Тысяча маленьких трагедий, от порванного с утра шнурка, до годовщины смерти дедушки, сплелись в толстый свитер унылого настроения, который, кстати, колется. Глубоко, не находите? Однако, ни глубина, ни злосчастная завеса хмурого настоящего, кажется, не ломают так искусно и проворно, как непонимание того, что это самое "настоящее" представляет из себя. Вы ведь об этом сейчас читаете? Это ведь написано в моей карте? Двадцатый век, что стремился к своей середине... Впрочем, я не против и повторить. Я, наверное, могу полюбить это повторять, ведь только проговаривая вслух, хоть немного освобождаешь голову от мыслей.
Итак, смерть дедушки, что должна меня печалить сегодня, печалит совсем не так, как написано в правилах скорби. И я вот о чем: мне грустно, что умер дедушка, вот только не тот, что был похоронен в этот день. Сегодня пять лет, как не стало отца моей матери, но само слово "отец", само слово "дед", напоминают об отце отца, о втором моем деде. Его я вроде бы никогда и не видел -- он умер за два месяца до моего рождения. В семьдесят два года, в одиночестве, лежа в кровати. Тело обнаружил мой отец, и это, конечно, был шок. Правда, нашел он его еще "теплым", всего через пару часов после ухода из жизни. Но случайностей не бывает: если бы за день до своей смерти дед не позвонил отцу, не попросил его прийти, картина была бы куда меланхоличнее.
На подушке лежал тетрадный лист с надписью "А можно ли иначе?". И этот лист не дает мне покоя. Узнал я о нем десять лет назад, когда начал расспрашивать отца о деде. С этого вопроса и началось мое падение....падение уголков губ, каких-либо вер и надежд, а главное окаменение мыслей и извилистая дорога, вновь и вновь ведущая к подобным вам. И вы наверное заметили, что записи в карте начинаются гораздо раньше, чем начал я. Не десять лет, а почти с младенчества. Не знаю, что там написано точно, хотя готов рассказать и об этом. Ведь, хоть я и решил еще в детстве, что лучше молчать, сейчас, пожалуй, когда я лицом уже не юнец, можно и быть откровенным. Откровенность -- роскошь в быту, но необходимость в суде. А я ведь, говоря косноязычно, сейчас на вашем личном суде. А вы -- мой судья, как каждый судья каждому. И вроде бы каждая встреча - суд, и вот тогда откровенность вновь становится роскошью.
Хм. Деда я вроде бы никогда и не видел. А вроде бы вижу каждый день. С самого своего рождения.... Ну, хорошо...с того момента, как голова моя начала свою сознательную жизнь, с отцом своего отца я знаком и знаком до невозможного близко. Сколько я себя помню -- ровно столько длится наше "знакомство". Да, я улыбаюсь. Мне действительно об этом говорить весело, но лишь оттого, что говорю я, смакуя иронию. Однако... вы ведь уже прочли в моей карте, а значит, ирония вам понятна. Тогда почему не смешно вам?
Все из-за недоверия. Нет, я с вами согласен! Ваша работа -- не верить. Вы обязаны сомневаться в моих словах. Каждое утро, как рабочую форму, наряжаться в скепсис -- вот каким вы должны быть. Так что и не надо улыбок. Улыбок от вас, а мне можно и улыбнуться разок.
Чтож, с самого своего рождения я видел удивительные сны. Закрывая глаза (вечером, в полночь, под утро, и после недельного бодрствования), я просыпался в мире ином. Среди других людей. Другая женщина говорила, что она моя мать, другой мужчина называл себя моим отцом. В другой кровати, с другими игрушками, в другой комнате, с другими окнами, с другим видом из них. Я засыпал в городе, и тут же просыпался в глухой деревне. Просыпался и жил там ровно день. А засыпая там, я просыпался здесь. Просыпался?! Нет... просыпаюсь. Мне вот уже двадцать один год, а это много дней, хоть никогда не считал, сколько точно. И каждый из этих дней я проживал и проживаю дважды. С двумя разными именами, но с одним и тем же лицом. Я улыбался именно об этом: как можно быть знакомым с собой?! На редких фотографиях, что в семейном альбоме моего отца, я вижу себя. Только много старше, чем сейчас. На них деду тридцать, сорок, пятьдесят... даже семьдесят. Мне тридцать, сорок...
Я долго шел к тому, чтобы это понять. Ребенком я думал, что так и должно быть, что у каждого так. И как же я во всем путался...здесь, на заре двадцать первого века, родители повели меня к врачам. А что там? Вам интересно? В двадцатых годах века двадцатого меня попросту били. Не знаю, что помогло больше. Или боль, или специализированный детский сад: кто-то научил меня молчать и думать. Но, конечно, я больше любил это время. Здесь все легче, проще, ярче. Любил, но не сейчас. Сейчас я засыпаю с радостью, а там тяну со сном, как могу.
Нет, нет....не уходите! Вы обязательно слушайте! От мыслей иначе голову не освободить. А мысли не бывают полезными! Либо никчемные и ничтожные -- словно пыль. Мелкие, медленно оседающие, и легко удаляемые мокрой тряпкой бурной жизни. Либо мысли тяжелые - словно камень. Массивные, громоздкие. Не сдвинуть, не спрятать. Мой друг мне как-то заметил, что мысли скорее комья снега -- и одна маленькая, при должном труде, разовьется в огромную всеобъемлющую. Однако такое бывает, лишь если в голове весна. В моей же голове бесконечная засуха лета. Пыль и каменные глыбы. Снеговика из песка не вылепить.. впрочем, это не так важно. Вернетесь? Хорошо. Главное, пожалуйста, слушайте дальше.
...
А можно мне воды? Я не то чтобы успел заскучать -- зарылся в себя, как впрочем и всегда. Спасибо. От здешней еды бесконечная изжога. Масло у вас горькое, или сами продукты пережаренные..не знаю. Я пытался отказываться от еды, так ведь угрожают-заставляют. И вот в этом как раз и проблема! Мне ведь уже можно продолжить? Эм, я -- труслив до ужаса был, а теперь что? И ведь совсем не страшно, будто какая-то уверенность, и страшно чересчур../
А на чем я остановился? Ой. Извините, пожалуйста. Да, детство-детство. Это ведь очень трудно понять. Скомпоновать разное в единственно верное целое. И я не помню четкого момента, нет той секунды, когда я осознал, что живу сразу в двух временах. Но я помню другое: здесь, в веке двадцать первом, казалось бы, вновь (!) услышав, как кто-то из товарищей моего отца называет его по отчеству, мне, одиннадцати лет отроду, пришла в голову странная мысль. Позже, я расспросил отца, расспрашивал долго -- он отвечал с радостью, но не то чтобы горделиво. Ну, и у вас в карте, видимо, есть запись о том, как настойчив я был в своем новом убеждении. Думаю, нужно было тогда так громко кричать, чтобы потом замолчать.. на сколько? На семь лет? Или на пять? В общем, не так уж и важно. Хотя...
Хотя молчащий ведь всегда что-то скрывает. Молчащий -- до откровенностей жаден. Отрицательно откровенный. В это время мне и стало противно это настоящее. И противно до сих пор. Здесь слишком бесполезные дни. Здесь забивается голова. Там... От этого страшно.
Я родился в и в 92ом и в 1920ом году. Сейчас для нас с вами чудесная осень 2013го. А, когда я засну, начнется весна 1941го. Я буду студентом на факультете точной механики, членом стройотряда, вечерами строящим это самое здание, в котором мы с вами так мило говорим. Я буду пить холодный чай и курить папиросу где-то в этих коридорах. А еще я буду знать, что всего через пару месяцев меня заберут на войну. Что я пройду её всю, что меня ранят в ногу только в апреле сорок пятого. Я слушал отца внимательно. Я видел фотографии в альбоме. Все это уже было, но все это еще только будет.
Вот, где страшно на самом деле! Да, меня, вполне очевидно, сперва напугал сам факт войны. Я много думал о ней. Её боялся, но её и хотел -- знаю ведь, что не умру. И вот только совсем недавно, видимо я повзрослел, пришло в голову "А можно ли иначе?". Это уже было, это уже будет, или этого можно избежать? А пришло ли бы мне это в голову, не напиши я об этом перед смертью? И что.. я уже умер? А где я умер? Я спал в 92ом, или в каком-то 2064? Вот, что в моей голове! Только это! Вы главное слушайте...мне иначе уже нельзя. Помните, мысли -- это камни. И я из своих не хочу строить стену.
Мой отец, тот который когда-нибудь станет и моим сыном, так вот, он как-то сказал...Его тогда уволили с работы, из-за какой-то оплошности, уже и не упомнить. Он сказал "Я первый раз живу эту жизнь -- могу и ошибиться". А я теперь вот думаю: а если я живу уже сотый раз? Вдруг это какой-то цикл -- только мой цикл?! И должен ли я сказать эту фразу своему сыну, чтобы много позже он обронил её в разговоре со мной, чтобы я передал её сыну, чтобы...
Можно еще воды? Здесь вода вкуснее. Здесь -- в смысле "сейчас". Даже из ваших ржавых кранов. Да, мне вновь повеселело, но не от иронии, в этот раз. Просто я часов пятнадцать назад видел, какими блестящими эти краны были изначально. Спасибо.... Я уже отвык говорить долго. Можно послушать вас? Да, я бы с удовольствием. Если есть что...//
....
//
Как же у вас все просто. Не скрою, нынешняя моя улыбка -- улыбка злая. Мне смешно от ваших слов. Но не подумайте, что я смеюсь над вами. Нет, ни в коем случае. Просто когда-то ведь и я так думал. Совсем недолго, однако реальность происходящего мне виделась сомнительной. И я успел убедиться в обратном, в отсутствии игры фантазии, в буквальности событий и в неразделимой связи между двумя днями в двух разных столетиях. Совсем недавно, менее полугода назад, в разговоре с однокурсником я обронил неосторожное "Лол", которое мне тут же пришлось объяснять. И немногим позже, спустя пару недель и, очевидно, семьдесят два года, в вещах отца мной были обнаружены письма, что остались от деда. Моя переписка, в том числе и с линии фронта. В одном из писем, от того самого однокурсника, есть фраза "повязали группенфюрера, лол". Я принесу это письмо вам, если захотите. Хотя не думаю, что вам нужны доказательства моих слов. Вам нужны, разве что, опровержения вашим выводам. Моя карта плюс ваш рабочий скепсис -- ваши выводы вряд ли положительны для меня. Но опровержений у меня нет. Делайте свои тесты, еще что-то... все необходимое. Я не имею понятия, как опровергнуть то, во что и сам порой верю. Нет, к сожалению, быть убедительным я не умею. Хоть было у меня в два раза больше дней, чем у моего ровесника, искусству оратора я не обучился. Это только кажется, что времени не хватает. Когда времени в два раза больше, оно так же пропадает в пустоте быта. А что есть быт помноженный вдвое? Выбривать подбородок одинаково, чтобы узнавать лицо в зеркале. Следить за языком, чтобы сквозь годы не просочился какой-нибудь "лол". Думать, а можно ли иначе? Цикл..первый, второй, третий? Или и не цикл вовсе? Прямо сейчас я что-то решу, сделаю это завтра, и это уже случилось семьдесят лет назад. Так? У вас делают ремонт -- я видел, что сносят стену. А вчера я как раз начал это стену закладывать кирпичом. Дальний корпус. Сходите и посмотрите. Я оставлю вам письмо. Оставлю, а значит, оставил. Так?
Я постоянно думаю о возможном и невозможном. Ткань времени, будто сложилась вдвое. И ведь нет места парадоксам -- парадоксы самоисключаются. Если я повешусь здесь, я останусь жить тамя. Ведь я дожил до самых поздних лет. Но, если я повешусь там, то я никогда не рожусь. Настоящему придется стать много иначе. Или немного. Я -- маленький человек, однако я существую. Замок из песка вроде и не должен рухнуть, если убрать из него песчинку. Но все-таки это будет уже другой замок. И все-таки...мне этого узнать не получится. А можно ли иначе? - ответа не может быть, так как я не знаю, как именно "не иначе". Это мазохизм в высшей мере. Я встретил девушку. Там. Но её зовут, её лицо -- это не мать моего отца. Что я должен делать? Если я уже не хочу встречать другую? К слову, это неправда...никого я не встретил. Мне сказали точную дату встречи с конкретным человеком -- когда наткнулся на расписание, волей-неволей начинаешь ему следовать. И у меня есть еще пятьдесят лет, чтобы умереть как раз по графику. В одном из снов или в обоих сразу. В этот раз я не оставлю никаких записок на подушке, хотя может за пятьдесят лет успею и передумать. А сейчас...пожалуйста, принесите еще воды, и непременно сходите к той стенке -- мне самому невероятно интересно, есть ли там что-то. Случилось ли то, что я намерен свершить лишь завтра?! Ну и возвращайтесь скорей. Мне очень нужно, чтобы вы продолжали слушать, ведь иначе голову от камней освободить нельзя. А в моей голове каменисто до ужаса.//