Аннотация: Обновлено 15.03.2018. Фантазии на тему: Последние дни поэта эпохи Возрождения Данте Алигьери.
Моей добрейшей и прекраснейшей.
1.
Год 1291. Флоренция. Ранняя Осень. Полдень.
Дуранте дельи Алигьери сидел неподвижно. Он смотрел на массивный высокий сундук с книгами перед собой. Прислонён вплотную к стене. Сундук, работы известного флорентийского мастера, вот уже два года находился в его каморке, называемой кабинетом, и приковывал к себе взгляды, вызывая всеобщее восхищение. Данте, однако, сундук достался за бесценок. Почти даром. У поэта даже появилась некая гордость за то, что именно он является владельцем этой изящной вещицы.
Поэт был очень возбуждён прошлой беседой с неким человеком.
Порой на мгновение он приходил в себя и возвращался в реальность. Затем машинально любовался крышкой сундука, поглаживая рукой выпуклый вырезанный рисунок.
В последнее время Алигьери стал плохо видеть. Зрение ему изменяло. Он протянул левую руку над письменным столом и разгладил правой рукой складки добротного сукна на рукаве платья. Болезненно отдавалось в суставах.
Он с великим трудом перечитал написанное. Отметил, что не дописана ещё одна окончательная строка, в коей вероятно и заключался весь смысл. Даже возможно целых две. Концовка написанного ему не понравилась. Он резко подчеркнул пером строчку дважды... и, вновь задумался, глядя на потёртые от времени кожаные корешки массивных старинных книг, уложенных в ряд в сундуке. Из этих книг он вытаскивал по одной и складывал стопкой перед собой. Сундук был раскрыт. На внутренней стороне крышки сундука также присутствовали полочки, заложенные сейчас книгами, но, когда крышка сундука была закрыта, сундук служил поэту кроватью, на коей он имел обыкновение отдыхать и спать в часы досуга.
Я видел, как глубоко состраданье
Запечатлел ваш милосердный лик,
Когда, смущенный, долу я поник
Во власти скорбного воспоминанья.
И понял я, что грустное мечтанье
Не чуждо вам, но был мой страх велик,
Что выдадут глаза то, что привык
Скрывать в моем печальном состоянье.
Я вас бежал, о госпожа младая,
И был слезами увлажнен мой взор.
Глубины сердца образ ваш смутил.
Тут голос внутренний проговорил....
Какая-то неуловимая незаконченность образа не давала ему покоя. Он вскочил с табурета. Стоя подперев подбородок кулаком, наклонив голову вниз и устремляя взгляд в пол, прошёлся по своей малюсенькой каморке от дверей к единственному окну.
Рисунок ангела на столе напомнил ему вчерашних посетителей и вчерашние строки вылившиеся посредством Амора из самого сердца:
Явилась мне в часы уединенья
Покинувшая скорбный мир земной.
Она причастна участи иной
Там, где Мария, в небесах смиренья.
Данте взялся за перо и раскрыв вчерашние строчки приписал в комментариях: "В тот день, когда исполнился год с тех пор, когда моя госпожа стала гражданкой вечной жизни, я сидел, вспоминая о ней, и рисовал ангела на табличках".
И тут у него заныло сердце. Дыхание прервалось. Он начал задыхаться.
Явилась мне в часы уединенья -
Ее Амор оплакивал со мной.
Вы видели рисунок быстрый мой,
Склонились у ее изображенья.
Амора слыша в сердце проявленья,
Она предстала в памяти живой.
"Идите!" - говорил Амор порой
Печальным вздохам, полным нетерпенья.
Так вздохи, оставляя скорбный свод
Моей груди, вновь слезы порождали.
И те, что, ей хваления слагая,
Измученное сердце покидали,
Твердили мне: "Сегодня минул год,
Как ты на небе, о душа благая".
Он выронил из рук перо и буквально дополз до сундука, хлопнул крышкой и приподнялся на коленях, чтобы рухнуть на сундук ничком. Что происходило потом, когда очнулся, он не помнил. Помнил лишь какие-то уродливые лица ростовщиков и менял. Их чересчур вежливые голоса. После этого Данте овладело невероятное беспокойство. В нервном приступе он выскочил на улицу и очутился в узком переулке, зажатым между домами. Хорошо и сам не понимая, как и почему он здесь. Переулок вывел к дому перед самой площадью.
Образ Беатриче явно возник перед ним в воздухе. Она, казалось, с каким-то облегчением вздохнула, опустила глаза и отвернулась.
Данте увидел перед собой незнакомого человека, закутанного наглухо в плащ с капюшоном, как францисканец. Монах стоял на улице перед рыночной площадью около входа в сад.
- Это я вас попросил придти сюда,-начал незнакомец доброжелательно.
Данте раскрыл рот от удивления, уставившись на незнакомца. Затем огляделся по сторонам.
Человек, между тем, поманил его к себе пальцем. Он стоял, прислонившись к каменному парапету.
Незнакомец слегка приоткрыл капюшон. Поэт не узнал его. Данте слишком поспешно сорвался к нему с места, так что хвостик колпака смешно взвился над головой вверх, затем упал, коснувшись затылка поэта.
- Это я вас попросил придти сюда, - повторил незнакомец громче.
Поэт приблизился на расстояние вытянутой руки и затем наклонился к лицу человеку с накинутым на голову капюшоном. Алигьери услышал странные, но долгожданные слова.
- Меня зовут аббат Бонифаций.
Данте с беспокойством и недоверием ещё раз взглянул прямо в глаза незнакомца. Глаза хранили тайну.
- Да! Да!!!-громко подтвердил аббат.
Этим утвердительным ответом на вопрошающий взгляд он рассеял всякие сомнения в голове Данте.
- Вы хотели узнать подробности о кончине некоей особы? Так, сеньор Дуранте Алигьери?
-О, пресвятая дева Мария! Ты услышала мои мольбы! Да!!?-Данте чуть не задохнулся, он выговорил это да даже не ртом, не гортанью, а своими внутренностями затрепетавшими внутри его. Лицо поэта перекосилось. Он побледнел и чего-то ужасно испугался, схватил со страшной хваткой за руку святого отца, чтобы всё это как-нибудь вдруг не обратилось пустым видением и не ускользнуло от него в последний миг. - Но, заклинаю вас! Тише!!!..Тише! ...О, боже, аббат! Как можно быть таким неосторожным? Тише! Ведь нас могут услышать!
-Тогда...-аббат поднял рукой полы плаща,-нам следует пройти в сад и уединиться. Не угодно ли будет вам пройти вместе со мной?
-Да! ...Да, аббат!...Именно так. Нам следует уединиться в сад. Немедленно в сад.
Поэт чуть не вприпрыжку побежал следом за аббатом, уверенно направившего свои стопы под кущи дерев.
В тени древ их ожидала скамья.
-Присядемте!-аббат повелительным тоном предложил Дуранте присесть и не дожидаясь исполнения поэтом уверенно присел на массивную деревянную скамью под сенью раскидистого дуба сам.
Данте тяжело дыша присел рядом, пряча в полы плаща мелко дрожащие руки, взглянул на крючковатый нос священника, опустившего ещё ниже на плечи серый капюшон. Лицо аббата напоминало сушеную грушу. Невероятно уродливо.
-Как вы, сеньор, знаете, именно я исповедовал и причащал донну Портинари. Стало быть, я тот, кто вам нужен. Тот, кто последний видел её живой. Вам нет оснований мне не верить.
-Боже милостивый!- Данте поднял глаза к небу, сложив просительно руки, как епископ пред господом. Затем снова воззрился на отца Бонифация.
Из-под ног священника внезапно выпорхнула целая стайка мелких пташек со звонкими попугайичьими голосами, при этом весьма музыкально прищёлкивая и цокая, испуская мелодичные продолжительные причудливо выразительные треньканья.
- Слушайте же меня. Я принимал у неё причащение по просьбе отца, а затем и мужа, но она так и не пришла в себя. Лишь дважды силы её возвращались и, как будто бы, она осознавала себя, где она находится. И даже попыталась кивнуть мне головой в знак того, что узнала меня. Стало быть, для чего я здесь нахожусь.
- Что делала в тот миг добрейшая? О чём она говорила, сеньор, аббат Бонифаций?
-Да,-лицо священника приняло страдальческое выражение, он отвернулся от Данте и посмотрел вглубь сада. Взгляд пробежал вдоль узкой расчищенной от листьев аллейки, затем аббат вернулся к лицу поэта и продолжил задумчиво и печально.
Данте приготовился ловить каждое сказанное слово аббатом и вытянул для этой цели шею и даже руки, как зверь перед броском, изготовившись вцепиться в свою жертву острыми когтями и клыками, но глаза его при этом были полны нежности и печальной безответной любви свидетельствуя об обратном.
- И в тот момент,-аббат выделил сказанное достаточной паузой, чтобы Данте успел сглотнуть слюну.
- Боже! Дальше!-прошептал он еле слышно.
-Кажется, она...-аббат вновь остановился и заставил поэта ещё больше затрепетать застигнутый врасплох признанием и прибавил растерянности и неуверенности во взгляде и дрожи в теле у вопрошавшего.
- Она хотела что-то мне сказать...
- Что? Что она хотела сказать?-на Данте было жалко смотреть. Весь его вид напоминал человека убитого горем, скорее даже мертвеца, посиневшего утопленника или еле живого пытающегося схватиться за малюсенькую соломинку проплывающую вблизи, но, к своему сожалению, так и утонувшего с этой верой в спасение, то есть с щепкой зажатой в цепких холодных синих пальцах.
- Кажется, она хотела произнести ваше имя!
-Вы сказали, кажется?
-Что?-спросил на этот раз священник.
-Сеньор аббат, вы сказали мне только что, что она благороднейшая, кажется, хотела произнести моё имя? Значит, она всё же как-нибудь произнесла его? Раз вы так решили? Мне это очень важно знать. Поверьте!
-Она смогла произнести только Да...Первую букву имени. Вашего, как я полагаю. Я отчетливо это слышал собственными ушами на исповеди. Кого же ещё она могла вспомнить в этот момент? Затем она потеряла сознание и впала в беспамятство. Она дышала прерывисто и часто. Пока её дыхание не стихло совсем. Я склонился над её головой и призвал отца её. Я пробыл около её ложа более получаса, пока не послали за лекарем. В это время она и скончалась, сеньор Дуранте. Я понимаю ваше чувство и глубоко вам сочувствую и сожалею о случившемся.
В этот миг поэту представилось, как огромная колонна в баптистерии, где он был крещён зашевелилась и стала рушиться прямо на его голову. Данте чувствовал себя придавленным тяжёлой колонной. В продолжении нескольких минут он не мог пошевелиться и открыть рта. Лишь двигал зрачками широко раскрытых глаз.
- Я хотел бы получить то, что мне причитается, - наконец не выдержав, решительно попытался вывести поэта из забытия аббат Бонифаций.
Ему это как ни странно удалось. Почти сразу.
Поэт зашевелился.
-Ах, да,-растерянно произнёс вслед, поспешно вставая и вынув на ходу туго набитый мелкими медными монетами кожаный мешочек из полы плаща.
Аббат бережно принял деньги.
В этот момент Данте мучительно представил себя сегодня во время вечерней трапезы пьющего одну воду.
- О, дева Мария!
Поэт продал бесценный сундук, лишившись своей единственной гордости ласкавшей взор, выручил, едва ли, больше тех денег, за которые приобрёл, но теперь он совсем не думал об этом, ведь он узнал последние подробности из первых рук, почти услышал последние вздохи и стоны благороднейшей, что продолжала приходить к нему во сне. Это того стоило. Все остальные бедствия он готов ради своей возлюбленной принять как благо.
Душа его была спокойна.
-Не могу ли я ещё что-нибудь сделать для вас, сеньор Дуранте? Я охотно соглашусь.
Данте вздрогнул и тут же обернулся. Священник был ещё здесь.
-Нет, святой отец,-коротко и несколько с испугом и с раздражением ответил твёрдо поэт, затем быстрым шагом устремился из сада вон.
Потратив вырученные за сундук деньги, Данте этим же днём отсылает служку в булочную взять в долг. И только он смог уединиться, чтобы засесть, как следует, за работу переписчика свитков, как вошёл сеньор Гвидо в праздничных одеждах. В меховом плаще с костяной изящной фибулой поверх яркой ядовито-красной туники. Парадный вид этого сеньора являл как надежду в жизнь и воплощение в лучший из образов достойных камня. Множество застежек из серебра на правом плече туники слепили глаз. Казалось, Гвидо спешил на пиршество ангелов и забежал на минутку, чтобы позвать своего друга сопровождать его и быть спутником на этом всемирном празднике жизни.
-Приветствую тебя!-как подобает римлянину произнёс он Алигьери торжественно возвышенным тоном и вытянул вперёд руку развернутой ладонью вверх.
Данте при этом нехотя кивнул.
-Ты ходил к менялам?-удивлённо воскликнул Гвидо вслед за приветствием посмотрев на пустой угол у окна. Неужели ты продал свой сундук? Не могу поверить в это, сеньор Дуранте? На чём же ты теперь будешь спать?
-Да. Это так, -печально произнёс Данте.-Мне нужны были деньги.
-И ничего не сказал мне?-ещё раз воскликнул Гвидо, взглянув на заваленный свитками пергамента стол. -Мне! ...Своему лучшему другу?
Гвидо только покачал головой, затем вновь спросил-Опять перечитывал Энеиду?
- С чего ты взял?
- Ты оставил книгу внизу на скамье. А ведь последнее время ты не выпускал её из рук. Книга раскрыта в том месте, где Эней опустился в загробный мир.
- Верни!-Данте протянул в задумчивости руку к Гвидо.
- Э, нет! И не подумаю! Я давно не читаю древних античных поэтов. Что находишь в этом чтении, ты? Впрочем, и тебе не позволю вступить в этот мрачный сонм демонов. Гораздо приятнее читать новейшие французские романы. Сладостные поцелуи, ангельские объятия, пуховые постели.
-Я хотел бы увековечить своего ангела!
-Ну, да. Для этого тебе нужно обязательно спуститься в преисподнюю, как Энею? Я прав? Почувствовать смрад гнили мертвецов, зарыться по уши в пепел, в серу и прах. Божественные описания в полной мере даются перу лишь при созерцании исчадий ада. Не так ли?
Данте промолчал, ничего не ответив.
В полной тишине послышался скрип массивной двери. Гвидо тотчас покинул каморку, чтобы посмотреть на молодых кухарок, что заметил внизу с полными корзинами овощей, но тут же очень скоро он появился вновь. Гораздо раньше, чем ожидал поэт Данте, надеявшийся, что тот покинул его.
Выхватив один из списков, Гвидо гримасничая, прочёл вслух. - Списки Обновлённой жизни! Ого, что я вижу!!! Любопытно!
"Поистине с ней вместе был Амор.
Он побудил тебя идти, рыдая".
- Эти рукописи ещё не готовы! - недовольным голосом проговорил Алигьери. - Я не хотел бы, чтобы их прочли, прежде чем я закончу.
- Возможно, некоторым особам они повредят, но мне-то, я думаю, позволительно. Впрочем... Как хочешь ты. Пусть так. Я ухожу, друг Данте. Мне скучно с тобою, сеньор магистр тёмных сил.
Данте привстал. - У меня есть просьба к тебе, Гвидо.
- Сделай милость. О чём ты хочешь меня просить?
- Передай это сеньору Форезе Донати. Он давно ждёт моего эклога. Я создавал это в минуты высочайшего вдохновения. Не хочу, чтобы он счёл меня лжецом и лицемером.
- Пожалуй, сделаю. Пожалуй, это я сделаю с большой охотой! - Гвидо принял свитки и откланялся.
Данте, напрягая глаза, сосредоточенно стал вчитываться в список на столе.
Порой его осеняло. И он прерываясь на короткий миг, поднимал глаза к своду помещения, торопливо что-то записывал гусиным пером.
Прошло много времени, а может совсем ничего.
Пустой желудок Данте раздражённо забурчал, издавая стонущие утробные звуки, напоминающие доносящиеся порой голоса мучеников из преисподней. Так хорошо изученных Алигьери.
Поэт провёл рукой по бороде и обернулся на шум у дверей. В это время вошёл улыбающийся сеньор Гвидо.
- Я не хочу тебе мешать.-извинился он. - Но ты, брат, кажется, позабыл сегодня отужинать.
- Вовсе нет. Я посылал прислугу в булочную. Это хозяйский мальчишка Лоренцо. Он куда-то запропастился. Верно, позабыл. Придёт позже.
-Но он ничего не принёс тебе. А между тем он спит под лавками. В назначенный час, как сказала хозяйка, тебя не было за столом.
- Гвидо! Ты передал мой эклог?
- Да. Конечно же. Я видел сеньора Донати. Он ездил на белой кобылице за город. Видел мельком. И замечу не один, а в сопровождении двух юных прелестных особ. Одна из них дочь баронессы. Той самой. С ямочками. Впрочем, твои мысли лишь там, на небесах, вместе с Беатриче.
Хозяйка, увидев, что исчезла в его комнатке кровать в виде длинного сундука, ни о чём не расспрашивая, постелила Данте на полу.
Поэт хотел непременно выбранить вредного и ленивого Лоренцо, позабывшего напрочь о его поручении насчёт ужина, но заработавшись и увлёкшись за полночь, сам позабыл о проказе этого мальчика из местечка Квардольянцо. Поэт писал, пока его вежды окончательно не закрылись. Он несколько раз чуть не заснул прямо за столом, когда последняя свеча затухла сама, глаза его сами собой закрылись.
Едва поэт проснулся и раскрыл глаза, как увидел сеньора Гвидо стоящего над ним. Было уже позднее утро. Около десяти часов.
- Ах, ты! Гвидо! Ты снова здесь! - Данте приподнялся над столом и выпрямил спину, разглядев Гвидо. Как следует, принялся протирать глаза рукавом.
Поэт взглянул на деву Марию и неторопливо перекрестился.
-Я здесь, чтобы сказать тебе! Забудь! Забудь её теперь! Новый день настал, а ты всё также сидишь за столом.
Данте сморщил лоб и посмотрел на приготовленную вчера вечером хозяйкой и нетронутую постель в углу на полу справа от дверей.
-Нет, Гвидо. Никогда. Что может быть сильнее любви на этом свете?
- К Твоей Биче...
Данте вскочил на ноги и округлил глаза в бешенстве. - Умоляю, Гвидо! Не произноси её имени!!
-Чего так вытаращил глаза!!!Успокойся,-сказал Гвидо.
-Заклинаю, Гвидо! Или я прекращу биение твоего сердца. Молчи! как ты можешь так говорить об ангеле божьем. Она же ангел! Не смей Гвидо говорить об ангеле. Это ангел!
Гвидо пристыжённый словами Алигьери замолк.
Данте дрожал всем телом.
- Все мысли и все порывы души я посвящаю Беатриче!-продекламировал наконец помотав головой и кивнув, как цапля, Гвидо вышел.
Данте покраснел, вскочил в гневе и сжал кулаки, готовый броситься в драку, но затем, скрипя зубами, вновь сел на прежнее место.
Гвидо уже след простыл.
И тут его внезапно осенило. Образ неожиданно слился воедино, собрался из тысячи мелких осколков. Строчка сложилась и зазвучала торжественно и певуче.
Данте закатил глаза от удовольствия, словно кот обожравшийся сметаной. И прочёл:
Все в памяти смущенной умирает -
Я вижу вас в сиянии зари,
И в этот миг мне Бог любви вещает:
"Беги отсель иль в пламени сгори!"
Лицо мое цвет сердца отражает.
Ищу опоры, потрясен внутри;
И опьяненье трепет порождает.
Мне камни, кажется, кричат: "Умри!"
И чья душа в бесчувствии застыла,
Тот не поймет подавленный мой крик.
Он согрешит, но пусть воспламенится
В нем состраданье, что в сердцах убила
Насмешка ваша, видя бледный лик
И этот взор, что к гибели стремится.
Ему показалось, что над ним склонилась какая-то женщина вся в белом. Но лица он не узнал. В комнате никого кроме него больше не было.
Возможно прошло полдня.
Данте очнулся лишь от голоса своего друга Гвидо, казалось, он впорхнул как птица в открытое окно или проскочил чёрной кошкой в раствор двери.
- У меня уже составился второй список из дам мною почитаемых. А ты? Что ты всё время здесь киснешь, как козье молоко?
-Что ты хотел мне сообщить, любезный друг? - Данте проявлял нетерпение.
-Мне лишь велели тебе передать, что тобой интересуется одна особа. Не хочешь ли узнать кто?
-Нет,-буркнул Данте, - оставь меня, приятель! Так будет гораздо лучше. Поверь!
-И не оставить надежду! - драматично продекламировал напоследок Гвидо.
Данте промолчал.
Гвидо исчез, точно также как появился.
Данте поспешно накинул верхнее платье и выскочил на улицу в узкий переулочек.
Под полами плаща он держал тщательно переписанный им за ночь экземпляр древнегреческой трагедии.
Уже в полдень он вернулся обратно. Перед его дверью стоял неизменный Гвидо.
-Не торопись, приятель. У меня есть, что тебе сообщить.
- Говори! - потребовал Данте.
-Я не сообщу тебе ни слова, пока ты не велишь мне пройти к тебе.
- Хорошо. - Данте раскрыл дверь внутрь и впустил Гвидо.
- Я написал кучу новых сонетов. Не хочешь ли прочесть?
-Нет! -ответил Данте. - Прошу! Оставь меня! Это и есть то, что ты хотел сообщить. Оставь меня!
- Я уйду. Так знай, та особа, что интересовалась тобой. Это была Джемме Донати. И ещё... гвельфы что-то затевают. Требуется твоё непременное участие против гиббелинов. Они ждут тебя.
- В условленном месте?
- Да. Там же.
- Хорошо. Я приду.
- В седьмом часу?
- Да. В седьмом часу.
Оставшись в полном одиночестве, Данте присел за стол и стал пересматривать старые свитки. Неизвестно сколько он просидел так часов.
В полседьмого он торопливо запер каморку, спустился во двор. Здесь его ожидал какой-то босой юноша. Данте разглядел, что это беззубый оборванный нищий незнакомец лет пятнадцати от роду. Голые ноги его в страшных следах проказы. Открытые язвы гноились. Раньше такого нищего здесь не было видно.
- Скажите, а вы не знаете, где живёт сеньор Дуранте?
- Да, знаю. Сеньор Дуранте - это я!
- Меня послал сеньор аббат Бонифаций. Попросили передать, что вы задолжали ему некую сумму денег.
- Ах, я глупец!!-качал головой и сокрушался Алигьери. -Ах, мерзкий старик! Он мне всё солгал. Так быть же ему во веки в аду. Он ничего более от меня не получит. Пусть лучше подумает о своей грешной душе. Так и передай. Верь, там ему самое место. Ах, я глупец! Какой же я глупец!!!
'Случилось по истечении немногих дней, что тело мое было поражено недугом, так что в продолжение девяти дней я испытывал горчайшую муку. Недуг столь ослабил меня, что я должен был лежать, как те, кто не может двигаться. И когда на девятый день моей болезни я ощутил почти нестерпимую боль, во мне возникла мысль о моей даме. И так, думая о ней, я вернулся к мысли о моей немощной жизни, и, видя, сколь она недолговечна даже у людей здоровых, я стал оплакивать в душе моей столь печальную участь. Затем, умножая вздохи, я произнес про себя: "Неизбежно, что когда-нибудь умрет и благороднейшая Беатриче". И столь великое охватило меня смущение, что я закрыл глаза и начал бредить, как человек, охваченный умопомрачением, и предался весь фантазии. В начале этого заблуждения моей фантазии передо мной явились простоволосые женщины, мне говорящие: "Ты умер". Так начала блуждать фантазия моя, и я не знал, где я находился. И мне казалось, что я вижу женщин со спутанными волосами, рыдающих на многих путях, чудесно скорбных; '
2.
'и мне казалось, что я вижу, как померкло солнце, так что по цвету звезд я мог предположить, что они рыдают. И мне казалось, что летящие в воздухе птицы падают мертвыми и что началось великое землетрясение. Страшась и удивляясь, во власти этой фантазии, я вообразил некоего друга, который пришел ко мне и сказал: "Разве ты не знаешь: твоя достойная удивления дама покинула этот век".
Данте Алигьери
Посол Гвидо да Полента сеньор Дуранте дельи Алигьери из города Равенна посланный в Венецию для заключения мира с республикой Святого Марка следовал в обратный путь. Достигнув болот По в этой местности и оказавшись между берегом реки Адрии, певец комедии, впоследствии после его смерти названной Джованни Боккачо Божественной, почувствовал сначала лёгкое недомогание, которому не придал особого значения. Затем прибавился жар.
Спустя пару часов, двигаясь в повозке лесной дорогой вблизи берегов реки и болот По, после недомогания и жара поэт окончательно слёг.
Данте бил страшный озноб. Ему стало холодно. Он плотнее завернулся в плащ с меховым подбоем, но это не спасало. Закрылся с головой, но и закрывшись, стук зубов был отчетливо слышен окружающим в возке. Болезнь овладевала его частями тела постепенно.
Температура тела певца в течение короткого промежутка времени становилась всё выше. Внезапно стала слишком высокой. С высокой вдруг поменялась на низкую. То ему становилось жарко, то холодно.
Стемнело. По пути возок принял в себя ещё несколько оборванцев, но лекаря среди них не оказалось. Надежды возницы, который очень рассчитывал на доктора, не оправдались. Вместо спасения посла только прибавилось забот. Оборванцы заходились удушливым кашлем и сморкались, громко разговаривали и похохатывали между собой. Так что стало слышно возчику.
-Ну, тише! Черти! Тише! Не то всех вас высажу!-прикрикнул возчик-С вами едет посол по поручению правителя города Равенны милостивого сеньора Гвидо да Полента сеньор Данте Алигьери да будет вам известно. Сейчас ему неможется, а то б он вас всех...
Возчик не договорил, что сделал бы сеньор посол, если бы был в полном здравии, но оборванцы тут же притихли на время, то ли поняли о ком идёт речь, то ли пустые разговоры закончились. В полной тишине возок проделал ещё несколько лиг, пока, наконец, не стало светать под монотонный скрип тележных колёс.
С рассветными сумерками оборванцы вновь начали болтать и громко смеяться. Один из стариков хохотал особенно громко, так что Данте внезапно очнулся в полном поту и стал еле слышно постанывать за занавесью, которой был предварительно отгорожен от остальных пассажиров заботливой рукой возчика. Поэт был очень слаб. Нижнее платье его насквозь промокло от пота. Так что на верхнем появились большие тёмные разводы от выделившейся влаги. Пятна побелели и отложили изрядное количество соли по краям.
Повозку немилосердно трясло на ухабах. Данте приподымал с трудом голову, но затем, не в силах держать её ровно, падал навзничь от очередного толчка, исходя липким потом.
Возчик заметивший это, обратился к Данте узнать о его здоровье. Поэт не ответил.
Его жадный до жизни взгляд лишь выхватил край неба из-за занавеса впереди возка да в конусоподобной соломенной шляпе с широкими полями на голове, худую спину кучера в дырявой грязной тунике, что шевелил плетями и хлестал немилосердно лошадей еле плетущихся по дороге.
Данте бессмысленно водил глазами.
-Вы меня слышите, сеньор посол?- повторил уже громче возчик.- Может быть вам что-нибудь угодно?
Последовало долгое молчание, возчик не решился спрашивать ещё раз.
-Какое сегодня число?-неожиданно осмысленно спросил наконец Данте, приподняв голову и обвёл взглядом воспалённых покрасневших глаз всех находящихся с ним в возке.
Маленькие дети испуганно прижались к старухе, а загорелый оборванец ещё раз чему-то усмехнулся в бороду.
- Десятое сентября одна тысяча триста двадцать первый год от рождества Христова, - не переставая ухмыляться, чётко произнёс бородатый оборванец.
В глазах поэта потемнело. Он увидел сон, некогда увиденный им в юности. Образ Беатриче немедленно превратился в светлое пятнышко. Сеньорита Беатриче для Алигьери была теперь далёкой и недостижимой, как звёзды в ночном небе.
Болезненно проснувшись от сладкого видения, Данте попытался сесть, но не смог это сделать. Он провёл мокрым рукавом по лицу и смахнул обильно выделившуюся холодную влагу. Поэт вновь лёг. Его бил ужасный озноб. Он снова на некоторое время потерял сознание. Спутанные вспотевшие копны волос слиплись на лбу.
В течение двух дней Данте ещё пару раз возвращался в реальность, слышал голоса, скрип колёс, стонал и даже смог попросить попить воды, но вскоре незаметно для себя погрузился в сон, из которого уже никогда не проснулся.
На следующий день повозка, запряжённая двумя лошадьми, въехала в ворота города Равенны с мёртвым телом посла в Венецию Данте Алигьери, которого давно про себя многие стали называть магистром всех тёмных наук. Он выполнил свою миссию с успехом.
Консульство его закончилось удачей, но дважды изгнанник своей родины больше уже никогда не увидел благословенной Флоренции, её монастырей и храмов, отчего дома, а также того самого баптистерия, где некогда принял обряд крещения, к которому на протяжении всей жизни чувствовал священнейший трепет. Поэт испустил дух на чужбине, где и был вскоре похоронен. Вечная ему память. Аминь.
Здесь использованы сонеты и канцоны из автобиографического произведения Данте Алигьери LA VITA NUOVA