицы Лондона, когда я открывал глаза! Должно быть, такую же тоску они навевали и на неё, чьи чёрные очи каждый день лицезрели несравненную античную красоту, которой покорное новым веяниям моды лондонское общество своим пафосным обликом лишь неумело подражало. Что и говорить, мир вокруг теперь и самому мне представлялся жалкой пародией  на известную только ей волшебную страну.
   Как романтично я не был настроен в тот вечер, но мой неподкупный разум подсказывал, что все чудесные картинки  нарисованы исключительно моим собственным необузданным воображением.  И волшебная страна, и царствующая в ней Роуз Лилиан видимы только моему сердцу, а сладкие галлюцинации напоминают медленный яд, проникший в душу  и теперь отравляющий её суеверием.
   Ближе к полуночи гости начали разъезжаться по домам. Большинство слуг уже спали, и я, поцеловав тётю Луизу и пожелав ей спокойной ночи, отправился в свою комнату. В ту ночь я ещё долго не мог уснуть. Лёжа на спине, я всматривался в отбрасывающее глубокую тень деревянное распятие, висевшее на противоположной стене. Небо за окном было безоблачным,  и звёзды светили ярко, освещая рельефную фигуру Спасителя, живописно распростёршего руки и свесившего на грудь тяжёлую голову.
   Точно такие же распятия висели по всему Уистлер-холлу, в каждой комнате, но никогда ещё вид распятого Христа не вызывал у меня столько сочувствия. Клянусь, на мои глаза даже навернулись слёзы, но как ни парадоксально, случилось это только теперь! Я сотни раз проходил мимо точно таких же распятий, но они никогда не вызывали у меня столь бурного проявления эмоций. Боль и страдания давно умершего человека были мне глубоко безразличны, а их вид привычен до тех пор, пока со мною не произошло нечто подобное: я страдал, распятый на крепко сколоченных досках собственного бессилия!
   Непростительное богохульство сравнивать себя со Спасителем, добровольно принесшим жертву за грехи человеческие, и я ни в коем случае не пускаюсь в такие сравнения. Я только подчёркиваю, насколько сильны были мои душевные муки. Как полагаю, все они возникают из разных причин, но имеют если не одну, то схожую природу - выбор между чем-то и чем-то не менее важным либо полное его отсутствие!
  
  

II. Земля

   Последующие дни я провёл в неистовой борьбе с самим собой, пытаясь выбросить из головы все воспоминания о мисс Оук, полностью искоренить их из памяти. Я приложил усердие, и мои усилия едва не увенчались успехом. Чем больше проходило времени, тем сильнее сглаживались мои впечатления. Главным аргументом против себя самого, с помощью которого удавалось укротить страстное желание видеть Роуз снова, конечно же, был тот, что она уже не свободна. С моей стороны было бы настоящим преступлением навязывать ей свои внезапно вспыхнувшие чувства, и тем самым ставить  в двойственное, компрометирующее её  положение.
   До сих пор я мнил себя человеком серьёзным и здравомыслящим, хоть и падким на скоротечные фантазии, и отношениям, складывающимся между мужчиной и женщиной, придавал много значения. Мои хорошие друзья не раз намекали мне на то, что я - человек эпохи романтизма, но упрекнуть в легкомыслии не мог никто. Ни моё доброе имя, ни имя моего отца до сих пор не пострадало от обвинений в случайных, беспорядочных связях и, надеюсь, этого не случится и впредь.
   И вот, спустя вышеупомянутые несколько дней, а именно, 2 июля, выдавшегося солнечным и жарким, я прогуливался по набережной Серпентайна, наслаждаясь царящим вокруг суетливым умиротворением Гайд-парка. Неподалёку играл оркестр, но лёгкий ветерок относил его звуки в другую сторону, и  моего слуха достигали только отдельные ноты, выстраивавшиеся в более или менее стройную беззаботную мелодию. Гуляющие пары двигались мне навстречу, и я приветствовал старых знакомых, которых не видел уже сто лет, чуть приподнимая край цилиндра, и шёл дальше, не вступая ни с кем ни в какие разговоры. До отъезда в Сент-Эндрюс оставалось всего три дня, и, после пережитых волнений я намеренно хотел провести их спокойно, созерцая красоту природы днём и посещая хорошие представления вечером. У меня не было никаких сомнений на счёт того, что, возвратившись в Сент-Эндрюс и окунувшись с головой в университетскую суету, я скоро забуду о случившемся, и жизнь моя потечёт, как прежде.
   Каково же было моё потрясение, когда звонкий девичий голос окликнул меня. Сначала даже подумалось, что голос Роуз Лилиан мне только почудился, но, оглянувшись, я увидел и её саму, приближающуюся быстрым шагом, насколько позволяла пышная юбка. В одной руке она держала зонтик, набрасывающий на   беломраморные плечи кружевную тень, отчего её кожа казалась покрытой причудливым узором. На локотке другой висела шёлковая дамская сумочка. За нею по пятам следовала молодая служанка.
   - Мистер Майлз! Мистер Майлз! - ещё несколько раз окликнула меня мисс Оук и помахала рукой прежде, чем я всё-таки поверил собственным глазам и двинулся ей навстречу.
   Что-то в её внешности разительно переменилось, но что - я смог разглядеть только тогда, когда мы оказались друг от друга достаточно близко.
   - Добрый день, мисс Оук, - нарочито сдержанно поприветствовал её я, памятуя об ошибках прошлого, и предложил  опереться о мою руку. В одно мгновение ока вся зависть, которую я испытывал по отношению к Изавелю Крафту, имеющему полное право держать это неземное существо подле себя, чувствовать его тепло через невесомую ткань перчатки, улетучилась. - Не ожидал вас сегодня увидеть.
   - Почему же? - ответила она и улыбнулась очаровательнейшей улыбкой. - День для прогулки самый благоприятный.
   Наконец-то я понял, что в ней поменялось! Солнечный свет вдохнул в лицо жизнь, которую ночь неумолимо высасывала, делая его бескровным даже в жёлто-оранжевом свете горящих свечей. Скованность и угнетённость покинули её, уступая место жизнерадостной живости, переполнявшей всё существо. Она была так заразительна, что я постепенно начал поддаваться  чарам и, в конце концов, широко улыбнулся в ответ.
   Верно заметив, что её присутствие изменило моё настроение в лучшую сторону, Роуз засветилась ещё ярче и, к моему несчастью, стала ещё прелестнее. Я же почувствовал, как всё с таким трудом  завоёванное мною душевное равновесие  растворяется в её глубоких, блестящих глазах, уступая место лучезарной отраде смотреть в них и видеть, как они обращены ко мне.
   - Я окликнула вас, мистер Майлз для того, чтобы поблагодарить за цветы, - после недолгого молчания произнесла мисс Оук.
   - Цветы? - удивился я, не понимая, о чём, собственно, идёт речь.
   - Как же? Те, которые вы присылаете мне каждый день - по одной прекрасной розе каждое утро.
   -  Вы считаете, цветы - от меня? Почему? - серьёзно спросил я, начиная понимать всю нелепость ситуации, в которой очутился волей-неволей. Но ничего не подозревающая мисс Роуз Оук только весело рассмеялась, по всей видимости,  решив, что я просто стесняюсь ей открыться.
   - Потому, что первую розу я получила на утро после вечера в Уистлер-холле. А кроме вас и мистера Крафта, у меня почти нет знакомых в Лондоне. Извините за прямоту, но у меня тогда сложилось впечатление, что все остальные гости были больше увлечены самими собой, нежели мною, чего нельзя сказать о вас. Вы единственный, кто уделил мне внимание.
   Её смелое заявление польстило мне, но я всё-таки продолжал настаивать на другом.
   - Скажите тогда, почему вы вдруг решили, что их присылаю вам именно я, а не мистер Крафт? Ведь, не поймите превратно, логичнее предположить, что розы дарит вам человек, с которым вы помолвлены.
   Роуз задумчиво опустила голову.
   - Может быть, вы и правы. Но... Изавель никогда не дарит мне цветы, - помедлив, призналась она.  - Делать подарки такого рода ему совершенно несвойственно. Я не обижу вас, если скажу, что для мистера Крафта цветок приобретает ценность, только если выполнен из чистого золота и  является в мире таким единственным?  А срывать живые цветы и тем более составлять из них букеты для него  - пошло. Он сам не раз говорил мне об этом, - щёки её сделались пунцовыми. - Изавель брезглив. Увядшие цветы раздражают его, а застоявшаяся в вазе вода вызывает отвращение. Поэтому я и решила: розы дарите мне вы.
   Сердце моё сжалось. Выходит, не я один питал к этой юной особе особенные чувства! С одной стороны это вполне оправдано, поскольку её красота не могла оставить равнодушным никого, но таинственный аноним шагнул в проявлении своей симпатии гораздо дальше меня. Он осмелился на то, чего я не позволил бы себе никогда, и тем самым добился того, чего никогда не добился бы я - внимания Роуз Лилиан Оук, её драгоценного внимания! И кому она его адресовала?! Мне!
   Я был сражён этим удивительным фактом, но держать искреннюю и простодушную девушку в неведении посчитал  непростительной жестокостью.
   - Мисс Оук, - обратился я к ней, испытывая страшное смущение, - я должен сознаться, что не посылал вам розы. Ваше внимание ко мне - незаслуженное, как и благодарность.
   В который раз Роуз обратила на меня свой чарующий взгляд, но на этот раз он был полон неподдельного изумления. В следующий же миг лицо её смертельно побледнело, и я поспешно добавил: - Но если бы я только знал, что цветы доставят вам столько радости...
   - Нет-нет, ничего не говорите, - остановила она меня, сделав повелительный жест рукою. Весь её вид выражал смятение. - Я по собственной воле выставила себя перед вами в глупейшем виде и каюсь. О, Боже, я причинила вам неудобства. - Глаза её широко открылись, и она смотрела перед собою, не замечая меня или не желая больше замечать. -  У меня не было никаких сомнений... Кажется, моя самоуверенность погубила меня. Простите меня, мистер Майлз... Или нет? - в её взгляде снова промелькнул отблеск надежды: - Вы действительно отрицаете, что этот цветок доставили утром по вашей просьбе? - сказав это, Роуз передала скромно стоящей за её спиною служанке зонтик и вынула из сумочки розовый бутон на коротко обрезанном стебле.
   Могу поклясться чем угодно: ни до, ни после я не видел ничего подобного - бархатные лепестки розы были абсолютно чёрными, словно сделанными из угольной пыли, но, кажется, её необычный цвет нисколько не смущал юную мисс Оук. Она держала её изящно, зажав между двух пальцев.
   Я молча покачал головой.
   - Мне жаль.
   Мисс Роуз Оук  рассеянно опустила руку. Вид у неё стал расстроенным, а взгляд глубоко спрятанным в себя.
   - Что ж, мистер Майлз, - тихим голосом промолвила она. - Если он и вправду не ваш... тогда... мне, наверное, будет лучше вернуться домой. Как видите, я большая фантазёрка... Напридумывала себе, Бог знает, что...
   Я старался не смотреть на бедную девушку, чтобы не смущать ещё больше, но мой взгляд был по-прежнему прикован к экзотической розе. Резкий контраст чёрного на белом - её кружевных перчаток и тёмного бутона - породил у меня в середине некое роковое предчувствие. Чёрный цветок выглядел соблазнительно, привлекая внимание необычным цветом и им же приводя в замешательство.
   Не могу сейчас сказать точно, но то ли находясь под сильным впечатлением от его странного вида, то ли сам по себе, я принял тогда судьбоносное решение. В конце концов, Роуз ещё никому не давала обета перед Богом, а между людьми часто случается разное... Словом, я решил бороться за её благосклонность точно так же, как это делал неизвестный мне соперник, не обращая внимания ни на какие нравственные условности. Это решение далось мне очень просто, снимая камень с сердца и развязывая руки.
   Мы молча шли вдоль набережной Серпентайна. Мисс Оук была задумчива и печальна.
   - Мисс Оук... - неожиданно сам для себя произнёс я. Роуз остановилась и впилась в меня глазами так, будто я  собрался немедленно провозгласить решение её загадки и развеять все сомнения. - Я понимаю, что не имею никакого права просить вас об одолжении, но я хотел бы увидеть вас ещё раз. Вы вправе отказать мне, и я всё пойму... вы будете правы...  - я слышал свой голос со стороны, и мне чудилось, что он принадлежит кому-то другому. Запнувшись, я взглянул ей в лицо и был совершенно сражён его выражением - Роуз Лилиан смотрела на меня с сияющей, нежнейшей улыбкой.
   - Я боялась, вы никогда не предложите, - взволнованно проговорила она. - И всё-таки, я в вас не ошиблась.
   Ошарашенный её словами, я ждал ответа, и она дала его незамедлительно:
   - Завтра, в это же время, на этом самом месте...
   - Я буду ждать вас, - горячо пообещал я.
   - Не провожайте меня. Не нужно, - предупредительно проговорила она, угадав моё намерение. - До свидания, мистер Майлз, и до завтра.
   Повернувшись ко мне спиною, мисс Оук зашагала прочь. Когда она отдалилась от меня шагов на десять, чёрная роза выпала из её руки и утонула в густой траве, но девушка даже не обернулась. Со стороны могло показаться, молодая дама обронила цветок случайно, но я знал, знал: она  нарочно избавилась от него! И только потому, что он не был  подарен мною.
   Это была победа! Незаслуженная, схваченная на лету, но победа!

III. Дух

   Я намеренно шёл от Гайд-парка  до угла Кенсингтон-Хай стрит и Кэмпдэн-Хилл-роуд, где располагался дом тётушки Луизы,  пешком, чтобы успеть обуздать свою радость прежде, чем переступлю порог Уистлер-холла и дам пространные объяснения своего приподнятого настроения чересчур проницательной родственнице. Но вместе с неописуемым восторгом, усилились и мои тревоги, связанные с чёрными цветами.
   По дороге домой я  зашёл в несколько цветочных магазинов и поинтересовался у цветочниц, имеются ли у них чёрные розы. Почти в каждой мне предлагали тёмно-бордовые, которые при плохом освещении вполне могли сойти за чёрные, но  они не шли ни в какое сравнение с той, которую я видел сегодня днём.   Единожды мне просто улыбнулись, словно я требовал немедленно предъявить мне благородные голубые гвоздики, и вежливо объяснили, что чёрных роз в природе не бывает, или, по крайней мере, этот сорт ещё не выведен. Меня настоятельно уверяли, что если я и видел подобное, то наверняка не смог оценить глубину и оттенок цвета или попросту пал жертвой зрительного обмана, не сумев отличить живой цветок от искусственного. Я не пытался спорить, но ничего не покупал и шёл в следующую лавку.
   Окончательно убедившись, что найти чёрные цветы в Лондоне не так-то просто, я даже обрадовался. Если мне всё-таки удастся обнаружить   место, где они продаются, найти покупателя столь необычного товара не составит большого труда.
   Но все мои надежды тут же развеялись в пух и прах. Уникальные цветы могли выращивать в одной из частных оранжерей и никогда не выставлять на продажу. Разгадав секрет необычного окраса лепестков, кто-то вполне мог заниматься ими исключительно для удовлетворения своих эстетических потребностей. Как бы там ни было, как любого нормального человека, их необычный цвет настораживал меня и заставлял волноваться. И это волнение было вызвано не так необычным цветом, как психическим состоянием дарителя, которое вполне могло угрожать чистой и наивной мисс Оук.
   Роуз! Чёрные цветы тянули к её имени невидимые нити, причиняя мне почти физическую боль.
   Нужно ли упоминать, что и в эту ночь я не сомкнул глаз и мысленно перебирал в уме всех присутствующих на вечере 28 июня, но ни один из них не подходил на роль рокового дарителя. А в час дня я уже стоял в обусловленном месте в нетерпении, готовясь излить опасения мисс Оук, и подбирая слова, которые бы не испугали её, но позволили отнестись к ситуации со всей серьёзностью и вести себя осторожнее.
   Время шло, а Роуз Лилиан не появлялась. Золотые часы, подаренные мне дедом по случаю моего восемнадцатилетия и бережно хранимые вот уже восемь лет, каждые несколько минут выныривали из нагрудного кармана жилета и возвращались на место. Через четверть часа, когда мисс Оук так и не появилась на набережной Серпентайна, мои вялые опасения стали приобретать форму твёрдой убеждённости в том, что с ней случилась беда. А уже через полчаса я готов был сорваться с места и бежать к ней на выручку, но вся проблема заключалась в том, что я до сих пор не знал, где она остановилась. Вероятнее всего она поселилась в доме своего жениха, но с таким же успехом могла снимать номер в гостинице или даже комнаты на то время, которое планировала провести в Лондоне. Единственным человеком, способным разрешить для меня этот вопрос, оставалась тётушка Луиза и я, сломя голову, бросился к ней.
   В Уистлер-холле меня поджидал новый, более приятный сюрприз - письмо, доставленное посыльным сразу после того, как я покинул особняк Уистлеров и отправился в Гайд-парк.
   Красивым женским почерком на конверте было выведено имя адресата - моё имя, - а само содержание письма скорее напоминало короткую записку и гласило следующее:
  
    "Мистер Майлз, прошу вас безотлагательно навестить меня в доме мистера Крафта. Все объяснения я дам вам при встрече.
                            Дорожащая вашим хорошим расположением к себе, Роуз Лилиан Оук".
  
   Адрес, по которому я должен прибыть в дом Изавеля Крафта, был указан ниже, и тревожить тётю Луизу больше не было надобности. Не теряя ни минуты, я нанял кэб и оказался там так скоро, как только мог.
   Изавель Крафт владел домом в Ноттинг-хилле, немного севернее Кенсингтона. Это был новый  двухэтажный особняк  с фасадом, украшенным классическим декором, говорящим о том, что его хозяин - человек преуспевающий в денежных делах и  отличающийся изысканным вкусом, не имеющим ничего общего с вульгарной помпезностью.
   Расплатившись с кэбмэном и пройдя через решётчатые ворота, я подошёл к двери и постучал в неё молоточком. Открывший дверь дворецкий принял у меня трость и цилиндр и проводил в гостиную с большими, пропускающими в комнату много света окнами, драпированными зелёными бархатными шторами. Мебель была в тех же спокойных тонах, с тканым золотым рисунком. Два глубоких кресла с высокими спинками  умышленно стояли друг против друга, пододвинутые к бездействующему в это время года камину. Между ними находился круглый кофейный столик.
   В одном из кресел сидела миссис Элизабет Оук.
   - Мистер Адам Майлз, - дворецкий объявил о моём появлении и вышел из комнаты.
   Миссис Оук поднялась из кресла и приветственно протянула мне руку для поцелуя.
   - Вижу, вы удивлены, мистер Майлз, - ровным голосом произнесла она.
   - Признаться, да, - так же спокойно ответил я, не желая делать миссис Оук свидетельницей моих переживаний, но нехорошее предчувствие уже витало под высоким потолком комнаты, грозя опуститься ниже. - Сегодня днём я получил записку, в которой мисс Роуз любезно пригласила меня навестить её в доме мистера Крафта.
   Миссис Оук приопустила водянистые веки на выцветшие глаза, а широкий, грузный  подбородок, наоборот, приподняла вверх.
   - Записка при вас? - осведомилась она.
   - Да, - честно ответил я. С тех пор, как она попала ко мне в руки, я не расставался с ней ни на миг. И в самом деле! Не мог же я выбросить нечто, написанное рукой моей дорогой Роуз! ("Моя дорогая Роуз" - я смел так называть её про себя, повстречав только дважды, но больше всего моя душа желала  увидеть её в третий, в четвёртый раз и так далее, а потом и вовсе не отпускать от себя ни на шаг.)
   - Вы позволите взглянуть на неё? - тон миссис Оук сделался требовательным.
   Рассудив, что содержание короткого письма некоим образом не может навредить молодой девушке и, желая подчеркнуть серьёзность своих намерений, я вынул письмо из кармана сюртука и протянул его Элизабет.
   - Благодарю, -  приняв у меня письмо, она, нисколько не интересуясь его содержимым, разорвала адресованную мне записку в мелкие клочки. В ответ я воззрился на неё хмурым  взглядом, требующим немедленных объяснений, но миссис Оук опередила меня: - Не сочтите за грубость. Присаживайтесь, мистер Майлз, - она указала мне на кресло,  и сама опустилась в стоящее напротив, аккуратно сложив жалкие обрывки на край стола. -  Думаю, вас ещё больше  удивит то, что это я написала вам письмо и пригласила сюда от имени дочери.
   Я молча сел в предложенное мне кресло. Миссис Оук смерила меня внимательным взглядом и продолжала:
   - Не сердитесь на меня, мистер Майлз. Поверьте на слово, всё сделанное - только на благо вам и Роуз. Моё вмешательство может показаться вам неуместным, но именно сейчас я не могу позволить себе оставаться в стороне, когда решается счастье и судьба двух молодых людей.
   - Если вы имеете в виду совместное счастье мистера Крафта и мисс Роуз, то, как я успел заметить, ваша дочь не приходит в восторг от предстоящего брака. Я наблюдал их вместе и, не рискуя ошибиться, могу утверждать и утверждаю: мисс Оук не питает к Изавелю Крафту большой привязанности. Я прекрасно понимаю, насколько дерзки мои слова, и, очевидно, вы полагаете, что я говорю только из чувства эгоизма, но, как и мистер Крафт, я способен предложить мисс Оук достойное содержание и сделать предложение хоть сегодня. Я настроен очень серьёзно, миссис Оук, и прошу вас позволить Роуз выбирать между мистером Крафтом и мной самостоятельно.
   Очевидно, мои слова произвели на эту женщину большое впечатление, так как её холодный кошачий взгляд смягчился, а тон, которым она повела беседу, стал теплее. По крайней мере, мне так показалось тогда. Но теперь я думаю, это был всего лишь неразгаданный мною трюк, применённый, дабы усыпить бдительность и завоевать хоть толику доверия.
   - Мистер Майлз, - медленно проговорила Элизабет Оук, - я нисколько не сомневаюсь в вашей порядочности. Я вам верю. Но... Хорошо ли вы знаете мою дочь?
   - Я видел её дважды и дважды с ней разговаривал - вполне достаточно, чтобы она оставила неизгладимый след в моём сердце.
   - Вы просто очарованы ею, мистер Майлз, - со вздохом произнесла миссис Оук. - Я прежде всего мать, и не собиралась говорить вам всего... Но, учитывая ваше заявление..., - она явно колебалась, не решаясь на неведомый мне поступок. - Видите ли, мистер Майлз, - наконец произнесла Элизабет Оук. - Роуз всегда была очень болезненным ребёнком. Я дала ей жизнь слишком поздно, и, когда она родилась, сперва, её даже приняли за мёртвую... Только стараниям доктора Корнвика, старинного друга нашей семьи, и, конечно же,  Божьей помощи она обязана собственной жизнью. Те несколько минут, которые она не дышала, сильно сказались на физическом и душевном здоровье. Конечно, её речь и поведение могут показаться со стороны вполне обычными. Но, скажу вам откровенно, Роуз чрезмерно склонна к всякого рода фантазиям и выдумкам. Часто она видит такое, чего нет на самом деле и - хуже того, - выдаёт видимое за действительное.
   - Что вы хотите сказать этим? - мрачно спросил я.
   - Роуз больна, мистер Майлз, неизлечимо больна.  Она страдает от галлюцинаций и резких перепадов настроения. Совершенный восторг может смениться в ней глубокой апатией или продолжительной истерикой. И то расположение, которое она сейчас выказывает вам..., никто не может гарантировать, что завтра её отношение к вам не изменится.
   Видно, растерянность на моём лице была столь заметна, что миссис Оук приободрилась, и её голос под конец стал совершенно твёрдым и убедительным.
   - Восемнадцать лет назад в нашей семье случилась трагедия, которую мы много лет успешно скрывали от окружающих. И впредь я надеюсь на вашу порядочность.
   Я молчал. Смысл сказанного медленно доходил до моего сознания, и оно отказывалось его принимать. Хуже всего было то, что все мои мысли и переживания были написаны у меня на лице.
   - Вам трудно поверить. Понимаю, - посочувствовала Элизабет Оук. - Но не думаете ли вы, что я намеренно оговариваю собственную дочь?
   Я отрицательно покачал головой.
   - Я говорил с мисс Оук, и она представлялась мне абсолютно адекватной... Но, позвольте,  как же тогда её помолвка с мистером Крафтом? - задал справедливый вопрос я. - Или на него признаки душевного расстройства Роуз не распространяются? Может быть, вы держите его в неведении касательно состояния её здоровья? Ответьте мне, миссис Оук, и, клянусь честью, все ваши слова останутся только между нами!
   - Напротив, - брови миссис Оук взлетели вверх, и на совершенно гладком лбу обозначились тонкие морщинки. - Как раз Мистеру Крафту известно всё. Он - честнейший и благороднейший человек.  Правда, вначале он, как и вы, был просто ослеплён блистательной красотой Роуз, но даже потом, наблюдая её не в лучшем состоянии, принял решение жениться на ней. Увы, прогнозы врачей неутешительны, и однажды её странное поведение обернётся полным помешательством. Я признательна мистеру Крафту за его жертву. К тому же, его спокойствие и сдержанность оказывают на мою дочь самое благотворное влияние. Каждый день я молюсь за Изавеля Крафта Богу, а, заодно и за то, чтобы он осчастливил мою бедную девочку. Вот видите, - развела руками она, - я никого не держу в неведении. Думаю, в свете открывшихся обстоятельств вы сами откажетесь от встреч с Роуз. Тем более что последняя совершенно вывела её из душевного равновесия. Сейчас она пребывает в страшном состоянии, и, хотя и неумышленно, виною тому - вы.
   На какое-то мгновение вся зелёная комната стала похожей на топкое болото. Я увязал в нём, не способный двинуть ни рукою, ни ногой, а голос миссис Оук превратился в противное лягушачье кваканье, утомляющее слух и раздражающее нервы.
   Роуз больна?! Безумна?! Бред! Но какая мать станет говорить подобное о родном ребёнке? Такого просто не может быть!  Я видел её глаза, говорил с ней и мог поклясться самым святым, что эта девушка - не безумнее меня самого!
   - У меня нет никаких оснований не верить вам, миссис Оук, - сказал я, видя, как  жадно она ожидает моего ответа. - Но и поверить слишком сложно.
   - Прошу вас о снисходительности к моей несчастной Роуз. В сложившейся ситуации нам будет лучше покинуть Англию как можно скорее и вернуться в Италию, - небрежно обронила она.
   - Могу ли я просить вас об одолжении? - попросил я.
   - Что вам угодно, сэр? - настороженно спросила Элизабет Оук.
   - Разрешите мне увидеться с ней ещё раз. Последний раз.
   Глаза миссис Оук вспыхнули гневом.
   - Вы как будто меня не слышали...
   - Прошу вас, - настаивал я, но получил лишь твёрдый отказ.
   - Исключено.
   Миссис Оук непоколебимо стояла на своём. Мне стало совершенно ясно: она предпримет со своей стороны всё возможное и невозможное, чтобы мы с Роуз больше не встретились никогда, и постарается как можно скорее увезти её из Лондона, если не из Англии.
   - Простите, мистер Майлз, что злоупотребила вашим временем. Прошу вас прислушаться к моим словам. Ради вашего же добра, - с этими словами миссис Элизабет Оук встала с кресла, дав понять, что мой визит окончен.
   Из дома мистера Крафта я вышел в смятении, но вовсе не из-за услышанного от матери своей возлюбленной (с этого момента я буду называть её именно так), а из-за того, что миссис Оук по какой-то причине оговаривала  собственную дочь. Право, её неблаговидным поступком   могли управлять  самые благие намерения. Возможно, это отчасти объяснялось тем, что мисс Роуз многое скрывала от матери, а то, что рассказывала о происходящем с ней, та принимала за фантазии и душевное расстройство. Но даже подобное не могло оправдать тех  ужасных обвинений в безумстве, которые миссис Оук щедро расточала в её адрес.
   Моё сердце сжималось от одной только мысли, что с моей Роуз могли происходить загадочные, необъяснимые события, которые так или иначе пугали её или радовали. Она не могла поделиться своими страхами и волнениями ни с кем, так как ей никто не верил - ни деспотичная мать, ни хладнокровный мистер Изавель Крафт, одним своим видом вгонявший невинное дитя  в безрадостное уныние, принимаемое окружающими за спокойствие и душевное равновесие.
   Ей не верил никто! Никто, кроме меня! Но это я, я и никто другой, видел в её руках абсолютно чёрную розу, каких в природе нет и быть не может! А если подобное случалось с   мисс Оук неоднократно?  Если это только одно из длинной череды странных происшествий, которые происходили с ней не впервые и задолго до нашего знакомства? Но даже если предположить, что миссис Оук права, и Роуз действительно больна - эту мысль я допускал в самую последнюю очередь и совершенно отказывался ей верить - не сама же она дарила себе эти проклятые чёрные цветы!
   Одно я знал наверняка: мне совершенно необходимо повидаться с Роуз Лилиан и услышать всю историю от неё самой от начала до конца. Слова её матери подействовали на мою любовь отрезвляюще, хоть и не возымели ожидаемого ею эффекта. Я как никогда был уверен, что отличу зёрна правды от плевел лжи, если услышу всё от самой Роуз.
   Немного успокоившись и отобедав в итальянском ресторане, я гулял по улицам Лондона до глубокой ночи, обдумывая и планируя свои дальнейшие действия, которые на тот момент считал самыми правильными. Прежде всего, я решил во что бы то ни стало поговорить с мисс Оук, и очень надеялся, что моё искреннее желание понять её тревоги извинит  последующую, возможно, оскорбительную для молодой девушки, выходку.


IV. Вода

   Дождавшись темноты,  я несколько раз обошёл особняк, принадлежащий Изавелю Крафту, и к собственному большому удивлению обнаружил, что собак здесь на  ночь не спускали, а только запирали ворота на большой металлический замок. Несколько сторожей прогуливались вдоль стен, но возвратился ли домой хозяин, я сказать не мог.
   Около часу ночи в доме всё ещё светились несколько окон - все на втором этаже, и, несмотря на то, что расположение комнат в доме мистера Крафта было мне неизвестно, я не сомневался: спальня мисс Роуз Оук находится именно там.  На протяжении вечера её стройный силуэт несколько раз мелькал и тут же скрывался в окне, а счастливому проведению было угодно, чтобы именно в нём в столь поздний час продолжали гореть свечи. Очевидно, слова её матери, касающиеся её перевозбуждённого состояния, оказались отчасти правдивыми, и мисс Оук долго не могла заснуть.
   Большинство окон в доме оставались открытыми настежь - летняя духота играла на руку моим замыслам.
   Дождавшись, когда сторожа скроются из виду, я перебрался через железную решётку с помощью заранее купленной днём верёвки и укрылся за высокой изгородью, росшей у самых стен дома. Стараясь не издавать никаких шорохов, способных выдать моё присутствие здешним обитателям, я вскарабкался по водосточной трубе до кирпичного выступа, разделяющего два этажа, и осторожно пошёл вдоль стены, обдуваемой поднявшимся ближе к ночи ветром. К счастью, ни уроки фехтования, ни увлечение греблей не прошли даром - я легко удерживал равновесие, плотно  прижавшись к ровной поверхности. Путешествие над землёй - предприятие рискованное, и я молился про себя, чтобы внизу не оказалось никого, кто бы мог по достоинству оценить мою смелую выходку, иначе остаток ночи мне довелось бы провести если не в больнице, то в полицейском участке.
   Миновав несколько тёмных окон, я добрался до первого же освещённого и заглянул внутрь комнаты. Но, увы, Роуз в ней не было! Комната оказалась пуста. Я не мог не заметить, с каким хорошим вкусом, и, главное, простотой она обставлена. У одной из стен стояла застеленная покрывалом дубовая кровать с высокими резными спинками, на которую сегодня ночью ещё никто не ложился, а на низком прикроватном столике в начищенном до блеска бронзовом подсвечнике догорала забытая свеча. Не желая останавливаться на достигнутом, я пошёл дальше и заглянул в следующее окно.
   Спустя шесть лет я снова ощущаю, как дрожь пробегает по моей спине каждый раз, когда  вспоминаю увиденное. Оно поразило меня тогда, и это ощущение не отпускает до сих пор, стоит только представить, какие мучения довелось испытать моей Роуз, какой пытке подверглось её юное тело и хрупкая душа! Сейчас я как никогда  понимаю, что от такого мог сойти  с ума и совершенно нормальный человек! Но тогда я ещё ничего не знал о моей несчастной возлюбленной, и увиденное в её комнате произвело на меня огромное впечатление, приведя в полное замешательство.
   А увидел я вот что. Возле самого окна на стуле в три четверти оборота сидела миссис Оук. Её руки сжимали белый платок, который она время от времени прикладывала к  влажным глазам, а сама громко шептала -  её голос был хорошо мне слышен:
   - Боже милосердный, помоги мне пережить это! Смилуйся! Смилуйся... Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твоё, да придет царствие Твоё...
   Её взгляд устремлялся вглубь комнаты, но не на кровать, как я ошибочно предположил вначале, а на столик подле неё, на котором горели три ярких, потрескивающих свечи. Под ними лежала закрытая Библия в чёрном, теснённом золотом переплёте. Миссис Оук безотрывно смотрела на книгу, перемежая слова "Отче наш" собственными жалостливыми просьбами об избавлении. Моя бедная Роуз лежала на кровати ничком, глаза её были широко открыты и сияли, подобно чёрным агатам, а щёки горели болезненным румянцем. Она была укрыта тонким одеялом по самую шею, словно тепло летней ночи не коснулось её, и она замерзала от некой таинственной лихорадки.
   Над её кроватью возвышался седовласый мужчина лет пятидесяти. Его солидные усы расходились в разные стороны и соединялись с бакенбардами,  подчёркивая обвислые щёки и придавая лицу несколько постный и  недовольный  вид. На голове просвечивала круглая  плешь. За его спиною замерли две горничные, видно, поднятые с постелей, так как одеты они были в халаты, а на голове у каждой имелся ночной чепец.
   - Поднимите-ка её, Молли. А вы, Мэри-Энн, подайте из моего саквояжа ножницы, да поживее!
   - Прошу вас, доктор Корнвик, осторожнее! - взмолилась миссис Оук, - Любое движение причиняет ей невыносимую боль!
   - Держите себя в руках, миссис Оук, - грозно предупредил её  доктор, - я проделывал это десятки раз. Нашей драгоценной Роуз ничего не грозит. Я просто облегчу её страдания, - успокаивал он  женщину, пока сонная Мэри-Энн рылась в саквояже, а Молли, сбросив с пациентки одеяло, помогала мисс Оук подняться и встать на кровати на колени. Роуз оказалась повёрнута к доктору спиной и лицом ко мне -  дородная Молли стояла прямо перед ней, позволив опереться руками о свои широкие покатые плечи. Привычным движением доктор Корнвик разрезал ночную рубашку на спине девушки и отвёл её края в стороны. Какое-то время, хмурясь,  он всматривался во что-то мне невидимое, и, наконец, изрёк:
   - Чудная кожа, лилим! Ей-Богу, чудная! Ни одного волоска! - восхитился он. - Но нужно сделать два неглубоких надреза, иначе жар может продолжаться, а состояние ухудшиться.
   - Делайте всё, что считаете нужным, - безжизненным голосом ответила ему миссис Оук.
   - Мэри-Энн, подогрейте воду, - скомандовал доктор, и прислужница тут же исчезла из комнаты, а миссис Оук возобновила свои молитвы.
   Глаза Роуз были прикрыты, губы бледны, и хоть Молли закрывала её собою  почти полностью, я мог видеть, как нервно она перебирает пальцами край прижатого к груди одеяла, с которым  так и не пожелала расстаться.
   Тем временем доктор Корнвик уже успел разложить ланцет и придирчиво изучал  его тонкое лезвие. Не имея сил смотреть, как свет играет на металле жёлтыми бликами, я отвернулся, а когда снова взглянул в окно, расторопная служанка уже вернулась с миской воды и перекинутым через плечо чистым полотенцем.
   - Всего два небольших надреза, и я обещаю, вам станет намного легче, - убедительно проговорил доктор Корнвик, подступая к больной.
   Глаза Роуз широко распахнулись, видимо, в тот момент, когда лезвие  коснулось её кожи. Она резко вскинула голову и открыла рот, но крик так и не слетел с её губ. В её расширенных чёрных зрачках я узрел не физическое страдание, а  ужас! Самый настоящий, неподдельный ужас от того, что в  этот самый злосчастный миг она увидала в  окне меня, висящего на стене дома Изавеля Крафта!
   Только тогда я понял, какую непростительную глупость совершил, вмешавшись в её жизнь так бесцеремонно, да ещё и застав в таком неприятном и тяжёлом для неё положении. И, кроме того, она могла выдать меня в любой момент. Один-единственный звук, одно слово, произнесённое ею, могло выдать моё присутствие всем, кто находился в комнате!
   Но она этого не сделала. Стыд заливал её лицо осенним багрянцем, и  его черты искажались болью до неузнаваемости, пока ланцет доктора Корнвика кромсал  её тело. Кровь стекала по её спине, и он вытирал её смоченным в воде полотенцем. Мне казалось, её чересчур много. В такой хрупкой девушке просто не может быть столько крови! А Роуз безмолвно терпела все страдания, позволяя себе лишь изредка сдавленный тихий стон. При этом она смотрела мне в глаза, и я мог поклясться: в ту минуту моё сопереживание придавало ей мужества. Она черпала его во мне тайком от всех, а я, наоборот, с каждой секундой лицезрения её мучений лишался твёрдости. Но теперь я знал точно: чем бы ни страдала мисс Оук, её болезнь не имела ничего общего с сумасшествием. Мои познания в медицине скудны, но, будучи даже полным профаном, я представлял, что корень душевного заболевания произрастает из головы и состоит в неправильном функционировании главного из человеческих органов - мозга. И, насколько мне было известно, ещё ни одна хирургическая операция не возвратила ни одного безумца в состояние вменяемости ума. Мне представлялось яснее ясного, что слова миссис Оук, сказанные мне днём, хотя бы отчасти оказались ложью - душевное расстройство не было причиной отсутствия Роуз Лилиан Оук сегодня на набережной Серпентайна, где мы условились с ней встретиться.  Взгляд бедной девушки был вымученным, но ясным, и она понимала всё, что с ней происходит, но, в отличие от меня, знала об этом гораздо больше.
   Как я уже упоминал, увиденное поразило меня. Я стоял, вцепившись в оконный карниз мёртвой бульдожьей хваткой, а мои пальцы и всё тело онемели от неподвижности позы. Но в таком положении я мог оставаться ещё долго, если бы несколько крупных  капель не упали мне на лоб, задутые под козырёк крыши ветром. Хмурившееся весь вечер грозовое небо наконец разразилось дождём! Очень скоро он перерос в настоящий летний ливень, поливавший подветренную стену, словно клумбу из шланга. Не имея больше возможности оставаться на прежнем месте, я пошёл обратно к водосточной трубе. Кирпич у меня под ногами стал скользким, и, не смотря на то, что я двигался достаточно осторожно, носки туфель то и дело соскальзывали с него.
   Я почти достиг конца кирпичного выступа, как некая зловещая тень отделилась от тёмного окна и метнулась мимо меня. Это была летучая мышь! Безобидная, самая обыкновенная летучая мышь, но вся беда заключалась в том, что я всё ещё пребывал  под властью впечатлений, полученных в течение дня. В тусклом свете уличных фонарей она показалась мне маленькой уродливой гарпией. От неожиданности я отпрянул назад, оступился и, не удержавшись за мокрую стену, рухнул с неё вниз, прямиком в высокие кусты.
   Очевидно, упав, я ушиб голову о землю, отчего надолго лишился сознания.  Я провалился в лишённое видений забытьё, и время пролетело для меня незаметно.
   Когда я открыл глаза, утро уже вступило в свои права, и земля после дождя дышала влагой. Моя голова раскалывалась от боли, а на затылке запеклась кровь.
   К счастью, кусты, росшие вокруг дома был настолько густыми, что меня так никто и не заметил, позволив преспокойно пролежать в них до самого рассвета. Оглядевшись по сторонам, я поднялся и прошёл вдоль зелёной изгороди, прячась за нею, обогнул угол и оказался недалеко от входа. У парадной двери стоял дорогой экипаж с вышитыми шёлковыми занавесками и мрачного вида кучером. Я подошёл как раз вовремя, ибо из парадного входа показался важный доктор Корнвик, за ним собственной персоной следовал Изавель Крафт, неся перед собою на руках завёрнутую в плед Роуз. Голова её безжизненно откинулась назад, из чего я сделал незамедлительный вывод, что девушка была без чувств. Замыкала процессию миссис Оук, одетая в  дорожное платье. Все четверо поспешно разместились в экипаже, и он тронулся с места.
   Какими словами можно описать моё отчаянье, когда я видел, как увозят мою возлюбленную Роуз, и ничем не мог этому воспрепятствовать! Да и стоило ли это делать - я тоже не знал. Мисс Оук несомненно была окружена людьми, которые искренне тревожатся за её здоровье и будущность. Чем бы она ни болела на самом деле, справедливо предположить, что за ночь ей стало хуже, о чём немедленно оповестили мистера Крафта, где бы он тогда ни находился, и теперь в сопровождении врача  он как можно скорее хотел доставить Роуз в больницу.
   Всё было вполне объяснимо. В этой истории оказалась меньше загадок, чем могло показаться на  первый взгляд. Единственное, чего я не мог объяснить - так это странного предчувствия, сжимающего моё сердце, как только ангельский образ Роуз появлялся перед моим внутренним взором. Кошки по-прежнему противно скребли у меня на душе, а некий таинственный голос нашёптывал странное слово "лилим".
   Незаметно выбравшись из особняка Крафта, я нанял кэб и поехал в Уистлер-холл. Надо сказать, вид у меня был ещё тот - одежда грязная и мятая, один рукав разорван до локтя, волосы взъерошены, а на ботинках засохла садовая земля. Именно в таком виде я  предстал перед тётушкой Луизой, имевшей обыкновение завтракать очень рано в обеденном зале, чем поверг её в состояние, близкое к шоку.
   - Боже правый! Адам, мальчик мой, ты ли это?! - воскликнула она, роняя лорнет и вставая со стула. - Твоя одежда! Лицо!
   Стоит упомянуть, что тётушка Луиза, баронесса Уистлер, человек проницательный и отличающийся почти мужским, трезвым складом ума, немного приукрашенным истинно женским любопытством. Мне не было никакой надобности скрывать от неё мои ночные похождения, так как я знал, что она, как никто другой, способна понять меня и дать дельный совет. Поэтому я рассказал всё, что произошло со мною, начиная с вечера 28 июня и заканчивая насыщенным событиями  утром 3 июля.
   Она слушала меня, не прерывая, и только несколько раз задала, как мне подумалось, не слишком важные вопросы. Когда я закончил свой излишне эмоциональный, но детальный рассказ, она вновь перевернула моё виденье этой истории с ног на голову.
   - Мой милый Адам, - со снисходительной улыбкой начала тётушка Луиза, - твоё увлечение юной мисс Оук так естественно. Вы оба молоды, а она - бесподобно хороша. Но любовь, а особенно первое увлечение, полно подозрений, и чем сильнее ты увлечён, тем более обоснованными и страшными они кажутся. Соглашусь, в твоей истории действительно есть нечто загадочное. И это вовсе не цвет роз - чёрной может стать любая, если её поставить в воду с разведёнными в ней чернилами. Однажды мне довелось видеть, как таким же образом окрашивают тюльпаны. Но кто дарит мисс Оук такие безрадостные цветы, я, конечно же, сказать не могу. Если всё обстоит так, как ты мне рассказал, похоже, Роуз увлечена вовсе не таинственным дарителем, а тобой. Можешь мне верить, что симпатичный юноша из плоти и  крови для любой женщины гораздо предпочтительнее даже самого экзотического цветка... Что же касается человека, посылающий чёрные розы, он не обязательно умалишённый. Ведь если кому-нибудь действительно посчастливилось вывести этот редкий сорт, в чём я лично сомневаюсь, - он будет каждый экземпляр предъявлять окружающим с гордостью, не задумываясь о том, что кто-то может посчитать  такую игру цвета мрачной или несчастливой. Но если уж мисс Роуз до сих пор неизвестно его имя, предполагаю, что он менее решителен, чем ты, оттого и шансов завоевать  юную Роуз у него значительно меньше перед тобой. Впрочем, я могу и ошибаться. Молодёжь в наше время непредсказуема и всё больше склонна к меланхолическим мечтаниям, - баронесса Уистлер пожала плечами. - И вот ещё что. Болезнь мисс Оук может иметь самую обыкновенную причину. Может быть, я скажу тебе нечто неприятное, но обычный фурункул способен вызвать горячку, и его нужно вскрывать. Что же до душевного состояния твоей пассии - тут я ничего сказать не могу. Разве что, если она действительно больна, то умело это скрывает. 
   - Но как же "лилим", тётушка? Да и что это такое?
   - Уверена, в нём нет ничего мистического. Да будет тебе известно, что второе имя твоей возлюбленной - Лилиан. Роуз Лилиан Оук. Волнение и ветер сыграли с тобой  злую шутку, и  ты просто не расслышал имя предмета своей страсти. Однако помни одно: если Роуз действительно сейчас плохо, думаю, она с большей охотой  хотела бы видеть около себя тебя, а не мистера Крафта. Итак, твоя судьба в твоих собственных руках, мой мальчик! И  всё теперь зависит исключительно от того, как ты поступишь.
   - Так, где же вы видите истинную загадку во всей этой истории? - спросил я, попутно обдумывая сказанное тётушкой.
   - Ах, загадка..., - медленно протянула  Луиза Уистлер. - А загадка вот в чём. Единственный доктор Эдвард Корнвик, которого я знала, и внешний вид которого полностью совпадает с твоим описанием, умер за два месяца до твоего приезда в Лондон. Это был хороший человек. Я сама присутствовала на его похоронах.

V. Огонь

   Неожиданно открывшиеся обстоятельства и не лишённые смысла слова моей тётушки Луизы добавляли в историю мисс Оук ещё больше неопределённости, чем раньше. Но баронесса Уистлер была права - моя судьба целиком и полностью находилась в моих руках, и мне следовало распорядиться ею с обоюдной выгодой для Роуз и себя. Сейчас, когда ещё больше странных фактов окружало мою возлюбленную, я хотел разобраться в происходящем даже в случае, если Роуз не угрожало ничего, а мои подозрения и опасения вполне могли оказаться напрасными.  Мне ужасно хотелось в это верить, но чёрные цветы, таинственный поклонник, наделённый тёмным воображением, умерший и вдруг воскресший доктор Корнвик не оставляли мне на это никакой надежды
   Приведя себя в порядок и позавтракав, я отправил к дому мистера Крафта посыльного с приглашением на ужин от имени моей родственницы и, естественно, получил ожидаемый отказ, с объяснениями, что мистер Изавель Крафт сегодня утром отбыл в свой загородный дом и, в лучшем случае, возвратится только через неделю. Узнать, где находится имение Крафтов мне стоило нескольких фунтов, которые я заплатил привратнику, и в этот же день отправился в маленькое поселение, находящееся в пригороде Лондона, под названием Рейвен-Бридж. Я был там уже спустя несколько часов езды по отвратительным  дорогам и остановился в единственной гостинице "Вомхаус", рассчитанной всего на пять комнат для постояльцев. Её хозяин, мистер Кингсли, любезно предоставил все интересующие меня сведенья:
   - Поместье Крафтов - это несколько домов, расположенных вдоль главной улицы, - подробно объяснил мне мистер Кингсли. - Отыщите среди них большое серое здание, если вам нужно увидеться именно с мистером Крафтом. Во всех остальных постройках размещена больница для душевнобольных. Семья Крафтов многие годы опекает их,  и построила лечебницу за свой счёт. Она недалеко отсюда, но пусть вас это не смущает, мистер Майлз, пациенты никогда не покидают заведения.
   Надо сказать, я незамедлительно отправился по указанному хозяином гостиницы адресу и отыскал дом Изавеля Крафа и больницу с лёгкостью.
   И опять передо мною витал неопределённый призрак безумия! Он касался моего утомлённого событиями нескольких прошедших дней разума холодными липкими пальцами, забирался под кожу и проходился под нею неприятным морозным течением.
   Но, видно, я слишком удалился от Лондона, и тучи над моею головою рассеялись, поскольку меня всё чаще начали одолевать новые идеи, ранее гонимые мною прочь.
   Образ Изавеля Крафта увидевшийся мне тем утром, когда я наблюдал за ним из кустов, почти демоническим, отмеченным сдержанной дьявольской красотой, теперь приближался к обычному человеческому. Даже несколько драматическому. А слова миссис Оук в новом свете пригородного солнца вспоминались не такими уж бессмысленными и лживыми. Я мог им не верить тогда, но сейчас таинственная мозаика один за другим являла мне всё новые и новые элементы. И в этот раз в поведении близких Роуз людей я не усматривал никакого подвоха, никакой опасности для неё самой, а только жертвенную, самоотверженную любовь и нежную опеку.
   Именно к таким выводам, пусть и неутешительным, я приходил, прогуливаясь под окнами частной лечебницы Крафтов.
   Предположим, что душевное состояние мисс Оук было действительно нездоровым, и она нуждалась в медицинской помощи. Так как я ничего не знал о её жизни в Италии, то, абсолютно естественно, не мог знать и в каких условиях она там жила (или, что намного страшнее, содержалась!). Возможно, пребывание в больнице для душевнобольных было для неё привычным.
   С другой стороны я посмотрел и на Изавеля Крафта. Опять же, только допустим, что он увидел юную Роуз ещё в Риме или путешествуя по Европе, и она пленила его сердце точно так же, как проделала это с моим.  Её притягательная внешность и невинность вызвали у него восторг, а болезнь - жалость. Как человек, по иронии судьбы, не раз сталкивавшийся с разнообразными душевными недугами ранее, он пожертвовал собственным семейным счастьем и решился на отчаянный шаг - жениться на Роуз Лилиан и получить законное право опекать её, дабы иметь возможность применять к ней некие только ему известные медицинские методы, способные излечить несчастную от болезни.
   В такое объяснение вкладывалось много странностей, но оно совершенно не объясняло ночной горячки и чёрных цветов, которые, кстати, могли быть между собою совсем не связанными. К тому же никаких доказательств  того, что Роуз держали именно в месте, отведённом для умалишённых, а не для членов семьи Крафтов, у меня не было. То есть, последнее предположение я выдвинул исходя исключительно из услышанного от миссис Оук.
   Считаю своим долгом заметить, что пока я наблюдал за домом и лечебницей, а пробыл я  возле них целый день, я заметил ещё одну странность: к воротам имения подъехали не менее пяти экипажей, и на вид респектабельные люди, выходившие из них, неизменно направлялись ко входу в лечебницу. Слуги несли за ними их багажи, обычно состоявшие из нескольких больших чемоданов, словно заведение, куда они приехали, было вовсе не больницей для убогих умом, а самой обыкновенной городской гостиницей, в которой путешественники намеревались остановиться на несколько дней и отдохнуть прежде, чем продолжить путь. Экипажи всё прибывали и отбывали, а все гости Изавеля Крафта выглядели вполне нормальными, вменяемыми людьми.
   На следующий день всё повторилось снова, и через день - тоже. Меня ужасно беспокоила неизвестность. В окнах то и дело мелькали женские силуэты. Дам в лечебнице и самом доме было много, но сказать точно, что среди них была мисс Оук, я не мог.
   Меня словно пригвоздили к этому месту. Я спал по два часа в сутки и даже нанял уличных мальчишек, чтобы они следили за поместьем в моё отсутствие, дав им детальное описание Роуз и точные инструкции того, что делать, если они увидят её выходящей из дома. Проникнуть на запретную территорию для меня не представлялось возможным - её окружал высокий готический забор высотою в два человеческих роста, а ворота открывались только тогда, когда кто-то приезжал или уезжал.
   На четвёртый день бдений, когда моё отчаянье возросло до такой степени, что я готов был нарушить не только приличия, но и закон, чтобы оказаться в доме Крафтов, судьба вновь проявила ко мне благосклонность. Уже немолодая пухлая кухарка Изавеля Крафта с широким, лоснящимся от жира красным лицом,  возвращаясь с рынка, нечаянно уронила корзину с яблоками, и они раскатились по земле во все стороны. Будучи джентльменом, я не мог не оказать ей помощь и оставаться смотреть, как  тучная дама, кряхтя  и причитая, собирает яблоки с земли. Я собрал их с дюжину и когда наклонился, чтобы сложить в корзину, толстуха тихо шепнула мне на ухо: "Мисс Оук будет ждать вас в саду ровно в полночь. Приходите, мистер Майлз, калитка будет открыта".
   Постороннему человеку могло показаться, что женщина просто поблагодарила меня за оказанную помощь, но для меня её слова означали буквально всё! Роуз здесь, и она зовёт меня к себе! Сегодня ночью мы встретимся, и я разгадаю тайну её болезни и заключения во что бы то ни стало!
   Я немедленно поехал  в гостиницу, отоспался и вернулся к решётчатой ограде, за которой скрывалась лечебница, только к полуночи. Как и обещала кухарка, калитка заперта не была, как не было и сторожей возле неё, поэтому я беспрепятственно пробрался в большой цветущий сад.  Высокие изгороди напоминали лабиринт мифического Минотавра, и были сплошь усыпаны пышнейшими розами - розовыми, красными и белыми, какие я успел заметить ещё при дневном свете. Но чёрных среди них по-прежнему не было. У самого входа в зелёный лабиринт я усмотрел изящную женскую фигурку, которая тут же скрылась за высокой зелёной стеной и, обуреваемый нахлынувшими внезапно чувствами, бросился за нею. Спустя мгновение я держал тонкую, словно пропускающую сквозь себя лунный свет,  руку  ненаглядной Роуз в своей.
   - Какое счастье видеть вас, - зазвенел её серебряный голосок. - Счастье и несчастье одновременно!
   - Но отчего же несчастье? - затаив дыхание от восторга от самого её присутствия и, особенно, от того, что она не убирала свою маленькую ручку из моей ладони, проговорил я.
   - Несчастье для вас, - голос её задрожал, - и, конечно, для меня тоже. - Мне показалось, что она вот-вот расплачется. - Моё легкомыслие, моя глупость теперь могут погубить вас, и если это случится, я никогда не прощу себе этого, потому что это будет полностью моя и только моя вина!
   - Я здесь по своей воле, мисс Оук, - попробовал  утешить её  я, но она не поддавалась ни на какие уговоры.
   - Роуз, прошу, называйте меня Роуз, - печально попросила она. - Вы не знаете всего... Вы не можете знать, что за последние несколько дней вы стали очень  близким мне человеком. Вы не отступали от меня ни на шаг в тяжёлую минуту, и это очень поддерживало меня.
   С каким внутренним ликованием, с каким восторгом слушал я её слова! Моё сердце готово было выпрыгнуть из груди!
   - Роуз... Роуз... - тысячу раз я повторил её имя, припадая горячими губами к руке.
   - Но вы должны обещать мне, - тон её сделался требовательным. - Обещайте мне, Адам Майлз, что покинете Рейвен-Бридж немедленно и больше никогда, слышите, никогда не будете искать со мною встреч!
   Эта её просьба прозвучала, словно гром с ясного неба. Я взглянул в её бархатные глаза и прочитал в них такую тревогу и мольбу, какую мне не доводилось видеть ни разу. Вся её напряжённая фигура показалась мне  хрупкой, словно сожжённый лист бумаги. Платье облегало её стройный стан, а на плечи была накинута тёмная кружевная шаль.
   - Ваши чёрные цветы привели меня сюда. Они загадали  мне столько загадок, что пока я не найду ответы на все вопросы,  не уеду отсюда, - твёрдо заявил я. - Мне всё равно, насколько это угрожает моей жизни, но если есть хоть что-то, что угрожает вашей, милая Роуз, я возьму вас под свою защиту, и мы уедем отсюда вместе.
   Вопреки моим ожиданиям, мои слова не только не ободрили девушку, но совершенно её расстроили.
   - Вы даже не представляете, с чем имеете дело..., - обеспокоенно вздохнула она.
   - Если вам известно хоть что-то, расскажите мне! - воскликнул я. - Когда вы назначили мне встречу на набережной Серпентайна, я посмел допустить, что вы испытываете ко мне симпатию. Но когда вы на следующий день не появились, я не знал, что подумать. Я волновался  за вас, и моя тревога придала мне смелости и наглости совершить ночное вторжение. Прошу у вас за него прощения и умоляю простить мне дерзость, а заодно благодарю за то, что вы не выдали меня тогда.
   - Как я могла?! - Роуз подняла на меня полные слёз глаза. - Выдать вас означало бы убить! По вашей вине я испытала ужасный стыд, но он не шёл ни в какое сравнение с тем, какой ужас я испытала за вашу жизнь!
   - А доктор Корнвик? Мне сказали, что он умер два месяца назад, - спросил я, устыдившись выпытывать о том, что он делал в ту злосчастную ночь с бедной девушкой.
   - Доктор Корнвик? - переспросила она меня.  - Да, умер... - на её лице мелькнуло странное выражение.
   - Но он жив! - возразил я. - Я видел его в окно вашей спальни.
   - Да, жив... - безропотно согласилась Роуз.
   - Так жив или мёртв?! - воскликнул я, вконец запутавшись в её ответах.
   Тогда Роуз Лилиан медленно подняла на меня глаза  и проговорила тихим, проникновенным голосом:
   - Обещайте сохранить в тайне то, что я вам сейчас расскажу! Поклянитесь в этом самым святым, что для вас только есть в жизни, и никогда не преступайте своей клятвы!
   Как я мог не дать ей подобной клятвы? И я поклялся самым дорогим: Господом нашим Иисусом Христом и своей любовью к мисс Роуз Лилиан Оук.
   Моя возлюбленная была глубоко тронута такой клятвой и на её глазах снова заблестели слёзы. Она отвела меня к деревянной беседке, где по её мнению, нас никто не мог потревожить, и рассказала вот что:
   - Вы верующий человек, мистер Майлз...
   - Мой отец - глубоко религиозный человек, и он вложил в меня своё виденье христианской морали.
   - Тем хуже для вас, мистер Майлз, и тем страшнее покажутся вам мои слова! Но, всё равно, слушайте, - Роуз на мгновение замолчала, но тут же продолжила: - Я не знаю ни одного христианина, которому не  известно, каким образом первые люди появились на Земле, и который не слышал бы историю Адама, вылепленного Господом из красной глины, и его жены Евы, созданной из его ребра. Но существует и ещё одна легенда, записанная в древнееврейских текстах, которую вспоминают гораздо реже. Она повествует о том, что Ева - не первая женщина, созданная для того, чтобы Адам чувствовал себя не так одиноко, живя в Эдемском саду. Первой была Лилит. Бог создал её из земли, как и первого человека, и она была прекрасна! Адам полюбил её всем сердцем, и Бог велел Лилит слушаться мужчину во всём, быть покорной и послушной ему. Но гордое сердце первой из женщин оставалось холодным к мужу. Она твердила ему о том, что рождена из того же материала, что и он, и имеет равные с ним права. Она отказалась делить с ним ложе любви, поскольку не любила его и не пыталась держать свои чувства в тайне. Она говорила о них со всей прямотой и искренностью, но Адам, ослеплённый своей любовью и  желанием обладать Лилит, не слушал её. В Эдеме она оказалась самым несчастным Божьим созданием! Её сердце было открыто любви, но в райских кущах она её не находила, пока не повстречала начальника Эдемской стражи Самаэля. Ангела покорили её чистая красота и искренность, и, забыв Божье служение, он предложил Лилит бежать вместе с ним из Эдема. Лилит с радостью согласилась. Не убоявшись гнева Господа, она тайно покинула Эдемский сад и укрылась на берегу Красного моря. Там она стала женой Самаэля, того самого, которого мы знаем под многими именами - Дьявол или Сатана... Она родила ему много детей, названных лилим, и первые демоны наводнили Землю...
   Лилим. Это слово гулким эхом отозвалось в моей памяти.
   -Узнав о бегстве Лилит и той страсти, которую она отдала не ему, для чьих утех была создана, а греховному ангелу Самаэлю, Адам призвал Бога и пожаловался ему на свою неверную жену.  Тогда Бог разгневался на Лилит и послал трёх ангелов, чтобы они вернули её Адаму.  Ангелы нашли Лилит на берегу моря и сообщили ей Божью волю, но гордая Лилит ответила им отказом. Тогда Ангелы пригрозили ей Божьей карой: каждый месяц сто младенцев, которых она производила на свет, должны были рождаться мёртвыми, а всё тело красавицы - покрыться чёрными волосами. Но и это не сломило её, - Роуз прерывисто вздохнула. -   Лилит была ужасно наказана за то, что осмелилась выбирать: оставаться ли ей с тем, кого она никогда не любила, или следовать зову собственного исполненного страстной любовью сердца. Каждый месяц она рождала мёртвых младенцев - ровно сто... и ещё одного. Но лишь усилиями милосердных потомков Адама  того последнего из них иногда удавалось вернуть к жизни.
   - Это всё? - осведомился я, когда Роуз закончила свой рассказ.
   Девушка молча кивнула и снова прерывисто вздохнула.
   - Какое отношение эта легенда имеет к вам и тому, что произошло за последние несколько дней? - неуверенно спросил я.
   - Вы не непонимаете, мистер Майлз, - с грустной улыбкой ответила мисс Оук. - Вы просто отказываетесь верить тому, что подсказывает вам ваша интуиция.
    Моё сердце похолодело. Я и вправду на секунду предположил нечто, но оно просто не могло оказаться истиной! Чтобы окончательно развеять мои мучительные сомнения, Роуз произнесла:
   - Я - лилим, дочь Лилит и Самаэля. Моя мать избежала грехопадения, и оттого никто не лишал её вечной жизни. Она жива, как и мой отец.
   - А как же миссис Оук? Разве она вам не  мать? - ошарашено спросил я.
   - Она не дарила мне жизнь, если вы об этом.  Вместе с доктором Корнвиком она приняла меня из рук моей настоящей матери и растила как собственную дочь, зная о моём происхождении всё и скрывая его от меня ради моего же блага. Не примите её за дьяволопоклонницу. Она добрая католичка с милосердным сердцем. Таких людей, как она и доктор Корнвик, немного.
   - Каких людей? - недоумевал я.
   - Сочувствующих лилим. Нас считают демонами - проклятым семенем, но зла от нас на Земле не больше, чем от людей. Я бы даже сказала, намного меньше. Все лилим обладают с детства необычными способностями, отличающими их от потомков Адама. Но среди людей мы не нашли понимания.  Они истребляют всё, чего не могут понять и чем не способны обладать и подчинить своей воле. Человеческие дочери и сыновья отлавливали моих братьев и сестёр на протяжении тысячелетий, истязали их и придавали мучительной смерти. Лилим научились держаться вместе, не предавая друг друга и защищаясь от детей  человеческих. Чаще всего мы заботимся о себе сами, но и среди людей попадаются такие, которые оказывают нам помощь. Мы оберегаем их так же, как и подобных себе. Поэтому, когда Эдвард Корнвик умер, мы возродили его к жизни и не только потому, что нуждались в его помощи, а ещё и потому, что глубоко переживали его кончину.
   - Вы сказали "мы"? - уточнил я.
   - Да.  Изавель Крафт, я  и другие лилим.
   Я едва верил услышанному. Недоверие так отчётливо читалось на моём лице, что вынудило несчастную Роуз Лилиан на ещё один решительный шаг.
   - Вы до сих пор мне не верите? - спросила она. - Тогда смотрите!
   Она встала с лавки, повернулась ко мне спиною и приспустила с плеч тёмную шаль, открывая прекрасные, сияющие в лунном свете мраморной белизной лопатки. Я присмотрелся к ним лучше и заметил два тонких надреза, по всей вероятности, сделанные доктором Корнвиком, из которых пробивалось что-то пушистое.
   - Коснитесь их рукой, - разрешила Роуз.
   - Что это? - изумился я, проводя пальцами по чему-то мягкому, словно лебяжий пух, и жадно вслушиваясь в её возбуждённое, глубокое дыхание.
   - Это крылья, мистер Майлз.
   Моя рука задрожала, но Роуз уже скрыла чёрную поросль за тонкими кружевами.
   - В тот день, на который я назначила вам встречу, у меня поднялся сильный жар. Первые пёрышки вот-вот должны были пробиться сквозь кожу, но никак не могли прорезаться. Доктор помог мне. Через это проходит каждый лилим. О, тогда я ещё и не представляла, что моя болезнь - не болезнь вовсе. Я узнала обо всём позже.
   - Почему же вы оказались здесь, в лечебнице для сумасшедших? 
   - Мне говорят, что из-за моего болезненного состояния... Но, думаю, главным образом из-за того, что матушка и Изавель  решили спрятать меня здесь от вашей настойчивости. Как видите, они не преуспели. Это не совсем лечебница. И здесь нет сумасшедших, только лилим. Изавель посвятил всю свою жизнь тому, чтобы отыскать как можно больше таких, как мы, которых люди часто принимали за душевнобольных или одержимых бесами, и привезти их сюда. Не все лилим знают о себе столько, сколько теперь знаю о себе я. Именно здесь им объясняют, кто они такие, а общаясь с подобными, они не чувствуют себя изгоями. Только представьте, как это важно! - я молча кивнул ей в ответ, в знак понимания и поддержки. - Изавель - необыкновенный! - воодушевлённо продолжала она. - Он так много сделал для всех нас, и я чувствую, что многим ему обязана, -  страдания исказили моё лицо. - Но я люблю его как брата, и до того, как повстречала вас,  я мыслила свою жизнь только помогая ему в его благородном деле. Я и сейчас не отказываюсь от своих намерений. Где бы я ни повстречала лилим, я готова протянуть им дружественную руку. Ведь никто не знает, сколько  моих братьев и сестёр блуждают, отвергнутые, по Земле! Сердце подсказывает мне, что нас много, очень много...
   - ...и имя нам - Легион. - Холодный металлический голос Изавеля Крафта разрезал ночную тишину.
   Он стоял перед беседкой и просто смотрел на нас, будто любовался со стороны. Сорвав с куста белую розу - именно белую! - даже при очень скудном освещении, исходящем от одиноких уличных фонарей, я не мог ошибиться, так как она походила на бледное пятно, задержавшееся на кусте неизвестно каким образом, он приблизился к Роуз. В отражённом от оконных стёкол свете я собственными глазами узрел, как она почернела в его руке, как её белоснежные лепестки  сделались цвета древесного угля прежде, чем он вручил её девушке.
    Загадка чёрных цветов была решена  неожиданным образом, но я не почувствовал никакого душевного облегчения. Оказывается, мистер Крафт не питал к розам такого уж большого отвращения, или у него появилась очень веская причина изменить свои вкусы. И я догадывался, какая именно.
   - Моя сестра рассказала вам о нас довольно много, мистер Майлз, - обратился он ко мне. - Разве что умолчала об одной существенной детали...
   Лицо Роуз побледнело. Она молчала.
   - Кое о чём, мистер Майлз, что сводит на нет все ваши усилия, - мистер Крафт умышленно смаковал слова, медленно переворачивая их языком во рту, чтобы испытать моё терпение. Но, впрочем, мне могло и показаться. - Дочерям Лилит завещано презирать сынов Адама и не связывать себя с ними узами брака. Мои сёстры хранят  этот завет свято.
   - Всего лишь старый завет, - раздался тихий голос Роуз. - Мать не лишит меня своей любви за то же, за что Господь лишил её Своей милости - за право выбирать. Я привязана к тебе, Изавель, как сестра может быть привязана к брату. Но к мистеру Майлзу я испытываю нечто большее, чем родственные чувства. Огонь любви горит во мне так же,  как горел в нашей матери Лилит, когда она решила бежать из Эдемского сада с нашим отцом.
   - Это твоё окончательное решение, Роуз? - холодно осведомился Изавель Крафт, стойко выдерживая её страстный и  упрямый взгляд.
   - Да, - без колебаний ответила ему мисс Оук, и её ответ стал твердью посреди фантастического океана событий, в котором я, честно говоря, с трудом держался на плаву. Мой мозг опалила единственная светлая мысль в этой демонической тьме - Роуз Лилиан выбрала меня и объявила об этом прямо, давая право считать, что её помолвка с Изавелем Крафтом, кем бы он ни был на самом деле, расторгнута. Моя Роуз была свободна и готова остаться со мной - то, чего я желал больше всего на свете!
   - Какая жалость, - безразличным голосом произнёс мистер Крафт. - Ошибки молодости - кто их не совершает? Но вот от этой, я, пожалуй, тебя уберегу.
   Изавель Крафт повернулся ко мне лицом.
   Он был поистине страшен! Демонически страшен! Его глаза затуманились клубящимся серым дымом, а за спиною в небо взметнулись огромные чёрные крылья! Роуз ахнула, отпрянув в сторону. Нервно вертя в пальцах подаренную бывшим женихом чёрную розу, она   не сводила с неё  своих прекрасных глаз.
   - Мистер Майлз, признаюсь честно, мне доставило немало удовольствия наблюдать за вами. Вы приложили столько усилий, чтобы понять, что происходит под самым вашим носом, и вот теперь вам всё известно. Мне будет жаль убивать вас. Но вы, надеюсь, понимаете, что всё услышанное вами сегодня не должно выйти за эти стены. Живой, вы представляете для нас особенную угрозу.
   - Человек представляет угрозу для демонов? Это ново... - затягивая разговор, я заслонил неподвижную Роуз своей спиной.
   - Гораздо большую, чем демоны для людей, гораздо большую! По большому счёту, именно человеческий род - корень зла на Земле, а не жизнелюбивые лилим. Люди питают друг к другу такую ненависть и вместе с тем такое безразличие, какому мог бы позавидовать мой отец Самаэль, каждый месяц оплакивающий своих мертворождённых детей. Рабы Божьи, которым внушили, что они свободны! Ваши преступления друг против друга ужасают. Даже демоны сторонятся вас!
   - Чего же вы добиваетесь, лилим? Стереть человеческую нечисть с лица Земли и занять наше место под вечным солнцем? Чего вы хотите?  Истребить человечество?
   - Ну что вы, мистер Майлз. Вы только взгляните на бедную, напуганную Роуз!  Она не способна причинить вред ничему живому. Люди преуспеют в этом гораздо больше. Они сами однажды истребят свой род, и мы не будем иметь к этому никакого отношения. Сыны и дочери Адама нетерпимы друг к другу. Разве история о Каине и Авеле вас ничему не научила? Илоты, эгоистично борющиеся за внимание своего Господина. Вы вызываете во мне жалость, так как не знаете ничего, кроме рабства, и всю свою жизнь покорно признаёте себя рабами  государства, общества, денег, бесконечных прихотей,  собственных заблуждений, и, в конце концов, воспринимаете своё незавидное положение как благодать. Разве не безумство, передавать право управлять своей судьбой кому-то другому? Богу, которого вы никогда не видели? И разве не в этом же безумном исступлении вы распяли мудрейшего из вас на кресте, лицемерно выдавая своё желание убить истину за его желание умереть за ваши грехи? И снова-таки, из всех прекрасных мгновений, прожитых на земле вашим Спасителем, зная о всех чудесах доброты и милосердия, которые он совершил ради людей, вы постоянно выбираете  и демонстрируете на каждом шагу, в каждом доме, построенном для него без его на то благословения, лишь последние минуты его страданий и покорности безобразной смерти. И знаете почему, мистер Майлз? Потому, что именно они как нельзя более подходят идеям страха, угнетающим ваши души! Вы никогда не променяете своё скотское клеймо на свободу духа, на свободу выбора. Вместо того вы пытаетесь присвоить и поработить всё, с чем только сталкиваетесь. Можете ли вы, мистер Адам Майлз, назвать имя хоть одного человека, замученного демонами? Нет? В отличие от вас я могу назвать сотни, тысячи имён тех, кого истязали и зверски убили в тайных казематах, сожгли  на кострах инквизиции и отлучили от жестокой религии их же соплеменники, позволив добропорядочному  обществу осуществить над ними расправу. О, вольнодумцы, осмелившиеся оспорить свой рабский статус и наказанные именем Бога! Я скорблю о них так же, как и тысячи моих братьев и сестёр! - выговорил он. - А кто есть чернокнижники, если не человеки, взывающие к имени  нашего отца Самаэля, а между тем,  набрасывающие аркан на его детей и заставляющие их служить им?
   - Даже если вы избавитесь от меня сейчас, в один прекрасный день общество всё равно узнает о существовании лилим, - резонно заметил я.
   - Да, узнают, - без доли смущения, произнёс Изавель Крафт. -  Вы называете этот день Судным. День, когда Всемогущий Господь обратит свой взор на дела, творящиеся на Земле, и будет судить живущих на ней по их заслугам. Чьи имена, по-вашему, тогда будут записаны в Книгу Жизни? Ваши? Имена тех, кто всё это время гневил Его и творил мерзости во имя Его? Или наши, чей единственный грех состоит в том, что мы рождены невинными  от ослушавшихся Его родителей?
   В руке Изавеля Крафта вырос длинный огненный меч, такой, какой узрел Валаам у явившегося ему Ангела Господнего, и  он занёс его над моей головой.
   - Беги, Роуз, беги! - успел крикнуть я, пытаясь оттолкнуть девушку от себя, но мисс Оук словно вросла в землю, и я никак не мог сдвинуть её с места.
   Моё путешествие, несомненно, подошло к концу. Я узнал всё, что хотел знать и даже больше, и встречал свой конец достойно, не моля о пощаде и не ожидая, что меня пощадят. Единственное, что волновало меня в последний час - даже не столько жизнь моей возлюбленной  Роуз (подспудно я знал, что Изавель Крафт любит её,  и её выбор не поколебал его любовь), как её дальнейшая судьба среди сородичей.
   Я не представлял, насколько может быть сильным лилим, сын  падшего Ангела Самаэля и его жены Лилит, такой похожей на любого из нас и одержимой такими же страстями, как и любой другой смертный человек. Потому я просто поднял руки вверх, чтобы перехватить и удерживать его руку столько, сколько у меня хватит сил. Сияние его огненного меча ослепило меня, и я зажмурился, хоть и не хотел этого делать. Но перст смерти так и не коснулся меня. Вместо этого я услышал звук, такой, какой бывает, когда металл соприкасается с металлом, и тут же открыл глаза. Тень темнее самой ночи укрыла меня с ног до головы - Роуз стояла за моей спиной, распростёрши надо мной свои огромные птичьи крылья. Удары меча сыпались на них один за другим, и я ощущал их сокрушительную силу. Их скрежет резал слух, заставляя содрогаться, но ни один не причинил вреда.
   Мне показалось, что прошла целая вечность, прежде чем они прекратились. В тот же миг Роуз прибрала  спасительный щит,  и яркий лунный свет озарил её красивое лицо. Её глаза сделались беспросветно чёрными - в них клубился адский дым.
   - Что ты делаешь, Изавель?! - воскликнула она. -  Кому ты уподобляешься? Безумному ревнивцу?! Убийце?! Заклинаю тебя вольнолюбием нашей матери и мужеством нашего отца: оставь этого человека в покое и дай ему уйти! Разве моя приёмная мать и доктор Корнвик не сохранили наш секрет? Почему же ты думаешь, что Адам Майлз не сделает того же? Эгоизм чужд тебе, Изавель. Я знаю это, ибо всю жизнь ты заботился о других. Прошу, отпусти нас с миром! Принеси эту жертву сейчас, брат мой, и любовь к тебе в моём сердце не угаснет никогда!
   Голос Роуз был взволнованным, а её мольбы... кто смог бы отказать им?!
   Отчаянный, полный безысходной боли крик потряс Небо и Землю! Он не был криком человека, ибо только в сердце Ангела, хоть и с чёрными крыльями, могло  найтись столько милосердия, и  родиться такая тоска, которая разорвала бы любое человеческое на куски. В этих двоих ярким пламенем горела Божья искра, поскольку и их мать, и отец были созданиями Божьими.
   О да, видя Его деяния,  я ещё никогда не был так далёк от понимания Его замысла! Мой мир, в котором я жил до сих пор, перевернулся!
  
   Мы с Роуз  поженились спустя месяц после описываемых событий в Глазго, на юге Шотландии, где я купил небольшой домик. Нас обвенчали в церкви, но позже я ни разу не видел, чтобы Роуз посещала проповеди или исповедовалась. Желание сохранить свою жизнь в тайне, а лилим - в безопасности,  не позволяло ей делать этого, но на то была и ещё одна причина. Со слов самой Роуз Лилиан, её грехи были ничтожны перед грехами церкви, совершаемыми поборниками веры на протяжении всей истории её существования. Святая церковь представлялась ей сугубо политической организацией, обителью зла, причастной к  самым страшным злодеяния, какие только помнило человечество. Но, как ничто в человеческом обществе не было однородным, так и на этой зачумлённой почве  иногда прорастали чистые и белые цветы некоторых её служителей, относящихся к людскому роду с искренним терпением и милосердием.
   Благодаря хорошим рекомендациям из Сент-Эндрюсского университета я легко получил высокооплачиваемую должность в местном образовательном учреждении, и Роуз подолгу приходилось пребывать в одиночестве. Чтобы развеять её скуку,  я несколько раз приносил в дом щенков, но они переставали расти и вскоре умирали, не достигнув и полугодовалого возраста. Не могу передать, как это расстраивало мою бедную, чрезвычайно чувствительную к явлениям жизни и смерти  Роуз, и я прекратил приводить собак в дом.
   Чтобы бороться с одиночеством, на которое она себя добровольно обрекла, перестав общаться с Изавелем Крафтом и знакомыми ей лилим, она всю себя посвящала саду, не желая пользоваться услугами садовника, и всегда работала там одна, выращивая удивительной красоты розы. Но какие бы сорта она ни садила, какими бы яркими и разнообразными не обещали быть их цвета, на кустах всегда произрастали только чёрные розы с угольными, серебрящимися на солнце лепестками. И по сей день они служат мне и ей каждодневным напоминанием о той ночи, с 7-го на 8-е июля, и о том, что Изавель Крафт всё ещё живёт надеждой обладать тем сокровищем, которое я однажды вырвал из его рук.
   В нашем новом доме так же много распятий, как и в доме тётушки Луизы. К слову, она единственная, кто знает о моей женитьбе на Роуз Лилиан Оук и о нашем местонахождении, но подробности моего путешествия в Рейвен-Бридж мне, конечно, пришлось от неё скрыть. Да и как я мог ей про такое рассказать?! В каком свете представить всю эту историю? Понятия  добра и зла с тех пор перевернулись в моей душе, и теперь я смотрю на мир совершенно другими глазами, не поддаваясь навязанным обществом и религией стереотипам,  каждый день осторожно отделяя плевела лжи от зёрен истины.
   Ну, вот и всё. Каждый раз я записываю эту историю,  и с каждым годом она обрастает всё новыми и новыми подробностями. По крайней мере, именно так мне кажется.  Но не то ли самое произошло за тысячи лет с историей самой Лилит - первой на Земле женщиной? Я долго анализировал слова, услышанные от Изавеля Крафта, и размышлял над тем, что если все люди созданы по образу и подобию Божьему, то все они изначально свободны духом. Кто назовёт Бога рабом? Кто осмелится на такое? Никто! А значит, свободны и Его создания, хранящие в себе Его черты. Это - безусловно! Наше рабство -  очередной миф, выдуманный людьми, чтобы не брать на себя ответственности за содеянное на Земле. Ведь что такое Бог в человеческом представлении, если не ряд довлеющих над человеком роковых обстоятельств, мешающих ему взять свою судьбу в  собственные руки и управлять ею по собственному разумению?!
   Чем больше я размышляю об этом, тем менее ясным мне представляется, за что же была наказана Лилит, а за нею и первые люди. И что представляет из себя свобода, имеющая такие узкие границы? На эти и другие вопросы я по-прежнему не нахожу ответа. Стало быть, он кроется вовсе не в логических доводах рассудка. 
   Возможно, если бы я сохранил свою самую  первую запись и сравнил её с последней, думаю, обнаружил бы в ней много несоответствий. Но она сгорела в камине, и эту постигнет та же печальная участь, как только я решу, что моё повествование окончено и поставлю в нём последнюю точку. В свете понимания этого боюсь даже представить, сколько раз была переписана от руки Святая Библия, и какие именно изменения претерпел её первоначальный текст.
   Теперь-то  я знаю наверняка: короткая человеческая память может только исказить правду, но самым лучшим способом спрятать истину есть не что иное, как поделить все известные факты на две равные части, указав, что одна - белая, а другая - чёрная. Тогда то, что окажется на их тонкой грани, несомненно, останется скрыто от бдительного человеческого ока.

Анаэль Кроу. "Собеседник. Повести и рассказы".

  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"