Аннотация: Мир бритвенно-острых лезвий и лепестков роз
Может ли быть слово острее стали? Только в том случае, если острие клинка обращено против тебя. Одно дело - девушка. Другое дело - не в меру беспечная и болтливая девушка. Даже если ты и дочь барона Д"Евильярда, даже если ты самая красавица Ника, от которой без ума все без исключения мужчины, даже если у тебя сотни слуг на защите, все равно слова имеют свою, уникальную цену. Особенно слова неосторожные, сказанные невзначай. Тем более, принц Фархад - самый выдающийся мастер в области заговоров, интриг и темных дел, следовательно, привыкший оплачивать долги. А обвинение, пусть даже и косвенное, оброненное в кругу дам, имеющих к политическим делам страны такое же отношение, как дворник к псарне, пусть даже и выжатое разгорячившим кровь и разум вином - для принца, конечно же, останется делом чести. Месть во имя восстановления доброго имени. Позор, как известно, смывается кровью, тень оскорбления - смертью обидчика. Так гласит закон древней страны с полной луной, откуда Фархад был родом.
Убивать девушек Лоуренццо раньше не доводилось. Не то чтобы профессиональный ассассин имел какие-то предубеждения на этот счет, но моральный закон душегуба - все же закон. В этот раз был тот самый случай, когда блеск вознаграждения, злата, затмевал собой любые законы. Бог ночных убийц Балор простит один грех своему служителю. Да и сам ассассин уже купил уловную индульгенцию. У одного из старьевщиков Лоуренццо приобрел золотой талисман в виде лягушачьих лапок, призванный прикрыть всевидящее око Балора на время скверного поступка. Ведь именно лягушка, согласно легенде, прыгнула на голову богу и закрыла своими лапами его единственный глаз, когда покровитель убийц искал Мэлиса, отца-основателя всех темных гильдий, укравшего у Балора его мастерство.
Профессиональный охотник за головами прекрасно знал и о том, что в этот вечер он не одинок в своем ремесле - расчетливый Фархад нанял еще трех убийц, чтобы темное дело свершилось наверняка. Разумеется, награду получит только лучший, и вряд ли кто-то из всех наемников с радостью поделится золотом. Конкуренты на большой куш у Лоуренццо появились серьезные: Гамрак и Аджакко. Третьего противника он не знал в лицо, а вот об этих двоих был наслышан предостаточно. Первый принадлежал к пресловутому клану Ночных Бестий, грозе всех спокойно спящих горожан. И занимал он, надо сказать, в своем духовном семействе весьма почетное положение. Иного и быть не могло: честь правителя, требовавшая омовения кровью, предполагала только лучших из лучших ремесленников своего дела. О Гамраке Лоуренццо доподлинно знал, что его первый и самый опасный конкурент научился метко метать ножи еще до того, как сделал свой первый шаг. Неплохо орудовал короткой саблей, а на близком расстоянии предпочитал удавку. Зато скверно разбирался в ядах, чего нельзя было сказать о втором головорезе из страны песков - Аджакко. Как раз того хранителя темного культа можно было скорее считать магом, колдуном, адептом ночи, нежели бойцом. Вряд ли он мог причинить помеху Гамраку или Лоуренццо в открытой схватке с оружием, но зато в голове темного алхимика-убийцы помещалось столько тайнописных секретов и заклинаний, что один Балор знал, что от него можно ожидать при встрече. Перечень ловушек Аджакко рознился от всевозможных дурманов, приготовленных из пыльцы золотого лотоса, и заканчивался страшными ритуалами по вызову демонов для помощи в бою. Этот адепт, по слухам, бродившим среди наймитов всех концов света, являлся последним приверженцем секты, боготворившей Хамора, бога ненависти и кошмаров.
Лоуренццо был другим. Он никогда не принадлежал ни одной секте или гильдии ассассинов, хотя поклонялся единому богу - Балору, а его навыкам убийцы мог бы позавидовать любой, даже самый опытный головорез. Все дело в том, что Лоуренццо много странствовал и по своему обыкновению брался за любые, даже самые опасные задания, если те не вставали вразрез с его кодексом наемника. Он побывал практически во всех уголках мира - начиная от города гондол и заканчивая пирамидами древних царей. Не всегда его ожидали золото и удача. Порой приходилось соскребать с пола собственные кишки. Когда, например, стражники Земфита истыкали его копьями так жестоко, что, казалось, он стал похож на кровавую тряпку, из которой всюду сочилась алая влага. Выжил. Или когда ведийские жрецы отравили его разум пеленой бесплотных кошмаров. Излечился. Или однажды во время столкновения с охранниками, когда в схватке с капитаном дворцовой стражи в Цинаре он едва не лишился правой руки, неудачно попавшей под клинок (правда мизинец и безымянный уже никогда не будут функционировать с прежней ловкостью, орудуя набором отмычек - сухожилия срослись неправильно). Восстановился.
Но существовали еще две вещи, возносившие потомка венецианских душегубов над всеми остальными представителями своей братии.
Вещь первая. Острая сталь. Ассассин перенял от своего отца секрет, передаваемый из поколения в поколение - заточка лезвия. Кинжал Лоуренццо мог с легкостью разрубить любую деревянную доску, оставить глубокую засечку в камне, не говоря уже о плоти. Секрет унес немало жизней его хранителей, но ни один венецианец не произнес ни слова об особом способе заточки, даже при пытках, даже на грани смерти. Обыкновенно бритвенно-острый кинжал годился в действия на четыре-пять ударов, достигающих цели, после чего лезвие снова приходилось править. И для этой цели Лоуренццо как святыню хранил набор микро-наждаков - по форме как инструменты аптекаря, только на конце каждого шлифовальный камень размером не больше песчинки. На каждую правку лезвия уходило не меньше пятнадцати часов, но венецианский убийца был готов платить такую цену, всякий раз используя свободное время, чтобы поколдовать над клинком с наждаками и бинокуляром. Заточенное специальным образом лезвие следовало хранить в особом мягком чехле и ни в коем случае не вынимать клинок без надобности, поскольку даже трение о воздух могло сбить идеальную заточку. Но и, конечно же, результат оправдывал усилия: если Лоуренццо попадал по врагу своим оружием - а как профессиональный ассассин он всегда стремился вложить силы в один-единственный, смертельный удар - то вместо рассечения, сущей царапины, кои остаются на теле после ударов обычными кинжалами, плоть врага оказывалась просто рассечена, безнадежно искромсана. Венецианский ассассин слышал, что подобным секретом владеют некоторые восточные кланы будоков, превращающие свои катаны в настоящие орудия смерти. Вот только можно ли также хорошо заточить клинок меча, превосходящий по длине кинжал как минимум втрое...?
Вещь вторая. Ее Лоуренццо не променял бы даже на самый крупный в мире алмаз, стоящий целое состояние. Поэзия. Чем объяснить это странное пристрастие убийцы к высокому слогу? Пожалуй, даже сам Магог не поручился бы за это. Просто, скорее всего, когда много убиваешь, в душе скапливается мрак, который сердце стремится компенсировать чем-то светлым. Отсюда и эта тяга к сложению рифм. Как-то в Мелании Лоуренццо даже стал бардом, оставив яд и клинок - как тогда ему казалось - навсегда. Но вскоре новоиспеченный творец стиха понял, что со сталью и тенями ему удается куда как лучше снискать славу и заработать на жизнь, чем читать творения в закоулках городских улиц. А когда на площади гильдия поэтов Мелании забросала экс-ассассина тухлыми помидорами во время чтения поэмы, на которую Лоуренццо возлагал особые надежды, терпению поклонника Балора настал конец. Он вернулся к старому верному ремеслу, и наутро главу гильдии поэтов уже пришлось отпевать. Однако и сам Лоуренццо оказался вынужден оставить город рек и острых крыш.
Любимым стихом убийцы оставался "Reuiescit in pace" (лат. "Покойся с миром") - он зачитывал его над трупом поверженного врага всякий раз, когда успешно завершал миссию. Но еще ассассину нравился стих "Лепестки огня" - эти четверостишья вводили Лоуренццо в своеобразный транс, полный неистовства ярости, холодного ветра бравады, легкости и уверенности, наполняющей тренированное тело, подобно спиралям энергии Ци.
У человека, который играет в кошки-мышки со смертью каждый раз, берясь за новое поручение, и кривые, изогнутые когти могильных бестий порой оказываются в жуткой близости - да так, что прерывисто колотится сердце, непременно должно быть нечто, отвлекающее разум, спрягающее вместе все частички воли, поставляющее телу, работающему на отточенных рефлексах, еще больше сил. И этим эфиром, лекарством, панацеей, для ассассина всегда оказывался стих...
Вечерняя темнота. Сад. Пелена промозглого тумана.
Ночь убийцы близится.
Чтобы опередить своих конкурентов, Лоуренццо отправился на задание раньше обычного, и даже вечер еще не уступил свое место темному времени суток. Однако без сумерек никак не обойтись, иначе шансы быть пойманным стражей увеличиваются в несколько десятков раз. В свете солнца ассассин также беззащитен, как черепаха, вынутая из панциря.
Запахи ночи несли свое очарование - здесь присутствовал и пот стражников, робеющих от малейшего шороха, и благоухание ароматов парфюма, коим пользовались дамы для позднего туалета, и свежесть ночного ветра, очищающего пространство от следов человеческого присутствия, оставленных за день.
Мелькнул и погас шлейф от пронесшейся в воздухе звезды. Стальной звезды.
Началось.
Гамрак здесь и посылает свое приветствие. Пока еще он не развязывает войну, и, верный кодексу чести своей гильдии, предупреждает брата-ассассина о том, что внутри этого сада находится его добыча. Посмей Лоуренццо сделать еще хоть один шаг в сторону зеленой изгороди, и они станут врагами.
Конечно же, венецианский убийца проигнорировал знак своего конкурента. Во-первых, взявшись за дело, отступать он не привык. А, во-вторых, даже подумай он о такой возможности, наутро вся страна бы знала о трусости и малодушии душегуба, с коим привыкли считаться уважающие себя ремесленники темной профессии. Тем не менее, Гамрак все же соблюдал тривиальные правила.
Вперед!
Как сон, как алой мглы дитя, огня расцвел цветок,
Своей красой и жаром ослепив.
А я, безумец, руку протянул - презрев и боль, и страх,
В молитве голову склонив,
Своей дланью обласкал запретный, жаркий лепесток.
Изгородь. Прыжок. Сонный стражник. Приоткрытый рот, изумленные глаза... Угасающий свет в зрачках. Кинжал, с железными губами в крови, возвращающийся на место. Шуршащий звук оседающего тела. Хрип, рвущийся из глотки, зажатой ладонью убийцы. Снова тишина - вязкая и гулкая.
Сапоги, трущиеся о траву. Неживой стражник тяжел, но в кусты оттащить непременно нужно.
Скорый бег в тени деревьев. Приглушенные голоса охранников.
Бледный серп месяца, усмехающегося в вышине. Рваные покрывала туч, скользящие по темнеющему небу.
Шелест травы.
Шепот листьев, вовсю кричащих о появлении чужака. Но никто их, жалких, не слышит, пусть гомонят хоть всем сонмом.
В пруду неспокойно. Гладь воды на миг запечатлела образ крадущейся тени. Зеркальная поверхность всколыхнулась, словно бы в нее упала невидимая слеза.
Первые звезды, предательским светом расцветающие вверху - космическими цветами.
Тяжелое дыхание старика-повара, идущего из крепости в свою убогую лачугу. Перебранки швей и молочниц, завершивших свой рабочий день.
Смех захмелевшего охранника.
Режущий уши голос капитана стражи, заставшего смутьяна за распитием хмельного яда.
Тройка других стражников, явившихся по приказу старшего, чтобы наказать виновника. Звук глухих ударов. Бессвязная брань.
Внезапно сердце Лоуренццо остановилось, пропустив несколько ударов. Кровь отлила от лица, внутри все похолодело. Прямо у его ног возник круглый прозрачный предмет, начавший плеваться искрами и дымом.
Плохо. Очень плохо.
Стражники оставили разборки и обратились в его сторону.
Аджакко! Магог разорви это негодяя! Чернокнижник был где-то поблизости и передавал свое приветствие, таким образом, подставив конкурента под удар охраны. Как же он мог не заметить появление своего нового соперника? Сегодня Балор и вправду отвернулся от него, решил Лоуренццо.
Что делать?
Первое и самое верное решение - бежать. Оружие ассассина - скрытность. Сила и мощь - удел воинов. Однако если он сбежит, стражники поднимут тревогу, и тогда на миссии можно поставить крест. Пока охранники будут преследовать его в саду, трое других ассассинов проберутся в крепость. А он станет приманкой, призванной отвлечь на себя внимание охраны. Тем более, говорят, что Аджакко умеет становится на время невидимым... Ну уж нет!
Решение второе: драться. Но это далеко не так просто, как может показаться. Один против пятерых. Только в мифах герои могут победить в такой схватке. А он далеко не персонаж легенды. Опыт подсказывал Лоуренццо, что в такой схватке ему не продержаться. Более того, Балор свидетель, убить их нужно быстро и практически бесшумно. Где же ты заступник? Зачем я попрал твои законы, согласившись на это дело, взмолился венецианский палач.
Спалив и пальцы, и ладонь,
Со страстью лютой я ласкал огонь,
Сгорела кожа до костей,
Но страшных ран не ведал боли,
Ведь я навек с огнем скрещен,
Объединен в земной юдоли.
Убийца метнулся к стражнику, все еще не выпустившему из рук кувшин вина. Зашипела сталь в скором прыжке. Хлюпанье - и фонтан крови, толчком вырвавшийся из перерубленного горла. Вмиг обессилевшая рука уронила сосуд, пролив на траву хмельной напиток. Поток алых брызг окатил замерших в ужасе стражников. Лоуренццо, не теряя времени, взмахнул бритвой смерти - так быстро, как это умел убийца его класса, распоров бок ближайшего охранника. Теперь он тоже не жилец - багровые сгустки уже проступили на согнувшемся вдвое теле.
Минус два. Это все. Эффект неожиданности утрачен. Теперь предстояло выдержать бой с тремя вооруженными мечами солдатами. Тупо лязгнули мечи. Сталь жадно клюнула в его сторону. Почитателю Балора повезло, что среди оставшихся стражников опытным оказался только их капитан, двое других были напуганы скорой смертью своих друзей, руки их дрожали, и оттого удары сделались неточными. Парировав несколько ударов, Лоуренццо еще раз понял, что трое - это слишком много. Трое атакующих одновременно, одетых в кольчугу, здоровых солдат.
Проклятье! Уже давно удача так не подводила ассассина - сражаться в открытом бою с мечниками, точно ветерану сражений, мастеру фехтования. Убийцу выручала ловкость - он не столько встречал лезвия противников своим клинком, сколько уворачивался от падающих на его голову мечей, заставляя каждого атакующего потерять равновесие после очередного удара, таким образом, делая атаку троих менее эффективной.
Впрочем, продлись этот танец клинков подольше, и он несомненно проиграет. Нужно во что бы то ни стало что-то предпринять. Иначе - смерть.
Чертовски не хотелось тупить бритвенно-острое лезвие, встречая клинки своих врагов сталью кинжала. Выправить заусенцы от мечей потом будет непросто, это может потребовать несколько суток работы. Бежать? В сложившейся ситуации уж точно худшее из действий.
Мысли проносились в голове убийцы со скоростью, превосходящей скорость движений. Пока тело делало свое дело, разум искал пути к спасению.
Лоуренццо пошел на отчаянную атаку. Меч щедро располосовал его щеку, кровь залила лицо. Если бы не маска венецианского убийцы, багряные капли попали бы и в глаза. Ухмыляющийся стражник отступил на шаг, чтобы насладиться триумфом, как... распался на две половины. Острое лезвие ассассина не ведало пощады.
Дыши и бойся - огнь не затуши,
Читал я как молитву.
Дыхание то - алмаз твоей души...
Капитан стражников не растерялся. Видать, в своей жизни повидал и не такое. Перепрыгнув через остывающее тело, он угостил Лоуренццо хлестким рубящим ударом с плеча. Убийца остановил удар, но и сам потерял равновесие. Второй охранник подскочил следом за главным и воспользовался замешательством врага. Лезвие меча, разрезав бок ассассина, уперлось в ребро.
Шок.
Венецианский палач сразу вспомнил всех известных богов. По счастью, Балор, которого Лоуренццо предал в этот вечер, так и не оставил своего почитателя. Меч стражника всего лишь рассек кожу. Видимо, сам бог воров снизошел в сад в тот миг, когда клинок солдата устремился в плоть убийцы и отвел его своей дланью.
Кинжал взъярился в стальном танце - и страж звонко завопил. Рука с мечом упала на траву. Теперь уже сам рок вмешался в схватку. Капитан стражников оступился на кровавом обрубке. То ли страх все-таки сделал свое дело, то ли неловкость движений, в конце концов, сыграла злую шутку. Сталь снова всхлипнула, теперь уже в горьком, прощальном плаче, и голова несчастного предводителя стражи взмыла в воздух, разбрасывая кровавые капли.
Калека с отсеченной рукой, единственный оставшийся в живых, бросился наутек. Споткнулся, упал, опрокинулся на спину, стал отползать от медленно надвигающегося ассассина, поскуливая и пытаясь закрыть лицо единственной рукой.
- Пощади... Пощади... Именем Гора, именем Тора! Молю... Не убивай! Пощади же...
Но Лоуренццо его не слышал.
Сгорая в страсти, и смятением томим,
Рискуешь снова потерять престол.
Царя Огня давно убили,
А в зеркале кривится злобный карлик Мим.
Венецианский душегуб настиг беглеца один прыжком, взмахнул кинжалом - и стальной тиран вонзился в сердце стражника. Короткий вздох. Конвульсивное движение тела. Покой.
Никто не должен выжить, иначе все бы сорвалось. Лоуренццо вытер лезвие об одежду убитого солдата.
Один против пятерых... Должно быть не только Балор, но и весь сонм духов, покровителей воров, были сегодня на его стороне. Он еще посчитается с Аджакко, за эту бойню.
Времени прятать трупы уже не оставалось. К тому, же звуки битвы могли привлечь других охранников. Каждая секунда сейчас равноценна золотому дублону. Счастье, что схватка разгорелась в отдаленной части сада - Лоуренццо как раз начал подбираться к менее защищенной, западной стене крепости. Теперь же оставалось надеяться только на скорость и на дальнейшую помощь богов.
Бег.
Сгущающиеся тенета мглы, предвестники ночи. Учащающееся сердцебиение, тяжелое дыхание. Кровь, стекающая по лицу, падающая на плечо, впитывающаяся в черную одежду. Боль в правом боку - несильная, ноющая, саднящая, доставляющая неудобства. Мелькание сапог, теряющихся в расплывчатых пятнах тумана. Неровные пятна свечей, роняющие жирные блики на подоконники зальных окон - все еще таких далеких, но стремительно приближающихся с каждым новым ударом сердца.
Два невидимых противника где-то поблизости. Третий, так и не объявивший себя. Занесенный меч над головой. Лезвие Гекаты, богини рока, властительницы судеб воров и убийц. Близко. Ощутимо.
Бег.
Бег, среди теней.
Бег на выживание: бесшумная и фатальная игра ассассина...
Как это было тысячу и тысяч лет назад,
Как ты смеялся, сладострастием взбешенный,
Как падали дворцов небесных своды под громкий хохот твой,
А небо занял месяц прокаженный.
Что-то надсадно и злобно рассекло воздух - Лоуренццо едва успел убрать голову. Следующей мыслью убийцы стало: Гамрак второй раз не промахнется. Лезвие всхлипнуло, и новый стальной агрессор, горько звякнув, исчез во тьме, отброшенный клинком кинжала. Третий нож ассассин поймал свободной рукой. Такое удавалось редко, но времени на торжество не было, венецианец заметил в кустах тень противника. Гамрак уже не прятался.
Хищно облизнулась сталью сабля, однако Лоуренццо оказался ловчее. Уже проливший за вечер кровь, с разумом, слегка одурманенным убийством, он отреагировал не в пример быстрее, чем ожидал его враг. Кинжал-убийца скользнул по груди Гамрака, с легкостью вспоров темную ткань, оставив за собой красную дорожку с набухающими капельками крови. Ассассин-противник коротко взвизгнул и отступил во тьму. Жаль, он не дотянулся до него как следует, иначе бы эта секунда стала последней в жизни конкурента-душегуба. На траве Лоуренццо заметил тонкую полоску. Похоже, отступивший противник выронил свое излюбленное оружие, удавку.
Боль...
Ассассин провел рукой по своему левому плечу и обнаружил что-то острое, застрявшее в мышцах. Гамрак все-таки успел вонзить в него железный шип. Проклятье!
Счастье, что этот негодяй ничего не понимает в ядах. Скрипнув зубами, венецианский палач вырвал из плеча острую колючку.
Снова скорый бег.
Обойдя в тени шестерых стражников, дежуривших у стены, Лоуренццо достиг своей цели. Кошка с растопыренными лапами-крючками устремилась вверх, дернулась, зацепилась за подоконник. Почитатель Балора уже успел изучить план крепости. Идти на дело без знания деталей было не просто непрофессионально, но и до бесконечности опасно. Сейчас он должен был проникнуть в комнату отдыха стражи, а этажом выше находилась дамская спальня, в которой, скорее всего, ничего не подозревая, предавалась сну Ника - объект его миссии.
Подтянувшись на руках, ассассин начал взбираться вверх, помогая себе ногами. Внезапно убийца почувствовал сильное головокружение, заставившее его прервать восхождение и повиснуть на руках, судорожно вцепившись пальцами в веревку. Похоже, шип все-таки был с ядом. Разбираться времени не было. Лоуренццо вынул порцию противоядия, которое помогало в большинстве случаев, устраняя последствия отравления, но являлось далеко не универсальным, и отправил в рот содержимое пробирки. Повезло, что яд оказался медленным, требовавший истечения какого-то времени, прежде чем возыметь эффект. Головокружение ослабло, но не исчезло полностью. Мышцы налились свинцовой тяжестью. Двигаться стало в два раза труднее. Выглядело так, будто Гамрак многому научился за последнее время и на славу подготовился к сегодняшней миссии.
Похвально, Балор его возьми...
Несколько раз вдохнув полной грудью и освободив легкие от воздуха, венецианец, переборов утомление, продолжил подъем - не медля, но и так, чтобы позволить противоядию разойтись по крови. Еще раз поблагодарил всех известных заступников за то, что никто из стражников за все это время не бросил случайный взгляд вверх. Иначе - полный провал с летальным исходом. И так уже достаточно щекотливых моментов за сегодняшний вечер, грозивших обернуться путешествием к праотцам.
Бесшумно перевалившись через подоконник, Лоуренццо отцепил кошку и втянул веревку. Комната отдыха стражи утопала в темноте - не было зажжено ни одного факела. Кровати солдат оказались пусты. Слишком все хорошо, чтобы походить на правду.
Ассассин сделал несколько шагов и запнулся о недвижное тело охранника. Рот юноши был искривлен в немом крике, глаза с ужасом уставились в одну точку в потолке.
Некто побывал здесь до него. Венецианский убийца редко сталкивался с колдовством, но в этот раз точно знал, что все дело именно в нем. Кто-то напитал помещение черной магией.
Глаза Лоуренццо непроизвольно сомкнулись. Руки задрожали. Возникло чувство, что он не спал уже несколько недель. Словно бы разом навалился груз всех пережитых стрессов, заставив опуститься на колени и молить Балора о пощаде и снисхождении.
Убийца, с трудом переборов дурноту, поднялся и, покачиваясь, направился к выходу, едва ли помня о привычной осторожности. В таком состоянии его мог зарубить даже юнец, взявший в руки топор-колун.
Кто-то кусал его за ухо невидимыми зубами.
Кто-то цеплялся за его руки, не давая идти.
Кто-то молил его остаться здесь и позабыть обо всех проблемах.
Кто-то теребил его за волосы.
Кто-то сыпал проклятья в самое ухо.
Кто-то пел и скрежетал зубами, плевал в лицо и глумливо хохотал.
Не так...
Что-то происходит не так, отчаянно подсказывало сознание. Крошечный человечек, рассудок, метался внутри лабиринта-мозга, за считанные секунды ставшего пустым и безжизненным. Искал выход. Нашел.
Рефлексы убийцы сделали свое дело. Почитатель Балора почувствовал врага.
Кинжал выпорхнул из чехла, оставил в ночной темноте едва заметный серебрящийся след и вернулся на место. Дверь шкафа с пронзительным скрипом отворилась, демонстрируя щербатую щель, в которую настойчиво рвался звездный свет, и из проема выпало тело Аджакко, так и не успевшего понять, в какой момент он умер. Лишь рука чернокнижника продолжала мелко дергаться, словно зажатым в ней свитком мертвец стремился вытереть кровь, обильно сочащуюся из раны на груди.
Гулко колотилось сердце, сознание лихорадочно пыталось восстановить картину реальности.
Быстрее, быстрее! - пульсировала навязчивая мысль. Гамрак серьезно ранен, Аджакко мертв, третий конкурент так и не объявился. Делай свое дело и уноси ноги, глупец. Пока не поздно. От последней черты тебе отделяет какая-нибудь пара десятков ступеней и коридор.
И Лоуренццо внял голосу, доносившемуся из глубин мозга. Собрав в кулак остатки воли, он добрался до винтовой лестницы и начал быстро подниматься вверх, несмотря на то, что ноги временами подводили его. Тело до конца не окрепло после магической атаки проклятого колдуна. Со смертью Аджакко сила заклятья ослабла, но не исчезла без следа. Еще и подарок от Гамрака, яд с шипа, оказался подлым. Умерив свое воздействие на организм, он подобно червяку постепенно подтачивал силы, отнимал волю к победе, полонил разум туманом, а сердце отравлял горечью.
Еще один стражник. Венецианец не успел отреагировать, как тот набросился на убийцу с копьем. Лоуренццо тупо глядел, как копье несется ему в грудь, подобно тарану Яаа-Гали, впивается в кожу, рвет плоть. Ассассин покачнулся. Испуганный страж всего лишь защищался, стремясь оградить себя от ночного гостя, в крови и темной одежде, явившегося, словно демон, и потому-то венецианский душегуб по-прежнему оставался жив. Ударь он чуть посильнее, и Лоуренццо уже сидел бы в гостях у Балора.
Правое плечо, в котором побывал шип Гамрака, сильно ныло, мешая свободе действий. Ассассин взмахнул левой рукой, выбросив в горло противнику пару длинных спиц, таких же тонких, как иглы. Действия охранника, охваченного паникой, едва ли можно было назвать правильными. Со страхом, затмившим разум, он решил, что нужно бежать только когда иглы навылет прошили его горло. Вместо этого он захрипел, выронив копье, и стал заваливаться набок. Теперь в уже угасающих зрачках ярился ужас - человек не мог смириться с мыслью, что умирает, и в последние мгновения цеплялся за жизнь, но темная пучина поглотила его довольно быстро.
Переступив через тело, Лоуренццо преодолел оставшиеся ступени.
Дверь дамской спальни.
Открыта.
Ночной ветер врывается в темное помещение.
Неужели...?
Убийца скользнул в дверной проем - кинжал уже недобро щерился сталью в полоске скудного света.
... Как будто ничего и не произошло, Ника подошла к окну, закрыла ставни, распахнутые ветром, и разожгла три задутые свечи.
Лоуренццо обмер.
Вот он шанс!
Но что-то остановило ассассина, позволив девушке пройти мимо опасной тени, в которой схоронился венецианец. На несколько мгновений почитатель Балора выпал из настоящего. Прочь унеслась и темная комната, и все мысли о миссии. Остался лишь только силуэт на фоне окна... Блеск каштановых волос - таких же гладких, как скатерти тронного зала в Мессине. Атласная кожа, в сравнение с которой все лучшие ткани купцов Паджерико - лишь жалкое тряпье. Мерцание заколок, инкрустированных алмазов в дорогих украшениях...
Цветок огня, цветок огня, мою слизавший кожу,
Как ненавижу я тебя и вспоминаю, кем я прежде был -
Властителем или рабом твоим покорным.
Вновь ощущая этот томный жар и пыл.
Как плоть ее ласкал я в час ночной,
Как вихрь огня умчал меня с собой,
В тот танец сладострастный,
В ту дивную, запретную, далекую страну.
Я вижу образ средь багровых языков,
Танцует пламя, не нарушая плен оков,
Той, что мне мечта случайно подарила.
И я тянусь к нему, к запретному цветку
Паля свою отверженную плоть,
Коль вновь воссоединиться мы не сможем,
Зачем мне руки, все в крови, в грехах?
О Боже...
Хочу я сжечь их,
В безумии лютом, чар сна не потревожив...
Когда-то он написал этот стих, расставшись с любимой. Такой же красавицей, таким же ангелом, как эта Ника. Только эта девица, пожалуй, еще прекраснее, еще невиннее. О ней стоило бы написать целую поэму. Посвятить ей тысячу тысяч стихов. А что собирается сделать он? Воткнуть нож в спину этой ничего не подозревающей девушке?
Так не должно быть!
А как же деньги? Как же награда? Как же честь ассассина? - наперебой завопили сразу несколько голосов в его голове, заглушая остальные мысли.
Лоуренццо снова сделал было шаг, но остановился. Он, как и герой своего стихотворения, посмотрел на ладони. Ладони убийцы, которые стоит сжечь. Но от этого он не очистится ото всех накопленных грехов. Балор непременно усадит его на свой колючий стальной трон, где ему царствовать тысячу лет. О прощении не может быть и речи...
Что-то уперлось в его спину, надавило, порвало мышцы, прошло мимо ребер, пронзая легкие, и вышло через грудь. Лезвие короткого меча - изящное, тонкое, почти как клинок шпаги. Поклонник Балора рухнул на колени, вскрикнув от нестерпимой боли. Пару мгновений он с удивлением наблюдал, как крупные капли темной крови начали быстро капать на дорогой ковер, искажая узоры. Схватившись левой за подставку для цветов, он попытался встать, но не сумел - лишь рухнул назад, опрокинув вазу. Расплескалась вода, алые розы рассыпались у его ног - такие же беззащитные, теряющие жизнь.
- Дорогой Лоуренццо, ты оказался вовсе не так умен, как я предполагала, - услышал венецианец голос, продирающийся в его сознание сквозь багровую пелену. Ника засмеялась, и от этого смеха пламя свечей всколыхнулось, образовав в искаженном видении убийцы настоящую демоническую вспышку.
... Третий ассассин!
- Да, о своих хобби я стараюсь никому не рассказывать, - согласилась девушка, понизив голос, словно бы боялась, что кто-то ее может услышать. - Быть дочерью аристократа - еще не значит сидеть целыми днями взаперти в ожидании богатой пассии, за которую стоит выйти замуж и ждать, пока он умрет до окончания моего девичьего века. У меня есть другой способ зарабатывать на безбедную жизнь, дорогой Лоуренццо. Я охочусь на охотников, таких как, ты. И если ты хищник, то я королева зверей.
Только сейчас последователь темного культа заметил неподвижное тело Гамрака, покоящееся под низкой кроватью. По всей видимости, конкурент-ассассин добрался в спальню раньше него, за что также поплатился своей жизнью за непредусмотрительность.
- Неужели все это фарс...? - выдохнул венецианец. Кровь заполняла легкие, произносить слова становилось все труднее.
- Почему же? Я оказалась и вправду настолько глупа, чтобы сказать неосторожные слова в адрес Фархада. Зато как же я ликовала, когда этот тупоголовый мерзавец нанял меня, чтобы убить меня же! Стоило всего лишь назвать несколько известных имен и показать свои умения.
- Фархад... никому не доверят... Ты не сможешь обмануть его...
- О, вот на этот счет ты заблуждаешься, коллега. Я уже придумала довольно привлекательный план не только как оставить в дураках принца, но и получить награду за ваши никчемные головы. Спасибо, что помог расправиться с Аджакко. И за Гамрака - отдельное спасибо. Не окажись он ранен, мне пришлось бы худо. Очень сильный и живучий ублюдок.
В голове ассассина быстро замелькали мысли - образы наталкивались друг на друга, мешая сосредоточиться. В глазах начало темнеть. Неужели это конец? Неужели он умирает?
Стихи...Клинок... Цветок огня...
Рука Лоуренццо потянулась к розе, лежавшей среди осколков вазы, в луже растекающейся воды.
- Пора расставаться..., - сказала Ника, занося меч для последнего удара. - Хотя, сказать честно, ты мне нравился. Если бы наши пути не пересеклись, все могло быть по-иному.
Колючий смех Лоупенццо оборвал ее.
- О чем ты веселишься? Разве ты не понимаешь, что это для тебя конец, безумец?
- Я... придумал... окончание стиха...
Роза легла в пальцы убийцы.
- Цветок огня сгорел давно, черны, как сажа мои длани,
Но повстречал я ту, что часто так во сне видал.
Ту, что проворнее и быстрее дикой лани,
И пламени цветок - восстал из пепла снова.
Его прими, краса небес!
Все, что хочу я, грешник-ассассин,
Не нужно мне иного!
Закончив, Лоуренццо бросил розу девушке. Ника поймала его левой рукой, одними пальцами - ловко, как настоящий, профессиональный убийца, даже не поранившись о шипы. С удовольствием вдохнула его аромат.
- Да, Лоуренццо, за это, пожалуй, стоило бы умереть...
- Ты в это веришь?
- К чему ты спрашиваешь?
- Просто ответь. За это действительно стоит умереть?
- Да.
Венецианец устало и с некоторым облегчением опустился на забрызганный кровью ковер. С небрежностью отбросил в сторону маску. Вид у него был такой, словно он только что совершил что-то, о чем мечтал едва ли не полжизни. Ника насторожилась.
- Что происходит...?
- Я рад, что мы вступили на этот путь вдвоем. Теперь у Балора будет два гостя, и вряд ли нам придется скучать на его карнавале.
- Почему ты так гово...?
Головокружение заставило девушку выпустить из руки меч и опуститься на пол. Звон упавшего клинка показался ей сильнее самого мощного набата.
- Потому что знаю, у яда из пыльцы лотоса нет никакого запаха, а эффект проявляется уже через несколько мгновений, - ответил венецианский палач, демонстрирую перстень на безымянном пальце, в котором хранил порцию яда. - Всегда боготворил цветы. Особенно розы. Если бы ты слушала, как я читал "Колодец Жажды" в Маджукко, то, наверняка, не стала бы нюхать розу, что я тебе бросил. Но ведь ты о таком стихе-то и не слыхала... Впрочем, это всего лишь лирика. Меня все знали, как отравителя юных принцесс - это то, с чего я начинал свой путь ассассина. И лишь только когда выучился ремеслам тени, я для себя поклялся, что впредь не убью ни одно хрупкое существо. Идя на это задание, я знал, что от собственных правил отступать нельзя, иначе беда. И Балор не поможет. Так и вышло. Что ж, я готов умереть. Здесь и сейчас. Вместе с тобой, моей сестрой по крови и моей красавицей-богиней.
Возможно, им обоим показалось, но в комнате становилось темнее, и даже свет далеких свечей у окна нисколько не развеивал мглу. В помещение медленно вползал сизый уличный туман, принося с собой дремоту и усталость.
Из оцепенения их вывел звук шагов, доносившийся из коридора. Он становился все отчетливее и ближе, ближе, ближе...
В дамскую спальню вошел принц Фархад, с огромным двуручным мечом за спиной.
- Я знал, что шакалы рано или поздно перегрызутся... Просто поразительно, что вы двое еще до сих пор живы. Дела всегда нужно доводить до конца, не так ли Лоуренццо? Не так ли Ника? Ну же, давайте сыграем в игру - тот, кто из вас, истекающих кровью ублюдков, сейчас прикончит другого, тому я дарую жизнь.
Сил сопротивляться искушению не было. Ассассины посмотрели друг на друга, потом медленно перевели взгляд на Фархада.