- Так Вы, милочка, русская, - утвердительным тоном сказала старуха в черном платье со старомодной муфтой на коленях, и переставила зонтик внушительных размеров к другой ноге.
- Да, мадам, - вскинула я глаза в удивлении, присаживаясь на свободный край скамейки.
- Русские так красиво говорят по-французски, не глотают окончаний и четко выговаривают буквы, - пояснила старая женщина.
Я вежливо улыбнулась словоохотливой даме. Сад Тюильри утопал в зелени платанов. Дети в матросских костюмчиках, белых муслиновых платьях и соломенных панамах с визгом бегали вокруг скамеек, на которых чинно восседали бонны и гувернантки. За чугунными прутьями ограды вдоль набережной катили легкие коляски, запряженные тонконогими лошадками. Седоки небрежно лорнировали публику. В воздухе носились ароматы лета и ощущение едва сдерживаемой нервозности. Обрывками старых афиш шелестели страшные слова: "убийство в Сараево", "несчастный эрцгерцог Фердинанд", "война".
- Я знавала одну русскую, - задумчиво проговорила старуха, зябко поежилась и спрятала руки, обтянутые черным кружевом перчаток, в меховую муфту. - Ее забрал бог Осирис в Царство Мертвых буквально на моих глазах.
Подавив вздох досады, я незаметно отодвинулась на самый кончик скамьи. Жаль было покидать удобное место, отсюда прекрасно просматривалась вся аллея. Близнецы были как на ладони. Они усердно собирали опавшие кусочки коры платанов, похожие на причудливые фигурки кукол из театра теней.
- Как давно это было, почти сорок лет назад, - самозабвенно углубилась старая дама в воспоминания. - Ах, как я была молода и красива!
Я с сомнением покосилась на орлиный нос, острый подбородок и сморщенную щеку пергаментного цвета, затененную полями шляпы с поникшим пером цапли.
- Великий Феликс Надар фотографировал меня "ню" в своей студии. Надеюсь, Вам знакомо это имя? - бросила старуха пытливый взгляд в мою сторону. - Увы, этого и следовала ожидать, - горько усмехнулась она. - Вас, милочка, еще не существовало на свете. Боже мой! А ведь какая была эпоха!.. Франция объявила войну Пруссии и позорно проиграла ее, голодранцы вышли на улицы Парижа и провозгласили себя Коммуной. Через месяц восставших расстреляли, баррикады разобрали, и жизнь потекла прежним руслом. Фабричные трубы изуродовали городской пейзаж, стены Лувра покрылись копотью. Женщины и дети работали сутками за гроши, а мужчины спорили в пивных до хрипоты о народном счастье, свободе и искусстве. Париж приобрел славу законодателя мод в живописи.
- Да-да, очень интересно, - проговорила я, чтобы не обидеть старуху, но мой взгляд, конечно, был обращен на близнецов, которые с вожделением рассматривали деревянную лошадку толстого мальчика.
- Именно тогда, - грустно вздохнула соседка, - Разгоряченные обидой и пивными парами молодые художники, завсегдатаи кафе Гербуа, решили организовать собственную выставку живописи. Их картины упорно игнорировали критики, отвергали корифеи и отказывались покупать владельцы галерей. Широким жестом Надар предложил выставить полотна в помещении своего бывшего ателье на бульваре Капуцинок. Ему всегда были свойственны безрассудные поступки под влиянием сиюминутного порыва. Вы бы посмотрели на него в то время!
Старая дама вынула руку из муфты и очертила в воздухе некий абрис.
- Балагур, весельчак, мот, любитель пикантных блюд и изысканных женщин. Усы вразлет, волосы по плечи, бархатная блуза, утонченные манеры и обжигающий взгляд. Добавьте к этому загадочность его занятий - воздухоплавание и фотография, которые тогда еще были чем-то редким и непонятным, и вы в его сетях. Надар был на двадцать лет старше этих мальчишек: Клода Моне, Писсарро, Сезанна, Дега, Ренуара, и он прекрасно понимал, как они нуждались в деньгах... Милочка, Вам, должно быть, приходилось жить в мансардах? - старуха понимающим взглядом окинула мое скромное платье гувернантки.
- Да, - рассеянно улыбнулась я ей, поглядывая на близнецов: они шушукались с рослым мальчиком возле круглого бассейна.
- Тогда Вам не надо рассказывать, как бывало жарко летом и холодно зимой в комнатушках под самой крышей. И голод был не редким гостем в тех жилищах. Художники не могли позволить себе роскошь писать одну картину несколько лет, как это делали их учителя, техника подмалевок и лессировок требовала долгой просушки холста. Они писали быстро, завершали картину чуть ли ни в один присест, в краски подмешивали какую-то гадость для ускорения процесса сушки. В мансардах и мастерских при открытых окнах пахло ужасно. Позировать им было сущим наказанием!
Дети то и дело поглядывали в мою сторону. Судя по всему, они готовили какую-то проказу. Все мое внимание было сосредоточено на трех фигурках возле бассейна, склонившихся друг к другу в позах заговорщиков. Старую даму я слушала в пол-уха.
- Тусклый свет газовых рожков и вонь выгнали художников на улицу, - самозабвенно вспоминала она свою молодость. - Бедняги, они стали писать на пленэре. А, кроме того, от богемной жизни впроголодь, ядовитых испарений и тусклого освещения у многих испортилось зрение. Смешно, но та манера письма, которую впоследствии критики окрестили "импрессионизмом", имела под собой исключительно физиологическую основу. Художники писали именно то, что видели, а видели они нечеткость фигур, размытость цвета, расплывчатость черт лица. Боже, сколько гадких слов было сказано в их адрес! Так вот, выставка должна была положить конец их мучениям и показать всем их гениальность... Милочка, Вы слушаете меня? - старая дама выглянула из-под шляпы.
Из моей груди вырвался вздох облегчения: все трое уселись на каменное ограждение и мирно созерцали откормленных карпов на дне бассейна.
- Я прекрасно помню даже запахи, - с воодушевлением продолжила старуха, расценив мой вздох как выражение неподдельного интереса. - Будто и не было этих четырех десятков лет. В полдень - жареной яичницы, табачного дыма, кофе и дешевого коньяка, в пять часов - ароматы травяного абсента и лукового супа, а ближе к ночи - дух сигарет, кофе и пива. Вечером все собирались в кафе у заставы Клиши. Какой только публики там не перебывало! Журналисты, критики, аристократы, коллекционеры предметов искусства, дамы полусвета, торговцы химерами, искатели бесконечного, строители Вавилонской башни и, конечно, художники!
Дама перевела дух и немного помолчала. Когда она заговорила вновь, в ее голосе звучали печальные нотки.
- В тот вечер они сидели в зале с бильярдными столами, вяло перемывали косточки Эдуарда Мане, который отказался вступать в "Анонимное общество живописцев" и вносить шестьдесят франков в общую кассу, и переживали очередной день выставки. Публика не спешила оценить гениальность художников, за день ее посещало не более пятидесяти человек, да и те приходили, чтобы посмеяться над "мазней"...
Послышался грохот, треск и надсадный рев мотора. По набережной, распугивая наездников и пешеходов громкими звуками клаксона, промчался блестящий автомобиль. Близнецы застыли с открытыми ртами.
- Русскую девушку привел, кажется, Огюст де Молен. Он подвел ее к столику и представил: "Мадмуазель ТамарА К.", - старуха произнесла русское имя на французский манер с ударением на последнем слоге. - Господь иногда создает женщин, которые, при невзрачной внешности, обладают поистине дьявольской привлекательностью. Мужчины чувствуют их кожей. Они тут же распускают хвосты, втягивают животы и начинают блистать остроумием. Ради таких женщин мужчины оставляют жен, детей, рвут старые привязанности и даже готовы пожертвовать делом своей жизни... Огюст де Молен подвел ее к столику и представил: "Мадмуазель ТамарА К. - медиум". Я заметила, как Сислей перестал пикироваться с актрисой Эллен Андре, как сверкнули глаза Ренуара, как пригладил усы Надар, и как язвительный Дега забыл произнести очередную колкость, уже готовую сорваться с языка.
По аллеи прошли два жандарма. Близнецы вытянулись по струнке и отдали им честь.
- Принесли еще темного пива в глиняных кружках, и разговор возобновился, - журчал рядом старческий голос. - Конечно, говорили о спиритизме, о господине Месмере с его теорией "животного магнетизма", о тайнах человеческой души, духах и оккультизме. Нам было весело и немного страшно. Ренуар вспомнил случай, который произошел в салоне Лестрингеза: хозяин дома загипнотизировал одного из своих гостей, приказал тому раздеться и в одних подштанниках выйти на улицу. Все хохотали. ТамарА молчала и загадочно улыбалась. Надар не сводил с нее глаз, как будто меня уже не существовало...
Старая дама замолчала. Мне показалось, что она пристально вглядывалась в свои воспоминания, словно читала титры немого кино ушедших лет. Я так увлеклась ее рассказом, что чуть не пропустила начало зарождающейся драки. Близнецы никак не могли поделить мяч.
- В том, что произошло дальше, виноват Дега, - проговорила она, наверное, не заметив моего недолгого отсутствия. - Он обрел свой обычный сарказм, скрестил руки на груди и, кривя губы в насмешливой улыбке, заявил, что в привидения верят только малые дети, и что его может убедить в существовании потусторонних сил лишь объективное материальное доказательство, ну, например, фотография. Все подхватили эту идею, а Надар вскочил со стула и бросился обнимать Дега. ТамарА сидела, напряженно выпрямившись, с побелевшим лицом. На наши уговоры она отвечала отрицательным покачиванием головы. Надар склонился к ней и пустил в ход все свое красноречие и обаяние...
Старая дама поглаживала муфту, как кошку, но ее пальцы в черном кружеве перчатки подрагивали и стискивали мех.
- В конце концов, русская девушка согласилась, - перо цапли на старомодной шляпе печально качнулось. - И буквально через минуту вся компания ввалилась в помещение нового ателье Надара. Он еще не успел обжиться в мастерской, повсюду царил хаос из сваленных без разбора вещей. Чего там только не было: старые сундуки и свернутые в рулоны ковры, арсенал старинного оружия и японские вазы, высокие ширмы и кальяны, доспехи самурая и бутыли с химикатами для обработки коллоидных пластинок, фотоаппараты различных размеров, треноги, чучело крокодила и даже каменная крышка от египетского саркофага, украшенная загадочными письменами и изображением фараона...
Близнецы чинно перебрасывали друг другу мяч.
- Ах, фотография! - закатила дама глаза в непонятном мне восторге, кинематограф, по-моему, достоин большего поклонения. - Любимое дитя девятнадцатого века, волшебство стеклянной пластинки, которая навсегда сохраняла ваш облик. Визит в ателье стоил дорого, к нему готовились, как к торжественному выходу в свет. Дамы тщательно выбирали наряды, мужчины брились по-королевски. Декорации ателье соответствовали необычности момента. Публика любила фотографироваться на фоне экзотических предметов...
Детям надоела игра в мяч, и они нашли новое развлечение: обменивались стеклянными шариками и сосредоточенно рассматривали их на свет солнца. Девочка с локонами золотистого цвета с нескрываемым интересом наблюдала за ними.
- Кому пришла в голову мысль вызвать бога Осириса, не припомню, - виновато призналась старая дама. - Солдаты Наполеона, вернувшиеся из похода против мамелюков, принесли с собой рассказы о пирамидах Долины Смерти, мумиях, несметных сокровищах египетских фараонов, загадочном сфинксе, занесенном по грудь песком бескрайней пустыни и будоражащей ум тайне загробной жизни. Археологи, авантюристы и скупщики краденого ринулись на берега Нила. Египет вошел в моду. Считалось хорошим тоном держать дома небольшой саркофаг с мумией. Дамы ходили увешанные скарабеями и украшали полочки этажерок человеческими фигурками с головами шакалов, ритуальными сосудами для бальзамирования и свитками папирусов...
Старая дама уткнула подбородок в меховую муфту и некоторое время молчала.
- В ателье Надара нас охватило нервно-веселое возбуждение, как будто в преддверии костюмированной мистерии. Кто-то раскатал ковры, разложил парчовые подушки, поставил ширмы и зажег свечи в слюдяных фонарях. На свет божий появились курильницы и священные статуэтки. Крышку саркофага прислонили вертикально к стене, перед ней поставили низкое сидение для медиума. Надар притащил здоровенный куб фотокамеры, водрузил его на треногу и спрятался под черной накидкой. Потом вынырнул, пробормотал: "Ничего не видно", и загремел металлическими деталями в ящике. ТамарА стояла в стороне, наблюдая за нашей возней. Мне показалось, что ей страшно. Надар подошел к ней, наклонился и прошептал что-то на ухо. Меня душило какое-то непонятное предчувствие...
Я машинально отметила, что близнецы, держась за руки, топают башмаками по гравию, стараясь поднять как можно больше белой пыли.
- Сислей рассадил всех полукругом. Получилась живописная группа, чем-то напоминающая не то пикник на траве, не то компанию римских сенаторов с наложницами в банях. ТамарА робко присела на низкий стульчик, пробормотала: "Я попробую", и застыла, опустив голову. В простом светлом платье в мелкий цветочек и шляпке из итальянской соломки она выглядела совсем юной, трогательной и беззащитной. Разговоры и смех постепенно затихли. Где-то далеко за стенами ателье по булыжной мостовой цокали копыта лошадей и гремели колеса экипажей, развозивших запоздалых гуляк. Подвыпившие студенты пели нестройными голосами веселую песню. Две кокотки перекрикивались через улицу, сплетничая о клиентах. Но и эти звуки вскоре пропали, растворившись в густых сумерках ателье. Вязкая тишина окутала нас невидимой шалью...
Старая дама закрыла глаза и судорожно вздохнула. Я боялась пошевелиться, чтобы не выдать своего присутствия и не разорвать тонкую нить ее воспоминаний.
- Я сидела возле крышки саркофага. Мне хорошо было видно, что ее поставили небрежно. Она опиралась снизу только на один угол. С другой стороны лежала кипа свернутых драпировок. Достаточно было бы легкого толчка, и тяжелый камень обрушился бы на хрупкую фигуру русской девушки. В неверном свете слюдяных фонарей мне показалось, что глаза нарисованного лика ожили и блестят осуждающей насмешкой, а кисти рук, сложенные на груди и придерживающие символы власти фараона, сжались в кулаки. Нежный, мягкий голос ангельского происхождения читал стихи, от которых кровь стыла в жилах:
"Думаю я о дне твоего погребения
И о последнем пути к вечному блаженству.
Здесь уготована тебе ночь с маслами благовонными.
Здесь ждут тебя погребальные пелены,
Сотканные руками богини Таит.
Изготовят тебе саркофаг из золота,
А изголовье из чистого лазурита.
Свод небесный раскинется над тобой,
Когда положат тебя в саркофаг,
И быки повлекут тебя.
Музыканты пойдут впереди
И исполнят погребальную пляску.
Заголосят плакальщицы по тебе.
Жрецы огласят список жертвоприношений.
Заколют для тебя жертвы у погребальной стелы.
Поставят гробницу твою среди пирамид фараонов,
И колонны ее воздвигнут из белого камня".
От тихого голоса старой дамы повеяло сыростью склепа и запахом тлена. Я во все глаза смотрела на ее сухие губы, шепчущие строки заклинания, которые отдавались в ушах погребальным звоном.
- Все тело покрылось испариной оттого, что я увидела дальше, - старуха прикусила губу и, почудилось мне, не решалась произнести нечто страшное. - Над головой русской девушки образовалось легкое облако, сотканное из обрывков нежнейшей паутины. Вначале оно было маленьким и едва видно колыхалось в воздухе, подобно озерной волне. Потом оно стало расширяться, удлиняться и все явственнее вырисовывались контуры человеческой фигуры. Длинные ноги, плоские ступни, узкие бедра, обернутые куском ткани, разворот плеч под прямым углом, свободно висящие вдоль тела руки, головной убор в виде полосатого платка. Черты лица обозначены мазками теней. Тело было молочно-прозрачным, но таким объемным! Не было сил отвести взгляд от видения. Фигура плавно подняла руку и, казалось, была готова произнести какое-то проклятие... И вдруг...
Старая дама судорожно вздохнула и замолчала.
- Что же дальше? - невольно вырвалось у меня.
- С той стороны, где стоял фотоаппарат, раздался громкий хлопок: "пуф!", и сверкнула белая вспышка, - проговорила старая дама быстрым шопотом. - Я ослепла от яркого света, и в это время мое колено, без какого-либо участия с моей стороны, толкнуло крышку саркофага. Та покачнулась и рухнула вниз... Зрение вернулось не сразу. В воздухе клубилась пыль. Странно, но все так и сидели, застыв в позах натурщиков, уставившись на обломки каменной плиты. Кто-то чихнул, и я заметила шляпку из итальянской соломки, придавленную куском гранита...
Старуха вынула из муфты руку в кружевной перчатке и поднесла ее к губам. Пальцы мелко дрожали, но голос ее прозвучал ровно и спокойно.
- На коллоидной пластинке проступили лишь неясные светлые пятна. Удивительно, что никто, кроме меня, белую фигуру, сотканную из паутины, не заметил. В газете "Фигаро" появилась маленькая заметка о несчастном случае, который унес жизнь молодой девушки русского происхождения. Но я-то знаю, что ее убил бог Осирис... - старая дама взяла в руки черный зонт, как будто собралась встать со скамьи, но вновь отложила его и добавила: - Последний раз я видела Надара четыре года назад. Перед самой смертью. Худой девяностолетний старик, волосы совсем поредели, знаменитые усы обвисли, а в глазах тоска по уходящей жизни...
- Мадмуазель, мадмуазель! - вынырнули неизвестно откуда близнецы. - Скорее, там бродячие акробаты!
Они схватили меня за подол юбки и утащили в противоположную сторону аллеи.
Едва дождавшись конца представления, я бросилась обратно. Близнецы упирались и недовольно сопели. Я держала их за руки, выискивая глазами черный силуэт в шляпе с поникшим пером. Мне не давала покоя мысль, что старуха, говоря о боге Осирисе, на самом деле имела в виду совсем другое.
Скамейка была пуста. Рядом стоял усатый господин и терпеливо выгуливал карликового пуделя.
- Простите, мсье, - обратилась я к нему. - Здесь сидела пожилая дама с зонтиком и меховой муфтой.
- А-а, - приподнял он фетровый котелок. - Вы говорите о Старой Даме?! Это наша местная достопримечательность. Она иногда приходит в парк и рассказывает забавные истории. Фантазия ее поистине неистощима... Простите, - лукаво прищурился мужчина и распушил усы. - Мадмуазель - русская?