При каждой встрече он смотрел на меня поверх очков, как на назойливое насекомое, которое и не прихлопнешь, и не прогонишь прочь, ибо непременно вернется с подкреплением. Приходилось терпеть. Однако не смиренно, а активно выражая протест. Это успело довести меня за первую рабочую неделю до состояния легкого бешенства.
Наше знакомство в лилипутском кабинете прошло на редкость отвратительно и закончилось негласным объявлением войны - с обеих сторон.
- Только вас мне не хватало, - "приветствовал" Павел Семенович Кондратьев, заведующий отделением анестезиологии и реанимации, едва я появилась с кипой документов, подтверждающих право находиться на его территории.
Впрочем, он и без бумаг был прекрасно осведомлен о причинах вторжения. Все объяснил главврач больницы - доходчиво, с вескими аргументами, включающими удары кулаком по столу. Но сие знание не помешало Кондратьеву высказать свое "фи", обозначив отношение к моей персоне.
- Сколько вам лет, деточка?
- Двадцать два, - врать не имело смысла, скрывать тем более, я предпочла сделать... хм... в общем превратить лицо в кирпич и, невинно хлопая ресницами, поинтересоваться. - Что-то не устраивает?
- Помимо возраста? - бросил заведующий в тон мне. - Ваша фамилия! Думали, я стану скакать, как сайгак, по отделению, радуясь появлению пигалицы-шпионки с громкой родословной?
Я хмыкнула про себя.
- Странная постановка вопроса, Павел Семенович, - решила я рубить с плеча. - Не припомню, чтобы мне давали указание шпионить за вами. Возможно, я запамятовала в силу юного возраста. Еще раз просмотрю тайные инструкции, переданные связным на встрече в конспиративной квартире.
- Еще и язва? - Кондратьев демонстративно кинул письмо от моего начальства в мусорную корзину, не потрудившись полюбопытствовать о его содержании. - Не надейтесь, что ваши потуги на остроумие меня проймут, госпожа Корнеева.
- Хорошо, давайте серьезно, - пошла я в очередное наступление, пытаясь расставить точки над "I". - Я тут застряла на два месяца. Предлагаю принять ситуацию, как свершившийся факт, и постараться обойтись без кровопролития.
- Вы полагаете, у нас получится? - доктор насмешливо приподнял брови.
- Шанс появится, если мы оба попытаемся вести себя, как взрослые люди, - не сдержалась я, видя, что Кондратьев не собирается идти на уступки даже в мелочах.
Закрывая за собой дверь, я ясно осознала: война началась. Мешать мне заведующий не станет. Не в его интересах открытый конфликт с руководством больницы, давшим нашей компании зеленый свет на исследования. Но помогать мне в отделении никто не поторопится, придется тыкаться самой, как слепому котенку. А ведь умен доктор, раскусил, едва взглянул. Понял, что гордая, и жаловаться не побегу, если не устроят откровенную диверсию.
Эх, папа, папа... Ну и втянул ты меня в историю! Кинул на камни, требуя доказательств зрелости поведения и ясности ума. Причем, туда, где я однажды чуть не умерла. В то самое отделение реанимация, в котором я лежала в коме после аварии, пока разум бродил по странному месту под названием Поток. Странно. Многие воспоминания со временем гаснут, чувства притупляются, оставляя в памяти размытые образы. Но все, что произошло со мной в нереальном закольцованном мире, я помню четко и детально. Даже спустя шесть долгих лет, за которые от прежней Саши Корнеевой почти не осталось следа.
Поток сподвиг меня на многие перемены, на переоценку ценностей и перспектив. Я, которая прежде училась из-под палки и садилась за уроки через раз, вдруг взялась за ум и окончила школу с приличным аттестатом. Затем был медицинский университет и параллельная учеба в бизнес-школе с несколькими выездами на дополнительные курсы за рубеж. Выбор профессии обусловила специфика семейного бизнеса. Я не врач. Я фармаколог, работающий на благо отцовской фармацевтической компании. Сейчас нахожусь в больнице, чтобы контролировать испытания нового и, по прогнозам, перспективного лекарства.
Почему сей факт не нравится Кондратьеву? Он считает бизнесменов, вроде моего отца, проходимцами, старающимися урвать кусок побольше. Я понимаю причины выводов, хотя не согласна с ними на корню. Да, нам иногда приходится быть щедрыми, даже в эту клинику мы попали благодаря немалым пожертвованиям на нужды врачей и пациентов. Но качество и безопасность наших лекарственных средств всегда стояли во главе угла. Слишком много сил вложил отец в компанию, чтобы рисковать ее репутацией. Слишком часто слышал презрительные отзывы от собственного родителя.
Мой дед Валерьян Гаврилович Корнеев был госслужащим высокого ранга. Даже уйдя на пенсию, не потерял влияния на новое поколение чиновников. Разумеется, он хотел, чтобы старший сын Виктор пошел по его стопам, но упрямый отпрыск выбрал собственный путь, чего грозный родитель не простил ему до гробовой доски. Моего отца это тревожило мало. Он занимался тем, к чему лежала душа.
Папе с детства не давала покоя предпринимательская жилка. Образование он начал с торгового училища, чем чуть не довел родителя до инфаркта. Дед скрежетал зубами, грозился четвертовать нерадивого и неблагодарного отпрыска, но тот уперся рогом, проявив себя истинным сыном своего отца. Лишь уговоры бабушки - Галины Дмитриевны, подобные каплям, точащим камень, превратили разрушительный ураган в шквалистый ветер. Глава семьи махнул рукой, мол, ничего, пусть дитятко помучается и приползет обратно с разбитым лбом, сговорчивее станет. Но отпрыск и не подумал преклонять колени. После ПТУ был экономический факультет университета, а годы спустя учеба на управленца.
Ещё в вузе встал вопрос, какой вид предпринимательской деятельности выбрать. Идею подсказал бывший одноклассник Андрей Аверин - медик по образованию, который до сих пор является папиным замом и отвечает за исследовательскую работу компании. Мать Андрея Ивановича работала в аптеке и вечно жаловалась на нехватку лекарств, недовольство покупателей и бесконечные листы ожидания. "Почему бы и нет?" - подумал папа. Медицинские препараты не потеряют актуальность, какие бы экономические и политические потрясения не обрушивались на страну, и сколько бы не зарабатывали ее жители.
Кто знает, получилось бы у друзей создать компанию в нынешнем виде, если б не воля случая. На гулянке в честь окончания предпоследнего курса Андрей выпал из окна второго этажа и сломал половину ребер. Навещая приятеля в больнице, Виктор познакомился с дочерью одного из врачей. При виде Ольги Даниловой студент-экономист думать забыл и о больном друге, и о поиске вида торговой деятельности. Через полгода он пошел сдаваться в ЗАГС, а еще два года спустя Ольга и Виктор Корнеевы ехали домой из роддома с розовым свертком, в котором мирно посапывала я, своим появлением на свет добившись перемирия между отцом и его грозным родителем.
Впрочем, речь не обо мне, а о моем деде. Другом деде - мамином отце, том самом докторе из больницы. Оказалось, друзья-ученые Олега Ильича Данилова занимались разработкой нового лекарства для больных, перенесших инсульт. Препарат был создан и прошел тесты на животных. Оставалось главное - добиться разрешения испытаний на людях и продвижение товара на рынке. Олег Данилов был лично заинтересован в исследованиях, как врач, ежедневно имеющий дело с последствиями тяжелого недуга.
К делу подключились новоявленный зять и его друг Андрей Аверин. Двери кабинетов открывались перед ними легко, разрешительные документы подписывались, не глядя. Валерьян Гаврилович ни разу не помог новоявленным бизнесменам, а гордец Виктор не попросил бы влиятельного отца об услуге. За них это делала общая фамилия, в чем папа до сих пор не хочет признаваться даже себе. Успех пришел быстро. Испытания оказались удачными. К сожалению, Олег Ильич ушел из жизни раньше, чем лекарство стало использоваться повсеместно, однако первые результаты он увидел, а создатели препарата многие годы работали у нас в компании.
Сегодня отечественный фармацевтический рынок переживает непростые времена. Аптеки заполнены иностранными лекарствами. Но наша семейная фирма всё ещё находится на плаву, имеет собственный завод и исследовательские лаборатории. Отец быстро понял, что только на собственных лекарствах далеко не уехать. Компания стала производить аналоги западных препаратов, не уступающие по качеству первоисточнику, но стоящие дешевле.
Что касается меня, фармакология не являлась пределом мечтаний, гораздо привлекательней казалась настоящая медицина. Однако, когда отец заговорил о выборе профессии, сопротивляться я не стала, считая, что семейное предприятие приносит немало пользы. Я не буду лечить людей сама, но их выздоровлению поспособствую. Однако, учась в меде, помимо занятий по специальности, я посещала немало дополнительных лекций, в первую очередь, касающихся лечения пациентов в коме. Ни к чему кривить душой, пунктик остался на всю жизнь.
Отца мои успехи в учебе радовали. Он предпочитал готовить приемника из родной дочери, нежели из пасынка, к которому накопился вагон и еще один вагон претензий. Если в прежние годы Вовочка регулярно становился камнем преткновения в ссорах Бастинды со мной, то теперь нешуточные скандалы из-за "вздернутого носа" разгорались между мачехой и папой.
Учился Вова хорошо и с работой справлялся сносно, особенно для молодого специалиста, но, как говорил отец, "зарывался и проявлял мажорские замашки". Запросто мог прогулять работу, неуважительно относиться к сотрудникам вдвое, а то и втрое старше себя, закатывал грандиозные гулянки для многочисленных приятелей, а его пьяные выходки успели превратиться в настоящие легенды, правда, отнюдь не геройские. В общем, оправляя меня в клинику к Кондратьеву, папа велел продемонстрировать профессионализм, утерев вздернутый нос сводному брату.
Если б не глупое противостояние с Кондратьевым, я не имела бы ничего против временного места работы. Я всегда верила, что самое важное место в больнице не хирургические отделения, где делают операции на открытом сердце или пересаживают почки, а реанимация. Да, главная задача врачей-реаниматологов следить за приборами и лабораторными анализами, чутко реагируя на изменения. Однако без них даже самый гениальный хирург превратится в мясника. Больного нужно защитить от травм, которые наносит операция, а потом выходить, поставить на ноги. Хирурги могут сделать ровно то, что позволяют реаниматолог и анестезиолог. Выше головы им прыгнуть не дано.
Вотчина Кондратьева обслуживала всю хирургию клиники: от кардиологии до проктологии - в общей сложности одиннадцать отделений, плюс принимала тяжелых терапевтических больных. Жизнь здесь била ключом, и мое присутствие многим казалось неуместным. Пациенты в коме составляли небольшой процент от общей доли больных, проходящих через реанимацию, и мнение, что я со своими "глупостями" путаюсь у персонала под ногами - имело право на существование.
Заведующий отделением дал негласное распоряжение персоналу оказывать мне всяческое не содействие. Он не верил в эффективность испытуемого препарата и делал все, чтобы пациенты его не получили. Медсестры на каждом шагу проявляли чудеса забывчивости, теряя важные документы или перекладывая их в другие стопки. В первые дни по "рассеянности" сообщали неправильные фамилии и имена докторов, ставя меня в неловкое положение и не прибавляя популярности. Врачи начинали страдать глухотой, откровенно динамили встречи с родственниками пациентов (ах, я не правильно расслышал время!). Приходилось отдуваться самой, что приводило к нулевому эффекту - для большинства первостепенное значение имел мой возраст. Вы бы поверили молоденькой девушке, предлагающей новую, не до конца изученную схему лечения для ваших близких?
Я молча сносила мелкие пакости, но раздражение росло, усиливаясь под гнетом тридцатиградусной июльской жары. Моё терпение давно бы добралось до отметки "пора ябедничать", если бы не тайная помощь двух женщин. Одной из них стала тетя Зоя - уборщица, которая, хоть и не разбиралась в профессиональных тонкостях, зато была в курсе многих секретов этого и других отделений, слыша и видя все вокруг, оставаясь в тени. Кому какое дело до тетки со шваброй?
Я всегда находила общий язык с обслуживающим персоналом, не считала зазорным поздороваться первой, перекинуться парой слов. В первый день, услышав из моих уст слова приветствия, тетя Зоя проводила меня удивленным взглядом. Не удивительно, о моей "родословной" шептались на каждом углу. На второй день уборщица неуверенно кивнула в ответ. На третий - сама не заметила, как пожаловалась на пациентов из педиатрии, оставляющих органические следы в туалетах, а заодно на собственного внука, которому осенью в первый класс идти, а он буквы забывает. На четвертый - подсказала, что к заму Кондратьева лучше не соваться, пока тот не пообедал. Зато на сытый желудок, можно смело идти с просьбами, любую бумажку подмахнет, не вчитываясь. Через неделю я знала о семейном положении всех сотрудников реанимации, некоторых особенностях характеров, любимых и нелюбимых темах в разговорах.
Вторым моим помощником стала медсестра Люба Трофимова, когда-то поившая меня по вечерам чаем в этом самом отделении. К моему стыду, я потеряла связь с Любашей с того дня, как она сообщила о смерти Вари. С другой стороны, какие у нас тогда могли быть точки пересечения?
- Тсс! - приложила она палец к губам, когда мы столкнулись в коридоре, и проговорила шепотом. - Дежурю ночью. Приходи, обсудим план военных действий.
Любина помощь и психологическая поддержка оказались неоценимыми. Она возвращала на место документы, вылавливая их в самых неожиданных местах, скидывала смс-ки, сообщая, где прячутся "партизаны" - нужные мне доктора, а заодно места дислокации главного противника, дабы избегать открытого огня. В итоге работа продвигалась, пусть медленно и со срывами.
- Ненавижу! - ругалась я в одну из ночей, обнаружив, что пациенту, родных которого удалось уговорить на экспериментальное лечение два дня назад, не начали вводить препарат. - Мы же пытаемся добиться одного и того же! Зачем ставить палки в колеса?!
- Не сердись, Сань, - пыталась утихомирить меня Люба, подсовывая чашку с какао. - Семеныч - он, правда, нормальный мужик. Просто все пять лет, что тут работает, постоянно конфликтует с начальством, а ты под обстрел попала.
- Неудивительно, - проворчала я, вдыхая аромат любимого с детства напитка. - Он кого хочешь до ручки доведет.
- Не со зла, говорю ж тебе! - вспылила Люба. - У него тоже на уме эксперименты. Твердит, есть способы безнадежных больных из комы выводить, но руководство слушать не хочет. И вдруг ты со своими исследованиями. От горшка два вершка, уж извини за выражение, а перед тобой расшаркиваются. Ты бы тоже не обрадовалась.
- Какие эксперименты? - подалась вперед я.
- Шут его знает. Я не вникала. Но чует мое сердце, он их тайно проводит. К Макарову зачастил из 341-ой. Стоп! - Любаша звонко хлопнула себя по лбу. - Сань, я этого не говорила, поняла?
Я энергично закивала, прикладывая руки к груди, мол, не подставлю ни в жизнь!
Однако Любины слова меня заинтересовали неимоверно. На следующий день, раздобыв карту Макарова Максима Ивановича двадцати семи лет отроду, я принялась изучать историю болезни. Она была банальной и глупой. Травму головы, приведшую к коме, пациент получил во время драки в баре. Интересно, почему Кондратьев заинтересовался именно этим больным? В отделении около десятка коматозников. Судя по карте, шанс, что Макаров очнется, фактически нулевой.
На разведку я все же решилась. Поздним вечером, когда основной персонал покинул здание, а дежурные ушли пить чай, я проникла в 341-ю палату, дабы лично взглянуть на особенного пациента. Пялилась то на Макарова, то на приборы минут пятнадцать. Парень, как парень. Хорош собой, хотя и не в моем вкусе. Тонкие губы, безвольный подбородок. Лежит себе тихо, подключенный к машинам, не фиксирующим необычных показаний. Стандартные цифры, говорящие о том, что жить драчуну осталось недолго.
Костеря себя за излишнее любопытство, я собралась покинуть палату, как вдруг меня дернуло подойти к Макарову ближе. Не понимая, что творю, я занесла ладонь над лбом парня. Ей-богу, как экстрасенс, пытающийся нащупать энергию космоса. Я представила себя со стороны и прыснула со смеху, но внезапно замолкла, не в силах пошевелиться. Меня пронзило током, тело натянулась струной, ладонь, словно магнитом, притянуло ко лбу Макарова - всё ближе и ближе. Секунда, и перед глазами замелькали картинки, словно обрывки видео, сменяющие друг друга с бешеной скоростью. Кажется, на них были люди, но поклясться я бы не рискнула.
Голова закружилась, к горлу подступила тошнота, а сердце сошло с ума от безудержного стука. Но все попытки остановить безумие закончились провалом. Рука не желала подчиняться. Скорость картинок нарастала, напряжение в теле тоже. В ошалевшем мозгу мелькнула мысль, что еще чуть-чуть, и я рухну замертво, не выдержав перегруза. В глазах появилась чернота, и я мысленно попрощалась с жизнью.
Спасением, как петушиный крик, прогоняющий поутру нечисть, стал звонок мобильного. Звук разрушил чары, снял притяжение, и я повалилась на пол, не чувствуя ног. Силы полностью покинули меня, словно кто-то подчистую высосал из тела энергию. Не хватало воздуха, перед глазами мельтешили темные пятна, в ушах звенело. Понадобилось ещё минуты две-три, чтобы сообразить, что уши ни при чем. Кто-то очень настойчивый без перерыва набирал номер моего сотового.
- Да? - пролепетала, не разобрав имя звонившего - взгляд не желала фокусироваться.
- Саша, ты где?! Почему не отвечаешь?! - оглушил взволнованный папин голос, отозвавшись жутким эхом в голове. - Ты слышишь?!
- Да, - даже это короткое слово давалось с трудом.
- Срочно езжай в больницу! - велел отец. - Мы скоро там будем. Вова попал в аварию, - на том конце явственно послышался тяжелый вздох. - Дела очень плохи, Саша...
...Спустя четырнадцать часов я стояла в коридоре, навалившись на стену, и старалась не пропустить ни слова из перепалки отца с Кондратьевым. Задачу усложняли громкие рыдания Аллы на плече Вадима, чувствовавшего себя в роли няньки неловко. Не помогала даже слоновья доза успокоительного, вколотого мачехе заботливой Любой.
Ночь показалась бесконечной каждому из нас, и пришедший ей на смену новый день не подарил ни хороших новостей, ни надежды на благополучный исход. Вове закончили делать операцию на рассвете, нейрохирурги вынимали осколки кости, попавшей в мозг. Такое случается при переломе черепа. Давать информированное согласие на хирургическое вмешательство пришлось отцу, Бастинда не проявляла способности принимать решения.
Папа не задавал лишних вопросов, понимая критичность ситуации, хотя обычно не соглашался на медицинские манипуляции, пока не выслушивал мнения хотя бы двух врачей, причем непременно светил отечественной медицины. Теперь же он требовал пригласить специалистов из других клиник для консультации, что крайне не понравилось Кондратьеву, в отделение которого Вову перевели после операции. Она прошла без осложнений, но сводный брат впал в кому.
Доктор, возможно, не стал бы отказывать отцу, но за прошедшую неделю наше семейство во главе со мной, набило у него такую оскомину, что просьбу он воспринял не иначе, как личное оскорбление. Последнее слово осталось за главврачом, в планы которого не входило портить отношения ни с нашей компанией. Глава клиники заверил, что папино пожелание исполнят в ближайшее время. Кондратьев вынужден был стерпеть обиду и удалиться, но прежде доктор скользнул хмурым взглядом по моему уставшему лицу. Если он искал злорадство, то не обнаружил и намека на него. Единственная мысль, теплившаяся в моем измученном мозгу была о кровати, в которую я желала свалиться, чтобы поспать.
Желание исполнилось спустя час, когда я поехала домой, покинув папу, Аллу и Вадима в ожидании консилиума. Едва голова коснулась подушки, я провалилась в глубокий сон, и впервые за пять лет увидела Поток. Рыжая крылатая лошадь неслась галопом по кромке морской воды, поднимая брызги. Она спешила ко мне, чтобы поприветствовать. Или что-то сообщить. Я не знала, чего хотела поточная животинка, но очень обрадовалась компании, а, заглянув в черные проницательные глаза, испытала прилив сил.
...Утром следующего дня состоялся новый неприятный разговор с Кондратьевым. Доктор отправил на мои поиски молоденькую медсестру. Я сидела в Вовиной палате. Алла не хотела оставлять сыночка без присмотра, и папа попросил меня пойти на уступку. Сама я не проявляла желания опекать сводного братца. Наоборот, жутко злилась на него. Вот до чего довели Вовины выходки! Надо было додуматься, чтобы пьяным сесть за руль! Хорошо хоть на крыльце подъезда, которое он протаранил на огромной скорости, никого в поздний час не оказалось.
- Вы собираетесь использовать новый препарат в лечении брата? - спросил Кондратьев в лоб.
- Не исключаю такой возможности, - деловито отозвалась я, не понимая смысла провокации. Глупо назначать экспериментальное лечение нестабильному пациенту после тяжелой операции. И добавила. - Но через несколько дней.
Кондратьев не отреагировал и сменил тему.
- Сколько вы ей платите? - спросил он, окончательно вогнав меня в ступор. - Я у нее тоже спрошу, просто интересно сравнить показания.
- Кому? - я потерялась в догадках, ежась под пронизывающим взглядом доктора.
- Трофимовой, подрядившейся вам в шестерки.
- Что-о-о? - я вытаращила глаза. Потрясло не раскрытие "сговора", а подозрения в подкупе. Люба любого в три шеи выставит, предложи он взятку, и накостыляет вдогонку на всю оставшуюся жизнь.
- Вы все грамотно рассчитали. Нашли мать-одиночку, которая с трудом сводить концы с концами. Удивлен, что Трофимова поддалась на искушение, но, видимо, я недооценил ваши вредительские навыки.
- Вам не приходило в голову, что Люба помогает по доброте душевной? - мне было горько осознавать, что накликала неприятности на голову замечательного и доброго человека.
- С чего бы она стала это делать ради незнакомой девицы? - криво усмехнулся Кондратьев.
- Мы познакомились до того, как я пришла сюда работать, - я посчитала правду единственным способом отвести от Любаши беду. - В этом самом отделении. Около шести лет назад. Я лежала тут. В коме. Не верите, посмотрите архивные записи, - не дожидаясь ответа, я гордо прошагала к выходу, но на пороге не утерпела и бросила новое ядовитое замечание. - Хотите сравнить показания? Отлично! Спросите Любу о взятке. Не успеете понять, что на вас упало!
****
Настоящее время
Я с грустью вглядывалась в детское лицо с ввалившимися щеками. Кожа, обтягивающая череп, стала настолько бледной, что казалась почти прозрачной. На ее фоне круги под глазами воспринимались глубже, а темные курчавые волосы, обрамлявшую голову - иссиня-черными. Хотелось коснуться губами неестественно-белого лба, погладить жуткие узоры от бесконечных уколов на руках и прошептать:
"Очнись, маленький принц".
Но это не сработает. Не помогут ни старания докторов, ни высококлассные методы лечения. Мальчик не откроет глаза, пока не пройдет до конца лабиринт из собственных воспоминаний, удерживающих сознание в закольцованном мире - притягательном и опасном, умеющем исполнять желания, но безжалостном и безразличном к тем, чье время истекло.
Я много повидала здесь за семь лет: смерть, боль, слезы. А еще ожидание конца. Того, который непременно наступит - так или иначе. Сначала много плакала втайне от шефа, хотя он, наверняка, догадывался о моих срывах. Потом обросла кожей, все больше затвердевающей с каждым годом, научилась не пропускать чужую боль через себя, в чем-то стала циничной. Но дети... Дети, по-прежнему, легко пробивали броню и касались маленькими незапятнанными душами сердца, исколотого иглами вины.
Я сделала глубокий вдох, поднесла ладонь ко лбу Кирилла, но не коснулась, оставив расстояние около пяти сантиметров. Нужно торопиться, пока подпитка (коктейль из лекарств, созданный шефом) действует. Я приняла смесь, чтобы просканировать друга Семеныча, но ее концентрации в крови должно хватить и для "посещения" мальчика. Поверхностного, разумеется. Чтобы по-настоящему войти в Поток, одной подпитки мало. Притяжение не заставило себя ждать, и ладонь застыла над лбом больного ребенка, как приклеенная. Чувствуя рост напряжения в теле, я прикрыла веки, давая возможность мозгу сфокусироваться на нужных картинках в цветном калейдоскопе, мелькающем перед глазами.
Страх. Всепоглощающий, не позволяющий дышать полной грудью, пронизывающий насквозь каждую клеточку. Боль. Она сковывала сердце льдом, не давала сознанию шанса найти в коридорах воспоминаний светлые пятна. А еще глаза. Восемь глаз четырехголовой твари. Умные глаза, заглядывающие прямиком в душу, минуя все барьеры. Порождение кошмара наслаждалось ужасом ребенка, купалось в его отчаянье и жаждало получить больше власти. Это не являлось сверхзадачей. Кирилл преподносил себя на блюдечке, не пытаясь бороться.
Приступ тошноты, грозящий вывернуть желудок наизнанку, пришел раньше, чем ожидалось, но я без сожаления прервала сеанс, так как узнала, что хотела. Отточенным движением перевернула ладонь и ловко сжала в кулак, молниеносно растворяя притяжение.
- Как он? - спросил Семеныч, прислонившийся к стене у двери. Я заметила, что он вошел во время "контакта" с мальчиком, но не отреагировала.
- Опять тварь, - бросила я, морщась от отвращения. - Она стала сильнее.
- Плохо, - шеф потер лоб. - К выходным отец прекратит "эксперимент".
- Сегодня понедельник, - протянула я, нарочно играя на нервах начальника, и добавила перчинки. - Почти ночь.
- Я тоже умею пользоваться календарем! - повелся на провокацию Семеныч. - И вообще... Тьфу! Александра, прекращай свои штучки! У меня к тебе, между прочим, разговор серьезный! Идем, - кивнул он на выход, вспомнив, что надрывает горло в месте для этого не предназначенном. - Я принял решение, - сообщил шеф, когда мы вышли в пустой коридор, раскрашенный алыми бликами уходящего солнца. - Ты возвращаешься к работе. Извинений не будет, потому что я не выяснил, что творится с Алисой, и как с этим связана ты. А связь на лицо, даже не пытайся отрицать.
- Я и не...
- Ты не будешь работать с Коледовой, - шеф поднял вверх ладонь, предвосхищая новые возражения. - Саша, ты меня вообще слушаешь? Я не сказал, что МЫ прекратим заниматься девочкой. ТЫ больше близко к ней не подойдешь. По крайней мере, в ближайшее время.
Я замерла с открытым ртом, пытаясь сообразить уставшим мозгом, к чему клонит начальник. Интересная постановка вопроса получалась - если я не буду искать в Потоке Алису, тогда... тогда... Ах ты пропасть! Ну казнь египетская!
- Светка согласилась, да? - кулаки уперлись в бока. - Это вы уговорили её вернуться или сама захотела?
- Я убедил ее помочь, - Семеныч старался говорить мягче, нутром почуяв, что озверела я с пол оборота и успела достичь точки кипения. - С большим трудом, к твоему сведению. Она будет приходить к нам три раза в неделю. Продолжит поиски девочки. Если доберется до нее, подключим тебя, - пояснил Семеныч. Крякнул и огорошил еще одной новостью. - С Кириллом по возможности будете работать вместе.
- Что-о-о?! - кипящий чайник внутри принялся бушевать и плеваться кипятком во все стороны. - Значит, приставляете шпиона?!
- Наблюдателя! - гаркнул шеф, пойдя багровыми пятнами. - Глупая, самодовольная девчонка! Пораскинь мозгами, наконец! Если твои доводы верны, и ОНИ объявили войну, Поток для тебя становится опасен. Я даже знать не буду, если дела пойдут наперекосяк. Света сможет наблюдать, и, в случае угрозы, сообщить мне, а я сразу выведу тебя на поверхность. Это предосторожность, способ подстраховать тебя, а не навредить.
Я молчала, не представляя, что ответить начальнику. Его доводы звучали здраво. Учитывая последние события, Поток мог расправиться со мной в два счета. Катком переехать, к примеру, или трактором "Беларусь". Вообще-то, я утрирую. С тяжелой техникой, объявившей сезон охоты, я разберусь с закрытыми глазами. Вот с Пеленой сражаться не получится.
Но Светка... Готова ли она страховать меня? Не привлекательней ли покажется возможность промедлить? Позвать на помощь несколькими секундами позже? Семеныч верит, что Светка подобного не совершит. А я? Я готова поверить бывшей подруге? Вручить ей свою жизнь, упаковав в подарочную бумагу?