Антипов Николай Владимирович. Сатпрем "Удар фары" перевод

Сатпрем

Удар фары

брату с Запада

Я пишу здесь то, что я не прекращаю писать уже сорок лет, но у меня всё тот же крик в моём сердце, зовущем моих братьев с Запада, которые идут и приходят, не зная, ни откуда они приходят, ни куда они идут.

Пусть меня простят, если я повторяюсь, но хотелось бы, чтобы наша старая человеческая катастрофа не повторялась больше никогда.

И что мы можем сделать для этого?

Сатпрем, 20 февраля 1998 года

Удар фары

Я хотел бы сказать просто...

Тем, кто бегут, не зная

того, что очень старый человек может сказать

с любовью своим братьям

и который смотрит за веками

на то, что бьётся в каждой секунде сейчас

как если бы всё было известно

в то время как теперь есть лишь остаток, который надо прожить

шаг за шагом.

Я побежал по этому бульвару

и по стольким другим бульварам жизни

и я хотел бы знать то, что я знаю теперь.

Но смог ли бы я это пережить тогда?

Надо жить действительно шаг за шагом, и в темноте,

но хотели бы,

хотели бы многие, чтобы эта Темнота была менее чёрной.

Иногда удар фары

Осветит целую жизнь, и эта секунда

наполнена каждым веком.

Я прочитал столько, и книги выпали у меня из рук,

и я стал молчаливым

и каждый человеческий век был там.

Я любил столько, и моё сердце успокоилось,

но моя Любовь остаётся передо мной,

и дальше, и более просторной

и никогда не успокоенной, пока остаётся ребёнок

который бежит не зная.

Я сумел бы сказать, что преследует того, кем я был,

и за чем я следую сейчас?

Я сумел бы бросить мой буй

для брата, который страдает и кто хотел бы знать

то, что преследует человека теперь,

так как вмещаются тысячелетия

в эту секунду, которая содержит все потерянные секунды,

как если бы всё было одинаково под столькими масками

и столько никогда не изживаемых страданий, которые бьются

и дают нам знак под гнётом своих вопросов?

Тогда, просто, я хотел бы произнести то, что бьётся

под этими вопросами, в этой Темноте, которая упорствует в том, чтобы жить

в этой Любви, которая не знает и бежит всегда впереди

то, что бьётся всё же на этом нынешнем бульваре

столь подобном бульвару забытых веков.

Удар фары в старую Ночь.

Знаем ли мы сейчас об этом больше, чем во времена Сократа

или Королевы Нефертити?

И какая власть у нас

над нашей судьбой и над нашим миром?

Мы живем во всеобщем незнании

настоящих законов жизни.

Запад хотел нас убедить

в превосходстве его Науки

и Церквей.

Но сегодня мы живём

во лжи более безобразной, чем Гитлер,

у которого, по крайней мере, было очень узнаваемое лицо,

теперь у Чудовища тысяча лиц и тысяча ртов,

бесчисленная лицемерная и гипнотическая Ложь,

когда он открыто не жесток.

Варварства галоп*.

Где след нашего будущего

в этой безобразной географии?

Где наша человеческая власть

в этом заблуждении Века?

* Эти строки взяты из личного письма нашему другу Роберу Лаффону. Им заданы вопросы, которые определили последующие страницы.

Неизвестная география

Были более счастливые Века.

Но эти более счастливые Века умерли, тем не менее, и остались в руинах, и хорошо, что они сохранились ещё тайно в наших забытых закоулках. И мы идём в развалины за тем, что, возможно, ещё там и живёт в любом из нас, как если бы это было вчера.

Есть неизвестная география, которая соединяет всё - все наши старые дороги, счастливые или несчастные. Это наша "родная" география, как можно бы сказать, и я хотел бы рассказывать о ней невежественным детям, или забывчивым нынешним.

Почему же они умерли, эти старые пути, которые были более солнечными? и что живо ещё в нас, вопреки всем временным мыслям, которые мы можем нагромоздить поверх, и всем катехизисам и всем "чудесным" нынешним открытиям, которые не открывают ничего, а, наоборот, поглощают под грудой хлама простую вещь, которая была там... всегда. С нашего первого рождения в мире.

Наше столь короткое человеческое время очень просто содержит в себе символ всех Веков и всех утраченных дорог. Жизнь нарушается тем, что замыкается в себе: вот семьдесят лет, или пятьдесят, или неважно, и вот столько лет мы делаем своё дело, врача или учёного или водителя такси или неважно, с его историями, маленькими историями, счастливыми или несчастными. Жизнь нарушается, но мы надеемся на то, что всегда впереди, дальше, в другом месте, и этого "в другом месте" никогда там не оказывается, или, возможно, оно всегда там, но неизвестное, в некоторой несказанной географии, никогда не проявленной. Жизнь используется не для того, чтобы найти "Путь туда", который остаётся не открытым. Тогда, не зная почему, мы получаем рак, или эту болезнь, ту болезнь. Но нет никакого рака! нет "болезни", которая является причиной того, что.... Есть Жизнь, которой этого достаточно, чтобы замкнуться в себе, и которая схватывает рак или любой удачливый или несчастный пустяк, некоторый повод, чтобы выйти из своего старого Несчастья, как счастливые и солнечные Века использовали вторжение, римское или готическое, чтобы выйти из своего великолепного хоровода, который не был уже столь великолепен и не позволял найти эту "дорогу дальше", в другом месте, там впереди - но не было "Вторжения": была Жизнь, которая хотела позволить себе захватиться чем-то иным. И в конечном счете, нет "смерти", есть вечная Жизнь, которая разыскивает свою прекрасную дорогу, свою далёкую географию и, однако, всегда тут же, в эту же минуту теряемую на этом нынешнем бульваре, как во время Нефертити и Эхнатона и их солнечного Бога - но это солнце исчезло в песках и наши подземелья полны мертвых. Проживём, как обычно, эту "жизнь", которая пройдёт, не найдя своей прекрасной дороги? Возможно, мы в подземелье настоящей Жизни, и ещё что-то не рождено? Существующие виды также пользуются своими миллионами лет; они делают маленьких кенгуру и милых игуан или гагар, которые скользят в северном ветре, или даже людей, которые страдают от своей груды хлама и занятий - это менее красиво, но нужно, чтобы это стало очень некрасивым или несчастным, чтобы захотеть выйти из этого хоровода. Тогда наличествующие виды "схватывают" обледенения или опустошения, черные бедствия, вирусы или бомбы или победоносные войны, чтобы выйти из своего постоянного поражения и из своей смертельной болезни, также как их преследуют вторжения извне или семьдесят старческих лет. Но нет Болезни! нет рака, нет мёртвого, нет уничтожения существующего - вечный Вид, который ищет свою прекрасную дорогу через жизнь, через смерть, через солнца и потёмки, чтобы найти свою настоящую географию и свою большую Медведицу без компаса и без возраста. Это его настоящая Жизнь без мертвецов и без стен.

У нас есть примерно миллионы старческих лет во временной и абсолютно утрачивающей силу географии.

Семя

Были менее варварские Века.

Но Варварство сегодня скачет, вновь появившееся из некоторого забытого Континента, как если бы оно не прекращалось никогда, под той или иной маской. Но Жизнь страдает, в том числе и от собственного варварства: она всегда ищет, используя всё, свою прекрасную дорогу.

Маленькие игуаны были очень милы и кенгуру - но разве не пострадали бы они, будучи затронутыми воздухом снежных холмов, родным для северной крачки?

Можно сожалеть, что Эволюция не остановилась на птицах, но надо было действительно произвести этот нелепый вид с выпуклым черепом. Это - ущербно.

Давайте будем, следовательно, немного наглыми. Это лучше, чем быть догматиками.

Она [Эволюция] всё собиралась завоевать этот двусмысленный и неопределённый вид, и, столь точная в себе самой, она была королевой созидания - но мы ведь знаем, сколько "королей" прошло до неё и сколько королевств исчезло в песках? Завоёвывать - это требует мужества, в то время как менее варварские виды останавливались на своих лесных или морских границах, и их компас был довольно постоянным, чтобы им находить, совсем одним, дорогу в воздухе или в лесах, даже девственных, в то время как наш компас колеблется от одного полюса до другого и от одного мыслящегося заблуждения до другого: мы сталкиваемся с ними, идя от одной границы до другой, но мы хотим пересечь границы, и находятся другие более точные компасы, чтобы сталкиваться с другими границами: завоёвывать границы и невозможность - наше мужество, счастливое и несчастное. Как если бы было семя внутри, которое росло и росло вопреки всему - вопреки нашим несчастьям и нашим ошибкам, или даже вследствие этих ошибок и несчастий. У животного не было "несчастья": оно являлось частью географии, как молния и бури или наводнения, и, если его вид исчезал, это было нужно лишь для того, чтобы произвести другой: Природа пользовалась Смертью, или не пойми чем, чтобы выйти из старого хоровода и найти себе другую дорогу. Теперь наш нелепый вид нашёл все средства (или почти все), чтобы отклонять молнию и сдерживать наводнения. Это - бог из машины для всего творения (или, по крайней мере, оно в него верит). Но он [вид] не остановил смерти, не сдержал вирусы - напротив, смерть, кажется, скачет ещё больше, и люди очень больны, с вирусом или без. Так старая Природа нас настигает на повороте, и её Смерть старается сдерживать все наши "чудеса" и опровергать или фальсифицировать все наши открытия и наши завоевания: она всегда ищет свою прекрасную дорогу. И чем более это катастрофично, тем больше она приближается к новой дороге.

Каким будет наше ближайшее вторжение?

Оно уже повсюду, где только возможно.

Семя, семя в глубине этого чернозёма, которое произвело людей, как оно произвело ласточек или красных обезьян, которые выкрикивают в предыдущих лесах наши изобретения.

Как живёт маленькое семя, никогда никем не видимое, в ночи, в земле? и так оно ищет неутомимо, неумолимо, терпеливо свою дорогу, через все корни и насекомых, и огибает все камни, или их разбивает и обвивается, чтобы выбраться на большое Солнце и в радость, его неизбежную Цель. Оно пользуется даже своими препятствиями, чтобы становиться сильнее.

"Нечто" непобедимое внутри.

И мы? конкистадоры всех границ, изобретатели несомненной Географии с каждым её непременным градусом широты и долготы... в какой ночной чернозём поплывет наше Семя, и куда оно идёт?

И что, если бы оно собиралось обойтись без наших широт и взорвало корку нашей Географии?

Собираемся ли мы выбраться на большое Солнце? или же собираемся изготавливать маленькие изобретённые солнца, которые нас сожгут дотла... чтобы ещё раз искать прекрасную дорогу?

Внезапное рождение

Когда семя выходит из своего старого ночного чернозёма, начинается долгая история.

Оно производит сорняки, садовые вьюнки, большие буки с белой корой, которые осыпаются рыжей осенью, целые смешанные джунгли, где суетится также целая фауна маленьких людей, вытащенных из того же чернозёма и из того же Семени. И, однако, есть несколько больших одиноких баньянов среди этих диких ростков с тысячей столь противоречивых и странных историй под теми широтами, которые снова поднимаются откуда-то и уходят, куда? Столько сражений со старыми скалами, которые доходят до того, что взрываются, и столько насекомых и сплетений, доходящих до того, что душат друг друга, столько дорог без дороги, идущих к тому, что вырисовываются, тем не менее, здесь или там, на экваторе или на Крайнем Севере; и старое-старое Семя, которое всё же становится сильнее в тысяче сражений и в тысяче удушений, принуждённое искать все больше и больше воздуха, и его нескончаемые поражения, которые дальше ведут к...

Каждый - маленькая история большой Истории, и "хорошие", так же как и "плохие", работают в том же стремительном росте. Чернозём нагромождается, старое Семя зарывается, или забывается, под столькими смешанными порослями, сражающимися, чтобы завоевать больше пространства или... что?

Старые трудности, которые делают более сильными ростки, старые раны, которые делают более жаждущими растения, появившиеся здесь или там в этом суровом или более мягком климате - но "откуда я происхожу?", иногда спрашивает себя некоторая поросль, хлеставшаяся сильным ветром.

Вами изучается столько вещей в школе, здесь или там, в этом племени, солидно вытащенном из этой скалы сюда и из этой страны. Это очень крепко и втянуто с первым порывом ветра материнского воздуха, и, однако, несколько диких и одиноких ростков неясно вспоминают о другом воздухе и о другой стране - возможно, о многих других неизвестных странах, которые дышат ещё в некотором старом хворосте и которые ранят ещё в некотором старом пропавшем или забытом корне - но это - никогда не забытое забвение, старая жажда, которая хочет пить и пить. И внезапно, по какому-нибудь незначительному поводу, как ветер, который проходит, затерянная музыкальная нота, или "удар судьбы", который вдруг рассекает непрочную кору, считавшуюся столь крепкой, зияет нечто иное [quelque chose], и тогда это - ужасное зияние. Похоже на ничто, которое ужасает "чем-то иным".

Как внезапное рождение среди тысяч рождений.

Сорняк

Много сорняков, и иные шаги довольно безумны.

Но странно тем не менее, когда в несколько диких наших джунглях и в нашей настоящей географии начинает открываться другой глаз в этом выпуклом черепе - это даже поразительно. Смотрите-смотрите! откуда же я взялся среди всех этих маленьких хорошо воспитанных христиан? Разумеется, большие белые буки, одинокие баньяны - в середине наших мыслящих орд, и почему, следует спросить, они появились внезапно в конце своих коротких пятидесяти лет, или даже в девятнадцать лет, как некоторый брат-поэт, который провозгласил уже:

"Вот приходит время убийц"?

Тогда говорят, пытаясь "объяснить" это немного слишком внезапное рождение посреди наших длинных веков: они "ярки", или они "умнее". Их светимость более выдающаяся.

Или, ещё, на языке нашей искусной географии: они живут "впереди". Но откуда эта "передовая часть" вышла из нашего ночного чернозёма в середину этих миллионов смешанных корней? - должна ли быть последовательность разных "частей", почему "я" внезапно оказывается внутри? это "я" маленького десятилетия, в которое поместились бы века, маленькая разорванная секунда, которая открыла вдруг огромные глаза? "Удар судьбы"? Но откуда-то эта судьба вышла! И столько других маленьких сорняков, которые не говорят ни о чём, но у них есть маленькая внезапная дрожь, и которые не понимают ничего в этом неожиданном ударе или в этой солнечной улыбке, пришедшей потрясти их жизнь, как если бы эта улыбка была всегда известна, как если бы на эту дорогу стремились всегда.

Иногда осмеливаемся говорить себе: нет "знания", только сознание: что-то, что проявляется вдруг - и вот это.

Решительно наша география не стоит ничего.

А что, если бы эта "передовая часть" оказалась позади?

А что, если бы эта неожиданная секунда не была выношена так долго?

Если эта солнечная Улыбка не исходила бы из очень старой забытой нежности и это Солнце не было никогда в глубине наших ночных лет на прекрасной дороге, которая бежала с нами всегда?

Мы живем в Крепости Невежества, и иногда Это её прорывает - маленький стойкий корень, который высовывает нос наружу.

Беглец

Иногда дитя человека убегает из Крепости.

Нужно настоящее чудо, чтобы оттуда выйти, потому что она крепка. Итак, "удар судьбы" (ох уж эти удары судьбы, всегда спрашиваем себя, откуда они выскакивают), который проделывает дыру для нас. Это как разом пересечь черные времена. Решительно, как может стойкий корень.

"Чудеса", которые прорубают дыру, немного ужасны.

Но от одного вида до другого всегда было чудо, которое походило на катастрофу - благодатная катастрофа - старый корень, который рос вопреки старым великолепиям и старым радостям. Некоторая дикая поросль, которая всегда хотела выйти оттуда.

Следовательно, ребёнок современного человека вышел из безобразной Крепости, такой же твёрдой, как две тысячи лет назад западного времени, и случайно (ох уж эти "случаи", откуда они также берутся?) он внезапно встретился в Верхнем Египте с совсем живым чудом, дрожа от холода, где, как ему показалось, он всё узнавал, ни о чём там не имея представления. Он не был египтологом, Богу известно! он был непонятно кто, у которого не было больше ни имени, ни страны - старые страны, это всё сразу умерло с Крепостью, вместе с генеалогиями маленьких людей, которые делают маленьких людей и их маленьких потомков. Подобно огромному кладбищу. И однако, некоторая старая Память дрожала и на этих песчаных волнах, которые не оставляли даже следа. Все было трогательно от безымянного волнения, как если бы этот малыш очутился внезапно на тропе. Там, где возможно оказаться на тропе.

Он хотел ощупать розовые стены, тронуть эти огромные опоры, которые уходили в бесконечность молчания, сесть на берегу Нила и слушать, слушать его гладкое течение, у которого не было голоса и которое прорастало всё же тысячью неизвестных-известных голосов, как запах воспоминания, что держалось за голую скалу, старого лишайника, который хранил бы все запахи океана. Это было очень трогательно, и однако, это не принадлежало никакому смыслу, как другой род смысла, который ночью ощупывает и который упорствует и который хотел бы стучаться, стучаться внутри, чтобы знать, что это такое, чтобы еще втягивать этот запах тысячу ночей.

И затем он обнаружил вдруг Это среди захоронений Фив: коридор в полутени, фреска, нарисованная на старой стене. Он был один. Он смотрел, смотрел долго, пораженным взглядом, как у человека, который попадает на другую планету. Взгляд, который углублялся далеко-далеко через ушедшие века, и было много-много и было ничто, которое смотрело на прекрасную "другую Вещь", непонятное понимание, которое исходило оттуда, которое прорывалось сквозь стены и красочные линии, как зубило света, направленное на трудности. И эта трудность вдруг открылась, как радужный цветок.

Тайна... которая хранила свою загадку, отбрасывая от неё живые лучи.

В этом всё заключалось, и малыш "я" теперь в этом не понимал ничего, если не считать того, что что-то разорвалось в его сознании. Там была одна большая дыра, возможно, он был подобен ребёнку, который испускает крик и впервые в мире открывает глаза.

Через некоторое время ребенок из старой непонятной Крепости снова появился в коридоре, он посмотрел на внешние линии, на рисунок, на эту нарисованную фреску - она была огромна. И под изумлёнными глазами он увидел длинную-длинную змею, как питон, который завивал, разворачивал свои кольца - никто не знает, где это начиналось и где заканчивалось - и под каждым изгибом большой Змеи находился маленький человек, который нес кольцо: 1, 2, 3, 4, 5... никто не знает, сколько было этих маленьких людей, так как священная процессия выходила из бесконечности позади и уходила во тьму Веков... к Сейчас, которое было им самим, идущим, возможно, под кольцом той же Змеи, и другими, кто еще шёл за ним в этом непонятном Настоящем. Вечное Настоящее, всегда вытекающее из старого забытого кольца.

Но он, больше никогда он не забудет ни это кольцо, ни эту секунду.

Он пошел на берег Нила и он слушал тысячу молчаливых голосов, которые ему говорили о длинной Истории, и на этот раз все держалось устойчиво! как тысяча разбитых кусков, которые складывались, тысяча нот старого пения, которые создавали мелодию... незаконченную.

Это было увлекательно, это было живым, как большое Приключение.

И теперь он шёл в ночи и темноте вперёд, как если бы Ночь никогда не была ночью, и ближайший шаг в Темноте оборачивался чем-то совсем новым для маленького человека, который бросил свой старый груз, чтобы открыть своё будущее и свою новую историю.

Тайна

Странно... тропа перед ним, казалось, всегда шла назад.

Но это "прошлое" не было ни мёртвым, ни похороненным, напротив! был как будто лучащийся источник каждого настоящего момента, и не только лучащийся, а настойчивый, императивный, можно сказать - образ неизвестного, желающего стать абсолютно известным.

И наш беглец из старой Крепости очутился в Индии, как в трепещущем, звонком океане, прекрасном взрыве смеха, который бежал повсюду - всё ему говорило о чрезвычайной Истории, которая была и его историей, его собственной историей. Это бежало на улицах, как толпа из тысячи голосов, которая была тем же, немым, властным, но нежно настойчивым Голосом, как у пропавшей Матери, которая снова звала бы её ребенка.

Этот маленький человек под кольцом большой Змеи, под Сейчас, которое шло вперёд или назад, никто не знает, но - возможно, всегда существует один и тот же поток, и стремительный подъём его неотразимого созидательного сока хотел создать своё дерево в больших джунглях - но какое дерево? пока это не открылось, никому не известно, это происходит понемногу и в темноте, но эта темнота казалась теперь одушевлённой, и маленький человек шёл шаг за шагом - он, скорее, бежал и скакал галопом и натыкался справа, слева, но каждый удар открывал дверь, каждая "ошибка" углубляла или выкапывала более глубокий свет, более удивительную реальность, которая выходила в более просторную тайну, Загадку, не прекращавшую говорить о своей загадке. Это было большое Приключение, юность жизни, у которой были тысячи лет и которая не переставала извлекать свой сок, находить свой корень дерева, свой прекрасный цветок. И где в таком случае это могло бы остановиться?

В другой раз молодой беглец наткнулся на слова, которые, казалось, говорили ему о том же, о чём фреска в Фивах шептала ему в полутени, но ведь, по правде говоря, слова - это только перевод звука, выражение того "нечто", что дрожит более глубоко и оттого ещё более могущественно, того, что остаётся дрожать и дрожать далеко, как позабытый призыв, как музыка никакого языка и никакой страны, которая была, тем не менее, Страной навсегда, как Нота, способная утолить жажду. Это была Риг-Веда:

"Старый и изношенный, он становится молодым снова и снова... "

Риг-Веда, это было за четыре тысячи лет до Фив, до Нефертити и Эхнатона - четыре тысячи лет!

"Он становится молодым снова и снова". Кто же был в таком случае этот "он"? это он же, кто рос теперь под этим кольцом, кто хотел стать деревом, и цветком, и радугой снова и снова...

Загадка в глубине человека, как в глубине миллионов лет, и мы, возможно, находимся лишь в предыстории большой ещё не родившейся Истории.

Две памяти

Загадка существует всегда.

И когда мы верим, что поймали её в ловушку, именно нас самих мы захватываем, чтобы заключить в новую тюрьму. Этот беглец не хотел больше тюрьмы, никогда-никогда. Он вдалеке слушал этот Голос Риг-Веды, который уже утратил своё бронзовое эхо, его язык, бывший прежде наших языков, его слишком глубокий шёпот, чтобы ему уместиться в перевод. Но тем не менее...

Этот Голос говорил ещё:

"Победим здесь уже

Помчимся в этой гонке

и в этом сражении на ста дорогах... "

Это волновало, это должно было быть пережито. Это было до Фив, и было ещё около семи тысяч лет, прежде чем железные двери нашей старой Крепости вновь закроются за нами... Он бежал по тысяче троп, безумных и не столь безумных для такого беглеца. Но всегда старая тень бежала с ним, как если бы всегда две дороги бежали одна по другой, или две памяти: очень старый след, неизвестный и, однако, всегда живой, как солнце Эхнатона, похороненного под песками, и другой, что заставлял его делать шаги по чёрной, тоже неизвестной, но смертельной корке. Постоянный Вызов: смотри! ты хочешь жизнь или ты хочешь смерть? Одна прекрасная дорога и другая. Эта "другая" - "сто дорог" в темноте, с "ударами судьбы", которые время от времени заставляли вас брать головокружительные повороты. Как если бы старая заветная дорога сразу просыпалась в вас, чтобы вывести вас на тропу.

Некоторые называют это "Судьбой".

Однажды на тропах Афганистана, в этих пейзажах, бесконечно печальных от присущей им голой необозримости, около крепости среди скал и охровой грязи, названной Ghazni, кишащей странной тёмной толпой, словно вытащенной из Средневековья, предыдущего по отношению к нашему Средневековью - как если бы всегда были Крепости, здесь или там, чтобы сдерживать Бесконечность, - наш молоденький беглец вспомнил о другом голосе, о другом большом Беглеце, который, казалось, шептал ему на ухо:

"Пусть другие путают оставление на волю случая и эту мучительную преднамеренность неизвестного".

Это был Андре Мальро.

Внезапно случай не был больше случайным! он был смел и одинок - и всё было где-то спланировано под неким кольцом маленького предыдущего человека, забытого среди песков. Но всегда мучительным.

И кто, следовательно, планирует?

Какой этот "он" теперь?

В то время, когда он был ещё в старой Крепости, у него, жаждущего побега, была мать, морячка, плавающая, которая держала все ветры; она много плавала в прошлом и она наблюдала за своими детьми, как кто-то смотрит на себя с горечью и ставит вехи в старом проходе, и она говорила этому гонщику песчаных равнин и запрещённых дорог (чем строже это было запрещено, тем более это было восхитительно), она говорила своим детям ясным и спокойным голосом: "Ты видишь, вот это дедушка, это - дядя Виктор, а это - кузина Мариетта, и затем этот трос, который не убегает, это скорее по отцовской линии, это вросшее, как край набережной". И она добавляла в свою морскую философию: "Атавизм - это всё." Тогда молодой мятежник посмотрел будто в застывшую чёрную пропасть, и он сразу увидел вереницу маленьких дедушек, которые плодили маленьких дедушек и их потомков... Это было устрашающим, как генеалогическое бедствие.

Он сказал: "Но посмотри! у Мариетты уже есть любовник, и Виктор развёлся, чтобы убежать к нищей, и все-все они обнимаются и перемешиваются между собой, или они остаются вместе, как два моллюска, которые смотрят друг на друга в ширине их скалы. Я, я не сделаю никогда маленьких дедушек, никогда".

- Ты сделаешь так, как весь мир, мой малыш.

Точка, это всё.

Но это была единственная вещь, о которой нельзя было говорить этому упрямцу - чем больше это упорядочивалось и устанавливалось, тем больше должно было нарушаться или пробиваться насквозь, с любыми опасностями.

Он предпочитал девственные тропы Афганистана (за исключением крепостей), и эту бесконечность, которая уходила в ещё большую бесконечность, тем не менее, в конце собираясь выйти в какую-то точку конечности, которая не была бы закрыта ни с одной стороны, некий маленький человек здесь-и-сейчас, который был бы всегда-всегда и который плавал бы в географии без конца.

Тогда и сейчас наш беглец обнаруживал всё новое на каждом шагу своей волнующей тропы - других, не призраков, а таких же устойчиво существующих, как кромка набережной под волной, обнаруживал дорогу тени поверх чудесной дороги, по которой он бежал босиком через все опасности, не зная, куда он направлялся и откуда он пришёл, две памяти: клейкой тени и пропавшего Солнца, но всегда лучащегося как будто сквозь плохо закрытую трещину - маленький неизвестный и осознающий себя человек, который хотел пронзить все стены и стать этим Солнцем, "он" вековечного основания, которое стало бы "я" навсегда в бесконечной Истории.

Это был большой Вызов, зовущее Приключение под всеми нашими приключениями, счастливыми или несчастными.

Сила в действии

Эта очень необыкновенная Индия... Этот загадочный Египет... И эти дикие следы, которые бегут в пески...

И "кто-то" творит это.

Никогда первое Семя этой удивительной Земли не казалось более живым, чем там, в Индии, как первое живое проявление. В Индии слово "семя" переводится как "звук" - звук. Как первая мощная вибрация, которая позже покрылась словами. Звук, который передаёт силу содержимого. Наши языки подобны первому языку. Санскрит Вед хранил эту власть глагола, который произносит или "выражает в музыке" Звук глубинной Правды, когда он проникает в недра Ночи и пытается раздаваться или бормотать в первом человеческом языке. Фрески подземелий многими тысячелетиями позже пытаются передать в линиях то же фонтанирование, которое не имеет языка и всё же пронизывает до кончиков пальцев, говоря о той же живой Тайне - не нечто, что надо "расшифровывать", а слушать, слушать то, что в основании, как будто не смотря посмотреть на всё в глубине этой шахты молчания, до тех пор, пока не прорвалась Нота, которая кажется вечной и будит в нас живое и неотразимое эхо: вот оно. Как понимание, в котором не было бы ещё понимания человеческого, и которое в этом не нуждалось бы даже! это дрожит, это живое, это - Сила в действии. Сам Смысл, который в действии. Само Семя в действии. И важно именно идти. Другой мощный взгляд откроет тропу и завладеет нашими шагами, чтобы нам идти на свою дорогу, неизвестную и задуманную вне нас, или в глубине нас, и который готовит свои неожиданные повороты или свои молчаливые катастрофы, чтобы открывать другие двери и другие тропы. Как если бы это первое Семя продолжало непобедимо и неотразимо прокладывать себе путь через наши маленькие жизни и наши развалины, через наши цивилизации, наше счастье и наши несчастья и наши руины, наши географии одного вида или другого, через наш свет и наши потёмки, которые лопаются на другой день, где снова другая дорога. И снова.

Это действует. Это - Сила в действии.

Само Движение, которое в действии.

У нашего беглеца, ослеплённого, было впечатление попадания в эту огромную живую Тайну, как у антропоида, вытащенного из пещер или из какой-нибудь постройки менгиров, где еще бродит тень Друидов. Вдруг пробудилась память, которая продолжала оставаться загадкой, но на этот раз хотелось понять это.

Понимать - это трудно, это опасно, потому что мы пользуемся средством, которое не является подходящим, чтобы рыться в коридорах Фив или слушать певцов Вед, и всё же был вопрос Сейчас, Сегодня согласно всем этим тысячелетиям, сегодня этого маленького человека, поражённого под новым кольцом большой Змеи - и, возможно, Сегодня всего мира.

Это, действительно, было увлекательнее, чем история китобойных судов Ньюфаундленда или открытие берегов Нового Света при Франциске I, это было через четыре тысячи лет после Эхнатона, и мы были ещё под господством инквизиции и костров. Но мы не нашли ответ на нашу собственную загадку, мы были всегда в старой Крепости и в географии, которая сегодня взрывается под стремительным ростом нового кольца большой Змеи.

Судьба

Сегодня мы не идём за Смыслом, мы идём за словами, которые потеряли их смысл. Как музыка, которая словно потеряла свои ноты. И маленькие бессмысленные люди, которые не знают больше, откуда они приходят и куда они идут.

Наши шаги не раздаются ни на каком шоссе.

Но греки ещё до нас искали тропу, они рылись в Загадке, как и этот беглец, который хотел копать и копать в песках Египта, чтобы выкопать из них эту похороненную Память. У них не было ещё амнезии нулевого года. Они осознавали нечто бьющееся, дрожащее в глубине, и они задавали вопросы, почти с мрачным стремлением подтолкнуть трагизм своих жизней до наиболее гибельного для того, чтобы этим заставить проявиться его правду света - они хотели знать то, что было в этих недрах.

Смерть - это всегда был вопрос, и несправедливость "судьбы", и различные "тираны", и извилистые движения тропы, которая, казалось, пользовалась потёмками, чтобы заставить внезапно появиться крик или реальность человека.

"Потёмки, о моя ясность!"

восклицает Аякс, колосс, победитель Гектора, которого богиня Афина поразила сумасшествием, в то время как Текмесса, его нежная пленница, склоняется над этим неистовым телом: "Он хочет знать, где он".

Странный крик.

И эти трагические персонажи обращались к богам и требовали, просили или бросали им вызов, так как это было время, когда Земля - наша земля - ещё не была отделена от Небес впадинами забвения. Какой же была в таком случае эта божественная тропа, эта "вещь", которая вела с помощью наших шагов или вопреки нашим шагам через наши развалины и наши победы и наши поражения, и ещё через наши вечные неприятности?

Эсхил, первый из больших трагических греков, смотрел и смотрел, так же, как наш беглец в коридорах Фив перед большой Змеей, и он качал головой, не разгадав Загадку до конца:

"Пути божественной мысли идут к своей цели чащами и густыми тенями, через которые никакой взгляд не может проникнуть".

Тридцатью годами позже Софокл, великий Софокл, полный нежности и человеческой жалости под его трагическими масками, даст первое имя этому загадочному Следу:

"Судьба в действии".

Таким образом, первое слово приклеивается к нашему вопросу и собирается его омрачить или заморозить: Судьба, Ананке. Это был уже не молчаливый взгляд нашего антропоида, ослеплённого, выходящего из коридоров Фив: это был взгляд Понимания.

"Несчастье в действии... "

Такими были первые слова Антигоны на заре нового дня спустя столько других, что восходили со времён солнечных сыновей Долины Королей. Наша Крепость будет построена пятьюстами годами позже. Но большая тень уже нависла.

И Хор, повторяя свой медленный речитатив - так как всегда нужна была музыка, чтобы сопровождать бормотание и горе людей (как если бы слова были чем-то вроде неопределённой тени), чтобы заставлять излиться более глубокое пение - возможно, всегда то же, здесь и там через века:

"Это ужасная власть, власть Судьбы.

Ни богатство, ни армии, ни заслоны,

ни чёрные корабли, что бьются с потоками,

не помогут от неё ускользнуть".

Но Антигона бунтует, она не подчинится приказам могущественного Креонта, тирана, который запретил предать земле её брата Полиника, и она хочет поддержать свою робкую сестру Исмену в её мятеже:

"Увы! какая авантюра!" восклицает Исмена.

И это - авантюра всех тех, кто однажды хочет выйти из установленных предписаний - выйти, всегда в неизвестность и Темноту, в это неизвестно-известное глубокое пение, которое упорствует в сердце людей.

Но никогда наш побег не был ни достаточно радикальным, ни всеобщим. Он - солнечное Семя, которое нас ведёт, вопреки всему, к этому Месту тотальной перемены, где мы обретём, наконец, наше собственное солнце и нашу радость.

И первый шаг считается... опасным. Мы сразу же сталкиваемся с первым старым вопросом: жизнь или смерть. Чтобы обнаружить, всегда, что смерть была лишь в наших стенах, а жизнь начинается с другой стороны - но это опасный переход.

Эта Греция, раньше бывшая солнечной - наша Крепость, кажущаяся столь трагической через Эсхила, Софокла, Эврипида, и которая даже добавляет своей тени:

"Ты рождена от смертного, Электра, подумай об этом.

Орест был смертен тоже.

Не томись поэтому чересчур:

мы все принадлежим той же судьбе".

Но это был уже вызов, это был человек в борьбе со своей Загадкой.

И Софокл, великий Софокл за три года до своей смерти (в 406 году до нашей эры) вложит эти слова в уста Филоктета, как призыв к людям, которые приходят, или повод к изменению:

"Ах! нищета! Наш отец

в своё время нас породил,

чтобы мы были рабами,

а не свободными людьми?"

Чудесная дорога бежала под нашей нищетой и нашими старыми смертями. Глубокое пение под старой Ночью. Забытая тропа. За семь тысяч лет до Софокла ведические певцы в долинах Гималаев смотрели на этих далёких людей и заставляли звучать что-то, что будет ещё биться в наших сердцах и под нашими слоями забвения:

"О Ясновидцы Истины,

сотките неприкосновенную ткань,

СТАНЬТЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКИМ СУЩЕСТВОМ,

создайте божественную расу,

заточите копья света,

проложите дорогу

к тому, что бессмертно".

Вызов

Когда мы смотрим на эту долгую Историю, кажется, действительно, что было два Времени и что мы вошли в глубокое заблуждение - два Времени или две Памяти, которые бегут одна по другой, и остаётся только кожура тени, крепкая как железо: дедушки, которые делают маленьких дедушек и их потомков на пути в... никуда согласно своим шансам, своим средствам и своей наследственности.

Это всегда Рай мёртвых, чтобы упокоиться.

Пришедший до рождения нашего железного века Софокл - символ первого Вопроса, или Мятежа, который собирался затронуть всё современное ему глухое сознание, он задаёт настоящие вопросы нашего Века; так же, как Шри Ауробиндо, как Риши, вновь появившийся в основе этого человеческого Цикла и этих нескончаемых дорог смерти, он приносит первый ответ, ключ к нашей Загадке и настоящие средства нашего физического освобождения; и так же, как ведические Риши, пришедшие до возникновения нашего долгого человеческого блуждания, приносит объяснение и настоящий Смысл нашей человеческой судьбы. Это - три больших маяка нашей человеческой Эволюции.

Но Софокл - не только символ Вопроса: это живой Вызов, или крик Бессилия, которое смотрит на богов - и, возможно, именно этот крик, этот долгий крик нашей Нищеты откроет двери.

"Что ж получается - когда я больше не являюсь ничем, я действительно становлюсь человеком!"

- восклицает Эдип.

Это бессилие, мы попытались его восполнить чудесными машинами, которые всё собирались делать за нас, даже бежали по луне; но из-за смерти в свои короткие шестьдесят лет и любые наши правнуки окажутся на наших кладбищах, мы оказываемся перед старой Загадкой, которая угрожает поглотить нас всех в песках пропавших цивилизаций, если только вся Земля не умрёт целиком, не найдя для неё разгадку.

И Софокл бросает Вызов, как если бы он хотел сорвать эту маску:

"Ни рыдания, ни просьбы не вырвут твоего отца у Недр Ада, куда все должны спуститься... "

- холодно говорит Хор Электре.

"Ты медленно убиваешь себя, не умея больше освободиться от своих бед".

Но эта "Судьба", откуда она пришла?

И, однако, каждый, каждый, сколь бы грубым человеком он ни был, имеет чувство, сколь бы смутным оно ни было, тропы, которая бежит под его ногами и иногда вскрывается от неизвестного наркотика, от "случая", трепещущего тысячью маленьких дыханий, от встречи, которая кажется много раз встреченной, и от этого приходит улыбка.

Или огромность, которая тоже может прийти.

И снова всё закрывается каждодневными серыми шагами. И мы ещё не освобождены от наших неприятностей.

Земля уже не очень хорошо знает, "где она есть".

Софокл смотрит на Олимпийское Божественное, но это, возможно, другая сторона вещей, на которую стоит смотреть, это невозмутимые корни, которые прокладывают себе дорогу через ночь Земли и Века, и маленькие люди, которые сегодня появляются в старых джунглях.

Человек в действии

Дельфийский оракул предсказал судьбу Эдипа: он убьёт своего отца, он будет сочетаться браком со своей матерью. Будет "позорное пятно". Высокомерный и гордый, Эдип не принимает это, он хочет снять маску с этих безапелляционных суждений и этих пророков, которые ошибаются; он оставляет Коринф и пускается в путь...

"Я хочу знать Правду".

чтобы снова попасть в ту же Судьбу, от которой он уходил. Другие в нашем тёмном Веке тоже пытались действовать: Виллон ускользает от виселицы, чтобы ступить на другие тропы разбоя, исчезающие в песках. Рембо выходит из своего Ада, чтобы бежать за тысячу миль до Зондских островов и в Абиссинию, и всё же снова попасть во Францию, где ему ампутируют ногу и где он умрёт в госпитале de la Conception.

Он убегал до тех пор, пока не смог больше ходить. Но Судьба его догнала в другом аду.

Но не было ли более важным действовать?

Но не было ли более важным бросить вызов?

Пророчества, возможно, не обманывают нас, но какое это имеет значение!

Наши "новейшие" священники заменили Судьбу исповедальней: если вы не делаете много смертных грехов, вы пойдете на небо к хорошему Богу, нашему Отцу, в конце вашей разумной маленькой тропки и ваших семидесяти хорошо наполненных лет - наполненных чем? И мы смотрим на вереницу дедушек, которые продолжают абсурдный путь, и смертельный, с грехами или без.

И Судьба улыбается за своей маской.

Но некоторый мятежный беглец доходит до того, что говорит, как Виллон:

"Я знаю всё, кроме того, что есть я сам!"

О! это я сам... этот человек, который называется мной. Не странно ли, что корень слова означает "маску", как в греческом театре?

Нет, Тайна не раскрывается ни в мыслях, ни на Олимпе, но в Материи, в фактах, под нашими ногами. И если голоса или шёпоты, которые бегут с нами, обманывают - неважно! лишь бы мы только действовали, и эти шёпоты упорствуют через тысячу мертвецов и тысячу поражений - но другие последуют за нами.

Эта древняя земля, которая проращивает свои корни ночью, безумно ищет свое солнце, это - сама простота, это совсем естественно, и почему бы всем этим росткам и этим зарослям тоже не искать их солнце! тебе и мне и всем существам в мире?

Был великий математик среди всех этих "ты" и "я" в старых джунглях, который говорил:

"Природа - осуществление того, что мы проще можем представить себе математически".

Это был Эйнштейн.

Эта удивительная природа произвела любые виды сорняков, и менее сорных, и бесчисленные садовые вьюнки, которые обвиваются вокруг какого-нибудь мёртвого стебля или иногда вокруг большого ствола, который появляется в лесу, как Эйнштейн, как Софокл и другие до него. Все ищут и умирают, только чтобы возродиться сильнее, выше. Эти большие деревья, эти белые буки с гладкими стволами не появились внезапно, и другие малыши, которые растут - материя юная и материя более древняя.

Никто не мог бы сказать, что это именно удар судьбы вырастил это большое дерево и эти маленькие смертные грехи вокруг. Но иногда "удар судьбы" может заставить нас разбить старый шёпот, и сама Судьба - очень древний ребёнок в нас, который не нисходит сразу и внезапно с молнией Зевса, как на Эдипа с его смертельным "позорным пятном" на берегах Коринфа.

Карма

Было другое гигантское дерево среди нас, как в середине каждого тёмного века, оно разбежалось большими корнями, в Камбодже, в Лаосе, оно участвовало во многих сражениях, в Испании, в Лотарингии, это был человек, сопротивляющийся установленному порядку, как Антигона, как Виллон, как Рембо, или как Джордано Бруно на его костре - и каждый вёл это сражение по-своему, это вековечное "сражение на ста дорогах" - и этот большой Беглец, называвшийся Мальро, смотрел на тропы и следы, на выигранные сражения, тут же потерянные, и сказал в конце концов:

"Превращать опыт в сознание настолько широко, насколько возможно".

Он тоже видел эту маску на маленьком нынешнем человеке, и он слушал, как долгие века шумели за ним. Он много действовал и он знал, что его действие не останавливается с этой маленькой смертью, не больше чем огромное дерево умирает с тем хворостом, который падает с него. Нет, совсем не удар Судьбы заставил вдруг появиться этот крик и этот призыв - большие деревья смотрят вокруг себя, и он видел эти смешанные ростки, которые не знали об их смысле, об этой Крепости вокруг, которая хотела всё задушить в своём маленьком рассудке и тесном кредо.

Две тысячи лет, что это?

И маленькие не полностью родившиеся люди, у которых было лишь несколько лет, чтобы ухватить краешек солнца, быстро оказывающиеся в тюрьме, и иногда (или часто) ничего не нашедшие? Ад или небеса в конце этих скудных жизней, это почти не был "опыт" превращения, это было "три маленьких круга и затем уходят", как в песне. Это было столь абсурдно и возмутительно, что должно было лопнуть однажды под стремительным натиском какого-нибудь стойкого корня. Что означала "Судьба" для этой тысячи ростков, которые иногда слышали старый зов ночью и спрашивали друг друга... что?

До этого Софокл, когда древняя тропа ещё поднималась к Долине Королей и ещё дальше к древнейшему Зову, который пел в горных хребтах Гималаев и бежал столькими реками и улыбающимися и окрашенными толпами, не говорил о "Судьбе", и, однако, всё казалось предначертанным, всё имело смысл, чтобы идти к... но этот поток был раньше, и он ещё тёк бы, и в нём не было рас, никаких религий внутри, никакой стены, и это был поток всех людей к их Солнцу, которое было всегда: это маленькое закончившееся время, которое им было дано, явилось плодом изначального корня, который родил бы другие более красивые плоды, и старые провалы сотворили бы более сознательные, более сильные ростки. Не говорили о "судьбе", говорили о Карме: действия и плоды действий, последствия, счастливые или несчастные из-за прошлых дел; и Великий Замысел, который созидался медленно, терпеливо, на свету и в ночи, в выигранных или проигранных сражениях - но ничто не было потерянным, всё шло к более глубокому опыту, более широкому сознанию, более живому открытию: более высокое дерево с более пышными цветами под никогда не угасавшим Солнцем.

Позже мыслители назвали отвлечённым словом это древнее живое пение, которое само бежало под нашими ногами, этот призыв прошлого, который играл молчаливую музыку и тянул нас вперёд, дальше, снова, чтобы появиться вновь в большой никогда не заканчивающейся мелодии - эти мыслители исказили переводом на слова бывшее глубокое ясновидение и они отпечатали слово (или одну только тень) на Ноте, которая дрожала вне языка этой страны или той, на живом воспоминании, которое было как будто из Страны Навсегда.

Они сказали: реинкарнация.

Действительно, мы рождаемся полностью сбитыми с толку, и что-то в нас всё время пытается найти свои следы и свою страну. Мы идём на ощупь, и мы несём на себе следы семьи, идеи, нации, но всегда есть нечто такое, чего нам недостаёт - и нехватка эта ужасающа.

Человеческая революция

Огромное заблуждение.

Мы бежали в каждый из этих веков с их огорчениями, чтобы сделать "три маленьких круга и затем уйти" в рай, а чаще в ад.

Мы сделали столько революций, которые не революционизируют ничего. Собираемся ли мы сделать настоящую на этот раз? Революцию Человека.

Снова мы слышим брата Виллона, который сходит со своего пути, чтобы вновь стать разбойником и исчезнуть, не оставляя следа: "Я знаю всё, кроме того, что есть я сам!"

Но след всё равно нас преследует.

"Спасение и братство!" - воскликнули братья молодой революции, и возможно, этот крик остаётся единственно выжившим из нашей святой национальной троицы - свобода, равенство, братство - так как "свободы" почти не остаётся, за исключением свободы "думать" о том, о чём "думают" наши различные радио, и поймать заранее предусмотренную и медицинскую смерть или гипнотические новости, которые не приносят никакой Новости, за исключением нашего растущего хаоса и наших вечных глупостей, с некоторыми воинственными развлечениями и открытиями, которые обнаруживают только наше усовершенствованное рабство. Что касается "равенства", мой Бог! оно строится только по низу, который "уравнивает" всё в такой же грязи. Но эти молодые ростки, тем не менее, они растут, и они хотели бы более просторного, более свободного воздуха, в круге, который не замкнулся бы вновь на искусственной Крепости и Рае мёртвых - они ещё не выросли в своё дерево. Где - перспектива, пространство, горизонт, который не затмится нигде? Семьдесят лет одной-единственной жизни - это мало и это столь слабоумно, что не хотелось бы перерождаться больше никогда, но скорее зажечь огни, не для радости, а просто чтобы прекратить эту глупость. Где сеять бомбы, здесь или там - впрочем, это то, что происходит в конце наших двух тысяч лет западного крещения.

Где тот путь?

Где следы нашего прошлого, индивидуального и коллективного, исчезнувшего в песках Абиссинии или Египта, и которое всё же преследует нас с несколькими криками Антигоны, услышанными нами, и которое разбудило или вновь открыло бы в нас тропу будущего? Этот беглец, который смотрел с изумлением на большую Змею Фив и на этих маленьких людей, идущих гуськом, на каждого под кольцом Кармы, которое уходило в бесконечность будущего, зиявшего вдруг подобно живой загадке, которая была им самим и больше чем им самим, и это "больше чем" привносило прекрасный динамизм... Пятьдесят лет спустя, или три тысячи, этот динамизм в нас ещё распространяется, и мы оказываемся перед Тайной, которая никогда не обнаруживала себя до конца.

Был большой Революционер, Ясновидец и Возлюбленный земли, которого звали Шри Ауробиндо, и который говорил:

"Сама природа нашего человечества предполагает, что души были созданы с различным прошлым и вследствие этого у них должно быть различное будущее".

Он продолжал:

"Платон и готтентоты [готтентоты это мы], привилегированный сын святых или ведических риши, и закоренелый преступник, который родился и жил всю свою жизнь в зловонной продажности большого современного города, имели бы одинаково сотворённое делами и взглядами этой одной-единственной неравной жизни всё их вечное будущее?

Такой парадокс оскорбляет сразу и душу и разум, и нравственное сознание и духовную интуицию."

Спрашиваем себя - действительно, как Запад мог жить в этом заблуждении - и он от этого умирает. Остаются несколько великих отшельников, которые испускают свой крик в джунглях. И братство народов хочет, чтобы мы ещё кричали с Филоктетом:

"Наш отец, выходит, ты нас породил рабами, а не свободными людьми?"

Нам остаётся сделать самую большую из всех наших революций: человеческую революцию.

Материя

Наш первый след с очевидностью пролегает в Материи.

Но, чтобы его обнаружить, надо освободиться от множества масок, поскольку то, что всегда было самым близким для нас, наиболее заметным, буквально исчезло под приливами и приливами и эпохами. Когда мы достигаем точки нуля и пустоты, наступающей после смерти всего того, что было в нашей жизни, вдруг становится слышным странное пение, которое появляется, как если бы испокон веков это пение носило все наши жизни и все наши страдания, и эта Пустота наполняется никогда не ведомой нам Полнотой, как океаном, который устремляется в дыру. Только что была смерть, и внезапно это же - Жизнь навсегда, но столь новая жизнь, словно она - первая жизнь в мире, брызнувшая из веков, которые были только живой смертью.

У молодого беглеца в этой жизни была мать-морячка, которая долго молча смотрела на Море, слушая эхо прибоя, и она тогда говорила этому мятежнику: "Атавизм - это всё", как приливы и отливы, которые проходят с оттенками и различными грохотами согласно временам, местам и маленьким бухтам, которые поглощают волну. И тот, что гремел теперь, походил на любой другой... Она знала только свою страну, и это была страна Моря. Затем она "умерла", как говорится, в возрасте девяноста лет сполна прожитой жизни, и она пришла увидеть своего мятежного ребёнка, чтобы рассказать о том, что произошло после её ухода. Но тогда это было изумление. Она нам показывала Безграничность, но, так как ничто не огромно в этом мире, в середине которого была её маленькая белая форма, то своим чистым и простым голосом, как ребёнок, она нам говорила: "Это было потрясение! Простор-простор-простор... " Она не могла поверить в этот Простор, она, которая знала столь осязаемо об огромном просторе ветра. "И... энтузиазм радости". Она была изумлена.

Долго ребёнок этой большой Беглянки оставался слушать хрустальное эхо её детского голоса, и он узнавал то, что ему казалось всегда известным.

Несколькими годами позже она вернулась увидеть своего ребёнка, но это было совсем по-другому: она села на свой старый велосипед, украшенный гирляндами цветов гранатового дерева и красного гибискуса, и направилась на север...

Она вернулась на обычную дорогу людей, со своим забвением, своими огорчениями и этим старым пением, которая бежит под ногами, на длинную дорогу к нашей человеческой Цели. Даже столь насыщенная, со множеством препятствий к её девяноста годам и кучей детей, эта жизнь получила лишь один тип опыта, и каким бы образом она составила полное и цветущее дерево, достаточно мощную и достаточно просторную человеческую реализацию, чтобы продвигаться к нашей человеческой революции и трансформации Материи тела?

Когда же мы будем жить без Бегства, не нуждаясь в том, чтобы убегать? в этом Просторе в сознательном теле и без забвения? В Материи без масок и без стен и в жизни без смерти.

Без сомнения, нужно, чтобы человеческий опыт был достаточно всеохватывающим и достаточно долгим, и довольно мощным, чтобы обрушить эти нереальные стены и изменить этот доисторический остов.

Мы находимся в моменте, когда это возможно, и справедливо, потому что эта уникальная жизнь становится столь безумной в своей бессмысленной Крепости.

Эта Материя, откуда мы выходим, чем она является? эта эволюция, откуда мы болезненно появляемся, как некоторый искусный шимпанзе? Для шимпанзе, менее искусного, но уже убежавшего от своего будущего потомства, есть другая вещь, которая дрожит, которая притягивает и указывает его Север без компаса.

"Материя, эта среда всей нашей эволюции, на первый взгляд бессознательная и неодушевлённая,- говорит Шри Ауробиндо, - но она нам кажется такой лишь потому, что мы неспособны ощутить сознание за ограниченным полем, вне определенного масштаба или диапазона, доступного для нас. Ниже нашего диапазона есть более низкие вибрации, к которым мы нечувствительны и которые мы называем подсознанием или несознанием. Выше нас есть вибрации более высокие, которые для нашей низшей природы являются неуловимым сверхсознанием... Это несознание Материи на самом деле окутанное покрывалом сознание, скрытое или сомнамбулическое, которое содержит все потенциальные силы Духа".

Тогда открывается прекрасный горизонт. Подобно тому безымянному волнению, которое охватило молодого беглеца в подземельях Фив, смотрящего на развитие большой Змеи и всех этих маленьких людей, замороженных в бесконечности, настигающая потребность роста влечёт маленького нынешнего человека на тропы Афганистана, на тысячу бессмысленных троп, которые были всё же разумны для маленького предыдущего человека и ещё раньше, и, возможно, сотворены неким Духом ещё более далёким, что лежит в основе этих лет и этих стен...

"Настоящая причина перевоплощения - эволюция души, или, скорее, её расцвет, скрытый от глаз пеленой Материи, и постепенное открытие ею себя самой".

Поль Валери заметил:

"Так, хлебное зерно, обнаруженное в подземелье, пускает ростки, как говорят, даже после трёх тысяч лет сухого сна".

И Шри Ауробиндо добавляет в "Жизни Божественной":

"Каждая ступень космического проявления, каждый тип формы, способной укрывать имманентный дух, становится благодаря перевоплощению инструментом индивидуальной души, чтобы проявлять всё более и более скрытое сознание, существующее в ней - каждая жизнь вследствие роста сознания, которое развивается в ней, становится этапом победы НАД Материей, до тех пор, пока, в конечном итоге, сама Материя не станет инструментом тотального проявления Духа".

Победа над Материей...

Нам далеко до этой "тотальности", но наш столь материалистический, настоящий этап угрожает разрушить саму Материю, которая его держит. Мы - варварские лунатики. Но наш материализм неверен, также неверен, как наши религии, которые нас предназначают для рая смерти.

Эдем

Когда жизнь замыкается в себе, чья бы она ни была - человека, нации, Эпохи или вида, она призывает смерть - мы об этом говорили - или чужеродное вторжение, которое прекратит её хоровод или будет действовать как дыра в её стенах. Нет смерти - это наша последняя и стойкая иллюзия, смерть по нашему собственному выбору.

Тот-кто-знает, Поэт, воскликнул:

"Жив я или мёртв, я существую всегда!"

И, однако, наша старая Нищета также призывает что-то, что было всегда на этой земле и в этом теле - старое Пение, сопровождающее наши шаги, которое знает и говорит о том, что всегда есть поиск бессмертия среди нас.

"Есть средства достичь физического бессмертия и умирать только по нашему выбору, а не по принуждению Природы", говорит Шри Ауробиндо. "Но кто захотел бы носить одно и то же пальто в течение веков или быть заточённым в узком и неизменном жилище на долгую вечность?"

Сама эта структура должна измениться, как утратившее силу наследство старой эволюции окаменелостей. Наше временное "пальто". Сама Материя должна трансформироваться, как она трансформировалась из медузы в позвоночное. И это не закончено. Бессмертное призывает смертное.

И всё же есть секунды, которые содержат всю освежающую вечность и всё бессмертие - огромная щель в наших стенах и луч, улыбающийся с нежностью, как Мать, которая смотрит на своего ребёнка.

Мы говорим вечное "да - нет" в наших жизнях, и никогда тотальное "Да" - кроме как в одну солнечную секунду, которую мы несём в себе ещё и ещё через наши ночи и наш ад. И Загадка, величественное противоречие, остаётся зарытой под долгой дорогой, которая бредёт упрямо.

"Небеса над нами велики и полны чудес, но ещё больше и чудеснее небеса, которые в тебе. Именно этот Эдем ждёт божественного труженика".

Так говорил Величайший среди наших божественных поэтов, Шри Ауробиндо.

Мы - работники более чем одной жизни, и наши старые развалины являются частью Великой Работы, наши старые ошибки, наши старые грехи тоже. И если есть какой-то "грех", нужно, мой Бог, пойти и спросить причину у нашего первого творца!

И, тем не менее, мы в поисках этого "Эдема", вопреки всему, или благодаря этой старой Нищете.

Бессилие

За неимением Эдема мы бросаемся в тысячу удовольствий и развлечений, которые заканчиваются сразу после их использования - но это не злое, пока это длится! Это длится столь мало, и "пальто" изнашивается тоже, "жилище" сужается. И загадка скрывается всё больше и больше. Совсем не Эдем сразу же виден, нет, скорее этот долгий переход, и, в конечном счёте, большое Братство нашей нищеты.

Большие Беглецы наших долгих веков не могут задерживать свой взгляд на маленьком индивиде и его жалкой истории, они хотели бы "знать правду", как Эдип, осуждённый Судьбой; скорее, они созерцают другой конец вещей с горестным вопросом. И мы ещё слышим пение Антигоны:

"Снова приходят беды, которые я вижу

под крышей Лабдакидов,

как всегда, мёртвые восстают

на живых, и нет того, чтобы кто-нибудь из отцов

когда-нибудь

освободил детей... "

Это было большое провозглашённое и признанное Бессилие, за четыре века до того, как железные двери нашей Крепости вновь закроют нас. Но двумя веками раньше, до Софокла, когда едва пробуждалась солнечная Греция, Будда тоже видел эти старые неприятности, которые поражают людей, и в своём огромном сострадании, в своём молчаливом созерцании он увидел лишь дверь к выходу, высший Побег в Нирвану, отмену свыше - которая оставляла землю её старой безутешной Нищете.

Заслуга нашей Крепости без солнца, возможно, в том, что она должна была создать столь безобразный мир, столь удушающий, что нам необходимо найти ключ от загадки или погибнуть на самом деле.

Мы не вошли, возможно, ещё достаточно глубоко в эти "небеса, которые в нас". Мы не нашли Эдем здесь - внизу.

За семь тысяч лет до нашей больной эры странные певцы Вед заставляли звучать свои раковины в долинах Гималаев, и их гимны ещё дрожат в глубинах нашего нынешнего сердца, как потерянная память, как очень живая загадка, которая бросила бы лучи и голос правды, непонятный и всё же понятый некоторым пророком в глубине нас, который бежит по рискованным тропам в поисках того, что он уже содержит под своей кожей человека.

И действительно, как удар гонга там раздаётся, как сам ответ на вопрос Антигоны (и нас всех):

"Освободи твоего отца,

твоего отца, который становится твоим сыном

и направляет тебя".

Наше неизлечимое варварство

Освободи твоего отца...

Другая вещь отсутствует в нас, центральное Сознание, и эта дыра - дыра в памяти, как мы могли бы сказать - разрушила все наши жизни с нулевого года, так хорошо обозначенного. Тогда мы изобрели Спасителей и машины, чтобы заполнять нашу пустоту.

Но для растения в ночной земле нет пустоты! оно интенсивно и неотразимо стремится к своему солнцу, о котором оно даже не знает, но оно знает, что солнце там, миллионом пор своего стремительного роста, оно знает, что это - его цветущий Эдем, и где "отец", которого нужно освобождать?! оно и есть отец, который понемногу освобождается в животе его матери-земли.

И отец становится своим собственным сыном на великом солнце дня:

"Прекрасный Ребёнок в недрах, его зовут сын тела... "

- так пели эти удивительные ведические Риши задолго до нашего западного рождения, но наше солнце, кажется, похоронено в нас.

Но это растёт, и это растёт вопреки нам и вопреки всему - не предполагаем ли мы, что этот стремительный рост собирается остановиться на маленькие две тысячи лет невежественной крепости?

"Ты несёшь нас, как океан, который несёт волну".

Такой же прекрасный динамизм вдруг зиял перед глазами - или под ногами - молодого беглеца, который созерцал, поражённый, большую Змею Фив.

Собираемся ли мы остаться лишёнными свободы по нашему собственному желанию или погружаемся с гигантским Развитием этого прекрасного Ребёнка в наши собственные недра?

Этот Ребёнок долго шёл, в течение жизней и жизней, полезных или безрезультатных, не для того, чтобы исчезнуть в посмертном Раю, он трудился столько, чтобы достичь Результата даже здесь.

Мы "материалисты", и тем лучше, но мы недостаточно являемся таковыми! мы рассмотрели эту Материю только с инструментами нашей мысли, как рыба рассматривала свой мир со своими рыбьими инструментами и точно видела свой мир, такой, какой он есть для неё - её точность не отличается от нашей, если не считать того, что она не заключает её в тюрьму.

По мере того как этот Ребёнок растёт в нас, сначала толкаясь в тысячи сторон глубоко внутри, он ощупывает много вещей вокруг, не имея слов, чтобы об этом говорить, он чувствует много существ вокруг, как если бы это было сделано из той же и напрямую видимой сущности теми же средствами, как он, как язык без слов, или звук, который затронул бы те же ноты - однажды этот Ребенок заговорил неожиданно, встретился с другими подобными существами; и это место встречи, этот немой язык всей земли, и, возможно, всего мира, он назвал "сознанием", или он его назвал "душой", или "разумом". Или он просто спел. Это было проницаемым и жидким, как океан, это было везде и такое же, как он сам. Как его собственное дыхание - прекрасное Дыхание, такое же прекрасное, как этот Динамизм, который удивленный, убегающий Ребенок открывал в своих собственных шагах.

Решительно, были прекрасные "недра" там.

Но в том же "я - везде" были очень старые деревья, как в нашем лесу, и дикие заросли. И были старые Риши и этот большой одинокий баньян, зовущийся Шри Ауробиндо.

Он говорил:

"По мере того, как мы прогрессируем и как мы пробуждаемся, осознавая душу в нас и в вещах, мы понимаем, что сознание есть также в растении, в металле, в атоме, в электричестве, во всем том, что принадлежит физической Природе; мы обнаруживаем также, что оно во всех отношениях не является сознанием более низшим или более ограниченным, чем ментальное; напротив, во многих формах, называемых "неодушевлёнными", сознание интенсивнее, более быстрое, более острое, хотя и менее развёрнутое по направлению к поверхности".

Именно на этой поверхности мы живём и мы думаем, что всё знаем с нашим умственным инструментом, мы даже сделали географии безукоризненными и держим палец на атомах ужасающей Материи.

Но...

"Это несознание Материи, - говорит Шри Ауробиндо, - окутанное покрывалом, скрытое, сомнамбулическое сознание, которое содержит все потенциальные силы Духа... "

И другой удар гонга раздается здесь:

"В каждой частице, КАЖДОМ АТОМЕ, каждой молекуле, каждой клетке Материи живёт и работает, оставаясь неизвестным, всё всезнание Вечного и всё всемогущество Бесконечности".

Тогда всё понятно!

Это всезнание наших клеток, наших атомов, то, что "замыслило" наши шаги и бросает нас на эти изнурительные тропы в поисках того, что есть за ними. И понятно также: это всемогущество наших клеток, наших атомов - то, что может пересотворить даже здесь нашу живую материю и этот доисторический остов, и ИЗМЕНИТЬ нашу неумолимую человеческую Судьбу.

Тогда где же место Бессилию?

Мы все на тяжелейшем пути, и всё более и более настоятельном, опасном, к нашему Будущему свободному человеку, к этому "сыну тела", "прекрасному Ребёнку в недрах": это человеческая революция. Солнечное появление нашего первого Семени.

И ещё раз мы повторяем это необычайное "предвидение" Шри Ауробиндо:

"Каждая ступень космического проявления, каждый тип формы, способной укрывать имманентный дух, становится благодаря перевоплощению инструментом индивидуальной души, чтобы проявлять все более и более своё скрытое сознание; каждая жизнь через всё большее раскрытие сознания, которое находится в ней, становится ЭТАПОМ ПОБЕДЫ НАД МАТЕРИЕЙ, до тех пор, пока, в конечном итоге, Материя сама не станет инструментом тотального проявления Духа".

В 1913 году, когда этот большой одинокий баньян смотрел на детей более человеческого будущего, он говорил:

"Машины необходимы

в современном человечестве

по причине нашего неизлечимого варварства".

Наше близкое чудо

Неизлечимо ли это?

Этот старый мир нашел средство излечиваться от больших неприятностей и многих устаревших форм. Старая Земля всегда находила средство.

Эта "ужасающая" Материя, которую надо ещё взбивать, чтобы извлекать сомнамбулическое сознание, которое в ней и которое могло бы всё изменить... Мы не были достаточно взбиты, чтобы понять, наконец, нашу собственную тайну. Будет ли нужен ещё какой-нибудь "естественный" несчастный случай, чтобы освободить нас?

Мы живем в ужасной иллюзии искажённого сознания, которая нас съедает - и это не буддийская иллюзия, именно физическая иллюзия, вроде иллюзии растения, которое не находит солнце. Растение, оно хочет простора, воздуха, воды, которая течёт. И что течёт в наших жилах? что это за искажённая наследственность, которая прилипает к нашей спине, чтобы нам идти всё более и более согнутыми и тяжёлыми из-за веса старого горшка, в который кто-то хотел бы посадить нас навечно. И это уже не наши клетки, которые осознают и становятся нами! это - коллективный гипнотизм старых укреплённых замков, в котором мы живём, и который нас душит.

"Мы введены в заблуждение господством Материи".

Но эта Материя даже больше не является тем, чем она была раньше, грубой и пористой! мы ее догматизировали, ужесточили, покрыли смертными и медицинскими грехами - и всё смертно внутри. Но где было "смертное" в первом растении Веков? Оно толкало, просто и бесспорно, и если куда-то не могло прорасти, оно толкало в другую сторону и огибало препятствие. Но теперь "препятствие" стало неизбежным [не обходимым - прим. перев.], это мыслящий бетон, и он становится тем, о чём он думает, или тем, о чём думают догмы и слоганы о моде.

"Наши тела фатально гипнотизированы менталом и извращены ложным использованием".

Это - "законы", говорят они, но старая земля очень славно насмехалась над законами! она их игнорировала или приводила в порядок, как обычно, мощным прорастанием, благодаря которому она продвигалась вперёд; она творила даже свои "чудеса", которые никакой человек не был бы способен изобрести и редко выдерживал - это очень невыносимо, чудеса, это как внезапно войти в другую кожу.

Возможно, нам надо сменить кожу и дышать другим воздухом или другим сознанием.

Мы, "завоеватели" всех границ, "конкистадоры" всех открытий, мы не заметили простой вещи: наша Граница - это и есть сам инструмент, которым мы пользуемся, чтобы рассматривать Материю и точно считать географию наших собственных глаз: это - Ментал. Так же, как плавники и жабры рыбы были инструментом, чтобы измерять свой мир, и в то же самое время границей, чтобы не становиться землевладельцем. Это Ментал недействительный, гипнотический, "одурманенный" своей собственной наукой, абсолютно ставший сумасшедшим и варваром, это - наша ближайшая Граница, которую надо завоевать, чтобы высадиться на будущую Землю и в наше будущее тело: тело сознательное и свободное от его старого рабства в так называемых "законах" Материи.

"Каждый закон - просто равновесие, установленное в природе, это - результат стабилизации сил. Но это - только борозда, в которой Природа приобрела привычку работать, чтобы получать некоторые результаты. Если вы меняете сознание, борозда тоже с необходимостью изменится".

Близкое чудо нас ожидает.

Но надо этого захотеть.

В конце концов, Материя, возможно, не "ужасающа", не шумна, не смертельна, она чудесна.

Но надо этого захотеть и сменить кожу вовремя.

"Я хочу знать правду", сказал Эдип.

Со свойственным ей юмором Мать говорила:

"Смерть - наиболее укоренившаяся из привычек".

Парадокс

Парадоксально, что, когда сторона этой Крепости обрушивается, мы становимся всё менее и менее человеком и всё более и более человеком: мы вовлечены в огромного Человека, который является всем горем людей в единственном сердце, всей жаждой людей в единственном крике, всем миром под одной кожей. Тогда понимается физически и абсолютно великое Сострадание Будды, понимается большой Мятеж, который назревает в глубине этого Несчастья и который пролил столько крови, и даже нашей, на таком количестве алтарей и напрасных костров - и ничто не напрасно и всё непригодно. Тогда - старое дерево в сильном ветре, которое не знает, хочет ли упасть или всё же держаться - и "падать" - это означает возобновлять то же Несчастье во всех маленьких ростках, которые есть оно само и которые всё же растут. И в то же время под этим сильным ветром Несчастья и в глубине этих тысяч сердец горя мы чувствуем столь приятную Нежность, и столь мощную, которая могла бы разорвать сердце скалы и расплавить все наши огорчения и наши мятежи своей Улыбкой. Одновременно величайший Простор, как ничто не широко в этом мире, и совсем маленькое подавляющее нас настоящее, которое углубляется в нескончаемую предысторию и которое всё же растет в будущее, взятое на руки этой огромной Нежностью, как если бы мы хотели свернуться в них раз и навсегда. В маленькой темнице, которая обрушивается, вся эта бесконечность зияет перед нами, как наше небо вечности, роняющее жемчужные капли в эту секунду, и мы могли бы там исчезнуть, как если бы ничто не существовало никогда, только эта Любовь.

Это - парадокс всех наших жизней, великое Противоречие, "да" и "нет", сплетённые в одних и тех же руках и теле. Жизнь и смерть в одном теле.

Так же, как Иллюзия и Реальность, связанные вместе.

Это - сражение мира, вчерашнее и стольких времён, небо и ад в том же теле, маленькой темнице, которая обрушивается и что ещё? Смерть, этот маленький конец времени, происходящий в улыбающейся бесконечности, интерлюдия, затем двери открываются к... чему? Они будут всегда открываться, до тех пор пока Сражение Бога не будет выиграно на земле и в теле.

Ни мятеж, ни сон Бога, ни побег нас не вылечат до тех пор, пока вся Крепость не будет сломана и не закончится рабство людей, освобождённых на великом Просторе и в божественном теле.

"Встань и сражайся"

говорит Бхагават-Гита.

Анти-чудо

Мы можем.

"Пробудись и яви волю!"

говорила Мать в 1963 году, в момент убийства Кеннеди.

"Давайте победим здесь уже -

давайте победим в этой гонке

и в этом сражении на ста дорогах... "

говорит Риг-Веда.

Действительно, мы прибыли в анти-чудо.

Мы вошли в железные двери нашей Крепости.

Наша Наука хотела бы нас заставить поверить, что мы - продукт, торжествующий над длинной эволюцией скелетов, последний "умный" продукт, наконец, из всех этих старых зверей и этих миллионов лет; и если мы ещё хитрее, мы полетим на другие луны и будем управлять землёй властью нашей механики и наших бомб.

Результат не слишком замечателен: страна людей стала страной убийц и "больших" лидеров мира, разодетых и фотогеничных, демократических и гуманных, первых террористов, поставщиков бомб и других изобретательных телегидов, которые бросаются в нас с рекламы здесь и там - дела и дела.

Если Мать сказала бы этим изобретательным гномам: Пробудись и яви волю! они охотно сделали бы Титанов и суперфинансистов в большой Товарной бирже смерти. И если смерть обернётся немного слишком злой, они смогут пойти на другие луны продолжать свои подвиги и порождать маленьких улучшенных варваров.

Сердце людей очень больно .

Но с другой стороны, заблуждение наших Церквей не меньше.

Во времена счастливых "язычников", за 442 года до нашей тёмной болезни, Аттика ещё дрожала от великого пения Антигоны:

"Много чудес в этом мире,

но он не более велик, чем человек".

Затем нулевой год: несчастный человек распятый.

Распятый, кем?

Через триста двадцать пять лет после смерти их нового бога мы видим как "317 непогрешимых епископов", в пышных нарядах, отправляются в Никею, чтобы провозглашать догмы и желания этого несчастного человека среди людей: "Он - Бог Бога, свет света", - предприниматели Церкви крепко знают своё дело. И он умер, чтобы искупить наши грехи.

Грехи кого?

И единственная дорога, чтобы идти к Богу и чтобы спасти нашу душу от смерти - врата Церкви.

Но Смерть царит везде, и старый "Грех" миллионов лет произвёл людей, задыхающихся в Крепости и приговорённых к смертной казни навсегда.

Это есть окончательное и вещее анти-чудо, как не смог бы представить себе даже мечтатель Эдип.

В году 325 наша Церковь запечатала Смерть и судьбу людей.

Они догматизировали Бога и разделили его бесконечность на маленькие частички не связанных между собою людей, как другие догматизировали Материю в частицах фатальных и несознательных атомов.

Мы рождены из миллионов лет материи, бессознательной и грешной, и мы оставляем наши старые смертные и бессознательные кости, чтобы убегать в Рай священников после семидесяти лет единственной и короткой противоречивой, но вполне передающейся по наследству жизни.

Дороги завалены во все стороны, мы рождаемся в чудовищном мире.

В пятом веке новой эры алтарь Элевзиса был превращен в христианское кладбище. Сердце людей тяжело и разорвано.

Потребность в радости

Как возможно открыть что-либо в отчаянии или подобной безнадёжности после стольких веков борьбы и страданий?

Итак, Человек, абсолютно ли он разделён и бессилен?

Мы - растение, лишённое солнца, которое взращивало бы его цветы и его радость жизни - то, к чему оно стремится. И что сказал бы появившийся молодой росток, если бы ему было представлено, как символ и идеал его жажды, распятое дерево, расколотое и разорванное на части хищностью людей? или неопровержимая диаграмма молекул, частиц и клеток, которые его выращивают и превращают... во что? В следующее засохшее дерево? И если мы ему скажем: другие вырастут после него и после тебя, ad vitam aeternam, этот молодой росток будет успокоен?

Мы не нуждаемся в утешении! мы нуждаемся в том, чтобы жить и цвести! мы нуждаемся в радости.

Тогда все охранники Смерти, священники Науки или священники пресвятой Крепости скажут ему вместе с Электрой: "Не страдай сверх меры, мы все разделим ту же судьбу" .

Человек, следовательно, непоправимо слабоумен или непоправимо зомбирован "пониманием", которое может улучшить лишь его старую катастрофу и наполнить его Крепость несколькими техническими новинками и безделушками? И затем внимание! если вы хотите оттуда убежать, были жестокие Титаны и ницшеанцы до вас, и обломки.

Мы вполне лишены свободы нами самими в нашей маленькой мыслящей крепости.

Нет, мы не нуждаемся ни в супер-людях, ни в супер-богах, а в нечто ином, радикально:

"Не распятое,

а прославленное тело

спасёт мир".

- сказала Мать в 1957 году, - "прославленное", то есть трансформированное: это дитя нашего собственного тела, не упавшее с Неба, а преобразованное или трансмутировавшее под нашей собственной кожей подобно гусенице, завернутой в свой железный кокон.

Мы собираемся вытянуть целую Землю из её кокона Лжи. Мы не собираемся ни умереть, ни уничтожить её, используя ненависть: мы собираемся трансформироваться. Крепость обрушивается, и тем лучше! нам грустно и гнусно - и тем лучше.

"Конец стадии эволюции, - говорил Шри Ауробиндо, - отмечен мощным рецидивом всего того, что должно выйти из Эволюции".

Хотим ли мы "выйти из Эволюции"? или двигаться в ней.

Собираемся ли мы найти нашу собственную Тайну, разгадать Загадку в нашем собственном теле, или превратиться в обломки, как окаменелости до нас?

Мы можем стать сотрудниками, сознающими нашу собственную Эволюцию, а не её отходами или потерями.

Мы нуждаемся в радости и в солнце и в пространстве, ради которых эти миллионы корней тянулись через столько веков и препятствий.

"Когда человек должен отказаться от того, что доставляло ему радость, я готов поклясться, что он уже не живёт; на мой взгляд, идёт не более чем труп".

Так говорил Вестник в "Антигоне".

Перелом

Что-то особенно сошло с рельсов в западном сознании - это был нулевой год, как если бы не было людей до этого печального рождения, как большой исторический перелом на нашем Континенте. Сократ, возможно, выпил первую цикуту нашего заблуждения. Была ещё улыбка на губах людей, были ещё нимфы в фонтане, священные танцы, и Дионис, сын Неба и Земли, Зевса и Деметры, всё ещё царил, люди ещё разговаривали с богами. Даже наши Трагедии пели - всегда звучало Пение. Что-то главное вдруг погасло, как внезапный провал в памяти. Но это Пение всегда нас преследует, как не залеченная рана в глубине людей. И этот "перелом" Века всё же вновь играет в каждом из нас, однажды, случайно, когда мы оказываемся перед нашим смертным "Ничто", и это ничто в конце концов наполняется чем-то в середине наших развалин, чем-то, что было там всегда и нам всегда улыбалось, как наше потерянное и обнаруженное Пение, как наша вечная Страна и одна секунда неба среди наших шагов, которые идут и проходят.

Но мы, разобщённые и сломленные люди, мы хотели бы прожить, наконец, то, что чувствовали в эту ослепительную секунду. Мы хотели бы, чтобы это небо стало правдой, стало всей жизнью. И радостью жизни. Не "труп, который идёт".

Нет, это не вопрос "философии", это вопрос жизни и смерти. Это не вопрос "религии" - религии это современное изобретение. Прежде просто сами люди искали и любили то, что открывалось в итоге. Теперь больше нечего искать, всё уже найдено для нас нашими непременными Церквями, которые пропагандируют наш разум своими догмами и крестят нас смертью, и нашей Наукой (но, по крайней мере, она искала что-то), которая навязывает нашим клеткам свои непременные законы и крестит нас в рентгеновских лучах. Мы рождаемся в полностью готовом мире. Нет больше загадки! Мы - "труп, который идёт". Что может измениться в этом заткнутом мире, за исключением правительств всё той же истории и рекламных объявлений всё той же глупости? Но наиболее жестокая из всей Лжи - ложь наших Церквей, которые затемнили и исказили наш собственный поиск, - Наука всё же следовала этому, пусть негативно, восставая против нашего религиозного абсурда, но не пытаясь увидеть то, что было глубже под этой коркой церковной Лжи, поэтому ни освобождая нас от неё, ни отвечая на наш человеческий вопрос: что может человек, что могут наши обычные люди, кроме как умереть с достоинством и мужеством.

Земля и Небо

В один из дней (или, скорее, ночь) молодой беглец из нашей Крепости, вовлечённый в этот Простор, который, казалось, всё содержит, встретил Шри Ауробиндо в том месте, где всё встречается и узнаёт себя, и он вдруг воззвал к Нему с криком, который был криком всех людей, этим самим криком, который раскалывает Стену:

"Века печали в сердце людей!"

Это было чувство глубокое-глубокое, как немая просьба для всех людей.

Шри Ауробиндо ничего не сказал. Он посмотрел на этого маленького человека в огромном и столь мощном Мире, как будто он мог расколоть все стены и навсегда вовлечь нас в свою вечность Любви. Но не такой Вечности он хотел для индивида, а чтобы ни одного беглеца больше, и достичь Победы во всём этом Несчастье.

Позже, после многих мучительных и бунтарских троп наш беглец, заключённый в общие страдания людей и в их Братство Нищеты, медленно дошёл до осознания старого корня, старого перелома нашего абсурдного Континента, блуждающего подобно кускам пород, оставленным бывшими ледниками. Именно Шри Ауробиндо сказал об этом просто, в простоте спокойной Правды:

"Человеческая жизнь разорвана, она не может соединить Землю и Небеса".

Тогда каждый из них остаётся на своей стороне, несчастный и печальный - печальное Небо не может обнять Землю, и печальная Земля не может уютно свернуться в руках Бесконечности. Это - абсурдное разделение. Церкви хорошо навредили (или принесли то добро, которое могли!), празднуя этот ужасный Развод, в котором они и были полностью заинтересованы, увы (и что бы они делали, если бы не было больше мёртвых!), таким образом, они обожествили Смерть, вместо того, чтобы обожествить Жизнь, создав этим широкую и улыбающуюся жизнь без смерти.

"Наше человечество, - сказал Шри Ауробиндо, - место встречи сознания конечного с Бесконечностью, и становиться этой Бесконечностью всё больше и больше уже в этом физическом рождении - наша привилегия".

Была старая дорога у "язычников", и мы очень огорчены, что по ней не последовали.

Была порывистая мадам де Сталь, "неустранимая", которую изгнал Наполеон, та, что говорила с неожиданной проницательностью:

"Язычники обожествили жизнь,

а христиане обожествили смерть".

Это было в 1805 году.

Семь или девять тысяч лет назад ведические Риши отказывались принять этот жестокий разлом:

"Он вошёл в Землю и в небеса, как если бы они были одним".

И ещё:

"Он там в середине жилища,

Как жизнь и как дыхание

нашего существования,

Он - наше вечное дитя... "

И ещё более глубоко, прямо в самом основании нашей нищеты, которая является в то же время источником нашей собственной власти:

"Они нашли эту Истину:

Солнце, живущее

во Тьме".

Очевидно, что всё это творение может быть только простым ЕДИНЫМ. Духовная интуиция об этом говорила всегда. Правда это Простота, всегда. Эйнштейн это понимал лучше, чем наши безраздельно невежественные Епископы и наши смертельные религии. Даже последние слова Гёте на его смертном одре в Веймаре говорят об этом: alles ist licht, "всё - свет". Так же Эдип в Колоне, проклятый Судьбой, который уходил своими ногами к "усеянной мраком земле мёртвых":

"О свет, невидимый моими глазами,

всё же когда-то давно ты был моим".

И Посланец смотрит, как Эдип исчезает вдали за "бронзовым порогом":

"Вскоре...

мы заметим его, обращающегося СРАЗУ

в одной молитве к Земле

и к божественному Олимпу".

И Хор также смотрит на эти "равнины потёмок":

"Эти двери, преодолённые прохожими без числа... "

и его пение заканчивается криком, который звучит криком всех наших веков:

"О божества ада!

о непобеждённое чудовище".

В конце этой длинной дороги Веков нам недоставало единственной вещи, которая изменила бы всё, последнего открытия, ключа к нашей Загадке: этого "Солнца, живущего во Тьме". Власти, чтобы измениться. Ведь если всё является ЕДИНЫМ, смерть - это тоже Он, и наш человеческий замысел состоит в том, чтобы не только взбираться по голым верхушкам к Истине, но найти и другую половину вещей, под нашими ногами, то, что Шри Ауробиндо назвал "тёмной половиной Истины", и сорвать эту Его маску, чтобы завоевать Жизнь Божественную на земле.

Наши ученые с техническими и дьявольскими средствами своего детского ментала разбили Материю, чтобы найти только ужасающее ядерное солнце. Они не последовали по вечному Следу ЕДИНОГО, который медленно бредёт с нами, чтобы мы научились жить - и бредёт долго, чтобы мы в конце концов заметили то, что прямо здесь, под нашими ногами, и увидели, сколько ударов и катастроф существуют для того, чтобы мы смогли расколоть наши собственные стены криком правды.

Веймар дворянина Гёте оказался в двадцати километрах от крематория Бухенвальда.

Всегда люди оказывались перед этим ужасным и великим Противоречием, этим Да - Нет, которое одновременно активизирует нашу жизнь и бросает ей вызов или съедает её.

Нам казалось недостаточным следовать по Следу ЕДИНОГО, без разрыва, и осознать это, наконец:

"Всё это бесконечное становление - рождение Духа в формах...

Дух - первоначальная сила-субстанция; все другие составные части (Жизнь, Ум и выше) - варианты и производные от силы Духа, степени и модификации субстанции Духа. Материя также не является ничем иным, кроме как силой и ступенью Духа, Материя также - субстанция Вечного".

Это - первая Скала нашей Тайны. Это точка отсчёта нашей Загадки.

"Колодец мёда,

скрытый Скалой"

говорит Веда.

"Твоё Блаженство, которое существует

абсолютно широко

абсолютно полно

и без ущерба".

И они просили:

"Наводни здесь Нектар

излей его и наполни нас

светом

до самой кожи".

Это - Нектар, скрытый в нашей материи, который "аннулирует смерть в смертных", это, наконец, открытая, мощная и живая Радость в теле. И сколько нескончаемых рождений нам было нужно, чтобы разбудить наше сомнамбулическое сознание, индивидуализировать его шаг за шагом, и болезненно, или ужасно, обрести немного сознательной сущности в человеческой материи - в старой трагедии, которая доходит до того, что испускает свой мощный крик... Тогда "борозда" меняется.

"Самый неумолимый закон Природы - всего лишь точный процесс, задуманный Господином Природы, которым она пользуется постоянно; Дух его создал и Дух может его превзойти, но вначале нам надо открыть двери нашей тюрьмы и научиться жить больше в Духе, чем в Природе".

Нашему современному человечеству предлагается Вызов, или ещё продолжится старая катастрофа.

Надо сделать дыру в нашей Крепости Невежества - "колоссального Невежества", говорил Шри Ауробиндо - вместо того, чтобы сделать дыру на нашем кладбище.

Надо прорваться раз и навсегда...

"Это стена смерти,

которая отделяет нас от более просторного Я"

Так пела Савитри, дочь Солнца, в поэме Шри Ауробиндо.

Тогда мы обнаружим "чудесную тропу", которая везде бежала с нами, под нашими ногами, и мы исполним пророчество древних Риши примерно девять тысяч лет тому назад:

"Человеческая дорога и божественная дорога

встречаются в одной

и обе завоёваны".

Тогда мы, возможно, услышим, наконец,

"музыку, которая рождается в молчании Материи и которая заставляет голые пропасти Несказанного лучиться смыслом, который они хранили, но не могли выразить".

Мы обнаружим это Пение и этот Смысл и эту Власть, которые всегда брели с нами.

Так же, как Музыка, которая рождает миры, как и наши тела, Музыка в глубинах Материи, нашей материи, может заставить иначе вибрировать наши атомы, наши частицы, наши клетки, и вновь сложить наше тело согласно более просторной мелодии и в жизни, которая больше не является смертью стоя.

О Ты, которого я люблю, пусть всё станет Твоим пением!

Тогда наши деревья будут цвести в диком лесу, и это Семя вечной ауры, наконец, затронется Солнцем, которое было в начале времён.

"Когда земля простиралась наедине

со своим великим любимым небом".

Такова последняя человеческая революция.

Если мы хотим выжить.

Тело содержит ключ нашей загадки, и именно в теле, преображённом, прославленном, которое освободит свой мир, он может быть найден.

Так будет исполнена последняя просьба Рембо в его "Одном лете в Аду":

"Мне будет дозволено обладать

истиной в душе и теле".

И Чудовище будет побеждено.

20 февраля 1998 года

Оставить комментарий © Copyright Антипов Николай Владимирович (antipovnik@inbox.ru) Размещен: 18/10/2013, изменен: 08/07/2018. 99k. Статистика. Эссе: Переводы Сатпрем переводы Иллюстрации/приложения: 1 шт. Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Малоизвестное эссе Сатпрема 1998 года, перевод с французского.

Антипов Николай Владимирович : другие произведения.

Сатпрем "Удар фары" перевод