...то чувство непонятной эйфории, которое у некоторых вызывает весна, приходит ко мне осенью, ощущение, которое, знаю, немногие разделят со мной. Я не имею в виду разноцветный ковёр из опавшей листвы, тёплые дни, солнце всё ещё яркое, но уже ласкающее вместо обжигающего, нет, это близко многим. Когда я думаю: "Осень",--то ощущаю обволакивающую меня усталую радость, спокойствие и удовлетворённость. То, что у одних вызывает затяжную депрессию, у меня -- абсолютное душевное равновесие. Именно осенью мне особенно хочется философствовать, изъясняться высоким слогом, быть мудрой и всепрощающей. Если верить, что при открытых чакрах мы принимаем космическую энергию, то со мной это происходит именно осенью. Правда, есть одно но -- когда я говорю философствовать, я не имею в виду вслух. Меня нельзя назвать скрытной, скорее даже наоборот, но мне всегда были неприятны люди, доверяющие своё самое сокровенное окружающим. Душевный стриптиз всегда несёт в себе налёт психического расстройства.
-- Радченко, Радченко-о-о-о, к телефону!
-- Господи, ну почему всегда по фамилии, ведь три месяца уже здесь работает, и когда она уже наши имена запомнит, склероз у неё, что ли?
Светка с какой-то маниакальной жестокостью делала начёс своей очередной жертве.
-- Нет, Светик, это не логично, склероза у тёть Шуры быть не может, она ведь запомнила наши фамилии, это элементарная невоспитанность, на которую, кстати, можно вполне закрыть глаза, если принять во внимание её возраст.
-- Интересно, сколько ей лет?
-- Понятия не имею, но, судя по внешнему виду, лет семьдесят.
-- Мне пятьдесят два! -- она стояла у меня за спиной, и её лицо не являлось выражением радости.
-- Ну... ну, я округлила, тёть Шур.
Расчёска летела в одну сторону, а я в другую, к телефону, предоставив Светке возможность самой выкручиваться из создавшейся ситуации.
-- Аллё.
-- Ксюш, это я.
-- А-а-а-а-а-а-а?!
-- Как вы рады меня слышать, какой энтузиазм в голосе -- это приятно, когда тебе рады!
-- Галь...
-- Ну ладно, ладно, у тебя есть время?
-- Минут через пятнадцать и часов до пяти буду свободна, что-нибудь случилось?
-- Мать, у тебя открываются телепатические способности! Случилось, и мне нужно это с тобой обсудить. Минут через десять буду.
Положив трубку, я уже было двинулась к креслу, где меня ждала клиентка, как в очередной раз услышала:
-- Радченко.
Я обернулась к тёть Шуре, стараясь всем своим видом показать, что моя собственная фамилия начинает меня раздражать. В руках у неё был тюбик краски фирмы "Вэлла".
-- Ты просила номер девятьсот одиннадцать, распишись.
Поблагодарив её за оперативность, я наконец-то оказалась на рабочем месте, горя желанием поскорей закончить стрижку.
Когда я вышла в холл, то сразу увидела Галю, перелистывающую журналы и не очень-то интересующуюся окружающими.
-- Ты прекрасно выглядишь, -- произнесла я и тут же пожалела.
-- Ну, это только потому что я не позволяю себе стричься в вашей парикмахерской.
Все, кто в это время находился в холе, обернулись, Галка поняла, что фраза была сказана слишком громко, попыталась выкрутиться, что, мол, недостаточно зарабатывает, но, поскольку весь её внешний вид указывал на нечто прямо противоположное, то окружающие с презрением отвернулись. Люди всегда не выносят преуспевающих и счастливых, считая именно их виновными в своих неудачах, необразованности, невоспитанности...
II
Мы вышли из салона и пошли по улице.
-- Ксюх, ты меня осуждаешь?
-- За что?
-- Ну, что я вся такая...
-- Прикинутая?
-- Ага.
-- Нет.
-- Правда?
-- Я тебя слишком давно знаю, ты всегда такой была. Даже когда у вас с Олегом денег на еду не было, ты умудрялась выглядеть лучше всех нас. Хотя стриглась не в самой дорогой парикмахерской и одевалась не в бог весть каких бутиках -- смотреть на тебя было одно удовольствие, поэтому, когда вы оба начали прилично зарабатывать, никаких видимых изменений с тобой не произошло. Ну, разве что лоску прибавилось. Так что нет, не осуждаю, а куда мы идём?
-- Давай где-нибудь перекусим.
-- С удовольствием, кстати, ты что-то хотела мне сообщить?
-- Для этого нам нужно сначала сесть.
В первом кафе, в которое мы зашли, было так шумно и накурено, что мы, не сговариваясь, тут же вышли.
-- Здесь за углом есть неплохое кафе, -- Галя сияла, как начищенный пятак.
-- Я что-то пропустила?
-- Судя по тому, какая у тебя была гримаса, ты не многим отличаешься от меня.
-- Ну, знаешь, сидеть в свинарнике и ещё платить за это деньги, ниже даже моего достоинства.
-- А ты не заметила, что в этом свинарнике у людей были улыбающиеся и счастливые лица?
-- Ты полагаешь, моя реплика бестактна?
-- Такт здесь ни при чём, просто в тот момент, когда одни пытаются скрыться от людей и побыть в одиночестве, других так же безотчётно тянет в шум, галдёж и массовое веселье. Причём часто это зависит скорее от данного этапа в жизни, а не от склада характера.
-- Галчонок, мне очень плохо!
-- Знаю, но всё относительно.
-- В смысле?
-- После моей новости тебе станет ещё хуже.
-- Ты что, решила добить меня?
-- Зная мой характер, люди часто думают, что я говорю, даже не думая о последствиях, так вот это не правда, прежде чем сделать кому-то больно, я очень долго взвешиваю все за и против. В данном случае мне это не понадобилось.
-- В смысле?
-- Ты единственная, с кем я могу это обсудить.
-- Ой, ну ладно, давай уже скорее придём, а то у меня ноги трясутся.
-- Мы уже пришли.
Кафе было действительно хорошим, очень уютным, с тихой спокойной музыкой и массой улыбающихся официантов, свет был слегка притушен.
-- Идеальная атмосфера исповедоваться и плакать.
От того, как явно она пропустила мою фразу, мне стало не по себе. Мы прошли в самый конец зала и сели у окна. Барная стойка являлась главным акцентом всего кафе, она была очень красиво отделана деревом и распложена полукругом. В поле нашего внимания были только два столика, но они пустовали. Мы сели друг напротив друга, и я устремила напряжённый взгляд на Галю, но она меня явно игнорировала, мило болтала с официантом, улыбалась и была само обаяние. Наконец он ушел, и мы остались одни. Галя долго и пристально смотрела на меня, а затем произнесла:
-- Котик, ты неважно выглядишь.
-- Не тяни резину, ты не за этим меня сюда позвала, -- мой голос звенел от напряжения.
Она ещё долго рассматривала кольцо на моём пальце, затем медленно подняла голову и, проговаривая каждое слово, произнесла:
-- У меня будет ребёнок.
Я разумеется, попыталась изобразить подобие улыбки, но гримаса получились неестественная, я весьма вяло пролепетала: "Очень рада", -- пытаясь сдержать слёзы, но они потекли ручьями, заливая меня в буквальном смысле слова, мне даже не нужно было ничего делать, было такое впечатление, что прорвало плотину, причём всё это абсолютно беззвучно, никаких причитаний или всхлипываний -- только слёзы одним нескончаемым потоком. Я не знаю, как долго это длилось, но всё это время к нам никто не подходил, видимо, Галя дала понять официанту, чтоб нас не беспокоили. После долгой паузы она произнесла:
-- Тебе ничего не нужно объяснять.
-- Ты понимаешь, ведь если у кого-то, что-то рушится, то говорят, что он переживает или страдает, а к женщине, которая не может родить, это не подходит. Она не переживает и не страдает, она сохнет денно и нощно, сохнет изнутри от этого чувства, которое преследует и ни на минуту не даёт забыть, что ты бесплодна... А косые взгляды знакомых. Господи, как я хочу ребёнка!
-- Почему ты так твёрдо убеждена, что дело именно в тебе, вы обследовались?
-- В этом не было необходимости, врачи очень недвусмысленно объяснили, что детей у меня никогда не будет... так что... Ну и потом, конечно, твоя мать.
-- Вы что, с ней обсуждали эту тему? Мне казалось, что вы не в настолько близких отношениях.
-- С ней никто, никогда и ничего не обсуждает, по крайней мере, она не предоставляет такую возможность. Она просто безапелляционно высказывает своё мнение. Это тебе известно не хуже меня.
Нам принесли напитки и еду.
-- Ну и... когда, а главное, как она его высказала?
-- Ой, да... давно, года три назад. Мы тогда уже пять лет с Павлом прожили. Я после работы к вам на дачу приехала, мы почти всё лето там жили, устала невозможно, астма меня в тот момент ну просто добивала. Ох, думаю -- отдохну, а тут она с клубничкой, которую собирать пора, да картошечкой которую окучить бы не мешало. Я обычно с ней редко на эти темы препиралась, сами же потом это и съедим, думала, а в тот момент не смолчала. Извини, говорю, свекровь, но не помощница я тебе сегодня, устала уж очень. Сказать-то я сказала, а вот последствия предвидеть не могла. Для начала нужно было видеть её лицо, она даже не пыталась скрыть своего омерзения, а потом полилось такое, что и вспоминать-то противно: и помочь ты не можешь, и детей у тебя нет, и какая от тебя только польза...
-- Не может быть!
-- Ну, вру я, значит, мамочку твою оговариваю!
-- Да я не в том смысле Ксюш, а что потом?
-- Потом я всю неделю ревела втихаря, Паша к тому времени уже перестал быть бойцом моего лагеря, но и в её ещё не перебрался, предпочитал занимать нейтральную позицию, полагая, что мы сами разберёмся.
-- Мне ты никогда об этом не рассказывала.
-- Это не та новость, которой хочется поделиться. После того случая мы с ней практически не разговаривали, ну, а когда Павла парализовало, мы вообще общаться перестали. Она приходит к нам днём, когда я на работе, а к шести уходит, чтоб со мной не встречаться. Ну да ладно, её я как-нибудь переживу.
-- Как Паша?
-- Ему очень одиноко. Мать, конечно, всегда с ним, но ему явно не хватает сверстников. Сахар в его крови повышается так быстро, что врачи не понимают, в чём дело. Я даже сладкие фрукты ему перестала давать, боюсь.
-- Может, мать его чем подкармливает, пока ты на работе?
-- Исключено, она его любит с каким-то только ей присущим фанатизмом. Я её, конечно, не выношу, но за это уважаю. Не представляю, что с ней будет, когда его не станет.
-- Тогда она обвинит всех нас в этом. Ты извини, что в последнее время я бываю у вас так редко, сестра ему всё-таки, но мне кажется, что я его раздражаю.
-- Ой, Галь, его в последнее время всё и вся раздражает, всё то, что имеет право на будущее и смеет быть счастливым. Пока его не парализовало, он ещё хоть как-то бодрился, а сейчас всё, от бывшего жизнерадостного Павлика одно имя осталось, да и оно его игнорирует. Единственное его утешение -- это стихи, он давно их пишет, и честно говоря, у него неплохо получается. Ну да ладно, я выговорилась, ты ж сама знаешь, мне поделиться этим не с кем, а за тебя я очень рада, даже очень, и никакой зависти.
-- Я знаю, именно поэтому ты первая, кому я это рассказала, даже Олег -- и тот не знает.
-- Ну, ты, мать, даёшь!
-- Ничего-ничего, придёт время, будут радоваться. Слушай, ты можешь дать мне почитать его стихи?
-- Конечно, я переписала несколько из его записной книжки.
-- Нам пора, у тебя клиент...
На выходе я стёрла следы несчастий пудрой и помадой, и мы вышли на улицу.
-- Какая тёплая в этом году осень. Моё любимое время года.
Галя с опаской покосилась на меня, видимо, не понимая, шучу я или серьёзно.
...как это ни странно, но мне действительно стало легче.
III
Я немного опоздала, моя клиентка уже сидела у меня в кресле, и Светка очень оживлённо с ней что-то обсуждала. Ей оказалась милая хохотушка из обувного магазина напротив, друзья посоветовали нас, и она решила попробовать.
Есть люди, одно присутствие, которых даёт заряд положительной энергии. Я не думаю, что у них не бывает неприятностей, просто они относятся к ним либо более легкомысленно, либо философски, хотя вполне может быть, что легкомыслие -- и есть их философия. Настя была миловидной брюнеткой лет тридцати, слегка склонной к полноте, с круглым лицом, на щеках которого ярко пылал румянец, кстати говоря, в отличие от моего, натуральный. Хотя волосы и были заплетены в тугую косу, я уже поняла, что их слишком много, а значит, придётся повозиться. Я расплела косу, и посмотрев на Настю в зеркало, спросила, какие у неё пожелания.
-- Очень хотелось бы встать из этого кресла Клаудией Шифер, -- томно произнесла она.
Посмотрев на неё, я очень спокойно сказала:
-- Есть две возможности добиться этого, первая -- изменить имя и фамилию, а вторая -- пластический хирург, оба варианта посещение нашего заведения не предусматривает.
Светка, изменившаяся в лице, кинулась к моему креслу спасать ситуацию.
-- Насть, ты на неё не обижайся, это у неё юмор такой, к нему только привыкнуть надо.
Но умница Настя и не думала обижаться, она так задорно хохотала, что я удивляюсь, как у неё не началась икота. От души насмеявшись, она произнесла:
-- Ой, девки, весело с вами, я теперь только к вам ходить и буду.
Принеся несколько профессиональных журналов с причёсками, я стала объяснять, что, на мой взгляд, следует взять за основу, а что ну просто противопоказано... Я сделала ей неровную чёлку, обрезала волосы до линии плеч, асимметрично профилировав их и слегка осветила некоторые пряди, сделав их лишь на тон светлее натурального цвета.
Когда я закончила с ней возиться, из зеркала на меня смотрела уже не Настя, а Анастасия. О том, что ей нравилось её новое "я", говорили глаза, они излучали и рассыпали искры радости, при этом она не переставала повторять, крутясь перед зеркалом: "Господи, ну какая же я красивая". Светка от важности аж надулась, всем своим видом давая понять: "Ну что, поняли, кто мы такие?" Она вообще никогда не говорила "я" или "она", но всегда "мы". Я знала её с самого детства, и мы регулярно грызлись, но любили друг друга беззаветно. Когда Настя выпорхнула, предварительно пообещав прислать к нам весь обувной магазин, Светка сообщила, что их дети учатся в одной школе, только в параллельных классах.
-- Мир тесен.
-- Правда? Интересно, почему тогда я никак не могу встретить Брэда Питта.
-- Царёва, не гневи Бога! У тебя ж муж дома.
-- Ой, муж, объелся груш, название одно.
-- Что, опять пьёт?
-- Так ведь ещё и издевается, ирод. "Да, -- говорит, -- пью, а вот когда мне платить нормально начнут, я ещё и закусывать буду". Да какие ж здесь нервы надо, чтоб его выдержать?
-- Слушай, Светик, я б с удовольствием задержалась на полчасика, чтобы перемыть кости твоему любезному, но не могу, пора Пашку кормить. Салют. Тёть Шур, до свидания.
-- До свидания, Радченко.
IV
Уже стемнело, и фонари делали своё дело, окружающий мир казался гораздо загадочнее, чем он был на самом деле, ярче, интереснее, и в нём хотелось остаться. Из чего следовал вывод, что устала от окружающей серой действительности, и до депрессивного состояния рукой подать. Я всегда была оптимисткой, беспричинно радуясь всем и каждому, но после того как узнала, что детей у меня больше быть не может, я очень быстро повзрослела, а когда Павлика парализовало, у меня осталось очень мало повода для оптимизма. Никого из родных, чтоб поплакать на их плече о собственном горе, у меня не было. Я выросла в детдоме и со всеми своими бедами привыкла справляться сама, не очень-то позволяя чужим хозяйничать в моей душе. Единственным близким мне человеком была Галя, ей я могла доверить всё, за исключением, разумеется, моих ссор со свекровью, и хотя она всегда была на моей стороне, огорчать её я не решалась, мать, всё-таки.
Дома было тихо, свет в комнате Павла не горел, значит, ещё не проснулся, у меня было время приготовить ужин. Но как только я сняла пальто, послышался его голос:
-- Ксюш?
-- Да, Павлуш.
-- Попить бы чего.
-- Сейчас принесу.
У него была постоянная жажда, и той воды, которую мы оставляли рядом с ним, ему явно не хватало. Я достала из холодильника квас и налила полный стакан, это, конечно, не самое полезное для него, но, зная, как ему весь день хочется сладкого, потакала его слабостям. Он пил залпом, жадно захватывая жидкость, как маленький ребёнок, не контролируя своих действий.
-- Ты неважно выглядишь, -- он вернул мне стакан.
Я улыбнулась ироничности ситуации (обречённый больной рассказывает сиделке, что у неё нездоровый вид).
-- Ты уже второй за сегодняшний день, кто говорит мне это. Посмотри телевизор, пока я приготовлю ужин.
-- Посиди со мной,
Ужин, а затем укол инсулина должны производиться в одно и то же время (врач объяснил, насколько это важно), но я уступила, его психическое спокойствие было для меня важнее, слишком раздражительным он стал в последнее время, к тому же, после каждого расстройства ему становилось хуже. Я присела к нему на кровать и стала перебирать его волосы -- единственное, что, пожалуй, не изменилось с начала болезни, волосы и глаза. Я не могу сказать, чтоб у него были уж очень выразительные глаза (Светка утверждала обратное, наверно, только потому что всегда была неравнодушна к нему). Нет, дело не в размере, цвете или в других физических данных, но я ни у кого не встречала такой доброты, которая в буквальном смысле струилась из них, доброты в смеси с какой-то почти детской беззащитностью. Именно эта беззащитность и взяла меня однажды штурмом, хотя я не очень-то сопротивлялась.
К двадцати годам у меня, конечно, уже был небольшой багаж, включавший первую любовь и несколько не вполне серьёзных увлечений, но всё это было настолько стандартно, без каких-либо нюансов, что вспоминалось об этом редко.
Первый раз я встретила Павла на вечеринке у Царёвой, Светка устраивала их достаточно часто, иногда по совершенно непонятным случаям. У неё лёгкая рука, и половина наших знакомых обязана своим личным счастьем именно ей. Пашка был однокурсником брата Светы, так что вполне логично, что и он стал гостем её дома, она, правда, заранее предупредила всех особей женского пола: это её потенциальный жених, и, следовательно, не очень баловать его своим вниманием.
Я могу показаться нескромной, но мало найдётся представителей противоположного пола, кои бы при встрече со мной не отметили хотя бы про себя, как я красива. Вначале при подобных знаках внимания я просто не знала, как себя вести (в детдоме подобные вещи можно было услышать весьма редко). Постепенно привыкая к мысли, что я действительно красива, стала отвечать на комплименты улыбкой, принимая их как должное. Именно улыбкой, ибо, не будучи дуррой, интуитивно понимала, что интеллектуалки из меня явно не получится, но, как говорится, каждому своё. Увлекаться книгами я начала только после своего знакомства с Павлом, он вообще любил книги, а на исторических романах у него было явное помешательство. Он-то и пополнил мой интеллектуальный кладезь, пустующий с детства. К моему (и, кстати говоря, всех моих тогдашних сверстниц) счастью, парней этот отдел не интересовал вообще. На границе отрочества и юности отношения самца и самки проявляются гораздо сильнее, чем на любом другом жизненном этапе. Это уже потом нас интересует, умён или глуп, перспективная у него профессия или не очень, богатый или нищий. А на заре юности наши мотивы куда менее меркантильны и куда более чисты, разумеется, весьма наивны -- от незнания жизни, но зато без задней мысли. Вот именно по этому признаку я и оценивала Павла, когда увидела его впервые. Его внешность была на твёрдую четвёрку, то есть он был хорош собой, но на роль рокового красавца явно недотягивал, и только глаза были тем, от чего оторваться было невозможно. В них не было застенчивости или робости, но была пронзительная беззащитность и доброта. Я впервыепоймала себя на мысли, что мне доставляло удовольствие следить за этими глазами и совсем не безразлично, обращены они на меня или нет. Так или иначе, но, будучи Светке верной подругой, первый шаг навстречу я сделать не могла, и мне оставалась ждать, когда его сделает он. Моё ожидание затянулась, и я уже начала серьёзно нервничать, когда, в очередной раз улыбнувшись мне, он наконец-то подошёл ко мне...
Павел пристально смотрел на меня, не отрывая глаз:
-- О чём ты думаешь?
-- О нашей первой встрече,
-- И?
-- Самый счастливый момент в моей жизни!
-- Учитывая настоящую ситуацию, звучит не слишком правдоподобно.
-- А для меня именно сегодняшняя ситуация не слишком правдоподобна.
-- Ну, знаешь, это горькая правда.
-- В таком случае, наша встреча -- это сладкая правда.
-- Вот, кстати, сейчас бы чего-нибудь сладенького.
Я чмокнула его в лоб и пошла готовить ужин.
Зазвонил телефон, это была Галя.
-- Слушай, у знакомой Олега завтра на Таганке спектакль, пошли посмотрим, тебе не мешает немного отвлечься.
-- Ты что, это же вечером, с кем я оставлю Пашку?
-- С ним побудет Олег, он, кстати, даже обрадовался, давно у него не был, кстати, смена общества твоему пойдёт только на пользу.
-- Ой, слушай, неудобно как-то без Олега, это же его знакомая, а придём на спектакль мы.
-- Ксюш, мой этот спектакль уже раз сто видел, так что не порть компанию. Завтра в районе семи мы с Олегом у вас.
После ужина и обязательного укола Павлу на короткое время становилось хуже. Его обычно начинало морозить, и он становился раздражительным. Эти минуты были для меня самыми тяжёлыми, и поскольку это повторялось ежедневно, то меня это достаточно сильно угнетало, моё нервное состояние было плачевным. Так что я была благодарна Гале за предоставленную мне возможность сменить обстановку.
V
Первым делом, придя на работу, я отметила у себя в графике, что работаю только до пяти, нужно было успеть накормить Павла, сделать укол и привести себя в порядок до приезда Гали. Предупредив об этом тётю Шуру, пошла переодеваться. Светка уже переоделась и тянула свою очередную сигарету. Обычно весёлая и жизнерадостная, она была какой-то погасшей. Меня это удивило.
-- Что-нибудь случилось?
-- Пять лет назад у теть Шуры на глазах пьяный автомобилист сбил её ребёнка, пока приехала скорая, дочь была уже мертва.
Светка затушила сигарету и вышла, оставив меня в раздевалке.
Мы всегда уверены, что наши беды -- самые большие и значительные, но жизнь с постоянной монотонностью доказывает обратное, то, что другим может быть хуже, и, возможно, именно ты можешь хоть немного облегчить их участь, отвлечь, пусть на немного, от их пульсирующей боли.
Я переоделась и вышла, в холле было пусто, ни души. Мы очень любили эти утренние часы до первого клиента, можно было спокойно выпить кофе и потрепаться о жизни насущной. Сегодня мне было не до кофе и уж тем более не до жизни.
-- Тёть Шур на сколько у меня первый посетитель?
-- Только на десять.
-- Ну, вот и прекрасно, пойдёмте со мной.
-- Это куда ещё?
-- Здесь недалеко.
Она недоумённо проследовала за мной в зал. Боковым зрением я видела лицо Царёвой, так же как у тёть Шуры, на нём было недоумение. Я подвела её к мойке и попросила сесть в кресло.
-- Это зачем ещё?
Насильно усадив её в кресло, я стала мочить её голову.
-- Господи, и что это ты задумала?
-- Тёть Шур, вы -- визитная карточка нашего салона, и именно эту карточку я сейчас пытаюсь переписать.
-- Да и так всё нормально.
-- Ну, мне виднее, это ведь я мастер по причёскам, и пожалуйста, закройте глаза, а то в них шампунь попадёт.
Светик вышла, наверно, сдали нервы, а я как окаменела, ничего не чувствовала, только злобу на себя, оттого что раскисла с постоянной жалостью к себе и своим проблемам. В последнее время ничего и никого не замечала, как будто других и нет вовсе, а они есть, вот они, в моём кресле...
Вряд ли она будет ежедневно по полчаса стоять перед зеркалом, приводя себя в порядок, наверняка нет, надо что-нибудь попрактичней и чтоб хоть немного освежало, ну, а значит, покороче. Зашла Светка и встала у меня за спиной, нервно покусывая губы.
-- Ну, Светик, какие предложения?
-- Что-нибудь поспортивней.
-- Умничка, так и сделаем!
Тёть Шура молчаливо давала понять, насколько неодобрительно она относится к создавшейся вокруг неё ситуации.
Минут через сорок я закончила. Её волосы стали чуть светлее и гораздо короче, в своём новом имидже она очень напоминала озорного мальчишку, никак не могущего понять, что же с ним произошло. Только сейчас я заметила, насколько она маленькая и худенькая, с длинным волосом это как-то терялось.
-- Ой, Оксан, и мастерица же ты! -- она (впервые назвав меня по имени) улыбалась себе в зеркало и была явно довольна.
-- Тёть Шур, у меня очень красивая фамилия, Радченко, и я хочу слышать её как можно чаще, плюс, в этом кресле вы должны находиться через каждые шесть недель, а теперь можете идти работать.
Она нежно погладила меня по руке и сказала:
-- Оксаш, и откуда в тебе только этот горький юмор? Внутри ты вся такая светленькая, а снаружи одни иголки. Ну ладно, побегу, тортик куплю, в перерыве обмоем мою причёску, присмотрите за входом и, пожалуйста, не распугайте последних посетителей.
Она выпорхнула из зала с лёгкостью, которой позавидовала бы молодая девушка. Мы переглянулись.
-- Радченко, ты прям колдунья, ей же больше сорока теперь ни за что не дашь.
-- Я слышала однажды, что именно это называется мастер-класс,
-- Ой, ой, ой ну надо же, звезда ты наша, смотри корону не урони. Лучше расскажи, если уж ты такой мастер-класс, почему у нас народу нет?
-- А мы с тобой, говоря Галиным языком, не прикинутые.
-- В смысле?
-- Ты наш вход с улицы видела?
-- Ну, знаешь, раскошеливаться на модный козырёк я не собираюсь.
-- Не только козырёк, внутри тоже пора переоборудовать.
-- Может, мне дизайнера по интерьеру пригласить?
-- Твой сарказм неуместен, если мы в ближайшее время не примем меры, то рискуем умереть с голоду.
-- Ты что, серьёзно, да где ж я столько денег-то возьму?
-- А вот над этим нам действительно стоит подумать, кстати, как ты узнала про тёть Шуру?
-- У меня соседка с ней раньше дружила, после смерти дочери она практически ни с кем не общается.
-- А что водитель?
-- А что водитель, скрылся. Сидеть кому охота? Когда скорая приехала, её дочь бывший парень на руках держал, к себе прижимая, только когда девочку от него отняли, она уже была мертва.
-- Что значит, бывший?
-- У неё к тому времени уже муж был, а с этим она случайно встретилась.
-- Нереально это всё как-то. Знаешь, я иногда у Пашкиной кровати сижу, и мне кажется, что я сплю. Я точно знаю, что сейчас проснусь, и весь этот кошмар закончится. Павлик будет здоровым, у нас будут дети, и мы будем счастливы, ну, прям как у Блока: "...и всем казалось, что радость будет".
-- Там концовка плохая!
Я пропустила её реплику.
-- Ведь я немного прошу, Свет, самый базис -- без чего мы, бабы, и жить-то не можем.
-- Ой, не знаю, Ксюш, я в последнее время боюсь чего-либо желать, всё, чего я хотела, так или иначе исполнилось, но всё какое-то недоделанное, а доделать самой у меня не получается, бьюсь, как рыба об лёд, а всё на одном месте топчусь. Слушай, а почему бы тебе ко мне в пайщики не войти? Мы с тобой здесь быстро всё организуем.
-- Это именно то, чего я не могу, работать за десятерых я могу, а вот организаторской хватки у меня никогда не было.
-- Есть люди, которые не позволяют хорошим вещам случаться с ними.
-- Не сердись, Свет, я очень трезво оцениваю свои способности, -- и тут меня осенило. -- Слушай, а вот Гале твоё предложение наверняка понравится, во-первых, у них с Олегом есть деньги, во-вторых, их контора достаточно раскручена, и она наверняка захочет заняться ещё чем-нибудь. А потом, ты же её знаешь, у неё идей в голове всегда тьмища. А-а-а-а-а-а?
-- Ты думаешь, она захочет нами заняться?
-- Заняться? Ну, знаешь, а чем тут заниматься, изменить имидж и плюс подключить паблик рилэйшонс.
Светка аж зашлась в припадке смеха:
-- Так ведь это самое главное, то, без чего ни одно предприятие сейчас работать не может.
-- Ты думаешь?
-- Судя по количеству наших клиентов, я в этом уверена.
-- Я тебя предупреждала, что я ничего не смыслю в организации.
Тётя Шура возвестила о моей клиентке, предварительно поинтересовавшись, сколько времени это у меня займёт:
-- Поставлю чайник к тому времени, с тортиком попьём, -- сообщила заговорчески она и вышла, храня на своём лице выражение чего-то ожившего.
Это была другая Шура, которой я ещё не знала, но с которой мне очень хотелось подружиться. Чтобы жизнь других людей хоть на мгновение стала легче, порой нужны лишь крохи внимания, но именно их нам так катастрофически часто не хватает.
...Торт был замечательный, и Царёва налегала на него с энтузиазмом голодной фурии, что, кстати, было не правдой, час назад она уже заправилась двумя бутербродами. Светка всегда свои те или иные трудности в жизни пыталась заесть чем-нибудь вкусненьким. Надо отдать ей должное, у неё это очень хорошо получалось, её любимым выражением было: "Бабы, надо есть часто, но много".
До конца дня я обслужила ещё двух клиенток и, ровно в пять выйдя из салона, была вся в предвкушении предстоящего вечера, кроме того, у меня деловое предложение к Гале, и я чувствовала себя почти важной. Зная, что моё настроение может быть испорчено в одно мгновение, если я встречусь со свекровью, заблаговременно предупредила её, что буду дома к пяти.
VI
Я очень плохо переносила тишину нашего дома, особенно в вечерние часы, у меня всегда было тревожное ожидание беды, и хотя причины этого ожидания мне были известны, облегчения это не приносило. Это не было затишьем перед бурей, это и была сама буря -- может быть, без видимых разрушительных атрибутов, но жестоко опустошающая изнутри, делающая тебя почти зомби, временами не понимающим, где ты находишься и что от тебя все хотят. Тот, кто когда-нибудь пребывал в подобном состоянии, хорошо поймёт меня. Так же, как туго закрученная пружина однажды рвётся, сводя к нулевому результату затраченные до этого усилия, так же и нервная струна, находящаяся в напряжении долгое время, в конце концов не выдерживает, приводя к нервному срыву, после которого начинается неадекватное восприятие действительности, выражающееся абсолютной апатией к тому, что тебя интересовало раньше или что тебя ещё ждёт впереди. Правда, уяснив раз и навсегда, что философствование во время срыва может принести плачевные результаты, я гнала от себя подобные мысли, хотя они и помогали мне убивать время, причём в буквальном смысле этого слова.
Войдя в комнату, я включила в углу напольную лампу, дающую мягкий свет, и подошла к кровати, Павел лежал, уткнувшись лицом в подушку и нервно подрагивая во сне. Я чмокнула его в затылок и начала ерошить волосы, пытаясь разбудить. Он всегда спал чутко и сразу отозвался.
-- Уже пора есть?
-- Пора, а потом я убегаю.
-- Куда?
-- К тебе придёт Олег, и мы с Галей решили вам не мешать, пойдём погуляем.
-- Давно пора, я уж думал, что он забыл, как меня звать.
-- Ты несправедлив, он очень занят.
-- Ах, да, у него ж теперь свой бизнес -- сдавать квартиры внаём, если принять во внимание, кем он мечтал стать в юности, то понимаешь в полной мере, насколько он счастлив.
-- Если вашу встречу ты начнёшь на подобной ноте, то вполне возможно, что вскоре он действительно забудет твоё имя, а потом, ты знаешь, он действительно очень счастлив, ведь у него есть твоя сестра.
-- У меня хорошая сестра.
-- У тебя очень хорошая сестра.
-- Только уж очень она правильная и рассудительная.
-- Наверняка в твоего папу. Царство ему небесное.
-- Ксюха, не каркай.
-- В смысле?
-- Ну, зачем живых хоронить-то?
-- Как живых, он же разбился в автомобильной катастрофе?
-- Да нигде он не разбился, жив-здоров, живёт себе в Набережных Челнах с новой женой и двумя детьми.