Аннотация: Не все рукописи великих авторов дожили до сегодняшнего дня
- На тебя, Илюша, у разных нехороших людей такие "зубы" выросли, что мы уже некролог готовим, - и замминистра счастливо расхохотался.
Илье было не до смеха, хотя в душе он немного возгордился. Илюша такие дела ворочал, что сам себе удивлялся.
Из последних. Особняк в центре Москвы у крупного банка отжал, под видом того, что это памятник культуры. Теперь можно будет это здание, спустя какое-то время, конечно, передать другим, своим людям. Те, кого он особняка лишил, обиделись? Факт, обиделись.
Другой случай. Толстовский центр в Колымажном переулке закрыл на капремонт. Ещё не совсем закрыл, но деньги уже выделены, документы подписаны. Особняк закрывают, коллекции перевозят в другие филиалы. Капремонт будет идти три-четыре года, а за это время его потихоньку сольют в нужные частные руки. Есть другие руки, которые тянулись в Колымажный переулок. По ним дали, и теперь хозяева этих рук очень обижены.
- Прокофий Павлович, - спросил Илья. - А кто же конкретно зубы точит: банкиры или "толстовцы"?
- Все! - радостно воскликнул замминистра.
Илья, как работник министерства культуры, тем и занимался, что по заданиям и под руководством Прокофия Павловича проворачивал мутные схемы, за что имел хорошее вознаграждение. Гений был Илюша по части мутных схем.
Прокофий Павлович посерьёзнел, человек он был деловой:
- Надо тебе из Москвы съехать на время, для здоровья полезней. В командировку поедешь, в Курскую губернию. Поедешь по делам Толстовского центра. Под Курском есть село Панинское. По архивным данным туда ездил Толстой. Информацию возьмёшь в филиале в Колымажном переулке. Забери совсем, там всё закрывается.
- И что искать в этом Панинском?
- Ничего не искать. Надо прихватить там всё, что можно, под Толстовский центр. Главное, земли побольше. Всё объявить заповедной зоной.
Илья помялся.
- А мне хоть по улицам можно ещё в Москве ходить? Меня не стрельнут, трубой в подъезде не отметелят?
Прокофий Павлович вздохнул:
- Забудь ты эти стереотипы девяностых! Сейчас другие времена, другая месть. Вот деньги у тебя изъять через аферу, через подставу - это реально. А стрелять сейчас никто не будет. Проще сделать, чтобы тебя в армию призвали.
Илью передёрнуло.
Он поехал сразу в Колымажный переулок. Там у хранителя затребовал документы. Пока тот, шаркая ногами, ушёл в архив, Илья осмотрел стенды, которые в ближайшее время должны были разобрать. В углу сидела смотрительница, старая согбенная женщина. Голова её упала на грудь. Сухонькая старушонка спала.
"Стереотипная музейная бабушка", - подумал Илья, и даже не сообразил, откуда это слово "стереотип" всплыло у него в мозгу.
Шаркая, вернулся хранитель, принёс документы:
- А вам зачем? - спросил он громко, так как был туговат на ухо.
- Под Курском создадим филиал Толстовского центра.
Хранитель почему-то поёжился, хотя август был очень тёплый.
- До свидания! - крикнул ему в мохнатые уши Илья.
Хранитель кивнул, старушонка так и не проснулась.
Илья решил ехать поездом. Машиной было боязно: могут и тормоза испортить, и аварию на дороге подстроить.
***
В поезде Петру почему-то не понравилось. Его укачивало и слегка мутило. Пейзажи за окном пошли однообразно унылые. На одной из станций он вышел и дал телеграмму. После чего вернулся в вагон и поехал дальше, немного повеселев. Похоже, удастся отвлечься и развеяться.
***
Илья приехал в Курск в послеобеденные часы. О его приезде уже знали в местном комитете культуры. Его встретил бойкий молодой человек, представившийся Игорем, который сказал:
- Вы же в Панинское приехали? У нас там неподалёку дом-музей, можете там остановиться. Всё будет рядом. Если же хотите в гостиницу, то воля ваша.
Илья решил пожить при доме-музее. Регистрацию в гостинице могли отследить.
Когда выезжали с площади под машину чуть не попала какая-то девчушка в худи. Водитель ловко объехал её. Девушка тормознула и пристально посмотрела вслед уезжающему автомобилю.
***
Пётр к Курску подъезжал уже к вечеру. Александр ждал его на перроне. Пётр сошёл, держа в руке саквояж.
Мимо протопала какая-то баба, визгливым голосом предлагавшая пирожки с курскими яблочками. Пётр посмотрел в сторону здания вокзала, стоявшего в лесах.
Александр подбежал, они обнялись, и, заметив взгляд гостя, Александр пояснил:
- Только строят пассажирский дом. Сам Левенштерн строит. Рад, что ты приехал. Задержался ваш киевский поезд, а теперь видишь, ещё и московский подходит.
На перроне смешивались потоки, сходившие с двух поездов. Тут Александр, заметив в толпе знакомое лицо, воскликнул:
- Ты посмотри, кто приехал. Нам обязательно надо представиться. Я себе не прощу никогда, если не поговорю хотя бы пару минут с этим великим человеком.
Пётр посмотрел в сторону, куда показывал Александр, и тоже заметил крепкого бородатого старца с томиком Шопенгауэра под мышкой.
***
Скоро приехали в деревню неподалёку от Курска. Дом-музей оказался вполне приличным. А гостевой домик при нём, так вообще выше всяких похвал. Илья заподозрил, что сюда приезжает начальство отдохнуть, но озвучивать своих выводов не стал. Холодильник был предусмотрительно забит всякой снедью. Игорь спросил, что гость ещё желает? Предлагал некую "культурную программу". Но задача стояла серьёзная. В короткие сроки надо было осмотреть всё в округе и составить программу изъятия земель для "культурного центра". Поэтому вежливо поблагодарив, Илья пожелал всего лишь осмотреть окрестности, чтобы понять, где здесь что.
Вышли. Сотрудник комитета культуры рассказывал об этих краях. На что-то указывал. Илья слушал вполуха. Тут гид сказал Илье:
- А вот интересный персонаж. Яков Митрофанович.
На лавке дремал в лучах закатного солнца ветхозаветный старик.
- Герой войны. Был партизан. Попал к немцам. Не знаю, в СС или в гестапо. Куда-то туда. Его пытали, выбили ему правый глаз.
- А за что пытали? - поинтересовался Илья.
- Он был связной у партизан. И держал схрон оружия. Но, выжил он после пыток. После войны руководил промартелью. А теперь на старости лет свихнулся. Говорит, что партизаны придут, а им должен оружие передать.
- Старый человек, - пожалел его Илья. - Сидит и сидит, не стоит беспокойства.
- Дело в том, - усмехнулся его собеседник, - что схрон оружия немцы так и не нашли. И после войны, как нам известно, тоже ничего не извлекали. А если бы сейчас отыскать, то можно было бы хорошо музейную экспозицию пополнить.
- Если что и было, уже проржавело всё.
- Скорее всего, - вздохнул Игорь. - Но забавно.
Он подошёл к деду и толкнул его:
- Яков Митрофанович! Ждёшь?
Тот посмотрел на молодого человека одним глазом и кивнул.
- Отдай нам всё. А мы партизанам передадим.
- Ты пароля не знаешь, - и дед закрыл глаз.
- Вот видите, - Игорь повёл Илью дальше. - А места здесь прекрасные для туризма. Ещё один центр, музей здесь не повредит. Вон девушка вдалеке с рюкзаком идёт. Тут таких туристов пруд пруди.
И они пошли разговаривая дальше. Девушка, сделав крюк, вышла к лавке и удивлённо воскликнула:
- Яшенька! Наступает осень.
- Скоро выпадет снег, - откликнулся старик, распахивая свой глаз.
- Светка дома? В каком состоянии?
- Дома, измасленная вся.
***
- Лев Николаевич, Лев Николаевич, - кричал Александр, пробираясь меж людьми.
Наконец добежал, обратив на себя внимание.
- Лев Николаевич, - повторил он. - Господин граф, позвольте представиться.
Александр подтянул к себе стушевавшегося товарища:
- Рад отрекомендовать вам, Чайковский Пётр Ильич. Товарищ мой, композитор. Автор симфонии "Зимние грёзы".
Толстой на это никак не отреагировал, но Александр быстро продолжал:
- Премьера оперы "Воевода" с успехом прошла в Москве.
Тут он слукавил немного, но Толстой скривился.
- Извините, опера - самое отвратительное зрелище. Я человек живой и всю эту бессмыслицу не приемлю.
Чайковский смутился и хотел быстро уйти, но Александр ухватил его за рукав, решив всё-таки нормально завершить разговор.
- Я - Бородин Александр Порфирьевич, ординарный профессор Медико-хирургической академии, член-учредитель Русского химического общества, - здесь Бородин развёл руками и признался. - Тоже композитор.
- Значит, тоже оперы пописываете? - угрюмо спросил Толстой.
- Нет, - соврал Бородин. - Романсы.
И он упомянул пару названий. Здесь граф оживился:
- Позвольте, так "Фальшивая нота" ваша? А вот это положительно здорово. У нас её последнее время с удовольствием исполняют.
Лев Толстой затряс руку Александру, после чего протянул руку также и Петру. Толстой представил своего спутника:
- А это мой добрый друг, помещик Афанасий Афанасьевич Шеншин, - тут граф хитро улыбнулся. - Поэт наш великий Афанасий Фёт.
Здесь уже пора изумления пришла для Александра с Петром, которые рассыпались в бурных комплиментах.
Толстого и Фёта ждала коляска. Они погрузились, уселись, хотели было отъезжать, но тут всеобщее внимание привлекло происшествие с продавщицей пирожков. Пытаясь сбыть свой товар, смотрела она на людей, а не под ноги. Тут она и сверзилась с перрона под колёса. Люд громко хохотал, пока визжащую бабу тащили из-под вагона.
Александр поманил извозчика.
- Семьдесят пять копеек барин с души.
Александр махнул рукой и сказал Петру в сердцах.
- Построили станцию в трёх верстах от города, с купцами о чём-то не договорились. Вот тебе возницы и дерут.
Льва Толстого, в отличие от прочих, история с бабой не развеселила:
- А коли бы паровоз тронулся, потянул вагоны. Разрезало бы её за милую душу. - И, обратясь к Фёту. - Молодой вертопрах - пустозвон. Одно слово композитор. А вот химик, видно, дельный человек.
Он похлопал кучера, когда проезжали мимо коляски, куда садились Чайковский и Бородин.
- Постой, - и крикнул приятелям. - А где вы остановитесь, в чьём имении?
- Мы прямо в Курске. Дом Чурилова на углу Московской и Можаевской, в квартирах князя Кудашева.
Коляски разъехались. Ехали молча. И только извозчик у Александра и Петра всё покрикивал:
- Вот Нюшка насмешила, - вспоминая казус с торговкой.
***
С утра Илья отправился в Панинское. Его уже ждала женщина средних лет, местный краевед, Марина Дмитриевна.
- Центральный дом, - начала она, - двухэтажное здание на высоких сводчатых подвалах. Принадлежал семейству сенатора Карамзина. После революции здесь была колония для малолетних. Потом здание военной школы. Во время войны здесь располагался немецкий госпиталь. Потом пришли наши, и здесь был наш госпиталь. После войны райзаготконтора располагалась. Последние двадцать лет приходит в запустение.
Женщина с отчаянием чуть не прокричала:
- Надо! Надо восстанавливать. А то не успеем спасти. У меня на вас последняя надежда.
- Спасём, - уверенно сказал Илья.
Женщина воспряла духом:
- Это замечательно! А красоты здесь какие. Там виден рукотворный холм, на нём остатки беседки-миловиды. В парке липы и клёны вековые. Там - пруд. За ним церковь была, но её...
Илья перебил.
- А документы какие-нибудь об имении, об усадьбе остались? Говорят, Толстой здесь бывал.
- Бывал, - подтвердила краевед. - В доме есть несколько сохранивших комнат. Они заперты. Там архив.
- Какой архив? - заинтересовался Илья.
- И заготконторы архив, и от колонии документы остались. От обоих госпиталей, в том числе на немецком языке. Может быть и старые хозяйские бумаги свалены. Я не знаю.
- А что вы не изучали?
- Я бы с удовольствием. Но всё заперто. Ключи в краеведческом музее. У них времени нет, а меня туда не допускают.
- Это мы исправим, - усмехнулся Илья и сразу стал набирать номер. - Мы с вами уже сегодня там начнём работу.
***
Принимали Толстого с Фётом в Панинском шикарно. После обеда Лев Николаевич предложил товарищу прогуляться вдвоём, уединившись. Хозяева отнеслись с пониманием, гениям надо обсуждать высокие материи.
Когда отошли подальше от помещичьего дома, Фёт спросил:
- О чём желали поговорить, Лев Николаевич? О Шопенгауэре.
- Да чёрт с ним Шопенгауэром. Понимаешь ли, Афанасий Афанасьевич, за пятый, а особо за шестой том "Войны и мира" получил я хорошие деньги. Жаль будет их спустить. Профукать.
Последнее слово Толстой сказал со вкусом. Смачное было слово.
- И вот я думаю эту усадьбу купить. Да и хозяйка вроде бы как не против. И на кой чёрт ей эта усадьба нужна, у их семейства в этой губернии тринадцать тысяч десятин земли. А этот кусок, хоть и близок к Курску, зато от остальных, от главных земель далеко лежит.
- И в чём дело стало? - оживился Фёт.
- Боюсь, что цену заломят большую. Дорого с меня возьмут. Скажут: граф, писатель известный, возьмём с него на полную катушку.
Толстой мечтательно осмотрел окрестности.
- А здесь места богатые, климат хороший, чернозём. Я бы ляда пожёг под пшеницу, березняки выкорчевал бы под лен, и луга снял бы по Сейму, клеверу насеял. Было бы и ржи пропасть, и льну. Сыроварню хочу завести. Знаете, сколько у нас человек в России производством сыра занято?
- Не знаю, - растерялся Фёт.
- А я справлялся в статистике. В пятидесяти европейских наших губерниях всего семьдесят две сыроварни, двести двадцать шесть рабочих занято, и продукции они производят на сто двадцать тысяч рубликов. Здесь поле напаханное. Жила золотая.
- Так что вы надумали?
- Надо композиторов тех пригласить. Пусть они дам очаруют, особенно вертихвост молодой. Хозяйка разомлеет, может и будет посговорчивее.
Приглашение Льва Толстого Бородину и Чайковскому очень польстило. Приехали в Панинское к обеду, слушали размышления Льва Николаевича, гуляли с местными дамами у пруда. Хозяйка поместья, Александра Ильинична Карамзина, показывала владения. Когда возвращались в усадебный дом, она показала на флигель в глубине сада:
- Вот, наверное, прекрасное место для приступов вдохновения. Но у меня там сосед пока живёт.
- А что же сосед не у себя, а у вас обитает? Ремонт затеял?
- Да он сосед по другому имению, в Обоянском уезде. Что-то у него там не сложилось. Приехал весь на нервах: позвольте ли у вас пожить.
- С женой нелады? - участливо спросил знаток человеческих душ Толстой.
- Холост он. Может быть, в денежных делах непорядок.
- А чем он занимается? Служит или в поместье хозяйствует?
- Служил. В Санкт-Петербурге. А уже года два в отставку вышел, в деревню свою переселился. Подобно господину Афанасьеву сказки у крестьян записывает.
- Много записал?
- Это не ведомо. Он их нигде не публиковал пока и не читал.
В сумерках, после ужина, перешли в большую залу. Пока была вечерняя заря, свечи зажигать не стали. Фёт прочитал несколько стихотворений. Все были в восхищении. Бородин пожелал в будущем сделать несколько романсов на эти стихи.
Попросили Чайковского к роялю. Он сыграл пару вещей, а потом сказал:
- В Каменке этим летом плотник, уроженец Калужской губернии, спел мне песню "Сидел Ваня на диване". Мелодия тронула меня. Я её просто слышу в исполнении струнного квартета. Вот как я это представляю.
И заиграл. А когда закончил, все аплодировали в восторге и, поворотившись к Толстому, увидели, что тот плачет.
- Чудно! Вот это чудно! - воскликнул граф, утирая слёзы со щёк. - Сыграйте, голубчик, ещё.
***
Ключ привезли только на утро. Отдавая его, Игорь сказал:
- Там смотрели наши сотрудники когда-то. Ничего там интересного. Да к тому же всё плесенью покрылось.
- Плохо мы относимся к своему наследию, - строго сказал Илья, чтобы напомнить собеседнику, что он здесь серьёзное начальство из Москвы.
Игорь погрустнел и, пытаясь сменить тему разговора, сказал:
- Что-то Митрофаныч с утра не вышел.
- А он что, всё время там сидит?
- Да нет. В магазин ходит, на огороде возится.
- То-то. Не заговаривай мне зубы. Поехали. А что мне показалось, что я ночью какие-то выстрелы слышал?
- Так сезон охоты должен начаться. Вы утиную охоту не любите?
По пути забрали Марину Дмитриевну. У усадьбы Илья Игоря отпустил:
- Мы сами разберёмся. Ключи я потом верну.
Открыли одну комнату - бумаги навалены. Открыли вторую - опять бумаги. Электричества не было, но женщина оказалась предусмотрительной. Она захватила два мощных фонаря. Какой-то свет пробивался через давно не мытые окна.
- Давайте разделимся, - сказал Илья. - Я буду разбираться в одной комнате, вы в другой.
- А что мы ищем?
- В первую очередь материалы по истории именно усадьбы. Значит, девятнадцатый век. Вы говорили, Толстой здесь мог быть. Вот такое бы нам найти. Это очень важно для создания здесь большого культурного центра.
Марина Дмитриевна кивнула и пошла в одну из комнат.
Илья начал разгребать и просматривать бумаги. Тут вернулась Марина Дмитриевна и спросила:
- Вы как молоко в магазине покупаете?
Илья ошарашено посмотрел на неё. Марина Дмитриевна расхохоталась:
- Поняла ошибку. Вы там, в Москве, сами не ходите по магазинам. Наверное, всё доставки? А я, когда подхожу к лотку, в котором сложены пакеты с молоком, руку сую к дальней стенке. Они норовят всю просрочку сверху выложить, а новую партию подальше засовывают.
Тут до Ильи дошло:
- Вы хотите сказать, что ближе к выходу документы более новые? И чтобы найти что-то старое и ценное надо лезть к дальней стене и на дно?
- Точно.
И Марина Дмитриевна ушла.
Конечно, было непросто двигать груды бумаг. День уже клонился к вечеру, когда из-под очередной груды Илья выхватил папку, надпись на которой была сделана с "ятями" и "ерами". Вот это уже подвернулось что-то ценное. Тут за спиной Илья заметил движение, он резко обернулся и застыл. В дверях стояла Марина Дмитриевна, по щекам у неё текли слёзы.
- Что случилось? - испугался Илья.
Марина Дмитриевна подняла руки, в которых держала старую потертую бумажную папку. Дрожащая рука вынула из неё один лист.
- Дедушка мой, - сказала она, всхлипывая. - Не знали о нём, вроде бы как пропал в годы войны. А он здесь умер, раненый. От дома пять километров было. Где-то здесь и похороненный.
И она захлебнулась в рыданиях. Илья подошёл к ней.
- Знаете что. Пойдёмте по домам. Я вас провожу. Папку эту забирайте с собой. А продолжим уже завтра.
Свою старинную папку Илья с собой прихватил.
Он довёл до дома Марину Дмитриевну. Вернувшись в свой гостевой домик, соорудил поздний обед. После нагрузок дня и сытной еды прилёг и задремал.
Когда проснулся, сделал себе чай. Пил его на веранде. Потом вернулся в комнату. Открыл папку. Листов бумаги внутри было много. Первые же его порадовали, это были результаты ревизии крепостных за 1858 год. В Панинском выходило 613 душ женского пола и 621 мужского. Илья потянул следующие листы, один из них сорвался вниз. Илья резко нагнулся за ним, за окном грянул выстрел и пуля, пролетев над Ильёй, вошла в стену.
***
Пётр Ильич заиграл следующее произведение. Все зачарованно внимали. И вдруг он сбился, остановился. И в наступившей тишине все услыхали выстрел.
Вскочили, заволновались.
- Из ружья стреляли, - сказал опытный охотник Толстой.
Фёт, который также любил русскую псовую охоту, согласно кивнул.
Звук шёл от флигеля. Когда прибежали туда, стало ясно - опоздали. Постоялец лежал в луже крови. В руках он сжимал двуствольное охотничье ружьё, стволы которого засунул себе глубоко в рот. Курки были спущены.
Толстой с первого взгляда оценил:
- Прекрасное ружьё! Петра Готлякова работа. Дорогая вещь.
- Это моё, - всхлипнула хозяйка. - Точнее дядюшкино. Подарок великого князя. Оно здесь висело, во флигеле, на стене.
Фёт уже заглянул в рот покойному:
- Дробью утиной стрелял. Всё нёбо в дырках.
Хозяйка расплакалась ещё сильнее:
- Какое свинство! Пустили человека, а он стреляться у нас в дому. Что теперь с ним делать? Он же самоубийца. Батюшка его отпевать не станет.
- Станового пристава надо звать, - сказал Чайковский.
Вышли из дома. Чайковский задумчиво сказал Бородину.
- Я ведь что остановился играть. Я услышал выстрел. Только перестал играть, и второй.
- Правильно, он из двух стволов стрелял. Раз и два.
- Странно как-то. Первый выстрел был в другой тональности.
К ним повернулся Фёт, слышавший разговор.
- Два ствола сразу стрельнули, одновременно. Это по звуку было понятно. А до этого я выстрела не слышал.
- Был. Я точно слышал, - задумчиво сказал Чайковский.
Толстой добродушно заметил:
- А вы не только музыкант, Пётр Ильич. У вас хватка деловая. И станового вы первым сообразили вызвать. И выстрел услыхали.
- Я окончил Императорское училище правоведения с чином титулярного советника и служил по первому отделению министерства юстиции.
Лев Толстой посмотрел на молодого человека с уважением.
- Верю вам, что был ещё выстрел. Но что значит в другой тональности?
- По звуку выше, - Чайковский подумал. - Полагаю из пистоля.
- Там нигде не было пистолета. И зачем самоубийце стрелять из пистолета, чтобы потом застрелиться из ружья?
- Надо вскрывать, - резко сказал Чайковский. - Александр Порфирьевич, ты хоть и химик, но из медико-хирургической академии. Бери местного эскулапа, а я скажу, что искать.
***
Илья залёг на полу. Потом стал отползать к двери. Выполз в соседнюю комнату, окна которой выходили на другую сторону. Свет в комнате не горел. Илья прополз до окна, подтянулся, лёг на подоконник, перевалился через него и упал в кусты. Ещё немного прополз и затих.
В тишине слегка скрипнули ступеньки на крыльце. Убийца пошёл в дом, но очень лёгкой походкой.
"Лопуха не пошлют. Профи", - подумал Илья, сердце бешено колотилось.
Что-то шевельнулось в комнате, из окна которой он вылез. Кто-то подошёл к окну. Практически бесшумно, но свет луны блеснул на стволе винтовки. Незнакомец постоял у окна и вернулся в дом. Илья пролежал в кустах часа полтора. Опасаясь, что убийца терпеливо поджидает его, Илья пополз всё дальше от дома. Добрался до какой-то ложбины, там уже подскочил и на полусогнутых рванул к трассе. Ощупав себя, Илья обнаружил, что портмоне с карточками и деньгами в кармане. Уже хорошо. Телефон в домике остался, но это к лучшему. По сигналу его не запеленгуют. На трассе он поймал попутку. Так на перекладных и рванул в Москву.
***
Сидели в ожидании. Практически не разговаривали. Наконец вернулся Бородин.
- Ну что? - сразу спросил его Чайковский.
- Пётр Ильич, ты оказался прав. - Бородин бросил на стол пистолетную смятую пулю. - Из мозга извлекли. Сперва из пистолета выстрелили в рот, а потом из ружья.
- Зачем же это? - удивился Фёт. - И где пистолет?
- А пистолет убийца унёс с собой, - пояснил Чайковский. - Жертве сначала выстрелили в рот, а затем добавили из ружья.
- Чтобы имитировать самоубийство? - сообразить Толстой.
- И чтобы скрыть убийство. От дроби столько отверстий, что пулевое никто бы не заметил.
- А что же он не сопротивлялся? - продолжал допытываться Фёт. - Не кричал, не звал на помощь? Коли ему в рот пистолет совали.
И тут Бородин всех потряс ещё раз.
- У покойного отмечаются признаки паралича высоких групп мышц. В том числе дыхательных. Я бы предположил отравление болиголовом.
Толстой растерялся.
- Если его отравили, и уже паралич начался, то зачем стрелять?
- А я думаю, убийц было двое. Один отравил. Но второй не знал, поэтому решил застрелить.
Утром прибыл становой. Ему описали всю картину убийства. Запротоколировав показания, становой уехал.
- Знаю я таких, - сказал вслед Чайковский, - повидал. Не будет он никого искать.
Они с Бородиным собрались и уехали.
Толстой с Фётом тоже размышляли: уезжать или остаться. Позвали к обеду. И тут хозяйка сказала:
- Стали дворовые прибираться во флигеле, а там под половицами бумаги спрятанные.
Лев Толстой ухватил их, сперва стал быстро проглядывать, а потом читать запоем. От обеда отказался и ушёл в свою комнату.
За ужином попросил разрешения переехать во флигель.
Хозяйка испугалась:
- Помилуйте, граф. Там только что человека убили.
Но Лев Николаевич упёрся и добился своего. Когда Фёт пришёл спросить о таком неожиданном решении, Толстой сказал.
- Покойный - помещик. В своём имении столкнулся он с чертовщиной, с колдунами местными. Решил их изгнать с земель, вступил в борьбу. А они стали одолевать, угрожать жизни его лишить. Особенно лютовали колдун один, да ещё колдунья. Он испугался их силы и сбежал сюда. Но, видать, нашли они его и одолели. Это он всё в бумагах описал.
- Так надо бумаги передать становому! Пусть он их арестует.
- Не будем вмешиваться, Афанасий Афанасьевич!
Толстой переселился во флигель и сидел там, запершись, неделю. Даже еду ему туда носили. Потом телеграмма пришла, что его дома ждут.
Писатель и поэт собрались уезжать, уже в коляску сели, когда Толстой вынул из саквояжа папку, протянул хозяйке и сказал:
- Возьмите и сожгите. Прошу вас.
После чего попрощался, и коляска увезла гостей на вокзал.
Хозяйка дома поворотилась к горничной, протянула ей папку и сказала:
- Тоже мне Гоголь нашелся. Спрячь голубушка в шкап. У графа блажь пройдёт, он за этой рукописью вернётся.
Фёт по дороге спросил Толстого:
- А что вы, мой друг, изволили ей передать для сожжения? Бумаги покойного?
- Афанасий Афанасьевич, вышла на меня проруха. Написал я повесть в жутком стиле. Да кто меня поймёт? Пусть сгорит.
Фёт подумал и сказал:
- Я полагаю, хозяйка - женщина разумная. Не сожжёт. А приедете имение покупать, она вам всё вернёт.
- Нет уж. Я здесь имение покупать не желаю! Лучше я в Пензенской губернии имение куплю.
***
Во дворе филиала Толстовского центра в Колымажном переулке были видны следы недавнего переезда. Валялись отдельные листы, обрывки картонных коробок, кусочки древесины, полосы бечёвок. По двору ходил хранитель, собирая мусор и относя в большую железную бочку, стоявшую возле пожарного щита. В бочке был разведён огонь. Сжигался мусор.
Бодрым шагом во двор вошла старушка в спортивном костюме, в кроссовках. В руках у неё была хозяйственная сумочка.
- Полина Георгиевна! - воскликнул хранитель. - Вы с утренней пробежки? Я восхищаюсь вами. Мне семьдесят с небольшим, а я - старик. Вам девяносто пять, вы войну прошли, а смотритесь как девочка.
- Зарядку делаю, - сказала спортивная старушка, - питаюсь правильно. А с мужем, когда в Китае до разрыва связей была в дипмиссии, то ещё тогда их гимнастикой занялась. До сих пор меня это поддерживает.
Хранитель вздохнул.
- Закрылось всё. Всех сократили, я последние три дня дорабатываю. Я понимаю, что вы в зале бы как прежде вполне могли службу нести. Да только никто уже нас не возьмёт на работу. Время молодых.