Тихой полнолунной ночью по безлюдной лесной дороге брели двое путников. Старец и отрок. Насколько один был дряхл и немощен, настолько же другой был юн и свеж. В грубых холщовых рубахах, с котомками за спиной и посохами в руках направлялись они на богомолье, не иначе.
Мальчик дрожит. И не от холода. Таращится по сторонам, вострит уши. Страшна своей тишиной лунная ночь. Хоть бы филин где ухнул. Но ни звука кругом. Ветка не шелохнётся. Сучок не треснет. Всё мертво. Лишь двое идут.
- Страшно мне, тятенька, - причитает мальчик.
- Не бойся. Никогда ничего не бойся. Все под Богом живём, все под смертью ходим. Того, что предрешено, не миновать, - успокаивал его старик.
- Всё одно страшно. Тихо так.
- На то и ночь, чтобы тихо было.
- Что там? Как будто скачет кто-то?
- И вправду.
Всадник навстречу им едет в окружении свиты. Шикарный, расшитый золотом кафтан его весь в крови. Глаза безжизненны. Вокруг шеи след от верёвки. Остальные все почти сплошь казаки. И тоже в крови все. Останавливается главарь. Сурово путников оглядывает.
- Кто такие? - грозным басом звучит голос.
- Мы, казаче, просто странники. Божьи люди.
- С кем говоришь, дурачина, - рявкает разрубленным ртом казак, - перед тобою сам Царь. Пётр Фёдорович.
- Прости, Ваше Величество. Кафтан на тебе казачий. Вот и попутал.
- Это потому как я - народный Царь, - подумав о чём-то, добавляет. - Пойдёте со мной?
- На что мы тебе? Я уж стар. А он ребёнок ещё. Какой толк от нас?
Усмехнулся "царь", погнал коня. Остальные за ним кинулись, словно от себя отпустить не желая. Скоро и скрылись.
- Кто это такие, тятенька?
- Так. Просто тени. Всяк человек, своё отживший, после себя тень оставляет. Всё, чем жил, за что страдал, в тени этой.
- Опять скачет кто-то.
Снова казак едет. Следом за ним много люду разного: и казаки, и крестьяне, и татары какие-то. И все жалуются, сетуют на кого-то. И казак осерчало ругается.
- Хочет повсюду порядки иноземные насадить. Веру нашу искореняет.
"Не дадим", - хором несётся ему со всех сторон.
Нескончаемым потоком идут. Но и они все исчезают.
- Тени, тени, - тихо повторяет старик.
На этот раз один всадник. Мчится. Кричит во всё горло, чуть не плача. При этом кровь у него изо рта так и брызжет.
- Предали! Предали! Свои же предали! Донские. Домовитые. Рази я им не друг, не брат был?!
Много ещё всадников было. Того, первого догнать спешили. Все в ранах. Все в крови. У кого стрела из спины торчит. У кого лицо порублено. Пешие шли. С косами, с вилами, в основном. Все куда-то неслись, кругом себя ничего не замечая.
Видя, что старый мертвяков не пугается, и малый робеть перестал. С интересом присматриваться к ним начал.
Человек, на посох опираясь, идёт. Степенно, солидно. По виду священник. Только облачение у него старинное. Такого уж никто не носит.
- Кто такие? - начальственно спрашивает. Сразу видно, большой человек, повелевать привык.
- Страннички божьи, Батюшка.
- Ну-ка, покажите как креститесь, по какому обряду?
- Обычно. По старому. Как деды, прадеды. - старик, а следом за ним и мальчонка, себя двумя перстами осенили.
- Хорошо, - довольно кивнул "поп". Благословил их и дальше пошёл.
Много народу за старцем следовало. На отдалении, но всё же за ним шли. И богатые, и бедные, и монахи, и ратные. Кто с псалмами, кто с матерком. Тоже все недовольные. Тоже поругивались.
Прошли тени. Вновь тишина ночью завладела. Только двое куда-то идут. Лишь шаги их путь оглашают.
- Долго нам ещё идти, тятенька? - спрашивает мальчик.
- Немножко осталось. Потерпи, - отвечал ему старик.