Шумно на улице: вслух говорят о погоде;
ползут москвичи и летают девятки,
читая, по Брайлю, труд парвеню,
оратаем, прилежно, уложенной кладки.

Мелькают огни, тротуаров узоры;
И, вроде бы, всё, как должно быть, в порядке:
Я просто, бесцельно, куда-то иду,
наблюдая за ножками в розовой шляпке.

Сидящий Жан Бо на мозолистых лицах,
как будто рожден созерцая дилеммы;
А телу, под гнетом, покоя не снится,
являя собой атрибут мионемы.

И каждый, из этих, стремится к свободе,
неординарностью их активаций.
Я слышал, сочувствие стало не в моде:
мытарство встречают потоком оваций.

Не будет скучать корифей-пролетарий;
ведь зряшный историю свойски распарит:
насилу закончивши свой семинарий,
как турман, былое, приметой одарит.

Бордюр и поребрик (Вопрос постулата):
кто в берме центральней, чьи ночи белее?
Вы лучше вглядитесь, кто держит лопаты,
дробя лимитроф, становясь всё наглее!?

Вещание сивиллы, по нашей прикидке,
уж должно случиться, как минимум, дважды!
Но, не научившись писать без ошибки,
отточим талант пертурбаций однажды.

Мы крепко затянем сию ателлану;
и зритель, растаяв в беззубой улыбке;
живя, в окружении нитей Бертрана;
вовек, не признает суждений ошибки.

Сутулый клошар у театра теснится,
вбирая духовности шот, в заговены.
А этому городу, явно, не спится:
усердствует, в ночь создавая богемы.

И, так ненавязчиво, лезет под кожу
предчувствие, будто бы что-то случится!
Иллюзия мысли, состроивши рожу,
раскатистым эхом в руках растворится...