Аннотация: — Налей ему чарку, и тогда он расскажет тебе про Лепанто! — посоветовал хозяин таверны молодому дворянину, указывая на старика в углу.
- Налей ему чарку, и тогда он расскажет тебе про Лепанто! - посоветовал хозяин таверны молодому дворянину, указывая на старика в углу.
Тот сидел за столиком один, погружённый в какую-то толстую книгу, понемногу отламывая куски от ароматной свежевыпеченной краюхи. Седые волосы были аккуратно уложены, как это делают дворяне, простой чёрный камзол подчёркивал их белизну, придавал старику какой-то особенно благородный вид, словно он потомок древнего рода, свидетель эпохи, последний верный солдат.
- Меня зовут Лоренцо. Позвольте угостить вас вином, сеньор. Это лучшее, что есть в погребе сего заведения.
Старик поднял на юношу взгляд, удивительно молодой и энергичный. В глазах его медленно остывал водоворот событий, призраки и видения вновь возвращались на страницы книги, ожидать нового читателя.
- Отчего же не согласиться на подобное предложение, - сказал он с улыбкой.
Лоренцо сел напротив и поставил на стол толстостенные бутыли с волшебным напитком, наполнил кружки. Фолиант закрылся с глухим хлопком, выпустив бессильно повисший язычок атласной закладки, старик отложил его в сторону, чтобы ненароком не залить вином, погладил по переплёту - кое-где обожжённому, потемневшему от времени и сотен ладоней.
- Меня зовут Вицентино. Андреа Вицентино, - представился он молодому дворянину, сделав первый глоток.
Конечно же, юноша добился желаемого. Старики как дети - им больше всего нужны те, кто будет их слушать. Вскоре все, кто только был в таверне этим погожим мартовским вечером, собрались вокруг Вицентино, в словах которого оживали герои отшумевшей эпохи. Он говорил спокойно, никуда не торопясь - прошлое запечатано, оно меняет очертания лишь в речах политиков. Откинувшись на широкую спинку стула, он подробно рассказывал о грозовом дне, когда соединённый христианский флот растоптал полумесяц Магомета, и лучи яркого солнца заставляли светиться седые пряди подобно нимбу святого, прежде чем тонули в черноте камзола старика...
- Да, я был там. И никогда не забуду. Когда Смерть придёт и встанет у изголовья моей кровати, лязгая точильным бруском, я буду вспоминать эту битву и благодарить Господа за то, что он позволил мне пережить славнейшую победу... Вы, наверно, не видели мою картину, её повесили во Дворце дожей, но точно слышали о ней? Так вот, здесь я должен признать полное бессилие. Не перенести на холст всего, что мы чувствовали тогда, всего что развёртывалось перед нашими глазами и вершилось нашими руками...
Слушатели молчали. Говорили только призраки. Они кружились вокруг седовласого художника и оглушали его горячим шёпотом, боясь, как бы он не забыл, не упустил важного. Как будто может потускнеть в памяти день, когда восемьдесят тысяч человек столкнулись в одном из самых кровопролитных боёв со времён рождения Иисуса. Это были люди, перед которыми трепетало море...
- Я помню галеру цвета ночи. О, этот легендарный корабль, без украшений, без позолоты, стремительно скользил он меж турецких судов, подобно чёрной стреле, чёрной, как месть, огнём которой горели сердца тех, кто стоял на палубе этой галеры. Гремели пятидесятифунтовые орудия венецианских галеасов, разнося врага на щепки, с оглушительным треском ломались вёсла, и заглушали всё это только вопли раненых и умирающих, а ангел возмездия настиг корабль предводителя магометан, капудан-паши Али, гордого победителя Фамагусты...
Ещё бы слушатели не помнили о гибели Фамагусты! Звёздный час этого города, одного из самых богатых во всём Восточном Средиземноморье, настал после падения Акры, когда Фамагуста оказалась последним восточным рубежом христианства. Вся торговля между христианским миром и Левантом шла через неё. В марте 1570 года от Рождества Христова турки атаковали Кипр. До конца июля 1571 года оставленный без поддержки Венеции город выдерживал осаду восьмидесятитысячной армии магометан, но невозможно сопротивляться вечно. Когда в крепости амбары стали столь же пустыми, как и пороховые склады, а из десяти тысяч защитников остались в живых только четыре тысячи, командир гарнизона Марк Антонио Брагадино поверил туркам, пообещавшим свободу. Они не сдержали слова - как упустить такую возможность выплеснуть бешенство, вызванное упорной борьбой? Капудан-паша Али отрезал Брагадино нос и уши, а затем приказал привязать к столбу и с живого содрать кожу. Потом её набили отрубями и отослали в Стамбул.
- Трижды осыпали свинцом палубу мусульманского корабля крючковатые испанские ружья, сметая десятками этих неверных собак. Длинный "клюв" чёрной галеры проломил корму, и на палубу посыпались венецианцы, мстя за Фамагусту - все в траурных одеждах, ведомые сыном замученного Брагадино... Я видел этот бой с соседней галеры, и честно говорю - ни разу не встречал я более отчаянных солдат, ни разу не видел такого неистовства. Да впрочем, как могли окаянные магометане устоять в тот день против прославленной испанской пехоты, закалённых немецких ландскнехтов и яростных венецианцев? Я был горд за свой родной город, потому что воистину это был день его славы. Единственное, что омрачало наше ликование при виде тонущих и горящих галер врага -- это понимание того, что вместе с ними на дно отправляются прикованные к вёслам рабы-христиане, наши братья, попавшие в плен к нехристям. И скрепя сердце мы продолжали стрелять, обещая себе, что этот долг турки вернут кровью... Кажется, там ещё есть вино?
Вицентино перелил в кружку всё, что оставалось в бутыли, осушил в один глоток, отёр губы и продолжил:
- Мне рассказали потом, что эта каналья Али хотел покончить с собой. Когда его свалили мушкетным выстрелом, он уж приставил кинжал к груди, но тут сын Марка Антонио настиг его и прокричал в самое ухо: "Брагадино!" Это был их боевой клич в тот день. Чтобы турки знали, за что платят. А потом Али обезглавили и подвесили на самой высокой мачте его тело с зажатой между ног головой. И с левой руки свисала, блестя в лучах закатного солнца, цепочка с талисманом этого неверного - клыком самого Магомета, оправленным в золото. Месть свершилась...
Вицентино умолк, вспоминая, как несла в Венецию свой кровавый трофей чёрная галера. В Венецию, которой недолго оставалось наслаждаться своим могуществом. Тогда ещё они были молоды и ничего не знали о будущем. А если бы знали, разве это что-то могло изменить?
Dim drums throbbing, in the hills half heard,
Where only on a nameless throne a crownless prince has stirred,
Where, risen from a doubtful seat and half attainted stall,
The last knight of Europe takes weapons from the wall,
The last and lingering troubadour to whom the bird has sung,
That once went singing southward when all the world was young.
In that enormous silence, tiny and unafraid,
Comes up along a winding road the noise of the Crusade.