Аннотация: "...разреши мне держать твои руки и отдавать взамен каждый вдох, Знаешь, я вижу, как медленно зарождаются звуки и из танца появляется музыка, Словно во все твои кончики пальцев зашил искрящиеся чудеса Бог".
День первый.
"...разреши мне держать твои руки и отдавать взамен каждый вдох,
Знаешь, я вижу, как медленно зарождаются звуки и из танца появляется музыка,
Словно во все твои кончики пальцев зашил искрящиеся чудеса Бог".
Всё ничтожно. Пора разбивать это грубое небо, оставляя тонкие трещинки-паутинки от отчаявшихся ладошек. Пора исполнять свои безумные мечты, цепляясь за бесконечные канаты ожиданий. Пора уходить из этого одиночества. Это же так просто - лишь сделать короткий шаг к двери с горящей зеленым светом надписью "Выход".
...Я так хочу молчать с тобой в губы.
Уже не помню, сколько времени прошло с тех пор, как я оказался в этом заброшенном подвале со своими гнилыми и сухими мыслями. Какие-то короткие сюжеты, словно чужие, мелькают в моей тяжелой голове - появляются, выстреливают переменным залпом, оставляют в недоумении, вызывают ненормальное привыкание и исчезают. Резко. Так на меня не похоже. Мои руки, по локти измазанные твоим телом, трясутся и так напоминают струны гитары. Я даже слышу их особую, личную музыку - мелодию о долгом поиске и обреченных скитаниях, иллюзию о последнем страхе и забытых мотивах, песню о такой грациозной тебе. Мое сердце бьется слишком спокойно для столь важного события, и время течет так медленно... Но я заставляю себя им насладиться,: прочувствовать все стремительные секунды, услышать каждый привычный звук, приобретший и впитавший совершенно новые оттенки. Мгновение наступит через месяц, завтра наступит через год.
Я смотрю на тебя такую фарфоровую, светлую и отчаянно юную и чувствую, что мне не хватит целого сердца, чтобы вместить все эти безумные чувства, так похожие на горячий юг. Я нашел в тебе глубину. У тебя внутри море, сладкое море, словно в нем растворили мое любимое черничное варенье. Но ты ведь даже для меня не вода. Ты чуть больше всех планет. Как бескрайняя Вселенная, загадочная и непростая.
...Солнце спит у твоих колен...
Я сейчас смотрю на тебя такую хрупкую, немного печальную, сидящую на огромном железном стуле безвольной куклой и пытаюсь найти твои глаза, глаза цвета как жидкий йод. Ведь у каждого в жизни бывают моменты, когда не хватает именно особенных глаз, в которых можно остаться на время, почувствовать безопасность, пришвартовать свою лодку и душу-путешественницу. Но прости, я их не нашел и поэтому сейчас вместо них веки, зашитые крестиком. Я сделал всё аккуратно, я правда старался... Помню, раньше ты постоянно приносила мне ароматные апельсины, а мне казалось, что ты несешь в руках солнце, и я так боялся, что оно сожжет твои руки. Поэтому, я одел тебя в самое солнечное, самое оранжевое платье, какое только нашел в этом городе. Если бы ты могла себя видеть, то непременно бы воскликнула от восторга и обязательно отметила бы свою прическу: целую ночь я сидел возле тебя, расчесывал шелк волос, вспоминал запах сирени, заплетал сложные косы, закалывая их невидимками. Мои пальцы громко ударялись по твоим седеющим вискам. Мне так жаль, ты постарела не по годам... Но не стала от этого менее красивой. Я оставил твои плечи открытыми, чтобы наслаждаться совершенством ключиц. Они - моя слабость.
На ногах - чешки. Улыбка - пришита.
И сейчас я готов начать. Потанцуй для меня. Я тяну за первую толстую нить, привязанную к твоей руке, и ты делаешь взмах. Хватаюсь за вторую - ты встаешь со стула. Третья - и ты выпрямляешь спину. Четвертая - грациозный поклон. Улыбка на месте - она для публики. И снова я тяну за веревки, натирающие мои ладони до мозолей. Пятая, шестая, седьмая, восьмая... Поворот, плие, прыжок, голова немного в сторону, руки подняты. Ты совершенна. Бесподобна. Воздушна... Танцуй, мой милый ангел, не останавливайся. Твои движения заставляют меня остро чувствовать себя живым и нужным... Я подарил тебе возможность танцевать даже после своей смерти. Ты же мечтала об этом, вспомни?! Ты будешь кружиться, вертеться, играть, ты будешь летать, словно никогда не падала и не уходила со сцены. Ты будешь танцевать лишь для меня одного: и не важно, кто прошит тобою насквозь, в ком ты холодное острие; ты во мне будто металлический стержень, нерушимая ось, и я смотрю на тебя так, словно кругом стрельба, война, крики, чьи-то потери и развалины надежд, а мы посредине всего этого безумного хаоса, и я считаю секунду, запоминаю в оба, и не отпускаю твои руки.
...Я всегда мечтал, чтобы ты дотерпела со мной за руку до худых дождей, до того, как веки начнут плести туман, а губы вместо сигарет решат курить расстояния...
Восемь движений и ты уже сидишь на стуле. Не запыхавшаяся, не уставшая, всё такая же прекрасная, лишь плечи кажутся утомленными. А мои руки трясутся, колотятся мелкой рябью, словно круги на воде.
Думаю, на сегодня хватит.
День второй.
"...есть три убежища от жизненных невзгод:
Это музыка, танец и кошки.
Еще есть Бог. Но это уже личный выбор каждого".
Как я тебя нашел? - уверен, что сейчас ты хотела бы спросить именно об этом. Ну, что ж, пожалуй, я расскажу тебе.
Это было сложно и долго. У весны, пролетевшей два года назад, была слишком холодная цветовая гамма. Особенно в начале марта. Когда под ногами лежал пепельный снег, в воздухе витал запах горького прошлого, одинокого холода и чего-то томящего. И я шел от дома к остановке, хотел сесть в желтый, пустой автобус и кататься в нем до самой ночи, от конечной и до конечной. До остановки, в общем-то, было недалеко, но я шагал медленно, отражаясь в широком колючем небе, бледном, как молоко. Я впитывал странные звуки, прозрачный несезон, холодок по коже и думал, что любимые похожи на мелкий дождь, танцующий в фонарях. Я думал, что они все похожи на неоновые змейки на мокрых крышах, особенно, когда так осторожно на сердце дышат, словно на руку, особенно в те мгновения, когда она несильно обожжена. Я думал, что весной всегда очень сыро (и это я вовсе не про погоду), и бывают такие моменты, когда проснешься ночью, смотришь в окно сквозь прозрачную занавеску и чувствуешь, что внутри болит и бьется тот самый необходимый орган, а в голове лишь одна мысль: "Лишь бы вдребезги не разбилось!" Я думал о том, что из меня выросло что-то молчаливое и грустное. Хотелось бы посмотреть со стороны да чужими глазами, но все врачи твердят, что это невозможно. Я увидел витрину с аквариумами и подумал, что наверное, рыбам тоже что-то снится, потом они просыпаются с теплым взглядом, светятся как гирлянды, только осторожно и изнутри, и наверно рыбам порой хочется утопиться, когда нет возможности поплавать бок о бок, рядом.
В автобусе мне было душно. Пахло людьми, духами и плесенью. Кондуктор следила за мной суровым взглядом и всё время вздыхала, а мне не нравились ее красные волосы. Они напоминали верхний цвет светофора и говорили мне: "Стоп, стоп, стоп!" Поэтому я отвернулся и стал рассматривать замороженные окна. На них оставались отметины, сделанные неизвестным почерком. Какие-то буквы, рисунки, отпечатки пальцев. Люди не просто так прикасаются к стеклам, они просят о помощи, говорят об одиночестве и усталости, хотят искренности и счастья. Ведь на самом-то деле жизни несчастливых сходятся до мелочей.
На каждой остановке кто-то с шумом выбегал из автобуса, выпрыгивал, падал, торопился, пуская пар изо рта, вдыхая еще морозный воздух, наполняя им свои легкие. И никто больше не заходил внутрь, не занимал места. Почему люди не любят автобусы?
А позади меня сидели дети. Шесть девочек в возрасте не старше двенадцати. В руках яркие шарики, большие спортивные сумки. У каждой волосы были собраны вверх и заколоты переливающимися невидимками. Самая рыженькая посмотрела мне в глаза, звонко рассмеялась и крикнула: "Я настоящая балерина!" Это маленькое искреннее признание заставило меня улыбнуться и ненадолго задуматься. Я вдруг осознал, насколько одинок и жалок. Солнце моей нелепой жизни уже готово пришвартоваться в причалах моего мегаполиса, а я так мало успел сделать. У меня нет жены, нет детей и даже нет увлечения. Помню, раньше у меня была маленькая мечта, но люди ее безжалостно убили, а потом мертвую затоптали грязными ботинками с наростом травы. И мне было так страшно и пусто внутри, что я заперся в своей квартирке, лег на холодный пол и захотел лишь одного: хлопнуть в ладоши и забыть свое имя. А где-то в центре моей души могла бы зародиться надежда, но разочарование было столь сильным, что внутри меня остались лишь проклятые и сухие земли, которые я никогда больше не тревожил. И через неделю я пришел к своей маме, такой отчаянно юный и нечаянно одинокий, и произнес:
- Я мечтал стать скульптором.
- И что же случилось? - спросила она.
- Мне сказали, что у меня слишком большие и неаккуратные руки, слишком толстые пальцы, слишком худенькие и карие зрачки с хриплым и поддержанным хрусталем.
- Ты в порядке?
Я ответил:
- У меня глаза паршивят.
- Но ты в порядке?
- Это очень сложный вопрос.
Мама нахмурилась.
- Это очень простой ответ.
Наступило молчание. Мама разлила по чашкам чай, посадила меня напротив, и в тот момент я увидел ее третью улыбку. У каждого человека есть определенное количество улыбок, у моей мамы их шесть. Первая - когда она искренне чему-то рада, вторая - когда она не хочет никого обидеть, и улыбка получается немного виноватая и натянутая, третья - когда ей грустно и ее сердце наполняется до краев переживаниями и тревогой, четвертая - когда она смотрит на папу и на ее губах появляется маленькое солнце, а глаза начинают искриться, пятая - когда она видит своих родителей и каждый мускул на ее лице, каждая морщинка наливаются непередаваемой нежностью, шестая - когда ее охватывают воспоминания и ностальгия. Так вот тогда была именно третья улыбка. И мне хотелось ответить ей что-нибудь ободряющее и успокаивающее, но я лишь произнес:
- Иногда я просыпаюсь с чувством благодарности.
И это самое безобидное, что можно было сказать в тот момент, когда моя душа-инвалид рыдала кровью. Мы еще долго говорили, но лишь снова и снова повторяли одно и то же. Наши чашки давно опустели. День опустел...
И наверное, из-за этих глубоких переживаний, на моем лице появился отпечаток грусти и тоски, потому что совершенно внезапно я услышал:
- Дедушка, возьмите шарик и улыбнитесь!
Рыженькая девочка, маленькая балерина, протягивала красный шар, крепко зажав его в своей хрупкой ладошке, и светилась. От нее исходило тепло и что-то еще совершенно новое и незнакомое для меня. А глаза напоминали жидкий йод, напоминали небо после заката, тающее среди малахитовых скал. И я принял ее подарок с такой огромной радостью, с таким умиротворением и облегчением. Мне было достаточно пары секунд, чтобы найти, наконец, для себя цель, обрести потерянную мечту и принять решение. Я выбежал за ней на остановке и шел под покровом вечера до самого дома, прячась за толстыми стволами деревьев и улыбаясь своим новым мыслям...
Я сказал себе: ровно через 5 дней я достану до неба, подарю себе счастье, научусь летать. Четыре дня я почти не спал, мало ел, следовал невидимой тенью за этой девочкой. Я видел, как она танцевала в балетной студии: маленький ангел, белый лебедь. Ее тонкие руки, ее ровные ноги жили своей неповторимой жизнью, они не просто взлетали вверх и выполняли сложные па, они рисовали для меня картины, наполненные смыслом, дыханием, чувствами. Я умирал вместе с ними, я оживал, поднимался и падал, я забывал о том, кто я есть, чем я жил, о чем думал. Мое дыхание замирало, сердце останавливалось, а тело отрывалось от земли. Это было безупречно. Это было грациозно и волшебно. Это как закрыть глаза при ярком свете и увидеть голубое небо слишком близко. И я все время шептал: "Господи, не тронь меня там, где счастье. Целуй меня там, где больно!"
А ведь раньше я носил глубоко под ребрами целый ад. И в этом диком огне ковал себе то прочную кольчугу, то острый меч. А малознакомые люди пытались расчертить меня на контурных картах, не намечая ни севера, ни экватора, путая запах листьев с зеленой перекисью, страсть с безысходностью, осень с весной, а мне нужно было, чтобы мне оставили хотя бы зиму, ведь в ней есть оправдание холода не только на улице, но и в запустевших легких. И я умел делать тишину из звуков города, покрашенного сажей, никогда не давать волю слезам, ни на кого не надеяться и возвращать всё то, что я когда-то одолжил: полсотни месяцев, сотни живых зарниц, бессонных и счастливых глазных прожилок, потерянных дней, бессмысленных разговоров и упреков, чьих-то неоправданных надежд... И вот смотря на танец моего рыжего ангела, я понимал, что от нее до меня два с половиной мира - параллельных и таких непохожих. Но потом я осознал, что все эти мысли совершенно неважны, все эти слова просто чушь и без них было намного проще. Ведь все, что нужно это смотреть в глаза друг другу чаще и немного дольше.
И вот в вечер четвертого дня, когда она на желтом автобусе возвращалась домой, я сел рядом с ней на сидение и произнес:
- Весна - время возвращения и зарождения. Но я люблю больше зиму. Ты знаешь, почему снег белый?
Девочка неопределенно пожала плечами и ответила:
- Возможно, потому что он забыл свой цвет.
И наверное, в этом детском ответе было больше смысла, чем может показаться на первый взгляд. И наверное, я всю жизнь ждал такого ответа. Мы вышли на одной остановке, она помахала мне ручкой, и тут я внезапно осознал ,что ждать больше нельзя. Мне может просто не хватить времени. Я схватил ее, закинул на спину и побежал. Я мчался до тех пор, пока меня не покинули силы, а мой грациозный лебедь кричал: "Дедушка, пожалуйста, отпустите! Пожалуйста, верните меня домой! Дедушка, дедушка, дедушка!" Но я не обращал внимания, я думал о том, что она - моя главная истина, с которой можно рисовать иконы, что во мне скоро не останется боли, и ее не надо будет глушить вкусом выстрелов, что больше не будут валяться пустые патроны на грязном полу, что из моих стен исчезнут спрятанные стоны, а раньше их было там миллионы, и я наконец смогу всего себя выстрадать, высказать, выстирать и обрести покой. Это для меня слишком важно.
Я принес ее в свою квартиру, посадил на заранее приготовленную мягкую кровать с розовым балдахином, как у принцесс. У нее были испуганные глаза, и мне казалось, что жидкий йод внезапно застыл. Она молчала, и эта тишина давила на мои виски и била молотками по горлу. Слова застревали где-то внутри, а вырываясь путались в бороде и неразборчивым комком падали на пол. Но я просил ее:
- Полюби меня. Мой нежный ангел, скажи, что ты любишь меня, научись любить меня.
Я встал перед ней на колени, снял шапку и прижал ее к сердцу. Я повторял всё время одно и тоже, то повышая голос до безумного крика, то пряча фразы в шепоте. А она плакала и лишь изредка говорила:
- Пожалуйста, дедушка, пожалуйста... я хочу домой.
Я начинал злиться, ведь я не слышал от нее того, что хотел и так долго ждал.
- Скажи, что ты полюбишь меня! Скажи!
- пожалуйста...
- Скажи, что ты научишься меня любить!
- отпустите меня.
- Никто не сможет подарить тебе столько счастья, кроме меня! Никто не выполнит всех твоих желаний! Только, скажи мне...
- я хочу домой... дедушка.
- Они все, слышишь, все, неправильно меня любили, неправильно тебя любили. Понимаешь? Они любили меня не сегодня, и не завтра тоже. Они любили меня вчера, в прошлом, без сердца и без меня настоящего. Ведь это же так просто, понимаешь?
Но она не понимала. Всё ее тело дрожало, глаза остекленели, а губы что-то бормотали. Мне это не нравилось. Ветер заблудился в комнате и шуршал по углам, а мне казалось, что это смеются ангелы, и значит скоро посыпятся звезды. И я в полубезумном прилюдном порыве схватил толстую иглу с леской и немедля ни секунды с каким-то непривычным удовлетворением стал зашивать ее губы.
Стежок.
- У тебя был шанс, мой неповторимый лебедь, была возможность научиться любить меня искренне, правильно...
Стежок.
- Но ты не захотела, ты испугалась. Я разочарован, ведь именно в тебе я видел свое счастье, но...
Стежок.
- Но ты его испачкала. Сломала молнию, ободрала вышивку, выбросила содержимое.
Стежок.
- И теперь ты уже никому и никогда не сможешь сказать эти три заветных слова.
Стежок.
- Никому...
Стежок.
- И никогда. Слышишь?
Ее слезы в любой другой день напомнили бы мне бриллианты, но в тот момент это была просто вода, морская вода, в которой она утопила свой страх и свою боль. Я попробовал их на вкус - ничего особенного.
Честно говоря, на нашей планете живет гораздо больше людей, пропавших без вести, чем нашедших себя. И вот в эту ночь мы оба пополним этот печальный список. Она попадет в число первых, и я вместе с ней.
Нести девочку на руках во второй раз было тяжело. Но я не из тех людей, кто легко сдается, да и расстояние не было таким уж дальним. Рядом с моим домом располагалась заброшенная стройка. Когда-то мне доставляло большое удовольствие там гулять, находить потерянные вещи, представлять, каким бы был этот дом. Но это длилось недолго. Внутри меня вдруг начало что-то гнить, нарывать, болеть. Это было неприятно, но потом к моему удивлению я привык и стал наслаждаться этим. И наверное, если после смерти люди вскроют мне череп, то убедятся, что одна его часть черная, высохшая, мертвая, напоминающая заброшенное кладбище. Так и будет.
Я усадил ее на какую-то доску, и даже не стал просить не убегать от меня. Всё ее тело было обмякшим, погибшим, как опавшие листья. Я отошел на семь шагов в сторону, присел и принялся с остервенением копать землю голыми руками. Мои ногти ломались, застревали и оставались в еще не оттаявшем жестком грунте, но это было неважно. Я слышал всхлипы с частотой в одиннадцать секунд, и думал о том, что все люди разные: есть люди-гранит - с ними можно быть уверенным, что ничего не случится, что всегда находишься под прочной защитой, не в стеклянном доме, а в металлическом ящике со всеми удобствами. Есть люди-пустыни: спокойное сердце, тихий и кроткий взгляд, чувство уюта; начинаешь идти дальше, просачиваться глубже, приближаясь к заветному оазису, но тут внезапно на тебя обрушиваются буря, ветер, а потом толчок и ты опять стоишь в самом начале, зажимая в кулаках лишь песок. Бывают люди-бездны: знаешь, что плохо кончится, но тянет, тянет заглянуть за край, коснуться рукой неизведанного, исследовать все уголки и заполнить пустоты. Но иногда попадаются люди-находки: те, кого ищешь всю жизнь, кого ждешь и по кому скучаешь, порой даже не подозревая об этом. И я знаю, что мой рыженький ангел и есть та самая находка, но она не хочет в этом поверить, не хочет понять, а у меня больше нет времени ждать... Когда яма получилась достаточно глубокой и длинной, я достал из кучи мусора деревянный ящик, снял крышку, подошел к девочке и, взяв ее на руки, донес ее до немного не привычного гроба и опустил туда. Я видел в ее глазах лишь одну просьбу: "Ради Бога, не нужно!"
- У меня свой Бог, и я могу делать с ним, что захочу, - ответил я ей и закрыл крышку. Оставалось лишь закопать этот ящик и вместе с ним мою последнюю надежду и убежище от жизненных невзгод.
...Вот так я тебя и нашел, а потом потерял. А сейчас станцуй для меня, я ведь это заслужил.
День третий.
"Я такой, каким вы меня сделали.
И если вы называете меня бешеной собакой,
Дьяволом, убийцей, то учтите, что я -
зеркальное отражение вашего общества.
Я - это то, что вы делаете.
Я - это ваш выбор.
Тот, в кого вы меня превратили".
Когда я остался один в своей пустой квартире, то ужасное чувство внутреннего разрушения возникло вновь. Я лег на эту крохотную розовую кровать, запачканную красным, и стал заливать пустоты своей бездонной памяти залпами криков и молчанием. Это длилось всего две недели, а было такое чувство, что немного больше вечности. Я думал о том, что они приходят в кошмары, те люди, что нас когда-то видели, ждали, а некоторых даже и целовали. И именно эти кошмары из прошлого способны сделать людей брошенными, почувствовать себя беспомощными и одинокими, они могут забрать с собой все хорошее, оставить сердца прожженными, выпотрошенными, рваными. Но если есть внутри то самое важное, тот металлический стержень, непоколебимая ось, то любой кошмар вдруг превратится в нечто бесстрашное и привычное, словно высоко в небо взлетят птицы бумажные, выпущенные из самой глубины души.
Я внезапно вспомнил историю детства, которую мне рассказывала на ночь мама. Раньше она меня очень пугала, но в этот раз я понял нечто большее. В ней говорилось, что в одном маленьком городке жил мужчина с необыкновенным голосом. Он давал концерты каждые полгода и каждый раз выступал в одном и том же помещении. К нему не приходило много народа, залы были заполнены лишь наполовину. Но слушатели приезжали со всего мира. Это были люди, которым осталось жить совсем немного времени. Начиналось представление. Первые несколько песен были совершенно простыми и ни чем не примечательными. Но постепенно голос мужчины набирал силу, и когда он заканчивал петь свою последнюю песню, все стекла взрывались, перепонки и сосуды у слушателей лопались, и в зале оставался в живых только сам певец. Он говорил, что на лицах его гостей всегда застывали улыбки - они умирали счастливыми и умиротворенными, а он после каждого концерта несколько недель ронял слезы, ничего не ел и не выходил из дома. А потом все начиналось сначала... И вот я понял, что в этой истории нет ничего пугающего, наоборот. Когда наконец придет время умирать и мне, то я бы хотел в этот момент почувствовать себя таким же абсолютно счастливым.
И наверное, именно это воспоминание, именно эти размышления заставили меня подняться и дойти до места твоего захоронения. Я с трудом нашел тот самый холмик, под которым я тебя оставил. Мои руки были по-прежнему грязными, испачканными этой же землей, неровные ногти отросли и торопливо прочищали путь к тебе. У меня не было мыслей, не было даже желаний. Я устал. Впервые я как-то по-особенному душевно устал.
Достал ящик, открыл крышку. Ты лежала там именно такая, какой я тебя запомнил: рыжий ангел, прекрасный лебедь, тонкие запястья и превосходные ключицы, зашитые губы... Лишь глаза куда-то пропали, вместо них остались две глубокие бездны... Больше не было жидкого йода.
Я поднял тебя на руки и вновь побежал. Мелькали картины, испуганные лица, незнакомые места. А мне казалось, что за моей спиной выросли крылья, сотканные из воздуха. И в этот момент я осознал, что любовь никогда не умирала, она просто ненадолго уходила, запрокинув голову, глядя в фиолетовое ночное небо, улыбаясь своим воспоминаниям, оставляя после себя лишь безграничную нежность. И моя злость была бесполезной и ненужной, ведь моя грациозная балерина обязательно бы меня полюбила, я бы ее научил...
Забытой печалью вода слизала с земли, оставленные мною шрамы.